Обнаженная со скрипкой

Действие второе

Джейн. Хотите паштета, Джейкоб? Замечательно вкусный.

Джейкоб. Мне ничего не лезет в горло.

Джейн. Вы непременно должны себя заставить что-нибудь съесть. Хотите, я пойду в кухню и попрошу… как ее там зовут… сделать вам яичницу.

Колин. Чего ты пристаешь? Человек не хочет есть!

Джейн. Надо же поддержать свои силы. Такие нервные потрясения ужасно истощают, а Джейкоб еще и говорил до изнеможения.

Памела. А что толку? Куда лучше было бы пойти домой, как я давно предлагала. Когда хорошо выспишься, скорее соображаешь, что делать.

Джейкоб (поднимая голову). Хорошо выспишься! Вы с ума сошли?

Памела. Нисколько. Я начинаю думать, что среди нас всех только Колин да я нормальные люди. Мы всегда считали, что Сородэн ловко дурачил публику своими картинами. И никогда не скрывали этого. Верно, Колин?

Колин (с полным ртом). Факт.

Джейкоб (со сдерживаемой яростью). Я не хочу быть грубым, Колин, но, откровенно говоря, в вопросах искусства ни ваше мнение, ни мнение вашей жены не являются хоть сколько-нибудь ценными… Или хотя бы просто интересными…

Колин. Успокойтесь!

Джейкоб. Не думайте, пожалуйста, что, говоря это, я хочу вас в чем-либо упрекнуть. Все мы стремимся быть специалистами в своей области. Я ничуть не сомневаюсь, что вы большой знаток военной стратегии, а жена ваша отличная наездница. Но вместе с тем убежден, что ни вы, ни она не смогли бы отличить картину Пикассо от ямы в земле.

Колин. Ну уж во всяком случае мы поняли бы, что яма — это не более чем яма.

Джейн смеется.

Джейкоб (свирепо). Ну и провалитесь вы оба в эту яму!

Колин. Ха! Ха! Чертовски остроумно!

Изобэл (открывая глаза). Колин, я не выношу, когда ты начинаешь так выражаться.

Джейн. Перестаньте изводить Джейкоба. Он очень расстроен.

Памела. Как бы он ни был расстроен, не понимаю, зачем ему нужно оскорблять нас с Колином.

Изобэл. Хватит пререкаться. Голова у меня разламывается на части.

Джейкоб. Нет, быть не может! Все это, несомненно, какой-то подлый вымогательский трюк! Я отказываюсь верить этому!

Джейн. Ничего нельзя утверждать до тех пор, пока вы собственными глазами не прочтете письмо, а это можно будет сделать только завтра утром, когда откроется банк.

Джейкоб. Вы верите всему этому?

Джейн. Увы! Боюсь, что да.

Джейкоб. Вы представляете себе, что произойдет, если это письмо попадет в прессу? Вы можете вообразить все последствия столь немыслимой ситуации?

Джейн. Письмо может оказаться подложным. Ничего нельзя утверждать, пока мы не проверим почерк.

Джейкоб. Если только обо всем пронюхают газеты — моя репутация погибла навеки, хоть письмо и окажется подложным.

Джейн. Мы должны позаботиться, чтобы этого не случилось.

Джейкоб. Какой-то кошмар!

Джейн. Если отец действительно не писал эти картины, значит, их писал кто-то другой. Мы прежде всего обязаны выяснить — кто именно.

Колин. Попробуй позвонить в ближайший сумасшедший дом.

Джейн. Уймись ты, Колин!

Колин (подходит к Джейкобу). А это очень разумное предложение. Кто бы ни писал «Портрет Марджори», он во всяком случае был не в своем уме! (Хлопает Джейкоба по плечу).

Памела (хихикая). Ох, Колин, ты умеешь насмешить!

Джейкоб. Я думаю, для дела было бы куда полезнее, если бы вы забавляли свою супругу ну хотя бы в библиотеке.

Колин. Мне и здесь хорошо, благодарю вас.

Джейн. Как вы думаете, Себастьяну известно, кто писал картины? Он клялся, что не знает, но ведь он мог и солгать.

Колин (смеясь). А может быть, он сам?

Джейкоб. Кто бы их ни писал — он гений. Заявляю это со всей ответственностью, и это не только мое мнение, но и мнение самых тонких знатоков живописи в цивилизованном мире.

Джейн. А эти знатоки — они действительно кое-что смыслят?

Джейкоб. Безусловно. И притом это люди неподкупной честности.

Изобэл. Я часто слышала, как вы обзывали их баранами.

Джейкоб. Только в тех редких случаях, когда их мнения расходились с моими.

Джейн. Вы совершенно уверены, Джейкоб, что все картины Сородэна написаны одним лицом?

Колин. Или обезьяной, взявшей в зубы кисть!

Памела (разражается хохотом). О, Колин!

Изобэл (мягко). Знаешь, милый, мы только сегодня проводили твоего отца к месту вечного упокоения, и потому как-то не совсем прилично называть его обезьяной.

Колин. Я и не называл. Ведь не он писал картины.

Джейкоб. Это еще надо доказать.

Джейн. Даже если допустить худшее, то есть, что письмо подлинное, то ведь за пределами этой комнаты никто о нем еще не знает.

Колин. Не считая Себастьяна.

Джейн. С Себастьяном можно договориться.

Джейкоб. Он продаст эту тайну тому, кто больше даст.

Джейн. Конечно. Поэтому мы и должны дать больше всех.

Колин. Но тогда нас могут обвинить, что мы сознательно обманываем публику.

Джейн. Что ж поделаешь. Публику обманывали уже много лет, и ничего не случится страшного, если обман продлится еще некоторое время.

Изобэл. Не могу согласиться, Джейн. Прости меня, но это против всех моих принципов.

Джейн. Ах, мама, ты, право…

Джейкоб (вставая). А разорить и опозорить человека, который всегда старался быть вашим другом, — это в ваших принципах?

Изобэл. Что за глупости, Джейкоб, дорогой! Мы все знаем, вы здесь ни в чем не виновны.

Джейкоб. Неважно, кто виновен. Вся моя репутация под угрозой.

Изобэл. Все-таки вы должны согласиться: не очень умно было с вашей стороны позволять Полю втирать вам очки. Я знаю, все мы иногда ошибаемся, но уж если мы осознаем, что неправы, то гораздо лучше мужественно и открыто в этом признаться. Разве не так?

Джейкоб (сдерживаясь). Нет, Изобэл. Не согласен. И не имею ни малейшего желания признаваться в своей неправоте, когда всеми фибрами души я чувствую, что прав. Я продолжаю утверждать, что человек, создавший все эти картины, — кто бы он ни был — гениален!

Изобэл. К сожалению, я в этом не могу с вами согласиться. Когда вы мне показали первую картину Поля, много лет назад, мне стоило больших усилий не рассмеяться вам в лицо. Эта уродливая женщина с горшком на голове!

Джейкоб (терпеливо). «Рыночная торговка в Алжире». Признанный шедевр.

Изобэл. Все же вы не докажете мне, что женщины, даже в Алжире, ходят по рынку совершенно голые.

Колин и Памела смеются.

Джейн. Неважно это, мама. Разве вы не понимаете, что мы должны быть заодно с Джейкобом?

Изобэл. Мне очень жаль, но моя совесть не позволит мне хотя бы даже одну минуту поддерживать заведомую ложь.

Памела. Согласна с мамой. Я за честную игру. Это всегда вознаграждается.

Джейн. В данном случае окажется как раз наоборот. Если все станет известно, то не только бедный Джейкоб будет разорен, но и наследство отца потеряет всякую ценность. Мы должны быть практичны. Что хорошего, если мы растрезвоним об этом скандале на всех перекрестках? Нам прежде всего надо установить: кто писал картины отца, а Джейкоб уже должен позаботиться о том, чтобы справедливость восторжествовала.

Изобэл. Справедливость?

Джейн. Именно так. Джейкоб должен добиться, чтобы человек, создавший эти картины, — кем бы он ни оказался — получил в конечном счете заслуженное признание. Не так ли, Джейкоб?

Джейкоб. Да, дорогая.

Изобэл. Вот если бы отец Фланаган был здесь…

Джейн. Не думаю, чтобы он мог чем-нибудь помочь.

Изобэл. Я знаю, ты его не любишь, Джейн, но поверь мне, он замечательный человек, почти святой.

Джейн. Кто нам действительно сейчас необходим — так это ясновидящий!

Колин. На сей раз я согласен с Джейн.

Изобэл (с упреком). О, Колин!

Колин. Даже добрый старый мистер Флинт был бы нам куда более полезен, чем отец Фланаган. Он хоть и не ясновидящий, но зато опытный юрист.

Изобэл. Добрый старый мистер Флинт хотел ехать с нами, но не мог оставить свою жену.

Джейн. Не похож он на папу.

Изобэл. Как тебе не стыдно, Джейн?

Памела. Почему нам не позвонить доброму старому мистеру Флинту и не рассказать ему все как есть?

Джейкоб (с убийственным хладнокровием). Я вам объясню, почему мы не можем звонить доброму старому мистеру Флинту, или отцу Фланагану, или папе римскому. Не можем потому, что все мы решили не сообщать о случившемся ни одной живой душе.

Колин. Мама еще не дала согласия.

Джейкоб. Вы должны согласиться, Изобэл… Умоляю вас. Если узнает мистер Флинт, то сразу же узнают и его коллеги, а если будут знать его коллеги, то это станет известно их женам, и мы не успеем оглянуться, как наш секрет попадет в печать.

Изобэл. Странное у вас представление о порядочности английских агдвокатов.

Джейкоб. У меня совершенно точное представление о том, насколько люди способны держать язык за зубами.

Колин. От всех этих рассуждений мало толку. Почему мы не идем в отель?

Входит Себастьян.

Себастьян (Джейкобу). Вы звонили, сэр?

Джейкоб. Нет.

Себастьян. Как странно. Могу поклясться, что слышал звонок. Вероятно, это звонил велосипедист на улице. Могу я быть чем-нибудь полезен?

Джейн. Да, Себастьян, очень.

Себастьян. Всегда к вашим услугам, мисс.

Колин. О боже! Опять начинается!

Джейн. Вы тут упомянули, что подлинность письма моего отца была засвидетельствована Мари-Селест и каким-то старшим официантом.

Себастьян. Да, Жюлем Месонье, улица Перпиньян, 80 бис.

Джейн. Он говорит по-английски?

Себастьян. О нет. Хотя в период освобождения Франции он, вероятно, усвоил несколько американских фраз, вроде — «О’кэй» и «Дайте мне чашку кофе».

Джейн. Он не читал письма? Они оба его не читали?

Себастьян. Нет, они только подписались как свидетели.

Джейн. Прекрасно. И вы совершенно уверены, что никто за стенами этой комнаты не знает содержания письма?

Себастьян. Совершенно уверен. Я сам положил его в банковский сейф в запечатанном конверте.

Джейн. Когда вы только начали служить у отца, у вас не возникало подозрение, что он вовсе не художник?

Себастьян. Ни малейшего, мисс Джейн. Он предупредил меня, что во время работы ему необходимо полное уединение. Так он объяснял, почему никогда не работал в своей студии. Она нужна была ему только для рекламы, чтобы поражать воображение покупателей. Затем, ближе узнав меня, он, конечно, доверился мне.

Джейн. Где же он тогда работал или делал вид, что работает?

Себастьян. На Сен-Клод. Снял студию под вымышленным именем. Обычно он уходил утром веселый, как жаворонок, а вечером возвращался усталый.

Джейн. А работал он каждое утро?

Себастьян. О нет! Только тогда, когда чувствовал в этом потребность, как он говорил.

Джейкоб. Сен-Клод? Где именно на Сен-Клод?

Себастьян. Тупик Луи-Филиппа, 16.

Джейкоб. Почему вы нам не сказали об этом раньше?

Себастьян. Вы меня не спрашивали.

Джейкоб. Ключи у вас?

Себастьян. Да, месье.

Джейкоб. Где они?

Себастьян. Там же, где и письмо, в сейфе Канадского королевского банка.

Джейкоб. Студия пуста? В ней ничего нет?

Себастьян. Только его последнее полотно.

Джейкоб (почти кричит). Как?!

Себастьян. Его последний великий шедевр — «Обнаженная со скрипкой». (Звонок у парадной двери). Простите. (Кланяется и выходит), с Джейкоб. Последняя картина! «Обнаженная со скрипкой»!

Джейн. Успокойтесь, Джейкоб, ради бога, успокойтесь!

Джейкоб. Коварный вымогатель! Подлец! Я упрячу его в тюрьму, он у меня угодит за решетку!

Джейн (вставая). Джейкоб! Возьмите себя в руки! Вы должны взять себя в руки!

В комнату врывается Клинтон Преминджер-младший. За ним входит Себастьян и спокойно становится у двери.

Клинтон. Простите меня за назойливость, но я только что получил телеграмму от своего редактора.

Джейкоб. Да хотя бы от самого президента Эйзенхауэра. Уйдите вы, бога ради.

Клинтон. Но у меня срочное дело. Речь идет о Сородэне. Где она?

Джейн. Кто — она?

Клинтон. Посмертный шедевр Сородэна, величайшая из картин, которые он когда-либо создавал. (Достает телеграмму из кармана). В телеграмме сказано, что она называется «Искаженная со скрипкой».

Себастьян. Прозорливость телеграфного агентства просто сверхъестественна!

Клинтон. В Нью-Йорке об этом узнали вчера. Все торговцы картинами сходят с ума. Мистер Элмор Рискин, директор Манхэттенского музея нового искусства, сразу же сел в самолет и скоро будет здесь. Вы должны показать мне картину, мистер Фридлэнд. Журнал «Лайф» готов воспроизвести ее в красках на обложке.

Джейкоб (упавшим голосом). Уйдите, мистер Клинтон Преминджер-младший, сейчас же уйдите.

Клинтон. Умоляю вас, покажите. Она может совершенно изменить мою точку зрения.

Колин. На что?

Клинтон. На все.

Джейн. Мистер Фридлэнд очень расстроен. Мистер Преминджер, будьте добры, выполните его просьбу и удалитесь. Картину вам сейчас не покажут, это совершенно исключено.

Клинтон. Но почему? Почему?..

Себастьян. Ее сейчас покрывают лаком.

Джейн. Спасибо, Себастьян.

Клинтон. Это страшно важно для меня.

Себастьян. Для всех нас это страшно важно, месье. Простите. (Уходит).

Клинтон. Миссис Сородэн, я взываю к вам…

Джейн. Мистер Преминджер, оставьте мою мать в покое, не волнуйте ее.

Колин. Послушайте, вы, Преминджер…

Джейн. Подожди, Колин. (Клинтону). Я постараюсь сделать так, чтобы вы увидели картину завтра утром.

Клинтон. Вы думаете, она уже высохнет?

Джейн. Ничего не обещаю наверняка, но если вы сейчас же уйдете отсюда, то уверяю вас, я сделаю все, что смогу.

Клинтон. О’кэй. Простите… Ухожу. До свидания. (Быстро уходит).

Изобэл. Странный народ эти американцы, не правда ли?.

Джейкоб. Что же нам теперь делать? Если Нью-Йорк узнал о картине вчера, Лондон узнает сегодня. И все английские торговцы картинами начнут из меня жилы тянуть.

Входит Себастьян.

Себастьян. Мистер Фридлэнд, вас спрашивает какая-то княжна Павликова. Она мне показалась очень взволнованной.

Джейкоб. Княжна…

Себастьян. Павликова. Судя по фамилии, русская.

Джейкоб. Что ей нужно?

Себастьян. Хочет видеть вас, мистер Фридлэнд. Утверждает, что у нее срочное дело.

Джейкоб. Пусть уходит. Сейчас я никого не могу принять.

Себастьян (многозначительно). Я полагал бы, что при создавшихся обстоятельствах благоразумнее было бы принять ее.

Джейкоб. Как вас понять?

Себастьян. По ее словам, она старый друг мистера Сородэна. Была с ним знакома много лет назад, видимо в самом начале его творческого пути.

Изобэл (вставая). Я, право, больше не в состоянии видеть посторонних людей… Колин… Памела…

Памела встает.

Джейн (твердо). Просите ее, Себастьян.

Себастьян. Слушаюсь, мадемуазель. (Уходит).

Изобэл. Знаешь, Джейн, ты уже своевольничаешь. Не могу понять, что с тобой делается. Целый день ты командуешь нами и кричишь на нас, как… как сержант на солдат.

Джейн. Мама, дорогая, садись, пожалуйста. А вдруг эта женщина поможет нам? Как ты не понимаешь?!

Себастьян (докладывает). Княжна Павликова.

Он отступает в сторону, входит Анна Павликова. Ей около пятидесяти. Время и бурная жизнь оставили следы на ее лице, но грим превосходен. На ней скромное платье, а драгоценности, если бы они были настоящими, стоили бы целое состояние.

Павликова (Джейкобу). Мистер Фридлэнд?

Джейкоб. Да, Джейкоб Фридлэнд. (Целует протянутую Павликовой руку).

Павликова. О, конечно! Теперь у меня в этом нет никаких сомнений.

Джейкоб (сухо). Простите, я не понял вас.

Павликова (с очаровательной улыбкой). Неважно. (Смотрит на Изобэл.) Эта дама… Надеюсь, вы ее представите мне?

Джейкоб. Миссис Сородэн.

Изобэл (кивнув). Здравствуйте!

Павликова. Так я и знала. (Замечает Колина). Боже мой!

Колин. Простите?

Павликова (Колину). Глаза! Не рот (касается пальцами его подбородка), рот не похож, но глаза!.. (Протягивает руку для поцелуя, Колин пожимает ее).

Джейн (вставая), Я Джейн Сородэн. Это мой брат Колин, а это его жена.

Памела встает.

Павликова (смотрит с восхищением на Памелу, затем подходит к ней). Красива! Очень красива! Настоящая англичанка! Великолепна!

Памела (смущенно). Благодарю вас.

Павликова (мечтательно). Флоренс Найтингейл, Гейнсборо, лорд Клайв — какая страна! Я не прочь сесть.

Джейн. Садитесь, пожалуйста.

Павликова. Есть в доме коньяк?

Себастьян (слева от Павликовой). Может быть, княжна предпочитает водку?

Павликова (возбужденно). Нет, нет, нет! Я не выношу водки. Сначала я от нее делаюсь веселая и шумливая, потом глаза вдруг наполняются слезами, а в сердце сожаление и отчаяние. Водка — зверская штука. Коньяк лучше, особенно с дороги.

Себастьян. Как угодно, мадам.

Себастьян, пристально глядя на Павликову, уходит.

Павликова. Это человек чужой крови, сразу видно. (Смотрит на Изобэл). Нравится он вам?

Изобэл смотрит на Джейн.

Джейн. Мы его очень мало знаем. Он служил у отца.

Павликова. Вот как! (Колину). Не доверяйте ему.

Колин. Спасибо. Мы и не доверяем.

Джейкоб. Я так понял, что вы хотели меня видеть по срочному делу.

Павликова. Да. По очень срочному. Но это деликатное дело. Нет ли здесь, скажем, ванной комнаты, где мы могли бы поговорить наедине?

Джейкоб. Дело касается покойного Поля Сородэна?

Павликова. О да! Конечно.

Джейкоб. В таком случае оно касается и всех присутствующих. Вы можете говорить без стеснения.

Павликова. Вам угодно, чтобы я говорила при свидетелях? Это вы хотите сказать?

Джейн (тактично). Не совсем. Видите ли, всем нам хочется узнать как можно больше о прошлом отца. Вам, может быть, известно, что он оставил маму в 1925 году, и с тех пор мы с ним совсем не общались.

Изобэл. Не думаю, Джейн, что наши семейные дела могут в какой-либо мере интересовать княжну Пав… Пав…

Павликова (весело смеется). Не Пав-Пав, а Павликову. Это моя девичья фамилия. Я снова взяла ее, когда мой муж показал себя во всей своей красе и удрал в Дюссельдорф с моей кузиной Машей. Он оказался бессердечной свиньей. Его фамилия Фланаган.

Джейн. Боже! (Слегка прикасается к руке Изобэл).

Павликова. Ирландец.

Памела (желая смягчить впечатление). В Ирландии это самая обыкновенная фамилия.

Павликова. Он и был самый обыкновенный человек.

Входит Себастьян с большой рюмкой коньяку на подносе. Приближается к Павликовой.

Себастьян. Княжна, ваш коньяк[13].

Павликова (берет рюмку). Спасибо. Почему вы не предупредили меня, что здесь вся семья в сборе?

Себастьян. Я думал, вам лучше самой убедиться в этом.

Павликова. Вы могли бы меня предупредить.

Себастьян. Я считал, что это не входит в мои обязанности.

Джейкоб. Прекратите, Себастьян.

Себастьян (направляясь к двери). Слушаюсь, месье. (Многозначительно). Я буду находиться за дверью, на случай если понадоблюсь. Кланяется и уходит).

Павликова. По-русски говорит правильно, но акцент плохой. Режет ухо. Он сидел в тюрьме?

Колин. Думаю, не раз.

Павликова. Это никогда не проходит бесследно. Многие из моих родственников находились в тюрьме по политическим причинам.

Мой дядя Сергей рассказывал нам всяческие тюремные истории, когда мы еще в детстве жили в Киеве. Ему однажды удалось даже научить мышь танцевать. Он напевал ля-ля-ля, ля-ля-ля, а она поднималась на своих крошечных лапках и кружилась, кружилась… Мы так смеялись!

Джейкоб. Н-да! Уверен, что все это действительно было чрезвычайно забавно, но сейчас, княжна, нас очень интересует: что же вы нам хотели сообщить о Поле Сородэне? Время позднее, и все очень устали.

Павликова (тушит папиросу). Согласна. Перейдем к делу. (Смотрит на Изобэл). Надеюсь, правда вас не обидит, миссис Сородэн? Все это давно прошло, но все же я не хочу ранить ваше сердце…

Изобэл. Пожалуйста, говорите. Я готова выслушать все, что бы вы ни пожелали нам открыть.

Павликова (восторженно). Невероятно! Поразительно! Какая страна! Какой народ! Сэр Уолтер Рейли, Уильям Питт, Христина Рос- сети…

Джейкоб (раздраженно). Ближе к делу, княжна. Вы знали Сородэна?

Павликова. Да. (Печально вздыхает). О да, я знала Поля!

Джейкоб. И близко знали?

Павликова. Может ли вообще человек близко знать другого человека? Все мы — чужие. Бродим в потемках одинокие и чужие друг другу. Мы знаем лицо, тело, руки, но душа!.. Это нечто совсем иное, не правда ли?

Джейкоб. Да, совсем иное. Тогда не стоит и говорить об этом сейчас. Когда вы с ним встречались?

Павликова. Он был моим любовником с 1925 по 1929 год.

Джейкоб. Где вы познакомились?

Павликова. Здесь, в Париже. Я училась в Школе изящных искусств, и как-то раз в метро он наступил мне на ногу, а я его укусила.

Памела. Укусили?

Павликова. Ну да! Когда меня что-либо внезапно поражает, я всегда кусаюсь.

Джейкоб. Что вы изучали в Школе?

Павликова. Скульптуру. Я пьянею, когда беру в руки глину. А иногда совсем теряю рассудок, танцую и громко кричу. (Смеется).

Джейкоб. Когда вы начали писать картины?

Павликова (пораженная). Писать картины?.. Значит, вы все знаете? И давно уже в курсе дела! Ах вы плутишки!

Джейкоб. Я ничего не знаю, но хочу узнать. Я хочу узнать все, что вы собираетесь сообщить нам. Это может оказаться очень важным.

Павликова. Это он, Сородэн, заставил меня бросить скульптуру. В доме у нас повсюду была глина — и это приводило его в бешенство. В один прекрасный день произошла страшная драма, и он вышвырнул всю мою глину в море, за это я оставила его в Алжире и направилась пешком в пустыню Бу-Саада.

Джейн. Алжир?

Павликова (Джейкобу). Вы бывали когда-нибудь в Бу-Саада?

Джейкоб. Нет, не был.

Павликова. Ну и не ездите! Теперь там все разрушено.

Джейкоб (настойчиво). Когда вы начали рисовать?

Павликова. Когда Сородэн отыскал меня в Ля Напуле и между нами опять вспыхнула любовь.

Джейкоб (ударяет себя по лбу). Ля Напуль!

Павликова. Вспомнили?

Джейн (живо). О чем вспомнили?

Павликова. Мистер Фридлэнд познакомился с Сородэном в Ля Напуле. Машина мистера Фридлэнда Сломалась, а я в тот день уезжала автобусом в Ниццу. Он заходит к нам в дом и просит воды, а его встречает Сородэн в желтой рубашке, и они вместе пьют коньяк, а когда я вечером возвращаюсь домой, всех этих глупых-глупых картин, какие Сородэн заставлял меня малевать, больше нет.

Джейкоб. О боже мой!

Павликова. Мистер Фридлэнд купил все картины, кроме двух: одна с лимонами на люстре и другая с треугольной рыбьей головой на подушке. Они были не совсем закончены, но впоследствии он их тоже купил. (Щекочет подбородок Джейкоба). А рыбу я раскрашивала маникюрными ножницами — у меня сломалась кисть.

Джейкоб (замогильным голосом). Эта картина теперь в Чикагском музее нового искусства.

Павликова. А где находится та, с дурацкими лимонами — не знаю.

Джейкоб. Один из величайших знатоков живописи в Буэнос-Айресе хранит ее у себя, как бесценное сокровище.

Павликова (смеясь). Шутка недурна, не правда ли?

Джейкоб. Не нахожу.

Павликова. Ну и посмеялся бы Сородэн, если бы он был жив.

Колин. Еще как посмеялся бы!

Джейн. Сколько же вы написали картин для моего отца?

Павликова. Точно не помню, но много (целует Джейн в правую щеку), очень, очень много (целует Джейн в левую щеку). Он заставлял меня писать еще, еще и еще. Поэтому я от него и ушла. Он думал, я влюбилась в милого Эгмонта, но нет — все произошло из-за скипидара. (К Изобэл). Вы любите скипидар?

Изобэл (в смятении). Я?.. Нет… Думаю, что нет. То есть… я, право, не знаю.

Павликова. Если ты долго пишете красками, то от запаха скипидара можно заболеть, честное слово.

Джейкоб. Вы оставили Сородэна и уехали с этим… с Эгмонтом?

Павликова. Да, это было так.

Джейкоб. И навсегда забросили живопись?

Павликова (весело). О боже мой, ну конечно. Эгмонт терпеть не мог живописи. Эгмонт — механик.

Колин. Молодец Эгмонт!

Павликова. Мы открыли гараж около Гренобля, отличный бизнес, всегда много туристов.

Джейкоб. Сородэн пытался удержать вас?

Павликова. О да! Скандалы продолжались три недели. Сородэн хотел убить Эгмонта, Эгмонт хотел убить Сородэна. А я плакала, и все плакали, потом Сородэн сдался и заставил меня подписать письмо.

Джейкоб. Письмо?

Павликова. Да. Копия у меня здесь в сумке. (Достает письмо). Подлинник в Швейцарском банке в Брюсселе. Эгмонт засвидетельствовал его. После чего все пожали руки друг другу, пили коньяк, и мы уехали.

Джейкоб. Эгмонт жив?

Павликова. Думаю, что нет. Он в 1934 году отправился в Конго, хотел открыть огромный гараж, но Конго оказалось неподходящим местом. (Вынимает письмо из конверта).

Джейкоб. Это письмо было своего рода контрактом? Сородэн платил вам?

Павликова. О да, каждый год, до-самого начала войны. Потом перестал.

Джейкоб. Покажите письмо.

Павликова. Пожалуйста. (Дает ему письмо).

Джейкоб (читает). Это ужасно!

Павликова. Подлинник написан Сородэном, копию читать легче.

Колин. О чем говорится в письме? Оно написано по-английски?

Джейкоб (продолжает читать). Да… да, по-английски.

Джейн. Скажите, что там, Джейкоб? Мы готовы ко всему.

Джейкоб. Суть в том, что мадам Павликова согласна отказаться от всех прав на свои картины. Кроме того, она в присутствии свидетелей торжественно клянется никому и никогда не сообщать устно или письменно об этой сделке. Со своей стороны, Сородэн гарантирует ей, что она ежегодно будет получать от него триста тысяч франков, которые он будет вносить на ее текущий счет в Швейцарский национальный банк в Брюсселе.

Колин. Почему в Брюсселе?

Павликова. У моей мачехи там было небольшое дело.

Джейн. Какое дело?

Павликова. Трудно объяснить, до войны оно процветало, но затем развалилось на мелкие кусочки. Мачеха умирает, девушки разбегаются.

Колин (Павликовой). Девушки?

Павликова. Да… мои сводные сестры.

Джейн. А вы, вы куда поехали?

Павликова. В Дублин. Ирландия — нейтральная страна. Там я встретила Фланагана. После войны я возвращаюсь в Брюссель — и тогда Фланаган бросает меня. Я ищу Сородэна — и не нахожу. Я работаю очень много, чтобы жить хорошо и хорошо питаться, затем я приезжаю опять сюда — и Сородэн, оказывается, тут.

Джейкоб. Когда?

Павликова. Пять лет назад. Он кричит на меня. Я кусаю его. Он дает мне миллион франков, я беру. И вот теперь он умирает!

Колин. Миллион франков! Да ведь это тысяча фунтов!

Павликова. Чертовски низок обменный курс.

Джейкоб. Сколько же, мадам Павликова, вы хотите получить?

Павликова. Деньги — вульгарная вещь. Я даже говорить на эту тему не хочу.

Джейкоб. Вы, конечно, понимаете — это письмо не имеет никакой законной силы.

Павликова. Законной силы не имеет, но для прессы — лакомый кусочек.

Джейкоб. Сколько вы хотите получить?

Павликова (вставая). Я посоветуюсь с адвокатом.

Джейкоб (раздраженно). Вы этого не сделаете!

Джейн. Тише, Джейкоб, я уверена, что мы сможем прийти к какому-нибудь разумному соглашению с княжной Павликовой.

Джейкоб. Но это чистейший шантаж!

Павликова. Всего только бизнес, мистер Фридлэнд.

Джейкоб. Если вы в ближайшие три дня вручите мне в моей конторе, Бульвар Осман 506, подлинник письма, я составлю контракт, гарантирующий вам пятьсот тысяч франков в год до конца вашей жизни.

Изобэл. Джейкоб!

Колин (в ужасе). Этот человек рехнулся!

Джейкоб. Успокойтесь и предоставьте все дело мне. (Павликовой). Согласны?

Павликова. Бельгийских франков?

Джейкоб. Конечно, нет. Французских.

Павликова. Тогда не согласна. Французские франки очень шаткая валюта. Сегодня вверх, завтра вниз. Правительство меняется — трах — и всё!

Входит Себастьян.

Себастьян. Вы звонили, месье?

Джейкоб. Нет.

Себастьян. Удивительно! Мне ясно послышался звонок. Это, наверно, звонили у Нотр-Дам. Угодно мадам, чтобы я проводил ее до машины?

Колин. До машины?

Себастьян. Да, месье. Мы немножко поболтали с шофером княжны. Очень интересный человек.

Павликова (резко). Что вы сказали? С шофером?

Себастьян. У нас с ним оказалось очень много общих интересов.

Павликова (Джейкобу). То, что вы предложили мне сейчас, это реально?

Джейкоб. Вполне.

Павликова. Я согласна.

Себастьян. Простите меня, мистер Фридлэнд и мадам Сородэн, но, осмелюсь заметить, уже слишком поздний час, чтобы принимать какие-нибудь окончательные решения. Утром, когда солнце сияет и голова свежая, все проблемы, в том числе и деловые, представляются ровсем в ином свете.

Павликова. Он сделал свое предложение при свидетелях. Я согласна. Нечего увиливать — все решено!

Себастьян (твердо). О нет, еще далеко не решено![14]

Павликова (явно взволнована, встает). О чем вы говорили с шофером?

Себастьян. Я вас предупредил, чтобы вы не слишком болтали.

Павликова. О чем вы говорили?

Себастьян. Это мое дело.

Павликова. Лживая, подлая свинья!

Себастьян. Замолчите и убирайтесь отсюда. Вы получите то, что вам полагается, если будете держать себя пристойно.

Колин. Что здесь, черт возьми, происходит?

Джейкоб. Что это все значит, Себастьян? Объясните, пожалуйста.

Павликова. Не слушайте его! Он жалкий лгун. И прохвост!

Изобэл. Ах, боже мой! Надеюсь, не будет никаких неприятностей?

Павликова. Я вас предупреждала, ему нельзя доверять.

Джейкоб. О чем вы с ней только что говорили? Скажите правду!

Себастьян. С удовольствием, месье. Я просто объяснил княжне, что с ее стороны было глупо так распускать язык и что с ней хорошо обойдутся, если она будет вести себя прилично и уберется отсюда ко всем чертям.

Джейкоб. Вы когда-нибудь встречались с ней раньше?

Себастьян. Нет, месье.

Джейн. Вас не было здесь, когда она несколько лет назад приезжала к отцу?

Себастьян. Увы, мисс, нет. Я как раз проводил свой отпуск с друзьями в Барбизоне. Вернувшись, я понял, что без меня тут произошло довольно бурное свидание.

Джейкоб. Из чего вы это заключили?

Себастьян. Мари-Селест была в слезах, левая рука мистера Сородэна была сильно расцарапана, а диван пришлось заново обтянуть.

Павликова (вне себя). О чем вы говорили с шофером?

Себастьян. О прошлом.

Джейкоб. О прошлом? Каком прошлом?

Себастьян. Дело в том, что у меня сохранилась бутылка арманьяка — мистер Сородэн подарил ее мне в день рождения. Я терпеть не могу пить один, а Мари-Селест уже спит. Вот я и пригласил шофера распить его со мной.

Павликова. О чем вы говорили? Сейчас же скажите!

Себастьян. Арманьяк вызывает столь приятное, нежное чувство тоски о прошлом… Задерживающие центры выключаются, и человек как бы снова переживает ушедшие годы, ни о чем не жалея.

Джейкоб. Ближе к делу, пожалуйста. Знали вы этого шофера раньше?

Себастьян. Еще бы! Мы с Эгмонтом старые друзья.

Джейн. С Эгмонтом?

Себастьян. Да, с Эгмонтом Васквиэр. Он был механиком в гараже — такой добродушный, веселый парень; но стоило его задеть — приходил в бешенство. К тому же он был не очень щепетилен в денежных делах. За это его и посадили.

Колин. Посадили?

Себастьян. Ну да. Таким образом, мы с ним и познакомились в конце тридцатых годов. По странному стечению обстоятельств, в Конго мы оказались с ним в одной камере.

Павликова. Вы грязный, подлый, отвратительный мужик! От вашего произношения воняет тухлой рыбой. Если бы мой дядя, великий князь Владимир Павлович, был здесь, он бы вам показал! Вы бы у него живо полетели в тряской кибитке в Сибирь добывать соль в шахтах. Свинья, свинья, свинья!

Себастьян. Алло. Да, Энвалид 26–45. А, мистер Фридлэнд… Да, все в порядке, грузовик прибудет на Сен-Клод рано утром. Я сам буду за всем наблюдать и доставлю картину на машине. Конечно, сэр, можете на меня положиться. Да, сэр, недавно. Мистер Элмер П. Рискин в отеле «Ланкастер», а сэр Эларик Крейги в отеле «Крильон». Я сообщил обоим, что вы лично свяжетесь с ними. О да, сэр, наш разговор закончился как нельзя лучше — княжна сначала рассвирепела и пыталась укусить меня в бедро, но нам с Эгмонтом удалось ее успокоить. Эгмонт очень разумный человек и не возражает против французских франков. В этом он не похож на меня — я предпочитаю более стабильную валюту. Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер Фридлэнд. Да, они улетели днем в Брюссель, а завтра вернутся в Париж с письмом. Да, сэр. Не стоит, сэр. Через полчаса? Хорошо, сэр.

Улыбаясь, вешает трубку. Звонок у парадной двери. Он встает из-за письменного стола и оглядывает комнату, проверяя, все ли в порядке. Входит Джейн.

Джейн. Здравствуйте, Себастьян.

Себастьян. Здравствуйте, мисс Джейн.

Джейн. Я пришла раньше остальных, потому что мне хотелось ¿о. вами поговорить.

Себастьян. Тронут и польщен, мисс Джейн. Не угодно ли вам выпить что-нибудь?

Джейн. Нет, благодарю.

Себастьян. Папиросу?

Джейн. У меня свои, спасибо.

Себастьян. Спичку хотя бы? (Подносит зажженную спичку).

Джейн. Вы, может быть, сядете?

Себастьян. Мадемуазель очень демократична. А если Мари- Селест войдет и увидит, что я сижу, развалясь, в присутствии дочери моего покойного хозяина? Ведь это может подорвать ее моральные устои.

Джейн. Я подозреваю, что в этом доме моральные устои Мари- Селест подвергались более серьезным испытаниям.

Себастьян. Вы правы, мадемуазель.

Джейн. К тому же я вам предложила не развалиться, а просто сесть.

Себастьян. Повинуюсь.

Джейн (протягивает Себастьяну портсигар, он берет папиросу). Так вот…

Себастьян. Я весь внимание, мисс Джейн.

Джейн. В этом я нисколько не сомневаюсь. Вы мне сразу показались очень наблюдательным человеком.

Себастьян. Мадемуазель очень любезна.

Джейн. Но отнюдь не слишком щепетильным.

Себастьян. Это верно.

Джейн. Можете вы абсолютно честно ответить мне на один вопрос?

Себастьян. Смотря какой.

Джейн. Вы искренне были привязаны к моему отцу?

Себастьян (после короткой паузы, вполголоса). Да, мисс Джейн. Я был искренне к нему привязан. Можете этому верить.

Джейн (с улыбкой). Спасибо, Себастьян. Верю. Я тоже в глубине души любила его, хотя едва помню. Мама осуждает меня за то, что я окружила его романтическим ореолом. Я действительно заблуждаюсь?

Себастьян. Конечно, нет. Вы обожали бы его, и да позволено мне будет сказать: он платил бы вам тем же. Уверен. Это был замечательный человек — живой, обаятельный, с неиссякаемым чувством юмора. Он наслаждался жизнью, а на это в христианском обществе смотрят косо.

Джейн. Зачем он совершил этот чудовищный обман?

Себастьян. Ваш отец был одержим навязчивой идеей, которая преследовала его всю жизнь.

Джейн. Какой?

Себастьян. Фанатической, жгучей ненавистью к обману.

Джейн. Мне трудно этому поверить, когда вся его карьера была построена на сознательной лжи.

Себастьян. И все же это так. Он ненавидел ханжество, лицемерие, интеллектуальный снобизм, куплю-продажу таланта. Преуспевающие дельцы от искусства, критики и так называемые эксперты приводили его в бешенство. Его ненависть к ним была просто болезненной.

Джейн. Но почему? Почему все это так его раздражало?

Себастьян. Талант был для него божеством. Он поклонялся ему пылко, страстно, быть может тем сильнее потому, что у него самого — и он это прекрасно сознавал — таланта не было никакого. Больше всего на свете он любил хорошую живопись.

Джейн. Как же он мог так поступать, — если действительно любил живопись?

Себастьян. Это был его крестовый поход против лжи в искусстве.

Джейн. Крестовый поход? Вы не ошибаетесь, Себастьян?

Себастьян. Я говорю вам только правду, мисс Джейн.

Джейн. Этому трудно поверить!

Себастьян. Верьте мне, прошу вас. Это очень важно.

Джейн. Почему?

Себастьян. Потому что из всей вашей семьи только вас он мог бы посвятить в этот фарс.

Джейн. Почему вы так думаете?

Себастьян. Потому что я знал его, вероятно, лучше, чем кто- либо другой, и потому что со вчерашнего дня я имею счастье знать вас.

Джейн. Спасибо, Себастьян.

Себастьян (вставая). Убедил я вас?

Джейн. Все же многое мне еще не понятно. Зачем ему, например, надо было доставлять себе столько хлопот и платить этой русской княжне за то, что она писала для него картины? Ведь он сам мог легко это делать.

Себастьян. Если бы он писал картины сам, они бы не были подделками.

Джейн. Как вас понять?

Себастьян. Мистер Фридлэнд и все эти набобы из мира искусства имели бы тогда основание настаивать на том, что он гений, и никакой его протест тут не помог бы. Они, вероятно, даже использовали бы этот протест, как доказательство своей правоты.

Джейн. Каким образом?

Себастьян. Говорили бы, что он гениален, независимо от того, сознает ли он это сам или нет, и что, как многие гениальные люди, он просто неуравновешен.

Джейн. Скажите, это вы уговорили отца написать письмо, которое прочитали нам с таким явным удовольствием?

Себастьян (смеясь). Я уговорил? Это письмо явилось завершением всего, к чему он стремился в жизни, заключительным жестом, последним решительным ударом, направленным против паразитов, предавших, по его мнению, то единственное, что он по-настоящему ценил в человеке, — талант.

Джейн. Очень вам благодарна, Себастьян. Вы помогли мне хоть в какой-то мере во всем этом разобраться.

Себастьян. Но до конца я вас так и не убедил?

Джейн. Мне все еще кажется, что вы знаете гораздо больше, чем сообщили нам.

Себастьян. Не спорю, мисс Джейн. Но мы ведь с вами остаемся друзьями, не правда ли?

Джейн (встает и, улыбаясь, протягивает руку). Да, Себастьян. (Обмениваются рукопожатием). Мы друзья. Но есть вопрос, который для меня все еще остается неразрешенным.

Себастьян. Какой именно?

Джейн. Княжна Павликова ушла от отца в 1929 году. Кто же писал остальные картины?

Себастьян. Этого я не знаю.

Джейн. О!.. Бедный Джейкоб! Мне в самом деле его очень жаль!

Себастьян (улыбаясь). Мистер Фридлэнд действительно оказался в незавидном положении. И мы должны сделать все возможное, чтобы ему помочь, не правда ли?

Джейн. Вы не любите мистера Фридлэнда, Себастьян?

Себастьян. Я разделяю мнение вашего отца о нем. Он говорил, ¿что мистер Фридлэнд — старый напыщенный плут, умеющий втирать очки людям.

Джейн. Вы считаете, что он мало понимает в живописи?

Себастьян. Я полагаю, что теперь никто ничего не понимает в живописи. Искусство, как и люди, отбилось от рук.

В холле слышны голоса.

Джейн. Вот они.

Себастьян. Я не слышал звонка.

Входит Черри-Мэй Уотертон в сопровождении Фабриса. Это кричаще одетая, веселая блондинка средних лет. Фабрис чрезмерно красив и выглядит, как здоровяк на рекламе в медицинском журнале.

Черри-Мэй (Себастьяну). Мистер Джейкоб Фридлэнд здесь?

Себастьян. Нет, мадам.

Черри-Мэй. А у него в конторе сказали, что здесь.

Себастьян. Вы с ним заранее условились?

Черри-Мэй. Нет, но он мне очень нужен. Это страшно важно. Я Черри-Мэй Уотертон. А вы кто?

Себастьян. Меня зовут Себастьян. Я камердинер покойного мистера Сородэна.

Черри-Мэй. Это Фабрис. (Фабрис кланяется). Он не слишком разговорчив, но очень мил, когда узнаешь его поближе. И его не легко надуть.

Себастьян. Очень приятно.

Черри-Мэй (оглядываясь вокруг). Подумать только! Старина Поль завел камердинера и отхватил себе такой шикарный особнячок. Видно, он и в самом деле далеко пошел!

Джейн. Вы знали моего отца?

Черри-Мэй. Боже мой, вы дочь Поля? А я, дура набитая, не узнала вас сразу. (Трясет ей руку). Вы очень похожи на него. (Обращаясь к Фабрису на отвратительном французском языке.) C’est la fille de dear old Paul[15]. (Фабрис кланяется.) Надеюсь, мы не помешали? Мне мистер Фридлэнд нужен по важному делу. У меня тут с собой документ, который его очень заинтересует.

Джейн. Документ? Неужели?

Себастьян. Не угодно ли мадам присесть? Мы ждем мистера Фридлэнда с минуты на минуту.

Черри-Мэй. Спасибо. Вы очень предупредительны. Fabrice, il faut que nous nous assayons pour ettendre jusqu’au monsieur Friedland vient d’arriver[16]. Целый день мы тряслись в этом проклятом автобусе.

Джейн. Откуда вы приехали?

Черри-Мэй. Из Орвиль-ле-Шан — это по ту сторону Бордо. Мать Фабриса держит там маленький ресторан. Между нами, она старая ведьма — извините за выражение, — но готовить она, конечно, умеет. J’ai dit, Fabrice, que ta mère est une cuisinière miraculeuse[17]. В сыне она души не чает, но и отравлять ему жизнь тоже умеет. Потому-то мы и приехали. Может быть, мистер Фридлэнд согласится нам помочь.

Себастьян (осторожно). Каким образом?

Черри-Мэй. Ну представьте себе — Фабрис хочет стать владельцем птицефермы. (Смеется). Он помешался на курах, когда еще в армии служил помощником повара или чем-то вроде этого. По-моему, гараж веселее или даже кафе-ресторан, как у его матери, но нет, он и слышать не хочет — куры и куры. Стоит ему что-нибудь вбить себе в голову — и он становится упрям, как осел.

Джейн. Вы давно его знаете?

Черри-Мэй. Четыре года. С тех пор, как он вернулся из армии. Мы, по правде сказать, познакомились на пляже. Он шикарный пловец. Я, как только взглянула на него, сразу сказала: «Ну и ну!» А когда увидела, как он плывет медленным кролем, подумала: «Черри-Мэй, вот ты и нашла!» J’ai dit, Fabrice, que vous nagez comme un poisson.[18]

Фaбpис пожимает плечами.

Себастьян. Документ с вами?

Черри-Мэй. О да, тут у, меня в сумке. Копия, конечно. Подлинник в банке Барклей, Сен-Жан де Люс.

Джейн. Вы хорошо знали моего отца?

Черри-Мэй. Можете не сомневаться. Семь лет я по нему с ума сходила. Потому и джексоновских девушек бросила.

Джейн. Джексоновских девушек?

Черри-Мэй. Да, мы работали здесь, в Казино де Пари. Там и сейчас работают девушки. Другие, понятно. Мои подружки, наверно, давным-давно разбежались.

Джейн. Когда вы познакомились с моим отцом?

Черри-Мэй. Дайте-ка припомнить… В марте или феврале 1930 года. Да, это, вероятно, было в марте, потому что я тогда еще жила на улице Вашингтона, в одной квартире с Элси Уильямс. Ох, и горячая была бабенка, насколько я могу судить об этом, — мужчины, только одни мужчины, утром, днем и ночью. Я называла этот притон «Клуб путешественников».

Джейн. Мой отец был влюблен в вас?

Черри-Мэй. О да, конечно. Во всяком случае некоторое время. Он меня уговорил поехать с ним повеселиться в Шанхай. Ну и дура же я была! Не понимала, чем это может для меня кончиться.

Себастьян. Что вы имеете в виду?

Черри-Мэй. О, может быть, не следует сейчас продолжать этот разговор. Если молодая леди — его дочь, то это, мне кажется, будет не очень уместно, не так ли?

Джейн. Не щадите мои чувства, мисс Уотертон. Я рассталась с отцом, когда мне было три года. Вы говорите, что поехали с ним в Шанхай?

Черри-Мэй. Да, мы там повеселились на славу — вернее, в первое время.

Джейн. А затем?

Черри-Мэй. Послушайте, ведь мы с вами друзья, не правда ли?

Джейн (с улыбкой). Надеюсь.

Черри-Мэй. И я ничего не хочу сказать или сделать такого, что вас расстроило бы. Ваш отец был презабавный человек с оригинальной фантазией. В общем, нам было хорошо вместе, и это моя, а не его вина в том, что мы расстались. Просто я больше не могла выносить эту трепку нервов.

Джейн. Он и вас заставлял писать картины?

Черри-Мэй. Боже мой! Значит, вы знаете?

Джейн. Догадалась. И документ свидетельствует об этом?

Черри-Мэй. Документ вас не касается, дорогая, это дело мистера Фридлэнда.

Джейн. Вы когда-нибудь раньше рисовали?

Черри-Мэй. Конечно, нет. Я рисовала, только когда напивалась. А Поль всегда уверял, что алкоголь пробуждает скрытый во мне талант. Эти его слова я никогда не забуду. Под конец он стал заставлять меня пить так много, что я заболела желтухой. Вы страдали желтухой?

Джейн. Нет.

Черри-Мэй. Это какой-то ужас! Все кажется желтым, как в цветном фильме.

Джейн. Когда же вы расстались с отцом?

Черри-Мэй. В августе 1939 года, как раз перед войной.

Себастьян. Где?

Черри-Мэй. В Каире. У нас произошел очередной скандал. Поверьте, дорогая, он умел задать жару, когда разойдется. Если б вы только слышали этот шум, визг, рев! А когда он швырялся вещами! Впрочем, не думайте, что я его в чем-либо виню. Он поступил со мной справедливо.

Себастьян. Бумагу вы подписали в Каире?

Черри-Мэй. Нет, в Порт-Саиде. Свидетелями были арабский фокусник и какой-то господин из Ливана.

Себастьян. Они ее читали?

Черри-Мэй. О нет, они не умели читать по-английски. Фокусник, однако, позабавился этой бумагой. Он превратил ее сначала в яйцо, потом в кролика — по правде говоря, я чуть не померла со смеху, но с бедным Полем такое творилось, хоть смирительную рубашку надевай…

Все смеются.

Себастьян. Я его вполне понимаю.

Черри-Мэй. Je viens d’expliquer cette histoire du papier secret et du lapin, tu te souviens?[19] (Фабрис неожиданно громко хохочет и, резко оборвав смех, снова погружается в молчание). Эта история всегда его смешит. У Фабриса замечательное чувство юмора, только он этого не показывает. Но сегодня ему немножко не по себе. Наверно, на него повлияла езда в автобусе.

Себастьян. Мистер Сородэн сразу заплатил вам или назначил ежегодную ренту?

Черри-Мэй. Не задавайте вопросов, любезнейший, тогда вам и врать не будут. Это дело мистера Фридлэнда. Я уже и так слишком много выболтала.

Джейн. Но вы, во всяком случае, расстались друзьями?

Черри-Мэй. О да. Мистер Сородэн проводил меня на пароход — и дело с концом. Мы попрощались на палубе и почти не слышали друг друга из-за этих проклятых гудков, но я видела, как он был расстроен. И я тоже. Весь завтрак проплакала.

В холле слышны голоса. Себастьян отходит к письменному столу. Мари-Селест открывает дверь. Входят Изобэл и Памела, а за ними Колин и Джейкоб.

Изобэл. Вот где ты, Джейн! Я не могла понять, куда ты девалась. (Видит Черри-Мэй.) О!

Джейн (вставая, к Изобэл). Это мисс Черри-Мэй Уотертон. мама… (Изобэл делает шаг вперед). Она была большим другом папы. (Изобэл делает шаг назад).

Изобэл (настороженно). Здравствуйте.

Джейн. А это ее… ее протеже… месье… (Вопросительно смотрит на Черри-Мэй).

Черри-Мэй. Называйте его просто Фабрис, дорогая, он терпеть не может церемоний. (Фабрису). Voici madame Sorodin, la veuve de tu sais qui. Dis bonjour gentillement[20].

Фабрис подходит, целует руки у Изобэл и Памелы, обменивается рукопожатиями с Джейкобом и Колином.

Себастьян. Мисс Уотертон хочет видеть вас — по срочному делу, мистер Фридлэнд. Подозреваю, что это связано с периодом «Кругов» в творчестве мистера Сородэна.

Джейкоб (резко). Что?

Себастьян. У нее с собой документ.

Джейкоб. Какой документ?

Себастьян. Обычный.

Черри-Мэй (Себастьяну). Послушайте, милейший, не лезьте, куда не следует. Это мое личное дело.

Колин (деловым тоном). Если что-либо касается покойного отца, то касается и всех нас.

Черри-Мэй. Это решит мистер Фридлэнд, когда прочитает документ.

Джейкоб. Покажите мне его, пожалуйста.

Черри-Мэй. Не здесь, если можно. Я уже сказала, что это интимный вопрос, и говорить о нем надо наедине или совсем не говорить.

Колин (величественно). Мы желаем видеть документ здесь и притом немедленно, так что давайте его без разговоров.

Черри-Мэй. Ох! Ох! Вы только посмотрите на него! Весь в папашу— тут не ошибешься! Все должно быть, как он требует: где захочет и когда захочет — на цыпочках, живо! А я вам вот что скажу, молодой человек: не за тем я сюда явилась, чтобы вы меня запугивали, зарубите это себе на носу!..

Джейн. Подожди, Колин.

Колин. Это вымогательство. Некогда нам с ней возиться.

Черри-Мэй. О, мы уже дошли до скверных слов и сейчас начнем кидаться вещами, если я еще не позабыла, как это делается. Пошли, Фабрис, не будем тут устраивать свалку. (Хочет уйти, но Колин преграждает ей дорогу).

Колин. Вы не уйдете отсюда, пока мы не увидим документ!

Изобэл. Колин, милый, не надо повышать голос. Если мисс… мисс… э… Черри хочет поговорить с Джейкобом наедине, то, я думаю, нам незачем мешать ей.

Памела. Я считаю, что Колин совершенно прав. Документ касается всех нас.

Черри-Мэй (Памеле). А! Вот как! А вы что за персона?

Джейн. Это жена моего брата, мисс Уотертон.

Черри-Мэй. Понятно. Ее я тоже живо осажу. (Памеле). Не суйтесь не в свое дело, моя милая, если не хотите неприятностей, крупных неприятностей.

Па мела (свысока). Вот что, мисс… как вас там… я не привыкла, чтобы со мной говорили таким тоном.

Черри-Мэй. Моя фамилия Уотертон, Черри-Мэй Уотертон. Теперь вы знаете, как меня зовут, и можете заткнуться, да?

Памела (поднимаясь). Как вы смеете?!

Черри-Мэй. Мне наплевать, кто вы такая и к чему привыкли. Я только предупреждаю вас, поняли? И хочу обратить ваше драгоценное внимание на моего юного друга, вон там у окна. (Все смотрят на Фаб- риса). Хорошенько посмотрите на его плечи, милая! Если вы не хотите, чтобы этот надутый индюк, ваш муж, лежал пластом, то попридержите язык. Viens, Fabrice, je m’enmerde de tous ces gens. On part[21].

Колин. Я не боюсь вашего хахаля!

Изобэл. Колин… ради бога…

Джейн. Успокойся, Колин. Ты ведешь себя как идиот.

Черри-Мэй (тыча в Колина зонтиком). Отойдите от двери, вы, дурак неотесанный!

Колин (обращаясь к Черри-Мэй). Я уже сказал: вы не уйдете отсюда, пока не покажете документ!

Черри-Мэй. Ах так! Ну, это мы еще посмотрим! (Подходит к Колину и дает ему пощечину.) Fabrice! Continuez le bon travail![22]

Джейн. Ах, что же это такое!

Громко рыча, Фабрис через сцену бросается к Колину и ударом сшибает его с ног. Памела, опустившись на колени, наклоняется к Колину, Фабрис тоже. Изобэл пронзительно кричит. Общая сумятица. В этот момент появляется Мари-Селест.

Мари-Селест (докладывает). Господин Обадайа Левеллин.

Входит прилично одетый очень черный негр. В руке у него документ.

Себастьян. Боже мой! «Ямайский» период!