Образование Венецианской колониальной империи

Приложение I К вопросу о значении he Rhosia в некоторых византийских памятниках XII–XIII вв.

Для решения вопроса о времени проникновения в Черное море генуэзских и венецианских купцов полезно уяснить себе, что должно понимать под словом he Rhosia в грамоте Мануила Комнина, выданной им генуэзцам в 1169 или 1170 г., в то время, когда он готовился к разрыву с Венецией.

Вопрос этот, как известно, со времени полемики В. Г. Васильевского с Ф. К. Бруном, решается в том смысле, что под Rhosia названного нами памятника следует разуметь один из пунктов на Азовском море, обозначаемый на итальянских картах XIV и следующих столетий как Casale degli Rossi.[1726] В этом не сомневается и исследователь одной из смежных проблем М. В. Левченко, как это видно из его статьи в IV томе Византийского Временника.[1727] Нам думается, однако, что вопрос этот вовсе не так бесспорен, как это кажется.

Единственным доказательством существования этого Casale degli Rossi являются только что названные итальянские карты. Однако в нашем распоряжении имеется известие Рубруквиса, в котором он сообщает об основании русского поселения в районе нижнего течения Дона в XIII в. по приказу Батыя и Сартака. Это место читается так: In illo loco fecerunt Baatu et Sartach fieri guoddam casale de Ruthenis in ripa orientali qui transferunt nuncios et mercatores cum naviculis, где под «тем местом» разумеются устья Дона.[1728] Только потому, что в распоряжении В. Г. Васильевского уже имелась he Rhosia грамоты императора Мануила, он предполагал, что Рубруквис сообщает о другом русском поселении, которое на итальянских картах не обозначено.[1729]

Но нам думается, что вполне позволительно будет спросить, откуда следует, что на интересующих нас картах обозначена he Rhosia императорской грамоты, а не деревня русская, о которой говорит Рубруквис? Наименование этого поселения итальянским Casale degli Rossi больше подходит к поселению Рубруквиса, чем к географическому пункту, который был хорошо известен императорской канцелярии.

Правда, арабский географ XII в., Идриси, говорит о русском городе в устье Дона, но здесь мы согласны с Бруном, который считает, что араб имеет в виду город Керчь, так как за устье Дона он принимает Керченский пролив, с чем согласен и В. Г. Васильевский.[1730] Заслуживает внимания также то обстоятельство, что итальянские карты помещают Casale degli Rossi на левом берегу Дона, т. е. как раз там, где было выстроено по приказу Батыя и русское поселение. В. Г. Васильевский, впрочем, и сам был готов согласиться с Бруном, если бы его не смущало только то обстоятельство, что Керчь нигде в других памятниках не именуется русским городом.[1731]

Из всего этого следует, что надо считать недоказанным, что в грамоте Мануила речь идет о незначительной географической точке на Азовском море, обозначаемой на картах XIV и следующих столетий.

К решению интересующего нас здесь вопроса правильнее будет подойти с несколько иных позиций: нужно указать в источниках, наиболее близких ко второй половине XII в., на другие случаи употребления he Rhosia и установить значение этого слова.

М. Я. Сюзюмовым в одной из его работ достаточно убедительно показано, что слово he Rhosia, начиная уже с IX в., утвердилось в греческом языке, как наименование страны руссов, России. Официальным обращением к русским князьям уже в дохристианскую пору было: ros ton archonta Rhosias.[1732]

Именно в этом смысле употреблялось это слово и в более позднее время. Приведем некоторые примеры такого словоупотребления.

Одним из таких примеров может служить отрывок из письма Михаила Акомината, направленного им к Феодору Ласкарису, императору Никейской империи. Интересующий нас отрывок читается следующим образом: Ei de kai lagon levcon hopoioys he Rhosia katagei eis ten Megalopolin syn te theriake episteiles.[1733]

Нет никакого сомнения, что под he Rhosia здесь надо понимать наше отечество, в чем не сомневается и сам В. Г. Васильевский, переводя это слово из письма Михаила Акомината вместе с Ф. И. Успенским, как Русь, Россия, а не casal degli Rossi.[1734]

Точно так же и у Георгия Акрополита, писавшего, как известно, также в XIII в., мы встречаемся со страной россов в следующем отрывке: Epi ta ton Rhoson chorei ekeite te chronon hikanon diameinas, kai tinas ton synggklyson Rhoson syn eavto periagagon.[1735]

Из всех этих данных видно, что по крайней мере с таким же, если не с большим основанием, можно утверждать, что в грамоте Мануила Комнина речь идет о русском побережье вообще, а не о какой-то отдельной точке на Азовском море. Что северные берега Черного моря могли почитаться в Византии русскими, что русские поселения были на нем до рассматриваемого нами времени об этом свидетельствует, между прочим, параллельное наименование Маврокастрона he nea Rhosia, о чем сообщает М. В. Левченко в своей уже упоминавшейся статье о «Записке греческого топарха».[1736]

Наконец, в грамоте императора Мануила, где запрещается генуэзским купцам посещать Росию и Матраху, речь идет не о городах и не о портах, а о землях, странах, chorai: En pantais tais hopodepote chorais tes basileias mou, anev tes Rhosias kai Matrachon.[1737]

В таком случае грамота императора Мануила предусматривала право торговли и различные льготы генуэзским купцам в пределах своих владений всюду, за исключением Азовского и по крайней мере, северной части Черного моря, а не одного только моря Азовского. Торговля с северным Причерноморьем имела огромное значение для Византии, и отнюдь не одну только рыбу получали отсюда греки: цитированное выше письмо Михаила Акомината говорит о мехах, многовековую давность имела торговля хлебом, кожевенным сырьем, отсюда вывозилось большое количество рабов. Неудивительно, что византийские императоры ни в одном из нескольких хрисовулов, выданных ими Венеции на протяжении XII в., не предоставляют венецианским купцам льготных условий в портах на Азовском и Черном морях. В течение XII в., эти порты, пожалуй, были единственным местом, где византийцы могли вести торговые операции, не натыкаясь на каждом шагу на конкуренцию италийских торговых республик. Этим районом приходилось особенно дорожить.

Мы думаем, что ни веницианцы, ни генуэзцы не могли вести и не вели сколь-нибудь серьезной торговли на Черном и Азовском морях до XIII в.[1738]

Приложение II Решает ли «одно латинское наречие» старую историческую контроверзу?

Здесь речь идет о латинском наречии olim из письма Иннокентия III к византийскому императору Алексею III, написанного им в 1202 году. Это наречие, по мнению современного буржуазного византиниста Грегуара, решает вопрос о времени бегства узника Алексея III, принца Алексея, сына императора Исаака II, в Италию. Грегуар думает, что тем самым решается, при том в положительном смысле, и вопрос о так называемой «швабской теории» изменения направления четвертого крестового похода.[1739]

Мы не имеем в виду останавливаться на разных других доводах в пользу этой теории, которые в разное время приводились ее защитниками (Риан, Винкельман, Пирс и др.), так как эти доводы подвергнуты были в свое время уничтожающей критике со стороны русских ученых акад. В. Г. Васильевского в его рецензии на книгу Ф. И. Успенского о втором Болгарском царстве[1740] и проф. П. Митрофанова в его статье «Изменение в направлении четвертого крестового похода».[1741] Предметом нашего внимания будет именно это «решающее наречие».

Об этом наречии, ссылаясь на которое, некоторые буржуазные историки четвертого крестового похода, задолго до Грегуара доказывали, что принц Алексей бежал из Константинополя в 1201 году, а не в 1202, акад. Васильевский заметил: «Если де папа в письме от 16 ноября 1202 года говорит, что у него некогда был царевич Алексей, то это никак не может относиться к весне или началу 1202 года, а по крайней мере, к осени предыдущего года. Как будто таким рассуждением и таким образом в самом деле получается значительная разница, могущая оправдывать употребление частицы olim в значении чего то давно-прошедшего и уже потерявшего свою определенную дату в памяти говорящего! По нашему мнению, с точки зрения строгой латыни, однако вовсе не той латыни, которая дает себя чувствовать в выше приведенном отрывке[1742], совсем не цицероновскими качествами, частица olim одинаково остается неуместною, будем ли мы помещать событие, характеразуемое ею относительно времени, в том же самом году, в котором писано послание, или же в предыдущем».[1743] Таким образом, В. Г. Васильевский считал излишним вдаваться в какие бы то ни было дальнейшие подробности относительно этого olim.

Грегуар, подняв этот вопрос, по меньшей мере обязан был считаться с тем, что было написано по этому вопросу ранее его. Этого он не делает, — думаем по незнанию, — статья Васильевского ему во всяком случае, осталась неизвестной, хотя в западно — европейской буржуазной науке ссылки на нее имеются.[1744] Не берет он на себя и труда проверить на других материалах и других источниках правильность своего взгляда на значение olim в средневековом латинском языке, как на наречие, всегда имеющее значение чего-то давно прошедшего.

Мы постараемся доказать, что olim в средневековых памятниках, и близких ко времени написания письма Иннокентия III, и более далеких, отнюдь не имеет только одно значение, именно значение чего-то давно минувшего.

Начнем с того, что и в классической латыни olim отнюдь не имеет только это значение. Берем первый попавший под руку словарь классического латинского языка. Здесь мы читаем следующее: «Olim, adv., означает неопределенную точку зрения времени, 1) когда-нибудь, когда-либо:… а) о прошедшем времени, некогда, когда-то… также: α) недавно… β) давно, издавна… b) о будущем времени, когда-нибудь, некогда… 2) в другой раз, в другое время, иногда… 3) обыкновенно»… Авторы словаря при этом приводят примеры, заимствованные из произведений писателей времен «золотой латыни».[1745] Таким образом пресловутое olim и в классической латыни может означать недавно.

Мы имеем возможность привести некоторые примеры из средневековой латыни, из которых будет видно, что Грегуар и его предшественники совершенно напрасно возлагают на интересующее нас латинское наречие ответственную роль «решающего» доказательства старой исторической проблемы. Такого значения это наречие не имеет, так как оно может относиться к событию, имевшему место не только в том же году, но и сравнительно очень недавно. Приведем эти примеры.

От 1318 года мы имеет письмо Фридриха Сицилийского, направленное им Венеции. Письмо было написано 2–го сентября этого года. Здесь, мы между прочим, читаем следующее: «Olim infra mensem Jannuarii proxime preteriti prime indictionis in gulfo Negroponto»…[1746] Из этого текста видно, что olim относится к событию, имевшему место в этом же году, когда было написано и письмо, причем время написания письма от упоминаемого в нем события отделено самое большее только семью месяцами. Возможность ошибки в датировке исключается, так как проверка индиктом дает один и тот же 1318 год.

Другой пример мы возьмем из хроники Космы Пражского, написанной как известно, в начале XII в. Во второй книге своей хроники Косма, рассказав о набеге на Чехию германского императора Генриха III в 1042 году и о том, как чешский князь Бжетислав откупился от этого грабителя, замечает далее: «Mox velut insignis cum flammis aestuat ignis, si quis nimiam desuper fundit aquam, paulatim impetum ejus confudit et extinxit regina pecunia Caesaris iram. Nam qui olim hanc terram inlraverat immitis, accepta pecunia revertitur mitis, pace interposita».[1747]

Совершенно ясно, что здесь olim относится к событию, не только имевшему место в одном и том же 1042 году, как это и значится в самой хронике, но и к такому (грабительский поход императора), которое отделено от описываемого события (обещание уплатить 1500 марок серебра) всего несколькими неделями, а может быть и днями.

Все это позволяет передать спорное место из письма Иннокентия III, сохраняя за olim одно из его значений в классической латыни, именно значение — недавно, следующим образом: «Названный выше Алексей, явившись недавно к нам на аудиенцию в присутствии братий наших и многих знатных римлян, поднял серьезный вопрос о том, что и т. д.».[1748] Именно это же значение должно быть сохранено за olim и в приведенном отрывке из хроники Космы Пражского.

Приложение III

Вопрос о преднамеренности в изменении направления четвертого крестового похода вызвал во второй половине XIX и первой половине XX столетия появление значительной полемической литературы. Существуют обзоры этой литературы и полемики, — П. Митрофанова в конце прошлого века («Изменение направления четвертого крестового похода» в Визант. Врем., т. IV, вып. 3–4, стр. 461–523), Герлянда в начале текущего столетия (Der vierte Kreuzzug und seine Probleme. Neue Jahrbücher für d. klass Altert., XIII, 1904, Leipzig), M. А. Заборова в последнее время («Крестовые походы», стр. 179 и след., а также отдельные статьи в Визант. Временнике). Это делает излишним рассмотрение этой литературы в подробностях. Здесь достаточно указать, что теория преднамеренности разрабатывалась в нескольких вариантах: с одной стороны, в изменении направления похода обвиняли венецианцев (Мас Лятри, Гопф, Риан со своей первоначальной точки зрения), с другой — Филиппа Швабского (Винкельман, Риан после изменения им своей первоначальной позиции в этом вопросе), иногда, наконец, Иннокентия III (Ф. И. Успенский, отчасти Тессье). Критика этих теорий — первой — Ганото, Тессье, второй — В. Г. Васильевским, Митрофановым, Тессье — настолько серьезно подорвала аргументацию этих авторов теории «преднамеренности», что в более поздней исторической литературе вопрос этот иногда или оставляется открытым, как это делает, например, Люшер (Innocent III. La question d'Orient), или Шарль Диль (The fourth crusade and the Latin empire. Camd. Med. Hist., v. IV, p. 417), или рассматривается в духе сторонников теории «случайностей», как это делают, например, Альфан (L'essor de l'Europe, p. 272), Фараль (op. cit., p. 582), или Кречмайр (op. cit., v. 1, p. 482), формулирующий свою мысль словами: auctor Casus, actrix Venetia. Сходную мысль высказывал, впрочем, еще Штрейт: auctor rerum casus, actor rerum Uenetia. (Op. cit., Archiv. Ven., XVI, p. 58).

Однако старые теории время от времени вновь появлялись на историографической сцене. Рене Груссэ, например, выводит события четвертого крестового похода из враждебных чувств, которые Запад питал по отношению к Византии, и Филипп Швабский именуется вдохновителем изменения направления похода (R. Grouset. L'empire du Levant, Paris, 1946, p. 443). Л. Брейе обвиняет в направлении четвертого крестового похода мимо его «святой цели», кроме Филиппа Швабского еще и Венецию, которая, по его мнению, была лишена Алексеем III «своего прежнего положения в империи в пользу Генуи» (L. Bréhier, Vie et mort de Byzance. Paris, 1947, p. 365). Ст. Рэнсимэн в своей трехтомной «Истории крестовых походов» нашел возможным воскресить давно похороненное обвинение Венеции в прямой измене «делу креста». Подобно Гопфу, Рэнсимэн верит известию Эрнуля о том, что в 1202 г. в Венеции побывали послы египетского султана и заключили с нею договор, обязывавший венецианцев направить крестовый поход мимо его цели. (Steven Ranciman, History of the crusades, v. II, Camb., 1952, p. 113). M. А. Заборов потратил много усилий на то, чтобы доказать соучастие Иннокентия III в союзе с Швабским домом в направлении крестового похода против схизматической Византии и даже «принявшего крест» Задара. (Крестовые походы, стр. 192 и след., а также несколько статей в Визант. Врем.). Наконец А. Фроловым сделана попытка объединить все эти теории в одно целое, уделив известную долю ответственности за поход под Константинополь каждому из его участников и их вдохновителей. (A. Frolow, Recherches sur la déviation de la IV croicade vers Constantinople. Paris, 1955).

Из всего этого видно, что хотя «к настоящему времени основные события этого выдающегося крестоносного предприятия выяснились с достаточной полнотой» (Заборов М. А. Крестовые походы, стр. 188), единство взглядов на виновников и причины того, что поход вместо Сирии или Египта был направлен под Константинополь, все еще отсутствует. Наиболее близкой к нашей трактовке этого вопроса является работа Адольфа Вааса, вышедшая в двух томах в 1956 г. (A. Waas, Geschichte der Kreuzzüge, 1–2, 1956, Freib.). Однако публикуемая нами книга написана гораздо ранее выхода в свет «Истории крестовых походов» А. Вааса.