Обитель теней

Акт четвертый

Июль 1373 года

Джеффри Чосер повертел в пальцах перо. Прищурился на ряд других перьев, выложенных справа на столе. Пересчитал их, хотя заранее знал ответ. Не нужно ли их очинить? Подушечкой указательного пальца он попробовал кончик того, что держал в руке. Стержень гусиного пера, по правде сказать, совершенно не нуждался в подрезке. Он положил перо. Потянулся, на дюйм или два пододвинул к себе чернильницу. Разгладил на столе чистые листы бумаги. Тоже без всякой надобности.

Он вздохнул. Знакомые маленькие хитрости — лишь бы оттянуть момент, когда придется все-таки коснуться пером бумаги и начать писать. Все что угодно, лишь бы потянуть время.

Он сидел у открытого окна. Внизу, у ворот, слышался шум работ. Приехав накануне вечером, Джеффри Чосер заметил между стеной и бастионом яму, куда поместился бы сидящий человек. Каменную стену над ямой укрепили деревянными подпорками. «Водой размыло», — догадался Джеффри, глядя на скалившуюся над головой горгулью. Она веками изливала дождевую воду. А может, вода из подземного источника медленно подмывала стену. Места здесь были болотистые.

Вот послышались скрежет мастерка по камню, шутка, невнятное проклятие рабочего, поднимавшего особенно тяжелую глыбу. Джеффри задумался, не закрыть ли окно, чтобы отгородиться от шума. Как-никак, он прибыл в Бермондси в поисках мира и тишины. По ту сторону Темзы шумел Лондон, но в ордене монахов-молчальников можно ведь было рассчитывать на кусочек мира и тишины. Здесь не должно быть иных звуков, кроме звона колоколов, зовущих братию к молитве. Словно в ответ на эту мысль, зазвонил колокол. Закрыть окно — означало бы лишить себя теплого ветерка и запахов летнего утра, дышать затхлым воздухом помещения. Чосер обвел глазами комнату. Скудная обстановка — кровать в одном углу, тяжелый сундук — в другом и под окном — стол с табуреткой, на которой он сидел. Но в сравнении с кельями и спальнями, отведенными монахам, обстановка достойна дворца.

Джеффри Чосер кое-что понимал в дворцовых залах. Его жена, Филиппа, и трое младших детей совсем недавно выехали из своих комнат в маленьком дворце Джона Гонта на берегу Темзы. Джон Гонт, третий сын короля Эдуарда, порой привлекал Джеффри для участия в личных делах или для выполнения тайных поручений, связанных с дворцовой жизнью, но у семьи имелись более веские основания поселиться во дворце Савой. Джеффри временами, в промежутках между поездками, останавливался в этом дворце, но ни когда не считал его своим домом в отличие от жены Филиппы — дочери рыцаря, прожившей юные годы под покровительством покойной королевы Англии. Филиппа во дворцах была как дома.

Чосер при всякой возможности скрывался в домик у городских ворот в Олдгейте, купленный им незадолго до женитьбы. Там был его дом, там он хранил свои книги, бумаги и письменные принадлежности. А теперь по некоторым причинам домик в Олдгейте стал пристанищем всей его семьи: жены, детей и слуг. Домик у ворот, казавшийся таким просторным, оказался тесен для семейной жизни. Оттого-то Джеффри, желая спрятаться от домашней суеты, и перебрался на несколько дней на южный берег, в монастырь Бермондси. Ни муж, ни жена не признавали этого вслух, но оба понимали, что под предлогом работы супруг бежит от семьи.

Сложилось так, что это летнее утро Джеффри проводил тоже в доме у ворот. Гостевые покои на первом этаже у внутренних ворот монастыря. Здесь размещали самых важных мирских гостей или тех, кому желал выказать благоволение аббат Ричард Дантон. Джеффри впервые увидел Ричарда Дантона накануне вечером, когда прибыл в монастырь. Он с удовольствием вспомнил слова, сказанные аббатом при встрече. Тот был красивым мужчиной, сочетавшим в себе властность с непринужденностью манер. Он, как видно, неподдельно обрадовался приезду Джеффри. Он сказал…

Но воспоминания Джеффри были прерваны воплями за окном. Ответный крик. Еще и еще. Это уже не добродушная перебранка, а настоящие оскорбления. Бранились рабочие, поправляющие осыпавшуюся кладку у основания монастырской стены. Их спокойные голоса доносились невнятно, зато крики звучали вполне разборчиво. А ведь, казалось бы, рабочие в монастыре должны выказывать почтение к святому месту? А вот ничего подобного, сплошные «свиной навоз» да «дерьмо коровье». Чосера все это совершенно не касалось, но тем больше было причин выглянуть в окно.

Немало обрадованный случаем оторваться от дел, и в то же время спрашивая себя: «Дел? Каких еще дел?», он встал и сдвинул в сторону стол, чтобы подойти к окну. Смотреть пришлось прямо вниз, и поначалу он видел только пару шляп, надвинутых рабочими до бровей, чтобы укрыться от солнца, поднявшегося уже высоко и светившего жарко, несмотря на ранний час. Чосер разобрал только, что один из рабочих был молод, почти мальчишка.

Работники рассматривали нечто, скрытое от взгляда Чосера. Они застыли в напряженном ожидании. Джеффри узнал позы людей, которые, видя затевающуюся драку, не знают еще, то ли принять в ней участие, то ли разнимать драчунов. А вот и двое главных героев показались на глаза, отойдя от стены под окном. Они, пригнувшись, стояли друг против друга, между ними было чуть больше ярда. Из своего окна Джеффри не мог видеть лиц, но позы и зажатые в кулаках инструменты — у одного резец, у другого мастерок — выдавали готовность к схватке. Человек, сжимавший резец, владел только одной рукой. Другая, левая, высохла и висела как птичья лапа. Должно быть, в возмещение ущерба, вся сила его сосредоточилась в здоровой руке и плече.

Джеффри отвел глаза от четверки рабочих. Площадка южнее дома — внутренний двор — пустовала, только черный кот нежился в солнечном пятне между тенями. Но монахов в черном облачении нигде не было видно. И неудивительно, ведь только что прозвонили к терце — служители божьи к утру молятся уже четвертый раз. Чосер скосил взгляд на залитый солнцем двор, заклиная кого-нибудь выйти и вмешаться. Сухорукий уже замахнулся резцом и перенес вес на левую ногу, изготовившись к нападению. Джеффри дальше высунулся из окна и, не раздумывая, закричал. Не «Прекратите!» или «Что вы делаете?», а просто «Эй!».

Этого хватило. Рабочий с резцом поднял голову. Он щурился, но все равно Чосер оставался для него просто тенью в окне. Он открыл рот, словно хотел сказать или прокричать что-то — зубов в черной дыре рта было меньше, чем пальцев у него на здоровой руке. Он опустил резец и помотал головой, как будто уверяя, что ничего дурного и не думал. Второй тоже поднял голову, прежде чем уронить руку с мастерком. И двое зрителей уставились в сторону Чосера.

Он чувствовал, что должен сделать что-то еще, но не знал, что сказать. Так или иначе, ссора между рабочими в Бермондси — не его дело. Он сам был здесь гостем и не имел власти. Хватит и того, что он, сообщив драчунам о присутствии свидетеля, предотвратил, хотя бы на время, насилие.

— Добрый вам день, — проговорил он, отступая от окна.

Но далеко он не отошел. Джеффри слышал биение своего сердца. Дыхание стало прерывистым, словно он сам только что собирался драться. Он прислушался. Голосов не слышно. Такое молчание бывает после ссоры. Вскоре возобновился шум работ: стук молота, скрежет резца.

Он вновь уселся за стол и взялся за перо. За работу! Джеффри Чосеру полагалось письменно изложить отчет о последних переговорах с Генуей относительно учреждения торговой конторы для генуэзцев на южном побережье Англии. Успех подобных торговых миссий измерялся количеством исписанной бумаги. А по правде сказать, отчет был всего лишь предлогом. На самом же деле Чосер надеялся снова вернуться к стихам.

Но сцена за окном выбила его из колеи, и если прежде ему лень было сосредоточиться, то теперь мешали мысли о четверке у ворот. Он надеялся, что монахи скоро закончат свое богоугодное дело в большой церкви, и во дворе появятся несколько фигур под черными капюшонами. Одно их присутствие остановит дальнейшие раздоры. Если, конечно, они заметят, что тут делается. Бермондсийские монахи славились своей ученостью — не то, что другие ордена, радующиеся соленому поту и мозолистым рукам. Эти оставляли труд мирянам, вроде тех задир под окном. Только им даровалась привилегия пачкать руки в грязи.

Джеффри пришло в голову еще одно: не странно ли, что сухорукого рабочего наняли каменщиком, чтобы восстановить монастырскую стену? Пусть даже он может работать мастерком и даже ворочать камни, но как он управится с молотком и резцом? Разве что в драке использует. Быть может, монахи оставили его на работе из милости? Только вот совсем не похоже, чтобы этот сухорукий нуждался в милости. Передернув плечами, Джеффри снова взял перо и вытянул из пачки лист бумаги. «За дело. Ты пишешь стихи, — сказал он себе, — ты творец. Ну, так твори что-нибудь!» Ведь именно как поэта его принимали в этом монастыре. Аббат Дантон так и сказал вчера:

— А, мастер Чосер, придворный поэт!

Придворный поэт? Чосер никогда не считал себя таковым или, точнее, никогда не слышал о себе таких отзывов. Правда, он написал поэму в память первой жены Джона Гонта и временами читал свои стихи перед знатными особами во дворце Савой или в Виндзоре. Кажется, леди и джентльмены одобряли его труд. Во всяком случае награждали вежливыми аплодисментами. Да и приглашение провести несколько дней в монастыре обеспечено связью Дантона со двором. Но «придворный поэт» звучит как официальный титул! Тем не менее Чосер был польщен.

Ричард Дантон лично провел Джеффри по монастырю. Заложен он был в давние времена, пояснил аббат, вскоре после норманнского завоевания. Монастырская церковь высилась над галереей, верхушка ее, как вершина утеса, ловила последние лучи заходящего солнца. Возводилась она годами, десятилетиями и была закончена и освящена на памяти живущих, но казалось, стояла на этом месте извечно. Густой голос Дантона эхом разносился по галерее. Двор лежал в тени, и над ним, между гнездами у карнизов и над контрфорсами, носились ласточки. Джеффри скоро понял, что настоятель втайне гордится собой. Он был первым из англичан, назначенных на этот высокий пост. Он был еще относительно молод, недавно стал настоятелем, и в его словах и движениях сквозило восхищение.

Джеффри удивила хорошая осведомленность Дантона о делах за пределами обители. Ему были известны последние новости о здоровье короля Эдуарда (ухудшается), а также и принца Уэльского (тоже ухудшается). О передвижениях придворных он знал больше, чем Чосер. Когда Джеффри тактично отметил это обстоятельство, Дантон ответил:

— Не думай, мастер Чосер, что раз мы проводим время в размышлении о вышнем мире, то не в курсе дел мира сего. Настоятель такого большого монастыря должен знать, о чем думает король — и как его здоровье. Не так много лет прошло с тех пор, как нас передавали под опеку за долги и другие неурядицы.

Когда они свернули за поворот галереи, на Джеффри едва не налетел человек в капюшоне, который нес книги и теперь уронил их. Другой брат, следовавший за первым, принялся собирать упавшие тома. После обмена извинениями, Ричард Дантон заметил:

— Это добрая встреча.

Он представил братьев. Первый, тот, что нес книги, был брат Питер, сочетавший обязанности ризничего и библиотекаря. Второй — луноликий молодой человек, поднявший книги, звался Ральфом. Его представили как ревестиариуса и помощника ризничего. Чосер не очень-то разбирался в сущности монастырских титулов, но ему смутно вспомнилось, что ревестиариус заведовал бельем и одеждой.

Дантон объяснил, что привело Чосера в обитель, и снова упомянул «придворного поэта». Возможно, брат Питер впервые слышал имя Джеффри Чосера, но он искусно скрыл это обстоятельство, кивая и повторяя: «Конечно, конечно, мастер Чосер». Библиотекарь был стар, но сохранил силы в жилистом теле. Откинув капюшон, он обратил к пришельцу морщинистое лицо в очках, словно намеревался прочесть Чосера, как книгу. В галерее было довольно темно, но это движение казалось привычкой, созданной жизнью, проведенной над строками. Слабый свет, отражавшийся в стеклах очков, мешал рассмотреть его глаза, создавая странное впечатления слепоты. Брат Ральф с приятной улыбкой держался в сторонке.

— Ты не забыл, что я хотел поговорить с тобой, брат Ричард? — обратился к настоятелю библиотекарь. Не получив ответа, он добавил: — Дело не терпит отлагательства.

Казалось, что и голос его был сухим и жестким, как он сам.

— Приходи после вечернего богослужения, — сказал настоятель.

Питер, как видно, хотел бы сказать что-то еще, но, собрав книги под мышку, кивнул своему помощнику и вместе с ним скрылся за поворотом галереи. Чосер с Дантоном возобновили свою прогулку.

— Вот человек, который не живет ни в вышнем мире, ни в земном, а только в своих книгах, — заметил настоятель.

— Не худший из миров, — сказал Джеффри.

— Надо думать, у него потолок протекает, или книжные мыши изгрызли какую-то рукопись.

Джеффри задумался, с какой стати настоятелю вздумалось объяснять желание библиотекаря поговорить с ним. Ему показалось, что тон брата Питера подразумевал более важные дела, чем дырявая крыша или обнаглевшие мыши. К этому времени они уже вышли с галереи и двигались мимо здания капитула. За ним лежало кладбище для монахов, с белыми плитами, казавшимися одинаковыми под сенью дубов и ив. Ричард Дантон указывал на разбросанные тут и там строения. Подобно всем крупным учреждениям, монастырь являл собой если не целый мир, то, по меньшей мере, городок. Здесь имелась пекарня и больница, а поодаль даже ферма. Кругом простирались суррейские равнины, переходящие вдали в пологие холмы. Этим болотистым землям постоянно угрожали паводки при высоких приливах, и потому для оттока воды повсюду прокопали рвы и каналы.

Но вот настоятель, взяв Джеффри Чосера под локоть и говоря, что хочет показать ему нечто весьма драгоценное, повернул обратно к высокой церкви. Быть может, от близости воды — в реке на севере и в земле под ногами — церковь вдруг представилась Чосеру каменным кораблем. Перевернутым ковчегом. Пройдя по крытой аркаде, они вступили в здание через дверь за галереей.

Внутри оставались лишь двое коленопреклоненных молящихся. Отслужили терцу, а до последнего вечернего богослужения еще оставалось время. После тепла летнего вечера их пронизал озноб. Мощные каменные колонны словно шествовали во тьму и скрывались во мгле сводов. Цветные стекла в розе окна и в дальней стене нефа горели под вечерним солнцем. Настоятель под руку провел Джеффри к боковой часовне. В нише за решеткой, в свете укрепленных по сторонам свечей, стоял маленький крест, сделанный, судя по виду, из меди или латуни и украшенный мелкими самоцветами. Дантон открыл решетку, чтобы дать получше рассмотреть крест. Он был тонкой работы и немногим больше мужской ладони в высоту.

— Я о нем слышал, — сказал Джеффри. — Крест из Бермондси. С ним связано какое-то предание.

— Его нашли во времена короля Генриха монахи нашего ордена. Так тебе известно предание?

— Только в общих чертах, — сказал Джеффри, уловив, как хочется настоятелю поведать ему легенду. Они вдвоем разглядывали распятие, пока Дантон повествовал, как трое клюнийских монахов прогуливались за беседой по берегу реки Темзы — однажды утром сотни лет тому назад. То было пасмурное будничное утро. Разумеется, братьям не следовало выходить за пределы обители, как и погружаться в богословскую дискуссию, — принесшим обет молчания вообще не следовало бы говорить. Но, быть может, в те дни правила были не так строги. Легенда гласит, что они обсуждали чудеса и говорили о том, возможны ли они в нынешнее время. Один из братьев, Джеймс, особенно красноречиво доказывал, что век чудес миновал. И в эту минуту они услышали хлопанье крыльев и, подняв головы, увидели огромную птицу, пролетевшую над ними к реке.

Страх поразил их сердца, потому что столь громадной птицы — больше самого большого орла — никто из них еще не видывал. В страхе они схватились друг за друга, глядя вслед улетающей к реке птице. Выронив что-то из клюва, она ушла ввысь и превратилась в точку среди облаков. Братья, шумно спорившие минуту назад, онемели. Они готовы были возвратиться, молчаливые и присмиревшие, в монастырь, когда тонкий солнечный луч пробил дыру в облаках — в том самом месте, где скрылась птица, — и протянулся к топкому берегу.

— Словно перст, — рассказывал Ричард Дантон. — Так описан он в рассказе, оставленном братом Джеймсом. Словно перст небесный, указующий ему и братьям некую точку.

Любопытство пересилило страх. Они видели, как что-то блестит на отмели. Пробравшись через трясину и кочки к берегу, они увидели воткнувшийся в ил крест — тот самый, что видит теперь перед собой Джеффри Чосер. Каменья, усеивавшие его, ничуть не потускнели, рассказывал Дантон. Ни грязь, ни влага не пятнали крест. Несомненно, именно его уронила птица. Нельзя было сильнее опровергнуть мнение брата Джеймса о чудесах. Немного оправившись от изумления, монахи оставили его стеречь крест и бегом бросились за настоятелем, которого, как и нынешнего библиотекаря, звали Питер.

— Настоятель был тогда уже старцем, — сказал Ричард Дантон, — но свидетели рассказывали, что он бегом бежал к берегу. Никто до того не видел его бегущим. И не он один, но все братья и служки-миряне, потому что весть о случившемся распространилась с чудесной быстротой. Итак, коротко говоря, все единодушно согласились, что случилось чудо. Брат Джеймс и остальные были прощены за самовольную отлучку из монастыря и даже за нарушение обета молчания, коль скоро это привело к такому счастливому… столь небывалому исходу. Крест был извлечен из ила. Даже та часть, что была погружена в речную грязь, осталась свежей и сверкала. Как будто металл только что отковали и отполировали и каменья только что огранили. Его торжественно перенесли сюда, и здесь он оставался более двухсот пятидесяти лет.

Словно отмечая завершение истории, настоятель протянул руку и закрыл решетку перед крестом. Пока он говорил, Джеффри успел внимательно рассмотреть святыню. Если бы не этот удивительный рассказ, вряд ли он уделил бы кресту лишний взгляд. Довольно красивое изделие, но такой или почти такой можно найти в любой церкви.

— Вы его не запираете? — спросил он. — Должно быть, многие хотят на него взглянуть, а воры умеют проникнуть и в монастырь.

— Мы здесь принимаем много гостей, и, возможно, среди них были воры, но кто посмеет украсть его? — произнес Дантон с редким проблеском благочестия. — К тому же здесь всегда людно. И крест сумеет сам о себе позаботиться.

Джеффри про себя усомнился в этом, однако промолчал. Они отвернулись от ниши в стене. В нефе совсем стемнело, мрак прорезали только точки горящих поодаль свечей да тлеющий в западном огне свет. Джеффри задумался, верит ли сам настоятель в рассказанную им легенду. В голосе его не слышалось ни следа сомнения или иронии. Джеффри, когда речь заходила о чудесах, принимал сторону скептиков. Ему не верилось, чтобы они происходили в нынешние времена, и уж во всяком случае — так своевременно.

Легко было догадаться, каким образом возникла легенда о кресте из Бермондси. Он так мал, что его вполне могла унести в клюве крупная птица, возможно, привлеченная его блеском. Но птице скоро надоело бы его тащить, и она уронила бы находку. По чистой случайности крест упал не в воды Темзы, а на берег. Возможно, это произошло на глазах у монахов, и те, сознательно или нет, превратили происшествие в чудо. Нельзя отрицать, что крест, как всякая реликвия, помимо религиозного смысла должен приносить монастырю выгоду. Легенда наверняка привлекает пилигримов и молящихся в эти болотистые края на южном берегу реки.

Закончив обход, Джеффри разделил с монахами трапезу во «фратере» — столовой на южной стороне галереи. Пища была простой, но сытной. Ели в молчании, под главы Писания, читавшегося одним из братьев. Джеффри после непрестанной шумной суеты дома в Олдгейте наслаждался тишиной. И все же он подозревал, что за несколько дней ему наскучит предписанный распорядок. Духовная жизнь никогда не манила его; он был слишком мирским человеком.

Однако, размышлял он теперь, сидя в залитых утренним солнцем гостевых покоях, на время такая жизнь очень приятна. И не так уж он удалился от мира. Доказательством тому — размолвка между работниками под его окном. Обмакнув перо в чернила, он приготовился писать. У него возникла мысль!

Но ее тотчас же прервал дикий крик снизу, за которым последовал стон и громкий шорох. Негромко выругавшись, Джеффри встал с табуретки и снова подошел к окну. Он уже готов был прикрикнуть на драчунов, когда увидел, что кричать поздно.

Двое каменщиков опять стояли в стороне, но лица их выражали уже не напряжение, а ужас. Человек с похожей на птичью лапу рукой склонился над тем, с кем переругивался раньше. Тот лежал на земле, и Джеффри на миг почудилось, что сухорукий помогает ему подняться — потому что здоровой рукой он обхватил лежащего за шею. Неизвестно к чему, Джеффри отметил, что с упавшего свалилась шапка. У него были густые черные брови.

Сухорукий отскочил назад. В руке у него был зажат все тот же резец. Взгляд Чосера метнулся от крови на острие резца к луже крови, растекающейся под затылком упавшего. Его тело содрогалось, пятки колотили по земле. Руки его были пусты — даже мастерок куда-то пропал. Если он и вооружился для драки, то либо обронил свое импровизированное оружие, либо потерял его в схватке. Джеффри видел достаточно убитых в бою, чтобы понять: несчастному недолго осталось жить.

На мгновение все застыли. Зрители остолбенели от ужаса увиденного, и к тому же их сковывал страх перед человеком, вооруженным резцом, который так и остался стоять, пригнувшись в паре ярдов от затихающего тела. Резец он держал так, словно готовился отразить нападение, хотя никто и не пытался к нему приблизиться. Джеффри молчал и не двигался, но убийца, верно, почувствовал устремленный на него сверху взгляд. Он снова задрал голову под полями шляпы, прищурился. Черная дыра рта искривилась в подобие усмешки, от которой у Джеффри мурашки пробежали по коже. В то же время внутренний голос твердил ему, что надо действовать — выйти во двор и что-то сделать… а он все стоял.

Уголком глаза он заметил черное пятно. Сухорукий, как видно, уловил легкое движение его глаз и обернулся в ту сторону. Полдюжины монахов, закончив молитву, выходили из-за угла кухни, расположенной на восточной стороне двора рядом с трапезной. Дружно, как услышавшие команду солдаты, они остановились при виде этой сцены: лежащий навзничь человек, второй, склонившийся над ним, и двое в стороне застыли, как статуи.

Затем, словно устав от неподвижности, все разом перешли к действию. Монахи поспешно двинулись к работникам, хлопая полами облачений. Либо храбрецы, либо еще не поняли, что произошло. Одновременно один из товарищей убитого — тот, видно, уже умер, тело перестало содрогаться, хотя кровь все текла из раны, — двинулся к телу, но с большой опаской.

Сухорукий опередил его. Он прорвался сквозь смыкающийся круг, размахивая резцом направо и налево. Джеффри отвернулся от окна и почти бегом выскочил из комнаты. Уже на половине винтовой лестницы, ведущей на нижний этаж, он сообразил, что все еще сжимает в пальцах перо. Нелепая мысль — вернуться и положить перо на место — на мгновенье остановила его. Потом он застучал подошвами по каменным ступеням, пролетел через прихожую и, моргая, вырвался в солнечный двор.

Он обогнул груды камня, тачки, кожаные ведра и прочие орудия труда, сложенные у провала под стеной. Никто его не заметил. Одни уставились в угол двора за кухней, другие уже двигались в ту же сторону. Убийца, надо полагать, скрылся за углом за то время, пока Джеффри спускался вниз. Двое монахов и один из каменщиков остались позади, но пока не подходили к телу.

Когда Чосер выбежал из тени ворот, каменщик обернул к нему испуганное, изумленное лицо. Почти мальчишка, круглолицый и веснушчатый. Подмастерье, конечно. Взгляд его метнулся к руке Чосера. Рот приоткрылся, но парень не издал ни звука. Джеффри поднял перо, словно говоря: «Смотри, это не оружие», но вряд ли парень его понял. Джеффри положил перо на подвернувшийся камень. Монахи уже склонились над мертвым. Одетые в черное, они напомнили Чосеру воронов в поле.

Второй каменщик, старше других годами, возвращался. После погони он тяжело дышал, по лицу катился пот, рубаха на плече была разорвана и в крови. Он снял свою суконную шляпу и зажал ею рану. Бросил взгляд на веснушчатого мальчишку, но отвел глаза от мертвеца.

— Поцарапал меня, вот оно как, — обратился он к Джеффри, немного отдышавшись. — Пусть они сами ловят ублюдка. Им здесь каждая щель и нора знакома. Видит бог, их здесь хватает.

Джеффри не понял, подразумевает ли он братьев, продолжающих погоню за сухоруким, или щели и норы монастыря.

Один из оставшихся монахов перекрестил тело. Второй стоял на коленях. До Чосера донеслась тихая молитва.

— Что случилось? Кто это сделал? — спросил Джеффри.

— Назвался Адамом, — ответил рабочий. — Только ведь кто угодно может назваться Адамом. Склочный ублюдок, с самого начала затевал ссоры.

Оба они переговаривались шепотом. Веснушчатый подмастерье молчал и не сводил завороженного взгляда с монахов. Теперь уже оба преклонили колени.

— Стало быть, ты его не знал? Он новичок? — спросил Джеффри, кивая в ту сторону, где скрылся беглец.

— Нам не хватало рук. Адама нам предложил Майкл-келарь. Келарь, он же монастырский казначей, отвечал не только за снабжение монастыря провизией, но и надзирал за строениями.

— Адам — это только одна рука… — начат Джеффри, решив не пояснять, что на его взгляд сухорукий не годится в каменщики.

— Келарь сказал, надо проявить милосердие. Адам рассказал ему какую-то слезливую историю о своей покалеченной руке — мол, придавило упавшими лесами, когда работал в Льюисе. В чем-то там в Льюисе.

— Обитель Святого Панкратия в Льюисе. Тоже клюнийцы, — подсказал Чосер.

— Вот-вот, Святой Панкратий. Ты не из духовных, господин? — спросил рабочий, оглядывая одежду Джеффри и удивляясь, как видно, его познаниям. Шапкой он все еще зажимал рану на плече.

— Я здесь временно. Зовут меня Джеффри Чосер. А ты…

— А я Эндрю. А это Уилл, а тот, что на земле — Джон.

Это относилось к веснушчатому парню и к убитому.

— Келарь Майкл сказал, надо заботиться о своих, — продолжал Эндрю, — вот мы взяли этого Адама в равную долю, хоть у него всего одна рука. Со стариком Джоном Мортоном он хорошо управился и одной рукой, скажешь, нет? Хотя, пожалуй, вернее будет сказать, нехорошо управился.

К двоим монахам, молившимся о покойном, уже присоединились другие братья и несколько служек. Кто-то из них поднес самодельные носилки из грубого полотна, укрепленного на двух жердях. Он положил их наземь и развернул, а другие кое-как перекатили мертвеца на носилки. В голове у Чосера пролетела праздная мысль, что на черном облачении не видны будут пятна крови, в которой они наверняка перемажутся.

Когда они подняли носилки с мертвецом, подмастерье охнул. Это был первый звук, сорвавшийся с его губ.

— Этот Джон — Уиллу дядя, — пояснил Эндрю. — Отец у него захворал, потому-то нам и не хватало рук. Уилл малость… понимаешь ли…

Он закатил глаза. Имелось в виду — малость простоват. Джеффри снова взглянул на мальчика. Уилл провожал глазами людей, уносивших носилки к углу двора, очевидно к дверям больницы.

— Знаешь, отчего он полоумный? — спросил Эндрю.

Джеффри покачал головой. Он не понимал, отчего рабочий так разговорился. Должно быть, от потрясения.

— Потому что его матушка дочь священника. Мальчика бог наказал за грех ее отца, хотя по тому, как она держится, никак не подумаешь. Высоко себя ставит.

Чосер промолчал. Любое замечание показалось бы неуместным. Ему знакома была идея, что за грехи отцов воздается следующим поколениям, но ему не хотелось в это верить, хотя, наблюдая жизнь, можно было подумать, что в ней имеется зерно истины. Вместо ответа он продолжал следить за процессией, уносящей тело каменщика. Очень скоро к ней подоспел Ричард Дантон. Носильщики остановились. Настоятель подошел к носилкам и склонил голову. Губы его зашевелились в беззвучной молитве, а затем он порывисто зашагал туда, где стоял Чосер с каменщиком и подмастерьем.

— Плохо дело, Джеффри, очень плохо, — заговорил он. — Ты видел, как это случилось?

— Не все. Вот этот человек видел.

— Эндрю, не так ли? — припомнил Дантон. — Ты ранен, Эндрю?

— Да, сэр, — ответил тот, польщенный, что настоятель знает его имя. — Ничего такого, сэр. Просто царапина.

— Убитый — твой товарищ? Джон Мортон?

Джеффри понял, что Ричард Дантон обладает очень полезным для начальника даром запоминать имена всех своих подчиненных.

— Вот этот мальчик — его племянник, — сказал Эндрю. — Джон — брат… был братом его отца.

— Я знаю, — кивнул настоятель и, протянув руку, сжал плечо Уилла.

Мальчик вздрогнул и заморгал, словно внезапно очнулся от сна.

— Негодяй пойман, сэр? — спросил Эндрю.

— Его поймают, — заверил настоятель. — Как я понял, он у нас недавно.

Эндрю кивнул, и Дантон продолжал:

— Мы обыщем все помещения. Здесь он не найдет убежища и дома.

— Мне надо домой, — заговорил Уилл, уловив последние слова настоятеля, голос мальчика звучал на удивление ровно. — У меня дома отец больной.

— Мортон? Я не слыхал, что у них больной, — сказал настоятель.

— Откуда бы тебе слышать, сэр, — отозвался Эндрю, отнимая от плеча суконную шапку.

Кровь почти унялась. Это и в самом деле была всего лишь царапина.

— Пойди в больницу, друг. Там твоей раной займутся.

— Домой, — повторил Уилл.

Он хотел было уйти, но только затоптался на месте, словно забыв, в какую сторону ему нужно.

— Погоди, — приказал настоятель. — Один ты не пойдешь.

Взглядом он измерил Джеффри Чосера и Эндрю, не тронувшегося с места, несмотря на приказ обратиться к лекарю, и попросил:

— Джеффри, не могли бы вы проводить Уилла? Я нужен здесь, но и отпустить мальчика одного нельзя. Тот злодей еще на свободе, и к тому же… может быть, понадобится… известить…

Чосер его понял. Приор не желал, чтобы весть о кончине Джона Мортона принес мальчик, даже если допустить, что ему по силам ее доставить. Возможно, юный Уилл скоро оправится, но пока он явно не в себе, слишком потрясен убийством, совершившимся у него на глазах.

— Конечно, — согласился Джеффри.

— Их семья живет за главными воротами, мастер Чосер, — вставил Эндрю. — Там ряд домов, а их стоит на отшибе. Спроси матушку Сюзанну.

Джеффри поманил Уилла за собой. Они вышли под арку внутренних ворот в главный двор. В противоположной стене были еще одни ворота, у которых Чосера накануне встретил брат Филип. Теперь в тени ворот прятался служка-мирянин — неповоротливый мужлан, ковырявший в зубах прутиком. При виде Уилла он оживился, неприятно улыбнулся.

— Доброго утречка, юный Уилл, — проговорил он. — Как поживаешь, как твоя матушка?

Он сложил руки под несуществующей грудью. Мальчик не отозвался. Тогда служка словно в первый раз заметил Чосера.

— Стережешь ворота? — спросил тот.

— Помогаю брату-привратнику. А кто это спрашивает?

— Не твое дело, а спросить я хотел, не проходил ли здесь кто?

Неповоротливый верзила изобразил задумчивость. Поскреб прутиком между зубами и изучил добычу с интересом, какого не уделял собеседнику.

— Здесь много народу ходит, — изрек он наконец.

И, взглянув в лицо Джеффри, добавил:

— Что случилось?

— Погиб работник. Убит одним из своих. Если убийца попробует здесь пройти, задержи его.

Невежа прекратил валять дурака и выпрямился. Джеффри с удовольствием отметил страх и смятение на его лице.

— А как я его узнаю? И как остановлю в одиночку?

— Тут вы на равных — он тоже один. А узнаешь легко. У него вот такая рука. — Джеффри вытянул левую руку, скрючив пальцы когтями. — А он, скорее всего, попытается сбежать. Зовут его Адам.

Привратник остолбенел. Описание явно было ему знакомо. Не задерживаясь, чтоб понаблюдать дальнейшее действие своих слов, Джеффри провел Уилла под арку, на улицу за воротами. На самом деле он не верил, что убийца Адам вздумает покинуть монастырь через главные ворота, но расшевелить сторожа было полезно. Беглец же скорее побежит к югу или на восток — там монастырские земли сливались с окрестными равнинами. Чосера не удивило, что наглец-привратник ничего не слышал. И ссора, и убийство случились во внутреннем дворике, в сотне ярдов от него, за толстой стеной и зданиями. Да и монахи не разразились криками и не поднимали шума, какой сопровождал бы убийство на городских улицах. За воротами он остановился.

— Где ты живешь, Уилл? Где твой дом?

Веснушчатый мальчишка, помявшись, указал направо. Стена монастыря уходила вдаль. Они миновали ворота еще одного кладбища. Кресты и каменные плиты здесь были разбросаны более беспорядочно, чем на монашеском кладбище. Чосер догадался, что здесь хоронят служек-мирян. Немало их набралось за двести пятьдесят лет истории монастыря. В мертвецах никогда нет недостатка.

Слева земля спускалась к топкому берегу реки. Грязь блестела на солнце. Дальний берег скрывала утренняя дымка, выступала только Белая башня большого замка на северном берегу. Над равниной поднимались паруса нескольких суденышек. Над водой с криком кружили чайки. Где-то здесь был обретен чудесный крест, выпавший из клюва птицы, «превосходившей величайшего из орлов».

Они вышли к ряду жалких домишек — четыре стены, дверь и дыра дымохода в крыше, да еще оконная дыра в передней стене, чтобы впускать свет. Домики словно клонились друг к другу в поисках опоры. Убери крайний, и остальные опрокинутся. Перед дверями играли двое детей. Один помахал Уиллу, и мальчик ответил ему. Чосер ожидал, что они направятся вдоль ряда, но Уилл обошел его и двинулся к домику, стоявшему отдельно.

В это время в дверях показалась женщина. Она несла кожаное ведро и собиралась выплеснуть его содержимое за дверь, но остановилась при виде Джеффри с Уиллом. Чосер по ее лицу догадался, кто это. Привлекательное лицо и пышная фигура, которую не скрывало даже мешковатое платье, но ее черты отразились в лице мальчика. Он вспомнил, что отцом этой женщины считали священника. Возможно. Священники — тоже люди.

Пусть им не дозволено жениться, но у них бывают женщины — экономки и служанки.

— Что он натворил? — обратилась она к Джеффри.

— Ничего не натворил. А ты — матушка Мортон? Сюзанна Мортон?

— Да. Что стряслось?

— Твой муж здесь?

— В доме, сэр.

Женщина посторонилась и встала, не зная, что делать с ведром воды. Чосер заглянул внутрь. После яркого дневного света он не многое сумел разглядеть. Над потухшим очагом завивалась струйка дыма, понемногу втягиваясь в отверстие крыши. У дальней стены стояла большая кровать, занимавшая, пожалуй, четверть всего помещения. На ней лежал мужчина, до подбородка укрытый одеялом. Рядом с ним лежал большой валик. Поскольку кровать служила ложем для всей семьи, валик, надо полагать, использовался как пограничная черта, разделяющая ее на части. Под взглядом Джеффри больной пошевелился и неразборчиво забормотал. Уилл между тем не смотрел ни на мать, ни на отца. Он протиснулся мимо Чосера в угол комнаты и, присев там, занялся чем-то.

— Ты пришел его проведать, сэр? — спросила матушка Мортон. — Он болен. Келарь знает, что он болен и не может работать.

Она имела в виду монастырского келаря.

— Он утром хотел встать, но его ноги не держали, — продолжала женщина. — И пот сразу пробил. Он очень слаб.

— Что с ним такое?

Она пожала плечами:

— Лихорадка. Это у него с тех пор, как он побывал в подземелье.

— Ну, ладно, — сказал Джеффри, не уточняя, о чем говорит женщина. — Я не проверять твоего мужа пришел. Всякому видно, что он болен и не может работать. Нельзя ли нам поговорить наедине?

Еще недоговорив, он понял, как нелеп его вопрос. Большего уединения, чем здесь, им не дождаться. И без того уже появление незнакомца заставило всех обитателей деревушки приникнуть к окнам и собрало стайку любопытных детей. Джеффри отодвинулся в тень у дверей.

— Я хочу поговорить с женой Джона Мортона.

— С женой Джона? Была у него жена, за Чэтхемской дорогой. Но у них вышла размолвка, так что Джон, пока работает на монастырь, живет с нами. Он брат моему Саймону.

Она кивнула на лежащего в постели. Потом, сообразив, к чему клонит Чосер, перешла на шепот:

— Что-то стряслось, да? Что-то с Джоном?

— Боюсь, что так.

Джеффри кратко описал обстоятельства смерти ее деверя. Он решил, что лучше не вдаваться в подробности. Драка в монастырском дворе — он вдруг понял, что не знает даже, была ли это ссора или Адам просто кинулся на товарища ни с того, ни с сего — и ужасная смерть. В сущности, больше ему и нечего было сказать. Матушка Мортон выронила ведро, и грязная вода выплеснулась им на ноги. Она стояла, заламывая руки. Покачнулась, прислонилась к косяку. Уилл из своего угла глянул на мать.

— Я знала, — сказала она.

— Что знала?

— Как только они стали работать в том проклятом месте, в том погребе, и принесли оттуда…

Женщина запнулась и зажала рукой рот. Чосер заметил, что она щербатая.

— Не понимаю: какое проклятое место? Что принесли?

— Они на прошлой неделе работали в погребе. Там водятся призраки. Там внизу кости лежат. Со всеми, кто туда заходит, случается беда. Лучше бы я не брала…

Она снова осеклась, словно поняв, что сказала лишнее. Потом продолжала:

— Моего мужа, Саймона, свалила лихорадка, а теперь и Джон умер, и, гляньте, я только нынче утром ошпарила руку.

Она закатала рукав, открыв красную кожу в волдырях.

— Кипяток на руку выплеснулся, — пояснила она. — Прежде такого не бывало. И еще Джон умер, упокой, Господи, его душу.

Джеффри подумалось, что от горя женщина спутала обычную домашнюю неприятность и насильственную смерть. К этому времени к дому уже сбежались женщины и дети из соседних домов. На лицах взрослых любопытство боролось с жалостью, и, пожалуй, любопытство пересиливало. Все же хозяйка вышла во двор, словно что-то толкало ее к людям, и соседки сразу окружили ее. За коротким молчанием последовал гомон вопросов и восклицаний.

Джеффри вздохнул с облегчением. Он счел, что женщины лучше него утешат матушку Мортон, если та нуждалась в утешении, услышав о смерти деверя. И не его дело задерживаться, чтобы известить брата покойного. Больной Саймон был явно не в состоянии что-либо уразуметь, а если бы и сумел, как бы ему не стало хуже от такого известия. Саймон Мортон сейчас ни на что не годен.

Джеффри побрел назад, в сторону монастыря. Он не ушел далеко: за спиной послышались шаги, и кто-то потянул его за рукав. Это оказался Уилл, веснушчатый племянник убитого. При виде улыбки на его конопатом лице Джеффри уверился, что в голове у мальчишки в самом деле маловато света. Он был веселехонек, словно уже забыл о жестоком убийстве, совершившемся у него на глазах. Может, и в самом деле забыл. Мальчик выставил вперед сжатые кулаки, костяшками вверх, и кивнул Чосеру, словно говоря: «Ты знаешь, что делать».

Джеффри хлопнул его по правой руке. Уилл с восторгом разжал правую ладонь, на которой не было ничего, кроме грязи. Потом он спрятал руки за спину и, повозившись немного, снова вытянул их вперед. Гадая, сколько ему придется ублажать мальчишку, но не желая просто отвернуться от него, Чосер хлопнул по левой руке, и мальчик честно открыл ее. Чосер почти ожидал снова увидеть пустую ладонь — или потому, что мальчик переложил спрятанное в другую руку, или потому, что в руках у него вообще ничего не было. Поэтому он с некоторым волнением взглянул на лежащий на ладони предмет.

Не протягивая руки, Джеффри наклонился, рассматривая кольцо — старое, потускневшее золотое кольцо. На вид — дорогое.

— Ну, хорошо, Уилл. Ты меня подурачил, — сказал он. — А теперь отнеси его туда, откуда взял. Беги сейчас же.

У него мелькнула мысль, что если мальчишку поймают с кольцом, то могут обвинить в воровстве. Но Уилл, кажется, и не думал бежать. Веселая улыбка на его лице сменилась обидой. Он выставил ладонь, протягивая кольцо Чосеру.

— Нет, я его не возьму. Оно не мое. А может, и не твое, чтобы ты его отдавал, Уилл. Сказано тебе, положи туда, откуда взял!

Уилл не двинулся с места. Он стоял напротив Чосера, упрямо протягивая ему кольцо. Через его плечо Джеффри видна была стайка соседок, все еще толпящихся вокруг матери Уилла. Он сомневался, что Уилл взял кольцо дома. Не та вещица, какую можно найти в хозяйстве каменщика. Вспомнилось, что жена больного сказала что-то о чем-то, принесенном из… откуда же? Из того самого погреба?

Словно подтверждая его мысль, Уилл проговорил:

— Внизу в костях.

И снова протянул руку, подсунув кольцо прямо под нос Чосеру. Повторил нараспев «Внизу в костях», как фразу из детского стишка. Проще всего, решил Чосер, будет взять кольцо. Скорей всего, оно не принадлежит ни мальчику, ни его отцу или матери. Можно порасспрашивать в монастыре, откуда оно взялось. Притвориться, что случайно нашел (в некотором роде, так и есть). Ему не хотелось навлекать беду на семью Уилла. Если, конечно, кто-то из них не окажется и вправду вором.

Чосер взял кольцо с ладони мальчика, и улыбка, блеснувшая на чумазой физиономии, подтвердила, что именно этого требовали от него правила игры. Уилл отступил на шаг или два, развернулся и побежал к дому.

Озадаченный Джеффри продолжал свой путь к монастырю. Проходя мимо кладбища, он подумал о том, что все его надежды на тишину и покой пошли прахом, и тут же упрекнул себя: что значат его надежды перед смертью человека? Подходя к наружным воротам, он без особого удивления отметил, что ленивого привратника нигде не видно. Как видно, узнав, что рядом бродит убийца, тот решил спрятаться. Пусто оказалось и во дворе, где произошло убийство. На земле еще виднелась кровь, запекшаяся и поблекшая на солнце. Оставленное перо так и лежало на каменной плите. Вряд ли нынче утром ему удастся еще что-то написать. Он на минуту вспомнил о своем домике в Олдгейте и подумал: что-то поделывают сейчас его домашние?

Чосер прошелся вдоль галереи. Все было пусто. Жутковатая тишина. Мысли его обратились к сухорукому беглецу, и при виде фигуры, показавшейся из-за угла монашеской опочивальни, Джеффри вздрогнул.

Но это был всего лишь Эндрю, второй каменщик. На его рубашке засохла кровь из раны, полученной в погоне за убийцей. Рану, надо полагать, перевязали в больнице.

— Поймали его? — спросил Чосер.

— Сдается мне, еще нет, — сказал Эндрю.

— Я отвел мальчика домой, — сказал Джеффри. — Его мать уже знает. Пожалуй, ты сможешь рассказать ей больше меня.

— Я не многим больше тебя знаю, мастер Чосер.

— Из-за чего вышла драка?

— Это не честная драка была, а подлое нападение. Я же говорю, Адам у нас новичок. Угрюмый, склочный парень, с самого начала все нарывался. Может, он так озлобился из-за высохшей руки. Насмехался над дурачком Уиллом, а когда его дядя заступился за парня, Адам набросился на него. Но если бы меня спросили…

Фраза повисла в воздухе.

— Да?

— …Объяснить не берусь, но похоже на то, будто Адам искал предлога броситься на Джона Мортона. Перед тем как ты, мастер Чосер, высунулся в окно, они здорово побранились, а потом на время все затихло, мы взялись за работу. И тут Адам вдруг как кинется на старика Мортона, и свалил его ударом в шею. Резцом. Только я вот что скажу: ни один настоящий каменщик свой инструмент так не использует. Мы, каменщики, народ мирный. Он не из нашей гильдии.

Джеффри кивнул. Эндрю говорил правду. Редко увидишь ссору между каменщиками. Их труд требует искусства и сосредоточенности, и своего рода ритма, занимает голову и руки. Может, они слишком устают, чтобы ссориться и драться, а может, их смирный нрав — оттого, что они часто трудятся над постройкой церквей и других святых мест. Слова Эндрю навели Чосера на новый вопрос. Он решил довериться каменщику и спросил напрямик:

— Вы недавно работали в погребе?

Эндрю мгновенно насторожился:

— В погребе, сэр?

— Матушка Мортон мне сказала, что там-то ее муж и нажил лихорадку. Сказала, что это место проклято.

О кольце, лежавшем у него в кармане и, возможно, добытом в погребе, Чосер умолчал.

— Ах, там! — спохватился Эндрю.

В нем, как видно, шла внутренняя борьба, но поразмыслив, он продолжил:

— Верно, мастер Чосер, о нем много чего рассказывают. Думается мне, и сам настоятель туда после темноты не сунется — хотя там внизу, ясное дело, всегда темно. Да, это верно. Брат Майкл посылал Джона и Саймона кое-что там починить.

— А тебя и Уилла — нет?

— Уилл — нежное создание. Он, правду говоря, мало на что годится. Меня с парнем поставили на другую работу — стену чинить. По мне так и лучше.

— И Адама, однорукого, тоже в погреб не посылали?

— Говорю тебе, мастер Чосер, Адам с нами всего пару дней работал — с тех пор как Саймон захворал. Я его и не знаю совсем — не больше, чем первого Адама.

Джеффри почувствовал, что каменщик беспокоится. Или ему просто надоели бесконечные расспросы? Он, честно говоря, и сам не знал, зачем спрашивает.

— И где же это… э… проклятое место?

— Под комнатой келаря на той стороне галереи.

Келарь заведовал всей монастырской провизией, так что, естественно, в его владениях расположены все кладовые. Джеффри хотел еще поинтересоваться, что именно «рассказывают» о погребе, однако в эту минуту послышался странный шум и появился сам настоятель в сопровождении библиотекаря брата Питера и свиты из других монахов. Они шли быстро и непрестанно оглядывались. Чосер подумал было, не спасаются ли они от погони, но, увидев его и Эндрю, Ричард Дантон свернул к ним.

— Поймали вы его? Или убийца скрылся? — спросил Чосер.

Ничем иным он не мог объяснить напряженной тревоги на лице настоятеля.

— О, он пойман. Или, можно сказать, скрылся, — ответил Дантон. — Он там, на нашем кладбище. И он тоже мертв. Идем, покажу.

Примерно начиная с этого момента Ричард Дантон думал не столько о двух погибших, сколько о том, как скажется все это на положении и репутации обители. Две насильственные смерти, одна за другой. Но, по крайней мере, сухорукому Адаму хватило предусмотрительности умереть на кладбище. Или, скорее, там он был сражен. Или поразил сам себя. Он взобрался на дерево, обвязал конец веревки вокруг шеи, а другой привязал к ветке. После чего свалился с ветки и повис, медленно задыхаясь.

Дантон и Джеффри стояли под дубом, глядя на повешенного. Лицо его страшно исказилось, язык, как палка, торчал из почти беззубого рта. Тело вздрагивало, ноги раскачивались под ветром. В нескольких шагах от них стоял брат Питер, библиотекарь и ризничий. Чосер с удивлением узнал, что в дополнение к прочим обязанностям брат Питер заведует погребениями. При мысли о самоубийстве, святотатственно совершенном на кладбище, монах крестился и бормотал что-то себе под нос. От него не отходил луноликий монашек, носящий титул ревестиариуса.

— Он получил скорое воздаяние, — сказал Джеффри.

— Лучше было бы арестовать его и представить на суд, — возразил настоятель.

Джеффри предпочел не говорить, что конечный результат был бы тот же: петля, затянутая вокруг шеи Адама. Впрочем, Дантон был прав. Гораздо лучше было бы обойтись с убийцей Джона Мортона по закону. Теперь же походило на то, что убийца взял правосудие в свои руки. Джеффри привстал на цыпочки и тронул конец черной веревки, обмотанной вокруг шеи мертвеца. Такими веревками монахи подпоясывали свои черные облачения.

Ричард Дантон был далеко не глуп. Он кивнул и сказал:

— Понимаю, о чем ты думаешь. Джеффри. Но раздобыть такую веревку совсем не трудно. Вполне очевидно, что здесь случилось.

— Вот как?

— Этот человек, Адам, обуреваемый раскаянием, бежит на кладбище, где задумывает умереть. Он уже запасся веревкой, которая оборвет его злосчастную жизнь. Пока мы повсюду ищем его, он не торопясь готовится к смерти. Вспомни Иуду, повесившегося на древе после предательства Спасителя нашего. Раскаяние может постигнуть всякого и является скоро и неожиданно!

— Иуда, как мне помнится, владел обеими руками, — заметил Джеффри, кивая на скрюченную руку мертвеца.

— В отчаянии человек способен на великие и ужасные деяния, — сказал настоятель.

«Да, — подумал Чосер, — но никакое отчаяние не поможет сухорукому взобраться на дуб, проползти по ветке, обвязать одним концом веревки собственную шею, а другим — ветку, действуя только одной рукой». Однако он не был уверен, что погибший не мог в какой-то степени владеть покалеченной рукой, и настоятель, без сомнения, прав, говоря, что в отчаянном положении человек способен на то, что далеко превосходит его обычные возможности.

— Если бы только он выбрал другое место… — впервые заговорил вслух брат Питер. — Зачем ему понадобилось осквернять эту освященную землю?

— Тише, брат Питер, — остановил его Дантон. — Круг замкнут. Этот человек убил другого человека, а теперь он покончил с собой, упокой, Господи, души обоих. Надо обрезать веревку.

Он махнул кучке служек, державшихся в стороне из почтения к настоятелю, или к умершему, или к ним обоим.

— Но зачем он убил каменщика Мортона? — проговорил Чосер, уходя с кладбища, где снимали тело убийцы.

— Не знаю. Ты был при этом. Кажется, они ссорились?

Настоятель вдруг прервал себя и обеспокоено заговорил о другом:

— Ты намерен сообщить об этом при дворе, Джеффри?

И Чосер, который ни о чем таком не думал, ответил:

— Вам не удастся сохранить тайну.

На самом деле никого при дворе ничуть не заинтересовала бы стычка между двумя простолюдинами, хотя бы она и привела к убийству и самоубийству. Но Джеффри казалось, что Дантон слишком уж поторопился объявить дело закрытым. Если до сих пор настоятель не опасался за репутацию своей обители, то теперь стал выказывать озабоченность.

— Хорошо, мастер Чосер, если тебе в этом несчастье видится нечто… нечистое, ты свободен узнавать и расспрашивать. Я знаю, каким влиянием ты обладаешь при дворе. Говори, с кем пожелаешь. Ходи, куда вздумается. Я даже дам отпущение братьям, если тебе понадобится поговорить с кем-то из них. Спрашивай, сколько душе угодно, пока не убедишься, что дело это — именно таково, каким представляется: злодей не вынес раскаяния и повесился. Между тем жизнь монастыря должна продолжаться, как если бы ничего не случилось.

Чосер отметил холодок и налет официальности в тоне Дантона. Ему подумалось, что настоятель переоценивает его влияние при дворе, но, разумеется, он промолчал. Тут дело было тонкое. Если влияние и было, то исходило оно главным образом от его жены Филиппы и ее вдовой сестры Катерины, связанной с самим Джоном Гонтом. Официально Катерина проживала в Савойе как воспитательница детей Джона Гонта от первой жены, а неофициально была его любовницей. Должность воспитательницы понадобилась как прикрытие, потому что вторая жена Гонта — благородная Констанца Кастильская — проживала под тем же обширным кровом. Именно положение ее сестры Катерины обеспечило Филиппе Чосер с семьей покои во дворце с окнами на юг, из которых они недавно перебрались в домик в Олдгейте.

Чосер не знал, насколько далеко разошлось известие о связи Катерины и Джона. При дворе, конечно, шептались. Достигли ли слухи монастыря Бермондси? Считали ли здесь нужным ублажать Чосера потому, что он был шурином любовницы Гонта? Или же Ричард Дантон приписывал его «влияние» репутации придворного поэта? Как бы то ни было, подобная репутация открывает перед ним кое-какие двери.

А Джеффри Чосер сейчас как раз и открывал дверь. Проскользнув в нее, он взглянул на крутые ступеньки, сбегающие в темноту. Должно быть, то самое место: кладовая под помещением келаря. Сюда послали на работу Джона и Саймона Мортона — перед тем как один заболел, а другой безвременно скончался.

Он дождался следующего призыва к молитве (жизнь монастыря шла своим чередом), прежде чем обыскать место, описанное Эндрю. У него, можно сказать, имелся свободный пропуск, однако Джеффри предпочитал заниматься поисками без лишних глаз. У него была особая причина спускаться в сей подземный сумрак: намеки, оброненные матушкой Мортон и каменщиком Эндрю, да еще разговор с келарем Майклом.

Монах, носивший имя Майкл, был в обители заметной персоной, ответственной не только за провизию и топливо, но и за все хозяйство обители. Келарь должен отличаться большими способностями и, желательно, благочестием, поскольку его обязанности требуют частых отлучек и, стало быть, он меньше времени уделяет исполнению духовного долга. Он то и дело выходит в мир, ведет дела с поставщиками и возчиками. Чосер еще накануне за ужином обратил на келаря внимание. Брат Майкл точно отвечал традиционному, чуть карикатурному образу монаха. Обильный телом, круглолицый весельчак. Он напомнил Чосеру хозяина таверны из Саутуорка — того звали Гарри Бейли, и под открытой улыбкой он скрывал острый и проницательный ум.

Утром, после того, как тело Адама нашли на кладбище, брат Майкл — несомненно, по распоряжению своего настоятеля — отыскал Чосера. Просто удивительно, размышлял Чосер, какие чудеса творят знакомства при дворе — или родство с любовницей принца. Все так и рвутся помочь.

— По словам настоятеля, ты, мастер Чосер, интересуешься Адамом. Я не так уж много знаю, но что знаю, расскажу. Не откажи пройти со мной.

Они вошли в дом келаря на западной стороне галереи, и брат Майкл проводил Джеффри наверх, в лучшую комнату. К своему удивлению, Джеффри увидел там мирянина, сторожившего наружные ворота — того, что дразнил простачка Уилла. Он топтался поблизости от стола, заваленного бумагами, и, кажется, готов был заговорить с келарем, когда заметил входящего следом Чосера. Брат Майкл, не скрывая недовольства, спросил:

— Что ты здесь делаешь, Осберт?

— Думал, обронил кое-что, когда был здесь в прошлый раз, да, видно, ошибся, мастер.

Пряча глаза, он протиснулся мимо брата Майкла и покинул комнату.

— Наглец, — заметил монах.

Затем, не спрашивая, желает ли гость выпить, он налил в кубок красного вина и подал Чосеру, жестом пригласив его располагаться на стуле. Налив и себе кубок, он плюхнулся напротив. На подоконнике Чосер заметил черного кота — быть может, того самого, которого он раньше видел во дворе. Он ждал. Ему было интересно, с чего начнет брат Майкл.

— Конечно, я взял его только из милости, — были первые слова келаря. — Он сказал, что работал в одной из наших обителей, в аббатстве Святого Панкратия в Льюисе. Сказал, что руку ему размозжило упавшей плитой.

— «Он сказал» — говоришь ты, — перебил Джеффри. — Звучит так, будто ты ему не поверил.

Брат Майкл пожал плечами, пролив при этом немного вина и, кажется, не заметив этого. Вино, как и кровь, не заметно на черном облачении.

— Мастер Чосер, я не так хорошо, как ты, знаю свет. Если мне кто-то что-то говорит, я склонен верить. Если ко мне приходит человек, которому отчаянно нужна работа, и рассказывает, что покалечился, трудясь на наш орден в другой обители, я просто обязан устроить его. Он уже однажды обращался ко мне, но я тогда отказал, потому что, по правде сказать, он мне не глянулся. Но он пришел второй раз, а у нас как раз заболел рабочий, вот я его и взял.

— Разве обитель в Льюисе не обязана была о нем позаботиться, брат Майкл? И как попал покойный в Бермондси?

— Не знаю, мастер Джеффри, если позволишь так тебя называть. Он намекал, что не ужился с кем-то в обители Святого Панкратия, и в свете того, что случилось здесь, я считаю это вполне вероятным. А что привело его в монастырь… ну, многие идут туда, куда ноги ведут, а ноги привели его в Бермондси. Выпьете еще?

Чосер покачал головой. Келарь налил себе еще вина. Его крупные пальцы были унизаны кольцами. Джеффри вспомнилось кольцо, лежащее у него в кармане — то, которое передал ему простак Уилл вместе с историей о костях. Почему-то рассказ брата Майкла показался ему не слишком убедительным. Что его смущало, заверение ли монаха в том, что он «не от мира сего» — верный признак прямо противоположного в глазах Чосера — или излишняя готовность, с которой тот выложил свою историю?.. Он и сам не знал.

— Видишь ли, нам нужен был человек. Один из каменщиков — Саймон, что ли? — заболел. И, кажется, болеет до сих пор.

— Как я понял, Саймон Мортон заболел после того, как работал с братом в погребе, — вставил Джеффри.

И с удовлетворением отметил, как изменилось при его словах лицо брата Майкла. Широкое улыбчивое лицо словно замкнулось. Чосеру снова вспомнился хозяин таверны из Саутуорка — так замыкалось лицо Гарри Бейли, когда кто-то не хотел платить по счету. Чтобы скрыть перемену, брат Майкл поднес к полным губам кубок. Когда же опустил его снова, лицо уже стало прежним.

— Верно. Он заболел лихорадкой после того, как поработал в погребе. Впрочем, «Post hoc sed non propter hoc».[15] Ты меня понимаешь?

— Ты хочешь сказать, что болезнь Саймона — случайность и не связана с его работой в погребе. Да, я понял. Кстати, чем они с братом там занимались?

— Поправляли кладку. Они ведь каменщики, мастер Джеффри. Это их работа.

— Я слышал, об этом месте много рассказывают.

— Здание заложено в старину и стоит на людских костях. Во всем монастыре не найдешь уголка, о котором бы не рассказывали историй. Погреб этот ничем не примечателен, совершенно ничем. Ты хочешь узнать что-то еще? У меня куча дел.

Брат Майкл махнул рукой в сторону стола, заваленного бумагами и пергаментами. За время их разговора черный кот перебрался с подоконника на бумаги. Заметив его, монах поцокал языком, но не стал прогонять. Чосер готов был поставить солидный заклад на то, что келарь не так уж озабочен делами. Кот и дальше будет спокойно служить пресс-папье. Однако он понял намек, встал и поблагодарил монаха за потраченное время.

Выйдя на воздух, он задумался, что дал ему этот разговор. Правда, в нем чувствовались подводные течения, но единственной нитью в расследовании оставалось пока кольцо, лежавшее у него в кармане и, возможно, найденное в погребе. А потому он вооружился фонарем и отправился искать вход. Вход без труда обнаружился на западной стороне галереи.

Джеффри спустился по крутой лестнице. Внизу путь преграждала тяжелая дверь. Надеясь, что она окажется запертой и заставит его прекратить поиски, Чосер тронул железную ручку. Но дверь не была заперта и легко, беззвучно подалась под рукой. Он подскочил, почувствовав, как что-то тихонько коснулось ноги. Но это был всего лишь кот — большой черный кот, валявшийся недавно сначала на подоконнике, а затем на бумагах брата Майкла. Теперь его потянуло в склеп вместе с Джеффри. Добро пожаловать, подумал тот. О вкусах не спорят, тем более о кошачьих.

Высоко подняв фонарь, Джеффри в его тусклом свете осмотрел продолговатое прямоугольное помещение. У одной стены были свалены старые мешки и деревяшки, а в другой прорублены ниши, в которые мог бы поместиться человек. Теперь здесь, как видно, ничего не хранили, возможно, из-за сырости. Не стоило оставаться здесь надолго. Воздух был гнилой, от такого недолго и в постель слечь. Джеффри Чосеру было не по себе. Оттого ли, что он пришел сюда без спросу, хотя настоятель и позволил ему ходить, где вздумается? Не только, решил он. Будто какой-то груз лег ему на плечи. Неудивительно, что каменщики не рвались здесь работать.

И все-таки, раз уж пришел, надо как следует поискать… Только вот неизвестно что. Осматривая стены при свете фонаря, Джеффри, кажется, нашел место, над которым трудились братья Мортоны. Почти все ниши в стене были затянуты паутиной, и только две оказались чистыми. Известка в них выглядела свежее, а на земле валялась каменная крошка. Он задумался, к чему затевалась починка, если здесь все равно ничего не хранят, и нашел ответ: из опасения, что сквозь пролом прорвутся грунтовые воды и сделают помещение вовсе непригодным в будущем.

Он прошел по длине камеры под тяжелыми сводами. Кот сначала прогуливался вместе с ним, потом, наскучив, нашел себе какое-то занятие в темном углу.

По мере того как Чосер приближался к дальнему концу камеры, тягостное чувство усиливалось, а добравшись до стены, он уже задыхался, хотя воздух становился все холоднее. Он бегло оглядел замыкавшую помещение стену. Как ни странно, она выглядела новее остальных. Нет, не новее — решил он, всматриваясь при свете фонаря. Но сложена наскоро и небрежно — и плиты не так чисто отесаны, и известка кое-где выкрошилась. Переложив фонарь в левую руку, он прижал ладонь правой к стене и тут же отдернул, словно камень был раскаленным или ледяным (чего на самом деле не было). Почему же каменщикам не велели заодно поправить и эту кладку, вместе с нишами в боковой стене? Единственное объяснение — что с этой стороны размыв не грозит, а значит, по ту сторону не земля, а пустота или проход. Джеффри мог бы убедиться в этом, простукав стену, но что-то удержало его руку. Так или иначе, не эта часть погреба интересовала его. Здесь искать было нечего.

Он с радостью повернул к выходу. Взгляд его был прикован к кругу света, отброшенному фонарем на разбитые плиты под ногами, и все же он заметил, как нечто темное мелькнуло у нижних ступеней за приоткрытой дверью. Только сейчас он сообразил, какой глупостью было спускаться сюда одному, только в обществе кота. А теперь у него появилось человеческое общество — правда, не в камере, а за дверью, захлопнувшейся от сквозняка. Чосер бросился к ней, но дверь уже была крепко заперта. Он услышал скрежет ключа на той стороне, а потом топот ног — очень проворных ног — вверх по ступеням.

Он застучал по толстым доскам и крикнул. Черный кот присоединился к нему, громко замяукал. Должно быть, кто-то из братии или служка обходил здание и заметил открытую дверь в подземелье. Не потрудившись проверить, нет ли кого внизу, он ее закрыл и повернул ключ. Однако вместе с этим невинным объяснением случившегося в сознание Чосера проникла более зловещая версия. Это могло быть проделано преднамеренно. Всякий, подойдя к двери, обязательно заметил бы свет фонаря и услышал бы шаги внизу. А решающее доказательство — бегущие шаги. Тому, кто попросту закрыл отворенную дверь, незачем убегать от нее, будто спасая жизнь.

Он снова попробовал дверь. Закрыта крепко. Тогда он попробовал позвать громче. Не звал на помощь, а просто крикнул: «Эй, есть там кто-нибудь?» Прислушался, ожидая шагов на лестнице, звона ключа и поспешных извинении.

Ни звука.

Джеффри несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. По коже ползли мурашки. Он с детства боялся замкнутых помещений. Провести взаперти даже несколько минут ему не в радость. Но, конечно, не пройдет и нескольких минут, как его выпустят!?

Потом ему припомнилась толщина стен, построенных на века, словно нарочно, чтобы глушить звуки. Никто не знает, что он здесь, внизу — никто, кроме человека, который его запер. Через некоторое время его отсутствие, разумеется, будет замечено. Но станут ли его искать? А если и станут, догадаются ли заглянуть в заброшенную пустующую крипту? Или попросту решат, что он выехал из монастыря, испугавшись, быть может, дневных событий? Он ведь не связан здешним уставом. Волен уйти, когда вздумается. Не решит ли Ричард Дантон, не увидев его за столом, что он оставил Бермондси, чтобы вернуться к жене и детям?

В лихорадочном сознании Чосера встало мрачное видение. Как спустя много недель находят его истощенный обглоданный труп. Нелепая картина, разумеется, но не настолько нелепая, чтобы его не пробил пот. Он снова принялся колотить в дверь и кричать. И прислушался. Тишина, только стучат капли воды в глубине склепа и доносятся издали — еле слышно — колокола, зовущие к молитве. Не стоит и драть горло. В ближайшие полчаса некому будет услышать его.

Он взглянул на свечу в гнезде цилиндрического фонаря. Остался короткий огарок. Он вечером читал в постели при свете этой свечи, а готовясь к своей маленькой вылазке, переставил ее из подсвечника в фонарь. Благоразумнее было бы запастись новой свечой. Застрять здесь и так достаточно неприятно, но остаться без света будет во много раз хуже.

Ну, конечно, рано или поздно кто-нибудь отзовется на его крики, а пока надо исследовать свою временную темницу.

Дверь несокрушима, но, возможно, имеются другие пути? Если при первом осмотре он их не нашел, так это потому, что не искал. А искать следует не откладывая, потому что свечи хватит всего на несколько минут. Он заново обошел погреб, освещая стены, и вернулся к тупиковой стене. Чувство удушья вернулось и стало еще сильнее, потому что огонек свечи подозрительно замигал. Джеффри готов был сдаться и вернуться к двери — монахи наверняка уже закончили молиться, — когда ощутил дуновение на уровне колена. Он опустил фонарь к земле и с дрогнувшим сердцем увидел то, чего не заметил прежде, — маленькое отверстие у основания стены. Он опустился на четвереньки, рядом с не отстававшим от него черным котом.

— Есть здесь выход? — спросил он своего приятеля.

Осторожно поставив фонарь в стороне, чтобы его не задуло сквозняком, Джеффри просунул голову в дыру. Плечи с трудом, но прошли. Тухлая вонь ударила ему в нос. Отверстие вело в какую-то шахту, уходившую вниз под углом. Подняв фонарь над дырой, он осветил древнюю кладку. Слышно только журчание воды внизу. Возможно, шахта выводит в сточную систему монастыря. Тогда уходящая вниз шахта где-то соединяется со сточным канавами и выходит на поверхность. Не очень-то приятно пробираться, как крыса, по вонючим запутанным подземным ходам.

У него оставался выбор. Можно вернуться к главной двери и снова постараться дать знать о себе. Или спуститься в шахту. В эту минуту свеча мигнула последний раз и погасла, и темное одеяло легло на камеру. Джеффри остался стоять на четвереньках, споря сам с собой. Шерстка черного кота мягко коснулась щеки.

И в этот самый миг, к невыразимому облегчению Чосера, в дверь стукнули, и голос позвал:

— Есть тут кто?

Послышался звон ключей и скрип открывающейся двери. В проеме показался кто-то из братьев. Джеффри встал.

— Кто здесь? — повторил монах.

— Джеффри Чосер, гость вашей обители.

— Что ты здесь делаешь?

Чосер уже был у двери. Теперь он узнал монаха. Молодой ревестиариус, помощник старого Питера, по имени… как же его звали? Ах да, Ральф. Брат тоже узнал Чосера в отблеске дневного света, лившегося сверху.

— О, сэр! Я не знал, что это ты.

— Глупое недоразумение. Я осматривал помещение и попался по глупости.

Появился кот, прошмыгнул между ногами. Брат Ральф улыбнулся и ласково упрекнул:

— Магнус, ах ты, дурашка.

Чосер подумал, что латинское имя было выбрано не зря. Черный зверь, откормленный на кухонных объедках, походил на бочку. Джеффри начал было рассказывать, как его заперли, но что-то заставило его придержать язык. Лучше пусть это считают случайностью.

Молодой монах стоял, перебирая связку ключей.

— Мне сказали, что здесь кричат. Я поначалу отмахнулся, но потом все-таки решил проверить.

— Очень этому рад.

Брат Ральф взглянул на фонарь в руке Чосера.

— Ты что-то искал? — спросил он.

— Нет, просто любопытствовал. Об этом месте столько говорят…

— Говорят?

— О духах, призраках и тому подобном, — пояснил Джеффри.

Он не солгал, утверждая, что ничего особенного не искал, но, проболтавшись о духах, ощутил неловкость. Брат Ральф молча посторонился, пропуская Джеффри, и запер за ним дверь в подземелье. Они поднялись наверх. Недавно миновал полдень. Солнце ярко освещало внутренний двор, и Чосер теперь внимательней присмотрелся к наружности брата Ральфа. Невысокий молодой человек, бледность кожи особенно выделяется рядом с черным одеянием. У него было туповатое дружелюбное лицо. Невдалеке проходил ризничий и библиотекарь, брат Питер. Солнце ударило ему в лицо, и под капюшоном блеснули очки. Трудно было судить наверняка, но, кажется, он с любопытством взглянул на Джеффри и брата Ральфа.

— Эти погреба — тоже твои владения? — спросил Джеффри, указывая на ступени, по которым они только что поднимались. — Я думал, ревестиариус занимается только бельем и занавесями.

— И ты прав, мастер Чосер, — кивнул Ральф. — Погребами заведует келарь и его помощник, но я не сумел их найти, вот и взял ключи в их кабинете. Теперь надо их вернуть.

— Прими мою благодарность, брат Ральф. Ты избавил меня от томительных часов в темноте. Я получил хороший урок за свое любопытство.

Что же дальше?

Второй раз за день Джеффри вышел во внешний двор монастыря. Лентяй-привратник вернулся на прежнее место. То есть он опять привалился к стене и ковырял в зубах прутиком. Джеффри задумался: может, и прутик прежний? Он остановился перед сторожем, словно вспомнил вдруг что-то:

— Нашел, Осберт?

— Что — нашел?

— То, что искал в комнате брата Майкла.

Как и в прошлый раз, когда сообщил о беглом убийце, Чосер имел в виду главным образом смутить привратника. Этот человек чем-то выводил его из себя. Однако Осберт готов был отплатить той же монетой. Вытащив изо рта прутик, он проговорил:

— Куда это ты собрался, сэр?

— Навещу дом скорби.

— Настоятель Дантон велел никого не выпускать.

— Тогда на свободе был убийца. Теперь он покончил с собой, так что опасности больше нет.

— Покончил с собой! Если ты этому веришь, так поверишь чему угодно.

Чосер и сам был того же мнения. Он подошел ближе к Осберту. Временный привратник был выше него чуть ли не на голову. Но Джеффри не привыкать было иметь дело с подобными людьми, которые, заполучив крохи власти, строят из себя больших шишек.

— Что тебе известно, Осберт?

— Что я знаю, то знаю.

— Само собой, — бросил Чосер, отворачиваясь от него.

Он не прошел и нескольких шагов, когда Осберт заговорил:

— А тебе разве не хочется знать, что я знаю?

— Если хочешь что-то сказать, приятель, так говори. Мне некогда загадки разгадывать.

— Говоришь, собрался в дом скорби? Это к Мортонам что ли? Только живой братец скорбеть о мертвом не станет. Саймон не пожалеет о Джоне. Скорбеть там станет одна почтенная Сюзанна Мортон. Ты ее видел?

И Осберт снова приложил сложенные чашками ладони к груди. Джеффри кивнул. Заместитель привратника облизнул губы.

— И я их видал — в распашку, на воле.

— Если мне вздумается послушать грязные шутки, Осберт, я найду шутников поостроумней тебя.

— Постойте, сэр. Я видел хозяйку Мортон у реки. Наткнулся на них не так давно, утречком. Играли за кустом в гвоздик и клещи. Она и брат ее мужа, тот, что теперь скончался. И она меня видела. Он-то нет, очень уж был занят. А вот она меня увидала, так и выпучила глазищи из-за его толстого плеча.

— А ее муж знал?

Привратник пожал плечами.

— Мог учуять, думается мне. Она себе не стесняет, вот что. А уж задается-то! Все из-за своего происхождения.

Из-за происхождения? Чосер вспомнил, что матушку Мортон считали дочерью священника. Однако он не собирался поощрять Осберта, распускающего сплетни о женщине, особенно о том, в чем она не была виновата. Вместо этого он спросил:

— Ты тоже пытался, да, Осберт. Протягивал руки к миссис Мортон?

И своего не добился, подумал он. Не то бы ты иначе о ней говорил.

— А если и так? — огрызнулся Осберт.

— В самом деле, к чему весь этот разговор? — сказал Джеффри и вдруг понял:

— Ты хочешь сказать, что Саймон Мортон желал брату зла из-за неверности жены?

— У него самого кишка тонка что-нибудь сделать, — отозвался Осберт. — Тощая поганка, его только и хватило, что зачать полоумного. Но ведь не она же, верно?

— Зачем бы миссис Мортон понадобилось избавляться от деверя?

— Может, ей надоели его ручищи, шарящие по…

Его остановило появление монаха, вышедшего из дверей привратницкой. Тот склонил голову при виде Чосера. У Осберта хватило совести смутиться. Он неловко обратился к Джеффри:

— И доброго дня тебе, сэр.

Чосер прошел в тени ворот и свернул направо, к жилью ремесленников. Он раздумывал над услышанным от злоязыкого лодыря-привратника. Гадал, правду ли рассказал тот о подсмотренном за кустом на берегу. Ему припомнились разоблачительные слова, сорвавшиеся с языка госпожи Мортон при известии о смерти Джона Мортона. Она тогда назвала его «мой Джон». Так что же, все объясняется домашней ревностью? На то и намекал Осберт? Если Саймон Мортон открыл, что жена изменяет ему с братом («он мог учуять»), то мог, не решившись действовать сам, уговорить… подстрекнуть… подкупить кого-то сделать дело за него? Сухорукого Адама? Каким образом бедняк-каменщик мог расплатиться за такое отчаянное предприятие? Быть может, дорогим кольцом? Или это миссис Мортон хотела избавиться от надоевшего любовника? Решила, что дешевле будет расплатиться с Адамом, и не придется отдавать золотое кольцо.

Джеффри попробовал в уме представить весь ход событий и почти сразу отмел эту гипотезу. Ведь Адама взяли в монастырь, когда Саймон уже заболел.

Хотя, постой-ка, не говорил ли келарь, что Адам уже просил у него работы и получил отказ? Возможно ли, чтобы еще до болезни Саймон подговорил Адама напасть на своего брата, а может, и убить его? Эндрю-каменщик утверждал, что Адам как будто искал предлога наброситься на Джона Мортона. Но если Адама нанял Саймон — или даже его жена, — тот выбрал на удивление явный способ совершить убийство. Может, Адам рассчитывал раздразнить противника, заставить его напасть первым и представить все дело случайной ссорой, с непреднамеренным, хоть и ужасным концом?

Цепь предположений представлялась слишком уж запутанной. Да и все равно Адам уже мертв, и им никогда не узнать правды.

Джеффри мельком заметил наглому привратнику, что собирается побывать в доме скорби. Эта мысль не приходила ему в голову, пока он ее не выговорил. Однако теперь он заметил, что вновь миновал мирское кладбище на дальней стороне монастырской церкви. Солнечный свет заливал землю. Стояла середина лета. Дальний берег реки скрылся в жарком мареве. На воде ни единой лодки, некому подсмотреть, как он подходит к жилищу Мортонов. Он постучался осторожно, чтобы не побеспокоить больного. Дверь не была заперта и подалась под рукой.

Чосер заглянул внутрь. Посреди дома тлели угли, струйка дыма тянулась к дымоходу. Было жарко и душно. Пахло болезнью и чем-то еще. На большой кровати почти терялось тело Саймона Мортона. Ни миссис Мортон, ни Уилла не видно.

Джеффри шире приоткрыл дверь. С постели — ни слова, ни движения. Да, ведь Саймон болен, в лихорадке. Должно быть, уснул. Но Джеффри опасался худшего. Он шагнул на неровный пол в хижине. Когда глаза привыкли к полумраку, он увидел, что Саймон Мортон лежит на спине под тонким лоскутным одеялом. Джеффри не знал, выглядит ли он успокоившимся и умиротворенным, как бывают порой умершие, потому что большой валик, замеченный им раньше, лежал теперь на лице Мортона. Кто-то положил его туда и прижал, что доказывали две глубокие вмятины по бокам. Чосер задумался, долго ли человек умирает при таких обстоятельствах. Вероятно, недолго, Мортон и без того едва дышал.

Джеффри снял валик с лица Саймона Мортона. Он был достаточно тяжел, чтобы задушить человека одним своим весом. Мортон лежал, широко открыв рот, но по всему представлялось, что он умер относительно спокойно. Джеффри порадовался за него. Он впервые видел Саймона вблизи, но легко узнал бы в нем брата Джона по широким полоскам бровей. Этого человека убили. Тут не может быть и речи о самоубийстве.

Первое, что пришло в голову Чосеру: не Сюзанна ли Мортон это совершила. Убить ослабевшего мужчину совсем нетрудно, и подходящее оружие под рукой — тяжелый валик. Но такое объяснение, как и самоубийство Адама, казалось слишком уж очевидным. А если это сделала не миссис Мортон — и не ее полоумный сын — значит, человек со стороны. И если чужак прошел в дверь, он рисковал, что его увидит кто-то из соседей. А другого входа нет.

Впрочем, Джеффри тут же увидел и другой путь в жилище Мортонов. В задней стене виднелся низкий проем, завешенный мешковиной, чуть вздрагивавшей под знойным ветерком. Чтобы пройти в эту дверь, Чосеру пришлось нагнуться. За домом тянулась полоска огорода, засаженного пожелтевшими на жаре овощами. За каждым из домишек тянулась такая же полоска. Огороды, конечно, возделывали женщины, пока их мужья были на работе.

Справа над Джеффри тяжело нависала стена монастырской церкви. Он поднял взгляд на центральную башню, и тут же прозвонил колокол. Он запутался в распорядке молитв. Никого не было на полосках земли, кое-как разгороженных рядами палок с развешанным на просушку тряпьем.

Вдоль ряда домов тянулась тропинка. Для того, кто знал местность, ничего не стоило зайти с этой стороны, убедившись сначала, что рядом никого. И найти дом Мортонов проще простого, потому что он стоит отдельно.

Чосеру не хотелось возвращаться в жилище мертвеца. Вовсе ни к чему было снова смотреть на разинутый рот Саймона. Не хотелось ему и выходить в переднюю дверь, как делают обычные посетители. Вместо того он прошел вдоль рядка плоских стеблей порея и чахлой капусты и свернул по тропинке на восток, оставив монастырь за спиной. Его охватило желание выбраться отсюда. Он уже жалел, что сюда забрался. Покой и тишина, ха! Две — нет, три подозрительные смерти за несколько часов. В воздухе словно витали мрачные, зловещие предчувствия.

За домами тянулась плоская равнина, с несколькими разбросанными деревцами и совсем уж развалившейся халупой. Был час прилива, и река, казалось, вот-вот выплеснется из берегов. Джеффри задумался, кому это сотни лет назад пришло в голову основать здесь клюнийскую обитель? И почему? Ради пустынности места? Или ради близости к реке? Или из-за огромности неба, долженствовавшего вдохновлять благочестивые размышления?

Навстречу ему по берегу реки шли двое. Шли рука об руку. Молодая парочка, подумалось ему сначала, однако, приблизившись, он узнал миссис Мортон и Уилла. Мать вела мальчика за руку. Должно быть, они ходили рыбачить, потому что на плече у парня был шест с привязанной сетью. Мать несла в свободной руке ведро, верно, с уловом или подобранными на берегу находками. Скажем, моллюски и улитки. В воздухе разносилось немелодичное мычание. Парень пел.

Они еще не заметили Джеффри Чосера, и тот отступил с тропы, скрывшись за пригорком. Сердце у него сжалось при мысли, что ждет их дома. Ему захотелось предупредить их, но страх второй раз за день оказаться вестником горя — и более сильный страх быть заподозренным в убийстве (разве не он первый оказался на месте преступления?) — остановили его. Если у него оставалось еще подозрение, что жена могла избавиться от мужа, задушив его валиком, увиденное заставило окончательно отказаться от этой мысли. Мать с сыном в полном неведении возвращались с рыбалки. Ни одна женщина не способна, убив мужа, отправиться с сыном на прогулку, не так ли? Ему прежде казалось, что миссис Мортон слишком резка со своим Уиллом, но вот она ведет мальчика за руку, и он поет.

Джеффри почувствовал себя виноватым, что заподозрил ее. А с чувством вины пришла злость. Он твердо решил добраться до сути происходящего в обители Бермондси. Он обязан этим женщине, за несколько часов лишившейся мужа и деверя. Джеффри торопливо зашагал обратно к монастырю. Он выжмет правду из этого болтуна, который, похоже, знает больше, чем говорит.

— У тебя есть последняя возможность рассказать мне все, что тебе известно, Осберт. После этого я обращусь к правосудию.

Чосер говорил скорее с жалостью, чем с угрозой. Он уже намекнул на свое положение при дворе и дал понять, что располагает властью привлечь Осберта к ответу. Он даже неопределенно махнул рукой в сторону дальнего берега, где возвышалась Белая башня замка, словно мог в любую минуту доставить туда Осберта. Конечно, ничего он не мог, но до чего же полезными порой оказываются связи с дворцом Савой!

Они вдвоем сидели в каморке у ворот. Незастекленная оконная прорезь ничуть не освежала застоявшийся здесь кислый дух. Здесь жил Осберт, что доказывали не только вонь, но и тюфяк в углу и сундучок в другом — в нем, несомненно, хранились пара запасных рубах и штаны. Потому что помощник привратника в духовном учреждении должен иметь приличный вид. Конечно, никто не доверил бы Осберту прием важных посетителей. Их встречал бы брат Филип, тот, что накануне приветствовал Чосера. Но Осберт годился на то, чтобы впускать — или отгонять — сброд, стекающийся к дверям большой обители.

Теперь Чосер пытался внушить Осберту страх божий — или хотя бы страх перед законом и королевским судом. Кажется, прием сработал. Джеффри пока ни слова не сказал о последней смерти — смерти Саймона Мортона.

— Давай, говори, приятель. Твоя история о том, как Саймон мечтал разделаться с братом — чистый вздор, ведь верно? Ничего такого не было.

— Я только сказал то, что думал.

— Скорее то, что хотел бы думать. А правда в том, что ты сам подумывал о миссис Мортон. Рассказывал, как застал ее с братом мужа…

— Я правда их застал, сэр. Видел их, видел, как они играли в гвоздь и клеши.

— И сказал ей, что видел, так? По твоим словам, она тебя заметила. Ты, пожалуй сказал ей, что если она не… даст тебе, чего тебе хотелось, ты ее выдашь.

Упорное молчание Осберта подсказало Чосеру, что он вышел на верный след. Он поспешил утвердить свое преимущество:

— И что она ответила?

— Она засмеялась мне в лицо. Никто по эту сторону от Грейвсенда не смеется так гнусно, как она, сэр. Засмеялась и сказала, что мне никто не поверит.

— И вот, чтобы свести счеты с миссис Мортон или просто со злости, ты и распространял измышления, будто ее муж кого-то подговорил убить брата. А для ровного счета добавил, что она сама могла это сделать.

— Инсинуации, сэр? Не понимаю этого слова.

— Но мою мысль ты понял. Ты выдумал заговор на пустом месте.

— Вовсе не на пустом, сэр! Признаюсь, насчет Саймона Мортона я выдумал. Он и мухи не обидит. Но в обители нечисто.

— А где чисто? Ты говори толком.

— Спроси брата Майкла.

— Келаря?

— Его самого. Он-то знает, что происходит. А я только и знаю, что несколько дней назад я сидел здесь и услышал разговор братьев Мортонов, которые выходили из ворот. Они ругались. Не из-за миссис Мортон, а из-за чего-то, что нашли, пока работали. Они остановились как раз у меня под окном. А я лежал в постели и все слышал.

— Что же они нашли?

— Исписанный пергамент. И еще что-то ценное. Из их разговора нельзя было понять что. Вроде как брошь или кольцо.

Даже в душной каморке Осберта Чосера пробрал озноб. Кольцо? Не то ли, что лежит у него в кармане?

— Что толку каменщику в пергаменте? Они и прочитать его не сумели бы.

— Не сумели, сэр. Но они знали, что там что-то важное, потому что на нем была печать, и старая.

— Так из-за чего они спорили?

— Спорили, что делать с находками, которые раскопали.

— Раскопали? Ты уверен?

— Они работали в каком-то погребе. Не могли сговориться, оставить то, что нашли, себе или отдать кому из монахов. Один говорил: может, получим награду. По-моему, голос был Джона.

— А при чем тут брат Майкл?

— Это лучше его самого спросить.

— Вот, значит, зачем ты утром оказался в его комнате? Хотел посмотреть, нельзя ли из него что-нибудь выжать?

Осберт пожал плечами.

— Со мной он не стал говорить, но такому джентльмену, как ты, ответит. Я только знаю, что видел, как брат Майкл говорил с Джоном и Саймоном Мортонами. Видел, как они вечерком беседовали в тихом уединенном местечке.

— В тихом и уединенном…

— Как могила. На кладбище это и было.

Осберт мотнул головой в сторону кладбища, где находили покой миряне — за главными воротами.

— Ты их выслеживал.

— Может же человек пойти вечерком прогуляться и кое-что увидеть. Глаза-то не виноваты, что видят!

— Что же увидели твои глаза?

— Видели, как денежки перешли от монаха к каменщикам. Он им кошелек дал. «А за что? — спросил я себя. — Если хочешь узнать больше, спроси брата Майкла».

Оказалось, что брат Майкл совсем не прочь рассказать Джеффри о тайной сделке с братьями Мортон. Как видно, келарь счел, что безопаснее признаться, чем скрытничать, особенно после того, как Джеффри поведал ему о смерти Саймона Мортона. Он представил дело так, будто тот скончался от болезни, а не от руки убийцы. И намекнул также, что до него дошли слухи о делах Майкла с покойными каменщиками. Услышав о новой смерти, брат Майкл перекрестился и минуту сидел молча. Когда же Чосер предъявил кольцо, полученное от Уилла, Майкл со вздохом откинулся на стуле и кивнул. Он протянул руку к кольцу на ладони Чосера. Оно было далеко не так роскошно, как кольца, украшавшие его пальцы, однако монах долго рассматривал золотую вещицу.

— Где ты его взял?

— Я полагаю, оно из того склепа, что под нами.

— Скорее всего. Оно такое же старое, как завещание.

Джеффри ждал. Он счел, что если брат Майкл решился заговорить, то и торопить его ни к чему. Келарь держал кольцо двумя пальцами и заглядывал в него, как в замочную скважину.

— Скорее всего, оно тоже принадлежало брату Джеймсу.

— Брату Джеймсу? Я такого не встречал, но имя кажется знакомым.

— Да и я тоже его не встречал, мастер Чосер, ведь брат Джеймс уже больше двух веков как мертв. И тогда же похоронен в том самом склепе. Я понятия не имел, что он там, когда распоряжался поправить кладку. Каменщики, когда стали разбирать нишу в стене, нашли кости. Кости и череп, и клочки монашеского облачения, и, надо думать, это кольцо, которого я прежде не видел. Верно, братья Мортоны его утаили. Теперь уж не важно. И останки тоже ничего не значат. Такие находки случаются в старых монастырях. Они веками пролежали там непотревоженными. Я велел замуровать кости и клочки одежды в стене. Важнее оказалось завещание, найденное вместе с костями. По печати и подписи мы поняли, что оно принадлежало брату Джеймсу.

— Его убили?

— Не думаю. На черепе и других останках не было следов насилия. Да и записи свидетельствуют, что он ожидал скорой смерти. Ему было за семьдесят, когда он писал.

И тут Джеффри вспомнил, где он слышал имя брата Джеймса. Так звали одного из монахов, гулявших по берегу и ставших свидетелями чудесного явления креста, выпавшего из клюва таинственной гигантской птицы. Помнится, и настоятель Ричард Дантон упоминал записки или свидетельство, оставленное братом Джеймсом? Не о нем ли, или его копии, толкует брат Майкл?

— Каменщики, как положено, уведомили меня о своем открытии. Но они утаили два предмета. Кольцо, как видно, и документ. Они, конечно, надеялись продать их с выгодой для себя.

— Документ ведь наверняка был на латыни? — предположил Джеффри. — Откуда им было знать, о чем он? Прочесть-то они не могли.

— В целом это так. Один из них — Саймон — немного умел читать, но только на английском. Но каким-то образом они прознали, что завещание брата Джеймса касается дела важного и опасного. Через день или два после того, как были найдены кости, они пришли ко мне, чтобы рассказать об остальном. Отчасти из желания поделиться открытием, а отчасти — узнать, нельзя ли на этом что-нибудь выгадать. Они не представили документа, а только намекнули на его содержание. Я сказал им, что все это — глупости, и они должны немедленно вернуть документ, принадлежащий обители. Думаю, мне удалось убедить Саймона Мортона. Он уже тогда выглядел нездоровым. Его трясло, и он приговаривал, что тот склеп — проклятое место. Но Джона Мортона поколебать оказалось труднее. Он не здешний, из Сатхема. «Что мы за него получим?» — твердил он. Так что в конце концов я обещал заплатить им за рукопись.

— Ты дал им деньги?

— Да. Встретился с ними на мирском кладбище. Они и так слишком повадились в монастырь, а я предпочитал встретиться с ними вне наших стен. Саймон Мортон казался совсем больным. Думаю, с того дня он не выходил на работу. Не много добра принесла их находка, и теперь оба закончат свой путь на том самом кладбище, где мы встречались.

— А пергамент еще у тебя? — спросил Джеффри, покосившись на груду бумаг на столе Майкла.

— Он уничтожен. Я сжег его по приказу настоятеля. Но я бы сжег его и без приказа.

— Должно быть, его содержание было… ты сам сказал: «опасным».

— В своем роде он был опасен. Тебе, Джеффри, как мирянину, я могу и рассказать. Но буду тебе обязан, если мои слова не пойдут дальше. Если об этом узнают другие, мы станем все отрицать.

— Мы?

— Бермондсийские клюнийцы, те немногие, кому известно, о чем писал брат Джеймс в своем завещании.

— Если оно не касается чего-либо незаконного или связанного с преступлением, я буду молчать, — обещал Чосер. — А поскольку человек, написавший его, давно мертв, не думаю, чтобы оно могло касаться чего-либо преступного.

— И не касалось. Брат Джеймс хотел только исправить давнюю вину — то, что считал виной.

— Что же тут дурного?

— Ты бывал в Винчестере, Джеффри? Видел огромный стол в этом замке?

Джеффри покачал головой, хотя понял, о чем говорит монах. Имелся в виду хранившийся в Винчестере стол — якобы тот самый, за которым сиживал сам Артур со своими рыцарями. Круглый стол, за которым никто не мог претендовать на главенство над другими. Он только не понимал, к чему вспомнил о нем брат Майкл.

— Считается, что круглому столу много сотен лет, — продолжал монах. — То есть так считают невежды. Но я слыхал, что он сделан совсем недавно, и что наш нынешний король Эдуард рад купаться в лучах его блеска. Потому что он увлекается рыцарством более всего на свете — по крайней мере увлекался, пока был здоров и бодр. Тебе ли не знать этого, Джеффри, ведь ты так часто бываешь при дворе.

— Я знаю. Но не вижу связи с завещанием старого монаха.

— Я вспомнил о круглом столе, чтобы показать, что вещи не всегда таковы, какими представляются. Древними и священными порой считают предметы, которые вовсе не таковы.

— Речь о кресте Бермондси, не так ли? — подсказал Чосер, почувствовав, как неприятно келарю переходить к сути дела. — Брат Джеймс был в числе монахов, засвидетельствовавших его чудесное явление на берегу Темзы. По словам настоятеля, он оставил свидетельство об этом чуде.

— Брат Джеймс оставил два свидетельства об обретении креста. Одно и сейчас хранится в нашей библиотеке: рассказ об огромной птице, и о сокровище, которое она несла в клюве, и о луче света и тому подобном. Оно было продиктовано и подписано тремя монахами, видевшими чудесное… э… сошествие креста. Эта история вписана в летопись нашего монастыря.

— Не далее как вчера вечером я слышал ее от Ричарда Дантона, — кивнул Джеффри. — Он рассказывал ее как неоспоримую истину.

— Я не сомневаюсь, что настоятель верил в то, о чем говорил, — сказал келарь. — Люди умеют убеждать себя в том, во что хотят верить. Но всего несколько дней назад брат Ричард приказал мне сжечь свидетельство брата Джеймса — то есть его второе свидетельство, пергамент с завещанием, найденный в склепе. Ты догадываешься о его содержании, Джеффри?

— Уже представляю.

— История креста из Бермондси выдумана от начала до конца. Не было огромной птицы, крест никогда не падал с неба, не было и луча солнца, указавшего, подобно небесному персту, на место, где его нашли. Если вы видели крест, то знаете, что он ничем не примечателен. Только обстоятельства его обретения придавали ему особое значение. Возможно, его принес с собой один из трех братьев. Так или иначе, они воткнули крест в ил и сочинили легенду о птице и прочем.

— Боже мой, зачем?

— Не ради выгоды и не ради славы. Вспомни, обитель тогда была только основана. Мы были никому не ведомы, за морем, за сотни миль от родной Франции. Чтобы наш монастырь занесли на карту, можно ли было придумать лучший способ, как освятить его чудесным явлением? И действительно, этот крест прославил Бермондси. Конечно, не только он. Мы многого достигли за эти двести лет и, милостью Господней, существуем и процветаем. Но чудесный крест все еще привлекает верующих. Он послужил своей цели и послужит ей в будущем. И кто может утверждать, что за прошедшие столетия крест, какова бы ни была его история, не приобрел налета святости?

— Но брат Джеймс в своем предсмертном завещании открыл истину? Он описал, каким образом был найден — вернее, подложен — крест?

— Да, перед смертью он решил восстановить истину. На смертном ложе совесть упрекала его. Не знаю, он ли пожелал, чтобы последнее свидетельство погребли вместе с ним, или то было сделано по приказу тогдашнего настоятеля; а может быть, их похоронили вместе по простой случайности. Однако тайна покоилась вместе с ним, пока ее не раскопали два каменщика, занятых будничной работой.

— Многие ли, кроме тебя, знают о завещании?

— Можно по пальцам пересчитать. Брат Питер, хранитель библиотеки. Он очень взволновался и все приставал к настоятелю. Сам Ричард Дантон, само собой. Но дело не из тех, о которых оповещают всю братию. Нельзя без веских оснований возмущать их веру. Те, кто знает, будут молчать. Я полагаюсь и на тебя, Джеффри.

— А братья Мортоны не проговорятся, потому что оба мертвы.

— Совпадение. Один убит безумцем, в раскаянии покончившим с собой…

Чосер поднял бровь. Заметив его скепсис, брат Майкл сказал:

— Кто может предсказать поступки человека в крайности? Такой человек способен на великие и ужасные деяния. Второй же брат, по твоим словам, умер естественной смертью. Он был болен. На кладбище я видел его бледным и трясущимся в ознобе. Конечно, его довела до смерти работа в склепе.

«Конечно, его смерть связана со склепом, — подумал Чосер, — только, может быть, не в том смысле, какой подразумеваешь ты». Ему вспомнился человек на кровати, тяжелый валик, прижатый к разинутому рту. Не слишком ли… удобное совпадение, что никто из осведомленных о завещании брата Джеймса уже не сможет проболтаться? Впрочем, брату Майклу он о своих подозрениях ничего не сказал.

— Итак, дело закрыто? — спросил его келарь.

— Кажется, так.

Брат Майкл снова вздохнул, на сей раз с удовлетворением, и сжал в кулаке кольцо, которое на всем протяжении разговора катал между большим и указательным пальцами левой руки. Затем он протянул правую руку. Джеффри протянул свою. На вид монах был рыхлым и мягкотелым, но пожатие у него оказалось твердым, и он задержат руку Джеффри чуть дольше, чем требовалось, словно подкрепляя свои слова. Затем келарь сказал, что они обязательно увидятся за трапезой, и Джеффри откланялся.

Соглашаясь с братом Майклом, что дело закрыто, Джеффри имел в виду, что от келаря он больше ничего не узнает. Чосер полагал себя проницательным судьей людей и считал, что Майкл, после первоначального запирательства, выложил все, что ему было известно. Его нежелание говорить объяснимо, потому что история подложного креста — или, вернее, подложной легенды — плохо отразится на обители. Впрочем, некая ирония кроется в том, что, откройся «истина», она, по всей вероятности, мало сказалась бы на ценности и притягательности реликвии. Даже сам настоятель, судя по его вчерашнему рассказу, уже заставил себя забыть истинную историю. Таким же способом, каким заставил себя поверить в удобное для него самоубийство сухорукого Адама.

Как сказал брат Майкл, люди умеют убедить себя в том, чему хотят верить.

Все это, однако, не обязательно объясняет три смерти — братьев Мортонов и Адама. Если бы Чосер не видел своими глазами задушенного трупа Саймона, он мог бы тоже счесть дело законченным. Все это напоминало ковер, в котором переплетение нитей образует картину, хотя бы и грубую. Адам убил Джона, потому что был дурным жестоким человеком, а потом в страхе перед содеянным покончил с собой. Между тем Саймон умер от естественных причин — впечатление, которое Чосер даже не попытался опровергнуть. На деле же ковер остался незаконченным. Остались неподобранные нити.

Одна из нитей — обстоятельства «самоубийства» Адама. Джеффри не верил, что тот сумел бы повеситься. Не мог он одной рукой связать петлю и надеть ее себе на шею. Затем странный случай, когда Чосер оказался запертым в подземелье под домом келаря. Некто захлопнул дверь, повернул ключ и убежал.

Но зачем? Хотел его напугать? Убрать с дороги? Или таким окольным путем с ним хотели покончить? И еще кое-что теребило мысли Чосера, прогуливавшегося по монастырю. Вдалеке, сквозь дымку над плоской речной долиной, виднелись холмы Суррея. Чосер пытался поймать беспокоившую его мысль.

Она была связана с завещанием, написанным (или продиктованным) братом Джеймсом, которого на склоне лет замучила совесть. Завещание сохранило истинную историю креста Бермондси. И завещание было уничтожено братом Майклом. Никто его больше не прочитает. Может быть, брат Джеймс и не желал, чтобы его прочитали. Чтобы успокоить совесть, ему довольно было написать правду. Документ, конечно, был составлен на латыни. Латынь — язык монахов, священников и ученых. Джеффри и сам переводил латинские труды. Образованные люди, естественно, прибегали к этому древнему языку, тем более два века назад. Одна из причин для такого выбора — что он не понятен простолюдинам.

Однако же каменщики, Джон и Саймон, как-то разобрались в содержании завещания. Каким образом? Разумеется, им мог пособить кто-то из монахов. Но ни один из монахов Бермондси не открыл бы столь опасной тайны паре ремесленников. Скорее, он всеми способами постарался бы вырвать документ из их рук. Свидетельство тому — готовность брата Майкла заплатить за возвращение документа.

Если не монахи, то кто же мог разобрать латинский текст — хотя бы его общий смысл? И тут ему вспомнились слухи, касавшиеся Сюзанны Мортон. Что она высоко себя ставит, словно стоит на пару ступеней выше других женщин на здешнем берегу. Что она якобы незаконная дочь священника. Священники читают и пишут на латыни. Возможно ли, чтобы священник, воспитывавший девочку — из чувства вины, или ответственности, или даже любви — чему-то обучил ее? Попытался преподать ей начатки другого языка, латыни? Не миссис ли Мортон разобралась в документе и поделилась знаниями с мужем и деверем, а уж те воспользовались полученными знаниями, чтобы торговаться с братом Майклом?

Чосер постарался припомнить, что сказала миссис Мортон, когда он привел Уилла домой и известил ее о смерти Джона. Она явно в чем-то раскаивалась. Она сказала: «Лучше бы я не брала…» — и прикусила язык. Он тогда решил, что она говорит о предмете, быть может о кольце, принесенном ему Уиллом. А не хотела ли она сказать: «лучше бы я не брала в руки тот пергамент»? Не разбирала слов брата Джеймса — слов, открывающих правду о чуде с крестом.

Разделила ли она тайну, хотя бы частично, с мужем и своим предполагаемым любовником?

Если так, тайна, как указал брат Майкл, не принесла им добра. Их скоро зароют на кладбище. Но миссис Мортон еще жива…

И тут Чосер развернулся и почти бегом устремился через внутренний, а потом и внешний двор к воротам монастыря. В голове его бились две мысли: первая — что он не создан для бега и уже задыхается, а вторая — что он должен успеть к дому Мортонов прежде, чем до него доберется убийца.

Человек в спешке поскользнулся на тропинке, тянувшейся по задам домов работников. Работавшие в огородах могли бы увидеть его, но, наудачу, под вечер там никого не оказалось. Уже второй раз за день он совершал вылазку из монастыря к тому же дому. В первый раз он дождался, пока женщина с мальчишкой уйдут из дома. Они отправились на рыбалку, парень нес сеть. Значит, их не будет довольно долго. Человек дождался, пока их фигурки на берегу стали совсем крохотными, и тогда через черный ход пробрался в дом. Внутри было затхло и душно. Саймон Мортон лежал на постели и, кажется, едва дышал. На минуту человек задумался, не предоставить ли природе закончить дело. Но нет, это было слишком ненадежно. Не давая себе больше времени на раздумья, он поднял лежавший рядом с больным валик и прижал его к лицу Мортона. Тело под одеялом дернулось, послышался звук — нечто среднее между стоном и бульканьем — и больше ничего. Но человек с силой прижимал валик, пока не уверился, что Мортон уже никогда не проснется. Потом он удалился той же дорогой, какой пришел, позабыв в спешке убрать валик с лица мертвого. Он шагал назад к монастырю, сердце билось сильно и часто, но он ощущал в себе странную удовлетворенность. Он второй раз исполнил свой долг.

Он уже позаботился о смерти Адама, сухорукого, нанятого им, чтобы избавиться от Джона Мортона. Он встретился с Адамом на монастырском кладбище. Не так уж сложно было застать его врасплох, накинуть пояс на шею и затягивать все туже и туже. Нечестивый восторг наполнил его при этом. Колени задрожали, когда обмякшее тело Адама рухнуло наземь. Потом он поспешно устроил все так, чтобы казалось, будто Адам убил себя сам.

Он никогда бы не поверил, что способен убить человека, а потом еще возиться с его трупом. Но в час кризиса силы являются неизвестно откуда. Разве не говорил настоятель, что в крайности человек способен на великие и ужасные деяния? То был дар свыше… или еще откуда-то. Человек отбросил эту мысль. Он выполнил свой долг, только и всего. Когда все будет кончено, он получит отпущение, очистит себя.

Со смертью Джона Мортона, затем Адама и Саймона умерли все, кто знал историю креста. Все, кроме горстки монахов-клюнийцев, посвященных в тайну. Но эти будут молчать.

Услышав историю — якобы истинную историю происхождения креста, — человек пришел в ярость. То был осколок небес, упавший на землю. Крест надо отстоять любой ценой, история его обретения должна остаться тайной. Те, кто проник в нее, должны замолчать. Смертельная опасность грозит обители, любые меры оправданны. Сам Господь посмотрит на его проступок сквозь пальцы. Не желая сначала исполнять необходимое своими руками, человек сблизился с Адамом, узнав в нем отчаянную и озлобленную натуру. Он имел в виду тихое, тайное убийство. Но Адам разделался с Джоном Мортоном жестоко и у всех на глазах. Потому и пришлось заняться Адамом. Покончив с ним с удивившей его самого легкостью, человек естественно перешел к убийству Саймона Мортона.

И думал, что на том все кончилось. Осталось лишь получить отпущение. Очиститься.

Однако вскоре он начал задумываться, как это два простых каменщика умудрились разобрать слова латинского документа, найденного в склепе. Слишком поздно ему пришла на ум хорошо известная в обители сплетня: что миссис Мортон — незаконная дочь священника. Слишком поздно он задумался, что женщина, имевшая такого отца — злодея, нарушившего свой долг, что эта женщина могла оказаться корнем всех бед. Женщины — корень всего мирового зла, еще начиная с Евы. А теперь вот эта Сюзанна Мортон, порождение священника, не зря названная именем женщины из Книги Даниила, чья красота соблазнила старцев подглядывать за ней во время купания… Сюзанна вполне могла разобраться в тайнах завещания брата Джеймса. Едва оформившись, эта мысль перешла в твердую уверенность. Всему виной жена Мортона. Она прочла то, что читать не следовало. И ею тоже придется заняться. Шагая по тропинке, человек теребил свой пояс, который предстояло набросить на белое горло женщины. Что-то в нем наслаждалось мыслью о близости, необходимой, чтобы избавиться от Сюзанны.

Вот он уже свернул с тропинки к дому Мортонов. Как удачно, говорил он себе, что дом стоит поодаль от других. Но что это? Вместо вечерней тишины домик окружала толпа народа. Соседи, и даже пара монахов. И сын-дурачок тоже тут. Слишком поздно человек сообразил, что, вернувшись домой, Сюзанна Мортон нашла там мертвого мужа. Он едва не хихикнул при мысли, как скоро забылось недавнее убийство. Вот народ и сбежался посочувствовать ей. Пока ничего не поделаешь. Придется отложить.

Он повернулся, чтобы уйти, и лицом к лицу столкнулся с Джеффри Чосером.

— Брат Ральф, — сказал Чосер.

Он едва выговорил эти слова, тяжело отдуваясь. Лицо у него покраснело, пот струился ручьями.

Молодой человек остановился в нерешительности. Вина и гнев проступали на его спокойном обычно лице, словно каинова печать.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Джеффри.

Монах, как видно, обдумал вопрос, прежде чем ответить:

— Я исполняю свой долг. А ты?

— Ты знал, верно? — помолчав, спросил Чосер. — Тайна креста Бермондси тебе известна?

— Я услышал о ней от брата Питера. Он был очень встревожен.

— Но не так сильно, как ты, — добавил Чосер, размышляя, что совсем недавно полагал себя хорошим судьей людей.

Однако ничто в наружности молодого монаха не выдавало его внутренней сущности. Брат Ральф, простодушный и туповатый на вид, таил в себе пламенного, яростного фанатика. Ответ был известен заранее, но Джеффри все же спросил:

— Зачем ты убивал?

— Я уже ответил. Долг. Защищал крест и обитель.

— Им не нужна такая защита.

— Надо было оставить тебя запертым в склепе. Тебя могли еще долго не найти. Туда никто не ходит. Проклятое место.

— Зачем же ты меня выпустил?

— Не тебя, мастер Чосер. Я выпустил Магнуса, кота. Я ведь и его запер. Нельзя было оставить его умирать с голоду.

Джеффри не знал, смеяться ему или плакать. Этот человек уже погубил двоих и только что, без сомнения, намеревался убить женщину, но беспокоился за жизнь кота. Он приготовился окликнуть собравшихся вокруг миссис Мортон, чтобы те помогли ему справиться с Ральфом. Однако монах опередил его и бросился бежать — не к монастырю и не к домам, а на восток, к берегу реки. На бегу он прокричал что-то об «очищении водой».

Чосер пустился вдогонку, но Ральф был моложе, крепче и проворней. Он уже добежал до реки. Здесь, в густой грязи, ему пришлось пробираться медленнее, борясь с подступающим приливом. Джеффри споткнулся и упал лицом вниз. Над ним захлопали крылья, прошла тень. Он задрал голову, но птица уже взвилась вверх. Он увидел, как брат Ральф, преодолев полосу вязкого ила и камней, решительно шагнул в быстрый поток. Вздулась пузырем черная ряса, потом все скрылось, кроме головы и одной руки. Последнее, что увидел Джеффри, была эта белая рука — тонкая белая рука.

Возвратившись к дому у ворот после убийственно трудного дня и ужина в трапезной, Джеффри увидел свое перо, оставленное утром на каменной плите. Он задумался, кто закончит теперь работу над обвалившейся стеной. Он умолчал о подробностях гибели брата Ральфа, хотя в разговоре с настоятелем проскользнуло упоминание, что молодого монаха считали «странноватым».

— Ум у него помутился от стольких смертей в один день, — говорил Дантон. — В припадке безумия он бросился в воды реки. Молю Бога, чтобы смерть брата Ральфа оказалась последней.

— Думаю, так и будет, — сказал Чосер.

— Мы отслужим мессу за его душу, — сказал настоятель, — и, конечно, за души других, скончавшихся сегодня в Бермондси.

Не упомянул Джеффри и о большой птице, пролетевшей над головой, когда брат Ральф выбежал к берегу. Что это была за птица? Чайка? Каким еще птицам летать над берегами Темзы? В сущности, он ни о чем не рассказывал за ужином в трапезной (в уставе молчальников есть свои преимущества). А сразу после ужина, до начала вечернего богослужения, он незаметно проскользнул в церковь. И опять нашел ее почти пустой, и летний вечер светился в ярких стеклах большого западного окна. Он пришел взглянуть на крест за решеткой. Крест был маленький, неприметный. Как заметил брат Майкл, ценность его не в нем самом, а в истории его обретения.

Джеффри Чосер задумался о двух историях. Легенда о чудесной птице, выронившей крест из клюва, и более прозаический рассказ о монахах, желавших славы и веры для своей обители. Которая из них правдива — какая разница? Для него, может быть, никакой, но это оказалось достаточно важно, чтобы вызвать вереницу смертей. А теперь он один владеет тайной. Брат Ральф нанял Адама, чтобы избавиться от Джона Мортона, потом убил сухорукого и задушил Саймона. И, несомненно, покончил бы и с Сюзанной Мортон, если бы не вмешательство Джеффри. Он вспомнил последние слова Ральфа об «очищении водой». Видит бог, если нам не дано постичь человека по его лицу, кто может судить, что творится у него в голове? Что ж, воды Темзы принимают все и всех, чистых и нечистых, невинных и грешных, не делая между ними различия.

Джеффри задумался, надолго ли останется одинокой вдова Джона Мортона. Вряд ли, слишком она привлекательна. Впрочем, он не собирался оставаться в монастыре, чтобы проверить. С него хватит. С утра он придумает какое-нибудь оправдание для настоятеля и вернется в свой шумный домик в Олдгейте. Домой, к покою и тишине. Пожалуй, если его не будут отвлекать убийства, он даже сумеет что-нибудь написать.

Забирая забытое утром перо, Джеффри вспомнил, что перед самым убийством ему пришел в голову замысел поэмы. Теперь мысль ускользнула. Что же такое он хотел написать?