Образ врага

Глава 6. Внутренний враг

Либеральный расизм стал главным аргументом тех, кому возрождение русского народа грозит пресечением паразитического образа жизни и крахом мировоззрения.

Догма либерального расизма состоит в том, что народов, наций, национальностей не существует. В этом антинаучном убеждении, ради которого пишутся порой объемнвые монографии, уверяются и политики. Они готовы насаждать среди русских детей «толерантность» — ненависть к «своему» и равнодушное приятельство к «чужому». Они выдумывают провокационное шоу с подписанием «Антифашистского пакта», который не по содержанию, а по политическому значению стал актом русофобии, актом ненависти к русскому общественному движению, которое отказывается признавать, что русским вообще может быть присуще нечто, напоминающее фашизм.

Изыскания ведущих «антропологов», прежде занятых рутиной марксистской пропаганды, а теперь — обоснованием толерантной русофобии, оформляют вполне профанное мировоззрение любого либерального расиста, постигшего те же истины из потемков собственного сознания и без обращения к теоретическим изыскам. Достаточно привести рассуждения адвоката, известного участника телевизионных шоу и полномочного представителя властных структур.

«В Царской России не было понятия “национальность”, а было понятие «вероисповедание»: православный, мусульманин, иудей. Ни в одной стране мира, ни в одном языке мира вы не найдёте понятия «национальность». То есть, если вы едете за границу и заполняете анкету, “national”, “nationality” — имеется в виду страна, из которой ты едешь, а не национальность в том смысле, в каком это было у нас.

Я перед нашей беседой поинтересовался, откуда, вообще, появилась национальность, и мне рассказали историки: поскольку советское государство, оно у нас было от Церкви резко отделено, то понятия «вероисповедание» в советском паспорте быть не могло. Но надо же было всех переписать. Ведь для тоталитарного режима, так сказать, невозможно не переписывать население. Поэтому появились графы в паспорте, значит, “происхождение” — из служащих или мещан, или, там, из рабочих, крестьян — и “национальность”. И записывать стали соответственно: нельзя же было в “национальность” записывать “иудей”. Появляется слово “еврей”, значит, которое выполняет очень странную функцию. И так получилось, что я вот написал одну книжку, правда, литературную, художественную, но полез в этот вопрос покопаться. Нашёл очень интересные вещи. Поделюсь своими выводами, а потом поймёте, почему они имеют отношение к сегодняшней беседе.

Если моими писателями, моим языком является русский, если моими писателями являются Толстой и Пушкин (правда, Искандер тоже), то кто я по национальности в том смысле, который вкладывается в это слово? Если я патриот России, а не Израиля, я кто по национальности? То же самое может спросить любой человек, у которого в паспорте раньше писали, например, “татарин”, “курд” и так далее.

Кто такие евреи и иудеи — вопрос тоже весьма интересный, потому что вы знаете, что и таты, которых мы называем “:лицами кавказской национальности”, являются иудеями, и караимы, которых Гитлер считал арийцами, тоже были иудеями. Поэтому прежде всего надо определиться с понятиями.

Среди людей самодостаточных, людей не комплексующих проблема не возникает. Вот нет такой проблемы! Я хорошо знаю взаимоотношения в бизнес-сообществе, в журналистском сообществе, в сообществе юристов. Ну, так получилось, что я общаюсь с людьми, которые среднего и выше среднего уровня. Ну, нет проблемы национальной, нету её!»

Замечательные высказывания адвоката на «круглом столе» говорят о том, что народов в либеральной «элите» не существует. Но «элите» того мало — она требует, чтобы народы «не комплексовали» и забыли свое родство, чтобы у них «не было проблемы национальности».

Народы, конечно же, не были изобретены тоталитарным государством и «комплексовать» будут — не то что либеральная элита «выше среднего уровня»! В Российской Империи прекрасно знали, что есть русские, татары, басурмане, латиняне и пр. Из русских летописей известны межплеменные различия и война племен. И сейчас среди простых и не очень простых людей немало тех, кто знает «своих» и «чужих» и знает о том, кто враг и кто друг. А также, кто ведет против нас идеологические, информационные, экономические войны. Или просто войны.

В сознании у нормально развитого человека этническое самоопределение всегда присутствует. Даже наш герой, получивший внезапный вопрос в лоб, самоопределился на том же «круглом столе»: мол, я еврей, но не иудей. Определился, несмотря на то, что требовал от других определения, что такое еврей, и что такое иудей. При этом не понадобилось учесть отношение к Пушкину и Толстому, а также понимания, какой страны г-н адвокат является патриотом — все это оказалось неважным. Это другим адвокат предлагает отбросить «проблему национальности». Для самого себя он ее решает мгновенно.

Запрет на национальное самосознание либерал-расисты стремятся ввести через отождествление этого самосознания с экстремистскими формами его пробуждения. Именно поэтому борьба с расизмом в России приобрела расистский характер — либерал-расисты стремятся к подавлению, прежде всего, политической формы национального самосознания русского народа. Для них русский в политике, знающий про себя, что он русский, должен претерпеть нападки как расист и фашист — лишь бы его самоопределение потеряло публичность и, соответственно, политический характер.

России сегодня навязывается тот же тип политкорректности, который имеет место на Западе и прямо ведет к ущемлению прав коренных народов — прежде всего, русского народа. При этом «преступления ненависти» (термин, означающий на Западе преступления на почве расовой ненависти или ненависти к сексуальным меньшинствам) считаются совершаемыми только в отношении иммигрантов и этнических меньшинств.

Как это обычно бывает, западную моду у нас принимают в гипертрофированных формах. Поэтому журналистами и этнофобами был выдуман «русский фашизм» — вероятно, чтобы как можно сильнее оскорбить народ, сыгравший самую весомую роль в разгроме гитлеризма. Любое проявление патриотизма, не освещенное благосклонностью власти, объявляется фашизмом. Любое проявление русского самосознания находится под угрозой доноса со стороны «общечеловеков» в правоохранительные органы, дискредитации в средствах массовой информации и преследования по специально для этого заготовленной статье Уголовного Кодекса. Пресловутая 282 статья УК нацелена только на русских. По ней никогда не проходят изуверы, совершающие преступления даже целыми этническими группами.

Коллективный портрет Чужого

Понятно, что безответственной власти проще управляться с униженным и оскорбленным народом. Такой народ не в силах потребовать достойного существования и готов прозябать наравне с нелегальными мигрантами из третьих стран — без социальных пособий, без образования и бесплатного здравоохранения, без культуры и даже без армии. Именно поэтому либеральная номенклатура взяла на вооружение принципы расизма — изничтожения русского антропологического типа.

Российские либеральные «верхи» сотрудничают с глобальной олигархией ради уничтожения наиболее жизнеспособных рас, имеющих силу строить свое государство, свою нацию и свою культуру. Дробление наций и рас на мелкие равнодушные меж собой группы — задание глобальной «элиты» на производство рабочей силы, у которой нет никаких иных интересов, кроме сугубо материальных. Именно поэтому либеральный расизм ведет человечество в тупик — его работники превращаются в скот. Правда, теперь с мобильными телефонами, компьютерными играми и развлекательным телевидением. Но его организация жизни и производства — форма рабства и скотство.

Отличительной чертой российской действительности является возведение антирусского расизма в ранг государственной политики. Власть очень дифференцированно относится к преступникам, явно различая среди них русских и нерусских. Милиция, все более напоминающая большую криминальную организацию, тоже делит граждан на русских и нерусских. Люди, которым законом предписано соблюдать принцип равенства граждан, демонстрируют лояльность по отношению к этнической преступности — особенно к наиболее жестоким ее формам. При этом нерусским простецам достается львиная доля полицейского произвола. Причина деградации милиции заложена расистским характером власти, для которой русский гражданин является самым опасным врагом, а кавказский или азиатский мигрант — лучшим источником наживы.

Либеральные расисты особенно чутки к проявлениям русского самосознания, поскольку именно русские являются владельцем всего в России. Русскому до всего может быть дело. Русский рано или поздно найдет в себе силы спросить у тех, кто стоял у власти, куда подевалась огромная собственность, принадлежащая русскому народу? Чтобы такой вопрос не возник, «верхи» усиленно угнетают все русское, добиваясь от народа беспамятства и слабоумия, зажимая его полицейским и чиновничьим произволом. Воспитывают слабоумие учителя «толерантности» — либеральные расисты.

Милиция, правоохранительная система в целом в России направлена против добропорядочного гражданина. Потому что гражданин пытается действовать законно, а бандиты могут разделаться с любым по своим «законам». Возникает цепочка последствий того, что власть бросила гражданина на произвол судьбы, а народ стремятся всячески разрушить нравственно и физически. Выпущенные на кормление милиционеры, прокуроры, судьи, сотрудники спецслужб теперь образуют что-то вроде феодальных отрядов, обслуживающих своих баронов, а не государство и нацию.

У малых народов России возникает естественная реакция на разложение государства — не чувствуя защиты со стороны власти, они сбиваются в кланы. Наиболее циничные из них создают банды на основе кровного родства и альянсы с милицейским начальством, запугивают граждан и коррумпируют чиновников. Этническая преступность формирует удобный власти механизм управления, как удобна армейским бюрократам казарменная дедовщина. Но это антирусский порядок. Нас такой порядок не устраивает.

Бесспорно, власть может только слабеть, разрушая русскую национальную основу государственности. Либо власть скончается раньше, чем умрет русский народ, либо умертвят русский народ. Не желая умирать, русские все-таки найдут в себе силы, чтобы заменить власть и установить для себя такое государство, в котором частный эгоистический интерес будет преследоваться самым жестким образом, а общегосударственный проводиться с идеократической последовательностью. Разумеется, в этом случае опорой власти станут не этнические кланы, а политическая активность русского народа, которому будет возвращена роль государствообразующего начала. Для этого русская власть должна будет провести настоящую кадровую революцию и фактически воссоздать всю систему управления заново.

Здравым людям должно быть ясно, что русское лидерство создало мировую культуру и мощнейшее государство. Как только русское лидерство было утрачено, мы лишились всех перспектив достойного существования и можем лишь мучительно оттягивать кончину нашей страны. Поэтому главнейшая задача власти после разгрома либерализма — возвращение русского лидерства. И в этом нет ровным счетом никакого расизма. Напротив, русское лидерство прекратит расизм. Ведь расизм для русских настолько нетипичен, что до сих пор под расизмом понимают угнетение чернокожих со стороны иностранных (нерусских) белых. Русские даже не заметили, что основные проявления расизма уже давно направлены против них. А либеральная публицистика и либеральная бюрократия поддерживают это неведение, добавляя к нему темы «русского фашизма» и «русского расизма».

В значительной мере русофобскую установку власти и СМИ подкрепляет традиция коммунистической пропаганды — большевистская ненависть ко всему русскому и левацкий интернационализм. Но главное в ней — интерес олигархии, стремящейся дискредитировать русскую общественную среду и спровоцировать репрессивные действия против России со стороны своих единомышленников из «мирового сообщества», а также организовать полицейские преследование всех проявлений русского самосознания и пробуждение русской общественной инициативы. При этом мифами о русском расизме камуфлируется русофобский расизм — политика лиц с разложившейся или тщательно скрываемой этно-расовой идентификацией.

Начало нового века дает богатый иллюстративный материал к стратегии либеральных расистов, активно насаждающих вражду между народами России. Они доказывают, что в нашей стране есть фашизм, что фашисты и прочие экстремисты (что, в общем, в этой риторике — одно и то же), не гнушаются даже подготовкой терактов: минирование плаката «Бей жидов!», взрыв близ бронированного авто Чубайса, взрыв железнодорожного полотна Московской железной дороги. Всему этому придается русофобский смысл — ради отведения глаз от плакатов иного содержания (скажем, в Чечне или Татарии), от терроризирования русского населения бандами мигрантов, от взрывов и убийств русских людей по всей территории России — от Кавказа до Москвы. Кампания против антисемитизма, превращенная в главный аргумент Кремля для проведения политических репрессий против оппозиции, прикрывает тему тотальной русофобии СМИ, да и самих кремлевских «технологов».

Показательна ориентация российских властей, привечающих в русских учебных заведениях огромное количество зарубежных студентов, прекрасно зная, что большинство из них (особенно африканцы) не собираются возвращаться на родину, а намерены осесть в России. Для доказательства добропорядочности чернокожих нам предлагают душещипательные сюжеты, где африканеры уродуют русский язык, распевая русские песни. Сами по себе эти лубочные картинки нас не могут волновать — это пока не столь типичные случаи. Но нас должна волновать расистская позиция власти и хозяев телевидения, предлагающих эти картинки как образцы «толерантности». При этом общество отсекается от информации о том, как ведут себя африканцы в местах скопления в студенческих общежитиях или на улицах московских городов, где они все чаще появляются гурьбой, а защиту своих прав понимают как право оскорблять русских и бродить с плакатами типа «Вы разбудили черную пантеру».

Идиотизм и вредоносность властей, доказывающих приемлемость «ласковых мерзавцев» как части нашего национального бытия, могут быть уравновешены только адекватной реакцией русского большинства, стремительно превратившегося сначала в дискриминируемый элемент, а в некоторых регионах — уже и в угнетаемое меньшинство, социальные низы. Реакция, которую предлагают провокаторы, внедренные в патриотическое движение, находится в полном соответствии с задачей русофобов — столкнуть русскую молодежь и русских политиков с вооруженным до зубов либеральным государством, легитимировать русофобию и перевести ее в «горячую» фазу с неизбежной победой человека в фуражке, стоящего на страже интересов олигархии и либеральных расистов.

Адекватной русской реакцией может быть только одно — системные действия по возвращению российской государственности ее русской идентичности. Для этого русским надо заниматься не столько протестами против инородцев, сколько политикой — организацией борьбы за власть на всех уровнях и самоорганизацией в дисциплинированные и готовые к разным формам борьбы движениям. Игра в «расистский пиар» совместно с русофобами, предлагаемая идиотизированной публикой, ведет к тяжким последствиям — для многих русских молодых людей грозит тюрьмой, безнадежным распадом личной судьбы, бесплодным озлоблением, которое направляется вовсе не в сторону расово чуждых, а в сторону расово идентичных, но не соответствующих иллюзорным целям новоявленных расистов. Это пока еще маргинальное явление своеобразной авторусофобии — крайне опасный симптом. Русские начинают ненавидеть русских уже потому, что те недостаточно ненавидят кого-то еще.

Нам не за что любить африканцев, китайцев и других инородцев. Но и ненавидеть тоже пока не за что. Зато у русских есть счеты с таджикскими наркоторговцами, чеченскими бандитами, татарскими сепаратистами, грузинскими милитаристами, азербайджанскими спекулянтами, еврейскими олигархами, украинскими бюрократами. А больше всего — с российской русофобской властью, в которой собран целый интернационал негодяев. Образ врага для русских имеет не столько антропологические, сколько политические характеристики. Физиогномика дает нам лишь предупредительный сигнал, но действительное обнаружение врага мы можем достоверно организовать только узнав его дела.

Русской задачей является доказательство русофобской политики властей, которая может и должна рассматриваться как одна из форм расизма. Именно об этом в ряде своих последних книг писал выдающийся политолог и философ А.С.Панарин, утверждавший, что расизм, направленный Западом против иных культур и цивилизаций, является основным содержанием мирового политического процесса. В России он отражается в «глобализации» евро-олигархов, посткоммунистической номенклатуры и прямых ненавистников всего русского, сконцентрированных, прежде всего, в средствах массовой информации и в имущественных олигархических «верхах».

Фактом геноцида русского населения является не только массовое уничтожение русских в «горячих точках» и их медленное изведение невозможными условиями жизни (демографическая катастрофа), но и форма государственного устройства Российской Федерации, создающая фундаментальные преимущества для нерусского населения и реализованная в этнократических режимах в так называемых «национальных республиках», где русофобия стала нормой жизни. Защитники федерализма — объективно становятся политическими врагами русских и проводят в этнических уделах расистскую политику.

Расистским является весь процесс экономических реформ, создавших этническое расслоение — наверху евро-олигархия, этно-бюрократия; внизу — нищенствующее русское большинство, между ними — едва сводящее концы с концами русское предпринимательское сословие. Требование пересмотра курса реформ уже встречает жесткий риторический отпор со стороны высшей государственной власти, а в некоторых деталях (в частности, в факте продолжающейся приватизации и последовательного ухода властей от выплаты внутренних долгов) носит прямо репрессивный характер против тех, кто стремится облегчить положение русского народа.

Репрессивно антирусской остается система образования, толкующая о «толерантности» к другим народам, насаждающая ксенофилию — мол, мы всегда с уважением относимся к представителям других народов и рас. Забывают только добавить, что условием такого уважения может быть только достойное существование русских в своей стране и скромное поведение гостей из зарубежья. Ни того, ни другого не наблюдается. Следовательно, нет никаких оснований требовать от русских дружелюбия к тем, кто их угнетает или пренебрегает русскими обычаями. Недоверие к инородцам в сегодняшних условиях является не просто обоснованным, но необходимым фактором русской самозащиты, русского выживания во враждебной среде. Доверившийся будет обманут, а насторожившийся спасет свою жизнь и жизнь близких ему людей. Конечно, если не помешают либералы-русофобы, годами мусолящие одни и те же душещипательные сюжеты о несчастных мигрантах, которых избивают и убивают «бритоголовые».

Проявлением расизма является фактическое соучастие официальных органов в продаже русских детей зарубежным усыновителям и создание препятствий для русских усыновителей. В 2003 году число иностранных усыновителей превысило число российских. Никакого контроля за судьбами вывезенных за границу детей не существует. И только после целого ряда случаев убийств в США усыновленных русских детей, этот вопрос оказался в сфере внимания Генеральной прокуратуры. Только ставшие известными факты истязаний усыновленных русских детей вынудили власть к некоторым мерам, ограничивающим усыновление иностранными родителями — как всегда, запоздалым и неэффективным.

Главным показателем расистской сущности власти является создание в стране условий, препятствующих деторождению, воспитанию подрастающего поколения и воспроизводству русского народа. Ежегодная потеря русскими в течение полутора десятков лет миллиона душ позволяет именно так оценить установившийся политический режим.

Конечно, большинство русских людей так и не могут толком понять источник бед, обрушившихся на них вместе с «демократией». В этих бедах винят власть, но забывают, что власть (даже при всех манипулятивных технологиях, применяемых оккупационным режимом) ничего не могла бы сделать без могучего потенциала глупости, который создан навязанными стереотипами телевидения, газет и «авторитетных суждений». Поэтому все, что имеет большой тираж и опирается на явную поддержку власти, должно быть поставлено русскими людьми под сомнение. Уже почти не скрываемый расизм власти и СМИ, опирающихся на мировую русофобию, должен быть расшифрован русскими.

Русофобскому расизму необходимо противопоставить не глухое озлобление и добровольную маргинализацию, а социальные практики личного профессионального и общенационального политического успеха, консолидацию «своих» и отторжение «чужих». Русские должны вернуться в политику, объединиться в ней и победить, вернув себе все — свое государство, свою культуру, свою честь.

Современность связана с новыми формами извращений биополитического подхода к формированию власти, которые скрыто присутствуют в целом ряде общественных течений и околонаучных умствований. Каждое из них связано с разрушением традиционной иерархии и построением новой иерархической пирамиды, в которой на ее верхушку помещается некий выродок — физический и нравственный.

В начале ХХ века идея предательства предков, собственного родового корня в среде российской интеллигенции еще не была принята столь однозначно, как сегодня это принято сегодня в среде российской интеллигенции. В 1912 году такой либеральный мыслитель, как Е.Н.Трубецкой говорил: «Нас слишком долго держали в убеждении, что русский человек — не просто человек с определенными конкретными чертами расы и народности, а “всечеловек”, объемлющий черты всех национальностей, что неизбежно ведет к утрате собственной национальной физиономии. Мы привыкли видеть в России целый мир, и начинаем уже поговаривать о том, что нет в ней ничего местного, ибо она не запад и не восток, а “Востоко-запад”. Нам тщательно внушали мысль, что Россия или Мессия или ничто, что вселенское и истинно русское одно и то же». Теперь русский народ не признают мессией и всечеловеком, а значит, требуют от него признания собственной ничтожности и никчемности. Требуют как раз ничтожества и ублюдки, гордые тем, что возвысились над русскими (чаще всего мнимо или мимолетно) хоть в чем-то.

Основная масса либеральной интеллигенции уже во второй половине XIX века пыталась превратить русских в рабов «всечеловеческой» идеи, в народ, которому надо снести все гнусности иных цивилизаций, и в этом полагая свою особость. В ХХ веке социалистическая идея, «левая» интеллигенция повесили на шею русскому человеку ярмо интернационализма — еще одну унизительную «особость». В начале ХХI века явно выделилась новая смесительная идея, возводящая на пьедестал космополитическую персону, ставящую другим в пример отречение от собственного рода, расы, истории, культуры. Идея расового безразличия за полтораста лет переросла в идеологию русской жертвы ради достижения этой безразличности и, наконец, в постсоветской интеллигенции воплотилась в химеру антиэлитного отбора, создающего космополитические «верхи» — антипод аристократии.

Лжеаристократия имеет свое расовое лицо. Это не просто сборище жуликов, не пойми как собранное из этнографических отбросов. Хотя поначалу это именно отбросы — судя по анкетным данным активистов большевистского режима, именно людей без рода-племени или же отмеченных чудовищными фобиями и садистскими наклонностями приглашали в «верхи» коммунистической номенклатурной касты. Стесняясь своей неполноценности, они стремились к интернационализму, к утверждению безразличия в вопросе расы — то есть, к равенству с теми, кто своими способностями и душевными качествами был выше их. На этой базе впоследствии происходит формирование своего рода расового принципа. Преимущества в организации, отбросившей природную иерархию, получают люди, предельно оторванные от природы национального организма, предельно денационализированные, а значит — люди с предельно перемешанной кровью и воспитанные в ненависти к национальному телу и национальному духу.

Русским националистам все время ставят в вину, что они пытаются отделить в России русских от нерусских. «Вы что, черепа будете мерить?», — с гневом вопрошают поборники разнообразных прав и свобод. Между тем, эти вопрошатели именно и занимаются поисками нерусских корней и отделяют одних граждан России от других по расовым качествам, имея в виду свой собственный расовый стандарт, отклонение от которого становится поводом для далеко идущих выводов (чаще пока не публичных, но уже изредка заявляемых открыто). Когда мы говорим о русскости в политическом смысле, они опираются исключительно на расовые различия, передаваемые не в семейных традициях, а в сплетнях и анекдотах.

Либеральные расисты создали целое направление, ревизующее племенную принадлежность всех без исключения известных людей — артистов, писателей, политиков и т. д. Всем, кто приносил славу России, пытаются навязать нерусскость. Нерусскость русских — своего рода ритуальное убийство души нации, происходящее на страницах книг, в публицистике, во вздорной полемике в Интернете. Нам пытаются доказать, что все мы «коктейли» — невообразимая смесь кровей, которая никак не может считаться народом, спаянным родовой солидарностью. Все возражения объявляются расизмом, фашизмом, нацизмом и антисемитизмом. Антисемитизмом — в первую очередь. Потому что нам пытаются доказывать, что все русские знаменитости — хоть в чем-то евреи. Все, кто жил с любовью к России и русским, должен посмертно быть дискредитирован — либо, если чистокровен, представлен как садист, монстр, бездарь; либо, если имеет необычную фамилию или неясности в семейной истории, — непременно объявлен «коктейлем». Подлые «исследователи» перекапывают груды чужого грязного белья, чтобы доказать, что все мало-мальски известные в нашей стране люди — вовсе не русские. Будь у какого-нибудь артиста или писателя хоть малая толика иных кровей, его требуют признать его «коктейлем». Вся Россия представляется именно «коктейлем», от которого у нормального человека должна заболеть голова.

Возникла мода хвастаться нерусскостью, нечистокровньстью. Какой-нибудь выродок представляется публике как значимая персона только для того, чтобы выворотить на мостовую бабушкин комод и похвалиться своей нерусскостью. «Творческая интеллигенция», люди свободных профессий составляют теперь открыто русофобский легион «полукровок и четвертькровок», для которых чистокровность — как проклятие, как свидетельство «нетолерантнсти», за которую как минимум нужно ребра ломать и сажать за решетку. Эти легионеры уверены, что людей-коктейлей в России если не большинство, то активное и многочисленное меньшинство, которое всем остальным утрет нос. Чтоб не кричали, что «Россия для русских!»

Русские, говоря, что Россия — страна для них, вовсе не имеют в виду, что доказательство чьей-то «полукровности» или «четвертькровности» автоматически выводит человека из русской общности. Хотя вычисление своего «коктейля» очень часто (а то и повсеместно), действительно, лишает иного вполне благополучного человека русской общности. Потому что такое вычисление уже само по себе означает сомнение в своем праве наследовать русскую землю от своих русских предков. Вместо этого естественного наследования, вместо ответственной бережливости к Русской Земле, возникает глумливая борьба за свои права, за какую-нибудь половинку или четвертушку своего инородчества, которая дает основания вступать в некий явный или виртуальный интернационал, доказывающий русским, что Россия — не их земля, а всего лишь вместилище человеческого «коктейля».

«Коктейли» провозглашают: мы не боимся смотреть правде в глаза! нет в России ничего истинно русского, беспримесного, чистого! У русских и великие театральные деятели «иного замеса», никак не стопроцентно русские — не только Мейерхольд, но и Симонов, Товстоногов, Эфрос и другие. Русского театра, согласно домыслам либеральных расистов, просто не существует: в нем — сплошные дети Сиона. Сказать об этом, оказывается, вовсе не есть обнародование расистского бреда, а целый гражданский подвиг! Именно таким видится расистам судьба незабываемого Михоэлса, будто бы убитого Сталиным. Мы ничего не будем знать про Михоэлса, но об этом убийстве обязаны вспоминать с содроганием, почему-то выделяя его по воле либеральных расистов из чреды других убийств. Убили русского актера — пустяки, убили Михоэлса — и поток слов не прекращается десятилетиями. Даже у обожаемой многими до сих пор актрисы Раневской, оказывается, была несчастливая творческая судьба из-за «семитского разреза глаз». Будто бы у лиц иных национальностей или с другим разрезом глаз судьбы сплошь лучше, чем у Раневской!

Расправившись с театральными актерами и режиссерами, человек-коктейль изучает «крови» кинознаменитостей, где и вовсе трудно сыскать «чистого» русского человека — полукровки и прочие «замесы» просто кишмя кишат. Извольте: на киноэкране в качестве кумиров лицедействуют сплошные Шверубовичи и Вольфзоны, которых, разумеется, (как считает писатель-расист) нельзя причислить к русским. Особенно если автоним выпирает из-под русского псевдонима. Если же собственная фамилия актера звучит не так однозначно, расисты принимаются искать ее «корни» в каких-нибудь неславянских языках. По созвучиям они без труда доказывают, что среди актеров сплошь нерусские люди. Если вам за 60, и вы любите бесподобного Прудкина, знайте, что это был не русский актер, а еврей! Если вы без ума от экранизированных «Маленьких трагедий», то знайте, что Юрский — не русский актер, а еврей! Если вам по душе Раневская или Быстрицкая, то знайте, что обе — еврейки! Именно так их рекомендует нам либеральный расист — не по таланту, а «по крови».

Русский «разрез глаз» дает одно неоспоримое следствие — он никогда не становится причиной для объяснения тех или иных невзгод. Разговора о тяжелой судьбе того, кто таким разрезом обладает, от расистов-демократов не дождешься. Они просто поражены любовью ко всякого рода отклонениям от русского типа, превращая их в объект своего пристального внимания, требуя от других того же. А еще признания некоторой постоянной ущемленности носителей этих отклонений (непременно талантливых!) и необходимости каких-то особых компенсаций — хотя бы пророненной над их судьбой слезы.

Ирония над своими духовными метаниями приводит к тому, что замечательный актер вдруг публично называет себя «полужидком», к ощущению творческого человека «не вполне своим» в России. Любимец публики самоуничижается от сознания несформированной идентичности, а либерал-расист тут же толкает его в стан обиженных и оскорбленных только по причине своей «недорусскости», «полужидкости». Рассуждения другого актера, который «просто демократ» (без «жидкости») в пересказе писателя-расиста становятся просто омерзительными. Его представление о сталинских репрессиях и фашизме сводятся именно к антисеметизму. Будто не было миллионов жертв других народов! В устах этого актера мы сталкиваемся с самым чудовищным, самым наглым и беззастенчивым проявлением расизма. «Деление людей по расовым признакам — это паскудство», — заявляет артист. Мол, нельзя отличать негра от китайца, китайца от чукчи, чукчи от русского. Это утверждает обласканный властями всех эпох актер и режиссер, это насаждают либералы-расисты, сдабривая свои залихватские суждения любимыми темами об угнетенности евреев, о еврейских погромах, о Холокосте. И все тем или иным способом направляется против русских, от которых требуется беспрерывные покаяния и неисчерпаемые компенсации. Не получая этих покаяний, расисты звереют — сразу меняются в лице, как только услышат хотя бы сомнение в их праве навязывать русским ублюдочный стандарт поведения, внешности, судьбы… И даже очевидные компенсации, выбитые из государства, их не удовлетворяют. Забродивший «коктейль» кружит голову и убивает в человеке все человеческое — прежде всего, уважение к другому народу, народу вообще, типичному народному облику.

Мы видим злостный русофобский замысел, задумку уничтожить русских как народ, запретить русским называть себя именем своего народа, представить различение народов на «своих» и «чужих» делом подлым. Они за нравственную норму выдают «нечистокровность», которая будто бы хоть в чем-то может давать преимущества перед «чистокровностью». В одном из телешоу так и прозвучал от экзальтированной дамочки вопль: нас, смешанных здесь большинство! Злобно и напористо.

Приведем характерный диалог из другого телешоу, в которой поучаствовал автор этих строк:

— Считаете ли вы, Андрей Николаевич, что смешение кровей обогащает наш генофонд? А у нас с генофондом всегда в России, как известно, проблема. Патриотические СМИ всегда говорят об уменьшении населения, об уничтожении генофонда. Может, надо создать особые условия для иностранцев, для их привлечения в нашу страну?

— Для того чтобы обратиться к этому вопросу, нужно обратиться и к законам генетики. Законы генетики говорят, что природа проводит длительный и тонкий эксперимент для того, чтобы адаптировать генофонд того или иного народа к данным обстоятельствам, к данным формам жизни. А когда происходит смешение, мы ломаем результаты длительной, многовековой работы природы. Есть конкретные вещи, которые связаны со смешением кровей. Например, смешение кавказских и русских кровей…

Это все, что удалось сказать. Дальше ведущий и его помощники просто не дали вставить ни одной связной мысли, пытаясь криком смять обсуждение и не позволить высказаться против кровосмешения. Кровосмешение для них — богатство, чистокровность — страшный ужас!

За «нечистокровностью» нашим «коктейлям» видится сила большинства. Они то и дело начинают кричать, что «полукровок» больше, а разговоры о «чистокровности» неприличны. Один мерзостный околокремлевский политтехнолог так, было, разволновался, что объявил о проведении (вдумайтесь!) Конгресса полукровок. Правда почти сразу выяснилось, что это будет конгресс этнических меньшинств. Как им быть еще и полукровками, осталось непонятным, а инициатива осталась нереализованной. Все ограничилось широкой публикацией списка «ста неофашистов» — оскорбительного для множества достойных людей, которых «коктейли» теперь могут поливать грязью только потому, что органы прокуратуры в этом не видят ни оскорбления, ни клеветы.

Хочется спросить, а приличны ли разговоры о «нечистокровности», прилично ли выпячивание своей «недоделанности», невнятной этнической, расовой и национальной определенности? Прилично ли навязывать обществу представления, что быть евреем в России — это «круто», а быть русским — подлая судьба? Что быть полукровкой — норма, а быть русским — нечто постыдное?

Толкования приличий между русскими и расистами-демократами расходятся принципиально. Русские с удовольствием говорят, что они русские. И не видят никакого оскорбления в том, что еврей называет себя евреем, что также его именуют люди других кровей. Русские не требуют себе преимуществ только за то, что они называют себя русскими. Русские не высчитывали и не собираются высчитывать, сколько у кого инородческой крови, пока инородец не ведет себя как враг или чужак. И даже когда он становится врагом, насколько он «чист» никто не будет интересоваться — он заведомо «нечист», и если даже по происхождению числится русским, то все равно он испачкан, и его родословной никто не поверит.

Мы не станем интересоваться кровосмесью писателей или родовыми корнями актеров на том основании, что они выказывают явные признаки русофобии. Но мы точно знаем, что они к этому вопросу относятся с особым вниманием — их самих собственные кровные задатки еще как интересуют! Ибо именно это для них становится оправданием русофобии, которая под демократической маской протаскивает самый настоящий расизм. Точнее, ту его форму, которая дает основания не для раздельного существования (такая форма расизма была бы для русских вполне приемлемой), а для геноцида, в организации которого люди-коктейли принимают самое активное участие, действуя в союзе с компрадорской властью.

Смешанность кровей либералы все время выдают за идеал, выталкивая на политическую авансцену ублюдков и выдавая их взгляды и их поведение за цивилизованный стандарт. Люди-коктейли назойливо лезут нам в глаза, утверждая свой стиль поведения, диктующий молодежи не жалеть ничего — даже могилы героев. А под сурдинку пропаганды либеральных кровосмесей (в сочетании со свободной любовью и свободами для гомосексуалистов) шакалы-падальщики формируют свои альянсы во власти и экономике. Там чистота крови (лишь бы не была русской!), вероятно, проверяется очень тщательно. А вместе с ней — приверженность к идее уничтожения России.

Чтобы не состоялась либеральная мечта всесмешения — вавилонского блуда — граждане Росси должны помнить и чтить свои родовые корни. И требовать государственной регистрации своей родовой истории в паспорте, откуда либералами убрана графа «национальная принадлежность». Мы — русские, русская нация, состоящая из дружественных народов, традиционно проживавших на территории исторической России, мы — дети своих родителей и родители своих детей. Без признания властью этой стороны нашей идентичности, у нас не может быть полноценного гражданства — свободной лояльности к власти, которая сегодня намерена прервать нашу родовую историю и превратить нас в скотов.

Космополитический нигилизм в России берет свое начало с самого образования российского общества — то есть, отдельного от государства коллективного мнения, сначала обособившегося в кружках аристократии, потом — в разночинной публике, не находящей себе применения в продуктивной деятельности, затем — в политической деятельности, подстрекавшей народ к бунту и разрушению собственного государства.

Герцен писал в своих воспоминаниях о настроениях публики во время польского мятежа: «Мы радовались каждому поражению Дибича, не верили неуспехам поляков». «Когда вспыхнула в Варшаве революция 1830 года, русский народ не обнаружил ни малейшей вражды против ослушников воли царской. Молодежь всем сердцем сочувствовала полякам. Я помню, с каким нетерпением ждали мы известия из Варшавы; мы плакали, как дети, при вести о поминках, справленных в столице Польши по нашим петербургским мученикам». Либералы всегда жили из принципа: «как сладостно Россию ненавидеть».

Страсти, бушевавшие среди нигилистов-космополитов, достаточно описаны в русской литературе. Но более всего выразил брожение, распространявшееся от интеллигенции, Ф.М.Достоевский в своем романе «Бесы». Достоевский, подбирая определения для бесов революции, назвал ее духовных лидеров «передовыми». Вокруг них обретается просто «сволочь», «дряннейшие людишки», «сор».

Открывают пути заговору и террору поначалу безобидные умники, склонные к бесплодным дискуссиям. Их словоблудье подхватывают заразившиеся зарубежным вольнодумством — надо все оспорить, все осудить и очернить. Наконец, «передовыми» становятся чиновники, играющие в «современность», а потом и просто уступающие инициативу «сволочи». Эти уже безо всякого признака мысли, но с одним только беспокойством и нетерпением. И вот «дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать все священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать». И все эти «скорбно, но надменно улыбающиеся жидишки, хохотуны, заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления и таланта в поддевках и смазных сапогах, майоры и полковники, смеющиеся над бессмысленностию своего звания и за лишний рубль готовые тотчас же снять свою шпагу и улизнуть в писаря на железную дорогу; генералы, перебежавшие в адвокаты; развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос, — все это вдруг у нас взяло полный верх и над кем же? Над клубом, над почтенными сановниками, над генералами на деревянных ногах, над строжайшим и неприступнейшим нашим дамскими обществом».

Народоволец Николай Морозов в своих мемуарах припоминает, что в его кругу (а это и была самая настоящая «сволочь») только террор казался единственно действенным способом политической борьбы. «Всякое другое средство борьбы представлялось мне безнадежным среди окружавшего нас произвола и насилия и всякая другая цель нецелесообразной, так как уже в то время я пришел к убеждению в психической неподготовленности полуграмотных масс современного мне поколения к социалистическому строю, требующему от населения высшей психики, чем существующая теперь, и надеялся только на интеллигентскую, а не демократическую республику». Идеалом для народовольцев были и в те времена США, о которых почти ничего не знали, но любили больше своего Отечества.

Космополиты, ненавидящие свой народ за отсутствие «высшей психики», как показывает российская история, непременно переходят к террору. Чтобы понудить народ к «свободному выбору своего пути», народовольцы дошли до идеи цареубийства — обезглавить государство, полагали они, стоит именно для того, чтобы народ снова отказался от тех табу, которые делали Империю несокрушимой. Устоявшееся престолонаследие превращало самодержцев в бесспорных правителей, а потому в народном взгляде — в бесспорных же помазанников Божиих. Убийство царя означало, что «все позволено», что «Бога нет». И тогда вместо воли Божией, вместо богоданной власти народ должен был начать управляться сам собой — посредством интеллигенции и ее космополитичного разума образованных невежд.

Русский философ Г.П.Федотов видел истоки нигилизма в духовном строе русской интеллигенции, которая одновременно идейна и беспочвенна. Идейность в прежней русской интеллигенции (добавим, что и в теперешней — космополитической) — особый вид рационализма, который несет на себе этическую окраску. В идее сливается правда-истина и правда-справедливость. Интеллигент «берет готовую систему “истин” и на ней строит идеал личного и общественного (политического) поведения. Если идейность защищает религию, то она берет от нее лишь догмат и святость — этически, с изгнанием всех иррациональных, мистических или жизненных основ религии». Именно так, зачитывая до дыр советскую Конституцию (а позднее — Декларацию прав человека), сходили с ума от вируса чаадаевщины диссиденты-шестидесятники.

В ответ народникам всех времен, всегда и неизбежно скатывающимся к антигосударственным позициям, Федотов смеет заявить, что народ может быть «максимально беспочвенен и максимально безидеен». К этому мы можем добавить, что народ может быть явно и деятельно «почвенен и идеен» лишь в условиях отечественной войны. В спокойной ситуации, в бытовых обстоятельствах народ и почва Отечества — две вещи, трудно совместимые и редко совмещающиеся. Вот почему при отсутствии национальной элиты, способной понять смысл трудов и подвигов предков и преподнести этот смысл в системе образования и воспитания народу, этот народ становится носителем измены, питательной средой антигосударственных настроений — нигилизма и варварства, этнического мятежа и космополитизма. Поэтому же национально действующее правительство обязано беспрерывно вести «сублимированную гражданскую войну» с целью пробуждения патриотических, почвенных чувств в народе — только деятельная любовь к Отечеству, воспитанная национальной элитой и национальным государством, гарантируют нацию от мятежей и измен.

Судьба Римской Империи, да и история Российской Империи, должны напомнить нам, что вырождение и антинациональный характер власти, предательство и измена, упадок морали и духовная разруха ведут не просто к крушению институтов государственности. Вслед за ним с фатальной неизбежностью следует кровавый потоп. Цивилизация гибнет не бесследно, но ее язык становится лишь предметом изучения энтузиастов исторической науки. На месте одной цивилизации вырастают другие, но не стоит забывать про моря крови, которые мы призываем в свою судьбу, примиряясь с варварским самосознанием и умиляясь музейными образцами павших под напором варваров цивилизаций. В замысле космополита надо угадывать именно моря крови, которые он готовит для нашего народа.

Космополитизм исходит из убеждения в том, что политическое можно распространить на все человечество и все человечество считать обществом. Тем самым нации и государство попадают в подчиненное положение и становятся исторически преходящими сущностями, через которые рано или поздно придется переступить, чтобы перейти к общности более высокого порядка.

Русский мыслитель начала ХХ века Н.Г.Дебольский указывал на ошибку Н.Я.Данилевского, считавшего нацию видом в роду человечества, и потому пришедшего к затруднению — необходимости доказывать, что интерес частного может стать выше интереса общего. Дебольский предложил понимать нацию, как общество, а человечество, как неопределённую собирательную группу, что сразу делает интересы определенного предпочтительными в сравнении с неопределенным — служить человечеству можно лишь через служение какому-либо общественному союзу. При этом противоречие между национальным и общечеловеческим снимается, поскольку нация может рассматриваться только как форма, в которой человечество получает определенную организацию.

Дебольский указывает на действительный характер того противоречия, которое постоянно фиксируется вокруг вопроса о нации. Действительное противоречие — это противоречие между национальным, где общечеловеческое обретает свою форму, и космополитичным, где общечеловеческое политизируется — возникает представление о некотором общечеловеческом обществе, служение которому мыслится выше, чем служение своему народу. Доктрина космополитизма — это борьба за идеалы несуществующего высшей формы общества, под которым подразумевается человечество. Это борьба против наций, это либеральный расизм.

Когда какая-либо концепция пытается говорить от имени человечества и проповедует общечеловеческий универсализм, это отражает самые агрессивные намерения, о которых в свое время (несколько позднее Дебольского) писал Карл Шмитт в работе «Понятие политического». Действительно, представления о человечестве как о возможном политическом единстве означает, что границы должны быть устранены. Но кем? Разумеется, одним из государств — супердержавой, которая должна покорить весь мир. Но для этого война должна стать абсолютной, поскольку враг подлежит тотальному уничтожению, он приобретает черты абсолютного врага, несовместимого с сущностью грядущего гегемона. Такая перспектива тотальной деполитизации человечества означает исключительную политизацию войны «во имя человечества» и оккупацию и злоупотребление универсальными понятиями. Для этого врагу (то есть всем народам вне подчинения мировому жандарму) придется отказать в праве считаться человеком. Что и происходит на наших глазах. Русские для американских стратегов и их сообщников среди российских космополитов — просто не люди.

Космополитизм есть доведенный до абсурда и крайней ненависти нигилизм. Если нигилизм в частных случаях может ограничиться ненавистью к определенной нации и определенному государству (обычно своему собственному), то космополитизм при всех своих гуманистических декларациях, означает ненависть ко всему человечеству и любовь к иному человечеству, которое когда-то должно возникнуть и прийти в соответствие с общезначимыми этическими нормами, выдуманными по-разному самими же космополитами. С мечтой о земном устранении зла космополитизм порождает самую жестокую ненависть, поскольку для него в человечестве уже нет добра — по крайне мере в том, что называют государствами и нациями.

Умиротворение космополитизма не может не связывать его с интересами иных наций и государств, которые стремятся к проникновению на нашу национальную территорию с целью либо ее полной деполитизации и дальнейшего освоения собственным политическим проектом (а возможно — и новым населением), либо перестройкой национального сознания, которое должно быть ассимилировано иным национальным проектом. В любом случае космополитизм должен считаться открытым заявлением об измене и получать соответствующие характеристики со стороны государственных деятелей и соответствующие санкции правоохранительных органов.

Социальный переворот не может быть в каждом случае обусловлен только объективными историческими закономерностями. Многое в истории происходит за счет срабатывания скрытых пружин общественного механизма, постепенно накапливающих разрушительную энергию и в какой-то момент внезапно выплескивающих ее наружу. Общество, привыкшее к спокойной ситуации, оказывается не способным быстро мобилизовать свои силы и нейтрализовать опасные угрозы. Давно не воевавшая армия обречена на поражение. Народ, не сплотившийся против внешнего врага, обречен не заметить и внутреннего. Народ, не умеющий ненавидеть, не способен любить. Народ, любящий чужое больше своего — самоубийца, людоед, пожирающий собственных детей.

Советское общество, годами жившее иллюзией стабильности в условиях затяжной сверхмобилизации «холодной войны», утратило способность выдерживать мощные кратковременные нагрузки незнакомого типа. Незначительная на первый взгляд червоточина, зародившаяся в сознании советского человека, вступив во взаимодействие с надорванной психикой диссидентов «шестидесятников» и наездившейся по заграницам партноменклатуры, породила кратковременную эпидемию ксенофилии — всеобщей любви к чужому и ненависти к родному. Болезнь быстро прошла, но оставила после себя чудовищную картину разложения и гибели. Эта трагедия конца ХХ века, обрушившаяся на Россию, требует выявления на будущее причин, симптомов и средств лечения ксенофилии.

Речь идет о таком явлении, которое связанно с выверенным выбором целей и средств. Мы сталкиваемся со своеобразной трансформацией давно выношенной идеологии — с модификацией «классического» либерализма эпохи Просвещения, которая на российской почве дает совсем иные плоды, чем на Западе. Хотя и на Западе сладкая пленка-обманка с этих плодов постепенно облезает. Мы же, давясь слезами, пожираем отчаянную горечь. Подобно алкоголику, глотающему яд, и испытывающему от этого убийственное удовольствие.

Пораженные внешним блеском и изобилием бытовых вещиц в ведущих западных странах, наши ксенофилы решили, что имеют право на шанс в собственной стране, которая также должна предоставить им богатый набор подделанных под чужое тряпок, жратвы, фривольных журналов, желтой прессы и т. п. А чтобы этот шанс состоялся, надо разрушить все «свое» до основания — включая несущие опоры государственности. Потом оказалось, что шанс использовала узкая и сплоченная группировка, соблазненная не успешностью Запада, а картиной разложения собственного государства, которое они грызли с остервенением трупных червей. Сработала психология падальщика, доселе угнетенная и задвинутая силой государства на задворки общественной жизни.

Первыми в класс падальщиков-ксенофилов перешли журналисты, развязавшие массированную пропаганду ксенофилии и «хлевных интересов», об опасности которых предупреждал еще Салтыков-Щедрин. Он писал, что в случае торжества этих интересов мы будем «валить навоз во щи» и в итоге «нас вша заест». Так оно и получилось. Журналистика напрочь лишилась нравственных норм, задач исследования жизни и стала подобна проституции. Ксенофильская журналистика и теперь, после катастрофы хлопотливо опорочит все «свое» и принимает такое задание как профессиональный долг. Долгом теперь считается оправдывать свою зарплату самыми гнусными выдумками и издевательствами над всем, что еще служит России. Это поветрие добралось и до заразившихся либерализмом православных публицистов, которых профессия обязала больше, чем вера.

Вторыми поставщиками класса падальщиков стала советская интеллигенция, вдруг обнаружившая страстное желание быть признанной совокупностью личностей. Не имея для этого никаких оснований, слой вчерашних троечников, получавших более чем скромные зарплаты за свои более чем скромные трудовые подвиги и совсем никудышные способности, объявил теперь, что интерес каждого выше интересов всех вместе. Неучи, невежи и тунеядцы стали выбиваться в первые ряды, как только поняли, что тут можно брать голосом, нахрапом, наглостью. Ксенофилия двинула интеллигенцию на митинги, а после митинговых страстей в ней осталась одна только злоба на Россию.

Падальщики-ксенофилы и теперь суетятся не покладая рук, но уже хитрее — скрываясь за патриотической риторикой. Замечательный русский философ А.Ф.Лосев писал, что «спецификум либерального “противоречия” заключается в том, что либерализм весь живет на счет известного политически-экономического и культурно-социального режима и в то же время систематически разрушает его. Конечно, в нем есть нечто новое и самостоятельное, почему он и называется таким именем; но главная его роль — разрушительная, несмотря на то, что либерал весь с головы до ног, и культурно, и экономически, и политически, вскормлен тем самым режимом, который он разрушает, и весь целиком стоит на плоскости этого режима».

Главным врагом ксенофилов и падальщиков всегда является суверенное государство и самобытная нация. Страсть к разрушению поддерживается в них убеждением, что либерализм воплотил в себе мечту человечества о личной свободе и торжестве частного интереса над общественным. Им кажется, что они имеют от природы данное право крушить все, что чудится им как препятствие для свободного выражения своих эгоистических взглядов и преследования своих антиобщественных и антигосударственных целей. А коль скоро личного успеха эти неучи и бездари никогда не имеют, их враждебность становится патологической. Зато ксенофилия — это их «позитивная» программа. То есть, их «позитив» — полное уничтожение в России всего русского, включая русский менталитет и русский антропологический тип. Последнему предназначается рабская функция, работа на чужаков.

Либералы утверждают, что модель западной цивилизации — демократия, рынок и частная собственность — завоевывает мир. И эта чужая цивилизация становится для них родной и любимой. Поэтому с экстремистской безжалостностью отторгается, отбрасывается и дискредитируется все еще недавно «свое», народное, историческое, русское.

Бердяев писал: «Всякий раз, когда свергается иерархический строй, когда хотят освободить личность от всякой дисциплины государства и культуры, подымается звериный хаос, истребляется личность, убивается образ человека. Свобода личности всегда имеет своим коррелятивом тысячелетнюю дисциплину сложной культуры, претворяющей хаос в космос»

Озверевшие ксенофилы хотят вовсе не иной системы государства и общества. Для них именно хаос является формой жизни — в иной ситуации ксенофилия не распространяется. Именно поэтому подспудно этот человеческий тип всегда стремится сломать все формы стабильной жизни. «Хорошо там, где нас нет» — эта шутка у них переходит в кредо. Поэтому там, где они есть, им все нехорошо, а где их нет — все кажется привлекательным.

Дисциплина местного порядка, принципы местной традиции — все это ксенофилам кажется обременительным, противоестественным, абсурдным, а те, кто не хочет или не решается поднять руку на собственную страну, на собственный род, на культуру — какими-то недочеловеками, ксенофобами. Право на вражду, право на ненависть они признают только по отношению к собственному народу.

Им хочется все уравнять — сделать народы похожими на некий несуществующий образец, а для этого — все смешать и спутать. Причем степень одинаковости, степень приближенности к выдуманному антропологическому типу (при одновременной похожести на некоего усредненного «чужака», взятого за образец на Западе) предложено даже отождествить со степенью цивилизованности.

Ксенофилы, будучи самыми отъявленными живодерами и разрушителями (как образа «своего», так и образа врага), пытаются найти повод, чтобы врагами рода человеческого назначить кого-то другого. Вот они и ищут под каждой лавкой фашиста. Пафос «борьбы с экстремизмом» ксенофилы смогли протащить в парламент и кремлевские кабинеты. Все согласно китайской стратагеме: «Размахивая красным флагом бороться против красного флага». По русской «стратагеме» это выглядит как перекладывание с больной головы на здоровую — больные экстремизмом и антигосударственным нигилизмом ксенофилы перекладывают свою болезнь на государствообразующий народ, объявляя кучку хулиганов его типичными представителями.

Антифашизм стал для иных ксенофилов отдельной профессией, хорошо финансируемой из зарубежных фондов и правозащитных организаций, выполняющих в России подрывные функции. Понятно, что для ксенофила боевик становится любезным, социально близким уже по той причине, что желает вреда России. Поэтому правозащитный «патриарх» Сергей Ковалев и главарь бандитов Джохар Дудаев смотрели на российские войска из одной амбразуры.

Ксенофил пытается втолковать вменяемому человеку, что для него нет «чужих», а у России нет врагов — все, мол, для нас «свои», а извне нам ничто не угрожает. Значит, армия нам не нужна, внутренний рынок защищать от экономической экспансии не надо, культурные ценности ограждать от разорения и поругания — бессмысленно. Ксенофил хочет, чтобы мы все сошли с ума и сдались на милость международным шакалам, оплачивающим либеральных пропагандистов. Он хочет, чтобы мы все стали оппозицией самим себе, своему государству, своему народу — разделились бы на враждующие группы внутри страны, полагая, что друг другу мы «чужие», а вот за границей живут сплошь «свои» — милые и добрые.

Ксенофилия сама не проходит. От нее нужно лечиться укреплением духа и нравственным оздоровлением. В личном порядке это задача освоения представлений о «своем» и понимание, что у Отечества и родной веры есть враги. Враг наиболее явственно представлен адептами «демократических ценностей». Поэтому «свои» — те, кто с этими ценностями не хочет иметь ничего общего, отыскивая для себя ценности национальные и отвергая чуждые. Вместо либеральной, «общечеловеческой» демократии нам нужна традиционная форма демократии — национальная демократия, укорененная веками российской истории. В такой демократии нет и не может быть безбрежной свободы слова средств массовой информации, бесстыдной игры политических сил на выборах, имитирующих народную волю. В такой демократии никакого свободного рынка также быть не может, а любая коммерческая инициатива, приходящая в противоречие с национальными интересами пресекается на корню. В такой демократии чиновник служит, как солдат Отечества, а если не служит, а обслуживает — тут же выставляется за ворота власти с хорошим пинком под зад. В такой демократии все решают не партии и не выборы, а сила авторитета, моральные законы, традиция.

Если мы действительно хотим спасения России от ксенофилов, то должны спокойно и без всякого трепета обсуждать самые жестокие меры постлиберальной реанимации страны. При этом уничтожение врагов России, изъятие их имущества (уворованного у народа или полученного от зарубежных спонсоров) и преследование их пособников по всеми миру — дело достойное и честное.

В порядке выздоровления нашего национального самосознания мы должны понять, что нет никаких ценностей, которые были бы выше России. Со всем, что возносится над Россией, мы вправе поступать как с сорняками.

Верность Родине содержит три типа солидарности: кровнородственную, политическую и культурно-религиозную. Отступление хотя бы от одного из типов солидарности означают измену.

Если предать кровнородственные связи, мы получаем мыслимую модель государственности, которой все равно кого иметь в подданных. Для России такой подход выражен, например, достаточно распространенным убеждением, что наши пространства следует заселить китайцами и таджиками, которые трудолюбивы и непритязательны. А русский народ, будто бы, не способен — глуп, ленив и безынициативен.

Отказ от политической солидарности означает отступление на обочину современной жизни Родины — что произошло с белоэмиграцией, которая была нелояльна к Советам, но продолжала любить Россию, которую потеряла, а точнее — убила своими республиканскими чаяниями, вылившимися в мятеж февраля 1917 года. Некоторые деятели эмиграции стремились найти союзников в борьбе с Советами среди врагов России. Они перешли грань именно здесь, не заметив, как нелояльность к текущему политическому режиму превратилась в измену протяженной в веках национальной традиции. Они не предали присяги, они не стали врагами своего народа, в большинстве своем — не совершили никаких преступлений. Но они, в результате трагического заблуждение, на заметили, что традиция русской государственности уже не за ними. Большинство же эмигрантов первой волны было солидарным со своим народом во время тяжких испытаний войны, но уже не нужным ему — это была расплата за измену Государю, за либеральные бредни, за западничество.

Наконец, измена традиционному культурному выбору, делает несущественными другие грани национальной солидарности. Антихристианские группировки — среда для вербовки антирусских сил. Здесь мы можем фиксировать не только богоотступничество, но и пренебрежение к собственным предкам — православным христианам во многих поколениях.

Богоотступничество дает пример измены, через который можно понять другие типы предательств. Имя Каина связано с предательством не потому что Каин стал первым в человеческом роде убийцей, а потому, что в этом убийстве сконцентрировано все — забвение Бога, измена родству, зависть, гордыня… Альтернатива предательству — вера и верность. Вероотступничество означает, что один тип солидарности будет противопоставлен другим, а предательство высших смыслов бытия оправдано утверждением низших смыслов. Так, измену вере могут оправдывать солидарностью с нацией, а измену нации — солидарностью с государством, государству — солидарностью с классом или партией (не важно, партия ли это большевиков или партия «общечеловеческих ценностей»).

Измена вере ныне стала не всем понятной, но остается ясным смысл измены Родине. Такая измена не прощается и не имеет срока давности. Потому что в образе Родины сливаются все типы солидарности — Родина одновременно и семья (кровное родство), и нация (культурно-историческая и политическая общность), и государство (политическая общность, устройство жизни нации).

Только Смута и революция могут поколебать представление о Родине, когда нация раскалывается и каждая из частей нации пытается создать свое государство — восстановить, прежде всего, политическую солидарность. При этом возможна гражданская война, в которой брат идет на брата, и на народ ложится каинова печать. Следствием становится возмездие во всенародных муках и муки перед необходимостью искупления.

Измена февраля 1917 года, совершенная группой думских лидеров, поощряемых разложившейся элитой, сменилась всенародной изменой Родине со стороны большинства народа в октябре 1917 и «триумфальным шествием Советской власти». Февраль 1917 года последний российский Государь отметил в своем дневнике скорбными строками: «кругом измена и трусость и обман». Возмездием была гражданская война и тяжкое бремя политических репрессий.

В современной русской истории мы имеем другой пример всенародного предательства, последовавшего за длительным периодом смутного состояния национального самосознания. Это двухактная драма 1991 и 1993 годов. Разрушение государства стало возмездием за измену Родине — страна раскололась на множество государств с собственными внутренними «солидарностями», унижена гордость народа, привыкшего считать себя великим, навалилась гнетущая бедность, муки позора и нищеты, муки бессилия, муки бесплодных поисков виновных и смутное мазохистское сознание, соучаствующее в издевательстве русского народа над самим собой и уповающее на садистскую власть.

Предательство представляет собой расчетливый или случайный срыв социальной связи с нанесением внезапного ущерба стороне, которая считала себя защищенной. Обязательства, ранее казавшиеся незыблемыми, внезапно обрываются, и наносится «удар в спину». Это может быть разрыв отношений между отдельными людьми (личная измена) или самопредательство (измена как внутреннее разрушение личности). В политике это разрыв отношений между человеком и обществом (группой, партией, корпорацией, нацией) либо, опять же, самопредательство народа — предательство предков и потомков, исторической миссии.

Личное предательство в отдельных случаях становится образцовым и символически включается в самосознание нации как краткий сюжет. Это предательство богоотступничества, связанное с эксцессом зависти (Каин) или соблазном выгоды (Иуда), измена народу и государю (гетман Мазепа), измена другу и покровителю (Брут), измена под страхом смерти (генерал Власов). Нигилистические круги, подрывающие нацию, иногда берут эти символические сюжеты, придавая им позитивные оценки, очаровывая таким образом своей новизной. Так, фигура Брута оказывается символом борьбы за свободу против тирана — некогда она была очень популярна в либеральных кругах Европы и пользовалась популярностью у российских мятежников-декабристов. Имя Мазепы, ставшее ругательным среди малороссов («клятая мазепа»), в современной элите Украины превращается чуть ли не в имя национального героя. А фигура генерала Власова среди нынешних российских либералов оказывается «неоднозначной» только потому, что он декларировал свою борьбу со сталинизмом.

В каждом случае нигилизм находит оправдание. Для Брута свобода оказывается оправданием вероломного убийства, заговора и мятежа. Мол, для свободы все средства хороши, а по отношению к тирану не может быть никаких моральных запретов. Про Мазепу позабывается его участие в работорговле, и крепостное закабаление 100 тысяч украинских душ и народная война против нового хозяина мятежного гетмана — шведского короля. Зато возносится будто бы имевшая место борьба за свободную Украину против «москалей» и «имперских амбиций» России. Власов рисуется мужественным человеком, решившимся бросить вызов Сталину, но обманутым немецким командованием. Из отвратительного примера измены пытаются сделать пример трагический.

Предательство возникает в момент выбора — скрытая структура личности выходит на передний план. Генерал Власов, не попади он в плен, мог окончить войну прославленным героем. Ведь он был успешным профессионалом — командовал дивизией, осенью 41-го — армией, оборонявшей Киев, потом — армией в контрнаступлении под Москвой. В ситуации выбора между жизнью и смертью он оказался в результате стратегической ошибки военного руководства страны, переоценившего значимость победы под Москвой и бросившего армию в неподготовленное наступление, — ударная армия Власова должна была играть основную роль в снятии блокады Ленинграда в марте 1942, но попала в окружение и три месяца методично уничтожалась противником. В плен Власов сдался, возможно, вспоминая о расстрелах верхушки Западного особого округа Красной Армии, на которую Сталин свалил вину за катастрофические неудачи первых дней войны. Измена стала для Власова альтернативой неминуемой смерти — либо в сталинских застенках, либо в болотах, где погибла его армия. Самооправданием он выбрал борьбу со Сталиным и подготовку Русской освободительной армии (РОА) для «нового русского порядка», который, будто бы, придет на смену коммунистическому режиму вместе с победой немцев.

Попытка создать РОА из пленных красноармейцев так и не состоялась — была сформирована одна дивизия, которая приняла участие в боях только в апреле 1945 года под Франкфуртом-на-Одере, а позднее власовцы сыграли заметную роль в освобождении Праги от гитлеровцев. Последний эпизод указывает на расщепленность сознания предателей, выраженную в непоследовательности службы и непонимании задач служения. Смутное представление о Родине у советских людей (достойным существования признавалось только социалистическое Отечество) создавало такое состояние, в котором плен в первые дни войны был следствием растерянности, а служба во власовской армии в последние дни войны — неверной и вялой. Расщепленность сознания предателей осознавалась гитлеровцами, которые продержали Власова под домашним арестом до 1944 года, опасаясь, что его деятельность выйдет из-под контроля или будет иметь свои скрытые цели.

Этот пример объясняет, но не оправдывает предательство. Потому что в плену русские люди в массовом порядке отказывались от сотрудничества с врагом. В том числе и крупные военачальники, которые могли быть обласканными фашистским командованием. Генерал Карбышев, подвергнутый жестокой пытке на морозе, предпочел превратиться в ледяную глыбу, а генерал Понеделин плюнул в лицо Власову, пришедшему к нему в камеру агитировать за РОА. История Понеделина показывает в какой ситуации испытывалась верность Родине — в 1945 генерала освободили союзники, после передачи советским властям он был арестован, в 1950 году расстрелян за измену Родине и только в 1956 реабилитирован.

Смутное состояние сознания среди советских людей проявлялась не только на войне. Ярчайшим примером массовой измены военных вождей СССР было предательство в 1991 году со стороны командующих военных округов, которые все как один присягнули власти сепаратистских режимов в бывших союзных республиках. В дальнейшем череда предательств отмечена такими фигурами, как генерал КГБ Калугин, сдавший американцам своих товарищей из агентурной сети, как последний шеф КГБ Бакатин, раскрывший американцам систему «прослушек» в посольстве США в Москве. Предательство пронизало спецслужбы, поскольку они мотивировались не долгом и верностью, а хитростью, изворотливостью, двуличием. Западный образ жизни соблазнил не только номенклатурную «золотую молодежь». И сегодня спецслужбы продолжают измену 1991–1993, питаясь от захваченного в этот период имущества и контролируя государственную и частную собственность. Из спецслужб выросла целая генерация олигархов — на государственных постах и в частном секторе, где они являются держателями капиталов, закрепленных за корпорацией.

Постсоветская вестернизация управленческой и научной элиты так трансформировала всю систему управления, что новые административные структуры превратились в аппарат по обслуживанию внешнего долга, возникшего в порядке подкупа этой самой элиты и удержания ею политических высот. Роль компрадоров автоматически возникла, как только распался советский интернационалистский проект, обнаживший мировоззренческую пустоту — отсутствие национального проекта.

Собственная номенклатура, чтобы удержать разграбленное достояние России, вынуждена становиться глобальной — то есть, изменнической. Измена управленцев оказалась самовоспроизводящимся состоянием — чем больше в народе осознавался антагонизм с компрадорской властью, тем больше эта власть требовала внешней поддержки и тем больше готова была расплачиваться за эту поддержку национальными интересами. Эта зацикленность на измене приводит страну к определенному пределу: изменники постепенно лишаются всего, на что они рассчитывали в качестве «бонуса» за предательство национальных интересов, а народ — средств физического выживания. Компрадорство — явление саморазвивающееся вплоть до крайних форм измены национальным интересам, вплоть до пацифистской утопии. Особенно остро она проявилась в российской внешней политике в начале 90-х годов ХХ века, а затем — в 2004–2005 гг.

Эдипов комплекс, поразивший компрадоров, не является их исключительным достоянием. Это общая болезнь глобализированного американистами мира. Сами американцы еще не готовы совершить грех отцеубийства по отношению к собственному государству-Отцу, но со сладострастием стремятся убивать чужие государства. При этом государство-Отец США вовсе не становится Отцом для завоеванных наций. Югославия, Афганистан, Ирак, Грузия дают очевидные свидетельства уничтожения всякого властного порядка, любых перспектив национального возрождения и государственного строительства. То же самое наблюдается и по отношению к Украине, где государственный переворот был щедро спонсирован бюджетом США. Миллионеры победили миллиардеров, привлекая для этого деньги заокеанских мультимиллиардеров. Итог — фактически развязанная (пока еще «холодная») гражданская война между востоком и западом страны, бесконечная борьба вокруг власти, украденной у народа.

Финансовый грабеж России компрадорская номенклатура готова переуступить западным «технологам», признав себя менее эффективной в этом деле. Пока ей не предложена доля в этом грабеже, она пытается торговаться, имитируя патриотизм. Но западные юноши-Эдипы слишком ревнивы и алчны, чтобы торговаться с теми, кого считают достойными только роли временной прислуги. Поэтому на Западе ведется широкомасштабная пропагандистская кампания против России, вокруг России создается пояс враждебности из постсоветских протогосударств, стягиваются военные базы, а Госдеп США прямо объявляет, что в ближайшие годы поставит под свой контроль ядерные объекты на территории России.

Антигосударственный Эдипов комплекс, ставший в социалистических странах массовым явлением, оказался тем мостиком, по которому фарисеи коммунистической идеологии перешли в лагерь неолиберального нигилизма и обезболили свою совесть, совершая измену своим принципам и собственной стране. Удавленная разнообразными запретами и табу воля гражданина, изжитый ницшеанский комплекс «сверхчеловека» оставили в душах безволие и тягостное чувство по отношению ко всякому напоминанию о долге и ответственности. «Юноша Эдип» позднесоветского периода был рад обнаружить в американской пропаганде тайного соучастника в его отцеубийских помыслах по поводу государства. Он мечтал не об эффективных правах на реализацию скованных коммунистическими догматами инициатив, а о правах уклоняться от ответственности и инициативы.

Задача политики состоит в том, чтобы беречь нацию от измены — по возможности исключать ситуации, в которых измена возможна как выбор, сделанный перед лицом тяжких испытаний или перед манящими соблазнами. Но главное — воспитывать веру и верность. Скрытую способность к верности и вере имеет большинство русских людей — это доказывает история. Но большинство же имеет и противоположные устремления. Следовательно, многое зависит от государства, которое может быть предательским по отношению к своему народу, а может создавать из народа нацию и превращать героев в образцы национальной славы.

Предательство захватывает общество в условиях смутного времени, когда многие попадают в ситуацию выбора. Человек слаб, а жизнь полна соблазнов и ужасов. Перед выбором между смертью и предательством, устоять крайне трудно. Это под силу только героям. Но нация не может простить предателей, чем бы предательство ни объяснялось — даже опасностью смерти. В то же время, гибельным для нации было постоянное испытание граждан на верность у последней черты. Чем тяжелее испытания для нации, тем больше в ней предательства. Хотя, с другой стороны, и героизма тоже. Судьба нации определяется тем, что перевесит.

Наряду с ультра-либеральной расовой иерархией в современной России проповедуется еще одна доктрина расового неравенства, которая ставит на вершину социальной пирамиды альянс этнических меньшинств. Лишение российской государственности русского государствообразующего стержня привело к тому, что малые народы получили возможность идентифицироваться как оппозиция государственности и добиваться от разложившейся бюрократии привилегий в сравнении с русским большинством.

После разрушения СССР ряд «титульных» республик предприняли успешную атаку на центральное правительство с целью выбить для себя привилегированное положение. В качестве платы за присоединение к Федеративному договору Башкортостан (проживает 22 % башкир) потребовал подписания специального приложения о дополнительных полномочиях республики в области внешней торговли; республика Саха-Якутия (проживает лишь 33 % якутов), волей обстоятельств получившая в пользование огромные пространства Сибири, добилась права оставлять в своем распоряжении значительную долю доходов от разработки месторождений золота и алмазов. При этом 90 % федеральных субсидий направлялись в республики Саха-Якутия, Татарстан, Башкортостан и другие, где доход на душу населения был выше, чем в среднем по стране и лишь 10 % — в регионы со сложными климатическими и природными условиями. В результате 10 территорий с доходами ниже среднего уровня стали донорами бюджетных поступлений, 8 территорий, в которых доходы выше среднего, — получателями федеральных субсидий. Точно так же Россию обложили налогом в пользу Чечни, где производительный труд после Второй чеченской войны был полностью прекращен, а на 1 млрд долл. ежегодных бюджетных субвенций создана целая армия бандитов, вооруженных также официальным статусом правоохранительных служб.

Кремль, пользуясь обстановкой переворота 1993 года, попытался вынудить регионы и республики к уплате федеральных налогов. Но даже угрозы прекращения всех форм федерального финансирования, установления эмбарго и конфискации счетов в Центробанке испугала далеко не всех. Чечня и Татарстан налоги платить не стали. Ельцину удалось лишь распустить Совет глав республик. В 1994 г. 20 этнических республик уже действовали коалиционно. Выбив себе привилегии в распределении федеральных финансов, выплате налогов и режиме формирования органов власти, этнономерклатуры приобрели поддержку узкого, но сверхактивного слоя этносепаратистской интеллигенции и нацистов «титульных» национальностей. Именно с их стороны все попытки выравнивания прав регионов встречали самый жесткий отпор. От имени антироссийских группировок выступали президенты внутренних республик, ставших паразитическими анклавами для этнономенклатур. Они открыто объявляли себя вправе решать, продолжать ли российскую государственность или отменить ее, выйдя из Федеративного договора. Они раздумывали, служить ли их подданным в российской армии. Они подминали под себя суд и прокуратуру, лишая страну централизованного и единообразного применения закона. До 2000 года они свободно декларировали первенство собственных законов над российскими, а после — фактически сохранили прежнее положение дел, поправив лишь некоторые пункты в самопровозглашенных конституциях.

В середине 90-х годов ХХ века вклад внутрироссийских республик в общероссийское производство был ничтожен — все двадцать национальных образований дали стране лишь 12 % ВВП. И забрали из бюджета, распродали из недр, приватизировали и разорили многократно больше. Они не выполняли даже тех льготных условий выплаты налогов в российский бюджет, которые им были дарованы Ельциным. Пионером в грабеже России был Татарстан. Особым покровительством татарского президента и правительства пользовались спирто-вино-водочные и нефтяные короли. Первые получали незаконные льготы по акцизам, вторые — налоговые льготы за счет федерального бюджета. И те, и другие работали чаще всего без соответствующих федеральных лицензий или с грубыми нарушениями порядка их выдачи. Подобная практика не была остановлена и при смене власти в Кремле. Напротив, Татарстан превратился в Клондайк, где федеральные чиновники «осваивали» огромные средства, а этническая мафия использовала их в своих целях.

Формальная ликвидация вопиющих нарушений федерального законодательства состоялась лишь в 2000 году, но фактическое самовластие удельных ханов сохранилось, дискриминация прав русского населения во внутренних республиках продолжалась. Паразитический интернационал этносепаратистов продолжал выжимать соки из русского народа. Демонстративной акцией антироссийского характера можно считать празднование фальшивого, выдуманного тысячелетия Казани в 2005 году. Это был праздник татар и только татар. При этом государственный бюджет оплатил беснование этносепаратистов. Особый статус Татарстана позволил придать Казанскому кремлю совершенно неожиданный вид — посреди традиционно-русских крепостных стен и башен, вблизи русского храма возведен уродливый монстр мечети Кул-Шариф — крупнейшей в Европе. Санкт-Петербург подарил Казани улицу — уменьшенную копию Невского проспекта. Предполагалось, что там будет и скульптура Петра Великого. Но политкорректность потребовала иного решения. На петровский постамент водрузили бюст евразийца Льва Гумилева, чьи эксперименты с историей казались татарским этнопаразитам очень полезными. Таким образом за государственный счет Татарстан украшался разнообразными символами отделения от России и создавал для русских образ врага — татарина, который хочет отомстить за Куликово поле, за штурм Казани и просто за то, что русские существуют. Соответственно, Россия и русские тем же манером превращались во врага всех татар.

Идеология этнопаразитизма не раз озвучивалась с самых высоких трибун, но в системном виде излагалась общественными активистами. На парламентских слушаниях летом 2001 года было объявлено о «развитии национального самосознания», которое привело к самоопределению 48 новых этнических групп (со времени переписи 1989 года). Вполне открыто и официально была дана особая интерпретация положений Конституции РФ, согласно которой федеративное устройство в сочетании с декларацией равноправия и самоопределения народов трактуются в совокупности как принцип этнической природы государственности и первичности принципа самоопределения народов по отношению к принципу федеративного устройства. Притом что российская политика и законодательство очевидным образом создали для некоторых народов статус «титульных», это обстоятельство отрицалось. Зато не отрицалось, что привилегии даны также малым народам, чье размножение как раз и состоялось с целью освоения этих привилегий.

Этницисты постоянно выступают со своими требованиями к Российскому государству:

1. Территориальная реабилитация для категории народов, признанных репрессированными или подверженных «насилию и моральному ущербу». Такие требования звучали от общественных активистов Ингушетии, Калмыкии и Бурятии.

2. Создание новых административных структур поддерживающих статус этно-номенклатур и содержащих этнографические резервации для малых и вымирающих народов.

3. Введение этнического представительства (квоты) на всех уровнях власти и в местном самоуправлении.

4. Разрушение единой общенациональной системы воспитания и образования, введение национальных воспитательных учреждений, национальных школ, насильственное обучение русских детей местным языкам в общеобразовательных школах.

5. Превращение России в «подлинную Федерацию» — ассоциацию этнических объединений.

6. Переписывание истории России в пользу народов, некогда участвовавших в походах на Русь, утверждение о добровольном вхождении в Россию народов, которые не были субъектами истории, а теперь используются для создания особых прав лидерам этнономенклатур.

7. Превратная трактовка религиозной ситуации в России, объявление страны поликонфессиональной, фантастическое завышение оценки численности мусульман (до 25 млн. при фактической численности не более 5–7 млн.)

8. Закрепление репрессивной практики в области языка, требование к управленческим кадрам знать местный язык, что фактически отсевает русских от управления в национальных республиках.

9. Абсолютизация этничности в ущерб общегосударственным и национальным интересам России.

Этнопаразиты подхватывают крошки со стола, где пиршествуют олигархи. Они — суть младшие братья глобалистов, вместе с которыми составляют отряд самых злостных русофобов, врагов России.

Донос — всегда обращение к власти или обществу с целью привлечь внимание к некоему персонажу, которого иным путем «достать» доносчик не может. В отличие от обращения к властям и обществу ради самозащиты, восстановления справедливости и т. п., доносчик если и решает свой собственный вопрос, то не напрямую. Ожидаемые им санкции общества и государства могут доставлять ему просто удовольствие. Донос — чаще всего «асимметричный» ответ: ты мне так, а я тебе вот так-то, как ты и не ждешь, ты мне грубость, а я про тебя в «органы» — что ты шпион. Причина доноса скрывается. Действительная причина — личные счеты или холопье стремление «приласкать ближнего» из страсти к пакостям. В современной России особую популярность получили два вида доносов: правозащитная «аналитика» и нравоучительные разоблачения, чтобы «открыть глаза на истинное лицо».

В первом случае на деньги, полученные от европейских и американских спонсоров, организуется писание неких «докладов», коллекционирующих и интерпретирующих разного рода высказывание известных или малоизвестных лиц. В дальнейшем «доклады» становятся отправной точкой для антироссийской пропаганды на Западе. При этом правовая эффективность правозащитных доносов чрезвычайно низка. Так, из 35 доносов, написанных одной из лидирующих в этом вопросе организаций в течение двух лет, прокуратура приняла к производству только 4, а реальную перспективу судебного решения получил лишь один. За несколько лет немыслимой истерии в СМИ по поводу расизма, судебные решения по такого рода делам крайне незначительны — не более двух десятков в год, среди которых и явно заказные, инспирированные властью приговоры.

Во втором случае некие «нравоучители» берут на себя смелость навязчиво интерпретировать совершенно невинные высказывания политиков и общественных деятелей (преимущественно оппозиционеров) и делать глубокомысленные выводы вразрез с контекстом данных высказываний и элементарной логикой. Правоохранительная система при всех попытках оклеветанных привлечь клеветников к ответственности предпочитает отклонять требования о возбуждении уголовных дел. Обращение в суд в России по поводам, связанным с защитой чести и достоинства патриотов, заведомо бесполезно.

Обобщение и анализ этой деятельности не входит в наши задачи. Для понимания того, как формируется политический образ врага, удобнее более откровенные сочинения, в которых авторы не следят за стилем, имея в виду возможные судебные иски. Речь идет о письмах некоего ученого еврея, который взялся судить высказывания патриотов и смело сообщил автору свое мнение по разным поводам. Это коллекция русофобской ненависти, общая для всех русофобов, включая «правозащитников» и «нравоучителей».

Невозможно не заметить, что эта общность имеет отчетливо расовый характер: она составлена исключительно из евро-журналистов. Общим для этой группы является также расистский подход: представители иных народов считаются порочными именно по принадлежности к ним (чем прочнее эта связь, тем жестче оценки), русский народ и его политические представители всегда оцениваются только как фашисты, никакие опровергающие доводы не принимаются, как будто они исходят от неспособного к суждениям субъекта. Соответственно, евро-русофобы никогда не отвечают на опровержения и никогда их не публикуют, не вступают в дискуссию или ведут ее так, чтобы не слышать собеседника. Свое мнение они практически всегда формулируют как донос — донос в правоохранительные органы, донос мировой общественности в виде всякого рода «докладов» с разоблачениями России, донос на русских как разного рода подборки цитат, долженствующие показать исконное уродство русской жизни и русского расового типа.

Судя по письмам ученого еврея, в отношении врага русофобами всегда выдвигаются требования разоружиться: то есть, принять заведомо слабую позицию и принять позу подчинения. Некоторые требования к русским патриотам таковы: не судите о евреях по Гусинскому, да не судимы будете по Ежову; не ведите антропологических исследований, потому что с этого начинали нацисты (а кончили Майданеком и Освенцимом); не иронизируйте над холокостом, ибо это демонстрация идеи расового превосходства; не напоминайте чеченцам о геноциде русского населения Чечни, потому что это грозит для чеченцев новым холокостом; обязательно читайте серьезные труды по истории евреев и т. д. В общем, оппоненту предлагается просто стать русофобом и евреем — принять все, что евро-русофобы думают о русских и о самих себе за истину, принять их образ поведения. Требования выдвигаются под угрозой обвинить оппонента либо во всех смертных грехах, либо в невежестве. Сами обвинители себя определяют безгрешными и всесторонне образованными.

Особенно симптоматично, что русским предлагают судить о евреях только вообще, но никогда в частности. То есть, евреи в целом, по мнению русофобов, не должны получать никаких негативных суждений со стороны русских — даже если отдельные евреи, широко известные именно как еврейские общественные активисты, замешаны в нечистых делах. Причем в качестве угрозы предполагается использовать принцип «око за око»: как вы с нами, так и мы с вами. Но «вы против нас» оценивается негативно, а «мы против вас» — нейтрально, как очевидная и оправданная ответная мера.

Разумеется, в данном случае русским патриотам приписывается то, чего они не утверждают. Русские не судят о евреях по одному Гусинскому. Они судят по десяткам «гусинских» — в бизнесе, в правительстве, в СМИ, в политике. Но даже это не определяет для русских евреев как врагов. Социология подтверждает, что юдофобия в России — удел скорее маргиналов. Негатив же относится не к евреям, а к еврейству — ничтожному меньшинству, которое заполняет информационное пространство России своими фобиями, а в хозяйственной жизни видит исключительно свои клановые интересы, попирая общенациональные.

Евро-фобии более всего выражаются в русофобских трактовках и оценках русской истории, где русофобы не находят ни одного светлого пятна. Пушкин для них — либо вовсе не русский человек, либо поэт, которому можно предъявлять нравственные претензии за «шинельные» (то есть, патриотические) стихи. Кавказская война для них — вовсе не борьба русских против зверских разбойничьих банд, а сплошной геноцид, растянувшийся на весь XIX век. Погромы в России — это массовые убийства женщин и детей русскими православными людьми «в сознание которых православная церковь веками вносила ненависть к евреям». Сюда приписывается также в качестве исторического аналога нееврейская «ересь жидовствующих», которая к погромам и к самим евреям не имела никакого отношения. Погромы оцениваются ученым евреем не как пароксизм в ответ на оскорбление религиозных и верноподданнических чувств (о чем подробно писал в начале ХХ века М.О.Меньшиков), а как целенаправленная политика русской Церкви и русского государства.

Агрессивности русских в представлениях ученого еврея противопоставляется страдательность евреев: в нацистских лагерях уничтожения, якобы, подавляющее число заключенных были евреями, а значительное число охранников — украинцы. Русские же, в отличие от этой страдательной роли, обязаны в истории быть заклеймены как варвары: якобы, русские солдаты в 1945 году изнасиловали два миллиона немок.

Откуда берется подобная пакость? А вот откуда. Некий западный «мемуарист» Э. Бивор опубликовал в 2002 году книгу «Берлин», в которой выдвинул обвинения в якобы имевшем место массовом изнасиловании немок советскими солдатами в 1945 году. В этом сочинении проявилась неизбывная враждебность к русским: «Выпивка, включая опасные химикаты, украденные из лабораторий, играла значительную роль в этом насилии. Похоже, что советские солдаты могли напасть на женщину, только предварительно напившись для храбрости. Но при этом они слишком часто напивались до такого состояния, что не могли завершить половой акт и пользовались бутылками — часть жертв была изуродована таким образом». Эти измышления были многократно повторены в десятках самых респектабельных западных газет. Следом возникли фальшивые мемуары «пострадавших» и даже исторические «исследования» на этот счет. С каким же сладострастием эти бредни были подхвачены доносчиками, готовыми на всех европейских углах клеветать на страну, некогда бывшую им родиной!

Особенно ненавистен русофобам сталинский период, практически все сюжеты которого преподносятся в форме доноса на русский народ и русскую историю. Даже Великая Отечественная война, в результате которой евреи были спасены от истребления и мук, считается ужасной: лучше было не иметь «имперских амбиций», сохраняя миллионы жизней. Что Гитлер имел такого рода амбиции — уже не важно. Русская Победа — самое неприятное для русофобов, и она должна быть ими всячески опорочена. Русофобы занимаются этим увлеченно, прикладывая всю силу таланта. Вся русская история должна быть представлена русофобами как «вакханалия убийств и посадок, депортации целых народов, средневековое мракобесие в печати и образовании, повальное холуйство» и т. д. А раз так, то современное униженное положение России может вызывать у русофобов только злорадство: не выйдет у вас ничего, «все империи распадались», о русских на Западе всегда будут судить по сталинским репрессиям и КГБ и т. д.

Русофобия формируется также идеологическими установками: любая формула русского самосознания должна быть представлена в качестве причины исторических катастроф. Так, формула «православие-самодержавие-народность» становится в идеологии русофобов источником революций, тоталитаризма и краха государственности. Любые представления об Империи русофобы определяют как желание развязать войну, любой проект воссоединения разорванной на части страны — как требование подготовки военных операций. Почвеннические идеалы русских для русофоба всегда представляют собой страшные признаки гражданской войны. Наконец, любое исследование расовых различий, выявление политического измерения антропологии тут же объявляется нацизмом, а представления о жизненном пространстве (путь даже духовном), русских школах в естественных науках, русском антропологическом облике тут же трактуется как симпатии к Гитлеру. Раз все это «гитлеризм», то донос продолжает умопостроение ученого еврея просто автоматически.

Для русофоба русской науки быть не может, но может быть еврейская (евреи — создатели атомной бомбы); для русских не должно быть права судить о евреях, а у евреев — полное право осуждать русских; русские обязаны склонять голову перед еврейскими жертвами нацизма и сталинизма, но для евреев подобное в отношении русских не может рассматриваться как нечто обязательное. Еврейство требует всеобъемлющей монополии евреев на страдание — любое представление о том, что холокост стал масштабным коммерческим проектом, любое представление о больших, чем еврейские, страданиях других народов оценивается еврейством как антисемитизм. Вслед за этим — вопли либеральной общественности и доносы в правоохранительные органы, доклады в адрес мировой общественности. Все это показывает, что расовая чуткость, доведенная до расизма, присутствует именно в еврействе, а вовсе не в русском политическом движении. Как это ни парадоксально, Гитлер снабдил еврейство убеждением в своем праве ненавидеть другие народы.

Русофобии нужны, разумеется, не доводы и доказательства, а общее впечатление. Любое слово воспринимается с идеологической нагрузкой: услышат «раса» — скажут «расизм», услышат «нация» — скажут «нацизм», услышат «империя» — скажут «война», услышат «русские» — скажут «антисемиты». Свои фобии русофобы выдают за объективные суждения, а фобии по отношению к себе — за крайнюю форму агрессивности, возбуждение ненависти. Даже любому личному суждению приписывают общественно значимый характер, чем оппонент лишается права на личное мнение, на личную неприязнь и личную ненависть. Любое личное негативное чувство в ответ получает донос о подстрекательстве к расовой распре.

Фобия является естественным проявлением человеческой натуры — это недоверие к чужаку и опасения на его счет. Недоверие к еврейству (а не к евреям) со стороны русских вполне оправдано. Евро-русофобы заполняют в России органы власти, СМИ, бизнес. Евреев-русофобов очень много вокруг русского человека не потому, что их много численно, а потому, что с ними приходится постоянно сталкиваться. Эти столкновения особенно неприятны русским в силу очевидной асимметрии в статусе: Россия — русское государство, где избыток евреев на общественно значимых местах ощущается русским человеком как оккупация.

Русофобы требуют, чтобы русские отказались вовсе от естественной реакции, сберегающей самость нашего народа. Они хотят нашу настороженность представить расизмом: будто мы заведомо считаем себя в расовом отношении выше чужака. Это совершено не так. Просто своя семья, свой народ, своя раса ближе, чем чужие — это закон человеческого общежития. Проблема современности — смутность границы «свой-чужой». От этого возникает избыточный контакт разнородных элементов человечества и обострение конфликтов, а с ними — опасность гибели народа. Соответственно, охранительное чувство становится более бдительным. Реакция на опасность — сопротивление избыточному смешению с другими народами и экспансии усредненных образцов поведения, отличающихся от традиционно принятых. Все это касается не только русского народа.

Донос изобличает нашего врага — в подписях под русофобскими статьями, жалобами в прокуратуру на русских общественных активистов фиксируется общность, противостоящая русским и готовая сжить наш народ со свету. Соответственно, русским придется выбрать — либо покончить с собой, либо покончить со своими врагами.

В 356 г до н. э. некто Герострат сжег храм Артемиды в городе Эфесе — одно из 7 чудес света, святилище, которое, вероятно, было создано греками за несколько веков до того. Легендарная история приписывает Герострату невероятное честолюбие, которое эфесяне решили отметить постановлением: «Забыть Герострата!» Но поскольку весть о сгоревшем святилище распространилась по всей Греции и греки повсюду собирали пожертвования на восстановление, утаить имя Герострата не представлялось возможным. Древнегреческий историк Феопомп помянул Герострата в трудах, которые до нашего времени не дошли. Дошло только легендарное предание — мол, бывают такие честолюбцы, готовые на все. Из истории их не вычеркнуть, поскольку забыть их злодеяния нет никакой возможности.

Легенда о Герострате не так проста, как кажется. Прежде всего, потому что личность самого Герострата никого не заинтересовала. Это говорит о самих греках очень многое: прежде всего, что кара для Герострата была настолько неизбежной и предопределенной, что о ней просто умалчивается. Кроме того, злодейство в глазах греков настолько стирало личность злодея, что его биография также не вызывала никакого интереса. Интерес греков был иной — восстановление храма, который через несколько лет бы выстроен еще более великолепным. По легенде греки нашли на пепелище почти не поврежденную статую Артемиды. Они восприняли это как чудо, как волю богов, требующих возродить храм. И храм восстал из пепла, обретя каменную крышу — чтобы поджигателям не было так просто реализовать свои замыслы. Только по прошествии шести веков в 263 году храм Артемиды разграбили готы. Окончательно сравняли храм с землей землетрясения.

Есть еще одна легендарная деталь — все, что осталось от Герострата помимо его честолюбия. Свои намерения Герострат открыл под пыткой. То есть, его честолюбие было скрытым. Герострат, вероятно, страдал пироманией и не мог толком объяснить мотивов своего поступка. Какой-либо корысти или ненависти к святыне у него не было. Каков же мог быть ясный грекам мотив? Честолюбие! Греки это могли понять — как народ политический они знали цену честолюбию. И поверили, что честолюбие может заходить так далеко. Перед их глазами были, по всей видимости, и другие, пусть менее масштабные, примеры неуемного порока честолюбцев.

Скрытый смысл легенды о Герострате соединяет честолюбие и некрофильские импульсы, подобные пиромании.

Торопливая мысль часто объединяет некрофилов и тиранов (как это делает, например, популярный европейский мыслитель Эрих Фромм). Действительно, желание быть значимым и страсть к славе в иной персоне могут реализоваться только разрушением. Но геростратический комплекс, в отличие от тиранического, не вызывает по отношению к себе страха или благоговения — только презрение. Некрофилу единственный способ быть значимым среди людей — что-нибудь разрушить. Тиран же может быть и созидателем, чем подтверждает неоднозначность своей личности и создает себе оправдание в истории. Герострат же — только некрофил, любитель мертвечины и руин. Вместе с тем, геростратия может маскироваться под реформаторство и революционизм — политик приобретает значимость в своей решимости утверждать новое. Пожар, пожирающий старый мир, возбуждает его, а болезненное увлечение общества пироманией в отношении собственной традиции возвеличивает революционера.

В период стабильности геростратам живется невесело. И тогда революции и потрясения выдумываются. Они становятся повседневным развлечением публики. Фиктивный героизм веселит и возбуждает ее безопасным «бенгальским огнем» газетных скандалов и сенсацией. Возникает театр геростратов — ярмарка тщеславия, на которой образы фальшивых героев мастерятся, продаются и покупаются. Но рано или поздно фиктивные герои становятся реальными преступниками — они развращаются вниманием толпы и сами развращают толпу, чтобы потом возглавить ее поход против традиционных национальных устоев.

И даже если Герострат остается только паяцем, которого для смеха считают исполняющим роль дьявола, в нем таится страшный разрушитель — действительный дьявол. Он помнит, что только пылающие ценности создадут ему такую славу, которую никто не сможет забыть, а его театральную роль — не смогут считать несерьезной. Детская пиромания превращается во «взрослый» замысел о преступлении: вы меня не любите, так я заставлю меня ненавидеть, потом бояться, трепетать, и, наконец, почитать.

Возможно, геростраты достойны забвения, но история не дает нам запамятовать их деяния. Это «опыт зла», пример для людей, порой позабывающих, что святыни надо охранять даже от ничтожеств. Или, прежде всего, от ничтожеств. Ничтожества становятся исполинами, когда нация утрачивает «опыт зла» и позволяет злу разрастаться сначала в театральном действии, а потом и в реальной жизни. Опошление национальных святынь в мимолетной усмешке, легковесной сатире превращается потом в общие места досужих разговоров и, наконец, становится «истиной», которую остается воплотить, обратившись к услугам тех, кого еще совсем недавно считали клоунами политических подмостков.

Видимое бессилие геростратов грозит нации катастрофой: в мире сложных отношений и сложной организации духовной и материальной жизни примитивный «вирус» может разрушить все. Поэтому цивилизация должна помнить, что плохое, как и хорошее, не происходит само собой: разрушению нужен разрушитель, пожару — поджигатель. Если поджигатель есть, то пожару не миновать. Даже если в руках поджигателя всего лишь ничтожный фитилек. Никакой гуманист не остановит пиромана. Чем более гуманист уступчив, тем более герострат напорист. И храм пылает, оповещая всех о победе герострата над гуманистом.

Слабое общество не выявляет геростратов, разлагающееся общество не казнит их. Более того, в эпоху тяжкого кризиса нации геростраты делаются популярными и даже начинают соревноваться между собой. «Подпустить красного петуха» — извечная мечта русских сельских геростратов. Но это детская забава в сравнении с некрофильским «Долой самодержавие!» С этим жили целые поколения «верхов» имперского общества, для которых требования свободы и конституции стали разрешенным развратом, правом лгать на Государя и его семейство. Политические свободы давали новые ритуалы славы (Государственная Дума), новую харизму — выборный авторитет вместо традиционного. Пироманы начали конкуренцию за славу, объединившись сначала против монархии. Табу были сняты. Переворот возглавили парламентарии. Им на смену пришли такие «мечтатели», как цареубийца Яков Юровский — отвратительный типаж патентованного морального урода, который только так, обагрив руки святой кровью, смог остаться в истории. Легендарный эфесский Герострат бледнеет перед реальным историческим персонажем, его торжествующей гнусностью, продолженной современными россказнями о Государе. Юровский торжествует в баснях эстрадных «историков» и подлых публицистов.

ХХ век поставил производство геростратов на поток. Несколько поколений впитывали в себя тлетворные миазмы журналистики, паразитирующей на историческом наследии. Сладострастное развенчание всего, что считалось святыней, что создавалось веками и было скрепой государства, приобрело характер современного геройства. Происходило и происходит систематическое разрушение нравственности целым легионом геростратов, рыщущих по стране, — где бы еще чего-нибудь опошлить и опорочить. И тем сделать себе имя.

Новое массовое порождение политических геростратов в 1989–1991 выплеснуло в жизнь страны всю гниль некрофилии, подспудно копившуюся десятилетиями и воспитанную ложью компропаганды. Объявленная свобода дала геростратам уверенность в своем праве крушить все, что попадется под руку. Страсть к славе, раскрепощенная ельцинизмом, опоила людей ненавистью к своему народу. А народ, не узнавший врага, позволил разорить и разграбить собственный дом. Тяжелые времена превратились в несносные, геростратия — в геростратегию. Расчленение страны и растаскивание национального достояния — вот результат серийного производства геростратов, врагов нации и национальных святынь. Даже экономика стала поводом для удовлетворения тщеславия: создадим рынок, частное предпринимательство, средний класс; разрушим государственный сектор, расчленим «естественные монополии», избавимся от убыточных производств. Так трансформировалось прежнее «догоним и перегоним», но уже не в материальном производстве, а в порядках, которые будто бы имеют универсальный характер, а потому дают их учредителю всемирную славу. Однако вместо всемирной славы геростраты обеспечили России и самим себе только всемирный позор.

Лидером современных геростратов мог быть только титанический герострат, который даже в глубине души задавил свою совесть — чтобы стать символической фигурой, превосходящей легендарного Герострата и исторического Юровского, взятых вместе со всеми своими аналогами и прототипами. Над первым он возвысился сладострастным уничтожением своего оппонента Горбачева, для чего пришлось ликвидировать единое государство. Над вторым — второй казнью Государя и его семьи в фальшивом захоронении «екатеринбургских останков».

Начиналось все с пустяка — с требования «партийного товарищества», кончилось заменой государственных дел хмельными застольями. Как если бы Герострата вместо умерщвления назначили бы тут же правителем всея Греции и повезли бы по миру от триумфа к триумфу, от угощенья к угощенью. Такой прием и такое возвышение обеспечили Ельцину — этому ничтожеству и образцу для всех современных геростратов — самые отчаянные ненавистники России.

Геростратический синдром в иных масштабах, но в более злых формах проявился в Чечне, лидеры которой решили бросить свой собственный народ под военный каток. И все ради надежды прослыть государствоустроителями, оторвавшими еще один кусок от живого тела России. «Убивайте русских, сколько сможете», — вот что было консолидирующей идеологией для Дудаева, Масхадова, Яндарбиева, Удугова, Басаева, Кадырова. Взорванные русские дома, трупы русских людей — это создавало им славу, возглашало всему миру, что они существуют. Разнузданные пороки и невинные жертвы — слава бандитов. Одни ничтожества радовались мучениям своих жертв, другие видели свою славу, чтобы их покрывать. От славы бандитов питались «правозащитники». Теоретики уничтожения России поддерживали практиков, работая «пятой колонной» и продолжая развращать уже и без того развращенную власть.

Геростратегия — это неуемная и неадекватная тяга к новизне там, где ее не может быть — в области священного. Повергая истинную святость, вместо воспроизводства традиции, совершают революционные перевороты, переписывающие историю и ломающие цивилизации, предлагая взамен фальшивые ценности.

Легенда входит в жизнь актуальным символом. Причем негативный символ, имеющий в себе нравственный пример отрицательного значения, живет до тех пор, пока этот пример тиражируется в жизни. В современном обществе «тираж» Герострата невероятно вырос, концентрация геростратов в политике особенно высока. Потому что политика особо нагружена тщеславием. В ней ритуалы славы возбуждают невиданные амбиции и ломают нестойкие психики. Если этому не противостоит выбраковка геростратов из власти и значимых для нации сфер жизни, то пожара не миновать — национальным ценностям гореть ясным пламенем.

Россию, Европу, весь мир геростраты хотят превратить в общечеловеческое пространство — выжечь из памяти людей знание о своих родовых корнях, об истории своего народа. Они не остановятся, пока их не остановят. Если же их не остановят, от мировой культуры останется только пепелище.

Антропологи и генетики давно пришли к выводу, что евреи не представляют собой единого расового типа и, напротив, демонстрируют фантастическое разнообразие в сравнении с носителями других этнонимов. Но и изначально евреи были сообществом различных рас. Исследователи отмечают, что с библейских времен к «народу Израиля» примыкали имеющие с ними тесные отношения и родство светловолосые, высокие, долихоцефалы амореи, смуглые и темноволосые кавказоиды хетты, негроиды кушиты и др. Ветхий Завет свидетельствует о сожительстве еврейских патриархов и царей с египтянами, моавитянами, аммонитянами, идуменянами и т. д. Глубокие расовые изменения, надо полагать, произошли у евреев во время Вавилонского плена. В греко-римскую эпоху иудаизм был открытой религией, обращая в свою веру огромное количество неевреев, что вело к множеству смешанных браков. О масштабности этого процесса говорят запреты на браки с иудеями в европейских государствах второй половины II тыс. н. э. Только утверждение христианства остановило это кровосмешение, а с XVI в. появились гетто. Именно с этого момента начинает формироваться определенный антропологический тип, разнообразный в разных странах, но объединенный психотипически и культурно — люди гетто. Ослабление ограничений, связанных с гетто, вновь усилили процесс смешения. Так, в Германии 20-х годов число смешанных браков у евреев достигало 42 %. В СССР смешанные браки у евреев превышали 50 %. В результате евреи более сходны с населением, в среде которого существуют, чем между группами, проживающими в разных странах. Общий расовый признак выделить не удается.

Попытки физиономического распознания евреев оказываются эффективными в редких случаях, когда у евреев проявляется некий необычный «библейский» признак — своеобразный орлиный нос в сочетании с такими чертами физиономии, которые с таким носом у других народов не встречаются: чувственные губы, темные волнистые волосы, меланхоличные глаза навыкате или раскосые как у монголоидов. В прочих случаях дело доходит до курьезов. Так, известно, что нацисты часто публиковали фотографию идеального немецкого солдата, которым оказался сын еврея. Физиономическая мимикрия позволила служить в гитлеровской армии 150 тысячам евреев, получать высокие звания и награды. Полукровки и квартероны «мишлинге» командовали полками, дивизиями и армиями — вопреки мифу о масштабных расовых преследованиях в Германии, который придумали ради консолидации немцев сами гитлеровские нацисты. Шутники предлагают снабдить любую физиономию пейсами и широкополой шляпой, чтобы сделать из нее правдоподобное изображение ортодоксального еврея. Тип ортодоксального еврея явно не описывает евреев-сефарди, центрально-европейских евреев, евреев-эфиопов, евреев-китайцев и т. д.

Кто же такие евреи? Этим вопросом задаются не только историки, культурологи и антропологи, но и еврейские мыслители.

Историческая правда говорит о том, что евреи в современной Европе появились в результате двух волн переселения, которые разными путями катились с востока и подхватывали еврейское население — арабские завоевания, позволившие евреям-сефарди из Палестины добраться до Испании, и причерноморские миграции, переправившие евреев из разгромленной князем Святославом Хазарии в Речь Посполитую.

В Испании и Португалии евреи-выкресты (часто тайно исповедавшие иудаизм) стали частью аристократии, но позднее были изгнаны, преследовались инквизицией (конец XV века) и эмигрировали в страны Средиземноморья, на Балканы, в Голландию, Англию и Францию, где образовали сефардские общины и снова были приняты в аристократические круги. Еврейство в этих странах в значительной мере стало частью аристократии или растворилось в ней. Это были не «люди гетто», а «граждане мира» с имперскими, а позднее глобалистскими амбициями. Численность этой «генерации» евреев, в большей мере сохранивших связь с библейским типом, составляет не более сотен тысяч человек.

Совершенно иная судьба у евреев Хазарии, евреев-ашкенази («германские» евреи). После разгрома, учиненного Святославом, миграционная волна смешала евреев и хазар, прокатила их через Северный Кавказ, где, безусловно, остался их след, а на самих мигрантах — след кавказоидов, и успокоилась на новой родине — в Польше. С тех пор судьба евреев тесно связана с судьбой немцев, которые составляли подавляющее большинство в польских городах. Евреи как мигранты-пришельцы не имели ни возможности, ни желания селиться в сельской местности и с большей охотой становились горожанами.

Путь миграции в Европу был протоптан хазарами и евреями достаточно рано — с кочевыми племенами мадьяр-угров обосновавшимися на Дунае еще в Х веке. Византийские хроники поминают еврейские отряды в венгерском войске, которое своими набегами терроризировало всю Центральную Европу. Покровительство польским евреям оказывал Казимир Великий, активно созывавший под свое управление мигрантов с запада и востока.

В конце XVI века Польша последовала за остальными католическими странами, подчинившимися булле папы об ужесточении правил проживания евреев и размещении их в гетто. Антипольские настроения на Украине в XVII веке в значительной мере коснулись и евреев — вместе с потоками беженцев они расселились на Балканы, в Германию и Палестину. Удивительно, что страдальцами «украинских погромов» считаются сегодня только евреи. Польская же злоба на Россию, происходящая из тех же времен, считается какой-то иррациональной. Пожалуй, можно считать, что польская и еврейская русофобия имеет один корень и связана с прежними жестокостями на Украине.

Численность евреев-ашкенази сегодня оценивается в несколько миллионов человек (возможно, полтора десятка миллионов).

При всем антропологическом разнообразии евреи консолидируются сложившимся у них «образом врага», связанным с двумя актами геноцида — католического и украинского. При этом первый, скорее, носит религиозный характер, а второй связан с польским геноцидом русских жителей Украины. Третьим актом геноцида, которому, как и первым двум пытаются придать иррациональный характер, является преследование евреев фашистами и называемое ныне Холокост. Холокост с большой буквы относится именно к евреям. Другие жертвы фашизма и геноцида времен Второй мировой войны, порой многократно превосходящие еврейские, основательно забыты, а еврейством чаще всего вообще не берутся в расчет. Разумеется, у Холокоста есть и определенные причины, которые были созданы не только врагами евреев, но и ими самими, а также мифология, позволившая превратить Холокост в гешефт. Об этом порой достаточно откровенно пишут наиболее честные еврейские публицисты.

Евреи прекрасно понимают, что их объединяет не общая культура, вера или антропологический тип. Культура разнообразна, как и расовая типология евреев, вера давно ослабла. Остается единственное — определенный тип социального поведения. Таковой сформировался у человека гетто. В гетто собирались все отверженные, получая помощь, понимание и сочувствие соседей. Болезненное чувство ущемленности, разнообразные исторические мифы отверженных, якобы имеющие продолжение в современности, — общий признак еврейства, наиболее активного меньшинства евреев. Мифология отверженных — это история кочевья еврейского народа и его религиозной надменности, сулящей всем притеснителям страшную кару, а иудеям — праздник мести. Родина еврея — не Израиль, а история еврейства и практика иудаизма. Иудаизм, как пишут сами иудеи, является специальной религией для евреев. Еврейство — тип почти семейных отношений: прав он или не прав, но он еврей. Так складывается образ «своего», лояльность к которому всегда превыше лояльности к любому «вмещающему» народу или государству. Именно поэтому сионизм можно было бы расценивать как позитивную для других народов политическую идеологию — собирание всех евреев в Израиле. Но сионизмом внутриеврейская лояльность радикализируется, а те, кто не переезжает на свою «историческую родину», оказываются (становятся, считаются) самыми нелояльными гражданами своих государств. Причем, научившимися скрывать эту нелояльность или же не замечать ее, считая свои взгляды, например, лишь следствием вольнолюбия и общечеловеческого стремления к свободе.

Галахические евреи менее опасны для национального единства, в сравнении с теми, кто воспринимает от еврейства нелояльность к «стране пребывания», но не обязанности «людей субботы». Еврей, преисполненный решимости следовать своей традиции, различим в толпе и заметен своим этическим принципом: зло есть подножие добра, зло служит добру, зло — оружие грядущего блага и т. д. Еврей вне иудаизма и традиции опасен своим нигилизмом. Этот страшный для русского человека своим тайным присутствием среди своих тип создает у нашего народа фобию — в том числе и автофобию, тревожное переживание присутствия неузнанного врага.

При том что в памяти жителей южной России, Украины остались следы расовой ненависти, связанной с польско-еврейским геноцидом, они никогда не приобретали в Российской Империи столь жестоких форм, как в Европе. В России ограничивались екатерининскими высылками, исполненными весьма гуманно и далеко не полно, а затем — чертой оседлости, где евреи получали впервые в своей кочевой истории широкие права и защиту государства. Рецидив ненависти к евреям возник в XIX веке как реакция на польские восстания, а позднее — на нигилизм еврейских «образованцев». Погромы, заметим, произошли лишь там, где добродушное великорусское население было в меньшинстве, а бытовая культура в силу исторических причин несла в себе вечную неприязнь к «инородцам» и «пришлым». Что же касается страшных тайн еврейства — кровавых ритуалов, то они также стали фактором общественного сознания, особенно после дела Бейлиса, в котором ритуальное убийство было доказано. Подсудимый Бейлис был освобожден в силу равного разделения голосов присяжных, достигнутого под давлением общественного мнения, возбужденного нигилизмом по отношению к собственному государству, и уже наметившегося революционного движения.

В России, как отмечается в глубоком исследовании В.Топорова «Юдофобия. Обратная связь», более органической и глубокой автономии, чем имели евреи в черте оседлости, трудно было себе представить: «Несколько миллионов евреев, живущих на одной территории, говорящие на одном языке (идиш), придерживающиеся одной религии в двух ее разновидностях (традиционный иудаизм и хасидизм), обладающие единым самоуправлением (раввинат) и системой образования, передающие от отца к сыну наследственные профессии и ремесла (раввин, учитель, торговец, ростовщик, резчик, портной, мельник и т. п.), строго соблюдающие национально-религиозную “чистоту рядов”, — никогда и нигде со времен разрушения второго Храма евреи не обладали такой, выражаясь современным языком, национально-культурной автономией, никогда и нигде не подходили так близко к национальной целостности, — на правах не “особого” или “избранного”, но рядового народа».

Беда в том, что евреи не смогли удержать этой целостности, развить местную форму своей светской культуры. В результате наиболее активные и способные представители местечкового еврейства отрывались от своих корней и осваивали русскую культуру, которую не могли принять, в силу настороженности самих русских по отношению к явно отличающимся от них и образом поведения, и внешним видом субъектов, остригшим пейсы и скинувшим ламбсердаки, но не изменившим некоторых родовых повадок. Еврейские «образованцы» — вот явление, вызвавшее ксенофобию, быстро распространившуюся на всех евреев.

Салтыков-Щедрин писал, что российское общество имело «совершенно произвольное представление об еврейском типе на основании образцов, взятых не в трудящихся массах еврейского племени, а в сферах более или менее досужих и эксплуатирующих». «Имеем ли мы хотя приблизительное понятие о той бесчисленной массе евреев-мастеровых и евреев-мелких торговцев, которая кишит в грязи жидовских местечек и неистово плодится, несмотря на печать проклятия и вечно присущую угрозу голодной смерти? Испуганные, доведшие свои потребности до минимума, эти злосчастные существа молят только забвения и безвестности, и получают в ответ поругание…».

Такое обстоятельство побуждало евреев прятать свои родовые черты, становиться «общечеловеками», относящимися нигилистически ко всем прочим культурным основаниям, равно как и к своим собственным. Ограничив еврейское предпринимательство, Россия получила целый слой предельно амбициозных, и в то же время дьявольски осторожных и пронырливых субъектов, формирующих (может быть даже вполне безотчетно) некий клан, столь многочисленный, что его можно было принять за «малый народ», оснащенный университетским знанием и нигилистическим мировоззрением. Именно поэтому евреи-образованцы стали одним из самых решительных и сплоченных отрядов революционного движения в России.

Председатель Комитета министров при Александре III и Николае II Н.Х.Бунге в записке для самодержцев писал: «Еврейство обособляется не столько национальностью, расовыми особенностями и религией (все это может представляться парадоксом, но это так) сколько талмудом, т. е. совокупностью гражданских и житейских правил, которые делают евреев государством в государстве». «…ни у одного народа поклонение золотому тельцу не доходит до такого обожания, как у евреев. Еврей на богатого еврея смотрит, как на высшее существо; на богатого христианина, как на золотую россыпь, из которой следует извлечь богатство искусными способами, не затрачивая физического труда. Вот источник ненависти, которую повсеместно возбуждали евреи. Напрасно евреи полагают, что эта ненависть имеет религиозную основу, что христиане евреев не терпят за то, что они замучили Христа». «Нет, причина этой ненависти и мер, ограничивающих права евреев, другая: это самозащита, это охранение своих единоплеменников и единоверцев от еврейского гнета». «Ограничение прав вызывало со стороны евреев более усиленную борьбу, а расширение прав — более обширное поприще для эксплоатации населения. Евреям открыли доступ к некоторым профессиями к службе государственной, — они немедленно переполнили эти профессии — медиков, присяжных поверенных. Им открыли доступ в школы, — оказался процент учащихся евреев далеко не соответственным их числу, как составной части населения».

Еврейские социал-демократы внешне утратили свои этнические признаки, влив Бунд в РСДРП, но это не означало, что связь с «корневой системой», питаемой ненавистью исторических мифов, была оборвана. Впрочем, об этом подробно, доходчиво и, кстати, предельно корректно, писал в свое время Василий Шульгин в книге «Что нам в них не нравится?» С 1905 года к 1917 интеллигенция в рядах большевистской партии замещалась с русской-народнической на еврейскую. Русские чурались нигилизма. Отбросившие местечковое происхождение евреи (и прочие представители социальных слоев, не имевших, по словам Маркса, своего отечества) всячески стремились к нему.

Василий Шульгин пишет по поводу народившихся вместе с революцией нигилистов: «Не нравится нам в вас то, что вы приняли слишком выдающееся участие в революции, которая оказалась величайшим обманом и подлогом. Не нравится нам то, что вы явились спинным хребтом и костяком коммунистической партии. Не нравится нам то, что своей организованностью и сцепкой, своей настойчивостью и волей, вы консолидировали и укрепили на долгие годы самое безумное и самое кровавое предприятие, которое человечество знало от сотворения мира. Не нравится нам то, что этот опыт был сделан во исполнение учения еврея — Карла Маркса. Не нравится нам и то, что эта ужасная история разыгралась на русской спине и что она стоила нам, русским всем сообща и каждому в отдельности, потерь неизрекаемых. Не нравится нам то, что вы, евреи, будучи сравнительно малочисленной группой в составе русского населения, приняли во вышеописанном гнусном деянии участие совершенно несоответственное. Не нравится нам и то, что вы фактически стали нашими владыками. Не нравится нам то, что, став нашими владыками, вы оказались господами далеко не милостивыми; если вспомнить, какими мы были относительно вас, когда власть была в наших руках; и сравнить с тем, каковы теперь вы, евреи, относительно нас, то разница получается потрясающая. Под вашей властью Россия стала страной безгласных рабов; они не имеют даже силы грызть свои цепи. Вы жаловались, что во время правления “русской исторической власти” бывали еврейские погромы; детскими игрушками кажутся эти погромы перед всероссийским разгромом, который учинен за одиннадцать лет вашего властвования».

На нигилистическую природу светского еврейства указывал еще один свидетель революционного разорения России Г.Федотов: «Освобожденное духовно с 80-х годов из черты оседлости силой европейского “просвещения”, оказавшись на грани иудаистической и христианской культуры, еврейство, подобно русской интеллигенции Петровской эпохи, максимально беспочвенно, интернационально по сознанию и необычайно активно под давлением тысячелетнего пресса. Для него русская революция есть дело всеобщего освобождения. Его ненависть к царской и православной России не смягчается никакими бытовыми традициями. Еврейство сразу же занимает в русской революции руководящее место».

В советский период «еврейский вопрос» закончился вместе с предсмертным пароксизмом Сталина — «делом врачей». В дальнейшем лишь элитные вузы страны позволяли себе несколько ограничивать наплыв евреев-абитуриентов, да секретные лаборатории и предприятия побаивались брать евреев на работу в связи с постоянными скандалами по поводу «узников совести», затеваемыми на Западе и стимулирующими отъезд евреев из России. Нигилистический слой формировался уже не из евреев, к которым причисляли себя очень немногие. Но во главе диссидентского движения стояли именно евреи, хранившие память о жертвах революционного насилия, захватившего как невинных из среды евреев-мастеровых, даже не помышлявших быть среди «малого народа» русской революции, так и тех, кто был среди виновников гражданской войны и большевистского террора. Если русские явную или вымышленную вину всегда относили к самим себе, то «малый народ» (по этническому составу — интернационал), старался по своей нигилистической сущности старался свалить на «систему».

Еврейский вопрос в современной России до недавнего времени был обсуждаем либо доморощенными «антифашистами», либо «антисемитами», и вообще мало кому интересен. Лишь с середины 1996 г. этот вопрос вдруг обрушился на средства массовой информации. Виной тому — целый ряд открытых заявлений крупных общественных и хозяйственных руководителей о своих нерусских или еврейских корнях. Очевидное «обевреивание» российского государства отражено историями с назначением заместителем секретаря Совета Безопасности РФ Б.Березовского и его израильским гражданством (конец 1996 г.); формированием вице-премьерской команды ельцинского правительства в марте 1997 г. в составе Чубайс, Немцов, Кох, Уринсон и др.; созданием информационной империи В.Гусинского, который организовал масштабные провокации для доказательства присутствия в России «русского фашизма». И, наконец, преимущественно еврейским происхождением большинства олигархов, захвативших высокодоходные отрасли недавно еще общенационального достояния.

В лице этих персон мы снова сталкиваемся с еврейскими «образованцами». Об этом говорит статья в зарубежном издании «Новое русское слово» (17.01.96) одного из самых плодовитых публицистов, вдохновляемого русофобскими идеями и процитированного практически всеми оппозиционными газетами. Нигилизм «с еврейским лицом» (или, по крайней мере, с лицом подчеркнуто нерусским) почему-то стал особенно моден. Кстати сказать, тут проявляется шизофрения, вероятно, чисто этнического плана. Ведь самым страшным для евреев был «пятый пункт» во всякого рода анкетах, а тут — открытое (если не сказать «наглое») выставление своего «пятого пункта» на обозрение публике, привыкшей (благодаря тем же евреям) считать это неприличным. Возникает догадка: не прочувствовал ли «малый народ» свою силу, не ощутила ли еврейская диаспора своей невероятной многочисленности? Ведь оценочно в поле «еврейского влияния» через семейные и родственные узы находится около 10–15 млн. граждан России.

При разрушении страны, в ситуации, когда у власти оказалась группа, принципиально враждебная российской государственности, несущая в себе все черты антисистемы, возник феномен нигилистического рецидива, тем более опасный, что не знает себе серьезных противников. Эта группа легко использует взрывы юдофобии в своих интересах, а попытки интеллектуального противостояния выдает за идеологию, якобы прямо подталкивающую к совершению преступлений. Этот рецидив обнаружился в болезненном отношении евреев к своей этнической идентичности. Очередное обострение еврейской русофобии, активно поддержанное властью, пришлось на 2005–2006 гг., когда темы ксенофобии и экстремизма заполнили массовые издания и были превращены в оружие против патриотического движения.

Больные этнофобией и нигилизмом евреи наносят ущерб не только России и русским. Они убивают и свой собственный народ. Ведь из тех 0.5 % населения России, что считают себя евреями, лишь 10 % дает своим детям еврейское воспитание, а 65 % считает для себя русскую культуру ближе еврейской. К тому же около половины российских евреев и вовсе считают своих советских единородцев давно обрусевшими и ничем не отличающимися от русских («Сегодня» 06.05.96). Евреи, вместе с тем, чувствуют себя в условиях демократических реформ крайне некомфортно, и в большинстве (57 %) даже ожидают погромов в самом ближайшем будущем. Вероятно из чувства ответственности за то, что творят евреи-олигархи в экономике и евреи-русофобы в политике.

Понятно, что юдофобия проявляется в более широких масштабах именно в «демократической России», а не в СССР, поскольку доминирование евреев в сфере науки, образования и здравоохранения (доля евреев среди научных работников и преподавателей вузов была в 5 раз больше, чем доля в городском населении, среди врачей — в 2 раза) было дополнено доминированием в сфере политики и бизнеса. Сочетание доминирования евреев-образованцев в целом ряде важнейших областей социальной жизни с концентрацией их на вполне определенной политической позиции (чего не могло быть при этнической самоидентификации), плюс явный протекционизм со стороны властей, может дать лишь одно — ответную консолидацию и противодействие со стороны русского народа. Можно только огорчаться, что этот протест не носит более решительного (а значит и интеллектуально обоснованного) напряжения.

Замечательный русский мыслитель, ведущий политический философ России конца ХХ века А.С.Панарин увидел в еврейском антропологическом типе явное совпадение с политическим типом глобалиста: «Никто не может игнорировать того факта, что новая “либеральная революция глобалистов” нашла своих непримиримых идеологов и партизан в лице активного еврейского меньшинства. Для этого меньшинства почти все экстравагантности современного глобализма выглядели привычными — вписывающимися в традицию еврейской диаспоры, которая в течение многих сотен лет живет в особом пограничном пространстве и исповедует пограничные ценности. Весь набор признаков: дистанцированность от туземного большинства, тяготение к чисто рыночной модели успеха в противовес модели национально-государственного служения, тяготение к неподконтрольным практикам, тайная эзоповская мораль и тайная глобальная солидарность перемигивающихся за спиной “непосвященных”, наконец, настойчивое стремление находить опору и подстраховку извне — все это обеспечивает завидное единство традиционной психологии еврейского меньшинства с психологией новейшего глобализма. Именно это единство служит одним их механизмов взаимного перераспределения империалистических гражданских войн».

Еврей-ростовщик, долго скрывавшийся на периферии бурно развивающегося буржуазного общества, вдруг обнаружил условия для полного раскрытия своих средневековых повадок. Еврейство, возвратившееся к ростовщичеству, когда торгуют уже не только долговыми расписками, но и национальными суверенитетами, вошло в прямое противоречие с тем, на чем основано современное могущество и благополучие Запада. Прежде «исторический буржуа хорошо осознавал пределы утилитарно-контактных отношений; сохранял способность различать материально-вещественное и идеальное, индивидуальное и коллективное, произвольное и непреложное. Истинную школу тотальной остраненности ему еще предстояло пройти у глобалистов, и здесь его идентичность выстраивается не по старой классической модели, а по модели, олицетворяемой фигурой еврея. Последний — представитель не родины, а диаспоры, кочующий в мировом пространстве в поисках выгоды. Есть все основания подозревать, что новейшая “культурная революция”, случившаяся с буржуазным сознанием, инициирована евреями как адептами последовательной остраненности гражданина мира от всего “местного” и от всего “идеального”».

Непримиримость еврейства ко всем традициям, включая или исключая свою собственную — не так важно, выразилась в готовности к самой оголтелой пропагандистской агрессии. Причем, прорыв еврейства к заплечному инструментарию в начале ХХ века состоялся вовсе не из буржуазной среды. Вслед за захватом власти вчерашние интернационалисты оказались (хотя и не признались в этом) самыми настоящими расистами: «когда большевистская революция приступила к собственно социалистическому этапу, на котором основной мишенью стало русское крестьянство, ее расовый характер обнажился во всей откровенности. В лице большевистских комиссаров прогресс заговорил языком расовой непримиримости и расового геноцида. Почему-то именно та степень абстрагирования от локально-национального, местного и традиционалистского, которую воплощало сознание еврейской революционной диаспоры, оказалась чреватой расовым геноцидом». «Устроители ГУЛАГа были не представителями “традиционного деспотизма”, а расово мыслящими социальными инженерами, задумавшими переплавить устаревший человеческий материал. Ясно, что для этого им понадобилась такая степень “остраненности” от местного антропологического типа, которая замешана не на обычном безразличии внешнего (иностранного) наблюдателя, а на горячей непримиримости тех, кто собирался отвоевать и расчистить землю от знакомого, но ненавистного типа».

Еврейство оказывается чрезвычайно гибко, направляя свои усилия по самым разным идеологическим векторам, стремясь возглавить доминирующее на данный момент нигилистическое течение, чтобы через время обрушиться на него же с самой непримиримой критикой. «Первая половина ХХ века характеризовалась преобладанием тираноборческого импульса — идентификации еврейства как левой оппозиции буржуазному обществу. Затем еврейство постепенно меняет имидж, осваиваясь в роли “нового класса интеллектуалов” — организаторов постиндустриального общества, в центре которого будет стоять уже не промышленное предприятие, а университет. И, наконец, последнее превращение еврейства — “рыночно”—ростовщическое, связанное с новой экспансией финансового капитала и отступлением капитализма “веберовского” типа перед тридиционным спекулятивно-ростовщическим капитализмом». При этом даже университет еврейство превращало в гнездо заговора против государства, а традиционность ростовщичества распространяло на все стороны жизни, стремясь скупать политические элиты.

Евреи — единственный народ, которому позволено на весь мир свидетельствовать о геноциде против него, создавать общемировые политические ритуалы (Холокост) и воспрещать другим народам говорить о реальном геноциде. «Еврейский холокост выступает в новом либеральном сознании уже не как улика против фашистского режима и соответствующих группировок у власти, но как улика против “темного национального большинства” вообще». «Тема холокоста — лакмусова бумажка нового либерального сознания, посредством которого распознаются свои в ведущейся гражданской войне. Те, для кого холокост — главная реальность новейшей истории, способен вести гражданскую войну с “традиционалистским большинством”, т. е. являются “своими” для новой власти и глобалистов: те, кто проявляет “преступное равнодушие” к этой теме, должен быть зачислен к подлежащим интернированию. Холокост, таким образом, становится новой идеологией классовой непримиримости — в отношении традиционалистского большинства».

Идеология холокоста имеет также религиозное измерение, доходящее до крайней злобности. Она есть продолжение хитрой тактики еврейских вождей, сумевших свалить собственные грехи на головы многих народов, поддавшихся пропаганде еврейских нигилистов и экстремистов. «В начале ХХ в. евреи придали рыхлому социал-демократическому эволюционизму апокалиптическо-катастрофические черты “классово беспощадной профилактики” и окончательного решения классового вопроса, связанного с физическим уничтожением “реакционных сословий”. На рубеже ХХ-ХХI веков им снова удалось наделить социальный эволюционизм и модернизацию демоническими чертами беспощадной классовой чистки — освобождения нового мира от балласта старых людей-традиционалистов, вина которых оказалась куда выше, нежели это представлялось прежним модернизаторам и реформаторам».

Еврейство в России выступает как антипод не только русскости, но и хозяйственного обычая, который сводится под корень вместе с традицией русского большинства, вместе с нашим языком, литературой, Церковью. Хозяйственной традиции, где особо ценным было творчество и мастерство, пафос индустриализации, противопоставлена торговля фиктивными «постиндустриальными» ценностями. При этом еврейский расизм надежно прикрыт риторикой «общечеловеческих ценностей»: «Еврейская критика России обладает удобными признаками неуловимой идентификации: с одной стороны, ее инвективы подаются как этнически нейтральные, “общечеловеческие”, с другой — в них нет ни сочувствия, ни ответственности, присущих действительно имманентной критике, озабоченной тем, чтобы не убить, а исправить. Еврейская критика России, как правило, не говорит о том, что она выражает еврейскую точку зрения, — она предпочитает ту специфическую пограничную и связанную с пограничным статусом экстерриториальность, сочетая непримиримую оппозиционность с непогрешимой объективностью».

Камуфляж еврейского расизма достигает важной цели: его противники затрудняются выдвинуть оборонительную расовую концепцию и вынуждены оправдываться там, где могут переходить в наступление и разоблачать еврейство на языке современной политологии. «Агрессор, иными словами, предпочитает выступать не в роли откровенного империалистического экспроприатора, а в роли адепта глобального открытого общества, кодексы которого запрещают прятать национальные ресурсы от конкурса мировых претендентов, среди которых могут найтись более эффективные и рачительные пользователи, чем их традиционные национальные владельцы». Более того, разоблачение экспроприаторских замыслов современных экономических монстров оказывается ложным, поскольку «общечеловеческая» агрессивность покрывает вторым, страховочным слоем еврейский расизм. Между тем, именно еврейский глобалистский расизм является той тайной начинкой русофобии, которая выступает под видом социал-дарвинистской агрессивности («естественно-рыночного отбора») или под видом общечеловеческого гуманизма и глобальной экономики.

Нигилистическое еврейство, организующее внешнее наступление на Россию и ослабление ее изнутри, действует по закону психологической суперкомпенсации. «Еврейскому народу слишком знакома роль мирового изгоя, ведущего “неправильное” историческое существование. Теперь некоторые его идеологи пытаются вытеснить этот травмирующий факт из еврейского сознания и спроецировать изгойский образ на русский народ».

Как спрятать свою ненависть? Еврейство решает этот вопрос нанесением упреждающего удара — русским предъявляются неадекватные претензии в юдофобии и геноциде евреев. Русское прошлое преподносится как сплошные погромы против евреев, русское настоящее — как назревание «русского фашизма». Ослабленная экономически страна объявляется не имеющей право на существование не только по причине неэффективности хозяйственной организации, но и в связи с необходимостью своеобразной «профилактики», гарантирующей испуганный мир от повторения германского сценария. «Гибкий еврейский ум приспособился к этой новой конъюнктуре и рискует выступить в роли глашатая нового фашизма. “Еврейский фашизм” — понятие, способное шокировать благонамеренного наблюдателя, памятующего о том, насколько евреи пострадали от немецкого фашизма и расизма. Однако разве мы, русские, меньше от них пострадали? Каждая советская семья ведет свой мартиролог жертв германского проекта покорения мира, жертв великой войны. Тем не менее, еврейская публицистика не стесняется оперировать понятием “русского фашизма” и “красно-коричневого большевизма”. Здесь кроются не только злонамеренная раздражительность и неблагодарность. Здесь чувствуется и какое-то стремление увести общественное внимание в сторону, скрыть действительные источники нового фашизма и расизма».

Еврейский расизм воплотился в антирусских установках еврейских олигархов. Именно они являются носителями расистской догматики, прикрытой риторикой либерального плюрализма. И наоборот, либерализм черпает у еврейства нигилистические установки, напористость и аргументацию.

Панарин ссылается на теорию Зиммеля, согласно которой деньги перевернули нормальную логику мира, обеспечив становление капиталистических отношений. Более всего деньги оказались удобны менталитету еврейства — деньги для евреев были «единственным шансом взять реванш над более влиятельными и авторитетными группами». Деньги — родина безродных — стали оружием нового строя, направленным против аристократии и традиции. Как и Вебер, Зиммель искал религиозную природу для капиталистической мотивации, находя ее в этнорелигиозных мотивациях еврейства. Вебер нашел то же самое в протестантских общинах. Обе теории обнаружили нечто общее — общую пространственную родину безродных, Америку. Причем, современная Америка — нечто принципиально иное, чем замысел отцов-основателей.

Изначальная Америка, рожденная в борьбе за свободу, погибла, заболев жаждой наживы и легализовав ранее постыдные практики. Именно здесь кроется источник двойной морали американцев: с одной стороны, просвещенческий пафос свободы, с другой — циничная алчность, стремление к захвату и монопольному употреблению мировых ресурсов. Но не только. Американизм стал источником «новых путей в запретное» — нелегитимных в рамках любой традиции социальных практик, форм человеческих отношений.

Таким образом, «еврейский вопрос» на поверку оказывается «американским вопросом», имеющим этнорелигиозный источник в иудаизме (представление о божественном дозволении того, что не дозволено другим), политический источник в протестантизме и нынешней «гражданской религии» США (представление об избранности «земли обетованной» и освоившего ее народа) и глобализм как средство подрыва всех иных «вопросов». Иудаистское и протестантское избранничество противоречит национальным режимам демократии, отрицает общедоступность демократии и навязывается политическим нациям с собственными политическими культурами с бесконечными нравоучениями, вслед за которыми всегда приходят санкции, а за ними — применение силы. Только сдерживающие факторы потенциального неприемлемого ущерба останавливают иудео-протестантский мессианизм от немедленного военного вторжения в Россию и другие страны.

Изживание еврейского глобализма в целях сохранения российской государственности, безусловно, заденет ни в чем не повинных евреев, кои нигилистами никогда не были. Их беда состоит также и в том, что никто не ждет их теперь — после крушения СССР — ни в США, где евреям уготована жизнь в резервации или полная утрата прежней идентичности, ни в Израиле, где формируется израильская нация. Все это исторический крест евреев, возложенный на их плечи неразумными еврейскими общественниками, нашедшими в русских «образ врага» и ставшими для русских реальным врагом.

Донос — всегда обращение к власти или обществу с целью привлечь внимание к некоему персонажу, которого иным путем «достать» доносчик не может. В отличие от обращения к властям и обществу ради самозащиты, восстановления справедливости и т. п., доносчик если и решает свой собственный вопрос, то не напрямую. Ожидаемые им санкции общества и государства могут доставлять ему просто удовольствие. Донос — чаще всего «асимметричный» ответ: ты мне так, а я тебе вот так-то, как ты и не ждешь, ты мне грубость, а я про тебя в «органы» — что ты шпион. Причина доноса скрывается. Действительная причина — личные счеты или холопье стремление «приласкать ближнего» из страсти к пакостям. В современной России особую популярность получили два вида доносов: правозащитная «аналитика» и нравоучительные разоблачения, чтобы «открыть глаза на истинное лицо».

В первом случае на деньги, полученные от европейских и американских спонсоров, организуется писание неких «докладов», коллекционирующих и интерпретирующих разного рода высказывание известных или малоизвестных лиц. В дальнейшем «доклады» становятся отправной точкой для антироссийской пропаганды на Западе. При этом правовая эффективность правозащитных доносов чрезвычайно низка. Так, из 35 доносов, написанных одной из лидирующих в этом вопросе организаций в течение двух лет, прокуратура приняла к производству только 4, а реальную перспективу судебного решения получил лишь один. За несколько лет немыслимой истерии в СМИ по поводу расизма, судебные решения по такого рода делам крайне незначительны — не более двух десятков в год, среди которых и явно заказные, инспирированные властью приговоры.

Во втором случае некие «нравоучители» берут на себя смелость навязчиво интерпретировать совершенно невинные высказывания политиков и общественных деятелей (преимущественно оппозиционеров) и делать глубокомысленные выводы вразрез с контекстом данных высказываний и элементарной логикой. Правоохранительная система при всех попытках оклеветанных привлечь клеветников к ответственности предпочитает отклонять требования о возбуждении уголовных дел. Обращение в суд в России по поводам, связанным с защитой чести и достоинства патриотов, заведомо бесполезно.

Обобщение и анализ этой деятельности не входит в наши задачи. Для понимания того, как формируется политический образ врага, удобнее более откровенные сочинения, в которых авторы не следят за стилем, имея в виду возможные судебные иски. Речь идет о письмах некоего ученого еврея, который взялся судить высказывания патриотов и смело сообщил автору свое мнение по разным поводам. Это коллекция русофобской ненависти, общая для всех русофобов, включая «правозащитников» и «нравоучителей».

Невозможно не заметить, что эта общность имеет отчетливо расовый характер: она составлена исключительно из евро-журналистов. Общим для этой группы является также расистский подход: представители иных народов считаются порочными именно по принадлежности к ним (чем прочнее эта связь, тем жестче оценки), русский народ и его политические представители всегда оцениваются только как фашисты, никакие опровергающие доводы не принимаются, как будто они исходят от неспособного к суждениям субъекта. Соответственно, евро-русофобы никогда не отвечают на опровержения и никогда их не публикуют, не вступают в дискуссию или ведут ее так, чтобы не слышать собеседника. Свое мнение они практически всегда формулируют как донос — донос в правоохранительные органы, донос мировой общественности в виде всякого рода «докладов» с разоблачениями России, донос на русских как разного рода подборки цитат, долженствующие показать исконное уродство русской жизни и русского расового типа.

Судя по письмам ученого еврея, в отношении врага русофобами всегда выдвигаются требования разоружиться: то есть, принять заведомо слабую позицию и принять позу подчинения. Некоторые требования к русским патриотам таковы: не судите о евреях по Гусинскому, да не судимы будете по Ежову; не ведите антропологических исследований, потому что с этого начинали нацисты (а кончили Майданеком и Освенцимом); не иронизируйте над холокостом, ибо это демонстрация идеи расового превосходства; не напоминайте чеченцам о геноциде русского населения Чечни, потому что это грозит для чеченцев новым холокостом; обязательно читайте серьезные труды по истории евреев и т. д. В общем, оппоненту предлагается просто стать русофобом и евреем — принять все, что евро-русофобы думают о русских и о самих себе за истину, принять их образ поведения. Требования выдвигаются под угрозой обвинить оппонента либо во всех смертных грехах, либо в невежестве. Сами обвинители себя определяют безгрешными и всесторонне образованными.

Особенно симптоматично, что русским предлагают судить о евреях только вообще, но никогда в частности. То есть, евреи в целом, по мнению русофобов, не должны получать никаких негативных суждений со стороны русских — даже если отдельные евреи, широко известные именно как еврейские общественные активисты, замешаны в нечистых делах. Причем в качестве угрозы предполагается использовать принцип «око за око»: как вы с нами, так и мы с вами. Но «вы против нас» оценивается негативно, а «мы против вас» — нейтрально, как очевидная и оправданная ответная мера.

Разумеется, в данном случае русским патриотам приписывается то, чего они не утверждают. Русские не судят о евреях по одному Гусинскому. Они судят по десяткам «гусинских» — в бизнесе, в правительстве, в СМИ, в политике. Но даже это не определяет для русских евреев как врагов. Социология подтверждает, что юдофобия в России — удел скорее маргиналов. Негатив же относится не к евреям, а к еврейству — ничтожному меньшинству, которое заполняет информационное пространство России своими фобиями, а в хозяйственной жизни видит исключительно свои клановые интересы, попирая общенациональные.

Евро-фобии более всего выражаются в русофобских трактовках и оценках русской истории, где русофобы не находят ни одного светлого пятна. Пушкин для них — либо вовсе не русский человек, либо поэт, которому можно предъявлять нравственные претензии за «шинельные» (то есть, патриотические) стихи. Кавказская война для них — вовсе не борьба русских против зверских разбойничьих банд, а сплошной геноцид, растянувшийся на весь XIX век. Погромы в России — это массовые убийства женщин и детей русскими православными людьми «в сознание которых православная церковь веками вносила ненависть к евреям». Сюда приписывается также в качестве исторического аналога нееврейская «ересь жидовствующих», которая к погромам и к самим евреям не имела никакого отношения. Погромы оцениваются ученым евреем не как пароксизм в ответ на оскорбление религиозных и верноподданнических чувств (о чем подробно писал в начале ХХ века М.О.Меньшиков), а как целенаправленная политика русской Церкви и русского государства.

Агрессивности русских в представлениях ученого еврея противопоставляется страдательность евреев: в нацистских лагерях уничтожения, якобы, подавляющее число заключенных были евреями, а значительное число охранников — украинцы. Русские же, в отличие от этой страдательной роли, обязаны в истории быть заклеймены как варвары: якобы, русские солдаты в 1945 году изнасиловали два миллиона немок.

Откуда берется подобная пакость? А вот откуда. Некий западный «мемуарист» Э. Бивор опубликовал в 2002 году книгу «Берлин», в которой выдвинул обвинения в якобы имевшем место массовом изнасиловании немок советскими солдатами в 1945 году. В этом сочинении проявилась неизбывная враждебность к русским: «Выпивка, включая опасные химикаты, украденные из лабораторий, играла значительную роль в этом насилии. Похоже, что советские солдаты могли напасть на женщину, только предварительно напившись для храбрости. Но при этом они слишком часто напивались до такого состояния, что не могли завершить половой акт и пользовались бутылками — часть жертв была изуродована таким образом». Эти измышления были многократно повторены в десятках самых респектабельных западных газет. Следом возникли фальшивые мемуары «пострадавших» и даже исторические «исследования» на этот счет. С каким же сладострастием эти бредни были подхвачены доносчиками, готовыми на всех европейских углах клеветать на страну, некогда бывшую им родиной!

Особенно ненавистен русофобам сталинский период, практически все сюжеты которого преподносятся в форме доноса на русский народ и русскую историю. Даже Великая Отечественная война, в результате которой евреи были спасены от истребления и мук, считается ужасной: лучше было не иметь «имперских амбиций», сохраняя миллионы жизней. Что Гитлер имел такого рода амбиции — уже не важно. Русская Победа — самое неприятное для русофобов, и она должна быть ими всячески опорочена. Русофобы занимаются этим увлеченно, прикладывая всю силу таланта. Вся русская история должна быть представлена русофобами как «вакханалия убийств и посадок, депортации целых народов, средневековое мракобесие в печати и образовании, повальное холуйство» и т. д. А раз так, то современное униженное положение России может вызывать у русофобов только злорадство: не выйдет у вас ничего, «все империи распадались», о русских на Западе всегда будут судить по сталинским репрессиям и КГБ и т. д.

Русофобия формируется также идеологическими установками: любая формула русского самосознания должна быть представлена в качестве причины исторических катастроф. Так, формула «православие-самодержавие-народность» становится в идеологии русофобов источником революций, тоталитаризма и краха государственности. Любые представления об Империи русофобы определяют как желание развязать войну, любой проект воссоединения разорванной на части страны — как требование подготовки военных операций. Почвеннические идеалы русских для русофоба всегда представляют собой страшные признаки гражданской войны. Наконец, любое исследование расовых различий, выявление политического измерения антропологии тут же объявляется нацизмом, а представления о жизненном пространстве (путь даже духовном), русских школах в естественных науках, русском антропологическом облике тут же трактуется как симпатии к Гитлеру. Раз все это «гитлеризм», то донос продолжает умопостроение ученого еврея просто автоматически.

Для русофоба русской науки быть не может, но может быть еврейская (евреи — создатели атомной бомбы); для русских не должно быть права судить о евреях, а у евреев — полное право осуждать русских; русские обязаны склонять голову перед еврейскими жертвами нацизма и сталинизма, но для евреев подобное в отношении русских не может рассматриваться как нечто обязательное. Еврейство требует всеобъемлющей монополии евреев на страдание — любое представление о том, что холокост стал масштабным коммерческим проектом, любое представление о больших, чем еврейские, страданиях других народов оценивается еврейством как антисемитизм. Вслед за этим — вопли либеральной общественности и доносы в правоохранительные органы, доклады в адрес мировой общественности. Все это показывает, что расовая чуткость, доведенная до расизма, присутствует именно в еврействе, а вовсе не в русском политическом движении. Как это ни парадоксально, Гитлер снабдил еврейство убеждением в своем праве ненавидеть другие народы.

Русофобии нужны, разумеется, не доводы и доказательства, а общее впечатление. Любое слово воспринимается с идеологической нагрузкой: услышат «раса» — скажут «расизм», услышат «нация» — скажут «нацизм», услышат «империя» — скажут «война», услышат «русские» — скажут «антисемиты». Свои фобии русофобы выдают за объективные суждения, а фобии по отношению к себе — за крайнюю форму агрессивности, возбуждение ненависти. Даже любому личному суждению приписывают общественно значимый характер, чем оппонент лишается права на личное мнение, на личную неприязнь и личную ненависть. Любое личное негативное чувство в ответ получает донос о подстрекательстве к расовой распре.

Фобия является естественным проявлением человеческой натуры — это недоверие к чужаку и опасения на его счет. Недоверие к еврейству (а не к евреям) со стороны русских вполне оправдано. Евро-русофобы заполняют в России органы власти, СМИ, бизнес. Евреев-русофобов очень много вокруг русского человека не потому, что их много численно, а потому, что с ними приходится постоянно сталкиваться. Эти столкновения особенно неприятны русским в силу очевидной асимметрии в статусе: Россия — русское государство, где избыток евреев на общественно значимых местах ощущается русским человеком как оккупация.

Русофобы требуют, чтобы русские отказались вовсе от естественной реакции, сберегающей самость нашего народа. Они хотят нашу настороженность представить расизмом: будто мы заведомо считаем себя в расовом отношении выше чужака. Это совершено не так. Просто своя семья, свой народ, своя раса ближе, чем чужие — это закон человеческого общежития. Проблема современности — смутность границы «свой-чужой». От этого возникает избыточный контакт разнородных элементов человечества и обострение конфликтов, а с ними — опасность гибели народа. Соответственно, охранительное чувство становится более бдительным. Реакция на опасность — сопротивление избыточному смешению с другими народами и экспансии усредненных образцов поведения, отличающихся от традиционно принятых. Все это касается не только русского народа.

Донос изобличает нашего врага — в подписях под русофобскими статьями, жалобами в прокуратуру на русских общественных активистов фиксируется общность, противостоящая русским и готовая сжить наш народ со свету. Соответственно, русским придется выбрать — либо покончить с собой, либо покончить со своими врагами.

Опасным симптомом в русском патриотическом движении является внутрирусская русофобия — попытка узкой группы определить именно себя как русских, а остальных русских — как нерусских.

Разнообразными требованиями этих радетелей русской чистокровности к русским людям являются следующие:

1. Русоголовость, светлокожесть и светлоглазость. (Над этими досужими характеристиками смеялись еще германские расологи начала ХХ века, прекрасно знавшими, что эти характеристики не могут в полной мере диагностировать расу, а тем более — народ).

2. Схожесть черт лица с неформальным стандартом, предъявляемым расистами к русским. Сущность этого стандарта никогда не формализуется. Предъявляется лишь оценка: «похож на русского», «не похож на русского». Причем каждым автофобом это делается по личному произволу.

3. Рождение исключительно от русских родителей, чьи родословные высчитываются на неопределенное число поколений. «Лицо, рожденное от русского родителя и представителя некоренного этноса, не считается относящимся к коренным народам, следовательно у такового гражданство должно изыматься». Чем определяется русскость и нерусскость, разумеется, при этом не уточняется.

4. Рождение от русских родителей, документальное подтверждение исключительно русской родословной до 7 колена, в котором все должны быть великороссами. Бюрократический характер этого требования не менее абсурден (особенно для России, где большинство личных и государственных архивов погибло в войнах), чем попытка достоверно определить национальную принадлежность 128 своих предков в искомом 7-м колене.

5. То же требование в варианте 4-х или, в крайнем случае, 3-х поколений.

6. Рождение от русского отца, русскость которого определяется тем же принципом, что соответствует прослеживанию мужской линии на неограниченное число поколений. (Якобы, таким образом сохранится русский генофонд. Как будто в этом генофонде ничего русского по материнской линии не наследуется!)

7. Запрет на образование браков с нерусскими и требование изгнания из России тех, кто такие браки образовал. «Россиянки породнившиеся с иностранцами, должны лишаться российского гражданства. Если же иноэтнические брачующиеся жить друг без друга не могут, пусть реализуют свой союз за пределами России». Вопрос о расовом родстве в межэтническом браке в данном случае не рассматривается.

Все эти требования предъявляются авторасистами, главным образом, к русским политикам и общественным деятелям. В случае полемики, от более мягких требований они всегда переходят к более жестким, заканчивая обычно самым примитивным: вы можете считать себя русским, а я буду считать вас азербайджанцем (евреем, башкиром и пр.).

По сравнению с этими враждебными русскому народу выдумками германский нацизм — просто верх рациональности. Расисты требуют «выбраковки еврейских полукровок-четвертинок-осьмушек», что даже для гитлеровской Германии было бы полнейшей нелепостью. Для идиотизированного сознания этого сорта русофобов Лермонтов, Даль, Суворов — нерусские. Расисты хотят, чтобы русские отказались от своих героев и гениев лишь потому, что какой-то наглец и неуч не увидел некоей справки. Они же хотят, чтобы подавляющее большинство русских перестало считать себя русскими только потому, что у них нет соответствующих справок.

Никакой научной подоплеки под всеми этими домыслами, конечно же, нет — лишь мифологизированное сознание, ищущее врага среди ближних. Эта болезненная русофобия опасна не только своей ненавистью, направленной именно и прежде всего против русских, но и тем, что это дает основание нерусским расистам нагнетать в обществе истеричные настроения по поводу «русского фашизма». Расистская болезненность выдается за идеологический эталон для русского движения со стороны русофобов всех типов, даже враждебных друг другу.

Расистские выдумки помутневшего сознания доводят до представления о том, что русские в советский период перемешались с другими народами. Это противоречит данным статистики, согласно которым внутриславянские браки в СССР составляли более 90 %. Людям, упивающимся своими выдумками, невдомек, что русские до сих пор образуют браки почти исключительно с русскими, а Русский мир в расовом отношении остается чрезвычайно чистым, несмотря на то, что в нем живут представители иных расовых групп, отличных от восточных и северных европеоидов.

Бюрократический расистский подход автофобов прямо противоречит расовому подходу. Не важно, какому народу были приписаны наши предки. Для научных изысканий достаточно знания об актуальном расовом типе населения в целом или отдельного индивида. Важно также и самосознание — стремление быть русским. Расист русским быть не может, поскольку ненавидит изысканные им «примеси» в своих единородцах. Он ненавидит русский народ, поскольку тот обходится без расизма и расистов никогда не привечал. Народное самосознание не желает копаться в родословных и судит о человеке по делам. Расовая диагностика работает не по справкам, а по «фейсконтролю»: европеоид европеоида различает достаточно хорошо. Поэтому русским является тот из европеоидов, кто стремится жить по-русски, быть частью Русского мира. Впрочем, инорасовый индивид в этом смысле тоже может быть русским — в поколениях своих потомков, родоначальником которых он становится.

Смешанные браки подрывают устоявшийся генофонд, это так. Но только в отношении затронутых ими родовых линий. Если таких браков немного, ничего не угрожает этносу. Но если разнородный в расовом отношении брак состоялся, нет никаких оснований делать на его счет какие-то политические выводы. С научной точки зрения дети от этого брака вовсе не поровну распределены между двумя группами, откуда происходят супруги. Поскольку сами они — носители многих признаков, а не некие идеальные генетические эталоны, с которых можно снимать генетические слепки. Расовые признаки в потомстве распределяются неоднородно. Сын генетически ближе к отцу, дочь — к матери. Важно, чтобы потомство от смешанного брака в своих брачных стратегиях растворило и рассеяло унаследованную примесь — кто больше бурят, пошел бы к бурятам, кто больше русский — к русским. Так оно чаще всего и происходит. Государство может это правило лишь дополнительно аккуратно подкреплять — безо всяких насильственных действий, столь любимых расистами.

Раса не определяется чванливым самопровозглашением как чистокровного русака. Русской расы не существует — это научный факт. Есть восточно-европейский антропологический тип. В него входят люди, обозначающие себя самыми разнообразными этнонимами. Есть также территориальные особенности антропологических параметров, и есть антропологическое ядро Русского мира, которое не мыслимо без периферии и ее естественного разнообразия и отклонения от среднерусских показателей. Все это в массовом самосознании русских отпечатано достаточно, чтобы не впадать в расистские мифы. Для ученых же антропологические границы Русского мира подлежат изучению в связи с необходимостью их оберегать, в том числе и политическими средствами.

В бюрократической процедуре определения русскости ошибка, подтасовка и издевательство — обычное дело. А расовый подход — весь «на лице». При этом антропология дает достаточно широкий спектр признаков и изменчивости в Русском мире, который в сознание расистов совсем не укладывается. Поэтому расология расизму противостоит достаточно внятно. Кроме того, одним «фейсом» русскость, разумеется, не определяется. Если с русским «фейсом» ты враждебен русской традиции, то какой же ты русский? Здесь вступает в силу социальная составляющая расологии — то, что обнаруживается за «фейсом» и определяется укладом жизни.

Наркотики — универсальное средство обратить любого во врага того общества, в котором он пребывает. Наркомафия фактически создает оружие массового поражения, которое действует быстрее, чем разложение личности пропагандой. Таким образом, наркотики — политическое оружие. Его особенность — использование этнического элемента, создающего закрытые этнические сообщества наркокурьеров и наркораспространителей.

Наркобизнес в России имеет отчетливую этническую организацию. По данным ФСКН, в России насчитывается свыше 950 преступных групп, занимающихся наркобизнесом; более 330 из них сформированы по этническому признаку. По данным ФСБ, 90 % наркогруппировок организованы по принципу принадлежности к той или иной этнической группе. Среди этнических наркогруппировок выделяются афганцы, пакистанцы, таджики, азербайджанцы, нигерийцы, выходцы с Кавказа, цыгане, а также российские преступные группировки. Основная часть этих группировок обслуживает героиновый транзит в Россию и далее по странам Европы. Некоторая часть занята поставками и сбытом кокаина из стран Латинской Америки через европейские страны в СНГ, а также крупными партиями синтетических наркотиков, вывозимых из Западной Европы и Прибалтики. Индия и Непал стали источником гашиша (транзит в Скандинавский регион), Украина и Молдавия — наркотиков преимущественно растительного происхождения и сильнодействующих лекарств (эфедрин, клофелин и др.).

Тихая катастрофа повальной наркотизации России, опутывания властных и хозяйственных структур наркомафией, подобралась слишком близко, чтобы продолжать закрывать не нее глаза. Наркоторговля в России характеризуется бурным ростом объемов этого преступного бизнеса и проникновением на российский наркорынок международных преступников. В СССР факты ввоза наркотиков из-за рубежа носили единичный характер, сегодня наркотики зарубежного происхождения превышают 50 % наркопотока, а по сильнодействующим наркотикам (героин, кокаин, амфетамины) составляют почти 100 %. Россия обеспечивает наркоторговцам стремительно расширяющийся рынок сбыта, транзит в другие европейские страны и удобную среду для легализации наркодоходов. Усилиями «партии власти» транзит наркотиков облегчен безвизовым режимом практически со всеми постсоветскими странами (наиболее ярко пособничество наркотрафику выражено в безвизовом соглашении с Таджикистаном) и снятием каких-либо ограничений на въезд граждан этих стан на территорию России.

Основная масса наркосодержащих веществ — героин и опий-сырец, идущие через таджикско-афганскую и российско-казахскую границы. Государственный таможенный комитет отметил рост потока наркотиков через границу России после американского подавления движения Талибан в Афганистане: героина — более чем в 2 раза, кокаина — более чем в 10 раз. По оценкам экспертов ООН в 2002 году, несмотря на операции американских войск, в Афганистане произведено около 3500 тонн опия. В последнее время поток наркотиков из этой страны возрос также в связи с включением в наркотрафик опия, накопленного в прежние годы. Основным направлением транспортировки наркотиков в Европу, включая Россию, стал «северный Шелковый путь» через страны Центральной Азии. До Западной Европы по этому пути в год доходит до 60 тонн опийных наркотиков, еще 90 тонн оседает в Центральной Азии, России, на Украине и в Белоруссии.

Из потока наркотиков в нескольких десятков тонн, в России пока удается изымать достаточно незначительную часть. В 2005 году наблюдался рост преступлений, связанных с наркотиками, в полтора раза. Усилиями ФСКН, МВД, ФСБ, пограничников и таможенников на территории России изъято более 150 тонн наркотических средств и психотропных веществ всех типов, ликвидировано 2,5 тыс. наркопритонов и 15 тыс. организованных групп, занятых сбытом наркотиков. От наркотиков в 2004 году в России погибло 70 тыс. человек, в 2005 году — 100 тыс. человек. Зарегистрировано в наркологических учреждениях около 500 тыс. наркоманов. Численность употребляющих наркотики оценивается в 2–3 млн. человек, из них более 70 % — молодежь до 30 лет и дети.

Способствует героиновому транзиту неотрегулированное и намеренно хаотизированное миграционное законодательство, позволившее создать целую среду незаконных мигрантов, взращивающую преступный бизнес. Бедственное положение мигрантов позволяют использовать их как живые контейнеры для перевозки наркотиков — в желудочно-кишечном тракте наркокурьеров, а слабая защищенность от преступных элементов позволяет последним использовать для организации наркотранзита и вербовки наркокурьеров шантаж, запугивание и взятие заложников.

Не только незаконные мигранты, но и этнические диаспоры, создающие замкнутые сообщества с собственным этическим укладом, отличающимся от уклада коренных жителей данной территории, обеспечивают наркотрафику элементы его инфраструктуры. Особенно это касается центральных районов России, где расположены важнейшие транспортные узлы. В частности в Москве численность разнообразных диаспор за три десятка лет возросла в 20 раз, существенно изменив этнополитическую ситуацию в столице. Легальные мигранты, испытывающие сложности в трудоустройстве, также становятся объектами вербовки наркодельцов. Героин стал главным наркотиком Москвы — в 9 из 10 случаев в руки правоохранительных органам попадает именно героин. В столице то и дело возникают «уличные референдумы» в поддержку легализации «легких» наркотиков. Между тем «легкие» наркотики приручают к наркотизации, прежде всего, школьников, среди которых не менее четверти хотя бы раз приобщились к конопле или марихуане (в Санкт-Петербурге — каждый пятый). В целом же Москва уже давно перешла на «тяжелые» наркотики, распространители которых, вероятно, и стимулируют моду на «легкие» наркотики среди подростков.

Необходимо учитывать огромный пассажиропоток с государствами Средней Азии. Например, за 2002 год число перевезенных пассажиров из России и в Россию составило: для Казахстана 1.75 млн. чел, для Узбекистана — 214 тыс., Киргизии — 217 тыс., Таджикистана — 75 тыс. В последующие годы размеры пассажиропотока в целом сохранились.

Отраслью преступного бизнеса является незаконная миграция из Китая (включая транзит через Монголию), а также безвизовый туристический обмен. Протяженность пограничья и сложность рельефа дают широкие возможности пересечения российско-китайской (4,2 тыс. км) и российско-монгольской границы (3,5 тыс. км). Отсутствие должных правоохранительных мер приводит к формированию на территории России закрытых китайских анклавов, вовлекаемых в преступную деятельность, включая наркоторговлю.

Российско-казахстанская граница, не обустроенная в силу своей протяженности (7,6 тыс. км), пересекается наркоторговцами по множеству направлений. По объемам изымаемых наркотиков эта граница является для России наиболее проблемной — здесь изымается 80 % героина, 70 % опия, более 60 % марихуаны. Казахстан и центрально-азиатские республики имеют соглашения о безвизовом въезде с 15 государствами, включая Китай, Иран, Пакистан и Турцию, что создает маршруты для незаконной миграции и транзита наркотиков в Россию, которая сама установила безвизовые отношения со странами СНГ и превратила их тем самым в перевалочные базы для наркотиков.

Согласно экспертным оценкам, говорить о формировании в России наркомафии преждевременно — обычно преступность в области незаконного оборота наркотиков организована сравнительно малочисленными группами, включенными в наркооборот «рыночными отношениями», но не связанными единой системой управления. Это дает российской правоохранительным органам России шанс не допустить формирования разветвленной сети наркобизнеса и охвата ею не только местных, но и высших органов власти. Необходимо успеть разрушить на территории России рынок наркоторговли, емкость которого уже оценивается в несколько миллиардов долларов в год, что означает наличие сумм, достаточных для подкупа и без того донельзя коррумпированной власти.

Очевидно сплетение в проблеме наркотизации России всех враждебных ей сил. Образ врага в лице наркоторговца становится для русских самым рельефным и ясным. Наркоторговец — игрок «свободного рынка», противник государства, организатор этнобандитизма, коррупционер и т. д. Физическое истребление наркоторговцев является для русских насущной задачей. Если этого не сделать, наркомафия уничтожит Россию и русских раньше, чем это смогут сделать другие наши враги.

С тех пор, как на арену мировой истории выступили нации, война приобрела народный характер. Войны России были преимущественно отечественными, и именно это обеспечивало ей победу в противоборстве с самыми страшными нашествиями в истории. Но бюрократия всегда опасается народа, сплотившегося в нацию, а потому — боится отечественных войн, предпочитая торговать интересами страны. Бюрократия, становясь ведущей силой общества, навязывает свой пацифизм не только гражданам, но и армии.

В начале 30-х годов ХХ века Н.С.Трубецкой, описывая свой государственный идеал — идеократическое государство, говорил о принципах реформирования армии: «Самый дух демократического государства по существу антимилитаристичен, поэтому политизация армии в демократическом государстве способна либо разложить армию, привив ей антимилитаристический дух, либо, наоборот, укрепить милитаристический дух армии, настроить ее против существующего государственного порядка» «При идеократическом режиме государство не беспринципно, а исповедует определенное миросозерцание, при этом миросозерцание постоянное, не зависящее от исхода выборов или каких бы то ни было внешних событий или обстоятельств. Естественно поэтому, что это государственное мировоззрение не только может, но и непременно даже должно быть привито армии, являющейся опорой и органом государства. Поскольку же носительницей этого мировоззрения является государственно-идеологическая организация, прививка государственного мировоззрения должна выразиться в усиленной вербовке членов названной организации в армии, и прежде всего в среде командного состава».

Трубецкой прочерчивает главные направления, по которым будет реформироваться армия: «Самые характерные особенности современной постановки военного дела и весь облик последней (мировой) воины являются следствиями плутократического и плутократически-демократического строя общества и государства — что особенно ясно, если сопоставить современное военное дело с военным делом эпохи аристократического строя. Общественный и государственный строй (т. е. согласно нашему учению, определенный тип отбора правящего слоя) определяет собой не только роль и положение армии в государстве, но и всю постановку военного дела, тактику, стратегию, наконец, даже самые задачи воины».

Идеологизация армии была в советский период ограничена, поскольку становилась опасной для государства. Без аристократии и венчающей ее верховной власти, обособленные от политической системы военный организм может поглотить страну, предъявив силовой аргумент. Сообразно этой опасности государству приходится создавать сверхмощный полицейский аппарат. Опасна идеологизация армии и в условиях либеральной демократии, когда армия становится игрушкой в руках партийных пропагандистов. Таким образом, армия может служить стране как носитель определенной доктрины только в условиях иерархизированного общества и отсутствия свободной игры политический сил. Именно этот ресурс используется правыми диктатурами и показал свою мощь в гитлеровской Германии.

В советский период армия все-таки оставалась русской, а политические комиссары всегда были презираемы строевыми офицерами. Пацифизм бюрократии удавалось в значительной степени сдерживать. Советская военная наука формализовала классовый подход, сводя его к преамбулам, не затрагивающим сущность теоретических разработок, решавших такие проблемы, как определение источников и причин возникновения войн, их сущности и соотношения с политикой, классификации, закономерности хода и исхода войн, подготовки к ее ведению. Но вступление России в постсоветский период разрушило даже эту систему.

В советский период роль ядерного оружия была быстро осознана как фактор сдерживания, а не ведения наступательных операций. В связи с этим эпоха баланса ядерных вооружений была и эпохой поиска новых типов войн. СССР, не научившись военной пропаганде в условиях почти состоявшегося «блицкрига» фашистской Германии, и в новых условиях не увидел неизбежности перевода проблемы отстаивания суверенитета в информационно-пропагандистскую сферу — ради воспитания дееспособной нации. Эта слепота была связана также и с интересами правящей партии, стремящейся не выпустить армию из-под своего контроля. То же самое, но в еще более циничных формах, мы видим в деяниях либеральной бюрократии — она прямо уничтожает армию, подменяя ее реальную мощь мемориальными и парадными образцово-показательными частями.

В советских военных академиях изучалась концепция Б.Лиддел-Гарта, предложившего стратегию «непрямого действия», которая основывалась на том соображении, что в условиях противодействия противника наиболее простой и прямой путь к достижению цели никогда не бывает самым эффективным, так как противник обязательно примет меры к блокированию этого пути. Следовательно, кратчайшим путем к цели должно стать «непрямое действие», неожиданное и непредсказуемое. Но эта концепция так и нашла своего применения и не отразилась в российской военной доктрине, в которой информационная война должна была задействовать огромное поле для разработки стратегических новинок.

Субъектом войны нового типа выступает не государство, а этнические, этнорелигиозные, политические, криминальные организации и движения местного или транснационального характера. В их идеологии расистская составляющая прослеживается достаточно ясно. Именно эти новые субъекты мировой политики присваивают некоторые функции государства, вынуждая государство относиться к данным субъектам как к определенной форме государственного образования. В то же время дробление таких субъектов на конкурирующие и враждующие группировки не дает возможности государству вести эффективные переговоры с противостоящей ему стороной. Подталкивание к безнадежным переговорам с мятежниками, сепаратистами и террористами становятся одним из легальных, с точки зрения мирового сообщества и международных организаций, методов непрямых действий против суверенного государства.

Целью «неклассической» войны чаще всего становится не суверенитет над территорией (захват или удержание территории и проживающего на ней населения), а подрыв государственности как таковой с перспективой сначала удовлетворить частные интересы этнических или криминальных группировок, затем перекроить политическую карту целого региона, организовать паразитические структуры и никогда не приступать к созданию основ иной государственности. При этом объектом военного насилия становится не государство, а те или иные этнические группы, олицетворяющие собой это государство (государствообразующие народы). Ресурсы для ведения войны приобретаются чаще всего криминальным бизнесом (торговля оружием, наркотиками, рабами), обычно имеющим потребителя далеко за пределами региона, в котором ведутся военные действия. Неклассическая война, очевидна, опирается на расистский догмат о неполноценности государствообразующих народов и утверждении морального права других народов паразитировать на теле исторических наций.

В силу специфики субъекта военных действий, перестают действовать международные соглашения, связанные с попытками «гуманизации войны» — война становится предельно жестокой и неразборчивой в средствах — вплоть до насильственного втягивания в боевые операции мирного населения и размывания различий между боевиками и мирными жителями. Мятеж-война подстрекает расистские настроения и склоняет массы инородческого населения к геноциду государствообразующей нации.

Признаком поражения в «неклассической» войне является уже не отступления по фронту, человеческие, материальные и территориальные потери, а разложение национального единства — возникновение частных интересов, которые получают свое удовлетворение именно в условиях ведения войны (возможность расхищения бюджетных средств, организация новых каналов незаконной торговли оружием, образование неподконтрольным правоохранительным органов анклавов, измена чиновников национальным интересам и т. п.).

4 сентября 2004 года после теракта в Беслане Верховный главнокомандующий, а не какой-нибудь кухонный философ, заявил, что России объявлена война. Для добропорядочного гражданина это означало необходимость немедленно ответить на призыв. Страна напряглась в ожидании команды выступить на защиту Отечества. Команды не последовало. Враг не был поименован персонально, мобилизации на отпор врагу не произошло. Виновники трагедии в высших эшелонах власти не названы и не наказаны. Более того, от общества были скрыты истинные обстоятельства гибели заложников, которые уничтожены вовсе не взрывом адской машины боевиков, а выстрелами из гранатометов и огнеметов извне, которыми множество заложников были убиты, а пожар спровоцировал подрыв взрывных устройств, подготовленных бандитами.

Отдельные представители власти — особы, приближенные к Президенту, все-таки попытались развить намеки, прозвучавшие в обращении главы государства к нации. Главный политтехнолог Кремля сказал, что враг у ворот, а фронт проходит через каждый город, каждую улицу, каждый дом. «Нам нужны бдительность, солидарность, взаимовыручка, объединений усилий граждан и государства». Он прямо указал на Запад как источник фобий «холодной войны» и финансов для террористов. Он прямо назвал и внутренних врагов — пусть и не по имени, но по идеологической принадлежности. Это региональные сепаратисты (опереточные суверенные регионы), фальшивые партии, объединенные либералы и нацисты. Разумеется, в контексте можно понять, что под нацистами понимаются этносепаратисты, а вовсе не националисты. Но это не уточнялось. Также не было уточнено, кто же обозначен в качестве «пятой колонны» из левых и правых радикалов. Это можно понять как альянс ультра-либералов и ультра-коммунистов, а можно — как альянс просто коммунистов и просто националистов (то есть, просто патриотов).

Как было сказано, внутренний и внешний враг стремится к разрушению России и раздроблению ее на марионеточные микрогосударства. Раз этот враг уже в каждом городе, то требовались срочные меры. Но этих мер не последовало, а с начала 2005 года президент, его политтехнологи, его холуи начали массированную атаку против патриотов. Не террористы оказались главным врагом власти, а русские люди, осознавшие смертельную опасность для собственной страны.

Отстранив от борьбы с террором патриотическое движение и подавляющее большинство населения (а оно не может биться с террором, но оставить в покое коррупционеров), власть бессильна. Она способна только торговаться с врагами России за кулисами. И делает это, не собираясь доводить войну в Чечне до победы, не собираясь наказывать экономической блокадой антирусскую тиранию в Туркмении, антирусских шовинистов в Тбилиси, русофобскую власть в Киеве. Чеченские бандиты, азиатские тираны, кавказские авантюристы оказываются очень удобны Кремлю, чтобы всегда иметь в запасе последний аргумент — вновь установить ЧП и сорвать приход к власти патриотической оппозиции. Или устроить «маленькую победоносную войну» — кровавый спектакль марионеток. Так пацифизм бюрократии строится на крови — до времени малой, а при необходимости — и большой. И это не кровь врагов России.

Чиновники много говорят о международном терроризме (которого в действительности нет). Но не решает проблему терроризма, сохраняя бандитское гнездо в Чечне. Из этого гнезда расползаются убийственные метастазы, а Чеченская война продолжается, проглатывая новые и новые жертвы — как в самой Чечне, так и вблизи ее границ и по всей стране. Иностранцы в общей массе террористов на территории России составляют незначительную часть. В 2000–2004 годах к уголовной ответственности за терроризм (ст. 205 УК РФ) и организацию незаконного вооруженного формирования или участия в нем (ст. 208 УК РФ) привлечено 15 иностранных граждан. Из них: 3 гражданина Азербайджана, 3 — Иордании, 2 — Турции, 2 — Китая, 1 — Грузии, 1 — Алжира, 1 — Ирака, 1 — Саудовской Аравии, 1 — Великобритании. Все они, за исключением китайских граждан, судами Российской Федерации признаны виновными в инкриминируемых им преступлениях и осуждены к различным срокам лишения свободы. Задержанным в марте 2000 года на территории Чеченской Республики гражданам КНР Сайиди Айшань и Аймайэрцзян Амути было предъявлено обвинение в участии в вооруженном формировании, не предусмотренном федеральным законом (ч. 2 ст. 208 УК РФ) и незаконном пересечении Государственной границы Российской Федерации (ч. 2 ст. 322 УК РФ). По ходатайству китайской стороны они были переданы правоохранительным органам Китая и осуждены на родине.

За организацию террористических акций и совершение ряда других преступлений во всероссийском и международном розыске находятся два иностранца (граждане Саудовской Аравии и Иордании). В материалах уголовных дел о преступлениях террористического характера имеются данные о гибели пяти иностранных граждан (Саудовская Аравия — 1, Великобритания — 1, Турция — 1, личности двух преступников, участников нападения на школу в г. Беслане, точно не установлены, предположительно, это граждане Саудовской Аравии и Египта).

По оперативным сведениям ФСБ России в 2001–2005 гг. в числе участников террористических групп и незаконных вооруженных формирований, а также лиц, оказывавших поддержку террористам, выявлены граждане 42 государств, в том числе: Йемена -51, Грузии –31, Пакистана -21, Иордании -20, Таджикистана –19, Марокко и Казахстана -17, Украины -13, США и Египта — по 10, Афганистана — 9, Великобритании и Канады — по 7, Азербайджана, Узбекистана, Ливана и Саудовской Аравии — по 6, Кувейта, Катара, ОАЭ, Франции — по 5, Ирака — 4,Туркменистана, Китая, Замбии, Боснии, Германии, Швеции — по 2, Шри-Ланки, Индии, Ирана, Кыргызстана, Латвии, Сербии, Польши — по 1.

Это вершина айсберга, но очень небольшого — несравнимого с общей массой вооруженной организованной преступности. В большинстве преступники проживают на территории России и пользуются теми возможностями, которые им предоставляет российская пацифистская бюрократия.

Мы заложники власти, которая, как мы знаем, всегда от Бога. Ведь какая-никакая, пусть самая плохонькая власть лучше безвластия, к которому нас склоняют анархисты-правозащитники, подвизавшиеся на службе олигархов. Но волей же Бога нам вручена возможность сменить ее, превратить из партии измены, зацепившейся за чиновничьи кресла, в партию национальных интересов.

Кремлевский идеолог, испытав потрясение Бесланской трагедией, сказал: «У фальшивых либералов и настоящих нацистов все больше общего. Общие спонсоры зарубежного происхождения. Общая ненависть. К путинской, как они говорят, России. А на самом деле к России как таковой. Ничего удивительного. О таких писал еще Достоевский. И сегодня все эти смердяковы и лямшины приятно проводят время в разного рода комитетах по ожиданию восьмого года, где проповедуют целесообразность поражения собственной страны в войне с террором».

Да, у нас в какой-то момент был общий с Кремлем враг. Но Кремль не стал другом патриотам России. Он просто сменил союз с одними врагами на союз с другими врагами. Мы не хотим сдаваться никому, а Кремль выбирает, кому сдаваться выгоднее. Поэтому ситуация на Кавказе стала проблемой власти, которая властвовать не хочет. Чиновники-пацифисты сорвали кадровую реформу после Беслана. Они дали нации фальшивый сигнал к атаке, а сами остались в окопах. Рванувшиеся в бой за Отечество оказались в дураках. Их теперь выставляют не просто экзальтированными чудаками, а прямо фашистами. Власть же занялась не битвой с врагом, ясным и всем видным, а растаскиванием последних ресурсов сопротивления — всего, что не удалось разграбить ельцинистам и что нации все-таки удается вопреки той же власти производить.

Власть капитулировала. Сдался Верховный главнокомандующий, сдались его силовые министры, давно предали и продали интересы страны члены правительства. Власть отреклась от России. Но не отреклись от нее русские люди. Пока мы живы, Россия будет жить. Придет время, пацифисты ответят перед народным трибуналом. И каждому воздастся судом земным за все подлости, совершенные на правительственных постах, за трусость и измену, за глупость и пошлость, за ложь и подлость. Перед судом же Небесным их участь решена уже давно. Господь, проклявший их, ждет только нашего выбора между Добром и Злом — между осуждением Зла и соучастием в нем. Осуждением зла станет тюрьма для всех, кто ныне — в условиях войны против России — сдает ее кусок за куском. Мы вернем все назад. Но прежде русскому человеку придется убить в себе либерала, тунеядца, холопа, разгильдяя. Спаянный дисциплиной, честью, трудолюбием в единую нацию, русский народ расправится и со своими врагами — внутренними и внешними.

Русская идеология может быть вполне описана альтернативами, ясно просматривающимися в пропагандистских «ужастиках» либералов. Мы перечислим лишь несколько таких «ужастиков», которые выражаются в виде возмущенных возгласов, обличающих патриотов России как каких-то монстров.

Либералы начинают вопить, когда слышат о возможном воссоединении бывших союзных республик: Неужели вы хотите оккупировать бывшие союзные республики? Это же имперские амбиции!

Как на это ответить? А так: «Очень даже хотим». Потому что воссоединение Русского мира должно произойти не только в сознании, но и в естественных территориальных границах русской цивилизации. Освоенное русскими пространство должно управляться одним законом. Все ресурсы пространства должны быть направлены на благополучие русских людей и братских им народов. И главное — нужно сосредоточить все ресурсы на решении ключевых национальных задач. Только тогда будет предотвращен дальнейший раздел России. Геополитический «обмылок», называемый РФ, нежизнеспособен. Поэтому территориальный вопрос для русских — вопрос жизни и смерти. Верное отношение к нему — точный тест на адекватность мировоззрения.

Либералы даже в ответ на вполне невинные действия по укреплению государственной власти гоношатся: Неужели вы хотите диктатуры, ликвидации демократических завоеваний?

Да, мы мечтаем о диктатуре. Хоть и не навсегда. Русские вообще-то не любят тиранов. Но на тот период, который необходим для изживания измены в обществе и государстве, нам нужен аналог русского православного государя — самодержавный верховный правитель. Виноватые в разрушении русского самосознания, в разложении власти и расчленении нашей исторической территории должны быть наказаны, как наказывались они в Российской Империи. За эти преступления нет и не может быть срока давности. А наказание может наступить только если отбросить всю бесполезную шелуху бесплодных законов, выдуманных для абстрактной страны, которой в мире не существует. Только диктатура, только прямое явление русского суверенитета накажет русофобов и начнет заново отстраивать здание русской государственности.

Либералы исходят бешенством, когда слышат требование пересмотреть итоги приватизации. Они грозят нам бедствиями: Вы хотите передела собственности? Но это же война всех против всех!

Да мы хотим передела собственности. Но не такого, который покрывают демократы — криминального. Мы хотим национального передела собственности. И это будет не война всех против всех, а война национальных сил против олигархов. Русский человек ясно понимает, что речь не идет о планировании операций по захвату ларьков с пирожками. Реквизиция может касаться только тех отпетых мошенников, кто ухватил особенно большие куски национального достояния. Русский никогда не был против частной собственности. Потому что точно знал, что имущество разбойников, олигархическая собственность — не частная и не является капиталом, работающим над увеличением прибыли. Олигархи предельно неэффективны для экономики. Они должны быть уничтожены, а собственность — возвращена в управление государства.

Либералы считают русскую солидарность страшным делом, преступлением. Они обвиняют: Вы хотите, чтобы у русских появились расовые предрассудки?

Да именно к этому мы и стремимся. То, что либералы называют предрассудками, является просто элементарным чувством самосохранения. Пока русские — желе, в котором плавают айсберги «малых народов», это очень устраивает либералов, обделывающих свои делишки при поддержке врагов России и в сотрудничестве с олигархическим ворьем. Но положение меняется. Русская солидарность равна русской социальности — сети русских социальных и экономических корпораций. О прочих интересах можно говорить только когда защищены русские интересы. А они могут быть защищены только обособлением этих интересов от интересов денационализированной публики и этнических группировок иных народов.

Самый глупый возглас, который несется из стана либералов касается судьбы СМИ: неужели вы хотите ликвидации свободы слова?

Мы просто спим и видим именно это — полный и всеобъемлющий разгром либеральной прессы, либерального телевидения, либерального радио, либерального интернета. Все это враждебно нам, русским. А нужна нам русская информация, создающая русские смыслы, нам нужно информационное пространство русского образования и русской науки, нам нужна воспитывающая информация и пропаганда патриотизма, чувства нации. Поскольку результат в политике обусловлен не только качеством идей, но и размахом их тиражирования и трансляции, русские интересы могут быть обеспечены только при условии ликвидации нынешней журналистской корпорации, захватившей ведущие СМИ. В этих условиях свобода СМИ — это не гражданская свобода, а корпоративная привилегия, предоставленная враждебным русскому делу элементам.

Мы должны быть убеждены:

— территория исторической России — наша по праву;

— русская солидарность — источник спасения, опора и условие личного и общерусского успеха;

— русская информация — альтернатива тлетворному духу «демократических» СМИ.

Русских националистов либеральные истерики обязательно будут называть фашистами и обвинят в отрицании элементарных моральных норм. В определенном смысле они будут правы, потому мы видим иной мир — то, где моральные ценности опираются на Традицию и лишены фиктивности, фальши. Мы действительно отрекаемся, кто как может, от мира сего — от социального мира общечеловеков. Если и не можем, в силу своей немощи, полностью отречься от ценностей этого мира в пользу ценностей мира Небесного, то хотя бы стремимся к этому. И в состоянии отречься хотя бы от безобразий нашего социально-политического режима. Акт отречения — это отказ поддерживать либерально-демократическое мракобесие.

Слабость либерального режима в том, что единственный шанс его выживания — недвижность России. Именно поэтому либералы делаю все, чтобы не состоялся экономический рост, чтобы не было никаких прорывов ни в одной области жизни — а одна только «системная работа во многих направлениях». Любое телодвижение России тут же заставит переписать всю повестку дня мировой политики. А нам, русским нечего бояться — нынешнее положения для нас смертельно, любое другое — дает шанс выжить. Поэтому нам не страшны ни диктатура, ни реквизиция собственности олигархов, ни закрытие большинства газет и отключение телевидения. Напротив, нас должно привлекать как раз то, что кажется врагам России чудовищным. Все «чудовищное» — в нашу пользу, все приемлемое для них — против нас. Такой урок мы должны усвоить, изучая своего врага.

Мы можем бояться только гибели России.

Смерть перестала быть обыденностью по историческим меркам совсем недавно. Что несколько поколений русских не видели смерти, не освобождает живущее поколение от миссии уничтожения врагов — не только на поле боя, но и на рыночной площади. Мы должны принять казнь врага как христианский долг.

Пацифизм православия является дурной выдумкой, наветом на христианство. Заповедь Христа «Если тебя ударили по одной щеке, подставь другую», увы, трактуется самым превратным образом. А она всего лишь говорит о бессмысленности ответа насилием на насилие, когда речь идет о спасении души. Ведь и сам Христос принес «не мир, но меч» — духовный меч, отсекающий Добро от Зла.

Библия утверждает: «А кроткие наследуют землю и насладятся множеством мира» (Пс.36:11). «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Матф.5:5). Но кто сказал, что кроткие — это те, кто не сопротивляется злу? Кроткие — покорные Божьей воле. В этом смысл христианского смирения. Смирение перед злом богомерзко и не может преподноситься как образец христианской кротости.

В начале ХХ века в споре столкнулись две непримиримые концепции отношения к насилию: великого русского писателя Льва Толстого и молодого философа Ивана Ильина, ставшего в дальнейшем одной из самых заметных фигур в русской философии. Доктрина непротивления злу насилием получила от общества презрительное имя «толстовщины», а сам писатель, впавший к концу жизни в нездоровое морализаторство, отпал от православной Церкви. Напротив, Иван Ильин со своей книгой «Противление злу силою» отразил позицию православного верующего: «физическое пресечение и понуждение могут быть прямою религиозною и патриотическою обязанностью человека». Убежденный борец со злом должен продумать «функцию отрицающей любви, и в особенности функцию меча». Назовем это «фактор меча» — обязанность применения силы оружия ради спасения, но вплоть до убийства носителя зла.

Непротивление злу силой потакает злодею, утверждает Иван Ильин. Но он видит и опасности увлечения насилием: «В силу закономерной связи между физическим и психическим составом человека все телесные напряжения и движения внешней борьбы (толчок, удар, связывание, действие холодным или огнестрельным оружием и т. д.) неизбежно, хотя иногда и незаметно, вызывают в душе в виде отзвука или реакции весь тот ряд враждебных или даже озлобленных порывов и чувств, которые необходимо бывает гасить и обезвреживать впоследствии и притом именно потому, что в момент борьбы они бывают целесообразны. Как бы ни был добр и силен в самообладании человек, но если он вынужден к преследованию и аресту злодея, к разгону толпы или участию в сражении, — то самый состав тех действий, к которым он готовится (напр., рубка манекена, изучения японской борьбы) и которые совершает (напр., преследование с полицейскою собакою, атака в конном строю), легко будит его страсть, вводит его в ожесточение, дает ему особое наслаждение азарта, напояет его враждою, бередит в нем свирепые и кровожадные чувства».

Сопротивлению злу силой подвергает человека угрозе, тяготит его ко греху. Растравленные чувства необходимо гасить, уравновешивать. Но это вовсе не отказ от борьбы, не забвение ярости, которая позволяет смести врага. После умиротворения, восстановления чувства безопасности и дружественности окружающих среды, ярость обязана вспыхнуть вновь в момент вторжения врага.

Один из любимейших героев Льва Толстого князь Андрей Болконский говорил перед Бородинской битвой, казалось бы, страшные слова. «Не брать пленных, — продолжал князь Андрей. — Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну — вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность — вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего — убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями… Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость».

Лев Толстой от осознания ужаса войны пришел к призыву не участвовать в ней ни под каким видом. Но его литературные герои — участники войны, идущие на убийство в защиту Отечества, своего дома, своей семьи. Они — не ангелы, они могут заблуждаться и ожесточаться войной. Но есть и путь искупления, который никогда не закрыт для православного человека. Толстой-художник это увидел, Толстой-философ — забыл. С помощью Толстого-писателя и Ильина-философа мы помним «фактор меча».

Войны, в которой участвовала Россия в ХХ веке, каждый раз ставили проблему преодоления привычки к миролюбивой проповеди. Всепрощение и «не убий!» не сочеталось с задачей достижения победы над врагом. Смирение воинственности в мирное время не подходило для времени военного — когда зло невозможно было усмирить иначе чем силой. И тогда вспоминались учения отцов Церкви.

Апостол Павел в знаменитом Послании к римлянам говорит: «Начальник не зря носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое». Св. Афанасий Великий, епископ Александрийский (IV в.) в одном из своих Посланий указывает: «непозволительно убивать; но убивать врагов на брани законно, и похвалы достойно. Тако великих почестей сподобляются доблестные во брани, и воздвигаются им столпы, возвещающие превосходные их деяния». При этом православная традиция все же требует духовного очищения в случае убийства на поле брани. Преподобный Иосиф Волоцкий (XV в.) говорил: «Если и убьёт кто по воле Божией, то всякого человеколюбия лучше убийство то. Если же и пощадит кто вопреки воле Божией, то страшнее всякого убийства будет та пощада».

Во все века христолюбивые воины благословлялись у своих пастырей не для того, чтобы разводить дискуссии с врагом, а чтобы убивать. Сергий Радонежский благословил Дмитрия Донского на битву с полчищами Мамая, зная, что быть на Куликовом поле страшным убийствам. Православные пастыри служили по Требнику «Чин освящения воинских оружий», чтобы защищать, пусть даже убивая. Поэтому нелепостью можно считать как-то попавшее на телеэкран напутствие священника отбывающим в Чечню спецназовцам: не убий!

Преподобный Серафим Саровский (XIX в.) говорил: «Даст Господь полную победу поднявшим оружие за Него, за Церковь и за благо нераздельности Земли Русской. Но не столько и тут крови прольётся, сколько тогда, как когда правая, за Государя ставшая сторона получит победу и переловит всех изменников, и предаст их в руки правосудия. Тогда уже никого в Сибирь не пошлют, а всех казнят, и вот тут-то ещё больше прежнего крови прольётся, но эта кровь будет последняя, ибо после того Господь благословит люди Своя миром и превознесёт рог Помазанного Своего, благочестивейшего Государя Императора над землёю Русскою».

В данном случае речь, вероятно, шла о польском восстании, грозившем вновь поднять Европу на войну против России. Казнь изменников, казнь по суду, таким образом, является делом праведным — во спасение Земли Русской. И только в таком ключе и следует понимать христианское смирение перед волей Божией.

Православная традиция милостива лишь к поверженному врагу и вовсе не отрицает убийства как такового. «Не убий!» — заповедь ветхозаветная, останавливающая дикие нравы древнееврейской общины времен Моисея, для закрепления которой казнь преступника была допустимой и желательной. «Не убий!» — заповедь внутри общины единоверцев, где утвердился хоть какой-то нравственный порядок, и это более высокая степень солидарности в сравнении с языческим «око за око, зуб за зуб».

Правда Православия не жестока, но и не бессильна. И в этом смысле приобщение русских к иным религиям ради «раскрепощения» некоей воинственности, будто бы скованной в русской национальной традиции, опасно духовным саморазрушением — впадением в дохристианское языческое варварство, где убийству и жестокости в отношении не только врага, но и просто чужого, не было пределов.

Жестокость возможна и необходима не только к чужому, но и своему. Социальный порядок не устанавливается уговорами и непротивлением злу. Это запуганный и деморализованный обыватель боится воочию наблюдать наказание, поскольку его страшит мысль о том, что он сам может оказаться на месте подвергаемого экзекуции. Полноценный гражданин понимает, что социальный порядок необходимо защищать, а государство основано на монополии на насилие. Да, эстетики в публичной порке мало. Но, с другой стороны, прятать от глаз публики наказание — значит лишать наказание социальной функции. Именно: лишать потенциального преступника страха перед публичным позором. Тайное преступление оказывается вынесенным на люди как позорное, явное и циничное. Публичное наказание становится общим делом власти и общества, спрятанное от глаз публики — тайной власти, которая оказывается недоступной гражданину, постепенно забывающему свой долг лично защищать свое государство.

Законопослушность, вошедшая в плоть и кровь народа возникает вовсе не от гуманизма правителей. Иные народы хвалят за то, что у них нет воровства. Это миф о «добром дикаре», рожденный полтора века назад. В действительности преступления изживаются жестокими наказаниями и публичным позором. Если бы на Руси ноздри рвали только за воровство, а не за все подряд, этот порок к нашему времени был бы изжит. Теперь же мы полагаем себя настолько цивилизованными, что даже публичной порки начинаем стыдиться как варварства. Тайное наказание преступника превращается для обывателя в способ отгородиться от теневой стороны жизни и сделать вид, что все это его не касается. В тоже время обыватель с удовольствием смакует криминальные хроники и купается в море запредельных мерзостей, собираемых журналистами. Все это притупляет восприятие и также дает обывателю ощущение неуязвимости: все происходит не с ним, это другой мир. В мозг обывателя вползает убеждение, что преступник практически всегда либо не найден, либо неподсуден, либо оправдан.

Благодаря усилиям работников СМИ преступление стало публичным. Особенно почувствовали это террористы и киллеры — любой теракт будет тут же сделан достоянием общественности. При этом наказание либо вообще можно не принимать во внимание, либо оно состоится сильно погодя, когда интерес к совершенному многие годы назад преступлению будет минимальным.

Конечно, современное общество не может отвечать преступнику «подобным за подобное» или стремиться к ущербу для преступника, превышающего ущерб от его поступков. Это лишало бы наказание нравственной функции — в наказании может быть и милость к падшему. Но «неподобное» наказание может быть, во-первых, нравственно крайне тягостным (как является таковым лишение свободы), а во-вторых, показательно жестоким именно своим «неподобием». Мощнейший инструмент воздействия на криминальные наклонности в обществе является публичность — как альтернатива всегда скрываемому от общества способу совершения преступления.

Есть простые средства позора для преступника, которые ныне считаются достоянием истории и темной стороной прежних правоохранительных практик. В то же время такой простой вариант позора для преступника, как стояние у позорного столба, никак не выглядит антигуманным. Неужели позорный столб так сложно вместить в наши порченые либеральной демократией головы?

В России мы допустили, чтобы частные предприниматели разбирались между собой частным образом — с применением криминальных методов вплоть до заказных убийств. Публичный позор для предпринимателя — например, долговая яма — куда гуманнее «разборок», применяемых ныне для разрешения деловых споров.

Воспитательная функция наказания для всего общества в целом требует, чтобы гражданская казнь для изменника Родины была публичной — это куда как эффективнее, чем судебные процессы, которые судьи все больше начинают секретить, а журналисты перевирать.

В российском обществе подавляющее большинство выступает за возвращение смертной казни в практику наказания за особо тяжкие преступления. Вместе с тем, стремление остановить преступника лишением жизни или отомстить ему за зверства, может в значительной степени рассеяться, если предложить казнь исключительно публичную. Публичность вызывает отторжение своей подчеркнутой «антиэстетичностью», варварством. Многие вспоминают картины казней в Грозном — когда бандиты-мятежники, будучи сами головорезами и садистами, расстреливали бандитов-уголовников. Но если люди (большинство общества) признает необходимость смертной казни для особо опасных преступников, то не будет ли публичная казнь честнее, чем тайное убийство выродка в каком-нибудь подвале?

Смертную казнь представляют как варварство. Казнью наказывают преступника так жестоко и зверски, что мы не хотим этого видеть. Вместе с тем, либеральная публика, молящаяся на США, как-то позабывает, что там смертная казнь действует и приговоры приводятся в исполнение — иногда даже в прямом эфире для телезрителей, требующих все больших экранных жестокостей при полной безмятежности в повседневном существовании. В Саудовской Аравии тоже есть публичная казнь. Она страшит нас тем, что казнь назначена по таким составам преступления, которые в нашей традиции столь жестоко не карались. Нас почему-то меньше пугают американские бомбардировки густонаселенных районов. В своих войнах американцы «наказывают» случайных прохожих, подвернувшийся под бомбу роддом, автобус и т. д. Казнь происходит не поголовно, а «по площадям». И все это мы готовы терпеть. Казнь же для преступника с конкретным составом преступления нам трудно вынести.

Если мы мыслим возможность войны, если недолго страдаем от картинок американских бомбардировок, то мы обязаны мыслить и возможность наказания смертью за смертное преступление — точно так же, как смертный грех ведет к смерти. Иногда смертный грех может вести и к смерти от правоохранительной системы, а из этого «иногда» может быть и еще одно «иногда» — публичная казнь в особо исключительных случаях.

Напомним о публичных казнях трусов и предателей, которые практиковались во всех (вероятно, без исключения) воюющих армиях. Их вешали на площадях и расстреливали перед строем. Это, конечно, было «недемократично». Но только так государство может спастись, а нация выжить в условиях тягчайших испытаний. А что мы имеем сейчас, как не последовательное сползание в пропасть безгосударственного положения и фактического уничтожения нации (наркотиками, депопуляцией, раздачей природных ресурсов, коррупцией и пр.)? Чрезвычайно ли положение де-факто, чтобы объявить его де юре? Если пора, то каковы меры подавления уничтожающего нас противника?

Неотвратимость наказания, сколько бы о ней ни говорили, совершенно ничего не стоит без жестокости. Сегодня чеченские боевики, наказанные сверхмягко и после услужливых амнистий от либеральной Думы, вновь вливаются в банды, умывающие Россию кровью. Гуманисты хотят обратного, но выходит именно это — отказываясь от жестокости, они порождают еще большую жестокость.

Лев Тихомиров, касаясь проблемы насилия на войне, писал: «Человек — существо телесное. Нравственное “воздействие” неотделимо от нравственного принуждения, а в известных случаях и от физического насилия. Говорят: “Действуйте нравственным воздействием, но не осмеливайтесь прибегать к насилию физическому”, - это или бессмыслица или лицемерие. Всякое убеждение рано или поздно непременно проявляется в формах физического действия, по той простой причине, что человек не дух и живет в телесном виде. Все наши поступки представляют соединение актов духовных и физических. Уж если человек что-нибудь делает, то непременно в сопровождении и физических актов. Это относится к злу и к добру. Противодействовать злу можно иногда нравственными воздействиями, но иногда невозможно иначе, как физически, и тогда “сопротивление” и “насилие” — нравственно обязательны». Мы полностью можем отнести эти слова и на счет насилия над преступником.

Речь не об ужесточении наказания, а о том, чтобы покрыть преступника публичным позором, не таить его униженное положение вдали от глаз пугливой публики. Воспитательная сила публичного наказания может оказаться значительнее многих лет, проведенных за колючей проволокой. Можно предположить, что публичная порка плюс 5 лет несвободы значительно эффективнее 10-ти лет несвободы. Ведь, как говорил Достоевский, «лишение свободы есть самое страшное истязание, которое почти не может выносить человек».

Справедливости ради отметим, что Достоевский был категорически против убийства по приговору: «Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем само преступление». Потому что приговоренному не на что надеяться, а жертва преступника еще надеется и в тот момент, когда ей уже перерезают горло. И с надеждой умирать гораздо легче.

Это верный довод. В то же время есть преступления, для которых механическое воздаяние подобным явно не устрашит и не воспитает никого. Это сквозит в народной присказке: «убить тебя мало». И в этом случае мука приговоренного к казни оправдана — в том числе и для спасения его заскорузлой души. Возможно, позиция Достоевского предопределена его собственными муками в камере смертника. Кроме того, великому писателю и не снились те изуверства, о которых мы теперь узнаем чуть ли не каждый день — он не мог ведать о массовой наркотизации общества и массовой детской проституции, не мог предположить, что измена раскромсает Россию на куски и отбросит могучую стану на столетия вспять. Поэтому, уважая точку зрения Достоевского, мы должны помнить, что есть преступления, для которых даже принцип «подобное подобным» непригоден. А принцип публичности — ключевой момент, моральная пытка, выпрямляющая искалеченную душу.

Исторически публичная казнь не есть месть. Это ритуал единства граждан (или подданных) в неприятии преступника. Именно потому публичная казнь (и просто казнь) не может быть поставлена на поток — как в безбожных репрессивных режимах, терроризирующих собственный народ. Тогда казнь будет сопровождаться разнузданием садистского сладострастия, низменной радости толпы: «умри сегодня, а я — завтра».

Казнь имеет религиозную подоплеку. Это коллективная жертва, а не кровавый театр для толпы — уничтожая преступника общество отрекается от преступления. В театр все превращается, когда этот процесс ставится на поток. В Европе так было, в исторической России — нет. Хотя нельзя исключать пробуждения низменных чувств при виде казни — уроды есть везде. Они могут радоваться чужому позору, не чувствуя возможности своего. Ведь наказание преступников не прекращает преступности.

Убийство может быть и во спасение жертвы от преступника. В этом случае убийство не есть проявление злой воли. И даже более того, не защитивший ближнего и допустивший гибель жертвы под предлогом нежелания убивать, притом имевший силы остановить преступника, сам становится соучастником преступления.

Часто оправдывают отмену смертной казни, ссылаясь на авторитет Церкви, которая, мол, ни под каким видом не может одобрять убиения преступника. При этом делается логическая подмена: если не осуждает, значит одобряет. В действительности Церковь занимает позицию совершенно иного рода. Это следует из Основ социальной концепции РПЦ, утвержденных Архиерейским Собором в августе 2000 года:

«Особая мера наказания — смертная казнь признавалась в Ветхом Завете. Указаний на необходимость ее отмены нет ни в Священном Писании Нового Завета, ни в Предании и историческом наследии Православной Церкви. Вместе с тем, Церковь часто принимала на себя долг печаловання перед светской властью об осужденных на казнь, прося для них милости и смягчения наказания. Более того, христианское нравственное влияние воспитаю в сознании людей отрицательное отношение к смертной казни. Так, в России с середины XVIII века до революции 1905 года она применялась крайне редко. Для православного сознания жизнь человека не кончается с телесной смертью — именно по этому Церковь не оставляет душепопечения о приговоренных к высшей мере наказания.

Отмена смертной казни дает больше возможностей для пастырской работы с оступившимся и для его собственного покаяния. К тому же очевидно, что наказание смертью не может иметь должного воспитательного значения, делает непоправимой судебную ошибку, вызывает неоднозначные чувства в народе. Сегодня многие государства отменили смертную казнь по закону или не осуществляют ее на практике. Помня, что милосердие к падшему человеку всегда предпочтительнее мести, Церковь приветствует такие шаги государственных властей. Вместе с тем она признает, что вопрос об отмене или неприменении смертной казни должен решаться обществом свободно, с учетом состояния в нем преступности, правоохранительной и судебной систем а наипаче соображении охраны жизни благонамеренных членов общества».

Из этих слов видно, что вопрос остается проблематичным. И понятно, он не может быть решен канонически. Начало и конец цитаты свидетельствуют в пользу того, что смертная казнь не может осуждаться Церковью. Все остальное — в пользу того, что она не может одобряться Церковью. Зато конкретный случай может быть конкретно оценен, а вопрос о любви и смерти разрешен с нравственных позиций без тлетворного для общества либерального «гуманизма».

Церковь не должна и не может приветствовать казнь. Точно также она не может и не должна приветствовать власть. Но Церковь обязана признавать власть (всякая власть от Бога), поскольку без власти — даже самой плохенькой и подленькой — наступает и хаос (например, разграбление иракцами своих собственных музеев, когда американцы уничтожили власть диктатора Саддама Хусейна). Также Церковь вынуждена признавать и казнь — без нее власть не может реализоваться, без нее жертва становится беззащитной.

Пространная цитата из «Основ…» несколько перегружена общегуманистической риторикой — в связи с явившейся у священства модой на социальное миротворчество и стремлением никого не обидеть, обличая порок. Между тем, российская традиция связана с благословением воинов, идущих с оружием в руках спасать, но в том числе спасать убивая. Вся мировоззренческая глубина в этом вопросе отражена в известной формуле Святителя Филарета Московского: «Любите врагов своих, сокрушайте врагов Отечества, гнушайтесь врагами Божиими». В сокрушении врагов Отечества убийство не становится целью, но остается возможностью, а в некоторых ситуациях — необходимостью. Нынешняя волна преступности, грозящая проглотить Россию, может быть остановлена не столько увещеваниями, сколько силой. В том числе и такой силой, которая способна во спасение страны остановить преступника смертью. Смерть для наркоторговцев, растлителей, изменников — необходимость сегодняшнего дня. Враги Отечества должны быть сокрушены в той войне, которую они ведут против России.

Управлять государством крайне трудно. Особенно управлять совестливо. Ведь грехи правителей тяжки — их дело вразумлять разбойников силой, меру которой крайне трудно соблюсти. Правитель будет стократ более грешен, если не доступит до черты и допустит крушение России, чем если переступит черту и невольно казнит невинного. Слеза невинно казненного ничто перед морем слез народа, безвинно брошенного властью на прозябание, поругание и гибель.

В 2004–2005 гг. по России прокатилась волна самосудов. Граждане, возмущенные продажностью судей и пассивностью милиции, все более становящейся одной из крупнейших преступных корпораций, казнили тех, кто их терроризировал годами. Общественность, как всегда, была возмущена, вспоминая суды Линча. Мы же можем вспомнить об этих судах как о реальном опыте самозащиты нации: суды Линча остановили тотальный бандитизм тех, кому американцы решили дать свободу — рабов-африканеров.

В России самосуды над преступниками следует приветствовать как проявление такого же инстинкта самозащиты, когда власть выпустила из тюрем самых оголтелых живодеров и сама стала частью криминального сообщества. Если власть, как ей положено, не желает монополизировать насилие, — а это одна из основных характеристик государства, — то гражданам приходится применять его в порядке самообороны.

Русские потому и не самоорганизуются, что до последнего надеются на свое государство. А сегодня государство отделились от общества и противопоставило себя ему, да и всему, что связано с жизнеобеспечением нации и сохранением ее традиций. Чиновники превратили свои должностные полномочия в бизнес и открыто торгуют ими, они тотально коррумпированы и тотально преступны. Эта преступность страшнее уголовной, потому что подрывает основы государства. Если так пойдет и дальше, народное насилие перекинется с бандитов на чиновников. И это будет тот самый всплеск бунта, в котором не разбираются, кто в бюрократической системе все-таки жил по Божьим и человеческим законам — всех будут ставить к стенке за одну причастность к такой власти.

Единственное средство обуздания врагов России — немедленно вернуть смертную казнь. Власти это необходимо для самоочищения. Пуля в затылок нескольким десяткам террористов, коррупционеров и изменников, наркоторговцев и маньяков мгновенно изменит ситуацию в стране. Нации это необходимо для истребления тех, кто желает ее погибели и каждый день продвигает нас к пропасти.

Гегель отмечал значение внешнего конфликта для государства-нации, которое позднее отрицалось марксистами: «В мирное время гражданская жизнь расширяется, все сферы утверждаются в своем существовании, и в конце концов люди погрязают в болоте повседневности; их частные особенности становятся все тверже и окостеневают. Между тем для здоровья необходимо единство тела, и, если части его затвердевают внутри себя, наступает смерть».

Отрицание вражды как сущности политики прямым следствием имеет отрицание войны — такой войны, которая отстаивает суверенитет. Напротив, разрушение суверенитета (а вместе с ним и нации), связано с требованием гражданской войны — по сути дела, войны против «своих» на стороне «чужих».

Если начало ХХ века вызывало к жизни мужественное понимание войны как первополитики, как продолжения природного закона борьбы всего живого и даже явление в мир человека метафизического принципа общности жизни и борьбы как неразрывного единства, то современный мыслитель старается быть гуманистом, понимая это как бесспорное отрицание войны — то есть, отрицание жизни в войне и даже зависимости истории от результатов войны.

Избегание войны с внешним врагом означает перенос жизненного закона внутрь собственной нации. «И всякая попытка исключить этот расовый момент приводит лишь к его переносу в другую сферу: из межгосударственной сферы он перемещается в межпартийную, межландшафтную, или же если воля к росту угасает также и здесь, — возникает в отношениях между свитами авантюристов, которым добровольно покоряется остальное население» (Освальд Шпенглер).

Нет никаких сомнений, мировая война приобретает расовый характер. Рыночная мифология служит только консолидации определенного антропологического типа, подводящего под свои людоедские планы рационально-гуманитарный фундамент. России уже приходится жить в условиях атаки талмудического «общечеловеческого» расизма и платить ежедневно огромные контрибуции — фактически даром перекачивая нефть и газ в Европу и раздавая втридешево свои стратегические активы.

Партия гражданской войны в России, выполняющая установки внешних заказчиков, будет вновь и вновь обличать русскую Традицию в привязанности к деспотизму и архаике, к «красному» тоталитарному проекту. Но действовать будет против русской национальной культуры как таковой — в любом ее виде и выражении.

Американский расизм вовсе не будет возрождением «белого» доминирования. Как раз наоборот. Национальная модель США делает белого человека самым угнетаемым — буквально раздавленным системой «политкорректности». Именно это готовится и в качестве глобальной модели. Америка проповедует всему миру такой своеобразный расизм, в котором доминирующий антропологический тип должен быть непременно ублюдочным. Он не имеет расового «цвета» и требует смешения, оторванного от любой привычной для человечества антропологии — по сути дела выведения нелюдей. Это и есть скрытый смысл мировой войны — войны нелюдей против людей. Обезьяна пришла за своим черепом, вооружившись ядерной дубинкой и высокоточным оружием. Она готова размозжить череп человеку разумному. И сделает это, если разум не возвысится над виртуальностью, а дух не возвысит разум.

Консенсусное понимание политики и упорное нежелание видеть современность как типичную военную эпоху (не замечать при этом миллионные жертвы текущих войн) есть одновременно отвержение собственного народа, который, как писал Шпенглер, действительна «только в соотнесении с другими народами, и эта действительность состоит из естественных и неснимаемых противоположностей — из нападения и защиты, вражды и войны. Война — творец всего великого. Все значительное в потоке жизни возникло как следствие победы и поражения». Не желая знать войны, не желают знать и победы. Сама нация этим бесплодным пацифизмом ставится под вопрос: «Начинается все желанием всеобщего примирения, подрывающим государственные основы, а заканчивается тем, что никто пальцем не шевельнет, пока беда затронула лишь соседа».

Бердяев в свое время бросил обвинение большевикам: «Когда нация с нацией ведет войну, вы делаетесь кроткими вегетарианцами, вы боитесь крови, вы призываете к братству. Но когда удается вам превратить борьбу наций в борьбу классов, вы становитесь кровожадными, вы отрицаете не только братство, но и элементарное уважение человека к человеку. В исторических войнах народов никогда не бывает такого отрицания человека, как в революционных войнах классов и партий».

Впоследствии официозный пацифизм компартии подорвал веру нации в возможность справедливых войн, а тайная классовая война за мировое господство стала причиной жестокого противодействия и поводом к обвинениям, нашедшим сочувствие и среди большинства граждан советской страны. Исследование сущности войны в современных условиях было подменено рассмотрением задач предотвращения войны, гуманистического содержания воинской деятельности, соотношения политических и военных средств и способов обеспечения мира, миротворческой роли вооруженных сил, положения и роли человека в современной войне.

Гуманистические ценности вводятся в теорию войны утверждением, что человечество подошло к тому, что война уже не может быть разумным средством достижения политических и иных целей; что война утратила свою прежнюю функцию становления государств как исторических тел, функцию показателя напряженности динамизма истории, патриотизма и мужества участвующих в ней людей; что военно-технические средства также исчерпали свою прежнюю функцию — разрушения, уничтожения, поражения противника — и сегодня могут и должны выступать лишь в роли сдерживания, миротворчества, политического обуздания агрессоров. Речь идет даже о «культе ненасильственных форм жизнедеятельности».

Война выводится из сферы разумного выбора государственной политики и рассматривается как острая стадия спонтанного конфликта, ключевым признаком которого считается массовое применение средств вооруженного насилия. Но из такой схемы определения состояния войны выпадают информационные войны, т. н. «холодная война», составившее содержание целой эпохи, «война цивилизаций» как одна из доктрин межгосударственных конфликтов современного мира. Расовая война как доктрина, относительно которой все прочие «войны» — лишь инструменты, кажется для современного гуманиста и вовсе фантастической выдумкой. Он готов согласиться на гибель собственного народа, но не уступить в своем упорном нежелании видеть расовую природу вражды в современном мире.

Бердяев пишет, что «демократическое требование, чтобы цели войны и смысл войны были понятны всем участникам войны, чтобы война была проведена через всеобщее избирательное право, чтобы каждый солдат свободно и разумно решал, хочет ли он воевать и имеет ли смысл война, есть революционно-рационалистическая нелепость, чудовищное непонимание природы войны и природы войска». «Ваш пацифизм есть отрицание зла, нежелание знать зло, желание устроиться со злом так, как будто бы зла нет. И потому, никогда вы не достигнете ни всемирного братства, ни вечного мира. Пацифизм ваш окончательно истребляет рыцарские начала, рыцарски-воинствующую борьбу со злом». «Война говорит о самобытной исторической действительности, она дает мужественное чувство истории. Пацифизм есть отрицание самостоятельности исторической действительности и исторических задач. Пацифизм подчиняет историю отвлеченному морализму или отвлеченному социологизму. Он срывает историю до её духовно-реального конца».

Отрицание войны есть также и отрицание государственной символики, в которой прежние победоносные войны или катастрофические поражения осеняют текущую политику мистическим благословением. То есть, призыв к забвению войн является антигосударственным по своему смыслу.

Для сохранения государственности жизненно важным является нравственное оправдание справедливой (то есть, соответствующей духу нации) войны, которое не может не решать проблемы жизни и смерти. И об этом также пишет Бердяев: «…физическое убийство во время войны не направлено на отрицание и истребление человеческого лица. Война не предполагает ненависти к человеческому лицу. На войне не происходит духовного акта убийства человека. Воины — не убийцы. И на лицах воинов не лежит печати убийц. На наших мирных лицах можно чаще увидеть эту печать. Война может сопровождаться убийствами как актами духовной ненависти, направленной на человеческое лицо, и фактически сопровождается такими убийствами, но это не присуще войне и её онтологической природе. Зло нужно искать не в войне, а до войны, в самых мирных по внешнему обличию временах. В эти мирные времена совершаются духовные убийства, накопляются злоба и ненависть. В войне же жертвенно искупается содеянное зло. В войне берет на себя человек последствия своего пути, несет ответственность, принимает всё, вплоть до смерти».

В войне раскрывается предел ответственности личности, которая в обычной мирной ситуации может вообще стремиться к минимизации своих контактов с государством или к забвению нации в себе самой. Но в условиях войны раскрывается самые глубинные свойства личности, приготовившейся к смерти, а потому отыскивающей в глубине души государство и нацию, и самый потаенный выбор между добром и злом.

Снова обратимся к словам Бердяева: «И в духовной природе войны есть своё добро. Не случайно великие добродетели человеческого характера выковывались в войнах. С войнами связана выработка мужества, храбрости, самопожертвования, героизма, рыцарства. Рыцарства и рыцарского закала характера не было бы в мире, если бы не было войн. С войнами связано героическое в истории».

Достоевский, с неприязнью относившийся к рыцарству, оценивал духовный аспект войны почти точно таким же образом, как и Бердяев. Он говорил, что «без крови и войны загниет человечество». Для Достоевского война есть противопоставление отвратительным явлениям «загнившего» общества: «Теперешний мир всегда и везде хуже войны, до того хуже, что даже безнравственно становиться под конец его поддерживать, нечего ценить, совсем нечего сохранять, совестно и пошло сохранять». «Не всегда надо проповедовать один только мир, и не в мире одном, во что бы то ни стало, спасение, а иногда и в войне оно есть». «Поверьте, что в некоторых случаях, если не во всех почти (кроме разве войн междоусобных), — война есть процесс, которым именно, с наименьшей тратой сил, достигается международное спокойствие и вырабатываются, хоть приблизительно, сколько-нибудь нормальные отношения между нациями. Разумеется, это грустно, но что же делать, если это так. Уж лучше раз извлечь меч, чем страдать без срока. И чем лучше теперешний мир между цивилизованными нациями — войны? Напротив, скорее мир, долгий мир зверит и ожесточает человека, а не война. Долгий мир всегда родит жестокость, трусость и грубый, ожирелый эгоизм, а главное — умственный застой». «…буржуазный долгий мир, все-таки, в конце концов, всегда почти зарождает сам потребность войны, выносит ее сам из себя как жалкое следствие, но уже не из-за великой и справедливой цели, достойной великой нации, а из-за каких-нибудь жалких биржевых интересов, из-за новых рынков, нужных эксплуататорам, из-за приобретения новых рабов, необходимых обладателям золотых мешков, — словом, из-за причин, не оправдываемых даже потребностью самосохранения, а, напротив, именно свидетельствующих о капризном, болезненном состоянии национального организма». В войне воссоздаются внутренние причины национального единства и оправдания государственной иерархии: «Война есть повод массе уважать себя, призыв массы к величайшим общим делам и к участию в них… Правом умереть за выгоды отечества, всех, самые низшие возвышаются до самых высших и становятся им равными как человеки».

Л.А.Тихомиров продолжил мысли Достоевского, выступавшего против «дотолстовской толстовщины», указывая на опасные тенденции общественного сознания в период русско-японской войны, аналогичные тем, которые были за четверть века до того в период русско-турецкой войны: «Размягченное состояние умов, дряблость чувства, отвращение от всякого напряжения энергии вообще, какое-то “обабленное” настроение, создали почву для принципиального отрицания всякого действия “силой”, и, в частности, отрицание войны, в резкой дисгармонии с запросом истории на мужскую доблесть. Хуже всего то, что эта рыхлая псевдогуманность, отрицание силы и активности, стали уже достоянием многочисленных слоев среднеобразованной толпы. Пока антисоциальная идея остается личным парадоксом взбалмошного, или даже гениального, ума, — беда не велика, и из парадокса может даже сверкнуть какая-нибудь искорка действительной истины. Но когда антисоциальная идея становится верованием толпы, — она делается опасной. Толпа не знает многогранности истины. Если среднее общество упрется лбом в какую-нибудь фальшь, то уж потом разве какие-либо страшные бедствия способны снова вразумить его. Это внутреннее опустошение ума и чувства опаснее всяких внешних вражеских нашествий». «Вера в то, будто бы война есть “зло” и “варварство”, распространилась в среднем образованном обществе до того, что доросла до несокрушимой пошлости. Со всегдашней нетерпимостью опошленного верования, это отрицание войны стало уже воинствующим и готово забрасывать камнями всякий проблеск сознания всей важности “войны”…».

Сущность войны состоит не в убийстве и не в торжестве зла. Даже напротив, война вскрывает спрятанное зло и предоставляет человеку ясный выбор между добром и злом. Вялость и дряблость содействуют злу — это ясно показывает война: «в войне — самой даже вредной и безнравственной — есть всегда один такой элемент, который сам по себе хорош и которого нет во вредном и безнравственном мире. Это именно элемент силы, активности, способности к борьбе. Между тем вся жизнь человека есть борьба. Способность к ней, это — самое необходимое условие жизни. Конечно, силу и активность можно направить не только на добро, но и на зло. Но если у какого-либо существа нет самой способности к борьбе, нет силы — то это существо ровно никуда не годится, ни на добро, ни на зло. Это нечто мертвенное. А для человека нет ничего противнее смерти, отсутствия жизни. Зло — безнравственно; но пока человек имеет силу, жизнь, то как бы вредно она ни была направлена, все-таки имеется возможность и надежда пересоздать злое направление и направить данную силу на добро. Если же у человека нет самой жизненной силы, то это уже почти не человеческое существо. Никаких надежд на него возлагать нельзя. Если же он, своей мертвенностью, заражает, сверх того, и окружающих, то не может быть на свете ничего более вредного и противного. В дурном мире — именно это и происходит, а в самой плохой войне никак не может быть. Когда идет война, мы видим пред собой все-таки живых людей, и, если это даже разбойники, то, по крайней мере, не трупы. Из двух зол — все же лучше первое».

В войне решается судьба исторической нации — будет ли ее «проект» представлен в мире или она сойдет с исторической сцены, не сумев себя защитить. Именно великие нации, имеющие свою идею для человечества, и являются причиной войн, говорит Тихомиров, — они не уступают силе, подкрепляющей иные идеи. Великая нация решается на войну во имя своей правды, своего цивилизационного типа. Если же чувство правды перестанет жить, то великая нация умерла для человечества. «Война, таким образом, имеет смысл очень глубокий, который делает обязательным уважение не к убийству, не к истреблению, но к исторической роли силы». «Этой исторической роли силы не должен забывать ни один народ, который имеет историческую роль, миссию, как говорится. Мелкие, внеисторические, народы могут жить, забывая значение войны: все равно не они будут устраивать человечество, а их самих кто-нибудь будет устраивать. Но всякая нация, которой дано всемирное содержание, должна быть сильна, крепка и не должна ни на минуту забывать, что заключающаяся в ней идея правды постоянно требует существования защищающей ее силы».

Священник Валентин Свенцицкий — один из ярких церковных публицистов 10-20-х годов ХХ века, принявший сан в сентябре 1917, писал: «Христианство принципиально войны не отрицает. Не всякая война является злом с христианской точки зрения. Может быть такая война, благословить которую не только есть “компромисс”, а прямой долг Христианской Церкви».

Вопреки бюргерской безопасности, «спасающей животишки» и подсказывающей: «не убий, да неубитым будешь», христианская нравственность ищет смысл в действии — даже в таком страшном, как убийство:

«Совершенно ясно, что под убийством, запрещенным Богом, разумеется такое убийство, которое было выражением злой воли человека, — его “нелюбви” к ближнему. Христос, расширив понятие “ближнего”, включив в него и “врагов”, естественно, расширил и понятие заповеди “не убий”. Но, однако, расширил все же на основе принципа любви. Убийство и с христианской точки зрения осталось грехом исключительно как нарушение всеобъемлющей заповеди о любви к ближним.

В убийстве всегда полагается цель: “уничтожение человеческой личности”. На войне целью является победа, а уничтожение жизни далеко не всегда обязательное средство для достижения этой цели. …Если “убийство” грех, потому что нарушает заповедь о любви, то тем более только та война грех, которая нарушает этот высший принцип любви. Другими словами: не всякая война грех, а лишь та война, которая преследует злую цель, ибо моральное значение войны определяется тем, во имя чего стремятся к победе».

Наивному представлению о том, что войну можно изжить точно так же, как разного рода гуманисты рассчитывают изжить зло на земле и обеспечить людям гарантированную безопасность, Достоевский противопоставляет христианскую эсхатологию: «До Христа и не перестанет война, это предсказано». Точно ту же неизбывность войны видит и Бердяев, для которого война связана с обострением эсхатологических чувств и потому именно в войне проясняется религиозное оправдание истории, ее трагизма: «Христианские апокалиптические пророчества не говорят нам о том, что под конец не будет войн, будет мир и благоденствие. Наоборот, пророчества эти говорят о том, что под конец будут страшные войны. Апокалиптическое чувство истории противоречит вечному миру».

Войны остаются неизбежным и серьезнейшим испытанием для любого государства. Само отношение к войне, к прежним военным победам и поражениям вызывает глубокие изменения в общественном сознании, образует самосознание нации. Пацифизм страшен своим странным «гуманизмом», спасающим отдельных индивидов от близкой опасности, но разрушающим национальный организм и государственное управления, чтобы через время обрушить на спасенного индивида стократ большую опасность, чем та, от которой он спасся.

Русским, как последней имперской нации историей положен шанс победы над истирающими себя в пыль фаустовскими людьми Европы — именно имперское наследство дает русским шанс оказаться «в форме», когда другие нации теряют перспективу и превращаются в общечеловеческое перекати-поле. Все русская история — это история русского воинства, история русской Армии Победы. Сегодня от нее остались лишь островки героического сопротивления, которые по-прежнему страшат потенциального агрессора. Задача государственной политики — слить их в армию солдат Империи, чем привести нацию в чувство. Ведь, как писал Шпенглер, «Народ “в хорошей форме” (“in Verfassung”) — это изначально воинство, глубоко прочувствованная внутренним образом общность способных носить оружие. Государство — мужское дело, это значит печься о сохранении целого и о том душевном самосохранении, которое обыкновенно обозначают как честь и самоуважение, предотвращать нападение, предвидеть опасности, но прежде всего — нападать самому, что является чем-то естественным и само собой разумеющимся для всякой находящейся на подъеме жизни». «Традиции старинной монархии, старинной знати, старинного благородного общества, поскольку они еще достаточно здоровы, чтобы удержаться поодаль от политика как гешефта или он политики, проводимой ради абстракции, поскольку в них наличествует честь, самоотверженность, дисциплина, подлинное ощущение великой миссии, т. е. расовые качества, вымуштрованность, чутье на долг и жертву, — эти традиции способны сплотить вокруг себя поток существования целого народа, они позволят перетерпеть это время и достичь берегов будущего. “Быть в форме” (“in Verfassung”) — от этого зависит теперь все. Приходит тяжелейшее время из всех, какие только знает история высокой культуры. Последняя раса, остающаяся “в форме”, последняя живая традиция, последний вождь, опирающийся на то и другое, — они-то и рвут ленточку на финише как победители».

Военная доктрина — это доктрина нации. Правильно выбранные приоритеты, столь точно указанные Шпенглером, дают все шансы на стратегическую Победу — на победный финиш в гонке национальных проектов мировых держав и исторических народов. Вопрос не в том, кто будет последней нацией последней Империи, а будут ли русские нацией и будет ли Россия Империей?

Для будущего России и всего русского мира важно понимание того, что война не просто будет — война уже идет. Точнее, война не прекращалась никогда. Просто мы иногда не знали о ней, иногда старались ее не замечать. И в этом нашем неведении — причина резкого ослабления жизнеспособности российского общества. Оно и теперь слабо представляет себе возможность не только масштабной войны, но и малых войн, ведущихся в мире беспрерывно.

Политики и политологи, допущенные к газетным страницам и микрофонам теле- и радиоэфиров, толкуют нам о необходимости общественного согласия, консенсусах и плюрализмах. Одновременно против нашей страны ведется самая свирепая война с участием этих самых политиков и политологов, взывающих к гуманизму и смирению, но получающих деньги от разного рода банд зарубежных и доморощенных политических потрошителей.

Настойчивость, с которой нас призывают к смирению перед лицом национальной катастрофы, перед возможностью полной утраты связи нынешнего поколения граждан России с предшествующими поколениями, с тысячелетней русской культурой, говорит не столько о цинизме этого многотысячного отряда проповедников, сколько о несоответствии их образа мысли целям России, несоответствии их мировоззрения мировоззрению национальному. Они могут обманывать, но они бывают и правдивы — как правдивы организаторы приватизации, свободы цен, «шоковой терапии». Они открыто заявляли свои планы, а народ видел в этих планах только свою мечту о «жирном царстве». За это и поплатился. Они последовательны в своих действиях, они откровенны, как все публичные русофобы. Они не скрывают ненависти к нашей стране и беззастенчиво смотрят на нее как на механизм, который можно перестраивать, реформировать, изготавливая из него некий конструкт, который будет соответствовать их представлениям о целесообразности. И народу нечего винить кого-то в обмане. Все очевидно, все налицо. Кто виноват, если очевидность народом не воспринимается? Они могут говорить об «общечеловеческих ценностях», но никогда не будут исходить из запросов конкретного человека. Любовь к ближнему для них не существует. Они предпочитают любить кого-то далекого — даже бандитов. Они защищают ложь. И кому это неведомо? Тому кто, терпит все это! Кто страдает, тому и неведомо.

Даже те, кто особенно не задумывается о причинах бедственного положения нашей страны, все-таки не могут не видеть, что большинство публичных деятелей в чем-то не такие как все остальные, что-то в них устроено совсем иначе, чем у среднего русского человека. Объяснение этому достаточно простое. В современном мире присутствует несколько основных типов (стилей) мышления, и один тип мышления оказался наиболее приспособлен к тому, чтобы иметь личный успех на фоне всеобщего разрушения, получать огромные доходы при развале экономики, занимать высшие посты в государстве при разложении государственности и уничтожении элементарного порядка в системе управления. Этот стиль мышления либералов.

Другой тип мышления они до такой степени ненавидят, что предпочитают не говорить о нем. Для либералов удобнее всего обрушиваться на коммунистов. У тех и других единый источник вдохновения — идеи французского Просвещения. А вот для тех, кому эти идеи противны, либералы в современной России полностью перекрыли доступ в средства массовой информации, полностью блокировали какие-либо возможности организации значимых политических объединений. Потому что либералы знают, что настоящие русские — самые последовательные их враги, которые имеют принципиально иной тип мышления, и которые по всем основным мировоззренческим установкам готовы биться с либералами насмерть.

Либерал опирается на идею «естественного права» (разумеющихся для каждого прав вне зависимости от качества «человеческого материала»). Они прославляют все «естественное» (то есть животное в человеке), ратуют за неотъемлемые права человека (жизнь, свобода, собственность, право сопротивляться тирании и т. д.) и всеобщую правомочность каждого индивида, считают обоснованием общества доктрину общественного договора и суверенитет народа и из этого пустого принципа выводят применимость абстрактных законов для любых исторических общностей и любых исторических периодов (оттого либералы никогда не выигрывали войны). Для них важна не реальная жизнь, а принцип (лишь бы рынок был, а там пусть хоть все сдохнут).

Для русского человека традиционного склада общество — не механизм, воплощающий в себе какой-то универсальный принцип (например, «правовое государство»). Общество — это организм с вполне конкретной предысторией и текущими задачами, с духовным содержанием и историей духовных исканий. Государство и нация для русских — не сумма граждан и институтов, они — воплощение «народного духа», замысла «небесного архитектора».

Современная Россия, оживая от последствий либеральной живодерни, обращается к консервативным, традиционным национальным ценностям, русский народ постепенно начинает различать среди политиков своих врагов; элементарные представления о справедливости восстанавливаются в своих правах. Именно поэтому мы подходим к этапу коренной переоценки ценностей, навязанных нам либералами, разорявшими страну в течение полутора десятилетий. Если хватит у нас смелости оспорить все «самоочевидные» истины, Россия получит ясное, разработанное поколениями русских мыслителей мировоззрение, а вместе с ним — стратегию русского прорыва, русского успеха в новом тысячелетии.

Русское мировоззрение должно быть основано на следующих политических задачах:

— сохранение целостности нации, ее исторического и культурного достояния, уникальности, традиций вопреки тотальной унификации и стандартизации «единой Европы»;

— жесткий пограничный контроль всей человеческой, товарной и информационной массы, проникающей в нашу страну, обеспечение культурной самостоятельности и сохранение уникальности русской цивилизации;

— воспитание в обществе героического культа вместо культа силы, идей благородства и самосовершенствования вместо порнографической попкультуры, воспитание дисциплины вместо произвола и своеволия.

Наша демократия ни в коем случае не должна быть последышем философии Просвещения. Наша демократия должна быть основана на древнем понимании демократических процедур — прежде всего на ее цензовом характере, который призван осуществлять элитный отбор, давать преимущества лучшим представителям общества. Основных цензов четыре: возрастной (преимущества активному возрасту 25–55 лет), образовательный (иерархия преимуществ в зависимости от образованности), имущественный (преимущество тем, кому «есть что терять», но не кучке олигархов и не бомжам) и ценз оседлости (преимущество тем, кто включен в стабильные социальные связи местного уровня). Они дополняются семейным цензом (полнотой прав обладает только глава семьи, в которой растут дети) и цензом отношения к воинской службе (полностью правоспособен только военнообязанный, несущий тяготы, связанные с обороной страны и воинской учебой).

Вслед за Иваном Ильиным мы должны противопоставить либеральным принципам (культ равенства, государство как уравнительное всесмешение, пафос избрания угодного, культ независимости, принцип конкуренции, принцип коалиции «свободных граждан» против главы государства, культ личного успеха, карьеры, культ новаторства…) консервативные ценности (культ ранга, государство как семья, пафос верности, культ чести, заслуги служения, культ традиции…). Основополагающие моменты идеи русского возрождения России должны быть: консерватизм (традиционализм, русизм, корпоративизм, технократизм) и реваншизм (оптимизм, культурный и технологический экспансионизм, милитаризм). Что же касается политической стратегии, которая должна настроиться на соответствующую концепцию, подкрепить ее социальным базисом, то эта стратегия связана с охранительными идеями — удержать территорию (в перспективе — вернуть себе всю историческую Россию), восстановить демографический потенциал русской нации, сохранить русскую культуру, вернуть себе позиции в мировой цивилизации (в науке, культуре, экономике).

Мы должны переоценить все ценности, которые вбивались нам в голову десятилетиями, и признать их фальшивость, вредность для национального организма, несовместимость с задачами выживания и развития России. Для того, чтобы фальшивые ценности были отброшены, а страна спасена от исторического забвения, нужна невероятная концентрация воли государственных мужей и невероятная стойкость полноценных граждан — истинных солдат Империи. Только решимость отстоять нашу Традицию и обеспечить нескончаемую череду будущих русских поколений может придать смысл и достоинство нашему существованию.

Мы различаемся со своими врагами во всем.

Они говорят: Закон, мы говорим: Справедливость.

Они говорят: Разум, мы говорим: Воля.

Они говорят: Принцип, мы говорим: Жизнь.

Они говорят: Человечество, мы говорим: Нация.

Они говорят: Я, мы говорим: Мы.

Они говорят: Человек, мы говорим: Бог.