Обольстить грешника

Глава 5

— А, прекрасно, — спустя три дня сказал Джаспер за обедом. — Говядина с соусом, йоркширский пудинг — образец настоящего английского обеда. — При всем старании ничего глупее сказать было нельзя.

Джаспер не спеша пил вино, поверх края бокала наблюдая, согласится ли его новобрачная с такой его самооценкой своей глупости, но, как обычно, на лице этой женщины была маска вежливости.

— Кухарка действительно готовит неплохой йоркширский пудинг, — тихо заметила она.

Он почти не видел ее за последние дни, и они в первый раз ужинали вместе. Но она не сердилась, не раздражалась и вообще не проявляла никаких чувств. Он поставил бокал и попытался определить источник своего недовольства. Ведь все было так, как он и хотел. А хотел он иметь покорную, всем довольную жену, которая не устраивает сцен и не ссорится из-за пустяков. Он думал — когда вообще задумывался над будущим, — что будет видеться с ней время от времени, сопровождать иногда на бал, а когда она благополучно забеременеет, он потихоньку заведет любовницу. И теперь был довольно близок к достижению этой цели.

Но почему-то чувствовал странную неудовлетворенность.

— Как я заметил, мы получили приглашение на ежегодный бал-маскарад леди Грэм, — сказал он, разрезая говядину. — Конечно, скучное времяпровождение, да еще эти маски. Мне всегда делается от них жарко и страшно хочется чихнуть. Но я подумал, может, вы желаете поехать? Мелисанда слегка поморщилась, поднимая бокал.

— Спасибо, что спросили, но я не думаю, что мне хочется.

— А… — Он занялся мясом, но почему-то почувствовал разочарование. — Если вас беспокоит маска, я могу ее быстро сделать. Может быть, золотую с перьями и небольшими алмазами у глаз?

Она улыбнулась:

— Я выглядела бы в ней как ворона в павлиньих перьях. Спасибо, но нет.

— Конечно.

— Однако мне кажется, вы не прочь побывать на этом балу, — сказала она. — Я бы не хотела лишить вас удовольствия.

Джаспер подумал о проклятых, бесконечно длинных вечерах и о том, как он пытался оживить их компанией пьяных незнакомцев.

— Вы очень добры. Боюсь, я уступлю соблазну посетить бал-маскарад. Любопытно понаблюдать, как знатные джентльмены и леди с чувством собственного достоинства расхаживают в домино и масках. Это так по-детски, я понимаю, но это так.

Она ничего не сказала, а только с бокалом в руке наблюдала за ним. Морщинка пролегла между ее бровями. Возможно, он сказал что-то лишнее.

— Сегодня вы прекрасно выглядите, — сменил он тему разговора. — Особенно вы хороши при свечах.

— Я разочарована. — Мелисанда печально покачала головой. — Я сижу с одним из самых знаменитых любовников Лондона, а он рассказывает мне, как я хороша при свечах.

У него дрогнули губы.

— Я наказан, мадам. Думаю, мне следует восхищаться вашими глазами.

Она широко распахнула глаза:

— Потому что в их глубине отражается моя душа? Удивленный, он не сдержался и рассмеялся:

— Леди, вы суровый критик. Не рассказать ли вам о вашей чудесной улыбке?

— Можете, но я начну зевать.

— Я могу бесконечно восторгаться вашей фигурой. Она насмешливо изогнула бровь.

— Тогда я поговорю о вашей доброй душе.

— Но вы не знаете мою душу, добрую или какую-либо еще, — парировала она. — Вы меня не знаете.

— Вы уже это говорили. — Он откинулся на спинку кресла и осмотрел ее. Она отвернулась, избегая его взгляда, как будто сожалея о своих словах. И это только обострило его интерес. — Но вы даже не предложили мне заглянуть в вашу душу.

Она пожала плечами. Одну руку она прижимала к животу, другой вертела ножку бокала.

— Может быть, мне следует изучить ум возлюбленной жены моей. Я начну с простого, — ласково сказал он. — Ваша любимая еда?

Она взглянула на остывавшее мясо и йоркширский пудинг на своей тарелке.

— По-моему, это вкусно.

— С вами нелегко. — Он склонил голову набок. Большинство дам, с которыми он был знаком, любили поговорить о себе, это была их любимая тема. Но видимо, не его жены. — Я хочу спросить: что вы больше всего любите есть?

— Очень хорош жареный цыпленок. Его могут приготовить завтра, если вы не возражаете.

Он положил локти на стол и наклонился к ней:

— Мелисанда, что вы больше всего на свете любите из еды?

Наконец она взглянула на него:

— Не думаю, что у меня есть какое-то особо любимое блюдо.

Это уже теряло всякий смысл.

— Как можно не иметь любимого блюда? У всех есть любимая еда.

Она пожала плечами:

— Я никогда не думала об этом.

Теряя терпение, он откинулся на спинку.

— Копченый окорок? Масляное печенье? Зрелый виноград? Кекс с тмином? Силлабаб?

— Силлабаб?..

— Вы должны что-то любить. Нет. Обожать. Что-то, чего вам хочется глубокой ночью. Что-то, о чем вы мечтаете, когда пьете чай и слушаете сидящую рядом старую леди, бубнящую о кошках.

— У вас самого должно быть любимое блюдо, если верить вашей теории.

Он улыбнулся. Слабое нападение.

— Пирог с голубями, копченый окорок, малиновый торт, спелые свежие груши, хороший бифштекс, бисквиты прямо из печи, жареный гусь и любой сыр.

Она поднесла бокал к губам, но не стала пить.

— Вы перечислили многое вместо одного — любимого.

— Но у меня все же есть список.

— Допускаю, что вы можете не ограничиться одним любимым блюдом. — Она насмешливо скривила губы, и он впервые заметил, что, хотя эти губы не были пухлыми и соблазнительными, они были красиво и изящно изогнуты. — А может быть, поскольку одно не хуже другого, они все одинаково вам нравятся.

Он выпрямился и склонил набок голову.

— Вы считаете меня неразборчивым человеком, мадам?

Она еще шире улыбнулась.

— По принципу: если туфля не жмет…

Обидевшись, он невольно рассмеялся:

— Меня оскорбляют за моим собственным столом, и делает это моя собственная жена! Послушайте, я по доброте душевной даю вам возможность отказаться от ваших слов.

— И все же моя совесть не позволяет мне это сделать, — не задумываясь, ответила она. Улыбка не сходила с ее губ, и ему захотелось протянуть руку через стол и потрогать их пальцем — физически ощутить ее веселость. — Как вы назовете человека, у которого столько любимых блюд, что он не может выбрать из них одно? Который в течение менее одного года находит и теряет двух невест? — О, удар ниже пояса.

— И которого я никогда не видела дважды в одном и том же камзоле?

— А…

— И кто становится другом первому встречному, но сам не имеет близкого Друга?

Его улыбка исчезла, и он больше не смеялся. Когда-то и у него был близкий друг. Рено Сент-Обин. Но Рено погиб в той кровавой бойне у Спиннерс-Фоллс. Теперь он проводил вечера среди чужих людей. Она права, его жена, — у него много знакомых и ни одной близкой души.

Джаспер вздохнул и тихо спросил:

— Скажите мне, мадам, почему иметь изобилие чего-то одинаково приятного хуже, чем бояться выбрать одно из всех?

Она поставила бокал на стол.

— Мне уже не нравится этот разговор. Они помолчали.

Он вздохнул и оттолкнулся от стола.

— Вы меня извините?

Она кивнула, и он вышел из комнаты с таким чувством, будто потерпел поражение. Нет, это не было поражением — просто короткое отступление перед перегруппировкой сил. Ничего постыдного. Многие известные генералы считали, что сначала лучше отступить, а уж потом начать массированное наступление.

В этот вечер она чуть не рассказала ему о себе слишком много. Слишком много о своих чувствах к Вейлу.

Пока Салли расчесывала ей волосы, Мелисанда прижимала руку к нижней части живота. Конечно, иметь кого-нибудь, но особенно Вейла, кого интересовала бы ее душа, очень приятно. Весь вечер она была в центре его внимания. Подобное внимание, сосредоточенное на ней одной, вполне может перейти в привычку, если она не будет осторожна. Когда-то с Тимоти, ее женихом, она дала волю своим чувствам, и это чуть не погубило ее. Ее любовь была глубокой и всепоглощающей. Такая любовь — не благодать. Такая любовь — проклятие. Способность нести в себе столь сильное чувство чем-то подобна помешательству. Потребовались годы, чтобы пережить потерю Тимоти. Она хранила в памяти эту боль — напоминание о том, что может случиться, если она потеряет власть над своими чувствами. Теперь ее будущее зависело от ее сдержанности.

Мелисанда содрогнулась от этой мысли и почувствовала совсем другую боль — тупую боль внизу живота, словно ее связывали в тугой узел. Мелисанда сглотнула и ухватилась за край туалетного столика. Уже пятнадцать лет каждый месяц она терпела эту боль, можно сказать, привыкла к ней.

— Ваши волосы очень красивы, когда распущены, миледи, — сказала стоявшая за ее спиной Салли. — Такие длинные и густые.

— Боюсь, слишком темные, — возразила Мелисанда.

— Нуда, — согласилась ее горничная. — Но какой красивый коричневый цвет. Таким становится дуб, когда стареет. Что-то вроде золотисто-коричневого.

Мелисанда скептически посмотрела на отражение Салли в зеркале.

— Незачем мне льстить.

Салли встретилась в зеркале с ее взглядом и, казалось, искренне удивилась.

— Это не лесть, миледи, это правда. Мне нравится, как ваши волосы волнами обрамляют ваше лицо, если мне позволено будет так сказать. Жаль, что вы не можете все время ходить с распущенными волосами.

— Вот уж был бы у меня вид, — усмехнулась Мелисанда. — Ну, просто печальная дриада.

— Об этом я не знаю, миледи, но…

Мелисанда закрыла глаза, ее пронзил еще один приступ боли.

— Вам больно, миледи?

— Нет, — солгала Мелисанда. — Не беспокойся.

Камеристка с сомнением посмотрела на нее. Естественно, она, должно быть, знает о такой проблеме, поскольку белье Мелисанды находилось в ее ведении. Но Мелисанде было бы неприятно, если бы кто-нибудь, даже такое безобидное существо, стал обсуждать столь интимные вещи.

— Принести вам нагретый кирпич, миледи? — нерешительно предложила Салли.

Мелисанда чуть не огрызнулась на горничную, но последовал новый приступ боли, и она только молча кивнула. Завернутый в ткань горячий кирпич мог бы и в самом деле облегчить боль.

Салли поспешила выйти из комнаты, а Мелисанда подошла к постели. Она забралась под одеяла, чувствуя, как боль острыми длинными когтями вонзается в ее бедра. Маус вскочил на кровать и вполз под одеяло, положив голову на ее плечо.

— О, сэр Маус! — прошептала она, погладив кончик его носа, и он, высунув длинный язык, стал облизывать ей пальцы. — Ты мой самый преданный кавалер.

В комнату вернулась Салли с нагретым кирпичом, завернутым во фланель.

— Вот, миледи, — сказала она, засовывая его под одеяло. — Посмотрим, поможет ли он.

— Спасибо. — Мелисанда прижала кирпич к животу и от боли закусила губу.

— Принести вам что-нибудь еще? — Салли все еще стояла у кровати, с беспокойством глядя на нее и ломая руки. — Горячего чаю с медом? Или еще одно одеяло?

— Нет. — Мелисанда смягчила тон. Эта маленькая камеристка была просто прелесть. — Спасибо. Больше ничего не надо.

Салли присела и тихо исчезла за дверью.

Мелисанда закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на боль. Она почувствовала, как Маус прижался своим маленьким теплым тельцем к ее бедру. Он вздохнул, и только этот вздох нарушил тишину, наступившую в комнате. Мысли у Мелисанды слегка путались, она пошевелилась и тихонько застонала от боли в животе.

В дверь, ведущую в апартаменты хозяина, постучали, затем она почти сразу открылась, и появился лорд Вейл.

Мелисанда открыла глаза. Почему он выбрал эту ночь для выполнения своих супружеских обязанностей? После их брачной ночи он держался в стороне от нее, очевидно, чтобы дать ей время поправиться, и пришел теперь, когда она совершенно не способна развлекать его. И как она скажет ему об этом, не провалившись сквозь землю от унижения?

— А, уже в постели? — заговорил он.

Но его перебил Маус, выскочивший из-под одеяла. Он уселся на нее и залился яростным лаем.

Лорд Вейл попятился. Маус, потеряв равновесие, свалился, и от этого толчка у Мелисанды вырвался стон.

— Он сделал вам больно? — Лорд Вейл, сердито сведя брови, шагнул к ней, отчего Маус разразился бешеным лаем.

— Тише, Маус, — простонала Мелисанда. Холодный взгляд голубых глаз остановился на Маусе.

Затем неожиданно быстрым движением — она не успела и слова сказать — он схватил песика за шиворот и швырнул в гардеробную. Плотно закрыв дверь, он подошел к кровати и хмуро посмотрел на нее:

— В чем дело?

Она сглотнула, несколько недовольная тем, как он поступил с Маусом.

— Ни в чем.

Выражение его лица стало еще более суровым.

— Не лгите мне. Ваша собака причинила вам боль. Так расскажите мне…

— Это не Маус. — Она закрыла глаза, потому что не могла произнести этих слов, глядя ему в глаза. — У меня… месячные.

В комнате стало так тихо, что она подумала: уж не перестал ли он дышать? Она открыла глаза.

Лорд Вейл смотрел на нее так, будто она превратилась в селедку.

— Ваши… э… да…

Он обвел взглядом комнату, словно искал в ней слова, которые следовало сказать.

Мелисанде захотелось исчезнуть, просто раствориться и воздухе.

— Вам… э… — Лорд Вейл кашлянул. — Вам что-нибудь нужно?

— Спасибо, ничего. — Она натянула одеяло до самого носа.

— Хорошо, тогда…

— Прежде всего… — сказали они одновременно. Он замолчал и посмотрел на нее, а затем изящным жестом большой руки предложил ей высказаться первой.

Мелисанда прочистила горло.

— Прежде всего, не могли бы вы выпустить Мауса?

— Да, конечно. — Он подошел к двери гардеробной и приоткрыл ее.

Маус мгновенно влетел в комнату, взобрался на кровать и снова принялся лаять на лорда Вейла, как будто инцидента с гардеробной вообще не было. Ее муж поморщился и, подойдя к кровати, посмотрел на ее любимца. Маус уперся своими короткими толстыми лапами и рычал.

Лорд Вейл вопросительно взглянул на Мелисанду: — Прошу прощения, но лучше, если мы разберемся с этим сейчас.

И снова с невероятной быстротой он схватил песика, на этот раз за мордочку. Видимо, Маус тоже был удивлен, ибо перешел на визг.

Мелисанда инстинктивно открыла рот, чтобы выразить свой протест, но он бросил на нее быстрый взгляд, и она снова закрыла его. Это был его дом, а он был ее мужем.

Все еще держа в ладони мордочку Мауса, лорд Вейл наклонился и посмотрел терьеру в глаза.

Мужчина и собака некоторое время смотрели друг на друга, потом мужчина уверенно тряхнул терьера. И отпустил его. Маус уселся рядом с Мелисандой, облизывая мордочку.

Лорд Вейл посмотрел на свою жену:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — тихо повторила Мелисанда. И он вышел из комнаты.

Маус подошел к ней и уткнулся носом в ее щеку. Она погладила его по голове.

— Ну, знаешь ли, ты это заслужил.

Маус шумно выдохнул и потоптался на одеяле. Она приподняла край одеяла, Маус заполз под него и вернулся на свое место у неё под боком.

Она закрыла глаза. Мужчины… Как это можно, чтобы Вейл, имевший за последние годы множество любовниц, казалось, не знал, что ему делать со своей новобрачной? Как она ни была далека от общества, но каждый раз, когда он заводил новую любовницу или вступал в новую связь, каким-то образом до нее это доходило. И каждый раз она чувствовала, как острый осколок стекла вонзается в ее сердце и беззвучно режет и режет его, пока оно не начинало кровоточить. И вот теперь, когда он принадлежал ей, только ей одной, оказалось, что он обладал чувственностью… быка.

Мелисанда повернулась и взбила подушку, вызвав недовольное ворчание потревоженного Мауса. О, какая злая шутка судьбы — получить мужчину своей мечты и обнаружить, что он сделан из камня! Но плохой во всех отношениях любовник не мог бы пользоваться лестной репутацией среди светских дам. Некоторые из них оставались с ним месяцами, и в большинстве это были искушенные женщины, которые имели широкий выбор любовников.

Она замерла от этой мысли. Ее муж привык к опытным любовницам. Возможно, он просто не знает, что делать с женой. Или — о, ужасная мысль! — приберегает свою страсть для любовницы, и жена ему нужна только как мать его детей. В таком случае он, возможно, не станет растрачивать энергию, стараясь доставить ей удовольствие в супружеской постели.

Мелисанда сердито вглядывалась в темноту своей пустой комнаты. Если так будет продолжаться, она окажется в браке без любви и без секса. Без любви она может обойтись — должна обойтись, — если не хочет сойти с ума. Ей совсем не хотелось, чтобы Вейл узнал о ее истинных чувствах к нему, хотя они были такими сильными, что временами ей хотелось спрыгнуть с крыши дома. Но это не означало, что она должна обойтись и без страсти. Будь она более опытной, она могла бы соблазнить мужа, заманить его в приятную супружескую постель, и при этом он бы так и не узнал о ее безнадежной любви к нему.

Каждый раз, глядя на Мэтью Хорна, он испытывал чувство вины. Они ехали бок о бок по Гайд-парку. Джаспер думал о своей убогой постели на полу и о том, осталось ли и у Мэтью это чувство стыда. Они все, кто выжил, казалось, не могли от него отделаться. Он потрепал Белл по шее и отогнал эти мысли. Пусть уж демоны приходят ночью. Только ночью.

— Утром я забыл поздравить тебя, ведь ты женился, — сказал Хорн. — Не думал, что доживу до такого дня.

— Как и многие другие, — отозвался Джаспер.

Мелисанда еще не встала, когда он уезжал, и он полагал, что, может быть, его жена проведет этот день в постели. Он не очень хорошо разбирался в этих женских делах; он знал много женщин, но о подобных вещах эти леди никогда не говорили. Оказывается, это дело с браком требует больше внимания, чем казалось сначала.

— Ты завязал бедной даме глаза, когда вел ее к алтарю? — поинтересовался Хорн.

— Она шла почти с охотой, должен тебе сказать. — Джаспер взглянул на собеседника. — Она хотела тихой свадьбы, иначе ты получил бы приглашение.

Хорн усмехнулся:

— Все в порядке. Свадьбы становятся все скучнее для всех, кроме главных действующих лиц. Не хочу тебя обидеть.

Джаспер кивнул:

— Никто не обиделся.

Они объехали остановившуюся карету. В ней сидел, почесывая под париком голову, тощий молодой человек, а женщина, которую он сопровождал, высунулась из кареты, чтобы посплетничать с двумя проходившими мимо дамами. Джаспер и Хорн приподняли шляпы. Джентльмен рассеянно кивнул, леди присели и, сблизив головы, начали яростно шептаться.

— А ты сам не имеешь желания предпринять что-то в этом направлении? — полюбопытствовал Джаспер.

Хорн повернулся и вопросительно посмотрел на него. Джаспер кивнул в сторону ярких разноцветных пятен, свидетельствующих о присутствии в парке женского пола. Хорн усмехнулся:

— Вот так оно и начинается. — Что?

— Каждому новобрачному просто не терпится заманить своих приятелей в ту же ловушку.

Джаспер поднял бровь. Хорн покачал головой:

— И в следующий раз ты представишь меня бледнолицему, косоглазому созданию и скажешь, как неизмеримо улучшится моя жизнь, если только я навеки свяжу себя с нею.

— Действительно, — пробормотал Джаспер, — у меня есть незамужняя кузина. Она приближается к четвертому десятку, но у нее очень большое имение и, конечно, прекрасные связи.

Хорн с тихим ужасом повернулся к нему. Джаспер усмехнулся.

— О, можешь смеяться, но я всего лишь в прошлом месяце получил подобное предложение. — Хорн содрогнулся.

— Это из-за неестественного отвращения к прекрасному полу ты провел так много времени в Европе?

— Нет, конечно. — Хорн поклонился пожилым леди в карете. — Я путешествовал по Италии и Греции, осматривал руины и собирал скульптуру.

Джаспер с удивлением взглянул на него:

— А я и не знал, что ты ценитель искусства. Они уже приблизились к дальнему концу парка.

— Так тебе удалось найти Нейта Гроу?

— Нет. — Хорн покачал головой. — Когда я приехал в кофейню, в которой, как мне казалось, я видел его, там ничего о нем не знали. Возможно, это был вовсе не Гроу. Дело происходило несколько месяцев назад. Мне жаль, Вейл.

— Не надо. Ты пытался что-то сделать.

— Кто еще у нас остается?

— Немногие. В плен попали восемь человек: ты, я, Алистэр Манро, Мэддок, сержант Коулман, Джон Купер и Гроу. — Джаспер задумался. — Кого я пропустил?

— Капитана Сент-Обина.

Джаспер вздохнул, вспомнив черные глаза Рено и его широкую улыбку.

— Да, конечно, капитана Сент-Обина. Купера убили во время перехода. Коулман умер после того, что с ним сделали индейцы. Так же как и Сент-Обин. А Мэддок скончался в лагере от загноившихся ран. Кто же остался в живых?

— Ты, я, Манро и Гроу, — сказал Хорн. — Вот так. Мы зашли в тупик. Манро не станет говорить с вами, а Гроу исчез.

— Черт! — Джаспер смотрел на грязную дорогу, пытаясь собраться с мыслями. Должно быть, он что-то пропустил.

Хорн вздохнул:

— Ты сам сказал, что Торнтон, вероятно, лжет. Я думаю, тебе придется отказаться от поисков, Вейл.

— Я не могу.

Он должен узнать правду — кто предал их, и каким образом. Слишком много солдат, его солдат, погибли у Спиннерс-Фоллс. Забыть это нельзя, невозможно. Джаспер огляделся. Люди прогуливались, катались верхом и болтали. Что знали эти благородные люди, одетые в шелка и бархат, неторопливо прогуливавшиеся в парке, обменивавшиеся изящными поклонами и реверансами, о лесах на краю света? О том месте, где деревья заслоняли свет, а тишина поглощала тяжелое дыхание пораженных ужасом людей? Иногда глубокой ночью он думал, не было ли все это ночным кошмаром, лихорадочным сном, видением, которое преследовало его многие годы и от которого он не может избавиться до сих пор. Неужели он видел, как погибал его полк, как его солдат резали словно скотину, как стащили с лошади командовавшего полком офицера и обезглавили? Неужели в действительности с Сент-Обина сорвали одежду и распяли, а потом привязали к столбу и подожгли? Иногда по ночам реальность и сновидения сливались воедино, и он не мог разобрать, что было действительностью, а что воображением.

— Вейл…

— Ты сказал, что наш маршрут был известен только офицерам, — проговорил Джаспер.

Хорн терпеливо смотрел на него. — И что?

— Тогда давай разберемся с офицерами.

— Они все умерли, кроме меня и тебя.

— Может быть, следует поговорить с их близкими — друзьями или родственниками? Может быть, о чем-то они писали в письмах?

Хорн посмотрел на него с чувством, близким к жалости:

— Сержант Коулман был почти неграмотным. Едва ли он писал домой письма.

— А как с Мэддоком? Хорн тяжело вздохнул:

— Я не знаю. Его брат — лорд Хасселторп, поэтому… Джаспер резко повернул голову:

— Что?

— Лорд Хасселторп, — медленно произнес Хорн. — Разве ты не знал?

— Нет. — Джаспер покачал головой. Прошлой осенью он был гостем Хасселторпа, но представления не имел, что он родственник Мэддока. — Я должен поговорить с ним.

— Не представляю, как он может что-то знать, — сказал Хорн. — Как я слышал, Хасселторп тоже находился в североамериканских колониях, но в другом полку.

— Пусть так, и все же я должен поговорить с ним. Они подъехали к входу в Гайд-парк. Хорн осадил лошадь и с беспокойством посмотрел на Джаспера.

— Желаю удачи, Вейл. Дай знать, если я чем-нибудь могу быть полезен.

Джаспер кивнул, пожал руку Хорну, и они расстались. Пока он смотрел, как скрывается из виду Хорн, лошадь Джаспера переступала ногами и грызла удила. Джаспер развернул ее и направился к своему дому, стараясь разогнать ужасные видения, все еще стоявшие перед глазами. Может быть, Мелисанда уже встала, и он сможет немного посидеть с ней и поспорить. Шутливые споры с женой оказались удивительно занимательным занятием.

Но когда он вошел в дом, Оукс сообщил ему, что его жена уехала. Джаспер кивнул дворецкому, вручил ему свою треуголку и поднялся по лестнице на верхний этаж.

Странно. Она не прожила здесь и недели, а ее присутствие чувствовалось в доме. Она не стала переделывать комнаты или менять всех слуг, но, тем не менее, она сделала этот дом своим. Это сказывалось в мелочах. Неуловимый аромат духов, аромат цветов апельсинового дерева, в маленькой гостиной в камине теперь всегда приготовлены дрова, а на днях он нашел на ковре желтую шелковую нитку. Похоже, что он жил с призраком. Джаспер поднялся в верхний холл и направился в свои апартаменты, но, проходя мимо двери в ее комнату, заколебался. Его пальцы коснулись дверной ручки, и он, сам не зная как, оказался в ее комнате.

Порядок в комнате был такой, будто в ней никто и не жил. Конечно, занавеси в ожидании новой виконтессы были выстираны. Стоял тот же самый высокий гардероб из темного дерева, которым пользовалась его мать, туалетный столик со стулом и несколько низких кресел у камина. И он впервые понял, что, переезжая сюда, она не привезла с собой никакой мебели.

Джаспер подошел к гардеробу, открыл его и увидел ряды и ряды платьев самых унылых расцветок. Ее постель была аккуратно заправлена, никаких кружевных подушек и саше, которые говорили бы о ее вкусе. На ночном столике стоял только один подсвечник и никаких шпилек или книги, которую она могла бы читать ночью. Он перешел к туалетному столику. На нем лежала позолоченная перламутровая щетка. Он провел пальцами по жесткой щетине и не обнаружил на ней ни единого волоска. Было там еще небольшое фарфоровое блюдце для шпилек и рядом с ним хорошенькая шкатулочка из слоновой кости. В ней лежали ее драгоценности: несколько булавок, нитка жемчуга и гранатовые серьги, которые он подарил ей. Он закрыл шкатулку. В столике был единственный выдвижной ящик, он выдвинул его, но обнаружил только ленты, кружево и еще несколько булавок. Джаспер осторожно задвинул его и оглядел комнату. Должно же у нее быть что-то личное, какая-то вещь, которая особенно дорога ей.

Если такая вещь у нее и была, то она ее хорошо запрятала. Джаспер подошел к комоду и выдвинул верхний ящик, в нем лежало аккуратно сложенное белье. От него пахло апельсиновым цветком. В следующем ящике лежало то же самое, в третьем — тоже, но в нижнем ящике под бельем он, наконец, что-то нашел. Джаспер присел на корточки, разглядывая старую оловянную табакерку размером не больше его большого пальца. Он положил ее на ладонь. Где она отыскала эту вещь? Совершенно очевидно, что если ее отец и братья были любителями нюхательного табака, они пользовались более красивыми табакерками.

Джаспер приоткрыл маленькую крышку. Некоторое время он разглядывал пуговицу, затем взял ее в руки; должно быть пуговица его — об этом свидетельствовала монограмма «В», но он не помнил, когда потерял ее. Вейл положил ее обратно в крохотную табакерку. Он совершенно не представлял, что эта или другие вещи значили для нее, почему она берегла их — потому ли, что они были ей дороги, или она положила их туда под влиянием минуты. Да, она права: он не знал ее, свою жену.

Джаспер закрыл табакерку и сунул ее обратно под белье в нижний ящик. Он осмотрел комнату. Здесь он не найдет ее. Единственный способ узнать Мелисанду — это изучать саму леди.

Он кивнул себе — решение принято — и вышел из комнаты.