Облетая солнце

Глава 8

Весной, в марте, в саванне, как правило, идут дожди — и вся земля как будто преображается. В долине и на холмах появляются цветы — до шести миллионов ярких желтых головок бескрайним ковром покрывают всю округу. В воздухе порхают красно-белые и ярко-зеленые бабочки, и кажется, что он мерцает цветными огоньками. Сколько я себя помню, так бывало всегда. Но весной 1919 года дожди так и не пошли. Не было благодатных апрельских ливней, обильно увлажняющих землю, когда большая темная туча появляется словно ниоткуда и за считаные минуты как из ведра выплескивает все свое содержимое разом. Не было и ежедневных дождей в ноябре, размеренных и утомительных, которые проливаются как будто по расписанию, точно колеса в шкивовой системе, скучно тянущие ремень. Глянешь на улицу, а он словно подмигивает тебе — это опять я. В этом году дождей не было вообще, и вся растительность в саванне пожелтела. Куда ни бросишь взгляд — все словно сжалось, оцепенело от засухи. Озеро Накуру обмелело — вода отошла от берегов, обнажив потрескавшееся дно, покрытое странной зеленоватой плесенью и скрученными розетками лишайника. В деревнях было тихо — домашний скот был изнурен жарой. И каждый фермер, в том числе и мой отец, начинал утро с того, что, едва встав с постели, смотрел на небо — не появилось ли на горизонте хоть малюсенькое облачко, которое закроет нещадно палящее солнце.

В эту весну мне исполнилось шестнадцать, и меня обуревали тревожные предчувствия. Как-то, зайдя в конторку, я увидела отца. Он сидел в кабинете, опершись подбородком на руку, и смотрел бухгалтерские книги. Глаза у него были опухшие, воспаленные — значит, еще до завтрака точно пропустил стаканчик-другой виски. Подойдя сзади, я заглянула ему через плечо, уткнувшись подбородком в мягкую ткань одежды. От него пахло саванной, бескрайними полями, небом.

— Тебе лучше вернуться в постель, — заметил он, взглянув на меня.

— А я вовсе и не спала.

— Не сомневаюсь, что так, — кивнул он.

Предыдущий вечер они с Эммой — после возвращения из школы я называла миссис О по имени, — провели на вечеринке в Накуру. Я подозреваю, что-то вроде игры на скачках. Наблюдая за Эммой, я поражалась, как ей удается поддерживать изумительную форму в наших условиях. Конечно, годы не обошли ее стороной — на лице появились морщины, кожа слегка обвисла. Но она оставалась светлой и чрезвычайно ухоженной. Эмма сохраняла стройность и хорошую осанку. Когда она шла, ее одежда так элегантно облегала ее тело, точно плыла вместе с ней. Я подозревала, что я бы тоже всему этому научилась, если бы осталась в школе с другими девочками, вместо того чтобы сидеть на ферме среди колючих кустов в бриджах и высоких сапогах до колена.

— Мне кажется, тебе стоит еще раз попытаться, Берил, — сказала мне Эмма перед тем, как они отправились в Накуру. — Поедем с нами в город.

Но я считала, что куда лучше остаться дома. Когда они уселись в отцовский «хадсон» и рокот автомобиля, сползающего с холма по пыльной дороге, стих, я уютно расположилась у камина, в котором потрескивали кедровые дрова, и принялась читать. Я любила тишину и одиночество и нуждалась в этом. Однако не успела я улечься спать, как они уже вернулись назад. Я слышала сердитый шепот, когда они проходили по двору. Он что-то сделал не так или ей так казалось. Голоса их становились все громче и все напряженнее. И я могла только догадываться, с чего все началось. Поездки в город всегда заканчивались скандалом, если Эмма чувствовала там себя ущемленной. Она долго жила с моим отцом как гражданская жена, и, когда выросла, я поняла, с какими трудностями она сталкивалась. Мне было очевидно, что если она сама и отец были готовы отринуть условности или, по крайней мере, игнорировать их, то остальные поселенцы вряд ли. Соседские жены по большей части просто отказывались пускать Эмму на порог — двери их домов были закрыты для нее. Даже в городе, как я узнала от Дос, ее положение считалось позорным. И при этом не имело никакого значения, сколько времени прошло, как они живут, соблюдают ли традиции.

Хотя внешнее давление время от времени добавляло перца в нашу семейную жизнь, наши собственные отношения улучшились. Эмма больше не настаивала на том, что мне необходимо дать образование. Теперь она занялась приданием лоска моим манерам и внешности. Она все время напоминала, чтобы я чаще мылась и носила платье вместо брюк. Без перчаток, по ее словам, просто нельзя обойтись, если хочешь сохранить руки красивыми. «И вообще, ты встречала когда-нибудь юную леди, — спрашивала она возмущенно, — которая бы показалась на улице без шляпки?» Но особенно ей не нравилось, что я провожу время с Киби и другими юношами из его деревни.

— Мне это казалось неправильным, даже когда вы были детьми, — недовольно выговаривала она. — Но сейчас! Это же просто неприлично!

— Неприлично?! — Я раздраженно пожала плечами. — Я вообще не понимаю, зачем приставать с такими пустяками.

— Эмма права, — неожиданно поддержал ее отец. — Так не годится.

Я, конечно, не согласилась и продолжала возражать им обоим. Но факт состоял в том, что видеться с Киби я стала значительно реже. Вернувшись на ферму из Найроби, я заметила, что отношение Киби ко мне изменилось. Теперь, отправляясь по утрам на конюшню, я видела, что он почтительно идет шагах в трех позади меня.

— А что ты там плетешься? — спросила я в первый раз, удивленно обернувшись.

— Ты же госпожа, — ответил он. — Так положено.

— Дурачок, не придумывай! — рассмеялась я. — Я такая же, как была раньше. Прекрати.

Но было совершенно ясно, что это не так. Мы оба не были прежними. Мы выросли. И этот факт невозможно было игнорировать. Раздеваясь вечером перед сном, я замечала, как меняется мое тело, как оно обретает округлые, уже вполне женские формы. Киби же раздался в плечах, его руки и ноги, прежде по-детски мягкие и неуклюжие, стали сильными и мускулистыми, а лицо посуровело. Я чувствовала невольное влечение к нему. Меня волновала его блестящая кожа, мускулы на бедрах, рельефно выступающие из-под шуки. Он был очень красив, это меня волновало. Однажды, когда мы были на озере, я попыталась прикоснуться к нему, но он резко отстранился.

— Нельзя, Беру.

— Но почему? — удивилась я. — Неужели тебе нисколько не любопытно?

— Не будь глупой, Беру, — отрезал он. — Ты хочешь моей смерти?

Киби резко повернулся и ушел. Я осталась одна. Я чувствовала себя отвергнутой, меня душила досада, и я чувствовала жгучую боль — точно меня ужалили. Но где-то в глубине души я понимала, что он прав. Совершенно ясно, что ни его мир, ни мой не примут наших отношений и жизнь превратится в муку для нас обоих. Признаться, я тосковала по Киби. Еще недавно между нами все было просто и безоблачно. Мы ничего не боялись — затаив дыхание, прижимались друг к другу в ожидании появления хищника на охоте. Я вспоминала, как однажды мы пробежали с арапом Майной огромное расстояние, выискивая дикого кабана, а затем засовывали промасленную бумагу в нору, чтобы заставить зверя выскочить. Шум и запах обычно раздражающе действовали на зверя, и эта уловка практически никогда не подводила. Мы с Киби все сделали, как арап Майна нам велел, и нашей добычей стал боров внушительных размеров. Мы с гордостью тащили его в деревню — огромная туша висела между нами на шесте, раскачиваясь, как гамак. Шерсть на ляжках зверя была черной и жесткой, как проволока. А из-за того, что его зубы были крепко стиснуты, застывшая морда выражала упрямство, что мне очень нравилось. Так как голова зверя оказалась с моей стороны шеста, это делало ношу слегка тяжелее. Но я не возражала — мне нравилось ощущать ее тяжесть. Это было бремя победы, бремя успешной охоты и счастливого дня.

Боже, как же мне хотелось опять вернуться в то светлое, веселое время! Мне снова хотелось увидеть арапа Манну и беззвучно, почти ползком, как леопард, пробираться с ним по колючей слоновьей траве в саванне. Валяться под деревом и беззаботно смеяться — просто так, от хорошего настроения. Но Киби почти исполнилось пятнадцать. Скоро ему надлежит пройти обряд обрезания, и он станет настоящим воином, каким и мечтал быть. Все время, пока мы дружили, с самого детства, он бредил этим днем, ждал его с нетерпением. Правда, слушая о его мечтаниях из года в год, я как-то не отдавала себе отчета, что эта церемония навсегда оставит в прошлом того мальчика, которого я знала прежде. Более того, она оставит в прошлом и меня саму, диковатую, воинственную девчонку, подружку в его играх. Все навсегда закончится и больше не вернется никогда. Беззаботное детство осталось в прошлом.

Глава 9

Как-то рано утром, захлопнув гроссбух, отец спросил меня:

— Ты собираешься сегодня объезжать Пегаса?

Он взглянул на меня и тут же потянулся за стаканом с виски, хотя только что завтракал и пил кофе.

— Да, я думаю проехать милю с четвертью на среднем галопе, — ответила я. — Мне кажется, он немного низко держит голову. Хочу попробовать трензельную уздечку.

— Правильно, молодец, — похвалил отец. Однако взгляд его, отрешенный, колючий, явно свидетельствовал о том, что он погружен в собственные мысли, и, увы, невеселые. Я поспешила заняться повседневными утренними делами на конюшне. Надо было определить, каких лошадей галопировать сегодня, а каких оставить в загоне, распорядиться о доставке корма и определить график раздачи. С тех пор как я вернулась из пансиона, моя жизнь состояла их таких хлопот. Отец занимался племенным разведением и общими делами фермы, я же взяла на себя все заботы о конюшне и содержании лошадей. Я с головой ушла в дела, стараясь стать незаменимой и все держать в руках. Мне очень хотелось приносить пользу, и когда я чувствовала, что это получатся, — радовалась. Грум Тумбо уже начистил шкуру Пегаса до блеска и, когда я подошла, помог мне сесть в седло. За два года Пегас вырос достаточно высоким и сильным жеребцом — последний замер показал все семнадцать хэндов. На таком молодце я чувствовала себя пушинкой, хотя и сама на рост не жаловалась — все-таки шесть футов в высоту.

Когда мы выехали во двор, воздух был чистый, прозрачный — обычное утро, десятое, двадцатое, а то и сотое по счету. Мы проехали под большой ветвистой акацией у ограды — на нижних ветвях пронзительно верещали два сероголовых вервета. Издалека они походили на двух ссорящихся старичков, размахивающих кожаными черными ручонками и строящих друг дружке гримасы на тонких, разочарованных жизнью лицах. Наверняка они пожаловали сюда с холмов или из леса в поисках воды, но наши запасы обмелели, и нам нечем было с ними поделиться.

Пыльный тракт, идущий с холма, был виден издалека. В дни процветания по обеим его сторонам радовали глаз изумрудной зеленью пшеница и маис — поля террасами спускались вниз до самого горизонта. Бывало, проходишь между свежими побегами маиса высотой до пояса, и нога увязает во влажной почве по щиколотку. В эту весну листья скрутились и потрескались. Мельница продолжала работать, перемалывая ежедневную норму сырья, чтобы выполнить контракт. Наполненные зерном вагонетки по-прежнему потоком уходили с нашей станции Кампи-я-Мото в сторону Найроби, только, увы, богаче от этого мы не становились. Мой отец брал займы, казалось, на заманчивых условиях, а потом снова вынужден был занимать. Рупий катился вниз, точно подстреленная куропатка с ветки. Сколько он стоил в реальности, никто не знал. Кредиторы постоянно меняли цифры, так что долги нашей фермы то увеличивались, то уменьшались ежедневно — как на качелях. Однако лошадей надо было кормить. Им следовало давать овес, отруби, вареный ячмень — тут не обойдешься пучком люцерны. Отец скрупулезно выбирал лошадей для нашей конюшни и с любовью заботился о них. Он также тщательно относился к разведению — едва ли не каждая особь вела родословную от величественных арабских «принцев» и фиксировалась в племенной книге. Все лошади были великолепны. Отец вкладывал душу в свою дело. Он не мог позволить кому бы то ни было разрушить его.

Когда мы с Пегасом выехали на широкий тракт, то остановились, чтобы сориентироваться. А затем я ослабила поводья, дав ему волю. Он рванулся вперед — точно сжатая пружина распрямилась. Отталкиваясь сильными ногами и вытягиваясь струной, он буквально летел над землей.

С самого первого вздоха Пегас был мой — я приняла его жеребенком, когда он родился. Мне было четырнадцать, и я как раз приехала домой на весенние каникулы. Я была счастлива, что оказалась рядом с Кокеткой, когда пришло время родов. После страшного происшествия с Аполло и нашествия муравьев сиафу Кокетка каждый год приносила жеребенка, и ничего ужасного больше не происходило. Однако память о той ночи не покидала меня, и я даже ночевала в ее загоне перед тем, как малыш должен был родиться. Едва жеребенок появился, я сама вскрыла прозрачную оболочку, окутывавшую его, и осторожно вытащила малыша на приготовленную из соломы постельку, взяв за чудесные маленькие копытца.

От счастья, что все обошлось благополучно, меня бил озноб. Я очень волновалась, так как мне впервые пришлось самостоятельно выполнять обязанности акушерки, но все прошло гладко. Отец поступил мудро — он полностью доверился мне и не беспокоил нас до самого рассвета. Он появился, когда солнце уже встало. Увидев меня с Пегасом на руках, прелестный мягкий комок с тонкими сложенными ножками, отец одобрительно кивнул головой.

— Отличная работа, — похвалил он, и я зарделась от удовольствия. Я видела, что он не решается войти в загон, чтобы не спугнуть мою радость, не уничтожить то ощущение великого свершения, которое я ощущала в этот момент.

— Что ж, ты приняла его, он — твой, — решил отец.

— Мой?! — Я не поверила собственным ушам. У меня никогда не было ничего своего, да и откуда? Годами я была счастлива ухаживать за отцовскими лошадьми, кормить их, беспокоиться о них. А теперь это чудесное, волшебное животное, воплощение красоты и грации, принадлежало мне? Я не смела и мечтать об этом и на какое-то мгновение вместе с радостью ощутила отчаяние.

Завершив скачку, мы с Пегасом возвращались домой долгим путем, огибая равнину с севера. Я слышала, что в этих местах недавно появился новый поселенец. Подъехав, я сразу заметила, что так и есть — на соседнем участке красовались высоченные стойки для забора, а вокруг — голая пустынная земля. Проехав вдоль шестов, я вскоре обнаружила и самого фермера. Он стоял без шляпы, широкоплечий и коренастый, держа на плече моток проволоки. Он натягивал проволоку на шесты, закрепляя ее при помощи молотка. Мышцы на загорелых руках рельефно выступали, когда он старательно набрасывал проволоку на шест и прибивал ее. Я подъехала совсем близко, остановившись футах в пяти от него, а он продолжал работать, делая вид, что не замечает меня. Затем наконец обернулся и улыбнулся, взглянув на меня.

— Вы топчете мои угодья, — сказал шутливо. Я заметила, что воротник его рубашки потемнел от пота. Я вполне разделяла его юмор. Какие угодья — вокруг ничего не было. Но, судя по тому, как он аккуратно выставил столбы, можно было уверенно сказать, что однажды тут все будет чудесно.

— Мне кажется, ваш домик не совсем подходящий для этих мест, — кивнула я. Действительно, строение больше было бы уместно в городе, чем в саванне, — с крышей, покрытой тонкими деревянными планками вместо соломы и настоящим стеклом в окнах.

— Да, это все не похоже на поместье вашего отца, — сказал он, и я поняла, что он догадался, кто я такая и откуда приехала. Прикрыв глаза рукой от солнца, он украдкой рассматривал меня.

— Я познакомился с вашим отцом, когда служил в полку добровольцев из Мадраса. Оказался в госпитале.

— Вы были ранены? — удивилась я.

— Нет, банальная дизентерия, — ухмыльнулся он. — Весь полк болел ею. Многие умерли.

— О, это ужасно, — согласилась я.

— Да, верно. — Он кивнул. В его речи явно слышался легкий шотландский акцент. — Однажды мы отправились поохотиться в долину Ронгаи, — продолжил он. — Я помню, видел вас там. С вами был еще такой смазливый местный мальчишка. Вы оба неплохо стреляли из лука. Вы меня не помните? — Он снова улыбнулся.

Я внимательно посмотрела на него — квадратная, чуть выступающая вперед челюсть, сильный волевой подбородок, и при всем этом ярко-голубые глаза. Да, что-то знакомое показалось мне в его внешности.

— Извините, — я пожала плечами, — тут бывало много солдат.

— Вы выросли, — заметил он.

— Отец говорит, что я никогда не перестану расти, — отшутилась я. — Я уже его переросла.

Он опять заулыбался и продолжал смотреть на меня снизу вверх так, что я даже почувствовала неловкость. Он словно ожидал от меня, что я еще скажу или сделаю. А что, собственно? Мне было не так уж много известно о мужчинах и их жизни за пределами фермы. Ночью порой меня посещали смутные мечты о ласках, объятиях, и меня бросало в жар от этих мыслей, хотя я находилась одна в своей хижине.

— Что ж, буду рад увидеться с вами снова. — Он потянулся за мотком проволоки, не отрывая взгляда от моего лица.

— Удачи, — бросила я, разворачивая Пегаса. Я была счастлива наконец-то отделаться от этого типа, оставив его заниматься забором. Бодрой рысью мы с Пегасом направились домой, чувствуя, как поднимавшееся солнце все сильнее палит спину.

— Знаете, я сегодня встретила нашего нового соседа, — сообщила я за ужином отцу и Эмме, разделывая ножом отлично прожаренный кусок мяса газели Томсона.

— Первс, — догадался отец. — Он там неплохо поработал на своем участке.

— Это тот отставной капитан, о котором ты мне рассказывал, Чарльз? — поинтересовалась Эмма, подавшись вперед на другом конце стола. — Он вообще симпатичный малый. Я встретила его как-то в городе.

— Да, упорный малый, работает много, я так скажу, — подтвердил отец.

— А как он тебе показался, Берил? — поинтересовалась Эмма.

— Да, ничего, нормальный. — Я неопределенно пожала плечами.

— Я думаю, для тебя не будет ничего смертельного в том, чтобы отнестись к нему с вниманием, наладить связи, — продолжила она. — Тебе надо иметь свой круг. Много ли ты знаешь людей своего возраста?

— Моего возраста?! — изумилась я. — Да ему лет тридцать, не меньше.

— Жизнь на ферме быстро огрубляет и старит, — возразила Эмма. — Ты полагаешь, что будешь вечно юной и красивой? И у тебя будет множество шансов устроить свою жизнь? Увы, это не так.

— Но ей только шестнадцать, Эм, — вступился за меня отец. — У нее еще куча времени впереди.

— Ты так думаешь? — Она едва скрывала раздражение. — Мы вовсе не помогаем ей, позволяя сидеть здесь в полной изоляции. В школе у нее не заладилось — так это оттого, что она не старалась, да и пробыла там недолго. Она же дикарка. Она же не знает, как просто вести разговор с человеком.

— Что мы всё обсуждаем манеры и какую-то жизнь в обществе, когда у нас проблемы посерьезней. — Я с негодованием оттолкнула от себя тарелку.

— Однажды тебе самой захочется, чтобы мужчины обращали на тебя внимание, — настаивала Эмма, глядя на меня многозначительно. — Мы с отцом должны подготовить тебя к будущей жизни.

— Эмма полагает, тебе нужно устроить первый выход в свет, чтобы общество познакомилось с тобой, — объяснил отец, согревая в руке бокал с виски.

— Вы шутите? — изумилась я. — Выход куда?

— Берил, ты прекрасно знаешь, как и для чего это делается. Даже здесь, в этой глуши, ты должна была об этом слышать, — возразила Эмма. — Очень важно вращаться в обществе, обрести лоск, манеры. Тебе кажется, что все это не важно, но на самом деле это не так.

— Все мое общество, в котором я нуждаюсь, — здесь, — ответила я резко, имея в виду лошадей и дорогого Буллера.

— Берил, но это только один вечер, — уговаривал меня отец.

— И новое красивое платье, — добавила Эмма, нелепо полагая, что это может меня соблазнить.

— Мы уже договорились насчет гостиницы, — сообщил наконец отец и опустил голову. Я поняла — они все решили заранее и без меня.

Глава 10

Я удивилась — Найроби здорово изменился с тех пор, как я покинула школу и вернулась на ферму. С десяток тысяч человек расположилось здесь на захудалой обочине равнины Атхи — точно огромная стая неугомонных птиц уселась на насест. Повсюду магазинчики с поблескивающими на солнце медными крышами, кабачки, таверны, трактиры. А рядом — шумный, цветастый базар. Просто поражало, как быстро пустила здесь корни цивилизация. Сказать по правде, город возник случайно, в 1899 году, когда строили железную дорогу между Момбасой и озером Виктории. Небольшой палаточный бивак вначале сменили хижины работников, чей основной рацион составляли консервированные анчоусы. Они увеличили число станционных служащих вдвое. Затем стали появляться еще хижины и еще палатки. И когда наконец железная дорога заработала и поезда двинулись — город остался на месте. Тогда никто, собственно, не отдавал себе отчета, как на самом деле будет важна для Британской империи, да и для всего континента, железная дорога. Строить рельсовые пути было дорого, а содержать их еще дороже. Колониальным властям пришла в голову идея продавать участки земли вдоль дороги белым поселенцам — по бросовой цене, практически даром. Отставные военные вроде лорда Ди и моего отца получали такой надел как добавку к пенсии. Так население колонии постепенно увеличилось, люди приезжали, семьями и по одиночке. Они осваивали земли, строили фермы, а Найроби становился центром этой новой жизни, ее никогда не затихающим сердцем.

К 1919 году в городе на холме воздвигли Дом правительства с бальным залом. В Найроби был ипподром и три неплохих отеля. Чтобы добраться до города, надо было всего лишь сесть в поезд, правда, еще трястись в вагоне сто тринадцать миль среди бесконечного, покрытого пылью кустарника, потрескавшихся от солнца и покрытых выбоинами красноватых пролысин и поросших тростником болот. Целый день пришлось провести в железной коробке, называемой вагоном, — душной и раскачивающейся из стороны в сторону, — и вот я уже в нашем номере в отеле «Нью-Стенли», наряжена в платье цвета хорошенько взбитого яичного желтка. Спору нет, платье было хорошенькое. Эмма тщательно выбирала его и убеждала меня, что оно великолепно. Но я в нем чувствовала себя неуютно. Жесткий кружевной воротник казался мне слишком высоким для моей шеи, у меня немедленно образовалось раздражение, и все время хотелось чесаться. Кроме того, был еще венок из роз — торчащих в разные стороны желто-розовых бутонов, который давил на виски. Я прошлась по комнате и посмотрела на себя в зеркало, втайне надеясь, что я выгляжу прилично — лучше не надо.

— Как тебе? Только скажи правду.

Я повернулась к своей школьной подруге Дос. Она стояла за моей спиной в одной комбинации и вытаскивала шпильки из закрученной в пучок на затылке темной массы волос.

— Да ты хорошенькая, — ответила она. — Только перестань чесаться, а то подумают, что у тебя блохи.

Дос исправно посещала учебное заведение — теперь она училась в школе мисс Секкомб. Между нами, надо сказать, было мало общего. Она была очаровательная, темноволосая. Очень аккуратная, уютная и крохотная в своем голубом кружевном платье. Она умела завести разговор и наговорить любезностей, легко сходилась с людьми, вызывая их симпатию. Я же была высокая и тонкая, как жердь, на голову выше Дос даже без каблуков. И мне куда легче удавалось общаться с лошадьми и собаками, чем с людьми. Мы были полными противоположностями, и казалось, совсем не подходим друг другу. Но я обожала Дос и была рада, что она со мной.

Ровно в 10 часов вечера, как положено по глупой британской традиции, я взяла под руку отца, и мы спустились по лестнице в зал. Все детство я видела отца в запыленной одежде цвета хаки и в шлеме для верховой езды. Сейчас же он смотрелся безукоризненно, в смокинге и белоснежной рубашке с высоким воротником. Это напомнило мне, что когда-то в Англии мы вели совсем другую жизнь. Там, на моей родине, меня бы обязательно представили ко двору и я бы стояла в длинной очереди прелестных благородных молодых женщин в жемчужных ожерельях, перчатках до локтя, обмахивающихся веерами из перьев страуса, и дожидалась возможности сделать реверанс перед венценосной особой. Здесь же, в далекой колонии, где о присутствии Британской империи напоминали только флаг и изредка исполняемый гимн «Боже, храни короля», меня выставили напоказ в обычном городском отеле, заполненном фермерами, бывшими солдатами и заезжими потомками голландских переселенцев в Южной Африке. Все возбужденные и напомаженные по случаю. Оркестр из пяти участников сыграл первые аккорды композиции «Если бы ты была единственной девушкой на свете» из популярного мюзикла. Под эту музыку мы с отцом спустились в зал и начали танцевать.

— Берегись, я отдавлю тебе ноги, — шепотом предупредила я.

— Не волнуйся, — легко ответил он. — Я не убегу и не стану строить гримасы.

Он танцевал восхитительно — я же изо всех сил старалась соответствовать. Упершись взглядом в лацкан его смокинга, я повторяла па. От запаха смолы, исходящего от его одежды, — смокинг достали из комода всего за день до мероприятия, — у меня слегка кружилась голова. Я старалась даже как-то ссутулиться, чтобы не возвышаться над ним башней, и от этого еще больше смущалась.

— Знаешь, у жизни нет учебников, никто не даст совета, как действовать в трудную минуту, — неожиданно сказал отец, когда оркестр заиграл тише. — Я никогда точно не знал, что должен делать хороший отец, но как-то само собой все вышло неплохо.

Не успела я сообразить, что он имеет в виду, как он отошел в сторону и передал меня лорду Деламеру. Тот подхватил меня со словами:

— Вы только посмотрите на нашу Берил! Крепенькая и шустрая, как молодая кобылка!

Ди изменился за последнее время — война и потеря жены не прошли для него даром. Он словно сразу постарел лет на десять. Вокруг глаз залегли глубокие морщины, а волосы поседели. В госпитале он подхватил лихорадку, и она тоже давала о себе знать. Теперь мы редко с ним встречались. Он по-прежнему владел ранчо «Экватор», но дела вел отдельно, расширяя свои владения на юг и восток к соленым берегам озера Элментейта, где издавна гнездились огромные стаи фламинго и пеликанов.

— Жаль, что Флоренс не видит тебя. — добавил он негромко. — Она бы тобой гордилась. — Он произнес ее имя с такой глубокой нежностью, даже с трепетом, что у меня дрогнуло сердце.

— Я каждый день вспоминаю ее, — призналась я. — Это страшная несправедливость, что она ушла так рано..

— Ты права. — Он поцеловал меня в щеку и передал мою руку следующему кавалеру, дожидавшемуся своей очереди.

Ужасное настроение, охватившее меня вначале, рассеялось только через несколько танцев. Но мои партнеры не замечали этого или делали вид, что не замечают. Больше часа я крутилась, точно веретено, — передо мной мелькали разгоряченные, гладко выбритые лица джентльменов, меня подхватывали то сильные, уверенные руки, то влажные, потные и нервные. Прекрасные танцоры чередовались со средненькими и вообще так себе… Я едва пригубила шампанское, когда одинокая труба пропела куплет, который был мне хорошо известен:

И сразу после этого появился Джок. На этот раз он приоделся и выглядел элегантнее, чем когда накручивал проволоку на забор. Он сразу пригласил меня танцевать. И когда мы оказались с ним близко нос к носу, — он даже показался мне привлекательным. Следуя за ним, я совершила несколько поворотов. Запах джина и мыльного порошка для бритья, исходящий от него, меня взволновал. У меня не было никакого опыта в общении с мужчинами, я не знала, что такое флирт, но, когда мы с Джоком провальсировали мимо столика, за которым сидела Дос, я поймала ее взгляд — он ясно сказал мне, что это интересный вариант. Таких, как Джок, в наших краях было немало. Отставные военные, получившие землю в колонии за службу, они пытались найти новый смысл существования здесь, начать новую жизнь. Но Джок был красив — и этим выделялся. Он был упругий, сильный — точно туго слепленный. Широкие квадратные плечи, упрямый квадратный подбородок. Он мог служить идеалом мужчины, идеалом покорителя новых земель.

— Ну, как там ваш забор, стоит? — поинтересовалась я вскользь, чтобы начать разговор.

— А что с ним сделается?

— Ну, мало ли. — Я улыбнулась. — Ну, например, напало стадо слонов.

— Я кажусь вам смешным? — спросил он.

— Нет, нисколько. — Я смутилась, но виду не подала.

— Мол, знаем мы этих типов, которые приезжают сюда, в Африку, и строят тут заборы. Вы так думаете?

— А что я, собственно, могу знать, — парировала я. — Мне только шестнадцать лет.

— О, ну, вам столько не дашь.

Это была явная лесть, но нельзя сказать, что она мне не понравилась. К тому моменту я уже выпила три бокала шампанскою, и все вокруг казалось мне очаровательным. Мягкая ткань смокинга, скользящая под моей рукой, оркестр в углублении напротив барной стойки. Туба мерцала золотой звездочкой, а музыкант с рожком то и дело подмигивал мне. Мимо нас проплывали пары — девушки в шелковых платьях с прическами, украшенными гардениями.

— Интересно, откуда они все взялись? — Я пожала плечами в недоумении. — Я и с половиной из них не знакома. Просто вижу в первый раз.

— Рядом с вами они — ничто, вы всех их затмили, — уверил меня Джок, оглянувшись.

Я провела жизнь в отрыве от светских раутов. Я не умела общаться, не знала, как завлечь мужчину, как заставить его заинтересоваться собой. Я просто говорила то, что думала, не заботясь о том, какое это произведет впечатление.

— Эмма сказала, что я плохо наношу макияж.

— Все эти румяна и пудры — только антураж, в какой-то момент они становятся бесполезными, — ответил он. — Даже хорошо, что вы не умеете ими пользоваться.

Он замолчал, я тоже молчала, не зная, что сказать. Затем он неожиданно произнес:

— Я думаю, что городские девушки все на одно лицо. И приторные, как конфеты в красиво оформленной коробке. Лучше я женюсь на вас.

— Что-что? — я чуть не поперхнулась от его предложения.

— Тем более что вы уже в белом в платье, — добавил он и широко улыбнулся, обнажив ровные квадратные зубы.

Я отстранилась от него, и голова у меня закружилась. Оставив Джока, я поспешила присоединиться к Дос. Она сидела за покрытым белоснежной скатертью столом и внимательно посмотрела на меня, когда я подошла.

— А он ничего, — заметила она серьезно, опершись подбородком на руку.

— Ты потанцуй с ним, он мне все нервы истрепал.

— Меня он вообще даже не заметил. — Она поставила на стол бокал с коктейлем.

— Откуда ты знаешь?

— Нет, ну ты такая недотепа, Берил. — Она рассмеялась.

— А почему нет? — Я уставилась на нее. — Вообще, все это очень глупо. Половина парней просто изнемогают от желания понравиться, а вторая ведет себя так, словно меня и нет, — смотрят куда-то вдаль поверх плеча. Ну, во всяком случае, те, у кого рост позволяет, — уточнила я с сарказмом.

— Извини, я только хотела подразнить тебя, — призналась она. — Я учту.

Я состроила гримасу и дернула надоевший воротник платья.

— Может, устроим перекур?

— Пошли. — Она кивнула. — Для меня это единственный шанс привлечь внимание хоть одного мужчины.

— Ты выглядишь отлично! — уверила я.

— На улице вместе с тобой я буду выглядеть еще лучше, — съязвила она.

Мы вышли. Было темно — такая глубокая, непроглядная темнота бывает только в Африке. Она точно заворачивает тебя в толстое одеяло — ни проблеска света. Я глубоко вздохнула, ощутив запах эвкалипта и заодно — вечную пыль, неизменную нашу спутницу. Затем прошлась по тускло освещенной веранде. В небольшом парке на другой стороне улицы на гладкой, размазанной, точно кондитерская помадка, глине недавно высадили аллею из эвкалиптов, и их аромат особенно ощущался ночью. Найроби отчаянно старался обустроить царившую здесь прежде пустоту, но гораздо более пространная и безграничная бездна, открывавшаяся за пределами города, то и дело напоминала о себе отдаленными дикими звуками, грозя все поглотить и уничтожить. Именно это больше всего привлекало меня в Африке — нетронутая дикость, соседствующая с цивилизацией. И я надеялась, что так будет всегда. Прогуливаясь по террасе, я почти физически ощущала, как темнота притягивает, зазывает меня в холодные, смертельные объятия, как она касается моего тела, скользит по коже.

— Мне кажется, вы похожи на Диану-охотницу.

Голос, раздавшийся с улицы, заставил меня обернуться. Передо мной стоял высокий джентльмен в прекрасно сшитом белом костюме.

— Что-что, простите? — растерянно переспросила я.

— Вы похожи на римскую богиню Диану, — пояснил он.

В руке он держал достаточно объемную бутыль с вином.

«Странно, он, наверное, пьяный», — подумала я. Но все-таки его замечание доставило мне удовольствие.

— Позвольте представиться. Финч Хаттон. — Он улыбнулся, и его лицо вдруг показалось мне восхитительным, по крайней мере в темноте. — Я — ваш Вирбий.

— Это тоже из римской мифологии? — уточнила я.

— Абсолютно верно.

Чуть склонив голову, он внимательно посмотрел на меня. Я сразу заметила, что он был, в отличие от остальных, выше меня ростом.

— Похоже, у вас здесь вечеринка, — заметил он.

— Да, так и есть, — подтвердила я и кивнула на отель. — Я на ней главная героиня.

— Свадебное торжество?

— Нет, первый выход в свет, — улыбнулась я.

— Что ж, это неплохо. — Он кивнул. — Никогда не выходите замуж. Дианы замуж не выходят. Как правило.

Он сделал шаг вперед. Теперь я могла лучше разглядеть его лицо, скрытое тенью от шляпы. Глаза были большие, но припухшие, скулы высокие, нос прямой и ровный.

— А вы вообще готовы встретиться с обществом? — спросил он.

— Не уверена. Никто не знает, когда действительно становишься взрослым.

Со стороны отеля появилась еще одна фигура — она явно направлялась к нам. По манерам было видно, что это благородный джентльмен. Когда он подошел ближе, я увидела гладко расчесанные рыжие волосы, — он был без шляпы, — и густые усы.

— Наконец-то, Денис, — сказал он, глубоко вздохнув. — Я устал догонять тебя.

Затем он взглянул на меня и представился:

— Беркли Коул, к вашим услугам.

— Берил Клаттербак, — откликнулась я.

— Дочка Клатта? — Он внимательно посмотрел на меня. — Да, точно, очень похожа. Я знаю вашего отца по скачкам. Редко встретишь того, кто бы разбирался в лошадях лучше, чем он.

— Мы с мисс Клаттербак как раз обсуждаем опасности брака.

— Ты просто пьян, Денис, — усмехнулся Беркли и, повернувшись ко мне, предупредил: — Не позволяйте ему пугать вас.

— Да я нисколько не испугалась, — ответила я уверенно.

— Ты слышал? — спросил Денис. Он поднес бутылку ко рту, отпил из горлышка, смахнув ладонью пролившиеся капли.

— Вы где-нибудь видели такие звезды, как здесь? — продолжил через мгновение. — Вряд ли. Таких не увидишь нигде в мире.

В самом деле, небо над нами переливалось, точно драгоценные украшения в ларце. В бархатном черном небе ослепительные звезды слегка покачивались, казалось, вот-вот они сорвутся с высоты и упадут прямо нам в руки. И хотя я никуда не выезжала с фермы и не видела, как выглядит ночное небо в других местах, я сразу поверила Денису, что ничего прекраснее не существует. В этот момент мне казалось, я поверю всему, что он скажет, я полностью доверяла ему, несмотря на то что мы встретились несколько минут назад. Что-то было в нем такое, что сразу располагало и притягивало.

— Вы знаете Китса? — спросил он после паузы и, заметив, что я сконфузилась, пояснил: — Это поэт.

— О нет, я плохо разбираюсь в поэзии, — ответила я быстро.

— Беркли, прочти нам что-нибудь о звездах, ты помнишь? — попросил Денис.

— О звездах… — Беркли раздумывал. — Может быть, Шелли:

— «Целуй его так, чтоб померк он в бреду…» — повторил Денис задумчиво. — По-моему, это лучшая строчка, и Беркли так трепетно прочел ее.

— Да, замечательно, — согласилась я. Не то, чтобы отец не читал мне классику. Читал — и не один раз, сидя у камина вечерами. Но это очень напоминало школу, и мне не нравилось. Сейчас же прочитанные под звездным ночным небом строфы показались мне песней, словно они слетали свысока из непокоренных, недоступных высей, точно бескрайнее пространство, волновавшее меня, доносило их, и они западали в душу. Еще не успели рассеяться в темноте бессмертные строки Шелли, как Денис начал цитировать что-то еще.

Он произносил тихо, как будто читал для себя:

Он читал без всякого напряжения, естественно, как говорил. Такой манере невозможно научиться, сколько ни старайся. Я сразу почувствовала это, хотя и не была знатоком поэзии.

— Это снова Шелли? — спросила я.

— Нет, Уитмен. — Он улыбнулся.

— Мне должно быть стыдно, наверное, что я не знаю ни строчки из него. — Я снова пожала плечами. — Я говорила вам, что плохо знаю поэзию. И уж тем более не умею декламировать.

— Тут нужна практика, и ничего более, — ответил он невозмутимо. — Если вы хотите научиться, надо практиковаться каждый день, и все. Принимайте поэзию регулярно, — пошутил он.

— Как хинин от малярии, — поддержал его Беркли. — При этом очень полезно добавить немного шампанского. Я не совсем еще понял, что это такое, Африка, но ясно одно — шампанское тут просто необходимо. Для настроения.

Без всяких церемоний Денис нахлобучил на меня свою шляпу, и они неторопливо пошли по улице. Я неотрывно смотрела им вслед, пока они не скрылись за углом. Возможно, они направлялись на другую вечеринку или в конюшню, где их ожидали великолепные белые скакуны, которые унесут обоих рыцарей в волшебную страну, откуда они явно прибыли. Я готова была поверить и в ковер-самолет, и еще бог знает во что, чем обычно заканчиваются сказки. Они были прекрасны, и они исчезли.

Едва я вернулась в зал, Эмма спросила меня:

— Ты пьяна?

— Может быть.

Она недовольно поджала губы, хотела мне что-то сказать, но промолчала и отошла, увидев, что ко мне направляется Джок.

— Где вы были? — спросил он, взяв меня за руку. — Я вас везде искал.

Вместо ответа я взяла у него из рук бокал шампанского, который он держал, и выпила его залпом. Должно быть, это было впечатляюще. Но в голове у меня еще звучали стихи, рифмы мерцали, как голубоватые отблески звезд на небе. Перед глазами — два прекрасных джентльмена в белоснежных костюмах на фоне необжитой окраины. И ошеломительная радость открытия того, что мир намного больше, чем я себе представляла до сих пор, а также предчувствия чего-то замечательного, великого, что обязательно случится в моей жизни. Смутное ощущение, что все происходящее — это только начало какого-то нового пути, предвестие перемен, которые еще не очевидны, но неизбежны. Они уже здесь, но о них предупреждает только легкое покалывание на языке от прохладного шампанского. «Будущее само заставит принять его», — Беркли Коул сказал что-то в этом роде.

— А давайте-ка еще выпьем, — предложила я Джоку, подняв бокал. И, не дождавшись его ответа, направилась к бару. — А вы любите поэзию? — спросила небрежно по пути.

Глава 11

Спустя несколько недель мы с отцом стояли на платформе Кампи-я-Мото недалеко от нашей фермы и поджидали поезд из Найроби. Когда поезд прибыл, мотор громко фыркнул, выпустив облако пара, — он был похож на усталого дракона, вернувшегося домой после поединка. Дым вырывался из-под колес, клубами поднимался в небо, паровоз кряхтел и поскрипывал, пока полдюжины человек суетились около двух товарных вагонов, устанавливая деревянный помост. Поезд доставил с соревнований шесть наших лошадей — они участвовали в скачках в городе на приз Терф Клуба. Мы послали туда Кэма, Бара Первого и моего Пегаса. Кэм выиграл кубок и получил приз — сто фунтов. Нам было чему радоваться, но, к моему удивлению, пока мы ждали поезд, и потом, пока поджидали Эмму, заехавшую навестить Хадсонов, отец был не настроен говорить об успехе. Он все время порывался поговорить со мной о Джоке.

— Но он хотя бы немного тебе симпатичен? — спрашивал он, все время поглядывая на холм, залитый солнечным светом.

— Ну, он так, ничего. — Я пожала плечами. — С работой на ферме справится.

— Да, это верно. — Отец помолчал, прикусив губу, затем осторожно сообщил: — У него насчет тебя серьезные намерения.

— Что? — Я резко повернулась к нему. — Мы с ним только что познакомились.

Отец только криво усмехнулся.

— Я еще не слышал, чтобы это служило препятствием для брака.

— Просто удивительно, как всем не терпится поскорее пристроить меня замуж, — заметила я с подозрением. — Мне кажется, я еще не созрела для этого.

— Ну, не совсем. — Он вздохнул. — Большинство девушек твоего возраста просто мечтают иметь семью, дом. Я полагаю, рано или поздно тебе тоже захочется, чтобы о тебе позаботились, — надежное плечо — опора в жизни. Разве нет?

— Зачем? У нас и так все хорошо, — ответила я недоуменно. Отец не успел ответить — с холма послышался пронзительный звук клаксона и позвякивание багги — небольшого кабриолета с мотором, — за рулем которого сидела Эмма. Кабриолет подбрасывало на каждой кочке, и Эмму смешно раскачивало из стороны в сторону. В конце концов она подъехала к нам и тут же напала на меня.

— А где твоя шляпа, Берил? — спросила она недовольно. — У тебя все лицо будет в веснушках от солнца.

Я ожидала, что наш успех в Найроби поднимет отцу настроение, но за ужином он, напротив, был молчалив. Я видела, что он сосредоточен на собственных невеселых мыслях. Тогда вперед выступила Эмма. Ее раздражение вызвал суп — жидкий бульон из палтуса с картофелем и редкими колечками лука.

— Здесь вообще нет рыбы, тебе не кажется, Чарльз? — спросила она, отодвинув тарелку. — Камото! — позвала она слугу. — Подойди сюда.

Тот появился бесшумно, в белом кителе и бархатной феске на голове.

— Немедленно унеси все это, — скомандовала Эмма.

— И что мы будем есть? — осведомился отец, жестом останавливая смущенного Камото. — Хлеб с маслом? Оставь его в покое, Эмма.

— Сейчас тебя волнует, что я делаю? Но это забавно! — Она почти кричала.

— А что, собственно, происходит? — вмешалась я в недоумении. — В чем дело?

Отец нахмурился, было видно, что он переживает.

— Оставь нас, Камото, — попросил он.

— Может, и мне выйти с ним? — осведомилась я, когда за слугой закрылась дверь. Мне не хотелось слушать, как они ругаются. Отец молчал, затем произнес мрачно:

— Это все проклятый рупий. — Он сжал руки в кулаки. — Вчера я лег спать, имея пятьсот тысяч, а сегодня у меня всего семь тысяч с половиной. И еще восемь процентов по кредиту. На этот раз мне не выкрутиться.

— Он собирается поехать в Кейптаун работать тренером, — сообщила Эмма холодно, — С фермой покончено.

— Что? — переспросила я, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног. — Как покончено?

— Заниматься фермерством, Берил, — это все равно что играть в азартную игру, очень высокий риск, — произнес отец. — Так всегда было. Ничего нового.

— А в Кейптауне, там не азартная игра? — спросила я и встряхнула головой, не в силах осознать толком, что только что услышала.

— Они там любят лошадей, — ответил он. — Я смогу начать все сначала. Возможно, перемена пойдет всем на пользу, все сложится удачно.

— Да, да, удачно, — повторила я подавленно.

Вечером в своей комнате я приглушила лампу и долго лежала неподвижно, переживая случившуюся катастрофу. Бесформенные серые тени плыли по стенам и потолку, черные африканские маски на стенах и чучела животных, казалось, шевелились, оживая в полутьме. Я следила за ними взглядом, а голова у меня просто шла кругом — я не могла смириться с тем, что моя жизнь — целая жизнь! — так быстротечно ускользает от меня. Казалось бы, все было по-прежнему, — пока. В конюшнях стояли лошади. Не просто лошади — восемьдесят пять отборных особей чистейших кровей, приносивших призы на скачках и составивших моему отцу высочайшую репутацию. Завтра утром все будет как обычно. Зазвонит колокол на конюшне, извещая о начале дня. Лошади проснутся в денниках, и им принесут корм. Мельница будет крутиться и молоть зерно. Все будет привычно. А на самом деле… На самом деле, оказывается, ничего этого больше нет. Наша ферма превратилась в призрак. Мы живем на ферме-призраке. Столкнуться с этим было ужасно.

Когда в черном ночном небе появилась луна, и ее желтоватый свет, пробиваясь между ветвями раскидистого камфарного дерева, растущего у моей хижины, проник ко мне в комнату, осветив нехитрое убранство внутри, я вдруг поняла, что мне нужно делать. Я встала, надела брюки, мокасины, рубашку с длинным рукавом и, никого не предупреждая, как водится, вылезла через окно и отправилась к кипсигам. Я знала, что, как обычно в полнолуние, в деревне должно состояться ритуальное действо — танец на окраине леса, в котором примут участие все молодые мужчины и женщины племени. Мне было жарко от мыслей об отце и о нашей ферме. Мы бежали с Буллером, настороженно оглядываясь и прислушиваясь: не затаилась ли поблизости опасность. Прохладная ночь охладила меня и успокоила немного. А перед глазами — лицо отца. Я заглянула к нему в конторку вечером. Он сидел за столом, просматривая список возможных покупателей — кому и каких лошадей продать. Тот факт, что бороться дальше бессмысленно, заставил его ссутулиться, около глаз появились новые глубокие морщины.

— А что Эмма, — спросила я негромко. — Она поедет с тобой в Кейптаун?

— Да, конечно, — ответил он.

— А я? Я поеду? — спросила я с замиранием сердца.

— Если ты хочешь. — Он пожал плечами.

Я вдруг почувствовала, как у меня мурашки пробежали по телу.

— А что, собственно, еще я могу делать в этой ситуации? — спросила я совсем тихо.

— Ты можешь остаться здесь и начать собственную, отдельную жизнь, — ответил отец. — Стать женой фермера.

— Выйти за Джока?! — выпалила я неожиданно.

— Да, он готов обосноваться здесь, и он к тебе явно неравнодушен. Он и не скрывает.

— Но мне только шестнадцать! — с отчаянием возразила я.

— Ну хорошо. — Отец пожал плечами. — Никто же тебя не заставляет. Если хочешь, поедем с нами, начнем все с начала, работая на хозяина.

Он снова углубился в списки, опустив голову. Я некоторое время молча смотрела на его голову, на светлую кожу, просвечивавшую под поредевшими каштановыми волосами. Мне показалось, или он в самом деле старался отстраниться от меня. Он сказал, что мне решать, но в то же время я почувствовала, его не особенно порадует мое присутствие в Кейптауне.

— Эмма не хочет, чтобы я ехала? — догадалась я.

— Честно, Берил! — Он отодвинул листы с фамилиями и взглянул на меня раздраженно. — У меня так много дел. Сейчас не до тебя.

— Что ж, ясно.

Я вернулась в постель. Но сон не шел — я не могла избавиться от тревожных мыслей. Возможно, отец и в самом деле был слишком погружен в себя и занят решением своих проблем. Его угнетал выбор, который ему пришлось сделать, и тут действительно не во мне дело. Однако это переворачивало вверх дном и мою собственную жизнь, вынуждая и меня сделать выбор, который, как я надеялась, мне никогда не придется делать.

Я прошла только полдороги, а до меня уже донеслись звуки ритуального танца. Барабаны сотрясали воздух, земля под ногами гудела. Казалось, какое-то огромное, страшное существо пробирается в недрах холма и все вокруг ходит ходуном. Дым ритуальных костров поднимался кольцами, и за его завесой то и дело вспыхивали яркие языки пламени. Добравшись до вершины, я увидела танцоров, двигающихся вокруг костра, и плотное кольцо зрителей вокруг. Там собрались те, кто был слишком юн, — чтобы участвовать в танце, либо уже слишком стар. В середине кольца зрителей полыхал костер — от него струился жар, смешанный с обычным запахом паленых сучьев и травы. Мерцали красноватые отблески и освещали раскрашенные лица танцующих. Гладко выбритые головы женщин были украшены нитками бус. Бесчисленные разноцветные ожерелья висели на шее, переливались и позвякивали при каждом движении. Словно крылья птиц, они вздымались вверх и снова падали на одежду, сшитую из узких полосок кожи. Все эти женщины были примерно моего возраста, но в своих одеяниях они казались намного взрослее. Казалось, им известны какие-то тайны, которые мне никогда не суждено узнать.

Здесь же я увидела несколько празднично одетых молодых мужчин. Их наряд украшали длинные белые шкуры, завязанные на талии. В танце шкуры равномерно раскачивались на бедрах, и пятна на них поблескивали, как глаза настоящего леопарда. Танцоры ритмично переставляли ноги, и при каждом шаге шкуры вздымались, точно спина пробирающегося украдкой дикого зверя, и снова беззвучно опускались, как будто зверь лег в засаду. Вождь племени откинул голову назад и издал хриплый звук, похожий на карканье. Мужчины следом за ним повторили призыв. Им немедленно откликнулись женщины. Так повторялось несколько раз. Воинственный призыв — высокий, вибрирующий окрик, устремленный в ночное небо. Отблески света то и дело выхватывали из темноты потные лица танцующих. Бой барабанов стал оглушительным. Я почувствовала, что сердце у меня отчаянно колотится. Казалось, оно готово вырваться из груди. Все мое существо невольно устремилось за все убыстряющимся ритмом танца, за повторяющимися призывами и окриками — обряд постепенно превращался в огромное мистическое колесо, которое раскручивалось передо мной и увлекало куда-то так, что захватывало дух. Когда же действо достигло высшей точки напряжения и эмоции захлестнули меня, я увидела Киби.

Детьми мы с ним ни разу не пропустили этот обряд. Занимали места поближе к костру заранее, чтобы лучше видеть. Сидели до самого конца, а затем шли домой через лес, обсуждая танцующих. Я помню, как Киби со знанием дела рассуждал о том, что тот-то мог бы двигаться более грациозно, а другой — выказать куда больше страсти. Теперь мы редко виделись с ним, почти не оставались наедине, и мне трудно было вспомнить, когда мы в последний раз разговаривали так же непринужденно, как раньше.

В этот вечер на празднике я вдруг увидела, как повзрослел Киби, как он изменился. Вспышка пламени осветила его на мгновение — и я изумилась. Теперь вместо своей обычной шуки он носил другое одеяние, завязанное узлом высоко на плече и перетянутое ремнем на талии. Ноги на лодыжках украшены длинными белыми полосками, нарезанными из шкуры обезьян, а вокруг шеи потрясающее ожерелье — вычищенный коготь льва. Киби стоял неподалеку от меня. На фоне отблесков пламени я видела его профиль, который и прежде был привлекательным, но сейчас приобрел поистине царственное благородство. Некоторое время Киби не смотрел на меня. Затем, почувствовав мой взгляд, обернулся. Наши взгляды пресеклись, — между нами танцевало пламя и его соплеменники, — и мое сердце вздрогнуло. Я поняла: он больше не был начинающим неуверенным юношей. Он стал воином. Он стал мужчиной.

Я отвернулась и вышла из круга, чувствуя обиду. Да, мы больше не общались так доверительно и часто, как раньше, но мне трудно было смириться, что столь важное событие в жизни Киби произошло не то что без моего участия — я даже и не слышала об этом.

Я огляделась, ища взглядом Буллера — пора было возвращаться на ферму. Но его нигде не было. Тем не менее я все равно пошла назад и уже достигла ограды, когда услышала за спиной голос Киби. Я опустила голову, раздумывая, — желтоватые блики лунного света скользили по траве. Даже если я побегу, он меня догонит, это точно. И я обернулась.

— Я слышал, твой отец уезжает из Нджоро? — спросил Киби, приблизившись. — Это правда?

— Да, едет в Кейптаун, — кивнула я сдержанно. Мне не хотелось рассказывать ему о денежных затруднениях, это казалось мне унизительным.

— Ну, я слышал, там знают толк в разведении лошадей, — произнес он.

— Я вижу, ты стал мораном, — заметила я, лишь бы сменить тему. — Выглядишь отлично.

В отблесках лунного света было хорошо видно, как его лицо засветилось от гордости. Но все же я не могла не заметить явное смущение — ему уже было не так легко общаться со мной, как раньше.

— А ты что будешь делать? — спросил он осторожно.

— Пока не знаю, — ответила я и тут же сообщила: — Мне сделали предложение выйти замуж.

Я надеялась, что моя новость вызовет у него удивление, а может быть, даже ревность, но он только равнодушно пожал плечами, как будто соглашаясь: «Ну конечно, а что еще?» — а затем произнес избитую местную фразу, которую я слышала прежде не раз. Что-то вроде «обновка — хорошо, лишь бы не жала».

— А ты готовишься к женитьбе? — спросила я со скрытым вызовом. Мне не понравился его снисходительный, самоуверенный тон. Он рассуждал так, как будто ему было абсолютно все понятно про меня и мою жизнь.

— А почему нет? — Он снова пожал плечами. — Но сначала мне надо узнать мир, попутешествовать. Сидеть на одном месте в деревне — это не по мне.

— Познать мир — это сильно сказано, — удивилась я. — Мир большой. Ты знаешь, куда ты отправишься?

— Отец рассказывал мне о многих местах, которые он посетил, — ответил Киби с грустью. — Можно пойти на север до самого Китале или на юг, в Арушу, а затем спуститься на равнину. Я думаю, я начну с тех мест, которые он посетил когда-то.

Киби замолчал. Он смотрел перед собой в задумчивости. Я вдруг подумала: последние шаги на этой земле арап Майна сделал далеко от родных мест. И не туда ли решил направиться Киби?

— Ты все еще не отказался от мысли найти того солдата, который убил твоего отца? — спросила я осторожно.

— Это не исключено, — ответил он. — А скорее, я хочу узнать разницу между мечтами подростка и обязанностями взрослого мужчины. Во всяком случае, — он помедлил, — когда я женюсь, мой отец продолжит жизнь в моих сыновьях.

Он говорил уверенно, даже высокомерно. Это задело меня, захотелось поставить его на место.

— Мужчина, который хочет жениться на мне, сильный и богатый, — сообщила я с вызовом. — Он живет недалеко от нашей фермы. Он построил дом за три дня.

— Настоящий дом или хижину? — поинтересовался он с иронией.

— Настоящий дом, — уверила я. — С красивой покатой крышей, покрытой черепицей, и окнами из настоящего стекла.

Киби потупился, о чем-то размышляя. Я внутренне торжествовала — наконец-то мне удалось произвести на него впечатление!

— Построил за три дня? — переспросил он наконец. — И для чего так торопиться? В этом нет мудрости. Такой дом долго не простоит.

— Но ты же его даже не видел! — воскликнула я с негодованием.

— А какое это имеет значение? — спокойно возразил он. — Будь моя воля, я бы попросил его построить для тебя другое жилье, понадежней, поаккуратнее.

Он повернулся и направился в деревню. Пройдя несколько шагов, остановился, обернулся и, взглянув на меня, сказал:

— Кстати, ты должна это знать: я теперь морани, и у меня новое имя. Я — арап Рута.

Всю дорогу домой я внутренне спорила с ним, придумывая, как бы мне покрепче его уязвить. Как бы так принизить, чтобы он не воображал из себя невесть что. Тоже мне арап Рута нашелся! Я знала его, когда он был ростом с кабанчика. С чего это он вдруг так поумнел, стал таким мудрым, всезнающим? После одной ночной церемонии? После того как острый нож коснулся его крайней плоти, а потом ему дали выпить чашку свернувшейся бычьей крови? И всего-то?! Мысли роились в моей голове, но точно я знала только одно: если бы этот арап Рута хотя бы на мгновение заподозрил, как я боюсь всего, что вот-вот случится со мной и с фермой, я бы просто умерла от стыда. Я очень надеялась, что он не догадался.

Я действительно испытывала нешуточный страх.

Более того, я была в смятении. Мне представлялось, Кейптаун — это бог знает где, на краю света. Отец будет там очень занят, ему придется изрядно попотеть, чтобы понравиться новым хозяевам. Я могла бы отправиться с ним и постараться не мешать, занимаясь домашним хозяйством с Эммой. Но что это будет за жизнь?!

Еще одним вариантом, над которым я думала, была Англия. Можно было бы вернуться туда, но… Но это уже была бы не я, а совсем другая девушка. Можно было бы написать письмо матери и спросить, не примет ли она меня. Но я совсем не помнила Англии. Она представлялась мне чем-то еще более далеким и чуждым, чем Кейптаун. К тому же мать за все прошедшие годы не прислала мне ни одного письма — она никак не пыталась наладить со мной контакт. Словно вычеркнула меня из жизни. Попросить у нее помощи теперь — это означало обречь себя на унижение, снова вернуться к давно забытым переживаниям. Нет, я совсем этого не хотела. Что же оставалось? Только Джок. Выйти за него замуж. Что я знала о семейной жизни — ничего толком. Единственный счастливый брак, который я видела, — это союз лорда Деламера и леди Флоренс, хотя нельзя сказать, что я очень следила за их жизнью. Ферма, лошади — это казалось мне более достойным занятием на всю жизнь. Мне никогда не приходила в голову мысль, что однажды все это может раствориться, просто исчезнуть в один миг. У меня также не существовало ни малейшего представления о том, чем я привлекла Джока, кроме того, что умела неплохо охотиться и, в общем, недурно выглядела. Однако выйти за него замуж означало остаться здесь, в Нджоро, каждое утро просыпаться и видеть все те же затянутые предутренней дымкой холмы на горизонте, жить так, как я привыкла жить. Может быть, Джок просто нафантазировал себе, что он в меня влюблен? Смогу ли я его полюбить? Перспектива представлялась мне нерадостной. Яркий, полный надежд мир вдруг померк в одночасье. И особенно было обидно, что в то время, когда мои надежды рушились, у арапа Руты все получалось именно так, как он когда-то себе представлял. Почти десять лет мы соревновались, кто лучше, старались быть бесстрашными, стремились к идеалу. Эти игры подготовили Руту ко взрослой жизни и, как я думала, должны были подготовить и меня. Правда, риски умножились, и делать выбор стало труднее, хотя, по сути, ничего не изменилось. Научиться прыгать можно только прыгая, верно? Одного взгляда на Руту было достаточно, чтобы понять, что он повзрослел. Но это же в полной мере относилось и ко мне. Надо учиться жить по-новому.

Всю ночь я репетировала в своей хижине, стараясь придать своему голосу твердость и уверенность, а утром сообщила отцу, что намерена остаться в Нджоро.

— Что ж, хорошо, — ответил он и внимательно посмотрел на меня. — Я думаю, это лучшее решение. Джок разумный парень, он не боится грязной работы. Я уверен, что он о тебе позаботится.

— Я и сама могу о себе позаботиться, — выпалила я. Сердце мое бешено колотилось, кровь стучала в ушах. Мне пришлось сделать паузу, чтобы перевести дух, прежде чем задать следующий вопрос.

— Можно я оставлю Пегаса себе? — спросила я, затаив дыхание.

— Это твоя лошадь, ты заработала ее, — ответил отец. — У меня нет никакого права отбирать его у тебя.

Он встал из-за стола, чтобы налить себе виски. Крепкий запах напитка — смесь прелых листьев и торфа — ударил в нос.

— Налей мне тоже, — неожиданно попросила я.

— Может быть, тебе лучше принести воды. — Он посмотрел на меня с удивлением.

— Нет. — Я резко мотнула головой.

— Что ж, хорошо, — согласился он. — Я полагаю, это ты тоже заработала.

Он протянул мне круглый бокал, и мы молча сидели друг напротив друга, глядя, как заходит солнце. Я уже пробовала вино и шампанское, но виски — это было нечто иное. Я сразу почувствовала себя как будто взрослее.

— Мы жили здесь неплохо, как ты считаешь? — наконец спросил он. Я только кивнула. Я не могла найти подходящих слов, чтобы выразить то, что я чувствовала. Я молча смотрела в бокал, чувствуя, как от виски у меня все полыхает внутри.

Глава 12

Едва я сказала Джоку «да», события закрутились с ошеломляющей скоростью. Очень быстро заказали свадебные наряды, договорились со священником. Приглашения разослали кому только возможно — близким и дальним знакомым. Эмма ловко управляла всем. С первой же секунды у нее не было сомнений, какое платье сшить. По ее мнению, это обязательно должен был быть атлас цвета слоновой кости, украшенный жемчугом и вышитыми розочками. И обязательно свадебный букет с чертополохом. Все это Эмма навязала мне в приказном порядке, но так как собственного мнения у меня не было — я согласилась. Ко всему прилагались обязательный венок из цветов апельсина, длинная прозрачная фата и туфельки, настолько тоненькие, почти игрушечные, что мне казалось, они и дня не проживут. Вскоре стали поступать и подарки к торжеству: серебряная подставка для пирожных, украшенный филигранью держатель для салфеток, ваза из шлифованного стека, денежные чеки, выписанные на мистера и миссис Первс. Все это аккуратно собиралось в одной части дома, тогда как вещи, которые отец и Эмма собирались взять с собой в Кейптаун, упаковывались и переносились в другую. Невыносимо грустно было смотреть, как ферма исчезает на глазах, как, впрочем, и все мои планы на будущее. И оттого, что я понимала, что по-другому быть не может, легче не становилось.

За все это время лихорадочных приготовлений и перестановок мы с Джоком виделись всего несколько минут, не больше. Когда же мы оставались наедине, он хватал меня за руки, прижимал их к сердцу и постоянно твердил, что очень счастлив. Он все время рассказывал, как мы преобразуем ферму, как она расширится, расцветет. Он был настроен невероятно амбициозно. Богатство, благосостояние — рядом, только руку протяни, обещал он. Надо признать, его заверения произвели на меня впечатление, мне хотелось верить ему. В самом деле, разве наша ферма не начиналась когда-то с нуля? Так же и новая ферма, наивно думала я, разрастется и станет прекрасной, такой же, как та, которая почти исчезла теперь. Мне ничего не оставалось, как верить в прекрасное будущее, а заодно и в то, что я смогу привыкнуть к Джоку, возможно, даже его полюбить.

— Однако ты быстро согласилась. — Дос аж присела, когда я сообщила ей новость о замужестве. — Помнится, ты жаловалась, что он тебя раздражает.

— Ну, это и сейчас никуда не делось, — призналась я. — Немножко. Но я стараюсь не поддаваться эмоциям.

— Что поделаешь? — Она вздохнула. — А какой у нас выбор? И я стану женой фермера, куда я денусь? По крайней мере, он не размазня, а бравый парень.

— А как ты считаешь, это нормально, что я… — запнувшись, я обдумывала, как выразиться яснее. — Ну, не схожу по нему с ума, что ли?

— Ну, это еще впереди, глупенькая, — отмахнулась Дос и тут же уточнила: — Возможно. А возможно, и нет. Тогда ты просто позволишь ему заботиться о тебе и останешься при своих настоящих чувствах. Даже если бы твой отец не уезжал в Кейптаун, он бы не смог содержать тебя и заботиться о тебе вечно. Кстати, — она усмехнулась, — мой твердит мне то же самое. Всякий раз, когда найдет подходящий случай.

Мы с Джоком обвенчались в октябре, в День всех святых. Это была среда, ослепительно-солнечный день, до моего семнадцатого дня рождения оставалось ровно две недели. Официально вступать в брак разрешалось с восемнадцати, но мой отец считал, что мне незачем дожидаться этого возраста — я уже достаточно взрослая. Я вошла в церковь под руку с отцом и неотрывно смотрела на Джока — как будто собиралась вступить с ним не в брак, а в противоборство. На самом деле это помогало мне сохранять равновесие и хотя бы тень уверенности в себе. Во всяком случае, это помогало, пока я наконец не подошла к нему и священнику, стоявшему рядом в мантии с высоким накрахмаленным воротником. И тут мое сердце, точно сорвавшись с привязи, понеслось вскачь. Оно колотилось так сильно, что мне казалось, все вокруг слышат его глухие отчаянные удары. Все вокруг догадываются, даже знаю наверняка, что я вовсе не люблю этого человека, — напротив, я даже не испытываю к нему симпатии. Однако любовь обманчива — мне это было тоже хорошо известно. Она не принесла ничего хорошего моему отцу, ни в браке с матерью, ни с Эммой. Может быть, если выйти замуж по расчету, опираясь не на чувства, а на здравый смысл, моя судьба сложится удачнее, чем вышло у них? Мне ничего не оставалось, как уповать на подобный исход, и, схватив Джока за руку и выслушав все долгие слова, приличествующие случаю из уст священника, я едва слышно вздохнула:

— Да, я согласна.

Джок пригласил на свадьбу своего товарища по полку, капитана Лэвендера. Он был высокий и симпатичный — с блестящими яркими глазами и светлыми волосами с рыжим отливом. Они вздымались горой, а несколько завитков опускались на лоб. Именно Лэвендер сел за руль желтого «бугатти» Джока, чтобы отвезти нас из церкви в отель «Норфолк», где был забронирован зал для торжества. Он гнал по улицам Найроби, почти не притормаживая, так что меня подбрасывало на заднем сиденье, и я набила себе синяков, постоянно натыкаясь на плотно сжатые колени Джока. «Ну, это же хорошо, что он такой сильный, крепкий, — уговаривала я себя. — Он сможет поддержать меня, защитить, когда отец уедет». Я убеждала себя в этом, не позволяя сомнениям взять верх, — и когда мы вышли из машины, и когда поднимались по деревянным ступеням в отель. Увидев мое платье и фату, все нас приветствовали, улыбались нам. Репортеры снимали нашу пару для газет и вообще на память…

Сотня приглашенных гостей собралась в большой, празднично украшенной столовой. Моя свадьба вообще заставила всю округу встрепенуться. Бывшие солдаты, ставшие фермерами, затем опять солдатами, а затем опять фермерами, — таких было большинство. Конечно, Ди был среди них. Вечно всклоченная шевелюра прижата военным шлемом, на поясе — ножны с наградным оружием. Они звякнули о стену, когда Ди наклонился, чтобы поцеловать меня. Он вручил мне чек на солидную сумму, поздравил, тут же сочувственно заметил, что если мне когда-либо понадобится его помощь или поддержка, я всегда смогу на него рассчитывать. Его обещание очень тронуло меня и придало мне уверенности. Я переходила от гостя к гостю, принимая поздравления, волоча за собой нескончаемые метры кружева и атласа, и мне стало как-то легче и уютнее. Во всяком случае, я ни разу не споткнулась.

На столе в серебряной посуде красовался неизменный для всех английских празднеств стейк в ванильном соусе, с поблескивающими на нем кусочками запеченных картофелин и кружочками лука. Отец не поскупился на шампанское, и я пила столько, сколько хочется, не пропуская ни одного тоста. Когда начался бал и сначала Ди, а затем другие фермеры, которым удалось улизнуть от жен, приглашали меня на тур вальса, я чувствовала, что ноги плохо слушаются меня и я едва ли не волочусь по паркету за партнером. В конце концов очередь дошла до отца. Он старался держаться молодцом в этот вечер, но грусть, которую он тщательно скрывал, проскальзывала в каждом слове и жесте. Длинные глубокие морщины залегли у него вокруг рта, в глазах читались усталость и отчужденность.

— Ты счастлива? — спросил он меня негромко.

— Да. — Я кивнула, глядя ему в плечо, и только сильнее сжала его руку.

Спустя несколько часов празднество закончилось, и капитан Лэвендер все так же лихо отвез нас с Джоком в Матайга-клуб, где нас ожидала квадратная комната с одним маленьким светильником, но широкой кроватью, обитой шенилом. С самой нашей помолвки у нас с Джоком не было свободной минуты, чтобы получше узнать друг друга. И сейчас, глядя, как его могучая тень плавно скользит по стенам, я спрашивала себя, как же все будет — как мы ляжем, что случится дальше? Я была пьяна и даже радовалась этому, надеясь, что все пройдет как нельзя лучше. Однако мое тело напряглось, когда он сильно дернул застежку на платье. Его язык, кисловатый от вина, как-то бессмысленно юлил у меня во рту. Я даже пыталась ему отвечать, как-то соответствовать тому, что происходило. Наклонившись, он прилип горячими губами к моей шее, хватая меня руками то там, то здесь. Мы опустились на постель. Это было даже забавно, когда он попытался раздвинуть мне ноги, но ему помешала длинная узкая юбка, а я отчаянно попыталась ему помочь, задирая ее. Мне стало ужасно смешно, и я расхохоталась, когда осознала, насколько это нелепо.

Что, собственно, я знала о сексе до этого момента? Ничего, кроме того, что видела, наблюдая за лошадьми в конюшне. А еще слушая рассказы Киби об играх подростков в темноте. Я не имела ни малейшего представления, что и как надо делать, чтобы получить удовольствие самой и доставить его мужчине. Но я абсолютно точно поняла, что что-то вдруг пошло не так. Джок был очень напорист — я чувствовала его упругий влажный член, касавшийся моей ноги, внутренней части бедра. Казалось, вот-вот все свершится. Но неожиданно, — я даже не успела понять, что, собственно, произошло, — он отпрянул от меня, скатился на постель рядом и закрыл глаза руками, словно его слепил свет, тогда как в комнате царила полутьма.

— Извини, — произнесла я в растерянности.

— Нет, нет, я просто устал, — ответил он сбивчиво. — Был трудный день. — После он приподнялся на локте и поцеловал меня в щеку, а затем отвернулся, уютно подложив подушку под голову. Мне оставалось только изучать его шею и плечи. Мозг у меня кипел. Что я сделала неправильно, в чем причина? Он обиделся, что я над ним посмеялась, точнее, посмеялась над нами? Пока я лежала и думала обо всем этом в полной оторопи, Джок уже захрапел. Как он мог спать в такой момент? Это же была наша брачная ночь! Да, это была моя брачная ночь, и — я осталась одна.

Я села на кровати. Освободилась от надоевшего платья, с ненавистью отбросив его ногой подальше. Затем встала, подошла к раковине. Стараясь не смотреть в зеркало, смыла с себя косметику, стерла липкую, противную помаду. Беззвучно ступая босыми ногами по ковру, вернулась в постель. Почти невесомая кружевная рубашка, — Эмма откопала ее в каком-то магазине, — немного охладила мое разгоряченное тело. Я вытянулась на постели рядом с Джоком — его широкая спина возвышалась горой под тонким одеялом. Казалось, во сне он стал еще больше и занимает слишком много места. Он сладко похрапывал, наслаждаясь своими, неведомыми мне снами, тогда как я лежала в темноте, не в силах заснуть.

На следующее утро мы сели на поезд и отправились в Момбасу. Там нам надлежало сесть на пароход, следовавший в Индию, где мы должны провести медовый месяц. Теперь я была Берил Первс. И… все еще девственница.

Глава 13

Воздух Бомбея кружил голову. Он был обильно сдобрен ароматами специй и заполнен вибрирующими звуками ситар[12], на которых играли уличные музыканты. Белые домишки-бунгало выстроились линейкой, тесно примыкая друг к дружке. Обшарпанные ставни были всегда плотно закрыты в дневную жару, распахивались они только поздно вечером, когда солнце садилось в океан, а небосвод пламенел алыми и фиолетовыми всполохами. Мы остановились у родственников Джока — дяди и тети. Несколько домиков, соединенных вместе и огороженных стеной, приютились у подножия Малабарского холма. Сюда также съехались родители Джока и двое из его братьев — им не терпелось посмотреть на меня, так ли я хороша, как Джок меня расписывал. Я тоже не возражала познакомиться с ними поближе. Как-никак новая семья — точно приз, который случайно выиграл в лотерею. Пока мы плыли на пароходе, Джок рассказал мне историю о том, как его семья переехала в Индию из Эдинбурга, когда он был еще ребенком. Я с трудом запомнила все тонкости, кто чем владел и что кому продал. Когда я увидела его родственников, я сразу поняла, что это типичные шотландцы с легким индийским налетом. Розовощекие, скуластые, крепкие. Самой румяной из всех оказалась матушка Джока — просто розовый фламинго, завернутый в цветастый шелк. Длинные каштановые волосы она укладывала валиком вокруг головы — в яркой рыжине проглядывали седые пряди. Отец Джока, доктор Уильям, был едва ли не точной копией сына. Высокий, с могучими плечами и яркими голубыми глазами. Он все время подмигивал мне, чтобы я не чувствовала себя неловко. Тогда как его супруга засыпала меня вопросами, на которые я не успевала отвечать. Да, похоже, она и не ждала ответа.

— Ой, вы правда такая высокая, — все время твердила она, — Это как-то неестественно. Ты как считаешь, Уилл?

— Ну, я бы не сказал, что это неестественно, дорогая, — мягко возражал он, пристукивая башмаком по полу в конце каждой фразы. — По-моему, ты перебарщиваешь.

Однако в голосе его звучала явная неуверенность, и мне казалось, что он хочет сказать что-то еще, но сдерживается.

— Это только означает, что она здорова, мама, — заметил Джок и нервно потер мое колено.

— Ну, она же выросла на солнце, верно?

Эти разговоры несколько смутили меня, и когда мы с Джоком переодевались к ужину в отведенной нам комнате, я придирчиво взглянула на себя в большое зеркало, отражавшее меня в полный рост. Я не привыкла к платьям и чулкам, — я их просто не носила, — а уж тем более к босоножкам на высоком каблуке, которые вошли в моду. Чулки сидели на мне криво, нижнее белье, купленное в Найроби под руководством Эммы, натирало на талии и в подмышках. Я чувствовала себя чужой для всего этого. Словно какой-то пришелец.

— Не волнуйся, ты выглядишь прекрасно, — успокоил меня Джок и присел на кровать, поправляя подтяжки.

— Мне кажется, твоей маме я не понравилась, — заметила я, в сотый раз подтягивая чулки.

— Ей просто претит мысль, что нужно отпустить меня, — заверил он. — Так всегда со всеми мамочками.

Он говорил как-то легко, но слова его были мне неприятны и заставляли задуматься. Что, собственно, я знала обо всем этом?

— Она смотрит на меня свысока, я кажусь ей простушкой, — произнесла я, не оборачиваясь.

— Не глупи, — отмахнулся он. — Ты моя жена, этим все сказано.

Он встал и подошел ко мне. Взяв за руки, притянул к себе, успокаивая. Но как только он отошел, его слова потеряли всякий смысл. «Этим все сказано…» А что сказано? Мне трудно было понять, что это значит, — я была слишком юна, у меня не было достаточно жизненного опыта, чтобы с ходу ухватить значимость его замечания. Задавать вопросы я стеснялась. И боялась признаться, что просто боюсь будущего, боюсь, что не справлюсь с данными обещаниями. После ужина ночью я улеглась рядом с ним в постель и ждала. Я чувствовала себя одинокой, слабой, мне хотелось ласки, поддержки. Но Джок и не пошевелился. Осознав это, я ощутила разочарование — призрачная надежда, что все вот-вот наладится, умерла, оставив в сердце пустое промозглое место.

— Пожалуйста, поцелуй меня, — попросила я, чувствуя, что сейчас окоченею.

Он заворочался, повернулся ко мне. Обхватив его за шею, я прильнула к нему всем телом, целуя в губы. Он как-то неловко ответил, но без особого желания, как мне показалось. Меня охватило отчаяние: я прикасалась к его телу, чувствовала его губы, его поцелуй. Но я никак не могла ощутить, что мы одно целое. Он был закрыт от меня и не хотел меня впускать.

Я никогда не проводила столько времени на море, тем более на берегу океана, и мне не понравилось. Меня раздражало, что соль, которой был наполнен воздух, оседает, на коже, и кожа начинает чесаться. Мне постоянно хотелось поскорее принять ванну. Наша кенийская пыль казалась мне куда роднее — я к ней привыкла. У нас воздух был сухой. Здесь же постоянная надоедливая влага скапливалась повсюду — оседала на стены, от нее набухали и не закрывались оконные ставни. Черная плесень пожирала дома, покрывая их ядовитой оболочкой.

— Что-то здесь не так, — заметила я как-то Джоку. — Бомбей буквально затапливают дожди, а когда мы вернемся домой, то будем ожидать их с надеждой и радоваться, если они пойдут.

— Ну, ты же не думаешь, что Индия похитила дожди в Ньери, — хохотнул он. — Пока мы здесь, постарайся найти что-нибудь хорошее в том, что тебя окружает.

Поначалу Джок наслаждался ролью гида, с гордостью показывая мне местные базары, окутанные густым ароматом карри и соусов чатни из жареного лука. Он показывал мне уличных музыкантов, полуголых, в тюрбанах, и рассказывал об их искусстве. Возил меня в клуб игроков в поло, а также в Терф-клуб. Последний показался мне очень богатым, а ухоженный сверкающий зеленый газон перед ним явно заставил бы наши найробские «пастбища» стыдливо покраснеть. Я доверчиво держала его за руку, слушала его рассказы, стараясь не думать о проблемах между нами. Весь день мы были неразлучными молодоженами, но как только наступал вечер, все опять повторялось с начала — Джок отдалялся от меня, и я оставалась в одиночестве.

Мы были женаты уже несколько недель, но случаи, когда между нами происходила близость, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Первый произошел во время путешествия на пароходе. Меня замучила морская болезнь, особенно сильный приступ случился во время выхода из Аденского залива в Аравийское море. Я стояла и смотрела на воду, когда вдруг все вокруг буквально перевернулось. Джок проводил меня в каюту, и, прежде чем тошнота и головокружение прошли, мы успели изобразить что-то вроде соития на узкой корабельной койке. Хотя по большей части это скорее напоминало суетливую толкотню локтями, коленями и вечно мешающими подбородками. Все произошло так быстро, что я вообще едва заметила. Закончив, он поцеловал меня в щеку, сказав дежурную фразу:

— Это было великолепно, дорогая.

Что было великолепно, я так и не поняла. Быстро соскользнув с моей койки, Джок нырнул в свою и захрапел, оставив меня все в тех же растерянности и смущении, что и в брачную ночь. Ничто не могло изменить ситуацию, даже алкоголь не действовал. Пристрастие к алкоголю было еще одним неприятным открытием в Джоке. Каждый день в четыре часа пополудни вся семья Джока собиралась на веранде, чтобы выпить коктейль. Я быстро поняла, что это было у них ритуалом, который никто не смел нарушать. Сколько класть кусочков льда, сколько ломтиков лайма, как помешивать, как взбалтывать — все было отлажено до малейших деталей, установлено раз и навсегда и не подвергалось изменениям — даже не вздумайте что-то поменять! Всю веранду наполнял резкий аромат цедры, от которого у меня щипало в горле. Дядя Огден, краснолицый и такой же широкоплечий, как Джок, — большой любитель джина, — неизменно усаживался в любимое кресло под жакарандой[13]. Над его головой беспрестанно перекликались и прыгали галки. Ему они, правда, не мешали.

— У нас в Индии эти птицы — настоящие хранители очага, — сообщил он мне со знанием дела. В его голосе даже проскользнула гордость. — К тому же они приносят большую пользу. Если бы не они, на улицах было бы не пройти от мусора. — Он махнул рукой в сторону забора.

— Вы так считаете? — Мой взгляд упал на одну из птичек. Она радостно рвала на части дохлую мышь, а затем захватила в клюв щепотку бледно-розового песка. — А что это она делает? — поинтересовалась я.

— Чистит глотку, — ответил он как ни в чем не бывало. — У них это все равно что почистить зубы после еды.

— Понятно.

Я молча наблюдала за птицами. Схватив огрызок авокадо, моя знакомая птичка начала его долбить, выковыривая зерно. Тут же налетели еще двое. С оглушительным гвалтом они вступили в схватку за добычу — яростно впиваясь друг другу в горло, готовые драться до смерти. Это отвратительное зрелище было мне противно. Как никогда сильно, мне захотелось побыстрее вернуться в Кению, к той красоте и благородству, которые, как мне казалось, там царили. Я уже достаточно много узнала об Индии, и нельзя сказать, чтобы она меня привлекала. Однако день тянулся за днем — наше путешествие уже представлялось мне нескончаемым. Я все время думала о нас с Джоком. Меня тревожила наша отчужденность. Я понимала, что, увидев меня в саванне, Джок влюбился в смелую четырнадцатилетнюю девчонку, летящую среди высокой золотистой травы верхом на прекрасной лошади. Но с тех пор прошло достаточно времени, а он знал обо мне столь же мало. Как и я о нем — тогда, около его забора. Мы оставались друг другу чужими, хотя постоянно находились рядом. Я успокаивала себя мыслью, что все наладится, когда мы вернемся домой, в привычную, родную обстановку. У нас будет общий интерес, общее дело. Так должно было быть.

Однажды вечером, сев за празднично накрытый стол, я обнаружила, что все блюда остыли, так как мать Джока выпила слишком много виски и забыла сказать повару, чтобы меня пригласили раньше. Она составляла список, сидя во дворе, и просто заснула, уткнувшись лицом в потную ладонь. Больше никому и в голову не пришло обо мне вспомнить.

— Пойдем спать, — сказала я Джоку.

— Что? — Он уставился на меня красными воспаленными глазами, словно читал по губам.

— Я устала, — произнесла я настойчиво.

— Иди, иди, я сейчас приду. — Он махнул рукой.

Я прошлась по столовой. На столе стояли загустевшие и покрытые блестящей пленкой блюда, приправленные карри. Слуги топтались у стен, не решаясь убрать их без приказания. Войдя в ванную, я легла в воду, разглядывая рисунки на плитках. На одной был изображен тигр — когда-то рыжий, но поблекший от времени и теперь всего лишь горчично-бежевый. Где-то здесь, в Индии, настоящие тигры, пробираясь по джунглям в поисках добычи, грозно ревели в темноте, как когда-то Пэдди. Мысль, пронзившая меня, была ужасна, но я скорее желала бы оказаться сейчас с этими тиграми или хотя бы в той темной кабаньей норе, где я пряталась, убежав из школы, чем здесь, с Джоком и его родственниками. Тогда я, по крайней мере, знала, против чего я восставала и ради чего. Лежа в воде, я ожидала Джока. Но вода остыла, а он так и не пришел. Я набрала воду снова — она снова остыла, но он не появился. В конце концов я встала и, завернувшись в полотенце, отправилась спать. Свернувшись клубком на прохладных атласных простынях, я чувствовала, что меня бьет дрожь. На следующее утро я решила послать открытку Дос в Кению.

«Дорогая Дос! Бомбей восхитителен, — написала я. — Здесь очень насыщенная светская жизнь. Мы почти каждый день посещаем Терф-клуб, где Джок и другие участники играют в поло. Надеюсь, ты сама когда-нибудь убедишься в этом».

Закончив письмо, я перечитала его, чувствуя острую необходимость признаться, насколько на самом деле я несчастна, как все вокруг ужасно. Но я не знала, как сказать об этом, как решиться. Да и раскрой я душу, что это изменит? Прикусив ручку, я несколько мгновений размышляла, что же еще добавить. Добавить было нечего. В конце концов я подписалась своей новой фамилией — Первс и отослала открытку по почте.

Глава 14

Мы провели в Бомбее четыре месяца. Когда же вернулись назад, оказалось, что Британской Восточной Африки больше не существует. Наконец-то были исполнены условия перемирия после войны, и земли, где мы проживали, получили название Кения — в честь нашей самой высокой горы. Бывший протекторат немалым пожертвовал Империи — десятки тысяч солдат, белых и черных, сложили головы на полях сражений. Кладбища в наших местах разрослись безмерно. Тысячи жизней унесла засуха, к ней добавилась испанка, которая тоже не пощадила. Страшным мором пронеслась она по городам и деревням, забирая всех без разбору: детей, юношей, стариков, новобрачных, как я. Фермеры и скотоводы возвращались в свои дома с войны в отчаянии, не зная, что их ждет и как жить дальше. Примерно те же чувства обуревали и меня. Приехав в Грин Хиллс, я была уверена, что отец и Эмма уже готовы к отъезду. В этом частично состоял мой план — пережить в Бомбее самые тяжелые минуты прощания с фермой. Но оказалось, что она еще не продана. Отец даже не начинал заниматься этим.

— Я постараюсь продержаться здесь как можно дольше, — оправдывался он. — Если мне удастся выиграть еще несколько скачек, я найду более выгодных покупателей.

— Вот как, — только и смогла произнести я, вдруг с пугающей ясностью осознав, что я зря поторопилась дать согласие на брак с Джоком и напрасно поверила, что другого выхода нет. А теперь стало очевидно, что у меня впереди еще был год, не меньше. Целый под я могла бы прожить дома, как-то свыкнуться с мыслью о замужестве, узнать Джока получше, и, вполне возможно, за это время подвернулся бы вариант получше. Почему нет? Я ощутила глубокое разочарование, размышляя об этом. Ну почему я не подождала, зачем ринулась в омут очертя голову?

— Вы с Джоком приедете на ужин? — спросил отец без особого интереса. Его равнодушие было равноценно пощечине. Стало ясно, что теперь я в своем родном доме не больше, чем приглашенный гость. Мой собственный дом находился в другом месте.

Несколько месяцев, последовавших за нашим возвращением, стали едва ли не самыми тяжелыми в моей жизни. Ферма Джока располагалась недалеко от нашей, и с нее открывался практически тот же вид на саванну и горы. Все вокруг было знакомо — природа, воздух, ландшафт. Вот только я никак не могла убедить себя, что я имею ко всему этому отношение.

Солнце в нашей долине заходило рано — ровно в шесть часов наступала темнота. И точно в этаже время каждый вечер, невзирая ни на что, ни на какие обстоятельства или происшествия, Джок принимал душ и усаживался за барную стойку, чтобы отдать все свое внимание виски. Пока мы находились в Бомбее, я убеждала себя, что постоянные возлияния — это часть жизни его семьи, что-то неотъемлемое от их существования вроде противных галок на заборе или кисловатых тамариндов. «Вот когда мы вернемся назад, в Кению, — думала я, — он изменится, все это бросит». Но не тут-то было. Каждый вечер, как только убирали ужин со стола, Джок зажигал сигару и наливал себе стаканчик. Было что-то почти трогательное в его движениях — с какой нежностью он обращался с этим стаканом, поглаживал его, похлопывал, точно старого дружка. Было совершенно ясно, что благодаря этому «дружку» он попадает в приятное состояние, переносится… А вот куда? Нет, я и представления не имела, что у Джока в голове, о чем он думает. Работал он упорно. Настолько упорно и самоотверженно, что даже отцу за ним не угнаться. Но он был сам по себе — сосредоточен и углублен только в себя. Когда наши взгляды встречались, я словно натыкалась на занавес. Его взгляд ничего не выражал — здесь не было места для меня. И через этот заслон невозможно было пробиться. Нельзя сказать, что мой отец был эмоциональным человеком, он тоже был замкнут. «Возможно, — думала я, — все мужчины таковы, они — закрытая книга, которую невозможно прочесть». Но куда деваться мне? Я вынуждена была проводить с Джоком долгие вечера — в полном молчании, и это молчание убивало. А если я пыталась завести разговор, не дай бог, попросить его пить поменьше, тут же начиналась буря!

— Отвяжись, Берил! — кипятился он. — У тебя ведь все просто!

— Как это «просто»? — пробовала уточнить я.

Но он только отворачивался от меня, махнув рукой.

— Нет, ну если есть какие-то трудности… — Я пыталась выяснить, в чем дело, и аккуратно подбирала слова, чтобы он сразу не вздыбился.

— Да что ты знаешь об этом!

— Да, я не знаю. Не знаю…

Я намеренно делала паузы, давая ему возможность высказать, что накипело. Но видимо, у него не находилось достаточно решительности и нужных слов. Я тоже замолкала, не зная, как продолжить, что сказать дальше. Всей душой я желала, чтобы в этот момент рядом со мной оказалась леди Ди, которая придала бы мне уверенности в себе или что-то посоветовала. Дос тоже бы не помешала. Она бы подтолкнула меня под локоть и шепнула: «Ну, давай, давай, не молчи. Тебе надо разговорить его. Постарайся». Но никого из них не было, я была одна. Отчаявшись завести разговор с собственным супругом, я принималась ворошить угли в камине, или усаживалась с книгой в кресло, или просматривала расписание тренировок, прикидывая, чем заняться завтра. Я старалась с головой уйти в работу, надеясь, что это поможет заглушить сомнения и тревогу. А тревогу, даже раздражение, вызывал не только Джок. Все вокруг мне не нравилось. Мебель в доме, необходимость вести счета и готовить еду, неизменный поцелуй перед тем, как лечь спать. Я убеждала себя: такова семейная жизнь, сотни, тысячи людей делают то же самое каждый день. Почему мне все это противно, все это не по мне? Почему?

Нельзя сказать, что я не пыталась наладить наши отношения. Не раз ночью, в темноте, превозмогая скованность, я прижималась к Джоку, с нежностью гладя его плечи. Стараясь не смотреть на тени от москитной сетки, грузными чудовищами скользящие по стенам, я целовала его шею и пыталась прикоснуться к губам, осторожно гладя ногой по его ноге. Мне с трудом удавалось проникнуть языком за его сжатые зубы, и я чувствовала привкус виски на его языке. Язык был теплый и какой-то мягкий, точно размятая каша. Это внушало мне панику, но я не сдавалась — обхватив его тело, я старалась проникнуть глубже, целуя его. Он же лежал неподвижно, закрыв глаза, словно ничего не чувствовал. Я целовала его лицо, его глаза. Отдернув ночную рубашку, целовала густые волосы на груди и отважно спускалась ниже — живот, пупок. Мое дыхание щекотало пах, и я замечала, что член его шевелился, в нем вроде пробуждалось желание. Кожа покрывалась испариной, он даже пытался отвечать на мои ласки. Затаив дыхание, я садилась сверху, осторожно опускаясь на его член, даже помогая рукой. Мне казалось, еще немного, и все получится. Но… Слишком поздно. Не успевала я совершить ни одного движения, как замечала, что его член обмяк и все опять сорвалось. Наклонившись, я целовала его, чтобы как-то возбудить, но он отворачивался, отводил глаза. В конце концов, отчаявшись, я соскальзывала с него и укладывалась рядом, одернув рубашку. Я чувствовала себя униженной, просто сгорала от стыда. Я уверена, то же самое чувствовал и он, только не мог показать этого.

— Прости, я не совсем в порядке, Берил, — говорил он сбивчиво. — У меня так много проблем.

— Каких проблем? — спрашивала я недоуменно. — Скажи мне.

— Ты не поймешь, — отвечал он, отвернувшись кетене.

— Нет, Джок, я в самом деле хочу знать, — настаивала я.

— Управлять фермой — это большая нагрузка, Берил, ты должна понять, — отвечал он вяло. — Если у нас ничего не получится, если мы не будем успешны, это будет моя вина. — Он вздохнул. — Я отдаю последние силы.

— Но я тоже не сижу без дела, — возражала я, — Я стараюсь.

— Ну да. Мы делаем все, что можем, не правда ли? — Повернувшись, он быстро поцеловал меня сухими губами, царапнул и снова отвернулся к стене. — Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи…

Я же тщетно пыталась заснуть. Джок храпел рядом, закрывшись в собственном отдельном мирке. А я… Глядя на танцующие на стене тени, я, как никогда остро, ощущала желание вернуться домой, в Грин Хиллс, в мою хижину со старой мебелью, где все было знакомым до боли — даже тени были другими, родными, я узнавала каждую, как старого друга… Мне хотелось убежать из этого неуютного чужого дома, вернуться к себе, в прошлое, повернуть вспять время.

— Клянусь, я представления не имею, что делать с Джоком, — призналась я Дос, когда мы встретились с ней в городе спустя несколько месяцев после моего возвращения. Она была очень занята школьными делами, но я уговорила ее уделить мне несколько минут, чтобы выпить чаю с сэндвичами в Норфолке.

— Прежде я думала, что секс — это самая легкая часть семейной жизни.

— Не скажу, что я сильно разбираюсь в этом. Ты сама знаешь, мальчиков в школе мисс Секкомб нет. — Дос хихикнула. Те же, с которыми я знакомилась на танцах, щипались и лапали, но дальше это не шло.

— Мы с ним совершенно чужие и никак не можем сблизиться, вот что я имею в виду, — объяснила я. — С ним даже нельзя поговорить об этом, он не хочет. И мне кажется, это заботит только меня, его — нисколько.

— Но может быть, он не любит заниматься сексом? — Дос пожала плечами.

— А мне откуда знать? Он молчит.

Я смотрела, как Дос аккуратно снимает вилкой хлебные корочки, оставляя только мякоть с бледно-желтым маслом и ветчиной, и думала, какая же она счастливая, что ей не о чем волноваться, кроме экзаменов в школе.

— У тебя никогда не возникало желания, чтобы вернулось время, когда нам было по тринадцать? — спросила я.

— Нет, слава богу. — Дос скорчила гримасу. — А ты хотела бы этого? — удивилась она. И сама ответила: — Вряд ли.

— Все тогда было куда проще. — Я вздохнула. — Джок в два раза меня старше, он прошел войну. Он же должен отдавать себе отчет, брать на себя ответственность, инициативу. Разве нет? — Я снова вздохнула, чувствуя, как разочарование подкатывает к горлу горьким комком. — Это ведь делают мужчины, это их прерогатива.

— Я не эксперт. — Дос снова пожала печами. — И я совсем не знаю Джока.

— Послушай, приезжай, поживи у нас, — почти умоляла я. — Мне нужна хоть какая-то поддержка. Да и было бы весело. Как в былые времена.

— У меня экзамены, ты забыла? — Дос широко распахнула глаза. — А когда я сдам экзамены, я уезжаю в Дублин, к родственникам матери, и буду жить там целый год. Я же тебе говорила об этом.

— Нет, но ты не можешь уехать! — воскликнула я с отчаянием. — Ты мой единственный друг.

— Но, Бер, может, все не так плохо, а? И ты… — продолжить она не смогла. Взявшись за руки, мы вдруг обе разревелись.

В последующие месяцы я была занята тем, что следила за выступлениями отца на скачках. Хотя сама я уже не принимала участие в подготовке лошадей, я внимательно просматривала газеты и читала все отчеты. Отец выиграл Военно-морской и Военный кубки соревнования Майберг-Хидделл, а также престижнейший Восточно-Африканский «Золотой стандарт». Как он и предполагал, несколько очень выгодных покупателей с толстыми кошельками обратили внимание на его ферму, точно мухи слетелись на падаль. Новостные же колонки уже трубили о том, что Грин Хиллс лежит на лопатках, дела ее плохи. Никто уже не вспоминал, что отец был одним из первых поселенцев в наших землях, думать не думал о высочайшей репутации, которую он заработал тяжким трудом. Те же самые газеты, которые еще недавно восхваляли его за победы, теперь с удовольствием мусолили слухи о банкротстве. Редакторы наперебой обсуждали причины, а «Найроби Лидер» даже опубликовала язвительное стихотвореньице:

Отец старался встречать все нападки с гордо поднятой головой — или, по крайней мере, делал вид, что его это не касается. Но я ощущала почти физическую боль в сердце, читая отвратительные статейки, в которых название «Грин Хиллс» полоскали, как грязное белье в луже сплетен. Мне хотелось крикнуть им всем: вспомните, какой она была, наша ферма! Ведь отец построил ее на голом месте, с нуля, он все создал своими руками! Мы счастливо прожили там не один год! Но никому не было дела. Шестнадцать лет ежедневного, упорного труда, следование самым высочайшим стандартам, все прошлые заслуги — ничто теперь не имело значения. Все болтали о банкротстве, и было ясно: это доставляет им удовольствие. Грин Хиллс превратилась в повод для дурных, язвительных шуток, в объект издевательства, а отец стал жалким неудачником, которого только и можно, что пожалеть. Никому и в голову не приходило протянуть руку помощи, поддержать. Это было страшно обидно и унизительно.

Процесс продажи занял еще несколько месяцев — долгих, мучительных, полных переживаний. Покупатели приезжали, долго торговались о цене повозок, вил, прочего инвентаря. Строения, казавшиеся неотъемлемой частью фермы, ее живые жилы, демонтировались и исчезали одно за другим — домик грумов, конюшни и, в конце концов, наш дом. Лошадей продали с ошеломительной скидкой — практически отдали даром. У меня просто все перевернулось внутри от такой несправедливости — ведь это были великолепные племенные лошади, какую ни возьми. Мы с Джоком забрали на ферму шестнадцать скакунов, самых лучших, самых знаменитых, в том числе, конечно же, Пегаса.

— Не вздумай продавать Кэма меньше чем за пятьсот фунтов, — твердил мне отец в день отъезда, когда я провожала его на поезд в Найроби, откуда он должен был ехать в Кейптаун. На вокзале чернокожие носильщики сгибались пополам, перенося огромные чемоданы, покрытые толстым слоем красной пыли, это был их с Эммой багаж. Один из них все время спотыкался, таща в руках огромный пожелтевший бивень слона, так что казалось, он с ним танцует. А Эмма суетилась вокруг, ежесекундно поправляя шляпку.

Многие годы Эмма бесконечно поучала меня, что надо делать, как себя вести. Сейчас ей нечего было мне сказать. Да и мне ей тоже. Казалось странным, что мы так долго противоборствовали с ней. В день отъезда она выглядела такой же растерянной, как и я. Садясь в вагон, она на несколько мгновений сжала мою руку, и я почувствовала, что она дрожит. Не оглядываясь, Эмма поднялась по трем покрытым сажей ступенькам и исчезла.

— Обязательно сообщи нам, если тебе что-то понадобится, — произнес отец. Я заметила, что он как-то непроизвольно хватался за края шляпы, словно она ему жала, и все поворачивал, поворачивал ее.

— Не волнуйся, со мной все будет в порядке! — пообещала я, хотя сама вовсе не была в этом уверена.

— В крайнем случае ты можешь устроиться тренером к кому-нибудь из владельцев конюшен, — наставлял отец, — хотя бы к Деламеру. У тебя хватит подготовки и навыков, больше того, у тебя есть нюх на выигрышную лошадь. Ты справишься.

— Ты думаешь, мне надо получить тренерскую лицензию? — спросила я. — А женщинам их дают?

— Вполне возможно, — ответил он. — Это не запрещается. Просто не было желающих.

— Я попытаюсь, — произнесла я не очень уверенно.

— Береги себя. И не бойся работы. Главное, упорно работать. — Его голос дрогнул против воли.

— Я постараюсь, папочка, — пообещала я.

Ни он, ни я не знали, как выразить то, что чувствовали в момент расставания. Я сказала, что буду скучать. А потом молча смотрела, как он поднимается в вагон, — он старался держаться прямо, не сутулиться. Мало ли кто увидит. Я чувствовала полное смятение. Я давно знала о том, что он уезжает, что нам придется расстаться. Но это было как будто далеко, не сейчас. И вот этот день настал. Я едва сдерживала слезы от отчаяния. Знал ли он, как сильно я его люблю? Как тяжело, невыносимо тяжело мне было потерять все, что мы с ним вместе создавали, что составляло нашу жизнь.

Носильщик в красной куртке протащил мимо меня огромный парусиновый чемодан, и я вдруг вспомнила, как давным-давно на таком же перроне, когда мне было четыре года, прощалась с матерью и братом. Я неотрывно смотрела на уходящий поезд, на черный дымок вдали, и мне казалось, мое сердце не вынесет разлуки. Дружба с Киби и его племенем помогла мне пережить потерю матери. Я приняла имя Лаквет и научилась жить в изменившемся мире. Это даже благотворно подействовало на меня — я выросла сильной, многому научилась. Куда подевалась та своевольная, непокорная девчонка, — мне казалось, ничего от нее не осталось во мне. Сколько новых трудностей мне предстоит выдержать, как я справлюсь с ними, пока отец будет вдалеке от меня. Когда он вернется и вернется ли вообще? На все эти вопросы я не имела никакого ответа. Черный от сажи паровоз скрипнул, готовый к отправке, и выдохнул сизое облако пара. Я вздрогнула, услышав его резкий гудок. Сердце болезненно сжалось — все. Вот и все, конец. Поезд медленно тронулся и стал отдаляться от станции. Отвернувшись, я медленно пошла прочь, внутри меня все дрожало.

Когда я вернулась в Нджоро, пошел дождь — впервые за целый год. Небо почернело, и сверху обрушился самый настоящий потоп. Казалось, он не прекратится никогда. Пять дюймов осадков выпало за два дня и, когда небо прояснилось, стало ясно, что засуха кончилась — земля покрылась ярким зеленым ковром. Разнообразные цветы распускались по всей долине. Воздух был насыщен ароматами раскрывшихся бутонов жасмина, кофе, терпким благоуханием эвкалипта и можжевельника. Кения спала, а дождь словно прошептал нам что-то и разбудил ее. Все, что казалось умершим, возродилось к жизни. Кроме нашей фермы Грин Хиллс, увы.

Глава 15

За все время, что я прожила в саванне, я практически ни разу серьезно не болела — ни малярией, ни другими опасными заболеваниями. Но после отъезда отца меня подкосил совсем другой недуг — отчаянная тоска. Я потеряла аппетит, практически не спала. Ничто меня не радовало, ничто не имело смысла. Джок же, напротив, словно возродился. Он суетился вокруг меня, засыпая меня рассказами о планах, о том, какое прекрасное будущее ждет нашу ферму и нас самих. На последних торгах он приобрел отцовскую мельницу, практически даром, и был несказанно рад этому. Я же ощущала почти физическую боль при мысли о том, что он планировал устроить наше процветание на костях отцовской фермы.

Единственным спасением, соломинкой, поддерживающей меня от падения в бездонную пропасть отчаяния, оставались лошади. Я занялась ими с удвоенным вниманием. Я приобрела точно такую же записную книжку в черном кожаном переплете, как была у отца, и тщательно фиксировала каждый день все, что происходило в конюшне. Упражнения, график кормления, зарплата грумов, оборудование и необходимые аксессуары, которые надо купить. В конюшне я организовала себе небольшую контору — наподобие той, что была у моего отца. Маленький стол, настольная лампа, на стене календарь с отмеченными на нем датами заездов. Каждое утро я вставала с первыми лучами солнца и совершала утреннюю прогулку верхом. Я пускала лошадь в галоп, надеясь, что меня это успокоит. Но ничего не помогало. Все настойчивее, точно пробудившийся в яйце птенец, в мою голову стучала мысль, зачем мне все это. Что я делаю? Чем занята? С этой мыслью я просыпалась, с ней засыпала, иногда в поту вскакивала ночью. Как покончить с этим несчастьем? Как освободиться?

Немало времени уходило и на препирательства с Джоком. Наши с ним цели категорически не совпадали. Чем упорнее я работала, тем он больше делал вид, что я занимаюсь чем-то, что к нему не имеет ни малейшего отношения. Он полагал, что я должна заниматься только тем, что интересно ему, желать того, чего желал он, а лучше бы вообще полностью отдать свою жизнь в его распоряжение. Иногда, перебрав виски, он включал фонограф, и до меня доносились первые аккорды мелодии «Если бы ты была единственной девушкой на свете». Джок купил пластинку в городе вскоре после того, как мы поженились. «Чтобы всегда помнить, как мы первый раз танцевали вместе», — немного слащаво объяснил он. Я не поверила ему и быстро убедилась, что была права. Он всегда заводил ее после нашей очередной стычки, чтобы дать мне понять, что я оказалась не такой, как он себе представлял, когда женился. Что ж, это была правда. Я была не такой. Но что я могла с этим поделать? Вот и в этот раз, услышав музыку, я встала с постели, накинула халат и решительно вышла в гостиную, где он сидел, потягивая виски и повторяя, с причмокиванием и невпопад, слова песни.

— Ты так намерен сидеть до утра? — спросила я резко. — Выключи немедленно и отправляйся в постель.

— Ты ведь любишь меня, Берил, а? — промямлил он неразборчиво.

— Ну конечно, — ответила я быстро, хотя это не соответствовало действительности. Как бы я ни старалась отыскать в Джоке достоинства, по сравнению с моим отцом и арапом Майной — моими идеалами — он смотрелся очень вяло. Конечно, он не был виноват, что он таков. Скорее виновата была я. Это я решила, что могу выйти замуж за незнакомца, и он каким-то магическим образом окажется тем, кто мне нужен. Как дом, в котором я жила прежде, мои клятвы Джоку и мои надежды на него исчезли. Я ошиблась в выборе, это стало очевидно.

— Выпей кофе и иди спать, — повторила я.

— Ты даже не пытаешься отрицать, — проговорил он. Песня закончилась, пластинка шипела под иглой. — Ты гораздо больше заботишься о собаке, чем обо мне, — добавил он жалостливо и, приподнявшись, поставил музыку сначала.

— Он умирает, Джок, — сказала я, и голос мой дрогнул. — Ему немного осталось.

Увы, это соответствовало истине. Мой старый друг Буллер совсем одряхлел. Это произошло как-то очень быстро, я даже не заметила. Он не только ничего не слышал, но и почти не видел, по большей части лежал, а если двигался, то так медленно и осторожно, словно стеклянный. Отец бы на моем месте пристрелил его, чтоб не мучился, но я не могла так поступить. Вместе с ним я терпеливо ждала, когда естественный ход событий возьмет свое. Частенько я, как в детстве, укладывалась рядом с ним, прижимая голову к его изуродованной голове, и разговаривала с ним, хотя знала — он меня не слышит. Я вспоминала, как мы гуляли вместе, каким он был смелым, надежным другом. И какой он смелый сейчас. Он понимал меня, я чувствовала это.

— Он умирает, — повторила я и вдруг подумала, что так и есть. Буллер на пороге смерти выказывал куда больше мужества, чем я в ужасной ситуации, в которую попала. Почти год я барахталась в тухлой тине, куда угодила из-за ненужной спешки, и боялась думать о будущем. Да и о прошлом боялась вспоминать. В этот момент, стоя в гостиной нашего дома, я вдруг отчетливо ощутила, что прошлое и будущее — вот они, рядом со мной. И тревожный колокольчик внутри меня прозвонил снова. Я знала точно, он не утихнет, он будет напоминать о себе, пока я не освобожусь от всего этого ужаса, как бы тяжел ни оказался этот путь. Но иного выхода больше не было.

— Я хочу пойти работать на ферму Деламера, — сообщила я быстро, чтобы не дать себе времени струсить и изменить решение. — Я научусь там тренировать лошадей. Отец сказал, это возможно, когда уезжал. Я думаю, это правильное решение.

— Что-что? — Джок сделал вид, что плохо расслышал. — Зачем тебе идти тренером к кому-то на ферму? У нас есть собственные лошади. — Он недоуменно пожал плечами.

— Но это не просто работа, — возразила я. — Это другая жизнь, Джок. У нас ничего не получилось. Ты это знаешь так же хорошо, как и я.

— Но наша жизнь только начинается. Нужно время…

— Время ничего не изменит, — ответила я с горечью. — Тебе нужна другая жена, более подходящая, чем я. Та, которая будет заботиться о тебе, нарожает тебе дюжину детишек. Но это не я, я — другая. Я тебе не подхожу.

Он резко повернулся, держа бокал с виски в руке. Я заметила, он как-то весь напрягся, словно приготовился к броску, точно дикий зверь, у которого хотят отнять добычу. Он же считал меня своей собственностью, словно вещь в углу дома.

— Значит, ты меня не любишь, так? — спросил он холодно, и я поняла, что он вот-вот потеряет контроль над собой.

— Но мы чужие. Мы друг друга совсем не знаем, — ответила я. — Разве не так?

Он крепко сжал губы, так, что они побелели, несколько мгновений стоял молча.

— Я никогда не бросаю то, что начал, — произнес он наконец. — Я так не делаю дела. Как это будет выглядеть со стороны?

— Как это будет выглядеть? — усмехнулась я. — По крайней мере, честно. Разве лучше безропотно все это терпеть и всех обманывать, в том числе и себя.

— Да ты что?! — Он как-то мелко затряс головой. — Да меня засмеют в городе. Быть одураченным девчонкой! Моя семья придет в ужас. Это унижение, позор. Мы добропорядочные люди, наша честь нам не безразлична! И я не позволю растоптать мое имя.

Я поняла — это прозрачный намек на банкротство отца и скандал, связанный с ним. Но я уже не могла остановиться.

— Ты вправе обвинить во всем меня, — решительно заявила я. — Мне совершенно наплевать, что будет. Мне нечего терять.

— Не думаю, что это так, — оборвал он меня и быстро вышел, хлопнув дверью. Я так и не поняла, на чем мы порешили. Я улеглась спать перед камином. Сон не шел — я все время ворочалась, мне было то холодно, то жарко. Я полагала, все закончится на следующее утро. Но не тут-то было. На выяснение отношений и взаимные упреки ушло три дня. Как бы Джок ни убеждал меня, что я много значу в его жизни, я прекрасно понимала, что больше всего его заботит его репутация, как на мой побег посмотрит колония, что будут говорить о нем в обществе. Он женился на мне только потому, что пришло время жениться, — это было ясно. Никаких особых чувств он ко мне не испытывал, как и я к нему. Его семья постоянно подталкивала его к этому, так как преуспевающий добропорядочный джентльмен должен иметь семью, так принято. И он не мог легко отказаться от того, чего достиг. Гордость составляла едва ли не основу его характера, он никому не доверял и привык держать под контролем в жизни все, до малейшего пустяка. Будь то пни на поляне или вросший в землю валун в саду — с любым препятствием он справлялся, используя физическую силу и смекалку. Но применить ко мне силу он не мог. Или мог? Я не знала.

Вечером третьего дня Джок наконец созрел для разговора. Он явился в гостиную и сел напротив меня — подальше, — уставившись холодным, каменным взглядом, точно пригвоздил меня к креслу.

— Имей в виду, я не позволю тебе все похоронить и изгадить, Берил, — произнес он холодно. — Хочешь работать на Деламера, пожалуйста, отправляйся. Но ты поедешь туда как моя жена. Ясно?

— Ты предлагаешь притворяться и дальше? — возмутилась я. — Для чего? Как долго все это будет продолжаться?

— Ну, ты не забывай, пожалуйста, что половина лошадей твоего отца теперь принадлежит мне, — ответил он уклончиво, — так что ты тоже не сможешь без меня обойтись. Вряд ли ты сможешь содержать их на гроши, которые тебе заплатит Деламер.

— Ты требуешь, чтобы я выкупила лошадей? — Его слова привели меня в ужас. — Но ты же понимаешь, как много они для меня значат.

— Тогда не доводи меня, — предупредил он холодно. — Я не намерен выглядеть полным идиотом в глазах общества, и у тебя нет средств, чтобы избавиться от меня.

Он говорил со мной так, словно мы только сегодня встретились и совершенно не знаем друг друга, как будто мы совсем чужие. Да это и соответствовало действительности. Мы были чужими с самого начала. Ни он, ни я не имели в сердцах даже капли теплого чувства друг к другу. Но все же его черствость и практичность изумляли.

— Ты так пеклась о честности, Берил, — заметил он ехидно напоследок. — Разве ты не считаешь мое предложение честным?

Глава 16

Через неделю я покинула ферму Джока. Уехала налегке, взяв с собой только то, что можно было увезти в мешке, привязав к седлу. Ночная пижама, зубная щетка, расческа, пара брюк на смену и мужская рубашка из дешевого хлопка составляли весь мой нехитрый скарб. Для Пегаса я взяла толстую подстилку, расческу, несколько фунтов дробленого овса и маленький, видавший виды нож для ухода за копытами. Едва я оказалась в саванне, настроение мое сразу улучшилось. Это было прекрасно — вот так вот ехать без тяжелой ноши, смотреть только вперед. Однако позади меня остались руины семейной жизни и множество нерешенных проблем, забыть о них было невозможно. Мой договор с Джоком представлял собой настоящую сделку с дьяволом. Он по-прежнему распоряжался моей свободой, милостиво отпустив поводок на время. Чтобы избавиться от этого поводка окончательно, я должна была получить тренерскую лицензию. Это стало моей первейшей задачей. А для этого нужен был успех, успех на скачках — вот что решительно изменило бы ситуацию. Все мои усилия и все мысли сосредоточились на том, как получить независимость. Я надеялась, что я сумею добиться желаемого, и отдам ради этого все силы, все знания, которые у меня есть.

Ранчо Сойсамбу располагалось на краю Великой рифтовой долины, в одной из самых узких расселин между вздымающимися хребтами гор. Оно занимало пространство от озера Накуру до мелководного озера Элментейта, где жили фламинго. Барон Деламер владел десятью акрами земли, это были вполне комфортные и безопасные пастбища. Ди разводил овец, по большей части породы красные масаи, с густой коричневой шерстью. Шерсть сваливалась и превращала такую овцу в шерстяной холм, так что невозможно было понять, где у нее голова, а где хвост. За десять лет, пронесшихся с тех пор, как Ди впервые закупил на ранчо Экватор шестерых ягнят, его стадо разрослось и насчитывало около четырех тысяч особей. Неустрашимый и предприимчивый Ди не только возместил большую часть состояния (почти восемьдесят тысяч фунтов, которые вынужден был заплатить кредиторам), но и преуспел, став одним из самых благополучных и крупных фермеров в Кении.

Однако у него было немало завистников. В городе и на скачках я видела своими глазами, что многие старались отойти от него подальше. Во-первых, чтобы избежать извечных споров о судьбе Индии. Ди был уверен, что давно пора послать эту страну к черту и разорвать с ней все связи. Во-вторых, из-за банальной зависти. Да, он был скуп и вспыльчив, с жадностью приобретал новые земли. Однако леди Ди всегда видела в нем гораздо больше хорошего и научила меня смотреть на ее супруга так же. Он работал на износ, побольше, чем любой, кого я знала, — по двенадцать, шестнадцать часов в день, объезжая стада, вникая в каждую мелочь. Он занимался делом со страстью и с неукротимым упрямством и настырностью шел к успеху. И сколько я его знала, — практически всю свою жизнь, — он был добр ко мне. Когда я явилась к нему, он, казалось, не удивился.

— Берил, дорогая! — рявкнул он, вскинув голову и тряхнув неряшливой шевелюрой. Ди сидел в конторке и, разобрав винтовку, сосредоточенно полировал приклад. — Я правильно понимаю, ты хочешь стать тренером вроде Клатта, верно? Но это большая нагрузка после привольной жизни.

— У меня не было привольной жизни, — призналась я.

— Ну что ж, ладно. — Ди не стал вдаваться в детали. — Но имей в виду, еще никому до тебя не удавалось в столь юном возрасте получить лицензию. И я полагаю, тебе не надо объяснять, что женщин в этом деле и в помине не было.

— Ну, всегда кто-то начинает первым, — ответила я.

— Но ты же не собираешься расстаться с Джоком, а? — Он пристально посмотрел на меня, взгляд его смягчился. — Ты знаешь, мы с Флоренс долго прожили вместе. Я точно знаю, всякое случается…

— Не беспокойся обо мне. — Мне трудно было выдержать его взгляд, и я отвела глаза. — Все, что мне нужно, это работа. Никакого специально размещения, особых условий. Я буду жить в конюшне, как все остальные работники.

— Да, да, конечно. — Он кивнул головой. — Я совсем не собираюсь баловать тебя. Но ты должна знать, если что-то тебе понадобится, любые вопросы — милости прошу. Мои двери открыты.

— Спасибо, — согласилась я.

— Может быть, я излишне сентиментальный старый дурак. — Он немного смутился. — Ну ладно, пошли, я покажу, где ты устроишься.

Ди провел меня в маленький деревянный коттедж рядом с самым дальним загоном. Когда мы вошли, я увидела, что комнатка очень маленькая, не больше, чем стойло для Пегаса, где ему предстояло ночевать. На дощатом, потрескавшемся полу — узкая походная кровать. Небольшой фонарь на стене. Холодно. Пока я осматривалась, Ди рассказал мне о моих обязанностях — что-то вроде устного контракта, а также с кем я буду работать и кому отчитываться.

— Ты говорила, никакого особого отношения, — напомнил он и выжидательно смотрел на меня, словно был уверен, что я испугаюсь и откажусь.

— Хорошо, я согласна, — невозмутимо отреагировала я и попрощалась. — Спокойной ночи.

Когда он ушел, я разожгла небольшой костер, сварила черный кофе и, открыв банку холодной тушенки, поужинала, цепляя мясо кончиком ножа. Нельзя сказать, что я наелась. Но делать нечего — я улеглась на узкую кровать, свернувшись клубком, точно зверь в норе, и чувствуя, как во все щели проникает холодный ночной воздух. Вспомнив детство, я наблюдала, как тени медленно движутся по потолку, и думала об отце. С тех пор как он уехал в Кейптаун, я получила всего несколько скупых писем, которые, конечно, не могли заполнить пустоту, которая образовалась в моей жизни. Я страшно тосковала по нему, как тоскуют о том, кто умер, ушел безвозвратно. Но сейчас, лежа на холодной, жесткой кушетке, я чувствовала, что приблизилась к нему. Это была его жизнь, и, приехав сюда, я стремилась стать такой, как он. Пусть даже отец пока не вернется, пусть он будет далеко, но мы будем заниматься одним делом, я пойду по его стопам. Да, я мало разбиралась в мужчинах, совсем ничего не понимала в семейной жизни — доказательств тому я собрала предостаточно. Но я хорошо разбиралась в лошадях. И, сжавшись от холода на жесткой койке рядом с конюшней, я вдруг почувствовала успокоение и облегчение. Впервые за долгое время я была на своем месте. Здесь все было знакомо, здесь я не была чужая.

Глава 17

Обрезать заусенцы на копытах. Подвязывать языки во время выездки. Правильно седлать лошадь для домашних упражнений и для участия в скачках. Подковывать и бинтовать ноги, обрабатывать волосяной покров специальными кондиционерами, чтобы шкура сверкала на солнце. Все это входило в мои обязанности, всему мне пришлось учиться. Вскоре я уже разбиралась в покрытиях треков и разнообразных препятствиях на скачках, наизусть знала допуски по весу. Я научилась распознавать травмы и даже предугадывать их — растянутые сухожилия, занозы, разбитые копыта, оторвавшиеся подковы, вывих голени, раздробленные пясти, трещины и переломы. Чистокровные скакуны и кобылы имеют славную родословную, но частенько очень склонны к болезням. Их отличительная особенность — небольших размеров сердечная мышца, и при напряжении на скачках существует опасность попадания крови в легкие. Только пропусти начавшиеся колики — и все, лошадь можно потерять. А если такое случится — гибель животного на моей совести.

В обязанности входило также знать назубок каждую особь — размеры головы, ног, грудной клетки, не говоря уже о сильных и слабых сторонах характера. На каждую лошадь заводилась особая карточка с подробным описанием, которую надо было ежедневно заполнять и анализировать. Я должна была знать все подробности, всю истории лошади досконально и никогда не ошибаться.

Масштаб задач, ответственность — все это внесло ясность и четкость в мою жизнь. Утром я шла из коттеджа в конюшню, затем на трек, а потом обратно a коттедж, изучать таблицы и графики, пока глаза не начнут слипаться. В оплату за койку и стойло для Пегаса Ди поручил мне тренировать двух лошадей. Обе они были молодые, туповатые и со вздорным нравом. Но я стремилась самоутвердиться. Для меня было очень важно добиться успеха. Я решила, что буду заботиться о них так, как будто это особи королевских кровей. Я тщательно продумала набор упражнений, разработала график кормления, отмечая в блокноте малейшие изменения. Я старалась общаться с ними на их территории, чтобы они не пугались, и отыскать в них что-то, что никто другой не заметил. Одна из них, шестилетняя кобыла по кличке Династи, прежде явно трудилась в поле — на ее шкуре был заметен нагнет от подпруги — блестящие пузыри и свежие ссадины на животе, которые требовали особого ухода. Грум, ухаживавший за ней, перепробовал все виды амуниции, но ничего не помогало — болячки не проходили. Он выглядел крайне смущенным, когда я обнаружила это.

— Ничего не могу сказать, ты чистишь крылья седла и подпругу неплохо, и они не так уж жмут, это видно, — заметила я. — В общем, ты неплохо о ней заботишься.

— Спасибо, госпожа. — Он вздохнул с явным облегчением.

Я присела на корточки, чтобы получше рассмотреть раны. Старые, уже зажившие, и появившиеся недавно.

— Мне кажется, это получается непроизвольно, — произнесла я подумав. — Вот посмотри, какие у нее широкие плечи, как они плотно стянуты. Она даже не может дышать свободно, упряжь сдавливает слишком сильно. Не надевай на нее никакой амуниции, по крайней мере неделю, и вообще не езди на ней, только небольшая пробежка, чтобы размяться. И вот попробуй это. — Сунув руку в карман, я достала небольшой пузырек с маслом, которое мы с отцом применяли в нашей конюшне. Теперь я делала его сама, используя рецепт, который знала наизусть, и даже добавила в него кое-что свое.

— Мажь, когда чистишь ее. Должно помочь, — посоветовала я и направилась к выходу, оставив грума делать его работу. Еще разглядывая кобылу, я заметила, что за мной внимательно наблюдает управляющий ранчо. Его звали Бой Лонг, выглядел он очень колоритно для наших мест. Курчавые волосы цвета воронова крыла, в ухе — золотая серьга. Вообще он мне напоминал пирата из детских историй.

— Какой-то особенный рецепт? — поинтересовался он.

— Нет, ничего необычного. — Я пожала плечами.

— Я не верю, но ты вправе сохранить секрет, — ответил он, оглядев меня с ног до головы. Через несколько дней, когда я стояла у ограды, наблюдая, как грум выгуливает Династи, Бой подошел ко мне. Кобыла начала выздоравливать, ее шкура приобрела блеск. И хотя Бой всего лишь молча стоял рядом, облокотившись на забор, я ясно чувствовала, что интересую его куда больше лошади.

— Я сначала решил, что Ди сошел с ума, решив нанять девчонку, — сказал он наконец.

Я только пожала плечами в ответ, не отрывая взгляда от кобылы. Она шла ровно, бойко, совсем не осторожничала.

— Я занимаюсь этим делом всю жизнь, мистер Лонг, — сказала я.

— Я это вижу. И я рад, что ошибся.

Бой отлично выполнял свою работу. Он следил за работниками в конюшне и на пастбищах. всегда был в курсе всех дел. Однажды ночью я проснулась, почувствовав запах дыма в коттедже. Снаружи кто-то явно разжег костер. Я быстро оделась и выбежала. Оказывается, в загоне только что видели льва. Ночь была холодная, меня колотил озноб. Я с ужасом представляла себе огромного рыже-коричневого хищника, крадущегося в темноте мимо моего игрушечного коттеджа.

— Кого-то задрал? — спросила я Боя, затаив дыхание. Он стоял в окружении грумов, в руках они держали фонари и факелы. Сзади горел костер.

— Нет, не успел. Я вовремя заметил, — ответил он.

— Слава богу, — вздохнула я. — Ты услышал шум?

— Нет, не совсем. — Он покачал головой. — Я почувствовал, что что-то стряслось. У тебя бывает когда-нибудь такое чувство?

— Да, иногда бывает, — честно призналась я. Но только не в эту ночь. В эту ночь я спала спокойно, как когда-то в детстве.

— Ты стрелял в него? — спросила я.

— Нет, он убежал, — ответил Бой. — Но я оставил одного из грумов следить, не захочет ли он вернуться. Можешь идти спать.

Я вернулась в коттедж. Легла на койку и попыталась заснуть. Но сон не шел. В конце концов я встала и пошла на конюшню, чтобы глотнуть из бутылки, которую мы держали на всякий случай в конторе. Оказалось, я была не первая, кому пришла в голову такая мысль. Бой уже достал бутылку и наслаждался ее содержимым. Увидев меня, он плеснул мне виски в пустой бокал.

— Спасибо. — Я взяла бокал и уже собралась вернуться в коттедж, когда он остановил меня.

— А почему бы нам не выпить вместе? — спросил он. — Мы составим друг другу компанию.

Его предложение прозвучало несколько равнодушно, но взгляд, которым он смотрел на меня, ясно объяснил мне, что он имеет в виду.

— А что подумает об этом мой муж? — ответила я сурово. Мне очень не хотелось, чтобы мужчины на ферме думали, что со мной можно обращаться вот так вот, запросто, что я доступна. Особенно вот этот, с блестящей серьгой в ухе и смелым взглядом.

— Если ты так беспокоишься о муже, почему ты не дома, с ним? — Бой только пожал плечами на мое заявление.

— Я здесь на работе, — ответила я и поняла, что вовсе его не убедила. Его черные глаза неотрывно смотрели на меня, пока я не призналась:

— Ну да, все не так просто.

— Что ж, просто ни у кого не бывает, — откликнулся он. — У меня тоже есть кое-кто. Там, дома, в Доркинге. Она не переносит жары, знаешь ли.

— Разве она не скучает без тебя? — Я удивилась.

— Понятия не имею, — ответил он. Он поставил стакан и плавно, точно кошка, в два прыжка приблизился ко мне. Упершись руками в стену, наклонился — я уже ясно ощущала исходящий от него запах виски, смешанный с запахом дыма от костра. Его глаза ярко блестели, наши взгляды встретились.

— По-моему, это не очень хорошая затея, — произнесла я.

— Ночи здесь длятся долго. — Он наклонился, коснувшись губами моей шеи, но я резко вздрогнула и отстранилась.

— Хорошо, — произнес он наконец. — Картина прояснилась.

Он усмехнулся и опустил руки, давая мне возможность уйти. Я быстро направилась к двери. Когда я вернулась в коттедж и улеглась на койку, закрыв глаза, ни о каком льве я, конечно, больше не думала. Смятение охватило меня. Я никогда не встречала такого прямого, нахального парня, как Бой. С одной стороны, меня злила его настырность, но с другой — я была заинтригована. Меня взволновало, как можно так просто, без всяких уверений о любви и обещаний заботиться всю жизнь, выражать свои желания и не стесняться этого. Мужчины однозначно были для меня большой загадкой даже после того, как я побывала замужем. Я ничего не знала толком о любви, о любовниках, что это значит — быть чьей-то любовницей. Но поцелуй Боя взбудоражил меня, я чувствовала влечение к нему, и меня это пугало.

Кения — бескрайняя страна, но от чужих любопытных глаз не спрячешься и здесь. Общество белых поселенцев представляло собой тесный мирок, в котором все обо всём знали. Особенно то, что касалось личных дел — кто с кем и как живет. Пока я сидела в девицах, я могла позволить себе жить как захочется, не обращая внимания на мнение окружающих, но как только стала женой состоятельного землевладельца… Тут уж извольте соблюдать правила. Так что регулярно, раз в пару-тройку недель по субботам я вынуждена была отправляться домой и изображать из себя жену. Ди научил меня водить машину и предоставил дряхлый фургон, на котором он перевозил инструмент и всякий прочий скарб. Я обожала езду на лошади, меня увлекали пейзажи, открывающиеся взору. Но автомобиль тоже имел свои преимущества. И в первую очередь — скорость. Я сделалась горячей поклонницей быстрой езды. Это было даже увлекательно: пробираться по узкой, размякшей дороге, объезжая выбоины, сжав зубы от ощущения опасности, все лицо и волосы — в красной дорожной пыли. Дороги в Кении полны опасностей — можно угодить в грязевое болото, и тогда все, закрутит — не выберешься. Встречались места и похуже, я точно знала, случись какая поломка в таком месте — это настоящая катастрофа. Но препятствия и опасности только усиливали азарт — особенно на первой дюжине миль. Увы, чем ближе я подъезжала к Нджоро, тем быстрее улетучивалось чувство свободы, опьянявшее меня. Не помогал даже автомобиль. Я не могла не отдавать себе отчета в том, как крепко держит меня Джок на крючке. Моя жизнь мне не принадлежала. Его склизкие назойливые лапки, тянущиеся к горлу, я ощутила сразу, как только дала согласие на его предложение. Просто я старалась до поры до времени не обращать на это внимание. Теперь же, увязая все глубже, я чувствовала, что задыхаюсь, меня точно затягивало в болото, и чем больше я сопротивлялась, тем коварнее и сильнее становились путы. Нджоро всегда был для меня родным домом, местом, которое не сравнится ни с каким другим на земле. Теперь же даже несколько дней, проведенных под одной крышей с Джоком, ради того, чтобы создать благопристойное впечатление у соседских фермеров, сделались для меня пыткой. Каждый раз повторялось одно и то же. Джок поджидал меня и, припарковав фургон, приветствовал меня дежурным поцелуем в щеку. Мы сидели на веранде, потягивая виски, и обсуждали, что произошло на ферме за время моего отсутствия. Слуги суетились вокруг, изображая радость, что видят хозяйку дома. Но как только темнело и мы с Джоком оставались наедине, настроение быстро портилось. Никакого интереса ко мне как к женщине Джок не проявлял — ничего не изменилось со времени нашей несчастной брачной ночи. Но все его вопросы, все его замечания, касающиеся моей работы у Ди, ярко иллюстрировали то обстоятельство, что он считает меня своей собственностью.

— Ди присматривает за тобой? — деловито интересовался он. — Следит, чтобы с тобой ничего не случилось?

— А что ты имеешь в виду? — Я пожимала плечами.

— Ну, ты же дикарка, ты и понятия не имеешь, как надо вести себя, у тебя свой взгляд на все, — распинался он. — Как у того мальчугана из масаи, с которым я тебя впервые увидел.

— Ты имеешь в виду Киби? — холодно поинтересовалась я.

— Да, да, верно.

Он взял стакан с виски и отхлебнул.

— Ты же недалеко от него ушла, верно?

— Я не понимаю, на что ты все время намекаешь? — возмутилась я. — Мне помнится, ты восхищался, как метко мы тогда с Киби стреляли. Теперь тебе все это уже не нравится? Теперь я в твоем представлении дикарка?

— Я только хочу сказать, что все, что ты делаешь, бросает тень на меня. — (Ну да, о ком же еще он заботится, только о себе, конечно.) — Ты выросла здесь, не зная правил приличия. Бог знает с кем общаясь, бог знает чем занимаясь… А теперь ты там вертишься у Ди. Женщина в окружении мужчин. Тут недалеко и до беды.

— Я там работаю, а не развлекаюсь с кучей любовников, — отрезала я.

— Если ты только осмелишься, я немедленно узнаю об этом. — Он хищно прищурил глазки. — Имей в виду. Ты и так поставила меня в щекотливое положение.

— В какое такое положение?! — воскликнула я. — Дай мне развод и сиди со своей репутацией, ни о чем не переживая.

Он вспыхнул и хотел что-то ответить, но в это время в комнате за спиной послышался шорох. Бараса, наш слуга, вышел на веранду.

— Господин желает, чтобы ужин накрыли здесь? — спросил он, наклонив голову и всем видом показывая, что вовсе не желал нас прерывать.

— Нет, распорядись, чтобы накрыли в доме, Бараса, мы сейчас придем, — быстро ответил Джок и многозначительно взглянул на меня, мол, видишь, они обращаются ко мне, а ведь это твои обязанности.

— Ты хочешь сказать, что слугам бессмысленно рассказывать сказки, они все узнают, — поинтересовалась я.

— Я имею в виду, что они безошибочно определяют, в чью пользу счет, — ответил он важно, — кто здесь главный.

— Меня вообще не волнует, кто и что считает, — отмахнулась я.

— Увы, тебе придется принять это во внимание, — ядовито парировал он.

Мы ужинали в угнетающем молчании. Мне казалось, атмосфера давит на меня — громоздкая мебель в комнате, слуги, передвигающиеся почти бесшумно. Мне хотелось закрыть глаза, зажать уши и кричать, кричать от отчаяния, но я должна была терпеливо сносить это семейное действо, так как иного выхода не было. Я понимала, что Джок просто в ужасе от того, что я могу скомпрометировать его. Это все, что его беспокоило в нашей жизни, и точно мерзкий паук, он опутывал меня гадкой металлической паутиной, набрасывая ее, точно мотки проволоки, на забор. Да, строить заборы он умел мастерски. Это мне было известно с самого начала, но я даже не представляла себе, как тошно сидеть за таким забором, как душит мучительное отчаяние. Едва дождавшись окончания трапезы, я встала и, извинившись, направилась в гостевую спальню, где теперь спала. Я чувствовала себя морально раздавленной и почти физически ощущала душевную боль, точно с десяток лошадей пинали меня копытами. Ночью я не сомкнула глаз, а едва рассвело, села за руль фургона и уехала. Обычно я оставалась на ланч в воскресенье, но не в этот раз — все это было слишком.

Вернувшись в Сойсамбу, я погрузилась в работу. Предупреждения и наставления Джока время от времени всплывали в памяти, но только когда я оставалась одна. Я вообще старалась не думать о нем. Мне очень хотелось вымести поскорее весь этот мусор из головы, чтобы сосредоточиться на лошадях. Я старалась тщательнее проработать график кормления и тренировок, сама выезжала по утрам на моих подопечных, чтобы быть в курсе всех изменений, происходивших с ними, и все внимательно проанализировать. Надо отметить, Династи и моя вторая лошадь, Шедоу Кантри, значительно улучшили показатели. Но до отличной формы, о которой я мечтала, было еще далеко. С мыслями о питомцах я каждый день ложилась спать, с ними и просыпалась, так что моим собственным сомнениям места в голове не оставалось. Работа была главным моим лекарем. Только она имела значение, только она помогала выстоять.

Наконец наступил самый важный день — день сдачи экзамена на лицензию. Ди повез меня на машине в Найроби. Под рокот мотора мы обсуждали предстоящие скачки на Кубок Джубаленд, прикидывали ставки и возможности конкурентов. О самом экзамене мы старались даже не упоминать. Нервы у меня и так были на пределе. Мне страшно хотелось, чтобы в этот день рядом со мной оказался отец — мне очень его не хватало. О Джоке тоже речи не шло. Единственное, что я знала точно, — Ди это тоже знал, — только лицензия поможет мне от него избавиться. Приехав в Найроби и оказавшись в тесном, душном офисе уполномоченного экзаменатора, проктора, я старалась вести себя уверенно, не давать волю сомнениям. Взглянув в тусклые глаза чиновника, я ясно прочитала в них насмешливое пренебрежение, но не спасовала. Он был маршалом, главным исполнительным лицом Кенийской Королевской гоночной ассоциации, и мне вполне были понятны его мысли. Глядя на меня с другого края широкого чиновничьего стола, он явно думал, что это просто недоразумение. Женщины еще ни разу не становились скаковыми тренерами, даже в метрополии, а уж тем более здесь, в Кении. К тому же мне всего девятнадцать лет. Но я привыкла к тому, что меня недооценивают. Так от меня когда-то отворачивали носы Киби и его дружки, пока я не поставила их на место, рассказав историю о Пэдди. Что думал про себя этот чиновник? Женщина, к тому же такая молодая, разве она на что-то способна? Но его сомнения, как и всегда, только подхлестнули меня, заставив прыгнуть выше головы. Мне страшно хотелось доказать, что он не прав.

Результаты экзамена прислали в Сойсамбу письмом спустя несколько недель. Простой белый конверт с королевской печатью. Взяв его в руки, я вдруг почувствовала, что сердце забилось так сильно, что вот-вот выпрыгнет из груди. Собравшись с духом, я сломала печать. Я ожидала увидеть внутри отчет о моих ошибках и удручающее извещение о провале. Но там оказалась… гербовая бумага, на которой черным по белому, за подписью высшего уполномоченного лица, сообщалось, что миссис Первс отныне становится владелицей тренерской лицензии сроком до 1925 года, до следующего экзамена. Не веря глазам, я провела дрожащими пальцами по строчкам, на которых красовались мое имя и дата, а также по отметке нотариуса, заверившего лицензию. Я прочувствовала всем своим существом каждый уголок, каждую складку на документе. Это было мое освобождение, мой пропуск в мир, в который я стремилась с детства, желая подражать отцу. О, если бы он оказался сейчас рядом со мной! Я страстно желала этого. Мне очень хотелось, чтоб он взял в руки лицензию, и пусть сдержанно, как всегда, но сказал бы мне, как он мной гордится. И это было бы правдой. Он бы действительно гордился мной. Моя жизнь совершила новый резкий поворот — передо мной открывалась совершенно новая, чистая страница, новый этап жизни, о чем прежде я имела лишь смутные представления. Но всегда мечтала пойти по этому пути. Мне очень хотелось поделиться чувствами с отцом — ведь только он мог меня понять. Увы, в оглушительной радости сейчас я оказалась так же одинока, как и в горе. Отец был далеко, я была одна. Я страшно скучала по нему, и мне оставалось только лелеять призрачную надежду, что до него дойдет весть о моих успехах.

Вечером Ди приказал повару приготовить праздничный ужин. Большие куски мяса газели зажарили на огне в камине, облив их персиковым сиропом. Пышные кругляшки заварного крема, сдобренного миндалем, — на сладкое, они напоминали белоснежные облака в весеннем небе. Ди распевал свою любимую песню «Все на борту в Маргите», ставя ее на граммофоне снова и снова, и подливал мне виски в бокал.

— Ты, пожалуй, лучшая из тренеров, которых я видел, — признался он, поставив песню в сотый раз с начала. — У тебя чистый, природный инстинкт, нюх на лошадь. Это важно.

— Спасибо, Ди, — кивнула я.

— Но что-то ты не очень рада, девочка! — воскликнул он. — Ты только подумай! Ты — единственная женщина-тренер во всем мире, да еще в восемнадцать лет!

— Конечно. — Я пожала плечами. — Но ты знаешь, мне всегда претила излишняя публичность.

— Тогда я сделаю это для тебя, — заверил он. — Газеты раструбят твое имя после соревнований. На каждом углу только о тебе и будут говорить.

— Но это если мы победим, — уточнила я. — А если провалимся, они тут же заявят, что виноват Деламер, мол, этот выживший из ума старик доверил лошадей неопытной девчонке.

— Ну, у нас еще шесть недель на подготовку, — ответил он уверению. — Даже побольше, на самом деле. Ну а сегодня… — он взглянул на часы на каминной полке. — А сегодня пора на боковую. Завтра за работу.

Глава 18

В первый день соревнований на Джубалендский кубок в Найроби я проснулась рано — до рассвета. Выйдя из истлейнской конюшни, прошла на трибуны. На горизонте острые зубцы хребта Донья Сабук, точно вздыбленные пики, пронзали бледное утреннее небо. Огромная вершина Кении переливалась серебристыми и голубыми бликами.

Я посмотрела на ипподром. Часто во время засухи, когда земля покрывается трещинами, под свежим дерном образуются ямки. Лошадь на бегу рискует попасть копытом в такую ямку и потерять равновесие. Однако сегодня ничто не предвещало неприятностей. Покрытие казалось ровным и прочным. Стойка поблескивала на солнце новенькой белой краской с двумя яркими черными полосами, как буй в ярко-изумрудном море. Утро было тихим, безветренным. Но скоро со всем этим будет покончено. На стадионе начнут собираться зрители. Их будет много — яблоку негде упасть. Обычно на скачки собирались не только жители Найроби, приезжали со всех окрестных ферм — других посмотреть, себя показать. Состоятельные джентльмены и те, кто едва сводил концы с концами, соберутся здесь, надеясь заработать на ставках. Разодетые благородные леди и дамы попроще будут прохаживаться в поисках удачной партии. Все будут стремиться, чтобы их заметили, и каждый найдет свой интерес.

Многих здесь интересуют деньги, но меня это не привлекало. Даже девчонкой для меня самое важное было стоять рядом с отцом, приникнув к поручню, и ждать заезда. Я не обращала внимания на шумные трибуны, на важных господ в элитных ложах, на суету вокруг маклеров. Для меня скачки не имели ничего общего с азартной игрой или выходом в свет на коктейльную вечеринку. Для нас с отцом это в первую очередь был экзамен, важная проверка. Результат многомесячной, иногда многолетней подготовки, работы на износ. Огромные усилия, бессонные ночи — все ради нескольких захватывающих мгновений счастья или… увы, горя, — такое тоже случалось, и не раз. Несмотря на подготовку, на скачках многое — в руках судьбы. Можно предугадать, какая из лошадей достигнет пика формы, но дойдет ли она до финиша или споткнется — предвидеть нельзя. Неимоверный труд многих дней и бессонных ночей легко превратится в пыль, если лошадь сойдет с дистанции, а жокей, пристыженный, только смущенно извинится перед публикой. Со скачками всегда связано множество предрассудков, даже магии. Бесчисленное количество разнообразных примет. Всегда найдется сверхъестественное объяснение, если лошадь неожиданно сошла с дистанции или, напротив, взяла главный приз. Именно непредсказуемость исхода всегда изумляла и будоражила меня, очаровывала и завлекала. Никогда не знаешь на старте, что ждать на финише. Но сегодня — особый случай. Сегодня я сама представляю своих лошадей. И на кону стоит слишком много.

Я сунула руку в карман брюк. Там лежала телеграмма от отца. Он прислал ее из Кейптауна в ответ на мое сообщение о получении лицензии. Я перечитывала ее много раз — желтоватая бумага потерлась на сгибах, буквы поблекли. Но текст я выучила наизусть: «Отлично тчк все хорошо тчк выиграй что-нибудь для меня!»

Чего только не случается в день скачек! Мне приходилось слышать самые фантастические истории. Но если бы от меня зависело загадать такое событие, — и чтобы оно обязательно осуществилось, — я бы пожелала, чтобы отец внезапно вышел из толпы и в этот судьбоносный для меня день оказался рядом со мной. Я была бы счастлива, пожалуй, даже больше, чем если бы выиграла кубок. Снова стоять рядом с ним на ипподроме — этого я желала сильнее всего на свете!

Спустя несколько часов моя Династи нетерпеливо перебирала ногами на старте, а мое сердце уже неслось вскачь. Шерсть на Династи блестела, точно отполированная. Она ступала уверенно, пружинисто. Никто бы и не подумал, что ей уже шесть лет и еще недавно ее со спокойной душой списали в запас. Сегодня она выглядела королевой. Ее соперники казались ничтожными по сравнению с ней. Жокеям приходилось их успокаивать, придерживать под уздцы, когда те в панике пятились назад, дико вращая глазами. Я же с гордостью наблюдала за Династи — в бушующем вокруг море хаоса она стояла невозмутимо, словно вообще не имела к происходящему никакого отношения.

И вот… рука стартера поднялась — все стихло. Лошади застыли в напряжении, готовые рвануться вскачь и выполнить свое предназначение. Ударил колокол. Двенадцать лошадей в едином порыве ринулись вперед, слившись в единую, переливающуюся разными цветами массу тугих мышц и воли. Старт был отличный — дерзкий и чистый. Гнедой мерин — фаворит гонки — сразу вырвался вперед. Его преследователи отстали ненамного — я чувствовала каждой клеточкой глухой стук копыт, взбивающих куски дерна. Он отдавался в моем сердце и напоминал мне сухой стук ритуальных барабанов на масайском празднике. Я видела, что Династи собранна, готова к борьбе — она совершенно спокойна, каждый мускул работает правильно, каждое движение выверено. Уолтерс, наш жокей, обращался с ней очень аккуратно, не принуждал ее — просто позволял ей делать то, что необходимо. С каждым шагом она набирала мощь, продвигаясь вперед, точно корабль под парусами, рассекала ряды соперников. Уолтерс буквально парил над зеленым газоном, его фигура в золотисто-голубом костюме покачивалась, точно невесомая бабочка, в седле. Крики на главной трибуне стали громче — я поняла, что лошади вышли на финишную прямую. Это была волна, девятый вал, безудержный, страстный, безоглядный порыв — все предосторожности позади, больше нечего бояться, теперь только вперед. На последних отрезках дистанции уже ничто не имеет значения, кроме воли, скорости и длины ног. И тут мой прекрасный «парусник», Династи, оттеснив всех конкурентов, резко выдвинулась из общей массы и спустя несколько мгновений уже летела к финишу в гордом одиночестве. Это было похоже на сон, на сбывшуюся мечту, мою и ее. Мне казалось, я вижу все точно в замедленной съемке. Вот ее гордая голова пересекает финишную прямую, срывая ленточку, — и… трибуны взрываются. Победа. Мы сделали это. Мы победили! Еще не веря в реальность случившегося, я принимала поздравления, а в глазах стояли слезы. Несколько тренеров подошли пожать мне руку, они говорили мне слова, которые я мечтала бы услышать от отца. Но вместо него неожиданно рядом возник… Джок.

— Мои поздравления, — елейно протянул он, наклонившись к моему уху, и, схватив за руку, потащил за собой. — Я знал, что ты справишься.

— Неужели? — В изумлении я вырвала руку и старалась не обращать на него внимания, но он назойливо вертелся рядом.

— Ну, я никогда не отрицал твой талант, — продолжил он как ни в чем не бывало. — Это хорошо для нашего общего дела.

Вся гордость, все счастье, которое я испытывала от успеха Династи, внезапно умолкло. Стало ясно, он хочет использовать мой успех для себя. Когда Династи вывели для награждения и репортер спросил мое имя, Джок тут же встрял опять, рассказывая по буквам, как правильно записать фамилию Первс. Он то поддерживал меня под локоть, то клал руку на талию, но я отлично понимала, что до меня ему нет никакого дела. В воображении он рисовал радужные перспективы собственного бизнеса: как благодаря моему успеху и популярности он повысит цены на зерно и заключит выгодные контракты и каких лошадей сможет приобрести для конюшни. Глядя на него, я вдруг неожиданно поняла, что мой успех, как ни странно, гораздо больше выгоден ему, чем мне. Как тренер Династи я должна была получить процент от ее денежного приза. Когда-нибудь, думала я, я смогу обрести финансовую независимость и жить самостоятельно. Но в ближайшем будущем рассчитывать на подобное не приходилось. Все время вертясь вокруг, Джок использовал меня для собственного продвижения, для подъема репутации, он получал прямую выгоду как мой супруг. Казалось невероятным, как мы быстро стали противниками.

— Как вы думаете, наступит ли такой день, когда женщина-тренер появится и в Англии? — спросил меня один из репортеров.

— Совершенно не думала об этом, — ответила я искренне. Мы позировали для фотографов. Мне страшно хотелось оттолкнуть Джока подальше, выпроводить его из моей жизни поскорее, но вместо этого я… улыбалась.

Что-что, а устраивать праздники Ди умел отменно. В этот вечер он не поскупился на напитки, сам разгоряченный, без конца произносил тосты и без устали отплясывал с бесчисленным количеством хорошеньких партнерш под небольшой оркестр из пяти музыкантов, которым было обещано шампанское. Загородный Матайга-клуб, очаровательное здание цвета фламинго с облицованными природной галькой стенами, был одним из лучших заведений в Найроби. Он располагался милях в трех от города в оазисе. Внутри все было устроено добротно и со вкусом — члены клуба ощущали, что они заслужили право находиться в его стенах, что им рады вне зависимости от времени и предоставят весь набор услуг. Здесь можно было наслаждаться солнцем, потягивая джин и наблюдая за теннисным поединком на корте, без опасений оставить в конюшне дорогую лошадь, с удовольствием гонять крокетные, мячи по аккуратно подстриженному изумрудному газону, нанять шофера-европейца, который прокатит тебя по округе, или просто расслабиться и вкусно поесть на одной из просторных террас.

Матайгу любили многие — я не была исключением. Отделанная дубовыми панелями гостиная, мягкие диваны, обтянутые шелковой тканью, персидские ковры и охотничьи трофеи на стенах. Однако, как бы ни был хорош клуб, удовольствия от праздника я не получила. Джок не отходил от меня ни на шаг. Он так плотно приклеился ко мне, что я не знала, как от него отвязаться. На некоторое время меня спас от него Ди — он подошел с бутылкой старого виски и предложил Джоку разделить удовольствие. Я наконец-то смогла вздохнуть свободно и постаралась незаметно выскользнуть из комнаты, пробираясь к бару. На танцполе было многолюдно, пары отплясывали с таким упоением, словно очень боялись, что вечер кончится, а они не успеют в полной мере насладиться счастьем. Скачки обычно приводили и зрителей и участников в экзальтированное состояние. И так как празднество длилось долго, как правило целый день, носильщики и официанты к вечеру валились с ног от усталости и не успевали обслуживать клиентов. Так что, когда я вошла в бар, у стойки собралась небольшая очередь.

— Здесь просто можно умереть от жажды, пока дождешься порции джина, — сообщила мне женщина, стоявшая впереди. Она была высокая, стройная, в темно-зеленом платье от Аскот и говорила быстро, сокращая слова. На голове красовалась такая же зеленая шляпка, украшенная страусиным пером.

— Хорошо, что я запаслась заранее. — Она сунула руку в расшитую бисером сумочку и вытащила небольшую серебряную фляжку. Кивнув, протянула мне.

— Благодарю. — Я растерянно вертела серебряную пробку, из которой предполагалось пить.

— Отлично выступили сегодня, — добавила она, улыбаясь. — Меня зовут Коки Бербек. Мы встречались на скачках несколько лет назад. Я ваша очень, дальняя родственница, — сообщила она и уточнила: — Со стороны матери.

Я даже вздрогнула, услышав ее последнюю фразу. Все, что касалось матери, всегда приводило меня в состояние раздражения. Я сделала глоток, почувствовав обжигающий жар в носу и горле.

— Извините, к сожалению, не помню, — призналась я, возвращая хозяйке фляжку.

— Ну, это было очень давно. Вы были ребенком, а я… — Она усмехнулась. — Была помоложе. Как вы терпите эту сухость, ужасный климат. Все трескается, морщится, здесь двухлетний малыш выглядит стариком.

— Вы прекрасно выглядите, — сказала я без задней мысли.

— Ну, вы поистине ангел, раз говорите такое, — воскликнула она. — Готова поручиться, сами вы хотите поскорее стать взрослой, особенно если учесть ваш род занятий — все время вокруг крепкие мужчины. И лошади. — Она рассмеялась и похлопала по плечу джентльмена, стоящего впереди.

— А нельзя ли там ускорить процесс, Бликс? Мы тут просто изнемогаем.

— Не скрою, звучит заманчиво, даже сексуально. — Мужчина повернулся, одарив леди задорной улыбкой с легким налетом вожделения.

— У тебя все с подтекстом. — Коки небрежно отмахнулась.

— Не за это ли ты меня любишь? — повернувшись, он подмигнул ей. Довольно коренастый, с плотной шеей и широкими плечами, он тем не менее имел почти юношеское выражение лица, хотя ему было лет тридцать, может чуть больше.

— Брор Бликсен, — представила Коки. — Берил Клаттербак.

— Сейчас я Первс, — поправила я, испытывая неловкость. — Я вышла замуж.

— О, это действительно звучит серьезно, — кивнула Коки. — Но не беспокойтесь, с нами вы в безопасности. — Она взяла мою руку и заговорщически соединила ее с рукой Бликса.

— Доктор Терви выдал справку, — сообщил Бликс. — И, говоря медицинскими терминами, полная стерильность.

— Доктор Терви? — Я рассмеялась. — Это ваш личный врач?

— Это его воображаемый личный врач, — уточнила Коки, покачав головой. — Но что я скажу наверняка, ему всегда удается выкрутиться.

Мы нашли уголок недалеко от танцпола. Я наблюдала за веселившимися молодыми людьми и очень надеялась, что Ди достаточно увлек Джока дегустацией напитка, чтобы тот на некоторое время забыл обо мне. Бликс подозвал официанта, и через некоторое время тот принес три серебряных ведерка с розовым шампанским во льду.

— Никто, конечно, вкладываться не обязан, — заметил он, — если нет желания.

— Он, как лев, следит за территорией, — объяснила Коки заговорщически. — Наш Бликс — восхитительный охотник. По той причине, что обладает теми же инстинктами.

— Охотиться лучше, чем работать, — согласился тот. — К слову, я только что вернулся из Бельгийского Конго. В провинции Верхнее Уеле я слышал легенду о слонах с четырьмя бивнями. У них есть особое священное название и множество легенд, связанных с огромной мощью этих животных. Один мой богатый клиент прослышал о них и предложил мне — за двойную ставку — попробовать отыскать хоть одного. Мы даже не будем в них стрелять, пообещал он, просто хотелось бы увидеть воочию.

— Ну и что, увидели? — спросила я, и опять попала впросак.

Бликс посмотрел на меня насмешливо, затем поднес бокал с шампанским ко рту и отпил глоток.

— Она понятия не имеет, как надо слушать подобные истории. — Он покачал головой. — Ай-ай.

— Необходимо дать ему возможность самому рассказать историю до конца, не упуская подробностей, — объяснила Коки, — иначе как он донесет до нас главный смысл — представить свою персону этаким бравым молодцом, не боящимся опасностей.

— Так точно. — Бликс подмигнул Коки. — Она права. Мы потратили три недели. Исходили лес Итури, прошли вдоль конголезских топей. В этом нет ничего странного. Можно проходить не один месяц, а слонов так и не увидеть. Но тут другое дело. Слоны нам попадались. Мы встретили даже не одну дюжину, среди них три или четыре могучих самца, у которых бивни аж по земле волочились. Великолепные экземпляры! Но увы… Все с двумя бивнями. Клиент мой, однако, настаивал на своем, но чем дольше мы бродили, не встречая наших красавцев, тем больше он подозревал, что они не существуют. Он просто потерял покой. Упрекал меня, что вся вылазка — это убить время и выбить из него побольше денег.

— Но так вы же и пошли туда, чтобы он отдал тебе деньги, Блики, дорогой, — улыбнулась Коки.

— Да, но за честный труд. По возможности честный, — уточнил тот язвительно. — На самом деле слоны существуют — это не враки… Я видел на фотографиях трупы этих животных. И вот подвернулся клиент. Однако когда так долго находишься вместе, к тому же без явного успеха, происходят забавные вещи. Я все больше и больше терял авторитет в его глазах, дошло даже до того, что ему стало казаться, что я собираюсь его убить во сне. И вот в один не очень прекрасный день он решил, что все — достаточно, и решил разорвать контракт.

— И целый месяц впустую?! — возмутилась Коки. — Но у людей просто нет совести, это абсурд какой-то. С каждым разом клиенты все дурнее.

— Кто дурнее, тот и богаче, дорогая, — поправил ее Бликс. — В том-то все и дело. Большие деньги заставляют человека думать, что можно все купить. Однако мы ходили не налегке. Пятьдесят носильщиков были наняты, чтобы таскать багаж господина. Я очень беспокоился, что он окончательно утратит здравый смысл и откажется расплачиваться с ними. Да, да. — Он покачал головой. — Но как бы там ни было, мы повернули назад, и вдруг увидели престраннейшую вещь: самец-одиночка улегся на берегу озера, положив голову на огромный муравейник, и храпит, как паровоз.

— Это был тот самый легендарный слон с четырьмя бивнями, — догадалась я.

— Нет, кое-что еще чуднее, — ответил Бликс, весело улыбнувшись. — С тремя бивнями. Такого еще никто не встречал, насколько мне известно. Левый бивень у него раздвоился, то есть получилось два бивня из одного гнезда. О, это было невероятное зрелище!

— Ваш господин, наверное, пришел в экстаз, — предположила я.

— Кто? Клиент? — Бликс пожал плечами. — Можно было ожидать. Но… Это деформация, заявил он. Отклонение. Ну конечно, это деформация, плохая наследственность, сбой кода. Я же не спорю. Но все-таки. Однако он испытывал такое отвращение, что даже не хотел фотографировать.

— Нет, ну ты шутишь, — не поверила Коки.

— Нет, чистая правда. — Он поправил очки. — Ты не представляешь. Они только на словах хотят увидеть что-то по-настоящему дикое, естественное. Но реально оно их пугает. Они шарахаются от непредсказуемости.

— Надеюсь, ты получил деньги? — поинтересовалась Коки.

— Да почти ничего, — ответил он. — К тому же мы сбились с дороги и остались без воды.

— Я делаю ставку. — Коки рассмеялась. — Ты мастер рассказывать чудесные истории, дорогой.

— Правда? — Он оживился. — Но если тебе нравится, я обязательно подыщу для тебя что-нибудь интересное.

Он бросил на Коки бесцеремонный взгляд, она не отвела глаз, и несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, что немедленно сказало мне, что если они еще не стали любовниками, то наверняка ими станут.

— Пойду немного пройдусь. — Я поднялась с места.

— Пришлите-ка сюда официанта, — попросил Бликс. — Я не собираюсь здесь высохнуть, как осенний лист.

— А доктор Терви каждый раз присылает вам рецепт или вы пользуетесь старым? — осведомилась я иронично.

— Ха, она мне нравится. — Бликс повернулся к Коки. — У нее отличные способности.

Я вышла из бара, рассчитывая незаметно вернуться в Истлейн, но не сделала и нескольких шагов, как столкнулась с Джоком. Он был изрядно навеселе, глаза блестели.

— Что ты выдумала, Берил? — с ходу накинулся он. — Я ищу тебя повсюду.

— Просто вышла подышать воздухом, а что в этом плохого? — ответила я недовольно. — Разве это преступление?

— Но мы же в городе, — наступал он. — Ты подумай, как все это выглядит. Я тут верчусь, поджидая тебя, а тебя нигде нет. Люди всё видят.

Он схватил меня за руку — нельзя сказать, что очень вежливо.

— Я не совершила ничего предосудительного, — возмутилась я, — в конце концов, сегодня мой день.

Я вырвала руку. Несколько человек вокруг обернулись, глядя на нас с любопытством. Это придало мне смелости. По той же причине он явно сбавил напор.

— Говори потише, — предупредил он. Но я не собиралась выполнять его указания. Он снова схватил меня за руку, я постаралась высвободиться, развернулась и… столкнулась с Боем Лонгом. Это было неожиданно, мы не виделись с ним с утра. Он взглянул на меня, затем перевел взгляд на Джока, пытаясь понять, что происходит.

— Все в порядке? — спросил он строго.

— Все прекрасно, не так ли, Берил? — лицемерно заулыбался Джок.

Я никогда не любила его, что скрывать, но в этот момент он стал мне противен. У меня не осталось ни капли симпатии к нему, я чувствовала опустошенность и огромную усталость.

— Иди спать, — распорядилась я.

Он ошарашено уставился на меня, пораженный тем, что я вдруг отдаю ему приказания.

— Ты слышал, что она сказала, — поддержал меня Бой. — Пора баиньки.

— А тебя вообще не касается, — процедил Джок. Скулы напряглись, челюсть слегка выдвинулась, рот сомкнулся в ниточку.

— Как не касается? Твоя жена у меня работает.

Джок, конечно, был готов врезать Бою хорошенько — я не сомневалась в этом. Он был выше и шире в плечах, и ему ничего не стоило бы одержать над Боем верх. Но вдруг вся волна ярости внутри его иссякла, как будто сработал невидимый переключатель, — он расчетливо решил, что сейчас не время.

— Будь осторожна, Берил, — произнес он холодно, не отводя взгляда от лица Боя. И, резко повернувшись, ушел.

— Потрясающе, — произнес Бой, когда Джок удалился. Я заметила, что голос у него слегка дрогнул.

— Спасибо, что вступился за меня, — произнесла я. — Можно, я угощу тебя? Я бы не прочь выпить.

Мы взяли в баре бутылку виски, два бокала и вышли на веранду. За живописной розовой стеной проступали очертания крокетной лужайки с ярко раскрашенными воротцами, ожидающими, пока кто-нибудь ударит молоточком по мячу. Люди входили и выходили в парадные двери клуба, мелькали носильщики и рассыльные в белых перчатках, но мы были будто отстранены от всей этой суеты.

— Я вовсе не собиралась замуж, — произнесла я, пока Бой разливал виски в бокалы. Напиток переливался и журчал, как горный ручеек среди камней. — Мне не надо было этого делать. Мне надо было остаться одной.

— Ты не должна мне ничего объяснять, — заметил он.

— А я и не могу объяснить. — призналась я. Несколько минут мы сидели молча, глядя друг на друга. Очертания его лица и рук казались в полумраке расплывчатыми. точно подернутыми дымкой. Только серьга в ухе настырно блестела, словно на нее был устремлен невидимый луч света.

— Я давно уже прекратил копаться в чужом белье, — заметил он. — Кто что делает и зачем. Лошади и овцы куда понятнее. С ними проще.

— Это верно. — Я кивнула, потому что думала точно так же. — Ты считаешь, это глупость, стать тренером, стремиться к независимой жизни?

— Я вижу, ты не хочешь быть уязвимой, хочешь быть самостоятельной, — ответил он. — В этом есть смысл. Правда, раз ты женщина, тебе придется потрудиться вдвойне. За все придется бороться, за каждый шаг. Я бы так не смог, тяжело. — Он закурил сигарету, затянулся, мелкие красные искорки на конце сигареты блеснули в полутьме. Выпустив сизоватый дым, он взглянул на меня.

— Вообще, я думаю, ты очень смелая.

Смелая? Что ж, я старалась, во всяком случае, быть смелой. Несколько мгновений я пристально смотрела на него. На толстые браслеты из слоновой кости на запястье, львиный клык на кожаном шнурке вокруг шеи — такой носили масаи. Рубашка темно-синего цвета, когда все предпочитают хаки. Он, безусловно, был необычный, и он был здесь, рядом. И я знала, что он желал меня. Не дав себе и секунды на размышления, я потянулась к нему, взяла сигарету из его руки и затушила ее, прижав к стене. Он наклонился, обхватив меня за талию, его язык, горячий, гладкий, проник в мой рот. Я и не думала сопротивляться. Скользнув по блузке, его пальцы сжали мою грудь. Другая же рука, как уж, настойчиво пробиралась в пах. Он действовал со столь горячим напором, что мне ничего не оставалось, как сдаться. Во мне вдруг пробудилось страстное желание ласки, дремавшее глубоко внутри. Точно пробудился дикий зверь, спавший в норе. Скользнув рукой по бедру, я прикоснулась к его члену и буквально впилась поцелуем в шею.

— Ты опасная штучка, — произнес он шепотом.

— Ты имеешь в виду Джока?

— И ты совсем девчонка.

— Хочешь остановиться?

— Нет.

Больше мы не говорили. Его объятия, его поцелуи — все это было не похоже ни на что. Такого в моей жизни еще не случалось. Это был порыв, и некогда было думать, чем обернется он в дальнейшем. Я бросила все предосторожности, отдавшись страсти, и только тихий звон насекомых за розовой стеной веранды слегка тревожил слух.

Глава 19

Вернувшись в Истлейк под утро, я упала на койку, зацелованная, обласканная чуть ли не до полусмерти, взбудораженная, и, как ни странно, быстро заснула. А едва солнце поднялось над горизонтом — снова была на ногах, готовая к работе, как обычно. Надо было подготовиться к следующей гонке, и некогда было думать о том, что произошло накануне между мной и Джоком, между мной и Боем. Со всем этим можно будет разобраться потом. Тем более я толком и не знала, что теперь делать.

Джок не появлялся, пока не состоялся второй заезд, и моя вторая лошадь Шедоу Кантри не заняла почетное третье место. В отличие от прошлого раза, когда он вертелся рядом со мной перед журналистами и фоторепортерами, теперь он дождался, когда все охотники получить интервью разойдутся, и только затем приблизился. Вид он имел весьма довольный, словно ничего и не случилось. Сопровождали его Коки Бербек и еще какой-то джентльмен, но явно не Брор Бликсен. Оказалось, что это был муж Коки, Бен. К моему удивлению, вела она себя сдержанно, а Джок сообщил мне, что Бен подумывает серьезно заняться разведением лошадей и предлагает нам обсудить это за стаканчиком виски. Весьма неожиданно. Я готовилась к тому, что Джок налетит на меня, как ураган, снова станет угрожать, предупреждать, я даже готова была поверить, что ему каким-то образом стало известно о моем приключении с Боем. Но я недооценила его. Он вел себя очень деловито. Во всяком случае, внешне.

— Когда Бен приобретет подходящую лошадь, ты начнешь ее тренировать, — сообщил Джок, едва мы взяли коктейли.

— Если, конечно, Деламер вас отпустит, — добавил Бен. — Кстати, мне очень нравится ваша провинция, я уже присмотрел участок земли недалеко от вас.

— Что ж, посмотрим. — Я пожала плечами.

И тут Коки изменилась в лице, давая понять, что ей надоели деловые разговоры.

— Девочкам и без того есть, о чем поболтать, — заявила она. — Идем.

Мы уселись за отдельный столик, подальше от посторонних ушей и глаз.

— Мне показалось, что мы с Бликсом вели себя бестактно вчера вечером, и вам пришлось уйти. Простите, — произнесла она мягко, — Увы, не так часто случается, когда мы остаемся наедине. Мы оба в браке, понимаете? — Она сняла элегантную шляпку-клош, пригладив медового цвета волосы. — Мы познакомились, когда он повез нас с Беном на сафари. Бликс никогда не упустит случая соблазнить чью-нибудь жену, если ему представится удобный случай. Он обожает, когда женщины дрожат от страха на краю пропасти. Что касается меня, — она приподняла широкую бровь, — я не думаю, что он рассчитывал на успех, но вот уже два года прошло, как мы встречаемся.

— Это немало. — Я покачала головой. — И что же Бен? Он что-то подозревает?

— Возможно. — Коки пожала плечами. — Но мы не столь дурно воспитаны, чтобы выяснять отношения. У него есть свои грешки. — Она многозначительно улыбнулась. — Как без этого. Вы же слышали шутку? Вы замужем или живете в Кении?

— Да, да, забавно. И одновременно ужасно, — ответила я, чувствуя и свою причастность. Еще вчера мрачные шутки Коки не имели ко мне никакого отношения, но сегодня все изменилось. — В любви всегда такая неразбериха, как вы думаете?

— Ну, возможно, так не везде, но здесь такие правила. Тут ты либо позволяешь себе шалости, либо просто сходишь с ума. Однако важно быть осмотрительным. Ты можешь шалить, пока общество смотрит на это сквозь пальцы. Но шутка в том, что это не всегда относится к твоему супругу.

Я медленно переваривала ее слова. Все, что она говорила, было для меня новостью, своего рода отрезвляющий урок, как надо жить в мире, с которым я до сих пор плохо была знакома, — в мире других людей.

— И вы… Вы все это выносите? — спросила я.

— Выносите?! — Она усмехнулась. — Вы так говорите, словно я какая-то чумная, обреченная. Ничего дурного во всем этом нет. Я не хуже прочих.

Она взяла бутылку и плеснула виски сначала мне, затем себе.

— С Беном еще куда ни шло, можно справиться, — призналась она. — А вот жена Бликса, Карен, слишком высоко ценит свой титул, чтобы с ним расстаться. Он же сделал ее баронессой. Хотя, — она вздохнула, — все, конечно, непросто, в стиле барокко, я бы сказала, вычурно. Мы с Карен дружим, вернее — дружили. Бликс сообщил ей, что влюблен в меня и желает жениться, а значит, требует развода. Он-то надеялся, что смягчит удар, сообщив обо мне. Но, — она покачала головой, — теперь она и знать меня не желает.

— Я не понимаю, почему один из супругов так настаивает на браке, если второй жаждет разорвать отношения? — спросила я, думая о Джоке.

— Хотела бы соврать, что я это понимаю. — Коки скривила губки. — Но на самом деле ни капельки. Карен, как мне кажется, намерена следить за Бликсом, чтобы тот не наделал глупостей, не отпускает его ни на шаг.

Я слушала Коки и удивлялась ее открытости, доверчивости. Самой мне трудно было решиться завести речь о подобном. Однако, воодушевленная ее искренностью, я решилась. Мне очень был нужен совет, взгляд со стороны человека, знающего жизнь лучше, чем я.

— Знаете, я была слишком молодой, когда вышла замуж, — призналась я, оглянувшись на Джока, занятого беседой с Беном. — Сейчас я пытаюсь освободиться, но Джок и слышать об этом не желает.

— О, это трудное дело, — ответила Коки. — Но, сказать честно, если бы меня не угораздило влюбиться, я бы и не думала о разводе.

— Вам не хотелось бы быть свободной, делать, что хочется? — удивилась я.

— А что именно делать? — Она пожала плечами. — Не понимаю.

— Жить, — ответила я. — Просто жить. Самой принимать решения, совершать ошибки, расплачиваться за них. И чтобы не было никого, кто бы указывал тебе, вот так надо делать, а так не надо.

— Ну, я не знаю. — Она покачала головой так, словно я несла какую-то околесицу. — Даже если муж тебя не одернет, всегда есть общество, которое диктует свои правила. Разве вы не поняли еще? Я не думаю, что есть люди, которые получают то, чего хотят. Получают что-то. Но не то, не с теми. Как-то так.

— Но вы же пытаетесь действовать правильно. — Я чувствовала себя немного пристыженной, но не отступала. — Пусть это звучит цинично, но вы же любите Бликса.

— Да, так и есть. — Она очень мило наморщила лоб, задумавшись. — Но разве это не глупейшая из глупостей? А?

На следующий день я вернулась в Сойсамбу. Разговор с Коки запал мне в душу, и еще несколько недель после этого я размышляла над загадкой, которую она мне задала. Я спрашивала себя, могут ли обстоятельства ее жизни подсказать мне выход из ситуации, в которой я оказалась. По ее словам, «приключения на стороне» были чуть ли не обыденным делом среди колонистов — все равно что принять хинин от лихорадки. Своеобразный способ одолеть скуку и неудовлетворенность в браке. Но Бой, разве он был любовным приключением? Небольшим развлечением, рассеять тоску? Нет, ни в коей мере. В нем клокотало что-то природное, естественное, искренняя страсть, которая обжигала меня. Мне казалось, это совершенно не похоже на возню Коки и Бликса. По крайней мере, я убеждала себя в этом. Кроме того, эта связь дарила чудесные ощущения.

Проведя год в постоянных унижениях с Джоком, я наконец-то насладилась сексом, узнала его полностью. Обычно Бой приходил ко мне в коттедж ночью, и я еще не успевала полностью проснуться, а он уже обнимал меня, целовал, прижимая к себе со страстью. Ему было совершенно наплевать на условности, с которыми вечно носился Джок. И я вдруг с радостью поняла, что я совсем не стесняюсь его. Я позволяла себе любые движения, все, что захочется, даже не думая о том, что могу как-то смутить его. Я могла даже прогнать его, и он бы нисколько не обиделся, так как ничего уязвимого, никаких чувств между нами не было. Однажды вечером он застал меня одну на конюшне и, взяв за руку, молча отвел в пустующий денник. Кинув меня, точно тюк, на сено лицом вниз, грубо сорвал юбку. Он буквально вдавил меня в сено, каждый сантиметр моего тела пылал и содрогался от потока страсти, обрушившейся на меня. Закончив, он как ни в чем не бывало вытянулся, совершенно обнаженный, рядом.

— Сейчас ты не похожа на ту высокомерную девчонку, за которой надо было еще побегать месяц-другой, — заметил он.

— Я и сама не знаю толком, на кого я похожа, — ответила я. Положив руку ему на грудь, я перебирала пальцами жесткие темные волосы. — Я выросла в масайской деревне. Для аборигенов секс не связан с какими-то душевными переживаниями, прочими тонкостями, они не мучаются ненужными ожиданиями. Это похоже на охоту. Ты делаешь это со своим телом потому, что тебе так нравится.

— Наверняка найдутся люди, которые возразят тебе, что так ведут себя животные, — усмехнулся Бой. — Та же неутолимая потребность, те же импульсы. Что ж, неплохая идея, наверное. — Он пожал плечами.

— Тебе она не нравится? — спросила я.

— Я не знаю, — честно признался он. — Кто-то всегда страдает в такой ситуации.

— Но не нужно этого допускать. Надо действовать осторожно, с оглядкой. Как говорится, с открытыми глазами. Разве нет?

— Ну конечно. — Он кивнул. — Но как насчет твоего супруга, например? — напомнил Бой. — Он ведь тоже не слепой.

— Ты хочешь поставить меня на место, напомнив о нем? — возмутилась я.

— Я — ни в коем случае, — ответил он запросто и притянул меня к себе. — Как я могу?

В следующую субботу был мой выходной день, и я вернулась в Нджоро. Подъехав, я увидела, что Бен и Коки уже пожаловали в гости. Их машина стояла во дворе, нагруженная багажом. Я припарковалась за ней и направилась к дому. Я сразу увидела их на веранде. Они уютно расположились за нашим ротанговым столом в тени и потягивали коктейли в компании с Джоком.

— Мы оставили тебе немного льда, переходя на «ты», — сообщила Коки, увидев меня. На ней было свободное шелковое платье и шляпка, украшенная по краям кружевной оборкой, спускавшейся почти до самого носа. Выглядела она чудесно, и я была очень рада ее видеть. Во всяком случае, я надеялась, что их приезд в Ньери хоть как-то облегчит мое собственное пребывание там. Джок приготовил для меня напиток — разбавленный «Пиммс» со свежим лимоном и дольками апельсина, засыпанными льдом, очень живописный. Взглянув на супруга, я заметила, что выглядел он как-то странно, даже не удосужился «клюнуть» меня в щеку, как обычно.

— Все в порядке? — осведомилась я, слегка встревоженная.

— Да, да, — ответил он, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— То, что вы сделали с этой фермой, — просто чудо, — восхищался Бен. Как я узнала, прежде чем заняться сельским хозяйством, он служил в полку Африканских стрелков в чине майора. Военная косточка в нем сразу чувствовалась — точность и аккуратность во всем, хладнокровная рассудительность. Правильные черты лица, идеально уложенные темные волосы — внешне он явно выглядел привлекательнее, чем Бликс. Но как я догадывалась, ему явно не хватало юмора и страсти к приключениям, чего у того явно было в избытке.

— Джок просто фантастический трудяга, — как я могла не признать? — Здесь просто не осталось и дюйма земли, который бы он не вспахал, и ни одного гвоздя, который бы он не прибил на место.

— Ну, кроме моей жены, разумеется, — неожиданно заметил Джок, внешне даже шутливо, так, воткнул иголочку, совершенно безвредно. Бен и Коки засмеялись, я тоже постаралась улыбнуться. Я и прежде не очень-то хорошо понимала Джока, а с тех пор, как мы стали жить порознь, он и вовсе стал для меня загадкой.

— Мы тут на днях приобрели соседний участок, — сообщила мне Коки. — Мы сможем играть в бридж на выходных. Я обожаю карты. — Она закатила глаза. — Хотя Бен, — она махнула рукой, — он бы запросто ел с ножа.

Мягко ступая, наш слуга Бараса вышел на веранду и досыпал лед в ведерко. Мы еще выпили, наблюдая, как солнце все выше поднимается над горизонтом. Однако чувство тревоги не покидало меня — я видела, что Джок явно не в своей тарелке, и не понимала, что это значит. Возможно, он хотел наказать меня за сцену, устроенную в Мутаиге, когда ему пришлось с позором уйти. А может быть, в самом деле весь благополучный фасад нашей жизни наконец-то дал трещину? Что бы ни случилось, неладное почувствовала не только я — Коки тоже явно ощутила напряжение. Когда перед обедом мы направились взглянуть на их участок, она придержала меня за локоть.

— Ты ничего не хочешь рассказать мне? — спросила она, дождавшись, чтобы мужчины ушли подальше.

— Не знаю, — честно призналась я. Но к вечеру, когда мы все вместе уселись у камина, кое-что стало вырисовываться. Джок слишком много выпил за обедом, в глазах появился блеск, как правило, не предвещавший ничего хорошего. Я уже научилась узнавать его — первый предвестник грядущего скандала, но очень надеялась, что он хорошенько подумает, прежде чем решится на это в присутствии посторонних. Огонь весело потрескивал в камине.

Усевшись на диван поудобнее, Бен спросил у меня:

— Как вы собираетесь развить успех на следующих скачках? Может быть, поделитесь секретом?

— Когда я буду работать на вас, то, безусловно, поделюсь, — ответила я.

Бен рассмеялся, но не громко. Похоже, он тоже чувствовал напряженную атмосферу, царившую в комнате, и пытался как-то разрядить обстановку.

— Послушай, Джок, это же красота! — поднявшись, он подошел к арабской двери, которую Джок приобрел для гостиной вскоре после нашей свадьбы. Так же как и фонограф, она олицетворяла наше благополучие, и Джок очень ей гордился. Дверь была сделана из дорогого дерева и украшена витиеватой резьбой.

— Да-да, действительно прелестная вещь, — поддержала его Коки. — Где вы только отыскали ее?

— Купил в Ламу, — ответил Джок. — Я все думаю, как бы ее еще украсить.

— Зачем? — Коки рассмеялась. — Это же настоящая реликвия, ее не нужно трогать.

— Я так не думаю…

Джок как-то странно процедил последнюю фразу, язык у него явно заплетался. Оказалось, он пьян даже больше, чем я предполагала.

— Давайте сыграем. — Я протянула руку, чтобы взять колоду карт. Но Джок как будто не слышал. Он вдруг резко встал, вышел из комнаты. Коки вопросительно взглянула на меня, я пожала плечами. На кухне послышался какой-то шум, через мгновение Джок вернулся с деревянной колотушкой в руке. Обычно ее использовали, чтобы отбивать мясо. Но он принес ее в гостиную явно с другими целями. Пока мы молча смотрели на него, он схватил стул и подтащил его к двери. Забравшись на него, начал остервенело прибивать медный крючок в верхнем правом углу двери.

— Всякий раз, когда моя жена будет вести себя непозволительно, я буду добавлять сюда гвоздь, — сказал он, не поворачиваясь. Я не видела его лица, но не могла решиться взглянуть на Коки и Бена.

— Пожалуй, это единственный способ как-то уследить за этим, — добавил он. — Во всяком случае, не сбиться со счета.

— Ради бога, Джок! — вскричала я в ужасе. Я поняла, что ему каким-то образом стало известно о моих отношениях с Боем, и теперь он мстил, разыгрывая сцену перед новыми друзьями. Когда он обернулся, глаза его зло блестели, а колотушку он держал в руке так, словно это была бита, а сам он приготовился к удару.

— Спускайся, — попросила я.

— Пока только один гвоздик, верно? — спросил он меня и повернулся к Бену. — Если она, конечно, не успела закрутить с тобой?

— Прекрати! — закричала я.

Коки смертельно побледнела. Джок закачался на стуле, коленки его подогнулись. Он рухнул на пол, выронив колотушку, — она врезалась в створку окна, пролетев над моим левым плечом. Слава богу, инстинктивно я успела вовремя пригнуться. Еще бы несколько дюймов, и она точно раздробила бы мне голову.

Пока Джок пытался встать на ноги, Бен подошел к Коки и вывел ее в соседнюю комнату. В гостиной появился Бараса.

— Проводи господина в спальню, — приказала я.

— Да, мэм.

Слуга подхватил Джока под руки. Вскоре я услышала, как он разбирает постель, снимает с Джока обувь, укладывает его на кровать. Я сразу поспешила к Бербекам. Когда я вошла, они сообщили мне, что собираются вернуться в город. Я была просто убита происшествием.

— Но подождите хотя бы до утра, — уговаривала я гостей. — Все опасности позади. Сейчас он будет спать.

— Нет, нам ничего не остается, как ретироваться, — произнесла Коки вежливо. Она сделала знак Бену, чтобы он шел собирать вещи.

— Я не знаю, что ты натворила, дорогая, — продолжала она, едва за Беном закрылась дверь, — но могу сказать, что есть такие вещи, которые мужчины знать не желают. И то, что это произошло в нашем присутствии, весьма прискорбно. Я думаю, он хотел показать тебе, что его не стоит сбрасывать со счетов.

— Не хочешь же ты сказать, что его поведение справедливо?

— Нет, конечно. — Она вздохнула. Но было похоже, что она именно так и думает.

— Этот брак для меня катастрофа! — воскликнула я. — И что, я даже не могу позволить себе небольшую слабость?

— Все не так просто. — Она усмехнулась. — Ты еще очень молода. Все совершают досадные ошибки, случается. Ты сама поймешь это когда-нибудь. Но сейчас, похоже, ты была не права.

Я проводила их до машины и долго смотрела вслед, пока их «форд» не исчез из вида. Когда огоньки зажженных фар погасли вдалеке, я осталась одна под высокими южными звездами. Как все это произошло, как я оказалась в такой ситуации? Я смотрела на окутанные туманом Абердарские горы — они были те же, что и прежде. И ночные звуки в лесу были те же, что и раньше. Но вот я сама… Я не была той, что прежде. Я забыла, я почти предала саму себя, сама себе изменила. Я совершала один неправильный поступок за другим, полагая, что на этом скользком пути обрету свободу. Арап Майна прищелкнул бы языком и осуждающе покачал головой, увидев меня сейчас. Леди Ди взглянула бы на меня мудрыми серыми глазами и сказала… А что бы она мне сказала? Что я попала впросак? Вряд ли. Мне не хотелось так думать. А отец? Он растил меня, чтобы я стала сильной и уверенной в себе, самостоятельной. Стала ли я такой? Ни в коей мере. И еще не скоро стану.

Где-то далеко в ночи пронзительно заскулила гиена, ей откликнулась другая. Ночь окутывала меня покрывалом беспросветной тьмы. Она как будто подталкивала меня сделать выбор. Вернуться домой и продолжать жить в этом ужасе дальше или закрыть дверь с другой стороны и смело идти, куда глаза глядят, не ведая, что ждет впереди. Пожалуй, я выберу второе. И пусть Джок будет проклинать меня за то, что я опозорила его имя, пусть друзья и соседи отвернутся и перестанут знаться со мной, как когда-то это случилось с миссис О. Пусть я никогда не увижу моих лошадей и не получу от Джока ни цента, но я должна найти свой собственный путь. Я многое теряю, но на самом деле у меня теперь нет выбора, это мой путь. Так и есть. Приняв решение, я вернулась в свою комнату, потушила все лампы. Стараясь не шуметь, упаковала самое необходимое и в полночь ушла из дома Джока — в никуда, в темноту.

Глава 20

— Ты думаешь, Джок будет преследовать меня? — спросил Бой, когда я вернулась в Сойсамбу и рассказала о происшествии дома. — Раз уж он теперь узнал про нас.

— Зачем ему это? — Я пожала плечами. — Его волнует только, чтобы соблюдались приличия и не распространялись сплетни. Такая ситуация ему даже удобна: теперь у него есть повод сделать мою жизнь еще более невыносимой и похоронить надежду на развод.

Уже стемнело. Мы сидели у меня в коттедже. Я грела руки у блеклого огонька лампы. Бой размышлял, откинувшись к стене, лицо его было мрачным. Он явно чувствовал себя неуютно, хотя бывал в моем коттедже сотню раз.

— Ну а что насчет нас? — спросил он в конце концов.

— А что тебя интересует? — удивилась я. — Мы ведь хорошо провели время, правда? Зачем что-то менять?

— Я только спросил. — Он пожал плечами. Затем прокашлялся и поплотнее закутался в накинутое на плечи одеяло.

— Женщины, они обычно, — он произнес немного неуверенно, — ждут от мужчины каких-то серьезных шагов…

— Так вот что тебя волнует? — усмехнулась я. — Я не для того хочу избавиться от своего мужа, чтобы немедленно получить нового. Я стремлюсь лишь к тому, чтобы жить самостоятельно. Не желаю быть чьей-то женой или дочкой. Хочу жить сама по себе, самостоятельно, — повторила я.

— А… — Казалось, он очень удивился, услышав мои признания. — Пожалуй, мало кто из женщин мыслит подобным образом, — заметил он.

— Это точно, — согласилась я, стараясь сдержать улыбку. — Обычно так мыслят мужчины.

Освободившись от необходимости выполнять обязанности воскресной жены, я целиком отдалась работе. У меня теперь появилось больше времени и энергии, чтобы заниматься своими подопечными. Приближались соревнования в Сент-Леджер, одно из самых известных соревнований в Кении, куда приглашались трехлетки. У нас имелось несколько подходящих претендентов, но лучше всех был, несомненно, Ринглидер, мерин с атласно-черной шкурой и высоким ходом — настоящий породистый экземпляр. Ди разрешил мне попробовать поработать с ним. Однако у него были очень чувствительные сухожилия, они часто воспалялись. До того как он попал к нам, его явно перетренировали. Чтобы восстановить форму, надо было приложить немало усилий и терпения.

Я поняла, что для прогулок ему требуется мягкая, щадящая почва, так что мы отправлялись на берег озера Элментейта, и я пускала его галопом вдоль берега по влажной рыхлой земле. Стада антилоп, пасущиеся неподалеку, взирали на нас с изумлением, а розовые эскадрильи фламинго взмывали ввысь над голубоватой поверхностью озера и снова садились, пронзительно крича и хлопая крыльями. Как-то, вернувшись с очередной тренировки, я неожиданно увидела Беркли Коула. Мы отлично прокатились с Ринглидером, я была взбудоражена скачкой, волосы и одежда — в комьях засохшей грязи. С Коулом мы не встречались года два, с той памятной вечеринки по поводу моего выхода в свет, когда они с Денисом Финч-Хаттоном в ослепительно-белых костюмах на фоне черной кенийской ночи читали мне стихи. Тогда их манера держаться, их речь — все напоминало благородных рыцарей давно ушедшей эпохи.

В этот день Коул пожаловал в компании других поселенцев навестить Ди, чтобы обсудить с ним какую-то политическую ерунду. Он курил на террасе, облокотившись на поручень, а за его спиной красный шар солнца медленно опускался за горизонт. Увидев меня, он обернулся. Воротник рубашки расстегнут, каштановые волосы взъерошены ветром. Весь его облик показался мне нереальным — словно кто-то нарисовал его на фоне кенийского заката.

— Когда мы виделись в прошлый раз, вы, можно сказать, еще бегали с косичками, — заметил он, узнав меня, когда мы кивнули друг другу. — Теперь же о вас вовсю трубят газеты. Ваше выступление на Юбаленде было впечатляющим.

Признаться, я смутилась, услышав его похвалу.

— Я никогда не носила косички, — заметила я сконфуженно. — У меня не хватало терпения дождаться, пока их заплетут. Не могла усидеть на месте.

— Нельзя сказать, что вы что-то потеряли от этого, — ответил он с улыбкой. — Я слышал, вы вышли замуж!

Я растерялась, не зная толком, как ответить.

— Ну да, можно так сказать, — произнесла я неуверенно. В самом деле, как я могла описать свое состояние? Официально я все еще состояла в браке. Но после ужасной сцены с арабской дверью, которая произошла в присутствии Бербеков, от Джока не было ни слуху ни духу. Чтобы расставить все точки над «i», я написала ему, что желала бы развестись, но он мне не ответил. Но я полагала, что это, возможно, к лучшему. Как-то спокойнее, когда каждый сидит в своем углу и не мешает другому жить.

— Можно сказать, что замужем? — повторил Беркли, его губы скривились в усмешке. Однако он предпочел дальше меня не расспрашивать.

— Ди втянул вас в какую-то свою затею? — спросила я, указывая на дом. Оттуда доносился раскатистый, оживленный голос Ди.

— Боюсь, все это мне известно наперед, — ответил он. — Пустая болтовня по поводу Комитета бдительности.

— А, понимаю. Может быть, вам лучше улизнуть? — предложила я.

Я знала, что несколько месяцев назад Ди создал специальный комитет, который должен был регулировать права поселенцев в Кении. Ди все носился со старой проблемой: кто в Кении главнее и почему. Белые поселенцы всегда стремились к самоуправлению, что, по сути, обозначало полный контроль над территорией. Они считали, что индийцев и азиатов надо гнать отсюда палкой. К африканцам они относились терпимее, так как те не противились оставаться на вторых ролях и не претендовали на земли. Однако накануне Британский парламент принял Белую книгу Девоншира, регулирующую отношения между поселенцами и аборигенами в Кении. Этот свод законов был призван остановить безудержную жадность поселенцев к захвату земли и восстановить в колонии порядок. Новый губернатор, сэр Роберт Кориндон, прибыл с намерением исполнять принятый закон со всей строгостью. Несмотря на то что он был британцем до мозга костей, он благосклонно смотрел на права азиатов и африканцев. Сэр Кориндон высказывался резко и безапелляционно, тогда как предыдущий губернатор был приветливым, мягким, и с ним легко можно было договориться. Поскольку белые поселенцы привыкли, что все всегда решается в их пользу, позиция нового губернатора привела их в ярость. Они были полны решимости восстановить статус-кво даже силой, если потребуется. И ничего удивительного в том, что самым ярым заводилой стал Ди.

— Мне еще повезло, что я почти весь этот год находился в отъезде, — пояснил Беркли. Как оказалось, он ездил в Лондон консультироваться с врачами по поводу болезни сердца.

— О нет! — ужаснулась я. — И что же они сказали?

— Боюсь, им нечем было меня утешить. Это чертово сердце беспокоит меня уже не первый год.

— И что же теперь делать?

— Ничего особенного. — Он пожал плечами. — Жить, пока живется. И пить только самое лучшее шампанское. Просто жаль тратить время на плохое.

Его лицо, выразительное и подвижное, напоминало мордочку породистого кота. Яркие темно-карие глаза взирали на меня с легкой снисходительностью, в них читалась насмешка над собственным недомоганием, ироничное отношение к мысли о том, что иногда стоит грустить и жалеть себя.

— Кстати, на следующей неделе я устраиваю вечеринку по поводу дня рождения, — сообщил он, затушив сигарету. — Это лучший способ не попасть пока на тот свет, верно? Соберется немало шалопаев и бездельников. Готов поспорить, вы тоже из их числа. Разве нет? Тогда приходите.

Беркли обосновался в Наро-Мору, на самом покатом склоне горы Кения. Он выстроил большой одноэтажный дом, бунгало, органично вписав его в ландшафт, так что издалека он казался неотъемлемой частью пейзажа. Загоны были полны хорошо откормленных овец. Извилистая река с поросшими колючей акацией и желтым гамамелисом берегами протекала неподалеку, поблескивая темной водой. Горные хребты вздымались позади, угрожающе чернея на фоне неба. Они создавали подавляющий, но в то же время великолепный фон, чего Беркли и добивался, как мне кажется.

Ди также был приглашен на вечеринку. Подъехав к дому, мы увидели множество автомобилей, маневрирующих на лужайке, — просто целое стадо! Беркли стоял на веранде в ослепительно-белом сюртуке и насвистывал незнакомую мне мелодию. Выглядел он отлично, можно сказать, цветуще, хотя, как можно было догадаться, это была всего лишь маска. Еще один костюм, такой же ослепительный, надетый на лицо. Возможно, для него было особенно важно показать себя сейчас гостеприимным хозяином, преуспевающим и благополучным, невзирая на то, как на самом деле обстояли его дела.

— Река просто великолепна.

Я наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, — тоник для волос с тонким кедровым ароматом пахнул мне в лицо.

— В ней много рыбы, я заметила, она сверкает под водой чешуей.

— Рад, что вы любите форель, — ответил он непринужденно. — Дело в том, что мне не удалось разыскать подходящего гуся на ужин. — Он лукаво подмигнул. — Что ж, попробуйте быстрее шампанское, пока Денис окончательно не расправился с ним, — предложил Беркли.

Денис… я вздрогнула, сама не зная почему. Я видела его всего один раз, мельком, на улице в Найроби. Мы пересекли веранду и вошли в большую комнату. Здесь было полным-полно народу. Со всех сторон слышался смех. Денис, все такой же привлекательный, каким мне и запомнился раньше, стоял у стены, расслабленный, руки в карманах белых брюк.

— Берил Первс, — представил меня Беркли, когда мы подошли. — Вы встречались с уважаемым мистером Денисом Финч-Хаттоном, я полагаю, — добавил он иронично.

— Это было давно, — сказала я и протянула руку. Мне вдруг стало жарко.

— Да, конечно. — Он улыбнулся. Морщинки вокруг глаз стали глубже. Тон же был настолько отстраненно-непринужденный, что я поняла, он меня если и помнит, то очень смутно.

— Рад встрече. — Он кивнул.

— Денис тоже долгое время жил в Лондоне, — сообщил Беркли.

— Что же привело вас обратно в Кению? — поинтересовалась я. — Чем займетесь здесь?

— Прекрасный вопрос. — Он усмехнулся. — Возможно, приобрету участок земли. — Он пожал плечами. — Тик Майлс полагает, мы можем организовать какую-нибудь легальную компанию. — Он улыбнулся, произнеся слово «легальная» так, как будто это было что-то забавное. — Или погибну на охоте. Что-нибудь да подвернется.

— А кстати, почему бы вам действительно не заняться охотой? — бесцеремонно вмешался Ди — В последнее время великих охотников, белых, я имею в виду, днем с огнем не сыщешь.

— О, поздравляю, ты придумал новое понятие! — рассмеялся Денис. — «Великий белый охотник».

— Признаюсь, я никогда не понимал тех, кто приезжает в Кению охотиться за трофеями, — сказал Ди. — Но их тут пруд пруди. Два-три раза в месяц какой-нибудь богатый банкир обязательно прострелит себе ногу или попадется в зубы льву. Это абсурд.

— А может быть, такие герои на самом деле получают то, что заслуживают? — предположила я. — Раз они не имеют представления, во что лезут. И как вообще убивают животных.

— Возможно, вы и правы, — согласился Денис. — До сих пор я предпочитал охотиться для собственного удовольствия. Не уверен, что у меня хватит терпения иметь дело с клиентами.

— А почему бы не заняться земледелием? — поинтересовался Беркли. — Это куда спокойнее. Никаких назойливых гиен, пытающихся отгрызть тебе голову, пока ты спишь.

— Говоришь, спокойнее? — повторил Денис. Он выглядел провинившимся школьником, которого застукали за баловством. — Но какое от этого удовольствие? В чем драйв?

По виду Денис был на несколько лет моложе Беркли — лет тридцати пяти, не больше. И судя по всему, он происходил из хорошей семьи. По моему опыту такие джентльмены отправлялись в Африку за приключениями — их влекли нескончаемые девственные просторы, возможность рискованной охоты, крупная добыча. Как правило, это были выходцы из аристократических семей, получившие прекрасное образование и пользовавшиеся полной свободой. Они приезжали в Кению и вкладывали состояния, полученные по наследству, скупая землю тысячами акров. Некоторые всерьез пускали здесь корни, устраиваясь надолго, тогда как иные плейбои, заскучавшие где-нибудь в Сассексе или Шропшире, просто искали случай пощекотать нервы. Я не могла знать точно, к которой из этих категорий относился Денис, но он очень привлекал меня. Я любовалась его точеным лицом, слегка порозовевшим от кенийского солнца. Мне нравились его прямой нос, строго очерченные губы, слегка прищуренные светло-карие глаза. В нем было что-то располагающее, легкое. Он притягивал к себе людей, они слетались к нему, как мотыльки на огонь. Едва я отошла, потягивая коктейль и прислушиваясь к сплетням, доносившимся со всех сторон, как Дениса тут же атаковала стайка «отполированных» до блеска миловидных леди. Они были одеты в элегантные платья, на ногах — тонкие изысканные чулки, на запястьях и шейках — драгоценности, прически — волосок к волоску. Меня совсем не удивило, что они просто прилипли к Денису. Меня тоже к нему тянуло.

— Мне кажется, вам стоит взглянуть на мою новую лошадь. — Беркли подошел со свежей порцией коктейля. — Я думаю, с ней можно выйти на дерби.

— Отлично. — Я согласилась автоматически. Но не успела я кивнуть, как Беркли тут же оторвал Дениса от дам, и мы все трое направились в конюшню. Здесь в просторных стойлах находилось с полторы дюжины лошадей. Беркли подвел меня к жеребцу по кличке Солджер. Крупный, мускулистый, ровной темной масти с белой проточиной на груди. На вид он не выглядел столь горделивым, чувствительным и вспыльчивым, как чистокровные особи, которых всегда предпочитал отец, но мне он показался красивым, пусть даже и слегка грубоватым.

— Он полукровка, верно? — спросила я заинтересованно.

— Частично от сомалийского пони, — ответил Беркли. — Не принц, но в нем есть характер. А?

Открыв ворота, я подошла к жеребцу — так, как научилась еще ребенком, осторожно, но в то же время уверенно. Отец передал мне науку обращения с животными, хотя, может статься, я родилась с этими знаниями, они достались мне по наследству. Солджер сразу признал мое превосходство и встретил меня спокойно. Я провела рукой по его спине, осмотрела крестец и суставы — жеребец не смутился, не брыкался. Я пришла к выводу, что он совершенно здоров и полон сил. Все время, пока я осматривала Солджера, я чувствовала спиной, что Денис смотрит на меня. От этого у меня даже мурашки бежали по спине, но я старалась не показывать волнения.

— Ну, что вы думаете? — поинтересовался Беркли. — Как он вам?

— Что-то в нем есть, несомненно, — я не стала отрицать.

— Как вы полагаете, сколько он стоит?

Я понимала, что при моем плачевном финансовом положении глупо даже начинать торговаться, но инстинкт взял верх.

— Пятьдесят фунтов? — предложила я.

— Я больше потратил на шампанское, которое вы пьете. — Беркли рассмеялся, и Денис вслед за ним.

Однако мне стало ясно, что Беркли не прочь поторговаться.

— Вам стоит попробовать его на ходу, — предложил Беркли через мгновение. — Я позову грума, он вам его покажет.

— Не беспокойтесь, — остановила его я. — Я попробую его сама.

У меня не заняло и пяти минут, чтобы переодеться в брюки и рубашку Беркли. Когда я вышла из дома, на лужайке уже стояла группа любопытных зрителей. Беркли расхохотался, увидев меня в мужской одежде, но я нисколько не смутилась. Я знала, что она на мне сидит прекрасно и мне не стоит стесняться, — я смогу лихо прокатиться на глазах этих разодетых господ и барышень. Ездить верхом для меня было так же естественно, как для них — прогуливаться пешком. Я отвела Солджера подальше от любопытных глаз и вскоре вообще о них забыла.

Позади конюшни я увидела тропинку — она вела вниз по холму на поляну. Я направила Солджера туда, пустив его рысью. Жеребец обладал широкой спиной и крутыми боками, так что сидеть на нем было удобно, как на стуле. Интересно, какой у него шаг? Я пустила жеребца быстрее — он сразу оживился. В легком галопе шаг у него был легкий и пружинистый, шея расслаблена. Я уже забыла, как это здорово — объезжать новую лошадь. Ощущать, как мощь, напор животного передаются тебе, и ты наполняешься бесстрашием. Солджер бежал все быстрее, мускулы его напрягались, он почти летел. А потом вдруг… остановился. Словно внезапно лопнула пружина. Передние ноги жеребца впились в землю, меня сильно качнуло вперед, и не успела я сообразить, что делать, как он попятился и шарахнулся в сторону с диким ржанием. Я вылетела из седла и грохнулась на землю, ударившись боком. Зубами я прикусила язык, почувствовав привкус крови, бедро буквально разрывалось от боли. Прямо передо мной Солджер снова пронзительно заржал и попятился прямо на меня. Я пригнулась, так как знала, что он может лягнуть. Но спустя мгновение Солджер умчался прочь. И только тогда я увидела причину его поведения — рядом со мной, всего в пятнадцати футах, свернулась змея. Она лежала, как толстая черная лента, и явно нацелилась на меня. Едва я пошевелилась, как верхняя часть ее длинного тела вскинулась с невероятной быстротой. Вокруг горла раздулся полосатый капюшон — это была… кобра. У нас в Нджоро они не водились, и я никогда раньше не видела такой особи — с полосатым окрасом, как у зебры, и заостренной, точно наконечник стрелы, головой. Когда-то отец рассказывал мне, что большинство разновидностей этой породы змей способны распрямиться полностью за мгновение. Некоторые брызжут ядом и нападают, но большинство стараются избежать конфронтации.

Я лихорадочно соображала, что делать. Около моей руки лежал крючковатый сук махагона. Я могла бы дотянуться до него и постараться защититься, если змея бросится на меня. Я напряглась, сосредоточенно наблюдая за ее движениями. Две черные бусины — холодные, блестящие глаза. Раскачиваясь, змея явно испытывала меня, ее длинный раздвоенный язык то и дело показывался из пасти и вибрировал в воздухе. Боясь дышать, я очень медленно шевельнула рукой, пытаясь дотянуться до палки.

— Не двигайтесь, — вдруг неожиданно раздался сзади голос. Я не слышала шагов, но кобра поднялась еще выше, завидев другую цель. Чуть не половина ее тела взметнулась с земли, желтое брюхо в разводах мерно качалось перед моими глазами. Змея раздула капюшон — явное предупреждение, что она вот-вот бросится. Закрыв глаза и обхватив руками голову, я откинулась назад. В это мгновение прозвучал выстрел — так близко, что у меня зазвенело в ушах. Не успел звук первого выстрела рассеяться, как Денис бросился вперед и выстрелил еще раз. Оба выстрела достигли цели. Вторая пуля попала в капюшон змеи — темные куски тела полетели в пыль, мешаясь с яркими брызгами крови. Змея рухнула на землю и затихла. Денис повернулся ко мне.

— С вами все в порядке? — спросил он, точно ничего особенного не случилось.

— Похоже, да, — сказала я уверенно. Когда я попыталась подняться, резкая боль пронизала ногу. В бедре точно полыхал огонь, жгло нестерпимо, нога подгибалась.

— Этот тип змей обычно не съеживается, завидев опасность, и не избегает столкновений, — продолжил Денис. — Хорошо, что вы не наделали глупостей.

— Но как вы нашли меня? — удивленно спросила я.

— Лошадь вернулась одна. Я сразу понял, что вы не могли просто свалиться с седла, без веской причины. И пошел по следу.

Он объяснял деловито, невозмутимо.

— Вы так говорите, словно вам каждый день приходится совершать такого рода поступки, — заметила я смущенно.

— Нет, не каждый день. — Он усмехнулся и тут же осведомился: — Ну что, возвращаемся?

Хотя я могла бы идти сама, Денис настоял, чтобы я опиралась на него. Взяв его под руку, я вдыхала сладковатый запах хлопка, исходящий от воротника рубашки, запах его кожи. Меня поразили его твердость, надежность, здравомыслие. Он вел себя невероятно хладнокровно, а когда видел цель и сосредотачивался на ней — больше ничего не существовало. Он обладал поразительным самообладанием, пожалуй, я не встречала иного человека, владеющего подобным качеством.

До дома мы добрались довольно быстро. Беркли выбежал нам навстречу. Он был крайне встревожен. Ди тоже был здесь.

— Какого черта ты затеял эти дурацкие испытания, рискуя жизнью моего лучшего тренера? — опросил он Беркли, недовольно сдвинув брови над переносицей.

— Со мной все в порядке, — громко заявила я. — Ничего особенного не произошло.

— Да, сущий пустяк, — поддержал меня Денис, хотя мы и не договаривались. Он ни словом не обмолвился о своем геройстве, как будто все, что произошло, — обычная рутина, так каждый день бывает. Остаток дня мы и словом не обмолвились о происшествии — на меня это произвело впечатление. Я чувствовала, что история с коброй — наш общий секрет, наша общая память — становится как бы невидимой, связывающей нас ниточкой, и это волновало. Мы говорили о пустяках, о том, как он учился в Итоне, как случайно оказался в Кении в 1910 году, на самом деле направляясь в Южную Африку, где рассчитывал поселиться.

— Что же вас здесь привлекло? — спросила я.

— В Кении? — Он пожал плечами. — Да все. Сейчас я думаю, что всегда искал возможность сбежать.

— Сбежать от чего?

— Я не знаю, — ответил он задумчиво. — Наверное, от всех этих раз и навсегда установленных правил жизненного устройства: что в ней должно быть, а чего — нет. И какое место в ней должен занять я.

— «Должен» — это точно не про вас. — Я улыбнулась. — Вам это слово не подходит.

— Мне кажется, с вами та же история, — заметил он. — Не так ли?

— Да, не скажу, что это — мое любимое словечко, — призналась я. Наши глаза на мгновение встретились и — словно искра проскочила между нами, искра полного понимания, ясного душевного единства. В этот момент к нам подошел Беркли. И они завели разговор о войне, о своем участии в разведывательной экспедиции на границе Германской Восточной Африки, в районе Килиманджаро.

— Боюсь, что особых лавров мы не снискали, — заключил Денис, пересказав мне историю. — Большинство потерь понесли от укусов мухи цеце и испорченной тушенки.

Эта парочка, Беркли и Денис, — они были невероятно забавные, остроумные. Они точно исполняли танец, как станцованные партнеры, дополняя друг друга. Их высказывания порхали над нами, будто яркие экзотические бабочки. Они словно соревновались в изобретательности, играя словами. Мы не заметили, как слегка опьянели от шампанского. Уже было поздно.

— Кстати, надо отвезти несколько бутылок в Мбогани, дом в лесу, — неожиданно сказал Денис Беркли. — Баронесса сегодня там.

Баронесса? Мне показалось, у меня земля ушла из-под ног. Я уже слышала о ней от Коки Бербек, когда она рассказывала мне о личной жизни Бликса и о его отношениях с женой.

— Но не могу же я бросить собственную вечеринку, — усмехнулся Беркли. — Да и ночь на дворе. К тому же ты не в состоянии вести машину.

— Мне не нужна вторая мамочка, благодарю. — Денис повернулся ко мне и внимательно посмотрел на меня. — Берил, — произнес он, — нет желания прокатиться в глушь?

Я взглянула на Беркли, он качал головой, советуя мне не соглашаться. Несколько мгновений я раздумывала, всерьез ли настроен Денис и на самом ли деле речь идет о жене Бликса. Но не успела я толком что-то сообразить, как Денис решительно направился к бару, взял три бутылки шампанского и пошел к двери. Беркли рассмеялся, а я потеряла дар речи.

— Всем доброй ночи! — бросил Денис, распахнув дверь, и исчез в темноте.

— Ну что, выпьем еще по рюмочке и на боковую? — спросил Беркли.

— Что это сейчас было? — спросила я пораженно.

— Да ничего. Просто Денис — всегда Денис, — произнес Беркли загадочно и взял меня за руку. — Вот и все.

Глава 21

Мы с Ди остались ночевать у Беркли. Улеглись на свежем воздухе вместе с другими, уже изрядно подвыпившими гостями на жестких топчанах и укрылись верблюжьими одеялами. Когда я пыталась повернуться, всякий раз ногу пронзала боль, и образ моего спасителя Дениса всплывал в памяти. Я надеялась, что он вернется. Но на следующий день, когда мы уже собрались уезжать, он все еще не появился. Честно говоря, я была заинтригована. То ли на самом деле происшествие с коброй связало нас воедино, то ли я неожиданно нашла в нем человека, который не только нравился мне внешне, но и вызывал доверие больше, чем кто-либо другой. Как бы то ни было, но я думала только о том, как бы снова с ним увидеться.

— А вы сказали Денису, что мы уезжаем? — спросила я Беркли, когда Ди отправился за машиной.

— Хмм… — Беркли заинтересованно взглянул на меня. — Только, пожалуйста, не говорите мне, что вы втрескались в Финч-Хаттона.

— Не надо болтать глупости. — Я вспыхнула. — Мне он понравился. И всё.

— Но так сначала и бывает. — Беркли погладил усы. — Никто не устоит перед его обаянием. Все женщины влюбляются в него, но он еще не влюбился ни в одну. Во всяком случае, я такую еще не видел.

— Ни в одну? — переспросила я.

— Ну да. — Он пожал плечами и перевел разговор на другую тему. — Дорогая, мне очень жаль, что так случилось с лошадью. Надеюсь, вы на меня не сердитесь?

— Нет, — ответила я честно. — Я бы купила этого жеребца, но все деньги у Джока, он мне ничего не дает. Я пытаюсь как-то разобраться со своим разводом, но пока не знаю, с чего начать.

— Я подозревал, что, раз вы работаете на Ди, между вами что-то не ладится. — Беркли говорил без тени осуждения, которого я опасалась.

— Но среди женщин в колонии не принято пренебрегать домашними обязанностями, — ответила я.

Он покачал головой.

— Сообщите, если вам что-нибудь понадобится, — предложил Беркли, — Или лучше свистните. — Он улыбнулся.

— Да, хорошо, — заверила я. — Всего доброго. — Ди подогнал машину, и мы тронулись.

Несмотря на неприятное происшествие, я продолжала тренировать Ринглидера. Он делал явные успехи. Его кровь говорила о том, что это прирожденный победитель с крепкими нервами и мускулами. Вот только ноги подводили его. Их лечение требовало особого внимания. Я продолжала прогулки верхом на вязких, мягких берегах озера Элментейта. Мне и самой это доставляло огромное удовольствие. Даже бесконечная суета фламинго и их постоянные перелеты с места на место не так действовали мне на нервы, как беспорядочная суматоха на ферме. Подъезжая к озеру, почувствовала, что успокаиваюсь. Я ощущала каждое движение Ринглидера. Вливаясь в его стремительный бег, я наслаждалась красотой тех мест. Озеро было похоже на своеобразную раковину, со всех сторон окруженную зеленой саванной. На горизонте бугристой серой цепью протянулись холмы. Покатые склоны горы под названием «Спящий Воин» довершали ландшафт и отражались в покрытой рябью голубой воде. Розовые фламинго, отдыхающие в озере, украшали отражение, точно драгоценные камни на веере. Природа вокруг была так прекрасна, что, хотя ничто не могло затмить в моем сердце родной Ньери, я стала думать, что смогу обосноваться здесь и мне это место нравится.

Однажды, пустив Ринглидера быстрым аллюром и наслаждаясь его все возрастающей силой и напором, я вдруг увидела машину. Она ехала по бездорожью, напрямик, в нескольких милях от нас, явно направляясь в Сойсамбу. Я удивилась: кто мог, невзирая на опасность, свернуть с основной дороги? Несколько дней шли дожди — куски грязи летели из-под колес автомобиля. Испуганные антилопы канну рассыпались в стороны, мелькая среди кустов. Когда машина подъехала ближе, я догадалась, что это Денис. Я не могла сдержать улыбку — его автомобиль, как носорог, был весь облеплен грязью. Денис явно направлялся к озеру. Я спрыгнула с Ринглидера, привязала его и пошла пешком навстречу. Земля вокруг озера расплылась от дождей и была похожа на болото — шины автомобиля наполовину утопали в ней. Но Денису не было до этого никакого дела.

— Я смотрю, дорога вам сегодня явно не по душе? — спросила я, приблизившись.

— Никогда не знаешь, с кем там столкнешься, — ответил он, заглушив мотор. Затем снял шляпу и взглянул на меня. — Я увидел, как вы мчитесь вдоль озера, когда проезжал мимо. Правда, я не знал, что это вы, но смотрелось это прекрасно. Захватывающе, я бы сказал.

— Да, мой жеребец сегодня в ударе, — согласилась я. — Наконец-то он показал мне, на что способен. Рада, что и вы это увидели.

Волнистые темные волосы Дениса были взъерошены и слегка слиплись от пота. Черные пятна грязи поблескивали на лбу и щеках. У меня вдруг возникло непреодолимое желание стереть их. Но вместо этого я спросила его, куда он направляется.

— Ди вытащил меня на одну из своих сходок, — ответил он. — Явно Кориндон опять вытворил что-то непростительное, с точки зрения комитета. Ди просто не терпится свалить этого напыщенного индюка и наконец избавиться от него вовсе.

— Что ж, похищение губернатора — это, пожалуй, самая отчаянная из идей Ди, — ответила я.

— Я бы хотел остаться в стороне от этой затеи, — согласился он. — Но сегодня такой прекрасный день — грех не прокатиться.

— А грязь и прочее? — удивилась я.

— О, грязь — это особенно прекрасно, — ответил он как ни в чем не бывало, и его светло-карие глаза заблестели. Он снова надел шляпу, готовясь тронуться в путь.

— Может быть, как-нибудь увидимся в городе, — сказала я.

— Я, честно говоря, не часто там бываю, — ответил он. — Недавно я переместился в Нгонг к моей хорошей подруге Карен Бликсен.

Я поняла, что он имеет в виду жену Бликса, таинственную баронессу.

— Там хорошо?

— Она чудесная. Датчанка. Самостоятельно управляет кофейной плантацией, пока Бликс охотится на носорогов. Не знаю уж, как она со всем этим справляется. Но справляется.

В его голосе явно чувствовалось искреннее восхищение.

— Полагаю, с Бликсом вы знакомы, — предположил он с иронией. — Я не знаю ни одной симпатичной девушки, которую он не удостоил бы своим вниманием.

— Да, верно. — Я улыбнулась. — У меня сложилось о нем такое же мнение. — Я не могла понять точно, что Денис имеет в виду, когда говорит о баронессе. То, что они живут вместе как муж с женой? Или они компаньоны, как с Беркли? Однако спросить напрямую было неудобно.

— На ферме гораздо лучше, чем в городе, — продолжил Денис. — Воздух просто опьяняет, как шампанское. Это же в горах.

— Похоже на то, как обычно выражается Беркли, — заметила я.

— Да, верно, похоже, — согласился он. — Приезжайте как-нибудь навестить нас, — пригласил он. — Мы вообще любим компанию. У Карен есть маленький гостевой домик, который сейчас пустует. Приезжайте! Вы можете оставаться там сколько угодно. Однако привозите с собой какую-нибудь интересную историю, — добавил он лукаво, заводя мотор. — Это одно из наших требований.

— Историю? — переспросила я. — Придется хорошенько подготовиться.

— Я верю в ваши таланты. — Он улыбнулся. Машина тут же сорвалась с места и с ревом умчалась прочь по размытой колее.

Глава 22

Спустя несколько недель Ди вызвал меня из конюшни и вручил адресованную мне телеграмму. Сначала я решила, что это весточка от отца, — он не так часто радовал меня сообщениями, — а может быть, какая-то уловка Джока, что-то вроде требования. Но обратный адрес на конверте подсказывал, что письмо было отправлено из Лондона. Я очень удивилась. Отойдя подальше, сломала печать — пальцы слегка дрожали, я разволновалась.

«Дорогая Берил, — прочла я спустя мгновение. — Гарри умер тчк мальчики и я возвращаемся в колонию тчк найди пожалуйста жилье зпт мы никого не знаем тчк денег в обрез тчк мама».

Мама?! Меня точно обухом по голове ударили. Я почти забыла о ее существовании, но теперь воспоминания, которые я так старательно гнала от себя, возвращались. Более того, возвращалась она сама. Я снова пробежала глазами текст. В горле у меня пересохло.

— Эй, все в порядке? — спросил Ди.

— Клара возвращается в Кению, — сообщила я ошарашенно.

— Не было печали, — откликнулся он. — Я думал, она исчезла навсегда.

— Оказывается, нет. — Я вручила ему телеграмму, как будто она что-то объясняла, и спросила растерянно: — А кто такой Гарри?

— Гарри? — Он помолчал несколько секунд, читая текст, а потом тяжело вздохнул и запустил руку в густую шевелюру. — Давай выпьем по стаканчику бренди, — предложил он неожиданно.

Не так-то просто было вытянуть из Ди все, что ему было известно, но бренди слегка развязал ему язык, да и мне тоже. Через час я уже представляла себе полную картину. Оказывается, Гарри Киркпатрик был капитаном, с которым моя мать встретилась на второй год нашей жизни в Кении на танцевальном вечере в Найроби после скачек. Они старались сохранить свою связь в секрете, но в колонии такие вещи не утаишь, все раскрылось. К тому моменту, когда они собрались уезжать в Англию, прихватив Дики, бушевал уже нешуточный скандал.

— Видимо, в какой-то момент они стали мужем и женой, — произнес Ди, — но когда это случилось, я не могу сказать. Мы с Флоренс не были об этом извещены.

— Но почему мне не сказали правду? — возмутилась я.

— Что ж, возможно, это была ошибка, я не исключаю. — Ди согревал в руке бокал с бренди. — А кто бы взял на себя такую ответственность? Все, наоборот, желали оградить тебя от неприятностей. И Флоренс в первую очередь. Она настаивала, что будет только хуже.

Я вдруг вспомнила тот день, когда рассматривала карту Англии в атласе леди Ди, и Флоренс вдруг спросила меня, хочу ли я, чтобы она рассказала мне о матери. Собиралась ли она сочинить для меня легенду или поведать какую-то смягченную версию событий? Или она уже чувствовала, что пришло мое время узнать правду, что я смогу понять то, что случилось на самом деле? Теперь обо всем этом можно было только догадываться.

— Так значит, рассказ о том, что моя мать просто не справилась с трудностями — сплошь выдумка — догадалась я.

— Твоя мать на самом деле была ужасно несчастна, Берил, — ответил Ди. — Ваша ферма тогда была не устроена. Клатт работал, не покладая рук, у него просто не хватало времени и сил на что-то другое. Именно поэтому, я думаю, Клара и сошлась с Киркпатриком. Она видела в нем единственный способ избавиться от всего этого.

— Но разве она не чувствовала ответственности? Она же была не одна, — с раздражением выпалила я. — Она должна была думать и о нас. — Я имела в виду — обо мне, так как с Дики все было в порядке, его-то как раз не забыли. — А что за человек был этот Гарри?

— Весьма привлекательный, как я помню. — Ди пожал плечами. — Очень внимательно к ней относился. Она была красавица, ты же знаешь.

— Правда?

Я не знала. Отец выкорчевал память о Кларе из нашей жизни, выбросил из жизни все, что было связано с бывшей женой, словно ее никогда не существовало. Особенно когда появилась Эмма. И теперь я прекрасно понимала почему. Она сбежала с другим мужчиной, нанеся ему рану, выставив его на посмешище. И это было очень похоже на то, как я поступила с Джоком. С одним исключением — у нас не было детей, о которых надо было заботиться.

— Почему отец не сказал мне правду? — повторила я вопрос.

— Твой отец делал так, как он считал нужным, — ответил Ди мягко. — Иногда это очень тяжелая ноша — знать правду.

Я почувствовала, что вот-вот заплачу, — горький комок встал в горле. Я ненавидела себя за это. Сколько я ни пыталась вытравить мать из сердца, но даже спустя столько лет она еще была способна вызвать у меня отчаяние. Я пыталась перебороть себя, но чувства, поднимающиеся изнутри, захлестывали меня, так что я подумала, что, может быть, я все это просто сочинила, чтобы успокоиться. И вовсе не пережила отъезд Клары, как объясняла себе сама, просто рана слегка затянулась. А теперь заболела вновь. Возможно, все попытки стать сильной и непобедимой — это всего лишь темные засохшие корочки на том глубоком шраме, который так и не зажил. Охота на леопардов, дерзкие поступки и непослушание, захватывающие скачки по саванне на Пегасе, когда скорость пьянила, а чувство свободы переполняло меня… Как бы то ни было, но сообщение о возвращении Клары перевернуло все внутри меня.

— Ты считаешь, я должна вежливо встретить ее и помочь здесь обосноваться? — спросила я Ди. — Так, как будто ничего и не произошло?

— Не знаю, что и сказать тебе, Берил. — Он пожал плечами. — Она совершала ошибки, мы все их совершаем время от времени. Делай, как ты считаешь нужным. — Он встал и, подойдя ко мне, положил руку на плечо. — Уверен, ты все сделаешь правильно.

Если Ди был в этом уверен, то я — далеко нет. Меня одолевали сомнения. Я никак не могла понять, как же поступить. Телеграмма Клары, как яд змеи, продолжала причинять мне боль и мучения, будила ненужные воспоминания. Обида, что только спустя столько времени я узнала правду об ее отъезде из колонии, не оставляла меня. Эта загадка не давала мне покоя много лет.

Я прекрасно понимала, почему отец ничего не сказал мне, понимала его чувства и желание преуспеть в своем деле, но я не могла отделаться от досадного ощущения, что он все-таки должен был открыть мне истину. Она ведь бросила не только его, меня она тоже бросила. Ее отъезд полностью изменил нашу жизнь, все перевернул вверх дном. И вот теперь она возвращается? Для чего? Казалось, в этом нет смысла. Почему она вдруг решила, что сможет найти себя в Кении, откуда она совсем недавно просто бежала без оглядки? Да еще осмелилась просить меня о помощи? Почему я должна была брать на себя ответственность и заботу о ней?

Я была настолько рассержена и ошеломлена телеграммой от Клары, что мне очень хотелось отказать ей, пусть устраивается сама, как сможет. Но она была не единственная, о ком приходилось думать. Клара не упомянула в телеграмме о Дики, однако она написала «мальчики» — это означало, что у нее с Гарри были дети. Теперь эти мальчики остались без отца и окажутся в совершенно незнакомом, враждебном мире. Как они будут жить, как у них все сложится?

Пока я мысленно препиралась с Кларой, в памяти неожиданно всплыл Денис. При нашей встрече он упомянул о баронессе и о том, что у нее в поместье есть домик, который сейчас пустует. Он приглашал поселиться в нем меня, — так, дружеский визит, — но это оказалось как нельзя кстати. И хотя я так до конца и не поняла, стоит ли мне помогать Кларе, но как-то так сложилось, что ее письмо и предложение Дениса совпали по времени. Все сошлось, как будто так и было задумано. Словно все это время мы трое были связаны невидимыми нитями, а теперь эта связь проявилась, и что-то изменить уже невозможно.

Я решилась. Сказав Бою и Ди, что буду отсутствовать несколько дней, я отправилась в конюшню и оседлала Пегаса. Приняв решение, я почувствовала облегчение. Я еще не представляла до конца, как все сложится, когда Клара появится в колонии, но во мне созрело желание увидеться с Денисом и, возможно, рассказать ему эту историю. Стоял теплый, солнечный день. Я села верхом на сильную, прекрасную лошадь. И у меня был готов план.

Глава 23

Ферма Карен Бликсен располагалась в двенадцати милях к западу от Найроби, вдоль поднимающейся в горы, изрезанной колеями дороги. Высота здесь была на несколько тысяч футов больше, чем на ферме Деламера или Джока. Склоны, поросшие лесом, венчали острые пики, упиравшиеся в бледно-голубое небо. В широкой долине, раскинувшейся вдоль дороги, яркими вспышками полыхали оранжевые лилии — дикий сорт, попадающийся здесь всюду, особенно после дождя. В воздухе ощущался их сладкий аромат, а также аромат цветущего белыми соцветиями кофе, чем-то напоминающий запах жасмина. Все, казалось, мерцало и переливалось вокруг — совсем как в рассказе Дениса.

Я нисколько не сомневалась, что баронесса согласится предоставить домик матери — ведь он все равно пустовал. Но в то же время я чувствовала неловкость, что приехала без приглашения, ведь мы с ней незнакомы. Поселенцы жили в Кении разрозненно — их разделяли большие пространства, и гостям всегда бывали рады, когда бы они ни появились. Но я не знала, упоминал ли Денис обо мне, какие у них с баронессой были отношения. Меня подталкивало любопытство, в то же время я чувствовала к баронессе неприязнь — предвестие куда более серьезного чувства, ревности.

Подъехав ближе, я увидела, что главный дом построен из серого камня, крыша с прочными остроконечными фронтонами покрыта черепицей. Широкая терраса окружала дом, к ней примыкали аккуратно подстриженные лужайки. Две шотландские борзые нежились на солнышке — голубовато-серого окраса, с жесткой, топорщащейся шерстью и симпатичными острыми мордочками. Когда я подъехала, они не залаяли, видимо, я не представляла для них опасности. Они просто смотрели, как я сошла с лошади, а затем подбежали, чтобы обнюхать мои руки.

В это время из дома вышла женщина. Я подняла голову и взглянула на нее. Она была невысокого роста, в простом домашнем платье белого цвета. Кожа у нее была очень светлая, а вот волосы, напротив, очень темные. Черты лица были угловатые, глаза — глубоко посажены под широкими бровями. Взгляд и аккуратный острый носик делали ее похожей на симпатичного ястреба — в ней явно ощущалась какая-то хищная проницательность. Я сразу смутилась под ее взглядом.

— Простите, мне следовало предупредить заранее, — произнесла я, представившись. — Денис сейчас здесь?

— Он уехал на сафари, — ответила она. — Не думаю, что его стоит ждать раньше чем через месяц.

Через месяц?! Я растерялась, но, прежде чем я обрела дар речи и смогла продолжить, она сообщила, что Денис говорил ей обо мне, и она совсем не против компании.

— Мне не с кем даже поговорить, кроме как с моими собаками. — Она улыбнулась, и черты лица смягчились. — Кстати, у меня есть несколько новых записей для фонографа. Вы любите музыку? — спросила она.

— Да, люблю, — подтвердила я. — Хотя я не очень хорошо ее знаю.

— Я тоже пытаюсь развиваться в этом направлении, — сообщила она. — Друзья говорят, что мой вкус устарел. — Она изменилась в лице и вздохнула. — Надо позаботиться о вашей лошади, — спохватилась она.

Когда я вошла в дом Карен, он сразу напомнил мне о том, как в детстве я ездила к леди Ди на ранчо Экватор. Мое внимание привлекло множество качественных, красивых вещей. Образованность, культура сквозили в мельчайших деталях. За широкой входной дверью скрывались богато расшитые цветные ковры, покрывавшие пол красного дерева. Они словно соединяли комнаты в единое пространство и делали их теплее. Столы из желтой древесины с красивой текстурой, диваны, обитые ситцем, и удобные мягкие стулья. На окнах — плотные шторы, цветы в вазах и горшках. И полки, полки с книгами в добротных переплетах. Взглянув на них, я вдруг, как никогда остро, почувствовала недостаток образования. Я провела пальцами по корешкам — пыли на них не было.

— Неужели вы прочли их все? — спросила я с удивлением.

— Конечно, — подтвердила Карен. — Они не раз выручали меня. Ночи здесь могут длиться мучительно долго, особенно когда уезжают добрые друзья.

Она имеет в виду Дениса, мелькнула у меня мысль, но Карен не уточнила. Она провела меня в небольшую комнату для гостей, где я смогла умыться и привести себя в порядок после дороги. А затем мы снова встретились на веранде, чтобы выпить чая. Слуга Карен, Джума, принес очаровательный чайник из китайского фарфора и разлил душистый напиток в чашки. Я заметила, что белые перчатки неплотно прилегали к его черным запястьям и слегка болтались. Затем он принес тарелку с печеньем и конфетами и предложил их столь вышколенно, что я удивилась, — ничего подобного я давно не встречала, особенно в наших местах.

— Я приехала, чтобы попросить об услуге, — призналась я, когда Джума ушел. — Возможно, вы догадываетесь.

— Вы приехали, чтобы пожить здесь? — Она говорила с едва различимым акцентом, округляя гласные. Взгляд ее темных глаз был вполне дружелюбен, но я чувствовала легкое смущение. Казалось, она не просто смотрит — она наблюдает, изучает меня.

— Не совсем так, — ответила я. — Моя мать возвращается в Кению после долгого отсутствия. Я подумала, что она может пожить в вашем домике, если он все еще пустует. Она все оплатит, конечно.

— Ну что ж, почему бы нет, — откликнулась Карен. — Там давно никто не живет. Будет неплохо, если она там поселится. И вы, возможно…

— Дело в том, что она… — Я даже не знала, как начать. — Мы не очень хорошо знаем друг друга.

— А, я понимаю. — Она внимательно посмотрела на меня серьезными темными глазами, и от смущения я едва не заерзала на стуле.

— Вы очень добры, что окажете ей помощь в ее положении, — продолжила Карен.

— Да, наверное, — ответила я коротко. Большого желания говорить о матери я не испытывала. Я отвела глаза, взглянув на холмы.

На горизонте за домом Карен пять холмов, утопающих в темно-голубой дымке протянулись, образовывая слегка расплывающуюся извилистую линию. Они притягивали мой взор, и я не могла налюбоваться.

— Разве они не чудесные? — спросила Карен, заметив это. — Я тоже частенько на них смотрю.

Она сжала руку в кулак, показывая, как изгибы холмов повторяют очертание суставов на руке.

— Ничего подобного в Дании не увидишь, — заметила она. — Там нет ничего из того, что я вижу и что у меня здесь есть.

Она достала из кармана небольшой серебряный портсигар и закурила сигарету. Взмахнув рукой, затушила огонек спички, смахнула щепотку табака с языка. И все это она проделала, не отрывая взгляда от моего лица.

— Ваша загорелая кожа очень идет к вашим волосам, — произнесла она наконец. — Чудесно. Вы действительно одна из самых красивых девушек из всех, кого я здесь встречала. Я читала о ваших успехах на скачках в газете. Для женщины это, должно быть, очень трудно. Общество здесь не отличается мягкостью нравов и не слишком воспитанно.

— Вы имеете в виду сплетни? — спросила я.

— Да. — Она кивнула. — В таком маленьком городке, как Найроби. Таком провинциальном. Даже смешно подумать, насколько бескрайни просторы Кении на самом деле. А мы ютимся, тремся друг к дружке, перешептываясь под окнами, тогда как перед нами сотни и сотни миль свободной земли.

— Я все это ненавижу, — призналась я. — Почему люди всегда так жаждут знать всяческие скабрезности? Почему нельзя сохранить некоторые вещи в тайне.

— А вас разве очень волнует, что думают другие? — Я вдруг обратила внимание, что ее лицо обладает особой резкой, темной красотой. В глубоко посаженных глазах цвета оникса блестела энергия, какую мало в ком встретишь. Она была старше меня, как мне показалось, лет на десять-пятнадцать, но ее красоту нельзя было не заметить.

— Я просто чувствую, что не справляюсь порой, не все понимаю, — ответила я. — Я слишком рано вышла замуж, надо полагать.

— Если бы вам попался другой человек, подходящий человек, — уточнила она, — ваш возраст не имел бы никакого значения. Все зависит от того, подходят ли люди друг другу, очень важен правильный выбор.

— А вы романтик, — заметила я.

— Романтик? — Она улыбнулась. — Не знаю. До недавнего времени я так не думала. В последнее время я изменила свое мнение и о семье, и о замужестве. Это, конечно, непростая философия, но я не хочу утомлять вас скучными, вещами.

Она помолчала мгновение. Маленькая пестрая сова беззвучно влетела на веранду и, описав круг, уселась на ее плечо.

— Это Минерва, — представила ее Карен. — Она всегда готова поддержать компанию. Хотя бы ради печенья.

Глава 24

Ферма Карен Бликсен называлась Мбогани, то есть «Дом в лесу». Вокруг зеленых подстриженных лужаек бурно цвел жасмин, благоухая ярко-розовыми и бледно-желтыми цветами. Здесь же росли пальмы и кусты мимозы, стеной стояли заросли бамбука и терновника, целые банановые рощи окружали ферму. Около шести акров земли на склонах холмов было занято обильно цветущими кофейными деревьями. Другую часть фермы покрывал девственный лес, за которым простиралась саванна. Также на ее земле разбили свои фермы-шамбы аборигены кикуйю. Они пасли крупный рогатый скот, засевали маис, выращивали тыквы и сладкий картофель. По тропинке, протоптанной между кофейными деревьями высотой до плеча, мы с Карен прошли к Мбагати — так назывался гостевой домик на ее участке, который мы собирались предложить Кларе. Это было небольшое бунгало с очень маленькой верандой, но светлое. В нем было много окон, а позади виднелась беседка, для прохлады обсаженная кустами мимозы. Я попыталась представить, как мама будет отдыхать здесь, наслаждаясь тенью, но тут же обнаружила, что не могу спокойно думать о ней — меня сразу же охватывала дрожь.

— Вначале мы с Брором жили здесь, — сказала Карен. — Как только поженились. Мне до сих пор очень нравится это место.

— Я встречалась с вашим супругом в городе, один раз, — сообщила я. — Он очень милый.

— Правда? — Она несколько двусмысленно улыбнулась. — Пожалуй, только это удерживает меня, когда мне хочется его задушить.

Внутри в доме было три небольших спальни. Кроме того, кухня, ванная комната и гостиная, украшенная оригинальными светильниками и красивым ковром из шкуры леопарда на полу. Довершал интерьер уютный, широкий, как кровать, диван, придвинутый к стене. Карен показала мне старинные французские часы на камине, подарок на свадьбу. Смахнув с них пыль рукавом, она сказала как бы между прочим:

— Уверена, до вас доходило немало слухов о моем браке, точно так же как и до меня — о вашем.

— Так, кое-что. — Я пожала плечами.

— Впрочем, это не имеет значения. — Она покачала головой. — Никто не знает точно, как все обстоит на самом деле. Это правда. И, пожалуй, это единственное утешение, когда слухи множатся и кружат вокруг.

Я сразу вспомнила все те унизительные шуточки, которые слышала порой в обществе, когда стало известно о банкротстве нашей фермы. Как безжалостно уничтожалось все славное прошлое, были забыты все заслуги.

— Может быть, секрет выживания во всех этих неурядицах состоит в том, чтобы точно помнить, кто ты такой сам по себе, кем ты будешь, даже если утратишь все, — заметила я негромко.

— Да, это верно. — Она взяла часы в руки, словно хотела напомнить себе о том, что они для нее значили. — Но, как и во многих иных случаях, легче рассуждать об этом и наблюдать со стороны, чем нести такую ношу на своих плечах.

Из Мбагати мы направились на экскурсию по ферме. Несколько десятков темнокожих женщин переворачивали деревянными граблями плоды кофе, выложенные на солнце для просушки, так делалось ежедневно, пока ягоды из ярко-красных не становились белыми.

— В прошлом январе у меня пропал весь урожай — сгорел.

Карен наклонилась, отщипнула ягоду и растерла ее в ладонях, тонкая шкурка лопнула.

— Это одна из маленьких жестокостей, которые время от времени позволяет себе Господь. Я полагала, что не справлюсь с этим, все это уничтожит меня. Однако нет. Справилась, вот стою перед вами.

— Как вам все это удается? — искренне удивилась я. — Ведь управлять фермой очень трудно.

— Сказать по правде, я и сама порой задаюсь этим вопросом. — Она улыбнулась. — Я рисковала абсолютно всем, когда начинала. Все поставила на карту. Но и обрела тоже немало.

— Я восхищаюсь вашей независимостью, — честно призналась я. — Пожалуй, я знаю немного женщин, кто мог бы совершить подобное. Скорее всего, никого.

— Благодарю. — Карен кивнула. — Да, я боролась здесь за независимость, за то, чтобы быть свободной. Но я все больше прихожу к выводу, что свобода и независимость — далеко не одно и то же.

Когда мы шли обратно, начал накрапывать дождь. Он все усиливался. Когда мы наконец дошли до лужайки перед домом, мы промокли насквозь, и в обуви хлюпала красная грязь. Взглянув друг на друга, мы рассмеялись. Взбежав на веранду, сбросили мокрую обувь. Там мы увидели Бликса. Он сидел за столом, весь в пыли после дороги. Должно быть, только что приехал, успел до дождя и теперь наслаждался бренди.

— Я приехал вовремя, — заметил он. — Привет, Берил. Привет, Танн, дорогая.

— Я смотрю, ты удобно устроился, — заметила Карен, прищурившись.

— Но это пока еще мой дом.

— Это ты так считаешь.

Сразу чувствовалось, что они препираются всерьез, и даже можно было ощутить раздражение, правда, умело скрытое. Но все-таки нельзя было не заметить и другое — былая нежность и привязанность все еще существовали, они вовсе не исчезли. Это было очевидно.

Мы с Карен отправились переодеваться. Когда же мы снова вышли на веранду, Бликс все так же удобно сидел в кресле и курил трубку. Я сразу обратила внимание, что запах табака был необычный, Бликс где-то раздобыл его в дальних уголках континента.

— Отлично выглядите, Берил, — приветствовал он меня.

— Вы тоже, — парировала я, — неплохо. Доктор Терви, видимо, не зря ест свой хлеб.

— Он и вас вовлек в эту глупую игру? — удивилась Карен. — Где ты побывал на этот раз?

— В Уганде, а затем возвращался мимо озера Танганьика с Вандербильтом. Мы шли за носорогами. Я чуть не потерял его, однако.

— Вандербильта или носорога?

— Очень смешно, дорогая. — Бликс скривился. — Вандербильта, конечно. На него набросились два разъяренных самца, это было смертельно опасно. Ему очень повезло, что у меня был с собой хороший ствол. Знаете, — он повернулся ко мне, — носорог — это не игрушка во дворе. Это огромный, брызгающий слюной паровоз, покрытый непробиваемой шкурой. Когда он чувствует опасность, он все сокрушает на своем пути, железо, сталь — ничто ему не помеха.

— Вам не было страшно?

— Ну так, немножко. — Он улыбнулся. — Я же сказал, у меня был подходящий ствол.

— Если вы посидите в Матайге-клубе, вы встретите там немало таких рассказчиков, повествующих о своих подвигах, — заметила Карен. — И с каждым разом рассказы эти становятся все более захватывающими, опасности все более невероятными, а подвиги — все более впечатляющими. — Она улыбнулась. — Однако Брор, пожалуй, единственный, кто поступает наоборот. Не из мухи делает слона, а из слона — муху.

— Ну, за исключением Дениса, конечно, — поправил Брор.

— Да, пожалуй, ты прав. — Карен и глазом не моргнула, услышав имя Финч-Хаттона из уст супруга. Брор же произнес его настолько непосредственно, что трудно было представить себе, что на самом деле Денис — любовник его супруги. Вся эта игра казалась мне фантастической, такой изысканный танец, где больше в подтексте, чем в действительности.

— А ты не встретил его по дороге? — поинтересовалась Карен.

— Нет. — Бликс качнул головой. — Я слышал, он отправился на запад. Куда-то в Конго.

— А что это за страна? — поинтересовалась я.

— Очень, очень мрачная. — Он отпил бренди из бокала. — Там водятся все виды змей, какие только существуют на свете. Кроме того, говорят, там немало каннибалов.

— Ты пытаешься меня напугать? — Карен прищурилась.

— Да нет, я пытаюсь тебя вдохновить, — ответил он. — Танн ведь сочиняет рассказы, знаете, Берил? — осведомился он. — И неплохие, кстати.

— Я расскажу вам один сегодня вечером. — Она отмахнулась от его похвалы. — Я больше трепачка, чем писательница.

— Денис говорил мне, что вы здесь любите слушать истории, — вспомнила я.

— О, это правда, — подтвердила она. — Брор тоже мастак сочинить. Я не исключаю, что сегодня вечером он будет нашей Шахерезадой.

— Если мне не придется притворяться девственницей, конечно, — согласился он с улыбкой, и все рассмеялись.

Ужинали мы на веранде. Солнце зашло, наступили сумерки. Вершины холмов Нгонг окутала густая фиолетовая дымка, и их мистические очертания служили прекрасным фоном для рассказов Бликса о его походе с Вандербильтом. Он действительно был прекрасный рассказчик — один сюжет легко переходил в другой. И сюжетов у него в запасе была не одна дюжина. Во всяком случае, если Бликс и замолкал, то только когда повар Каманте приносил нам очередное блюдо. На ужин подавали панированную курицу в кремовом соусе, жареные овощи, приправленные пряными травами, кукурузный пудинг с грибами и тимьяном, выдержанный сыр и апельсины. Бликс следил за тем, чтобы наши бокалы не пустовали, и когда мы уже добрались до последнего блюда, у меня кружилась голова от вина. Я удивлялась тому, как мне хорошо в обществе этой пары. Между ними все было непросто, но именно это меня и привлекало, вызывало доверие. В моей собственной жизни тоже все было непросто.

Когда ярко-желтый месяц выплыл из-за лиловых холмов и мы доели пудинг, запив его кофе и кальвадосом, Бликс пожелал нам спокойной ночи и сообщил, что отправляется обратно в город.

— А не слишком ли он нагрузился, чтобы вести машину? — поинтересовалась я.

— Не думаю, что он водит ее в другом состоянии, — ответила Карен. Она помолчала несколько секунд, глядя в темноту. — Он приехал, чтобы попросить меня о разводе.

От Коки я знала, что Бликс просил о разводе уже не один раз. Но упоминать об этом я посчитала неуместным.

— И вы дадите ему развод? — спросила я.

Карен пожала плечами.

— Вряд ли в колонии найдется место для двух баронесс Бликсен. Как это будет выглядеть? Одной придется уйти в небытие, исчезнуть. О ней все забудут.

— Мне трудно представить, что вас кто-то может забыть, — неожиданно вырвалось у меня. Я вовсе не желала ей польстить. Я на самом деле так думала, искренне.

— Что ж, посмотрим.

— Как вам удалось сохранить дружеские отношения?

— Мы сначала стали друзьями, а потом уж все остальное, — ответила она. — Я была помолвлена с его младшим братом Хансом. Это было давно, еще в Дании. Когда Ханс женился на другой, Брор проявил сочувствие. Он пожалел меня. — Она покачала головой. Длинные серебряные серьги таинственно мерцали в полумраке.

— Младший брат? — удивилась я. — Но он вряд ли мог предложить вам титул.

— Да, верно. Только любовь. — Она грустно улыбнулась. — Но этого не случилось. А потом Брор вдруг предложил начать все сначала в Африке. Все было бы отлично, если бы не куча долгов.

— Вы все еще любите его?

— Хотелось бы мне сказать «нет». Но Африка так переворачивает вас, что вы начинаете ощущать то, к чему вовсе не готовы. Мне хотелось верить, что у нас все будет, как положено: дети, взаимная искренность, преданность.

Она закрыла глаза, затем снова открыла, они явно стали темнее.

— Возможно, он просто не способен любить одну женщину. Или наоборот — способен, но не меня. Он никогда не отличался верностью, даже в самом начале. Я все время возвращаюсь к мысли, что мне только казалось, будто я знала, на что иду, когда соглашалась выйти замуж за Брора, а на самом деле не имела ни малейшего представления.

— Вы словно говорите о моей ситуации. — Я сделала большой глоток кальвадоса. — Я чувствую примерно то же самое.

— Но вы получите развод, как вы считаете?

— Надеюсь, — ответила я. — Сейчас я просто боюсь давить на Джока.

— Мы все чего-то боимся, но если вы принижаете себя, позволяете страхам взять над собой верх, вы сами себя предаете, верно? Весь вопрос состоит в том, готовы ли вы рискнуть, чтобы стать счастливой.

Она явно имела в виду нас с Джоком, но меня ее высказывание навело на иную мысль.

— А вы счастливы, Карен? — спросила я осторожно.

— Еще нет. Но очень хочу этого.

Глава 25

Бурный обмен телеграммами, и все решилось — Клара едет. Дом как будто ей понравился, и она благодарила меня. Честно говоря, ее излияния смущали меня. Ведь я обходилась без нее шестнадцать лет. Я не имела ни малейшего представления, как мне с ней себя вести, хотя бы в переписке. Я долго раздумывала над каждой строчкой, прикидывая, не будет ли это выглядеть слишком ласково или, напротив, слишком равнодушно. У меня не было практики подобных отношений. Я не очень понимала, кто мы теперь друг другу. Не мать и не дочь, но и не совсем чужие люди. Все это давалось мне очень тяжело. В одном из сообщений Клара написала, что мой брат Дики, оказывается, уже вернулся в Кению много лет назад и осел где-то на севере в Элдорете — служил жокеем в конюшне. Я с трудом могла поверить в это. Дики вернулся сюда, в мой мир, а я ничего об этом не знала. Что это значило? Должны ли мы восстановить связи, как члены одной семьи? Желала ли я этого? Возможно ли это?

Противоречивые чувства все еще клокотали у меня в душе, когда Клара приехала в конце мая. Когда я отправилась встретить ее на взятом у Ди автомобиле, чтобы отвезти в отель «Норфолк», я едва справлялась с волнением — руки у меня дрожали, а в горле першило. Под мышками и под коленками собирался пот — как от приступа неведомой лихорадки. Мне пришлось взять себя в руки; нельзя было убежать и спрятаться, и я встретила семью в чайной комнате, когда Клара и мальчики сошли с корабля. Я старалась вспомнить, как она выглядела, и волновалась, узнаю ли я ее. Но когда я увидела Клару, я поняла, что зря переживала — мы были очень похожи, практически одно лицо. Высокий лоб и скулы, светло-голубые глаза. Когда я взглянула на нее, меня вдруг охватило странное чувство — словно я видела собственный призрак. И я была рада, что ее сопровождали сыновья — это избавило нас обеих от излишней неловкости. Им было семь и девять лет. Оба были светловолосые, чистенькие, аккуратно причесанные и очень смущались поначалу. Они спрятались за мать, а она шагнула мне навстречу и крепко обняла. Я так растерялась, что отпрыгнула назад, сбив локтем ее шляпку. Я вовсе не была готова обниматься с ней!

— Как добрались? — спросила я поспешно.

— Волны были очень высокие, — ответил старший из сыновей, Айвен.

— Айвена два раза тошнило, — добавил Алекс с гордостью.

— Да, это было сущее испытание, — подтвердила Клара. — Но, слава богу, мы уже здесь.

Мы сели за узкий столик. Мальчики сразу набросились на сладости, словно прибыли с голодного острова.

— Ты и правда стала настоящей красоткой! — воскликнула Клара. — И замужем, как я поняла.

Я не знала толком, что отвечать ей, поэтому просто кивнула.

— Гарри был для меня всем. — Губы Клары задрожали, на глаза навернулись слезы. — Ты не представляешь, как это тяжело, остаться одной в полной неопределенности, да еще с долгами.

Пока она вытирала слезы кружевным платочком, я смотрела на нее слегка ошеломленная. Сама не знаю почему, но я думала, что она хотя бы извинится, попытается как-то объяснить свой отъезд. Спросит об отце, скажет, что сожалеет о прошлом… Или хотя бы поинтересуется, как я жила все это время. Но она явно была сосредоточена только на своей печальной истории, и больше ее ничего не интересовало. Словно ничего другого вообще не существовало.

— Мбагати очень хорошее место, — произнесла я, сделав над собой усилие. — Мальчикам там понравится. Они смогут свободно гулять и даже посещать школу. Баронесса приглашает учителя для детей аборигенов, которые живут на ее земле.

— Ты — наша спасительница, Берил! — воскликнула Клара. — Я знала, что могу положиться на тебя. — Она шмыгнула носом. — Ваша сестра чудесная, правда, мальчики? — Она обернулась к детям.

Я, конечно, была им сестрой, но в то же время абсолютно незнакомым человеком. Но похоже, это обстоятельство их совсем не занимало. Айвен вовсе не обратил на слова Клары внимания. Алекс же поднял глаза, скривил губы, обсыпанные крошками от печенья, а затем снова принялся за сладости.

Спустя два часа мы уже ехали из отеля в сторону Мбогани. Мальчишки соревновались, кто дальше плюнет на ходу. Рассеянно отчитав их, Клара произнесла:

— Никак не могу осознать, что Найроби так изменился. Теперь это настоящий город, просто не узнать.

— Дело в том, что ты долго отсутствовала, — ответила я.

— Тогда здесь по улицам бродили дикие козы, — сказала она. — Почтовое отделение — не больше консервной банки с фасолью. Ни одного приличного магазина. Не с кем и поговорить. — Она слегка шлепнула плюющихся мальчиков носовым платком.

— Прекратите, — и снова повернулась ко мне. — Я просто не могла этого выносить, — призналась она.

Меня удивляло, что она говорила о прошлом, нисколько не смущаясь. Ее также не трогало, что я тоже была частью ее прошлого в колонии. Впрочем, это даже к лучшему, решила я. Лучше нам держаться отстраненно, как будто мы чужие и нам нечего вспоминать, не за что извиняться, нечего исправлять. Как будто ничего не произошло. Тогда, возможно, и в будущем обойдется без обид. Я очень надеялась, что так оно и будет. Затянутыми в перчатки руками я крепко сжимала руль и наконец-то, выехав из города, взяла направление на Мбогани.

Со дня моего визита к Карен прошел почти месяц. Когда мы подъехали, я первая вошла в дом. Карен не было. Она работала на кофейной фабрике, однако, услышав шум мотора, быстро прибежала. Темные растрепанные ветром волосы, щеки слегка запачканы кофейной палью. Никаких признаков присутствия Дениса я не заметила. Либо он еще не возвращался, либо снова уехал.

— Прошу прощения, надеюсь, я вас не напугала своим видом. — Карен протянула руку Кларе. — У нас сейчас сбор урожая, мы очень заняты.

— По дороге сюда Берил объяснила мне, чем вы занимаетесь, — ответила Клара. — Я восхищаюсь, сколько вы на себя взвалили. Ваш дом и лужайка прелестны. — Она обвела рукой вокруг.

— Хотите чаю? С бутербродами? — предложила Карен.

Заслышав о еде, мальчики оживились, но Клара тут же пресекла их веселье.

— Благодарю, мы уже попили чаю, — вежливо отказалась она.

— Тогда я верхом провожу вас до дома, — предложила Карен. — Вот только сменю обувь.

Мы поднялись по извилистой дороге к Мбагати. Благоухающие сладким запахом акации проникали цветущими ветвями в открытые окна машины.

— О какой милый старый дом! — воскликнула Клара, когда мы подъехали. — Нам здесь будет уютно.

— Вы тоже останетесь, Берил, ненадолго? — спросила Карен.

— Я как-то не рассчитывала, — искренне призналась я, обдумывая, будет ли удобно остаться наедине с Кларой.

— Я полагаю, ты просто должна остаться. Мы еще толком не наговорились. Мальчики, — она повернулась к сыновьям, которые уже плюхнулись в пыль, с любопытством разглядывая огромного геркулесова жука, и пытались палочкой зацепить его похожие на рога клешни, — скажите сестре, что она нужна вам.

— Да, конечно, — подтвердил Айвен. Алекс что-то пробубнил в поддержку, не отрываясь от жука.

— Ну тогда решено.

Карен предоставила нам на время своего повара и слугу, а также назвала имена нескольких аборигенов из племени кикуйю, которые, по ее словам, будут готовы с завтрашнего дня помогать ей по хозяйству, если она согласится.

Когда Карен ушла, Клара сказала неожиданно:

— Мне не хотелось говорить при баронессе, но дом немного простоват, ты не находишь?

— Возможно, — согласилась я. — Здесь давно никто не жил.

— И он намного меньше, чем я себе представляла.

— Здесь три спальни, и вас трое.

— Но сегодня нас четверо.

— Я могу спать в любом месте. — Я пожала плечами. — Я неприхотлива.

— Это важный навык, Берил, — ответила Клара. — Ты всегда была самая сильная из нас.

При этих ее словах я даже вздрогнула, сама того не ожидая, и заерзала на стуле.

— Ты говорила, что Дики служит жокеем? — спросила я.

— Да, и весьма преуспел. Ты помнишь, как он отлично ездил верхом?

Я кивнула, размышляя.

— Ты знаешь, он тоже хотел присоединиться, но он плохо себя чувствует, — объяснила Клара. — Он никогда не был крепким, ты помнишь.

Помнила я мало, если честно, разве что ободранные коленки. Когда на ферме еще был полный развал, мы натыкались на камни и другие препятствия где ни попади. Помнила, как Дики больно пихнул меня в бок, когда мы ссорились из-за игрушки. Но для меня это было слишком много. Было бы намного проще забыть даже такие мелочи.

— Когда он может, он помогает мне, присылает деньги, — продолжила Клара, и на глаза ее снова навернулись слезы. — Прости глупую, слабую женщину, Берил. Прости меня, — повторила она тихо.

Эту ночь я провела на диване у камина. Я не могла заснуть, ворочалась и все время думала о Кларе, о том, как это странно в ней сочетается какая-то вечная неустроенность, обделенность и полная забывчивость. Я даже подумала, что было бы лучше, если бы я не отвечала на ее первую телеграмму, а еще лучше — если бы она вообще обо мне не вспомнила. Но случилось по-другому, мы обе были здесь, в доме Карен Бликсен, связанные одной веревочкой.

Пока я размышляла, часы пробили полночь. Огонь в камине погас. За окном начался дождь. Я слышала, как струи воды все сильнее барабанят по окнам. Потом в комнату вбежала Клара и опустилась на колени рядом с диваном. Она была в ночной рубашке и пеньюаре. В руках держала мигающую свечу. Она была босиком, волосы распущены — и вдруг показалась мне очень молодой.

— Берил, там просто льет как из ведра, — сообщила она.

— Старайся не обращать внимания, — ответила я. — У нас тут часто идут дожди в это время года.

— Да нет, я имею в виду — внутри, — настаивала она. — Льет внутри. Идем, посмотри сама.

Схватив за руку, она потащила меня в одну из комнат. Я сразу увидела мальчиков — они сидели на диване, прижавшись друг к другу. А прямо над ними с потолка капала вода.

— Давайте передвинем кровать, — предложила я, решив, что неприятности можно избежать.

— Да, да, — быстро подтвердила Клара. Было очевидно, что сама она до этого не додумалась. Мальчики соскочили на пол, мы вместе с Кларой придвинули кровать к стене.

— Но здесь тоже сыро.

Мы перешли во вторую спальню — там было немного посуше, а потом взяли на кухне несколько ведер и подставили их, чтобы вода собиралась в них. Мы так и переходили из комнаты в комнату, стараясь найти сухое место.

— Это безнадежно! — воскликнула Клара, всплеснув руками.

— Это всего лишь небольшой дождь. — Я вздохнула. — И мальчики не возражают, правда? — Я взглянула на детей. Но они как-то неожиданно притихли. Алекс держал в руках помятого медведя — его в честь Рузвельта назвали Тедди. И по его виду можно было сразу понять, что он готов спрятаться в шкаф.

— Нам надо всего лишь пережить эту ночь, — объяснила я. — Завтра вызовут рабочих, и они починят крышу.

— Самое сухое место — здесь. — Клара указала на мой диван. — Ты не возражаешь, если мы с мальчиками ляжем здесь?

— Да нет, нисколько. — Я вздохнула.

— Спасибо, — обрадовалась она. — И было бы неплохо разжечь огонь. Как вы считаете, мальчики?

Дрова отсырели, разжечь камин оказалось непросто. Когда мне в конце концов это удалось, я уже так утомилась, что была просто не в силах снова двигать кровати. Я едва добрела до одной из них и упала на влажные простыни, не в силах пошевелиться, и постаралась заснуть.

Дождь лил как из ведра весь следующий день. К середине дня Клара уже была на грани срыва. Пришла Карен. Она пыталась помочь, чтобы как-то сносно устроить все внутри, но поток воды с крыши не останавливался, влага проникала повсюду. В конце концов она забрала Клару и мальчиков в свой дом.

— Прошу извинить за неудобства, — повторяла она расстроенно. — Я и не предполагала.

— Это не ваша вина, — уверяла ее Клара, стараясь собрать в пучок влажные волосы. Но что-то в ее тоне подсказывало мне, что именно Карен она и считает виноватой во всех неприятностях. Или, возможно, меня. В общем, не было ничего удивительного в том, что у нее не нашлось ни капли сообразительности, ни стойкости к неприятностям, и мне было грустно наблюдать это. Как это ужасно, должно быть, когда вдруг что-то наваливается на тебя, а ты складываешься, как карточный домик. Даже какой-то дождь, не говоря уже о проблемах с мужем. Она выглядела настолько жалко, что я понимала, злиться на нее бесполезно, но я ничего не могла с собой поделать. Уже к обеду следующего дня я была просто сыта по горло всей этой историей и мечтала вернуться в Сойсамбу к моим лошадям. К простой работе, в которой не было ничего мистического, необычного, но она всегда действовала на меня благотворно.

— Я приеду на уик-энд, — сообщила я коротко и, усевшись в фургон Ди, отправилась в путь, расплескивая брызги густой красной грязи.

Глава 26

Когда я снова приехала в Мбогани спустя три дня, Клары и след простыл. Никого не известив, она наняла машину и уехала с мальчиками в Найроби. Карен она оставила записку с вежливыми извинениями за причиненные неудобства.

— Я очень старалась, чтобы привести дом в порядок к ее приезду, — оправдывалась Карен. — Но дождь есть дождь. Что я могла сделать?

— Надеюсь, она оставила вам деньги в компенсацию, — спросила я.

Карен отрицательно покачала головой.

— Ни гроша.

Я очень смутилась.

— Позвольте, я заплачу, — предложила я.

— Не стоит. Это глупо, — отказалась она. — Это вас не касается. Вы можете оставаться сколько хотите. Немного развлечете меня, я здесь одна.

К вечеру опять начался дождь. В мае такое случается частенько — сейсмические, непрекращающиеся ливни, которые превращают дороги в овраги, а овраги в непроходимые потоки воды. На следующее утро все так же шел дождь.

— В такую погоду не стоит возвращаться, — заметила Карен, глядя с веранды на непроглядную серую завесу дождя.

— Ди может меня хватиться, — заметила я обеспокоенно.

— Ну, он же разумный человек, — ответила Карен и уточнила: — Бывает временами, во всяком случае. Вы не можете добираться домой вплавь.

Едва она произнесла эти слова, как к дому подбежал сомалийский юноша, почти полностью обнаженный, весь облепленный красной грязью.

— Бедар возвращается, — сообщил он торжественно. — Он скоро будет здесь.

Было совершенно ясно, что бедар — это Денис. Я поняла это по лицу Карен, как оно сразу просияло. Она провела мальчика в дом, настаивая на том, чтобы он помылся, поел и переоделся, прежде чем бежать назад.

— Слуги Дениса очень преданы ему, — произнесла она, вытирая тряпкой следы от мокрых ног мальчика на полу. Я заметила, что она любит все делать своими руками, несмотря на то что помощников у нее предостаточно. — Они уважают его так, словно он один из них. Я подозреваю, что они безоглядно бросятся в пасть льва, если он попросит их сделать это.

Ее настороженность в общении со мной явно уменьшилась, теперь Карен говорила со мной более доверительно.

— Как произошло, что вы стали друзьями? — спросила я.

— Это произошло как-то неожиданно несколько лет назад. Он приехал с Деламером, а затем слег с ужасной лихорадкой и вынужден был остаться. Я уже отчаялась найти хоть сколько-нибудь приятную компанию здесь, и вот появился он. — Продолжая протирать пол, она взглянула на меня. — Честно говоря, мне не доводилось встречать в этих местах такого высокоинтеллектуального человека. Это был самый приятный сюрприз за все время.

— Несмотря на лихорадку?

— Да, несмотря на нее. — Она улыбнулась. — Но потом я уехала домой, и он уехал. — Она пожала плечами. — Только недавно мы возобновили нашу дружбу. И я очень довольна.

Она выпрямилась и вытерла руки о передник. В раскрытую дверь я видела набухшее мрачное небо. Дождь все шел и шел.

— Я прикажу одному из слуг отвести на конюшню вашу лошадь, — произнесла Карен после паузы. — Если вы не передумали, конечно.

Я представила себе путь назад по бесконечной липкой грязи под промозглым дождем. Затем представила лицо Дениса, его блестящие светло-карие глаза, вспомнила его смех. Мне очень хотелось снова увидеть его и узнать, как они общаются с Карен, что между ними.

— Пожалуй, мне придется остаться, — ответила я. — Непохоже, что дождь скоро кончится.

Весь остаток дня Карен была занята приготовлениями к приезду Дениса. Она обдумывала меню и заставила слуг прибрать весь дом. Наконец на пороге снова показался сомалийский слуга Дениса, а вскоре вслед за ним появился и сам Денис — промокший до нитки, но в отличном настроении. Он подъехал верхом, абсолютно невозмутимый, а его сомалийский помощник Биллеа бежал за ним пешком — такой же невозмутимый и стойкий.

— Мне даже совестно прятаться здесь от дождя, когда вы вовсе не обращаете на него внимания, — заметила я после того, как мы поздоровались.

— Я не рассказывал вам о ливнях, когда нам приходилось буквально плыть, вода доходила лошади чуть ли не до ушей? — Он взглянул на меня, прищурившись, и сорвал шляпу с головы — вода полилась потоком с полей. — Как бы то ни было, рад встретить вас здесь.

Карен быстро утащила Дениса в дом, чтобы он мог привести себя в порядок перед обедом, а я осталась в библиотеке, с удивлением поймав себя на том, что я очень нервничаю. Я толком не могла понять почему. Но пока я листала какой-то роман Теккерея и книги о путешествиях, которые Карен подобрала для меня, я поняла, что совершенно не вникаю в содержание. Маленькая сова Минерва внимательно наблюдала за мной со своего насеста и смешно поворачивала голову. Она была похожа на крупное яблоко в перьях, которому приделали блестящий клювик, похожий на крючок-шатлен. Я подошла к ней и попробовала погладить ее кончиками пальцев, как это делала Карен, демонстрируя, что я — друг. Она сначала насторожилась, но потом поддалась. Глядя на книги, сложенные стопкой, я думала, что мои чувства — это большая дерзость с моей стороны. Карен и Денис оба настолько интеллектуальны, им ничего не стоит обнаружить, что я недоучка. Сейчас я жалела, что не взяла на себя труд поучиться несколько лет в школе и приобрести знания, отличающиеся от тех, которые я получила на ферме и в походах с Киби. Наверняка я бы от этого не умерла. Я настолько сильно стремилась скорее вернуться домой, к той жизни, которая была мне знакома, что и представить себе не могла, что книги чем-то могут быть мне полезны. А теперь уже было слишком поздно. Можно было бы, конечно, постараться и выучить несколько умных фраз из Теккерея, и даже блеснуть за обедом. Но это была бы фальшивка, игра, жалкое подражание Карен. «Дура», — рассердилась я на себя. Минерва вытянула лапку и царапнула меня желтым коготком. Хорошо это или плохо — я есть кто есть. И пусть так оно и будет.

Проведя несколько недель в саванне, Денис не мог наговориться. Наслаждаясь ароматной томатной водой, бланшированным салатом и палтусом в голландском соусе, который буквально таял во рту, он рассказывал о своем путешествии по северной части страны. Около Элдорета он остановился в домике, который ему принадлежал, и там ему пришлось увидеть, как туристы охотятся на диких зверей, используя автомобили, и оставляют туши гнить под солнцем.

— Боже мой, — я никогда ни о чем подобном не слышала, — но это же настоящая бойня.

— Во всем виноват Тедди Рузвельт, — откликнулся он. — Эти фотографии, на которых он рядом с убитым слоном, точно разбойник какой-то. Все стало очень просто и на показ.

— Я думала, он охотится, чтобы собрать какие-то экспонаты для музея, — заметила Карен.

— Забота о музеях — это обман, — решительно ответил Денис и, отодвинувшись от стола, закурил сигару. — У него исключительно спортивный интерес. Меня заботит не столько сам Рузвельт, сколько то, чему он положил начало. Животные не должны погибать ради забавы. Только потому, что кто-то выпил лишнего и ему пришло в голову пострелять.

— Надо полагать, будет принят закон, — предположила Карен.

— Возможно, — согласился Денис. — Но пока я очень надеюсь, что мне не придется столкнуться с одним из таких весельчаков, иначе я просто за себя не отвечаю.

— Ты просто хочешь, чтобы рай сохранился как можно дольше. — Темные глаза Карен мерцали в свете свечей. — Денис хорошо помнит, как все здесь было в самом начале, — сказала она мне.

— Я тоже помню, — ответила я. — Это трудно забыть.

— Тут у нас побывала мама Берил, — сообщила Карен чуть погодя. — Я предполагала, что она поселится в Мбагати.

— О, — удивился он. — А я так понял, что ваша мама умерла.

— Но это недалеко от истины, — ответила я. — Она уехала отсюда, когда я была совсем маленькой.

— Я бы не смогла жить без маминой любви, — сказала Карен. — Я пишу ей каждую неделю, по воскресеньям, и очень жду письма, которые она мне посылает. На этой неделе я расскажу ей о вас и о том, что вы похожи на Мону Лизу. Может быть, вы когда-нибудь позволите мне написать ваш портрет? Из вас бы получилась прекрасная модель, я хочу написать вас с таким выражением, как сейчас, — прелестна, слегка растерянна.

Я вспыхнула, услышав ее описание. Ее проницательность поразила меня. Она говорила так откровенно. Ее взгляд, казалось, проникал в самую глубь души, ничего нельзя было утаить от нее.

— Неужели все это написано у меня на лице? — ответила я удивленно.

— Простите, не обращайте на меня внимание. Меня очень интересуют люди, — призналась она. — Они таят массу секретов. Подумайте об этом. Половину времени мы вообще представления не имеем, что мы делаем, но все-таки как-то живем.

— Это так, — произнес Денис. — Искать что-то очень важное или блуждать, сбившись с дороги, — частенько одно и то же.

Он потянулся с грацией породистого кота, который нежится на солнышке.

— Порой нельзя четко увидеть разницу, во всяком случае, это не дано несчастному скитальцу. А кстати, — он подмигнул мне едва заметно, — как насчет истории? Ни одного ужина без интересной истории — я предупреждал.

Вопрос не прозвучал неожиданно — я думала, что рассказать им, и остановилась на случае с Пэдди, на моей поездке с отцом на ферму Элкингтонов. Желая заинтересовать их, я описала все с самого начала, очень подробно и неторопливо, — все, что помнила. И как мы ехали с отцом со станции на ферму, и какие истории он рассказывал мне о львах. Описала Бишона Сингха и его огромный тюрбан. Кусты крыжовника и резкие удары элкингтонского кибоко. Через некоторое время я так погрузилась в эти воспоминаниями, что они нахлынули и затопили меня целиком, заставляя переживать их заново.

— Я представляю, как вы испугались, — произнесла Карен, когда повествование завершилось. — Не каждый справится с таким испытанием.

— Да, испугалась, — подтвердила я. — Но позднее я подумала, что это было своего рода посвящение, инициация.

— Клянусь, это было очень важно для вас. У всех случаются такие моменты, хотя и не всегда столь драматичные. — Денис сделал паузу, глядя на огонь. — Вы правы, нас испытывают, и это нас меняет, я думаю. Чтобы осознать, что это значит, надо рисковать.

На несколько мгновений в комнате все стихло. Я обдумывала то, что сказал Денис. Они оба молча курили. В конце концов Денис достал из кармана коричневого бархатного пиджака небольшой томик стихов.

— Когда я был в Лондоне, я нашел это сокровище в книжной лавке, — сообщил он. — Книга называется «Листья травы».

Он открыл заложенную страницу и протянул книгу мне.

— Пожалуйста, прочтите.

— О нет, пожалуйста! Я не умею читать стихи. Я все испорчу.

— Не испортите. Думаю, это написано специально для вас.

— Нет, нет. — Я покачала головой.

— Прочти ты, Денис, — попросила Карен. — В честь Берил.

Он прочел эти строки как-то просто, без особой театральности, но в них чувствовался магнетизм и драматическая напряженность. Стихотворение повествовало о том, насколько естественно бытие животных и как их жизнь отличается от той, которую ведут люди, обуреваемые жадностью, жалостью к себе и пространными размышлениями о недоступном Боге. В этом стихотворении действительно открывалась истина, в которую я верила. Закончил он пассажем:

— Чудесно, — произнесла я. — Я могу взять это на время?

— Да, конечно. — Он протянул мне томик стихов, легкий, как пушинка. Обложка еще хранила тепло его руки.

Я пожелала Карен и Денису спокойной ночи и направилась к себе в комнату. Склонившись к лампе, я читала чудесные строки. Дом затих. Спустя некоторое время я услышала звуки, доносящиеся из холла. Мбогани не очень велик размером, и что это за звуки, можно было определить безошибочно — Денис и Карен занимались любовью.

Я отбросила книгу, чувствуя неожиданное волнение. Я была уверена, что они — близкие друзья. А, собственно, почему я так думала? Может, потому, что Бликс так запросто произносил имя Дениса, когда приехал сюда. Но возможно, это могло означать только то, что он вовсе не возражает против того, чтобы Денис занимал это место в жизни Карен. И чем больше я думала об этом, тем больше приходила к мысли, что эти двое были просто предназначены друг для друга. Они оба были красивы, начитанны, развиты. «Полны, как глубокие речные воды», как выразились бы масаи. И не имело никакого значения, что Беркли сказал о Денисе, будто он неуловим для женских чар. С Карен он имел совершенно очевидную связь. Это стало мне совершенно ясно.

Я снова принялась за книгу. Перелистывала поэму о животных, которую мне читал Денис, но буквы прыгали перед глазами. Рядом со мной, всего через несколько комнат, любовники шептали друг дружке нежные слова, их тела переплетались, отбрасывая тени на стены. Хотя меня это никак не касалось, я не могла себя заставить не думать об этом. В конце концов я выключила свет и закрыла подушкой уши, желая только одного — поскорее заснуть.

На следующее утро облака рассеялись — небо стало ярко-голубым. Мы отправились на охотничью прогулку. Погода стояла чудесная. В саду прохаживались страусы, пощипывая молоденькие побеги салата. Повсюду виднелись следы помета и перья, оставленные птицами на ветках, когда они пробирались за добычей. Карен и Денис выглядели отдохнувшими и счастливыми. Я же спала плохо. Я чувствовала усталость и смущение от того, чему стала невольным свидетелем ночью, тем более меня удивляла их непосредственность и легкость.

— У этих огромных птиц мозг не больше кофейного зерна, — объяснил Денис, вскинув на плечо элегантную винтовку «ригби». — Когда прицеливаешься, они обязательно будут маячить, закрывая видимость.

— Почему не выстрелить в воздух? — Я наивно пожала плечами.

— Этого недостаточно. Если просвистит пуля, начнется настоящая паника.

Он обнулил прицел и взял цель для проверки. Вся группа мгновенно заметалась как одно существо, бросившись в разные стороны, все топча по пути, точно телега без возницы, катящаяся с косогора. Мы наблюдали за ними со смехом — не смеяться было невозможно. Затем, проверив, не снесли ли они забор, направились на вершину горы, чтобы насладиться видом, который хвалила Карен. Ее шотландская борзая по кличке Даск бежала первой, показывая дорогу, я шла в конце, исподволь наблюдая за Денисом. Мне нравилось, как он двигается. В нем не было ни капли застенчивости, скованности, он вел себя свободно. Он знал, как стоять, как держать руки, как делать все то, что нужно делать. И ни капли сомнения ни в себе, ни в том, что окружало его. Я понимала, почему Карен тянуло к нему, даже если она не готова была порвать с Бликсом и явно желала оставаться его женой.

— Где вам удалось так развить зоркость? — спросила я, нагнав Дениса.

— Полагаю, на поле для гольфа в Итоне. — Он рассмеялся. — А вам?

— А откуда вы знаете, что я тоже хорошо стреляю?

— А разве нет?

— Я училась у аборигенов, которые жили на землях моего отца, — ответила я. — Вы бы посмотрели на меня с рогаткой!

— Обязательно, только я бы отошел подальше, — ответил он с улыбкой.

— Меня вначале учил стрелять Брор, — произнесла Карен, поравнявшись с нами. — Сначала я не понимала, для чего это нужно. Но в стрельбе есть что-то необыкновенно волнующее, верно? Нет, вовсе не жажда крови, но какая-то особая связь, которую ощущаешь с жизнью, со всем живым вокруг, власть. Возможно, это звучит жестоко.

— Не для меня. Если все делать с честью, — ответила я и вспомнила арапа Маину. Его великолепное искусство воина и одновременно огромное уважение, которое он испытывал даже к самому слабому существу. Всякий раз, когда мы охотились с ним, я чувствовала это особенно остро. Даже когда просто шла рядом, как сейчас с Денисом. Можно сказать, что присутствие Дениса помогло мне снова окунуться в детство, проведенное на ферме. Возможно, потому, что передо мной был уверенный, умелый воин, и он разбудил во мне давно заснувшую Лаквет — тоже воина, борца.

Тем временем мы поднялись наверх, пробираясь между кустами кофе и терновника по узкой, извилистой песчаной тропинке, поблескивающей черными крапинками кварца. На вершине холма мы увидели плато, с которого открывался широкий вид на Рифтовую долину, окаймленную курганами и горными хребтами, точно дно разбитой чашки с острыми краями. Дождевые тучи рассеялись наконец, но темное кольцо облаков еще окружало плоскую вершину Килиманджаро, покрытую снегом на юге. С востока и чуть севернее заповедник Кикуйя протянулся вплоть до горы Кения на сотню миль, а то и больше.

— Теперь вы понимаете, почему я не хочу жить ни в каком другом месте, — сказала Карен. — А Денис хочет, чтобы его похоронили здесь.

— А парочка орлов свили бы поблизости гнездо, — добавил он. — Мне нравится мысль о том, что они будут парить нам моими останками. — Он прищурился на солнце — лицо было здоровое, подернутое коричневым загаром. Стройное высокое тело отбрасывало на траву лиловую тень. Между лопатками на спине — темная полоска от пота на рубашке. Рукава, закатанные до локтя, открывали загорелые руки. Я вообще не могла представить себе его в каком-то другом виде — каждый дюйм его тела дышал жизнью.

— Племя кикуйю отдает своих мертвых гиенам, — сказала я. — Если бы можно было выбирать, я бы тоже предпочла орлов.

Глава 27

В сентябре мой Ринглидер принял участие в скачках в Сент-Леджере и занял второе место. Он выглядел уверенно, никаких сомнений, неуверенности, припухлостей на ногах, никаких воспоминаний о прошлом — точно заново родился. Когда я стояла и смотрела, как Ди принимает серебряный кубок, я была довольна работой, которую сделала. Я правильно оценила Ринглидера, правильно поняла, в чем он нуждался, чтобы стать великим, — для чего он и появился на свет. На скачки съехался весь город и вся округа. На Истлейне собралось такое количество тренеров, грумов, что Ди пришлось разбить для меня палатку на лужайке перед клубом и специально поставить табличку с моим именем. Сделано это было вовсе не для того, чтобы произвести впечатление. Чтобы залезть в палатку, мне приходилось сложиться едва ли не пополам, но Беркли считал, что в таком месте забавно выпить шампанского. Он принес охлажденную бутылку, и мы уселись на стулья перед входом.

Как всегда, Беркли был одет изысканно, но выглядел бледным. Казалось, он даже похудел, но когда я спросила его о здоровье, отмахнулся от меня.

— Вон, видите? — Он показал на небольшой коттедж в тени эвкалиптовых деревьев, который был красиво оштукатурен, имел полукруглый вход и собственный небольшой садик. Просто картинка из детской книжки. — Там постоянно останавливается Денис, когда направляется в Нгонг.

— Мне помнится, вы мне говорили о Денисе и баронессе. Вы бы не рассказали подробнее. Они любовники? — спросила я.

Он внимательно посмотрел на меня.

— А нужно ли? — удивился он. — Я полагал, что вам это неинтересно.

Мы помолчали несколько секунд, он снова наполнил бокалы шампанским. Мелкие пузырьки хаотично вращались под густой шапкой пены.

— Как бы то ни было, я не уверен, что это может долго продолжаться, — заметил он.

— Потому что Денис неуловим?

— Есть такое понятие, как осесть и успокоиться, а есть Денис, — ответил Беркли. — Он привез ей кольцо из Абиссинии. Оно сделано из такого мягкого золота, что подходит на любой палец. Она его носила как символ помолвки, не понимая, конечно, всего. Нет, не то чтобы я не люблю Танну… — Он назвал Карен так же, как называл ее Денис. — Я ее очень люблю. Но ей не стоит забывать, кто такой Денис. Его не получится одомашнить, как кота. Это абсолютно противно его натуре.

— Что ж, если узда столь тесна, зачем же он ездит туда? — спросила я.

— Он ее любит, конечно. Это кое-что объясняет. — Беркли рассеянно пригладил усы рукой. — Ее мучили сильные головные боли. Опять же денежные проблемы.

— Вы, наверное, слышали о фиаско с моей матушкой?

— А, да. — Он усмехнулся. — Вдова Кирпатрик и протекающая крыша.

— Я до сих пор подавлена этим.

— Сдать Мбогани — все равно что заткнуть пальцем ведро, это ничего бы не решило. — Его глаза весело блеснули. — А как сейчас дела у вашей матушки?

— Я ничего не знаю, — ответила я. — Слышала только, что она где-то в городе. Ситуация ужасная. Почему с людьми так сложно?

Он только пожал плечами.

— А что вы от нее ожидали? Что она будет делать так, как вам нравится?

— Честно говоря, я даже не могу сказать толком. Ну, может быть, надо меньше обращать на все это внимания. Ее так долго не было. Я не ожидала, что она до сих пор способна уязвить меня. — Мой голос дрогнул.

— Мой отец умер, когда я был совсем юнцом, — ответил он. — Сначала мы решили, что это хорошо. Это многое упрощало. Но потом, со временем… — Он вздохнул. — Я даже выдумал теорию, что только то, что исчезает, оставляет настоящий след. И я до сих пор не чувствую, что избавился от мыслей и воспоминаний об отце. На самом деле, мы никогда не расстаемся с нашими родными, даже если переживаем их.

— О дорогой! — встрепенулась я. — И это вы сказали, чтобы меня ободрить?

Его губы скривились в едва заметную под усами улыбку.

— Простите. По крайней мере, Тана не станет сердиться на вас из-за вашей матери. В этом я уверен. Я, кстати, отправляюсь к ним на ужин. Поедем вместе.

— Боюсь, я немного устала. — Я покачала головой. — Хотелось бы лечь спать пораньше.

— В вас энергии — хватит на десятерых мужчин, — уверенно заявил он, глядя на меня с любопытством. — Я полагаю, Денис заинтриговал вас, и если вы попались, дорогая, он…

— Нет, Беркли, — ответила я резко. — Больше никаких предупреждений и советов. Я сама могу о себе позаботиться, благодарю. Если мне суждено получить какие-то удары судьбы, я вполне готова их принять, хорошо? У меня прочный череп.

— Ваше дело, — согласился он. — Хотя я не думаю, что у кого-то он действительно достаточно крепкий. Не в сердечных делах.

Мы допили шампанское, и он отправился в Нгонг. Я же зажгла лампу, улеглась на койку в палатке и достала из мешка томик «Листьев травы». Я увезла его с собой, как вор, несколько месяцев назад и никак не могла заставить себя вернуть книгу. Открыв томик, я прочла, в который уже раз: «Я думаю, я мог бы жить с животными…» Почему я привязалась к этой поэме? Скорее всего, потому, что Денис увидел в этих стихах меня. Самодостаточность и свободу духа, воспеваемые Уитменом, связь с простыми, природными вещами — все это жило во мне и, конечно было и в Денисе. Мы узнали друг в друге близкие души, и совершенно неважно, в чем состояла правда, что было между нами возможно или не возможно.

Ветер шевелил полог палатки, за треугольником москитной сетки в свои права вступила ночь. Небо усыпали звезды, они казались близкими и ясными, прозрачными.

Глава 28

В ноябре Карен устраивала вечеринку и пригласила меня приехать и остаться у нее на несколько дней. Мои мысли и чувства разрывались между Джоком и Боем, к этой сумятице добавлялся неугасающий интерес к Денису, который немного пугал меня. Я сомневалась, стоит ли принимать приглашение. Но все-таки поехала.

Приблизившись к дому, я сразу увидела Карен и Дениса. Они изображали радушных хозяев. Гостей собралось много. Среди прочих я увидела Джинджер Мейр, с которой прежде не встречалась, но слышала о ней от Коки. Мне было известно, что она долго была любовницей Бена, но обе женщины, как ни странно, сохранили дружеские отношения. Сейчас они стояли на лужайке, увлеченные игрой, — что-то среднее между гольфом и крикетом. В ней использовались ракетки для сквоша, крокетные молотки и даже стек для верховой езды. Джинджер была одета в легкое шелковое платье, которое она просто завязала внизу, чтобы получились брюки. Она была очаровательна — с завитыми каштановыми волосами и приятными веснушками. С Коки они смотрелись как две сестры, когда старались обогнать друг дужку, чтобы ударить по кожаному мячику.

— Как ты здесь оказалась? — спросила я Коки, когда она подошла, чтобы поздороваться. — Я думала, Карен с тобой не общается.

— Она и не общается, но что-то, кажется, изменилось, — ответила Коки. — Может быть, оттого, что она нашла, что искала.

Мы обе взглянули на веранду, где стояли Карен и Денис. Они осматривали бутылки с вином — ни дать ни взять, хозяин и хозяйка дома.

— А как у тебя дела с Джоком? — спросила Коки.

— Никак. — Я пожала плечами. — Молчаливое противостояние. Я попыталась нажать на него с разводом, но безуспешно. Он не ответил. Ничего вразумительного.

— О, прости, дорогая. Но все же должно как-то разрешиться, не правда ли? Даже самое плохое когда-нибудь заканчивается. Во всяком случае, мы на это уповаем.

Когда она отошла слегка танцующей походкой и вернулась на поле, я вошла в дом и сразу увидела, что Карен просто превзошла себя. Цветы и свечи украшали комнату, на столе стоял сервиз из китайского фарфора. Каждый уголок был обустроен так, чтобы гости чувствовали себя комфортно и восхищались обстановкой. Карен неплохо писала и рисовала, но в этом случае она проявила совершенно иное мастерство, и сделала это великолепно.

— Сегодня какой-то особенный случай? — спросила я ее.

— Нет, ничего такого. — Она пожала плечами. — Просто я настолько счастлива, что не могу удержать это внутри.

Она вышла, чтобы дать указания Джуме насчет меню, а я осталась стоять, словно прикованная к месту. Я вспомнила, как несколько месяцев назад Карен сказала мне, что имеет намерение стать счастливой. По ее тону я сразу поняла, что именно так все и будет, она сделала на это ставку, точно охотник, преследующий добычу, сначала идет по следу, а потом — настигает ее. Она безоглядно ввязалась в игру, рискуя всем, и — выиграла главный приз.

Когда пришло время обеда, мы сели за стол. Слуги в ослепительно-белых куртках и перчатках приносили угощение — сменилось семь блюд. А Карен внимательно руководила всем, сидя во главе стола и позвякивая серебряным колокольчиком. Когда мы были с ней в доме вдвоем, она была одета просто — белые юбки и блузки, — сейчас же на ней было надето платье из великолепного шелка цвета спелой сливы. Украшенный горным хрусталем гребень сиял в темных завитых волосах. Лицо было напудрено, глаза ярко обведены. Она выглядела потрясающе, но произвести впечатление старалась явно не на меня.

Я привезла одно из двух платьев, в которых ездила в город, но оно выглядело явно простенько. И это был не единственный мой недостаток. Все собравшиеся за столом, похоже, были людьми одного круга — она знали одни и те же шутки и песни. Денис и Беркли были выпускниками Итона, и они все время напевали на протяжении вечера. Песенка была незатейливая, что-то о катании на лодочке, на которой «нас качает и бросает от носа к корме». Причем голос Дениса, — прекрасный звонкий тенор, — звучал громче. Смех и вино лились рекой, но я не могла отделаться от ощущения, что я — чужая на этом празднике. Я была самая молодая и самая провинциальная. Карен именовала меня «дитя». Например, она спросила Джинджер:

— Скажите, дорогая, ну разве Берил — не самое прекрасное дитя из всех, что вы встречали?

Джинджер за обедом сидела слева от меня. Все, что мне было известно о ней, — это информация, почерпнутая из разговоров с Коки, что она была любовницей Бена. Стряхнув пепел с сигареты в резную хрустальную пепельницу, Джинджер взглянула на меня и произнесла:

— У вас походка кошки. Вам кто-нибудь говорил об этом раньше?

— Нет. — Я пожала плечами. — Это комплимент?

— Ну, естественно. — Она кивнула головой, и ее ярко-рыжие локоны шелохнулись. — Вы ведь немного не такая, как все прочие женщины здесь за столом, верно? — Глаза у нее были большие, голубые, а взгляд их — проницательный. Я чувствовала себя неловко, но сдаваться не собиралась.

— А здесь на самом деле только женщины определенного круга? — уточнила я.

— Не очень-то вежливо с моей стороны так говорить, но порой кажется, что да, так и есть. Я только что вернулась из Парижа, где абсолютно все носят вот такие платья от Ланвен и жемчуга. Это перестает удивлять уже спустя две минуты общения.

— Я никогда не путешествовала, — сказала я.

— О, вам стоит попробовать! — с энтузиазмом воскликнула она. — Самое волнующее в этом — возвращение домой. Ты приезжаешь и видишь все таким, — каким оно является на самом деле.

После того как обед закончился, все расселись вокруг камина — на стульях, скамейках, больших взбитых подушках. Карен заняла место в углу. С дымящейся сигаретой в длинном, эбеновом мундштуке в одной руке и бокалом из ярко-красного стекла в другом, она походила на героиню картины, написанной неизвестным мастером. Денис сел рядом с ней, и, проходя мимо, я слышала, как они обсуждают Вольтера. Они понимали друг друга с полуслова, не успевал один начать предложение, как другой его подхватывал. Они выглядели как единое существо, разделенное пополам. Казалось, вот так вот они всегда сидели рядом, наклонившись друг к другу, с яркими, оживленными глазами.

На следующее утро я поднялась на рассвете и отправилась с мужчинами на охоту. Я настреляла больше всех уток, уступив только Денису, и заслужила от него одобрительное похлопывание по плечу.

— Если бы я не был осмотрительным, вы бы подстрелили и меня, — заметил он, вскинув винтовку на плечо.

— Это было бы ужасно?

— Это было бы замечательно, на самом деле. — Он прищурился на солнце. — Мне всегда нравились женщины, которые умели отлично прицелиться и прекрасно ездили верхом, такой тип, который твердо стоит на земле обеими ногами и подает пример всем остальным. Иные мужчины выглядят скромно рядом с ними.

— Это описание вашей матери? — спросила я. — Это благодаря ей у вас такие предпочтения?

— Она сильная женщина, верно. — Он кивнул. — И могла бы стать великой авантюристкой, если бы на ней не висел ворох обязанностей. Вы же не сторонник размеренной семейной жизни.

Это была явная констатация. Он как-то все яснее открывался мне.

— Вам этого недостаточно?

— Африка — это лекарство, но она обладает иным удивительным свойством, — ответила я. — Она открывает простор, здесь нет границ, преград. Разве вы не ощущаете? Невозможно представить, что она давит на тебя, надоедает. Вы когда-либо чувствовали себя здесь скованно?

— Никогда. — Он ответил просто, без всякой задней мысли. — Она всегда новая, словно перерождается на глазах, верно?

— Да, верно, — согласилась я. Он выразил то, что я пыталась сказать Джинджер накануне вечером, что не раз думала про себя, но ни с кем этим не делилась, не находя подходящих слов. Кения, точно ящерица, сбрасывала кожу и представала всякий раз новой. И не нужно было уезжать далеко — надо было только посмотреть вокруг.

Денис проследовал вперед на своих длиннющих ногах, я же торопилась за ним в покрытых грязью ботинках, стараясь поймать ритм его шагов. Внутри у меня поселилось стойкое чувство, что он и я — очень похожи. Я, конечно, не смогла бы конкурировать с Карен в том, что касалось интеллекта и воспитания. Но и она не могла конкурировать со мной в том, что знала и умела я.

Когда мы вернулись в Мбогани, на площадке перед домом мы увидели два красивых авто. Еще две приглашенные пары приехали на торжество. Мистер и миссис Карсдейл-Лак, богатая чета, содержали первоклассную ферму по разведению лошадей. Она называлась Инглвуд и располагалась на севере в Моло. Также прибыл Джон Карберри с красавицей-женой Майей. Им принадлежала кофейная плантация севернее Ньери, на дальних склонах Абердарских гор.

Про Карберри я слышала, что он потомственный ирландский аристократ, но точно не знала. Он был крепкий, высокий, со светлыми волосами. В его речи сразу слышался грубоватый американский акцент. Мне говорили, что он приобрел его, когда навсегда покинул Ирландию и родное поместье. Карен представила его мне как лорда Карберри, однако он непринужденно пожал мою руку и тут же поправил, немного растягивая слова:

— Можно просто Джей Си.

Его супруга Майя выглядела чудесно в легком шелковом платье, кружевных чулках и элегантных туфлях. Сразу бросалось в глаза, что она приятно отличается от напыщенной и старомодной миссис Карсдейл-Лак, которая постоянно обмахивалась веером и жаловалась на жару.

— Мы с Джей Си возвращаемся в Америку на следующей неделе, — рассказывала Майя Карен и миссис Карсдейл-Лак. — Я собираюсь стать авиатором, и мне надо закончить подготовку.

— А сколько у вас уже налет? — спросил Денис заинтересованно.

— Пока всего десять часов. Но Джей Си говорит, что я просто рождена для этого, чувствую себя в небе как рыба в воде.

— Я сам мечтаю вернуться к полетам, — произнес Денис. — Я получил сертификат на войне, но потом просто не предоставлялось случая. Или просто машина не подвернулась. — Он улыбнулся.

— Приезжайте к нам и попробуйте, — пригласил Джей Си, — я сообщу вам телеграммой, когда мы вернемся.

— Это потребует серьезной подготовки? — спросила Карен обеспокоенно.

— Не труднее, чем ездить на велосипеде, — успокоил ее Джей Си.

— Пойдемте, я покажу новую винтовку, — пригласил Денис, и оба джентльмена отошли.

Аэропланы… Это было что-то совершенно новое для меня. Несколько раз я видела их, они скользили высоко в бледно-голубом небе, выпуская клубы дыма, и казались мне похожими на детскую игрушку. Но Денис был совершенно точно помешан на полетах, да и Майя — тоже.

— А вы не боитесь, что однажды вы оттуда свалитесь и разобьетесь в лепешку? — недоверчиво спросила Майю миссис Карсдейл-Лак, все так же обмахиваясь веером. — Не верю, что вас это не пугает.

— Мы все уйдем из жизни, так или иначе, это неизбежно. — Майя улыбнулась, на ее свежих щеках появились очаровательные ямочки. — Во всяком случае, это будет красивая точка.

Глава 29

Поместье Кекопи принадлежало брату Беркли Гэлбрайту Коулу. Оно располагалось на западном берегу озера Элментейта, рядом с горячим источником. На языке масаи название означало «место, где зеленое становится белым». Вода в источнике пузырилась от большой концентрации соды, белая содовая пыль оседала на камнях и разлеталась по округе, словно покрывая ее снегом. Эта пыль попадала в глаза, от нее щипало в горле, но искупаться в источнике считалось очень полезным для здоровья. Люди частенько купались здесь, невзирая на присутствие змей и скорпионов, от которых приходилось отбиваться. Я бы ни за что не рискнула, и не только потому, что вода была очень горячая. Но мы приехали вместе с Ди в Кекопи на второй день Рождества, так называемый день подарков, — просто чтобы сменить обстановку, — и я подумала, что это может быть забавно.

Когда мы приехали, Денис и Беркли попивали коктейль, сидя у огня на поляне перед домом. Как оказалось, они добрались сюда пешком из Джилджила среди ночи, так как их машина по пути сломалась. Карен не было — она осталась в Мбогани.

— Мы пытались сначала починить рессоры, используя кусок кожи, но было очень темно, ничего не видно, — объяснял Беркли. — В конце концов мы погрузили наших уток на себя и двинулись своим ходом.

— Почти пятьдесят фунтов утиного мяса, — добавил Денис.

— Это просто удивительно, что вас не сожрали львы, — усмехнулся Ди.

— Да, такая шальная мысль приходила мне в голову, — признался Беркли, — но я старался не думать об этом.

Поприветствовав нас, Денис чмокнул меня в щеку.

— Прекрасно выглядите, Берил.

— Неужели? — произнес Беркли.

— У Беркли свои представления, как и что нужно говорить женщинам, — сказала жена Гэлбрайта, Нэлл. Она была чем-то похожа на Карен — невысокая, темноволосая. Но без пудры и краски, и явно не столь подкованная интеллектуально.

— Берил прекрасно известно, что она — красавица, — парировал Денис. — Она это видела, когда смотрелась в зеркало утром. Что могло измениться за столь короткое время?

— Не усложняй, Денис, — пожурила его Нэлл. — Все женщины любят, когда им время от времени говорят комплименты.

— А если нет? — возразил Денис. — Что, если они просто самовлюбленные существа, и нет никакого смысла подливать масло в огонь?

— Мы всего лишь говорим о комплиментах, — остановил его Беркли. — Не надо драматизировать.

— Я понимаю, что он имеет в виду, — произнесла я. — И, честно говоря, красота не так уж много приносит человеку. А сила? А мужество?

— О, дорогая… — Беркли рассмеялся, обернувшись к Нэлл. — Теперь они насели на меня вдвоем.

В столовой нас ожидали изумительной красоты бокалы, наполненные шампанским. Я опустошила бокал довольно быстро, чувствуя, как пузырьки щекочут нос. А потом взяла еще для Беркли и Дениса.

— Шампанское абсолютно необходимо в Африке, — произнесла я, передавая бокал Беркли.

Он рассмеялся, глаза его блеснули.

— Все это время мне казалось, я говорю сам с собой.

— Это не так. — Я покачала головой. — Счастливого Рождества.

— Счастливого Рождества, Диана, — произнес Денис мягко, и его фраза, казалось, пронзила меня насквозь.

К обеду был зажарен сочный поросенок, а также подано множество разных вкусностей, которые я давным-давно не пробовала. Клюквенный соус, жареные каштаны и йоркширский пудинг. Я сидела за столом напротив Дениса, который ел с большим аппетитом.

— Я получил специальное разрешение на добычу слоновой кости и после Нового года отправляюсь на сафари на три месяца, — сообщил он. — Мне стоило бы набить карманы такими каштанами.

— Бедный Денис, — заметил Ди.

— Нечего его жалеть, — ответил Беркли. — Он сколотит себе состояние.

— А куда вы направляетесь в этот раз? — спросила я.

— На озеро Танганьика.

— Это территория масаи, — заметил Ди.

— Верно, с дорогами там тяжеловато, — согласился Денис. — Зато добыча будет впечатляющей, если мой грузовик справится.

— Надо заранее побеспокоиться о коже для починки рессор, — напомнила я.

— Ха. Точно, — усмехнулся он. — Я так и сделаю. — И снова положил себе полную тарелку вкусностей.

После обеда были карты, сигары у камина, бренди. Я чувствовала себя отстраненной, словно наблюдала за всем со стороны. События развивались на двух разных скоростях — в реальном измерении и как бы замедленно. Я не могла толком объяснить себе, почему так. Но я не представляла себе, как я смогу покинуть Дениса, уехать, упустить шанс остаться с ним. Что-то новое копилось во мне, что-то поднималось изнутри, меня распирало чувство, которому я не знала названия.

Тем временем Ди объявил, что собирается ехать домой. У меня сразу нашлось три веские причины, почему я была намерена остаться. Не думаю, что хоть одна из них его убедила, но он взял шляпу и попрощался со всеми, пожелав спокойной ночи. На пороге он оглянулся и я поймала на себе его подозрительный взгляд. Затем Ди открыл дверь и исчез в темноте.

«Я не собираюсь предпринимать никаких опрометчивых шагов», — хотелось мне сказать ему вслед. Но он не поверил бы — и правильно. Это была ложь. Я с нетерпением ждала момента, когда смогу остаться с Денисом наедине. «Скорее бы уже все отправились спать», — думала я. А также о том, как бы сойтись с ним поближе. То, что он принадлежит Карен, волновало меня мало. С каждой минутой желание захватывало меня все сильнее. Пара обугленных головешек поблескивали в камине красноватыми вспышками. В ярком свете правильные, ровные очертания рук Дениса завораживали.

— Вы так говорите о сафари, точно в этом есть что-то особенно важное, — произнесла я после паузы. — Только в этом, и больше ни в чем. У меня было такое же отношение к ферме моего отца, недалеко от Нджоро.

— Это красивое место, — согласился он.

— Самое красивое, — уточнила я.

— Знаете, когда я в первый раз отправился на сафари, грузовиков не было. — Он поднял голову. — Носильщики несли все необходимое. А пробивать путь приходилось с помощью мачете. К тому же рассказывали страшные истории об охотниках, которых медведи гризли буквально насаживали на их собственную винтовку, точно на вертел. Одному разорвал лицо рог разъяренного буйвола. Другой наткнулся на льва у горы Лонгонот, и тот буквально вырвал ему все внутренности. Все это было очень опасно, земля была дикая. Поход был похож на азартную игру, в которой еще не известно, какую карту вытянешь.

— Неужели вы тоскуете о временах, когда лилась кровь? — Я улыбнулась. Он тоже улыбнулся и взглянул на меня — несколько морщин собралось вокруг глаз, уголки губ дрогнули. Я уже в точности знала каждую черточку его лица и могла бы с закрытыми глазами описать его безошибочно.

— В последний раз, когда я отправлялся на сафари, — произнес он, — клиент потребовал четыре разных вида вина к каждому блюду. Нам пришлось тащить с собой ящик со льдом и медвежьи шкуры, чтобы устроить пикник.

— Мне бы ничего этого не потребовалось, — ответила я. — Только звезды в небе.

— Я про это и говорю, — подтвердил он. — Если клиент желает узнать, что такое саванна, он должен попытаться ощутить это. Увидеть, что она представляет собой на самом деле. Он хочет получить трофей, но что толку в нем, если реально он ничего не пережил.

— Может быть, возьмете меня с собой как-нибудь, — попросила я. — Я бы хотела все это увидеть, пока оно не исчезло окончательно.

— Хорошо. Я думаю, вы поймете.

— Я тоже так думаю.

Мягко ступая лапами, кошка Гэлбрайта подошла к нам, выискивая остатки еды. В надежде на ласку, она растянулась на полу у ног Дениса, подставив пушистый пятнистый живот. Головешки в камине почти прогорели, ночь заканчивалась. Денис встал и потянулся. Действуя инстинктивно, забыв об осторожности, я быстро произнесла:

— Я могу остаться с вами?

— Вы полагаете, это хорошая мысль? — Было заметно, что я застала его врасплох. — Мне казалось, вы и Тана подружились.

— Не вижу ничего, что препятствовало бы нашей дружбе, — сказала я. На самом деле, это была неправда. Но я не знала, как выразить то, что на самом деле чувствовала, что я хочу остаться с ним в эту ночь. Только одна ночь вдвоем, и я навсегда забуду всякую надежду.

— Мы же тоже друзья, не так ли?

Он внимательно посмотрел мне в глаза. Я хотела казаться беспечной, но понимала, что он видит меня насквозь, и он ясно различал мои намерения. Я встала. Разница в росте между нами составляла не больше фута. Протянув руку, он прикоснулся пальцем к моему подбородку. Затем, не говоря ни слова, повернулся и направился в свою комнату. Я двинулась за ним спустя несколько минут. Как только я сделала это — как-то сразу стало очень темно. Мне пришлось на ощупь пробираться к двери, которую он оставил открытой. Я бесшумно ступала босыми ногами по гладкому деревянному полу. Бархатистая, мягкая темнота, точно неведомое животное, нависала надо мной. Никто из нас не произнес ни слова, все происходило бесшумно. Но я точно знала, где он находится, и безошибочно двигалась к нему. Шаг за шагом я приближалась к заветной цели.

Глава 30

Когда я открыла глаза, все еще было очень темно. Денис лежал рядом со мной. Он дышал спокойно и размеренно. Я окинула взглядом его фигуру — длинные, мускулистые ноги, небрежно закинутые одна на другую. Сколько раз я представляла себе нашу близость — силу объятий, вкус его губ, запах тела. Но я никогда не думала, что будет потом, после всего. Что мы скажем друг другу, как все произошедшее изменит нас и изменимся ли мы. Теперь мне все казалось какой-то глупостью. Я вдруг поняла, что попала в неприятную историю.

Он открыл глаза. Я молча смотрела на него. Казалось, все застыло на мгновение вокруг нас — ничто не шелохнется. Он не отвел взгляд, как я боялась. Когда он притянул меня к себе, его движения были медленные и осмысленные. В первый раз все произошло как-то спонтанно, по наитию, словно оба мы боялись спугнуть момент. Мы даже боялись дышать, было не до размышлений. Теперь же время окончательно перестало иметь значение, оно попросту исчезло. В доме было тихо. Ночь за окном тоже присмирела — больше не имело значения, что происходит вокруг. Только мы двое, наши тела, сплетенные вместе. Он настолько тесно прижал меня к себе, что буквально вдавил в себя. Но даже в этот момент я не подумала, что это любовь, которая изменит всю мою жизнь. Я не подумала, что больше я себе не принадлежу. Я только целовала его, растворившись в его ласке. Все произошло легко.

Когда Денис снова заснул, я тихо встала, бесшумно оделась и, выскользнув из дома, побежала на конюшню, чтобы взять лошадь. Дождись я следующего дня, мне пришлось бы просить лошадь и что-то объяснять, но мне очень не хотелось, чтобы кто-то видел мое лицо, — я не была уверена, что смогу скрыть все, что произошло ночью. Все стало бы очевидно. Я взяла малорослого, но крепкого, устойчивого араба, и мы двинулись в путь, несмотря на то что еще было темно. Мы проскакали несколько миль, когда начало светать. На востоке вставало солнце, оно отбрасывало розоватые отблески, напоминающие перья фламинго, которые гнездились на берегах Элментейта. Подъехав ближе к кромке воды, я видела, как они просыпаются, собираются в группы и все вместе вращаются на воде, точно связанные одной нитью. Когда они клевали пищу, они обычно делали это вдвоем, втроем, просеивая друг для друга грязную воду и вытягиваясь в форме буквы S. Сотню раз я наблюдала эту картину, но только сегодня ритуал приобрел для меня значение. Озеро было зеркально неподвижно, словно все замерло, и солнце вставало в первый раз над всей землей — первое утро после сотворения. Я остановилась и спрыгнула на землю, дав лошади возможность напиться. Когда же я снова села в седло, я пустила араба легким галопом. Фламинго заволновались — точно розовый прилив набегал на берег и откатывался снова. Они подкатывались к берегу — смешение бледных грудок и сложенных пышных крыльев, а потом снова торопились схлынуть, перевернувшись, точно одно живое существо, — все вместе создавало беспрестанное смешение цвета, точно в калейдоскопе. Мне вдруг стало совершенно ясно, что все, что было раньше, — сон. С того самого момента, как отец сказал мне, что с фермой покончено, я точно погрузилась в небытие. Теперь же я видела солнечные блики на воде и слышала, как плещутся тысячи крыльев, приветствуя восход. Я не имела ни малейшего понятия, как все сложится дальше. Каковы будут мои отношения с Денисом и Карен, и как мне совладать с чувствами, которые обуревали меня. Я не имела никакого представления обо всем этом, но знала точно одно — я проснулась. Это я осознавала совершенно ясно.

Спустя четыре дня Ди устраивал новогоднюю вечеринку в своем отеле в Накуру. Все приглашенные постарались нарядиться получше, чтобы проводить уходящий 1923 год яркими рожками, склеенными из бумаги, и зазвать истомившийся в ожидании новый 1924-й. Он казался длинным лоскутом белоснежной ткани, на котором пока что нет ни одного пятна. На празднике играл большой духовой оркестр — музыкантам были обещаны икра и шампанское без ограничений, если они будут играть до рассвета. Небольшой, выстеленный паркетом танцзал содрогался от усердия бесчисленного количества ног, которые испытывали его на прочность.

— Последние дни выдались напряженные, не так ли? — спросила я Беркли. Несмотря на то что он надел новогодний галстук ярко-красного цвета, лицо у него было землистого оттенка — а под глазами — черные круги.

— Да, трудное время, но я справляюсь, — ответил он. — А как вы?

— Я тоже не унываю.

Вальсируя, мы миновали стол, за которым сидели Карен и Денис. Они разговаривали. Он — в ослепительно-белом костюме, она — окутана метрами черной таффеты, с обнаженными плечами. Когда я взглянула на них, я вдруг ощутила боль в сердце. С Денисом мы не встречались и не разговаривали с того самого памятного утра, когда я сбежала из его постели, точно вор. С Карен я тоже не общалась со времени ее вечеринки и с трудом представляла себе, смогу ли я вести себя с ними обоими так, словно ничего не случилось, — то есть естественно. Теперь спокойствие и естественность остались в прошлом.

Когда музыка закончилась, я извинилась и отошла, чтобы что-нибудь выпить. Пробраться к стойке бара оказалось не так просто, но, когда я подошла, Карен уже оказалась там.

— Счастливого Нового года, Берил, — произнесла она. Нас разделял ее эбеновый мундштук для сигарет — точно красивая заноза.

— Счастливого Нового года, — откликнулась я и наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. Какое-то странное чувство вины неожиданно охватило меня. — Как поживаешь? — спросила я.

— О, я по уши в болоте, — легко ответила она. — Пайщики хотят, чтобы я продала ферму.

— Неужели все на самом деле так плохо?

— Тут нет ничего нового.

Ее зубы слегка ударились о край мундштука, когда, затянувшись сигаретой, она выпустила дым — неторопливо, элегантно. Что ж, Карен — это Карен. Она говорит все четко и ясно, и ты думаешь, что знаешь о ней все, но это всего лишь волшебная уловка. Правда состояла в том, что она никому не доверяет и хранит секреты при себе, хотя кажется откровенной.

— То, что Денис рядом, должно помогать. — Я постаралась произнести это как можно естественнее.

— О, это на самом деле очень много для меня значит, — призналась она. — Знаете, когда его долго нет, я почти умираю.

У меня все сжалось внутри. Весь этот поэтический налет был всегда свойственен ей, но что-то в ее тоне насторожило меня. То ли она меня предупреждала, то ли предъявляла претензию. Сквозь сигаретный дым я смотрела на четко очерченный овал ее лица, высокие скулы — и не могла не поражаться ее проницательности. Да, я по-прежнему была для нее «дитя», но она наверняка почувствовала, — почуяла словно животное, — что-то действительно сильно изменилось. И она прощупывала почву.

— А нельзя ли убедить акционеров дать еще один, последний шанс? — спросила я.

— Я уже просила их об этом, дважды, — ответила она. — Но надо что-то делать. Например, я могу выйти замуж.

— А разве ты не замужем? — удивилась я.

— Конечно. Но я смотрю вперед. — Она буквально впилась в меня взглядом. — А возможно, я все брошу и отправлюсь путешествовать в Китай. Или в Марсель.

— Не думаю, что ты это всерьез, — возразила я.

— Иногда я подумываю. — Она пожала плечами. — Начать все заново где-нибудь на новом месте. Уверена, тебе тоже приходили в голову такие мысли.

— Покинуть Кению? — Я удивилась. — Никогда не думала об этом. Я не представляю себя в другом месте.

— Ты можешь передумать, причем совершенно неожиданно, — произнесла она. — Когда достаточно настрадаешься.

Она произнесла последнюю фразу, буквально пригвоздив меня взглядом к полу. Точно стрела, ее взгляд прошил меня насквозь, она отвернулась и ушла.

Еще пару часов после этого разговора я стояла, прислонившись к стене, слушала оркестр и старалась соединить в одно целое все услышанное от Карен. Я спрашивала себя, знает ли она, что произошло между мной и Денисом. Конечно, ничто не мешало ему подойти и заговорить со мной, и я, конечно, была бы этому очень рада, я не знала, что сказать, не знала толком, чего хочу. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, пары сходились и расходились, как герои в мелодраме. Рушились судьбы, все менялось в мгновение ока. Начать по новой или прекратить навсегда? И то и другое дорого мне обойдется.

Уже светало, когда вместе с Ди и Боем Лонгом мы покинули отель в Накуру. Я молча шла, радуясь, что праздничная ночь закончилась. За все время я столкнулась с Денисом нос к носу только один раз. Он подошел к бару, и наши взгляды встретились. Затем Карен мягко положила ему руку на плечо, и он повернулся к ней. После праздника я была подавлена, взгляд затуманен. Именно поэтому я не сразу сообразила, что происходит — Джок появился на противоположной стороне улицы и направился прямиком к нам. Он выкрикивал какие-то слова, которые я не могла разобрать. Меня затрясло, как только я его увидела.

— Я полагал, вы за ней присмотрите. — Он с ходу напустился на Ди. Глаза блестели, он дико вращал зрачками. Я почувствовала, что Бой уже готов вступить с ним в поединок, но Ди взял инициативу на себя.

— Послушай, Джок, — сказал он спокойно, — давай поговорим как мужчина с мужчиной и все уладим.

— Хватит меня дурачить! — завопил Джок, и никто не успел и слова произнести, как он замахнулся на Ди. «Откуда он узнал о Денисе?!» — все, что я могла подумать в этот момент, и вся похолодела от ужаса.

Осознав опасность, Ди отклонился в сторону и едва не упал, потеряв равновесие. Я видела, что Джок застал его врасплох. Бой сделал движение вперед, чтобы перехватить руку Джока, но Джок вывернулся и снова замахнулся на Ди. На этот раз ему удалось ударить его в подбородок. Ди пошатнулся и упал на колено. Он словно как-то сдулся, потерял воздух. Бой накинулся на Джока, но удержать не мог — тот наносил Ди удары, размахивая руками, точно ветряная мельница, и вопил что-то о давно заслуженном удовлетворении. Я была потрясена. Пусть даже моя история с Денисом стала известна, при чем здесь Ди? Я не могла понять. Для чего нападать на пожилого человека, к тому же совершенно безвинного?! Все это было бессмысленно, к тому же Джок был сильно пьян. Он выглядел отвратительным, костлявым, кривляющимся дикарем.

— Прекрати это! — закричала я. — Это же Ди! Ди! Остановись!

Я подбежала к нему и колотила кулаками по спине, чтобы отвлечь, но он легко отбросил меня, точно пушинку. Я упала на землю, но быстро встала и снова кинулась к Джоку. Ди упал на бок и, скрючившись, лежал на земле, закрывая руками голову, а Джок продолжал пинать его. Все произошло очень быстро.

— Прекрати, прекрати немедленно! — закричала я, испугавшись, что он просто убьет Ди. Я послала Боя за помощью в отель, и он вскоре вернулся с несколькими мужчинами, которые оттащили Джока от Ди. Джок отчаянно сопротивлялся, стараясь освободиться, его лицо было багровым от ярости.

— Ты самовлюбленная сука! — орал он мне. — Ты думала, ты будешь таскаться с кем захочешь, как грязная шлюха, а я ничего не узнаю? Не смогу постоять за себя?

Весь напрягшись, он вырвался из рук державших его мужчин и ринулся по улице в темноту. На Ди было жалко смотреть. Рот, нос, все лицо — в крови. Мы кое-как доставили его в лазарет. Врач уже спал, но его пришлось поднять с постели, чтобы он осмотрел Ди. Вместе с Боем мы просидели в приемной несколько часов, ожидая, пока наложат швы и пластырь. Рука была сломана в трех местах, шея свернута, челюсть серьезно повреждена. Когда доктор описывал нам все повреждения, которые Ди получил от Джока, я сидела, закрыв ладонями лицо — просто сгорая от стыда. Я корила себя за опрометчивость — я должна была знать, на что способен Джок. Я была уверена: все, что случилось, — моя вина.

— С Ди все будет в порядке? — спросила я врача и затаила дыхание, ожидая ответа.

— Со временем — да, — ответил он. — Он останется здесь на несколько недель, а когда вернется домой, ему понадобится сиделка.

— Мы сделаем все, что нужно, — уверил его Бой.

Когда доктор ушел, я подумала о Джоке. Он бродил где-то в темноте, совершенно безнаказанно.

— Мы должны сообщить властям, — сказала я Бою.

— Не думаю, что Ди хотел бы, чтобы вся эта история всплыла, — ответил тот с сомнением. — Как к этому отнесутся в Комитете его сторонники, когда узнают, что с ним так легко расправиться?

— Но я считаю, что это… не совсем правильно, — возразила я.

— Правильно или не правильно, в данном случае это не важно, надо оградить Ди от ненужных сплетен, — ответил Бой.

— Неужели мы ничего не можем сделать? — произнесла я, с ужасом осознавая свою ответственность за все, что случилось. Я чувствовала мучительную боль — но что это могло изменить?

Когда я наконец смогла навестить Ди, я пришла в ужас от его багровой распухшей челюсти и разбитого лба. От множества синяков и ушибов, от следов крови, запекшейся на светлых волосах. И от выражения горечи и боли на лице.

— Я так виновата, простите, — произнесла я, взяв его за руку. Он не мог говорить, но слегка кивнул, давая понять, что услышал меня. Он смотрел на меня воспаленными усталыми глазами — в этот момент он выглядел уязвимым, хрупким, старым.

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас? — спросила я, едва сдерживая отчаяние. Он отвернулся. От этого движения его дыхание нарушилось, он захрипел, и лицо исказилось гримасой боли. Затем дыхание снова пришло в норму. Присев в кресло, я долго смотрела, как его грудь равномерно поднимается и опускается, а затем погрузилась в тревожный сон.

Глава 31

Спустя несколько недель до меня в Сойсамбу стали доходить слухи и сплетни, которые с быстротой ветра распространялись по колонии. Очевидно, мое появление на Сент-Леджере окончательно развязало языки недоброжелателям, а Джок раздувал огонь, рассказывая повсюду, как он сыт по горло всей этой историей с Боем. Самые интимные подробности моей семейной жизни, — все самое грязное белье, — было выставлено на всеобщее обозрение. Впрочем, не исключено, что это обсуждалось и прежде, шепотом, но, слава богу, я не слышала никаких пересудов по поводу того, что я провела ночь с Денисом. Это оставалось единственным секретом, о котором никто не догадывался, тогда как все остальное…

Ди все еще лечился в городе, а Бой собирал вещи, собираясь уезжать. Он бросил работу на ранчо и заказал билет на пароход в Англию.

— Пора мне уже обвенчаться с моей девушкой в Доркинге, — сообщил он мне, складывая в чемодан пеструю, как у пирата, одежду. — Немного неловко оставлять тебя одну в такой ситуации, — добавил он смущенно.

— Ничего, все в порядке, — ответила я. — Я понимаю, почему ты так решил.

Он старался не смотреть на меня, не отрывая взгляда от чемодана, но я видела, что внутри происходит борьба — ему очень хотелось выглядеть достойно.

— Если тебе что-нибудь понадобится, обязательно найди меня, — предложил он скованно.

— В Доркинге? — переспросила я скептически.

— А почему нет. — Он пожал плечами. — Мы же друзья, верно?

— Да, так и есть, — согласилась я и поцеловала его в щеку.

Бой уехал, а я осталась одна на ранчо, наедине со своей совестью, которая не давала мне покоя по ночам. Я всегда убеждала себя, что уйти от Джока и вступить в связь с Боем — это совсем не хуже того, что позволяют себе другие, ничего особенного в этом нет. Но в Сойсамбу я узнала, что Джок открыто пригрозил пристрелить Боя, если он ему попадется, именно поэтому Бой и вынужден был уехать, теперь я поняла это. Я чувствовала себя одинокой, выбитой из колеи. Мне очень хотелось, чтобы в эти дни рядом оказался отец. Его присутствие придало бы мне уверенности, кроме того, он мог бы помочь мне советом. Стоило ли мне игнорировать слухи, что можно сделать, чтобы как-то покончить с ними? И как иметь дело с Джоком, если он вошел в раж и готов все сокрушить на своем пути?

Тем временем Ди вернулся из лазарета на ранчо. Он выглядел постаревшим, неуверенным, слабым. Врач сказал, что еще полгода ему придется оставаться в постели, прежде чем он поправится.

— Я ужасно сожалею о том, что натворил Джок, — отважилась я сказать ему, пока сиделка меняла простыни на его постели и делала перевязку. Я сказала это уже раз сто, но не могла остановиться.

— Я знаю, — ответил Ди. Его рука была закрыта повязкой до самого плеча, а шею стягивал жесткий воротник.

— Местное общество отнеслось с сочувствием к тому, что произошло со мной, — ответил он. — Оно готово встать на мою защиту. Гораздо больше, чем я сам.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась я.

Он попросил сиделку ненадолго выйти из комнаты, а затем сказал:

— Я очень старался, чтобы твое имя не было замарано, но когда в колонии чуют, что назревает скандал, этого уже не остановить.

Меня охватила ярость, но одновременно я почувствовала себя униженной.

— Мне все равно, кто что обо мне думает, — заявила я резко.

— А вот я не могу позволить себе подобной роскоши.

Он опустил голову и старался смотреть на руки, покоящиеся на белых простынях.

— Я полагаю, что тебя нужно отстранить от участия в соревнованиях на время.

— И что мне делать?! — воскликнула я. — Работа — это единственная отдушина для меня.

— Люди забывчивы, со временем все успокоятся, — ответил он. — Но сейчас это притча во языцех. Все требуют, чтобы ты понесла наказание, требуют жертвы, так всегда бывает.

— Но почему я? Почему они требуют мою голову, а не голову Джока, например? — возмутилась я. — Ведь это же он сошел с ума.

— Как тебе сказать, Берил. — Он пожал плечами. — Мы все либеральничаем, пока дело не касается нас самих. Общество так устроено, что оно всегда на стороне мужчины и готово понять ярость разъяренного мужа, который обманут, чем входить в обстоятельства жены, вынужденной пойти на отчаянный шаг. Это несправедливо, но что с этим поделаешь?

— Значит, ты меня увольняешь? — спросила я прямо.

— Я всегда относился к тебе как к дочери, Берил. — ответил он. — Ты можешь остаться, для тебя найдется место.

Я жадно глотнула воздух — во рту пересохло.

— Нет, я вовсе не обвиняю тебя, Ди, — сказала я напряженно. — Это то, что я заслуживаю, конечно.

— Кто знает, что мы заслуживаем, а что нет, — ответил Ди. — Нам всем нравится изображать из себя судей, но все мы с гнильцой, за каждым есть грешки. — Он взял меня за руку и погладил ее. — Возвращайся, когда все затихнет. И береги себя, пожалуйста.

Слезы готовы были политься у меня из глаз, но усилием воли я заставила себя сдержаться. Кивнув головой, я поблагодарила его за участие и вышла из комнаты. Ноги подкашивались — мне казалось, я вот-вот упаду.

Я не имела ни малейшего представления, куда мне идти, к кому обратиться. Мать и Дики — они отпадали сразу. Коки уехала в Лондон навестить семью. Беркли мог о многом догадаться. Карен… К ней теперь я бы не стала обращаться ни за что на свете. О чем говорить — я предала ее, именно так все выглядело теперь. Хотя я по-прежнему ею восхищалась и уважала ее, — что бы я ни чувствовала к Денису, — мне требовалось время, чтобы самой все переосмыслить. Во всяком случае, я была уверена, что не могу рассчитывать на уважение с ее стороны, как, впрочем, и со стороны Дениса. Мне было больно думать о том, как быстро исчезла память о всех заслугах, как все забылось, едва забрезжил проблеск громкого скандала. Это напомнило мне историю с нашей фермой и банкротство отца. У него явно была шкура покрепче, чем у меня, и слухи его не трогали. Я страстно желала, чтобы он сейчас оказался рядом, подсказал бы мне, как поступить. Я была ошеломлена, подавлена и потрясена до глубины души. Все, что я хотела, — это убраться поскорее из колонии, подальше от этих осуждающих взглядов и ядовитых языков. Даже Кейптаун казался мне слишком близкой точкой — и там они меня достанут. Я думала, взвешивала, прикидывала, сколько у меня денег. Увы, особенно похвастаться было нечем. Я накопила всего шестьдесят фунтов — сущая мелочь. И куда я денусь с ними, спрашивала я себя с грустной усмешкой. Как далеко уеду?

Глава 32

Консервированные каштаны и засахаренный миндаль в ярко освещенной витрине универмага «Фортнум и Мейсон». Хлопчатобумажные рубашки в светлую полоску, галстуки и платки для нагрудных карманов пиджаков на худосочных манекенах на Риджент-стрит. Водители грузовиков, отчаянно давящие на клаксоны и требующие проезда. Это был Лондон, — какофония звуков, несущихся отовсюду, меня это все подавляло. Кроме того, здесь было холодно.

Я покинула порт Момбаса в жаркий летний день. Облокотившись на поручень, я стояла на палубе и наблюдала, как пена выбивается из-под киля и тает, как берег Хилиндини Харбор. Теплый ветер теребил легкую блузку, развевал волосы. В Лондоне же черноватый, запачканный сажей снег покрывал тротуары. Все было холодное, влажное, под ногами — слякоть. Моя одежда и обувь совершенно не годились для этого места. В моем багаже не имелось ни теплого пальто, ни галош. И единственный адрес в Англии, лежавший у меня в кармане, — это адрес Боя Лонга и его жены Дженесс в Доркинге. С одной стороны, было неловко вдруг объявиться в доме бывшего любовника, но, с другой стороны, он сам предложил мне помощь, когда уезжал, и я верила, что он сделал это искренне. Я доверяла ему. Это много значило.

Когда я приехала в Доркинг, я с удивлением увидела, как изменился Бой — это был совершенно другой человек. Он словно забыл свой бравый пиратский облик в Кении. Теперь передо мной был заурядный обыватель в домашних брюках из ткани «гусиные лапки» на подтяжках, в аккуратно застегнутой рубашке и старательно начищенных, крепко зашнурованных ботинках. Дженесс называла его Кэсмир, от Боя не осталось и следа.

По счастью, Дженесс оказалась доброй и радушной женщиной. Так же как и я, она была высокого роста. Она щедро предложила мне выбрать одежду из ее гардероба. Так что я могла выходить из дома, не рискуя сильно простудиться. В ее теплом вязаном костюме, следуя указаниям Боя, я села на поезд и направилась в Лондон, в район Белгравия в Вестминстере, где на улице Вест-Холкин жила Коки.

Уже вечерело, когда я совершенно неожиданно, без предупреждения появилась в ее доме. Я не знала точно, каково нынешнее положение Коки, но, судя по тому, что дом, в котором она жила, находился в непосредственной близости от Букингемского дворца и представлял собой солидное строение из молочно-белого камня с черными металлическими балюстрадами и слегка углубленными дверями, — под стать соседям, — деньги у нее были. Собравшись с духом, я постучала в глухую, высокую дверь. И вскоре поняла, что мне не нужно было этого делать.

Дверь открыла горничная — только она была дома. Увидев меня — без пальто и шляпки, — она явно приняла меня за попрошайку. Глядя на промокшие насквозь ноги, я стояла на мраморном полу в холле и никак не могла придумать, какое сообщение оставить для хозяйки. В конце концов я выбежала на холодную, промозглую улицу, даже не сказав прислуге, как меня зовут. О том, чтобы возвращаться в Доркинг, не было и речи. Я бессмысленно бродила по Гайд-парку, не раз обошла площадь Пикадилли и Беркли. В конце концов ноги мои окоченели, надо было куда-то деться на ночь, и я нашла недорогой пансион в Сохо. На следующее утро я снова навестила Коки и снова не застала ее — на этот раз она уехала в Хэрродс.

— Пожалуйста, подождите ее, — предложила мне горничная. — Она сказала мне, чтобы вы ее дождались.

Коки появилась к ланчу. Увидев меня, она выронила пакеты с покупками и всплеснула руками.

— Берил! Я догадалась, что это ты! — воскликнула она. — Как ты здесь оказалась?

— Это ужасная история, — произнесла я. Коки стояла передо мной, слегка полноватая, как и прежде, но цветущая. В красивой юбке, туфлях и очаровательной шубке, на воротнике которой поблескивали снежинки. В ее жизни совсем ничего не изменилась с тех пор, как мы с последний раз встречались в Найроби. В моей жизни, напротив, изменилось все.

— Может быть, по глоточку бренди? — предложила она.

Мне стоило немало усилий заставить себя рассказать о событиях, произошедших в Кении. Я рассказала все, что могла, но оставались детали, которыми я не могла заставить себя поделиться. Я ни словом не обмолвилась о Денисе и о том, как осложнились наши отношения с Карен. Спасибо Коки, она не очень настаивала, практически не прерывала меня. Когда я закончила свое грустное повествование, она заметила, поморщившись:

— Я не сомневаюсь, что Ди вернет тебя, когда все успокоится.

— Не думаю, — ответила я. — Он заботится о репутации.

— В жизни полно неприятностей подобного рода. Твой случай ничуть не хуже прочих.

— Я тоже так думаю. Но последствия коснулись не только меня, за них расплачиваются другие люди — вот что меня угнетает, — призналась я.

— Да, да, — кивнула Коки, раздумывая. — А где сейчас Джок? — спросила она.

— В последний раз я видела его, когда он сломя голову мчался по улице в Накуру, — ответила я. — Не думаю, что сейчас он будет возражать против развода.

— Вполне вероятно, — согласилась Коки. — Но пока ты замужем, ты имеешь полное право на финансовую поддержку.

— Что? Брать у него деньги?! — возмутилась я. — Да я лучше умру с голода.

— Ну а где же еще ты их возьмешь? — Она взглянула на мой костюм, приемлемый в провинции, но совершенно не подходящий для центра Лондона. — У тебя не такой уж большой выбор.

— Я найду способ заработать, что-нибудь придумаю, — ответила я. — Я уверена, что снова встану на ноги. Мне это всегда удавалось.

Как бы я ни уверяла ее в том, что у меня все получится, Коки решила на некоторое время стать моим ангелом-хранителем. Она оставила меня у себя в доме. Мы выезжали на вечеринки и собрания, где она знакомила меня с представителями высшего общества. Она также терпеливо объясняла мне, где и как можно получить деньги в Лондоне. Я была мало знакома с тем, как вращается капитал, и имела поверхностное представление о системе расписок и кредитов. В Кении владелец магазина готов был дать вам кредит под что угодно, а потом ждать годами, пока вы расплатитесь, не отказывая в помощи даже в тяжелые времена. Но в Лондоне, не имея банкноты в руке, трудно было на что-то рассчитывать.

— Но если есть чем расплатиться, зачем подписываться? — удивлялась я.

Коки улыбнулась и вздохнула.

— Мы собираемся найти вам симпатичного благодетеля, — сообщила она. — Покровителя, так сказать.

— В смысле, мужчину? — Я остолбенела. Такая мысль не приходила мне в голову после всего, что произошло в моей жизни.

— Думай о нем как о спонсоре, дорогая. Любой будет счастлив вести тебя под руку в приличном обществе в обмен на приятные подарки. Преимущественно драгоценности. — Она снова улыбнулась. — Придется как-то смириться с этим.

Коки была полнее меня и почти на голову ниже ростом, так что ничто из ее вещей мне не подходило. Но она брала меня с собой в магазины и в гости к богатым друзьям, позволяя пользоваться ее гардеробом. Я была благодарна ей за помощь. Но в Лондоне я явно чувствовала себя не в своей тарелке. Я вообще чувствовала себя неважно с тех пор, как покинула порт Момбаса и морская болезнь пригвоздила меня к койке, вывернув наизнанку. Головокружения продолжались и после прибытия в Англию. Когда же я приехала в Белгравию, они сменились постоянной подавленностью и усталостью. Мне не хотелось говорить о своем состоянии Коки. Но она заметила сама и начала расспрашивать меня о симптомах.

— Похоже, ты подхватила инфлюэнцию, дорогая, — заметила она обеспокоенно. — Это очень опасно. От нее умирают. Тебе надо проконсультироваться с моим врачом.

— Но у меня никогда не было ничего подобного, — возражала я. — Никакой лихорадки.

— Здесь все по-другому, — уверяла она. — Давай сходим. Сделай это для меня.

Вообще я с предубеждением относилась к современной медицине, так как еще в детстве арап Майна ясно объяснил Киби и мне, что сумасшедшие доктора-мошенники высасывают кровь из какого-нибудь тела для того, чтобы лечить вас. Он всегда посмеивался над нелепыми попытками белых людей обмануть природу. Мы с Киби очень боялись, что в нас запустят кровь чужого человека — красную жидкость, которая и есть жизнь, — и мы перестанем быть собой. Однако Коки и слушать не хотела моих возражений. Она потащила меня к своему врачу. Он измерил давление, послушал пульс, задал несколько вопросов о моем путешествие и о прежней жизни. В конце концов он объявил, что это всего лишь небольшой запор, и прописал пить рыбий жир небольшими дозами.

— Разве ты не рада, что сходили? — спросила меня Коки, когда мы возвращались на Вест-Холкин-стрит. — Теперь ты успокоишься, все пройдет.

Однако ничего подобного не случилось. Я чувствовала, что со мной что-то неладно, и это явно не имело отношения к запору. Поблагодарив Коки, я снова направилась в Доркинг. Я надеялась отдохнуть от города и вечной спешки.

Бой и Дженесс встретили меня радушно, как и в первый раз. Они относились ко мне очень терпеливо. Но однажды утром, когда я спала в своей уютной кровати, все мои недуги — тошнота, головокружение и усталость — навалились на меня вместе. К тому же я заметила, что полнею и взятая в долг одежда становится мне тесной. Я пыталась вспомнить, когда в последний раз у меня были месячные, и не могла этого сделать. Приподняв одеяло, я ощупала талию — она заметно расширилась в размерах за последние несколько недель. Я списывала все на сладости, но в этот момент мне, как никогда, стало ясно, что дело в другом. Правда предстала передо мной во всей своей неприглядности. Я была ошеломлена. Упав на подушку, я ощущала, как комната кружится вокруг меня, точно я каталась на карусели. Предохраняться было чудовищно трудно. Хотя после войны появились презервативы, они были жесткие и грубые и очень быстро рвались. По большей части мужчины старались прервать половой акт до важного момента, а женщины избегали самых опасных дней в месяце. Так я и делала, когда мы были близки с Боем. Но с Денисом все произошло так стремительно, что я даже не успела ни о чем позаботиться. И вот теперь я попала в ужасное положение. Если бы я находилась дома, я бы отправилась в деревню аборигенов к чернокожей женщине и попросила бы у нее чай из болотной мяты или можжевельника — и проблема была бы решена. Но здесь, в Англии? Сжавшись в клубок в постели, я думала о Денисе. Это было жестоко, что одна ночь в его объятиях обернулась для меня такой катастрофой. И я вовсе не имела возможности обманывать себя, предполагая, что он будет рад узнать о будущем ребенке. Семейная жизнь была для него тюрьмой — он дал это понять с самого начала. Но что оставалось делать мне? Мне исполнился двадцать один год. У меня не было мужа, на которого я могла бы рассчитывать. Не было родителей, чтобы с ними поговорить и спросить совета. Я находилась в тысяче миль от родных мест, от своего дома. Кроме того, время явно работало против меня.

В тот же день, собравшись с духом, я попрощалась с Боем и его женой, поблагодарила их за доброту и села на поезд в Лондон. Сердце мое замирало от ужаса, но я старалась держаться.

Врач Коки был очень удивлен, увидев меня снова. И смущен, надо отметить. Он уже прописал мне пить рыбий жир и был уверен, что я поправилась. И вот я опять перед ним, точно бродячая кошка под окном. Однако те несколько недель, которые прошли после моего посещения, ясно обозначили проблему. Коки ждала в небольшой приемной, я же лежала на столе, крепко зажмурив глаза. Пока доктор засовывал в меня какие-то инструменты, я старалась думать о Нджоро, вспоминала старую дорогу, тянущуюся среди золотистых маисовых полей на холм, спокойное, ясное небо и мириады пылинок, колышущихся в утреннем зное. Если бы я только могла снова оказаться дома, я бы вынесла все, что угодно.

— Прошло несколько месяцев, — сказал доктор, когда я села. Он прокашлялся и отвернулся, сердце у меня оборвалось.

— Как вы не заметили раньше? — Коки почти закричала на доктора, когда он огласил свой вердикт еще раз — для нее. Мы вышли из процедурной и сидели в кабинете, залитом тусклым апрельским светом. На широком столе, обитом кожей, — запачканная темно-синими чернилами промокашка. Рядом с моими ногами — чистенькая мусорная корзина, которая, похоже, еще не видела настоящего мусора.

— Это не точная наука, — пытался оправдываться доктор.

— Пять недель назад вы уверяли, что у нее всего лишь запор! Вы не осматривали ее по-настоящему, — возмущалась Коки. — А теперь все зашло слишком далеко.

Пока Коки отчитывала доктора, я сидела молча, не проронив ни слова. Окружающие предметы расплывались у меня перед глазами, словно я находилась в каком-то тусклом тоннеле.

— Некоторые молодые женщины в подобных обстоятельствах отправляются во Францию, — сказал доктор, стараясь не смотреть на нас.

— А что, на это есть время? — спросила я. — На Францию?

— Похоже, что нет. — Он вынужден был признать. Потом, слегка поколебавшись, сообщил адрес, добавив: — Я вас туда не направлял. Я вообще вас больше не видел.

Я имела лишь смутное представление о местах вроде того, куда меня направил доктор. Я только знала, что там «могут позаботиться» о женщинах, попавших в беду. По пути домой я дрожала, меня охватила паника.

— Я не имею представления, где взять деньги на все это, — призналась я Коки.

— Я знаю, — ответила она коротко, а затем глубоко вздохнула и сжала мою руку. — Надо подумать, — добавила, глядя в окно.

Однако долго думать времени не было. Уже через два дня мы оказались в небольшой комнатке на Брук-стрит. Коки не донимала меня вопросами, она относилась ко мне с теплотой и сочувствием, но, когда мы ехали с ней на операцию, я не выдержала и призналась.

— Это ребенок Дениса, — сказала я. Слезы текли у меня по щекам, падая на воротник взятого напрокат пальто.

— Ребенок Дениса? — переспросила Коки. — О, дорогая! Я даже и представления не имею, как там дома все запуталось. А ты не хочешь… сначала сказать ему?

— Нет, это бесполезно. — Я покачала головой. — Ты представляешь, чтобы он вдруг на мне женился? Карен также не имеет ни малейшего представления обо всем этом. Я полагаю, такая новость разрушит ее счастье, да и счастье Дениса тоже. Я не хочу этого. Я должна как-то справиться сама.

— О! — воскликнула Коки, а затем прикусила губу. — Я бы хотела как-то облегчить твою участь, дорогая, — произнесла она сочувственно. — Взять на себя часть боли, которую ты испытываешь.

— Это никто не может. В любом случае, я сама виновата. Я все выдержу одна.

— Не глупи, Берил, — уговаривала она меня. — Ты же еще почти дитя.

— Нет, уже не дитя, — ответила я. — Больше нет.

Глава 33

Я поправлялась, если можно так сказать, в Доркинге у Боя и Дженесс. Я сказала им, что меня свалила лихорадка, и позволяла им выводить меня подышать свежим воздухом под ветвистым платаном. Я пила литрами английский чай с молоком, старалась читать журналы, чтобы унять печаль и боль в сердце. Хотя разумом я понимала, что приняла единственно возможное решение, понимание этого вовсе меня не успокаивало. Вместе с Денисом мы создали новую жизнь, надежду, будущее, а я уничтожила ее по собственной воле. В добавление ко всему не было даже призрачной надежды на то, что моя беременность осчастливила бы Дениса и он захотел бы жениться на мне, все это усиливало мою хандру. Мир был устроен так, что никого не интересовало, что я хочу, о чем мечтаю. Для мечты в нем не было места.

Несколько раз в день я спускалась с холма к живой изгороди и возвращалась назад по тропинке, пытаясь привести себя в чувство, но снова и снова натыкалась на все те же невеселые мысли. Я решила, что Денис никогда не узнает, что я носила под сердцем его ребенка, — ужасный секрет. И Карен, конечно же, тоже. Но мы настолько тесно были связаны, что я не могла избавиться от тревожных мыслей.

Свет в Доркинге был тусклый, неровный, не то что в Кении. Над платаном парили тетеревятники — совсем не гордые орлы Нгонга. Однако каждый день, несмотря на окружающую обстановку, я мысленно возвращалась домой, стараясь не замечать окружающей меня действительности. Как ни странно, в газетах очень много писали о Кении. Девонширская газета сообщала, что, несмотря на отчаянное противоборство Комитета бдительности, африканцы все громче заявляли о своих правах. Что же касается азиатов, то они, судя по всему, в ближайшем будущем могли рассчитывать на то, чтобы играть существенную электоральную роль и даже получить земли в горной местности. Было ясно, что подул ветер перемен — весьма угрожающих перемен, — и, хотя все эти проекты еще были далеки от осуществления, само упоминание о подобном развитии событий шокировало.

— Ты знаешь, в «Таймс» все время пишут о том, какие ненасытные и жадные эти поселенцы, то есть мы, — сообщила мне Коки, приехав навестить меня в конце мая. — Как мы испортили колонию и пустили на ветер все, что нам якобы доверили. Но им все время приходится печатать карту Кении, прежде чем они начинают рассказ. — Она перевернула газету. — Иначе лондонцы вообще не поймут, где это.

— Это не имеет значения, — ответила я, чувствуя растерянность. — Никто не может дробить Африку или даже защитить ее. Она не принадлежит никому.

— Кроме африканцев, ты имеешь в виду? — спросила Коки.

— У них больше прав, чем у нас, — ответила я. — Хотя, может статься, мы все слишком много на себя берем, полагая, что нам принадлежит хотя бы малая доля.

— Ты собираешься домой? Об этом ты сейчас думаешь? — догадалась Коки.

— Я бы поехала, но как? — Я взглянула на луг, над которым медленно парил ястреб, точно небольшой самолет, скользящий по воздуху без всяких видимых усилий. — Если бы у меня были крылья. — Я глубоко вздохнула. Невысокая каменная стена, разрезающая ярко-зеленое поле, выглядела очаровательно. Местами она была разрушена, местами покрыта мхом. Я прогуливалась вдоль нее, не спеша, растирая пальцами хрустящие прошлогодние листья.

Я вспоминала Дениса и ночь в Кекопи. Он был нежен со мной, в нем не было ни капли фальши. Он смотрел мне в глаза и читал в моем сердце, в моей душе — для него не было тайн, кто я такая. Я тоже понимала его, понимала его суть и что на самом деле он не мог принадлежать никому. Однако это понимание мне нисколько не помогало. Сердце мое было разбито и кровоточило. Я все больше приходила к мысли, что ничто не поможет мне излечиться — только возвращение домой. И я должна была найти способ сделать это. Коки подошла ко мне и присела на край стены.

— Как ты раздобыла деньги? — спросила я ее. — На доктора?

— А зачем тебе знать? — удивилась она.

— Не знаю. — Я пожала плечами. — Пожалуйста, скажи.

— Фрэнк Грэсволд, — призналась она.

— Фрэнк? — Теперь уже удивилась я. Я знала его — это был старый друг из колонии, владелец конюшни. Отец хорошо знал его, когда я была еще ребенком. Мы с Коки случайно встретились с ним примерно месяц назад на одной из вечеринок в Лондоне. Вокруг него вилась целая стайка безупречно одетых лондонских «львиц». Казалось, он не проявил ко мне никакого интереса, ну разве что спросил, как там Клатт. А я и понятия не имела, как он.

— У Фрэнка доброе сердце, — заметила Коки.

— И полные карманы денег, — добавила я грустно.

— Если честно, Берил, одно не исключает другое, — поправила меня Коки. — Когда я рассказала ему, очень осторожно, в каком трудном положении ты оказалась, — продолжила она, — он просто настоял на том, что должен оказать помощь.

— Именно это ты имеешь в виду под словом «спонсор», — догадалась я. — А что он хочет взамен?

— Ну, не думаю, что у него есть какие-то скрытые мотивы. — Коки пожала плечами. — Возможно, он хочет прогуляться с тобой, появиться в обществе, когда ты поправишься. Ничего ужасного в этом нет.

Коки говорила искренне, для нее действительно ничего ужасного во всем этом не было. Но мне была ненавистна сама мысль о том, что я должна быть обязана какому-то благодетелю, вне зависимости от того, что он от меня желал взамен. Я бы не нуждалась ни в чьей помощи, если бы только могла себе это позволить. Но я не могла. И не видела никакого иного способа выйти из создавшейся ситуации, во всяком случае, в обозримом будущем.

— Давай поедем в Лондон, — решила я. — Я попробую поладить с ним.

— Я бы не хотела, чтобы ты поняла Фрэнка неверно, дорогая, — забеспокоилась Коки. — Я уверена, ты сможешь держаться с ним свободно. Он не будет тебя принуждать.

— Это не имеет значения, — ответила я спокойно. — Мне терять нечего.