Обреченные

Милый твиттерянин!

В поисках вещественных доказательств взаимного вожделения моих родителей я, досмертный ребенок, рылась в грязном белье. Вонь и влага простыней служили материальным свидетельством того, что отец и мать все еще любят друг друга, и эти сладострастные пятна подтверждали их чувства лучше любых цветистых, записанных от руки сонетов. Их выделения доказывали, что все стабильно. Скрип матрасных пружин, шлепанье плоти о плоть говорили о биологической привязанности, более крепкой, чем клятва у алтаря.

Отвратные разводы их телесных жидкостей были документом, гарантирующим наш общий хеппи-энд. Однако теперь все, кажется, обстоит иначе.

– Во имя Мэдисон, – пыхтит отцовский голос, – ты хочешь затрахать меня до смерти, Бабетт?

Эти знакомые глаза, окаймленные бирюзовыми тенями и накрашенными ресницами, – плотоядные венерины мухоловки. Мочки ушей оттянуты сияющими кубическими камушками из циркония размером с десятицентовик. Интимно мурлыча и продолжая смотреть на меня в лампе, молодая женщина, Бабетт, спрашивает:

– Скучал по ней?

Отец в ответ молчит. Его раздумья растягиваются в холодную вечность. Наконец он говорит:

– По кому? По жене?

– По дочери. Ты скучал по Мэдисон?

Возмущенное взрыкивание.

– Я стучал по ней? Ты спрашиваешь, бил ли я ее?

– Нет, – говорит Бабетт. – Ты скучал по ней?

После долгой паузы отцовский голос, искаженный досадой, произносит:

– Я был потрясен, когда узнал, что рай вообще существует…

– Мэдисон не соврала бы, – подначивает меня Бабетт, – ведь правда?

– Я скажу ужасную вещь, но еще больше я удивился, что Мэдисон туда пустили. – Смешок. – Откровенно говоря, я просто обалдел.

Мой собственный отец считает, что место мне – в аду.

Но куда страннее другое: я подозреваю, что Бабетт видит меня. Я уверена в этом.

Быстро и сухо отец прибавляет:

– Могу даже представить Мэдисон в Гарварде… но в раю?

– И все-таки она теперь там, – настаивает Бабетт, хотя видит меня здесь, застрявшей на земле, висящей на расстоянии вытянутой руки от их посткоитального диалога. – Мэдисон говорила с тобой из рая, да?

– Пойми меня правильно, я любил Мэдди, как только отец может любить ребенка… – Пауза такая долгая, что я впадаю в ярость. – Если честно, у моей девочки были свои недостатки.

Пустыми словами Бабетт словно бы пытается закруглить разговор:

– Наверное, это больно признавать.

– Если честно, моя Мэдди была трусишкой.

Бабетт театрально ахает:

– Не говори так!

– Но это правда. – Голос у отца уставший, смирившийся. – Все это понимали. Она была бесхребетной, безвольной трусишкой.

Бабетт ухмыляется мне и говорит:

– Только не Мэдди! Только не бесхребетной!

– Таковы эмпирические выводы нашей команды экспертов-бихевиористов, – заверяет отцовский голос угрюмо. Подавленно. – Она скрывалась за защитной маской ложного превосходства.

Стиснутые потроха моего мозга выворачивает от таких его заявлений. Слова «команда» и «выводы» застревают в ушах.

– Ее глаза следили за всем и все оценивали, – сообщает отец, – особенно мать и меня. Мэдисон хаяла любую чужую мечту, а на собственные ей не хватало ни храбрости, ни веры. – Будто выкладывая последний печальный козырь, он прибавляет: – У нас даже не было оснований считать, что бедняжка Мэдди хоть с кем-то дружила…

Это, милый твиттерянин, неверно. Моим другом была Бабетт. Впрочем, она не самый лучший пример дружбы.

Слишком уж быстро и слишком ласково Бабетт говорит:

– Тони, нам не надо это обсуждать.

И так же слишком пылко папа отвечает:

– А мне надо. – Тон у него одновременно праведный и обреченный. Отец говорит: – Леонард нас предупреждал. Давным-давно. Еще задолго до ее рождения он сказал: любить Мэдди будет очень непросто.

Прищурив глаза и ухмыльнувшись мне, Бабетт подхватывает тему:

– Леонард? Который проводил телефонные опросы?

Почти слышно, как отец мотает головой.

– Пусть он и телефонный опросчик, зато сделал нас богатыми. Он предупреждал: Мэдисон будет притворяться, что у нее есть друзья. – Папа негромко смеется. И вздыхает: – Как-то раз Мэдисон просидела все зимние каникулы совершенно одна…

О нет. Во имя Сьюзан Сарандон, слышать это не могу! Мой призрачный мозг, раздутый желудок моей памяти пухнет и ноет.

– Нам с матерью она сказала, что проведет праздники у друзей на Крите, а сама три недели только ела мороженое и читала всякий трэш.

Тьфу ты, милый твиттерянин! О боги! Роман «Навеки твоя Эмбер» не трэш. И я не безвольная и не трусливая.

Бабетт сюсюкает:

– Мэдисон, она же такая славненькая… Быть того не может. – А по глазам цвета мочи видно, что она от души надо мной ржет.

– Так и было, – говорит папа. – Мы все каникулы наблюдали за ней через школьные камеры безопасности. Бедная одинокая толстушка.