Обратимость

Поднимаю взгляд вверх и ошеломленно сканирую внедренный в стену сейф. Он светло-серого цвета, поверхность неровная, на ней выдавлен какой-то странный узор. Дотрагиваюсь до металла пальцами и чувствую нервное возбуждение: просто не верится, что я могу быть права, и отец, действительно, скрывает настоящую информацию прямо здесь. Дома. Сглатываю и изучаю замочную скважину. Отлично. Про ключ я как-то даже не подумала. Что же делать? Оглядываюсь. Просто квест. Сначала надо было найти тайник. Теперь надо найти ключ. Наверняка, отец хранил его при себе, что избавляет меня от каких-либо вариантов. Однако затем я недоверчиво вскидываю брови. Как сказал премудрый Саша – я чародей. Если я ускоряю частицы, и таким образом превращаю человека в груду пепла – то есть в то, чем он становится через некоторое количество лет – что может помешать мне повторить нечто подобное прямо сейчас с замком? Конечно, сказать проще, чем сделать. И, тем не менее, я напряженно вновь исследую замочную скважину. Существует риск, что я полностью уничтожу весь сейф, ведь кто знает, как контролировать эту силу, как ею пользоваться? Может, стоит позвонить Руверу? Он, наверняка, поможет.

- Нет. – Упрямо стискиваю зубы и прикладываю ладонь к холодной поверхности тайника. Я должна сама со всем справиться. Я смогу. Смогу! Закрываю глаза и думаю о том, как передняя стенка сейфа превращается в песок, как она стареет, покрывается темными разводами, ржавчиной, плесенью. Не уверена, что все эти процессы происходят с данным предметом, но, к сожалению, мои познания ограничиваются лишь эрозией почвы, и ничего более грамотного на ум не приходит. А, может, стоит подумать о тех чувствах, которые я испытывала, когда пользовалась силой? Господи. Бред какой-то. Неужели, чтобы сделать нечто подобное, мне каждый раз придется представлять, как я злюсь, пугаюсь или прихожу в состояние удушающей паники? Это ведь неправильно, это…, это.… Ощущаю теплое покалывание. Резко распахиваю глаза и вдруг вижу, как металлическая стенка сейфа начинает осыпаться на пол, молниеносно превращаясь в темно-серый, дымчатый песок.

- Черт подери.

Сработало. Но почему? Господи, почему? Может, как в Гарри Поттере – нужно было лишь попросить? Изумленно отряхиваю носки ботинок от песка. Разглядываю содержимое сейфа и понимаю, что это толстые, перевязанные нитью, папки. Меня охватывает странное чувство радости, будто я впервые поставила перед собой цель и тут же воплотила ее в жизнь.

Перетаскиваю папки на кухню. Их много. Приходится ходить туда и обратно раз шесть, но мне все равно. Я уже не обращаю никакого внимания на ноющую боль в мышцах. Энергично раскладываю на столе документы и одновременно думаю о том, что времени у меня не так уж и много: венаторы могут объявиться в любой момент.

Облизываю губы и, наконец, открываю первую папку. Как я и ожидала, теперь в деле каждого из детей гораздо больше пунктов, подробно описаны их истории жизни до того, как те попали в приют. Так же есть информация о родителях, братьях, сестрах, иных родственниках. К сожалению, отмечаю, что практически все кандидаты были сиротами. Выходит, судьба не просто так привела их к порогу моего отца – им попросту больше некуда было идти. И мой папа оказался спасителем. Не просто коллекционером, что, как бы я не боялась признаться, грело душу.

За полчаса я подробно изучаю дел восемь. Не верится, что кто-то из этих детей, так же как и я, обладает способностью управлять временем. Как же это странно. Интересно, откуда возникли эти силы, и почему они выбрали именно нас? Существует ли тут какая-то генетическая зависимость, или же ген вуду-магии – строго индивидуальное качество? Столько вопросов, и я понятия не имею, кому их задать. Что-то мне подсказывает, что даже Рита не догадывается о многих закономерностях данного процесса, так к кому же тогда обратиться? Задумчиво прикусываю губу, как вдруг натыкаюсь на дело Даниила Чехова. Но отнюдь не имя привлекает мое внимание. А фотография. Как и на прежних документах, она приклеена с краю. Маленькая. Ровная. Черно-белая. Я бы никогда ее не заметила, если бы не узнала это лицо. Рувер. Он же Даниил.

- Ого.

Мои глаза расширяются. С неподдельным любопытством, я облизываю губы и нависаю над документом, будто грозовая туча. Что же скрывает этот парень? Какова история его жизни? Сирота ли он? Сколько ему лет? И почему же он так рьяно бежит от прошлого?

К сожалению, я нахожу ответы на каждый из этих вопросов.

ИМЯ: Даниил Константиночив Чехов.

ГОД РОЖДЕНИЯ: 18.09.1989

КАТЕГОРИЯ: четвертая степень (перед этим мне приходилось читать лишь про категории первой и второй степени – что же это значит?).

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ: (интересен тот факт, что отец называл наличие способностей именно заболеванием) Впервые воспользовался способностями в возрасте одиннадцати лет: ускорил время на три часа семь минут. В 12 – лишает жизни родного брата, пытаясь вытащить того из скованного льдом озера на поверхность. Четыре года никаких известий. На семнадцатом году жизни снова объявляется в Москве. В то же время исчезает сторож на кладбище, где захоронен брат Даниила – Дмитрий. В ноябре умирает Чехова Татьяна Викторовна – выявлено заболевание: отек легких. Спустя три недели без вести пропадают ее лечащий врач и приставленная медсестра. К двадцати годам находит отца. Год живет без рецидивов. В июле того же года, Чехов Константин Романович погибает под обломками здания. Выявлены причины: конструкция устарела, обвалились верхние этажи постройки.

РЕКОМЕНДАЦИИ: изоляция. Если возможен – диалог.

СИЛЬНЫЕ СТОРОНЫ: целеустремленность, физическая выносливость, предрасположенность к обучению, сильно развитое эмпирическое восприятие.

СЛАБЫЕ СТОРОНЫ: импульсивность, попытки неконтролируемого гнева, приступы агрессии, замкнутость.

- Интересно? - Папка выпадает у меня из рук. Рассеяно поднимаю взгляд и вижу в проходе Рувера. Он как всегда криво улыбается, однако я замечаю лишь злобный оскал. – Что читаешь?

В горле застревают все слова. Я пытаюсь ответить, но могу лишь прокручивать в мыслях прочитанные мною предложения: опасен, импульсивен. Возможны приступы агрессии.

- Ты бледная. – Он делает шаг мне навстречу, и я абсолютно непроизвольно отпрыгиваю в сторону, нахожу глазами нож и крепко обхватываю его всеми пальцами. – О, – только и протягивает парень.

- Не подходи.

Глупо бояться Рувера, ведь если бы он хотел, то давно бы причинил мне вред. Но я чувствую, что обязана защищаться, что вижу перед собой не обычного парня, а убийцу.

- Ты лишил жизни стольких людей.

- Тогда впору бы и мне схватиться за нож, ведь чем ты лучше?

- Я сделала это случайно!

- И что? – Рувер все-таки сокращает между нами дистанцию. Я практически прилипаю спиной к холодильнику, а он лишь вальяжно поднимает с пола папку. – Категория четвертой степени? Это что, как в Уголовном Кодексе?

- Тебе смешно?

- Очень даже.

Пару раз сжимаю рукоятку ножа и вспыхиваю:

- Как ты живешь с этим?

- С чем? – он поднимает на меня свой холодный и пустой взгляд.

- Ты знаешь, с чем. Даниил, ты же погубил столько жизней!

- Здесь нет никакого Даниила. – Чеканя каждую букву, злится Рувер. Он отбрасывает в сторону дело и признается, - я не мог иначе. Иногда мы делаем выбор, последствий которого не ожидаем*. Вот и я не ожидал, что изменюсь.

- Но ты ведь не хотел этого.

- Какая разница? Хотел – не хотел. Я убивал, и я виновен. Может, прямо сейчас свершишь суд? – Рувер внезапно подходит ко мне так близко, что острие ножа оказывается прямо напротив его плеча. – М? Как тебе идея?

- Перестань, - мой голос дрожит, однако парень серьезен. Я сглатываю, собираюсь опустить руку вниз, как вдруг он перехватывает ее в воздухе и сильнее приближает к своему телу. – Что ты делаешь?

- Разве ты не этого хотела?

- Хватит!

- Давай, обороняйся. Ты же меня ненавидишь, ты же мечтаешь о том, чтобы я исчез из твоей жизни – такой плохой, агрессивно-импульсивный сирота. Что же тебя останавливает?

- Угомонись! – горячо восклицаю я и приподнимаю подбородок. Теперь наши лица совсем близко. Он смотрит мне в глаза, я смотрю в его, и мы не можем оторваться друг от друга по неясной нам обоим причине. Что-то проскальзывает между нами, что-то странное. Что-то такое, что сбивает с толку и обезоруживает. Я разглядываю его темную радужку, исследую густые ресницы, шрам над правой бровью, и абсолютно не понимаю, почему не могу отвести от него взгляд.

- Хочешь, я открою тебе секрет, - низким голосом спрашивает Рувер, на что я лишь медленно покачиваю головой. – Мне смерть не в тягость. Я считаю это привилегией. Жизнь ли то, что мы теперь имеем? Я бы с радостью ответил за все, что натворил и ушел туда, куда отправил близких и чужих.

- Но ведь сейчас ты не такой, правда? – с надеждой разглядываю лицо парня. – Сейчас ты изменился.

- Люди не меняются.

- Ложь.

- Не меняются, и не пытайся меня переубедить.

- Да, что с тобой? – не понимаю, с какой стати меня вообще волнует жизнь этого человека, с какой стати сердце бешено колотится в груди, а щеки вспыхивают и покрываются красными пятнами. Но сейчас, когда он стоит прямо передо мной, а я сжимаю пальцами этот отвратительный, огромный нож, касающийся своим острием его широкого, сильного плеча, мне вдруг становится по-настоящему страшно. Словно смерть этого человека и меня убьет. – Сначала ты говоришь, что тебе плевать! Теперь – что ты сожалеешь!

- Я не произносил ни того, ни другого.

- Рувер, отойди!

- Зачем?

- Ты поранишься!

- И что с того? Меня не волнуют человеческие жизни, не волнуют их чувства, эмоции, ощущения. Да, я и сам уже никогда не почувствую боли, ведь потерял так много. Так почему бы тебе просто не сделать то, ради чего ты схватилась за нож? Ведь ты считаешь, что я этого заслуживаю.

- Может, и заслуживаешь. Но не мне решать!

- Тогда решу я.

Парень делает шаг вперед, и лезвие ножа вонзается в его плечо. Рувер беззвучно стонет, порывисто притягивает меня к себе, и мы непроизвольно соприкасаемся лбами.

- Я ничего не чувствую, Аня, и никогда ничего не почувствую, - шепчет он, а я лишь в ужасе смотрю на его полузакрытые глаза и борюсь с неистовым пожаром в груди. Хочется закричать, хочется ударить его, хочется сказать, что он сошел с ума, что ему больно, что течет кровь, и что это так опасно. Но я лишь молчу. Свободной ладонью хватаюсь за его шею и, когда он открывает глаза, ощущаю нечто невообразимое. Мы так близко. Его дыхание такое горячее. Мои колени подгибаются, и лишь его рука не дает мне упасть.

- Не надо.

- Что? – я рассеянно моргаю. – Чего не надо?

Рувер не отвечает. Неожиданно выпускает меня из объятий, сжимает пальцами рукоять ножа и с силой вытаскивает его из раны. Я не знаю, что сказать, что сделать. Просто молча пялюсь на окровавленное лезвие и стараюсь ровно дышать.

- Я буду снаружи. А ты учти, что приходить сюда в одиночестве было не просто глупо. Своим поступком ты показала насколько тебе плевать не только на Риту и Сашу, но и на своего отца. – Парень пронзает меня тяжелым взглядом. – Ты ничуть не лучше меня, Аня. Нас отличает лишь одно.

- И что же?

- Я хотя бы могу это признать.

ГЛАВА ВОСЕМЬ. НАШИ ЧУВСТВА. ЧАСТЬ II.

Мы едем в машине уже около двадцати минут. Я не знаю, что сказать, а Рувер и не пытается подбросить мне тему, что безумно ему характерно. «Замкнутость» - вспоминаю я и вздыхаю. Смотрю в окно, затем на свои ладони, потом перевожу взгляд на коробку передач и к собственному ужасу замечаю на ней кровавые следы.

- Рувер, - говорю я и все-таки решаюсь поднять на него глаза, - кровь не останавливается.

- Остановится.

- Когда?

- Когда-нибудь.

Поджимаю губы и, пересилив внутри гордость, предлагаю:

- Я могу попробовать залечить рану. Это ведь не так уж и сложно, верно?

- Не надо. Мне от тебя ничего не нужно.

Не понимаю, как я могу вообще видеть в нем что-то хорошее. Это же поразительно, как талантливо он умеет притворяться нормальным человеком. Иногда даже за душу берет. Однако сейчас я вижу перед собой только холодного, равнодушного идиота, которого не волнует даже то, что его плечо кровоточит уже двадцать минут и заливает алой жидкостью весь салон его темно-серого Камри. Создается такое впечатление, будто Рувер отказывается от моей помощи из принципа. А это, по-моему, еще глупее.

- Как хочешь.

- Да, так хочу.

- Просто скажи, - слышу его протяжный вздох, но все-таки продолжаю, - в чем твоя проблема?

- На данный момент она в твоем болтливом языке.

- Ты истекаешь кровью, тебе больно! Я могу помочь. Что в этом уравнении тебе неясно?

- Знаешь, у меня всегда были проблемы с математикой.

Рычу и откидываю назад голову: хорошо, отлично, ладно. Пусть делает, что хочет. Мне плевать. Плевать!

- Ну, не злись, хвостик.

- Отвали!

- Какие мы дерзкие.

Больше даже не поворачиваюсь в его сторону. Еду молча, скрестив на груди руки и молясь, чтобы Рувер не потерял сознание, и мы не влетели в какое-нибудь толстенное дерево. Еще думаю о том, какое он мне дал прозвище – хвостик? Это уменьшительно-ласкательное от «кобелиный хвост»? Ох, как же хочется свернуть ему шею!

Приезжаем к моему дому. Хочу спросить, почему он отвез меня к Саше, но запрещаю себе произносить себе и слова. Единственный способ избавить от влияния Рувера на мою нервную систему – игнорировать Рувера. Так что приходится тупо молчать, не поднимать глаз и вообще не дышать с ним одним воздухом, что, конечно, мне с трудом удается.

Поднимаюсь домой, не обращая внимания на то, что он плетется следом. Все думаю: меняются ли люди? Если нет – за моей спиной настоящий убийца. Во рту горчит. Но кто же тогда я? Пытаюсь придумать синоним слову «убийца», который бы учел то, что преступление было совершено не специально, и ставлю себя же в тупик. Здесь нет вариантов. Ты либо отнял жизнь, либо не отнял. И никак по-другому меня не назовешь, даже беря в расчет мое нежелание и мое отвращение. Что ж, неужели Рувер был прав? Неужели мы, действительно, с ним схожи? Я не хочу в это верить и упрямо стискиваю зубы, но разве возможно скрыться от того, что и так ясно? Что и так лежит на поверхности, что не требует особых доказательств и доводов. Мы оба убивали. И мы оба виновны. И если Рувер и, правда, принял эту темную сторону себя, я – боюсь. Что со мной случится, когда голова смирится с прошлым? Буду ли я прежней? Или стану кем-то иным: кем-то расчетливым, холодным и равнодушным.

Я захожу домой и замечаю в коридоре незнакомую обувь. Приглядываюсь, вздыхаю и неохотно предчувствую очередную тираду в стиле: ты не послушалась, ты будешь наказана, ты неблагодарная и сумасшедшая сестра. Причем от обоих претендентов, просто с промежутком в несколько минут. Разуваюсь, иду в зал и натыкаюсь на две пары любопытных глаз. Признаться, я удивляюсь тому, что не сгораю на месте, прожженная их ненавистью. Может, все не так уж и плохо?

- Мы решили, что повяжем тебе на шею колокольчик, - внезапно отрезает Саша. Его шутка мне абсолютно не нравится, но я решаю не вступать в дебаты. Если от этого ему станет легче – пусть издевается. – Почему ты мне не сказала, что собираешься уйти?

- Потому что.

Не хочу оправдываться. Скидываю с плеч пальто, кидаю его на пустое место рядом с Ритой и уверенно выпрямляюсь: впервые мне не кажется, что я сглупила. Поездка домой была правильным решением, и им не удастся меня переубедить.

- Все в порядке? – перевожу взгляд на Риту. Наверно, она пытается реабилитироваться и поэтому не нападает на меня с обвинительными лозунгами.

- Да. Мне не посчастливилось встретить венаторов, и я благополучно нашла то, что искала.

- И что ты искала?

Слышу грохот. Оборачиваюсь и вижу на кофейном столике сваленные друг на друга документы папиных подопечных. Рядом Рувер. Я поражена его физической выносливостью: как он донес все эти стопки? Как он разом кинул их на стол? Как он вообще передвигается с дырой в плече? Резко щипаю себя за кожу на запястье и морщусь. Не отвлекайся.

- Что это? – Саша встает с дивана. Он берет несколько папок в руки и начинает увлеченно их разглядывать. – Досье?

- Документы на каждого, кто числился у отца в приюте. Здесь должны быть имена из записной книжки.

- О. - Брат сосредоточенно листает страницы одного из дел, а затем поднимает на меня озадаченный взгляд. – Как ты о них узнала?

- Догадалась.

- Хотел бы я так легко обо всем догадываться.

- Саша предложил, как можно спасти отца, - теперь я обращаюсь к удивительно молчаливой Рите. Неужели до нее, наконец, дошло, что молчание – не признак слабости, а показатель ума. Не всегда болтливый человек – человек мудрый. Чаще всего много говорит лишь тот, кто попросту не умеет слушать. – Мы можем обменять жизнь отца на данные, которые указаны в его записанной книжке.

- И тебя абсолютно не волнует, что ты продашь людей?

Оборачиваюсь. Рувер талантливо задает вопросы лишь тогда, когда мне меньше всего хочется на них отвечать.

- Речь идет о моем отце.

Парень молчит, но мне и одного его черного, лукавого взгляда достаточно. Он определенно издевается, будто ждет, когда я сломаюсь, или наблюдает, как далеко я смогу зайти. Но я, действительно, зайду далеко, если дело касается родных или близких. А как же иначе? Почему мне должно быть за это стыдно?

- В списке около сотни имен, - шатенка поднимается с дивана и тяжело выдыхает, - ты уверена, что готова пойти на такой шаг?

- У меня нет выбора. Даже если мы узнаем, где клан держит папу – сможем ли мы оттуда его вызволить? Нам трудно справиться и с десятком венаторов. Стоит ли надеяться на то, что мы избавимся от сотен? Или сколько их? Тысячи? Надо действовать радикально.

- А потом не спать по ночам.

- Это наш выбор, - вступает Саша. Он подходит ко мне и идентично вскидывает подбородок. – Какими бы ни были ваши доводы, они бессмысленны. Мы не оставим папу. И если есть хотя бы мизерная возможность его спасти – мы ею воспользуемся.

Мир перевернулся. С какой стати мы с братом выступаем за оправданную жестокость, а Рита с Рувером – за справедливое милосердие? Это сбивает с толку. Смотрю на шатенку, и не могу сдержать в груди странного трепета. Мысль о том, что отец вновь будет рядом, не просто успокаивает меня, она придает мне сил, придает мне уверенности в том, что мне есть за что бороться, есть ради чего жить. Так почему же в ее взгляде я вижу лишь недоверие?

- Мы сделаем, как ты скажешь, - отмирает Рита. Она подходит ко мне и снисходительно пожимает плечами. – Я знаю, как сложно терять близких, и поэтому не позволю тебе пережить нечто подобное.

- Поверь, я должна это сделать, - будто сейчас самое время начать оправдываться. – Он мой отец. Он пожертвовал собой. У меня попросту нет выхода.

Неожиданно чувствую покалывание в шее. Собираюсь обернуться, но не успеваю. Ощущаю тепло, ощущаю чье-то присутствие, а затем слышу:

- Пути назад не будет. Если ты не хочешь стать такой же, как мы – остановись.

Все-таки оборачиваюсь, но рядом уже никого не вижу. Лишь замечаю, как чья-то тень скрывается за поворотом, и непроизвольно задерживаю дыхание: ну, почему, почему Рувер так на меня влияет? Прикрываю глаза и пытаюсь восстановить сердцебиение: успокойся, просто успокойся. Но не выходит. Его голос в моей голове, он отдается эхом по всему телу. Он такой знакомый, такой важный, и я абсолютно не понимаю, почему вообще тянусь к нему? Почему пытаюсь ему довериться, ведь это всего лишь чей-то голос! Это всего лишь Рувер.

- Я поддержу тебя в любом случае, - отмираю и поворачиваюсь лицом к Рите. Я рада, что она не пытается меня отговорить. Это греет что-то внутри. – Но надо продумать каждую деталь. Например, каким именно образом мы планируем связаться с венаторами и передать им послание? И что именно мы скажем? Вдруг они не согласятся? Какой у нас путь отступления?

- Я займусь этим, - неожиданно предлагает Саша. Мы с шатенкой одновременно вскидываем брови. – Что? Это моя идея, и я смогу учесть все погрешности. – Хочу воспротивиться, но не успеваю. - Хватит, Ань. Я, может, забиваю на институт или не гожусь тебе в спасители – раз ты сама уходишь, ничего мне не сказав – но я способен шевелить извилинами. К тому же, у меня есть неплохой стимул, как считаешь?

Даже дураку понятно, что он не сможет учесть всего. Как человек, только узнавший о новом мире, способен обвести его вокруг пальца? Тут два варианта: или Саше повезет, или все мы умрем, а мне, как ни странно, совсем не хочется рассчитывать лишь на удачу. Но как ему об этом сказать? Я не хочу задевать брата.

- У тебя есть пару часов, чтобы придумать нечто стоящее, - вмешивается Рита со свойственными ей назидательными нотками. – Затем покажешь план мне. Я проверю.

К моему удивлению Саша не спорит. Он кивает, рассеянно осматривается и уходит, словно вдалеке от этой комнаты его мысли примут нужное направление.

В зале остаемся лишь мы вдвоем: я и Рита. Напряжение вспыхивает между нами тут же, будто лампочка. Нервно чешу стонущую ранку на шее, поджимаю губы и случайно ловлю изучающий меня взгляд шатенки.

- Тебе больно, - скорее утверждает, чем спрашивает она.

- Нет. Все нормально.

- Рувер залечит.

- Не стоит, - почему-то вновь вспоминаю об огромной дыре на его плече и озадачено хмурюсь: почему он не захотел, чтобы я ему помогла? – Ты действительно думаешь, что нам удастся вернуть моего папу?

- Надо попробовать. Мало что осталось невозможным в нашем мире. – Мы скованно улыбаемся друг другу. Странная ситуация. Почему в зале вдруг становится так жарко? Подхожу к окну и открываю его настежь, будто проблема действительно в том, что здесь жутко душно. – Я попросила у него прощения.

- Что? – недоуменно оборачиваюсь

Рита присаживается, откидывает назад спутанные волосы и усмехается:

- Сложно извиняться, когда действительно чувствуешь себя виноватым. Как просто сказать «прости», если за плечами нет никаких грешков, и как же сложно сказать это «прости», когда причины и, вправду, существуют.

- Ты про Сашу?

- Именно. Порой, я специально делаю людям больно. Это привычка. – Она нервно пожимает плечами и выглядит так уязвимо, что у меня внутри все сжимается. – Когда избегаешь близости, ненароком начинаешь привыкать к одиночеству, становишься черствым, другим. Понимаешь? Я забыла, как это бывает.

- Что бывает?

- Семья. Мы с Рувером определенно связаны, но в нас столько же милосердия, сколько в тебе жестокости. – Хочу поспорить, однако не успеваю. Рита продолжает. – Ты и Саша, и ваш порыв спасти отца – это именно то, что стерлось у меня из памяти. И я всеми силами держусь за тебя, правда. Но этого мало.

Сажусь напротив шатенки. Изучаю ее огромные, изумрудные глаза, широкие скулы, волосы и неожиданно спрашиваю:

- Какой она была?

Рита тут же понимает, о ком идет речь. Она робко улыбается, наклоняется ко мне чушь ближе, будто собирается раскрыть самый сокровенный секрет, и шепчет:

- Красивой.

Я забываю, как дышать. С одной стороны, грудь сжимает горячее чувство стыда, словно расспрашивать Риту о своей настоящей матери – тяжелейшее преступление. Однако с другой стороны – нет ничего более естественного, чем этот вопрос. Мое желание стать немного ближе к шатенке, ощутить принадлежность к ее семье – это нечто интуитивное, врожденное, необходимое мне, как кислород. И я не могу сопротивляться. И я хочу знать больше.

- Что произошло? Почему родители нас бросили?

- Они не бросали, Аня. Они умерли. Погибли в огне.

- Что? – замираю. Внутри все вспыхивает. – Их убили?

- Да.

- Венаторы?

Рита кивает. Она нервно откидывает с лица волосы, поджимает губы и жестко чеканит:

- Никто не может скрыться от них. Клан Аспид – словно яд. Он поражает всех и каждого.

- Сколько нам было лет?

- Мне восемь, тебе – три. Ты спросишь, что произошло в тот день, но я не смогу ответить. Я помню лишь пожар. Помню крик мамы и горящие шторы. Все. Прозаично – не находишь? Я расскажу тебе о любом другом событии, потому что ничто не стерлось из моей памяти: ни цвет папиных глаз, ни любимое мамино платье, ни обои в нашей детской комнате. Но тот день – сплошное дымчатое пятно.

- А кто именно был другим? В смысле…

- Мама, - тут же отвечает Рита. – Я помню, как на кухне она частенько подбрасывала тесто в воздух, и оно замирало. Представляешь мое удивление? Могла ли я подумать, что смогу вытворять нечто подобное в скором будущем?

- И она не скрывала от нас свои силы?

- А смысл? Мы все равно рано или поздно узнали бы правду.

- А отец? – недоверчиво хмурюсь. – Неужели он спокойно отнесся к ее способностям?

- Не знаю. Хотелось бы верить, что жили они счастливо, и их любовь была настоящей. Но, конечно, это лишь желание маленькой девочки, чьи родители давно погибли. Кто знает, что было на самом деле?

Пытаюсь переварить информацию. К сожалению, пока что я лишь слышу историю, которая, как мне кажется, ко мне не имеет никакого отношения. А я ведь сильно ошибаюсь.

- Я очнулась уже в какой-то машине, - продолжает Рита. Она задумчиво смотрит куда-то вдаль и поджимает губы, - ты лежала у меня на коленях и дрожала. Мне казалось, тебе холодно, а на деле тебе просто было страшно. В приюте мы прожили месяца два, прежде чем твой отец решил нас разлучить. И знаешь, - шатенка вдруг усмехается, - я не удивилась. Он так на тебя посмотрел в первый день, так изумленно, заботливо, доверчиво, что ли, что мое сердце тут же почувствовало беду.

- Но почему? – горячо восклицаю я. – Что так привлекло его внимание?

- Это было где-то внутри, где-то глубоко. Я не знаю. Он просто понял, что должен тебе помочь. Вот и все.

- Но как же ты?

- Ань, ты никогда задумывалась над тем, почему венаторы узнали о тебе лишь два года назад? Твой отец тщательно оберегал тебя, скрывал всякую информацию о твоих способностях. Покрывать двоих – гораздо сложнее.

- Это несправедливо.

- Это правильно. – Взгляд Риты, наконец, становится сосредоточенным. – Пока ты не догадывалась об этой стороне нашей жизни – ты была в безопасности.

- Но сейчас мое неведенье лишь усугубляет положение.

- Зато ты жива.

Подрываюсь с места и начинаю расхаживать по залу из стороны в сторону. Как принять то, что мои настоящие родители мертвы? И стоит ли это принимать? Да, и нужно ли вообще о них помнить, если невозможно потерять то, чего у тебя и так не было? А что на счет отца? Почему он бросил Риту? Это неправильно. Это эгоистично! Смотреть пять лет на то, как она страдает от одиночества, от удушающей зависти – по-человечески ли это?

- Как ты вообще сохранила в себе чувства?

- В смысле? – шатенка недоуменно хмурит лоб. – О чем ты?

Набираю в легкие, как можно больше воздуха, и замираю прямо перед ее носом.

- Почему ты не злишься? Почему не хочешь на мне отыграться, отомстить. Это было бы логичней.

- Я – не дура, и не истеричка.

- Не только дуры и истерички умеют чувствовать. Для того чтобы обидеться – достаточно быть обычным человеком.

- Аня, я пережила то время, когда эмоции брали верх над разумом. Сейчас все гораздо проще.

- Как это? Ты уже ничего не чувствуешь? – Вспоминаю выходку Рувера с ножом, его глаза, его слова, его дыхание и непроизвольно замираю: почему они внушают мне ужас? Почему их образ жизни так пугает?

- Будь фильтром, а не губкой.*

Удивленно вскидываю брови.

- Чбоски?

- Рувер иногда цитирует книги, так что я зарабатываю дешевый авторитет, выдавая его знания за свои.

Я бы с наигранным спокойствием обсудила «немецкую речку», но сейчас не нахожу в себе на это сил. В голове что-то пульсирует, и мне кажется: еще один клочок информации и ПУФ! Она взорвется.

- У вас милая квартирка, - внезапно говорит Рита, и я устало улыбаюсь. Что ж, отличная попытка сменить тему. – Саша сам на нее заработал?

- Если бы. В наше время у подростков особо нет выбора: или квартиру тебе покупают родители, или ты стареешь в их обществе.

- Значит, вам повезло.

- Можно и так сказать. Я сбежала к Саше сразу после того случая. – Неуверенно облизываю губы. – Позапрошлой весной. – Рита понимающе кивает. Рада, что ей не приходит в голову расспросить меня и об этом, поэтому благодарно улыбаюсь. – Кстати, откуда у вас столько денег? Не пойми меня превратно, если окажется, что Рувер работает…

- О, да, - смеясь, перебивает меня шатенка. – Не смеши. Я не помню, когда в последний раз мы вообще делали что-то на благо общества.

- Тогда откуда у вас деньги?

- Анечка, мы же необычные люди. – Глаза Риты вспыхивают, как новогодняя гирлянда. Она кривит рот и по слогам шепчет, - ло-те-ре-я.

- В смысле?

- В смысле способность прыгать во времени как никогда полезна, когда хочется узнать правильную комбинацию цифр.

Ох, они еще и жулики. Просто замечательно. Сколько же смертных грехов на этих худых, изящных плечах? На лицо гордость, гнев, зависть – пусть и в прошлом – алчность, возможно, и похоть. На счет уныния не уверена. Хотя впереди еще целая жизнь, и, кто знает, чем она для Риты обернется?

Мы болтаем минут пять. Затем я зеваю и говорю, что пойду, прилягу. Неожиданно шатенка предлагает приготовить обед: отлично. Я всеми силами стараюсь не скривиться, вспоминая ее голубой суп, и вроде у меня неплохо получается. Может, в этом и есть вся соль дружбы – иногда делаешь человеку поблажки, даже если он их не заслуживает.

Я иду по коридору, задумчиво изучая свои руки. Интересно, изменятся ли мои отпечатки, если изменится душа? Господи, какие глупости, порой, посещают голову. Не лучше было бы просто принять тону снотворного и вырубиться до того момента, пока Рита не решит все проблемы с опаснейшим, древнейшим кланом? Я не дохожу до спальни пару шагов, когда замечаю в ванной комнате Рувера, и останавливаюсь. Дверь не до конца закрыта. Через щель мне открывается вид на его широкую, мускулистую спину, покрытую множеством шрамов разных размеров и разных форм. Я вижу, как он промывает на плече рану. Вижу, как он невозмутимо берет заранее приготовленные нитки, как он находил иглу. Он что – собирается сам зашить порез? Я едва стою на месте. К чему такие жертвы, когда я обладаю похожей способностью и могу ему помочь? Зачем? Что он делает? Вижу, как Рувер стискивает зубы, и как он медленно прокалывает кожу иголкой. Отворачиваюсь. Не могу на это смотреть. Срываюсь с места и иду к себе в спальню. Что он делает? Он с ума сошел? Это же больно, опасно. Вдруг занесет инфекцию? Захлопываю дверь, подхожу к окну, вижу вдалеке серые, бесформенные тучи, и вдруг понимаю: Рувер просто хочет почувствовать. Хоть что-нибудь. Он пытается доказать самому себе, будто нечто крошечное, человеческое все еще горит в его груди. Но это ведь полное безумие! Намеренно причинять себе увечья, чтобы заставить свое сердце хотя бы немного двигаться – и это я еще странная? Это я еще сумасшедшая? Да, что вообще с людьми происходит? Неужели нельзя просто жить, не стараясь изменить себя или изменить окружающих, не стараясь, стать лучше или хуже. Просто дышать, просто ходить, просто жить так, как оно есть. Не усложняя и не упрощая. Неужели это так недостижимо? Неужели в природе человека переворачивать все с ног на голову, а потом еще и жаловаться на это?

Я падаю на кровать, расставляю в стороны руки и впяливаю взгляд в потолок, строго вверх. Если долго наблюдать за стенами, можно заметить, как они сужаются и темнеют. Будто пытаются захлопнуть тебя в свою же ловушку. И вот сейчас, спустя пару секунд, мрак неожиданно начинает сгущаться. Раньше я бы не обратила на это никакого внимания, но теперь мне почему-то становится страшно. Ощущаю покалывание в груди, представляю себя загнанной в угол огромной, темной комнаты, где нет ни света, ни воздуха, ни надежды, и пугаюсь настолько сильно, что нервно моргаю. Тут же черный потолок вновь становится белым. Поджимаю губы: что со мной? Может, я схожу с ума. Приподнимаюсь, протираю руками лицо и тяжело выдыхаю. Если бы в жизни было все так же просто: моргнул, и вся темнота тут же исчезла.

Мне снится, как отец хватает меня за плечи, встряхивает и орет: почему ты до сих пор не помыла голову? Становится жутко стыдно, я начинаю плакать, вырываюсь, тогда он отрезает, мол, я слишком слабая, чтобы справиться со всеми проблемами самостоятельно, и уходит. Я кричу, что это не так, что я помою голову, раз он так сильно этого хочет. Однако папа не оборачивается. Удаляется от меня все дальше и дальше, пока и вовсе не исчезает, поглощенный безликой темнотой.

Я просыпаюсь со странным чувством того, что если я, действительно, помою голову, отец меня простит. Идиотские мысли. Я бы лично придушила себя за подобную чушь, но через пару секунд решаю, что придушить меня желает и так много человек, и поэтому успокаиваюсь. Достаю из шкафчика чистые вещи, зеваю и послушно направляюсь в ванну.

Дома тихо. В коридоре стоит крепкий запах чего-то горелого: видимо, ужин Риты превратился в нечто несъедобное, и она отправилась на поиски нормальной, человеческой еды. Но не слишком ли опрометчиво с ее стороны покидать квартиру? Вдруг венаторы терпеливо поджидают нас на лавочке, болтая о жизни с бодрыми, коммуникабельными старухами?

По-моему, я все-таки успела удариться головой.

Захожу в ванну, включаю горячую воду, и комнату тут же клочьями заполняет пар. Вздыхаю и вновь думаю о папе: как он? Что с ним? Вдруг его пытают, вдруг его уже…

Нервно прикусываю губу. Нет. Он жив. Он точно жив! Облокачиваюсь руками о раковину и зажмуриваюсь так крепко, что на глазах проступают слезы. Если с папой что-то случится, я никогда себе этого не прощу, никогда не смогу с этим смириться. Но что я могу поделать? Что в моих силах? Во сне отец был прав: я не в состоянии справиться с проблемами. Ни самостоятельно, ни с чьей-либо помощью. Мы лишь подростки, которые обладают сверхспособностями, но совершенно не умеют ими пользоваться. Выиграть в лотерею? Пожалуйста. Остановить время? С легкостью. Превратить человека в пыль? Без вопросов. Но по части спасения жизней – Я, Рита и Рувер полные аутсайдеры.

Залажу в ванну, резко задергиваю шторку и выдыхаю так громко, что меня, наверно, слышат соседи. Нужно срочно обсудить Сашин план, нужно что-то делать! Мы и так слишком долго топчемся на месте. Возможно, у папы не осталось времени. Вдруг он ранен, вдруг ему больно, вдруг он умирает, а я только и знаю, что думаю, думаю, думаю, и безрезультатно. Пора принимать решения, пора сдвигаться с мертвой точки! Но как это сделать, когда я понятия не имею, что предпринять? Голова пульсирует, словно один гигантский нерв. Хватаюсь за нее руками, сдавливаю виски и вновь зажмуриваюсь. Почему? Почему все именно так? Я не хочу жаловаться. Не хочу сетовать. Но ведь это несправедливо! За что венаторы похитили моего отца? Зачем им все эти люди? Что мы такого сделали? Я тут же вспоминаю про Андрея, про личное дело Рувера, но упрямо отказываюсь принимать эти факты за причины. Возможно, мы навредили людям из безысходности, от неумения! Никто не хотел специально лишать кого-то жизни! Это же вздор! Ну, или хорошо, ладно, я виновата. Да. Смерть Андрея на моих плечах. Так и забрали бы меня! Почему венаторы не стреляли? Чего они ждали, чего медлили? Почему отпустили? Почему позволили мне уйти?

Вода достигает моих прижатых к груди колен, и тогда я устало откидываюсь назад, закрываю глаза и погружаюсь на самое дно. В бездну. Представляю, как сливаюсь с водой, становлюсь такой же прозрачной, невидимой. Мои нервы дрожат на пределе, губы стиснуты, дыхание задержано, и, оказывается, что прибывать в таком состоянии гораздо приятнее, чем быть на поверхности и думать, чувствовать, понимать. Может, Рувер был прав? Может, действительно, стоит просто отключиться, просто стать тем, кому невозможно причинить боль. И пусть у этого есть свои минусы. Везде так. Нет ничего идеального. Так чем же плох его метод?

Возможно, лишь тем, что этот метод – полное притворство.

Приподнимаюсь как раз в тот момент, когда в дверь ванной комнаты стучат. Испуганно вскидываю брови:

- Да?

- Хвостик, ты чай с сахаром пьешь?

Непроизвольно сжимаюсь, прикрывая руками тело, и рявкаю:

- Я сама себе сделаю.

- Что?

- Я сама себе сделаю.

- Тебя не слышно.

Пару раз глубоко вздыхаю. Ну, что ему нужно? Я же моюсь. Пусть уйдет! Откуда у Рувера этот встроенный радар? Почему он обращается ко мне именно тогда, когда я не хочу ему отвечать. Сдавшись, протираю руками лицо, понимая, что проще согласиться.

- Две ложки. – Вздыхаю. Так и ответ короче.

- Три?

- Две.

- Сколько?

- Господи, Рувер, мне две ложки сахара!

- Понятно. - Внезапно дверь открывается, и я, наверно, дико верещу, потому что парень усмехается, - ты чего?

- С ума сошел? - Смущенно прилипаю к задней стенке ванны, прижимаю к себе ноги и разъяренно хмурю лоб: клянусь, еще чуть-чуть и я навеки-вечные избавлюсь от этого человека. – Уходи!

- Я руки помыть.

- Помой на кухне!

- Зачем?

- Затем!

- Что ты бесишься? Не привыкла находиться в мужском обществе?

Я вспыхиваю, словно новогодняя елка. Краснею, багровею, синею и сквозь стиснутые зубы, отрезаю:

- Уходи.

- Так сколько тебе сахара? – Рувера явно забавляет данная ситуация. Даже сквозь шторку, я чувствую, как от него исходят волны сарказма и тонны излишней самоуверенности, будто то, что он делает безумно круто и жутко классно. – Ну, так что?

- Ты ведь услышал мой ответ.

- Допустим.

- Допустим, я не понимаю, что тобой движет. – Обижено прикусываю губу и горблюсь: зачем он так? Почему постоянно пытается выставить меня идиоткой? Если он не в курсе, я и так считаю себя последней предательницей, слабачкой и трусихой. Так что же ему нужно? Чего ему не хватает? – Ты еще здесь?

- А ты еще не передумала на счет записной книжки?

Удивляюсь странной смене разговора, разглядываю свое искаженное отражение в прозрачной воде и тихо отвечаю:

- Нет.

- Почему? – голос парня становится серьезным. Это вновь сбивает с толку.

- Потому что у меня нет выбора. Я должна спасти папу.

- Он сам остался, а не ты его оставила. Вы могли сбежать вместе, но твой отец решил иначе. Так с какой стати теперь тебе отвечать за его поступки?

Неожиданно для себя усмехаюсь:

- У тебя странное мнение, Рувер.

- Оно обычное.

- В том, что моему папе сейчас грозит опасность, ты винишь его самого. И поверь, это уж очень странно, учитывая обстоятельства, приведшие к этому.

- Он сам решил рискнуть.

- Рискнуть ради меня.

- Ну, в этом уж точно не твоя заслуга, а заслуга его чувств. И уж, тем более, в этом нет никакой вины тех людей, чьи имена написаны в книжке.

Удивленно вскидываю брови. Меня переполняют поразительно антонимичные чувства. С одной стороны, я понимаю, насколько Рувер не прав, насколько он груб и бесчувственен. Бросить отца? Сослаться на то, что его чувства ко мне – его же проблемы? Но, с другой стороны, слышать от «немецкой речки» слова в защиту тех, кого он даже и не знает – как это понимать? Неужели в человеке могут смешаться настолько разные черты характера: милосердие и жестокость, доброта и злоба, забота и равнодушие. Может, Рувер сам еще не понимает – какой он, что ему ближе. Иначе как объяснить эти странные закономерности, которые он выдает день ото дня. Сначала нападает, потом пытается утешить. Сначала говорит, что я слабая, потом - что я способна на большее. Сначала пытается быть равнодушным, а затем, причиняет себе же боль, чтобы убедиться в обратном. Ну, и как же не запутаться? Как его понять?

- О чем ты думаешь? – вопрос сам срывается с моих губ.

Я растеряно моргаю, собираюсь забрать свои слова назад, как вдруг он говорит:

- О тебе.

Непроизвольно придвигаюсь ближе к бортику. Ответ парня настолько сильно сбивает меня с толку, что я покрываюсь гусиной кожей, напрягаюсь и ощущаю в груди горячее покалывание, будто чьи-то кулаки начинают усиленно биться о мои ребра.

- Обо мне?

- Да. Я думаю о том, что ты слишком юна, чтобы проходить через все это.

Ну, началось. Разочарованно отодвигаюсь назад, скрещиваю перед собой руки и, абсолютно позабыв о том, что я нахожусь в ванной, что я голая, что вообще данный разговор – бред сумасшедшего – отрезаю:

- Да, что ты говоришь.

- Считаешь иначе?

- Я не понимаю, с чего тебя вообще заботит мой возраст.

- Меня не заботит твой возраст, - грубо отвечает Рувер. – Меня заботит то, что тебе придется пройти через огромное количество проблем, бед, возможно, потерь. И ради чего? Какой нас ждет финал? Мы не знаем, будет ли завтра, и все равно упрямо упускаем сегодня. Посвящаем свою жизнь погоне, борьбе, переживаниям, и абсолютно забываем про саму жизнь. Ты сидишь в ванной и, наверняка, думаешь о том, как бы спасти отца, как исправить ошибки, как избежать боли. Но боль всегда будет нашей тенью, потому что именно рядом с нами есть много свободного места. А плохое, как известно, быстро цепляется за эту пустоту. Мы отстраняемся, отталкиваем людей, становимся одинокими, и страдания талантливо находят эти дыры, наглухо забивая их своей невыносимостью. И выходит так, что ища спасения, мы лишь сильнее от него отдаляемся. Так что, да, - он прерывается, чтобы вздохнуть, и я благодарна ему за эту остановку: мне тоже нечем дышать, - меня заботит то, что ты еще совсем юна. Ведь сейчас тебе предстоит проститься со всем, что в твоей жизни было, при том, что в твоей жизни практически ничего еще и не было.

Неожиданно я чувствую себя такой маленькой, такой простой по сравнению с ним. Сколько еще секретов таит в себе Рувер? Как много он еще позволит мне о себе узнать? Все мы бежим от прошлого. Возможно, Рувер убежал слишком далеко, и в этом побеге потерял всякую веру в себя и в свои чувства. Но ничто не изменит его врожденной, как бы это абсурдно не звучало, доброты. Парень, представший передо мной в образе наглого циника, на самом деле оказался чутким и разумным человеком.

Чувствую, как внутри что-то загорается. Не понимаю, что это, но ощущение странное. Всепоглощающее. И жутко горячее. Мне вдруг становится так тесно в этой ванне, в этой комнате, в этой квартире, что я хочу расправить крылья и взлететь. Куда взлететь, какие крылья, Аня? Поздно. Что-то меняется во мне в эту минуту. Что-то переворачивается. И я боюсь этих чувств. И мне безумно приятно.

Неосознанно отодвигаю край шторки. Я знаю, парень не увидит ничего лишнего, поэтому спокойно кладу подбородок на бортик. Рувер сидит на полу, облокачиваясь спиной о ванну. Заметив меня, он оборачивается и замирает. Я тоже не могу пошевелиться.

- Почему ты решил отключить чувства? – едва слышно спрашиваю я и пожимаю мокрыми плечами. – Это же неправильно. – Особенно учитывая то, что у него не особо-то и получилось. Частично отказавшись от эмоций, он не избавился от боли, а лишь стал одиноким.

- Так проще. И безопаснее.

- Ты знаешь, это неправда.

- Я лишь знаю, что нам лучше держаться друг от друга подальше.

- Почему?

В моей груди растет странный комок из ощущений, он постанывает, тянется, рвется, болит, воет. Но когда Рувер неожиданно приподнимает руку и касается ладонью моего лица, этот комок взрывается. На миллиарды частиц. Я замираю, чувствую, как пальцы парня двигаются выше, как они заправляют за ухо выбившийся локон волос, как они аккуратно поглаживают мой подбородок, и не могу вздохнуть. Не могу даже моргнуть.

- Потому что это перерастет в нечто большее, - наконец, отвечает Рувер. Он так близко, что у меня кружится голова. – А затем, когда все разрушится, когда между нами встанет реальность – мы сломаемся и никогда больше не сможет жить, как прежде.

- Ты не можешь знать, - не понимаю, что говорю. Лучше бы просто замолчать, просто вернуться в то время, когда голос Рувера не заставлял каждую клеточку моего тела самовозгораться, но слова сами срываются с языка. Мне почему-то не хочется молчать, не хочется соглашаться с ним. И пусть здравый смысл воет где-то вдалеке, пусть разум считает мой выбор неправильным, сердце подсказывать отвечать, и я отвечаю.

Однако Рувер неожиданно опускает руку. Он отворачивается, стискивает зубы, и я замечаю, как на щеках выделяются очертания его острых скул.

- Посмотри на себя, - внезапно жестоко отрезает он и усмехается, - ты уже слабая, уже уязвимая. И ты считаешь, испытывать ко мне что-то правильно?

Его грубость сбивает с толку. Я покрываюсь краской, смущаюсь и непроизвольно отодвигаюсь назад: зачем он так? Мне вдруг становится дико больно. Словно кольнули чем-то острым куда-то внутрь.

- Тебя всегда так легко отвлечь?

- Что?

- Десять минут назад ты и видеть меня не хотела. А сейчас… - В моих глазах наверно что-то вспыхивает, потому что Рувер не продолжает мысль. Он вновь стискивает зубы, поднимается с пола, отрезает, - чай уже остыл, - и уходит.

А я, задернув шторку, резко погружаюсь под воду и рычу, что есть мощи. Если и могло произойти что-то более ужасное – оно произошло. Я попыталась открыться чужому человеку, а он лишь нагло воспользовался этим и выставил меня полной идиоткой. Может, я все-таки ошибалась, и в Рувере, действительно, нет ничего человечного?

Я вылажу из ванной, обворачиваюсь полотенцем и неуверенно присаживаюсь на край бортика. Щека до сих пор горит после прикосновений Рувера, и я задаюсь вопросом: почему вообще чувствую то, что чувствую, почему в груди что-то колит? Сейчас явно не то время, когда стоит испытывать к кому-то привязанность. Но с другой стороны, если не за это – тогда за что вообще держаться?

ГЛАВА ДЕВЯТЬ. МЕЛЛИ ФЛЕР.

Саша предлагает сымитировать ловушку. Привлечь внимания венаторов, а затем попробовать с ними договориться. Я считаю данный план полным безумием, а Рита внезапно его поддерживает. Несколько долгих, вечных минут я стараюсь переубедить шатенку, переубедить брата, потому что, действительно, воспринимаю эту попытку, как попытку самоубийства. Нам ведь даже внимания привлекать не надо! Аспид и так у нас на хвосте. Стоит лишь отойти в сторону, как тут же окажешься в крепких тисках этих змей. Так зачем же намерено искать с ними встречи? Или, хотя бы, зачем устраивать ловушку? Ловушку для кого? Для венаторов, или для Риты, которая согласилась стать куском мяса? Вздор, какой вздор! В конце концов, я просто ухожу в зал, ем пиццу, беспощадно проглатывая по полкуска за раз, и изредка слышу, как Саша восторженно описывает свой гениальный план: мол, мы будем поблизости, а ты, Ритка, просто постой одна посреди улицы, подожди, пока тебя прибьют, и не рыпайся. Ох, когда они успели подружиться? Ведь еще вчера собирались разодрать друг друга в клочья.

Спустя пару часов шатенка приземляется рядом со мной. Она отдирает от пиццы остывший кусок и говорит:

- Тебе план не понравился.

Хорошо, что это не вопрос. А то оказалось бы, что мое демонстративное перемещение в другую комнату было бессмысленным.

- Конечно, нет. Вы сошли с ума.

- Ты же сама хотела рискнуть.

Вздохнув, спрашиваю:

- Вдруг венаторов будет слишком много?

- Вы будете рядом.

- Но мы ничего не умеем, - горячо восклицаю я и придвигаюсь ближе к шатенке. – Ты уверена, что можешь на нас положиться?

- Аня, успокойся. Ты быстро учишься, а Рувер отлично подготовлен. Он не просто ускоряет время, он ускоряет любое движение. У него ведь четвертая степень.

- Четвертая степень?

- Да. Венаторы охотятся за ним с рождения. Но им еще ни разу не удавалось его схватить. В Аспиде даже есть список для таких ребят, как он. В нем каждый подлежит скорейшему и немедленному уничтожению.

- Ты так говоришь, будто он неуловим.

- Возможно. В любом случае, прозвище «Рувер» ему дали сами венаторы. Вот и пойми их: сначала пытаются убить нас, а потом привязываются к нам и дают клички, как домашним животным. Кстати, - вдруг восклицает она, - тебе бы поговорить с Рувером об обороне, ведь ядро ваших способностей идентично.

Вспоминаю последний разговор с «немецкой речкой» и хмурюсь: ни за что. Лучше умру от руки венатора, чем вновь почувствую себя ненормальной дурой.

- Есть еще одна вещь, - загадочно говорит Рита. Откусывает пиццу и улыбается, - но это приходит со временем.

- Что именно?

- Индивидуальная способность. Она не относится к управлению временем. Скорее – это просто защитный механизм, формирующийся в нашем мозге и реализуемый в качестве новой силы. Я знала девушку, способную читать мысли. Представляешь?

- Что? – О, Боже. Неужели есть что-то еще, чего я не знаю. – Читать мысли? Ты шутишь, наверно.

- Нет. Я думаю, это как-то связано с тем, что она отлично разбирается в людях, буквально считывает информацию с их лиц.

- Отлично. То есть ты не врешь.

- Зачем?

- Ладно, - пожимаю плечами. – Наверно глупо сейчас чему-то удивляться, да? Ну, и какие же у нас способности?

- Без понятия. Открылась лишь сила Рувера, может, поэтому ему и присвоили четвертую степень. Я пока что в отстающих.

- И что же наш герой умеет?

- Бегать. – Недоуменно хмурюсь, когда Рита дополняет, - очень быстро бегать.

Я вспоминаю, как на поляне возле приюта видела вспышку. Она молниеносно прыгала с одного места на другое, возникала, исчезала, затем вновь появлялась перед лицами венаторов и тут же пропадала. Конечно, я догадывалась, что это был Рувер, но мне казалось, данная способность – часть его вуду-магии.

- Выходит, быстрый бег – приобретенная сила? Но почему? В смысле, мы ведь способны ускорять время, движение…

- Но не самих себя, - шатенка, наконец, добивает кусок пиццы и вдруг спрашивает, - кстати, ты не знаешь, где Рувер? Мы собирались попить чай, а потом…

- Нет, - перебиваю и нервно встряхиваю головой. – Слушай, но если та девушка читала мысли, потому что была общительной и классной девчонкой, почему Руверу досталась способность быстро бегать? Вряд ли он из тех, кто уносит ноги.

- Я думала над этим, - признается Рита. Она отводит взгляд в сторону и неуверенно пожимает плечами. Ее волнистые волосы тут же падают вниз, она убирает их назад и говорит, - Рувер постоянно бежит от чего-то. От прошлого, от отношений, от себя, в конце концов. Иногда мне даже страшно. – Она неуклюже усмехается. Поворачивается ко мне и шепчет, - что если он никогда не остановится?

- Нельзя убегать вечно, - будто это - очевидно, говорю я. Вопрос лишь в том, действительно ли я так думаю. – Ты же рядом. Ты поможешь ему.

Она кивает. Неуверенно. Смотрит на меня задумчиво, а затем встает и уходит. Говорит, нужно обсудить с Сашей какие-то тонкости, но я чувствую, что она лжет. Есть нечто такое, в чем Рита боится мне признаться, и я уже не первый раз замечаю этот странный взгляд. Что он означает? Вряд ли это ревность – к чему? Мы с Рувером как северный и южный полюс. Если и пересечемся, то в другой жизни. Тогда в чем причина? Почему ее так волнует сочетание моего имени и имени «немецкой речки» в одном предложении? Я думаю над этим весь оставшийся вечер. Да, это довольно-таки глупо, но мысли о шатенке отвлекают меня от грядущих проблем, разрешить которые я не в состоянии.

Утром просыпаюсь от того, что меня с силой трясут за плечи. Распахиваю глаза, уже собираюсь вскочить с кровати, как вдруг вижу перед собой квадратное лицо Саши.

- Вставай.

- Что? – сонливо валюсь обратно и краем глаза смотрю на часы. – Сейчас и девяти нет.

- К нам приехали из полиции.

- Из полиции? – Теперь меня сложно удержать. Я резко приподнимаюсь и чувствую, как в груди образуется колючее волнение. – Что-то случилось? С папой? Они нашли его?

Брат вытирает ладонями бледное лицо и покачает головой. Даже не знаю, что испытывать: облегчение или разочарование. Иногда радость и печаль идут бок об бок друг с другом, и ты не знаешь, что именно постучится в твою дверь: черная полоса или белая. Остается лишь надеяться, что не всегда эффективно, зато в большинстве случаев напрасно. Вновь горблюсь и спрашиваю:

- Тогда зачем они здесь?

- Говорят, нужно съездить в участок. Есть какие-то вопросы.

- К нам?

- Да.

Я одеваюсь минут десять. То и дело поглядываю в окно, будто жду, что из полицейской машины выйдет отец. Глупо. Очень глупо. Но сложно бороться с чувствами, когда они пытаются вытеснить реальность и заменить ее сладкими мечтами.

В коридоре встречаю Риту. Она выглядит бодрой, что странно, ведь на часах и девяти нет. Неужели шатенка не спала? Хотя в таком случае, усталость бы отразилась хоть на какой-то части ее ровного лица. Но нет. Повод ли это завидовать? Возможно.

- Возьми, - она протягивает вперед тарелку с темно-коричневыми, круглыми печеньями и улыбается. – Сама приготовила.

Морщусь, и, прежде чем взять выпечку, спрашиваю:

- Ты уверена, что…

- Бери, - резко отрезает она, - ты ведь не хочешь меня расстроить?

Неохотно хватаю печенье. Лучше не вступать в борьбу со злой, мстительной Ритой. Надеюсь, я хотя бы не отравлюсь. Откусываю пряность и едва сдерживаюсь от рвоты. Господи! О, что это? На улице выкидываю выпечку в сторону, пару раз протираю пальцами рот и вздыхаю. Прости, Рита, но жить мне еще хочется.

Саша держится рядом, когда нас проводят к машине. Он кладет ладонь на мое плечо и сжимает его крепко-крепко, будто говорит: все в порядке, все будет хорошо. Но меня трясет. Я не понимаю, почему именно волнуюсь – потому что вижу рядом незнакомых мужчин в полицейской форме? Или потому что могу узнать что-то новое об отце? Или, может быть, потому что сейчас очень рано и на улице минусовая температура? В любом случае, меня буквально шатает. Я спотыкаюсь перед машиной и ударяюсь локтем о дверцу. Затем неуклюже усаживаюсь в салон, откашливаюсь и складываю перед собой руки: что дальше? Поиграем в хороший коп – плохой коп? Господи, рано или поздно это должно было произойти. Не опросить детей пропавшего – разве это адекватно? Конечно, в участке требуются наши показания. К тому же я главный свидетель. От своих же мыслей мне становится плохо. Впяливаю взгляд в окно и стискиваю зубы: все нормально, все нормально.

- Мы держать вас долго не будем, - хриплым голосом сообщает мужчина с переднего, пассажирского сидения и с трудом оборачивается: ремень стягивает его тело. – Зададим пару вопрос, запишем все и отпустим.

- Как продвигается расследование? – деловым тоном интересуется Саша. Только сейчас я замечаю, что на нем черный свитер, который я подарила ему на Новый Год. Боже, как трогательно. Горловина шикарная. Брат выглядит бесподобно, и я бы и дальше продолжила восхищаться своим вкусом, если бы не услышала ответ:

- Плохо.

- Почему плохо?

- Потому что нет ни зацепок, ни следов. Ничего. Ваш отец, будто испарился. Магия!

Полицейский усмехается, а у меня внутри все сворачивается в трубочку. Прикусываю губу и судорожно соображаю: что если они раскроют наш секрет? Что если они узнают о моих способностях? Нас посадят? Отдадут на опыты? Сожгут, как во времени инквизиции?

- Куда мы едем? – вдруг спрашивает Саша. Он оглядывается и хмурит лоб. Я тут же улавливаю в воздухе, исходящее от него волнение. Что происходит? Почему брат так напуган? – Участок в другой стороне.

- Нет. Ты ошибаешься.

- Не ошибаюсь. Мы проехали нужный поворот.

Он медленно тянет ко мне руку. Я сжимаю ее, недоуменно вскидываю брови и шепчу:

- Что такое?

Но он не отвечает. Напряженно подается вперед и вновь спрашивает:

- Куда мы едем?

Дальше все происходит слишком быстро. Я не успеваю даже вскрикнуть, когда мужчина с переднего сидения достает пистолет, направляет его в сторону моего брата и снимает оружие с предохранителя.

- Не двигайтесь.

Думаю, и так очевидно, что двигаться нам не особо хочется.

Мое тело пронзает судорога, я вдруг понимаю, что смогу запросто испепелить этого человека, затем и водителя, машину, сотру все следы, окрашу руки в красный цвет, зато спасу жизнь брата. Но мне не удается даже дернуться в сторону незнакомца. Он кидает на мои колени тяжелый пакет, сморкается и командует:

- Открывай.

Думаю о том, как он быстро избавился от ремня безопасности, послушно вытаскиваю содержимое из пакета и хмурюсь: что это? Шприц? Вакцина? Яд? Меня переполняет паника. Резко перевожу взгляд на мужчину и рычу:

- Что вы от нас хотите?

- Попробуешь применить силу, и я застрелю этого парня, - угрожает незнакомец. Затем он кивает в сторону водителя и продолжает, - если не успею я, с вами покончит он: подорвет машину к чертовой матери. Мы поняли друг друга?

Неохотно киваю. Замечаю краем глаза, как скован Саша. Даже не представляю, что сейчас творится в его голове. Если меня хотя бы немного успокаивают мысли о том, что я способна на нечто большее, чем просто давать словесный отпор – что же сможет успокоить его, когда дуло пистолета стоит прямо напротив его носа.

Венатор смотрит в мои глаза. И не боится. Он знает, что я за секунду превращу его тело в груду пепла, но его лоб даже не покрылся испариной, его руки не дрожат, голос ровный. И это сбивает с толку. Что за люди, которые не имеют страхов? Этот человек прекрасно осознает, что столкнулся с силой, о которой ему даже в сказках не ведали. Но он спокоен. Потому что уверен в себе или потому что ему плевать на свою жизнь?

Приказываю себе взять под контроль мысли. Выпрямляюсь и спрашиваю:

- Что я должна сделать?

- Сначала вколешь сыворотку ему. Затем себе.

- Что? – Саша разъяренно подается вперед. – Мы не станем, мы…

Я хватаю брата за плечо и медленно киваю: у нас нет выбора. У меня его нет. Этот человек не лжет, он, действительно, застрелит Сашу, если я не исполню его волю. Не стоит рисковать, когда на кону жизнь близких. И к черту свою душу. Сашину я просто так не позволю уничтожить.

- Что за сыворотка? – Вскидываю подбородок. – Что с нами будет? Мы умрем?

- А как ты думаешь?

Я думаю, что это лишь пафос, и можно было нас вырубить еще около дома. Но я сдерживаю мысли при себе. В конце концов, если бы венаторы хотели нашей смерти, они бы уже давно нас убили, и не таким лаконичным способом, как отправление с помощью иглы в забытье.

- Я не умею, - сглатываю и неврно моргаю, - не умею делать уколы. Вдруг…

- Давай.

Мои пальцы дрожат. Испуганно достаю шприц, баночку с желтоватой жидкостью и замираю: почему мы не подумали о том, что венаторы узнают наш домашний адрес? Это же так очевидно. Поворачиваюсь к брату, глубоко втягиваю воздух и шепчу:

- Прости.

- Аня, - он выжидающе испепеляет меня взглядом, наверно, хочет, чтобы я попыталась дать отпор, устранила противника, но это не так уж и просто. Что если я не успею? Что если силы не сработают? Тогда Саша умрет, а я не могу этого допустить.

- Прости, - вновь говорю я, вспоминаю, как медсестра еще в школе делала нам прививки от гриппа и робко прокалываю его запястье. Брат морщится. Резко хватает меня за плечо и беззвучно открывает рот.

- Саша! – меня сжигает ужас. Неужели я сделала что-то не так? Отбрасываю шприц в сторону, хватаюсь руками за лицо брата и верещу, - Саша, Саша!

Но он не слышит. Мгновенно его глаза закрываются, плечи оседают, спина горбится, и уже через секунду я вижу перед собой не брата, а куклу, только издали напоминающую копию живого человека.

- Боже мой, - хватаюсь пальцами за рот и ощущаю, прикатившие к глазам слезы. Что я натворила, что сделала? Хочу вновь коснуться его лица, как вдруг незнакомец чеканит:

- Теперь твоя очередь.

- Что с ним? Что с моим братом? – резко подаюсь вперед и тут же натыкаюсь на дуло пистолета. Оно касается моей шеи. Оно холодное. Замираю, перестаю дышать, и время, наверно, тоже замирает, пусть я и не умею этого делать.

- Не заставляй меня стрелять, - рычит венатор. Он кивает в сторону шприца и сильнее прижимает холодный металл оружия к моему горлу. – Давай.

Я могла бы сейчас попытаться сделать хоть что-нибудь, придумать план, выкрутиться, внезапно отыскать пути спасения. Но я не нахожу в себе сил. Единственное, о чем я думаю, так это о Саше, холодные руки которого касаются моих колен. И ничто сейчас не важно. Я беру шприц, наполняю его до половины вакциной, а затем неосознанно ввожу сыворотку себе под кожу. К счастью, боль проходит быстро. Она пронзает все мое тело, но затем исчезает, одновременно с мыслями, и перед глазами вдруг темнеет.

Запах гари. Меня толкают вперед, и я оказываюсь в чьих-то объятиях.

- Береги ее, береги! – хрипит женский голос.

Ничего не вижу, только расплывчатый силуэт. Тяну к нему руки, как вдруг он просто-напросто исчезает. Мгновенно.

- Нет! – я срываюсь с места, однако отпружиниваю назад. Пальцы, сжимающие мои плечи, становятся настойчивыми. Они впиваются под кожу, делают больно, и я ору, что есть мощи, пытаясь отбиться, пытаясь вырываться. Что происходит? Где я? Куда пропала мама? Детский голос над ухом вдруг командует:

- Анна! Перестань! Не надо!

Столбенею.

- Аня!

Оборачиваюсь.

- Прекрати!

Открываю глаза и вижу белые стены. Сначала думаю, что это светлые пятна мелькают и крутятся перед моим носом. Однако затем вращение прекращается. Я несколько раз моргаю, рассеянно встряхиваю головой и поднимаю руки. Точнее не поднимаю. Смотрю вниз и с ужасом обнаруживаю сдавливающие их силки. Я привязана.

- О, Господи, - в панике расширяю глаза. Порывисто дергаю руками, изучаю стул, к которому едва ли не пришиты с помощью толстых нитей все мои конечности и приготавливаюсь орать. Громко орать.

- Мы обработали веревки специальной вакциной, стул так же пропитан данным средством для того, чтобы твои ладони не сумели им навредить, - вдруг пропевает мелодичный голос, и я резко вздергиваю подбородок. Передо мной невысокая, широкоплечая женщина с безумно вьющимися, угольными волосами. Она дергает губами, поправляет юбку и неуклюже шагает вперед, - ты ведь пользуешься ими, когда пытаешься все испепелить, правда? – Она эмоционально взмахивает руками. – Мы это учли.

- Что происходит? Кто вы и…

- Тшш. – Незнакомка в один скачок оказывается прямо перед моим носом. Я тут же впечатываюсь в нагретую спинку стула, от страха поджимаю губы и молюсь, чтобы она не заметила мой трясущийся подбородок. Непроизвольно изучаю ее морщинистое, бледное лицо с огромными, широкими карими глазами. Бешеными глазами. Как у собаки. – Ты лучше не задавай вопросов, - неровным голосом говорит она. Неуклюже закидывает назад локон кудрявых волос и улыбается, - мы не любим любопытных.

- Но мы – это…

В руке незнакомки, будто по волшебству, появляется тонкий, микроскопический нож. Она порывисто взмахивает им в воздухе, дергается, и в ту же секунду моя щека вспыхивает от боли. Я вскрикиваю.

- Никаких, - орет она, а затем шепчет, - вопросов.

Не знаю, что делать. Как быть. Еле сдерживаю в груди панику, а она так и рвется наружу, так и горит внутри. Отворачиваюсь, зажмуриваюсь, судорожно пытаюсь найти выход, в отчаянии вновь дергаю руками – тщетно. Осматриваюсь – вокруг лишь белые стены. Даже двери не видно. Я в западне, господи, я в ловушке!

- Разве мамочка не научила тебя слушаться старших? – женщина произносит вопрос с таким явным подтекстом, что я даже не успеваю одуматься, как оборачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. – О, - пошатываясь, восклицает она и улыбается, - кое-кого цепляют разговоры о прошлом?

Наблюдаю за кривой ухмылкой незнакомки. Она расхаживает передо мной, вертя в руках микроскопический ножик, и я уже представляю, как силой отбираю его и вспариваю ей горло.

- Мелли, Мелли, - вздыхает женщина, - на кого же ты оставила детей.

- Мелли? – меня не пугает боль. Я вдруг чувствую себя такой смелой, что не страшусь задавать вопросы. – Вы говорите о моей матери?

- Нонсенс, нонсенс! Кареглазая ничего и не слышала о Мелли. Как же так?

- Мелли – это моя мама?

- Мелли – это чудовище.

Сглатываю и упрямо вскидываю подбородок:

- Что вы имеете в виду?

- Ты мелкая, - внезапно прагматично отрезает женщина. Подходит ко мне и протяжно вздыхает, - мышц - нет, спина слабая, суставы трещат, сложение, как у ребенка. Тебя легко не заметить. В отличие от Маргариты.

Незнакомка обходит стул. Я чувствую взгляд, прожигающий мою спину, и напрягаюсь, стиснув связанные руки. Все думаю, как же выбраться, однако непроизвольно увлекаюсь ее смутными подсказками.

- Она – умная. А ты, - мои плечи вдруг сдавливают сильные пальцы, - ты слабая, чужая. Я бы сказала, неосведомленная, но…

Дергаюсь в сторону, пытаясь сбросить с себя руки незнакомки, и вдруг слышу ее едкий, громкий смех. Женщина внезапно освобождает мои плечи и резко возникает прямо перед моим лицом. Буквально в нескольких сантиметрах от моего носа. Она касается длинными пальцами моих щек, подбородка, затем накручивает на мизинец локон моих волос, и обнажает ряд неровных, белых зубов. Будто шипит.

- Знала ли ты, Анна, что твой настоящий отец мертв?

Я не могу вымолвить и слова. Чувствую, как к горлу подкатывают рыдания, прикусываю губу и нервно киваю.

- А знаешь ли ты, кто его убил?

- Вы, - выплевываю я, - вы убили моих настоящих родителей!

Женщина вдруг ласково убирает назад мои волосы. Поглаживает их. Поправляет. Она любовно осматривает мои веснушки, мои дрожащие губы, а затем наклоняется к моему уху и шепчет:

- Мелли Флер, Амелия, моя красавица, моя подруга, и мой брат – мой мертвый, мой усопший, мой сгоревший брат. Не у всех историй счастливый конец, - чувствую, как женщина грубо хватает мое запястье, как она прикасается к нему чем-то острым, как она вонзает это что-то мне прямо под кожу, и кричу от боли, - жечь их всех, - шипит она, нависнув над моим лицом. - Жечь вас всех! Бог решит: кто свой – кто чужой. И он уже не принял Мелли, и тебя он не примет, и Маргариту уничтожит! И единственное, что спасет ваши проклятые души, - сумасшедшая вдруг отпрыгивает в сторону и неврно прячет в карман окровавленный ножик, - смерть.

Ощущаю на глазах слезы и испуганно смотрю вниз, на свою руку. Она в крови. Запястье пульсирует, будто собирается взорваться, и мне ничего не остается, как позволить внутреннему огню выйти на свободу.

- Убью вас, - пошатываясь на стуле, рычу я, - убью. Убью вас всех.

Женщина вдруг обиженно сводит брови. Спрашивает:

- За что? Ты должна сказать мне спасибо! Я усмирю в тебе зверя. Я усмирила его в теле твоей матери, и сделаю это вновь.

- Фанатичка! За мной придут! И тогда…

Незнакомка подлетает ко мне и с размаху ударяет по лицу. В шоке я замираю на полуслове. Смотрю перед собой, на стену и не могу сосредоточиться ни на одной мысли. Разве что думаю, что навсегда останусь здесь, и умру здесь.

- Мой брат не позволил бы тебе так говорить со старшими, - срывающимся голосом восклицает женщина. – Мой брат убил бы тебя в ту же секунду.

Чувствую во рту привкус крови. Оборачиваюсь и сужаю глаза:

- Что же он тогда вас предал?

- Он сбился с пути.

- И устроив пожар, вы излечили его душу?

- Это не мы устроили пожар, - чеканит незнакомка и расширяет и без того широкие глаза. Я вдруг понимаю, что эта женщина ужасно напоминает мне Риту: своим голосом, своими движениями, своей внешностью. Словно точная копия. Да, Рита не сумасшедшая, и еще ни разу не поднимала на меня руку, но черт подери. Они, действительно, схожи! Неужели эта незнакомка и, правда, родная сестра моего настоящего отца? Выходит, она приходится мне родственницей? Матерь Божья. Меня пытает, возможно, собственная крестная! Выплываю из мыслей, когда она говорит, - это Амелия устроила пожар. Это из-за нее погиб мой брат, твой отец, ее муж. К счастью, ей воздалось за этот грех. Бог видит все, Анна, и поэтому он забрал ее вместе с ее же злостью. И не на небо. Поверь.

- Она защищалась, - ощутив обязанность вступиться за мать, восклицаю я, - она боялась вас и поэтому…

- Что поэтому? – перебивает меня женщина. – Что? А? Амелия никогда ничего не боялась! Она – само порождение зла, и ты, - она указывает на меня пальцем, - ты такая же. Пусть еще и не подозреваешь об этом. А твоя сестра? Моя дорогая крестница, Рита, солнышко, она еще коварней, чем весь наш орден вместе взятый! Вы – это единственное, что осталось у меня от моего брата, и вы – это единственно, что осталось от этой проклятой Мелли. И если выбирать между семьей и долгом – я выберу долг.

- В отличие от моего отца.

Эти слова задевают женщину. Она вскидывает широкий подбородок, дергается и шипит:

- Да. Даже в отличие от него.

Мы смотрит друг на друга. Из моего запястья каплями валится на белый пол алая жидкость, губа горит, плечи стонут, но я сижу так ровно, как никогда прежде. Я не позволю ей ощутить мою слабость, пусть внутри и сгораю от страха. Я буду смелой. У меня нет выбора. Таких людей не возьмешь банальной силой. Их испугает лишь всеобъятная храбрость, граничащая с безумием.

- Мы пытались убить тебя столько раз, - пропевает женщина и вновь приближается ко мне. Она облизывает губы и пожимает плечами, - как же так? Я месяцами ломала голову, все пыталась понять: Рита ведь была мертва, и ничто не способно было спасти твое душу. Но планы проваливались раз за разом, один за другим. Не было этому объяснения! Не было! Пока однажды Бог вдруг не свалил на меня ответ, вместе с давно ушедшими родственными чувствами. Я поняла, что ошибалась. Что Маргарита жива, и что именно ее дар не дает тебе уйти, ведь сильнее любви в нашем мире так мало вещей. Любовь – безумна, она опасна хотя бы потому, что лишает рассудка. И она пронзила Риту. Сделала ее слабой, заставила рассекретиться.

Сглатываю. Меня пугает эта женщина. Уж кто и безумен, так это она.

- Способность Маргариты в замедлении, ты же знаешь, да? Я никогда не замечала ее рядом с тобой в те моменты, когда план должен был срабатывать. Ты просто вдруг не переходила нужную улицу, или не шла в институт, или забывала дома какую-то вещь. Такие глупости, а они спасали тебе жизнь. И тогда Бог подсказал мне: Рита не просто прыгала во времени – чего и так достаточно, чтобы осквернить силы Господа нашего, ибо никто не должен превосходить его по мощи и величию. Она смешала вашу кровь. Это своего рода магия. Конечно, я не называю вас ведьмами – это глупо. Здесь дело не в колдовстве, а в особенно развитом мозге, который работает иначе, чем у остальных. И, тем не менее, этот факт, ее капля крови – она возрождает тебя каждый раз. Ты, как феникс. Понимаешь?

- Капля крови? Что? Вы же сами только что сказали, что дело не в колдовстве.

- Это психология. Мозг Риты настроен на другую волну. Она просто связала вас, просто слила ваши души, понимаешь? Сложно объяснить. Это…, - незнакомка эмоционально взмахивает руками в стороны и дергается, - это неясно мне, ясно лишь Богу одному. Но суть в том, что ты не умрешь, пока часть Маргариты не исчезнет из твоего организма.

- Что? – я вдруг замираю. – Что вы имеете в виду?

- Все просто. Не бойся. Сегодня ты не умрешь, это будет бессмысленно. Все пойдет по кругу, я забуду эти дни…

- Тогда что вам нужно? Что вы хотите со мной сделать?

- Обескровить. Ну, не так утрировано, конечно, - ее лоб морщится. Она нервно пожимает плечами и улыбается, - просто вывести ту часть Риты, которая возвращает тебя к жизни.

Мне приходится глубоко втянуть в легкие воздух, чтобы не задохнуться. Я вскидываю подбородок, уже вижу в голове картинки того, как меня специально пытают, чтобы частично обескровить, и зажмуриваюсь. Мне страшно. Мне очень страшно.

Неожиданно замечаю, как за спиной женщины открывается белая, широкая дверь. Входит мужчина. Он перекладывает в правую руку черную, бархатную накидку и отрезает:

- Вам нужно…

- Мы разговариваем! – вдруг яростно вспыхивает женщина, срывается с места и со всей силы ударяет мужчину по лицу. Его очки валятся на пол. Сам венатор не произносит и звука. Выпрямляется и, как ни в чем не бывало, говорит:

- Простите. Видалина, вас ждут.

Видалина – что за имя? Моя мать – Амелия. Ее лучшая подруга – Видалина. Как же звали моего настоящего отца? Аврелий? Или, может, Святослав? Конечно! Я не Анна – а Генриетта, Рита – Симона. И все мы – огромная семья придурков.

- Хорошо, - кивает женщина. Вырывает из рук венатора накидку и неуклюже просовывает в нее угловатые руки. Затем она вытаскивает из штанов маленький ножик, поворачивается и говорит, - одну минутку.

В ту же секунду ее тело оказывается прямо перед моим носом. Видалина – или как так ее зовут – взмахивает рукой и делает небольшой порез чуть правее моей сонной артерии.

- Мы же не хотим, чтобы ты умерла, - мурлычет женщина, одаряет меня кривой улыбкой и вихрем уносится из комнаты.

Мое горло прошибает боль. Едва в помещении я остаюсь одна, как тут же горблюсь и с силой стискиваю зубы. Не реветь. Не реветь! По ключице стекает тонкая полоска крови, запястье пульсирует, все болит, а в груди такой дикий страх, что я бы сейчас испепелила целое здание, будь мои руки на это способны. Надо что-то делать. Но что? Я судорожно осматриваю белую комнату и не вижу ничего, кроме черных, разбитых очков венатора. Дергаюсь, вновь пытаюсь порвать веревки, связывающие мои запястья, ноги, но тщетно. Все это тщетно!

- Черт подери! – ору я, разъяренно верчусь на стуле и трясу головой. – Черт, черт, черт!

А кровь течет из моей шеи более упорно. Я смотрю вниз, вижу, как она скапливается на моих ногах, и прикусываю дрожащие губы. Как не сходить с ума? Как не паниковать, когда понимаешь, что смерть так близко? Когда не знаешь, как выбраться? И когда ощущаешь себя абсолютно беспомощной? Да, я буквально на грани срыва! Едва сдерживаю внутри бешеный рев, как вдруг вновь бросаю взгляд на очки венатора. Точнее на стекла, которые от них отлетели. Безумный план загорается в моей голове так же ярко, как лампочка. Я поджимаю губы и неуклюже подпрыгиваю, пытаясь сдвинуться с места. Стул тяжелый. Однако мне удается приблизиться на несколько сантиметров к очкам. Прыгаю еще раз, и еще, и еще. Неожиданно переборщив, я верещу и валюсь на бок, сильно ударившись о пол локтем.

- Господи, - шепчу я, но все равно упрямо отталкиваюсь ногами от пола. Смотрю на стеклышки и подлезаю к ним. Все ближе и ближе. Наконец, они около моих рук. Немного поворачиваюсь, чтобы обхватить их пальцами, прикусываю внутреннюю сторону щеки и задерживаю дыхание. Давай же, давай! Пожалуйста! Есть! В моих пальцах длинный, неровный кусочек стекла, оставшийся от черных очков. Что дальше? Стараюсь избавиться с его помощью от веревок, стискивающих мои запястья. Но, Господи, это не так уж и просто, как мне казалось. Скорее – нереально. Сначала стекло даже не достает до силков. Я рычу, пальцы сковывает судорога, но мне плевать. Отчаянно пытаюсь разрезать безобразным куском веревку, и закрываю глаза, и прошу мне помочь любые силы. И повторяю про себя: лишь бы получилось, лишь бы сработало! И вдруг чувствую, как силки ослабевают.

- О, - срывается с моих губ. Я распахиваю глаза и усерднее надавливаю рукой на стеклышко. Оно царапает мне руку, но я даже не обращаю на это внимание. Все тру, тру, и тру, и неожиданно моя рука вырывается на свободу. – Да! Да!

Улыбаюсь, радостно верещу и, перекатившись на другой бок, разрезаю тем же стеклом веревку на втором запястье. Затем освобождаю ноги. Поднимаюсь с пола, выпрямлюсь и решительно сужаю глаза: теперь вряд ли кто-то встанет на моем пути.

Несусь к белой двери. Прикладываю к ее поверхности ладони, сосредотачиваюсь и выкидываю из самой глубины своего сердца такую жгучую, ядовитую ненависть, что она в два счета превращает дверь в груду пепла. Улыбаюсь. Выхожу за порог, уверенно переставляю ноги, считаю себя непобедимой, сильной, смелой, как вдруг просто-напросто врезаюсь в стену от дикой боли. Кричу, опускаю взгляд вниз и вижу дыру от пули в своем боку. Хватаюсь за нее пальцами. Оседаю вниз. Слышу сзади людей, слышу, что они кричат: не убивать ее, оставить в живых. И вроде это мой козырь, и вроде надо бежать. Но я даже ногами не могу пошевелить. О чем я думала? Кем себя возомнила? Руки трясутся от боли, все тело сводит такая судорога, что даже пытки Видалины представляются мне наслаждением, а в голове то и дело крутится: почему ты не подумала, прежде чем выходить? Почему ты не обернулась, Аня? Я вдруг вспоминаю слова Риты о том, что я импульсивна. Сейчас бы усмехнуться на этот счет. Да вот – сил нет.

Тяну себя вперед. Наваливаюсь всем телом на какую-то широкую, серую дверь, и, к удивлению, проваливаюсь за ее порог. В комнате горит тусклый свет. Мне едва хватает сил подняться и забаррикадировать проход металлической палкой: просовываю ее через длинные, овальные ручки. Оглядываюсь, понимаю, что пропала, что мне конец, что я умру, да, скоро умру. И прикрываю окровавленными ладонями рот. Что же мне делать? Что делать? Вновь изучаю небольшое помещение. Собираюсь кинуться в самый его угол: вдруг спрячусь? Вдруг венаторы там меня не найдут! И я бы поняла через время весь абсурд моей прозрачной надежды, если бы не увидела стол. А на нем девушку. Знакомую мне девушку. Даже слишком хорошо знакомую.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ПЕРЕМЕНЫ.

Удивительно, но я забываю о боли. Может, это шок? Не знаю. Я просто опускаю руки, смотрю перед собой и не верю. Не верю, потому что списываю данную галлюцинацию на последствие выброса адреналина, потери крови, чего угодно! Ведь этого попросту не может быть! Не может! Я пытаюсь убедить себя в этом, и в то же время боюсь даже моргнуть: вдруг девушка испарится? Подхожу к ней. Медленно и слабо. Но все-таки приближаюсь к высокой, фигуристой шатенке, похудевшей настолько сильно, что я бы, возможно, при встрече ее и не узнала. Щеки впали, талия сжалась. Я касаюсь пальцами лица подруги и спрашиваю, не знаю, кого, ведь она без сознания:

- Никка?

Моя лучшая подруга. Здесь. Избита. Ее пытали? Кожа изранена, одежда изношена. Сколько времени Никка провела тут и главное: почему?

Боль вновь напоминает о себе. Но я упорно не обращаю на нее внимание. Смотрю на подругу, хватаюсь за ее теперь худые плечи и встряхиваю их. Кричу:

- Никка! Очнись, Никка!

В эту же секунду дверь распахивается. Я знала, что рано или поздно венаторы ворвутся, но сейчас не могу с этим смириться. Оборачиваюсь. Понимаю, еще чуть-чуть, и я попросту рухну на пол от потери крови, но все равно собираюсь дать отпор, как вдруг вижу их. Рита и Рувер. Они здесь! Взгляд парня начисто припечатывает меня к полу. Рувер решительно идет ко мне, а я указываю в сторону Никки и говорю:

- Ей надо помочь. Ее надо вылечить! Вытащить отсюда!

Но он не слышит. Он порывисто притягивает меня к себе и касается пальцами раны на моем боку. Тут же все мое тело охватывает волна приятного тепла. Я смотрю в черные глаза Рувера, пытаюсь увидеть в них отвращение, жалость – что там он обычно ко мне испытывает – но вижу лишь испуг. Затем он дотрагивается до пореза на шее, потом лечит запястье, губу. И я не понимаю, к чему исцелять такие мелочи, но не хочу сопротивляться. Просто послушно нахожусь в его руках и где-то в глубине своей души безумно радуюсь, что теперь он рядом.

- Живее! – грубо командует Рита. Я выглядываю из-за плеча Рувера и вижу, как шатенка стоит с вытянутыми руками около выхода. – Я не могу замораживать их вечно! Где твой брат?

- Саша, - стыдливо хватаюсь ладонями за голову. Как я могла забыть? Господи. Нервно оглядываюсь. – Я не знаю, что с ним. Мы отрубились в машине.

- Тогда надо найти его.

- Да. И еще, - перевожу взгляд на Рувера. – Я не могу оставить ее здесь.

- Кого?

Рита все-таки подбегает к нам. Смотрит на Никку и недовольно морщит лоб.

- Ты издеваешься? – злится она. – Это лишний груз. В здание полно венаторов. Если Рувер понесет ее, то мне придется отбиваться одной. А это чистой воды самоубийство.

- Рита, прошу тебя, это моя подруга.

- И что теперь?

- У нас нет времени на разговоры, - неожиданно вмешивается «немецкая речка». Он стаскивает со стола тело Никки и идет в сторону выхода, - за мной. Живо.

Я благодарна ему. И все же чувствую себя паршиво. Рита выглядит такой разъяренной, что с ней даже рядом страшно находиться. Удивительно, но именно сейчас я вижу в ней родственные повадки любимой крестной – Видалины.

Мы бежим по коридору, заполненному замороженными венаторами. Я боюсь, что еще чуть-чуть, и они вновь оживут, придут в себя. Но, к счастью, этого не происходит. Мы успешно преодолеваем несколько этажей, заглядываем в комнаты, однако находим лишь оборудование со странным, желтоватым веществом: беру образец с собой. Врагов Рита превращает в статуи. И мне кажется, что мы, действительно, сможем выбрать отсюда. Правда, так кажется.

Саша оказывается на пятом этаже. В отличие от меня, он не связан. Сидит в самом конце длинной, прямоугольной комнаты и держится руками за окровавленную голову. Я срываюсь с места.

- Саша! – падаю перед ним на колени. Не знаю как – просто вдруг касаюсь пальцами его раны на виске и стягиваю ее. Мгновенно. Брат ошеломленно вскидывает брови.

- Что? – Только и спрашивает он.

А я неврно усмехаюсь. Обнимаю его за плечи и шепчу:

- Пошли. Нужно выбираться отсюда.

Едва мы покидаем «клетку», как срабатывает сигнализация. Белые коридоры вспыхивают, окрашиваются в ярко-красный свет, и у меня в груди тут же взрываются горячие, огромные шары из страха. Осматриваюсь. Нахожу взглядом Риту и спрашиваю:

- Как вы сюда попали?

- Через главный вход, - гордо отвечает шатенка. Затем вскидывает подбородок и добавляет. – Правда, сейчас нам вряд ли удастся это повторить.

- Но как тогда мы выберемся?

- Найдем другой способ.

Ее оптимизм придает мне надежды. Правда, надежды на что? На то, что мы останемся живы? Или на то, что мы все-таки выберемся отсюда?

Несемся по коридору. Саша держится рядом, Рувер крепко сжимает тело Никки. И только Рита то и дело взмахивает руками, замораживая людей, пули, двери – попросту любую вещь, способную нам навредить. Я внимательно слежу за ней. Говорю себе, что применю силу, если потребуется, однако каждый раз попросту не успеваю отреагировать на то или иное движение. Плетусь рядом. Изучаю открытые кабинеты, вижу, как замирают, находящиеся в них люди с пробирками, и думаю: что же они пытаются изобрести? И какое именно средство помешало мне испепелить веревки и стул? Если клан Аспид нашел наше слабое место, нашел вещество, способное воспротивиться нашим силам – стоит ли вообще пытаться с ним бороться?

От мыслей меня отвлекает противный, скрипящий звук. Я оборачиваюсь и вдруг вижу, как в метрах пятидесяти от нас начинает закрываться огромная, металлическая дверь. Сверху вниз. Она просто опускается. Просто перекрывает нам проход к свободе.

- О, нет.

- Быстрее! – восклицает Саша. Он собирается взять меня за руку, но я покачиваю головой.

- Не надо. Беги один.

- Почему?

Не отвечаю. Просто знаю, что не стоит цепляться за меня, когда все мы так уязвимы. Саша и Рувер проскакивают на другую сторону. Я тоже собираюсь проскочить, однако сначала оглядываюсь и недоуменно вижу Риту, притормозившую на повороте. Она оборачивается, красные огни играют на ее лице, мигают, тухнут, становятся ярче.

- Эй! – кричу я. – Что ты делаешь?

- Надо заморозить погоню.

- Зачем? Ты же не успеешь!

- Успею!

Сирена прожигает голову, верещит будто дикая. В панике смотрю на опускающуюся, толстую металлическую дверь и думаю, что мне не хотелось бы умереть под ее весом. Хотя кому бы хотелось? Слышу топот ботинок. Даже в таком шуме, он нагнетает страх, поджигает нервы. Наконец, появляются венаторы. Шатенка тут же взмахивает руками, и как всегда мужчины в черной униформе мгновенно превращаются в обездвиженные статуи, теряют всякую опасность. Облегченно выдыхаю. Наверно, я и не дышала до этого. Рита несется ко мне. Я проскакиваю под металлической дверью, уже достигающей моих плеч, и бегу к остальным. Они ждут на следующем повороте. Интересно, куда нам идти дальше? Вдруг это здание уже опечатано? Что если задвинулись все аварийные двери? Как нам тогда выбираться? Может…

Выстрел.

Я примерзаю к месту, оборачиваюсь и сквозь маленькую, еще оставшуюся щель вижу Риту. На полу.

- Нет, - шепчу я. Разглядываю пятно крови, появившееся рядом с ней, вижу, как трясутся ее плечи, даже чувствую ее боль. И не раздумываю. Ни секунды. Бегу обратно.

- Аня!

Кричит брат. Я оборачиваюсь, только проскользнув под дверью. Вижу лицо Саши, вижу, как он несется ко мне. Еще я вижу Рувера. Наши глаза встречаются буквально на несколько секунд, но мне этого хватает, чтобы ощутить всю силу его беспомощности. И я никогда не забуду этого взгляда. Никогда не забуду горящего в нем волнения.

- Аня, я иду, - орет брат, - Аня, я…

Аварийные двери плотно закрываются с глухим треском. Я позволяю себе испугаться всего на мгновение. Затем выпрямлюсь, оборачиваюсь и вижу перед собой человек тридцать. Каждый из них понимает, что убить меня – сделать себе хуже. И я пользуюсь этим фактором так нагло, что даже не успеваю подумать об их жалких жизнях. Мне достаточно видеть раненую Риту, мне достаточно вспомнить искалеченное тело Никки. Мне достаточно подумать о похищенном отце. Я делаю четыре больших шага вперед. Теперь шатенка позади меня. Венатор говорит что-то, просит сдаться? Я не реагирую. Ощущаю в себе такую дикую злость, смешанную с паникой, страхом, ужасом, приподнимаю руку, касаюсь пальцами стены и просто-напросто представляю, как от них линиями исходит моя сила, моя способность ускорять, превращать в пепел, уничтожать. Так и происходит. Толстыми трещинами покрываются стены здания. Темной волной мой дар несется навстречу смертникам, и когда он их настигает – они превращаются в пыль, в ничто. Кто-то пытается убежать, но я догоняю и их. Выпускаю наружу такой дикий разряд энергии, что даже земля сотрясается под ногами. Мужчины кричат. Как трусы. Они бросают ружья, они, наконец, понимают, с кем связались. Но парадокс в том, что даже я не понимаю, на что способна. Уже через минуту пол становится похожим на треснувший лед. Глыбы поднимаются, рушатся, потолок обваливается. В этом хаосе я могу лишь стоять и наблюдать за тем, как моя сила не просто уносит жизни, но и стирает с лица земли. И главное: меня не это не пугает. Все, что находится за пределом носков моих ботинок, трещит, раскалывается и гниет. Сверкают искры, пыль превращается в ветер и порывисто откидывает назад мои волосы, а я не двигаюсь, наблюдаю. Шокировано, ошарашенно, но без сожаления. Вскоре я понимаю, что замечаю лишь пустоту. Дым оседает, грохот прекращается. Наступает тишина. И я вижу лишь куски неба, где-то вдалеке очертания города, и обломки. Руины. За моей спиной нет и трещины. Зато перед моими ногами – кладбище.

Вдруг слышу стон. Оборачиваюсь.

У Риты кровь брызжет, как фонтан. Я падаю перед ней на колени и испуганно замираю, впадая в ступор. Шатенка корежится, кривит пальцы, беззвучно открывает рот, а у меня только и получается, что ошарашенно на нее пялиться.

- Р-р-рита, - прикладываю дрожащие руки к ее груди. Дыра прямо в центре, между ребер. Создается впечатление, что шатенка захлебывается в собственной крови. – Я помогу, помогу.

Придавливаю пальцы, жду, когда же сработает вуду-магия, но ничего не происходит. Вокруг летают серые клубья дыма. Сирена больше не разрывает воздух на части своим писком. И лишь скрип ботинок Риты о грязный кафель нарушает тишину.

Девушка вдруг стискивает зубы. Ее тело сводит жуткая судорога, спина прогибается, и новая волна крови выливается из раны наружу.

- Господи, - мои руки почти по локоть алые. – Почему не выходит? Почему не получается? Эй, Рита! Рита смотри на меня! Рита! – глаза шатенки закатываются. – Нет, нет! Эй! – бью со всей силы сестру по щеке. – Давай же, очнись. Очнись!

В панике осматриваюсь. Все кружится, переливается. Пытаюсь втянуть в легкие воздух, но лишь кашляю, ощутив во рту мерзкий привкус крови. Наклоняюсь над лицом шатенки, хватаю ее дрожащими пальцами за плечи и рычу:

- Не оставляй меня, Рита! Не оставляй! Что же это? А, что же? – вновь касаюсь пальцами раны и всхлипываю. – Боже мой, прости меня, прости! Рита, пожалуйста. Ну, же! Ну! Давай!

Кладу голову на плечо девушке. Слышу, как она кряхтит, чувствую, как трясется ее тело, и зажмуриваюсь, крепко-крепко. Думаю: это же моя сестра. Моя родная сестра. Почему я должна с ней расстаться? Осознание того, что нас все-таки что-то связывает, приходит ко мне лишь сейчас, когда я понимаю, что могу навсегда ее потерять. И именно поэтому я сорвалась с места. Именно поэтому я кинулась на помощь. Не бывает сильных людей. Бывают ситуации, когда приходится таковым становиться. И ты превращаешься в смельчака отнюдь не потому, что выбираешь нужный момент. Истинно рисковать своей жизнью мы можем только ради близких. Ради тех, кто в нашем сердце. И Рита дорога мне. Очень. Я не знаю, как это объяснить. Это не в голове. Это где-то внутри. Там где сейчас разрывает на части Ритино тело свинцовая пуля. И это не желание. Это инстинкт. Это мой выбор.

Ощущаю тепло в своих ладонях, опускаю взгляд вниз и понимаю, что окружающая наши тени лужа впитывается в тело Риты, словно в губку. Расширяю глаза.

- Что за…

Выпрямляюсь. Изучаю свои руки, хмурю лоб и испуганно вскрикиваю, когда шатенка резко приподнимается. Она стискивает в пальцах дырявую рубашку, осматривается, тяжело дышит и, кажется, совсем не понимает, что происходит. Ее подбородок трясется. Шея измазана кровью. Шатенка хрипит:

- Болит.

Растеряно вскидываю брови:

- Что болит?

Она не отвечает. Касается рукой между ребер и горбится. И я не могу на это смотреть, просто подаюсь вперед и крепко обнимаю девушку за талию. Кладу подбородок на ее тонкое плечо.

- Что с тобой?

- Ничего.

Но со мной много чего. И это «чего» кипит внутри, горит и воспламеняется. Я вдруг понимаю, что спасла Риту лишь потому, что поверила в нас. Поверила в свои чувства, в ее искренность. Сашу излечить было просто: любить его меня воспитывали с трех лет. А вот шатенку. Жаль, что мне пришлось пройти через такой кошмар, дабы осознать, насколько сильно важна ее жизнь. И, тем не менее, я благодарна. Ничто так не заставляет ценить вещи, как близость их утраты.

Мы больше не возвращаемся домой. Пересекаем чужие кварталы, разглядываем чужие улицы, едем по темноте и молчим. Не знаю, чего ждут Рувер, Рита или Саша. Мне просто страшно. Как всегда. Я смотрю в окно и не могу избавиться от тяжелого, ноющего чувства в груди, ведь я убила стольких людей. Убила. Что это значит? Что это изменит, а, главное, насколько сильно?

- Женщина, которая держала меня в плену, говорила о маме, - потираю нос и перевожу взгляд на Риту. Шатенка даже не двигается. Не подает вида, что ей не по себе, что ей страшно, или хотя бы некомфортно. В конце концов, она просто была на грани смерти. Что в этом такого?

- И?

- И она сказала, Мелли Флер была чудовищем.

- Так и сказала?

- Прости, дословно не получится.

- Аня. Эта женщина пытала тебя, хотела обескровить, - Рита, наконец, оборачивается, и в ее взгляде я замечаю растерянность, - неужели ты собираешься поверить всему, что наплел ее язык?

- Видалина была убедительна.

- Видалина?

Я вдруг понимаю, что шатенка не подозревает о родственных узах, связывающих наши семьи. Даже не хочу думать о том, как бы тактичнее преподнести данную информацию. Пару раз глубоко вздыхаю и выпаливаю:

- Видалина – наша крестная.

- Что?

Машину ведет вправо. Резко перевожу взгляд на Рувера и собираюсь заорать во все горло, ведь умереть на дороге, после недавно произошедших событий – до невозможного глупо, но парень выравнивает нос автомобиля.

- Еще раз, - требует шатенка, - что ты сказала?

- Наш отец предал клан Аспид. Сбился с пути. Полюбил Амелию и таким образом нарушил закон. Так что, - прочищаю горло, - кажется, изначально, наш папа был венатором. Как и его родная сестра.

- Тебе солгали.

- Не думаю. Видалина – сумасшедшая, но она не стала бы мне врать.

Саша крепко сжимает мою руку. Он молчит, сливается с темнотой, и, кажется, отсутствует, витает высоко в облаках. Однако стоит мне только об этом думать, как тут же его пальцы стискивают мою ладонь. Я улыбаюсь: брат рядом. И нас теперь вряд ли что-то сможет разлучить. Опускаю взгляд и изучаю закрытые глаза Никки. Она так и не пришла в себя. Изредка дергается, будто отбивается от ночных кошмаров. Ох, как же мне хочется с ней поговорить! И как же сводит желудок, едва я себе это представляю. Мы теперь совсем другие. Как я посмотрю в ее глаза? Как начну разговор, если знаю, что убила человека, которого она любила.

Мы приезжаем к высокому девятиэтажному зданию. Я его помню в похожем вечернем одеянии. Рувер паркуется. Собирается заглушить двигатель, как вдруг Рита внезапно распахивает дверцу и вырывается наружу. Плетется к дому. Я хочу спросить: что случилось, но не успеваю. Даже не обернувшись, шатенка исчезает за металлической дверью подъезда и оставляет нас в полном недоумении.

- Что произошло? – я перевожу взгляд на Рувера. – Не понимаю. Немного поздновато для подобной реакции. Как считаешь?

- Я поговорю с ней. – Отрезает он. – Каждый переносит страх по-своему.

Страх. Значит, Рите все-таки страшно.

Мы выходим из салона. Рувер вновь подхватывает на руки Никку, поддерживает дверь для Саши, потому что тот выглядит слабеньким и горбится. Может, я вылечила не все его раны? Протираю руками лицо как раз в тот момент, когда брат поворачивается спиной к «немецкой речке». Он обходит машину, находит меня, и, не позволив мне вымолвить и слова, прижимает к себе. Крепко.

- Ты чего?

Саша не отвечает. Сильнее стискивает мою талию, дрожащей рукой поддерживает макушку и горбится, будто избитый, растерянный мальчишка. Я сначала ничего не понимаю, но затем вдруг слышу:

- Я просто смотрел, - хрипит он, - просто смотрел на то, как ты рискуешь своей жизнью и ничего не мог сделать.

- Саша. - Закрываю глаза и касаюсь щекой ее трясущейся груди. – Перестань. Не надо.

До меня вдруг доходит, что я, действительно, затянула не все раны. Душевные порезы, куда опаснее физической боли. Остановить кровотечение снаружи, но не суметь унять его внутри – и смысл тогда в нашей силе, если она не способна избавлять от, порой, самого ужасного: от воспоминаний. Абсурдный вопрос, конечно. Я бы предпочла видеть перед собой живого брата, пусть и с ноющим терзанием где-то в груди. Но вот что предпочел бы он – это уже повод для дискуссии. Открываю глаза и замечаю Рувера. Он смотрит на нас, сжимая в руках тело Никки, и не шевелится, будто размышляет: смог бы он так же крепко обнимать своего брата, будь тот жив. И я киваю. Не знаю, зачем. То ли отвечаю на мысленный вопрос: да, конечно, смог бы. То ли просто благодарю его за то, что он здесь, рядом, стоит и молчит, выражая своим взглядом куда больше, чем он сумел бы выразить своими словами. Но Рувер никак не отвечает мне. Он просто разворачивается и уходит, и у меня внутри все вспыхивает, и я непроизвольно вновь зажмуриваюсь. И я понятия не имею, почему вдруг становится так грустно.

Как бы то ни было, через пару минут Саша приходит в себя. Мне тоже приходится взять под контроль мысли. Я еще раз приобнимаю брата, говорю, что не зачем волноваться, и пусть сама в этом не верю, но упорно лгу. Жить в иллюзиях проще, а главное – полезнее. Смысл нагнетать панику, когда нет времени даже на сомнения. Мы поднимаемся на третий этаж. Дверь в седьмую квартиру открыта, однако внутри тихо. Разуваемся. Я прохожу в зал и на диване вижу Никку. Она все так же спит.

- Где остальные? – Саша небрежно шмыгает носом. – Они же поднялись раньше нас.

- Не знаю. – В квартире тепло. Даже как-то уютно. Повсюду маленькая, коричневая, бордовая мебель, книжки, фигурки неизвестных мне существ: что-то из мифов древней Греции. И я вспоминаю, как впервые очутилась в этом доме, когда венаторы похитили отца и подстрелили мой бок. Встряхиваю головой. – Может, поставишь чайник, как думаешь? – Невольно усмехаюсь. – Это абсурдно, но я очень сильно хочу есть.

- Что же в этом абсурдного? – закатывая рукава, нервничает брат. – Тебя пытали, вот и аппетит разыгрался. Вполне нормально реакция.

Закатываю глаза. Вряд ли сейчас хочется шутить, но смех продлевает жизнь, и, черт подери, я с удовольствием ухвачусь за эту примету. Осматриваю свою грязную одежду и стягиваю через верх толстовку. Теперь я в одной майке, но она хотя бы не пропитана насквозь кровью, что радует. Иду по коридору, закручиваю непослушные волосы в пучок и вздыхаю. Мне бы найти Риту, взять у нее парочку чистых вещей. В конце концов, даже после ванны от меня будет жутко вонять. Наверно, об это не стоит думать. Однако я все-таки человек, и даже возможность смерти не заставит меня разить так же мерзко, как один мой одноклассник в школе. Помнится, как раз-таки по этой причине с ним никто не общался. И я, конечно, понимаю, что заводить сейчас новых друзей не самое лучше время, но, тем не менее. Слышу за одной из дверей голоса. Приближаюсь и вижу шатенку. Она ходит из стороны в стороны и разгневанно взмахивает в воздухе руками. Позже я понимаю, что Рувер кидает в нее какие-то вещи, а она с рычанием и злостью их замораживает. Это такое развлечение?

- Крестная значит, - шипит Рита и отбивается от очередной статуэтки. Та замирает прямо перед ее лицом. – Может, хватит? Рувер, черт подери, ты со своей психотерапией в печенках уже! Говорю, у меня все нормально! – шатенка отмахивается от маленькой, фигурки балерины, и та с грохотом разбивается о стену. – Ясно?

- Ты не в себе, - размеренно протягивает парень. – Просто вздохни пару раз и все.

- Вздохнуть? Мой отец был венатором! Моя крестная пытала Аню!

- Ваша крестная.

- Откуда ты знаешь? Возможно, Анина крестная какая-нибудь более известная личность в Аспиде, а не просто сумасшедшая психопатка! – Рита зажмуривается и откидывает назад спутанные волосы: интересно, они у нее вообще грязными бывают? – Что нам делать? Венаторы повсюду.

- Мы сами виноваты. Не стоило оставаться у них дома.

Рувер удивительно спокоен. Я приближаюсь чуть ближе, чтобы полностью видеть его лицо.

- А ты не подумал о том, что у нас попросту нет выхода. Все повторяется. Каждый раз одно и то же.

- Почему же? Теперь мы знаем, что твоя родственница – отличный охотник. Ведь это о ней говорили знакомые из Екатеринбурга? Сколько на ее счету? Тридцать семь или тридцать восемь наших?

- Если ты так меня успокаиваешь – у тебя не получается.

- Я и не пытаюсь тебя успокоить. Мне что, заняться больше нечем? Может, тебя еще и пожалеть, м? – Рувер встает с кровати, подходит к Рите, и она тут же обижено поджимает губы. – Возьми себя в руки.

- Не хочу.

Парень неожиданно усмехается:

- Что?

- А вот не хочу. Осточертело все! – Шатенка вдруг срывается с места, подлетает к тумбочке и хватает ножницы. Пару секунд и ее волнистые волосы становятся той же длины, что и кучерявые волосы «немецкой речки». Я едва сдерживаю в горле крик: зачем?

- Так, - тянет Рувер. – И что ты этим хотела сказать?

Рита неуверенно переминается с ноги на ногу. Думаю, она и сама не понимает, что только что сделала. Нахмурив лоб, она вдруг отрезает:

- Надоело все. Хочу сдаться.

- Отлично.

- Отлично?

- Да. У нас куча денег. Пойдем, снимем их со счета и улетим куда-нибудь.

Шатенка недоуменно вскидывает широкие брови:

- Серьезно?

- Почему бы и нет.

- А как же Аня? Мы не можем ее бросить.

- Сдалась она тебе. Девчонка и сама со всем справится. Видела, на что она способна? Разрушила полздания! Думаю, наша помощь ей ни к чему.

- Кого ты обманываешь? – Рита подходит практически вплотную к парню. Задирает подбородок и шепчет. – Я вижу, как ты на нее смотришь.

- Да?

- Да.

Молчание. Они стоят друг напротив друга, а у меня в груди возгорается что-то настолько горячее, что даже дышать становится безумно трудно. Я делаю несколько шагов назад, обхватываю себя руками за талию и думаю: неужели Рувер, действительно, что-то ко мне чувствует? Господи, что за вздор. Мне плевать на это. Абсолютно плевать. Я собираюсь развернуться и уйти как раз в тот момент, когда «немецкая речка» вскидывает руку, прикасается ладонью к голове Риты, и ее волосы вновь отрастают до прежней длины.

- Тогда ты понимаешь, почему самое время уезжать. – Шепчет он, перебирая вьющиеся локоны в своих пальцах.

- Зачем ты так говоришь? – С вызовом спрашивает шатенка. - Ты же никуда не уедешь.

- Теперь – нет.

- И что нам делать? Я сбита с толку. Надо спасти Евгения Александровича, надо защитить Аню, ее брата, разобраться с Видалиной, а единственное, что у нас есть, это чертова записная книжка, которую отдавать врагам – полное безумие.

- Придумаем что-нибудь другое.

- Что? Что придумаем? Мы перестали соображать. Мы поддались эмоциям, и сами загнали себя в ловушку, Дани…Рувер. – Девушка встряхивает головой. – Прости. Я случайно.

Парень выпрямляется, вдруг смотрит в мою сторону, но, кажется, ничего не видит. Я ошеломленно примерзаю к полу: почему он не замечает меня? Осматриваюсь, опускаю взгляд вниз и внезапно осознаю, что сама не вижу своих ног. Своих рук. Своего тела. Хочу заорать во все горло, потому что понимаю: я исчезла.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТЬ. НЕЗРИМОЕ.

Я все-таки верещу. Словно дикая. Срываю с места и, вопя, бегу на кухню к брату. Он решительно выпрыгивает из-за поворота, оказывается прямо передо мной и вдруг проносится мимо.

- Саша! - Брат резко разворачивается. – Саша, я здесь!

- Аня?

Он растерянно несется обратно на кухню.

- Да, нет, черт подери! Вернись!

Теперь его глаза сужаются. Недоверчиво он останавливается около дивана и спрашивает:

- Что происходит?

- Что происходит? Что происходит?! – мне кажется, я сейчас взорвусь. Испуганно смотрю на свои руки, опять не вижу их и испускаю очередной вопль.

- Господи, Аня! Где ты?

- Я здесь, здесь, - подбегаю к брату и хватаю его за плечи. Тот резко отпрыгивает назад, вытягивает лицо и пищит:

- Что за черт?

Оглядываюсь, вижу, как в зал приходят Рита с Рувером. Сестра больше не выглядит растерянной. Видимо, показывать свою слабость кому-то кроме «немецкой речки» она не намерена.

- Что такое? – Шатенка подлетает к Саше. – Что за крики?

- Просто, Аня, она, - он чешет затылок и покачивает головой, - немыслимо.

- Что немыслимо?

- Рита.

Сестра переводит взгляд в мою сторону и замирает, будто ее окатили ледяной водой. Расширив свои и без того огромные глаза, она открывает рот, однако тут же его закрывает. Затем опять пытается вымолвить хотя бы слово. Тщетно.

- Я не знаю, что происходит, - дрожащим голосом шепчу я. – Просто вдруг неожиданно мои руки, они стали невидимыми, и…, - с ужасом закрываю ладонями лицо, - и я ничего не могу с этим поделать. Не понимаю, что это, почему, как?

Вдруг слышу чей-то смех. Непринужденный. Убираю от глаз руки, выпрямляюсь и ничуть не удивляюсь, увидев улыбку на лице Рувера. Он кривит рот и говорит:

- Быстро ты.

- Хочешь сказать, что…

- Да, - перебивает Риту «немецкая речка». – Это ее способность. Невидимость – что может быть скучнее.

Я даже не понимаю, каким именно образом наши взгляды встречаются, ведь чисто теоретически видеть меня он не может. Но я всеми силами пытаюсь испепелить его взглядом. Черт подери, его сарказм уже не просто выбивает из колеи. Он безумно злит.

- И как там? По ту сторону? Холодно?

- Перестань, - рявкает Саша. – Лучше скажите, как это исправить?

- Это не надо исправлять, - отвечает Рита. Она пытается найти меня взглядом, но натыкается лишь на пугающую пустоту. – Аня, ты должна контролировать этот процесс. Ты не станешь невидимой просто так, как и ноги Рувера не понесут его ни с того, ни с сего вперед. Сосредоточься.

- Каким образом? – глубоко вдыхаю. – Я вообще не понимаю, как это случилось.

- Успокойся. Все будет нормально. – Саша протягивает руки, и я непроизвольно хватаюсь за них как за спасательный круг. Он вздрагивает. – Ух. И, правда, ледяные.

- И что дальше?

- Просто дыши. Почему ты стала такой?

- Я…, - покрываюсь румянцем и прикусываю губу. Не говорить же всем, что я бессовестно подглядывала за разговором Риты и «немецкой речки». – Я просто шла по коридору, и… - Рувер вдруг цокает. Тут же я перевожу взгляд на него. – Что?

- Ничего.

- Нет уж. Говори.

Выпускаю руки брата и недовольно приближаюсь к парню. Так и тянет врезать ему по недовольной физиономии. Рувер вообще умеет веселиться, расслабляться, дышать? Или он постоянно ходит с этим каменным лицом, изредка одаряя людей лицемерными улыбками? А, может, стоит подпортить его безупречную репутацию, вроде той, что он неуловимый парень, легенда Аспида, и все-таки не скупиться на удары? Ну, разок. Всего один. Прямо по лицу. В челюсть. Или, так уж и быть, по щеке. Как истеричная жена, заставшая мужа с любовницей. Что может случиться? Никто ведь даже не увидит! А если спросят – скажу, что у него поехала крыша. Решаю, что пощечина – это уж слишком пафосно и останавливаюсь на простом пинке в плечо. Ничего личного. Размахиваюсь, говорю себе, что бить сильно не буду, а внутри злорадствую, что ударю сейчас так, чтобы этот индюк отлетел в сторону и рухнул на пол, как беззащитная девчонка. Однако ничего не выходит. Рувер перехватывает мой кулак. В воздухе. Сжимает его с такой силой, что мне становится больно. И я уже открываю рот, хочу закричать, как вдруг вижу свое отражение в его карих, темных глазах.

- В следующий раз отвлекись на что-нибудь другое, - чеканит он и отбрасывает в сторону мою руку. – Я понимаю, что занимаю все твои мысли. Но не такое уж это и благородное занятие, хвостик.

Меня пронзает судорога. Кажется, это предел. Внутри все взрывается, в голове все взрывается, и я совершено осознанно вновь размахиваюсь и бью его по щеке. Хлопок.

- Никогда больше так не разговаривай со мной.

- Так-то лучше.

- Не лучше.

- Отчего? Ты на что-то рассчитывала? Ты что-то почувствовала?

Стискиваю зубы и хочу солгать. Но не получается.

- Почувствовала. Жаль, что ты ничего не чувствуешь.

Я ударила по самому больному и без второго комбо. И на этот раз Рувер не пытается скрыть эмоции за непринужденной улыбкой, за дымом сигарет. Он смотрит на меня и говорит что-то, не шевеля губами, и я испытываю такую дикую злость, смешанную со стыдом, что готова заорать от бессилия и ярости. Однако мы оба молчим. И тяжело дышим. И мы бы простояли так еще долго, если бы вдруг не услышали чей-то кашель.

Оборачиваемся.

- Простите, что прерываю, - Саша вновь прочищает горло и пожимает плечами, - но что здесь происходит?

Рувер отрезает:

- Ничего такого, что заставило бы меня почувствовать.

И уходит. А я смотрю ему в след, затем смотрю на Риту, брата и шепчу:

- Так и есть. Ничего такого.

А затем срываюсь с места и иду в первую попавшуюся комнату.

Сначала я думаю, что так и буду целую ночь пялиться в потолок. Мне пришлось прогнать Сашу, выслушать тираду Риты по поводу того, какой Рувер своеобразный человек, остаться наедине со своими мыслями и практически дойти до безумия. Однако затем я поворачиваюсь на бок и ощущаю что-то твердое в своем кармане. Вакцина. Именно она вытаскивает меня из гущи самобичевания. Я вскакиваю, включаю свет и дотошно исследую желтоватую жидкость в тонком, металлическом шприце. Что же это? И зачем оно Аспиду? Вряд ли смертельное вещество – для этого у них есть винтовки. Тогда что внутри? Я недолго думаю. Вдруг понимаю, что терять мне нечего: венаторы все равно не убьют меня, им это невыгодно, и задираю рукав одолженной Ритой кофты. Будь что будет. Вкалываю вакцину в запястье.

- Ауч! – интуитивно отскакиваю в сторону и морщусь. Жжет, черт подери. Чешу теплыми пальцами ранку, вздыхаю и жду. Не знаю чего. Может, прозрения. Может, нового дара. Может, появления третьего глаза на лбу. Что там заключили в склянку мои сумасшедшие родственники? Наверняка, во главе клана мой дедушка. А бабушка – владеет такими приемами каратэ, что даже Джеки Чан отдыхает. Громко усмехаюсь и замираю: может, это вещество действует на подобных мне как хорошая порция не очень хорошего виски? Вновь улыбаюсь. Боже, да я схожу с ума. Перед глазами все плывет. Я смотрю на свою руку и вдруг вместо пяти вижу семь пальцем. Вот черт! Начались мутации! Моргаю, и, к своему счастью, уже не отмечаю изменений. Может, это лекарство сводит с ума?

Вдруг слышу шум за дверью. Вскидываю брови и решительно покидаю комнату. Напротив - еще одна большая спальня. В ней Рита и Саша. Спят. К моему огромному облегчению – раздельно. Рита на кровати. Саша в кресле. Оба расположены так, чтобы видеть дверь комнаты, в которой горевала я. Вот уж няньки. Но пусть мой сарказм никого не сбивает с толку. Я благодарна им, безумно. Даже за такую чересчур навязчивую заботу. Крадусь в зал, уже предчувствую сладкую встречу с Рувером, как вдруг вижу совсем иное. И я к этому не готова. Абсолютно.

Никка отходит от окна, испуганно расправляет плечи и пронзает меня тяжелым взглядом.

- Ты, - она выплевывает это, будто ругательство. Подается вперед, растопыривает пальцы и рычит, будто дикое животное, - это ты им нужна! Ты!

- Никка, я…

Но подруга не слушает. Она резко приближается ко мне, хватает за горло и отталкивает в сторону. К счастью, я не теряю равновесие.

- Они пытали меня, они хотели узнать о тебе все! – Карие глаза Вероники наполняются слезами. Она тут же смахивает их, выпрямляется и восклицает, - это твоя вина.

- Я ничего не знала! – Подхожу к подруге, но она тут же отскакивает в сторону. – Боже, просто поверь мне! Никка, я…, черт, ты здесь, ты в нашем городе. Но почему? Как это произошло? Ты же уехала!

- Какой сейчас месяц?

- Что?

- Просто ответь!

- Октябрь.

- Прошло уже пять месяцев, - ошарашенно шепчет Никка. Она распахивает глаза, делает несколько шагов назад и ударяется спиной о стену, - пять. Что же с моей мамой? А с отцом?

- Пять месяцев? – хватаюсь ладонью за рот. – Боже мой. Они держали тебя так долго?