Облетая солнце

Глава 34

Порт Момбаса был живописен и полон суеты, как обычно. Множество грузовых и рыболовецких судов стояли в доках и на рейде. На палубах громоздились тюки сушеного акульего мяса, корзины с блестящими угрями. Прогретая солнцем полукруглая набережная была запружена телегами, запряженными быками. Желтые и розовые домишки теснились на склонах холмов, их бледно-зеленые крыши контрастировали с толстыми стволами баобабов, почти фиолетовыми. В воздухе смешались запахи рыбы, пыли, навоза. Вся эта круговерть вызывала у меня ощущение восторга, когда, стоя на палубе, я видела, как родной берег становится все ближе, все яснее в своей первозданной необузданности. На моей шее покоилось ожерелье из массивных, блестящих жемчужин. Я была одета в белое шелковое платье, подогнанное точно по фигуре. На поручне рядом с моей рукой лежала рука Фрэнка. Он имел право находиться здесь — я стала его содержанкой.

— Как ты полагаешь, мы останемся в Момбасе на несколько дней? — спросил он. — Или сразу поедем вдоль побережья на машине?

Он стоял рядом, его круглый, как арбуз, живот упирался в белые окрашенные перила. Официант принес нам по бокалу вина. Он отпил немного и внимательно посмотрел на меня, слегка наклонившись, так что я отчетливо видела морщинистый шрам под его правым глазом, закрытым черной накладкой. Он потерял глаз во время охоты несколько лет назад, и, хотя повреждение придавало ему довольно суровый вид, он не был суров. По крайней мере, ко мне.

— Я бы хотела оказаться дома, — ответила я.

— Полагаю, все россказни и слухи давно затихли, — проговорил он. — Прошло полгода.

— В колонии это целая жизнь, — согласилась я. В душе я очень надеялась, что так оно и было. На одном их толстых коротких пальцев Фрэнка поблескивало золотое кольцо с голубым бериллом. Он приобрел его в Лондоне и с восторгом мне показывал.

— Чистый берилл бесцветен, — говорил он, — но этот был просто восхитителен.

— Он похож на африканское небо, — предположила я.

— Он похож на тебя.

Слова Фрэнка звучали очень романтично, но меня гораздо больше трогало его ровное заботливое отношение, его верность и вера в меня — это имело большое значение. Он хотел дать мне то, что я желала больше всего получить, — а именно вернуться в Кению. С тех пор как мы сошлись не без помощи Коки, Фрэнк только и говорил о том, как мы приедем домой и он откроет для меня свою конюшню. Я смогу тренировать лошадей ради собственного удовольствия, это меня ни к чему не обязывает — во всяком случае, так он обещал, а до сих пор он обещания сдерживал. Уже вечером мы сядем на поезд до Найроби. А затем на машине сможем добраться до Найтсвика — ранчо Фрэнка, располагавшегося у подножия Мау Эскарпмент. Там я смогу снова начать тренировать лошадей.

— Ты счастлива? — спросил Фрэнк, когда судно вошло в гавань. Это был «левиафан», окруженный мусором, обломками, мельканием всевозможных цветов и шумом. Беспорядочная какофония Момбасы, пальмы с кривыми стволами, красный песок и бледно-голубое высокое небо. Стивидоры выбросили на берег длинные канаты, чтобы причалить, каждый — толщиной с мужскую ногу.

— Да, счастлива, — подтвердила я, наблюдая за картиной. — Знаешь, даже запах дома возвращает мне уверенность в себе. И цвета. Краски. Если мне только не попадется кто-нибудь некстати, я думаю, что вскоре буду совсем в порядке.

— Тогда мы можем сразу направиться в Найтсвик, — предложил Фрэнк.

— Мне кажется, это трусливо. Может быть, все-таки остановимся где-нибудь поближе, а?

— Да, конечно, — согласился он и сжал мою руку.

Спустя два дня мы вкатили в Найроби на фрэнковском «форде ранэбаут». Город совсем не изменился, он выглядел так же, когда я покидала его. На улицах, засыпанных красной пылью, выстроились в ряд магазинчики и кафе, повозки, загруженные доверху всевозможными товарами, бледно-зеленые эвкалипты на тонких стволах, точно парящие в воздухе, с дрожащей на легком ветерке листвой. Проехав в низкие, розовые ворота загородного Матайга-клуба, мы объехали идеально подстриженный газон и остановились под навесом. Слуга в ослепительно-белых перчатках открыл дверь с моей стороны. Я грациозно поставила на землю стройную ногу в элегантной дорогой туфельке и вышла из машины. Мое платье, чулки, шляпка — все было куда красивее, чем прежние наряды, в которых я здесь появлялась. Я особенно остро почувствовала это, когда мы проходили через затемненное фойе. По-хозяйски держа меня под локоть, Фрэнк сразу же подвел меня к барной стойке — словно я оказалась здесь впервые и не бывала раньше сотню раз. Впрочем, может быть, так оно и обстояло на самом деле. Можно сказать, с тех пор как я уехала в Лондон, с меня содрали кожу и, вывернув наизнанку, натянули заново — я стала другим человеком.

— Ну-ка посмотрим, кто тут есть? — сказал Фрэнк. Он, конечно, имел в виду своих друзей. Я мало что знала о них, по большей части по слухам, а слухи, конечно, преград не знают. Говорили, что все они выходцы из группы «Счастливая долина», богачи, обосновавшиеся на обширных участках земли близ Ньери и Джилджил недалеко от горы Абердаре. Они позволяли себе «шалости», пренебрегая общепринятыми правилами, которыми руководствовались другие. У них были собственные правила, или, можно сказать, вовсе их не было. Такое можно позволить, когда имеешь очень много денег и очень много свободного времени. Они развлекались, уступая друг другу мужей и жен, и частенько курили опиум. То и дело случалось, что кто-то из них оказывался в Найроби полураздетым или в иступленном состоянии. Нельзя сказать, что Фрэнк полностью принадлежал этому миру, так как у него не было достаточно лоска, если так можно выразиться. Он позволял себе грубые матросские шуточки, к тому же прихрамывал. Насколько я понимала, богатые аристократы держали его при себе, так как он всегда знал, где достать кокаин. Он всегда носил некоторое количество этого вещества с собой в коричневом бархатном мешочке. Я видела пару раз, как он доставал его в Лондоне, но никогда даже не прикасалась. Вообще наркотики меня мало привлекали. Сама мысль о том, что мой рассудок может быть неподвластен мне, останавливала меня. Фрэнк уважал мое отношение и не пытался меня разубедить или как-то обвинить в пуританизме. По крайней мере, так было в Лондоне. Я спрашивала себя, не изменится ли положение в Кении. Была середина дня. В баре царил полумрак, как в пещере, так как блестящие деревянные ставни закрыли из-за жары. Фрэнк зорко оглядел зал, но никого знакомого не увидел. Мы выпили вдвоем, затем он сказал, что отлучится по делам в город, а я уселась в кресло в углу ресторана и заказала ланч и кофе. Я позволила Фрэнку удалиться, так как в зале не было никого, кто обратил бы на меня внимание или захотел бы со мной пообщаться. Я уже всерьез думала, что сильно изменилась, как вдруг в ресторане появилась… Карен. Она вошла в белой широкополой шляпе, вокруг шеи — яркий цветной шарф. Сначала она равнодушно скользнула по мне взглядом, проходя, но потом остановилась как вкопанная.

— Берил, это вы?! Вы вернулись!

Она подошла. Я отложила салфетку и привстала, чтобы поцеловать ее в щеку.

— А вы думали, что я не вернусь?

— Нет, нет, что вы. — Она моргнула, как экзотическая кошка. — Я только удивляюсь, как вам это удалось. Когда вы уезжали, все казалось совершенно безнадежным.

— Да, так и было. — Я прокашлялась и заставила себя взглянуть ей в лицо. — Надеюсь, я никогда не опущусь столь же низко. А как Ди?

— Он полностью поправился, — сообщила она. — И очень вспыльчив, как обычно. Ну, вы его знаете.

— Полагаю, что да, — промолвила я. — Все еще знаю. Шесть месяцев достаточно долго, чтобы дым рассеялся, но также может усилить отчуждение. Я соскучилась по нему.

— Не сомневаюсь, что и он по вам соскучился.

Ее взгляд опустился на мое колье, потом на новые красивые туфли. Я видела, что в голове у нее роится множество вопросов о том, как мне удалось выкарабкаться, но я сомневалась, что она решится их задать.

— Оставайтесь и выпейте со мной, — пригласила я.

— Хорошо, конечно.

Она села напротив и сняла шляпу, пригладив волосы. Я обратила внимание, что они были подстрижены в стиле «шингл» — новомодная прическа в либеральном духе. В Лондоне ее можно было встретить повсюду, но я никогда не думала, что Карен настолько серьезно следит за модой.

— Не правда ли, ужасно? — спросила она, перехватив мой взгляд. — Я и сама не знаю, зачем я это сделала.

Затем выражение ее лица изменилось, она спросила, понизив голос:

— А как дела у вас с разводом? Вы наконец-то свободны?

— Пока нет, — ответила я. Коки убедила меня написать Джоку из Доркинга и снова потребовать развод, но никакого ответа от него я пока не получила. — Джоку предъявили обвинения?

— По тому случаю — нет. — Она произнесла это серьезно, и было видно, что она колеблется.

— А что тогда? — настаивала я.

— Был еще один инцидент, недавно, — продолжила она. — Правда, свидетелей не было, и трудно сказать, что случилось в точности. Но Джок намеренно направил свое авто на другую машину в Накуру. А затем пытался заставить пару, ехавшую в той машине, признать, что авария произошла по их вине, а вовсе не по его. Обе машины сгорели.

— Боже мой, кто-нибудь пострадал? — Я ужаснулась.

— По счастью, нет, — ответила Карен. — Было судебное заседание, касавшееся убытков, но так ничего и не решили.

— Я не сомневаюсь, что он был пьян.

— Мы можем только предполагать. — Она теребила край шарфа, слегка смущенная. Мы некоторое время сидели в напряженном молчании.

— Вы действительно выглядите прекрасно, Берил, — наконец произнесла она. — Если я когда-нибудь решусь рисовать вас, вы обязательно будете в белом. Этот цвет вам очень к лицу.

Держа перед собой бокал с коктейлем, я чувствовала прохладу стекла и смотрела, как бусинки джина мерцают среди раскрошенного льда. Мне казалось, я убежала от скандала, однако он никуда не делся, он хранился подспудно, поджидая меня. Кроме того, существовало еще множество иных неразрешенных вещей, целая паутина очень сложных, болезненных обстоятельств, которые никогда не будут проговорены и никогда не будут забыты. Однако, как бы там ни было, я была рада снова увидеть Карен. Я соскучилась по ее компании.

— Ну как, все прошло хорошо? — спросил Фрэнк, когда вернулся. Мы с Карен только что попрощались.

— Полагаю, да, — ответила я. — Однако я просто нюхом чую, что вот-вот начнут рождаться новые слухи, теперь уже о нас. Они полезут из всех щелей.

— Но в Лондоне тоже много что говорили. — Он пожал плечами. — Люди любят копаться в чужом грязном белье. И ничего не могут с собой поделать.

— Меня тошнит от этого, — произнесла я. Мой джин был давно уже выпит, я задумчиво помешала осадок на дне. — Я думаю, я могла бы жить с животными… — добавила я тихо.

— Ты это о чем? — переспросил Фрэнк.

— Так, ни о чем. Стихотворение, которое я когда-то слышала.

Он только пожал плечами. Я решительно встала из-за стола.

— Я готова, — сообщила я ему. — Отвези меня домой.

Глава 35

Фрэнк не уделял большого внимания ферме, она его мало интересовала. Он нанимал управляющего и рабочих, а сам ездил на охоту и посещал друзей. В основном все время он проводил в охотничьей хижине, которая располагалась в десяти милях от главного дома, в долине, там он спал в компании с охотничьим псом Бого и приезжал проведать меня раз в несколько дней. Мы вместе обедали или ужинали, а затем он вел меня в спальню. Там, налюбовавшись на мою наготу, он просил меня лечь в постель и приступал к ласкам. Ему доставляло наслаждение слушать, как прерывается от страсти мое дыхание, наблюдать, как движутся бедра, гладить их. Довольно цокал языком, когда мои пальцы сминали простыни, а иногда и рвали их. Казалось, ему нравится доставлять мне удовольствие гораздо больше, чем удовлетворять собственные порывы. Мне приходило в голову, что таким образом он создавал себе ощущение заботы обо мне. Что ж, это было недалеко от истины.

Нельзя сказать, что Фрэнк принуждал меня к ласке. Но и сказать, что он меня привлекал, — вряд ли справедливо. Он был похож на медведя с короткими, толстыми руками и ногами. Ходил вразвалочку. У него был большой круглый живот, упругий, как барабан. За обедом он допускал грубые шуточки, однако никогда не забывал спросить меня, как я себя чувствую, чем я занималась, о чем думала. Он рассказывал мне разнообразные случаи из своей жизни, которые произошли с ним на охоте или на скачках. Он никогда не просил меня сопровождать его, когда куда-то направлялся. То, что мне приходилось терпеть его компанию только время от времени, а не постоянно, делало наше совместное существование вполне сносным. Секс с Фрэнком я рассматривала как своеобразную часть сделки — мы оба что-то давали друг другу, пусть даже не имея при этом горячих чувств. Во время секса я старалась закрыть глаза или смотреть только на волнистые седые волосы у него на груди, стараясь не думать, что он был ровесником моему отцу. Он был добр. Он заботился обо мне. И мне казалось, он меня не обманет.

В комоде в спальне Фрэнк всегда держал пачку банкнот — эти деньги предназначались для меня: купить лошадь, что-то еще, что понравится. Я частенько открывала ящик и смотрела на эту кучу денег, чувствуя какую-то странную отстраненность от мира коммерции, где все продавалось и покупалось. Я так долго пребывала в униженном состоянии, что мне следовало бы ухватиться за предоставленный шанс, но что-то меня останавливало. Я была благодарна Фрэнку и верила в то, что он желает мне только добра. Мне очень хотелось снова тренировать лошадей. Но я не решалась создавать свою конюшню, оставаясь с ним, — пока не решалась. Так что я вволю ездила на Пегасе, а также гуляла пешком, надев одну из цветных, шелковых пижам, которые Фрэнк купил в Найроби. Его подруга Айдина Хей повсюду появлялась в таком одеянии, даже в городе, и он думал, что я тоже буду выглядеть в ней гламурно, праздно и романтично.

Когда мы собрались навестить Айдину в ее поместье Слейнс близ Джилджила, он очень просил меня отправиться в гости в такой пижаме и клялся, что так я буду чувствовать себя более по-домашнему, но я не послушала его. Я надела белое платье, о котором Карен сказала, что оно очень мне к лицу, чулки и туфли на высоком каблуке, а также то самое жемчужное ожерелье, которое мы купили в ювелирном магазине в Белгравии вскоре после того, как Фрэнк вошел в мою жизнь. Возможно, мне хотелось, чтобы Айдина и ее друзья приняли меня за респектабельную особу, хотя я и сама не знала, зачем это нужно.

Мы направились в Слейнс жарким июльским днем. Угодья Айдины, точно ожерелье из необработанных драгоценных камней, окружали голубые Абердарские горы, располагаясь на возвышенности. Мы ехали по все сужающейся дороге и наконец подкатили к дому. Частично он был выстроен из кирпича, частично — из гальки. Надо признать, что смешение материалов и цветов было весьма уместно и даже красиво. Айдина и ее муж Джосс построили дом, но ферму арендовали. Джосс был третьим мужем Айдины. Пара выглядела великолепно — они как будто только что сошли с обложки журнала. Оба светлокожие, с узкими бедрами и коротко стриженными каштановыми волосами, зачесанными на пробор. Он выглядел слегка женственно, она же, напротив, — немного по-мужски. В любом случае, мне они показались ослепительными двойняшками, когда приветствовали нас около машины. А позади стояло несколько слуг в фесках и длинных белых одеяниях. Слуги принялись выгружать наш багаж, а Джосс и Айдина, — оба босоногие, — проводили нас к месту пикника, на небольшой пригорок, поросший сорняком. Там еще одна пара уютно расположилась на клетчатом шотландском пледе, расстелив его прямо на траве. Оба в элегантных соломенных шляпах, они потягивали охлажденный коктейль из запотевших бокалов. Для большинства людей пикник — это бутерброды всухомятку и теплая невкусная вода из походного сундучка. Здесь же присутствовала машинка для заморозки льда, работавшая на генераторе. Она надоедливо жужжала. А из граммофона неслись переливы джазовых мелодий.

— Привет, — проворковала женщина. Изящная, симпатичная, она села на плед, сложив ноги по-турецки, и поправила шляпу. Ее звали Онор Гордон. Ее спутник, Чарльз, был ее новым мужем — бледный, с темными волосами шотландец, весьма привлекательный. За несколько лет до того он расстался с Айдиной. Все они общались как старинные друзья, не чувствуя ни капли напряжения друг с другом, да и с Фрэнком тоже. Фрэнк сразу вытащил свой коричневый бархатный мешочек, не успев даже допить первый коктейль.

— О, Фрэнк, дорогой! Поэтому мы вас и приглашаем, — воскликнула Айдина. — У вас всегда самые лучшие игрушки при себе.

— А также нюх на хорошеньких женщин, — добавил Джосс, потянувшись к мешочку.

— Вы выглядите восхитительно, — согласилась Айдина. — Хотя я не представляю, как Фрэнку удалось заарканить вас. Надеюсь, ничего личного, Фрэнк. — Она бросила на него быстрый взгляд и улыбнулась. — Но вы настоящий сэр Галахад.

— Фрэнк был моим давнишним другом, — ответила я.

— О, что бы мы делали без друзей?! — Айдина откинулась на спину, покачивая ногами, так что ее напоминающее азиатский саронг одеяние задралось по бокам, открывая стройные незагорелые бедра.

— Ты просто белоснежная лилия! — воскликнула Онор. — И почему ты тут не покрываешься поджаристой корочкой, как все остальные.

— Потому что она вампир, — пошутил Джосс — В ней нет собственной крови, только чужая похищенная кровь и виски.

— Это правда, мой лев, — промурлыкала Айлина. — И именно поэтому я буду бессмертна.

— Пока ты не покинешь меня, — ответил Джосс и наклонился к полоске кокаина, которую он рассыпал на подносе. Согнув бумагу конусом, он вдохнул огромную дозу. Мы лежали в тени, пока не стало вечереть. На траве заиграли золотистые отблески заходящего солнца. Мы отправились в дом, чтобы переодеться к ужину. Спальня, предназначавшаяся для нас с Фрэнком, была выложена мягкими коврами и обставлена старинной мебелью с резьбой и завитками. Кровать была массивная, на круглых подушках лежали две сложенные шелковые пижамы — подарок от Айдины.

— Я говорил тебе о пижаме, — напомнил Фрэнк, снимая свои вельветовые брюки. Ноги у него были толстые, изрядно волосатые, просто шерстяные, обтянутые эластичными чулками. — Как они тебе, ничего, а? Ты вроде поболтала с ними?

— Все это какое-то пустое, — ответила я. — Для них все — развлечение, особенно люди. Я не очень понимаю такого рода спорт.

— Может быть, если ты выпьешь больше, ты расслабишься?

— Я не собираюсь терять голову.

— О, об этом не идет и речи. — Он рассмеялся. — Но может быть, тогда ты почувствуешь себя лучше?

— Со мной все в порядке, — настаивала я, хотя на самом деле мне хотелось, чтобы этот день поскорее закончился. Я только сняла чулки и промокший от пота бюстгальтер, как дверь распахнулась — без стука. На пороге стоял Джосс.

— Привет, дорогие, — сказал он, и дружелюбная, лучезарная улыбка заиграла на его губах. — У вас все в порядке, что-нибудь нужно?

Я почувствовала, как вся инстинктивно сжалась, мне хотелось чем-то прикрыть свою наготу, но такого рода стыдливость, скорее всего, показалась бы шокирующе старомодной в этих стенах.

— Нет, спасибо, у нас все есть, — пролепетала я.

— Айдина хотела бы увидеться с тобой до обеда, Берил, — сообщил Джосс. — Она внизу в холле. Последняя дверь справа.

Он подмигнул мне и вышел. Я же сердито взглянула на Фрэнка. Он только пожал плечами и безмолвно застегивал пуговицы на пижаме. Судя по тому, как он медленно это делал, я предположила, что он был пьян, и прежние, давно забытые чувства нахлынули на меня, точно привидение мелькнуло. Конечно, Фрэнк вовсе не был во всем похож на Джока, но мне все равно не хотелось, чтобы он находился рядом в таком виде.

— У тебя нет права обвинять его, — сказал он.

— Нет? — Я удивилась. — Может быть, вместо этого мне обвинить тебя?

— Я вижу, мы немного раздражены. — Он подошел ко мне и попытался обнять.

— Пожалуйста, Фрэнк. — Я отстранилась.

— Но это только один ужин. Завтра мы уедем, если ты захочешь.

— Никто из них не работает, никто ничем не занят. Я даже не представляю, на что они тратят время, — заметила я.

— Если у тебя достаточно денег, ты можешь всю жизнь провести играючи, — ответил Фрэнк.

— Но работа дает не только деньги. — Я сама удивилась, с каким жаром я возразила ему. — Она развивает, дает смысл жить дальше.

— Тебе на самом деле надо выпить, — произнес он и отвернулся к зеркалу.

Спальня Айдины была раза в три больше нашей — с просторной кроватью, покрытой шелковистыми шкурами. Огромное позолоченное зеркало висело на стене над кроватью — я никогда в жизни не видела такой вещицы.

— Я здесь! — пропела Айдина из ванной комнаты. Я подошла и увидела ее в большой ванне из ярко-зеленого оникса. Она лежала, окунувшись до подбородка в благоухающую воду с пеной.

— Эта подошла вам точно. — Айдина кивнула на пижаму. — Вам нравится?

— Она симпатичная, спасибо.

Я знала, что говорю скованно и не очень радушно. Она внимательно посмотрела на меня, а затем взяла гладкий черный мундштук с сигаретой и чиркнула спичкой, держа ее влажными пальцами.

— Надеюсь, вы не обиделись на то, что я недавно сказала о Фрэнке? — спросила она.

— Все в порядке, — ответила я. — Я просто немного устала.

Она затянулась и выдохнула облачко дыма, не отрывая взгляда от меня.

— Я не хотела бы быть блондинкой, — заметила она. — Но вам это идет.

— Это просто такой волос, очень жесткий. — Я приподняла прядь волос и снова опустила ее. Они не укладываются, что бы я ни делала.

— Как бы то ни было, но это производит впечатление. — Она снова затянулась сигаретой и снова выдохнула кружочки дыма. — Глаза у вас тоже хорошие, точно кусочки голубого стекла.

— Мне тоже следует разобрать ваши черты? — спросила я с плохо скрытым недовольством.

— Дорогая, я хвалю вас! Вам же наверняка нравится, когда вас разглядывают мужчины.

— Нет. Если это не тот человек, который мне приятен.

— Скажите пожалуйста, — произнесла она с усмешкой. — Я же, наоборот, стосковалась по комплиментам.

— Может быть, вам стоит больше выезжать в город.

Она снова рассмеялась, словно хотела сказать: «Да ты отменная сучка!» А потом спросила:

— В кого вы сейчас влюблены?

— Ни в кого, — ответила я.

— Правда? А я думала, что, возможно, это Финч-Хаттон.

Она приподняла брови и сделала паузу, ожидая моей реакции. Но я бы скорее провалилась сквозь землю, чем позволила ей что-нибудь заметить.

— Вам не кажется, что Карен предъявляет к нему повышенные требования? — спросила она дальше. — Бедная Тана, как она вздыхает, когда он уезжает.

— Я даже не имела представления, что вы знакомы, — ответила я, чувствуя желание защитить Карен.

— Ну конечно, мы знакомы. Я восхищаюсь ей. И все-таки я думаю, что она не та особа, которая способна удержать Дениса. В ней нет ничего естественного, природного, дикого.

— Только дикость и необузданность вряд ли привлекут кого-нибудь. — ответила я. Однако не могла не удивиться, что Айдина так тонко разобралась в Карен. В ней действительно было много интересного, но вот связи с природой точно не было. — У них много общих тем, чтобы поговорить.

— Вы так думаете? — Она пожала плечами. — Что касается меня, я думаю, что ему очень идет роль холостяка. Зачем выбирать одну, когда можно иметь дюжину?

— Возможно, он и имеет дюжину. — Меня вдруг бросило в жар и запершило в горле. Мне давно не приходилось долго разговаривать о Денисе, да еще с малознакомой особой. — Но взаимность в этом случае невозможна, верно?

— Почему нет? У женщин тоже может быть много любовников. Пока они достаточно умны, чтобы не заикаться об этом.

— Однако никогда не получается скрыть. Все равно все как-то узнается.

— Вы просто неправильно вели себя, — произнесла она веско и резко поднялась из воды. Капли блестели на ее белоснежно-розовой коже. Ее великолепное тело казалось вылепленным из алебастра произведением искусства. Что-то вроде драгоценного блюда или тарелки. Она даже не удосужилась протянуть руку за полотенцем, просто стояла и смотрела на меня, давая мне возможность любоваться ее наготой. Она понимала, что я чувствую себя смущенной, и забавлялась этим. Я почувствовала, как во мне поднимается волна раздражения — против нее, против образа жизни, который она вела. Если даже она и была образцом всей этой блестящей пустоты и правил хорошего тона, меня это не интересовало.

— Возможно, мне просто не хотелось все делать правильно. — ответила я.

Ее глаза сузились, но в них не отразилось ни искорки смеха.

— Я вам не верю, дорогая, — произнесла она. — Все всегда хотят большего. Иначе почему вы оказались здесь?

Обед накрыли на длинном низком столе у камина. На возвышенности всегда было прохладно ночью. Но в данном случае огонь, скорее всего, развели для украшения. Розоватые блики освещали комнату. Они придавали золотистую прозрачность лицу Айдины, которая сидела на дальнем конце стола. Огромный камин, точно львиный зев, раскрывался за ее спиной и подсвечивал волосы. А на деревянной панели над ее головой красовались огромные рога буйвола. Что-то в облике Айдины неуловимо напоминало мне хищную птицу — возможно, сокола. Она была убеждена, что все вокруг такие же, как она, — постоянно голодные, ненасытные, стремящиеся к своей цели. И при этом все равно, кому ее прихоти принесут боль, кого заденут. Мне было совершенно непонятно, почему Фрэнк предпочитал проводить время с этой публикой. Мне они казались скучными инфантильными особами, забавляющимися со взрослыми игрушками — секс, наркотики, разнообразные коктейли. И люди тоже для них были игрушками. Айдина позвала меня в свою ванную, чтобы стукнуть мне по носу, точно я мышь, и посмотреть, что со мной произойдет — убегу я или оцепенею от ужаса. Теперь она начала другую игру — впрочем, ту же самую, но в ином обличье. Это была словесная игра. Задача состояла в том, чтобы по очереди продолжить историю, сочинив свою строчку. Что-то наподобие исповеди. Айдина начала первой.

— Когда-то давным-давно, когда Кения еще не стала Кенией, я еще не встретила моего льва и не знала, как поразительно меня изменит эта встреча.

— Ты очень добра ко мне, — произнес Джосс, улыбнувшись. В бликах огня в камине мне его улыбка показалась зловещей.

— Когда-то давным-давно, до того, как Кения стала Кенией, я купался с Таллулой Бэнкхэд в ванной, наполненной шампанским.

— И как, не щекотно было? — насмешливо поинтересовался Чарльз.

Айдина и глазом не моргнула.

— О, это было великолепно, — промурлыкал Джосс и сообщил: — А теперь ваша очередь, Берил.

— Мне кажется, я выпила лишнего. — Я попыталась избежать участия в игре.

— О, это полная чушь! — воскликнул Джосс. — Вы трезвы как стеклышко. Пожалуйста, играйте.

— Может быть, лучше в карты? — уклончиво ответила я. — Я не понимаю правил этой игры.

— Все, что вам необходимо, это сказать что-нибудь из вашего прошлого.

Игра казалась безобидной, слегка детской, — но только на первый взгляд. Смысл состоял в том, удастся ли загнанную в угол мышку заставить говорить, вывернуть наружу нутро. Мне же совсем не хотелось рассказывать этим людям ничего из моего прошлого. Особенно из недавнего, которым я очень дорожила. В конце концов я сказала:

— Давным-давно, когда Кения еще не была Кенией, я подсунула дохлую черную мамбу в постель моей учительницы.

— О, я знал, что в прошлом у вас случались неприглядные поступки! — воскликнул Джосс.

— Надеюсь, вы не сердитесь, — добавилась Айдина. — Напоминайте мне об этом.

— А Фрэнку вы не подкладывали мамбу? Покажите нам, как это. — Чарльз захихикал, точно недоразвитый ученик в классе. И все поддержали его, рассмеявшись. Игра продолжалась, но мне казалось, что я смогу дальше принимать в ней участие и вообще переживу эту ночь, только если хорошенько напьюсь. Мне было очень трудно находить общий язык с этими людьми. Вообще находиться с ними рядом. Для этого мне приходилось делать усилие над собой. Но когда я все-таки настроилась, это получилось даже неплохо. Виски сделало меня сентиментальной. И, произнося очередное признание вслух, внутри меня рождались совсем иные слова, которые надрывали мое сердце. «До того, как Кения стала Кенией, наша ферма Грин Хиллс процветала, а отец был рядом и любил меня. Я умела прыгать ничуть не ниже Киби и бесшумно передвигалась по лесу. Я умела вытащить из норы бородавочника при помощи смятой бумаги. Меня чуть не съел лев, но я осталась жива. Я многое умела делать и много бы отдала, чтобы оказаться в том времени».

К полуночи, когда глаза у всех участников помутнели, а произносили они уже сущий бред, Айдина перешла к другой игре. Она посадила нас в круг, а в центре положила перышко. На перышко надо было дуть, и к кому оно ляжет ближе, тот и станет твоим партнером на ночь. Вначале я подумала, что она шутит. Но когда Онор дунула на перышко и оно приземлилось на колени Фрэнка, пара просто встала и направилась в спальню. Я смотрела им вслед — широкая спина Фрэнка тяжело покачивалась рядом с тонкой фигурой Онор. И ни у кого это не вызвало возражений. Голова у меня кружилась от виски. Я словно находилась в каком-то туннеле — звуки долетали до меня с опозданием. Я вдруг услышала, что Айдина смеется, — Чарльз, встав на колени, по-собачьи подполз к ней, поднеся перышко в зубах.

— Но ведь я уже устарела для тебя, дорогой. — Она притворно отмахивается от него мундштуком. — Я не верю, что ты меня хочешь.

— Признаться, я кое-что подзабыл. — Он рассмеялся. — Покажи мне снова.

И они вместе отправились по коридору в комнату. Я посмотрела на Джосса, чувствуя, что меня тошнит. Я, конечно, много выпила, очень много. Мне трудно было ворочать языком, он меня не слушался. Веки набрякли.

— Я иду спать, — сказала я. Его глаза блестели, мое лицо отражалось в них, точно в зеркале.

— Разве мы не пойдем вместе?

— Нет, точно. Я плохо себя чувствую.

— Ну, у меня есть кое-что, чтобы тебе стало лучше.

Его пальцы скользнули по моему бедру, я чувствовала его горячую руку, точно это был раскаленный утюг. Он наклонился, чтобы поцеловать меня, я инстинктивно отстранилась. Он внимательно посмотрел на меня — теперь его взгляд стал более осмысленным.

— Фрэнк предупреждал, что ты сначала можешь показаться недотрогой, но отступать не стоит.

— Что?

— Не изображай из себя невинную овечку, Берил! Мы всё про тебя знаем.

Что касается Джосса, он меня ничем не удивил. Но если Фрэнк привез меня сюда, заранее зная, что собирается провернуть со мной такое дельце, — это было совсем другое дело. Не говоря ни слова, я встала и направилась к нашей спальне. Она оказалась заперта. Подойдя, я постучала. Ответом мне был только смех.

— Фрэнк! — произнесла я громко, но он не ответил. В коридоре было темно, все двери были плотно закрыты. Не зная, куда податься и что сделать, я заперлась в туалетной комнате и села на пол, дожидаясь утра. Я знала, ночь будет долгой, но мне было что вспомнить, о чем подумать. О том, что я не рассказала бы это публике ни за что, да и никому еще на свете — ни за какие деньги. «Прежде чем Кения стала Кенией, я бросала копье и булаву. Я обожала лошадей и никогда не чувствовала себя одинокой или слабой. Тогда меня звали Лаквет».

Глава 36

Когда через два дня мы вернулись из Слейнса, Фрэнк сразу поспешил убраться в свою охотничью хижину, а я стала обдумывать план, как мне расстаться с ним. Я действовала совершенно спокойно, без тени паники. Медленно и тщательно собрала вещи, принадлежавшие мне до встречи с Фрэнком, сложила их в мешок. Все, что мне давал или дарил Фрэнк, я положила на комод в спальной и деньги в том числе. Я не сердилась на Фрэнка. Я ни на кого не сердилась, я просто хотела идти своим путем и снова прочно встать на ноги. Что я собиралась делать и куда податься? Я видела несколько путей. Еще до того, как я покинула Лондон, Коки упоминала о Вестерленде, конюшне в Моло. Ею управлял ее кузен Джерри Александр, и она полагала, что он может мне дать место, чтобы все начать сначала. Я не имела представления, достигли слухи о скандале вокруг меня этого отдаленного северного уголка и нужен ли Джерри тренер, но я доверяла Коки и очень надеялась, что она поможет мне выбраться из таких трудных для меня обстоятельств. Но прежде чем куда-то ехать, мне надо было заглянуть домой. Верхом на Пегасе я двинулась на север в Найвашу, а затем повернула на восток, чтобы сократить путь, — прямо в саванну. Вокруг нас груды камней и золотистая трава перемежались с красными глинистыми изломами и колючим кустарником. Пегас шел ровно, уверенно. Он точно понял, что мы отправились не на очередную прогулку. Он не уклонялся от препятствий, его не пугало безмолвие саванны. Даже когда в сотне ярдов впереди появился гигантский кабан, выскочил на тропу, выставив передние копыта, и завизжал в ярости, Пегас только мотнул головой и невозмутимо продолжил путь, не сбавив темп. В конце концов мы добрались до холма и, когда взбирались на него, увидели зеленеющую кайму леса Мау, окружающую дальний спуск с возвышенности. Плотно стоящие деревья, волнистые гребни гор — родная земля расстилалась перед моим взором, земля, которую я любила всем сердцем: Мененгаи, Ронгаи, тающие в голубоватом тумане Абердарские горы.

Джока я обнаружила в доме, он только что пообедал. Мне очень хотелось застать его врасплох, и это получилось. Он побледнел, увидев меня, и отодвинулся от стола, вертя в руках салфетку.

— Могу вообразить, зачем ты пожаловала, — произнес он.

— Ты не отвечал на мои письма.

— Я полагал, что, может быть, ты передумаешь.

— Правда? — Я ни на секунду не поверила ему.

— Нет. Я не знаю. Все пошло не так, как я планировал.

— Я могу сказать то же самое о себе, — ответила я. Где-то в глубине души мне очень хотелось выплеснуть на него всю горечь потерь, понесенных в нашем с ним долгом, беспощадном противостоянии, назвать вещи своими именами, дать ему почувствовать, в какую высокую цену мне обошлось его участие в моей жизни. Но и своего участия в этой истории я отрицать не могла. Я также отчасти стала виновницей своих потерь.

— Пожалуйста, Джок. Только скажи, что дашь мне развод. Все уже давно прошло.

Он встал и подошел к окну, глядя на долину.

— Надо найти способ, как это устроить. Вот о чем я думаю, — произнес он наконец.

— Когда все бумаги будут составлены, я пришлю их.

Он глубоко вздохнул и, повернувшись, посмотрел мне в лицо.

— Да. Хорошо.

На мгновение его глаза встретились с моими, и в его холодных голубых зрачках я вдруг увидела — впервые за все это время — настоящее сожаление и даже тень раскаяния.

— Прощай, Берил.

— Пока.

Я повернулась и пошла к выходу. Я сразу почувствовала облегчение. Огромный груз как будто упал с плеч и испарился, когда я поняла, что больше никогда не вернусь сюда.

Расставшись с Джоком, я сразу же направилась в Грин Хиллс, на нашу бывшую ферму. Все поросло высокой травой. Оставшиеся строения — конюшня и дом — покосились. Мельница давно исчезла, а запустевшие поля покрылись сорняком, словно эту землю никто никогда не обрабатывал. Все вернулось на круги своя. С грустью я думала о невероятных усилиях, об огромном труде, который отец вложил в эту землю, о счастливых днях, которые мы провели здесь. Однако я не чувствовала запустения — прошлое словно оживало в моей памяти. Я точно знала, что оно никогда не предаст и не покинет меня и я никогда не смогу забыть, что оно для меня значило. Рядом с дорогой, ведущей к лесу, я увидела груду камней, отмечавших могилу Буллера, и остановила Пегаса.

Держа лошадь за повод, я села на камень, вспомнив тот день, когда похоронила здесь своего любимца. Я копала твердую, неподатливую землю, пока могила не оказалась достаточно глубока, чтобы никакая бродячая гиена не смогла найти его и выкопать оттуда. Теперь я видела, что ни один камень не сдвинулся с места. Буллер спокойно спал вечным сном, вспоминая свои победы. Ни один недостойный хищник не потревожил его сон, не прикоснулся к поседевшим шрамам.

Спустившись с холма, я направилась в деревню масаев. Привязав Пегаса к изгороди, вошла в поселок. Первой мне попалась молодая женщина по имени Джебта. Мы не встречались много лет, с тех пор как обе бегали здесь девчонками. Джебта стояла во дворе и повернулась, чтобы проверить младенца, привязанного к округлому, точно бочок тыквы, бедру, — и тут она увидела меня. Я не удивилась, что она меня узнала.

— Добро пожаловать, госпожа. Проходите.

Я подошла к ней, протянув руку, потрогала шелковистые косички на головке малыша, спавшего у нее в люльке на бедре, затем прикоснулась пальцами к ее темному блестящему плечу. Джебта превратилась в настоящую масайскую женщину, со всем грузом забот, которые выпадали на их долю. Ничего не изменилось.

— Это твой единственный малыш, Джебта? — спросила я.

— Это самый младший, — ответила она. — А как ваши дети, госпожа?

— У меня нет детей.

— А вы замужем?

— Нет. Больше нет.

Она неторопливо повела головой, показывая, что понимает, но на самом деле это был всего лишь жест вежливости. На разложенном прямо во дворе огне фыркал черный котелок, из которого доносился ароматный запах каши. И я вдруг ощутила такой приступ голода, какого не чувствовала давно.

— Я пришла навестить арапа Руту, Джебта. — сказала я. — Он здесь?

— Нет, госпожа, — ответила она. — Он отправился на охоту с остальными.

— Я понимаю. Не могла бы ты сказать ему, что я приходила и спрашивала его, — попросила я.

— Да, конечно, — кивнула она. — Он будет опечален, что пропустил встречу с таким другом.

Моло находился в восемнадцати милях к северо-западу от Нджоро — на высоком плато на самой вершине гряды Мау, на десять тысяч футов ближе к звездам. Возвышение делало это место в корне отличающимся от равнинной территории. Ледяные ручьи протекали в зарослях папоротника, на низких, частенько затуманенных склонах паслись длинношерстные овцы. По пути мне попадались фермы, но по большей части здесь произрастали разновидности пиретрума, а также бесчисленные виды хризантем, обильно цветущих в горной местности. Их цветки высушивали и растирали в порошок, который использовали для истребления насекомых. В это время года они выглядели потрясающе — кусты, покрытые, точно снегом, белоснежными цветами. Кроме того, там в горах можно было увидеть и реальный снег, — он иногда выпадал, — и я невольно задавалась вопросом, готова ли я к подобной перемене.

Небольшое поселение представляло собой нагромождение потрепанных деревянных домишек и магазинчиков с железными или крытыми соломой крышами, теснящимися вдоль разбитых улиц. Это местечко казалось куда суровее, чем Нджоро, или Накуру, или Джилджил. Я сразу поняла, что полюбить его мне будет трудновато. Я остановилась перед первым же кафе и, привязав Пегаса, отправилась выяснять, где находится Вестерленд.

Потребовалось всего несколько вопросов, чтобы я узнала все, что мне было необходимо, и даже больше. О том, что соседнее поместье Инглвуд Фарм принадлежало мистеру и миссис Карсдейл-Лак, скучноватой паре, которую я встретила на охотничьей вечеринке у Карен год назад. За те несколько дней, которые мы провели вместе, я не завязала с ними никаких отношений, однако, направляясь в Вестерленд, я обдумывала, как мне соединить обе открывающиеся возможности. План требовал быстрых действий, но за мной стояли мои победы. Я хорошо знала свое ремесло и могла доказать это. Мне были необходимы время и немного уверенности.

Кузен Коки, Джерри, оказался доброжелательным и рассудительным парнем. Коки написала ему письмо, в котором расхвалила мои умения, и он готов был дать мне попробовать себя с двухлетним гнедым жеребцом по кличке Барон, которым он владел на паях со своим «молчаливым» партнером Томом Кэмпбеллом Блэком. Жеребцу еще надо было сбалансировать шаг, но он обладал недюжинной энергией и робостью не страдал. Я сразу поняла, что смогу с ним кое-чего добиться. Равно как и со вторым своим подопечным, годовалым жеребцом по кличке Рэк, потомком Камсискана, когда-то давно он был звездой в конюшне моего отца и возглавлял список породы. Рэк как раз принадлежал семейству Карсдейл-Лак, которые тоже согласились предоставить мне шанс. Они же поручили мне озорную проворную кобылку Мелтон Пай и предоставили в мое распоряжение небольшой домик на принадлежавшей им территории. Одного из слуг приставили ко мне грумом.

— У него в жилах кровь Камсискана, Рэк рожден для побед, — пообещала я Карлсдейлам, когда они приехали посмотреть, как я работаю. Джордж Карсдейл-Лак курил ароматизированные сигары, и в загоне вокруг него стоял гвоздичный аромат, как на Рождество. Его жена Виола все время потела даже в прохладном климате Моло, она постоянно поправляла вечно мокрый воротник блузки и обмахивалась бумажным веером. Она стояла у изгороди, глядя, как я проехала на Рэке милю с четвертью, пустив его средним галопом. Затем, когда я торжественным шагом вернулась к ним, спросила:

— Я практически не видела женщин, которые бы занимались такой работой. Вы не боитесь, что она сильно огрубляет?

— Нет. Никогда об этом не думала.

Глядя на Виолу, я сразу заметила, что она очень напоминает Эмму Орчардсон. Дай ей волю, она будет настаивать, чтобы я носила шляпку и перчатки, но я не сомневалась, что мои, как ей казалось, грубоватые манеры немедленно забудутся, когда Рэк начнет приносить деньги и славу. В запасе у меня оставалось несколько месяцев — ровно до июля, — чтобы подготовить его к тому моменту, когда в Найроби начнут принимать ставки на Продьюс Стакес. А сейчас мне предстояло упорно трудиться и не позволять себе отвлекаться ни на что.

Не было ничего проще, чем углубиться в работу в Моло. Я вставала затемно, весь день без устали занималась с лошадьми и падала на кровать полностью измученная. Только иногда, пока сон не шел, я позволяла себе подумать о том, что сейчас происходит в Матайга-клубе, о чем шутит Беркли и что он наливает себе в бокал. Какие женщины танцуют на веранде и пьют чай и во что они одеты. А также о том, вспоминает ли там хоть кто-нибудь обо мне, упоминают ли мое имя хотя бы вскользь. Если же ночь была очень длинная, и я никак не могла заснуть от усталости, я отказывалась от запретов, которые установила сама себе, и начинала думать о Денисе. Что он делает в этот момент? Возможно, читает Уитмена, развалившись в кожаном кресле в гостиной Карен, или слушает новые записи на граммофоне. Или потягивает виски в небольшом коттедже в Матайге. А может быть, снова направляется куда-нибудь в Конго или к масаи добывать слоновую кость, охотиться на льва или на куду. А может быть, запрокинув голову, смотрит на небо и видит те же звезды, что и я из окна моего домика?

Насколько близки порой бывают люди, которые на самом деле находятся очень далеко, на другом конце света. Насколько их образы врезаны в память.

Глава 37

Однажды утром мы с Пегасом выехали из Вестерленда, чтобы пополнить запасы провизии. Я сидела в седле, съежившись от холода, так как мое кожаное пальто плохо защищало от сырости. Пальцы сводила судорога. Неожиданно я увидела машину с поднятым навесом, пропускающим тусклый свет. Перед машиной стоял мужчина, одетый в рабочие брюки и мокасины вроде моих. Он копался в моторе. Нельзя сказать, что в Моло было много машин. В этом смысле он отставал от Найроби примерно так же, как Найроби от Лондона. Место было труднодоступное, подъемы настолько крутые, что казалось, лезешь вверх по стене. Любую неполадку в машине устранить здесь было трудно. Поэтому я сразу решила, что надо спросить, не нужна ли помощь.

— Чем-нибудь помочь? — прокричала я, нагнувшись с седла.

— Что-что? — Мужчина выпрямился, вытирая запачканные маслом руки о такую же грязную тряпку. Я сразу увидела, что он молодой, с густой шевелюрой черных волос. Он тяжело дышал, и пар от дыхания поднимался над тонкими губами и темными, аккуратно подстриженными усами.

— Похоже, вы попали в переделку, — предположила я.

— Но я пока не сдался.

— Должно быть, хорошо разбираетесь в моторах.

— Не так чтоб очень. Но я учусь. Этот, похоже, решил испытать меня на прочность.

— Пожалуй, у меня бы не хватило терпения.

— А вы полагаете, лошадь вас не испытывает? — Он указал на Пегаса. Я засмеялась и спрыгнула с седла, подошла, держа Пегаса за поводья.

— Можно сказать, мы испытываем друг друга, — заметила я. — Но это естественный порядок вещей. Люди и лошади веками жили рядом. Иногда я думаю, что машины все разрушат и в конце концов изживут себя, будут отброшены на обочину истории, мы сможем полюбоваться на их жалкие останки.

— Вы нарисовали захватывающую картину. — Он покачал головой. — Однако я воображаю, что все пойдет совсем другим путем. Эпоха автомобилей только начинается. Они как раз на острие прогресса. Люди и дальше будут желать двигаться быстрее и чувствовать себя свободнее.

— Спасибо, лично мне достаточно Пегаса.

— Пегас? — Он улыбнулся. — Не сомневаюсь, что он очень быстрый. Но если бы вы однажды испробовали аэроплан, вы бы взяли назад ваши слова. Ваше сердце замерло бы от восторга.

В этот момент я подумала о Денисе, о Джей Си и Майе. Все они только и говорили что о полетах. Я посмотрела наверх — там ничего не было, облака — и те исчезли.

— А что при этом испытываешь? — поинтересовалась я. — На что это похоже?

— На абсолютную свободу, — ответил он. — Ты разрываешь все путы, которые связывали тебя до сих пор. Там нет никаких препятствий, ничего, что тебя останавливает. Вся Африка как на ладони под крылом. Ничто не тянет вниз, ничто не мешает.

— Можно подумать, что вы — поэт, — предположила я.

— Да нет, на самом деле я фермер. — Он усмехнулся. — У меня небольшой участок рядом с Элдамой. А что вы здесь делаете?

Когда я сказала ему, мы быстро поняли, кто есть кто. Оказалось, передо мной стоял тот самый «немой» партнер Джерри — Том Кэмпбелл Блэк. Они на паях владели Бароном.

— Думаю, ваша лошадь выиграет скачки в июле, — произнесла я. — Возможно, тогда осуществится ваша мечта об аэроплане.

— Придержите лошадь, — попросил он и, наклонившись над мотором, что-то подкрутил. — Сейчас я попробую завести.

Послышалось с полдюжины свистков и кряхтений, и наконец мотор ожил. Держа Пегаса за повод, я наблюдала, как Том свернул навес и сложил инструменты в багажник. Пегас переминался с ноги на ногу — он замерз. Да и я тоже.

— Удачи вам, — прокричала я, стараясь перекрыть голосом шум мотора. Мы помахали друг другу рукой.

Прошло несколько месяцев. За это время дела в Моло приняли неожиданный поворот. Оказалось, что на одной из дверей конюшни в Вестерленде проржавела петля. Мелтон Пай, испугавшись каких-то ночных звуков, выбила дверь и выскочила во двор. Она бросилась на ограждение, сделанное из проволоки, и сильно поранила брюхо и ноги, задев бедренную кость. Ветеринар заверил, что кобыла поправится, однако выставил счет с шокирующей суммой. Джордж и Виола пришли в ярость и хотели все свалить на меня.

— Как я могу нести ответственность за то, что на двери проржавели петли? — спрашивала я, когда они оба насели на меня, вызвав к себе в Инглвуд.

— Она была на вашем попечении! — вопил Джордж в библиотеке. — Вы должны были следить за всем!

Я взглянула на Джерри, надеясь, что он меня поддержит, но он словно прирос к стулу и молчал. Шея покраснела, этого не могла скрыть даже аккуратно подстриженная борода.

— Возможно, ты оплатишь половину, Берил? — наконец предложил он.

— Из чего? — возмутилась я. — Ты же знаешь, я едва свожу концы с концами. И почему я должна оплачивать лечение лошади? Это расходы владельца. Я, очевидно, не получу ни копейки, если она выиграет.

— Она пока еще ничего не выиграла, — произнесла Виола кисло.

— Вы не дали мне времени, — парировала я.

— Но я не думаю, что мы можем рисковать теперь, — произнес Джордж, сложив руки на груди, так что на его плотно обтягивающем фигуру жилете не появилось ни одной складки.

Все решилось. И конечно, не в мою пользу. Мне предписывалось оплатить издержки, и тогда Карсдейлы соглашались меня отпустить. Мне предоставили неделю на то, чтобы найти другое место для проживания и освободить их домик. Когда вечером я вернулась в свою холодную хижину, я чувствовала себя как побитый щенок — униженной, оклеветанной. Джерри клялся, что оставит мне Барона, но надо было найти еще лошадей и где-то жить, пока я буду готовить их. Я сидела до поздней ночи, рассчитывая скудные доходы и прикидывая с недоумением, как же я смогу что-то выкроить на лечение Мелтон Пай. Вдруг снаружи послышались шаги. На моей двери не было засова, и на какое-то мгновение я застыла в напряженном ожидании. Кто это? Джордж Карсдейл-Лак пришел, чтобы получить с меня деньги? Или объявился Джок, чтобы сообщить, что он изменил решение и больше не может идти речи о разводе? Сердце мое тревожно билось.

— Ходи, — произнес мужской голос снаружи.

— Карибу, — ответила я и подошла к двери, все еще не догадываясь, кто это.

Я распахнула тонкую дверь из тростника и… увидела высокого воина. Он был одет в шуку, обмотанную вокруг мускулистого тела. Кривой меч в кожаных ножнах покачивался на бедре. Его волосы были коротко выстрижены, за исключением нескольких прядей, начинавшихся ото лба и заплетенных в упругую косу. Черные глаза казались бездонными. Когда я взглянула в лицо воина, я чуть не вскрикнула — арап Рута. Арап Рута нашел меня. Он нашел меня даже здесь, в этом захолустье. Затем я взглянула на его босые ноги, на ремешки сандалий, завязанные вокруг запыленных лодыжек. Он пришел сюда из Ньери, словно почуяв, где я нахожусь. Несмотря на огромные пространства Кении, исчезнуть здесь было невозможно, даже если очень захочешь. Нас было настолько мало, что отыскать следы не составляло труда — они бросались в глаза, как сигнальные костры. Меня удивило не то, что Рута меня нашел, а то, что он захотел меня найти. Я полагала, что он давно обо мне забыл.

— Я так рада тебя видеть, Рута, — произнесла я. — Ты выглядишь отлично. Как твоя семья?

— Недавно от болезни погибло много скота, — ответил он, переминаясь с ноги на ногу в желтом свете фонаря. — Трудно прокормить много ртов, когда почти ничего не осталось.

— Как ужасно, — сказала я с сочувствием. — Я чем-то могу помочь?

— Все переменилось, — продолжал он. — Работы нет. Я думал, может быть, ты дашь мне какую-нибудь работу.

Я помнила, что он был очень гордым, когда был мальчишкой. Когда вырос, надо полагать, это качество осталось с ним. Я понимала, что ему было нелегко прийти ко мне и просить о помощи.

— Ты мой старый, добрый друг, Рута, — сказала я. — Я готова сделать все, что смогу, чтобы помочь, но вот насчет работы я не уверена, что могу чем-то помочь сейчас.

Он внимательно посмотрел на меня, пытаясь понять, что я имею в виду?

— Твой отец всегда давал мне работу в конюшне, — произнес он. — Он был мной доволен. Я ничего не забыл, что знал о лошадях. Я все так же прекрасно езжу верхом, ты знаешь, я могу усидеть на любой лошади.

— Да, я помню, — кивнула я и пригласила: — Может, войдешь?

Он кивнул, отряхнул пыль с ног, вошел в хижину и сел на складной стул.

— Сейчас все очень сложно, — начала объяснять я. — Возможно, придет такой день, когда будет много лошадей, чтобы их тренировать, и много денег, так что на всех хватит, но сейчас… — Я замолчала, давая понять, что дело безнадежно.

— Я терпелив. — Его ясные черные глаза неотрывно смотрели на меня. — Когда мы выиграем, ты заплатишь мне.

— Но я не знаю, когда это будет. — Я пожала плечами. — В лучшем случае, я что-то выиграю с Бароном через четыре месяца на Продьюс Стейке. Я и сама в подвешенном состоянии, мне еще не удалось проявить себя.

— Я уверен, что мы выиграем, госпожа.

— Правда? — Мне оставалось только улыбнуться. — До сих пор только я одна верила в это, но сейчас даже не могу сказать по правде, сколько этой веры у меня осталось.

— Я не помню, чтобы ты поддавалась страху, — ответил он. — Я тоже не боюсь. Я пошлю кого-нибудь за женой. Она будет готовить нам еду.

— Это отличный план, Рута, — согласилась я, — только одно но — где мы будем жить и тренировать лошадей?

— Мы настроены серьезно и хотим выигрывать скачки, — ответил он. — Я не сомневаюсь, место найдется.

Я молча смотрела на Руту, моргая в недоумении. Меня удивлял его оптимизм и как все казалось просто в его изложении. На самом деле все было далеко не просто, конечно. Но в том, что Рута появился, я видела какой-то особый знак. Мы оба сильно нуждались друг в друге, это я понимала совершенно точно. Что ж, не исключено, что в один прекрасный день нам повезет, и мы выиграем.

— Хочешь кофе? — предложила я. — Правда, он не очень хороший.

— Ты никогда не умела готовить, — ответил он, слегка улыбнувшись.

— Да, это верно, — согласилась я.

Мы сидели друг напротив друга за небольшим столом, сделанным из кедра. Я налила кофе в чашки. Рута поведал мне о своей жене Кимару и их двухлетнем сыне Асисе. Я рассказала о том, что мой брак развалился, прекрасно понимая, что он этого не поймет и не одобрит. В его племени жена всегда считалась чем-то вроде собственности мужа, и расклад сил был абсолютно ясен. Мужчина — глава семьи. Жена, или жены, обязаны его уважать и подчиняться ему. Это закон.

— Господин Первс не был похож на твоего отца, — произнес он, когда я закончила повествование.

— Нет, — ответила я. — И на твоего тоже.

Я понимала, что Рута никогда не осознает в полной мере, какой выбор мне пришлось сделать, но нам вовсе было не обязательно соглашаться во всем, чтобы помогать друг другу. У него были веские причины, чтобы совершить долгий путь из долины в горы, в Моло.

— Ты даже не представляешь, как я нуждаюсь в твоей поддержке, дорогой мой друг, — призналась я. — Я и сама не понимала до этой минуты.

— Я рад, что пришел. — Он улыбнулся. — Только скажи мне, тут всегда так холодно?

— Боюсь, что да.

— Но тогда надо разжечь костер побольше, Беру, — решил он.

— Мы разожжем, — пообещала я. — Мы всегда это делали.

Глава 38

Теперь от меня требовалось только бесстрашие. Я вспомнила, что это такое, когда друг рядом. Я отчаянно отвоевывала пространство у саванны, чтобы организовать площадку для тренировки лошадей. В начале апреля у меня появился коренастый жеребец каштановой масти по кличке Радигор. Кроме того, я тренировала Барона и… как ни странно, Рэка и все ту же Мелтон Пай. Они оба вернулись ко мне, так как Карсдейлы продали их другому владельцу, а он доверял мне намного больше. Я забрала их всех, направляясь из Моло в Накуру. Нам негде было жить, а в Моло было слишком холодно, чтобы поселиться в хижине. Так что мы сняли в аренду местечко на ипподроме в Накуру, недалеко от Сойсамбу — в местах, хорошо мне знакомых. Рута и его жена построили небольшую глиняную хижину недалеко от главного загона. Кровать мне постелили на сложенных один на другой ящиках — чуть не под самой крышей. Прикроватную тумбочку заменял тюк сена, такой же тюк служил вместо стула. Несмотря на это, я была счастлива, что имею крышу над головой, и приходила сюда, как домой. Жизнь снова стала весьма сносной. Мы с Рутой были вместе и жили ожиданием скачек, где рассчитывали выступить удачно. А что еще было нужно? Особые надежды я возлагала на Рэка. От самого рождения в нем был заложен недюжинный потенциал — прекрасная анатомия и отличная родословная. Но потенциал — это потенциал, его можно раскрыть, а можно и загубить. Всегда важны последние штрихи в подготовке. За месяцы, что мы занимались с ним, я наблюдала, как из своевольного, высокомерного жеребенка он превращается в прекрасное, величественное животное. Каждый мускул под его великолепным каштановым волосяным покровом свидетельствовал о силе и грации. Ноги были пружинистыми, а тело — блестящим, точно отполированным. Он был создан, чтобы лететь вперед, чтобы побеждать, — и сам знал об этом.

Рэк — это был наш выигрышный билет, мой и Руты. С ним мы надеялись не только выстоять в этом трудном мире, но и оставить свой след.

Как-то вечером, за несколько недель до скачек, я отправилась в город, чтобы разобраться со счетами на поставку кормов, и решила остановиться в отеле у Ди. Прошел почти год, как я была здесь последний раз — в ту трагическую ночь, когда Джок напал на Ди и избил его до полусмерти. Конечно, не было никакой необходимости останавливаться там. Можно было бы избежать и воспоминаний о тех событиях, и весьма вероятной встречи с Ди. Но я ясно чувствовала, что готова к этой встрече, мне было необходимо выяснить наши отношения. Я привязала Пегаса снаружи, смахнула пыль с обуви, иронично прикинув, выгляжу ли я хотя бы терпимо, чтобы появиться здесь. Я вошла внутрь, сощурившись от яркого света. Несколько мгновений мои глаза привыкали к полумраку зала, но когда я сориентировалась, то сразу заметила, что Ди в отеле нет. Но зато там был Денис. Он вальяжно вытянулся в кресле, попивая коктейль. Рядом на столе лежала его шляпа, покрытая густым слоем пыли. Мне показалось — я сейчас упаду, у меня перехватило дух.

— Вы выглядите отлично, Берил, — произнес он, когда я приблизилась, едва чуя землю под ногами. — Как поживаете?

Нас слишком много связывало — тяжелый выбор, потеря, о которой я и под страхом смерти не обмолвилась бы ни словом.

— Все своим чередом, — заставила я себя сказать. — А как вы?

— Можно сказать, прекрасно. — Он взглянул на меня, его светло-карие глаза моргнули. От его присутствия так близко, напротив — меня бросило в дрожь. Впрочем, вряд ли могло быть иначе.

— Я слышал, вы были в Лондоне? — спросил он.

— Да. — Я взялась рукой за спинку стула, чтобы не упасть.

— Я тоже уезжал, — сообщил он. — На похороны матушки.

— О, мои соболезнования, Денис.

— Благодарю. Полагаю, пришло ее время. Во всяком случае, так принято выражаться.

— Вы сейчас на работе? — Я кивнула на шляпу.

— Да, я взял первого профессионального клиента несколько месяцев назад. Симпатичный парень. Американец. Умеет пользоваться мачете и берет с собой все необходимые припасы.

— Правда? — удивилась я. — Я была уверена, что вы научите всех этих непутевых тедди рузвельтов уму-разуму.

— Я не совсем уверен. — Он улыбнулся. — Бликсу недавно попался клиент, который настаивал, что с собой надо обязательно взять пианино.

— О, Бликс! Я по нему соскучилась, — произнесла я. Мои слова повисли между нами на мгновение, раскачиваясь, точно раздуваемая ветром паутина. — Как Карен? — спросила я.

— Она уехала в Данию, навестить матушку, — ответил он. — Судя по ее сообщениям, с ней все в порядке.

— А… — Я замолчала, вглядываясь в его лицо. Он загорел, но из-под маски напускной беспечности и прекрасного самочувствия проглядывали усталость, изнеможение и явное беспокойство.

— А Беркли? — снова спросила я.

— С Беркли случилась неприятность, — ответил он. — Он почти месяц пролежал в постели в Сойсамбу, едва не испустил дух. Доктор сказал ему больше не напрягаться, но он, конечно же, не слушается.

— Это очень похоже на Беркли, — согласилась я. — И где он теперь?

— Дома. Не знаю, сколько он еще протянет.

— Беркли не может умереть! — воскликнула я. — Я не допущу этого.

— Возможно, вы сами скажете ему об этом в ближайшем будущем, — улыбнулся он.

Мы замолчали на несколько минут — я старалась взять себя в руки. С Беркли все должно быть в порядке, а как насчет Дениса? Сможем ли мы снова быть друзьями после всего, что произошло между нами?

— Заезжайте в Мбогани как-нибудь, — пригласил он, когда я уже собралась уходить. — Я угощу вас неплохим коктейлем.

— Но ведь Карен уехала, вы сказали.

— Да, это так. Но вы всегда желанный гость, дорогая.

— О… — это все, что я смогла сказать. Затем наклонилась на мгновение и прикоснулась губами к его гладко выбритой щеке.

— Доброй ночи, Денис.

На следующий день я поскакала в Солио и прибыла туда незадолго до традиционного коктейльного фуршета. Зная Беркли, я надеялась встретить его во дворе — в каждой руке по бутылке шампанского. Но он был прикован к постели. Когда я увидела его очень бледного, вялого, исхудавшего и похожего на несчастного ребенка, сердце мое дрогнуло.

— Берил, вы — ангел, — произнес он, когда я вручила ему толстую сигару, привезенную из Накуру. — Разожгите ее для меня, хорошо? — попросил он. — Не уверен, что у меня достаточно сил.

— Я и не представляла себе, что все так плохо, — сокрушалась я. — Мне следовало приехать раньше.

— Что вы имеете в виду? — Он вздохнул. Он был настолько бледен, что даже его великолепные яркие зубы казались серыми. Голос звучал слабо. — Вы знаете, ферма никогда не приносила особого дохода. Сейчас я просто привыкаю к новому порядку вещей.

Он приподнялся, чтобы встать. Я проворно наклонилась, придерживая его, и подложила под спину подушки. Сомалийские слуги Беркли недовольно смотрели на меня — я спиной чувствовала их взгляды.

— Они полагают, что вы не имеете права ко мне прикасаться, — шепнул мне Беркли. — Обычно в моей постели не бывает хорошеньких женщин.

— Вот уж не поверю нисколько, — ответила я. — Вы настоящий принц, Беркли. Вы самый лучший из всех.

— Ну, если не считать небольших недостатков.

Он смотрел, как серебристые струйки дыма от сигары, которую я зажгла для него, точно призраки, покачиваясь, поднимаются вверх и исчезают.

— Я уйду, как великие поэты, полный огня и глубокого невысказанного смысла. А?

— Не уходите вообще. Пожалуйста, не надо.

— Хорошо. Не сегодня. — Он закрыл глаза.

Я взяла бокалы. Затем, как он попросил, открыла дверцу комода у его кровати, чтобы достать лучшее вино, спрятанное в дальнем уголке. Выпрямившись, передала ему бутылку.

— Это фалернское, — объяснил он, слегка приподняв бутылку и рассматривая ее на свет. — Одно из немногих вин, которое ценили еще древние римляне. Некоторые полагают, что фалернское — самое лучшее вино на свете.

— Не стоит расходовать его на меня.

— Бедная прекрасная Берил. — Он слабо улыбнулся. — Вы уверены, что не желаете выйти за меня замуж? Вы унаследуете мое состояние, когда я умру, и станете героиней скандала, как моя юная вдова.

— Бедный прекрасный Беркли, — ответила я. — Вы всегда говорите так легко, игриво. Но кто на самом деле владеет вашим сердцем?

— А, вы об этом. — Он закашлялся в рукав. — Это очень большой секрет на самом деле.

Он прищурил глаза, в его темно-карих глазах проблескивал какой-то особенный свет, заметный сквозь длинные темные ресницы, как будто он знал наперед, что его ждет, и уже сделал шаг, чтобы перейти из земной жизни в иной мир.

— Может быть, вы возьмете книгу и почитаете мне, а? — попросил он. — Мне грустно без стихов.

— У меня кое-что есть, чем вас порадовать, — произнесла я негромко и начала читать строчки Уитмена из цикла «Песня о себе», те самые строки, которые носила в своем сердце годами. Я читала, не решаясь взглянуть на него, и неотрывно смотрела на его бледные руки, точно выточенные искусным скульптором, покоившиеся на белоснежно-белом одеяле. На синие пятна вокруг коротко остриженных ногтей, на щербинки шрамов, на понурые, ослабшие вены.

Когда я закончила, мы некоторое время молчали. Он слегка покачивал бокал, глядя, как в нем играет вино.

— Вы не находите, что это самый красивый оттенок янтаря, а? Точно лев развалился на зеленой траве, — спросил он наконец.

— Да. Так и есть, — подтвердила я.

— Тогда прочтите это стихотворение еще раз. И если можно, помедленнее. Я не хочу пропустить ни одной детали.

Я начала читать снова. Его дыхание становилось все тише, веки набрякли, затем и вовсе опустились. На бесцветных неподвижных губах застыла слабая улыбка, пушистые ресницы, точно бархатистые листочки папоротника, покоились на щеках. Как я могла найти в себе силы для последнего «прощай»? Я не смогла и вряд ли смогу в будущем. Наклонившись, я поцеловала его, а затем ушла, чувствуя на губах терпкий вкус фалернского вина.

Глава 39

Начались затяжные дожди, то и дело сопровождавшиеся оглушительными бурями. Однако день похорон Беркли выдался на удивление ясным. Он хотел, чтобы его похоронили дома, на берегу реки, которая несла прозрачные ледниковые воды с самой вершины горы Кения. Он был уверен в этом. В живописном месте, где река делает изгиб, напоминая очертания тонкой девичьей талии, переходящей в бедро, а вода журчит, перекатываясь через острые края черных базальтовых камней, вздымая древние слои торфа, мы смотрели, как гроб с телом Беркли опустили в землю, а над нами скворцы перекликались чистыми голосами, как колокольчики.

Собралось немало друзей. Бликс приехал издалека, аж из Сомали, и желтая глинистая пыль тех мест была заметна на его обуви и одежде. Ди стоял мрачный, надвинув шляпу на глаза. Но когда прощальные слова были сказаны и земля сокрыла тело Беркли, он подошел ко мне и, сжав мои руки, долго не выпускал их.

— Знаешь, я чувствовал себя полным дерьмом оттого, что заставил тебя уйти, правда, — признался он.

— У тебя действительно не было выбора, — ответила я. — Я поняла это.

Он хрипло кашлянул и покачал головой — длинная прядь почти белых волос, выскользнув, упала на воротник.

— Если тебе что-нибудь потребуется, я хочу, чтобы ты обратилась за помощью ко мне. Ты еще очень молода. Порой я не понимал этой простой вещи. Когда мы с Флоренс были в твоем возрасте, мы не очень-то заботились о том, чтобы прикрыть свой зад.

Он посмотрел мне в глаза, и я мгновенно ощутила, что если я и чувствовала некую неуверенность и униженность — это все мгновенно испарилось. Я прошла серьезную школу, но она стоила того, чтобы выучить ее уроки.

— Я обязательно так и сделаю, — ответила я. — Спасибо, Ди.

На длинной тенистой веранде в доме Беркли играл граммофон — звучала напряженная музыка. Мы вышли с Ди и увидели Дениса. Он стоял, наклонившись над блестящей конусообразной трубой и шипящей по пластинке иглой.

— Разве вы любите Бетховена? — спросил Ди.

Скулы Дениса слегка порозовели, выдавая его чувства.

— Беркли любил его, — ответил он.

Мы оставались в доме довольно долго, вспоминая Беркли, его жизнь, его тонкий вкус во всем, пересказывали истории о нем — все, какие мы только знали, пока небо не затянули темно-серые тучи и стало темнеть. Когда почти все разъехались, Денис предложил:

— Поедем со мной в Нгонг.

— Но у меня Пегас, — ответила я.

— Я могу привезти тебя назад, чтобы ты его забрала.

— Хорошо, — согласилась я, как будто это было совершенно рядовое событие. Хотя внутри меня все перевернулось — меня охватило смущение, соединившееся с приступом вдруг возродившейся старой обиды. Разочарование и желание боролись в моей душе, все это вихрем кружилось внутри меня, но я не подала вида. Пока мы ехали, говорили мало. Набрякшее, грозовое небо наконец-то разродилось постепенно усиливающимся экваториальным дождем. Он бился в стекла, барабанил по кожаному верху машины. Ни Денис, ни я не коснулись руки друг друга, ни звука не сказали о том, чего нам хотелось. Между нами было столько всего невысказанного, что это невозможно было выразить заурядными фразами. Когда мы доехали до фермы Карен, он резко свернул с дороги и взял курс на Мбагати, и я все поняла. Он не желал находиться со мной в ее доме, там, где все напоминало о ней. Это было их место, а у нас должно было быть свое, совершенно особенное, только наше.

Когда мы подъехали к дому, Денис выключил мотор, и мы быстро побежали внутрь, спасаясь от дождя, но и там было сыро. Почти год прошел с тех пор, как здесь провела бессонную ночь моя мать с детьми, за это время крыша прохудилась еще больше. Струйки воды сочились отовсюду, и мы были вынуждены все время уклоняться и отпрыгивать, пока разжигали огонь в камине. Огонь разжигался плохо — от отсыревших дров валил густой сизый дым. Денис отыскал где-то бутылку хорошего бренди. Мы пили прямо из горлышка, передавая бутылку друг другу. Но даже шум дождя и шипение сырых дров не могли заглушить взволнованного стука наших сердец — я чувствовала его дыхание, а он, я уверена, чувствовал мое.

— А почему Беркли не женился? — спросила я.

— Он был женат, в некотором смысле, — ответил Денис. — В его доме жила сомалийская женщина, она вела хозяйство, он был близок с ней много лет. Они были очень привязаны друг к другу.

— Это длилось годами? — удивилась я. — И никто не знал?

— В колонии на многое могут закрыть глаза, — ответил Денис. — Но на такие вещи — вряд ли.

Неожиданно все неясности прояснились для меня. Я вспомнила, как Беркли всегда держался на расстоянии от женщин, как всегда немного смущался, когда я спрашивала его о романтических связях. Я чувствовала радость от того, что, как оказалось, он не был обделен любовью в жизни, но какова цена? Каким грузом лежал на его больном сердце секрет, который он тщательно хранил?

— Как ты думаешь, когда-нибудь мир станет терпимее к такого рода привязанностям? — спросила я.

— Хотелось бы верить, — откликнулся Денис. — Но перспективы призрачные.

Когда бренди был выпит, он отвел меня в небольшую спальню в конце дома, без слов снял с меня одежду. Через мгновение его губы коснулись моих век, а пальцы с нежностью гладили запястья. Мы опустились на постель, наши тела переплелись в ласке. Он целовал мои волосы и шею — его движения были настолько мягкие и полные скрытой страсти, что у меня перехватило горло. Я истосковалась по нему, по его близости — ночами я часто возвращала в памяти мгновения, которые мы провели вместе, мое сердце отчаянно колотилось. Казалось, оно сейчас разорвется на части.

— Я не знаю, что происходит между нами, — только и смогла я произнести. — Но меня тянет к тебе, сильно.

Я прикоснулась к его взволнованно вздымающейся груди, моя тень плавно скользнула по стене, сливаясь с его.

— Меня тоже к тебе тянет, Берил, — произнес он. — Ты необычная женщина. И тебе это известно.

Меня так и подмывало сказать всю правду — о том, что случилось в Лондоне. Спросить его о Карен, о том, как он представляет себе эти отношения. Но, с другой стороны, я не верила, что что-то можно решить, разговаривая или объясняя. Каждый из нас сделал свой выбор, вместе или порознь, какая разница? Мы — те, кто мы есть, и всё.

Встав на колени, я провела пальцами по его выступающим ключицам, по широким сильным плечам. Мне хотелось запомнить его и телом и душой — пальцами, сердцем.

— Если бы тебе пришлось прожить все заново, — спросила я, — ты бы изменил что-нибудь?

— Я не знаю, — признался он. — Возможно, именно наши ошибки делают нас теми, кто мы есть.

Несколько мгновений он молчал. Затем продолжил:

— Единственное, чего я боюсь на самом деле, — это испугаться жизни, отвернуть от нее, не достичь чего-то главного… ты понимаешь?

— Я думаю, да. — Я положила руку ему на грудь — его сердце стучало под моей ладонью. Я знала, что многие неожиданные повороты, которые предшествовали этой ночи, принесли боль и дорого обошлись мне, но никогда я не ощущала свою жизнь настолько безоговорочно полной и настоящей, как в этот момент. Это ощущение пугало меня, но в то же время ни за что на свете я не согласилась бы его утратить. Ни за что — если что-то на самом деле зависит от меня.

— Денис, — произнесла я тихо.

— Мм…

— Я рада, что мы здесь, — призналась я.

— Да. — Его губы шевельнулись рядом с моими. Над нами по крыше грохотал дождь. Казалось, крыша вот-вот обвалится нам на голову, а вместе с ней токи води. Но Денис обнимал меня. Я готова была уснуть в его объятиях.

Глава 40

От первых фанфар до победного рева трибун время на скачках пролетает мгновенно. Десять лошадей мчатся, выкладывая все силы. Миля и еще три четверти — короткая дистанция, нет времени сосредоточиться. Но, с другой стороны, само время тянется бесконечно долго, все напряжено внутри, и сердце, кажется, остановилось в ожидании результата — победы или проигрыша.

На Продьюс Стейке Рэк летел как ветер. Он воплощал собой мужество и отвагу, словно настоящая буря, он не знал удержу. Я следила за ним неотрывно, боясь отвести взгляд. Рута стоял рядом со мной, про себя он читал молитвы. Но победа ускользнула от Рэка — не хватило доли секунды. Он не отступил, ни на мгновение не ослабил усилий, но на финише мощный коренастый мерин обошел его, и я выдохнула — выпустила воздух из легких, точно пробитый воздушный шар.

— Но ты видела, как он был близок к успеху? — сказал Рута, когда пыль осела, и мое сердце снова вернулось в прежний ритм. — Я уверен, в следующий раз Рэк вспомнит об этом, он обязательно прибавит.

— Не думаю, что на лошадей это действует.

Я старалась собраться с мыслями, обдумывая следующую гонку — если, конечно, владелец Рэка, Оджилви, продолжит со мной сотрудничать.

— А почему нет?

— Не знаю. У них нет такой памяти, как у нас. Каждая гонка для них — точно с чистого листа.

Однако когда мы встретились с Оджилви, оказалось, что он придерживается того же мнения, что и Рута.

— Вы видели, как он был близок к победе? — повторил он слова моего помощника. — В следующий раз он станет первым.

И Рэк стал первым.

Остаток 1925 года прошел для нас успешно. Мои лошади выигрывали и занимали призовые места достаточно часто, так что очень тесный мирок владельцев лошадей и тренеров в Найроби заговорил обо мне и моих достижениях. Меня готовы были принять в сообщество, моя популярность росла. Ди звал меня назад, в Сойсамбу, твердя, что место в его конюшне для меня найдется, когда бы я ни пожелала. Бен Беркбек написал мне письмо, в котором предлагал тренировать его лошадей. Таким образом, я постепенно завоевывала признание в колонии, возрождая былую славу моего отца. На одной из гонок я внезапно увидела на трибуне мать в какой-то немыслимо высокой шляпке с перьями. Она явно пришла поддержать меня. Однако я до сих пор не могла ясно ответить себе на вопрос, кто она для меня и что значит в моей жизни. Я никак не могла взять правильную ноту в общении с ней, постоянно ожидая подвоха. И полагала, что вряд ли мне это когда-нибудь удастся.

— Я чувствую гордость, когда вижу, что ты так преуспела, — сказала Клара, отыскав меня после заезда. — Мои поздравления, дорогая.

Мы отошли. Я наблюдала, как она потягивает из трубочки ярко-розовый коктейль, и слушала рассказ о ее жизни. Она обосновалась около Эддорета. Жила с Дики и младшими мальчиками. Очень старалась помочь Дики свести концы с концами, но безуспешно.

— Жаль, что я сейчас в трудном положении, — ответила я и сама удивилась своим словам. Я сразу вспомнила Беркли — возможно, он был прав, когда говорил о семье. Мы никогда не теряем связи с близкими людьми. Как и с теми, кого мы любим. Не в буквальном, конечно, смысле. Чувства, которые я испытывала к Кларе, изначально были очень запутанные, неразрешимо противоречивые. Хотела я того или нет, но призрак ее предательства преследовал меня. Но в то же время мне казалось неправильным обходить ее стороной и игнорировать ее нужды.

— Я чем-то могу помочь? — все-таки спросила я.

— Мы справимся, — ответила она с необыкновенной для нее стойкостью. Затем она допила коктейль и, уже уходя, вдруг добавила:

— Я думаю, это по-настоящему важно, что ты наконец-то получаешь то, что на самом деле заслужила.

Победы действительно следовали одна за другой. Мой финансовые дела наладились, и я наконец-то смогла выплатить Руте вознаграждение, которое он заработал. Его жене я подарила новые туфли и кухонную посуду. Себе я купила удобную кровать и даже отложила деньги на машину. Однако я не собиралась расслабляться и слишком полагаться на везение.

Точно такие же мысли посещали меня и относительно Дениса. Каждое мгновение с ним для меня было украденным, а потому желанным и упоительным вдвойне. Я решила пользоваться мотоциклом Карен, чтобы навещать его, когда он находился в Мбагати. Постепенно дрожание мотоцикла подо мной, подскакивание на ямах и камнях в клубах красной пыли — все это неразрывно соединилось в моем сознании с ощущением его близости. И то и другое было очень опасно, и то и другое требовало смелости и являлось своего рода прегрешением. Карен просто лопнула бы от злости, если бы узнала, что в ее отсутствие я появляюсь в Мбагати и провожу время в объятиях ее возлюбленного. Но я старалась не думать об этом, не думать о ней вообще. Если бы я задумывалась, мне пришлось бы отказаться от Дениса, а это было намного хуже.

До возвращения Карен оставалось не так уж и долго. Когда Денис завел со мной разговор о разведывательной поездке, которую он собирался предпринять в районе Меру, и предложил мне присоединиться к нему, я сразу поняла, он намекает на то, что это наш последний шанс побыть вместе.

— Ты можешь добраться туда верхом и присоединиться ко мне, — сказал он. Мы немедленно составили план. Предполагалось, что я могу верхом на Пегасе доехать до Солио, старой фермы Беркли, а оттуда мы поедем на машине Дениса. Когда мы вернемся, каждый двинется своим путем.

Мы договорились встретиться в феврале. За это время он собирался отправиться на сафари с богатым клиентом из Австралии, а я должна была готовить Рэка для гонки в Сент-Леджере, самое важное соревнование в Кении. Рэк числился фаворитом, и я считала необходимым сделать так, чтобы он показал все, на что способен, и даже больше.

В тот день, когда я должна была выехать на встречу с Денисом, небо потемнело, начался сильный дождь, который, похоже, не собирался останавливаться. Рута заглянул в конюшню. Серые струи дождя плотной стеной колыхались за его спиной.

— Надо бы остаться, госпожа?

Он знал о моих планах, у нас никогда не было секретов друг от друга.

— Нет. Я не могу, — ответила я. — Иначе я опоздаю. Я знаю, что ты не одобряешь моей связи с Денисом. — Я взглянула на него. Он пожал плечами, а затем произнес хорошо известную масайскую пословицу:

— Кто поймет небо или женщину?

— Я люблю его, Рута, — сказала я, хотя не вполне была готова признаться в этом самой себе.

Его чернильно-черные зрачки расширились, я чувствовала его взгляд за серой пеленой измороси.

— Какое имеет значение, одобряю я или нет, — сказал он. — Ты все равно к нему поедешь.

— Ты прав. Я поеду, — подтвердила я.

Весь день я наблюдала за нескончаемыми потоками дождя и струями красной грязи, стекающимися в ручейки. Наконец, когда на горизонте слегка просветлело и даже блеснуло солнце, я оседлала Пегаса и двинулась в путь.

Солио располагался на дальнем склоне Абердарских гор в тридцати пяти милях на восток. Если бы погода позволила, я дала бы волю Пегасу и объехала бы горы с севера. Но в сложившихся условиях, когда я и так выехала слишком поздно, я рассчитывала пересечь горы напрямую по узкой извилистой тропе и так сэкономить время. То, что я окажусь одна верхом в полной темноте, меня не пугало. Мне случалось ездить ночью и в более серьезных обстоятельствах. К тому же я рассчитывала на Пегаса. Он прекрасно ориентировался в горах и устойчиво держался на ногах не хуже горного козла.

Поначалу все шло сносно. Погода прояснилась, ночной воздух приятно холодил кожу. Когда узкая тропа начала петлять, поднимаясь вверх, я смогла увидеть мелькающие внизу огоньки города. Где-то там в своих уютных кроватях спали торговцы и их здоровенькие, крепкие детишки. Я едва ли могла себе вообразить подобную тихую и размеренную жизнь с Денисом. Ни я, ни он не выносили однообразия и рутины, нас тяготила домашняя обстановка. Но у нас была эта ночь. И еще следующая. Украденные ласки и поцелуи. Блаженное и пугающее счастье. Я знала, что готова на все, лишь бы провести час в его объятиях.

Мы проехали почти половину пути, когда сырой воздух подсказал мне, что где-то поблизости — вода. Вскоре я действительно услышала впереди шум реки. Мы с Пегасом осторожно приближались по тропе, ориентируясь по лунному свету. Вскоре я увидела за камнями вихрящийся поток — над темной водой, причудливо извиваясь, скользили тени. Берега реки были крутые и почти перпендикулярные. Мне на глаза не попалось ни единого места, где даже Пегас смог бы спуститься безопасно, к тому же я не знала, насколько глубока река. Сможем ли мы ее переплыть или перейти вброд. Понять это в окружающей темноте было очень сложно. Мы осторожно двинулись на север, подыскивая подходящий спуск для переправы, а затем вернулись и двинулись на юг. В конце концов я различила в сумраке очертания моста. Мы приблизились. Приглядевшись, я поняла, что он был сделан из тонких стволов бамбука, скрепленных веревками. В ширину — всего несколько футов. Обычно такие мосты строили местные жители и использовали для своих нужд. Я не имела представления, крепкий ли это мост, но я слышала, что он способен выдерживать небольшие тележки, запряженные быками. Возможно, он выдержит и нас.

Я соскочила с седла и, взяв Пегаса под уздцы, начала спускаться к мосту. Пегас скользил на гладком гравии и ржал от волнения, вскидывая голову. Мы ступили на мост — он оказался прочным, но раскачивался при каждом нашем движении, так как висел на веревках. У меня сразу началось легкое головокружение, я ощутила приступ тошноты и знала, что Пегас чувствует себя не многим лучше. Шаг за шагом мы осторожно продвигались по мосту. Внизу под нами, где-то в двадцати футах, ревела вода и брызгала пеной. Рыжевато-белые клочья взлетали в лунном свете, похожие на диковинных птиц, темная масса воды колыхалась и блестела серебром у берега. Когда я увидела бледные очертания противоположного берега, я почувствовала облегчение. Я понимала, что мы забрались слишком далеко и слишком многим рискуем, но конец уже был виден. Мы почти что добрались. В этот момент произошло неожиданное — послышался протяжный скрип, точно распиливали древесину. Веревки затрещали, бамбуковые прутья начали осыпаться. И… ужас! Пегас провалился вниз. Он издал пронзительный крик, и на какое-то мгновение у меня замерло от страха сердце — я была уверена, что теряю его. Но мост задрожал… и Пегас повис над водой. Его ноги застряли между бамбуковыми бревнами, он касался их брюхом, и перекладины держали его — пока держали. Внизу река вздымалась и ревела, как огромное хищное чудовище. Забыв, что я сама рискую провалиться, я отчаянно придумывала, как спасти Пегаса, я забыла о себе. Я думала только о нем и о том, в какую беду он угодил из-за меня.

Чистокровные особи, как правило, пугливы, капризны и не очень умны, но Пегас явно был исключением — у него всегда была чудесная, ясная голова. Даже в том страшном положении, в которое он попал, он не утратил присутствия духа. Он неотрывно смотрел на меня огромными глазами, сверкающими в темноте, уверенный, что я найду выход. Он верил в меня, как в бога, верил в то, что я смогу это сделать, что я его спасу. Его вера дала мне силы. Я начала лихорадочно составлять план. У меня с собой были веревки, при помощи которых лошадь можно было бы вытащить, если их хорошенько зацепить. Но надо было найти — за что зацепить. Мост раскачивался и подпрыгивал подо мной, точно я двигалась по пружинному матрасу, но я упрямо двигалась к противоположному берегу, подхлестываемая взглядом Пегаса, смотревшего мне в спину, и слыша только собственное прерывистое дыхание. Добравшись до берега, я нашла подходящее дерево — это была акация, примостившаяся на самом краю среди камней и слегка наклоненная вперед. Дерево было еще молодое, некрепкое, но больше ничего не было. И я очень надеялась при помощи его спасти Пегаса. Я вернулась к мосту и снова добралась до Пегаса, который боялся дышать и ждал меня просто с эпическим терпением. Я сделала из веревки что-то вроде аркана, закрепив петлю вокруг головы Пегаса так, чтобы она не соскочила. Я торопилась устроить все, пока не наступило утро. Никакого способа вытащить лошадь, кроме как с использованием рычага, я не видела, но делать подобное одной, в темноте — это было очень опасно. Пегас мог сорваться в пропасть и утащить за собой и меня.

Закрепив веревку на Пегасе, я немедленно привязала второй конец к дереву. Вернувшись к Пегасу, я обняла его за шею и тихо произнесла:

— Скоро все это станет только приключением.

В темноте я видела, как шевельнулись его бархатные уши — он явно услышал меня. Повязав на плечи шерстяное одеяло, я прижалась к телу лошади, чтобы согреться. Но когда я уже думала, что вот-вот задремлю, раздался вдруг страшный треск кустов и сокрушительный грохот. Стадо слонов, почуяв наше присутствие, явилось к реке. Шумно разбрасывая камни и все, что попадалось на пути, они приблизились к мосту. Я не была уверена, что они не решат двинуться за нами и не сокрушат мост полностью. Я инстинктивно вскочила. Пегас напрягал все силы, чтобы выбраться из щелей, державших его, точно капкан. Меня охватил нешуточный страх, что он сейчас вовсе продавит мост, но каким-то образом ему удалось высвободить сначала одну, а потом и вторую ногу. Вытягиваясь, он полз в сторону берега, в то время как мост буквально ходил под ним ходуном. Это было все равно что прыгать с одного обломка плота на другой или стараться раскрошить жженый сахар — почти безнадежно. Однако Пегас, мой герой, нашел точку опоры и высвободился окончательно. Мы добрались до берега — но мы находились под ужасным углом. Вес Пегаса тянул его вниз, а размокший суглинок был не лучше воды. Пегас не мог забраться наверх и был полностью измотан. Я всерьез испугалась, что все-таки потеряю его. Слоны были недалеко. Я слышала их угрожающий рев и трубный призыв самца. Слоны плохо видят, но у них тонкий нюх, и они чуют нас — это я знала точно. Стараясь помочь Пегасу, я встала у дерева и, обеими руками схватившись за веревку, потянула изо всех сил, как только могла. Наконец, мы оба оказались наверху. На прекрасной шкуре Пегаса я увидела вмятины от бамбуковых прутьев, а также длинные ссадины на ногах. Мы оба были счастливы оказаться рядом на другом берегу реки, однако в безопасности мы себя не чувствовали. Слоны оставались поблизости, и бог знает кто еще. Раны Пегаса кровоточили, к тому же мы оба устали. Это делало нас легкой добычей для хищников. И поэтому мы должны были двигаться вперед как можно быстрее.

Когда мы добрались до Солио, уже занялся рассвет. Преданные слуги Беркли все еще оставались в доме, по крайней мере до той поры, пока семья не найдет покупателя. Они знали меня и приняли, несмотря на неурочный час, а также предоставили сухое стойло для Пегаса. Я тщательно промыла и перевязала раны моего отчаянного друга. По счастью, они оказались не так ужасны, как я думала вначале. Бамбуковые перекладины оставили неглубокие борозды на его груди, на ногах, и — слава богу — я не заметила никаких признаков инфекции. Я успокоилась — Пегас скоро поправится. Однако где же Денис? Теперь я уже могла подумать и о нем. Возможно, его тоже задержал дождь. Я не имела представления, как обстоят дела и в каких он находится условиях, но надеялась на лучшее и легла спать.

Когда я проснулась спустя несколько часов, Дениса все еще не было. Я выпила кофе и съела небольшой завтрак, все время прислушиваясь, не появился ли он. Его шумную машину легко было услышать издалека. Я бы смогла различить его приближение за полмили, наверное, — не зря же училась у арапа Майны в детстве! А потом нам предстояло провести вместе целых шесть дней. Мы никогда не проводили столько времени наедине. И от предвкушения его близости я чувствовала волнение, вплоть до озноба. Запах его тела, его руки, его смех…

Он обещал показать мне места, которые ему нравились, вещи, которые он любил. Я была уверена, что каждое мгновение, которое нам предстояло прожить рядом в эти дни, было бы до краев наполнено теплым, захватывающим чувством. Только бы он приехал! Только бы приехал!

Наконец к вечеру в Солио появился один из кикуйских мальчишек — посланец Дениса. Он вприпрыжку пробежал по аллее к дому, словно и не собирался останавливаться. Когда я увидела его, у меня тревожно замерло сердце. Я уже поняла, что это означает.

— Господин велел сказать, что он не приедет, — выпалил мальчишка, добежав до меня. Похоже, он преодолел не меньше двадцати миль в этот день — его босые ноги были покрыты ссадинами и мозолями. Но он не выглядел усталым или запыхавшимся.

— Как, вообще не приедет? — переспросила я.

— Он не нашел слоновую кость, — сообщил посланец.

Я поняла, Денис все еще работал с клиентом. Его время не принадлежало ему, и он не мог приехать, даже если бы и желал. Однако ясное осознание этого не делало меня менее уязвимой. Я молча стояла на террасе, наблюдая, как слуги Беркли угощали мальчика водой и едой, а потом неотрывно смотрела, как он побежал назад по дороге, побежал туда, где был Денис, на север. Пока он не исчез за поворотом. Когда его смутные очертания растаяли вдалеке, я вдруг ощутила, что сломлена. Я и Пегас — мы рисковали жизнью. Мы могли погибнуть в горах этой ночью, оба. И ради чего? Просто так? Да, просто так. Я не увижу Дениса. У нас не будет этих вожделенных шести дней, о которых я мечтала, а я рисковала всем ради того, чтобы ни в коем случае не упустить счастья. А его просто не случится — и всё. Меня точно ударили обухом по голове, я потеряла ясность мысли и чувствовала себя подавленной.

Не проронив ни слова я собрала вещи, а затем вышла из дома и направилась на берег реки к могиле Беркли. С момента похорон прошло несколько месяцев, могильный холмик осел и наклонился. Я подравняла землю руками и слегка придавила носком сапога, чтобы не рассыпалась. Мне хотелось что-то сделать для него, стать на мгновение к нему ближе. Надо мной в прозрачном воздухе парочка скворцов рассекала воздух, привычно перекликаясь. Дикие ирисы цвели вокруг — их голубые и темно-желтые головки проглядывали из ярко-зеленых листьев, точно драгоценные украшения на бархатной подставке. Листья слегка шевелились от ветра, но остальной лес безмолвствовал.

— О Беркли, кажется, я глубоко увязла, — произнесла я. — Что же мне делать?

Никто мне не ответил. И даже птицы замолчали.

Глава 41

Когда Карен вернулась из Дании, я старалась не слушать, что говорят о ней. Но мир колонии — очень тесный мир, избежать общения невозможно. Любой неловкий жест — все на виду. До меня доходили новости, что она заболела и некоторое время не вставала с постели. Урожай кофе в этом году не удался, и долги Карен значительно выросли. Кроме того, я узнала, что Денис внезапно уехал в Англию. Я не получала от него никаких сообщений, поэтому не знала почему. С Карен я случайно столкнулась в Матайга-клубе в Найроби в конце марта. Она заехала выпить чаю с Бликсом. Увидев их, я сама подошла к ним. В колонии иначе нельзя. Необходимы друзья, связи — сколь бы запутанные отношения вас ни соединяли. Даже если порой эта дружба обходится дорого.

— Берил, — Бликс обнял меня, — вокруг только и разговоров о том, что ваши лошади скоро выиграют все, что только можно. Это действительно так?

Мы с Карен нежно чмокнули друг друга в щеку, поздоровались. Я сразу заметила, что она похудела. Кожа вокруг глаз напоминала потрескавшийся пергамент. Щеки впали.

— Денис уехал в Лондон, — сообщила она с ходу, словно только об этом и думала. — Мы провели вместе две недели. Всего две недели после того, как одиннадцать месяцев были разлучены. Но я благодарна и за это. Стараюсь быть сильной, достойно нести свою ношу.

Что-то внутри подмывало крикнуть ей, мол, да, я так тебя понимаю. И хотя она провела с Денисом много дней вдвоем, тогда как мое украденное счастье оказалось куда более кратким, я понимала ее печаль, как никто. Я испытывала то же самое, узнав, что он покинул Африку.

— А зачем в Лондон на этот раз? — спросила я.

— Его отец умирает. Вместе с братьями они рассчитывают продать Хаверхольм, — сообщила она. — Поместье принадлежало семье Дениса не одно столетие. Трудно представить, насколько это тяжелое решение.

Она покачала головой, короткие волнистые локоны упали на лоб. Модная стрижка «шингл» отросла и выглядела неряшливо.

— Конечно, я понимаю, сейчас надо думать о семье Дениса, об их делах, — продолжила она. — Но я очень хочу, чтобы он поскорее вернулся домой.

Бликс кашлянул, как бы напоминая о себе.

— Ты уже устал слушать одно и то же, я знаю. — Она повернулась к нему. — Но что мне делать? Что, Брор, честно?

Я заметила, что Бликсу не очень-то хотелось сидеть с нами, и он нашел повод удалиться.

— Прошу меня простить. — Он встал, отодвинув стул. — Там, в другом конце зала, один мой старинный товарищ.

Когда Бликс ушел, Карен глубоко вздохнула.

— Я наконец-то согласилась дать ему развод, — сообщила она. — Можно было бы выразить и большую благодарность.

— А почему именно сейчас? — поинтересовалась я. — Насколько мне известно, он просил об этом не один год.

— Я не знаю. — ответила она. — Я устала удерживать его, бороться за него. Мне просто нужен кто-то рядом. Было время, когда я думала, что Денис женится на мне. Но сейчас этот план практически превратился в дым.

— А как дела на ферме? — Мне стоило усилий заставить себя говорить ровно, как ни в чем не бывало. — Станет труднее, когда Бликс уйдет?

— Вы имеете в виду деньги? — Она мрачно усмехнулась. — Брор — транжира. Ему всегда удается потратить вдвое больше, чем есть в его кошельке. А потом он снова просит ссуду, как будто мне есть из чего ее дать.

— О, простите. Вы заслуживаете лучшей доли.

— Не могу отрицать, в глубине души я знала, во что ввязываюсь, выходя за него замуж. Мы оба знали. — Она прищелкнула языком, словно подтверждая непреложный факт. — Брор никогда не был излишне эмоционален. Но и Денис ненамного лучше, бог свидетель. Что поделаешь? Я не могу без него жить, — призналась она. — Так обстоят дела.

Пока она говорила, я чувствовала, как внутри меня все похолодело и краска сошла с лица. Мне трудно было сохранять беспечный вид, трудно было даже чашку держать в руке так, чтобы она не заметила, как у меня дрожат пальцы.

— Мне показалось, он всегда счастлив на ферме, ему нравится, — заметила я осторожно.

— А что бы ему не нравилось? — Она пожала плечами. — Он приезжает тогда, когда хочет. Это ничего ему не стоит. Никаких усилий. Да, у меня есть трудности. Но это мои трудности, не его.

Я понимала, она говорит об обязательствах, об ответственности. Она хотела, чтобы вся его жизнь была посвящена ей. Но совершенно очевидно, она не понимала, что такая жизнь — удавка для Дениса. Она не могла заставить его что-то пообещать. Он мог появляться в ее жизни только по его собственной воле или не появляться вовсе. Имея за спиной трудный опыт с Джоком, я понимала его, мы были похожи.

— Тогда почему не прекратить попытки?

— Потому что, когда он со мной, я чувствую себя счастливой. Куда счастливее, чем без него, — ответила она. — В его присутствии жизнь становится сносной. Я прохожу по лужайке перед домом, слышу музыку из граммофона. Или захожу в дом и вижу на вешалке его запыленную шляпу — в такие мгновения мое усталое сердце возвращается к жизни. Все остальное время оно дремлет. Я словно во сне.

— Вы всегда кажетесь такой энергичной, — заметила я.

— Это потому, что вы не знаете меня так хорошо, как Денис.

Я слышала красивую, печальную исповедь Карен, и меня раздирали противоречивые чувства. Мне хотелось ее ненавидеть. Ее красивые стулья и ковры. Изысканные белые лилии, ее напудренное лицо и ярко подведенные глаза. Я знала, что она не права в своем стремлении привязать к себе Дениса. Но, сказать по правде, разве я не желала того же? Мы были абсолютно похожи в этом. Это совпадение сближало нас, — можно сказать, мы стали просто как сестры, — но в то же время разделяло резко и бесповоротно.

Попрощавшись с Карен, я собралась уходить. Но перед тем нашла Бликса, — он стоял у барной стойки, — и подошла к нему.

— Как вы поживаете на самом деле? — спросил он. Его вопрос прозвучал очень деликатно, даже заботливо, пожалуй, прежде он так ко мне не обращался.

— Держусь. — Я постаралась, чтобы мой голос прозвучал как можно бодрее. Мне хотелось, чтобы он меньше обо мне беспокоился. — Вы знаете, можно сказать, Коки просто спасла меня в Лондоне.

— Она чудесная девушка.

— Она изумительная. Если вы на ней не женитесь, это сделаю я.

— Хорошо. — Он засмеялся, вокруг глаз собрались мелкие морщинки. — Я планирую совершить этот подвиг, когда она вернется. Пока она не успела очухаться. — Он снова засмеялся, глядя на меня поверх бокала с коктейлем. — Пожалуй, в белое оденусь я.

— А как же доктор Терви? — спросила я. — Он тоже там будет, я полагаю.

— Да, конечно. И поведет невесту к алтарю. Он обещал.

Глава 42

Я лихорадочно готовила Рэка к соревнованиям. Сент-Леджер должен был состояться в начале августа — у нас оставалось всего несколько месяцев, чтобы привести его к пику формы. И тут случилась катастрофа. Владелец Рэка Оджилви доверял мне — его убедили наши недавние успехи. Однако нашлись завистники, — так называемые друзья, — которые начали нашептывать ему: мол, как можно довериться какой-то девчонке, у нее совсем нет опыта. И это теперь, когда Рэка ждет оглушительная слава. Одно дело гонка в Накуру, но Сент-Леджер?! «Ты на самом деле готов так рисковать?» — говорили они. Оджилви поддался, и за три месяца до соревнований я осталась без лошади. Мало сказать, что я была выбита из колеи, на какое-то время земля ушла из-под ног. Я тренировала Рэка целый год, я отдала ему все силы, вложила всю душу. Все, чем он прославился — его блестящие навыки, его доблесть, отвага, — все это было благодаря мне. Все это я ему дала, все я в нем воспитала. А теперь, когда он был готов взять высший приз, его забрали — и я осталась ни с чем. Я чувствовала себя ужасно. Меня точно вывернули наизнанку и выпотрошили. Мы сидели с Рутой в конюшне на охапке сена и молчали. Солнце клонилось к закату. Наступал вечер — бархатистые черные сумерки подкрались бесшумно, мягкие и одновременно опасные, точно поступь пантеры.

— Что будем делать? — спросила наконец я, жуя соломинку.

— Но у нас есть еще полдюжины лошадей, — ответил он.

— Они годятся для скачек поскромнее, — согласилась я. — Да, их можно использовать. Но сейчас, для самой главной гонки, они не подходят.

— Надо подумать, — произнес он, глядя в сгущающуюся темноту. — Мы еще многое не знаем.

— Все владельцы лошадей уже в курсе, что Оджилви забрал у меня Рэка. Если он победит, они будут хвалить его, одобрительно хлопать по плечу, мол, какой ты дальновидный, как ты все правильно сделал. Вот так. — Я вздохнула и продолжала переживать и чуть ли не рвать на себе волосы, пока Рута не ушел домой к жене. Оставшись одна, я легла на сено, прислушиваясь к стрекотанию насекомых в ночи и отдаленным звукам, доносящимся из конюшни. Мне очень хотелось в этот миг, чтобы Денис оказался… пусть не в Кении, но хотя бы где-то здесь, в Африке, — все равно где. Я бы побежала к нему, поскакала, как ветер. Только бы ощутить его объятия, приникнуть лбом к его плечу, за что-то зацепиться, что-то очень надежное и устойчивое, чтобы найти силы и мужество продолжать свой путь. Но его не было. Его не было нигде, где я могла бы до него дотянуться.

На следующее утро Рута отправился на прогулку на Мелон Пай, а в конюшне неожиданно появился Эрик Гуч — заводчик лошадей, которого я не очень хорошо знала. Он был высокий, выглядел немного напряженно — все время нервно поправлял галстук. Я знала, что одна из его лошадок, Вайз Чайлд, происходила от лучшей племенной кобылы в конюшне моего отца по кличке Аск Папа. Так же как и Пегас, она попала ко мне в руки в нежном младенческом возрасте — теплый, прелестный, многообещающий комок жизни. Она имела отличную родословную, — в ней струилась отменная кровь, — и ее рассматривали как серьезного претендента на победу. Но предыдущий тренер слишком жестко обращался с ней. Он перегрузил ее нежные сухожилия тренировками на слишком жестком треке. Теперь, несмотря на великолепную родословную, она с трудом выдерживала наездника.

— Ее ноги можно восстановить, — сказал Эрик. — Вернуть их в прежнее состояние правильным обращением и заботой.

— Вполне допускаю, — согласилась я. — Но за двенадцать недель? — Я пожала плечами.

— Она настоящий боец, и потом, я не знаю. — Он снова нервно поправил галстук, кадык заметно выступил над воротником рубашки. — У меня есть предчувствие, что вы знаете, как все это исправить.

Он явно имел в виду мой успех с Ринглидером, у которого были похожие повреждения. Я тренировала его, когда работала у Ди, и мы ездили вдоль берега озера Элментейта. Он восстановил форму и выиграл скачку. Но тогда была другая ситуация — не было никакой спешки, и на кону не стояла моя карьера.

— Я не хочу давать никаких поспешных обещаний, — сказала я. — Правда в том, что она, возможно, никогда не разовьет заложенный в ней потенциал, ограничившись лишь классикой. Но шанс есть.

— Но вы возьметесь за нее?

— Я попробую. Это все, что я могу обещать.

На следующий день Вайз Чайлд прибыла в нашу конюшню. У нее была великолепная точеная морда, и с первого взгляда в ней можно было заметить прекрасный боевой дух. Однако состояние ног привело меня в отчаяние. С ней обращались грубо, без всякого снисхождения, и теперь она нуждалась в самом кропотливом уходе. Времени оставалось мало, было ясно, что ни одно мгновение из предстоящих двенадцати недель не могло быть потрачено впустую.

Озеро Накуру, рядом с которым мы располагались, как и Элментейта, имело вокруг мягкую глиняную кайму, которая очень подходила для тренировок. Именно туда мы и отправлялись с Вайз Чайлд, чтобы исправлять ее недостатки. Иногда Рута, иногда я — мы пускали ее сначала рысью, затем легким галопом и наконец переходили на галоп. Рядом с нами розовыми волнами вздымались крылья фламинго, они приветствовали нас своими немного грубоватыми криками. Случалось, тысячи птиц вдруг вздымались в едином порыве, как волна, набегали на берег, а затем отступали, усаживаясь на воду с ропотом, только чтобы через мгновение снова взмыть вверх. Фламинго служили нам своеобразным хронометром. Они словно совершали некий обряд, который был призван помочь Вайз Чайлд стать сильнее и обрести уверенность в себе. Она была ранена, практически сломлена. Ее страх можно было наблюдать каждое утро, когда она робко делала первые шаги, словно мягкие берега озера были утыканы острыми ножами. Но в ней было сокрыто мужество истинного воина. Когда она раскрылась, мы увидели в ней доверие, готовность к борьбе и нечто большее, чем просто скорость.

— С таким напором она свернет горы, — сказал как-то Рута, вычищая шелковистую шкуру кобылы.

— Думаю, ты прав, — ответила я, — Но это меня и пугает. Сейчас она на пике формы. Она выглядит как нельзя лучше, но в любой момент ноги могут снова подвести. И это может случиться в день соревнований. Это может случиться завтра.

Рута продолжал чистить блестящую струящуюся шерсть.

— Все это правда, — согласился он. — Но внутри ее сам бог. Ее сердце подобно копью. Оно бесстрашно, как сердце леопарда.

— Так что же больше, Рута? Копье или леопард? — Я улыбнулась. — Порой ты рассуждаешь так же, как когда-то в детстве. Помнишь? Когда ты хвастался, что умеешь прыгать намного выше, чем я.

— Я и сейчас могу прыгнуть, Беру, — рассмеялся он. — Хоть сегодня.

— Я верю, что можешь. Разве я не говорила тебе, что я очень рада, что ты со мной?

Я знала, что я и Рута — мы будем вместе всегда, до самого конца. Однако, какой бы бог ни покровительствовал нам в наших стараниях с Вайз Чайлд, человеческое непостоянство и страх оказались сильнее. За три дня до начала соревнований Эрик приехал навестить меня. Оказалось, его жена увидела, как мы сидели в клубе, слишком тесно прислонившись друг к другу, и обсуждали перспективы Вайз Чайлд. Теперь она выдвинула супругу ультиматум.

— Она сказала, либо я, либо она, то есть вы, — произнес он, едва выдавливая из себя слова, и схватился за галстук так, словно боялся, что я сорву его с шеи.

— Но между нами ничего нет, ей можно это объяснить? — возмутилась я.

— Это ничего не изменит. Она желает, чтобы на первом месте была она, а не лошадь, понимаете?

— Не будьте глупцом! Мы почти на финише. Заберите кобылу после скачки, раз это так важно.

Он отчаянно замотал головой и произнес, судорожно проглотив слюну:

— Вы не знаете мою жену.

— Вы просто уничтожаете меня, Эрик! Режете без ножа. Я чуть не угробила себя, восстанавливая вашу лошадь. Это моя гонка. Вы прекрасно знаете, что вы должны дать мне выступить с ней. Вы — мой должник!

Он покраснел до корней волос и трусливо выскочил из конюшни, бормоча что-то о сожалениях.

Когда в то же утро, чуть позднее, за Вайз Чайлд явились Сони Бампус и его грум, я была вне себя. Сони Бампус выступал у меня прежде жокеем. Мы знали друг друга с детства, еще с того ужасного времени, когда отец отправил меня на обучение в городской пансион. Мы нередко играли и безобразничали вместе, сдвигали парты и прыгали через них. Теперь он стал одним из лучших наездников в колонии. У меня не было ни малейшего сомнения, что Эрик нанял его для Вайз Чайд, и оба они теперь благополучно перекочуют к другому тренеру.

— Скажи мне, Сони, почему все так? Ты знаешь, какую работу я проделала.

— Все это очень стыдно, Берил. Если бы у меня был выбор, я бы не взял эту кобылу. Я должен был скакать на Рэке. Но он потерял форму. Он будет участвовать, но не в этот раз.

— Рэк слетел с гонки?

— На данный момент — да.

— Но тогда Вайз Чайлд точно выиграет! — воскликнула я. — Черт подери, Сони. Я просто должна выступить с ней.

— Не знаю, что сказать, дорогая. Вряд ли Гуч изменит мнение. — Бампус крепко сжал зубы, так что скулы на лице напряглись и задрожали. — Я скажу тебе вот что. На треке каждый за себя, делает, что должен. Ты ее подготовила. Я на ней поеду.

Когда он уехал, я тупо смотрела в стену, слушая, как гулко стучит внутри сердце. Возможно, в моей жизни были моменты, за которые я получаю сейчас возмездие, думала я. Я не сомневалась, что до жены Эрика дошли слухи обо мне, но на его семейную жизнь я и не думала покушаться. День и ночь я беспокоилась о Вайз Чайлд, нянчила ее, кормила ее, любила, холила и лелеяла. А сейчас ее забрали из конюшни, вырвали у меня из рук.

Даже Рута не знал, что мне сказать.

Глава 43

Десять лошадей, волнующихся в ожидании старта. Их жокеи — точно драгоценные перья, украшающие шляпы, — невесомые, яркие, блестящие. Все изнемогают в отчаянном предвкушении гонки, и когда наконец раздается сигнал, в едином порыве срываются с места.

Мы с Рутой — в ложе Деламера, он стоит за моей спиной. Мы оба поглощены гонкой, чувствуя кожей, сердцем каждое движение Вайз Чайлд, — она летит, точно чистый музыкальный звук, неудержимо вперед. Каждая лошадь в забеге — прекрасна. У каждой есть история, в каждой заключена недюжинная воля, желание. В каждой играет кровь. Мускулы, ноги, летящий хвост — но ни одна не может сравниться с нашей девочкой. Ни в ком нет такой мощи, такой силы, такой уверенности.

Сони — отличный жокей, он знает, как вытянуть все из нашей кобылы, но постепенно, не сразу. Интуитивно он чувствует, когда попридержать ее, когда, наоборот, бросить вперед, заняв на мгновение открывшееся пространство. Вайз Чайлд бежит быстро и ровно, кроме того, в ней чувствуется что-то еще, что-то невыразимое словами, неведомая сильная воля. Хватит ли всего этого, чтобы победить? И вот зрители на трибунах вскакивают, желая поскорее увидеть, как взмыленные ноги победителя разорвут финишную ленту.

Ставки взлетают до небес. Никто и не думает останавливаться. Деньги сейчас не имеют значения — это просто шелуха, не больше. Сейчас главное — лошади, главное — гонка. Лошади напрягают последние силы, из них Вайз Чайлд — самая энергичная, полная бушующих эмоций, она могуча и прекрасна, как никогда прежде. Вот она обходит черного жеребца, затем каштанового, обгоняет светлую кобылу. Последний поворот. Мелькающая тень на треке и невыразимая грация прекрасного животного.

Наша Вайз Чайлд выходит в лидеры. Сначала она опережает соперников на голову, затем вырывается вперед на корпус. А затем — на два корпуса. Я чувствую, как Рута кладет мне руку на плечо. У меня комок стоит в горле. Трибуны затихают. Где-то там наверняка сидит и Эрик Гуч со своей женой. Полумертвый от ужаса, что его лошадь вышла в лидеры. Но он не видит того, что вижу я. Никто не видит, кроме меня, Руты и, возможно, Сони, как Вайз Чайлд вдруг накренилась.

Неведомое препятствие, запинка, потеря равновесия — все это в какую-то долю секунду. Ноги по-прежнему несут Вайз Чайлд вперед, они сделали все, что могли, для нее в этой гонке. Кажется, трек сейчас перевернется под ней. Не выдержав, я отворачиваюсь, уткнувшись лицом в грудь Руты. Я слышу, как колотится его сердце. И этот стук пронизывает мое собственное тело. Он напоминает мне грохот ритуальных масайских барабанов, которые я слышала в детстве, удары арапа Майны по тугой, плотной шкуре, натянутой на его щит. Я не знаю, как смогу выдержать это, — мне хочется бежать вперед, бежать к ней, кричать, остановить гонку. Что-то делать, что угодно. Разве не очевидно, что она выложилась на треке вся, полностью. И этого не достаточно?

Тем временем каким-то запредельным, невероятным усилием, которое невозможно ни предсказать, ни просчитать, Вайз Чайлд вырывается вперед, превосходя все мыслимые и немыслимые возможности тела. Собрав в кулак все мужество, она проходит финальную дистанцию. Стиснув зубы, превозмогая себя. Когда ее морда разрывает ленту, вся масса зрителей с криками восторга вскакивает на трибунах. Даже проигравшие ликуют рядом, так как Вайз Чайлд показала им что-то большее, чем просто гонка. Толпы людей сбегают вниз, бросаются к поручням и воротам, вокруг пестрят выброшенные билеты. Слышно, как заиграл оркестр. Только я и Рута стоим молча. Мы оба понимаем, наша девочка совершила гораздо больше, чем просто выиграла. С ее изувеченными ногами, с ее самым обыкновенным сердцем, она побила рекорд Сент-Леджера.

Глава 44

Даже когда Сони Бампус уже состарился, когда лихие скачки, да и сама Африка остались для него в прошлом, он всегда носил с собой в кармане серебряный портсигар, который я подарила ему в честь нашей победы на Сент-Леджере, выгравировав на нем имя Вайз Чайдд. Он частенько доставал его и с гордостью показывал. Поглаживая блестящую поверхность портсигара, он был готов миллион раз неустанно рассказывать любому благодарному слушателю, как я подняла Вайз Чайдд едва ли не с колен, восстановив ее форму для того, чтобы наша девочка добилась чуть ли не величайшей победы в истории скачек.

Сони вел себя молодчиной. Он не возвеличивал собственные заслуги, наслаждаясь тем, что в его биографии случился этот знаменитый заезд, прославивший его. Однако он признавал, что львиная доля участия принадлежит мне — равно как и львиная доля славы. Хотя Эрик Гуч даже не сделал попытки вернуть мне Вайз Чайлд, — куда там! — он даже не заикнулся о благодарности, но вся колония прекрасно знала, кто привел Вайз Чайлд к победе, и признавала мои достижения. В том же сезоне мы с Рутой одержали еще несколько блестящих побед. Верш Гард стал триумфатором в Элдорете, Мелтон Пай финишировала первой на Кристмас Гэндикап, а мой собственный Пегас выиграл золото на трех дистанциях с препятствиями.

В феврале я начала тренировать лошадь Бена Беркбека по кличке Давдейл. Мы встретились с ним в отеле Ди в Накуру, чтобы обсудить дела. Приехав, я увидела его в сопровождении Джинджер Мейер. С Джинджер мы не виделись со времени охотничьей вечеринки у Карен. Она выглядела цветущей и вполне довольной. Яркие рыжие волосы зачесаны набок и скреплены гребнем, украшенным драгоценными камнями, бледная кожа безупречна. На левой руке — толстое золотое кольцо с жемчугом. Очевидно, она и Бен обручились. Я удивилась, как она быстро устроила это дельце — Бен и Коки развелись только пару месяцев назад.

— Свадьба состоится здесь, в отеле, — сообщила мне Джинджер, постукивая кончиками пальцев по ключице, выступающей над вырезом ее темно-синего шелкового платья. Нельзя сказать, что я очень удивилась. Колония была не так уж велика, жизнь каждого — на виду, все время мелькали одни и те же люди, только в разных ситуациях. Конечно, Джинджер хотела выйти за Бена. Почему нет, в конце концов? Но если бы у меня даже хватило терпения ждать развития событий, я бы все равно не стала на этот путь. Мне казалось, это все равно что наблюдать, как раскручивается колесо Фортуны — неудачники падают с него и отчаянно пытаются забраться вновь, цепляясь за привычную обеспеченную жизнь. Я уже грохнулась вниз очень больно. Кроме того, в тот момент я чувствовала себя измотанной и утомленной. Стояла такая засуха, что у меня сильно першило в горле, и мне было больно глотать. В ушах звенело, глаза слезились.

— Вам бы надо посетить моего доктора в Найроби, — настойчиво предложила Джинджер, заметив мое состояние.

— Ерунда, — ответила я. — Все будет в порядке, как только снова пойдут дожди.

— Вы сейчас работаете на меня. — Она улыбнулась, старательно изображая серьезность намерений — Пообещайте, что вы его посетите.

Когда я вернулась в Найроби, болезнь свалила меня. Меня бил страшный озноб. Я спрашивала себя, не подхватила ли я малярию, или тиф, или, чего хуже, черную лихорадку, — эти смертельные инфекции постоянно угрожали поселенцам в Кении в течение пятидесяти лет. Я направилась к доктору Джинджер. Он обнаружил острую ангину и хотел немедленно оперировать, погрузив в ванну, заполненную льдом.

— Я не люблю докторов, — сказала я и потянулась за пиджаком. — Я хочу сохранить свою кровь нетронутой, благодарю вас.

— Но инфекция никуда не денется, — возразил он. — Если вы все оставите как есть, у вас начнется заражение крови. Вы же не хотите умереть от воспаления миндалин, верно?

И, больше не спрашивая, он начал действовать. Я немного посопротивлялась, однако он сунул мне в нос тампон, смоченный эфиром. Все вокруг закружилось в бешеной пляске, а затем и вовсе погрузилось в темноту. Когда сознание вернулось ко мне, окружающие меня предметы плавно покачивались в тумане. И сквозь эту пелену я вдруг увидела знакомое лицо Дениса. Свет, проникавший сквозь закрытые ставни, создавал вокруг него своего рода ореол.

— Ты вернулся, — произнесла я хрипло.

Он показал на горло, давая понять, что мне не следует говорить.

— Джинжер заставила меня поклясться, что я обязательно навещу тебя. Полагаю, она опасалась, что ее доктор замучает тебя до смерти. — Он грустно улыбнулся. — Очень рад, что этого не случилось.

За его спиной медсестра в аккуратной треугольной шапочке суетилась вокруг постели еще одного больного. Мне очень хотелось, чтобы она ушла и оставила нас наедине. Мне хотелось узнать, что происходило с ним, скучал ли он обо мне и как обстоят дела сейчас. Правда, мне было трудно глотать.

— Тана тоже хотела приехать, но она не очень хорошо себя чувствует, — сообщил он. — Ферма в отчаянном положении, она подавлена. Боюсь, как бы она не наложила на себя руки.

Мои глаза расширились, заметив это, он тут же пояснил:

— Она угрожала и раньше сделать это. Ее отец так ушел из жизни.

Он помедлил, я видела, что каждое слово дается ему с трудом. Для Дениса говорить откровенно всегда было трудно, тем более о делах сердечных, а в нашем треугольнике все так перемешалось. Было очевидно, что ему не хочется говорить о Карен со мной, так как я хорошо знала их обоих.

— Я попросил соседку Ингрид Лидстрем побыть с ней, пока я отлучусь на сафари, — продолжил он после паузы. — Тану нельзя сейчас оставлять одну, ей не надо ни о чем беспокоиться, лишний раз волноваться.

— Она не должна ничего знать о нас, — рискнула я высказаться шепотом. — Я понимаю.

Конечно, я понимала, увы. Он отвел взгляд, посмотрев на стену — на покачивающуюся тень от моей кровати. Темные перекрещивающиеся линии напоминали решетку темницы.

— Не знаю, что сказать тебе, Берил.

— Тогда прощай.

— Да.

Я закрыла глаза, чувствуя, как усталость все глубже затягивает меня в сон, похожий на беспамятство. Я всегда знала, что Денис не будет со мной. Иметь Дениса при себе — пустая мечта. Он не был создан для этого. Он обладал свободным духом, слишком свободным. Я прекрасно осознавала это, но в то же время я надеялась, что между нами все будет как было. Украденные мгновения счастья, каждое их которых восхитительно. Но похоже, все это кончилось. Должно было кончиться.

Я слышала, как словно издалека его голос произнес:

— Берил…

Я не ответила. Когда я очнулась, в комнате было темно. Денис ушел.

Джинджер забрала меня из больницы на следующей неделе и отвезла домой в Накуру, чтобы мне не пришлось мучиться, добираясь на поезде. Чувствовала я себя плохо. Горло болело, разговор с Денисом оставил на сердце кровоточащую рану. Женится он на Карен или нет, но узы, соединявшие их, казались крепкими, отношения — хоть и запутанные — устраивали обоих. Ни он, ни она не собирались их разрывать. Что же оставалось делать мне? Только найти в себе силы принять это и пожелать им счастья. Оба они были мне небезразличны, как бы странно это ни выглядело.

— Вы все еще никак не вернетесь в форму? — спросила Джинджер. Я сидела молча, глядя, как дорога то поднимается в гору, то, извиваясь, спускается вниз. Машина подскакивала на рытвинах так сильно, что у меня стучали зубы.

— Меня, конечно, не касается, — продолжила она осторожно. — Но Денис, он ведь такой милый, правда?

Я взглянула на нее искоса, насторожившись и пытаясь понять, что ей известно и из какого источника.

— Да, мы давно дружим, конечно.

— Ему приходится с Таной нелегко. — Она сжала руль рукой в бледно-желтой перчатке из лайковой кожи. — Но я не уверена, что кто-то еще может иметь для него такое значение.

Сказать по правде, Джинджер удивила меня. Все, что я слышала от нее до сих пор, — только пустую болтовню о ничего не значащих вещах: кружева, покрой платья, ангажементы и пудинг. Я не ожидала от нее ничего серьезного.

— Со многими так, — ответила я. — Любовь заставляет смотреть в одну сторону?

— Вы куда более понятливы и смотрите глубже, чем я.

— Правда? Насколько я знаю, у вас с Беном не было обычной прелюдии.

Я проглотила слюну, чувствуя в горле такую боль, точно резали ножом. Мне бы сейчас очень пригодился лед или охлажденный коктейль. Или хотя бы чтобы дорожная пыль улеглась и не лезла в горло.

— Я прошу прощения, я вовсе не хочу показаться циничной. Я желаю вам обоим самого лучшего.

— Все в порядке, — ответила она. — Я долго ждала Бена, не зная наверняка, разведется он или нет. Что это было: глупость или отвага? — Она пожала плечами.

— Я не знаю, — честно сказала я. — Скорее всего, и то и другое.

Глава 45

Когда Джинджер и Бен поженились, она стала хозяйкой на ферме Мгунга. Ей нравилось отыскивать новых гостей, которые едва ли не впервые приехали в Африку, и зазывать к себе. Она устраивала большие званые обеды, на которых царила — всегда в элегантном шелковом платье, украшенном длинной ниткой жемчуга. В моем гардеробе было несколько вещиц, которые можно было надеть на такое собрание, хорошенько стряхнув с них пыль, но в основном я предпочитала появляться в брюках и мужской рубашке. Именно в таком наряде я и приехала на вечеринку к Джинджер в июне, больше думая о том, как это забавно, прокатиться в Нджоро в качестве гостя. Дело в том, что усадьба Мгунга находилась в миле от нашей фермы Грин Хиллс. Я ехала по знакомой дороге на своей новенькой машине, и грустные чувства обуревали меня. Здесь почти ничего не изменилось. Но в то же время изменилось все.

Сэр Чарльз и Мэнсфилд Маркхэм были братьями. Они приехали в Кению, чтобы подыскать для своей богатой матушки дом, в котором она намеревалась проводить зиму, так как устала от холода и сырости в Лондоне. Они присмотрели подходящую виллу недалеко, в долине Ронгаи, и там на них каким-то образом наткнулась Джинджер. Она позвала их к себе. Предполагалось, что после того, как она их охмурит в полной мере, они отправятся на сафари с Бликсом — охотиться на слонов.

Мэнсфилду было двадцать два года. Гладко выбрит, элегантен, воспитан. Кожа у него была гладкая и светлая, как очень качественное сливочное масло, хорошенько намазанное на хлеб. Руки тоже светлого молочного оттенка, без малейшего намека на какой бы то ни было труд. За обедом я заметила, что Мэнсфилд все время смотрит на меня, в то время как его брат был занят огромной тарелкой с котлетами из мяса газели. У меня не хватило мужества сказать Чарльзу, что здесь, в Кении, еда не так уж разнообразна и в ближайшие месяцы ему вряд ли придется пробовать что-нибудь другое.

— Мои предки происходят из Ноттингемшира, — сказал Мэнсфилд, постукивая безупречно отполированными ногтями по краю стакана с водой. — Это места Робин Гуда.

— Вы не очень похожи на вольного стрелка, — заметила я.

— Нет? Но я стараюсь. — Он улыбнулся, показав идеально ровные белые зубы. — Джинджер сказал мне, что вы тренируете лошадей. Это очень необычно.

— Вы мне вежливо намекаете, что это мужское занятие?

— О нет. — Он смутился и покраснел.

Позднее я снова натолкнулась на него в гостиной, где мы пили бренди, — широкой комнате с низким потолком. Он снова начал мне объяснять, что имел в виду.

— Вы знаете, я и сам далек от всего этого, слишком мужского, что ли, — рассказывал он. — В детстве я был слабым и проводил много времени с садовником, выучивая наизусть названия растений по-латыни. Я и сейчас предпочитаю садоводство спорту. Мама дарит мне на Рождество набор белых носовых платков, на счастье, тогда как Чарльзу — ружья.

— Ну, от носовых платков есть польза, — согласилась я.

— Да. — Его глаза сузились. — Хотя точно не в Кении.

— Что бы вы выбрали взамен?

— Для себя? Я не знаю. Возможно, то, что вы все здесь имеете. Это восхитительная страна. У меня такое чувство, что она пробуждает в людях лучшее.

— Я никогда не испытывала желания покинуть Кению. Я выросла здесь, на обратной стороне холма. У отца была там замечательная ферма, на которой он разводил лошадей. Ферма была смыслом моей жизни.

— И что же случилось с фермой? — спросил он.

— Денежные проблемы, долги. Скучно и неудобно говорить о таких вещах, верно?

— Да, правда. Я тоже так думаю.

Не знаю уж, чем Мэнсфилд так расположил меня к себе, но скоро я уже рассказывала ему историю, как однажды разъяренный жеребец напал на Ви Мак-Грегора, на котором я как раз ехала. Они оба набросились друг на друга, словно меня и не было. Все могло кончиться очень плохо — речь шла о жизни и смерти. Но по счастью, жеребцы разошлись так же быстро, как и схватились.

— Вы не испугались? — удивился он.

— Конечно, да… Но в то же время я была просто в восторге. Я была уверена, что стала свидетелем зрелища, которое редко случается. Животные сводили счеты, совершенно не обращая на меня внимания. Они обо мне забыли.

— Вы куда больше похожи на Робин Гуда, чем я, верно? — заметил он, выслушав меня с интересом.

— Возможно, мне стоит запастись белыми платками?

— Надеюсь, что нет.

На следующий день братья Маркхэм отправились догонять Бликса, а я поехала в Найроби по делам. Остановилась я в клубе. В первый же вечер, вернувшись из города, я обнаружила в баре Мэнсфилда. Он стоял у стойки, перед ним — бутылка лучшего вина, какое только нашлось у бармена.

— А вот и вы, — заметив меня, он вздохнул с явным облегчением. — Я уже думал, что пропустил вас.

— А я думала, что вы охотитесь на слонов, — заметила я с удивлением.

— Да, так и было. Но мы только добрались до Кампи-я-Мото, и я попросил Бликса вернуться назад. Мне надо срочно встретиться с девушкой.

— Вы прочли об этом в книжке? — Я вспыхнула.

— Простите. Я вовсе не хотел показаться самонадеянным. Но я все время думаю о вас. У вас уже есть планы на ужин?

— Мне следовало бы сказать, что да. Это послужило бы вам уроком.

— Возможно. — Он улыбнулся. — Но, скорее всего, вынудило бы крутиться где-то поблизости, поджидая другого случая.

Признаться, его дерзость подкупила меня. Мы уселись за столик в дальнем уголке ресторана. Между блюдами Мэнсфилд заботливо подливал вина в мой бокал, как только он пустел наполовину. И даже привстал, когда подносил огонь к сигарете, едва я достала ее из портсигара. Его предупредительность напомнила мне Фрэнка, но в Мэнсфилде я не заметила и капли грубости.

— Мне очень понравились истории, которые вы рассказывали вчера вечером, — заметил он. — Я думаю, если бы я вырос здесь, в Кении, как вы, я стал бы совершенно другим человеком.

— А что вас не устраивает в собственной судьбе?

— Я вырос изнеженным. Избалованным заботой. Со мной слишком много носились.

— Мне частенько приходило на ум, — я кивнула, — что если человек получает в детстве любви чуть меньше, чем это принято, то он становится крепче. Это скорее помогает, чем разрушает.

— Мне трудно представить, чтобы вас не любили, — удивился он. — Уверен, что, когда я перееду в Кению, мы будем добрыми друзьями.

— Что? Вы вот так вот запросто соберетесь и поселитесь здесь?

— А почему нет? Годами я плыл по течению, не в силах что-либо изменить, не имея представления, что делать с моим наследством. А тут все просто и ясно.

Слово «наследство», произнесенное им, резануло мне ухо и как будто повисло над столом, точно сонм пылинок.

— Я никогда не умела обращаться с деньгами, — сказала я ему. — Не имею представления, что с ними делать.

— Про себя я могу сказать то же самое. Может быть, поэтому они ко мне липнут, точно я медом намазан.

— Не знаю. — Я взяла бокал с виски и держала его в руке, согревая. — Ко мне липнут только неприятности. С завидной регулярностью. Но я стараюсь думать, что они помогают держать себя в форме.

— Вы просто вынуждаете меня сказать это…

— Что?

— Что вы — в прекрасной форме.

После обеда мы прошли на веранду. Я снова достала сигарету. Щелкнув массивной серебряной зажигалкой, он дал мне прикурить. Я заметила, что на зажигалке были выгравированы его инициалы — ММ. Видимо, такие мелочи также являлись необходимой частью легенды, подтверждающей, что их обладатель — тот самый Маркхэм из Ноттингемшира. Однако нельзя было отрицать, он был приучен к красоте, к культуре — он вырос с этим. Он обладал хорошими манерами и тем неугасимым оптимизмом, который обычно наблюдается у людей, уверенных, что если сегодня все не случилось так, как они хотели, то завтра это обязательно произойдет. Когда он наклонился, чтобы прикурить сигарету, я вдруг заметила что-то невероятно знакомое в этих плавных, неспешных движениях рук. Потом сообразила — Беркли! Тонкость телосложения, легкость и изящество манер — все это напомнило Беркли. Они были сделаны из одного теста, точно.

Он поднял голову и взглянул на меня.

— Что?

— Нет, ничего. У вас красивые руки, — поспешно ответила я.

— Правда? — Он улыбнулся.

Розовые блики заката медленно скользили по веранде — прохладной, погруженной в сумрак. Они вспыхивали, точно светлячки, а внизу в траве им откликались живые насекомые, мерцая огоньками и выводя пульсирующие, жалобные трели.

— Мне здесь нравится, — призналась я. — Это одно из любимых моих мест.

— У меня здесь комната, — произнес он, глядя перед собой на дымящийся кончик сигареты. — Это самое приятное помещение из всех, что я встречал. Небольшой отдельный домик. Там повсюду — хорошие книги, а стол сделан из слоновой кости. Не хотите ли зайти что-нибудь выпить?

Он явно говорил о коттедже Дениса. Денис больше не бывал там, но у меня пересохло в горле, когда я услышала, что в домике может жить кто-то еще, пусть даже остановиться на одну ночь.

— Очень мило с вашей стороны пригласить меня, — ответила я. — Но, боюсь, я должна сказать «нет». По крайней мере, сейчас.

— Я снова позволил себе дерзость? — догадался он.

— Похоже на то, — ответила я. — Доброй ночи.

На следующий день Маркхэм попросил меня съездить с ним в Нджоро на машине.

— Дороги ужасные, — предупредила я. — Мы не вернемся до вечера.

— Это даже неплохо, — согласился он.

Он был настроен оптимистично и не утратил этого своего незаурядного качества даже тогда, когда по пути у нас лопнуло колесо. Раздался резкий оглушительный хлопок, похожий на выстрел. Было очевидно, что Мэнсфилд никогда не менял колеса самостоятельно. Так что сделать это пришлось мне, он же стоял рядом и с изумлением смотрел на меня, как будто я достала запаску из собственного кармана, а не из багажника.

— Вы просто невероятная женщина, — произнес он с восхищением.

— Это довольно просто. — Я посмотрела вокруг, тщетно выискивая, чем бы вытереть грязные руки, и, ничего не найдя, вытерла о брюки.

— Нет, правда, Берил, я не встречал никого, похожего на вас. Никогда. Вы просто вынуждаете меня на безрассудные поступки.

— Какие, например? Научиться менять колеса? — язвительно спросила я.

— Ну, например, купить вам ферму.

— Что? Похоже, вы шутите?

— Вовсе нет. Я полагаю, все, что мы потеряли, нужно возвратить, если для этого есть возможность. В конце концов, я собираюсь это сделать не только для вас, я бы и сам хотел жить такой жизнью.

— Но мы же только недавно познакомились…

— Я говорил вам, меня просто охватило безумное желание что-то сделать, — ответил он. — Но я предупреждаю, я настроен серьезно. Я не из тех парней, которые сильно жеманятся, точно девицы, когда видят то, что им на самом деле нужно.

Мы сели в машину и несколько миль проехали в полном молчании. Я задавалась вопросом, как понимать его слова, но вскоре все стало ясно.

— Я понимаю, что поставил вас в неудобное положение, — произнес он чуть позже.

— Пожалуйста, поймите правильно. Мне, на самом деле, очень лестно…

— И это все? — Он как-то криво улыбнулся, не отрываясь от дороги. — Я чувствую, грядут большие квалификационные соревнования. Я придаю им особое значение.

— Понимаете ли, я очень гордый человек. Сколько бы ни была мне дорога ферма Грин Хиллс, я не могу принять такой подарок от вас, ни от кого не могу.

— Я тоже горд, — ответил он, — А также весьма упрям. Для меня совершенно ясно, что мы стремимся к одной цели. Мы могли бы стать партнерами в большом предприятии. В равной степени независимыми и в равной степени упрямыми партнерами.

Его слова заставили меня улыбнуться. Однако я молчала, пока мы не доехали до Кампи-я-Мото и не начали взбираться по крутому склону. Я сразу увидела, что от нашей фермы почти ничего не осталось — несколько полуразрушенных пристроек, покосившееся ограждение загона. Но вид с холма — он был все тот же.

— Очень красиво, — произнес Мансфилд, остановив машину и выключив мотор. — И все это было ваше?

Да, все это было мое. Когда-то. Мои Абердары, врезающиеся изогнутой линией в бледно-голубое пространство неба, острый выступ Менегайи и темная полоска леса Мау на горизонте, в котором кипела жизнь. Даже вид развалин старого отцовского дома не огорчил меня на фоне этой красоты.

— Да, так и было, — ответила я.

— О, я совсем забыл, — произнес Мэнсфилд неожиданно. Он потянулся назад и вытащил ящик для льда, который он хорошенько запрятал под заднее сиденье. Ящик был наполовину полон растаявшей водой, и в нем болталась одна бутылка шампанского, когда-то, возможно, холодная, но только не сейчас.

— Похоже, пить это будет ужасно, — заметил он, вытаскивая пробку.

— Не имеет значения, — ответила я. — Один хороший друг как-то сказал мне, что шампанское абсолютно необходимо в Кении. В конце концов вы тоже должны приобщиться к нашим традициям.

— Правда? — Он разлил шампанское в обычные стаканы, которые прихватил с собой. — За что мы выпьем?

Я некоторое время молча смотрела на пейзаж, открывавшийся за окном машины, — пейзаж, навечно отпечатавшийся в моем сердце.

— Я никогда не забуду это место, — произнесла я наконец, — даже если однажды здесь и вовсе сотрется память обо мне. Я очень рада, что вы захотели сюда приехать.

— Грин Хиллс — прекрасное название. А как мы назовем нашу ферму? — спросил он.

— Вы будете настаивать, пока не уломаете меня, верно?

— В этом и состоит план.

Я повернулась и взглянула на него. Он был так похож на Беркли — те же гладкие руки, волосы безупречно подстрижены. Мне вдруг невыносимо захотелось поцеловать его. Наклонившись, я приникла к его мягким, точно перьевая подушка, губам. На языке я почувствовала вкус шампанского.

Глава 46

Верный своему слову, Мэнсфилд в течение нескольких последующих месяцев упорно старался рассеять мои сомнения, и постепенно ему это удалось. Правда, как оказалось, дело не только в ферме. Я всегда очень хотела найти подходящую замену Грин Хиллс, чтобы воспоминания перестали причинять мне боль. Но Мэнсфилд, как выяснилось, еще и собирался на мне жениться.

— Я только что развелась с Джоком, — возражала я. — Неужели ты в самом деле полагаешь, что я сошла с ума и готова снова связать себя брачными обязательствами?

— Все будет по-другому, — уверял он. — Мы с Джоком разные люди.

Мэнсфилд принадлежал к редкостной породе людей. В нем не было ни капли сходства с Джоком, или Фрэнком, или Боем Лонгом. Он выслушивал истории о моем непростом прошлом, не моргнув глазом. Я решила не утаивать от него ничего — вплоть до того, что поведала даже о Денисе и Карен. Мне не хотелось, чтобы в наших отношениях оставалась недосказанность. Всего этого мне хватило с лихвой.

— Ты все еще любишь Дениса? — как-то поинтересовался он.

— Он выбрал Карен. И я не могу ничего изменить.

Я видела, как лицо Мэнсфилда слегка помрачнело.

— Подумай хорошенько, хочешь ли ты связываться со мной? — продолжила я. — Со мной много хлопот, кроме того, я предупреждаю, что не очень хорошо справляюсь с такими скучными занятиями, как, например, приготовление еды, да и с прочими домашними делами.

— Об этом нетрудно догадаться. — Он улыбнулся. — Но мне требуется компаньон не меньше, чем возлюбленная. В жизни иногда чувствуешь себя очень одиноким. Скажи мне, Берил, я тебе нравлюсь?

— Да. Это честно. Ты мне очень нравишься.

— И ты мне. Вот с этого мы и начнем.

Мы поженились в сентябре 1927 года — через четыре месяца после того, как Джинджер познакомила нас. Мой букет состоял из белых лилий и гвоздик. Карен помогла мне составить его — в качестве свадебного подарка. Однако платье было плодом моего собственного творчества. Оно было сшито из тонкого крепдешина с длинными рукавами, оголяющими руки и закрепленными на запястьях. На юбке красовалась серебристая бахрома, напоминающая россыпь звезд… Перед свадьбой я подстригла волосы — сделала очень короткую стрижку «шингл». Я сделала это скорее импульсивно, этот жест символизировал для меня вдовое начало. И я сразу почувствовала, как легко и свободно дышит шея без груза волос.

Ди вел меня к венцу, выступая в роли моего отца. Он расчувствовался и вытирал слезы промокшим рукавом пиджака.

Затем был прекрасный обед в Матайге. Я сидела за столом, отчаянно пытаясь отвлечься от мыслей о Денисе. Насколько мне было известно, он отправился в Цаво, а затем в Уганду. Я послала ему телеграмму, приглашая на торжество. Но ответа не получила. Мне хотелось думать, что это ревность заставляет его хранить молчание. Но, может быть, мое послание просто до него не дошло.

Я внесла своих лошадей в «свободный список», попрощалась с Рутой, и мы с Мэнсфилдом на несколько месяцев отправились в свадебное путешествие в Европу. В Риме мы остановились в отеле «Хасслер», расположенном рядом с Испанской лестницей. Отель выглядел как дворец девятнадцатого века. В номере стояла огромная кровать, драпированная золотистым бархатом. Ванна была сделана из итальянского мрамора. Паркетный пол надраен до такого блеска, что сверкал, как освещенные зеркала. Мне все время хотелось себя ущипнуть, чтобы проверить — не сплю ли я.

— Отель «Георг Пятый» в Париже еще красивее, — сообщил мне Мэнсфилд. Когда же мы туда прибыли, я стояла несколько минут и с открытым ртом смотрела на величественный вид Эйфелевой башни и переливающиеся огнями Елисейские поля, на которые открывался вид из окна номера. Мэнсфилд же и тут бросил фразочку, что это, мол, тоже ничего особенного, вот, подожди, ты увидишь «Клэридж» в Лондоне. Надо сказать, он снова не обманул.

Мы подъехали к отелю на «роллс-ройсе» Мэнсфилда. Машина была настолько великолепна, что швейцары у входа буквально подпрыгнули на месте и бросились нас встречать. Подчеркнутое внимание, сверкающий мрамор повсюду, вазы, полные необыкновенных цветов, шелковые драпировки — все это оттеснило неприятные воспоминания о моем первом визите в Лондон, когда я чувствовала себя выброшенной на обочину жизни. На этот раз все на самом деле было иначе. И даже если грустные воспоминания и приходили мне в голову, перед глазами у меня стояла длинная вереница наших чемоданов «Луи Витон» — и горький привкус сразу рассеивался.

В Париже мы ели улиток. Тушеную квашеную капусту с листьями розмарина. Спагетти с мидиями и черного кальмара в Риме. Еще больше, чем еда, меня поразили культура и искусство в этих городах. Великолепные архитектурные ансамбли, ошеломительные виды, походы в оперу и в музеи. Однако всякий раз, когда мне встречалось нечто восхитительное, что очаровывало меня, я невольно ловила себя на мысли: «Жаль, что нет Дениса». И гнала тут же эту мысль прочь. В некотором смысле это попахивало предательством, к тому же представлялось совершенно нереальным. Денис сделал свой выбор. Я сделала свой. Мэнсфилд был добрым человеком. Я уважала его и восхищалась им. Конечно, чувство, которое я испытывала к нему, и в сотую долю не могло сравниться с тем, ради которого я глухой дождливой ночью отважилась верхом на лошади лезть на самую макушку горы и едва не погибла. Но тем не менее оно было стабильным, надежным. Он во всем поддерживал меня. Взяв меня за руку, он неустанно целовал, шепча: «Я счастлив, что мы нашли друг друга. Мне не верится, что все это правда».

Правда, как оказалось, Мэнсфилд был просто патологически привязан к матери. Мне было трудно осознать эту близость, да и как я могла — у меня не хватало опыта. Но он очень хотел, чтобы я ей понравилась. Он считал очень важным, чтобы мы поладили.

— Знаешь ли, у нее есть некоторые предрассудки насчет того, что ты из себя представляешь, — осторожно объяснял он.

— Что ты имеешь в виду?

— Африка есть Африка. Когда мы закончим наше путешествие и отправимся домой, мы сможем вести себя как нам заблагорассудится. Но мама и ее друзья… Они не очень современные люди.

Я полагала, он рассуждает о политике, пока не оказалась в руках Элизабет Арден. Мэнсфилд заказал для меня полный набор процедур по «приведению меня в порядок», как он выражался, и буквально втолкнул в дверь салона, не дожидаясь моих протестов. Сам же он отправился на Бонд-стрит и в Хэрродс, пока меня мазали, тыкали и подтягивали так, словно хотели вычистить всю изнанку жизни. Мне чуть не полностью вырвали брови, нарисовав их карандашом. Верхнюю губу и ноги обложили воском, а губы намазали таким ярко-красным цветом, что у меня зарябило в глазах.

— Как все это может нравиться твоей матушке? — удивлялась я, когда процедуры подходили к концу. Несмотря на то что на меня наложили тонны краски, я чувствовала себя точно голой. Мне хотелось закрыть лицо руками и не видеть себя.

— Это великолепно. Ты выглядишь очень изысканно, — восхищался он. — Ты просто покоришь ее, разве ты не понимаешь?

— Меня волнует… — Я запнулась. — Меня волнует не то, покорю я ее или нет. Меня беспокоит, почему все это имеет для нее такое значение? Весь этот театр.

— Все пройдет хорошо, — заверил он. — Вот увидишь.

Выйдя из салона Элизабет Арден, мы отправились в Свифтсден, где мать Мэнсфилда жила в особняке со вторым мужем, полковником О’Хиа. Он был на пятнадцать лет моложе супруги, оба брата Маркхэм недолюбливали его. Мне он показался полным, молчаливым увальнем. Тогда как миссис О’Хиа, — тоже полная и очень уверенная в себе особа, — обо всем имела свое мнение. Когда я попыталась пожать ей руку, она лишь едва коснулась моих пальцев.

— Очень приятно, — пробормотала она, хотя, судя по ее виду, особой радости она не испытывала. Затем она уселась в любимое кресло и начала читать мне лекцию о том, какие призы на выставках получили ее собаки. После первого чаепития я не могла избавиться от искушения представить себе, с каким бы видом приняла меня мать Мэнсфилда, заявись я к ней в таком виде, как когда-то постучалась в дверь Коки, — без пальто, руки посинели и потрескались от холода, ноги промокли насквозь. В Париже и в Милане Мэнсфилд водил меня к лучшим кутюрье. Теперь у меня хватало самой изысканной одежды. Шелковые чулки, меховые манто, украшенный бриллиантами браслет, который свободно скользил по руке, переливаясь, как когда-то очень давно стальной кара у Бишона Сингха. Мэнсфилд был очень щедр ко мне. Сначала я думала, что он покупает мне красивые и дорогие вещи только потому, что они красивы, но после того, как я прошла экзекуцию в салоне Элизабет Арден и оказалась в доме его мамочки, набитом дорогими вещами, я стала подозревать, что на самом деле каждый подарок предназначался для нее.

— Я полагаю, она едва ли поверит, что мне место в светском обществе, — сказала я ему, когда мы остались наедине в нашей комнате. Он сел на край шелкового покрывала, закрывающего постель, — оно сверкало, как отполированное зеркало. Я же стояла у туалетного столика, безжалостно вычесывая волосы гребнем с серебряной рукояткой.

— К чему вся эта суета? Мои несчастные брови больше никогда не станут такими, как прежде.

— Не сердись, дорогая. Это все скоро кончится. Мы снова наденем наши старые одежды и начнем прекрасную новую жизнь.

— Я чувствую себя как какая-то мошенница, самозванка.

— Но это же не так, верно? Наряды только оправа. Ты — сама элегантность.

— Ну а что, если бы я надела свои обычные брюки для верховой езды? И вела бы себя, как привыкла? Что бы было тогда? Она бы выкинула меня вон?

— Пожалуйста, будь терпеливой, Берил. Матушка не так современна, как ты.

Мне вовсе не хотелось ссориться, и я пообещала Мэнсфилду, что постараюсь. Но под конец нашего пребывания в Свифтсдене единственным способом нашего сносного сосуществования стало разделиться и как-нибудь пережить все это. Мэнсфилд сидел около матушки, а я перешла под опеку шофера. Меня вывозили в Лондон на долгие экскурсии, показывали все достопримечательности, как туристу: Лондонский мост, Вестминстерское аббатство, Биг-Бен. Я смотрела, как сменяются гвардейцы на посту перед Букингемским дворцом — одетые в красные мундиры часовые ходили взад-вперед строем, точно заведенные. В заключение я отправилась в кино, чтобы посмотреть фильм «Сражение на Сомме». Жужжащий проектор и выдуманная на экране жизнь лишь дополнили мое невеселое впечатление о Лондоне — электрические огни, электрические чайники, музыка из репродуктора на Оксфорд-стрит. Однако картины, показанные в фильме, ужаснули меня. Солдаты корчились от боли и страха в окопах. Я сразу вспомнила арапа Майну и очень надеялась, что его конец был не так ужасен. Я скучала по Руте. Мне очень хотелось, чтобы в этот момент он оказался рядом со мной в темном зале кинотеатра. Хотя я была уверена, что его сильно смутила бы вся эта обстановка вокруг.

Через несколько дней Мэнсфилд наконец-то оторвался от матушки и повез меня в Ньюмаркет, чтобы посмотреть на жеребца. Он полагал, что для успешного старта нашего предприятия нужна новая породистая кровь.

— Я бы хотел, чтобы мы стали равноправными партнерами, — сообщил он. — Мы возьмем участок земли, который тебе понравится, и приобретем лучших лошадей. Ты мне все покажешь. Я хочу всему научиться и принимать равное участие в серьезных решениях.

Услышав это, я испытала облегчение. Общая мечта о конской ферме объединяла нас с самого начала, но проживание в Свифтсдене под неусыпным оком его матушки вселило в меня сомнения. Ее мнение значило для него очень много. Его собственная воля совершенно затухала, едва она появлялась поблизости, было похоже, что она управляет им, как кукловод куклами, — дергает за веревочки, а куклы послушно качают тряпичными головками. Но, приехав в Ньюмаркет, он взял меня за руку, и мы пошли в конюшни. Было похоже, что он так же горячо желает начать новую жизнь в Кении, как я мечтаю вернуть Грин Хиллс. Он хотел стать самостоятельным, осваивать новые территории, имея меня в союзницах. До этого дня я была склонна доверять ему. Да и себе тоже.

Мессенджер Бой был высокого роста рыжий жеребец редкой чалой масти с соломенного цвета гривой и хвостом и явно горячим темпераментом. Пожалуй, это был самый большой жеребец из всех, каких я только видела. И один из самых красивых. Его мать Финелла выигрывала дерби и скачки с препятствиями. Он так и остался непобежденным и считался одним из самых знаменитых скаковых жеребцов в мире. Мы с Мэнсфилдом сразу же были очарованы этим великолепным животным. Однако его тренер Фред Дарлинг поведал нам историю, которая нас отрезвила.

— Это очень непростой экземпляр, — сказал Фред, — вы с ним намучаетесь. Не стану кривить душой.

Дело было в том, что жеребец уже однажды уложил Фреда в госпиталь. А незадолго до того убил грума — подловил его в конюшне и атаковал могучими копытами и зубами. Это было самое настоящее убийство. Если бы Мессенджер Бой был человеком, его бы казнили за преступление. Жеребца же отстранили от участия в скачках в Англии. Кения, конечно, могла бы стать для него вторым шансом.

— Его можно приручить? — поинтересовался Мэнсфилд.

— Трудно сказать. У меня это не вышло.

— Я хочу проехаться на нем, — сказала я, глядя на красноватые отблески солнца, которые отражались на тонких ноздрях животного — точно пламя играло внутри.

— Ты не боишься? — спросил Мэнсфилд, взяв меня за руку.

— Боюсь. Но мы не можем оставить его здесь, чтобы он всю оставшуюся жизнь провел привязанный на цепи, как собака.

Услышав историю Мессенджер Боя, я почему-то вспомнила о Пэдди. О том, как это трудно провести грань между миром природы и миром цивилизации, как трудно их объединить.

— В нем все еще сохраняется много хорошего, я уверена. Это легко заметить.

— Он сможет выиграть скачки?

Рука Мэнсфилда сжала мою. Я поняла, что рассказ смутил его.

— Если бы здесь был Рута, он бы сказал так: его ноги могучи, как ноги леопарда, а сердце подобно сердцу дикого зверя, — ответила я, стараясь развеять мрачную обстановку.

— Хорошо, сколько вы хотите за ноги леопарда? — спросил Мэнсфилд у Дарлинга, выписывая банковский чек.

Глава 47

Денис и Мэнсфилд прежде никогда не встречались. Мы приехали в Мбогани вскоре после того, как вернулись из Англии. Стоял сухой, солнечный день. Я с опаской думала о том, как Денис и Мэнсфилд отнесутся друг к другу. Мы привезли с собой в Кению новенький ярко-желтый, — вроде цветка, названного куриная слепота, — «роллс-ройс». На мне было платье от Ворта, а нитка жемчуга — от ювелирной компании «Эспрей». Мне очень хотелось, чтобы и Карен, и Денис — оба — увидели меня при полном параде. Я больше не была «деточкой» без угла и крыши над головой. Но когда мы приехали, единственный человек, который нас встретил, — мажордом Фарах, он поджидал нас у дома.

— Они отправились на прогулку, — сообщил он сочувственно. — В сторону Ламвии. К своим могилам.

— Не думай, они очень даже живы, — сказала я Мэнсфилду, заметив, что он бросил на меня удивленный взгляд. — Это такая излишняя романтичность.

— Неплохо. — Он кивнул. — Я люблю романтику.

Он открыл заднюю дверь автомобиля, и три собаки, с которыми мы путешествовали, выскочили на лужайку: борзая, очаровательный рыжий сеттер и молоденький палево-голубой дирхаунд, которого мы привезли в подарок Карен. Собаки визжали и прыгали, радостные, что наконец-то вырвались на свободу. Я же все время поглядывала в сторону холмов, задаваясь вопросом, увидят ли нас Карен и Денис, когда будут возвращаться.

— Вы прекрасно выглядите, Берил, — произнес Денис, появившись на веранде. Однако мое платье уже помялось от сидения в ожидании, я устала и, признаться, занервничала, увидев его.

— Мои поздравления. — Он наклонился, быстро поцеловав меня.

Мэнсфилд был ниже Дениса примерно на голову — но точно таким же ростом обладал и Беркли. Я очень надеялась, что Денис поймет, что я значила для Мэнсфилда, как он ценил меня.

— Мы посетили Национальную галерею, — сообщила я, чувствуя, что краснею, — а также посмотрели балет в Риме.

Меня просто распирало желание рассказать ему все, что мы видели, все, что мы делали, чтобы он понял, как я изменилась.

— Это чудесно, — произнес Денис несколько раз, как-то совершенно ровно, даже равнодушно, пока я все говорила и говорила без остановки. Однако сразу стало очевидно, что никакого реального чувства за этими словами не стоит. Он демонстрировал вежливость — но не более того.

Карен же была полностью поглощена своей новой собакой — очаровательным созданием с выразительными серыми глазами и ершиком торчащих усов вокруг длинного носа.

— Она просто прелестна. С вашей стороны было так любезно вспомнить обо мне. Особенно теперь, когда я одинока без моей Минервы.

Как выяснилось, за месяц до нашего приезда любимая домашняя сова Карен запуталась в веревке, связывающей жалюзи, и погибла от удушения.

— Не стоит так сильно привязываться к животным, — сказала она. — Это опасно.

— Я скажу, что животные не так уж озабочены нашим присутствием, — заметил Денис, откинувшись на стуле.

— Нет, совсем напротив, — возразила Карен и ласково погладила мягкую морду собаки. — Минерва очень меня любила, и то же я могу сказать про своих собак.

— Мы стучим в гонг, зовем их на обед, и они бегут к нам. Это просто здравый смысл, не более. А вовсе не любовь. И даже не послушание.

— Он сейчас не в духе, — объяснила Карен, давая понять, что Денис не прав.

— Куда вы отправитесь потом? — спросила я Дениса, страстно желая сменить тему.

— В Реджав в Южном Судане, — ответил он. — У меня есть несколько клиентов, которые желали бы спуститься вниз по Нилу.

— Как экзотично, — заметил Мэнсфилд, затянувшись сигарой. — Похоже на голливудский фильм.

— Москиты заставили бы вас думать иначе.

— Я всегда мечтала увидеть Нил, — сказала я.

— Вряд ли это сойдет за движущуюся мишень, — заметил Денис, встал и направился вглубь дома.

Карен, приподняв брови, взглянула на меня. «Не в духе», — явно читалось в ее взгляде, однако я чувствовала себя так, словно мне дали пощечину. Множество раз я воображала себе эту встречу, когда мы плыли на корабле в Кению, волновалась о том, как я снова встречусь с Денисом — теперь, когда мое положение столь разительно переменилось. Я вышла замуж, улучшила имидж, да многое переменилось. Я очень хотела показать, что я счастлива, чтобы он понял это. Но он вел себя странно, как-то отстраненно. Все получилось совсем не так, как я планировала.

— Вы собираетесь купить участок земли? — спросила нас Карен. Голос ее прозвучал напряженно.

— Да, возможно, недалеко от Эльбургона.

— Так далеко в провинции?

— Там приемлемая цена и прекрасный сад. Мэнсфилд любит красивые сады.

— Да, это правда.

Мэнсфилд улыбнулся и встал, чтобы налить нам бренди из хрустального графина. Я заметила, что он окинул взглядом комнату, осматривая редкие вещицы, украшающие ее.

— Я пойду посмотрю, где Денис, — предложил он. — Возможно, он не откажется выпить с нами.

— Теперь вы леди Маркхэм, — произнесла Карен, когда он вышел. — Как вы себя ощущаете с новым титулом?

Что-то новое появилось в ее взгляде — я заметила это. Вероятно, невысказанный вопрос, является ли мой брак настоящим или это сделка. Но что бы она ни имела в виду, я сразу ощутила неловкость.

— Все хорошо, я полагаю, — ответила я. — Я не слышала, чтобы кто-нибудь нашел этому применение.

— Вы выглядите потрясающе.

— Возможно, это из-за жемчуга, — предположила я.

— Но жемчуг вы носили и прежде.

Она явно намекала на мои отношения с Фрэнком Гресволдом. Ясно, что вслух она бы никогда не решилась заговорить об этом. Но она не могла не видеть, что Мэнсфилд вовсе не случайный спонсор, — ужасное слово, сказанное когда-то Коки, — готовый оплачивать мои расходы. Мэнсфилд — мой муж.

Собака, спавшая у ног Карен, тихо заскулила во сне, задрожала и задергала лапами.

— Нам приходится идти на большие жертвы ради любви, верно? — спросила Карен и, наклонившись, прижала собачку к себе, как мать младенца.

«Неужели?» — подумала я, наблюдая за ней.

Глава 48

Эльбургон располагался в ста двадцати милях к северу от Найроби. По утрам здесь было прохладно, небо — пронзительно-ясное, мерцающее чистотой, с нежными белыми облачками, похожими на лодочки. После дождя склоны и верхушки холмов окутывал туман. Я наслаждалась этим великолепным зрелищем, выезжая рано утром верхом, и пускала лошадь в галоп. Меня приводила в восторг мысль, что все это принадлежит мне — не взято в долг, не дано в пользование. Никто не разрушит окружающий меня мир, никто не заберет совершенно нежданно.

Мы назвали нашу ферму Мелела. Дом был выстроен на сваях. Его стены оплетали цветущая голубая бугенвиллия и огненно-красный виноград. Маракуйя росла вдоль черного забора, а разноцветный вьюнок покрывал беседку. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, попадались на глаза яркие цветы, воздух благоухал их ароматом. На входе в конюшню, как только мы приехали сюда, я повесила тяжелый медный колокол. Рута звонил в него на рассвете, поднимая всех на ноги, как когда-то старший грум Вейнина на отцовской ферме Грин Хиллс. Рута с семьей поселился в коттедже рядом с конюшней. Я устроила ему кабинет рядом с моим собственным, хотя в этом не было большой необходимости. Частенько мы сидели рядом за одним столом и смотрели в одну племенную книгу.

— А что, если мы позовем Клатта назад из Кейптауна? Он будет тренировать лошадей, — предложила я Мэнсфилду как-то вечером, когда мы были уже в постели. Я несколько недель обдумывала эту идею. И чем больше я думала, тем сильнее волновалась, понимая, какое огромное значение имеет возвращение отца. Необходимость зарабатывать деньги удерживала его вдали от меня, кроме того, в Кении у него была испорчена репутация. Но сейчас я могла предложить ему работу, а также весьма престижное положение в колонии — достойное его заслуг и таланта.

— А он рассмотрит такое предложение?

— Думаю, да. Если оно окажется достаточно заманчивым.

— С двумя Клаттербаками в одной конюшне — вся остальная Кения нас не догонит.

— Ты даже не представляешь, как я буду счастлива. Как это будет правильно, справедливо.

На следующее же утро я послала отцу телеграмму. А через два месяца они с Эммой приехали. Отец постарел, волосы подернулись сединой и поредели, на лице — неизгладимая печать многих тревог и забот, которые ему выпали. Однако я почувствовала, что само его возвращение вдруг возродило во мне что-то давно забытое, угасшее. Когда мы расставались, я была почти девчонкой, подавленной своим неудачным замужеством и трагическим концом нашей жизни на ферме. Прошло почти восемь лет. За это время произошло столько горестей, что все и не перескажешь. Да и не было никакой необходимости рассказывать ему эти истории — печальные или счастливые. Все, что я желала, — это стоять рядом с ним у ворот загона и смотреть, как один из наших жеребцов бежит, показывая себя во всей красе. Работать с ним ради общей цели. Снова стать дочкой — да, да, все это имело огромное значение для меня.

Эмма тоже постарела, конечно. Она не то чтобы стала мягче, но как-то смирилась. Теперь ее присутствие вовсе не раздражало меня, как раньше. Я стала хозяйкой поместья, она же в Мелеле — всего лишь гость. Так что какое мне дело теперь до того, считает ли она меня излишне грубой или своенравной? Теперь ее мнение значило гораздо меньше, чем мое или Мэнсфилда.

Впрочем, Мэнсфилд и Эмма быстро поладили. Они оба любили заниматься садоводством, и вскоре уже можно было увидеть, как они ползают вдвоем на коленках в широких панамах от солнца, обсуждая корневой грибок или поражение листьев. Я же с утра бежала в конюшню — там была моя жизнь!

— А как там было в Кейптауне? — спросила я отца как-то в самом начале, когда он только приехал. Мы стояли, облокотившись на ограду, и смотрели, как один из наших грумов выезжает прелестную новую кобылу по кличке Клеменси.

— Жарко, — ответил он и стряхнул пыль с сапог, потом прищурился, взглянув на солнце. — Высокая конкуренция опять же. Не часто удавалось выиграть.

— Если бы мы не пригласили тебя назад, ты бы остался там?

— Наверное. Но я рад вернуться. Это здорово.

Как обычно, отец не был щедрым на слова и на чувства, но меня это не особенно заботило. Я знала, что он гордится мной и моими достижениями. Я почувствовала это, когда мы стояли рядом и смотрели на широкую зеленую равнину впереди.

— Точно такой же вид открывался с нашей фермы в Нджоро, — сказала я ему. — Немного севернее, но, собственно, все то же самое.

— Да, так и есть, — ответил он — Ты добилась больших успехов.

— В известной степени. Все было непросто.

— Я знаю. — Он взглянул на меня — в его взгляде на один миг появились сожаление о годах, проведенных врозь, и горечь от потерь, которые мы понесли. Наше непростое прошлое, о котором не хотелось и упоминать… Все это вдруг исчезло. Свалилось точно тяжелый камень с души, когда он вздохнул и спросил просто: — Ну, примемся за работу, что ли?

Вскоре имя миссис Берил Маркхэм стало появляться в заявочных списках на участие в гонках как в качестве тренера, так и в качестве владельца лошадей. Это был совершенно новый подход. Вместе с Клаттом мы составляли планы и схемы, выкупали особей, которые являлись потомками лошадей с нашей фермы в Нджоро, а также животных, которые были у отца на примете. Я испытывала ни с чем не сравнимое чувство восторга, собирая и соединяя вместе то, что однажды было жестоко разбросано и развеяно. Просиживая часами над нашей черной лошадиной книгой с отцом и Рутой, я чувствовала, что есть некая справедливость в том, чтобы восстановить все, что мы имели, и снова мечтать о величии. В наших руках будущее — Клатта, Руты, мое и Мэнсфилда. От подобной дерзости захватывало дух.

Каждое утро, еще до того, как начинали галопировать лошадей, я выезжала на Мессенджер Бое. Я отправлялась объезжать его одна, хотя Мэнсфилд очень нервничал по этому поводу. Мне стало очевидно, что Мессенджер Бой не похож на других животных. Он все еще относился ко мне с недоверием. Эта настороженность сквозила во всем. В том, например, как он яростно сверкал глазами на грумов, которые отваживались приблизиться к нему. Он знал, что он — король. А кто такие мы?

Однажды утром, едва мы пересекли двор, Мессенджер Бой вдруг чего-то испугался. Что это было, я увидеть не успела, только почувствовала, как он задрожал и попятился, резко повернув в сторону. Я была ошарашена, но все же удержалась в седле. Однако жеребец не успокоился. Мне пришлось пережить еще три резких поворота и взбрыкивания, посильнее предыдущего, а потом жеребец ринулся к сделанному из кедровых прутьев забору и буквально насильно «счистил» меня со спины. По счастью, я приземлилась с другой стороны ограды. Иначе он запросто мог затоптать меня насмерть. Понадобились усилия четырех грумов, чтобы обуздать разъяренное животное. Я разбила в кровь нос и подбородок. Оставив жеребца на попечение грумов, я пошла домой, чтобы умыться и наложить повязку. Ушибленное бедро сильно болело. Можно было не сомневаться, что там красовался огромный синяк. Но беспокоиться мне пришлось больше о Мэнсфилде, чем о себе.

— О боже, Берил! — воскликнул он, увидев меня в крови. — А если бы он тебя убил?

— Все не так страшно. Правда. Я не раз в своей жизни падала с лошади.

— Но этот жеребец… Он особенно непредсказуемый. Он же мог искалечить тебя, разве нет? Я знаю, что ты хочешь приручить его. Но стоит ли так рисковать?

— Ты думаешь, что я из гордости не желаю отступиться от Мессенджер Боя?

— А разве нет?

— Это моя профессия, это то, что я знаю лучше всего на свете. Я знаю, кем он может стать, и знаю, как подготовить его к этому. Я вижу его будущее и не собираюсь сдаваться на полпути.

— Ну хорошо. Но почему именно ты должна заниматься этим? Обучи кого-нибудь из грумов или Руту, наконец.

— Но это моя работа. Я на самом деле могу справиться с ним, Мэнсфилд. И я сделаю это.

Он ушел очень расстроенный, а я, промыв и перевязав раны, направилась в конюшню. Грумы стреножили жеребца и привязали его к двум толстым стойкам. Они набрасывали ему попону на голову, и теперь он дико вращал глазами, готовый на любую жестокость, вплоть до убийства. «Вы никогда не приручите меня», — ясно читалось в его взгляде.

Я могла бы приказать грумам развязать его, но сделала это сама. Я старалась действовать неторопливо, спокойно, тогда как все окружающие взволнованно наблюдали за мной. Ни отец, ни Рута ни словом не помешали мне, но оба они держались поблизости, когда я повела Мессенджер Боя в денник. Пока мы шли, жеребец то и дело предупредительно бил копытом, натягивал повод. Даже оказавшись в деннике, за закрытой дверью, все перебирал ногами, вертелся на месте и ржал, бросая мне вызов. Казалось, он полон высокомерия, полой ярости, но я догадалась, что все это — наносное. Под яркой «оберткой» скрывался сильный страх, он пытался защитить себя. Он не хотел, чтобы я изменила его, сделала с ним что-то, к чему он не предназначен. Его невозможно было заставить сдаться.

— И ты собираешься завтра снова поехать на нем? — донесся до меня голос Мэнсфилда. Мне казалось, он находился в доме. Я не заметила, как он пришел в конюшню.

— Да, завтра собираюсь, — ответила я. — Сегодня он все еще на меня злится, бесполезно.

— А почему бы тебе не разозлиться на него хорошенько? Правда, Берил. Мне кажется, ты так и нарываешься, чтобы он тебя покалечил.

— Но это же абсурд. Я не могу винить его за то, что он поступает так, как велит ему природа.

— А мои чувства совсем не в счет?

— Ну конечно, они имеют значение. Но я должна продолжить тренировки. Так устроена жизнь на ферме, Мэнсфилд. Она состоит не только в том, чтобы украшать окошки и расставлять цветочные горшки.

Он резко повернулся и ушел. Мне потребовалось несколько дней, чтобы убедить его: я не просто проявляю ослиное упрямство, я также следую своей натуре и поэтому должна делать то, что делаю. Мне это казалось очевидным.

— Я даже и не предполагал, что для меня будет невыносимо смотреть, как ты работаешь, — признался он, смягчившись. — А что же будет, когда у нас появятся дети? Без сомнения, тебе придется умерить пыл, нет?

— Не вижу причины — почему. Я сама выросла на ферме и чувствовала себя прекрасно. Эта жизнь сформировала меня.

— Похоже, я гораздо более связан условностями, чем сам думал, — произнес он.

— И упрям. Гораздо больше, чем тебе кажется.

Я поцеловала его, желая помириться.

Как-то в марте мы с Мэнсфилдом отправились в Найроби и зашли в клуб. Там все разговоры вертелись вокруг Майи Карберри. Оказывается, два дня назад красавица-жена Джея Си решила поучить летать одного молодого студента, Дадли Кауи. К несчастью, самолет вошел в штопор на низкой высоте и рухнул на дорогу в Нгонг, недалеко от аэродрома Дагоретти в Найроби. Родной брат Дадли — они были близнецами — только что закончил урок и все видел собственными глазами. Как самолет врезался в землю, как раздался взрыв. Стена огня взметнулась к небу — оба пилота сгорели в машине, от них практически ничего не осталось. Дадли было всего двадцать два года, Майе только что исполнилось двадцать четыре. У нее осталась трехлетняя дочь Джуанита. Джей Си находился с ней на ферме в Ньери. Он был слишком потрясен, чтобы с кем бы то ни было встречаться, и практически не вставал с постели.

В клубе мы встретили Дениса и Карен. Оба — ошеломлены известием. Оба — озабочены, чем помочь семье.

— Бедная девочка никогда не узнает мамы, — произнесла Карен, зябко кутаясь в шаль. — Она даже не вспомнит ее, верно?

— Возможно, именно это и послужит ей облегчением, — мрачно заметил Денис. — Джей Си, вот кому на самом деле плохо.

— Меня удивляет, что она занималась полетами, когда у нее было столько интересных дел на земле. Ей было ради чего жить, она была нужна стольким людям, — заметил Мэнсфилд и посмотрел прямо на меня, чтобы я ни в коем случае не упустила значение сказанного им. Но мне вовсе не хотелось вступать с ним в спор в столь печальный день. Наши разногласия сейчас казались смешными и неуместными.

— Аэропланы куда более безопасны, чем автомобили, — ответил Денис. — Не думаю, что она относилась к полетам как к какому-то безрассудству.

— У вас весьма нестандартные взгляды, Денис, — произнес Мэнсфилд уныло. — Скажите, а вы скоро снова отправитесь в путешествие по Нилу?

— Точно не знаю, — ответил Денис.

— Вы же совершенно не в курсе, — воскликнула Карен. — Эльбургон так далеко на севере…

Вскоре мы узнали, что она имела в виду. Оказалось, готовился визит в Кению одного из членов королевской семьи. Наследник престола Эдуард, принц Уэльский, и его брат Генри, герцог Глостер, собирались прибыть в конце сентября. Денису было поручено организовать для них охоту.

— Королевское сафари? — спросила я.

— Королевский провал, я полагаю. Вы даже не представляете, сколько всякой суеты и приготовлений по этому поводу.

— Такой случай выпадает раз в жизни, — произнесла Карен резко. Она поправила шаль — ярко-малиновую с голубым узором и бахромой, спадающей на колени. Она держала концы шали руками, соединив их на груди, точно щит перед собой.

— Если ты не хочешь выполнять эту работу, уступи Брору.

Мэнсфилд теребил ворсинку на брюках, погруженный в переживания по поводу кошмарной кончины Майи Карберри. Денис замолчал. Карен явно чувствовала себя обиженной по причине, о которой я не могла догадаться, пока Мэнсфилд и Денис не покинули нас, чтобы заказать столик для обеда.

— Это одно из важнейших событий в истории колонии, — сказала она. — А он не хочет воспринимать все серьезно.

— Он никогда не любил всю эту торжественную шумиху, — ответила я. — Наверняка создано с десяток различных комиссий и подкомиссий, которые отрабатывают каждый шаг каждый взмах руки — лишь бы все соответствовало этикету.

— Но речь идет не только о сафари. Визит королевской особы — это общественное событие, событие десятилетия, а то и целого столетия, — настаивала она.

— Но ты же знаешь, Денис не большой любитель широких празднований и застолий, — заметила я. Но как оказалось, главное я пока так и не узнала.

— Брор снова женился, — сообщила вдруг Карен. — Меня всегда волновало, как это будет, когда в колонии появятся две баронессы Бликсен, и вот теперь это произошло. А разведенных женщин не пригласят в правительственную резиденцию на королевский прием. Теперь ты понимаешь, насколько все это нестерпимо. — Она сжимала и разжимала руки в волнении. Костяшки пальцев побелели.

— Надо, чтобы Денис на тебе женился, — сказала я негромко, смирившись наконец с тем, что они вместе.

— Он отказывается. — Она коротко рассмеялась, как-то холодно, уничтожающе холодно и презрительно. — И если он не женится на мне сейчас, он никогда не женится.

Глава 49

Все последующие месяцы я занималась только нашими лошадьми. Особое внимание я уделяла Мессенджер Бою. Постепенно мы находили с ним общий язык, и с каждым днем он сопротивлялся мне с меньшим упорством. Он не стал смирным, но, выезжая на нем по утрам, я чувствовала, — по тому, как ровно и послушно он шел, — что он стал относиться ко мне снисходительней. Не то чтобы он полюбил меня или вдруг счел за равную — ни в коем случае. Но он начал понимать, чего я от него добиваюсь, и вскоре, как я полагала, он сам станет желать того же.

Однажды утром, вернувшись с очередной прогулки, я отдала Мессенджер Боя груму, чтобы он охладился и отдохнул, а сама направилась в дом. По пути мне неожиданно попалась Эмма — в шляпе с полями, широкими, как зонтик от солнца.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила она меня неожиданно. И вид у нее был немного странный. С Эммой так всегда. Она никогда не скажет «доброе утро», а сразу начинает с середины.

— Да, конечно. — Я пожала плечами. Однако в тот же вечер, когда я была одна в спальне — Мэнсфилд уехал в город по делам, — я вдруг почувствовала такой сильный приступ тошноты, что едва успела вскочить с постели прежде, чем меня вырвало. Когда Мэнсфилд вернулся, я лежала, скорчившись на полу, не в силах подняться.

— Надо поехать в город, показаться врачу, — засуетился он.

— Нет необходимости. Наверное, что-то не то съела. Надо полежать.

Он отнес меня в постель, положил прохладный компресс мне на лоб и задернул занавески, чтобы я могла отдыхать. Но как только он ушел, поцеловав мою руку, я открыла глаза и, уставившись в стену, стала обдумывать очевидное — я беременна. У меня не было никаких сомнений, так как ощущения, которые я испытывала, казались точно такими же, как и в Лондоне. Странно, но Эмма догадалась раньше, чем я сама осознала правду.

Я понимала, что должна сказать Мэнсфилду. Но после истории с Мессенджер Боем и тем, как мой супруг отреагировал на известие о гибели Майи Карберри, я опасалась даже заикнуться. Узнав о моей беременности, он усилит свою заботу, конечно. Это даст ему повод если не связать меня по рукам и ногам полностью, то, по крайней мере, накинуть на меня узду. И что тогда? Однако, пока я мучилась сомнениями и тревогами, Мэнсфилд сам обо всем догадался.

— Ты счастлива, дорогая? — спросил он, взяв меня за руки и неотрывно глядя в глаза.

— Но мы сейчас только начинаем наше дело, — пыталась я объяснять ему. — Еще предстоит много сделать, чтобы обустроить ферму, подготовить лошадей должным образом.

— Но что страшного в том, если все это произойдет не сейчас, а немного позже? Лошади никуда не денутся. Ты вернешься к ним, когда будешь готова.

Мы лежали в темноте в нашей спальне. Белый воротник его пижамы расплывался у меня в глазах.

— Я не желаю прекращать свою работу, Мэнсфилд. Пожалуйста, не проси меня об этом.

— Но тебе необходимо прекратить поездки верхом… Во всяком случае, пока малыш не появится на свет. Ты должна бережно относиться к себе, должна о себе заботиться.

— Именно так я о себе и забочусь, ты не понимаешь? Даже если у нас и появится этот ребенок, мне все равно будет необходима моя работа. Я не знаю иного образа жизни.

— Если у нас появится этот ребенок? — Он отстранился и взглянул мне в лицо, взгляд его помрачнел. — Да не может быть и речи о другом!

Я почувствовала, что надо сбавить обороты.

— Меня волнует, как все изменится в нашей жизни.

— Ну конечно изменится. Мы же говорим о ребенке, Берил. Чудесный маленький мальчик или девочка, который станет для нас всем на свете, он будет самым важным в нашей жизни.

В его голосе звучала столь явная настойчивость, что это окончательно выбило меня из колеи. Он не хотел понимать, что сама мысль бросить дело, составляющее смысл моей жизни, меня ужасает. Конечно, есть женщины, которые безропотно и даже с радостью посвящают себя домашним обязанностям, заботам о муже и детях. Некоторые просто жаждут оказаться на этом месте, но только не я. Я с детства не была приучена к подобному существованию, у меня не было такой жизни. Откуда мне взять желание всем этим заниматься?

— Я уверен, ты научишься и станешь хорошей мамой, — произнес он, так и не дождавшись от меня ответа. — Всему можно научиться.

— Надеюсь, ты прав.

Я закрыла глаза и положила руку ему на грудь. Под скользкими пуговицами пижамы и прекрасно выделанным мягким верхом я почувствовала подкладку, настолько прочно и жестко вставленную, что пробиться через нее было невозможно. То же самое я подумала и о Мэнсфилде.

Глава 50

Вокруг только и было разговоров, что о королевском визите. Об этом трубили все газеты. Подробно описывалось, как станцию в Найроби разукрасили розами и приветственными плакатами. Множество флагов развевалось на ветру. Толпы подданных со всех уголков страны, разодетые в яркие платья и торжественные головные уборы, фески, токи и бархатные туфли, собрались приветствовать двух молодых принцев. Наш новый губернатор, сэр Эдвард Григ, прокричал в мегафон речь, а затем наследника и его брата повезли в правительственную резиденцию, расположенную на холме, чтобы дать первый из бесчисленных приемов и праздников, намеченных на эти дни.

В течение месяца каждая белая женщина по всей Кении только и занималась тем, что репетировала реверансы перед зеркалом и ломала голову над вечной проблемой — что надеть. Это была своего рода демонстрация титулов. Все, кто только мог, вспоминали свои звания и благородные корни — баронеты всех мастей, первый или третий граф чего угодно старались показаться в самом лучшем виде.

Я была на четвертом месяце беременности и слишком озабочена собственными проблемами, чтобы следить за событиями и поддаваться общей суете. Я вообще предпочла бы не делиться ни с кем своими новостями. К этому моменту мне уже приходилось носить свободные блузки и юбки — и это с моим-то вечным пристрастием к брюкам. Мне это казалось единственным решением, чтобы как можно дольше скрывать свое состояние. Однако Мэнсфилд настаивал, чтобы мы везде присутствовали.

— Пусть люди узнают. Все равно рано или поздно все станет известно, дорогая.

— Я понимаю. Но мне кажется, все это веши сугубо личные…

— Что? — Он нахмурился. — Это великолепные, счастливые новости, глупышка.

— А не можешь ли ты поехать на прием один? Я неважно себя чувствую.

— Даже и не думай отлынивать. Разве ты не понимаешь, это огромная честь, что нас пригласили, Берил?

— Ты сейчас говоришь, как Карен.

— Правда? — Он как-то странно посмотрел на меня. — Означает ли это, что ты согласна с Финч-Хаттоном?

— И что дальше? — Наши глаза встретились. — Что ты предлагаешь?

— Ничего, — произнес он холодно и пошагал прочь.

В конце концов, чтобы избежать ссоры, я согласилась сопровождать его. На первом же торжественном обеде я оказалась рядом с принцем Генри, герцогом Глостерским, — он сидел от меня слева. Чуть дальше, на конце стола, восседал его брат Эдуард Восьмой, Эдуард Альберт Кристиан Джордж Патрик Дэвид — очень живой, энергичный наследник британского престола, весьма авантюрного склада характера. В неофициальной обстановке оба брата предпочитали, чтобы их называли коротко Дэвид и Гарри, и оба больше всего желали весело провести время.

— Я видел вас в прошлом году в Лейсестершире, — сообщил мне принц Гарри, оторвавшись от тарелки охлажденного лимонного супа, — вы участвовали в охоте с собаками.

Он явно имел в виду один из эпизодов нашего пребывания в гостях у матушки Мэнсфилда в Свифтсдене. Хотя тогда мы не были официально представлены. Принц Гарри был выше ростом, чем его брат Дэвид, и волосы у него были темнее. Однако оба они были очень привлекательны.

— Вы великолепно смотрелись верхом на лошади, особенно в брюках, — продолжил он. — Я считаю, все женщины должны носить брюки.

— Коко Шанель упала бы в обморок, услышав, что вы это сказали, — пропела над ухом принца Гарри разодетая по всем правилам леди Григ, желая вступить в разговор. Но он ее проигнорировал.

— Вы тогда произвели фурор в Мелтоне, — добавил он. — Я был в восторге.

Я не могла сдержать улыбки.

— Да, как показалось, высшее общество Лейсестершира никогда не видело прежде женщины, которая сидит на лошади верхом, как мужчина, вместо того чтобы сидеть боком.

— Было очень увлекательно наблюдать, как затрепыхались все эти старомодные наседки. Для них это был просто шок. Однако они быстро замолчали, когда увидели, как вы легко берете препятствия. Прекрасная женщина, к тому же отлично держится в седле — это сильный аргумент.

Я рассмеялась и поблагодарила его. А леди Григ снова вытянула шею, точно журавль, желая узнать, о чем мы говорим. Она считала себя очень значимой особой в колонии, — еще бы, супруга губернатора, — и хранительницей нравов. Сейчас же она напрягалась изо всех сил, чтобы не пропустить ни одного слова из нашего разговора. Я полагаю, она была уверена, что принц Гарри флиртует со мной. Возможно, она и не ошибалась.

— Может быть, вы найдете возможность до начала сафари заехать к нам в Эльбургон и посмотреть наших лошадей, — предложила я. — У нас первоклассный набор породистых особей.

— Звучит заманчиво. — Его губы под аккуратно подстриженными коричневыми усиками растянулись в улыбке. Серые глаза смотрели прямо на меня.

— Если бы что-то зависело от меня, мы и вовсе не ездили бы ни на какую охоту, — произнес он. — Это Дэвид желает захватить трофей в виде льва. Я бы предпочел взобраться на самый высокий холм и смотреть, смотреть вокруг.

— Так и сделайте, — сказала я. — Кто посмеет остановить вас?

— Вы правда так считаете? Но я не тот, кто здесь заказывает музыку, я здесь приятное дополнение, исключительно ради показухи.

— Но вы же принц.

— Я младший в иерархии. — Он улыбнулся. — Для меня это хорошо, если честно. Бедный Дэвид, вот у кого на шее петля.

— Но если вас не так заботит охота, вы найдете подходящего спутника, который поможет вам уклониться.

— Я полагаю, Финч-Хаттон. Да. Он мне кажется отличным парнем.

— Для такого дела лучше и не сыщешь, — подтвердила я.

Я взглянула на дальний край стола — Денис сидел рядом с принцем Дэвидом. Оба — в окружении поклонниц. Карен отсутствовала. Как она и предполагала, ей не удалось получить приглашение. Можно было только представить, что ожидало Дениса, когда он вернется в Мбогани. Хотя кто знает, когда он туда вернется. Он был настолько занят приготовлениями к сафари, что за все предыдущие месяцы мне ни разу не удалось увидеться с ним, даже накоротке.

В некотором смысле мы оба с Денисом в тот момент находились в похожем подвешенном состоянии. Было совершенно ясно, что королевское сафари изменит его жизнь. Известность поглотит то свободное время и уединение, которыми он дорожил. Я знала, что лучшая часть его души вовсе не желает этого, даже боится — он бы хотел вести простую жизнь, следуя только собственным правилам. Так я представляла себе его состояние. Что касается меня, что через очень короткое время мой живот заметно округлится, груди распухнут и потяжелеют. Сначала изменится мое тело, а затем последует все остальное. Я все еще любила Мэнсфилда, но меня не покидало чувство, будто я села на поезд, который должен был доставить меня в одно место, а везет неизвестно куда в совершенно другом направлении. Вся эта ситуация повергала меня в отчаяние.

Вскоре послышались звуки скрипок — струнный квартет заиграл Шуберта.

— Скажите, вы танцуете, Гарри? — спросила я принца.

— Признаться, как увалень.

— Чудесно, — заметила я. — Оставьте мне один танец.

Неделю спустя, как я и предполагала, Дэвид и Гарри приехали к нам в Мелелу и устроили скачки на нашем тренировочном треке. Впрочем, соревнованиями в полном смысле слова назвать это было нельзя. Дэвид был коренастый и имел атлетическое телосложение, но наездник — не очень искусный. Он выбрал Кэмбриана, а Гарри сел на Клеменси. Почти пять фарлонгов дистанции братья прошли голова к голове, а вся свита поддерживала их. Кэмбриан был куда более опытным борцом. До этого дня он не проигрывал ни разу.

— С вашей стороны очень мило ни словом не обмолвиться о том, насколько ужасно я выглядел, — заметил Дэвид, когда мы возвращались в загон, и взглянул на меня. Глаза у него были голубые, полные невероятной притягательности. Пока мы шли вдоль забора, я заметила не одну прекрасную особу, застывшую в ожидании и готовую разбиться в лепешку за один только его знак внимания.

— Вы выглядели прекрасно. — Я рассмеялась. — Во всяком случае, что касается жеребца — точно.

— А это что за экземпляр? — спросил принц, когда мы приблизились к Мессенджер Бою. — Великолепное животное.

— У него была немного подмочена репутация, но сейчас он готовится начать все сначала. Хотите посмотреть, как он двигается?

— С удовольствием.

Я приказала одному из грумов подготовить для меня Мессенджер Боя. Я имела в виду не столько произвести неизгладимое впечатление на принца, сколько показать Мэнсфилду, что не собираюсь отказываться от работы — тем более что выпала возможность. Конечно, некое упрямство подстегивало меня, но я полагала, что легко смогу обрисовать Мэнсфилду, как принц Дэвид жарко настаивал на том, чтобы увидеть Мессенджер Боя во всей красе.

Впрочем, когда день подошел к концу и принцы со свитой убыли, Мэнсфилд сразу дал мне понять, что своим поведением я заставила его почувствовать себя несчастным.

— Ты все время намеренно пытаешься подвергнуть нашего ребенка риску, Берил, а заодно поставить меня в двусмысленное положение. Они оба известные ловеласы, и ни один не упустил случая пофлиртовать с тобой.

— Не говори глупости. Я всего лишь старалась быть дружелюбной, да и всем известно, что я замужем.

— Однако факт замужества как-то не очень удерживал тебя от приключений раньше, — заявил он, и я почувствовала, что меня как будто ударили.

— Если ты злишься из-за лошади, так и скажи, а не суй нос в мое прошлое.

— Ты помешана на том, чтобы ездить верхом, но ты даже не представляешь, какой повод для слухов ты по-даешь.

— Ты преувеличиваешь.

— Моя матушка читает колонку светских сплетен от корки до корки, Берил. Я умру на месте, если там появится хотя бы какой-то намек на скандал, связанный со мной, и ей это станет известно. Ты знаешь, как с ней трудно.

— Зачем расшаркиваться перед ней, лишь бы она была спокойна?

— А зачем намеренно подливать масла в огонь, подавая повод для слухов и домыслов?

Он сильно прикусил нижнюю губу — он делал так всегда, когда злился.

— Я думаю, нам следует вернуться в Англию и пожить там, пока малыш не родится, — сообщил он тут же. — Там будет куда спокойнее по многим причинам.

— Зачем же уезжать так далеко? — выпалила я, рассердившись. — Что я там буду делать?

— Заботиться о себе хотя бы. Быть моей женой.

— У тебя есть сомнения, что я люблю тебя? — уточнила я.

— Ты любишь… Как умеешь, конечно. Но временами мне кажется, ты все еще ждешь Финч-Хаттона.

— Дениса? А почему это ты сейчас об этом вспомнил?

— Не знаю. Мне все время кажется, что мы играем в какую-то игру, Берил. — Он пристально посмотрел на меня. — Разве нет?

— Ну конечно нет, — ответила я твердо.

Однако позднее, ворочаясь в постели и безуспешно пытаясь заснуть, я чувствовала угрызения совести. Я понимала, что виновата. Нет, я вовсе не старалась одурачить Мэнсфилда, забавляясь его чувствами. Но я на самом деле позволила себе флиртовать с принцами. В некотором смысле я не смогла сдержаться. Мне нравилось улыбаться Гарри и заставлять его улыбаться мне. Мне нравилось, что Дэвид следит за мной взглядом, куда бы я ни пошла. Бесспорно, в этом было что-то детское, какая-то пустота и несерьезность. В такие моменты я снова чувствовала себя свободной и привлекательной, способной что-то решать в жизни самостоятельно.

Я поражалась, как быстро мы с Мэнсфилдом пришли от полного взаимопонимания к противостоянию и отчуждению. Мы начали наш путь, рассчитывая стать партнерами и друзьями. Это было ужасно, но моя беременность сделала нас противниками. Я не имела ни малейшего желания ехать в Англию, чтобы утихомирить его, но что еще можно было сделать? Если мы сейчас расстанемся, я останусь одна с ребенком на руках. Скорее всего, я потеряю ферму, а этого я не могла себе представить. Хотела я того или нет, но я вынуждена была согласиться.

Глава 51

Сафари решили отложить, зато Карен устроила званый обед с участием королевских персон. Можно было не сомневаться, что организовать его ей помог Денис — в качестве примирительного шага. Она не имела возможности отправиться на прием в Дом правительства — по протоколу, — однако принцы могли сами приехать к ней. Она постаралась принять их достойно. Угощение состояло из множества бесподобно приготовленных блюд и фейерверка утонченных лакомств — я быстро сбилась со счета, сколько всего было. Ветчина в шампанском с ягодами клубники, которые выглядели на блюде как сверкающие рубиновые бусины. Спелые зерна граната, грибной пирог с трюфелями и сливками. Когда повар Карен Каманте внес десерт — толстую ромовую бабу великолепного коричневого цвета, — я подумала, он сейчас лопнет от гордости.

Внимательно наблюдая за Карен, я заметила, что, безусловно, она ощущала себя на высоте и переживала один из лучших моментов в жизни. Однако под толстым слоем пудры были заметны следы усталости, а в обведенных черным карандашом глазах проскальзывала грусть.

План охоты претерпел изменения — Бликс тоже должен был участвовать как помощник Дениса. Одну большую охоту разделили на несколько этапов, решив начать с похода в Уганду. А затем наметили несколько вылазок на озеро Танганьика.

Предполагалось, что Коки также примет участие в мероприятиях, как супруга Бликса и хозяйка сафари. В ее обязанности входило побеспокоиться о том, чтобы к концу дня была готова горячая вода для ванны, а доктор Терви «выписал по телеграфу рецепт» на достаточное количество джина. Карен отстранили от участия, и, как я скоро узнала, она очень злилась по этому поводу.

Кульминацией вечера стало исполнение кикуйской нгомы, — танца дракона. Это оказалось самое большое представление подобного рода, какое я только видела. Несколько тысяч танцоров собрали из всех окрестных племен. Общими усилиями они показали принцам действо, которое, без сомнения, они не забудут никогда в жизни. В центре разложили огромный костер — он вспыхнул до небес. Вокруг разложили еще несколько костров поменьше. Мерцая, они напоминали сверкающие спицы вокруг огромной втулки. Стук барабанов, то нарастал до драматического надрыва, то становился тише, в то время как танцоры и танцовщицы синхронно совершали установленные веками движения, настолько древние и многозначные, что их трудно объяснить словами.

Наблюдая за представлением, я все время вспоминала ритуальные нгомы, которые я видела в детстве. Мы с Киби тайком пробирались к месту представления и сидели до рассвета, глядя на танцующих, — ритмичные движения завораживали нас и в то же время будили в нас чувства, для которых мы в ту пору пока не знали названия. С тех пор прошло много времени — я здорово изменилась, с меня не раз живьем содрали кожу и натянули снова. Но все равно в этот миг я бы узнала Лаквет, появись она в бликах огня в этот момент. Вопрос лишь в том, узнала бы она меня.

На веранде Карен повесила два мерцающих сигнальных фонаря — такие используют моряки на кораблях. Когда-то она привезла их из Дании для Беркли, после его смерти они вернулись к ней. Пока шло танцевальное действо, Денис стоял под одним из них, наблюдая издалека — упершись одной ногой в стену и прислонившись плечом к голубоватому столбу колодца.

Мэнсфилд находился в общей группе. Они словно противостояли друг другу — два противоположных взгляда на жизнь, два совершенно непохожих мира. Я невольно поймала себя на мысли, что, сложись судьба по-иному, Денис мог бы стать моим супругом, и ребенок, которого я носила под сердцем, мог быть его ребенком. Случись так, я бы совсем по-другому относилась и к своему состоянию. Я бы ощущала счастливое волнение, предвкушая появление малыша, а не ожидала бы будущее в тоске и тревоге. Однако все безвозвратно ушло, все умерло. И даже если в глубине души во мне еще жило нестерпимое желание любви, жажда оторвать Дениса от Карен, неутолимая тяга к нему — какое все это имело значение? Ничего этого уже не могло случиться. Оторвав взгляд от обоих мужчин, я снова взглянула на костер. Языки пламени вздымались высоко, отбрасывая золотые, розовые, голубоватые блики. Яркие искры вспыхивали и дождем осыпались на траву — точно пепел потухших звезд, подумала я.

Спустя несколько дней, закончив работу, я постучала в дверь хижины, где жили Рута и Кимару. На кухне у них пахло специями и тушеным мясом. Азизу исполнилось четыре года. Он был похож на отца — тот же широкий лоб и та же уверенность в себе. Он любил встать рядом со столом и подпрыгивать на земляном полу так высоко, как только мог, — точно Киби в нашем детстве. Когда я смотрела на это, у меня замирало сердце.

— Он станет отличным мораном, как ты думаешь? — спросила Кимару.

— Да, замечательным, — согласилась я. А затем я наконец-то сообщила Руте, что скоро и у меня появится ребенок.

— Да, Беру, — ответил он радостно. Конечно, он давно понял. Просто смешно было полагать, что он не догадывается. — Наши сыновья будут играть вместе, как мы когда-то, правда?

— Конечно, — согласилась я. — Возможно, они вместе будут ходить на охоту. Мы оба помним, как… Я помню.

— Моран никогда не забывает, — ответил Рута.

— Вы — моя семья, Рута. Ты, Азиз и Кимару, конечно. Надеюсь, вы это знаете.

Глядя на меня глубокими черными глазами, он кивнул. Мне показалось, что если неотрывно смотреть в его глаза, то можно увидеть все наши счастливые детские годы, пронесшиеся как один прекрасный миг. В этот момент у меня вдруг появилась слабая надежда насчет будущего моего ребенка. Конечно, все будет трудно, но если Рута будет рядом, если он все время будет напоминать мне о том, кто я есть на самом деле, возможно, все сложится благополучно. Да, мне придется вытерпеть и Англию, и общество матушки Мэнсфилда без него. Но придет лето, и мы привезем ребенка в Кению. Мелела станет для моего сына таким же раем, как для меня Грин Хиллс. Если думать так, то все образуется.

— А что говорит твой отец? — спросил Рута.

— Он пока не знает.

— А, — протянул Рута, а затем повторил мне на суахили фразу, которой частенько дразнил прежде: «Все новое хорошо, даже если поначалу больно».

— Я знаю, — ответила я и ушла, оставив их спокойно обедать.

Глава 52

Разрешение от бремени — это старомодное выражение, одно из тех смешных слов, которые звучат значительнее, чем обыкновенные слова. Со мной это произошло в Свифтсдене в присутствии матушки Мэнсфилда, которая, с одной стороны, делала все, чтобы облегчить мою участь, а с другой — все превращала в ад. Да, я спала в великолепно убранной комнате. У меня была персональная горничная. Мне не надо было даже шевелить пальцем, чтобы налить чай, к примеру. Было совершенно очевидно — она готова окружить младенца всеми благами, которые, как она считала, пристойны для одного из Маркхэмов. Я же к Маркхэмам никакого отношения не имела, и она ясно дала мне это понять, не произнося ни слова.

Я поручила отцу и Руте заботиться о лошадях и покинула Кению одна, сев на пароход в Момбасе. Мэнсфилд присоединился ко мне в январе и уже не уезжал до рождения ребенка, состоявшегося 25 февраля 1929 года. День выдался настолько холодный, что трубы в родильном доме на Итон-сквер потрескивали и, казалось, вот-вот разорвутся. Окна покрыл иней, словно заслонив весь остальной мир и не оставляя мне ничего иного, как сосредоточиться на мутных липких выделениях, которые выходили из меня, когда я тужилась. Мне давали веселящий газ для стимуляции и какие-то успокоительные. От того и другого меня трясло, и мне казалось, что меня просто разорвет на части. Удушающие схватки наваливались на меня с периодичностью, которую я не могла контролировать. Колени тряслись, руки дрожали и непроизвольно сжимали влажные простыни. Спустя час мучений с последним, болезненным нажимом Джервис наконец-то вывалился из моего тела. Мне очень хотелось взглянуть на него, но удалось различить только сморщенное личико и узкую грудку, покрытую кровью, а затем врачи унесли его от меня. От обилия лекарств, влитых в меня, у меня кружилась голова. Меня шатало. Я не имела представления, что произошло, медсестры заставляли меня лежать спокойно.

Никто не считал нужным что-нибудь сказать мне — почему ребенка унесли, был ли он жив вообще. Я пыталась вырваться от удерживающих меня нянек и даже ударила одну, после чего меня заставили выпить успокоительное. Когда я пришла в себя, в палате я увидела Мэнсфилда. Он выглядел бледным и измученным. С ребенком не все в порядке, начал он осторожно объяснять мне. Он очень маленький, это опасно, кроме того, у него отсутствуют органы, которые должны быть, — не сформировались прямая кишка и задний проход.

— Что-что? — Я чувствовала тяжесть в голове и с трудом понимала, что он говорил. — Как это?

Врачи говорят, такое случается. — Он резко прикусил нижнюю губу, я заметила, как появился бледно-голубой синяк. — А что, если это из-за того, что ты ездила верхом, Берил?

— Такое может быть? Ты так думаешь?

— Мама уверена, что это могло только навредить.

— О… — Мой уставший мозг с трудом осознавал его речь. — А что-то можно сделать?

— Только хирургическим способом. Если бы он был достаточно сильным, можно было бы провести операцию. Но он очень маленький, у него нет никаких сил. У него затруднено дыхание. Врачи говорят, надо готовиться к худшему.

Маркхэм ушел. Я натянула на себя все простыни и одеяла, какие лежали на постели, но не могла согреться — меня бил озноб. Наш сын может умереть. Сама эта мысль потрясла меня, я растерялась и чувствовала себя беспомощной.

В дни моего детства, когда я называла себя Лаквет, мне пришлось присутствовать при рождении неполноценного младенца в деревне, где жил Киби. Вместо одной из ног у него был маленький обрубок, кожа была розовая и воспаленная, покрытая язвочками. Никто не скрывал эту трагедию от меня и Киби. Выживет ребенок или нет — все во власти богов, так считали в деревне Киби. В ту ночь мать выставила его в корзине за дверь хижины и легла спать, как и все остальные члены племени. Она не откликалась на его крики. Смысл состоял в том, что если его не растопчут быки, ребенок будет жить. Но в ту ночь в деревню пожаловал хищник — леопард или гиена — и схватил малыша. Это тоже расценили как волю богов, конечно.

Переживет ли Джервис операцию? Переживет ли он вообще первую ночь в жизни? Захочет ли какой-то неведомый бог наказать меня, забрав его, или все, что происходит с нами на земле, случается просто по слепому стечению обстоятельств, без всякого плана или причины? Я никогда не была религиозной и не знала ни одной молитвы. Я не знала, как противостоять злодейке-судьбе. Так что все, что мне оставалось, — это шептать себе под старую африканскую песню, собрав все мужество, которое еще осталось, и лелеять жалкую надежду. «Кали кома симба сиси… аскари йоти ни удари». «Разъяренные, как львы, все воины полны отваги».

Глава 53

К всеобщему удивлению, Джервис пережил первые самые опасные дни после рождения. Врачи пристроили что-то вроде мешка к его животику и кормили его через нос, используя тоненькие трубочки. Он набрал унцию веса, но затем потерял две. Его поразила желтуха, и они положили его под яркие лампы. Нас почти не допускали к нему, чтобы избежать опасности заражения. Так что я видела сына только два раза, пока выздоравливала, и оба раза, взглянув на него, чувствовала боль в сердце. Он был такой беззащитный и уязвимый — точно птичка с подстреленным крылом.

За день до операции Мэнсфилд пришел ко мне в палату — он выглядел бледным и подавленным.

— Я знаю, рано еще говорить об этом, но если все пройдет хорошо, я хочу, чтобы Джервис поехал долечиваться в Свифтсден. Мама обеспечит ему весь необходимый уход.

— Конечно. Если врачи позволят.

Что касается меня, я ненавидела Свифтсден, но в первую очередь надо было думать о Джервисе.

— А что ты будешь делать? — неожиданно спросил он. — Когда выпишешься из госпиталя.

— А что ты имеешь в виду? Я буду там, где Джервис, это очевидно.

— Я полагаю, ты бы хотела отправиться домой.

— Ну, когда-нибудь, да. Когда мы сможем поехать все вместе. А о чем это ты, Мэнсфилд?

Он повернулся, отошел к окну. Некоторое время молча расхаживал перед ним, меряя шагами темный дощатый пол. Погода по-прежнему стояла ужасная, стекла все так же были подернуты болотного цвета льдом, и пробивавшийся свет придавал липу Мэнсфилда сероватый могильный оттенок. Теперь, после приезда в Англию, я словно взглянула на него другими глазами. Не то чтобы он стал как-то более блеклым и трусливым — это тоже, конечно. Но мне показалось, он вдруг провалился назад в детство, снова превратившись в немощного подростка, который большую часть времени проводил в постели и учил наизусть названия цветов на латыни.

— Я не уверен, что вернусь в Кению, — произнес он. — Становится все более ясно, насколько мы… насколько мы разные. Это была большая глупость с моей стороны…

— Глупость жениться на мне? Почему ты говоришь об этом сейчас? Мы вместе построили нашу жизнь. Ты хочешь все это разрушить? Все бросить?

— Мне нужен был новый шанс в жизни, и я получил его. Но сейчас я думаю, я всего лишь играл роль. Или… ты играла роль.

Комната пошатнулась у меня перед глазами.

— Я не понимаю. Наша ферма — это вся моя жизнь. Теперь у нас есть Джервис. Он связывает нас обоих.

— Я знаю это, — сказал он устало. Потом он пошел поговорить с врачами. Но все, что мы сказали друг другу, и все, что не сказали, так и повисло в комнате, точно холодный, ядовитый туман.

Признаться, я не понимала, в чем дело. Да, конечно, мы с Мэнсфилдом порой резко не сходились во мнениях и про нас не скажешь, что мы были идеальной парой. Но мы стремились к одним и тем же целям, мы были друзьями, соратниками. Однако очевидно, что вся любовь растаяла так же быстро, как снег под весенним солнцем. Здесь, в Англии, стояла совсем другая погода — в широком смысле слова.

Пока я переживала разговор с Мэнсфилдом, в коридоре послышались шаги. Я подумала, что это Мэнсфилд вернулся, чтобы сообщить мне новости, которые узнал у врача. Но это был не он. В палату вошел принц Гарри.

— Вы же должны быть сейчас на сафари, — спросила я удивленно. Он выглядел отлично. Прекрасный серый костюм сидел на нем как влитой. В госпитале на Джеральд-роуд он выглядел точно инопланетянин.

— Всю программу пришлось свернуть. Я полагаю, вы были слишком заняты в эти месяцы, так что не знаете, что мой отец серьезно заболел — воспаление легких. Речь шла о жизни и смерти. Но он поправился. Я даже не знал, что вы ожидаете ребенка, а потом прочел о вас в «Таймс». У некой Берил Маркхэм на Джеральд-роуд родился сын. Вы скрытная, однако.

— Мне не хотелось, чтобы все знали. А теперь вот ребенок… нуждается в операции.

Мои губы задрожали, скулы на лице напряглись… Не хватало только еще разрыдаться перед высочайшей особой. Интересно, об этом тоже напишут в «Таймс»?

— Простите. Я слышал. Могу ли я чем-то помочь?

— Если вы искренне хотите помочь, пожалуйста, сделайте так, чтобы его оперировал самый лучший хирург. Вы должны знать, кто здесь знает свое дело лучше прочих, кому можно доверять. Он все еще очень маленький. Вы его видели?

Гарри отрицательно качнул головой. В этот момент вошли две медсестры и встали в стороне, делая вид, что разбирают белье. Наверняка они услышали, что приехал принц, и прибежали, чтобы посмотреть поближе.

— Я сочту за счастье найти хорошего врача, — ответил он, не обращая на них никакого внимания. — И, пожалуйста, без всяких сомнений звоните мне, если потребуется какая-либо помощь.

— Благодарю вас. Я так волнуюсь.

— Конечно. Я понимаю вас.

Он взял мою руку и слегка сжал ее. Затем наклонился и прикоснулся губами к запястью. Это был совершенно безобидный жест, выражавший участие и сочувствие, но обе медсестры обернулись и раскрыли рты. Их квадратные шапочки наклонились вперед, напоминая распустившиеся бутоны цветов или трубу громкоговорителя.

Глава 54

Несмотря на физическую слабость. Джервис явно обладал сердцем юного морана. В середине марта он пережил первую операцию, которая в некоторой степени исправила его недостатки. Врачи сделали отверстие в задней части тела, где была сплошная кожа. В следующем месяце, взяв материал из его толстой кишки, ему сотворили прямую кишку, а затем с третьего захода соединили все воедино — точно точки в детской головоломке. Всякий раз мы не знали наверняка, перенесет ли он наркоз. Кроме того, все время сохранялся риск получить заражение крови, кровоизлияние или болевой шок. После всех процедур врачи не разрешили сразу забрать Джервиса в Свифтсден. Он оставался в госпитале, а мы с Мэнсфилдом жили в отеле «Гросвенор», хотя и в разных номерах. Мы больше не обсуждали дальнейшую судьбу нашего брака. Мы вообще почти не разговаривали друг с другом.

Однажды в отель навестить меня приехала Джинджер Беркбирк. Они с Беном приехали в Лондон, так как ей необходимо было вырезать доброкачественную опухоль в некой интимной части тела, которую она считала неделикатным называть вслух.

— Весь город только и говорит о вас двоих, — сообщила она мне. — Из уст в уста передают, что ты поселилась в отеле «Гросвенор», так как он находится через дорогу от Букингемского дворца, и принц приходит к тебе в номер по подземному ходу.

— Но это же абсурд. Мы всего лишь хорошие друзья. Он был очень добр ко мне.

— Даже если и так, подумай над этим. Это все очень серьезно. Прости, что я упоминаю об этом, но твоя репутация и без того не безупречна. Колонки светских сплетен во всем видят только самые простые решения.

— Ну и пусть. Меня все это ни капли не волнует.

— Но у тебя что-то есть с Гарри?

— Да кому какое дело, есть у меня с ним что-то или нет?! — Я нервно заходила по мягкому ковру — зеленые и красные узоры мелькали перед глазами, напоминая о рождественской елке и об аукционном доме Сотбис, вместе взятых. О боже, как же я устала! Глаза Джинджер расширились. Наклонившись с дивана, где сидела, она спросила меня:

— И ты не собираешься дать опровержение?

— Нет, ты меня не понимаешь и не слышишь! Я пытаюсь объяснить тебе, что это не имеет значения. Даже если я стану отрицать, никто мне не поверит.

— Да тебя просто сметут, Берил! — воскликнула она. — Все рухнет. Ты об этом подумала?

Я закрыла глаза, потом снова открыла и взглянула на нее.

— Если честно, я даже не знаю, буду ли я жалеть, если моя жизнь снова вернется в исходную точку и я останусь одна.

— Но я пытаюсь помочь тебе, ты же знаешь. Я желаю тебе добра.

— Поверишь или нет, но и я желаю того же.

В этот момент в дверь постучали, и через мгновение на пороге появился принц Гарри. Как обычно безупречно причесанный, благоухающий дорогим одеколоном, отдающим сосновым ароматом, в идеально отглаженном костюме.

— Здравствуйте, — произнес он. — А что здесь происходит? Как сегодня чувствует себя Джервис?

— Судя по отчету, ему лучше.

— Это отличная новость. Правда, отличная.

Он быстро прошел по комнате, пожал мне руку и, наклонившись, поцеловал в лоб. Джинджер смотрела на нас во все глаза, а щеки у нее стали ярко-малиновые.

В конце концов в начале мая врачи разрешили перевезти Джервиса в Свифтден. Прекрасно понимая, что мне предстоит выдержать нешуточную схватку, я полагала, что надо вернуться в Кению и воспитывать его там.

— Он не выдержит такое путешествие, — просто объяснил мне Мэнфилд, сидя в огромной и очень холодной библиотеке его брата Чарльза на Коннот-сквер.

— Сейчас — да. Но в следующем году, например?

— Я не поеду назад. При нынешнем положении дел. И Джервису здесь будет намного лучше.

— Как ты можешь с корнем вырвать все, что связывало нас, даже не попытавшись что-то изменить?

— Ты можешь делать все, что тебе захочется, — ответил он холодно. — Я сейчас занят только Джервисом. У него будут заботливые няни, кормилицы, лучшие хирурги, если потребуется. Он никогда не станет здоровым полноценным ребенком, ты же слышала, что сказал доктор.

— Вот именно, я слышала. Я очень внимательно слушала все, что говорили врачи. — Я посмотрела ему прямо в глаза. — А они говорили, что недуг, поразивший Джервиса, может случиться с каждым. И мои поездки верхом здесь вовсе ни при чем.

Я видела, как его нижняя челюсть задрожала, он отвел взгляд.

— Но сейчас это уже не имеет никакого значения, верно?

— Нет. Я думаю, не имеет.

Не одну неделю я промучилась, упрекая себя, что своими действиями причинила Джервису вред. Однако пришла к выводу, что бессмысленно рвать волосы и винить себя. Его будущее могут обеспечить только деньги и солидное положение семьи. Мать Мэнсфилда никогда не была в восторге от меня. Она, конечно, постарается отстранить меня от воспитания сына. Мэнсфилд же ожесточился и отдалился от меня. Он возвел стену между нами, и Джервис оказался по другую сторону.

— Но он же и мой сын тоже, — настаивала я. — Как это может быть, что я не имею никаких прав, не имею права голоса?

Он только пожал плечами, поджав губы.

— Ты сама все это устроила. Теперь на всех углах только и говорят, что это ребенок герцога.

— Но это же нелепость. Я забеременела в июне. Гарри же приехал в Кению только в октябре, когда уже прошло несколько месяцев.

— Гарри? Дэвид? Какая разница? В сплетнях фигурируют оба брата. Правда, Берил, неужели тебе не достаточно одного принца? Тебе обязательно надо окрутить обоих?

Я готова была ударить его по лицу, но меня охватили такие ярость и возмущение, что даже не было сил пошевелиться.

— Это отвратительные слухи.

— Тогда попробуй опровергни их.

— Я не буду этого делать. Особенно ради тебя! Да и какая разница, что думают вокруг? К черту их всех.

Мы продолжали препираться в том же духе, тогда как слуги, без сомнения, подслушивали под дверью, готовые довести содержание наших споров до сведения «Татлер». Мэнсфилд пытался чуть не силой заставить меня сделать заявление для «Таймс», разъяснив ситуацию. Его матушка настаивала на этом, опасаясь скандала.

— Подумай хотя бы о ее репутации, — наседал Мэнсфилд. — Добропорядочное имя здесь значит все.

— Меня тошнит от этой добропорядочности, — резко ответила я. — Я хочу вернуться домой.

— Не вынуждай меня на крайние меры, Берил, — предупредил он. — Я могу очистить свое имя, подав на развод с тобой, и сделать герцога одним из фигурантов процесса. Ты потеряешь всяческую финансовую помощь с моей стороны. Ты окончательно потеряешь Джервиса.

— Скажи-ка честно, ты заранее решил, что отберешь у меня сына, вне зависимости от того, как будут обстоять дела?

Он как-то невыразительно посмотрел на меня. Чайные принадлежности позвякивали на подносе за дверью слуги наслаждались моментом. Я уже почти готова была разрыдаться. Я чувствовала звенящую пустоту внутри — мне казалось, я все это уже переживала раньше, не один раз, только облекалось оно в иные слова. Но меня обвиняли все в тех же ужасных преступлениях — в том, что я родилась женщиной и позволила себе думать, будто я могу быть свободной. Но сейчас на кону стояла не только моя собственная судьба.

— Подавай в суд, преследуй меня, если считаешь нужным, — ответила я наконец. — Делай что хочешь. Мне все равно.

О том, что произошло дальше, еще будут шептаться не один десяток лет, передавая из уст в уста повествования, приукрашенные подробностями, словно в детской игре в телефониста, когда самое банальное сообщение вдруг изменяется до неузнаваемости, обрастая несуразными деталями. Некоторые рассказывали, будто Маркхэм в ярости ворвался во дворец, держа в руках кипу любовных писем герцога. Другие настаивали, что это был не Мэнсфилд, а его матушка. Она выклянчила аудиенцию на королевской трибуне во время скачек на ипподроме Аскот. Адвокаты королевы Мэри были разбужены рано утром. Не исключено, что в деле принимал участие даже сам сэр Улик Александр, казначей и финансовый секретарь его величества. Пожилая леди была в ярости, она просто вышла из себя и позволила себе угрожать. Никто не посмел бы, конечно, упомянуть принца крови в прошении, о разводе. Поэтому она была готова заплатить, лишь бы быть уверенной, что ничего подобного больше не повторится. Десять тысяч фунтов, тридцать тысяч, пятьдесят в качестве вложения на мой счет, чтобы я могла существовать на проценты с капитала всю оставшуюся жизнь. Только бы я убралась ко всем чертям подальше.

Слухи, пересуды множатся сами по себе, их не надо даже подстегивать. Меня уже не удивляло, как быстро они распространились. Но что бы ни говорили, на меня это не производило никакого впечатления. Я была вымотана до предела. Джервис уехал в Свифтсден. Впрочем, я даже не сомневалась, что именно туда он и отправится. Он поправлялся и нежно лепетал в очаровательной колыбельке, наслаждаясь звуком собственного голоса. Возможно, он когда-нибудь вспомнит, как я стояла, наклонившись к нему, и гладила мягкие складки кожи на шейке под подбородком. Я очень надеялась, что так и будет. У него были глаза Мэнсфилда, и пока я не замечала в нем ничего, что напоминало бы обо мне. Ничего, кроме того, как он отчаянно боролся, чтобы остаться на этой земле.

Пройдут годы, и я не один раз еще приеду в Свифтсден, чтобы навестить его. Матушка Мэнсфилда и бесчисленные няньки будут неусыпно следить за мной, не на мгновение не оставляя наедине с сыном, словно напуганные тем, что я могу украсть его и увезти в Африку. Да, конечно, я не раз думала о том, как это сделать. Мне очень хотелось, чтобы Джервис увидел все, что видела я, — высокую траву в саванне, переливающуюся золотистыми бликами, точно львиная шкура. Сверкающие на солнце снежные вершины Килиманджаро. И лучше бы узнал меня, конечно. Но вместо этого я неустанно рассказывала ему истории о Нджоро — о Киби и Буллере, о Ви Мак-Грегоре. О ночной охоте на леопарда и на слона. О бескрайнем безоблачном небе. Уезжая, я всегда говорила одно и то же: «Когда-нибудь мы туда поедем. Я обязательно все покажу тебе».

Глава 55

Я оставалась в Англии до конца 1929 года. В это время я частенько наведывалась в аэроклуб, располагавшийся на Пикадилли. Задрав голову, я подолгу наблюдала, как самолеты выписывают узоры в небе над Шелбич — точно ткут серебряной нитью по ясному голубому полю. Там в один из погожих октябрьских дней я неожиданно встретила Дениса. Он вышел из ангара и шел по террасе, где располагалось кафе, — прямо на меня. В кожаной летной куртке, облегающей тело. На шее — белый шерстяной шарф, какие носили авиаторы. В какой-то момент я не поверила собственным глазам — словно я видела его во сне. Мгновение мы смотрели друг на друга, а затем бросились навстречу, не чувствуя никакого смущения или неудобства, — словно два человека, которые встретились после долгой томительной разлуки.

— О боже, как это здорово — встретить тебя!

Я схватила его руку и не отпускала.

— Как ты поживаешь? Чем занимаешься?

— Набираю летные часы. Благодаря сафари я наконец-то освободился от долгов и купил самолет, о котором мечтал. Это новый переоснащенный «Джипси мос». Я обязательно привезу ее в Момбасу, если мы продержимся хотя бы полгода. — Он явно имел в виду себя и машину. Я была удивлена, что после истории с Майей он так смело рассуждает, но что скажешь — это Денис!

— Да, это очень красивые аппараты.

Я подняла голову вверх — элегантный «де хэвилэнд» словно выписывал па над нами.

— Они напоминают мне грациозных танцовщиц, — призналась я.

— Я слышал, тебе пришлось нелегко, тебя едва не растерзали.

— Тебе никогда не нравился Мэнсфилд, верно? — решилась спросить я. — Ты всегда вел себя как-то отстраненно, когда мы встречались.

— Я хотел, чтобы ты была счастлива. Я всегда желал этого. Но я удивился, что ты вышла за него замуж. Если честно, я всегда считал, что в тебе слишком силен дух свободы, чтобы связывать себя какими бы то ни было узами. В этом мы похожи.

— Да, возможно, поэтому все пошло не так с самого начала. Кто знает? Но сейчас моя жизнь и вовсе — вверх дном. Я не знаю, что будет с моей фермой и лошадьми, и вообще за что хвататься…

— Тебе надо научиться летать.

— Мне? — переспросила я. — А там, наверху — там чувствуешь себя так же свободно, как это кажется снизу?

— Даже больше.

— Звучит заманчиво, — призналась я. — Во всяком случае, для меня.

В течение последующих недель до самого моего отъезда домой мы каждый день встречались с Денисом на аэродроме — в любую погоду. Дождь ли, солнце — все равно. Меня тянуло к нему, как и прежде, я испытывала жгучее желание обнять его, поцеловать, прижаться к его груди. Но мне казалось неправильным потворствовать своей прихоти, когда мой сын отчаянно боролся за жизнь, а обломки брака еще дымились после крушения. Однако Денис был моим другом, и я нуждалась в его участии. Мы обедали, и он рассказывал мне все, что знал о самолетах, об авиации. Я старалась вникнуть в каждую деталь, радуясь, что мне есть на что отвлечься, о чем подумать, кроме моих горестей.

— Да, это похоже на абсолютное освобождение, — согласилась я с ним. — Если, конечно, не думать о риске.

— Страх невозможно изжить полностью, это верно. Но он только добавляет притягательности.

Я кивнула головой, прекрасно понимая, что он имеет в виду. Еще будучи ребенком, я частенько испытывала себя, ставя перед собой неразрешимые задачи. И хотя мне казалось, что та босоногая, озорная девчонка давно забыта, осталась где-то далеко, на туманных берегах детства, она… вдруг вернулась вмиг, стоило мне только поднять голову и взглянуть в пронзительно-голубое небо, похожее на окно в иной, незнакомый мне мир. Может быть, я когда-нибудь тоже смогу летать? Может быть, именно для этого мы и столкнулись с Денисом и проводим столько времени на аэродроме, и я ясно чувствую, что костлявые пальцы отчаяния, сжимавшие мое горло, слабеют и исчезают. Сама мысль о подобном будущем — будущем в полете — вдруг придала смысл моему существованию, я вдруг ощутила, что возвращаюсь к жизни. И конечно, огромную роль сыграло то, что Денис оказался рядом. Само его присутствие помогло мне вспомнить, какой я была в лучшие дни жизни, обрести уверенность в себе, способность смотреть в будущее без страха.

— А ты когда-нибудь представлял, как бы мы жили вместе? — спросила я его однажды. — Может быть какое-то время, или место, или какой-то особый мир, где бы мы могли соединиться и жить? Просто жить. Я имею в виду, не стараясь изменить друг друга, не требуя большего?

На его губах появилась улыбка. Он смотрел на меня неотрывно, и его светло-карие глаза казались бездонными.

— А как насчет этого места? Прямо сейчас? — спросил негромко и взял меня за руку. Мы сидели молча, рядом. Несколько безмолвных и драгоценных, как алмазы, мгновений душевного единения. А над нами серебристый «Мос» скользил в небесах, мерцая, точно звезда. Затем, покачав крыльями, он исчез за облаками.

Глава 56

В конце марта 1930 года я отправилась домой. Я заехала в Мелелу, чтобы повидаться с отцом и Рутой, а также навестить лошадей. Объяснить, почему я вернулась одна, без Джервиса, оказалось сложнее, чем я себе представляла. Еще труднее было признаться, что, возможно, Джервис остался в Англии навсегда и мои близкие никогда его не увидят. Отец возмущался и хотел немедленно ехать к Мэнсфилду. Но на успех этого предприятия надежды было мало, все равно что разговаривать со стеной. Его поездка ничего бы не изменила. Рута вел себя спокойнее, но я видела, он очень переживает за меня и сочувствует мне всем сердцем. К тому же он сразу догадался, что ферму ждут тяжелые времена.

— Я сейчас не смогу заниматься скачками, — сказала я ему откровенно. — Я вообще не могу даже думать ни о чем, что было со мной в прошлом. Я не хочу садиться на лошадь, не хочу даже чувствовать запаха конюшни. Я собираюсь научиться управлять самолетом. Хочу научиться летать.

— Я понимаю, — сказал он и, помолчав, спросил: — А где мы будем учиться летать?

Это словечко «мы» все перевернуло внутри меня, наполнило мое сердце нежностью и признательностью.

— А как насчет Найроби? — поинтересовалась я негромко.

Мы переехали в Матайга, где я арендовала коттедж, который раньше снимал Денис. Рута с семьей поселились в квартале, где жили местные, поблизости от меня. С грустью я смотрела на маленького Азиза, как он бегает за мамой, забирается на колени к Руте. Я и так скучала о Джервисе, но эти сценки усиливали мою тоску. Мэнсфилд писал мне, что Джервис все еще очень слаб, но с каждым днем ему становится лучше, он идет на поправку. Помимо новостей, Мэнсфилд стал присылать мне небольшие денежные суммы. Пока я была в Лондоне, он угрожал мне разводом, но сейчас явно решил не ускорять процесс. Однако это мало что меняло. Я не сомневалась, что он доведет дело до конца, когда будет готов к этому. Со своей стороны, я тоже не стремилась освободиться от него как можно скорее, как в истории с Джоком. Я была матерью, но не имела возможности даже прикоснуться к своему сыну. Теперь свобода означала для меня совсем не то, что раньше. Ничто не было, как прежде. Все изменилось.

Как-то днем ко мне заглянула Карен. Мы сели выпить коктейль. Я с удивлением узнала, что, оказывается, она тоже была в Лондоне как раз тогда, когда разгорелся скандал вокруг моей якобы любовной связи с принцем Гарри.

— Мне трудно представить, насколько тяжело было все это пережить, — призналась она. Я рассказала ей кое-что о Мэнсфилде и Джервисе, но самые важные детали скрыла.

— Не думаю, что я единственная кокетка для писак с Флит-стрит. Наверняка им уже подвернулась другая девица, и они благополучно обо мне забыли.

— Если бы это было пари, я бы сделала ставку.

Она вздохнула и отпила напиток. Мгновение пристально смотрела на меня, точно желая прочесть, что я от нее скрыла.

— Пока вы отсутствовали, на меня навалились напасти. Сначала на ферму напала саранча, затем случились заморозки. Практически все посадки уничтожены. Собственно, поэтому я и отправилась туда, чтобы узнать, не сможет ли Денис помочь мне выбраться из долгов.

— И удачно? — осведомилась я.

— Нет, — ответила она негромко. — Он обещал прокатить меня на самолете, когда вернется. Принцы снова собираются на сафари, хотя вам-то уж это точно известно, конечно.

— Дэвид все-таки хочет заполучить своего льва.

— Естественно, — ответила она с горечью.

— От этого есть и польза. Вы же знаете, как давно Денис мечтал иметь собственный самолет.

— Это верно. А теперь набежала куча клиентов, которые готовы пресмыкаться перед ним, чтобы он включил их в список участников. Их намного больше, чем он может разместить. Мне бы, конечно, стоило за него порадоваться. Но я боюсь, все это разрушит наши отношения.

Я взглянула на нее — обведенные черным глаза Карен были абсолютно непроницаемы. Я терялась в догадках, говорит ли она правду, что их отношения с Денисом подходят к концу, или просто решила добавить драматизма к истории с сафари. Я не знала точно, как все эти обстоятельства повлияют на меня. Но, как оказалось, я не осталась в стороне.

Денис вернулся через несколько месяцев и сразу начал готовиться к визиту принцев. Мне не удалось встретиться с ним сразу, однако известие о нем до меня донесла Коки. Она сообщила, что он собирается переехать из Нгонга в город.

— Тана вернула ему кольцо. — сказала она, когда мы встретились за обедом. — Безусловно, решение обоюдное. Но я не уверена, что она переживет этот разрыв.

— Как ты считаешь, что послужило последней каплей?

— Она требовала от него больше, чем он мог ей дать.

— Но его нельзя винить в этом. Они оба старались изо всех сил, не правда ли? — Я сделала паузу, стараясь найти слова, чтобы выразить сложные чувства, которые испытывала в этот момент. — Мы не можем дать больше, чем мы способны. Уж кто-кто, а я хорошо это знаю. Только преступи черту — и теряешь слишком много. Теряешь самого себя. И тогда ты уже никому не интересен. В первую очередь самому себе.

— Вероятно, ей придется продать ферму, — продолжила Коки. — И это после того, как она вложила в нее столько сил, после стольких лет борьбы. Нельзя отрицать, что она отважная.

— Да, она вела себя как настоящий боец, — согласилась я. Впрочем, вряд ли можно было выразиться иначе. Почти двадцать лет жизни Карен посвятила тому, что боролась с напастями и долгами. Она очень любила свою землю и не могла позволить, чтобы она пришла в упадок. И все-таки она проиграла. Я с трудом могла представить себе Нгонг, да и вообще Кению без нее.

— Единственная приятная вещь, о которой сейчас можно думать, это что ты наконец соединилась с Бликсом. Как ты сейчас думаешь, он стоил всей этой борьбы?

— Не знаю. — Коки покрутила кольцо на пальце — квадратный желтый бриллиант сверкнул на солнце. — Я не уверена, что для меня все это имело столь уж большое значение. Я имею в виду саму борьбу. Я бы все равно не посмотрела ни на кого другого. Бликс… Он — в моем сердце. Ты понимаешь, что это значит?

— Да, — ответила я негромко. — Думаю, что знаю.

Через некоторое время после нашего разговора с Коки, как-то вечером, когда я читала, лежа в постели, в дверь коттеджа постучали. Стук был негромкий. Я сразу догадалась, что это — Денис. Сердце мое замерло. Подспудно я всегда ждала его. Ждала, что он придет. Ждала неделю, две, месяцы. Что там месяцы — ждала годами! И вот сейчас он пришел. Я знала точно.

Набросив пеньюар, я включила свет. Достав бокалы, налила нам обоим по солидной порции виски. Усталый, небритый, с оцарапанной рукой, для меня Денис все равно был — посланец небес. Мы долго сидели молча, я даже подумала, что не имеет никакого значения, найдем мы слова, чтобы начать разговор, или так и будем молчать. Каждый его вздох эхом отдавался в моей душе. Все: как приподнималась и опускалась грудь, как поскрипывал стул под ним, как плавно красивые длинные пальцы спускались, охватывая бокал, — все имело огромное значение и почти завораживало меня.

— Как твой самолет? — спросила я наконец.

— Отлично. Я даже не представлял, что так полюблю эту машину. И очень помогает в бизнесе. За один полет я смог отследить три стада слонов, четырех больших самцов. Раньше, чтобы добиться такого результата, мне потребовались бы недели. Надо было проехать сотни миль на автомобиле.

— Что? Охотиться на них с воздуха, а затем транспортировать в лагерь?

— Ну да. — Он кивнул. — Неплохо, верно?

— Да, неплохо. — Я улыбнулась.

Мы снова замолчали, прислушиваясь к стрекоту цикад на жакаранде.

— Я слышала, Карен продает ферму, — сказала я ему.

— Ей все сейчас представляется в самом ужасном свете. Я беспокоюсь о ней, но она просила меня больше не приезжать. Если мы сейчас не побудем некоторое время врозь, мы рисуем утратить все, что нас связывало. Даже прекрасные воспоминания.

Я поставила бокал на стол, встала и подошла к нему. Встав на колени перед его стулом, взяла его за руку.

— Я очень уважаю ее, ты знаешь. Она самая замечательная женщина.

— Да.

Он смотрел на меня неотрывно — так внимательно, даже торжественно, словно собирался воспеть мои черты подобно древним жрецам, декламирующим священные тексты. Тень от лампы слегка покачивалась, закрывая часть его лица. Но глаза сверкали — их медовый отблеск напоминал цвет фалернского вина, которое Беркли выпил в последний раз в жизни. А еще — цвет шкуры могучего льва, когда он нежится на солнышке в траве.

— Ты научишь меня летать?

— Я не могу взять на себя ответственность за твою жизнь. Не сейчас, когда я сам еще не полностью освоил машину.

Он ни словом не обмолвился о риске для жизни. Не сказал ни о судьбе Майи, ни о том, как ее самолет рухнул около дороги на Нгонг и горел, вздымая клубы дыма, так что властям долго не удавалось потушить пожар, чтобы извлечь останки пилотов — ее и Дадли.

Впрочем, я и не ждала, что он согласится.

— Я все равно хочу заняться этим.

— Хорошо. Я вернусь через три месяца, — произнес он. — Мы поднимемся вместе, и ты покажешь все, чему научилась за это время. Мы направимся на побережье, а может быть, устроим охоту. У нас же так и не случилось тех шести дней, верно?

В моей памяти всплыла черная, дождливая ночь, Пегас, стадо слонов и разрушающийся под нами мост. Посыльный Дениса, пробежавший двадцать миль, чтобы своим известием разбить мне сердце.

— Да, точно, не случилось, — сказала я.

Глава 57

С тех пор как мы виделись с ним на дороге в Моло, в жизни Тома Кэмпбела Блэка произошли большие изменения. Он купил аэроплан, о котором мечтал, и научился им управлять. Кроме того, он организовал компанию «Вильсон Эйрвейс» в Найроби и в ней стал директором и главным пилотом. «Вильсон Эйрвейс» за плату перевозила пассажиров по воздуху и доставляла почту. Это было невероятное новшество! Имя Блэка попало в заголовки ведущих газет мира, так как именно он спас знаменитого немецкого пилота Эрнеста Удета, чей самолет потерпел крушение в пустыне. Я разыскала Блэка, чтобы попросить его об уроках. Казалось, он вовсе не удивился, увидев меня снова.

— Я всегда знал, что вы будете летать. Я прочитал это по звездам.

— А, понимаю. Именно поэтому вы произнесли тогда зажигательную речь о самолетах, облаках и свободе, которую ничто не сдерживает? Все это было ради меня?

— А что? Разве я не похож на предсказателя?

— Ну, если вы согласитесь учить меня, то да, — ответила я, рассмеявшись. — В таком случае вы можете воображать себя волшебником сколько угодно.

Мы начали наши занятия на рассвете, пока весь Найроби мирно спал. Аэродром имел такой же заброшенный, унылый вид, как весь Найроби тридцать лет назад. Но уже чувствовалось, что очень скоро вся эта пустота наполнится жизнью, закипит работа, поднимутся здания с ослепительными витринами. Будущее уже стучалось в покосившиеся двери окружающей нас разрухи.

До меня у Тома не было учеников. Но его преподавательский опыт не имел никакого значения. Пилотирование самолета, как и поездка на лошади, во многом опирается на интуицию. Но надо запомнить несколько железных правил, от которых нельзя отступать: «Полагайся на компас», — гласило одно из них.

— Твои собственные суждения могут тебя здорово подвести. Линия горизонта тоже обманчива, и только вот эта стрелка, — он показал на прибор, — только она тебе скажет, куда следует двигаться, где бы ты ни находилась. Доверься ей, и в конечном итоге ты выкрутишься.

Самолет, на котором мы практиковались, был предназначен для полетов с инструктором. Я имела возможность изучить приборы и попробовать руль направления, при этом Том придерживал мою руку, чтобы сразу исправлять ошибки. Для того чтобы переговариваться, у нас были наушники, но вскоре Том перестал ими пользоваться.

— Тебе надо научиться самой распознавать, когда ты ошибаешься, — сказал он. — Я, конечно, могу и дальше тебя поправлять, но что толку?

Он был абсолютно прав. Дроссель, угол джойстика, хвостовой занос, руль высоты и закрылки — каждый элемент надо было изучить и знать досконально, если вдруг он откажет, особенно вначале. Иногда «Мос» неожиданно зависал и начинал терять высоту, стремительно падая на выгоревшую на солнце траву или на скалы. Причина состояла в непредсказуемых нисходящих потоках воздуха, которые обычно появлялись в предгорьях. Пропеллер иногда частил и задыхался, или вдруг, откуда ни возьмись, объявлялась непогода. Тогда надо было немедленно садиться в заросли сансевиерии, обдирая крылья, или скользить боком, рискуя сломать шасси. При этом все время сохранялась опасность угодить в кабанью нору, напороться на вывороченные корни или комья земли, погнуть стойки, расшибиться самому, а то и хуже. Надо было бесконечно тренироваться и тренироваться, чтобы правильно понимать все приметы. Однако этот вызов был по мне. Занятия с Томом и полеты на аэроплане подняли мой дух, я чувствовала себя великолепно, как когда-то очень давно.

— Я хочу получить лицензию класса «Би», — сообщила я Денису, когда он вернулся в город. — Я стану единственной женщиной — профессиональным пилотом в Африке.

— А не слишком ли? — Он рассмеялся. — Правда, у тебя уже был опыт осваивать новые сферы деятельности, когда ты стала тренером, не так ли?

— Пожалуй, да, — согласилась я. — Но это совершенно другая история. Другие ощущения. Ты словно борешься сам с собой, с собственными инстинктами. И всякий раз заново бросаешь вызов. Себе, машине, всему окружающему.

Я помолчала с секунду, а затем произнесла вслух мысль, которая только недавно пришла мне в голову.

— После того, что случилось с Джервисом, я начала сомневаться, смогу ли я снова встать на ноги и идти своим путем.

— Думаю, ты скоро увидишь своего сына, — мягко сказал он. — Мэнсфилду вряд ли удастся держать тебя на расстоянии вечно.

— Я ему не позволю. Я никогда не поступлю с Джервисом так, как со мной поступила моя собственная мать. Я просто не смогу.

— Иногда боль заставляет заняться чем-то, что делает тебя сильнее.

Я кивнула.

— Только обещай, что ты будешь осмотрительней во время полетов.

— Я обещаю, — сказала я. — Ты знаешь, Рута каким-то образом умудрился тоже увлечься этим делом. Том говорит, у него золотые руки и из него получится отличный механик.

Солнце клонилось к закату. Я зажгла лампу. Наклонившись, Денис пошарил рукой в походном рюкзаке и достал книгу. Затем откинулся на спинку кресла, скрестив длинные ноги. Я присела рядом, и он читал мне вслух. Блики заката скользили, объединяя нас сверкающей бледно-розовой аркой света. Почти десять лет я ждала этого… Да, да, именно этого момента. «Правда ли, что он сейчас здесь, — спрашивала я себя. — Правда ли, что я сама здесь, рядом с ним? Не сон ли это?» Денис продолжал читать. Его голос то поднимался, то становился ниже. Большая леопардовая моль, запутавшись в занавесках, наконец-то вылезла наружу и застыла, еще не веря, что она свободна.

Глава 58

У Дениса одно сафари следовало за другим. Нам пришлось еще подождать, прежде чем возникло окно и мы смогли отправиться в запланированное путешествие — вдвоем. Мы направились в южную часть Масаиленда к реке Мара. Нас сопровождало несколько аборигенов, включая Биллеа, слугу Дениса, и его посыльного Камау, выходца из племени кикуйя, которые часто путешествовали вместе с хозяином. Стояла невероятная засуха, и у озера Прованс мы увидели большое скопление животных. Носороги, буйволы, разнообразные газели и даже вихрастый лев стекались сюда на водопой. Многоцветные шкуры живых существ сливались в единый движущийся поток, заполнявший склоны и впадины.

Было заметно, что Денис буквально расцвел, оказавшись в диких местах. Используя старый полевой бинокль, изрядно потрепанный, он высматривал, у какой антилопы более художественно вывернуты рога, или прикидывал, сколько будут весить бивни слона, пока еще принадлежавшие хозяину. Он знал, как поразить животное одним выстрелом и не промахнуться. Мог снять шкуру быстро и умело, практически без крови. Однако убивал он животное, только если к тому вынуждала необходимость, а так предпочитал пользоваться камерой. Сафари с фотокамерой стало новой модой, и Денис полагал, что фотоаппарат вполне способен заменить ружье, сохранив дух спортивного состязания, присущий охоте. С его помощью охотники смогут заполучить Африку, не нанося ей никакого ущерба.

На сафари Денис раскрылся. Я не видела его таким прежде. Он никогда не переступал невидимые границы, воспринимал окружающий мир как абсолютно живой и постоянно меняющийся. Он понимал всё, как никто. Я поддерживала Дениса в этом — нельзя удержать то, что удержать невозможно. Хитрость состояла в том, чтобы научиться воспринимать окружающее таким как есть, во всей полноте, без страха и ненужного сопротивления, не стараться подстроить этот мир под себя, перевернуть, исправить. Мне это было знакомо с детства, со времен уроков арапа Майны, когда я еще носила имя Лаквет. Я почти забыла те времена, но благодаря Денису они вернулись ко мне во всем незабываемом многоцветии.

Большую часть дня мы бродили по известняковым плато. Камни, покрытые фигурными наростами, точно морозными узорами, поблескивали на солнце. Белая пыль проникала везде — она оседала на ладонях, на сгибах колен, между пальцами, сжимающими кожаный ремень ружья. Она даже набивалась под одежду, под грудь и скрипела на зубах. Освободиться от нее было совершенно невозможно, и я прекратила с ней бороться. Здесь, в Африке, освободиться от чего-либо часто оказывалось невозможным, и в этом состояла ее главная привлекательность. Она проникала в тебя, и больше ты уже не мог ее из себя исключить, никогда.

Денис весь день пребывал в отличном настроении. Он почти опустошил бутылку джина, которую мы открыли накануне вечером. Для меня было загадкой, как он выдерживает все это. Кровь у него точно состояла не из воды. Он, без сомнения, подхватил в своих походах такое количество малярийных укусов, которые свалили бы и быка. Но я никогда не слышала, чтобы он был болен или подумывал бросить свое дело. Он никогда не сдавался. Солнце жарило нещадно, небо походило на раскаленную наковальню. По шее и плечам у меня тек пот — воротник рубашки промок. Одежда болталась на мне, тело точно усохло, на коже проступали белые соляные разводы от испарений. Я дышала тяжело, неровно и слышала свое дыхание как будто со стороны. Однако нам надо было пройти намеченное расстояние. Какое значение имела усталость? Носильщики шли впереди, выстроившись в линию, и когда от истощения сил взгляд мой туманился, их ровный строй расплывался перед моими глазами, сливаясь с белой пустыней вокруг, образуя причудливые геометрические формулы, руки и ноги превращались в скрещенные палочки и тире — загадочное уравнение человеческой стойкости.

После полудня мы наконец остановились на отдых в тени большого баобаба. Дерево было широкое и приземистое. Кора вокруг ствола с одной стороны напоминала плиссированную юбку, а с другой — крылья гигантской мухи. С ветвей в бежевых коконах свисали плоды, и ими наслаждались павианы. Несколько обезьян уселись прямо у нас над головой, и можно было слышать, как они раскалывают плоды — мелодичное дребезжание, напоминающее звук погремушки. Вокруг нас на пожухлую желтую траву дождем сыпались шелуха, семена дерева и вонючие испражнения пирующих.

— Мы можем уйти отсюда, — предложил Денис, заметив, что я скривилась от запаха. — Или всех их перестрелять.

Я понимала, что насчет последнего он не всерьез — это шутка.

— Нет, я лучше улягусь здесь в дерьме и сразу засну.

Он рассмеялся.

— Физические упражнения обычно меняют человека. Кожа становится потолще.

— Что касается меня, моя всегда была достаточно толстая.

— О да, я это понял давно и сразу.

Я посмотрела на него с интересом — что же еще он понял, когда мы только встретились? Натянулась ли внутри его некая струна, как это случилось со мной, звякнул ли колокольчик, извещая, что мы суждены друг другу?

— А у тебя было предчувствие, что в конце концов мы окажемся здесь?

— Под этим ужасным деревом? — Он усмехнулся. — Неуверен.

Еще несколько комьев пыли упало на нас сверху.

— Однако мне начинает нравиться это местечко, — добавил он невозмутимо.

К вечеру мы добрались до реки и разбили лагерь. На ужин мы ели мясо молоденькой куду — Денис подстрелил ее утром и освежевал. Затем пили кофе, глядя, как всполохи огня завиваются спиралью, источая сиреневый дым.

— Тане как-то пришлось отбиваться от пары львов при помощи одного только кнута, — сказал он. — Они с Бликсом приехали навестить свое стадо. Он как раз отправился на охоту, чтобы раздобыть что-нибудь на обед. Вдруг все стадо заволновалось, пастухи бросились врассыпную. Только бедная Тана осталась в полной растерянности, когда вдруг из оврага выскочили два льва. Как ни смешно, но ружья у нее не было — оно было в багаже. Достаточно забавно.

— И ей пришлось отбиваться от них при помощи кнута? Очень отважно.

— Да, она куда смелее, чем может показаться.

Вообще все это время мы оба старались много не говорить о Карен. Ферма была продана, и было совершенно ясно, что она скоро уедет.

— У тебя было много причин любить ее, — осмелилась заметить я.

— И восхищаться ею, — добавил он.

— Это еще более ценно.

— Однако я никогда не смог бы стать для нее хорошим мужем. В глубине души она это знала.

— Это и есть самое необъяснимое. Мы заранее знаем, что цель недостижима, но продолжаем бороться за нее. Так ей удалось спасти быков?

— О да. Одного, правда, пришлось съесть, когда Бликс вернулся с охоты не солоно хлебавши.

— Все получилось очень кстати.

— В тот раз да.

Где-то вдалеке послышался крик гиены — пронзительные звуки, напоминающие верещание обезьян. Сказать кому-то — рассмеются. Но мне эти звуки всегда казались печальными, даже траурными. Дым от костра вздымался все выше, точно бросал вызов только что проступившим на небе звездам.

— У львов не такая уж и плохая жизнь, знаешь, — заметил Денис. — Вся Африка для них что-то вроде фуршета. Берешь, что хочешь, когда хочешь, особо не напрягаешься.

— Но ведь и у льва есть львица, правда. — Нет, это был не вопрос.

— Одна львица на разок, — пояснил он.

Тем временем костер разгорелся, дым вздымался все выше, а огонь уже плясал у наших ног. Я попросила Дениса почитать Уитмена. И он читал… Обращая слова стихотворения ко мне и к звездам. И я вдруг почувствовала, что все внутри меня успокаивается. Я думала о том, как боролась, отчаянно напрягая силы, все эти годы против всего, что старалось меня разрушить. И как Карен боролась тоже. Вероятно, это было неизбежно. Паломники и отверженные чувствуют то же самое, сказал как-то Денис. И вполне возможно, всех нас ждет один конец, одна конечная точка, вне зависимости от того, какими дорогами мы добирались до нее, сколько раз судьба вынуждала нас встать на колени.

Скользнув незаметно в темноте, рука Дениса сжала мою. С мучительной неторопливостью он провел пальцами по тонким косточкам, складкам и рубцам, по мозолям, нажитым от многих часов работы. Я подумала о Карен, как она сжимала кнут перед опасностью. Она была очень смелой и сильной. Невообразимо смелой, учитывая ее шарфики и пудру, золоченые кубки, хрусталь и шелк — все то, что составляло лишь оболочку. Мы все втроем танцевали общий танец, причиняя друг другу боль, многое поставив на карту и многое, увы, утратив. Но было и что-то невероятное, завораживающее во всем этом, чего я никогда не забуду.

Кажется, мы провели очень много часов вместе на охоте. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы я снова ощутила собственную силу. Мне помогла вечность, сила природы, струящаяся изнутри подернутых туманом гор, из бесконечной гряды метаморфоз, происходящих независимо от нас. Природе известно нечто, что нам никогда не постичь, дети природы живут естественно и правдиво. Терновнику не известно, что тише печаль или страх. Скопления звезд на небесах не ведают атак и отступлений. Точно так же, как прозрачный полумесяц над горами. Все существует здесь и сейчас. Все мгновенно и в то же время бесконечно. И время проведенное с Денисом, иссякнет. Но будет длиться вечно.

— О чем ты думаешь? — спросил он меня.

— О том, как много ты во мне изменил.

Его губы коснулись моей шеи, я ощутила его дыхание.

— Я поняла, зачем нужна поэзия, — произнесла я тихо, так что вряд ли он меня услышал. — Она рождена для таких дней, как этот.

Глава 59

Хотя я и старалась подготовиться морально, но когда приехала на бывшую ферму Карен и увидела ее прекрасную мебель, выставленную на лужайке, и книги, сложенные в ящики, все внутри у меня сжалось, и колени подкосились. Практически все, что было на ферме, она выставила на продажу или просто раздавала. Мучительные воспоминания о том, как по камешку разнесли Грин Хиллс, вмиг вернулись ко мне — все точно так же. И я ничего не могла поделать, только беспомощно наблюдала за всем. А теперь ее земля должна была достаться другим хозяевам. Карен же пыталась как-то пристроить туземных слуг, работавших в ее доме, найти для них кусок земли, который не уйдет с молотка, чтобы у них что-то осталось. Когда я приехала, я увидела ее расхаживающий посреди вещей. Она курила и в отчаянии сжимала руки, обращаясь к слугам, сидевшим перед ней на корточках.

— Ну вот и вы приехали, — сказала она. — Столько людей приезжает, чтобы попрощаться. У меня уже не осталось слез для прощаний. — Ветер шевелил ее свободное белое платье, широкополая соломенная шляпа лежала на стуле рядом. В этот момент она вдруг показалась мне почти юной.

— Тогда я поплачу за вас, — сказала я. — Особенно и стараться не придется.

— Вы знаете, они хотят устроить в мою честь нгому? — Она махнула рукой, отгоняя дым. — Просто так, для меня. Обеда, как в тот вечер, когда мы принимали принцев, уже не получится. Все вещи упакованы.

— Я уверена, что все равно это будет чудесное зрелище. Они хотят прославить вас таким образом. Вы произвели глубокое впечатление на многих, и на них в том числе. Вас не скоро забудут.

— Недавно мне уже приснилась Дания. Я стою на носу огромного корабля, и Африка тает вдали.

— Надеюсь, вы вернетесь. Однажды.

— Кто может знать, что возможно, а что нет? Скажу честно, я никогда не думала, что я покину эти места. Именно это и значит мой сон. Не я покидаю Африку, а медленно, очень медленно Африка утекает от меня.

У меня перехватило горло, я судорожно проглотила слюну. Большой стол с каменной столешницей вынесли на веранду. Для меня он олицетворял собой самое сердце Мбогани. Старый гранит слегка поблек, его поверхность была испещрена мелкими рытвинками. Это неудивительно, он выдержал на себе столько званых обедов и ужинов. Бокалы с бренди, чашки с ароматным чаем, севрский и лиможский фарфор, ноги Дениса, а также его книги и руки — что только не побывало на этом столе. Карен сиживала за ним сотню тысяч раз. Чиркала спичкой, зажигая сигарету, и задумчиво смотрела в сторону, собираясь с мыслями. А затем, поправив шерстяную шаль, начинала говорить. Все эти картины промелькнули передо мной со скоростью звука. Мне было даже странно, что я стою здесь, в Мбогани, глядя на Карен и ее исчезающую на глазах ферму. После всего, что случилось между нами, что нас соединило, а потом развело в стороны. Но, говоря по чести, еще более странным было бы, если бы я не приехала. Мы сели на два плетеных стула, глядя на голубеющие вдали холмы Нгонга, так похожие на пять костяшек на согнутой человеческой руке.

— Я слышала, вы учитесь летать, — произнесла Карен.

— Да, для меня это было очень важно. Полеты вернули мне ощущение счастья.

— Вам двадцать восемь?

Я кивнула.

— Мне было столько же, когда я села на пароход и отправилась в Кению, чтобы выйти замуж за Брора. Как трагически непредсказуема жизнь, как все быстро меняется. Жизнь неожиданно поворачивается стороной, которой вы не ожидаете, даже не догадываетесь, что так может случиться. Меняясь, она изменяет и нас, так было всегда.

Она беззвучно провела пальцами по бархатистой траве.

— Я тоже всегда мечтала о крыльях. Возможно, даже больше, чем кто-то другой. Когда Денис в первый раз взял меня в полет, мы пролетели над нашими холмами, а затем направились к озеру Накуру. Там мы увидели множество зебр, и все они ринулись в тень, которую создавали крылья самолета.

— Там, наверху, испытываешь чувство абсолютной свободы, правда? — спросила я Карен.

— Но и абсолютной ясности, как я полагаю. Сейчас я понимаю. Только сейчас. С такой высоты видишь мелочи, которые не замечал до сих пор, которые от тебя скрывались. А то, что казалось знакомым, видится по-другому. Даже в ужасных вещах есть своя красота и форма. — Она взглянула на меня глубокими черными глазами, и я не могла оторваться от ее взгляда. — Вы сами знаете, Берил, Денис никогда не был по-настоящему вашим. Во всяком случае, не больше, чем моим. Он не принадлежит никому.

— О Карен…

У меня упало сердце. Я судорожно искала слова, но они как-то не находились.

— Я давно знала, что вы его любите, но как-то не хотелось смотреть правде в глаза. Возможно, вы поступали точно так же.

Это был ужасный момент, когда она вдруг сорвала покров с правды, тщательно скрываемой годами. Но я понимала, что это было необходимо. «Нам надо признаться друг другу, — подумала я. — Мы это заслужили. Хотя бы это».

— Я никогда не хотела что-то отнимать у вас. — произнесла я наконец.

— Вам это и не удалось. Я получила наказание свыше. За то, что хотела слишком многого.

Она снова посмотрела вдаль, на холмы, затем обвела взглядом вещи, выставленные на лужайке.

— Большое счастье имеет высокую цену. И я еще не расплатилась до конца. Мне еще платить и платить. Но, даже зная наперед, что все это неизбежно, я бы не отказалась ни от единой толики того, что прожила.

— Вы самая сильная из всех женщин, каких я знаю, — искренне сказала я. — Я буду скучать без вас.

Затем я наклонилась и поцеловала ее в щеку, прикоснувшись губами к тонким прожилкам слез, засохшим на пудре.

Глава 60

Как трагически непредсказуема жизнь. Мы договорились с Денисом, что он прилетит ко мне, а затем мы вместе отправимся на побережье в Такаунг. На обратном пути мы собирались проверить его теорию и попробовать отследить с воздуха несколько слоновьих табунов где-нибудь в районе Вон и сообщить телеграммой его друзьям-охотникам. Было начало мая. Я сообщила Руте, что собираюсь улететь. А затем направилась к Тому — с тем же известием. Тома я нашла в ангаре «Вильсон Эйрвейс», он что-то быстро записывал в журнал рейсов.

— Собираетесь лететь? — Он удивился. — У нас же завтра урок.

— А нельзя ли отложить?

Он посмотрел на меня, затем несколько секунд — в дверь ангара. Прозрачное голубое небо быстро заполнялось облаками.

— Не летите, хорошо?

— А что? У вас какое-то мистическое предчувствие?

— Возможно. Можно же выбрать и другой денек, правда?

Мне совсем не хотелось отменять путешествие из-за какого-то туманного предчувствия, но Том был отличный наставник, он знал свое дело, и я доверяла ему. К тому же он редко обращался ко мне с просьбами. Так что я вернулась в свой коттедж в Мутейге, а Денис отправился в Вои один. Позднее я узнала, что он также приглашал Карен полететь с ним, еще до того, как обратился ко мне. Тем не менее утром его единственным пассажиром оказался его слуга, кикуйский юноша Камау.

Они стартовали в отличную погоду и перелетали с места на место в течение нескольких дней, пока не достигли деревни Мболо. Там у подножия холма жил друг Дениса Вернон Коул. Вернон был комиссаром округа. У него был сын Джон, который был без ума от Дениса и старался во всем подражать ему, и жена Хильда, ожидавшая второго ребенка. Вернон и его семья угостили Дениса вкусным обедом и с упоением слушали его рассказ о том, как ему удалось выследить слонов именно там, где он и подозревал.

— Я их сразу нашел. Они паслись у реки, — сообщил он. — Сэкономил недели поиска. Всего несколько минут — и готово.

На следующее утро Денис и Камау снова поднялись в воздух, на этот раз направляясь домой. Хильда дала им с собой целый бушель толстокожих кенийских апельсинов. Камау держал связку фруктов на коленях, когда Денис включил мотор, пропеллер застрекотал, и «Мос» задрожал, но двинулся, побуждаемый волей Дениса, сжимающего дроссель. Денис поднял машину в воздух и дважды облетел ферму прежде, чем исчез из вида.

Я спала в коттедже, когда Рута разбудил меня, постучав в дверь.

— У тебя есть новости от бедара? — спросил он.

— Нет, — ответила я резко. — С чего вдруг?

— Не знаю, — ответил он. Однако Рута явно догадывался. Чувствовал, как и Том.

Помахав ярко-желтыми крыльями, «Мос» скользнул вниз и исчез из вида. Денис назвал свою машину «нзиге», что на местном наречии обозначало «саранча», — быстрая, легкая, как ветер, и такая же невозмутимая. Казалась, такая чудесная машина должна летать вечно, — впрочем, как и Денис. Но уже через милю полета, по причине, так и оставшейся неизвестной, машина начала терять высоту. Возможно, он повредил основной трос или неправильно определил направление ветра. Может быть, сделал слишком резкий маневр и потерял контроль над несколькими системами. Как бы то ни было, но его машина врезалась почти вертикально в каменистую почву недалеко от холма Мвакангале и взорвалась. Пламя объяло самолет в считаные секунды. Когда, заметив дым, Коулы поспешили на помощь, они увидела на месте аварии только несколько обгорелых фрагментов. Тело Дениса сгорело практически полностью. От его слуги также практически ничего не осталось. «Мос» представлял собой груду обломков. И только горстка почерневших апельсинов на обугленной земле да тонкий томик стихов с обугленными страницами, выброшенный из кабины во время аварии, — вот все, что осталось.

Потрясенная Хильда Коул упала на колени, согнувшись пополам. Позднее у нее случился выкидыш — она потеряла ребенка. Так это страшное утро в Вои унесло не две, а сразу три жизни. Три души отправились в мир иной. По счастью, я избежала печальной участи.

Глава 61

Карен похоронила Дениса на ферме — как он того и хотел. На вершине холма Ламвия, одного из самых высоких в Нгонской гряде. Склон был настолько крутой, что гроб с трудом доставили к месту захоронения. Карен шла впереди и во время церемонии стояла рядом с могильной ямой. Когда Дениса опускали, я заметила, что внутри глина столь ярко-красного цвета, что напоминает рваную рану. Я стояла в общей группе друзей, оцепенев от горя, так что едва могла говорить.

День выдался на удивление яркий и светлый. Бросишь взгляд вниз с холма — красновато-золотистый склон, поблескивая, скатывался в желтеющую травой равнину. Дорога бледной паутинкой вилась вдалеке, уходя за горизонт, и терялась в облаках. Она напоминала извивающуюся тонкую змею, стремительно уползающую в сторону Килиманджаро. Вокруг могилы Дениса буйно росла трава. Пара горделивых орлов парила над нами, описывая круги. Их тени скользили по траве, рисуя причудливые фигуры.

Попрощаться с Денисом приехали его друзья, знакомые, помощники со всех концов страны. Из Найроби и Джилджила, из Элдорета и с озера Найваша. Сомалийцы и аборигены-кикуйя, белые жители высокогорий, охотники, носильщики, странники, поэты. Все они любили Дениса и восхищались им. Он всегда оставался самим собой, и его уважали за это, как уважали орлов за то, что они — орлы, а траву за то, что она — трава.

Отслужили короткую службу. Карен стояла неподвижно, низко опустив голову. Мне очень хотелось подойти к ней, ведь я была единственным человеком, кто ощущал потерю так же остро, как и она. А она была единственной, кто мог понять бездонную глубину моего горя. Однако теперь она считалась официальной вдовой Дениса, признанной всеми. Пока он был жив, превратности судьбы разлучили их, но после его смерти она вернула все, что утратила, с лихвой. Никто не смел усомниться в ее праве, все знали, как горячо она любила Дениса. Больше того, она имела все основания назвать его «мой Денис». Она, конечно, обессмертит его, написав о нем книгу, и на страницах повествования опишет все так, что скрепит себя с ним навеки нерасторжимыми узами. И в этом произведении никто не найдет упоминания обо мне.

Так же как и Карен, я уже не могла больше плакать, у меня не осталось слез. Но горе, сжимавшее сердце, нашло неожиданный выход. Когда церемония закончилась и друзья Дениса начали спускаться с холма вниз, я задержалась, чтобы взять горсть красной глины с его могилы. Я сжала в руке осыпающийся комок — прохладный, липкий, похожий на сгусток крови. И очень, очень древний. А затем разжала пальцы. Что ж, пусть даже печаль Карен дает ей какие-то особые права на Дениса, пусть даже ее любовь к нему общепризнанна и возвеличена теперь его смертью — я вовсе не старалась ее превзойти. Я не соревновалась с ней — я вдруг неожиданно поняла это. Я и Денис — мы оба, подобно Икару, отважно устремлялись к солнцу и падали на землю, чувствуя на губах горьковатый вкус пыли, воска и разочарования. Денис не принадлежал ни ей, ни мне. Он никому не принадлежал и никогда принадлежать не будет.

После похорон Дениса я вернулась в Найроби. В коттедж, где жила. В коттедж Дениса. Однако вся обстановка вокруг приводила меня в отчаяние. Его книги, его вещи. Мне было нестерпимо думать, что его блестящий ум, его интеллект — их просто больше не существует, они исчезли. Я никогда не услышу его смех, его сильные руки не коснутся моих. Я не увижу, как собираются морщинки вокруг его светло-карих глаз, когда он улыбается. Когда он упал с небес на землю, все, чем он был, чем мог бы стать, все, что было связано с ним, — все исчезло. Он унес с собой мое сердце — я знала это точно. Как мне вернуть его назад, как дальше жить?

Я не знала, куда деть себя, чем заняться. В конце концов я поехала в Эльбургон, в Мелелу. Отец удивился, что я вернулась, но вопросов задавать не стал. Но даже если бы он спросил о чем-то, я вряд ли бы ему ответила. Больше всего я желала остаться одна. Одиночество и лошади — вот что всегда помогало мне пережить беду, снова обрести веру в себя. Несколько недель подряд я вставала рано на рассвете и выезжала верхом, используя время прогулки, чтобы подумать. Окружающая природа была все также прекрасна. Высокие раскидистые кедры словно плыли в прохладном утреннем тумане, вдалеке вздымалась извилистая череда холмов — голубоватая дымчатая линия, уходящая в бесконечность. Все было великолепно, как прежде. Но меня не оставляло стойкое ощущение — все не так. Что-то исчезло, что-то неуловимое, но очень значимое. Мне казалось, что, несмотря на все великолепие, Мелела как будто насмехается надо мной. Еще совсем недавно я связывала с этим местом столько надежд. Я верила, что нам с Мэнсфилдом удастся возродить здесь ферму Грин Хиллс, изменить печальное прошлое, от которого саднило душу. В глубине души я страстно желала вернуть все, что было утрачено, затоптано, — мои прекрасные воспоминания о поре, когда я была совсем девчонкой. Ночные походы по лесу с арапом Майной, скачки наперегонки с Киби по высокой, выгоревшей на солнце траве. Эту милую привычку дождаться, пока стемнеет, и, выскользнув в окно с верным Буллером, бежать, сверкая пятками, во весь дух в лес и ничего, ничего не бояться. Я верила: все возродится в один прекрасный день.

Но все, чего мы с Мэнсфилдом добились, — так это дошли до полного разлада. Унижая друг друга скандалами и оправданиями, мы нанесли себе глубокие душевные раны. Джервис жил где-то в тысяче миль от меня. Случались минуты, когда мне становилось нестерпимо больно при мысли о нем, хотелось выть во весь голос. И то же самое я испытывала, размышляя о Денисе. Одна сокрушительная потеря наложилась на другую, точно две черные отметины в моей душе. Одна тень наплыла на другую, одна печаль соединилась с другой, пустота вытесняла пустоту, что можно было с этим сделать?

Я видела: отец переживал за меня. Но никто не мог мне помочь, никто не мог успокоить, пока однажды я не услышала знакомое потрескивание пропеллера над холмами — Том появился на своем «Мосе» в чистом, безоблачном небе над фермой. Используя наш загон в качестве аэродрома, он посадил машину легко — точно перышко упало.

— Ну и как ты тут? — спросил он, выключив мотор и спрыгнув с крыла на траву.

— Ну, знаешь… — Я чувствовала себя потерянной и не находила слов. Впрочем, мне не пришлось утруждаться. Том молча вручил мне летный шлем, и я уселась в кабину позади него. Когда мотор заработал, я вдруг испытала радостное волнение, почти забытое. Сиденье подо мной завибрировало, все вокруг дрожало, пока мы набирали скорость. Когда же мы взмыли над холмами и земля, стремительно удаляясь, осталась далеко внизу, я вдруг почувствовала, что сознание мое прояснилось. Впервые за последние недели. Холодный ветер дул мне в лицо и наполнял легкие. Здесь, наверху, мне было намного легче дышать, и даже постоянный шум винта и вой ветра не раздражали — напротив, эти звуки вносили умиротворение в мою израненную душу, давали надежду, которой так не хватало. Я вдруг вспомнила, как один масайский мальчишка спросил меня, а видела ли я Бога, когда летела там, за облаками. Том тогда стоял рядом, мы оба засмеялись и отрицательно покачали головами.

— Ну, тогда вам надо слетать повыше, — констатировал мальчик.

Наш полет с Томом длился довольно долго. Мы описали широкий круг над равниной, долетев до Нджоро на востоке и до Моло на севере. Крыло самолета поблескивало на солнце, точно волшебная палочка мага. Глядя на нее, я вдруг снова слышала робкий шепот надежды, возрождавшейся в моей душе. Что-то вроде освобождения, возрождения происходило со мной. Нет, не Бога я встретила на высоте, я увидела мою родную рифтовую равнину внизу. Это она стала моим доктором. Она простиралась, точно карта моей жизни — точки на ней обозначали этапы моей судьбы. Вдалеке я видела холмы, где располагалась ферма Карен, озеро Накуру поблескивало зеркальной гладью. Высокие холмы теснились грядой, вздымая заостренные вершины. Белокрылые птицы и красная пыль. Словно вся моя жизнь развернулась подо мной, безмолвно раскрывая секреты и показывая шрамы. Вон там я училась охотиться, и прыгать, и скакать на лошади, опережая ветер. А вон там меня чуть не съел молодой лев. Вон там арап Майна вручил мне боевой лук и, указав на маленькую, с листочек клевера, мишень, спросил: «Скажи, что ты видишь, Лаквет?» Все это было… Эта долина внизу означала для меня больше, чем просто дом. Она жила в моем сердце, в моей душе.

Только когда прибор показал, что у нас уже мало топлива, мы повернули назад, в Мелелу. Том остался пообедать у нас на ферме. На рассвете он собирался улетать, поэтому пошел спать рано. А мы с отцом еще долго сидели, потягивая горячий, горьковатый кофе. В комнате было очень тихо, приглушенный свет карабкался по стенам, рисуя тени, совсем как в моем детстве. Как-то само собой мне пришло на ум важное решение, и я сказала отцу, прервав долгую паузу:

— Я собираюсь вернуться в Найроби. Завтра утром я полечу с Томом. Хочу снова учиться летать.

— Хотел бы я знать, какой в этом толк, — сказал отец.

Я и в самом деле удивила его. И хотя я не знала точно, что он подразумевает под словами «в этом» — аэропланы или мое желание покинуть Мелелу, я сказала уверенно:

— Вот полети как-нибудь с Томом. Ты сам поймешь.

Он неотрывно смотрел в черную «лошадиную» книгу, служившую ему вместо Библии многие годы. Затем закрыл ее и провел пальцами по обтрепавшемуся переплету. И покачал головой.

— Я знаю, где мне положено быть.

— Я тоже знаю, — ответила я, и в этот момент четко осознала, что в этом и состоит правда.

— А что мы будем делать с лошадьми?

— Пока не знаю. Они ведь принадлежат не только мне, но и Мэнсфилду. Наш развод может затянуться на годы. Но как бы все это ни разрешилось, я хочу жить самостоятельно, сама зарабатывать себе на жизнь. Мне просто необходимо знать, что я могу о себе позаботиться.

— И ты все это собираешься делать при помощи полетов? — Его вопрос прозвучал недоверчиво.

— Вполне вероятно. Том говорит, что в будущем самолеты будут перевозить людей из одной точки в другую по всему свету, как сейчас пароходы. И я хочу быть частью этого процесса. Перевозить почту, посылки, ну, я не знаю что. У Дениса была идея проводить разведку для охотников. — Я впервые отважилась упомянуть его имя с того дня, как его опустили в землю. Но и сейчас голос мой дрогнул, а в горле встал комок. Дух Дениса словно на мгновение возник в комнате. Ведь это из-за него я решила начать летать.

— Но это же очень опасно. Не мне говорить тебе об этом. — Отец опустил голову, раздумывая. — Правда, ты ничего никогда не боялась, верно?

— Боялась, — призналась я, сама удивляясь, какие сильные эмоции вдруг всколыхнулись внутри. — Очень боялась. Я только не позволяла себе остановиться.

Уже было поздно, мы оба устали. Я встала, поцеловала отца в лоб и пожелала ему спокойной ночи. Однако, улегшись в постель, я, несмотря на усталость, почувствовала, как внутри меня пульсирует энергия, казалось бы утраченная и потухшая. Мысли приходили одна за другой — ясные и четкие, как никогда. Мелела, увы, не надежное место. Скорее всего, она рано или поздно исчезнет, как исчезла наша ферма Грин Хиллс. Пегас умрет, как умер Буллер, — великие, прекрасные герои моей юности и детства. И отец уйдет — будет угасать от старости, а может быть, это случится внезапно. Ничто не вечно. Перемены грядут, сокрушительные перемены — от них никуда не денешься. И мне предстоит пережить их. Так в детстве я пережила расставание с матерью, когда она вдруг села на поезд и… превратилась в дым. Меня удочерило племя, они дали мне новое имя — Лаквет. Однако имя ничего не значит само по себе. Я сама создала Лаквет, выковала ее из собственной печали, научившись любить окружающий меня мир, вместо того чтобы бояться его. Восторженно вникать в премудрости охоты, углубляясь в природу, даже если она причиняет иногда боль, — вот что помогло мне пережить беду.

Нынче же я оказалась на пороге перемен куда более значимых. Небо отняло у меня Дениса. Но я была уверена, моя жизнь связана с полетами. Там, в бесконечном пространстве, я находила все, что меня манило, все, что мне нравилось, все, для чего я была рождена, — бесконечная, ошеломительная свобода, невыразимая красота и грация, соединенные с постоянным риском и даже страхом. Авиация требовала даже больше мужества и веры, чем у меня на самом деле имелось в запасе. И мне еще надо было постараться, отдать себя полностью, чтобы небо приняло меня. Мне предстояло работать усердно и много, чтобы достичь успехов, и стать немного сумасшедшей, чтобы выделиться, совершить что-то заметное. Всему этому нужно было посвятить жизнь. И именно это я намеревалась сделать.

На следующее утро я проснулась даже раньше Тома. Я быстро собрала вещи и вышла затемно, поджидая его. Когда он увидел меня, он улыбнулся. Он сразу догадался, какое решение я приняла и что сейчас произойдет.

Когда мы вернулись в Найроби, я как одержимая преследовала Тома, используя для занятий каждый свободный час, который он мог посвятить мне. Спустя четыре недели после гибели Дениса, почти день в день, мы с Томом завершили короткий учебный рейс и приземлились в аэропорту Найроби. Наш «Мос» прокатился по посадочной полосе, подняв облако красной пыли. Когда машина остановилась, Том не попросил меня, как обычно, выключить мотор, а выбрался из кабины на крыло и спрыгнул на землю.

— А почему бы теперь тебе не попробовать одной, Берил? — прокричал он, перебивая шум пропеллера.

— Сейчас? — Я остолбенела на мгновение. Сердце мое бешено заколотилось.

— Ну да, прямо сейчас. — Он кивнул. — Взлет и посадка. Подними машину футов на восемьсот, сделай один круг аккуратно и надежно.

Да, легко сказать — аккуратно и надежно. У меня кровь в жилах почти кипела от адреналина. Голова кружилась. Смогу ли я вспомнить все, чему Том учил меня эти месяцы, смогу ли применить на практике знания? Удастся ли мне взять себя в руки, успокоить сумасшедший гвалт в голове и сосредоточиться. Иначе как удержать в поле зрения сотню различных деталей, за которыми необходимо следить? Одной такой упущенной детали хватило, чтобы жизнь Дениса прервалась. И это обстоятельство придавало ситуации еще больше драматизма.

Стараясь унять дрожь, я показала Тому большой палец, подняв его вверх. Рута вышел из ангара и встал радом с Томом. Я помахала им обоим рукой и начала выруливать на край узкой полосы, предназначенной для взлета, стараясь поставить нос углом относительно ветра. «Помни, что надо двигаться быстро. Ты должна быстро набрать скорость, иначе в такую жару ты заглохнешь», — голос Тома звучал у меня в голове. Неотрывно глядя на меня, Рута вскинул руку. «Квахери». Доброго пути.

Машина сдвинулась. Я с грохотом покатилась по жесткой полосе. Сердце бешено колотилось, каждый нерв напряжен, в горле пересохло. Я выждала необходимый момент, чтобы оттянуть на себя штурвал, и… «Мос», слегка покачиваясь, оторвался от земли. Спустя еще несколько мгновений он выровнялся, сбалансировав центр тяжести. Где-то позади остались Том и Рута. И Денис — тоже. А впереди, расстилаясь под крыльями, открывался безбрежный мир.

Я оторвалась от прошлого, ворвавшись в новую реальность.