Обноженный

Глава 249

Вот чего у меня нет, так это «несжатых полосок». В большом хозяйстве всякие ситуации бывают, но чтобы хлеб под снег ушёл — здешние мужички такого не допустят. С чего это?

Бывает. Что у пахаря — ни мочи, ни моченьки. Но не в русской общине.

Хрен с ним, с пахарем, но семейство его пойдёт попрошайничать по соседям. Которые ещё и родственники. Поэтому придётся кормить. Община же! Поэтому и уберут, и обмолотят. Конечно, после своих полосок. Конечно, хозяйке и по-кланяться придётся, по-упрашивать, по-выслушивать всякое фырканье… Конечно, соседи свою долю возьмут. Но лучше дольку отдать, чем семье вообще без хлеба остаться.

Энгельгардт даёт куда более страшную картину. Не единичного, случайного несчастья, болезни конкретного «вашего пахаря» у Некрасова — систематического, ежегодного, «с дедов-прадедов заведённого» голода русской деревни:

Петербургский профессор даёт академическое, безэмоциональное описание. Так только, раз прорывается: «Есть нечего дома, — понимаете ли вы это?».

А вы? Понимаете? Можете примерить на себя: «стыдится просить и, входя в избу, перекрестившись, молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом «подайте, Христа ради». Никто не обращает внимания на вошедшего, все делают свое дело или разговаривают, смеются, как будто никто не вошел»?

Примерьте на себя лично это «никто». Как бы вы это делали? «Христорадничать» — не приходилось? А детей своих с сумой… куда-то «в никуда»… к чужим людям…? Слюной у порога захлёбываться, глядя как хозяева обедают? Стыдом умываться? Стыдом попрошайничества, упрашивания, вымаливания…

«Нищета разъедает душу человека как ржавчина железо»… «Душу человека»… А «душу народа»? Из года в год, из поколения в поколение…

— Стыдно? Терпи. Жрать же хочешь.

На который раз вам станет «не стыдно» попрошайничать? Какими вырастают дети, которые с малых лет… «бесстыдные»? Как скоро вы привыкните не замечать входящего, просящего? Только раздражение:

— Опять вот понаехали! «Дай» да «дай»!

А в это время…

И Энгельгардт, и Некрасов пишут об одном и том же времени, об одной и той же стране. Которая, по мнению князя Горчакова: «сосредотачивается».

Отодвинулся позор Крымской войны, пришёл Александр Второй Освободитель, провёл реформы, отменил, наконец, рабство. Наступил бурный прогресс… всего.

Банки плодятся как кролики, железные дороги растут как грибы, черноморские порты завалены экспортной пшеницей, классик национальной культуры устраивают в Париже «холостяцкие обеда пятерых»: Флобер, Эдмон Гонкур, Доде, Золя и Тургенев. Баден-Баден забит русской аристократией, дворяне по-дешевле старательно, с угрозой собственному здоровью, пропивает и проигрывает упавшие на них выкупные платежи, Вронский гоняет на скачках…

А в это время нормальный, здоровый, самостоятельный русский мужик «молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом «подайте, Христа ради». Миллионы таких мужчин и женщин. Из года в год.

Попрошайничество — национальная черта великороссов? Вбить в унижение, не в навязанное прямым насилием извне, но в само-унижение, целый народ… На столетия.

А потом, уже в третьем тысячелетии от Рождества Христова, ностальгировать об этом. Российская империя, удел божий на земле, самодержавие, православие, народность…

«Есть нечего дома, — понимаете ли вы это?».

Кстати. О времени и о пространстве: Энгельгардт писал как раз о моих тутошних местах. «В нашей губернии…» — это про Смоленские земли.

Фамилия такая русская — Энгельгардт. Исконно-посконная. Одного — французы расстреляли — партизанил. Ещё, кажется, одного — немцы. За тоже самое. А скольких свои, по разным поводам… не вспомню.

У меня тут на семь веков раньше и ещё хуже. Ни Эгельгардтов, ни царя, ни Орловской губернии.

Вообще, Русского Черноземья — нет. Там, под Курском — степное порубежье:

«С конца копья» — потому, что копьё из рук не выпускают. Ни при пахоте, ни при кормлении ребёнка — на порубежье идёт непрерывная, ежегодная «маленькая война». «Маленькая», но — кровавая.

В «Святой Руси», в отличие от второй половины 19 века, не пойдёшь «в кусочки» далеко: убьют или похолопят. Убьют — за лошадь. За телегу, за тряпки, за торбу с «кусочками». За «просто так».

Рюриковичи окрестили и малость унифицировали «Святую Русь». Чуть сбили накал повсеместной родо-племенной ксенофобии.

Единая вера означает, что хотя бы жрецы местного истукана не потащат прохожего поливать собственной кровью очередное раскрашенное бревно.

Уничтожение славянских племён и их… этногенез в русский народ — несколько растянулись. Владимир Святой воевал с радимичами, Владимир Мономах — с вятичами. Но это — последняя племенная война. Теперь прохожего тоже могут зарезать за «чужесть». Но без оттенка «иноплемённости».

Пожалуй, это главное, наиболее массовое достижение от становления Российской государственности: можно ходить побираться далеко.

«Похолопят» — так это удача! Значит, у рабовладельца — есть хлеб. Да, будет бить, мордовать, работами изнурять… Так это не беда — «взрослые ребята готовы стать в работу чуть не из-за хлеба».

«Понимаете — нет работы».

Энгельгардт очень красиво пишет: «С голоду никто не помирает, благодаря этой взаимопомощи кусочками». И приводит слова женщины, у которой хлеб кончился уже в октябре. Да — никто не помирает. Из тех, кто потом об этом рассказывает. Остальные… ни потомства, ни рассказчиков — вымирают целыми деревнями. Волостями. Целиком.

«Взаимопомощь» — прекрасная вещь. Когда киевская армия освободила несколько городов по высокому берегу Донца, беженцы, почти одни женщины и дети, бросились спасаться на другой берег. И тамошние жители вдруг вспомнили, даже несколько удивляясь себе самим, что хоть их и освобождают украинские войска, но сами-то они русские люди (разных, конечно, национальностей) и понесли из домов всё, что могло беженцам пригодиться. Вплоть до пачек памперсов малышу, оставшемуся, после артналёта национально-гвардейской артиллерии, в пять недель от роду круглым сиротой.

Как зазывали в дома измученных и голодных эвакуированных — местные жители в 41-ом. После первых немецких бомбёжек.

Но это — война. Бедствие. А Энгельгардт пишет о мирных временах. Страна — на подъёме, прогресс — нарастает…

А выживание людей зависит от «кусочков». И в это процедуре нет ни монархии, ни аристократии, ни духовенства. Вопрос: а нужны ли такие… «надстройки»? За такую цену? Отмокающие в Баден-Бадене… Это — оптимально?

Вот уж не думал, что попадизм — путь к пониманию «классовой ненависти».

Ты, девочка, давеча спрашивала: от чего я перстней драгоценных не ношу? Вот и ответ: стыдно мне. Стыдно, что есть у меня на Руси люди, кто и хотел бы, и может работать, а прокормиться — нет. Ему стыд — что просит Христа ради. Мне стыд — что дела ему не дал, не выучил.

Перстни с самоцветами, одежды золотом шитые… Глядеть тошно. За каждой цацкой людей вижу. Которым только и осталось — «святых продаси».

Говорят, что я церкви святые ограбил, людей вятших раздел. Что Русь Святую досуха выкрутил, до пустого звона вычистил. Верно. Не то беда, когда «на брюхе — шёлк, а в брюхе — щёлк», а то, что брюхи разные.

Боярская усадьба для побирающихся — как огонь для бабочек. Сюда свозится урожай, выжатый из вотчинных крестьян, здесь живут сыто. Здесь есть хлеб.

Но у меня не подают.

Кто-нибудь решал эту проблему? Когда «ежедневно пар до тридцати проходило побирающихся кусочками»?

Э-эх… Коллеги-попандопулы… Добровольно принявшие на себя «крест за Россию»… Неподъёмный груз прогрессирования в нашем обществе… Ломающие себе мозги и души об исправлении случившегося… Как в «Палате наркоманов» у Высоцкого:

Рябиновская вотчина сама не обеспечивает себя хлебом. Никогда не обеспечивала. Потому, что основная культура — лён, «паутинка». А нынче ещё жёстче — «индустриализация» требует новосёлов. Ещё я принимаю в вотчину вдов, сирот, нищих… Посевные площади не успевают за ростом числа едоков…

Смотреть, как мои крестьяне сперва — подают, а потом — «в кусочки» пойдут?

Для своих — я закупаю хлеб. Выгрызаю серебро у вятших, мошенничаю и шуллерничаю, даю взятки посадникам и подставляю городским купчикам «чужой жены сиськи». Но наворовать столько, чтобы прокормить всех «кусочничающих»… не, хвисту нема. Не по зубам.

Наоборот, по Ломоносову: «и ежели в одном месте прибудет, то в другом столько же и убавится» — я скупаю хлеб в округе. Цена поднимается, и все «не свои» становятся ещё более голодными, ещё более «кусочничающими».

Сколько детей умрёт в окружающих селениях от недоедания? Потому что удачливый вор и мошенник Ванька-попадун вляпался именно в эту местность?

Я уже несколько раз говорил: попаданец — разрушителен, смертелен для окружающих. Просто фактом своего существования, просто представлением о том, как надо жить. Что люди не должны голодать. Что побираться — неправильно.

«Побирающийся кусочками» не нищий — это просто человек, у которого нет хлеба в данную минуту; ему нельзя сказать: «бог подаст», как говорят нищему; ему говорят: «сами в кусочки ходим»; он, когда справится, сам подает, а нищий никому не подает».

Боярин не может сказать: «сами в кусочки ходим». Я — особенно: мне лжа заборонена.

И что делать?

Можно… спустить на «кусочников» собак. Или велеть батогами…

Знаете, как выглядит «нарастание социальной напряжённости в отдельно взятой боярской усадьбе»? — Вам перестают смотреть в глаза.

Вместо длинных, довольно бестолковых разговоров по любому поводу — с вами говорят односложно, междометиями. С вами стараются не встречаться. Баба, выскочившая из поварни с полным ведром помоев, ойкает и возвращается назад:

— Тама… этот… наш… пущай мимо пройдёт.

Конечно — не все. Есть такие, которые наоборот: спереди забегают и в глаза заглядывают. Только… Как сказал Жванецкий: «Люди делятся на тех, на кого можно положиться и на тех, на кого нужно положить». Почему-то… остаётся только вторая категория.

Кто из попаданцев подавал милостыню — «кусочки» — по 30 раз за день? Месяцами. Или — отказывал? С такой же частотой и продолжительностью? Кто смотрел в глаза этим людям? В глаза, полные стыда, в губы, шёпотом повторяющие: «Христа ради»?

И видел, как убывает зерно в амбарах. Как исчезает в торбах голодных людей то, что необходимо не для прогресса — да бог с ним! Не для процветания — для хотя бы полуголодного стабильного существования твоих людей.

Но у меня не подают.

Сработали те… попадёвые извраты, которые я так бурно тут инновировал.

Прежде всего — постоялые дворы на границах вотчины.

Оба заведения работают в режиме блок-постов с функцией информирования и фильтрации. «Хочешь пройти — проходи быстро. Шаг влево-вправо… прыжок на месте…». А сами они не подают: «у нас хлеба своего нет, живём на господских хлебах».

Приём широко известный: разделение функций. В людях, в пространстве… Хлеб и крестьяне — в Паучьей веси, Рябиновке, Пердуновке. На постоялых дворах хозяев нет — одни наймиты. Хозяин — я. Я бы побирающимся подал. Но до меня — им не добраться.

Ничего нового: «Жалует царь, да не жалует псарь» — русская народная мудрость.

Побирающихся — останавливают и разворачивают. Снова ничего нового: кордоны, заставы… — отработано ещё в Российской империи.

Энгельгардт очень точен в формулировании общенародной этической оценки: «не подать кусочек, когда есть хлеб, — грех».

«…и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого». Кому как не мне, здешних людей — повелителю, здешних мест — владетелю надлежит способствовать исполнению базовой христианской молитвы? Избавить их от возможности согрешить, от искушения? Искушения прокормить своих детей, не подавая чужим.

Молитва — к ГБ, а делать — мне. Делаем по-божески — избавляем.

Системный анализ сходу даёт две возможности.

Либо — «хлеба нет». Уточняю: «своего хлеба». Выплачиваю жалование хлебом. Не ново: так, на хлебных поставках из России, жило в 17 веке донское казачество. «Кусочничество» в то время в том месте — отсутствовало. Так у меня живут на постоялых дворах, хлебный запас — на три дня.

Либо — «нет просящих». Так живут все остальные в вотчине. Вотчина закрыта от посторонних, «согрешить» — не с кем.

Домна бы стала подавать кусочки, не спросясь у меня, и я думаю, что если бы я запретил ей подавать кусочки, то она бы меня выбранила, да, пожалуй, и жить бы у меня не стала. И не одна она. Но… они — тут, в Пердуновке, а голодные — там, за кордоном, у Фильки. «И вместе им не сойтись».

Были, конечно, и на кордонах сердобольные. Но подавать чужим майном… Я с Фильки спрашиваю за расход. Не за чьё-то милосердие, а за мой убыток. А он… спрашивает с работников и работниц. Двух дур загнали кирпичи жарить — остальным помогло. Помогло чётче отличать «своё» — от «моего».

Второе — фейс-контроль с обязательной санобработкой. Ещё не карантин — так, чисто укрепление личной гигиены.

Помыться-погреться на Руси любят. Постираться-подшиться, побриться-постричься… Потом за это всё заплати… А без этого — хода нет. Проход по вотчине — только организованной группой. Санный обоз и по списку.

Но главное: у меня не подают кусочки потому, что у меня есть работа. За которую я плачу хлебом.

У меня нет кучи необходимых для прогресса железок. Их можно было купить, но я сэкономил. Взамен двух очень интересных импортных кольчуг — купил хлеба. Конкретно — жита. Взамен очень красивого, как раз на мою плешь, шлема с серебрением, еловицем, бармицей и личиной я купил… Как вы догадались? — Правильно — жита.

И пускай в меня плюют все любители железомахания и эксперты по выколотке головных уборов на «Святой Руси»! Но поломать эту «кусочную взаимопомощь»… хоть бы на 20 верстах своей речки, Угры — для меня важнее. Потому что это неотъемлемое, безусловно прекрасное, душевное свойство русских людей, которое позволяет им выживать в тяжкую годину бедствий — есть смерть.

Смерть прогрессу. Смерть всякому прогрессу в сельском хозяйстве:

— А зачем? Не, мы как с дедов-прадедов…

— А то, что деды и прадеды регулярно голодали…?

— И чё? Ничё, в миру прокормимся. Наберём, за-ради христа, кусочков и, с божьей помощью, помолясь, даст бог и нынче… не помрем.

И столетиями будут воспроизводиться в России эти варварские технологии обработки земли. А всякие… с интенсивными технологиями — вроде хозяйства самого Энгельгардта, будут яркими, но очень маленькими оазисами, в океане исконно-посконного русского крестьянского землепашества.

Даже тот, кто хотел бы — воздержится.

— А зачем? На что ломаться, вкладывать, рисковать? Ежели и будет прибавка к урожаю — больше «кусочников» придёт, они прибавку и съедят. «Не подать кусочек, когда есть хлеб, — грех». Не, мы грешить не будем, у нас хлеба нет.

Кормить своих детей жёстким царапучим пушным хлебом… Потому что — идут и идут, просят и просят… «Разве уже очень расчетливый хозяин ест и по осени пушной хлеб».

— А зачем? Зачем быть расчётливым? Прорва-то бездонная. Зачем детей-то гробить? Поели сладко да и пошли побираться. Как все. Мир-то, бог даст, прокормит.

Не соглашусь с Энгельгардтом: не «расчётливый хозяин» — стыдливый. Которому стыдно попрошайничать, который пытается оттянуть момент начала своего «христарадничества». Даже в ущерб своему здоровью, здоровью своей семьи. Люди едят «пушной» хлеб: зерно не провеевают, а прямо так, с мякиной — мелют. Пекут из него хлеб и едят. В хлебе остаются такие… иголочки твёрдые. Которые царапают гортань и далее… вплоть до геморроя. Так питается большая часть русского народа в этой местности даже в конце 19 века.

Система, в которой «стыдливые», «трудолюбивые», «расчётливые» питаются хуже «бесстыдных», «ленивых», «недальновидных» — деградирует, вырождается. Она обязательно рухнет. Через некоторое время.

На Руси это «некоторое время» — продолжительность деградирования и вырождения — тысяча лет. Нам уникально повезло: столько такой реликт ни у кого не продержался.

Взаимопомощь, необходимая и единственно спасительная во времена бедствий — сама становится несчастьем, бедой всей нации, если бедствия случаются регулярно. Из одиннадцатилетнего солнечного цикла здесь — два-три года — всё выгорело, два-три — всё вымокло.

— Но нельзя же жить в состоянии постоянной катастрофы! Ребята! Может, вы чего-то не так делаете? «Может, в консерватории что-то подправить»?

— Не, ты чё! Как с дедов-прадедов бысть есть — так и мы.

Это только «глад» — голод. А ещё на «Святой Руси» из катастроф регулярно есть мор, пожар и нашествие…

Количество переходит в качество, достоинство превращается в недостаток, средство выживания нации — в средство самоунижения и самоуничтожения.

Потому что «здесь и сейчас» каждый год мрут люди от недоедания. Только не так много «за раз», как при голодоморе. От одной до двух третей только младенцев. Незаметно, привычно, ежедневно… По чуть-чуть. Ближайшие восемь веков.

И тут я — весь из себя такой умный, набитый мудростью грядущих столетий… Попадун попадёвый! Круче варёных яиц! Ща всё порешаем…! Кустовая многолетняя рожь! С одного огорода прокормлю целый город…!

Фигня… Лысенковщина…

Давай, Ваня, без взбрыков как-бы гениальности и где-то прогрессивности. Ты — не Иисус, пятью хлебами всех не накормишь. Да и не надо: народ — не толпа, народ нельзя накормить — он может накормиться только сам. Научившись и изменившись. Став другим народом.

Поэтому без коллекции «фигурных болтов» и «вундервафлей» — просто по уму.

Есть динамика роста численности насельников вотчины, есть рост посевных площадей. Экстраполировать… особого ума не надо. А конкретные обстоятельства моего… постоянного здешнего подпрыгивания — меня просто носом в это тыкали.

Вотчина никогда сама себя хлебом не обеспечивала. Я это знал изначально, и всегда по этой теме… «фильтры выставлял». После ссоры весной с рязанскими прасолами озаботился другими источниками, из-за новгородского хлебного обоза пришлось организовывать массовую закупку хлеба — часть попала и в вотчину, предполагая продвигать свои «белые печки» в окружающих селениях, интересовался платёжеспособными хозяевами, а они, очень часто, ещё и продавцы хлеба…

Из-за своей жадности я постоянно соображал как бы серебрушек… украсть, выторговать, поднакопить… Как ворона на блестящее.

Совсем не ГГуёво. И вовсе не по благородному: здешний аристократ-боярин живёт от княжеской милости да от воинской удачи. А не от хитрости, рачительности, запасливости.

Но, между нами говоря, я ж не аристократ, я ж только прикидываюсь. А так-то, по мозгам, по душе — попадун попадёвый. С подвыподвывертом: работаю Робин Гудом-процентщиком.

Серебра я у богатеньких… отграбил. И бедным — отдал. Но это — конечные точки процесса. А в середине: купил на серебро хлеба. И хлеб не роздал, а отдал. Отдал в уплату за товары, за работу.

Мелочи какие, деталюшечки. С этих деталюшек — и я, и люди мои, и весь прогрессизм в мировом масштабе — и живём.

Мои новосёлы, в значительной части своей — голые и босые. А тут приходит мужичина в новом армяке. «У него всё есть — двор, хозяйство, лошади, коровы, овцы, у его бабы есть наряды — у него только нет в данную минуту хлеба».

А у меня — хлеб есть. Так в чём дело? Махнём? Глядя.

Был пуд по векшице — теперь втрое. Была корова по полугривне — теперь втрое. Только в другую сторону.

— Не согласен? Тебе хлеба не надо? Так чего ж ты тогда христарадничаешь?

Филька… ему ободрать мужичка — не только прибыль, но удовольствие. Вот он и старается. Дрянь мужик, сволочь. Пришиб бы гада на месте.

Но… вот в этом месте, вот в этой ситуации… когда — «не подать — грех», когда нужно поступать против общества, против души, против «с дедов-прадедов заповеданного»… Против «традиционной в данном социуме системы этических ценностей». Нужная сволочь в нужном месте. И мужики в округе вытряхивают из сундуков и ларей бабские наряды и холсты, армяки и полушубки… И тащат к Фильке на продажу. За бесценок.

«Есть в доме нечего — понимаете ли вы это?».

А я раздаю своим новосёлам. С записью в долг, конечно.

Вотчина работает как пылесос: высасывает всё годное из округи.

Во всяком благородном, феодальном обществе — аналогично. Народ сам, по своей инициативе, сносит лучшее — аристократам. «Добровольно и с песней». Случаи применения силы… — эксцессы неумных «ихних благородий».

Ещё деталь: зимой скот никто не покупает — кормить нечем. Дай бог, чтобы своё стадо зиму пережило. А у меня… из-за косы-литовки, из-за «насильников-работников», из-за Мертвякового луга — сено есть.

Мясомолочная диета моих мальчишек требует обилия скотинки на подворье. Хорошо, что Домна обратила на это моё внимание заранее — я начал скупать скот задолго до «мясоеда». Пускать сразу под нож… не оптимально. Откармливаем месяц-два. И определяем наиболее перспективных особей.

У кого-то — в доме есть нечего, а у кого-то — пошла «селекционная работа по выведению высокопроизводительных пород домашнего скота».

Вотчина работает сепаратором: втягивает в себя скот с округи, отделяет лучшие экземпляры. Остальное — под нож, на ледник, в мясорубку, на стол.

Но главное — я скупаю людей.

Нет-нет! Мне не нужны рабы! Мне нужно их время. Кусочки их жизней. Которые они потратят на рост моего благосостояния.

Поэтому не в холопы-закупы, а в работники и в ученики. На моих условиях.

А они идут и идут, просятся и просятся.

«Понимаете — нет работы».

Лесоповал из наказания превращается в награду — там кормят. Прикажу — и они уберут весь снег в России. Только дай хлеба.

Красиво? Так это… по мановению пальчика… ща мы тут такой прогрессизм забабахаем…!

Не надо иллюзий. Может, кто забыл, но в России случается зима. И земля промерзает. В Центральной России — от 50 до 150 сантиметров.

Ну, если сильно… смягчить первоисточник, то… «ридны маты».

Здесь не уголь — суглинки. Но в промёрзлом состоянии по прочности… Комментарии землекопов… звучат без смягчения. А ломов железных — нет! Потому как цена на железо… И лопаты штыковые — только у меня и по счёту.

Зимой все работы на земле — стоп. Остаётся лесоповал да индустриализация. А к какому станку необученного крестьянина поставишь?

Первая волна «кусочников» — старики и старухи, дети малые — прошла довольно быстро. «От ворот — поворот» — наш древний национальный манёвр. Потом пошли молодые девки и парни.

— Подайте, Христа ради…

— Хлебушка? Да сколь унесёшь! На семь лет в обучение пойдёшь? Каждый день ломоть иметь будешь.

— Не… как это… на семь лет… Мне бы кусочек — домой отнесу.

— Не хочешь хлеба — не надо. Я тебе предлагаю — ты отказываешься. Вон — бог, вон — порог. Иди.

Филька… Морда как у кота после крынки сметаны. Парни у него работы делают, девки ему телеса в бане намывают. Да он просто издевается над ними! Гонор свой повелительный чешет. Или правильнее — «тешит»?

Пришлось указать. «Зверь Лютый» здесь — я. Лютовать да гадить — моя забота.

Плетей ему не вломить — начальник, однако. Пустил дурню юшку кровавую. За превышение должностных полномочий. Дальше уже Меньшак… с девками голодными знакомился. И проводил полную санобработку — в Пердуновке процесс лучше организован и материально обеспечен. Молодые девушки, стриженные наголо… их и прогони — они домой уже не пойдут. Стыдно.

Мне их жалко, я им сочувствую.

Но у меня не подают.

Не потому что нет хлеба — нет «милости». Есть — жалось, сочувствие. Просите у меня работы, учения, службы…

Но не просите у меня милости — ибо нет её у меня.

Вотчина работает фильтром: отфильтровывает здоровых, молодых, красивых, умелых, работящих… Согласных переселиться ко мне, делать любую работу, согласных на всё… Предпочтение отдаётся сиротам.

Остальные грустно отправляются восвояси. Своих «святых продаваси».

Глава 250

Лично у меня — другие поводы для грусти. Главный — время. Его не хватает.

С водяной мельницей я пролетел. Раньше надо было. «Если бы я был таким умным как моя жена потом…».

Теперь смотри — как чужие жёны «мукòй мучаются» и жди лета. Когда земля отмёрзнет. Когда можно будет канавку — прокопать, запрудку — запрудить, мельничку — закрутить.

Аналогично — с лесопилкой.

На Руси попаданец без циркулярки не — прогрессор, а бестолочь. Почти все доски в Руси и России почти до конца 19 века делаются топором. Тешутся.

Если кому-то нравиться, типа — «руку правую потешить» — флаг ему в руки. В смысле — топор. И можете красиво рассказывать как ловко забиваются канальцы в древесине, от чего происходит её как бы полная несгниваемость и типа огромная долгожительность.

На лесопилке доска делается 10 секунд, а топором — 15 минут. Разница в два порядка во времени, в трудозатратах, в цене…

Нужно быть вечно раздражённой от одного вида мужчин английской вдовой, чтобы сделать такое гениальное изобретение.

Всё человечество таскает пилу. Туда-сюда, туда-сюда… тысячи лет, по всей планете… А как же иначе? — Иначе никак! Это ж все знают!

Кроме постоянно неудовлетворённой женщины.

Легенда сохранила её фразу: «Эти мужчины… Они такие ленивые! Даже когда пилят — пилят только в одну сторону! А в другую — просто так тянут пилу. Бездельники. Грязные, вонючие, тупые… лодыри!».

Вид ленивых пильщиков настолько взбесил эмансипированную судьбой британку, что она поставила паровую лесопилку с циркулярной пилой. В начале 19 века.

Для Руси, где дерево — основной материал для строительства, инструмента, мебели и утвари… снизить на два порядка цену досок… Повсеместное распространение земляных полов в крестьянских жилищах вплоть до середины 19 века — от цены на доску. А поры в древесине залеплять — и другие способы есть.

Паровая лесопилка… Хочу! Очень!

Паровичка у меня нет, но я прикидывал подсоединить циркулярку к водяному колесу. Верхнебойное колесо через повышающий редуктор, конечно.

Ага, прикидывал… Пролетел до весны.

Аналогично — со стрелами для лука.

«Стрелочки камышовые»… Надо брать камыш в августе. И тихонько сушить две-четыре недели. Но не перестараться — в труху рассыплется.

Ещё один пролёт — бумага.

«Деревянная» бумага появится в Европе лет через сто. Ждать не буду — сделаю свою.

Хотел, было, бумагу по старому японскому рецепту заделать — из камыша. Технология интересная и по расходу энергии на порядок выгоднее наших из 21 века. Цвет, фактура, запах… несколько «не финские». Почти все операции механизируются на основе водяной мельницы. Как делают здесь уже лет двести бумагу в Самарканде. Но — мельнички нет и, увы мне — камыш надо молодой брать. Жду весны.

Постоянно пролетаю из-за неверного расчёта времени. Типичная ошибка попаданца на уровне подсознания: «пойду и куплю».

Тут нет круглогодичных магазинов! Не круглосуточных — круглогодичных. Если тебе что-то надо — озаботься заблаговременно. Если нужен хлеб — за два года: место расчистить да жито вырастить. Если нужен человек — лет за двадцать.

Хлеб я прикупить могу, а вот люди… только выращивать. Подкармливать, пропалывать, обрезать, удобрять…

Как-то коллеги-попаданцы… насчёт «триединой задачи построения коммунизма»…

Может, кто помнит? «Строительство материально-технической базы коммунизма, перерастание социалистических общественных отношений в коммунистические, воспитание нового человека»…

Замените «коммунизм» на «прогрессизм» — и будет оно самое.

У попадунов насчёт «материально-технической базы…» на основе коллекции вундервафлей… и «общественных отношений» во главе с собой любимым… — у всех — постоянно и весьма успешно.

А вот в части «воспитания нового человека»… как КПСС, ныне покойная — по остаточному принципу. Перспективы Демократической России, которая по тому же принципу… Не будем о больном.

Вру. Не про Россию — про попаданцев: есть и в нашем попадёвом цеху здравомыслящие люди. Но… методичку бы мне!

Из попадизма я чётко помню, что при серьёзном кризисе с Янки остались только подростки, выросшие в его приютах. Единственный, кто ценой собственной жизни защищал самое дорогое для дона Руматы — его женщину, был мальчишка-слуга Уго.

Вспоминается мудрость из древних греков: «человек — мера всех вещей». Мерка моим вещам — мой человек. Выращиваем.

За осень на подворье в усадьбе поставили нормальное помещение под школу — вылезли, наконец, из конюшни. Пристроили к терему крыло-казарму для мальчишек, сметали высоченный амбар — спортзал. Развернули с десяток тренажёров. Сделали на самом простом принципе: брёвна, блоки, верёвки. Принцип называется: «Тягай!». Ещё построили возле заимки полосу препятствий.

Едва лёг первый снег, как масса детей стала стягиваться ко мне на подворье. Но начать пришлось с другого.

Снова удивляюсь попандопулам: мало кто вспоминает о самом главном — об учителях. А здесь нет годных! В моём понимании.

Здесь нормально, когда учитель бьёт детей прутом по рукам и по голове. Здесь каждый ученик должен быть выпорот хотя бы раз в неделю.

Восемнадцатый год, война, разруха, зима, колония малолетних преступников. Молоденькая учительница прибегает к Макаренко и с возмущением спрашивает:

— Что, и мне тоже можно воспитанникам морду бить?! Или это только вам разрешено?!

Вокруг носятся какие-то банды, маршируют чьи-то армии… «Россия во мгле», «Хмурое утро»… Людей не то, что бьют по лицу — убивают, режут, расстреливают пачками… В середине этой кровавой мешанины сидит молодой завколонией, читает, при свете коптилки, книги по педагогике и судорожно пытается решить для себя: так можно воспитанников по морде бить или как?

В «Святой Руси» такой вопрос не возникает. Нигде, никогда, ни у кого. Можно, нужно, обязательно, постоянно.

Вы когда-нибудь секли детей розгами? Как они визжат, плачут, умоляют, заходятся в крике… помните? Ужас в глазах, попытки вырваться, спрятаться, недержание… Надумали спопадировать на «Святую Русь» — потренируйтесь заблаговременно.

«У него гранитный камушек в груди»… Не у «него» — у тебя, попадун. Ты — будешь пороть детей. Ты — будешь присутствовать при порке детей по твоему приказу: присутствие владетеля на казнях — обязательно. Ты — скоро привыкнешь, будешь академически-профессионально сравнивать техники удара, научишься отличать искренние панические плач и визг от имитации. Будешь чуять потаённую мысль ребёнка, гремучую смесь страха и ненависти:

— Вот погодите! Вот я выросту! Вот тогда я вас всех…

Терпеть это… А куда ты денешься? «Возлюби имеющееся» — возлюбишь. Ещё один шажочек по ампутации самого себя, своей души. «А что поделаешь? Здесь так принято. Все так живут, с отцов-прадедов… Это ж аборигены. Дикари. Они ж нормального языка не понимают — только битьём».

Эти дикари — твои предки. Язык, которого «они не понимают» — твой, русский язык.

Порка детей учителями — не чисто «святорусская» манера. В Англии при получении степени Master of grammar в Кембриджском университете будущему учителю в качестве атрибутов его деятельности вручались розга и palmer. Это палка, с одного конца которой прикреплялся деревянный диск; им учитель бил провинившегося ученика по ладони. Чтобы получить искомую степень, надо было наглядно показать свою способность «воспитывать», и потому будущий Master нанимал мальчика и публично перед своими университетскими руководителями «воспитывал» его с помощью розги и palmera. Университет устанавливал даже определённую таксу ребятам за их «труд»».

Телесные наказания в британских школах отменены в 20-м веке. После тысячелетия непрерывной порки. Знаменитая британская демократия — это «кратия» поголовно поротого «демоса»? Всенародные расписные задницы — обязательное условие народовластия? Когда Пушкин радуется: «я — представитель третьего поколения непоротых дворян» — он радуется невозможности построения демократии в России?

Отдельная тема — качество самих учителей. В Средневековье учитель может заснуть на уроке, или придти на занятия выпивши, или в грязной одежде.

И не только в Средневековье. Вспомните «Приключения Тома Сойера» и эпизод с кошкой, снимающей парик с головы спящего на уроке пьяненького учителя.

Я понимаю, что не всякого попаданца долбали в детстве Песталоцци с Макаренкой, Ушинским с Пойа. Но мне-то досталось! Просто родители вели за обеденным столом свои профессиональные беседы. Хочешь кушать — слушай.

«Сегодня провёл установочное занятие:

— Завтра вы идёте на педпрактику. Перестаньте нервничать, перестаньте учить. Необходимое — вы уже знаете. Сходите в баньку и наденьте чистое бельё.

— Э-э-э… А зачем? Ну… бельё менять. Мы ж его ученикам показывать не будем?

— Не будете. В бой идут — чистое одевают. Не врага пугать — для себя».

Кто из попаданцев внятно и осознанно спрогрессировал что-нибудь из профессиональной педагогики? Даже плана урока нет!

Как у вас с артикуляцией? «Колпак выколпакивать» — раз двадцать в хорошем темпе…? Когда говорите — рот-то хоть открываете? Звук-то не «от зубов отскакивает», а из горла идёт. Гортань как, нежная? — Через восемь часов непрерывного говорения пойдёт сплошной хрип.

«Да как у тебя язык повернулся такое сказать?!» — русское народное выражение. В педагогике — не аллегория. Вам знакомо это своеобразное ощущение после 10–12 отчитанных лекционных часов, когда собственный язык — «не поворачивается сказать»? Не какое-нибудь конкретное слов — все. Когда язык начинает цепляться за зубы, за дёсны? И им приходиться управлять осознанно.

А просто промаршировать эти 10–12 часов? Проповедь, хоть чего — всегда на ножках. Сидя — не учат, голос не имеет опоры. Подробности — у оперных певцов.

Современники описывали свои впечатления от заглядывания в гортань Шаляпина — «храм!». Посмотрите внимательно на шею Хворостовского. У этого простого, очень русского, весёлого, несколько кокетливого, абсолютно седого парня, лучшего баритона мира — профессионально построенное горло. Настолько профессионально, что он может уже не демонстрировать оперную школу, а свободно играть голосом и мимикой по теме произведения. В вашем случае — по теме урока.

А полтора лекционных часа не почёсываться, не дрыгать ножкой для вентиляции промежности, не поправлять бесконечно бретельку лифчика… Просто — говорить связно по теме, просто — удержать тему (одну!) в собственном фокусе внимания. Хотя, лучше бы конечно — в фокусе внимания учеников.

Управлять голосом, паузами, сменой интонации, громкостью? Как у вас со сценическим искусством? Вжиться в образ, наполнить оттенками, найти характерные черты… Показать биквадратное уравнение как интригу мадридского двора, а тангенс прямого угла как загадку мироздания?

Текст у вас есть — «драматурги» поработали. А вот режиссёра нет. Постройте мизансцену, посчитайте шаги, держите спину, не ковыряйте в носу… Чётко откатайте и затвердите себе: что и сколько вы пишите на доске, а что — говорите в зал. Совместить эти два действия одновременно — нельзя. Очевидно? Умом — да. А навыком?

Артиста-профессионала на сцене — не слышно за кулисами, весь звук идёт в зал. А вас? Вы репетировали перед зеркалом? А на реальной сцене? Виноват — в пустом классе.

Отдельно — энергетика. Вы же не юморист эстрадный, «порвал зал» — для учителя мелочь. «Держать зал». Не минутку — академический час. Не карточными фокусами — правилами Лопиталя. Довести учеников до состояния, когда уже они — вам подсказывают. Причём подсказывают правильно.

Хороший урок — связный. Каждая фраза, формула — вытекают из предыдущего. Если студент схватывает — он в состоянии сам продолжить ваше изложение. Хоть на чуть-чуть.

Дать детям картинки, образы, цепочки ассоциаций. Чтобы при фамилии «Шекспир» ученик и через много лет вспоминал и услышанный от вас сонет, и описанные в сонете принципы построения файловой системы от *nix.

Принцип «трёх повторов» — знаете? Пройти по шагам самому, своими руками, показывая ученику. Пройти его руками по шагам под вашим присмотром. Проконтролировать самостоятельное исполнение. Трижды! С каждым! Иначе — барахло, лепёж и самодеятельность.

Так это ещё только технические курсы! Иностранное слово или общественное понятие должно быть произнесено 12 раз. Каждый раз — правильно. Проверяйте.

И всё это — не обижая, не раздражаясь, забыв о собственном фурункулёзе или геморрое. «Весело подняли брёвнышко и весело его понесли».

А иное… — туфта, мусор, взаимное мучение. Не профессионально.

Хороший учитель — такая же редкость, как хороший хирург. Профи в этой области… Как-то встречаю профессора:

— А что это вы в наших краях? У вас же сегодня лекции нет.

— Видите ли… Вчера на лекции студент задал вопрос. А я как-то растерялся, как-то не сообразил, остаток лекции скомкал. Мда… Вот пришёл сегодня, нашёл пустую аудиторию и повторил. Чтобы найти свою ошибку.

Человек, который полвека учит студентов, учёный с мировым именем, автор десятка монографий, тратит свой свободный день, чтобы понять, почему вопрос какого-то, всего-то очередного из тысяч, студента, сбил изложение чего-то там из полианалитических функций. И для этого полностью отчитывает полтора лекционных часа перед пустым залом. Шлифуя свою лекцию до запятой, до интонации, паузы…

Я же сказал: «с мировым именем»! Профи.

Коллеги-попандопулы, не мне — себе: кто-нибудь тянет на такой уровень? Или хотя бы — тянется? Есть такие? А что же вы, без этого «потягивания», тут делаете? Лепёж лепите?

Педагогический талант и таковой же, но — навык, для прогрессора — не пожелание типа «хорошо бы было бы», а необходимое условие прогрессизма.

Супер-пупер знания в ваших мозгах — бесценны. В смысле — им цены нет. Как любым другим отбросам. Потому что они сгниют бесполезно. Если вы не сможет передать их в головы туземцев. Процесс передачи — обучение, преподавание, просвещение…

И не равняйтесь на Иисуса — ему было легче. Он вбросил в массы всего-то десяток постулатов и только в морально-этической сфере. А вам нужно внедрить в целевой социум — сотни. В технической, организационной, экономической… и в моральной тоже. Но вы — не сын божий, чудес делать не умеете…

Даже у Иисуса Назаретянина, который, вроде бы, «есть любовь», в конце каждой его притчи звучит раздражение: а теперь для тупых объясняю… Раздражаться на ученика — бессмысленно. Его непонимание — твоя вина, учитель. Это ты — не соответствуешь занимаемой должности. Это у тебя — не хватило профессионализма.

Так что извините, Иисус Иосифович, но придётся вас уволить по служебному несоответствию.

Меня здесь уволить некому. К сожалению. «Необходимость — лучший учитель» — международная, неоднократно лично проверенная… Приходиться соответствовать.

Принципиальная особенность здешнего педпроцесса — очень высокая доля заучивания при отсутствии объяснений. Долбёжка без понимания. «Свалка» наполняется, «молотилка» — деградирует.

Понятно, что есть вещи, которые нужно просто запомнить. Алфавит, таблица умножения, базовый словарь иностранного языка, священные тексты… Но думать-то — тоже надо учить!

Короче: прогрессизм надо начинать с учителей.

Собрал своих ближников и… и удивился. «Удивительный народ»: разговаривать — умеют, учить — нет. Устроил им… ну, назовём это — ЕГЭ. Потом ещё раз. Потом — основы педагогики, и ещё раз. Ну вот хоть как-то… Можно к детям выпускать.

Не надо думать, что школа, здесь говорят — «училище», есть для «Святой Руси» диковинка невиданная. Уже в самом начале XI века появилась дворцовая школа имени Святого Князя Владимира Крестителя в Киеве — для Крещеной Руси срочно пытались делать попов.

Ярослав Мудрый в Новгороде в 1030 году собрал несколько сот учеников. Летопись специально отмечает, что учили не только священников, но и мальчишек для светской службы. «Хромец» рвался к власти над всей Русью и прекрасно понимал важность собственной «кузницы кадров».

Содержание образования, как и в учебных заведениях Запада, составляли восходящие к античности семь свободных искусств: грамматика, риторика, диалектика (тривиум), арифметика, геометрия, музыка и астрономия (квадривиум). Особые школы существовали для обучения иностранным языкам; в 1086 году в Киеве было открыто первое женское училище.

Ростик в Смоленске сделал образование массовым: не только училища, но и библиотеки были созданы во всех значимых городах княжества.

«Святая Русь» была довольно грамотной страной. Особенно, по сравнению с Западной Европой. Анна Ярославна, «королева Франции», описывает французских аристократов как диких, совершенно безграмотных людей.

Похоже, что уровень грамотности домонгольской «Святой Руси» в России удалось восстановить только земствам при Александре Втором Освободителе.

Кто-то об этом писал? О невежестве и безграмотности, в которых провели свои жизни десятки миллионов русских людей несколько столетий?

Понятно, что аристократы всегда были против народного образования.

«Знание — само по себе сила» сказал Френсис Бэкон. И он-таки был прав!

Русские аристократы Бэкона не читали, но нутром чувствовали его правоту.

В царствование Екатерины Великой Пётр Орлов настаивал, что если и обучать смердов грамоте, «то на следующем основании: пусть крестьяне путём грамоты сами собой находят, чем они обязаны Богу, государю, отечеству и по закону помещику своему».

Сходная позиция изложена в указаниях Гитлера в сентябре 1941 г.:

Поток весёленьких музыкальных шоу на телеканалах моей России… Назовём это — «аллюзия».

Нацизм и аристократизм имеют в основе общую идею: прирождённые привилегии. Место человека в обществе определяется не им самим, не его желаниями, умениями, талантами, трудом… Не — душой, умом, телом, но — лейблами на сперматозоиде и яйцеклетке: «made in…». Остальные, без этой наклейки, должны «обслуживать нас экономически».

Между отечественной аристократией и германским нацизмом есть, в отношении к русскому народу, некоторая разница. Нацисты утверждали:

А отечественные аристократы просто ничего не делали. Первые акушерские школы в России появились в 1754 году — на два века позднее водки. «Есть много путей подрыва биологической силы народа…».

«Если русские… научатся читать и писать, то нам это может только повредить»… Императорская Россия, под управлением собственных, прирождённых, богопомазанных… государей, существовала со средним уровнем грамотности в 21 % по переписи 1897 года. У женщин: 13 %. Отчасти — из-за включения в статистику национальных окраин.

Ну ладно — мусульмане. Они всегда считали, что грамотная женщина — аллаху враг. Но и в Центральных российских губерниях только половина девочек в начале 20 века ходила в школу.

Мадам! Вы читаете эти строки?! Какой ужас! Низ-зя! Ваш удел — киндер, китчен, кирхен. Иное — не народно, не православно, не самодержавно. Да просто — неприлично!

О! Конечно! Вы же могли бы родиться в семействе аристократов! В одном из тех 10 тысячах семейств, которые «соль земли русской».

Да, в этой среде в некоторые эпохи появлялись прилично грамотные женщины. Их показывали как диковинку. Так потрясала современников грамотность, например, Евфросинии Полоцкой, о которой я тут недавно вспоминал.

Но любой ваш шажок в сторону в социальном пространстве, просто прогулка инкогнито за забор терема… Вы не понимаете окружающих, а они вас. Они-то — неграмотные! Темы для общения — только базовые инстинкты. Закусывайте и ложитесь.

У меня по этой теме взгляд советский: неграмотный — что слепой. Или протестантский: причастие — читается, а не — съедается-выпивается. Не смог прочитать — не можешь жениться.

Взял за основу советский ликбез. Срок обучения — 3–4 месяца. Чтение, письмо, счёт. При внимательном взгляде — очень эффективная система: только за четыре года 1933-37 — 40 миллионов грамотных. Никогда в истории России такого рывка не было! Ну, понятно же: сталинизм, тоталитаризм… — тотальная грамотность.

То-то Гитлер с Гиммлером так волновались насчёт ликвидации русской культуры: уже в народ пошло, выкорчёвывать трудоёмко.

Впрямую использовать опыт советского ликбеза не могу — есть тонкости.

Шрифт в «Святой Руси» только печатный — устав. Надо бы ввести скоропись, но это когда будет бумага — процарапывать по бересте скорописью не получится.

Ещё все должны читать и записывать целые и дробные числа, проценты…

Уже катастрофа! Арабских цифр — нет! Что можно складывать в столбик, если числа пишутся буквами? Какие там дроби, проценты?! Кстати, основой счёта на Руси является не сколько десятичная система, сколько половинное деление: половинки, четверти, осьмушки.

Натуральные числа показываем на пальцах. А концепцию нуля? Отдельный символ для пустого места…

Немало весьма продвинутых цивилизаций древности, типа той же греко-римской, этой идеи переварить не смогли. В «святорусской» записи — символа нуля нет.

— Вот это — «ничего», отсутствие.

— А на кой оно? Для чего писать, ежели ничего нет? Только бересту переводить.

Коллеги-прогрессоры, кто объяснял туземцам про нуль? А без этого невозможно построить ни позиционную запись, ни отрицательные числа. Без последнего сыпется, например, всякое серьёзное строительство — нет понятия нулевой отметки.

И так на каждом шагу.

Вокруг — «Святая Русь». Надо с этим бороться.

Втолковываю арабские цифры, получаю нормальную запись для десятичной системы счисления, показываю десятичные дроби, ввожу проценты. Кстати, латинское «per cent» в славянских языках чуть ли не со времён Аттилы — когда славяне с римлянами хлебом на Дунае торговали.

Промилле — пропускаем. «Дунуть в трубку» — тут пока некуда.

Ещё все должны разбираться в простейших чертежах и картах.

В этом разделе можно вешаться на каждом шагу!

Карту мира с глобусом… Это показываю только масонам: шарообразность — абсолютно сакральна. Спорить с Козьмой Индикоплевым… себе дороже. Земля имеет форму блина с большим прыщом в Закавказье — там был Райский сад. Ну это же все знают!

Локальные карты здесь — красивые картинки. Понятия азимут, масштаб, широта-долгота… Ваня, напрягись и вспоминай. Меркаторская проекция… ох, не потяну…

Чертежи… про повсеместную здесь обратную перспективу я уже рассказывал? Что радует: дети никак не обучены смотреть — ни в прямую перспективу, ни в обратную. Как научу — так и будут. И это хорошо — нигде, кроме как у меня они с этими навыками работать не смогут. «Монополия на применение»… — мне нравится.

Но не разорваться же! А с учителями…

— Прямую перспективу видишь?

— Нихт…

В морду.

— А теперь?

— Ну ты б… боярич…

Таблицу умножения… создаём.

При буквенной записи чисел эта таблица выглядит как несколько страниц заучиваемых фраз типа: «трижды земля — како да аз» («земля»=7, «како»=20, «аз»=1). Какие мозги могут такое воспринять?!

Знаков препинания здесь нет. Учебников нет вообще. «Вообще» — это значит: во всём мире. Ближайшие аналоги — разновидности хрестоматий и сборников рецептов. Обучение идёт только «с голоса». Факеншит! Куда я попал?!

Куда-куда… В «Святую Русь». Мораль: учебники придётся самому… И задачники — тоже.

Из письменных принадлежностей — вощеная дощечка с заострённой палочкой. Палочка называется — «писало».

Стандартное школьное пожелание: «засунь писало — себе в какало». Такой… ученический сленг. Очень похоже на финский язык. Дорожные указатели типа: «Hujakkalla 10 km» — всегда приводили меня в глубокую задумчивость.

Циркуль — сделал, транспортир — сделал, теорему Пифагора — вспомнил, пи-эр-квадрат — на стене ножиком вырезал. «Показатель степени»… показал. Пятый постулат Евклида… стишок неприличный сочинил. «Стереометрию винных бочек, преимущественно Нюрнбергских» — не читали? А я вот читал, но запамятовал. Придётся самому заново придумывать.

Изобилие учеников создавало одни проблемы, но решало другие.

Оказалось возможным скомплектовать нормальные классы. Картинки русской земской школы второй половины 19 века, когда за одним столом учатся и великовозрастные дылды, и невидимая над столом мелкота — удалось избежать.

Попутно исключил ситуации, когда в одном помещении у разных групп идут разные уроки. Всё-таки, обучение — дело шумное, незачем внимание детишек отвлекать.

Сформировав классы, поставив учителей по разным учебным предметам, изменяя методику преподавания, удалось построить нормальную технологию обучения.

Снова: технологию нормального педпроцесса удалось запустить только потому, что была преодолена пресловутая «узость средневекового рынка».

Достаточно много учеников — сирот, которым некуда деваться, которых я кормлю. Достаточно учителей — моих людей, которые у меня на содержании. Достаточно помещений, которые тоже построены на моё серебро.

Черчилль говорил: самое выгодное капиталовложение — вложение в подрастающее поколение. Делаем по Черчиллю.

Из первых последствий такого… избытка учеников — их свобода. Ребёнок пришёл в училище, а учиться не хочет. В нормальной здешней школе немедленное и очевидное следствие — порка. А у меня — дерьмократия с либерастией:

— Не хочешь учиться — не надо. Пойдёшь на лесосеку.

— Дык… ну… я ж маленький!

— А там ветки таскать требуется. Они тоже небольшие.

Внутреннее, из души моей, из других времён воспринятое, неприятие телесных наказаний ставило меня в постоянное противодействие здешним законам и обычаям. На «Святой Руси» битьё, порка, клеймение, ослепление, отсечение членов… — явления весьма распространённые. «Русская Правда» таких мер воздействия предусматривает мало. Заменяя, хоть бы и частично, сии общенародные традиции на штрафы-виры, она была, безо всякого сомнения, законом весьма человеколюбивым.

Однако же сироты мои вирами наказываемы быть не могли, ибо имения своего не имели. Не имея возможности употребить ни порку, ни виру — вынужден я был искать иные способы наказания. Перейдя во Всеволожск, оказался я в сходном положении — с новосёлов и взять-то нечего. Потому, составляя свою «Всеволожскую Правду», употребил я эту, школярскую идею, установил в наказание злодеям — каторгу. Сия новизна многих безобразников испугала. Особенно из числа вятших, привыкших от суда откупаться серебром, а не годами жизни своей. А что мало кто из моей каторги живым выходит… так жизнь такая, на всё воля божья.

Мой либерализм… не надо иллюзий: основная масса детей живёт в интернате, фактически — в казарме. Каждый… не шаг — вздох просматриваются и прослушиваются. Всё локально, ограничено во времени и пространстве. Все и всё — в моей воле. Вот я и погоняю.

Моя цель: совместить максимум с минимумом. Вбить максимум необходимых знаний и навыков за минимальное время. И дело не только в том, что я за это плачу, что я знаю — сколько стоит мне каждый день функционирования этого… училища. У меня нарастающее ощущение цейтнота: надо скорее выучить этих. Выучить хорошо. Чтобы они учили следующих, чтобы они делали нужное мне, чтобы они стали менять вот это… всё, что называют «Святая Русь».

Процесс, если не собственно обучения, то — воспитания, идёт непрерывно, круглосуточно. Частной, приватной жизни у учеников нет. У учителей… да, в общем-то, тоже. Казарма. Или — большая семья. Какая приватная жизнь может быть у человека в средневековой усадьбе?! Использую это для интенсификация просвещения…

Пришлось добавить учителей. Фриц вдалбливает счёт. Поэтому у меня все детишки таблицу умножения выучили на двух языках. Но как Фриц матерился по-немецки, когда я ему деление уголком показывал!

Звяга — уроки труда. Плотницкое дело русскому человеку всегда пригодиться. И мне на пользу — доски струганные пошли. Отчего, ну скажем так, громко — «мебель» появилась. Вообще, при правильной организации, процесс обучения даёт кучу полезных в хозяйстве вещей.

Например, они лыж понаделали. У меня теперь лыжи появились! Коротковатые, конечно. Как для биатлона — на 4 сантиметра меньше роста. Но при моей манере каждый день по два десятка вёрст наматывать — просто предмет первой необходимости.

И остальных ближников своих на лыжи поставил. Смеху было…

Все валятся и валяются. На каждой горке вся моя команда — как костяшки домино — веером по сторонам. Здоровые ж мужики, а как щенки слепые! Кроме голяди да Могуты никто на лыжах ходить не умеет. Охотнику это надо, а остальные зимой дома сидят. Или на дровнях катаются.

Охотники… Опять не так! Охотник на лыжах — ходит. Лыжи широкие, короткие, подбиты мехом ворсом назад — чтобы назад не скользили. Это потому, что у охотника лыжных палок нет. Идёт себе дядя по лесу тихонько, по сторонам поглядывает, следы читает, «потропляет»…

А мне нужен скоростной бег. Понятно — не по снежной целине в лесу с сугробами — по лыжне, по неглубокому снегу, по насту. Для скорости — лыжи длиннее и уже, палки, длинный скользящий шаг…

Глава 251

Отдельная тема — строевая подготовка.

Макаренко строевой — своих воспитанников в чувство приводил. Делаем по «Педагогической поэме».

Ага… А нету тут строевой! Вообще.

Ме-е-едленно.

На «Святой Руси» нет строевой подготовки.

«Строй воинский как храм святой…». Нету.

Русские рати маршировать не умеют. Не наше это, не исконно-посконное. Немцы занесли?

Команда «Налево кругом! Шагом марш!» на «Святой Руси» не подаётся. Ближайший туземный аналог: «Пшёлты».

Понятие «поворот пятка-носок» — отсутствует как класс. По-русски говорят просто: «А поворотись-ка ты, сынку»… Повороты выполняются последовательным перетоптыванием. Когда это исполняется лаптями с тёплыми онучами…

«Я плакаль»?! Нет — я непристойно матерился. Какой боец из человека, который вместо одного чистого движения делает четыре грязных?!

Я уже подробно описывал структуру вооружённых сил «Святой Руси». Самое простое: есть княжеские гридни — Киев, например, выставляет в эту эпоху 6–8 сотен таких бойцов. Это — профессионалы. Которые строем не ходят, потому что вообще по полю битвы не ходят — они конные. Вторая составляющая — городское ополчение. Киев выставляет 7 тысяч таких бойцов. Ни тех, ни других «налево кругом» не учат. За ненадобностью?

Понятие «шагом марш»… — А что такое «марш»? «Ходить в ногу»… воспринимается как изощрённый цирковой номер. Я-то, по своему прежнему опыту, думал, что толпа мужчин, за редкими патологическими исключениями, инстинктивно подстраивается. Не-а, святорусская пехота не идёт, а «валит».

То-то и оно, что «ломим». Толпой, массой, народом…

«Товарищей» — оставшихся в живых после «ломления». Или правильнее — «после ломки»?

Бестолковость в боевых построениях — отнюдь не чисто «святорусская» особенность.

Авраам Линкольн был совершенно безграмотным человеком. В смысле строевой. Как-то на сборах местной милиции его назначали сержантом. Нужно было провести подразделение через узкие ворота. Но он забыл соответствующие команды. Поэтому скомандовал то, что вспомнил:

— Разойдись. Через пять минут построиться за воротами.

Русские рати строятся на поле боя «по-линкольновски». Командиры выводят ополчение, показывают направление: от меня и до следующего дерева… Народишко «валит» по указанной линии, топочется, подравнивается, перебегает с место на место… Встали, ждут: когда ж «ломить» скомандуют?

«Равнение на грудь четвёртого»… приводит к сеансу одновременного устного счёта с тыканьем пальцами. Может, поэтому в российской армии в 19 веке равнение шло на грудь третьего? Считать умели только до трёх?

У меня есть только один гридень — Ивашко. Строевой он не знает, но он воин — выучу. А кто детей будет учить? Он?

Отношение княжьих к земским… а уж «святорусских янычар» к смердам… Я уже об этом говорил. Но мне надо из мальчишек-крестьян, беженцев, нищих, сирот… — сделать что-то приличное. Как бы мне Ивашку… замотивировать? Чтобы он не просто «по приказу» отбывал, а и сам, с душой, с вниманием и въедливостью… А по раввину! «Купи козу — продай козу».

— Надо детишек грамоте учить.

— Хто?! Я?!!! Кого?! Чему-чему?!!

Мда… С грамотностью у Ивашки… за ненадобностью.

У всякого руководителя постоянно грызёт мозг дилемма: доверенные люди должны уметь делать доверяемое им дело.

Противоречие между личной преданностью и профпригодностью при подборе и расстановке кадров… В попадизме не рассмотрено совершенно.

А что по этому поводу писал т. Ленин т. Бухарину в 1918 году? Типа: прилагаемый к записке товарищ порученное дело завалил полностью. Но мы ему безусловно доверяем. Поэтому найдите ему дело, которое он потянет.

Находим: не хочет Ивашка заниматься алфавитом — будем носок тянуть. В порядке проявления моего к нему доброго отношения и от алфавита освобождения.

Вечерком вывожу своего верного слугу во двор, начинаю с просто стойки «смирно». Сразу же собирается толпа насельников разных возрастов, и всей… аудиторией — проявляет своё… остроумие. Недолго — минут десять. Ивашко от насмешек — багровеет, желваками — играет, от тычков моего дрючка — дёргается:

— Пятки вместе, носки врозь. Носки на ширину приклада. Виноват — на кулак. Что ты весь скосоёбился? Спинку выпрямить, плечи развернуть, смотреть прямо, глядеть соколом. Ну вот — нормально. Вольно. Ещё 12 раз для памяти. Кстати, Ивашко, ты всех насмешников запомнил? Ты запоминай — завтра сам их так строить будешь. И все их слова шутейные — сам им скажешь.

До народа дошло не сразу. Только когда Ивашко улыбаться начал. Широко так. В предвкушении.

Так и покатилось: вечером — я Ивашку учу, на другой день — он науку передаёт. Всем. Желающим и не очень. Что там Грибоедов насчёт «ланкарточных обучений» сочинял? А строевую так — не пробовали?

Кстати, «попаданцу на заметку»: это единственный реальный способ. В условиях отсутствия учебников, при тотальной методической безграмотности основной массы здешнего профессорско-преподавательского…

Со строевой понятно: это наследие другой, более поздней эпохи.

16–19 века, шеренги солдат с пороховым, длинноствольным и однозарядным маршируют по полю боя. Когда у французов перед шеренгой аркебузёров выстраивалось до 16 шеренг пикинёров… «Забор» для обеспечения времени на перезарядку.

После появления штыков пикинёров убрали: «стреляют — все!». Если подразделение в плотном двух-трёх шеренговом строю топает в сторону противника — ходить не «в ногу» — убиться. Потерял равнение — получил пулю от своего. Как минимум — сбил прицел стрелка из второй шеренги — его ружьё у тебя на плече. Стрельба плутонгами… Не упал вовремя — упал навсегда.

Французский батальон в 800–900 стрелков во времена Наполеоновских войн работал круче пулемёта: 16–18 выстрелов в секунду, боезапас — 20–25 тысяч… Любая рассинхронизация, потеря стрелком собственного места в строю — смертельны для своих.

Но это — Новое время. А вот нормальная средневековая пехота в бою мгновенно превращается в вопящий клубок, с торчащими и машущими во все стороны острыми предметами.

Исключения — швейцарская баталия и её реплики-противники — испанская терция и германская банда. Они были столь эффективны именно в силу строевой подготовки. Глубокий, в 5–6 шеренг, строй, сильно связанный проходящими по всей глубине на уровне пояса и груди длинными пиками двух последних шеренг. Такой строй не может перемещаться не «в ногу»: интервалы между шеренгами увеличиваются, и даже шестиметровая пика из последнего ряда не достанет до противника.

Вообще, строй баталии был очень плотным. Чтобы напора хватало выпихнуть пиками с поля боя другое похожее построение или удержать атаку тяжёлой конницы. Для создания такого напора, просто давления телами, в середину баталии ставили новобранцев — толку в рубке от них нет, но подпереть спину — годятся.

Столь плотно упакованный строй — ещё и двигался. Без синхронного шага на сокращённой дистанции («летка-енка») — передние ряды плюнут на противника и начнут бить морды тем, кто им сзади по пяткам топчется.

В баталии алебардисты находились в середине «слоёного пирога», в третьей шеренге. При 2–2.5 метровой алебарде, чтобы достать противника перед фронтом пикинёров через их головы сильным рубящим ударом, надо прижаться к их спинам. И в таком, сжатом состоянии, ходить не спотыкаясь об их пятки. Иногда алебардистов надо убрать из второй шеренги. Заменив их пикинёрами для усиления напора. Нужно заставить три задних шеренги пикинёров синхронно «повернуться в профиль», чтобы алебардисты смогли отойти в тыл. Такое перестроение, ввиду атакующей конницы противника… Даже в 21 веке — удел весьма немногочисленных особо парадных подразделений, специально и за немалые деньги обучаемые таким манёврам.

Две лучших пехоты среднего средневековья — швейцарские пикинёры и английские лучники — дважды встречались на полях сражений. Швейцарцы били бургундскую армию, заодно вырезали и отряды английских наёмников. А вот нормального боя между ними ни разу не было. Вот бы свести…

Швейцарские пикинёры обеспечивали плотный и подвижный «забор», а бедным лучникам приходилось таскать с собой пару заострённых жердей, которые они втыкали перед собой на поле боя. Заборы-частоколы перед стрелками видны и на старинных гравюрах времён Столетней войны.

Вот бы скрестить английских лучников и швейцарских пикинёров…

Но до ближайшей победы сомкнутого движущегося строя швейцарской баталии — два столетия. До тех пор со строевой… без строевой.

Честно говоря — я не собираюсь строить швейцарскую баталию, испанскую-итальянскую-фландрскую терцию… Там по штату 3 тысячи бойцов. Где я столько найду? Да и зачем? А вот в воспитательных целях — научить стоять, ходить… говорить чётко и по делу… чувствовать себя не частью толпы, но слаженной команды… к строевой бы ещё и бальные танцы, какой-нибудь па-де-катр… прапорщика-хореографа…

Артёмий внимательно наблюдал наши с Ивашкой экзерсисы. Помалкивал, но когда Чарджи начал фыркать, отказываясь становиться в строй, задал простой вопрос:

— Атака конницы на русский пехотный строй с тыла — всегда для русских смертельна. А вот если пешцы успеют по команде «все вдруг» развернуться… Хоть бы два задних ряда… Для степняков это как будет?

Здешняя пехота не умеет синхронно и быстро поворачиваться, не умеет двигаться по полю боя. В крайнем случае — бегают толпой. Вперёд или назад. Исключение — стрелки. Их часто рассыпают в цепь перед строем. Но снова: сомкнутым строем они ходить не умеют.

Мысль о возможности перемещения подразделения по полю боя как единого целого, без «ломки» и «валки», здесь пока выглядит несбыточной, запредельной фантастикой.

Через неделю, когда Ивашко командуя десятком мальчишек с палками, сумел изобразить слаженное движение строя с имитацией синхронного копейного удара, насмешки кончились — мои вояки призадумались. А уж когда я показал демоверсию движения копейного каре со стрелками внутри… — до некоторых дошло.

Аким закусил бороду, вдумчиво пожевал и вдруг сделал то, чего давно и старательно избегал — ласково улыбаясь, обратился прямо к Чарджи:

— Ну что, инал ябгушный. Ванечка-таки додумался. Вот эти… игрища… Вашим — полный пи…дец.

Положим, дед несколько… опережает. Я-то ориентируюсь на тактику российских войск второй половины 18 века. Когда «суворовские чудо-богатыри» успешно «чудом богатырили» турецкую и татарскую конницы вот в таких «коробочках». Хотя в Европах торжествовали сначала линейная прусская тактика, а позднее — колонны Наполеона.

Суворов ввёл в оборот малые каре — полковые. Взамен менее подвижных — общеармейских. И стал выпускать их на поле боя в несколько линий, так что противник, прорываясь между «коробочками», попадал под перекрёстный огонь. Похоже на русскую тактику в Полтавском бое, но эти суворовские «редуты» — ещё и по полю пешком ходят.

Английские и брауншвейгские полки при Ватерлоо просто стояли, но пушки между ними били картечью, насыпанной в стволы поверх ядер, с 40 шагов. Выкашивая атакующих французских кирасир рядами. А ружейный огонь отгонял остатки. Четыре раза! Четыре раза французская конница пыталась пробить пятиугольники английских полков. Наполеон так и не простил Нею эту ошибку. А английские гвардейцы с тех пор носят медвежьи шапки гвардейцев французских.

У Суворова — «стреляют все!». У меня — ни пушек, ни ружей. Но если прикрыть «забор» копейщиков стрелками… и сделать этот «забор» подвижным…

— Аким, не сбивай ребят. Левой… левой.

Почему попаданцы не занимаются со своими людьми строевой подготовкой — не знаю.

Этикет и танцы предписывают начинать движение с правой ноги. Строевая — с левой. Почему — снова не знаю.

Аким оказался прав: появление на поле боя копейных каре с «начинкой» из стрелков, оказалось катастрофическим для обычных средневековых армий. Бойня, в которую превратилась битва «Русского легиона» с сирийско-египетской армией Айюбидов при Торон де Шевалье — просто одно ярких проявлений. Конечно, у моих стрелков были мощные четырёхсотфунтовые арбалеты с подвесными блоками, но их эффективность основывалась на защищённости от быстрых атак лёгкой кавалерии. Конечно, были удачно использованы складки местности, куда была сброшена великолепная арабская конница, но и это результат возможности пехотных каре маневрировать на поле боя.

Естественным дополнением строевой подготовки явилась общефизическая.

Опять — скандал. Я уже говорил: физкультура и спорт — выдумки бездельников-аристократов. Наш человек так на работе намахается, что ему только поесть бы да поспать бы. Ну, ещё «репу» почесать и «козу» в носу погонять.

У меня сельскохозяйственными работами детей не мучают, но стиль жизни — наследуется.

Тут я просто рявкнул. «Зверь» я или не «зверь»?! Нормальную утреннюю разминку пришлось вбивать под страхом каторжных работ.

— Не, не надь нам такого… У отцов-дедов не было… Глупости боярские… А мы лучше чуток поспим ещё…

— Делай как я:

— Да ну его… это всё… Оно ж от бога! И дух бодрый, и эта твоя… «ластика». А мы-то… уже уставшие… прям с утра…

— Да мы ж больные, да мы ж с этого помрём. Прям тута!

И по ведру ледяной воды каждому. Ух, как они… возражали!

— Кто немощный — завтра на кирпичи. Там бегать-прыгать не надо. Сел у тёплой печки и ковыряй. Глину. До изумления.

Ведро колодезной воды наружно — очень мощное психотропное оружие. После него — любые предыдущие неприятности индивидуя, поражённого этим… снарядом — выглядят мелкими.

Результат первой «помойки» впечатлил — половина «умытых» сообщила о заболевании. Какие проблемы?! Ребята, я ж вас насквозь вижу, я же сам такой!

К обеду привезли Марану. Троих она с собой забрала, остальные сразу выздоровели. Через неделю я возложил обязанность проведения разминки на Ивашку. Потому что у меня свой утренний комплекс. С упором на растяжки, гибкость, скорость.

Отдельная, очень больная несколько недель, тема — кисти рук. Моих собственных.

Из-за этих ножиков… величина и направление нагрузок в кистях несколько… нестандартные.

Нормальный удар — рубящий. Нагрузка на запястье — невелика. А вот при работе длинным ножом… Тычок. И не только прямо вверх, как свободная кисть стоит, когда усилие, практически, только в бицепсе, а с поворотом по всей сфере.

Горизонтальный прямой удар от своей подмышки в горло противника — представляете? А ещё есть рез, при котором остриё клинка иногда удобнее завалить к своему локтю. В обоих вариантах прямого и обратного хвата. Аналогично — вариант легкого блока, когда клинок работает наручем.

Блоки… От блока при ударе в полную силу — и у опытных бойцов руки выворачиваются. А мне надо обязательно боковой стороной клинка принять. А то — спинкой. И повести его… Прикидываете, как надо кулак вывернуть?

Для начала — базовые игры из айкидо. Когитэ — берём пивную кружку двумя руками. Ну, не в реале же! И крутим её вперёд-назад, с напряжением и без.

Экая хрень мелкая! Да настоящий ГГуй…! Одним ударом своего верного фламберга…!

Вот кто бы спорил! Только после этой… «пивной кружки» освобождение запястья простым вращением из захвата ГГуёвой дланью — выбивает в этой длани большой палец. После чего не только фламберг — ложку взять больно. Долго. Я лично — полгода мучился. Хотя напарник, который от моего захвата так освободился, был на тридцать кило легче, на тридцать сантиметров короче.

Беру два колеса небольших, вбиваю их оси в стенку на уровне груди. На ободы — рукоятки. Кручу. Оба влево, оба вправо. В противофазе, в четверть фазы…

Сел перед ними на скамеечку — покрутил над головой. А выверт кистей тот же! Встал на скамеечку — покрутил на уровне… «ну, вам по пояс будет». Убрал скамеечку, вбил в пол ещё одно колесо. На него ножками — и крутись влево-вправо. А теперь ещё два колеса рядом в пол. И побегай по ним. Покрути их ножками. Тоже — чтобы фазу держали. Стеновые — свою, половые — свою. Аж до дурноты. Не знаю как в реальном бою, но, после таких игрищ, болезнь Альцгеймера мне точно не грозит.

Снова… некоторое удивление. В адрес коллег.

Многие после «вляпа» сразу кидаются заниматься фехтованием. «Хитрый финт», «секретный удар», «полувероника на выдохе»… Даже вляпнувшись в своём собственном теле.

Я достаточно писал о разнице в питании, в воздухе и воде, в микрофлорах 12 и 21 века. Но и характер физических нагрузок — весьма различен. Мои коллеги предполагают, что тело среднего человека 21 века готово к здешним нагрузкам до уровня «экселент». Ваши надежды… Мои искренние соболезнования…

— Ольбег, вот турник. Подтянуться 30 раз.

— Чегой-то?

— Ты собираешься стать лучником? У лучника колчан на тридцать стрел. Давай-давай.

— Так лучник только правой тянет.

— Потом — 30 раз на одной правой. Потом — 60 раз.

— Почемуй-то?!

— У стрелков и по два колчана бывает. И, будь добр, сделай это в хорошем темпе. Две секунды на выстрел — максимум.

Я уже говорил: олимпийский стандарт натяжения лука в 20 кг здесь, в Средневековье, считается женским. У мужчин норма — 100-фунтовый лук. А максимальная известная мне скорострельность — 5 стрел за полторы секунды. Правда, в мишень попали только три.

Имея дело с детьми и подростками, сам находясь в такой же шкурке, я не мог давать нагрузку в стиле тяжёлой атлетики. Штанги, гири — отпадают. Из-за большого разброса по возрасту и физическим кондициям приходилось делать упор на индивидуальный снаряд — тело самого человека. Но тела-то растущие! Гибкие, растягивающиеся, подвижные…

— Сели в шпагат. У кого яйца выше кулака — сегодня не обедает.

— У-уй! Больно! Да на шо ж нам таку муку?! Да ты, бояричь, глянь: ведь рубаха ж ниже сесть не даёт!

— Тяжело в учении — легко в бою! Рубаха мешает? — Обрежем. Аж под горло. Будешь в бою свободно дрыгоножеством заниматься.

— Ну ты….! Ты вовсе свихнулся! В бою мечом или копьём бьют! А ногами в бою — стоят!

Они правы: пехота характеризуется «стойкостью», а не прыгучестью. Говорят: «выстоял в бою». А мне не надо — «выстоял», мне надо — «выложил». Выложил трупы солдат противника. Как выложили трупами русских ратников несколько вёрст берега речки Альты половцы Тугоркана и Боняка.

Мне такая «стойкая пехота»… точнее: «стойко ложащаяся»… Кормить, учить, вооружать, содержать… А они потом — геройски в землю лягут… Как бы это одним словом, но литературно… Нерентабельно?

Всё нужно менять: вооружение, тактику, подготовку… Русскую мужскую рубаху по колено — убрать как класс. Стоять в таком миди — нормально. Бегать-прыгать… нужны мужики в мини или в микро. Даже обычная гимнастёрка советской армии — уже мешает. Разрезы на бёдрах сделать? Или — в штаны заправлять?

Отдельная тема — вестибулярный аппарат.

Люди, живущие на равнине, болезненно переживают резкие или монотонно повторяющиеся изменения положения собственного тела. Головокружение, «морская болезнь»… Степнякам это не свойственно: езда на лошади отлично тренирует внутреннее ухо. Кого укачивало — потомства не оставил. А вот хлебопашцы…

Я ж и говорю: стойкие они. Хорошо стоят, ровно. Потому что от вращений — через одного мутить начинает. Кто-то думает, что я буду это терпеть?

— А ну-ка в бочку! А ну-ка с горки! Вот камень, вон берёза — попади. Не попал. Сорок раз отжаться на кулаках. И повторить. Чего — «не»? У меня просто: или — попадёшь, или — помрёшь. Давай-давай.

На роль святого Геллерта Будапештского, которого злые мадьяры насмерть спустили в бочке с одноимённой горы в Дунай — претендентов нет. Отжимаются, повторяют, попадают.

После первых месяцев пребывания у меня в вотчине, все детишки несколько отъелись и окрепли. Теперь нужно нагружать и поддерживать режим питания.

Как готовили пилотов северо-вьетнамских ВВС? — Откармливая годами в интернатах с детства. Ребёнок, выросший только на рисе — в лётчики не годился. Нужны животные белки в период формирования организма. Годами. Иначе — перегрузок не держат.

Понятно, что моим приблудышам, подкидышам и найдёнышам 8 «же» — не грозят, на реактивных истребителях им не летать, но специальную диету пришлось устроить.

Резкое увеличение доли мяса, рыбы, овощей, ягод… Вплоть до экзотики: снять кору с ивы и обгрызть ствол. В этом месте, в стволе под корой, формируется ну просто месторождение микроэлементов!

Когда стаю шимпанзе выпустили как-то в «дикую природу» на острове на Псковщине — они это кушали, не смотря на достаточность всяких бананов и авакадов. А чем хомосапиенсы отличаются?

Мясо-рыбно-молочная диета детишкам понравилась.

Энгельс, рассуждая о ведущей роли арийцев и семитов в становлении человеческой цивилизации, обосновывает это увеличенным размером мозгов. Проистекшим от более раннего, чем у других народов, перехода к скотоводству и, соответственно, к массовому распространению в этих двух народах мясо-молочной диеты.

На мой слух — фигня, хоть и от классика. Другие-то мясоеды супер-айкью не отличаются. Ни пешие массаи, ни конные тюркоты. Но 20-кратное соотношение численности земледельческого и кочевого населения для обеспечения военного паритета…

Что здесь от коня и сабли, а что от скорости обмена веществ, от физиологии человеков?

Пешие стрельцы Петра Великого говорят о пеших турках под Азовом:

— Злые они. На одного ихнего с ятаганом нужно три наших с бердышами.

Проблема в ятаганах и бердышах, или в том, что «хлебное брюхо» медленно поворачивается?

«Так как Л-Карнитин находится в основном в мясе, вегетарианцы значительно сокращают ежедневное потребление Л-Карнитина и таким образом могут быть лишены той огромной пользы для здоровья, которую приносит Л-Карнитин».

«L-карнитин назначают спортсменам для повышения выносливости и эффективности во время выполнения упражнений, а также более быстрого увеличения мышечной массы».

Вот эти «выносливость и эффективность» в моих людях — мне край нужны! А живёт эта штука преимущественно в красном мясе. Которое кушать на Руси практически некогда — поститься надобно.

Пост очищает душу, просветляет сознание, экономит ресурсы… И гробит боеспособность нации.

Как говаривала Раневская: «Хрен, положенный на мнение окружающих…». Ложим.

Детишкам «ложить» — очень понравилось. И очень не понравилась «окружающим» — крестьянам. Которые немедленно мне высказали:

— Как это? Чегой-то?! Им-то пупки на лесосеке не рвать. Они чего, в соху упиралися?! За какие такие дела-заслуги соплякам да недорослям безродным — така боярская кормёжка?!

— Не «почему», а «для чего» — для роста. Им расти, им службу нести. Служба у меня непростая, кормлю впрок.

— Не… низя… не по обычаю. С дедов-прадедов заведено, что самый жирный кус — хозяину дома. Мужику, работнику. А ты всякую безотцовщину, бездомщину мясом через день кормишь. Не по правде! Не по справедливости!

И что я этим мужикам скажу? Что я их уже списал? Не по их вине, а по случайности возраста тельца моего «вляпа»? Что через 10–20 лет, когда я буду в силе, эти «мужи добрые» уже, в большинстве своём — в землю лягут? Что им мне помощниками не быть, что их функция — стать удобрением для следующего поколения?

Ничего нового — вся жизнь всякого человека во все времена в этом состоит. В — «стать удобрением». Только я в понятие «следующее поколение» включаю не только их собственных детей, но и чужих, собранных из разных мест, сирот, «тысячи всякой сволочи».

— Не справедливо! Не по обычаю!

Вот только не надо в меня такими словами кидаться! Потому что ваши «святорусские» обычаи и таковая же, но — справедливость… В бешенство приводят!

Эти слова написаны в 60-х годах 20 века. Но разницы — никакой. Только «большинство» здесь — ещё более «подавляющее».

Для меня, как и для любого прогрессора, идея «русской справедливости» — «смерть неминучая». Потому что мы все — изначально «из ряда вон выходящие». Из здешнего «ряда».

Так вот, специально для «всех»: справедливости — не будет. И воли — не будет. Будет порядок. По моей воле.

— Потаня, всех «голодающих» запомнил? На лесоповал до весны. Вы ж, мужички кушать хотите? Вот и идите лес валять — лесорубам я мясца подкидываю.

Отдельная заморочка — верующие.

— Отрокам?! В пост?! Мясо?!!! Души православные оскоромить?! Покайтесь грешники! Ибо грядёт на вас гиена огненная, ибо взвесил ангел божий прегрешения ваши, и в преисподнюю утянули грехи ваши чашу весов! И идёт уже судия с мечом пламенным в руке…

Какая-то компания ободранных бродяг на моём дворе. Старший, весьма ангажировано вздымает посох с крестообразным навершием и, разбрызгивая слюни, почти правильно воспроизводит знаменитый перевертень Державина: «Я иду с мечем судия». Хочешь — слева направо читай, хочешь — справа налево. Хотя мне больше другой перевертень нравится: «И суку укуси». Что и исполняю:

— Потаня, это кто?

— Дык… ну… калики перехожие. Припозднились, видать, до холодов в тепло стать. Вот, значит, бредут помаленьку, вреда не делают, господу молятся… Вотчину за день… не прошли, замаялись. Да… ну… бабы наши им… это вот… подаяния… божьи люди же… на постой в тепле… худа-то от них… они ж… ну… в Иерусалим… в вертоград господень, чай… бредут.

— Твоя Аннушка бродяг приветила? Смотри, Потаня — не выучишь жену уму-разуму — вдовцом останешься. Это тебе два предупреждения сразу: первое и последнее. Хорошо понял? А этих… Каждому по 20 плетей, вожаку — 40. И до Пасхи — к Христодулу.

И снова разбить нос Фильке. За то, что пропустил. И промыть мозги сигнальщикам. За то, что не доложили. И напомнить Фангу про «Зверя Лютого» на Крокодиле скачущего. За то, что бродяги без конвоя.

Хотя… похоже, вины нет: «калики» шли с обозом, а обозы мы пропускаем. «Божьи люди» попросились — их наши бабы приветили. Беременную Аннушку на подвес под плети…? Как-то… Нет.

Но в Рябиновской вотчине, как было написано на домике Кролика: «Посторонним — В». В смысле: или — вон, или — в болото.

Судя по возгласам «калик», они ожидали, что местный народ за них вступиться. Пропагандисты, факеншит, и за христа агитаторы.

Но…

— Ванька-то наш… того… об-ножёванный.

Мой народ видит на мне фуфаечку, на фуфаечке — портупеечку, на портупеечке за спиной — ножички. А слава об их невиданности и… нехорошести — уже пошла:

— Да ён ентими ножичками… сам-то малой-то, а вот же ж… исхитрился ж как-то… и, слышь-ка, самому Якову… самому! Все печёнки… все до единой! Проткнул, стал быть, вынул и съел! Вот те хрест святой!

То, что сам Яков совершенно свободно гуляет по вотчине, живой и здоровый, что всякий может сходить и своими глазами убедиться в его… печёночной целостности и достаточности… так это ж не интересно!

Режим питания для подрастающего поколения… Как-то заявился Аким, попал на отварную телятину с грибами. Попробовал, похвалил. И наехал:

— Ванька! Ты сдурел совсем! У меня у самого на столе такое угощение не во всякий день есть, а ты шелупонь безродную — будто князя какого кормишь! Разбалуются! Обнаглеют! Ещё и хоромы себе захотят!

— Так я рад буду, Аким Яныч. Когда они себе хоромы захотят. Потому что они же — их себе сами и построят. И ежели они жить будут богато — нам с тобой лучше. Одно дело от корочки сухой бедняцкой — крошку отщипнуть, другое — от каравая ломоть. А что они слаще тебя кормятся, так ты ж — по лесам не бегаешь, мозги науками — не сушишь. А то хочешь попробовать — приходи нынче к Трифене на урок. Она сегодня про наклонения будет рассказывать.

— Что?! У тебя эта чернавка разведённая невинных отроков — и такому разврату учит?!

— Аким, что-то ты всё про одно. А я про другое. Про грамматику греческую. А наклонений там четыре: изъявительное, сослагательное, повелительное и желательное. Вот ежели ты бабу желаешь — в каком наклонении надо сказать?

— Ну… это смотря какая баба. Кстати… пойду-ка я…

Что-то Акиму эта шапка боярская… как мешок виагры. Noblesse oblige — «положение обязывает». Он же тут самый главный феодал! Вот он и стремиться всякую… положить в положение. Ну и флаг ему в руки. Или куда там ему надо…

И мы разошлись мирно.

С Домной мы переговорили сглазу на глаз. Она пофыркала, но мою идею: «Детство — это болезнь. Болящие — пост не держат» — приняла. И сразу же наехала: ткнула меня носом в конкретику. Если по хлебу и рыбе у нас запасов должно хватить, то мяса, возможно, не хватит. На несколько недель это стало моей очередной ежедневной головной болью.

Норма потребления мяса для взрослого мужчины — 190 г. в день. Это — сырого мяса, при забое. Детишкам, женщинам — вполовину. У меня, кроме детей, ещё есть работники, прислуга, ближники… Да я и сам покушать люблю!

Мои современники-попаданцы, в отличие от стартовавших из более ранних эпох, довольно часто упоминают проблемы снабжения, ассортимента, логистики. Не думаю, что в другие времена попадуны были более непрактичными, считали, что — «оно само сделается». Видимо, проблемы снабжения для Стругацких или Твена выглядели как секс: дети откуда-то берутся. Но описывать мы это не будем — непристойно.

Я очень благодарен Домне за этот наезд — она предупредила меня о проблеме, о которой в тот момент ни она, ни я не знали. По расчётам выходило, что хоть и впритык, с экономией — мы бы выкрутились. Но я — «рак», мне бы всегда запас… «с запасом». Поэтому и искать начал.

Я уже говорил про скупку скота у побирающихся. Все овцы, свиньи, птица, вторые коровы и лошади в округе… Будто «сибирская язва» прошлась.

Не сказала бы Домна — я бы не озаботился. И когда в марте пришёл новогородский обоз… угробил бы людей. Но об этом позднее.

Итак, вместо изощрённых тайных боевых искусств, которых я сам просто не знаю, пришлось нагружать детишек понятными строевой подготовкой и спортивной гимнастикой.

Как в бородатом анекдоте о толкучке в трамвае:

— Молодой человек! Вы на мне уже 20 минут лежите и ничего не делаете! Ну делайте хоть что-нибудь!

Так и я — хоть и не лежу, а «делать хоть что-нибудь» ещё чего-то надо.

Как-то, после трудового дня и бурной ночи с Елицей, в засыпающем мозгу всплыла фраза из одного наставления: «Наилучшей формой повышения уровня физической подготовки бойца является бег. В этом упражнении сочетаются развитие почти всего организма с низким травматизмом».

Утром мучительно вспоминал: а что ж мне такое умное пришло в голову? Потом вспомнил. Потом… Звяга лыжи понаделал, снег уже выпал… У вотчины от края до края — 20 вёрст. Туда-обратно… Построили три кольцевых трассы разной длины-сложности.

За цель я принял результат масс-старта на Олимпиаде в Сочи — 50 км за час 46. Понятно, такая цель — недостижима. Но…

«Всех денег — не заработаешь, всех женщин — не перетрахаешь. Но к этому надо стремиться» — народная мудрость. Мы устремились к олимпийскому рекорду.

Всю зиму мы бегали. Ребятки перестали падать на лыжне и засыпать по возвращению. Просто — стали штатно, рутинно доходить до конца большого круга. Не — все. Но небольшая группка из старших — уже выдерживала. А там и мальки подрастали. Некоторые — весьма перспективные.

В первую же зиму во Всеволжске наши соседи были весьма поражены, многие — смертельно, способностью моих людей внезапно появляться за сотню вёрст от города. В зимнюю ночь, когда ни пешему, ни конному дороги нет, вдруг возникали бойцы на пороге жилищ моих обидчиков. Мало кому удавалось пережить приход таких гостей. Остальные — ума-разума набирались. Иных вразумляли столбы дыма над горящими селищами, иных — зрелище «конькового хода» моих людей по заснеженным ледяным равнинам наших рек.

Глава 252

Чарджи… Инал в простое — это опасно. Хотел ввести уроки иностранного языка. Торкского, естественно. Единственный в хозяйстве торк кочевряжиться начал.

— Я — инал! Потомок великих ябгу! Мне перед смердячьими пащенками выплясывать — невместно! В каком-то бывшем амбаре открывать невесть кому мудрость слов повелителей вселенной…!

Ну и дурак. Мои предки не считали зазорным учить детей ни храмах любой веры, ни в концлагерях любой системы.

Ладно, фиг с тобой. Тогда уроки верховой езды. Учить меня любимого.

Три вещи, по моему мнению, более всего обращают на себя внимание попаданца в средневековом мире: постоянная темнота в здешних жилищах, постоянное отсутствие нижнего белья на женщинах и постоянное использование лошадей. Повсеместное.

Без приличной лошади тебя даже туда, где отсутствует нижнее бельё — вряд ли позовут.

Конечно, Русь — не Степь. Степняк с порога юрты вскакивает в седло. Даже когда направляется в нужник. И это вся разница: русский мужик может дойти до нужника самостоятельно. Даже до околицы — может своими ногами. А вот дальше крестьянина без лошади очень редко увидишь. Понятно, что лошадь не под седлом — в упряжке: телега, сани, волокуша, борона, соха…

Применительно к здешним лошадям меня потрясали две вещи: их повсеместная необходимость и их яркая индивидуальность.

Насчёт первой — до этой зимы я как-то уворачивался. Запряжку лошадей в телегу я подглядел ещё у покойного Перемога. Ну, пока он ещё не был покойным.

А потом, на людоловском хуторе, мне было не до переживаний и рассуждений — делал тупо по образцу.

На самом деле — мне просто крупно повезло. Насколько — я понял только уже в Рябиновке. Повезло с моим буланым коньком. Это был единственный конь, который меня слушался. И терпел мои фокусы с запряжкой.

Я предполагал, что он и дальше меня потерпит. Но он уже старенький, мне подсунули другого конька — по-моложе, по-резвее, «по-боярскее». Типа — представительского класса. Тарпана.

Тарпан был типичным: тёмно-гнедой — смесь коричневых и чёрных волос на корпусе, грива и хвост — чёрные, широкая тёмная полоса («ремень») вдоль спины.

Про таких говорят: «масть — дикая гнедая» — чёрный волос на ногах перемешан с коричневым, от чего дистальные отделы конечностей не угольно-чёрные, и чёрная шерсть не доходит до запястных и скакательных суставов. К зиме эти кони светлеют («сивеют») — больше серого волоса появляется.

Кличка, естественно — Гнедко.

Люди всегда связывали масть и характер лошади. Арабы говорили: «Никогда не покупай рыжей лошади, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой». Но они же про тарпанов не знали!

А вот Радмила Караклаич, похоже, знает:

Мохнатенькие они, как медвежата… И, правильно сказано: «звери».

Тарпаны — в родословной всех здешних лошадей. Соответственно, их обычная окраска звучит в русских былинах и сказках:

У Ильи Муромца его конёк Бурушка:

Понятно, не сам Илья «озёра меж ног пропускает» — Бурушка его. Маленький, мохнатенький, очень злой и упрямый… Одним словом — тарпан.

На Руси водятся тарпаны двух видов: степные и лесные. Лесные — поменьше и послабее. Где-то метр тридцать в холке. На них Витовт выиграл Грюнвальдскую битву.

Когда сидишь на таком малыше, а на тебя скачет немецкий рыцарь на тонном ардене, дестриере, шайре или бельгийце, сидит на две-три головы выше, весь в железе…

Литовцы и татары Витовта очень здраво сбежали от этих ржущих танков в лес. Где и вырезали рыцарей в условиях пересечённой местности и рассыпанного строя. Из-за дерева даже и с маленькой лошадки бронированного крестоносца можно нормально завалить.

Последнего лесного тарпана убили в Восточной Пруссии в 1814 году. Степные — продержались до 1879 года. Мой Гнедко — из степных. Понятно, что в 21 веке я таких коней и видеть не мог.

Специально для попаданцев: если вы боитесь лошадей так, как боялся их я, даже и не пытайтесь попадировать дальше 20 века. Вы просто шага не сделаете! Точнее — только один шаг и сделаете. А вот все остальные дела делаются с участием лошадей. Особенно — у нас. Россия — конская страна. В 1913 году — самое большое суверенное поголовье в мире — 38 миллионов лошадей на 174 миллиона человек. Правда, после Гражданской осталась только половина.

Полторы лошади в семье — повсеместно. И отношение к вам в окружающей человеческой стае, к вашей супер-пупер и мега-квадро… прогрессивной личности — напрямую зависит от отношения к вам местных «экуус ферус каваллис».

Вот, девочка, сколько лет прошло, а я всех своих коней помню. А уж приведённых ко мне во Всеволжске Сивку да Чёрта… Глаза закрываю — вижу. Помню телом, руками, ногами, запахом… Повадки их всякие… Пожалуй, и получше многих моих полюбовниц. Да и то сказать: кабы не кони мои — и новой Руси не было бы. И меня бы живым не было. Сколько раз бывало — выскочит из-под копыт заяц ли, перепёлка, а Сивко и ухом не ведёт. А дёрнулся бы, прянул в сторону на хорошей рыси — улетел бы я в пень головой. И конец всему прогрессизму. А сколько поганых Чёрт только в одном Переяславльском бое побил! Поболее меня самого.

А про их меж собой отношения, про ревность ко мне… Хитрец и флегматик Сивко завсегда над бешеным холериком Чёртом шутки шутил. А уж как они с волком моим, с Куртом, играли… Как я им песни пел — они разную музыку любили… Забавно — про своих волков да про своих коней без конца могу сказки сказывать. Не менее чем про людей. Вот же — кони и кони, скотинка четвероногая. А Русь Святая без них бы — не выросла, не выстояла, сгинула.

Мой Гнедко был маленького роста с толстой горбоносой головой, остроконечными ушами, густой короткой волнистой, почти курчавой шерстью, короткой, густой, курчавой гривой, без чёлки и со средней длины хвостом. Грива, как у лошади Пржевальского — стоячая.

Густая шерсть позволяет тарпанам переживать холодные зимы. Крепкие копыта не требуют подков. Высота в холке — 139 см. По американским нормативам — не конь, а — пони. Длина тела метра полтора. Такая… самоходная бешеная табуретка с хвостом.

Вообще-то, взрослые чистокровные тарпаны — не приручаются. Их просто едят. Степняки и католические монахи чрезвычайно любят их кушать. Монахам как-то их папа римский выговаривал насчёт диеты из конины. Степнякам наоборот: конина — чествование.

Гнедко — метис, есть примесь домашней лошади. И молодой — три года. Поэтому его можно объездить.

— Чарджи, а почему ты думаешь, что ему три года? Продавец сказал?

— Э, продавец скажет что угодно. Лишь бы цену поднять. Коню смотри в зубы.

Насчёт «смотри в зубы»… «Даренному коню в зубы не смотрят» — русская народная мудрость. А «недаренному» — смотрят? А зачем? Кариес высматривают? Все наездники — стоматологи?

— По зубам, Иване, определяют возраст лошади. Вот смотри… Но-но, балуй!

И как он не боится! Цапнул Гнедка за… кажется, это называется «храп». Точно — им храпят! Гнедко храпанул, дёрнулся, зубы показал — схватить Чарджи попытался. Торк стукнул коня кулаком по… по переносице? Губу коню оттянул и показывает. А там — зубы! Во-от такенные! И жёлтые! Как у заядлого курильшика. Гнедко, что ты куришь? Пыхнуть дашь?

— Вот, смотри. У коня три пары резцов. Пока жеребёнок молоко сосёт, у него прорезаются молочные зубы. Последними вот эти, наружные. В полгода от роду. Потом они заменяются. Внутренние резцы сменяются около 2 Ґ лет, средние около 3 Ґ, внешние около 4 Ґ, вместе с ними прорезываются и клыки; далее возраст определяется по ямкам на резцах. В нижней челюсти, на внутренней паре резцов, они стираются в возрасте 5–6 лет, на средней — на 7 году, на наружной — на 8. Затем в той же последовательности стираются ямки на резцах верхней челюсти, а с 11–12 лет, когда ямки исчезают на всех резцах, возраст определяется с трудом.

Это просто надо знать. Без этого здесь — ты не мужик. Тебе втюхивают барахло за тройную цену, и над тобой смеются. Это как не понимать разницу между «Запорожцем» и «Кайеном». Больной, наверное?

Я, естественно, всовываюсь посмотреть. Гнедко дёргает головой и клацает зубами у меня перед носом. Как хорошо, что я такой быстрый! А то бы и без носа остался.

Безносый попаданец… никогда не слышал. А ведь должно быть: мы ж вечно суём нос в не своё дело. Даже — в не своё время.

«Любопытной Варваре на базаре нос оторвали» — русское народное наблюдение. Про попаданцев?

— Чарджи, повтори. Я не разглядел.

— А ты сам ему пасть раскрой — вот и разглядишь.

Ага, я такой дурной? Как коню открыть рот — не умею, но я же столько всякого знаю! Где там моя свалка?

— Нет, Чарджи, так не пойдёт. Конь молодой, ставить его под седло нельзя.

Я ж не просто так! Я ж по теории! Франсуа Робишон де Ля Гериньер в своём основополагающем труде «Школа верховой езды» аж в 1734 году, указал:

Рекомендации 18 века подтверждаются статистикой 20-го:

А вот из французского романа:

— Чарджи, лошадь нужно заезжать под седло лет в восемь. А то, что ты предлагаешь… «конь не твой — погоняй, не стой».

Фраза старого слуги из «Капитанской дочки», в занесённой снегом степи ругающего Пугачёва, вылетела автоматически. И я продолжил уже своими словами:

— Тоже мне… инал торканутый… «Я — хан, я — хан», а в лошадях — ни уха, ни рыла…

Я был неправ.

Я сказал глупость.

Оббоярился, понимаешь, с перепугу. Столкнувшись с чем-то важным, но малознакомым — растерялся, заволновался. И погнал накатанными, типовыми реакциями…

Хамею я тут. Незаметно для самого себя, инстинктивно, автоматически. Когда все вокруг со всем соглашаются, в ножки падают, бегом исполняют…

Давно замечено: повышение управляемости подчинённых усиливает быдловатость начальствующих.

Как-то не встречал у коллег-попандопулов рекомендации регулярно, при всяком успехе, повторять про себя: я — хамло, я — мордоплюй, я — невежа. А без этого гонор растёт и залепляет глазёнки. Дальше — мордой в дерево. Своей собственной мордой. Ошибки — неизбежны, проколы — обязательны. Так и я — ляпнул не подумавши.

Чарджи опешил и, не находя слов, взмахнул руками.

Дальше они подрались. Гнедко с Чарджи.

Когда Гнедко встал на дыбы и начал быстро-быстро, как кот лапками по закрытой двери, молотить копытами перед собой — все мгновенно выскочили во двор. А дальше…

Мы с Алу успели взлететь на забор. Сверху это родео было очень интересно наблюдать.

Когда на лошади есть упряжь — за неё можно ухватиться. Если у человека в руках ловчие снасти — тот же укрюк или аркан — можно применить. Но остановить «голого коня» — «голой рукой»…

И не надо вспоминать цирковые трюки с джигитами, заскакивающими на спину мчащейся лошади! В толстом зимнем халате, с саблей… Насчёт короткой стоячей гривы у тарпанов, за которую не уцепишься, я уже сказал?

Гнедко, почему-то взбесившийся от резкого маха рукой мимо морды, возжаждал крови. И целенаправленно загонял ханыча в угол двора. Торк путался в полах своего халата, зацепился за собственную саблю… Единственное, что удавалось человеку в этой дуэли — уворачиваться от копыт.

Удар задних копыт — смертелен. Если в брюшную полость — разрыв селёзёнки, обрыв почек, множественные разрывы печени… Если в кость — переломы. Позвоночника, или например, множественное раздробление костей таза. Если высокий удар, в череп… Дикие мустанги так волкам мозги расплёскивают.

Наконец, торк оказался в углу двора. Утирая одной рукой мокрое от снега и грязи лицо, другой вытянул саблю из ножен. Рядом со мной на заборе захлебнулся ахом Алу.

Они чего?! Сдурели?! Как это, как это?!! Моего коня и — саблей?! За него ж деньги плочены!

Гнедко презрительно фыркнул в сторону противника и потрусил от него. Ну, славу богу, обошлось…

Факеншит! Да он же пространство для разбега набирает! Тупая четырёхкопытная табуретка! С копытом против столетнего клинка…! Но, судя по тому, как торк перехватывает рукоять сабли… возможны варианты.

Конёк дорысил до нужного ему места, развернулся и кинулся в атаку. Всё ускоряясь вдоль забора, как цирковая лошадь вдоль барьера арены, он летел галопом быстрее и быстрее.

— Эта… они же сейчас… Ону олдуресекти! (он его убьёт).

У Алу в глазах была полная паника. Я ещё пытался сообразить: «убьёт» — кто-кого? — а идиотские картинки из всяких киношных трюков, из виденных в детстве цирковых представлений и немецко-югославских вестернов с Гойкой Митичем, сделали своё дело.

Мы все рабы стереотипов. Особенно — когда без мозгов. И я прыгнул с забора прямо на спину проносящегося мимо Гнедка.

Из бородатых анекдотов.

Ковбой приезжает к любовнице.

— О! Дорогой! Как я рада! Но что ты будешь делать, если приедет мой муж?

— Не волнуйся. Я оставил лошадь под окном твоей спальни. Если вдруг что — выпрыгну прямо в седло и ускачу.

Среди ночи раздаётся стук в дверь. Ковбой, схватив в охапку одежду, выпрыгивает в окно со второго этажа, а хозяйка идёт открывать двери. За дверью стоит лошадь ковбоя и очень вежливо спрашивает:

— На улице пошёл дождь. У вас зонтика не найдётся?

Не мой случай — дождя не было. Но… когда вас чем-нибудь, например — лошадиной спиной, бьют между ног…

«Для начинающего наездника чрезвычайно важно научиться утверждаться на лошади обеими седалищными костями»… Я не только «обеими» — всеми! «Утвердился»…

И вцепился. Обнял шею своего гнедого так крепко… как давно уже не обнимал ни одну женскую шею.

Абсолютно позорное занятие: ни один уважающий себя наездник не будет обхватывать конскую шею, чтобы удержаться на лошади.

Про закон сохранения импульса я уже рассказывал? — Так вот, мой импульс наложился поперёк Гнедковского. Даже где-то… ортогонально. А тарпаны — кони маленькие. В смысле собственной массы.

Фраза из анекдота: «Я такой сильный! Но… лёгкий…» — как раз про них.

Импульс — подействовал, и конь, наклонившись, как парусная яхта, идущая в крутой бейдевинд, косо побежал к крыльцу поварни.

Толпа зевак, стоявшая на крыльце, немедленно брызнула в стороны, а вперёд выступила Домна. Могу понять, что Гнедко собирался атаковать вооружённого столетним клинком хана. Но Домну… Сдурела лошадь! Тут Домна крутанула в руках что-то длинное и мокрое. С которого что-то капало. Зелёненькое. Типа щей. Домна махнула этой тряпкой…

Ну, я-то знаю, что дальше будет, я так уже попадал. Поэтому моя умная лысая голова пригнулась. А вот глупая горбоносая мохнатая, с короткой гривой…

Эйспзбум…

Тарпан отличается от Пегаса отсутствием наличия крыльев. А так-то… Очень хорошо летают. Но я — лучше. Потому что когда лошадь дважды переворачивается через голову, то всадник должен находиться… Самое главное — не там, где перекатывается через спину эта самоходная мохнатая табуретка.

Гнедко стоял посреди двора, широко расставив копыта и тряся своей горбоносой головой. В углу двора Чарджи, не отрывая взгляда от происходящего, продолжал монотонно умываться по-кошачьи, левой лапкой. На заборе сидел Алу в состоянии туго надутого воздушного шарика: вздохнуть он уже не может — или пукнет, или взлетит. Тишина, пауза…

Домна весомо подвела итоги:

— Бездельники! Только скатёрку попортила. А ну бегом дела делать!

Наша «смертельная битва» сразу показалась настолько мелкой детской вознёй… Я смутился, достал из кармана морковку и пошёл к коню. Гнедко тоже ещё был не вполне адекватен. В глазах стояла муть от непреднамеренно выполненных кульбитов. Он задумчиво схрумкал угощение и позволил мне, фамильярно обняв его за шею, отвести в конюшню.

Последним в себя пришёл Чарджи.

— Негожий конь, дурной, опасный. Надо забить. Тебе другого подберём.

— Ха! И это говорит целый инал, потомок повелителей вселенной! А молоденькому коньку повелеть не можешь! Говорят, у вас в Степи грудным младенцам к молоку матери добавляют жидкий конский навоз. Ты поэтому такое… дерьмовое решение предлагаешь?

Торк аж зубами заскрипел. Схватился за саблю. А я за свой ножичек за спиной. Я же теперь постоянно об-ноженный!

Постояли.

Он развернулся и ушёл. Я тоже развернулся. К деннику, откуда лупала на нас глазами моя мохнатая скамейка.

— Ну что, гнедая самоходина? Я из-за тебя с другом поругался. Что ты на меня так… монокулярно смотришь? Как красноармеец на мировую буржуазию. Я тебе не враг — смотри бинокулярно! Вот так-то лучше. Запомни: я хозяин — ты лошадь. Ты делаешь всё, что я скажу. И получаешь за это овёс. Согласен? А теперь мы определим границы твоего слепого пятна. И наиболее приятные места для почёсывания.

Я же с ним по-человечески, а он…! Через 3 секунды я сидел на стенке денника и пытался не допустить откусывания моей лодыжки.

Конечно, Чарджи был прав. А я повёл себя как глупая вздорная… гнедятина.

После моих необдуманных слов ни торк, ни я — отступиться уже не могли. Три упрямства, включая лошадиное, завязались тугим узлом.

Мне достался полный курс обучения. Верховой езде и не только. Вот именно с таким учителем и именно с таким конём. Сколько раз в ту зиму я проклинал себя за это необдуманное решение! Сколько раз просто зубами от боли скрипел, поднимаясь утром после конских экзерцисов!

Ещё Платон и Плиний Старший уверяли, что езда на лошади полезна для здоровья. Врут они все! Все свои былые и нынешние, реальные и выдуманные обиды торк вложил в процесс обучения. Обучению тому самому занятию, которое греки называют «иппасия», а торки довольно неприлично: «бинисилик». Впрочем, и в русском языке ряд звуковых ассоциаций к слову «езда»… тоже не очень.

Хорошо хоть — начали с техники безопасности:

— Стоять! Ты куда пошёл?! Позови его, подожди, пока он к тебе головой повернётся! Не подходи к нему сзади!

Что-то мне конь после Чарджиного поучения — истребитель напоминает.

Прапорщик Козолупский в нашем гвардейском и истребительном — похоже начинал:

— Сзади к самолёту не подходи — двигателями сдует. Вона тама, по дороге, фургон с солдатиками проезжал — в канаву снесло. Спереди не подходи: «Сапфир» включиться. Ни детей, ни настроения их делать — более в жизни не будет. На плоскости не залазь: упадёшь на бетонку — хребет сломаешь. Низом не суйся: поедет — задавит. С рулёжки не сходи: у нас чучмеки на бензовозах гоняют. Где бетона нет — им везде ралли.

— А где ж…?

— А вон, на капонир. И чтоб снизу видно не было.

Вы думаете — торк вывел коня господину своему и помог сесть в седло? Индейскую избу вам… Точнее — мне.

Инал начал учить «Зверя Лютого» на конюха. Конюх-прогрессор… Продвинутый дерьмокидатель… Эдвансенутый кормораздатчик… Я, блин, со всей мудростью человечества…! Набитый прогрессизмом по самые ноздри…! Эксперт, факеншит, по сложным системам…!

«Нам учиться — что с горы катиться» — русская народная мудрость. Вот он и… и покатил меня… с-собака нерусская.

Чарджи и Гнедко долбали на пару. Один вдалбливал уход за лошадью, другой — просто уход. Мой, отсюда и быстро.

Они оба меня просто на взгляд не переваривали! «Если вас кто-нибудь не переваривает — значит, не сумел проглотить» — народное наблюдение.

Инвертируем утверждение и получаем: «если я кого-нибудь не перевариваю…». Дополняем классикой: «Тщательно пережёвывая пищу, ты помогаешь обществу». Ух как я хочу помочь здешнему обществу! Поэтому «пережёвываем», «глотаем», «перевариваем»… обоих. «Улыбаемся и машем»…

И хрен вам, дитятки! Я вам не только кладезь знаний и чугунок премудростей! Я ещё долбодятел полнопрофильный! Упёртее меня на три деревни в округе — нету!

Однако упрямство не есть синоним глупости — с конями мне надо разбираться.

Надо сказать, что кони существенно отличаются от более привычных нам кошек и собак.

«Человек кормит меня, гладит, заботиться обо мне. Наверное — он бог» — так думает собака.

«Человек кормит меня, гладит, заботиться обо мне. Наверное — я бог» — так думает кошка.

Кони глупее — у них кора головного мозга даже мозжечок не закрывает. Поэтому они думают также, но никак не могут принять решение. Постоянно пребывают в проблеме выбора между «истиной кошки» и «истиной собаки».

Если вы даёте лакомство лошади — она воспринимает это как проявление вашей слабости. Морковку или яблоко можно дать только как вознаграждение за труд. Ну, или после года совместной безупречной работы как проявление хозяйского доброго настроения.

Решившись сесть на коня, вы должны немедленно доказать, что главный — вы. Если только конь раньше не успеет доказать вам обратное.

Отдельная тема: зрение и слух. Хомосапиенс воспринимает мир более глазом, лошадь — ухом. А с глазами… Перед носом лошади «слепое пятно» в полтора метра. Поэтому никогда нельзя подходить прямо спереди — для коня вы внезапно появитесь в 20 сантиметрах перед носом. По плечи и в весьма в искажённом виде. Что его наверняка испугает.

Другой лошадиный фокус — два типа зрения. Лошадь смотрит одним глазом, монокулярно. Причём до такой степени, что одним — вперёд, а другим назад. А вот когда она наставляет уши вперёд — смотрит двумя глазами, бинокулярно. При переходе от одного типа зрения к другому — изображение скачет, конь пугается.

Ещё пугается громких звуков, резких движений, смены освещённости… А когда эта, довольно крупная и сильная зверюга пугается… всем становится плохо. «Гнедая понесла не разбирая дороги»… А кого она там, на той дороге — «разобрала на части»… — гнедой абсолютно пофигу.

Да и ладно — пусть пугаются. Лишь бы одинаково. Увы: все четыре основных типа человеческой ВНС — флегматики, меланхолики, сангвиники, холерики — вполне видны и в лошадях. Только эти тушки в несколько раз тяжелее и быстрее.

И постоянное стремление к самоутверждению. С подвыподвертом.

Вы думаете — конь вас возит? Он вас просто терпит. Вам кажется — вы им управляете? А ему просто лениво ссориться. Вы думает кусочком сахара добиться от него послушания? Нормальному коню плевать на ваш сахар.

Ему нужно, чтобы вы внушали ему уважение, чтобы вы смогли заставить вас слушаться, чтобы вы были довольны его работой. Вот тогда, в качестве наглядного подтверждения собственного качественного труда серьёзным человеком, он соблаговолит принять… ваш грязный, вредный, маленький, пропитанный чужими запахами… кусочек сахара. «Уважаемому коню от уважаемого хомосапиенса…».

Ничего специфически лошадиного — нормальная общечеловеческая позиция.

Один из лучших цирковых наездников мира в 21 веке говорил о жеребце — звезде своего номера:

— В четыре года его решили усыпить — рядом с ним опасно было находиться. Когда я начал с ним работать — мне пришлось измениться, мне пришлось научиться полностью контролировать свои эмоции. Я ходил к психологу, я год занимался йогой…

Попандопулы всех времён и народов! Кто из вас отдал год жизни на йогу — ради коня?

А без этого… Янки ходит по Англии пешком, дон Румата раздражённо бьёт своего хамахарского жеребца между ушами перчаткой, но тот «только уныло мотал головой, не ускоряя шага». Румате есть чем себя утешить: Руматы Эсторские по традиции лучше разбираются в боевых верблюдах, чем в лошадях. У вас есть боевые верблюды? — Значит, и отговорок таких нет!

Чем конь лучше, тем он чувствительнее ко всякому небрежению со стороны человека.

Как известно, легендарный и славой овеянный командарм Семён Михайлович, был страстным лошадником, и толк в конях понимал.

Вот идёт как-то Гражданская война. Едет себе, железный и несгибаемый, куда-то по степи — не то от Улагая убегает, не то наоборот — за Шкуро гоняется. Сам весь из себя такой… призадумавшийся. Типа: Деникина, что ль, словить? На одну ладонь посажу — другой шлёпну… А вот что бы сделать со Львом Давидовичем? Который главнокомандующий всеми вооружёнными силами Республики…

Заезжает наш командарм в станичку одну, видать, по делу. Спешивается и идёт в кустики. Я же говорю — по делу! А тут, как на грех, в ту же станицу, видать, по тому же делу, въезжают белые. В явном численном превосходстве и существенном количественном перевесе. Легендарный-то — углядел и сразу кустиками-кустиками…, а коня-то нет! Ушёл, понимаешь! Хорошо хоть — не ко Льву Давидовичу, а на водопой к колодцу.

Сидит наш несгибаемый в кустиках на корточках, и в негромких матерных выражениях ласково уговаривает своего верного коня вернуться и увезть его от вражеского разъезда нахрен. А эта, весьма чистопородная и, безусловно, высокопроизводительная скотина благор-р-родных кровей, стоит себе посередь станицы у колодца и… непристойно сёрбает. А ещё — фыркает в сторону прославленного командарма, помахивает хвостиком, попукивает и продолжает хлебать.

Долго ли, коротко ли, но закончились у красного генерала из бывших царских вахмистров народные слова, и вспомнил он свою главную командармскую ошибку. Что фронт развалился — фигня, главное — коня не напоил. Закрутился, понимаешь, со всякими ревизионистами и белогвардейцами. Тут, блин, борьба за счастье всего трудового народа, пролетарская революция в мировом масштабе и прочая суетня, а тут родному коню ведро воды не принёс.

Так бы и лечь железному и легендарному в тех кустиках навечно, но верный конь напился, убедился в искреннем раскаянии своего, чего там на спине таскается, и соблаговолил, вспомнив про весь прежде полученный сахар и неизбежную победу грядущей мировой и пролетарской, вернуться в кустики к Семён Михайловичу. О чём тот в своих мемуарах и прописал.

По-хорошему — Гнедко должны были сначала объездить. В княжеских табунах есть специалисты-объездчики. Но у нас — нет, а самый подходящий — инал торконутый — учит меня. Полный идиотизм!

Только позже я понял, что Чарджи решил объезжать Гнедка мною. Или меня — Гнедком?

По-хорошему уход за конём возлагается на конюха, боярин только ездит. Но торк взвалил на меня и эту работу. Я не мог отказаться — это выглядело бы как слабость.

Для конкретности. Снова… как бы это по-вежливее…

Верю. Более того, в Средневековье боевых коней специально учат некоторым специфическим упражнениям. Одно из них — прыжок вперёд с одновременным ударом копытами во все четыре стороны. Так рыцарь прорывается из кольца враждебных пехотинцев. Второе — подняться на дыбы и развернуться на задних ногах. Так рыцарь возвращается в схватку. Уже в выгодном для себя положении с внешней стороны кольца окружения.

А вот о чём импозантная попаданка не пишет… Видите ли, уже после получасовой неторопливой проездки лошадь потеет. Теперь её надо помыть…

Французы за несколько месяцев 1914 года — первых месяцев Первой мировой, угробили всю свою конницу.

— Лошадка… Она ж сама… Свободно, в полной гармонии с природой…

Или — она «сама», или — на ней ездят. Одновременно — не бывает.

Факеншит уелбантуренный! Хренова туча народа проваливается во всякое Средневековье! Ладно — эльфы да гоблины с орками и французами! Но люди! Они что, не знают, что лошадь надо мыть ВСЮ?!

Короче. Мадам, не сочтите за нескромность, но позвольте поинтересоваться: вы достаточно глубоко слазили вашему коню в задницу? Вы хорошо намыли своему жеребцу член и яйца? На той изумрудной лужайке…

Правильно мойте яйца своим жеребцам! Спокойно, ласково, уверенно. Твёрдой, не дрожащей рукой. Но без насилия. Кстати, коням это тоже нравится.

Воспитанный жеребчик от приличных папы с мамой, не будет надоедать вам своим присутствием, но деликатно постарается быть к вам поближе. Если вы гуляете, одна или с кем-нибудь, вдоль ограждения выгона, на котором пасётся ваш… ездец, он обязательно подойдёт. Даже уйдя для этого с места с более сочной травой. Не для того, чтобы нагло приставать, класть голову к вам на плечо, хватать за выступающие части тела или попрошайничать еду. Нет, он будет просто постоянно держать вас в поле зрения, он встанет так, чтобы слышать ваш разговор, хоть бы и по мобильнику. Он будет вас неотрывно пасти. Хотя и делает при этом вид, что пасётся сам. Такова великая сила гигиены!

Глава 253

Ещё несколько поразивших меня… коневодческих деталей.

Блок очень точен: рабынь — усмиряют, коней — убивают. У степняков, как оказалось, нет накатанных технологий усмирения коня. Принцип очень простой: непослушный конь — потомства оставлять не должен. Поэтому его режут и кушают. У пастуха нет ни времени, ни желания разбираться с капризами своей лошади. Это просто опасно.

Чарджи не знал изощрённых технологий «обламывания» непокорного жеребчика. Пришлось придумывать, подключив Ноготка — он же у нас эксперт по дозированному насилию.

Коллективное изнасилование коня… Моральное, конечно, а не то, что вы подумали. Фольк так и говорит:

Все местные жители хотели принять участие в таком… номере. Советчиков и подсказчиков… А как красочно расписывал Хотен свои предыдущие успехи на этом поприще…!

Пришлось рявкнуть и взять бразды. Я же гумнонист! Разве ж можно! Мучить ржущую, лягающуюся, кусающуюся, самобеглую, волосатую… табуретку.

Выбрал самый мягкий вариант: бойкот. К Гнедко никто не подходил. Ни с чем. Ни с кормом, ни с водой.

К вечеру он разнёс денник. Открыли воротца, перегнали в другой. Звяга почесал затылок и разрушенное — восстановил.

А ночью к Гнедку пришла ласка.

Не в смысле стиля общения кобылы, а в смысле зверушки. Очень милый, полезный зверёк. Картину «Дама с лаской» видели? Хорошо ловит мышей, которые в холода сбегаются в конюшню со всей округи. Здесь же — и тепло, и корм лошадиный есть.

Где зерно — там мыши, где мыши — там ласка. А ещё для этого зверька лошадиный пот — как валериана для котов.

Самый страшный для слона зверь — мышь: выгрызает перепонки между слоновьими пальцами. Самый страшный для коня зверь — ласка. Она ничего не отгрызает. Она просто играет. До полного лошадиного изнеможения.

Говорят, что злобные ведьмы по ночам на конях катаются, гривы в колтун заплетает. Предлагаются и соответствующие методы решения проблемы: по-кропить, по-кадить, молебнуть и заплатить.

Неправда это — пряди конской гривы сами собой в косицы заплетаются, когда кони всю ночь в конюшне бесятся. Когда ласка их тревожит, потеть заставляет.

К утру Гнедко был весь в мыле. Но мою попытку положить руку ему на спину — пресёк однозначно. Поэтому следующие сутки он провёл с тем же триумвиратом: голод, жажда и ласка. Сочетание таких факторов просветляют мозги даже самому тарпанистому жеребцу. И из лошадей — тоже.

На стадии завершения пришлось немножко… фармакнуть.

— Вот. Это поможет.

«Это» выглядело как бадейка кипятка грязно-буро-зелёного цвета.

— Ивашко, а что это?

— Отвар такой. Конский успокоитель.

Про конский возбудитель — слышал, про успокоитель — нет. Что коням, как и людям, для глупости и храбрости перед боем алкоголь дают — знаю. А с этим что делать?

— И как его применять? Плескануть кипятком в конячью морду?

— ?!!! Ты чё?!!! Это ж… оно ж… ну ты и сказанул!

Не дурак — намёк понял: дать остыть, заставить выпить. Пока конь под кайфом — оседлать.

На третьи сутки Гнедко выдохся и напился. Не — «в дрызг», а — «успокоителя». Но особой разницы нет: стоит в раскорячку, мало не падает, слюни висят, глаза закрыты.

Ага, чудак под кайфом! Самое время — надеваем уздечку. Ничего принципиально нового, хотя раньше я такие связки: «напоить, оседлать и он — твой!» — наблюдал применительно только к хомосапиенсам.

«Наденьте правильно сложенную уздечку на левую руку налобным ремнём к локтю, накиньте повод на шею лошади. Затем возьмите правой рукой коня за нос, положив ладонь правой руки лошади на храп, пропустив руку под мордой, то есть, как бы обнимая лошадь за морду…». Тут мне Гнедко и говорит:

— А пошёл ты!

И головой так это… в сторону… И я вслед… уже своей головой. В стенку.

Спокойно! Никаких факеншитов! Особенно — уелбантуренных! Даже не думать! Полностью контролировать собственные эмоции! Я — спокоен, я — спокоен…

Ждём. Когда он набегается по деннику, пить захочет.

Как скотина отупляющего напьётся — вставлю ему трензель. Да не туда вставлю! В рот! А он не даёт! В смысле — не берёт.

Только фыркает и рта не раскрывает. А над ухом очень похоже фыркает эта торкско-ханская морда…

Тут Чарджи подсказал: надави, говорит, пальцем на десну в районе беззубого края челюсти лошади. Я как дурак… Гнедко от тычка пасть открыл. И тут же закрыл. Со щелчком.

Думал — без пальца останусь. Да уж… — распальцовка в присутствии коня… — неуместна.

Про кастрированных попаданцев я уже грустил, про безносых — грустил. Посижу на заборе — погрущу про беспалых попаданцев. Безногих, безруких, безмозглых… безлошадных.

Кое-что про коней я всё-таки знал.

Что потник, накинув на спину коня, надо чуть поддёрнуть в сторону хвоста — понятно. Это чтобы стоячая шерсть не мялась, а укладывалась в одну сторону.

Насчёт трензеля — целую лекцию своим людям прочитал. Хорошо, что на дворе уже 12 век — раньше бы не поняли.

Именно сейчас в «Святой Руси» идёт смена лошадиного железа. Псалии уже из обихода вышли, но недавно — после увеличения размеров колец на уздечке.

Прямо сейчас меняется и железо в лошадином рту: цельная, загнутая с обоих концов железяка — остаётся только у крестьянских лошадок. Сначала княжеские дружины, а за ними и остальные вятшие, переходят на составной трензель: два железных, шарнирно сопряжённых прутка, на концах у каждого — кольцо для уздечных ремней и повода. Такая перевёрнутая буква V во рту лошади. Когда повод тянут — эта V сжимается. Концы сжимают нижнюю челюсть, шарнир поднимается над языком коня и давит ему в нёбо. У наезженных лошадей нёбо от железа — чёрное.

Я, естественно, разогнался и тут инновнуть:

— А почему бы не сделать третью, среднюю железку? Нынешний шарнир растягиваем в пластинку. Хочешь горизонтальную, хочешь — вертикальную. Сразу получим и французский трензель, и бристольский…

— Ты, Ваня, эта… давай попроще. Давай-ка, для начала, просто его почисть.

Как лошадь чистить тоже понятно: берём скребницу в левую руку, щётку в правую, щёткой слегка против шерсти, потом сильно по… А гнедятине нравится. Может, ещё и договоримся…?

Вокруг коней всегда складываются мифы. Я не про Пегаса и прочих… древнегреческих парнокопытных. Вот наш, русский, лубочный стереотип: тройка от Гжели, например. У коней крутые шеи и хвосты трубой.

Красиво… «Красота требует жертв» — давняя человеческая мудрость. В данном случае — жертвой человеческого представления о красоте являются кони.

Голова лубочного коня опущена, что даёт красивый, крутой изгиб шеи и полёт гривы. Как это делается? — Нижний, подбородочный ремень на голове лошади цепляется за ремень на груди. Представьте себе, что вас за подбородок привязали к… к пупку. А теперь — выпучили глаза и побежали!

Как в бородатом анекдоте:

— Для лечения насморка я советовал сварить яйцо и положить на переносицу. Больной выздоровел?

— Умер. Не дотянули.

«Стоячий хвост», как на русском лубке, был очень моден, например, в Европе в 18 веке. Делается это смесью негашёной извести и перца. Смесь забивается коню в задний проход. Конский анус постоянно пребывает в повышенном тонусе, мышцы лошадиной задницы напряжены. Известь — разъедает, хвост — торчит, кавалергард — красуется, барышни — млеют от восторга.

В смысле — о непрерывном жжении в заднице.

Брачные игры хомосапиенсов дают массу язв и геморроев всем остальным.

Седловку предварительно отрабатывал на тренажёре. Ну что тут не понятно?! Сделал коня из брёвен похожего размера и давай: потник, седло, подпруга, ногу в стремя, рукой за луку седла, вскочил, посидел… Слез, всё снял, повторил.

— Га-га-га! Гы-гы-гы! А боярич-то… умора! Не знает с какой стороны на коня залазить! Это ж все знают! Это ж даже самый малой в любом становище… Хи-хи-хи…

Если всякая полу-половецкая мелочь мелкая надо мною хихикает, то я её просто не замечаю.

— Кипчёныш прав: в Степи даже баран подходит к коню с левого бока.

— Вот я и вижу, Чарджи, что между степными баранами и степными ханами — разницы нет. В смысле: по мозгам. И не шипите на меня оба! Думайте! Почему джигит залезает на коня слева? — Потому что у него на левом боку сабля. Найдите на мне саблю. Углядели? Аксакалы малолетние. Мои мечи у меня на спине висят, а не в ногах путаются. Мне на коня с любой стороны влезать хорошо.

Редчайший случай: торк и кыпчак сошлись во мнении — Ванька спятил.

Это тоже из серии глубоко вбитых стереотипов.

Известный каскадёр как-то делится впечатлениями от просмотра очередного вестерна:

— Сначала — даже очень ничего. А потом режиссёр построил кадр так, что индейскому вождю пришлось залезать на лошадь справа. И всё — стало неинтересно.

Для мастера конного спорта, потомственного джигита-кабардинца, посадка на коня не с той стороны — бьёт по глазам. А мысли о том, что индейцы не использовали сабель и, соответственно, не были привязаны к левой стороне — просто не возникает. Это ж надо задуматься о причинах и допустить варианты.

Всяк человек подходит к коню к его левому плечу. Это все знают. Так и лови его там! На нож ли, на копьё. И меня так ловили. Да только без толку. А и славно, заскочив в седло да не с той стороны, ловцу сапогом-то по зубам дать! А я и сзаду на коня вспрыгивал. То-то вороги мои рты по-раскрытыми держали. Только к таким играм надо наперёд обоих приучать — и себя, и коня. А дальше — и вскочить хитро можно, и от смерти неминучей ускакать. А уж после люди сказок придумают. Про колдовство моё, про коней волшебных.

Кстати о кабардинцах и их продукции. Под названием «черкесское седло».

Несколько раз в русской классике 19 века попадалась это словосочетание. Что-то из принадлежностей русского продвинутого офицера. У Лермонтова, у Толстого, у Куприна… Мелочь какая-то, литературный приём повышения реалистичности детальностью…

Любой попаданец в средневековье, который в этой… реалистичности не… детализируется — не прогрессор, а «шпак».

При всём многообразие сёдел, существовавших в истории человечества, их можно разделить на три класса.

Самый известный и распространённый в 21 веке — плоское седло. Оно же — европейское, классическое, английское…

Второй тип: пастушеское. Здесь же вакеро, ковбои…

Третий тип — черкесское.

А теперь в ценах.

Самая главная цена для всадника — сколько времени лошадь вынесет его на хребте. Лошадь устаёт не от веса всадника — от седла под ним.

Вьючная лошадь идёт «6 через 6». Смотри нормативы горно-вьючной бригады хоть бы и 21 века. Шесть часов непрерывного хода — шесть часов отдыха.

Лошадь под английским седлом выдыхается через два часа, под пастушеским — через четыре. Под черкесским — через шесть.

В реале это — максимум: в отряде почти всегда есть и верховые, и вьючные лошади. Поэтому больше 6 часов конный отряд непрерывно идти не может.

Знаменитые монгольские тумены шли «о трёх конь» — два засёдланных и вьючный. Монголы поражали очевидцев способностью на скаку перескакивать с одного осёдланного коня на другого.

Они, монголы Чингисхана, занимались этим цирком, потому что ездили на разновидности пастушеского седла, а не на черкесском. Иначе бы могли и одвуконь идти.

Всем понятно? На треть сократить конский состав соединения, соответственно — размеры выпасов, численность ремонтных табунов и их пастухов, вдвое уменьшит количество потребных сёдел, поднять скорость движения…

Это — азбука: чем армия больше — тем тяжелее, медленнее она двигается. Наполеон делал кампанию 1815 года с относительно малой по численности армией, близкой к армии своего первого итальянского похода. И восклицал в восторге:

— Я нашёл свои итальянские сапоги!

Чингисхан, проведя кучу реформ, стандартизировавший даже чисто технические вещи, седло — не поменял. Не знал, не рискнул?

А ещё черкесское седло просто легче: в три раза — английского, вдвое — турецкого.

Вообще: кабардинская упряжь проще европейской. Конь засёдлывается ею вдвое быстрее. Понятие: «время приведения в боевое положение» — знакомо? Успел всадник заседлать коня и встретить врага с саблей в руке — может, и будет жить. Не успел… — жить не будет.

Цена мелочи — жизнь. И не одна.

Из мелочей собирал я победы наши. Вот смотри, красавица: лошадка несёт всадника дольше. Значит и войско моё может ворогов достать там, где и не ждут. Седельце легче, конь не усталый, значит и разъезды мои от вражеских всадников могут уйти, могут их догнать. Разведка моя вражеское войско облепляет, командир их — как слепой. А мы-то их видим со всех сторон! Азбука флажковая, гелиограф. Значит, вести передают быстрее. Коли враг слепой, а ты зрячий, так что ж не ударить? Да так, там, тогда, когда тебе только выгода и никакого ущерба. Своих людей — сберечь, вражье войско — под корень вырубить.

Ещё одна ересь. Лошадиная ересь из серии «ну это же все знают!».

Как известно, существуют два вида рыси: учебная и строевая.

«Облегчаться на рыси» — это про строевую. Со стороны кажется, что всадник привстаёт на стременах на каждом шаге лошади. «Облегчается».

Три ошибки сразу.

Всадник не встаёт на стременах — колено как прижато к крылу седла, так и остаётся. Меняется «подколенный угол». Поэтому такая ломка в ляжках. Ну-ка, пару часиков — «сели-встали, сели-встали».

Внутренняя сторона ноги от колена вниз называется «шенкель», от колена вверх — шлюсс.

Чисто для собратьев-мужиков: если девушка «дала шенкеля»… Свои, девичьи, «шенкеля» вам в руки… — есть шанс добраться и до «шлюссов». И осторожненько, нежненько… а не как жёсткое седло… С продолжением в форме… кое-какого стипль-чеза…

Вторая ошибка — «облегчаться» на каждом шагу лошади. Есть и другие стили: можно через шаг, можно через два, можно вообще — менять ритм в ходе проездки. Например, «пирамидкой».

Третья ошибка — вообще заниматься этим делом. В смысле — облегчаться. Не, не вообще! Я имею в виду — при езде на лошади.

Сейчас все лошадники криком кричать начнут… Именно этому движению — «сели-встали» — упорно учат в школах верховой езды.

Добившись того, чтобы движение человека попадало в такт лошади, тренер успокоено утирает пот со лба:

— Не безнадёжен.

Но масса наездников, особенно уставших, очень резко опускаются в седло. И тем самым — задницей своей — бьют лошадь по почкам. Часами.

Наездник инстинктивно — так ему легче — чуть затягивает начало собственного движения, и коню на рысях приходиться не только прыгать с тушей на спине, но и на каждом шаге ещё и подталкивать тушку вверх.

Представьте себе, что вы не просто тащите на спине тяжёлый мешок, но и постоянно его подкидываете.

И английское седло, и строевая рысь — обязательный элемент всех европейских армий. Все так ездят, все так делают.

В основе — поведение средневекового барона. Этакого немытого, небритого, неграмотного абсолютного повелителя какого-нибудь европейского Мухосранска.

Прислуга постоянно озабочена состоянием пищеварения своего господина:

— А то он… совсем дурной становится.

Отсюда — строевая рысь.

— Их высокородные кишки не будут так сильно перетряхивать гусиный паштет, съеденный на вчерашнем королевском обеде.

Ориентация на «богатырский удар» требует массивного откормленного аристократа. Даже в 19 веке разница в среднем росте простолюдина и лорда в Англии составляла более 20 сантиметров.

Отсюда английское седло: устойчиво поместить эту тушку на спине лошади — требуется широкая плоская площадка.

Наконец, «богатырский удар» — один. Попал копьём в противника, сам удержался — фанфары и лавры. Для баронской славы критична именно одноразовая устойчивость. Кратковременная, при лобовом столкновении. Отсюда — высокие передняя и задняя луки седла. Седло-стул.

«Всё — во имя человека, всё — для блага человека». Единственный человек в феоде — барон. Кони, упряжь, навыки, стили… всё для его удобства.

Перед нами пример строевой рыси в исполнении совершенно нестроевого человека.

Юмористический персонаж, сентиментальный, чувствительный псалмопевец Давид из «Последнего из могикан» рвёт единственной шпорой бок своей жеребой кобыле. По мнению Фенимора Купера и его читателей это — смешно.

«Базовые стереотипы», «все так делают» — то, что отложилось в массовом сознании, то, что воспринято даже совершенно не наездником: подскакивать и пришпоривать.

Так — в Европе. А черкесы, например, не только не имеют на сапогах шпор, но нет даже и каблуков, которыми можно было бы ударить коня по рёбрам. Нет и плети-нагайки.

«Черкесские наездники погоняли лошадь тонкой плетью, с привязанным на конце ее плоским куском кожи, для того чтобы при ударе не причинять лошади боль, а только понукать её хлопками плётки».

В Степи на конях — все. На коня залезают не ради «богатырского удара» — на коне живут. Это задаёт другую систему приоритетов. В которой строевая рысь — неуместна. Кочевник не подскакивает в седле — он в него «влипает». «Учебная рысь».

— Чарджи, ты знаешь что такое «арчак»?

— Я! Я знаю! У отца было! Я видел!..

Бздынь — подзатыльник. Алу, влезший в разговор старших без спроса, отлетает в угол конюшни, откуда и глядит полными слёз глазами. Чарджи, разминает руку — сильно приложил. И презрительно объясняет через губу:

— Э-э… Ваши… умеют ездить только на… на лавках. На арчаке всадник сидит высоко, управление лошадью шенкелями невозможно, только уздой. Ваши так ездить не умеют. И не хотят.

— Чарджи, ты давно не мыл уши? Разве я тебя об этом спрашивал? Кстати, когда найдёшь «наших», таких же, как я — скажи. Я пока ни одного не видел. Алу, пошли к Звяге — расскажешь и покажешь.

Арчак — деревянная основа черкесских сёдел. Такой… фигурный домик с ложными фронтонами. Пошли к плотникам.

Не по обычаю: седла на «Святой Руси» специальные мастера делают — седельщики. Мастера серьёзные, уровень оружейников или ювелиров. Я уже вспоминал, что Свояк Ростику пару кованых сёдел дарил — княжеский подарок.

У Звяги Алу начинает нервничать, лепетать. Ещё бы, сопляк-полонянин местного мастера учить вздумал. Ухо, по которому Чарджи попал — пылает рубиновым, слюни летят, глаза снова мокрым наливаются. Оглаживаю мальчонку, успокаиваю.

— А ну — стоп. Вдох-выдох. Перестань суетиться.

Звяга, которого от дел оторвали, открывает, было, рот. Сейчас как выскажется по поводу всяких… бессвязно лепечущих поганцев мелких… Но под моим взглядом замолкает. Вспомнил, как я заставил его токарный станок сделать?

— Так как ты говоришь? Задняя лука — низкая и наружу отклонённая? А зачем?

«Всяк солдат должен понимать свой манёвр» — сказал Суворов. Дополню генералиссимуса: а мастер — назначение изделия.

— Чтобы разворачиваться легко и стрелять с седла назад.

Типичная разница между европейским и степным седлом: у испанского, например, задняя лука — прямая и высокая. Для возможности подпереть поясницу. При лобовом ударе копьём это важно. А вот «стрельба на отходе» — с него невозможна. Соответственно, сыпется куча тактических приёмов.

Каркас Звяга сделает, кожей оклеим, теперь пошли подушку искать.

Горные туристы — альпинисты — называют туристов равнинных — «матрасниками». А вот кабардинцев «подушечниками» — никто не называет. Хотя ни один джигит без подушки в поход не пойдёт. Без седельной кожаной четырёхлепестковой подушки. Хорошо бы — сафьяновой, набитой оленьей или турьей шерстью, которая не слеживается и не гниёт. Такие седельные подушки ценятся настолько, что часто входят в «цену за невесту».

Через неделю первый раз оседлал коня арчаком. Не! Не Гнедко! Своего деревянного тренажёрного. Походил вокруг — хорошо смотрится. Слазил — посидел. Мда… не лавка. Как на насесте. Позвал Ивашку опробовать. Тот мостился-мостился, плюнул и слез.

— Не, Иване, не для меня. Староват я уже. На жёрдочке поскакивать. Ещё и подушка эта… задницей держать…

Ну, извини. Тебе и неудобно, и переучиваться надо — без шенкелей, прижимаясь к седлу, одним балансом тела… Та же подушечка к седлу не крепится, на обычной строевой рыси — просто выскакивает из-под наездника.

— Ладно, Ивашко, тебе мы и табуретку оставим. А вот молодых… Чарджи, мы ж с тобой по два часа в день занимаемся? А где твои остальные 14? Вот конь деревянный, вот седло доброе. Всю старшую группу… седловка, посадка. Коня поставить на полозья и таскать по буеракам и колдобинам. Давай-давай ханыч. Спать некогда.

А спать-то и вправду некогда. И невозможно — болит всё.

«Выработать правильную посадку 99 % всех всадников научиться не могут, потому что не умеют управлять мышцами пояснично-крестцового отдела».

Коллеги, посмотрите внимательно на свой крестец. Ну и как оно?

Как говаривал ослик Иа-Иа: «душераздирающее зрелище»…

Масса попаданцев уверены, что их общефизической подготовки достаточно для езды верхом. «Вскочил и поскакал».

Нет. Извиняюсь…

Это «нет» относится как «десантникам-бронегрызам», так и к «офисному планктону». У одних — часть нужных мышц перекачена, закрепощена, у других — просто отсутствует. Со временем это пройдёт. Но неправильная посадка останется и станет постоянным мучением и для человека, и для лошади.

Нужна изначальная, «на полу лёжа сделанная», подготовка. Десяток вариаций «мостика», «сидячего шпагата», «берёзки» по два десятка повторов каждого — включаю в свою ежедневную разминку.

Время-времячко… где его взять?

И неважно, что оно «средневековое» — оно ж моё личное!

Кроме моего самообразования в части коней идёт самообразование в части мечей. Артёмий спуску мне не даёт. Хоть у нас в руках и деревяшки, а так врежет… А чтоб я от него не бегал — привязывает. У него-то ноги… ещё не очень. Так он привяжет меня за ногу к столбу и ходит вокруг. Пока у меня привязь не закрутиться. Тут-то он ка-ак…

— А ты не спи, защищайся.

— Артёмий! Ну как можно защититься ножом от булавы?!

— Ты, Ваня, то — свет мудрости несказанной, а то — полено берёзовое. Защищаться надо не от булавы, а от человека. Мёртвый-то — булаву не поднимет, тебя не ударит. Хорошо запомнил? Давай-ка назад отматывайся.

Нужно предвидеть. Предвидеть удар и уйти или заблокировать. Предвидеть намерение и убить раньше. Азбука. Но как же тяжело… не сколько двигаться — видеть. Понять, предусмотреть. Не усомниться, но и не ошибиться.

— Вот я сейчас ударю тебя в лоб. Правильно — отклонился. Почему раньше не сделал? Потому что я не сказал? А без слов, по движению — ты не понимаешь?

С Артёмием мне повезло: спокойный, думающий мечник. Без истерик с самоутверждением. Может быть потому, что ему не только мечемаханием заниматься много приходилось, но и юриспруденцией с правоприменением.

На «Святой Руси» индивидуальная подготовка воина состоит в отработке боевых приёмов с оружием.

Всем понятно? Подтягивание, отжимание… — отсутствуют как класс. Прыжки, например, в длину, в высоту… — а зачем?

До Рабле — больше трёх веков. Так что — не напоминаю, а прогрессирую: Гаргантюа «перепрыгивал через канавы, перемахивал через изгороди, взбегал на шесть шагов вверх по стене и таким образом достигал окна, находившегося на высоте копья».

Не поверили. Пришлось вспомнить собственное из каратешних игр — мы на тренировках всегда на стенку забегали.

Поверили, но не поняли. Тогда… я даже не знаю, как это называется. Берёшь шест…

Не! Не надо прыгать! Пусть этим древние греки занимаются, а мы по-простому. Берёшь шест подмышку, за другой конец хватаются трое молодцов и побежали. Мною в стенку. А я по стенке ножками — топ-топ-топ… Хорошо получается — до потолка добегаю!

Но, конечно, после часов, дней, недель… всевозможных разминок, растяжек, пробежек и кувырков приходит время и для околооружейных игр. Имитируем и отрабатываем.

В одиночку или даже с Артёмием — мало, не хватает. Позвали мальчишек:

— А кто, добры молодцы, в боярскую дружину хочет?

А все хотят! Гридень! Это ж круто! «Мечи дадут булатные, доспехи харалужные…». Дам. Но — после. А пока — «БГТО на все столики!». Извините за выражение.

В смысле — «будь готов». В смысле — «туда и обратно». Я про путешествие хоббита, а не то, про что вы подумали.

И понеслось — групповая помесь бега с биатлоном, гимнастики с полосой препятствий. Но сначала по сто падений. На спину, на бок, на руки, с откатом, с переворотом… Артёмий только головой поначалу крутил:

— У нас так не учат. У нас учат стоять и бить. Но… интересно. А вот если…

Артёмий за мной не поспевает. Мы оба делаем вид, что это — исключительно из-за его больных ног. Но отрабатывать-то надо на скорость! Поэтому он ставит пару подростков с палками:

— Вот вам, молодцы, по оглобле. Типа — вы копейщики. А в руках у вас… типа — рогатины.

Парни восхищены — название-то какое!

Понятно, что у ребят чисто имитация — палка и палка. Что я, дурак? Неучам железки в руки давать… Они же и убить ненароком могут! Да и самому брать… Беру в руки пару дощечек. Типа — «мечи заспинные».

Ага, ну… Артёмий ставит моих… спарринг-партнёров одного спереди, другого сзади.

— Ну, отроки, тыкаете в боярича.

Отбиваю, ухожу. Ставит третьего. Два отбиваю, от третьего ухожу. Добавляет в круг ещё тройку. Бли-и-ин! По ноге… Больно.

— Ваня, что ж ты спишь?!

— Так много их! У меня два меча, а не шесть! Всех копий мне не отбить. А круг они насквозь пробивают.

— Правильно. Так выйди из круга. Ты же всегда не от супротивника бегаешь, а к нему. Ну и иди на них, на удар.

Повторяем. И как я не сообразил! Два копья отвожу в разные стороны, проскакиваю между парнями.

— Ну и? И чего встал? Поглупел от оглобли? Вот они развернулись и снова на тебя. Ты что, уронить никого не можешь? Ткни палкой им в глазик — ворогов меньше останется.

Стыдновато мне. То — «эксперт по сложным системам», а то «палкой в глазик»… — не додумался.

Повторяем, прорываюсь, получаю в спину, но и сам… сильно обозначаю удар. Так это… контактно.

Кто видел чемпионаты по бесконтактному карате, тот знает: кровищи в тамошних соплях — вдоволь. Лучше уж сразу без иллюзий.

Парни обижаются:

— Не… не взаправду! У копейщиков щиты крепкие есть!

— Ай я старый, ай запамятовал! Возьмите вон там.

Щит учебный. По габаритам — «малый русский миндаль». Без умбона, оковки, оклейки, окраски… А так-то — один в один.

Повторяем. Мечом в левой руке отвожу левое копьё, смещаюсь вправо, подхватив гардой правого меча правое копьё, вздёргиваю его вверх-вправо, и шагаю «грудью в грудь» противника, так что древко копья бьёт его над щитом поперёк лица. А пятка копья («подток») — под колено его соседу. Стоя на одной ноге, сгибаюсь до горизонта, обозначая при этом где-то у себя над головой рез ножиком в правой по шее противника — короткий клинок легко сходит с удерживаемого древка, а левой ногой бью в щит уже потерявшего равновесие соседа. Тот летит на своего соседа, и они громко валятся, как костяшки домино, но ещё и с множеством междометий. А я получаю мощный удар «рогатиной» в задницу.

— Ваня, у тебя сколько рук?

— Две…

— Так чего же ты левую с мечом вдоль бедра вытянул?! Если в ней есть меч, то он должен во вражьем теле дырку делать, а не ветерок тебе по яйцам гонять. Понял? Повторить.

Повторить… блин, больно — ягодица болит. Мда… Резвый парнишечка стоит на той стороне круга — хорошо копьём достал. Интересный мальчишечка — улыбчивый. И улыбка-то не злобная — спокойная, ласковая. Что за фрукт? Надо потолковать.

— Славно ты меня приложил. Теперь дня два сесть не смогу. Добрый копейщик может получиться. Тебя звать-то как?

— Мамка Любимом кликала. А батю — не помню. Он, говорили, у Акима Яновича служил. С войны не вернулся. А летось мамка померла. Я потому к вам и пошёл, что ну… люди баяли… Рябина, де, своих не бросает. Ну… я ж… его стрелка сын. По отцу — и сыну место.

— Ой мамочки, держите меня все! Сказанул тоже: «стрелецкий сын»! Да матка твоя с обозником каким-то перетрахнулась по пьяни, а тебе сказок всяких… А ты и поверил… (Один из парней явно «тянет одеяло на себя»).

Я ожидал драки, но Любим, чуть добавив сочувствия, соболезнования в свою, полную ангельской доброты, вечную улыбку спокойно ответил:

— Зря ты так. Матушка моя ныне с ангелами небесными амброзию вкушает. А твой лай… жалко мне тебя.

«Одеяльный потягун» мгновенно наливается краской, отбрасывает палку, засучивает рукава…

Тут бы они и сцепились. Но Артёмий ногой — топнул, в голос — рявкнул:

— Петухи! Разойдись! Взяли быстро щиты да копья. Сходитесь.

Вот же фрукт! Обычно при ударе лицо у человека меняется: сжимаются зубы, скалятся. А этот держит совершенно расслабленную благостную улыбочку. Я вижу, как у него раздуваются ноздри при выдохе. Но губы не твердеют. Противник у него посильнее, потяжелее. Но эта ласковая, всепрощающая улыбочка приводит в бешенство, «потягун» делает ошибки и летит на пол. А Любим, всё также улыбаясь, чуть запыхавшимся голосом спокойно резюмирует:

— Зря ты так. Не надо бы тебе про мою матушку худо говорить.

И пока противник, ошеломлённый добротой интонации, глупо хлопает глазами, Любим снимает щит и, как учили, наносит добивающий удар двумя руками на выдохе. Противник катается по полу, схватившись за живот, а Любим, очень доброжелательно, разглядывает его с дистанции трёх шагов. Не выпуская палки-копья из рук. А то вдруг добавить потребуется?

Похоже — «моя сволочь».

— Любим, я смотрю — из тебя неплохой копейщик вырасти может.

— Спаси тя бог, боярич. Только я бы в лучники пошёл. По отцу моему.

Оглядываюсь на Артёмия. Он-то куда лучше меня понимает — что из отрока можно вырастить. Я как-то в 21 веке… мальчишек на лучников-копейщиков-мечников не готовил.

Артёмий чуть прикрывает глаза — согласен.

— Коли хочешь — быть по сему. Давай к Ольбегу в стрелецкую команду. Поглядим на твои таланты.

Вот с такой, очень доброй, чуть виноватой улыбкой пришёл Любим ко мне на исходе ночи штурма Киева. Отряхивая мокрый снег с шапки, смущённо признался:

— Мы там, Иване, мадьяр малость побили.

Кованая отборная конная сотня мадьяр попыталась вырваться из взятого нами города, но попала в ворота, где Любим сумел собрать горсть своих стрелков. Там мадьяры и легли.

— А что ж ты так виновато говоришь-то, герой ты наш?

— Да какое тут геройство. Бери да бей. Жалко: коней добрых много поранили.

Странно ли, что едва получил я право давать боярство, как в числе первых получил шапку из моих рук этот вечно улыбающийся парень. Тем более, что синяк с моей задницы от его оглобли к тому времени давно уже сошёл.

Навык этот — двуручным боем короткими мечами пробивать копейный строй — не единожды мне в жизни пригождался. А в Бряхимовском бою — и жизнь мне спас, и к Андрею Боголюбскому подвёл. Кабы не было у меня этого умения — не было бы и Всеволожска моего. А что при научении синяков да шишек набрался — так в жизни моей сиё не единожды случалось.