Обет Ленобии

Глава 2

Низко хрипло смеясь, Летиция исчезла в вихре юбок, возле мраморной стены с резными изображениями святых, оставляя после себя только аромат духов и неудовлетворенное желание.

— Черт возьми! — ругнулся Чарльз, пытаясь привести в порядок свою бархатную мантию.

— Отец? — повторился помощник, зовя вниз, во внутреннюю прихожую, расположенную за алтарем собора. — Вы слышали меня? Это Архиепископ! Он здесь и просит вас!

— Я тебя слышал! — Отец Чарльз впился взглядом в мальчика. Подойдя к нему, священник поднял руку в отгоняющем движении. Чарльз отметил, что ребенок вздрогнул, как пугливый жеребенок, что вызвало у него улыбку.

Улыбка Чарльза не была приятным зрелищем, и, повернувшись, мальчик быстро спустился по ступенькам, ведшим к алтарю.

— Где де Жюин? — спросил Чарльз.

— Недалеко отсюда, возле главного входа в собор, Отец.

— Я надеюсь, он ждет недолго?

— Не слишком долго, Отец. Но вы были… — мальчик замолк, смутившись.

— Я был погружен в молитву, и ты не хотел беспокоить меня, — закончил Чарльз за него, жестко глядя на юношу.

— Д-да, Отец.

Мальчик не мог отвести от него взгляда. Он начал потеть, а лицо его приобрело тревожный розовый оттенок. Чарльз не мог сказать, собирается ли ребенок заплакать или взорваться. Любой вариант насмешил бы священника.

— Ах, но у нас нет времени на развлечения, — громко размышлял он вслух, пригвоздив мальчика пристальным взглядом и быстро проходя мимо него. — У нас нежданный гость.

Наслаждаясь тем, что мальчик практически распластался по стене так, что теперь его рясе требовалась щетка, Чарльз почувствовал, как его настроение поднимается. Он не должен позволять мелочам огорчать его. Он просто позовет Летицию как только освободится от Архиепископа, и она продолжит с того, на чем остановилась — направит на него все свое усердие и стремление.

Чарльз думал о красивом голом заде Летиции, когда приветствовал старого священника:

— Как приятно видеть вас, Отец Антуан. Для меня большая честь приветствовать вас в Соборе Нотер-Дам д’ Эври, — гладко лгал Чарльз де Бомон, епископ Эври.

— Благодарю, Отец Чарльз, — Архиепископ Парижа, Антуан ле Клерк де Жюин целомудренно поцеловал его в щеки.

Чарльз подумал, что губы старого дурака чувствуются сухими и мертвыми.

— Чем мой собор обязан удовольствию вашего посещения?

— Ваш собор, Отец? Думаю, правильней сказать, что это дом Божий.

Гнев Чарльза начал расти. Автоматически его длинные пальцы потянулись к рубиновому кресту, всегда свисавшему с массивной цепи вокруг его шеи. Пламя, от зажжённых к обету свечей в ногах соседней статуи казненного Сен-Дени, затрепетало.

— Говоря «мой собор», я просто использую ласковое прозвище, не претендуя на владение, — сказал Чарльз. — Желаете ли уединиться в моих покоях, дабы разделить вино и преломить хлеб?

— Действительно, моя поездка была долгой, хотя, полагаю, учитывая, что это февраль, я должен быть благодарен, что идет дождь, а не снег, падающий с серых небес. Сырая погода сильно утомляет.

— Принесите вина и приличный обед сразу в мои покои, — Чарльз нетерпеливым жестом указал на одного из помощников, который нервно подпрыгнул, прежде чем побежать дальше выполнять приказ. Взгляд Чарльза вернулся к старому священнику, и он заметил, что де Жюин изучает удаляющегося послушника с выражением, которое епископ воспринял как первое предупреждение, что что-то не так с этим визитом.

— Идем, Антуан, вы выглядите усталым. Мои покои теплы и гостеприимны. Вам будет комфортно.

Чарльз провел Архиепископа от нефа напротив собора через приятный садик, а так же роскошные покои, примыкающие к его просторным комнатам. Все это время старый священник, созерцая, молча смотрел вокруг

Он молчал до тех пор, пока они, наконец, не остановились перед мраморным камином Чарльза с бокалом превосходного красного вина в руке за роскошной трапезой.

— Климат в мире меняется, Отец Чарльз, — изволил сказать де Жюин.

Чарльз приподнял брови и подумал, что со стороны старика было глупо приезжать сюда. Он проделал весь путь от Парижа, чтобы поразмышлять о погоде?

— Действительно, этой зимой теплее и влажнее, чем когда-либо было, — сказал Чарльз, надеясь, что этот разговор скоро прекратится.

Синие, водянистые глаза Антуана ле Кларка де Жюина до того не сфокусированные в миг обострились. Его пристальный взгляд пронизывал Чарльза насквозь.

— Идиот! Почему бы мне говорить о погоде? Я говорю об обстановке с людьми, затрагивающей меня.

— Ах, конечно. — Чарльз был слишком удивлен резкостью старого священника, чтобы злиться. — Народ.

— Они поговаривают о революции.

— Разговоры о революции существовали всегда, — сказал Чарльз, выбирая сочный кусок свинины к козьему сыру, нарезанному на хлеб.

— Это больше, чем простые разговоры, — возразил старый священник.

— Может быть, — ответил Чарльз с набитым ртом.

— Мир меняется вокруг нас. Мы приближаемся к новому веку, хотя я перейду в милость Божью до его прибытия, и молодые люди, мужчины, как вы, останутся руководить церковью в смятенье, что подходит.

Чарльз горячо пожелал старому священнику, чтобы его срок истек прежде, чем он совершил этот визит, но он скрыл свои чувства, жуя и мудро кивая.

— Я буду молиться, чтобы оказаться достойным такой ответственности.

— Я рад, что вы согласны с необходимостью взять на себя ответственность за ваши действия, — сказал де Жюин.

Чарльз прищурился:

— Мои действия? Мы говорили о народе и волнениях в нем.

— Да, и поэтому ваши действия попадают в поле зрения Его Святейшества.

Во рту Чарльза пересохло, и он не мог сделать и глотка вина. Епископ попытался заговорить, но де Жюин продолжил, ничего не дав ему сказать.

— В эти нестабильные времена, особенно, касательно популярности буржуазных убеждений, для церкви как никогда важно не утонуть в волне перемен, — священник остановился, чтобы изящно отпить вина.

— Прости меня, Отец. Я не понимаю тебя.

— О, я сильно сомневаюсь в этом. Не думали же вы, что ваше поведение будет игнорироваться всегда? Вы ослабили церковь действиями, которые не могут быть проигнорированы.

— Мое поведение? Ослабило церковь? — Чарльз был слишком поражен, чтобы по-настоящему разозлиться. Епископ схватился ухоженными руками за голову. — Разве моя церковь ослабила вас? Я любим своими прихожанами. Они показывают свою преданность щедрой десятиной, благодаря которой накрыт этот стол.

— Вы запугиваете ваших прихожан. Они заполняют десятину и вашу казну, потому что больше боятся огня вашего гнева, чем своих пустых желудков.

Желудок самого Чарльза сжался. Как старый ублюдок узнал? И если он знает, то что предпримет Папа? Чарльз заставил себя сохранить спокойствие. Ему даже удался сухой смешок.

— Абсурд! Если это огонь их страха, то вызван он тяжестью их собственных грехов и возможностью вечного проклятия. Они щедры со мной, чтобы успокоить эти страхи, и я помогаю им должным образом.

Архиепископ продолжил, будто бы Чарльз ничего не говорил:

— Вы умалчиваете о блудницах. Никто не знает, что с ними происходит. Изабель Ворлот была дочерью маркиза.

Желудок Чарльза продолжал сжиматься:

— Эта девушка — жертва ужасной трагедии. Она прошла слишком близко от горелки. Платье загорелось от одной искры. Она сгорела прежде, чем кто-то смог спасти ее.

— Она сгорела после того, как отвергла вас.

— Это просто смешно! Я не…

— Вы должны держать себя и свою жестокость под контролем, — прервал его Архиепископ. — Слишком много послушников приходит из благородных семей. Они поговаривают.

— Поговаривают? — вспылил Чарльз.

— Да, поговаривают о шрамах после ожогов. Жан дю Белле вернулся в баронства отца без одежд священника, зато со шрамами, изуродовавшими его до конца жизни.

— Это позор, что его вера не была столь велика, как его неуклюжесть. Он чуть не сжег мои конюшни. Причина, по которой он оставил назначение в нашем храме после травмы и предпочел вернуться к богатству своей семьи, не имеет ко мне никакого отношения.

— Жан рассказывает совсем другую историю. Он говорит, что противостоял вашему жестокому обращению с ним и другими послушниками, и ваш гнев был столь велик, что его и конюшни вокруг охватило пламя.

Чарльз чувствовал, как в нем разгорается гнев и пока он говорил, пламя свечей, стоявших в декоративных серебряных подсвечниках на концах стола, с каждым словом становилось все ярче.

— Вы не можете приходить в мою церковь и обвинять меня.

Глаза старого священника расширились, едва он увидел растущий огонь.

— Это правда, что они говорили о вас. До сих пор я не верил в это.

Но вместо ожидаемой Чарльзом реакции отступления или испуга, де Жюин полез в одежду и вытащил сложенный пергамент, держа его перед собой, как воин щит.

Чарльз погладил на груди рубиновый крест, ставший горячим и тяжелым, и собирался щелкнуть пальцами пламеню ближайшей свечи, извивающейся все ярче и ярче, будто притягивающемуся к нему, но толстая свинцовая печать на пергаменте направила в его жилы лед.

— Папская булла! — Чарльз почувствовал, что дыхание оставляет его, ведь если печать была действительной, то она словно щит, наброшенный на его тело.

— Да, Святейший послал меня. Его Святейшество знает, как вы можете прочесть сами, что я здесь, и если со мной или моими сторонники случится что-то, связанное с огнем, Его Милость обратится к возмездию и кара быстро настигнет вас. Если бы вы не были так увлечены осквернением алтаря, то заметили бы, что мой эскорт составляют не только священники. Папа послал со мной своего личного охранника.

Дрожащими руками Чарльз взял буллу и сломал печать. Пока он читал, голос Архиепископа заполнял пространстве вокруг него, будто повествуя о гибели молодого священника.

— Мы внимательно следили за вами почти год. Обо всем докладывалось Его Святейшеству, который пришел к решению, что ваше пристрастие к огню не может быть проявлением демонического влияния, хотя многие из нас в это верят. Его Святейшество готов дать вам возможность использовать вашу необычную способность в служении церкви, защищая тех, кто наиболее уязвим. А нигде нет церкви уязвимей, чем в Новой Франции.

Чарльз закончил чтение буллы и посмотрел на Архиепископа:

— Папа направляет меня в Новый Орлеан.

— Да.

— Я не поеду. Я не оставлю мой собор.

— Это ваше решение, Отец Чарльз. Но знаете, что если вы отказываетесь подчиниться, Его Святейшество велел, чтобы вы были схвачены его охранниками, отлучены от церкви, признаны виновным в колдовстве, и тогда мы все увидим, насколько велика ваша любовь к огню.

— Тогда у меня нет выбора.

Архиепископ пожал плечами:

— Это больше чем то, что я советовал вам предоставить.

— Когда мне отправляться?

— Вы должны отправляться немедленно. Сначала двухдневная поездка на карете до Гавра. Через три дня «Минерва» отправляется в плаванье. Его Святейшество объявил, что ваша защита католической церкви начнется в тот момент, как вы ступите на землю Нового Света, где займете место епископа кафедрального собора Сент-Луиса, — улыбка Антуана была пренебрежительна. — Вы не найдете в Новом Орлеане той щедрости, что в Эври, но можете обнаружить, что прихожане Нового Света больше спускают такие, скажем так, странности, как у вас.

Архиепископ засеменил к двери, но остановился и обернулся на Чарльза:

— Что ты такое? Скажи честно, я не передам Его Святейшеству что бы это ни было.

— Я покорный слуга церкви. Все остальное было преувеличено ревностью и предрассудками других людей.

Архиепископ покачал головой и, ничего не сказав, покинул комнату. Едва дверь закрылась, как Чарльз ударил обоими кулаками по столу, в результате чего вся посуда и столовые приборы задрожали, а пламя свечей стало корчиться и разливать воск во все стороны, будто плача от боли.

***

За два дня пути от Шато де Наварра в порт Гавр туман и дождь завернули экипаж Ленобии в густую непроницаемую серую завесу, которая, как казалось Ленобии, уносила ее от знакомого мира и любимой матери к бесконечному чистилищу. Она не говорила ни с кем в течение дня. Кучер останавливался ненадолго для того, чтобы она смогла удовлетворить основные потребности организма, а затем они продолжали путь до самой темноты. В каждую из двух ночей извозчик останавливался у прекрасных придорожных гостиниц, где дамы, работающие в заведении, готовы были взять на себя ответственность за Сесиль де Марсон Ла Тур д’Аверне, кудахча о ее молодости, отсутствии сопровождающего и, почти не слушая ее, сплетничали со служанками о том, какой ужасный и страшный путь ей придется пройти, чтобы выйти замуж за незнакомца из другого мира.

— Ужасно…пугающе… — повторяла Ленобия. Затем она брала четки своей матери и начинала молиться. — Радуйся, Мария, благодати полная. Господь с тобою, благословенна ты между женами, — снова и снова, совсем как ее мать, повторяла она, пока шепотки служащих не тонули в памяти о голосе матери.

На третий день они прибыли в портовый город Гавр, и за мгновение дождь прекратился и туман растаял. Все вокруг пропитал запах рыбы и моря. Когда извозчик, наконец, остановился, и Ленобия сошла с экипажа в док, оживленный, прохладный бриз прогнал последнее облако, и солнце засияло, как будто приветствуя, искрясь на богато отделанном фрегате, беспокойно покачивающемся на якоре в заливе.

На нем была филигранная надпись, напомнившая ей о цветах и плюще. Так же она могла видеть оранжевые, черные и желтые украшения других частей корпуса и палубы. Снаружи была фигура богини с распростертыми руками и резным платьем, словно захваченным в плен ветром. Она была в шлеме, будто на войне. Ленобия не понимала почему, но вид богини заставил ее затаить дыхание, а сердце затрепетать.

— Мадемуазель д’Аверне? Мадмуазель? Простите, вы Сесиль де Марсон Ла Тур д’Аверне?

Взмахи монахини, облаченной в коричневые одеяния, привлекли внимание Ленобии прежде, чем ее слова были действительно поняты. Я Сесиль? Встряхнувшись, Ленобия поняла, что Сестра взывала к ней со всех концов дока и, не получив никакого ответа, монахиня отделилась от группы богато одетых молодых женщин и приблизилась к ней. Беспокойство явно сквозило в ее глазах, как и в голосе.

— Это… Это так красиво! — сболтнула Ленобия первую сформировавшуюся мысль.

Монахиня улыбнулась:

— Да, действительно. И если вы Сесиль де Марсон Ла Тур д’Аверне, то вам будет приятно узнать, что это намного больше, чем просто красиво. Это то, на чем вы вступите в свою новую жизнь.

Ленобия глубоко вздохнула и прижала руку к груди так, чтобы чувствовать давление бусинок четок матери, и сказала:

— Да, я Сесиль де Марсон Ла Тур д’Аверне.

— О, я так рада! Я Сестра Мария Магдалина Хэчард, и вы последняя из мадмуазелей. Теперь, когда вы здесь, мы все можем подняться на борт, — карие глаза монахини светились добротой. — Разве это не прекрасный знак, что солнце выглянуло с вашим прибытием?

— Я надеюсь на это, Сестра Мария Магдалина, — сказала Ленобия, а затем быстро, подбирая платье, пошла за монахиней, направляющейся к ожидающей их группе девушек.

— Это мадмуазель д’Аверне, и теперь мы все в сборе, — монахиня властно указала на матросов, стоящих неподалеку и тайком с любопытством поглядывающих на девушек.

— Отправляемся! Переправьте нас на «Минерву» осторожно и побыстрей. Капитан Корнваллис хочет отплыть с отливом.

Пока мужчины договаривались о цене и брали гребные шлюпки, чтобы доплыть на них до судна, монахиня повернулась к девушкам.

Взмахнув рукой, она сказала:

— Мадмуазели, давайте сделаем шаг в будущее!

Ленобия присоединилась к группе, вглядываясь в лица девушек затаив дыхание и надеясь, что ни одно из них не будет ей знакомо. Она испустила долгий вздох облегчения, когда все, что она увидела, оказалось схожими испуганными выражениями. Тем не менее, она сознательно осталась с краю группы, сконцентрировав внимание на корабле и лодке, на которой их доставят к нему.

— Добрый день, Сесиль, — мягко и застенчиво заговорила с ней девушка, выглядевшая не старше тринадцати. — Меня зовут Симонетта ЛаВин.

— Добрый день, — сказала Ленобия, пытаясь улыбнуться.

Девушка приблизилась к ней:

— Вы очень боитесь?

Ленобия изучила ее. Она была красива, с длинными темными волосами, вьющимися по ее плечам и гладким, бесхитростным лицом цвета топленых сливок, которое портили только два ярко-розовых пятна на щеках. Она в ужасе, поняла Ленобия.

Ленобия взглянула на остальных девушек в группе, на этот раз, увидев их по-настоящему. Все они были привлекательны, хорошо одеты и ее возраста. Они так же смотрели широко-раскрытыми глазами и дрожали. Некоторые тихо плакали. Одна маленькая блондинка качала головой снова и снова, сжимая инкрустированный бриллиантами крест, висевший у нее на шее на толстой золотой цепочке. Они все боятся, подумала Ленобия.

Она улыбнулась Симонетте и на этот раз это действительно была улыбка, а не гримаса.

— Нет, я не боюсь, — Ленобия сама слышала, что ее голос звучит гораздо сильнее чем то, что она чувствовала. — Я думаю, что корабль прекрасен.

— Н-но я не умею плавать! — пробормотала маленькая блондинка, задрожав.

Плавать? Я беспокоюсь о том, чтобы никто не понял, что я самозванка, что никогда не увижу свою мать, что впереди меня ждет чужая жизнь на чужой земле. Как она могла бояться плаванья? Взрыв хохота, которого Ленобии не удалось избежать, привлек внимание всех девушек и Сестры Марии Магдалины.

— Вы смеялись надо мной, мадемуазель? — спросила ее девушка.

Ленобия откашлялась и сказала:

— Нет, конечно, нет. Я только думаю, как смешно мы все с нетерпением пытаемся попасть в Новый Свет. Мы будем как плавающие цветы, — она засмеялась на этот раз менее истерично. — Но разве не лучше, что у нас есть этот великолепный корабль, а?

— Что за разговоры о плаванье? — сказала Сестра Мария Магдалина. — Никому из нас не нужно знать, как плавать. Мадмуазель Сесиль права, смеясь над этой мыслью. — Монахиня подошла к краю пристани, где моряки с нетерпением ожидали начала посадки девушек. — Теперь идем. Нам нужно устроиться в наших каютах, чтобы «Минерва», наконец, смогла отплыть.

Даже не оглядываясь, Сестра Мария Магдалина подала руку ближайшему матросу и неловко, но с энтузиазмом шагнула в покачивающуюся лодку. Она опустилась на место и расправила своё коричневое одеяние, прежде чем заметила, что ни одна из девушек не последовала за ней.

Ленобия отметила, что некоторые из мадмуазелей отступили назад, а плач по группе распространяется словно чума.

Это не так страшно, как оставить мать, сказала себе Ленобия твердо. И это не так страшно, как быть дочерью-бастардом, безразличной своему отцу. Без колебаний Ленобия подошла к краю причала. Она протянула моряку руку, как будто привыкла, что слуги всегда помогают ей и прежде, чем она успела переосмыслить свою смелость, она была в маленькой лодке, усаживаясь рядом с Сестрой Марией Магдалиной. Монахиня протянула ей руку в кратком, но крепком пожатии.

— Хорошо проделано, — сказала монахиня.

Ленобия подняла голову и встретилась взглядом с Симонеттой:

— Давай, маленький цветок! Тебе нечего бояться!

— Да, — согласилась Симонетта, подбирая юбки и спеша, чтобы подать моряку руку. — Если можешь ты, то могу и я.

И это сломало плотину сопротивления. Вскоре все девушки были в лодке. Слезы превратились в улыбки, а уверенность прогнала страх, сменив его облегчением и даже смехом у некоторых.

Ленобия не была уверена, когда ее собственная улыбка сменилась с чего-то неподлинного на настоящее удовольствие, но как только последняя девушка взобралась на борт, она осознала, что стеснение в груди ослабло, а боль вполне может стать терпимой.

Матросы гребли весь путь до корабля, и Симонетта болтала о том, что, не смотря на свои шестнадцать, она никогда не видела океан и просто немного взволнована, когда подъехал позолоченный экипаж и из него вышел высокий человек в пурпурных одеждах. Он подошел к краю пристани и посмотрел на группу девушек, ожидающих корабля. Все в нем, от позы до темного взгляда казалось злым, агрессивным и знакомым. До тошноты знакомым…

Ленобия смотрела на него с растущим чувством недоверия и растерянности. «Нет, пожалуйста, пусть это будет не он!»

— Его лицо пугает меня, — тихо проговорила Симонетта. Она тоже смотрела на человека на далекой пристани.

Сестра Мария Магдалина похлопала ее по руке и успокаивающе сказала:

— Я была осведомлена только сегодня утром, что у прекрасного собора Сент-Луиса будет новый епископ. Должно быть это он, — монахиня любезно улыбнулась Симонетте. — Нет никаких оснований для испуга. Это благословение, что хороший епископ будет путешествовать с нами в Новый Орлеан.

— Вы знаете из какого он прихода? — спросила Ленобия, понимая, что ответ Сестры только укрепит ее страх.

— Да, Сесиль. Это Чарльз де Бомон, епископ Эври. Но разве ты не узнала его? Мне казалось, что этот собор недалеко от вашего дома, не так ли?

Чувствуя, будто сильно заболела, Ленобия ответила:

— Да, Сестра. Это так.