Обратный отсчет

Нить Ариадны

Четверг, 29 февраля

16 час. 23 мин. (до взрыва 00 часов 37 минут)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

Лейтенант Соболев положил телефонную трубку — только что звонил Дед и сообщил каким-то ужасным, глухим и опустошенным голосом, что коды — в девятом файле, в этом дурацком птичьем файле. Можно подумать, что он сам об этом не догадался. Ведь он, насколько Соболь понял, собирался получить у них коды. Что же произошло?

— Все, ты слышишь меня, Соболь, все силы на расшифровку этого файла.

«Слышать-то я слышу, но как можно сделать за тридцать семь минут то, что не было сделано за несколько часов». И это странное, непонятное сообщение с борта заминированного лайнера? Там должна быть какая-то нить, нить, которую надо смотать в клубок. Если бы это сообщение пришло от кого-то другого, Соболь решил бы, что речь идет о нелепой шутке. Но сообщение пришло от капитана Воронова.

Соболь снова уставился на экран монитора. Цифры продолжали бежать:

Никакие попытки разбить все это на группы не принесли результатов. Иногда лейтенанту казалось, что он уже так долго смотрит на монитор, что кое-какие закономерности просматриваются. Но все ускользало. Как-то Соболю пришло в голову, что несколько раз между буквами было равное количество цифр, но потом все снова нарушилось. Соболь посмотрел на часы — тридцать семь минут… И если он за тридцать семь минут не откопает в этой бесконечной галиматье всего лишь четыре цифры, то произойдет взрыв. Аккурат к 17.00, как и было обещано.

Соболь открыл свой стол и достал из него распечатанный блок сигарет «ЛМ». Соболь покупал сигареты блоками на оптовых рынках — там было дешевле. Правда, периодически ему подбрасывали разную халтуру, и за эти заказы — создание программ — Соболь получал неплохие деньги. По крайней мере на это можно было жить. И недавно пообещали шикарный заказец — компьютерную игру. Это отнимало очень много времени, но было интересно и хлебно. Сейчас Соболю предстояло расшифровать еще одну игру, кто-то решил побаловаться с компьютерами, но, что удивительно, результаты этой игры вот-вот выползут в реальность к 17.00. Он извлек из блока новую пачку сигарет, убрал блок обратно и решил задать компьютеру еще один вопрос. Потом передумал. Сейчас ему должны установить прямую связь. Через Центральный диспетчерский пункт во Внуково у Соболя будет радиотелефонная связь с заминированным лайнером. Капитан Воронов что-то нашел на этом самолете. Бомбу, но и какого-то странного мальчика. Ребенок — это форма сумасшествия. Соболь был в этом уверен. Не просто бесконечная широта восприятия, вызванная незаштампованностью мышления, но и некоторая форма сумасшествия. Способность наделять жизнью мертвые, с точки зрения взрослого, явления. А жизнь — это прежде всего своя математика, своя логика, иногда абсурдная, и свои законы. Поэтому лучшие компьютерные хулиганы, хакеры, самые вундеркинды и самые сукины дети, взламывающие любые пароли, — это подростки. Им нужно всего четыре цифры. Этот ребенок мог наделить жизнью нечто, вполне возможно, что и бомбу. Таинственной и жуткой формой жизни. Сумасшествие и гениальность… Кажется, так называлась эта любопытная работка, которую недавно прочел лейтенант Соболев. Он снова посмотрел на цифры, бесконечно бегущий ряд цифр на экране монитора. Осторожно, дети! Раздался непривычно длинный звонок, Соболь снял телефонную трубку:

— Лейтенант Соболев слушает.

— Соболь, еще раз привет. Это Рябчик.

— Здравия желаю, товарищ капитан

— Связь установлена. Будешь говорить через диспетчера. Слушай, Соболь, этот пацан, мальчишка на самолете… в общем, Стилет говорит, что все это очень важно. Я имею в виду пацана.

— Важно?

— Он немножко странный, что-то без конца твердит… Но Игнат просил не задавать лишних вопросов: что? откуда? Это очень серьезно. Понял меня?

— Так точно.

— Давай. Клади трубку. Сейчас будет связь.

Соболь повесил трубку. Бесконечный ряд цифр на экране монитора. Капитан Воронов и немножко странный мальчик, которому не надо задавать лишних вопросов. Хорошо, он постарается задавать им только необходимые вопросы. Потому что без их помощи, Соболь теперь знал это наверняка, ему не справиться.

Четверг, 29 февраля

16 час. 28 мин. (до взрыва 00 часов 32 минуты)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

На земле был закат. Последний день зимы сгорал в красном пожаре, устроенном уходящим светилом. Но на высоте нескольких тысяч метров золотой шар еще не достиг линии горизонта, и в густой синеве неба двигался самолет. Его не подпускали к Москве, он был опасен, этот бело-серебристый лайнер, у него кончалось топливо, и в его чреве вот-вот должна была проснуться бомба. Нить, знающая выход из Лабиринта. Теперь, после разговора с Чипом и разговора с мальчиком, Стилет был уверен, что такая нить существует.

— Мы тратим наше время, — произнес Зелимхан, — надо найти бомбу. У самолета всего три шасси, значит, туда надо проникнуть.

— Это невозможно. — Командир экипажа покачал головой. — Мы даже не знаем, где это. Резать обшивку?

— Но кодов нет. Полчаса — и все. А кодов нет.

— Вполне возможно, что спецслужбы сейчас связываются с вашими… Оговаривают какие-либо условия, гарантии…

— Это не наши, я уже говорил об этом. Если б это было так, мы бы уже шли на посадку…

— Да… — Командир экипажа покачал головой. — Если мы переживем этот денек…

Стилет вдруг увидел огонек злобы, промелькнувший в глазах командира экипажа, — он не верит Зелимхану, он убежден, что все происходит из-за него, даже несмотря на то что сам Зелимхан здесь… Он враг, и, чем бы ни кончился сегодняшний день, для него, для стареющего командира экипажа, только что показавшего Игнату фотографии внуков, он навсегда останется врагом. Даже если все закончится хорошо. Ростки ненависти весьма удачно посеяны.

Чудовище, Лабиринт и нить, чтобы вернуться.

«Нам всем нужна будет эта нить. Но сейчас вопрос ставится совсем по-другому. И вовсе не метафорическую нить мы должны отыскать». После разговора с этим удивительным ребенком Стилет был уверен, что такая нить существует.

Нет, не здесь, где-то в другом месте.

Последняя их надежда — это то, что они успеют получить коды, всего лишь четыре цифры, которые остановят бомбу. Почему их до сих пор нет? Произошел какой-то сбой? Такое не похоже на Деда, он всегда действует быстро и точно. Почему кодов до сих пор нет? Уже более чем полчаса? «Заячьи уши». Что хотел и не смог сообщить ему Дед? Может быть, здесь нить? Стоп… это не то! Стилет вдруг почувствовал легкую испарину — это все не то! Стоп. Потому что… Дискета. Все, что у них есть, — это дискета… Игнат протер лоб одноразовой салфеткой, скомкал ее и швырнул в пепельницу. Салфетка начала медленно разворачиваться… Черт, дискета, ведь там они еще не искали.

— Мне нужна срочная связь с землей.

— Пойдемте в кабину пилотов.

— Нет, я говорил вам, мне нужна связь с лейтенантом Соболевым.

— Я знаю. В этот момент ее устанавливают через диспетчеров. Возможно, уже установили.

— Срочная связь с землей. И пожалуйста, быстро ко мне этого парня.

Командир экипажа снова недоверчиво посмотрел на Стилета:

— Вы уверены, капитан?

— Да, пожалуйста, быстро!

В этот момент мальчик сидел рядом с мамой в притихшем салоне первого класса и помнил о своем твердом обещании не рассказывать о бомбе. Бедная, бедная мама, она совсем перепугана, она сказала, что больше не отпустит своего малыша в кабину, если ей не объяснят, что происходит. Но никому, никому нельзя этого говорить по той простой причине, что никто не знает, что происходит на самом деле. И мальчику обязательно надо что-то вспомнить. Он снова подумал о нити, но подумал как-то совсем по-другому. Та самая книжка, подаренная папой, миф… Тесей отправился в Лабиринт, чтобы убить Чудовище, убить Минотавра. И у него была нить для того, чтобы вернуться. Он разматывал ее в темных запутанных ходах Лабиринта. Нить… Только это совсем другая история. Совсем. Им нужны четыре цифры, которые смогут убить Чудовище. Может быть, их знает нить? Нет, нет, что-то здесь… Но ведь?.. Что-то… Мальчик видел во сне эту дрожащую нить, когда Чудовище гналось за ним, и потом, когда до выхода из Лабиринта уже оставалось совсем немного, нить раздваивалась… И вот это и было самым страшным. Выбор, твой собственный выбор, и был самым страшным. Потому что одна нить вела к свету за пределами мрачных сводов Лабиринта, а другая — обратно, в сгущающийся запах, в огненную пасть Чудовища. Надо было решать, выбирать быстро: запах, дыхание, багряный, полыхающий закат (прямо как сейчас — в иллюминаторах самолета) — Чудовище приближалось. Нить, ее предательская, зловещая ухмылка. Она способна вывести из Лабиринта, если ее смотать, но может и обмануть. С удовольствием обманет. Как фига в кармане, как нож в перчатке… И нить надо смотать.

Мальчик вдруг отстранился от мамы. Только что было опять объявление (и теперь мальчик не считал их больше странными) о том, что самолет входит в зону сильного ветра, а по этой причине всех убедительно просят застегнуть ремни безопасности. ЗОНА СИЛЬНОГО ВЕТРА. Мальчик коснулся головой спинки кресла — два иероглифа, два ярко-красных знака на катушке белых ниток. Так это было в кабинете рукоделия? Да, так.

Священный ветер… Живой свет. Но ведь человек с выцветшими глазами появился, он вошел через дверь, открытую в небо.

ЭТО СЛУЧИТСЯ В НЕБЕ.

Тогда мальчик не понял, что это значило. А потом он выронил катушку из рук. Она упала и размоталась. Снова стала белой. А по полу убегала нить с ярко-красными пятнами — следами фломастера. Это случится в небе… Конечно, уже случилось. Потому что если катушку смотать, то на ее поверхности снова образуются два ярко-красных знака, два иероглифа — «Священный ветер»… Но это случится в небе. Если катушку смотать, на ее поверхности образуются те самые цифры, которые остановят Чудовище. Те самые цифры, которые им так нужны! Но ведь…

Мальчик быстро отстегнул ремень безопасности и поднялся.

— Куда ты? — встревоженно проговорила мама. — Постой…

— Мама, я сейчас… Я знаю…

И в этот момент он увидел Чипа. Тот только что появился из кабины пилотов и сразу нашел глазами мальчика.

— Пойдем, — проговорил Чип, — твой выход, парень. Сеанс космической связи.

Четверг, 29 февраля

16 час. 32 мин. (до взрыва 00 часов 28 минут)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

Лейтенант Соболев смотрел на монитор компьютера, зажав между ухом и плечом телефонную трубку.

— Этого не может быть, — прошептал он, — бред…

Потом понял, что разговор давно окончен, и повесил трубку. Несколько оторопело посмотрел по сторонам:

— Черт побери, неужели?

Он открыл ящик стола, покопался там, пробубнив:

— Вполне возможно. — Он помнил, что это должно было быть в ящике стола, как-то, уже давно, он сам принес эту вещь и оставил там. Потом забыл за ненадобностью, а вот сейчас пригодилось. Его пальцы наткнулись на то, что он искал.

— Bay! — Соболь издал этот игривый звук, и трое шифровальщиков, среди них была одна девушка, усмехнулись. — Надо же, все на месте!

Это была старая полупустая катушка ниток, когда-то белых, а сейчас пожелтевших. Соболь извлек ее, потом в большой подставке для карандашей и фломастеров взял маркер самого ядовитого цвета. Повернул катушку к себе и написал маркером по всей высоте год своего рождения — 1972. Быстро размотал катушку — на пожелтевшей от времени нити было множество свежих ярко-синих пятен, следов фломастера.

— Ну вот и все…

Потом он посмотрел на монитор компьютера — все было ясно, дальше сравнивать ничего не требовалось. Он вдруг взял и с силой запустил катушкой ниток в стену.

— Черт побери! — закричал лейтенант Соболев. — Черт побери! Срочно!

Он не верил своим глазам. Он не верил этой удивительной догадке.

— Ну конечно, все так просто — это же нить! Черт его побери… Невозможно. Великолепно!…

Соболь уставился широко раскрытыми глазами в монитор компьютера.

— Нет, он гений, — проговорил лейтенант Соболев, не очень понимая, кого имеет в виду: этого удивительного мальчика, с которым он только что разговаривал через диспетчерский пункт по телефону, или того, кто записывал дискету. — Это невозможно. Великолепно. Он совместил несовместимое! И всех надул. Так просто — ведь это только графический рисунок. Это НИТЬ!

— Не понимаю, — проговорил один из шифровальщиков.

— Он на это и рассчитывал. — Лейтенант Соболев был очень возбужден. — Он рассчитывал на то, что смысл будут искать внутри, понимаешь, внутри!

— Секундочку…

— Четкий расчет! Мы должны были это расшифровать, искать смысл внутри этих цифр и букв. Бить все на группы, искать взаимозависимости. Анализировать числовой ряд. Все — блеф! Это просто графический рисунок.

— Но почему? С чего ты взял?

— Не важно. Объяснять долго. Смотрите. — Соболь указал на бегущий по экрану ряд цифр. — Что это?

— Цифровой ряд.

— Очевидно. Но не в этом дело! Это просто нить. Бесконечная размотанная нить. Цифры абсолютно ничего не значат.

— Что это ты такое говоришь — не значат?! Что за бред!

— Ровным счетом ничего!

— И?

— Бзди! — Соболь радостно откинулся на спинку стула. — Вернее, бди и не бзди, военный. Это нить — смотри внимательно. Ее надо смотать, смотать на катушку.

— Что ты несешь, Соболь?

— Ну конечно! Представь обычную катушку белых ниток, какие я только что выбросил. Ты пишешь на ней четыре цифры, да вот, Господи, хоть ручкой, хоть фломастером… Представил? Да переключи мозги — эти цифры не значат ничего! Понимаешь? Тащите обратно катушку. Вот, смотри — обычный, чуть замаскированный рисунок.

— Допустим.

— Не хрена допускать, слушай. Нарисовал четыре цифры прямо сверху, на катушке, и размотал нить. Вот она перед тобой на экране монитора!

— Цифры?

— Да. И буквы. Цифры — это сама белая нить, понимаешь? В них нет смысла, они только изображают нить. Симуляция смысла, а на самом деле — это просто линия.

— Боже мой…

— Ага, понимаешь. А редкие вкрапления букв в цифровом ряду — это следы от твоего фломастера. Понимаешь? Четыре цифры, которые ты написал.

— Ведь это… на экране монитора…

— Ну конечно — перед нами просто графический рисунок размотанной нити. Четыре наши искомые цифры — я же говорил, он большой шутник. Нитка — это цифровой ряд, а вот эти следы фломастера у него превращены в буквы. Вот такой перед нами парень.

— Соболь… Соболь, но ведь… Ну ты даешь!

— Конечно! Все, что нам надо, — смотать нить. Смотать ее обратно на катушку. Мы раз-га-да-ли! Смотать этот гребаный цифровой ряд на некую катушку, и получим наши цифры. Ферштейн?!

— Блин… блин! Оно!… Но… как? Эту линию надо наматывать… Мы должны знать диаметр катушки!

— Умница, но это другой вопрос.

— Соболь, — впервые вмешалась в разговор девушка, — ты молодец, но ведь этот другой вопрос…

— Конечно. Сейчас пишем программу…

— Прости, Соболь, ты увлекаешься. У нас просто нет времени.

— Хорошо, можно успеть методом тыка. Будем искать, начиная с первой буквы.

— Но как ты допер? Ну и башка у тебя.

— Да это все мальчишка.

— Мальчишка?

— Он в самолете.

— Что? Что ты несешь? Я иногда не пойму: ты в детстве был вундеркиндом или придурком?

— Не важно. Детство у меня было набоковским, то есть счастливым. Срочно ищем, как нам сматывать нить.

— Соболь — это великолепно, — снова проговорила девушка, — и компьютер все бы сделал, но… Двадцать пять минут, уже меньше, — у нас действительно нет времени для составления такой программы.

— Говорю же, методом тыка! Первым делом стираем все цифры, вместо них пусть остаются только точки, так нагляднее.

— А вместо букв?

— Ну, не знаю… Ну, скажем, какие-нибудь значки, пусть крестики.

— Соболь, — девушка не сводила глаз с экрана монитора, — мы не знаем, как нам сматывать нить, даже если ты прав…

— Что значит «если»?

— Хорошо. Но как сматывать нить — вправо, влево, вниз или вверх по катушке? Если действовать таким способом, то это совсем разные вещи. Ты понимаешь меня? У нас нет времени.

— Да нет, получим просто зеркальное изображение…

— Ну-ка смотрите, какие у нас есть программы, близкие к тому, что мы имеем? Черт, осталось чуть больше двадцати минут…

— Никаких! — вдруг закричал Соболь. — Никаких у нас нет программ! Таких идиотских программ — наматывание веревочки на палочку — никто не пишет. — Только теперь они поняли, что лейтенант Соболев находится на пределе. — И это еще один привет от него. Он знал, что у нас не будет времени. И сейчас наслаждается… Может быть, мастурбирует. Сука…

— Успокойся, Соболь.

— Вы что думаете, я всего этого не знаю?!

— Хорошо, — проговорила девушка. Она была по-прежнему абсолютно спокойной. — Где там у нас первая буква? После нее множество пропусков и снова буква, видимо, начало следующей цифры на рисунке.

— Семнадцать, — бросил Соболь.

— Что семнадцать?

— Семнадцать пропусков, забитых произвольными цифрами. Я довольно долго смотрю на это.

— Ладно, семнадцать… С чего начинаем?

— С арифметики.

— Что?! Соболь, если ты решил что-то делать, делаем это быстро!

— Чему там у нас равна длина окружности? Врубайте все, что здесь есть! Будем сматывать нить. На всех компьютерах.

Четверг, 29 февраля

16 час. 43 мин. (до взрыва 00 часов 17 минут)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

— Они нашли! — проговорил Стилет. — Они нашли нить. Она была упрятана в дискету! Весьма высока вероятность того, что они успеют. Сейчас начнут сматывать нить.

— Что все это значит?

— Что парень абсолютно прав! Нить существует, она в дискете.

— Есть вероятность того, что они успеют, — задумчиво произнес Чип.

— Я сказал — высока вероятность того, что они успеют, — сказал Игнат, снимая наушники СПУ. — Нитью оказался числовой ряд. Должны успеть.

— А если нет? — прозвучал тихий голос.

Они все обернулись. Этот голос принадлежал стюардессе по имени Жанна, в ее распахнутых глазах вот-вот должны были появиться слезы.

Игнат посмотрел на нее, затем ласково улыбнулся:

— Скорее всего да, милая.

И тогда Чип протянул ей руку:

— Успокойся.

— Я не хочу умирать, — прошептала она.

— Мы и не будем. Совсем наоборот… — Чип вдруг снова увидел кадр из собственного ролика — тепловоз рушится в бездну… Мир остывает? Сумасшествие? Вовсе нет. Здесь, на краю катастрофы, на краю черной пасти, бездны, куда они уже совсем скоро рухнут, Чип был убежден — вовсе нет!… — Пошли отсюда. Пойдем. В любом случае у нас есть еще семнадцать минут.

Он коснулся ее руки. Она совершенно не представляла, куда Чип ее ведет. Но от этого прикосновения ей стало гораздо спокойнее.

Что-то не так.

Они нашли нить. Видимую в темноте и знающую выход из Лабиринта. Нитью оказался числовой ряд. И сейчас на земле ее начали сматывать в клубок. Они начали возвращаться из Лабиринта. Но… что-то не так. Запах, багряный, полыхающий закат, прямо как в иллюминаторах самолета. Почему запах продолжает сгущаться?

Заждавшаяся мальчика радость, дверь, выход из Лабиринта… Он нашел человека с серо-голубыми глазами, но почему запах продолжает сгущаться? Мальчик подошел к Игнату, дотронулся до его рукава и негромко произнес:

— Что-то не так.

Стилет обнял мальчика за плечи:

— Все будет хорошо. Сейчас мы получим коды и остановим бомбу. Ты молодчина.

— Нет, — еще тише сказал мальчик, — это все продолжается…

— Что?

— Я не знаю, но… она должна была нас обмануть.

— Кто должен был обмануть?

— Нить…

— Да. Но теперь мы нашли ее. Все будет хорошо, краснокожий… — Игнат с улыбкой потрепал его по волосам.

Мальчик покачал головой, потом произнес какую-то странную фразу:

— Тогда при чем здесь ружье?

Игнат отстранил мальчика от себя:

— Ты что-то забыл мне сказать, парень? Вспоминай. Только очень быстро.

— Я не знаю. Но… нить должна была нас обмануть. Может быть… Может, она нас уже обманывает.

Стилет кивнул и тихо проговорил:

— Ну-ка подумай. Пожалуйста, подумай. Я верю тебе на все сто, ты молодчина. Только, пожалуйста, подумай. Ты что-то еще должен мне сказать? Спокойно, парень, у нас есть время. Полно времени.

Мальчик смотрел на Стилета, что-то в глубине его широко раскрытых глаз сгустилось, мальчик вздрогнул и неожиданно прижался к Ворону.

— Ну, ты что, парень? — Игнат провел рукой по плечам мальчика и почувствовал, что тот дрожит. — Эй, краснокожий! — Игнат улыбнулся. — Когда человек боится, злые духи радуются. — Взгляд Игната снова упал на циферблат часов, он понял, что за протекающую минуту это происходит с ним уже в третий раз. — Ничего, парень, они успеют, должны успеть.

— Я не знаю, — голос мальчика показался Игнату очень слабым, — но что-то не так. Запах…

— Послушай меня, послушай. — Стилет присел, посмотрел мальчику в глаза — две черные детские вишенки. Стилет ободряюще потрепал его и сразу же произнес:

— Что ты забыл мне сказать?

— Я не знаю. Мне… По-моему, нам надо… — Мальчик замолчал.

— Ну, ничего, ничего, краснокожий, все хорошо. Что нам надо?

— По-моему, нам надо будет сделать ВЫБОР. И вот это окажется самым главным.

Четверг, 29 февраля

16 нас. 46 мин. (до взрыва 00 часов 14 минут)

На мониторе компьютера выплыл полупрозрачный цилиндр, под ним бежал рисунок нити — лейтенант Соболев заменил все цифры точками, а вместо букв оставил крестики:

— Мне кажется, я нашел, — тихо произнес лейтенант Соболев.

— Тогда говори, — быстро отозвалась девушка, — какой диаметр?

— Смотри — первые три крестика, предположим, что это начало первых трех цифр.

— Да.

— Четвертая цифра — это еще два крестика.

— Может быть. Если первые три крестика — это единицы, а не какой-то иной знак.

— Подожди, давай остановимся так. Тогда следующие два крестика — это новый оборот нити.

— Возможно. Сколько между ними знаков?

— Сейчас узнаю… Вот, точки плюс крестики… Восемьдесят шесть. Восемьдесят шесть знаков.

— Предположим, что это диаметр.

— Немедленно проверяй.

Соболь покрутил изображение цилиндра, затем начал его разворачивать.

— Сейчас мы сделаем нашу катушечку плоской, словно чистый лист бумаги. Так… Даем ему формат — восемьдесят шесть знаков. И начинаем нарезать полоску. — Пальцы лейтенанта Соболева быстро бегали по клавиатуре компьютера. — Восемьдесят шесть знаков, следующие восемьдесят шесть знаков под ними и так далее. Я запускаю.

— Поехали. Черт, метод тыка.

— Да, слой за слоем. На все остальное просто нет времени.

Они смотрели на монитор компьютера и вдруг через несколько секунд почувствовали, что сейчас, сейчас произойдет нечто… еще немного — и в этой повисшей тишине… А потом Соболь и девушка закричали одно и то же слово:

— Есть!

— Есть, мать его!

Девушка обняла лейтенанта Соболева за плечи:

— Все — они здесь! Здесь, Соболь! Я готова извиниться за все, что когда-либо сделала или не сделала с тобой.

— Соболь, отлично! Пошла, милая. Первые три цифры… уже совершенно ясно! Первые три — это единицы.

— Единицы, мать их!

— Давай, родной, давай! Ну… Четвертая — это… либо ноль, либо девятка, либо восьмерка.

— Совершенно точно! Связь с Вороном, срочную мне связь с самолетом.

Тайные пещеры раскрывались, черным священным холодом веяло оттуда. На экране монитора появились совершенно отчетливые единицы и вот-вот должна была раскрыться четвертая цифра.

— Что-то он не так умен, а, Соболь? Твой супершутник.

— Кто? Не смейся раньше времени.

— Три единицы. И чего там — девять, восемь?..

— Может, ноль?

— Подождите, сейчас все станет ясно. Уже точно не ноль — видите, она стала закругляться. Прямо в середине цифры линии начали закругляться — точно не ноль.

— Да, либо восемь, либо девять и три единицы.

— Все! Перекидываем это на борт самолета.

— Подожди, сейчас, еще четвертая цифра. Соболь смотрел на экран монитора — перед ним выплывал числовой код, который остановит бомбу.

— Я нашел тебя, — проговорил лейтенант Соболев, — чужой самовлюбленный мозг, но я смог забраться в тебя. Так у кого яйца круче?

Потом он резко отодвинулся от компьютера:

— Что происходит, эй! Чего вы сделали?

— Ничего.

— Почему он встал? Я спрашиваю, почему он встал?!

— Не знаю. Никто ничего не делал.

— Здесь какое-то нарушение…

— Нет!

— Что «нет»?

— Соболь, ты… — девушка не сводила глаз с экрана монитора, — со своими яйцами… Он просто встал. Понимаешь?

— Что?!

— Надо вводить следующий пароль. Он просто остановился на середине! Вот тебе яйца!… Чтобы запуститься дальше, нужен еще один пароль.

— Что ты имеешь в виду? — Хотя Соболь уже сам все понял.

— Что это не все. Там есть еще эта ниточка. Он просто остановился на половине. Три единицы, а дальше выбирайте — восемь или девять. Он совсем не так прост. Он решил еще пошутить на прощание.

— Сука! Да он… падла! Он что, знал, что все будет вот так? Время на исходе. Чтобы подбирать пароль… Это несколько минут.

— Срочно загружайте «взломку»!

— Совсем нет времени! Восемь или девять?!

— Что еще можно сделать?! У нас только верхняя половина рисунка.

Лейтенант Соболев смотрел на мерцающую картинку. Чужой самовлюбленный мозг, последний привет от него. Компьютер стоял, выдав почти всю информацию, но ведь почти — не в счет. На мониторе застыла картинка:

— Три единицы плюс восемь или девять… Это срочно передать в самолет! — Соболь поднялся на ноги. — Немедленно загружайте «взломку»! Тяните эту сраную нить! Может, успеем. Либо хвостик с одной стороны — девяточка, с двух — восемь! Скорее! Мы сейчас все потеряем…

Соболь посмотрел на часы. До взрыва оставалось восемь минут. Восемь или девять? Вдруг в голове Соболя всплыла какая-то чушь из предыдущих файлов: «Телефон спасения 911. Поищи еще одного». Так-так-так… Получается: 9, 1, 1, 1 или наоборот, как на нашей картинке, — 1,1,1, 9… Так, значит, — девять? Или все же восемь?..

— Черт побери, — Соболь протер испарину, — так это не я в его, это он влез в мой мозг. Он знал все, что со мной будет происходить! Он не просто самовлюбленный, нет, он больной, тонкий, изощренный садист… Так восемь или девять? Телефон доверия: 1-1-1-9! Доверия… Вот сволочь! Значит, девять? Значит, ты хочешь, чтобы тебе доверяли? Ты, больной садист, затеял дьявольскую игру… Сволочы Значит, девять? Или опять вранье? Ты, маньяк, хочешь доверия? Что с тобой случилось, что с тобой сделали или не сделали в детстве? Ответь!

Минутная стрелка уже давно подползла к отметке «без восьми пять» и двинулась дальше. Еще семь с небольшим минут, и они все «выпьют чаю»… Все вместе, мать его… Лейтенант обвел взглядом помещение, мерцающие экраны мониторов, царящую вокруг панику и понял, что ему необходимо взять себя в руки. Но перед тем как Соболь это понял, он закричал во все горло:

— С-в-о-л-о-ч-ь!!!

Четверг, 29 февраля

16 час. 54 мин. (до взрыва 00 часов 6 минут)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

— Только что они передали — три единицы и… — Командир экипажа вдруг замолчал, потом провел рукой по лбу, убирая прядь седых волос. — Что?! Что значит нет? Хорошо, понял вас. До связи. — Командир экипажа снял наушники:

— Три цифры — три единицы. Четвертой пока нет. Черт, шесть минут…

— Что значит нет? — Стилет, понимая, насколько накалена обстановка, пытался контролировать свои интонации.

— Значит, нет, капитан. Нет.

— Я вас понимаю, но по картинке с этой нитью все четыре цифры должны были появиться одновременно.

— Не знаю. Что-то у них там с компьютером… Три цифры — точно единицы. Четвертая — либо восемь, либо девять. Сейчас ловят картинку.

— В каком они порядке?

— Что?!

— В каком они порядке? Цифры?

— Да-да, извините, капитан… Первые три цифры — единицы, четвертая — восемь или девять.

Командир экипажа посмотрел на часы, тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил:

— Пять минут двенадцать секунд, восемь или девять… — В его поведении не чувствовалось страха — это был волевой человек, давно уже привыкший к разного рода неожиданностям и умеющий в экстремальных ситуациях сохранять самообладание до самого конца. Но в глазах его застыла такая пронизывающая печаль, что Игнат на мгновение снова вспомнил о фотографии — командир экипажа в домашней обстановке с двумя маленькими внучатами. «Тихо, тихо, командор, рано нам еще прощаться со всем, что мы любим».

А потом Стилет сам почувствовал некое ощущение кошмара, гораздо более глубокое, чем осознание неминуемо приближающегося взрыва. Взрыва, до которого осталось лишь пять минут. Мальчик… Мальчик говорил, что нам придется сделать выбор. И это окажется самым важным. Выбор…

— Значит, один, один, один и выбор? — тихо произнес Стилет.

— Что?

— Нам придется выбирать — восемь или девять.

— Да, скорее всего так. Но они обещают успеть, — сказал командир экипажа.

«Нет, — подумал Игнат, — они не успеют. И парень это знает. Нам придется выбирать самим. Или кому-то из нас одному придется сделать выбор. Это он имел в виду. Именно это. Восемь или девять».

— Капитан, есть еще кое-что, — проговорил командир экипажа, — топливо на исходе. Я отдал приказ идти на посадку. В том или ином случае нам придется снижаться. Иначе мы даже не дотянем до аэродрома. Через несколько минут нам придется проходить эту высоту — тысячу шестьсот метров.

— Я понимаю.

— У нас уже нет выхода. Я пойду готовить самолет к посадке. Единственное, что я могу пообещать, — командир экипажа вдруг улыбнулся, и ощущение кошмара, только что навалившееся на Игната, отступило, — что мы пройдем высоту тысяча шестьсот не раньше семнадцати ноль-ноль.

Четверг, 29 февраля

16 час. 56 мин. (до взрыва 00 часов 4 минуты)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

Он взял ее без всяких разговоров. Сначала она не поняла, зачем, зачем сейчас он решил делать это с ней. Даже не поняла, как оказалась в помещении служебного туалета, где все уже стало совсем чужим: пластиковые стены, блестящая поверхность крана, за которую сейчас держалась ее рука, раковина, подпирающая ее раздвинутые ноги, дверь, ручка замка — все начало растворяться в приближающемся небытии. Было холодно, и мир вокруг темнел. В мир шла смерть, забирая себе ее сознание и ее волю, вытесняя ее из существования и заполняя образовавшуюся полость то бархатным, то киселеобразным страхом. Ее жизнь выходила из тела в виде липкого панического пота, пахнущего всеми ее бывшими и, возможно, будущими болезнями, и, оказавшись здесь и не поняв, зачем она здесь, чувствуя лишь его прикосновения, она подумала, что ей, возможно, все безразлично и, наверное, действительно лучше провести последние минуты именно так. Но время начало растягиваться, время ее последней и подлинной любви. Сначала прикосновения Чипа лишь успокаивали ее, потом он согрел ее, и лихорадка отступила, и в черноте остывающего мира зажегся сначала лишь слабый огонек. Потом она почувствовала, как меняется ее запах, запах пота и физиологических выделений, меняя природу страха на природу жажды, природу ожидания, предвкушения соития, природу совокупляющего творения. Огонек разрастался, сжигая безразличие; он разрастался, когда Жанна почувствовала у себя между ног пальцы Чипа, уже освободившие ее от белья, дорогого и сексуального; он разрастался, прожигая ее пухлые детские губы его поцелуями; он разрастался, превращаясь в пожар ее лона, когда Чип сладостным проникающим утверждением вошел в нее. И сначала там, внизу, где незавершаемой пылающей жизнью двигался фаллос, а потом во всей недавней пустоте ее тела разгорелся огонь, сжигая холод уже поселившейся там смерти, огонь безудержной пляски достоинства, зовущей пляски оплодотворения, обращенной к небу, способному послать им новую жизнь…

ЖРИЦА… АФРИКА. КУЛЬТ СОЛНЕЧНОГО БОЖЕСТВА.

Чип синхронизировал свои часы с часами бомбы, секунда в секунду. Чип смотрел на лицо Жанны и думал, что нет ничего прекраснее женщины, которую забрала страсть. Потом он видел циферблат часов, казавшийся сейчас уродливо огромным, и видел свой взбесившийся рибоковский локомотив, тепловоз, охваченный пламенем и несущийся к бездне. Мир остывает, но в нем еще остались островки тепла. Она сможет, эта порочная жрица с губами невинного ребенка. Нет, мы разожжем пожар, мы вернем всему этому дерьму изначальный смысл. Чип чувствовал, что уже скоро его член взорвется спермой и они оба взорвутся солнечными брызгами, и северный ветер, пронизывающий это обжигающее закатное небо, станет их зеркалом, когда они будут тонуть друг в друге. Два зеркала, смотрящихся одно в другое, бесконечный Лабиринт… Чип понял, что он уже видит выход, Чип понял, что там, где заканчивается Лабиринт, их ждет огромное пылающее Солнце.

Оставалась одна минута. Одна. Уже меньше. И тогда какой-то пламень начал заливать пространство, такой же густой и смеющийся, как и на тепловозно-рибоковском ролике.

«Что это, я не правильно поставил часы? — подумал Чип. — Это начался взрыв?»

Четверг, 29 февраля

16 час. 58 мин. (до взрыва 00 часов 2 минуты)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

Сон, этот последний сон о Чудовище, вот что по-настоящему важно. Ведь папа выстрелил из ружья и убил Чудовище. И показал ему ружье, то самое детское ружье, стреляющее разноцветными шариками, только во сне оно превратилось в настоящее оружие. Значит, как бы их ни обманывала нить, ружье может убить Чудовище. Папа не бросил мальчика одного, вовсе нет… Ружье! Он должен был его запомнить и что-то понять. Ружье… Они тогда зашли в Лабиринт и потерялись там на три года, но было еще и ружье. И каждый из этих кошмарных снов о приближающемся Чудовище заканчивался оглушительным выстрелом, в котором тонул крик мальчика. Но выстрел — это спасение, потому что стрелял папа, и он убил Чудовище. Нить хочет обмануть нас, мы должны будем сделать выбор… Ружье — оно убьет Чудовище.

Мальчик вдруг снова вскочил с кресла — почему они его постоянно отправляют к маме? Чтобы он был с ней? Да, конечно. Чтобы он был с нею в… в эту минуту… Но это все ерунда! Мы не можем умереть, мы просто не умеем этого делать. Что за нелепость, куда же все денется? Куда же денется дверь, и человек, спустившийся с неба, выход из Лабиринта, и живой свет, ждущий там… И папино ружье, которое выстрелило. Куда денется мама7

Мальчик быстрым движением отстегнул ремень безопасности. Запах уже не просто сгущался, запах становился удушьем. Только что между рядами появиласьэта красивая тетя стюардесса. Мальчик слышал, что ее называли Мамнадь. Теперь от ее красоты ничего не осталось. Она ждет — внутри ее сердца поселилась бомба с убывающими часами. И это самое страшное. Чудовище уже завладело ею. Оно выпило ее возраст, и стало ясно, какая она старая. Мальчик двинулся к кабине пилотов.

— Сиди, пожалуйста, — проговорила Мамнадь выцветшим голосом. — Нельзя вставать.

Мальчик подошел к ней ближе и горячо прошептал:

— Не бойтесь. — Потом коснулся ее руки — она была влажной и холодной. — Пожалуйста, не бойтесь.

Она посмотрела на него со слабо выраженным удивлением. Мальчик улыбнулся ей в ответ.

«Не бойся, не бойся, — думал мальчик, — не бойся!»

«Уже слишком поздно», — говорил ее взгляд.

«Нет, не бывает поздно. Пожалуйста, улыбнись!»

— Мне нужно пройти. — Мальчик продолжал смотреть на нее.

Она ничего не ответила. Только посторонилась. И стала снова красивой. Лишь только краешки губ и мгновенные теплые искорки в глазах. Но мальчик знал, что иногда улыбка может быть и такой.

Он что-то забыл сказать, но, возможно, еще успеет. Ведь никогда не поздно. Выстрел из ружья убил Чудовище. Именно это он забыл сказать человеку с серо-голубыми глазами. И это — самое главное.

Четверг, 29 февраля

16 час. 58 мин. (до взрыва 00 часов 2 минуты)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

Стилет, Зелимхан и командир экипажа склонились над бомбой — красный огонек продолжал мерцать. Стилет уже набрал ключами три единицы, и у них оставалось две минуты, чтобы поставить четвертую цифру. Потом две минуты превратились в 1:59, потом в 1:58…

— Только что передали с земли — вот-вот будет запущена программа. Связь ни на секунду не прерывается. Но, по их мнению, это девятка…

— Почему? — спросил Зелимхан, и его глаза насмешливо блеснули.

Игнат подумал, что этот человек отличается завидным самообладанием; видимо, чувствуя некоторую неприязнь со стороны командира экипажа, он над ним еще и иронизирует, а на таймере бомбы — 1:49…

— Таково их мнение, — спокойно проговорил командир экипажа.

— Теперь мне ясно. — Зелимхан кивнул. И вдруг спросил:

— Когда вы родились?

— Что?

— Дата вашего рождения? Эти люди всегда что-то к чему-то привязывают. Я имею в виду коды. Все эти минеры-шифровщики помешаны на цифрах. Может, здесь поискать?

Командир экипажа одну короткую секунду смотрел на Зелимхана, потом понимающе кивнул:

— Нет, не я. Я летний, августовский.

— Да, это может быть восемнадцатое или девятнадцатое декабря. Я апрельский. Кто еще?

— Кто-то из членов экипажа?

— Нет, другое. Выше.

— Ввод войск в Чечню? Дата?

— Не получается. Что еще?

Они все смотрели на мерцающий красный огонек. Если он погаснет — бомба остановится. Но для этого надо сделать выбор — восемь или девять. Только если выбор будет не правильным, то бомба может сработать раньше времени. До семнадцати ноль-ноль.

— Какой ваш бортовой номер? — быстро спросил Стилет. Выбор, им предстоит сделать выбор, потому что нить должна обмануть… Это имел в виду мальчишка?

— Нет, не это. — Командир экипажа отрицательно покачал головой. — Совсем другой номер.

— Мальчишку! Надо сюда немедленно этого парня, он дол…

Игнат вдруг увидел, как в буквальном смысле слова округлились глаза командира экипажа, а потом он услышал его растерянное:

— Боже мой…

Игнат заметил капельку пота, появившуюся на сухой прежде коже лба.

— Да ведь это… — Командир экипажа обвел их взглядом. — Боже мой! Один, один, один, девять — это одиннадцать — девятнадцать…

— Хорошо.

— Одиннадцать — девятнадцать! Время нашего взлета по Москве. Понимаете меня?!

— Время взлета?

— Одиннадцать часов девятнадцать минут утра — время нашего взлета по расписанию. Сегодня мы взлетели тремя минутами позже, но в расписании — одиннадцать — девятнадцать! Девять, капитан, девять!

Выбор… Игнат посмотрел на таймер бомбы: 1:17… И нить должна обмануть. Может, она нас уже обманывает?

— Хорошо, очень хорошо, — негромко проговорил Игнат, — возможно, девять.

— Это девятка, капитан! Иначе зачем было писать три единицы? Они… они все любят поиграть.

— Возможно… На таймере 1:08…

— А если они продолжают игру?

— Капитан, что вы предлагаете? Только быстро!

— Если они нам выдали решение, кажущееся правильным? Одиннадцать — девятнадцать, мы должны были догадаться о времени взлета.

На таймере бомбы сейчас была разменена последняя минута, электронные цифры показали 0:59, затем 0:58… Последняя минута.

— Капитан, — неожиданно сухо проговорил командир экипажа, — вы должны были выполнить их условия и получить коды! Вот что вы должны! А не разгадывать здесь головоломки. Они не предполагали, что мы о чем-то будем догадываться, потому что вы должны были выполнить их условия!

На таймере — 51 секунда…

— Я знаю, — совершенно спокойно проговорил Стилет.

— Никто не предполагал, что вы окажетесь на этом лайнере. Нет никакой интеллектуальной дуэли, капитан. Этот код должны были выдать просто мне. Мне, а не вам! Вы не должны были здесь находиться.

— Хорошо, — улыбнулся Стилет. Зелимхан посмотрел в его серые, ставшие вдруг ледяными глаза и быстро произнес:

— Не правильно говорим. Сорок три секунды… Есть еще варианты?

— Извините, капитан. — Командир экипажа вдруг неожиданно смягчился и стал таким, как на фотографии в окружении внуков, и Игнат понял, что это была короткая вспышка страха. — У меня нет. И если вы не возражаете, за безопасность этого воздушного судна отвечаю я. И мне принимать окончательное решение. Еще раз извините, капитан. — Командир экипажа улыбнулся и мягко добавил:

— У нас просто нет другого выхода — лишь восемь или девять. И осталось всего тридцать секунд.

— Я понимаю вас, — кивнул Стилет.

Сейчас, сейчас командир экипажа дотянется до кнопки — ключа «девять». Стилет не знал, что с ним происходит. Он не чувствовал, как ему поступить, не ощущал вызова. Знаки… Потом неожиданно что-то родилось: он ошибается, командир экипажа, он выглядит так, как на фотографии с внуками, пожилой, размякший человек. И это не его форма, потому что он совсем недавно был другим. Это не та форма, чтобы принимать решения. Не боевая стойка. И даже если цифрой окажется девять, он все равно ошибается, командир экипажа. Он просто смирился с неизбежным. Стилет посмотрел на таймер: 0:27… Игнат понял, что это ошибка и решение придется принимать ему. И он не знал — восемь или девять.

Когда на таймере бомбы появилось 0:25, мальчик сбегал по лестнице, ведущей на нижнюю палубу самолета. Он все понял, он понял этот сон — папа выстрелил из ружья, и именно двухствольное ружье способно остановить Чудовище. Папа показал ему два ствола, две черные бездны, блеснувшие холодным огнем, и теперь мальчик все понял. Он пробежал к отсеку, где находился этот блок — пульт управления бомбой, а запах становился просто непереносимым — сейчас Чудовище проснется, и увидел, как на таймере цифра 0:23 превратилась в 0:22… Сейчас! И еще он увидел склоняющегося к бомбе командира экипажа.

— Стойте! — закричал мальчик. — Ружье, двухствольное ружье! Оно остановит бомбу — это и есть выбор!

— Что? — произнес Игнат, и на картинке в его голове сквозь слово «ошибка» стало проступать слово «решение».

— Двухствольное ружье — это очень важно! Все остальное — обман.

— Все, — прозвучал голос командира экипажа, — я принял решение.

Голографический рисунок местности: в центре мальчик, голос командира экипажа — голос постороннего. И еще таймер: 18 секунд…

— Два ствола, — проговорил Зелимхан и быстро поднял перед собой ладонь с двумя разведенными пальцами…

16 секунд…

— Двухстволка… — Потом Зелимхан повернул ладонь вертикально. А если так, то «БОКФЛИНТ» тоже двухстволка. У отца был. Ходили на охоту в горы. Два вертикальных ствола. — И он пристально посмотрел на Стилета. — Быстро!

9 секунд…

Голографический рисунок местности: «бокфлинт», двухствольное ружье, о нем твердил парень. Оно убьет Чудовище. И таймер — 0:8, 0:7… Двухствольное ружье, два кружочка, если вертикально, то «бокфлинт»… Рядышком два кружочка, но если их повернуть вертикально, то получаем некоторую цифру, два кружочка один над другим…

4 секунды…

И эта цифра — «восемь». И все остальное — ошибка. Лишь цифра «восемь» в центре голографического рисунка.

3 секунды…

И еще рука командира экипажа, его палец, который сейчас ляжет на кнопку-ключ «девять»… И уже совсем нет времени…

Если забыть лицо Учителя и забыть, как можно останавливать время.

… Левая рука Стилета движется к пульту управления бомбой, она чувствует, что возможно сопротивление, поэтому ее движения точны: простите, командор, но все потом, — большой палец командира экипажа перехватывается на болевой, какой-то крик, наверное, крик боли…

2 секунды…

И правая рука Стилета движется к ключам на блоке, его указательный палец ложится на такую яркую цифру «восемь».

1 секунда…

Крик боли или рев просыпающегося Чудовища, чей язык, чей желудок называется «огонь».

… Палец вдавливает кнопку-ключ «восемь», мгновение растянуто, и они все закрывают глаза, а потом…

Когда Игнат открыл глаза, красный мерцающий огонек погас, а на таймере бомбы застыло 0:1…

И ватное молчание, заполнившее пространство, сейчас взрывалось криками радости. Игнат не понял, как мальчик повис у него на шее и что это за голос, такой великолепный, голос обретенного мужества:

— Чертов ты дурень, палец-то отпусти! А может, ломай, ломай мою глупую руку!

И смех, смех командира экипажа, и что-то удивительное, что приходит лишь в очень редкие минуты, промелькнуло в глазах Зелимхана.

А мальчик плакал, повиснув на шее у Игната, и повторял одну и ту же фразу:

— Его больше нет, больше нет, оно ушло, Чудовище… его больше нет…

— Эй, джигит, — проговорил Зелимхан, — ты уже мужчина, перестань плакать.

— Его больше нет, понимаете? — Мальчик посмотрел на голубоглазого чеченца. — Больше нет…

А потом он почувствовал руку Стилета, потрепавшую его по волосам, и услышал голос человека с серо-голубыми глазами:

— Да, парень, его нет. Ты прав, краснокожий, и больше никогда не будет.

Четверг, 29 февраля

17 час. 01 мин. (00 минут после взрыва)

Нет, это был не взрыв. Просто таким ярким может быть Солнце, когда выходишь из Лабиринта… Чип посмотрел на часы.

— Одна минута шестого, — тихо произнес он. Жанна открыла глаза, и Чип чуть не утонул в них.

— Что? — прошептала она. — Что ты сказал?

— Одна минута шестого, милая. — Чип все еще не покинул ее. — Все уже позади. Взрыва не будет!

— Как?!

— Мы несколько задержались в туалете.

— Одна минута шестого? Значит… они… Уже все?!

— Да. Они, и мы тоже.

— Мы?

— Ну, если совсем чуть-чуть. По-моему, самолет идет на посадку.

— Точно? Этого всего… нет? Не будет?

— По крайней мере не сейчас.

— Да… — Она подалась к Чипу. — Обними меня крепче. Все? Все закончено? Скажи мне, что все закончено.

— Хорошо — все закончено. Вот. Я забыл тебе сказать еще одну вещь — ты просто великолепна.

Чип прижал ее к себе, чувствуя ни с чем не сравнимое тепло, удивляясь этому забытому ощущению, обретая его заново. — Хочешь, я буду говорить тебе это по четырнадцать раз в день?

— У тебя шальные глаза.

— А у тебя замечательная задница. А глаза — развратные. И пухлые детские губы.

— Как?

— Просто так. Хочешь? По четырнадцать раз?

— Где-то я слышала, — она поцеловала его, — что все происходящее в экстремальных ситуациях потом оказывается недействительным.

— Да? А что у нас такого произошло в экстремальной ситуации?

— Ну… — Она снова поцеловала его, потом коснулась языком шеи, груди в том месте, где была расстегнута рубашка, и подняла глаза.

— Ну вот, — сказал Чип, — раскосые и развратные.

— Ну и ладно.

— И очень теплые. Девушка, вы всегда трахаетесь в авиатуалетах с незнакомыми мужчинами?

— Нет, только в тех случаях, когда самолеты должны взорваться.

— Вместо этого.

— Что?!

— Да так, ерунда… Что там у нас такого стряслось в экстремальной ситуации?

— Некоторые обещания, числом до четырнадцати.

— А, это… Есть выход — каждый день по небольшой экстремальной ситуации. Если ты, конечно, не против гетеросексуальных отношений. А? Как?

Четверг, 29 февраля

Вечер

Когда самолет коснулся земли, солнце давно уже скрылось и последний день зимы закончился. Самолет отрулили на запасную полосу, к нему тут же двинулся автомобиль «Скорой помощи», мощная аэродромная пожарная машина, саперы. Чуть поодаль стоял «уазик» для конвоирования заключенных и несколько человек в форме внутренних войск, вооруженных автоматами.

Подали трап. Дверь утонула в покатом боку серебристого лайнера. По согласованию с землей первым должен был покинуть самолет капитан Воронов с заключенным. Когда Игнат и Зелимхан появились на трапе, к самолету быстро подъехал еще один автомобиль. Это была черная «Волга». Внизу к трапу подошла группа автоматчиков. Было молчание. Игнат слышал, как под их ногами скрипел трап.

— Постой, неизвестно, что у них на уме, — бросил Игнат Зелимхану, затем он сделал еще несколько шагов по лестнице.

— Я капитан Воронов, — обратился Игнат к старшему группы. — Я лично конвоирую заключенного…

Дверцы черной «Волги» открылись, и в появившейся фигуре Игнат узнал Деда.

— Павел Александрович, — проговорил Игнат. Дед быстро подошел к трапу, махнул рукой автоматчикам.

— С возвращением, сынок… — Он вдруг раскрыл объятия, и Игнат подумал, что это как-то странно и не похоже на всегда сдержанного Деда. — Не беспокойся, все нелепые приказы на сегодня отменены. С возвращением, Ворон. — Потом Дед посмотрел на Зелимхана. — Полковник Бажаев, Государственной Думой объявлена амнистия. Остались формальности, думаю, день-два.. Я лично обещаю вам свести этот срок к минимуму. И… спасибо. — Потом он перевел взгляд на Игната:

— Пойдем, сынок, отвезу тебя домой. Много чего придется рассказать… Но уже все позади.

— «Заячьи уши»? — Игнат вдруг вскинул голову и пристально посмотрел на Деда. — Это кто-то из наших? Да?

— Пойдем, сынок, в машину. Тебя ждут дома. Все уже позади.

— Павел Александрович, а не знаете вы. Лавренев?

— Лютый? — Дед усмехнулся. — Так его называют?

— Так точно, товарищ генерал.

— Ну и дружки у тебя… Друг детства?

— Так точно. Майор Бондаренко…

— Не волнуйся, говорю же тебе, все плохое уже позади. Совсем позади. Ему оказали помощь, и сейчас, насколько я знаю, он уже готов продолжать свой благородный труд.

— Он очень мне помог. Может, его труд не… он не совсем законопослушен, но эти триста человек сейчас в самолете…

— Я все знаю, сынок. Предлагаешь наградить братву орденами за личное мужество? — Дед мягко улыбнулся. — Поедем, сынок. Тебя ждут дома. Все закончилось.

Ворон сделал шаг за увлекающим его Дедом, потом вдруг остановился. Обернулся — автоматчики окружили Зелимхана, сейчас ему наденут наручники. День-два..

Они смотрели друг на друга, ветер был холодным, сырым, совсем не таким, как в небе, когда рядом с ними двигалось огромное пылающее Солнце.

— Ну, прощай, — проговорил Игнат.

— Да… Прощай.

Внезапно включили яркий прожектор, он ударил Ворону по глазам, ослепляя. Игнат заслонился рукой от искусственного электричества:

— Зелимхан, можешь пообещать одну вещь?

Майор, командующий группой автоматчиков, терпеливо ждал. Потом он посмотрел на Деда и вдруг, отступив на шаг, повесил наручники на пояс.

— Смотря что. — Зелимхан чуть насторожился.

— Не входи больше в самолеты в воздухе, не надо — Игнат поднял руку, указывая на небо, и улыбнулся. — Договорились?

Зелимхан посмотрел по сторонам сквозь морозный и ставший искрящимся воздух, поднял голову, вздохнул и с улыбкой проговорил'

— Ладно, пора.

— Будь — Свет больше не слепил, и они хорошо видели друг друга — Постой.. — Игнат покопался в карманах, — держи. — Он протянул ему пачку сигарет «Кэмел». — Выходит, что наши любимые. Как ты сказал? «Верблюд»?..

— Получается так. Спасибо.

Раздались голоса — по трапу начали спускаться первые пассажиры большого лайнера, аэробуса «Ил-86».

— Ну все, пора. Прощай.

Они еще несколько мгновений смотрели друг на друга, а потом, перед тем как разойтись, вдруг одновременно шагнули вперед и крепко обнялись

— Давай, братуха, Аллах даст, свидимся. Береги себя.

— И ты тоже. А потом их развела ночь.

Через несколько часов началась весна. Весна второго года чеченской войны.