Обреченные

Милый твиттерянин!

Здесь и сейчас, в отеле «Райнлендер», я движусь по проводам из родительского пентхауса в комнату 6314. Я следую совету таинственного призрачного видения, просвечивающего человека с немытыми волосами, перекрученными в хипповскую косу, не менее отталкивающую, чем засаленный хвостик какого-нибудь противного укурка из сельской глухомани. Благодарю, СПИДЭмили-Канадка, за вопрос, но да – призрака могут преследовать другие призраки. К примеру, моя бабушка: засела в спальне пентхауса, курит, бездельничает и своим присутствием напоминает о лете, что мы провели вместе в штате Нью-Йорк, и о бесчисленных ужасах, которые там произошли.

Прокатившись по электрическим цепям через непаяные соединения и много раз свернув не в ту сторону, я выбираюсь из щелей розетки в номере 6314. Обстановка: комната в задней части здания с видом на магазин «Барниз» и пруд в Центральном парке, два мягких стула возле окна, комод, кровать – каждая поверхность уж наверняка кишит клопами, одурелыми от крови. Между стульями – стеклянный столик, на нем – дорожки белого порошка. Анды, масштабная модель. Апеннины. Скалистые Галапагосы, только с вершинами из белой кристаллической пыли. Под столиком развалился мой таинственный гость: сам на животе, голова набок. Он лежит на ковре, судя по виду, мертвый. Из ноздри торчит плотно скрученная бумажная трубочка. Она – все в той же белой пыли.

Милый твиттерянин, мне, пожившей с родителями – бывшими укурками, торчками и обдолбышами, – этот пейзаж прекрасно знаком. Когда моя призрачная сущность устраивается на краю постели, распластанное тело издает стон. Его веки вздрагивают. Туловище и конечности можно было бы спутать с кучей несвежей, пропотевшей одежды, если бы та не колыхалась чуть заметно от дыхания. Дрожащие руки упираются в ковер, и весь костюм пугала – заплатанные джинсы, фланелевая рубашка в клетку и замшевая куртка с бахромой – цепляется за стул и поднимает себя на ноги. Уже не магически прозрачный, этот несимпатичный и тощий человек озирает номер и окликает:

– Мертвая девочка?..

Вот это, должно быть, и есть частный детектив-парапсихолог, которого послала моя мама.

Его возраст так просто не угадаешь. Кожа на лице бугристая и пунцовая, будто взяли аппетитный крем-карамель и заморозили с рикотто-малиновой крошкой фурункулов. То, что показалось мне поначалу пухлой верхней губой, – лишь густые усы того же цвета, что и губы. Руки, каждый сантиметр открытой шеи – все в морщинах, словно этого человека сворачивали, как тесто для штруделя, и теперь его не расправить. Налитые кровью глаза сканируют комнату. Он спрашивает:

– Мертвая девочка, ты здесь? Ты пришла, как я просил?

Как и многие зависимые от веществ, выглядит он старше трупа.

Похоже, он меня не видит. Да, я могла бы мигнуть светом, дать вспышку на экране телевизора, чтобы обозначить свое присутствие. Однако я выжидаю.

Бумажная трубочка все еще торчит у него из носа. Он вытаскивает ее и говорит:

– Дай мне знак.

Его пальцы распрямляют бумагу. Фотография. На ней мама обнимает меня, мы обе улыбаемся в камеру. Это обложка журнала «Парад». Пойми правильно, милый твиттерянин: когда делали этот снимок, я и подумать не могла, что его поместят под заголовок: «Кинодива и ее пораженная недугом дочь противостоят трагедии детского ожирения». Да, я улыбаюсь, как довольная жаба, и пухлыми руками прижимаю к себе котенка рыжей масти. Тронутый бродяга с косой поворачивается вокруг себя и показывает вырезку со рваными краями мини-бару, кровати, письменному столу, припорошенному белым столику.

– Смотри, – говорит он, – это ты.

Нижняя кромка фотографии потемнела от влаги из его носа. Меня, хоть и очень толстую, мамины руки обвивают целиком. Я вспоминаю запах ее парфюма.

Мне любопытно, и я уступаю: медленно задергиваю занавеску.

Голова бродяги так стремительно оборачивается к окну, что его омерзительная коса летит по широкой дуге.

– Есть! – восклицает он и несколько раз дергает согнутой в локте рукой вверх-вниз. – Я тебя нашел! – Он все кружит, глаза ощупывают комнату, пальцы шевелятся, будто хотят схватить мое невидимое тело. – Твоя старушка запляшет от радости. – На меня он не смотрит. И вообще не смотрит на что-то конкретное – его глаза сканируют каждый уголок комнаты. Обращаясь в никуда, он произносит: – Это доказывает, что я лучший. – Его внимание привлекает стеклянный столик с полосками белого порошка. – Вот он, мой секрет. Кетамин. Чудесный К. – Он снова скручивает фотографию, сует в нос и наклоняется, изображая длинную затяжку. – Я называю себя «охотник за головами духов». Мертвая девочка, твоя старушка платит большое бабло, чтобы я тебя разыскал.

Да, СПИДЭмили-Канадка, ты все поняла верно: этот рассыпающийся обтрепыш именует себя охотником за головами духов. Пора опасаться худшего.

Он моргает: веки закрываются, открываются, снова закрываются, и каждый раз надолго, как у засыпающего человека. Потом он резко распахивает глаза и спрашивает:

– Что я говорил? – Он протягивает ладонь, будто для рукопожатия. – Меня зовут Кресент Сити. Не смейся. – Пальцы у него дрожат. – Когда-то мое настоящее имя было еще хуже: Грегори Цервек.

Нанять именно такого посланца – очень в духе моей жернового помола цельнозерновой матери. Вот он, крылатый Меркурий, который должен посодействовать извечной связи мать – дочь. Человек улыбается, выставляя кошмарные, несимметричные, кривые зубы. Губы дрожат от усилия. Когда улыбка сходит, а желтушные нервные глаза перестают метаться по комнате, он медленно опускается на стул и упирает локти в колени. Бумажная трубочка все так и торчит из носа. Он окликает:

– Мертвая девочка? Мне надо на твой уровень. – Потом делает глубокий вдох и выдыхает так, что грудь у него впадает, словно у тряпичной куклы. Потом склоняется над стеклянным столиком, выравнивает трубку по широкой дорожке и, будто муравьед, принимается за белый яд.