Обретение мира

25

Снежинки кружились спокойно, словно ничего в мире не было важнее, чем падать с неба, устилать эту землю чистотой, нависать на кустах серебряным мехом, преображать весь мир. Особенно странно было видеть снег на разгоряченных боем лицах и одежде ребят, не очень чистой, испачканной сажей и пылью, выбитой из литого камня парапетов выстрелами пауков.

Комши атаковали зло, почти беспощадно, но Ростик отлично знал, что этот бой люди выиграют. Вот такая у него появилась в последние дни особенность — он чувствовал войну, как никогда прежде, даже в те времена, когда не расставался с автоматом.

Пауки еще наседали, какой-то здоровенный п’ток, Ростик и не помнил, чтобы он дрался в его батальоне, вдруг завалился на него, грузно дыша и на каждом выдохе выбрасывая красную, почти человеческую кровь поверх странного нагрудника из кованого дерева. Рост по привычке, появившейся у него много лет назад, склонился над ним, пытаясь поймать последний взгляд умирающего.

Он знал, что это очень важно, поймать этот взгляд, что каждый, кто уходил в другой мир, как считалось, более совершенный и добрый, должен был проститься с кем-нибудь взглядом — долгим, ищущим, заполненным болью и страхом. Этот п’ток глаз не открывал. Это был его выбор, Ростик был в этом убежден так же, как и в том, что все делает правильно, что может на долгие минуты отвлечься от боя и посмотреть в лицо этого существа. С пурпурной кожей, с зелеными глазами, странно похожими и непохожими на человеческие, бывший враг, который умер за Боловск.

Рост сжал ему руку, п’ток почувствовал, тоже сдавил… Едва не сломав Росту кости, но нужно было терпеть. Потом его пальцы разжались.

Ростик поднял голову, подхватил ружье, прицелился и выстрелил, неудачно, выстрел попал не в голову паука, который все еще полз вперед, кажется, уже с одной перебитой задней ногой. Выстрел, чуть шипя в сыром воздухе, ушел в сторону от его спины. Так в старину, еще на Земле, рассказывали, иногда от брони отскакивали наши патроны из противотанковых ружей.

Смахнув снег, налипший на бровях, Рост снова выстрелил, на этот раз очень точно попав в раздвинутые жвала, паук забился, ему уже некуда было ползти, он должен был умереть. Потом Ростик стал стрелять, почти не целясь, как ему казалось, но попадая все точнее и вернее. Не нужно было отвлекаться, решил он, нужно бить и бить этих… А вот зла против пауков он почему-то не чувствовал, не понимал, как можно ненавидеть этих зверюг, больших, отлично приспособленных к жизни, которых все-таки следовало убивать, потому что они убивали людей и тех, кто сражался с ними рядом.

То, что у него куда-то исчезла ненависть к паукам, его в последнее время весьма интересовало, он даже раздумывал об этом, но так уставал, настолько недосыпал и, случалось, забывал согреться, что было даже важнее, чем вовремя перекусить, что эта его индифферентность к противнику осталась недопонятой.

Слева вдруг стал стрелять старинный, земной, с патронами из металла, крупнокалиберный пулемет. Он хорошо и расчетливо хлестнул передних пауков длинной, но точной очередью, потом вырубил в их рядах почти аккуратный сектор и стал подавлять кучки комши дальше, во втором уже ряду. Пауки пробовали прижаться к земле, но это было бесполезно — они или закатывались в какие-то ямки, выставляя вверх только спинки, которые этот пулемет все равно пробивал, разбрасывая желто-коричневые внутренности комши, либо вынуждены были отбегать назад.

Рост пожалел, что выскочил помогать ребятам в этом бою, сейчас ему следовало быть на КП, рассматривать, что творилось у него на флангах, не прорвались ли комши в соседнем секторе, не выходят ли к центру Города. А он тут, как обычный стрелок, поливает пауков своей даже не всегда точной пальбой…

Справа ударил огнемет, накрыл одну из траншей, по которым пауки пытались добраться до стен, чтобы их разрушить. Обычно там поливали пауков короткими, как удар жала, всплесками жидкого огня, на этот раз у них что-то не получалось, шлейф горящего спирта с чем-то липким все бурлил и кипел в воздухе, пришлось бежать в ту сторону.

Конечно, бежать следовало по стене, чтобы подбодрить людей, чтобы они видели его, но пришлось спуститься с четырехметровой стены, потому что так было быстрее. Хотя Ростик и не любил вот так бегать, слишком уж это походило на панику, каждому становилось ясно — что-то случилось, а случиться могло только плохое… Все-таки он побежал, потом нашел каменную, крутую лесенку на стену, вскочил на нее и почти сразу оказался в небольшой башенке из литого камня до полуметра толщины с круговым обстрелом. Тут обычно сидел Сева Дорман, его лейтенант, командир правой роты. Сейчас его не было, куда-то уже уволокли и огнемет.

Ростик выдернул от бойницы низкорослую девицу, довольно невзрачную, в ватнике, который был ей велик размера на три, подпоясанную криво, и в каске, сбившейся на светлую челку.

— Где Дорман? — закричал он, потому что в этом каменном кармане звуки боя раздавались слишком гулко.

— Дальше, у Нуделя.

Вовчик Нудельман, закадычный дружок Севы Дормана, был замом комроты. Оба они были щупленькие, Дорман даже в очках. Когда Рост их впервые увидел, то сокрушенно подумал, что Дондик решил его за что-то наказать… Но оба оказались отменными бойцами, хладнокровными, смелыми и очень расчетливыми. Рота под их предводительством дисциплину понимала слабо, но дрались все как черти. Поэтому-то Рост вот уже неделю и держал их тут, на своем правом фланге, где было труднее всего, потому что соседний кусок стены пауки все-таки завалили, и теперь тут образовался выступ с их стороны, до следующей стены, закрывающей прямую дорогу к центру Города.

Рост внимательно осмотрелся, отыскивая огнемет, но тот больше не палил, приходилось ориентироваться на плотность стрелкового огня. Девица почему-то увязалась за ним искать лейтенантов, видимо, он шел правильно. Хотя… с другой стороны, куда он еще мог идти, если не дальше по стене?

Дорман сидел в такой же башенке, где Рост обнаружил и непонятную девицу, над дымящимся стволом огнемета, и грыз одну из лучин, которыми по ночам тут освещались, причем поперек, так, что оба конца деревяшки торчали в уголках рта. Заметив командира, он метнулся в бок от амбразуры и выпрямился, разминая затекшие ноги. Бойницы тут были низкими, чтобы стрелять под самую стену, вот и приходилось палить из положения «вприсядку». Да, иногда даже у строителей, которые обычно все делали правильно, случались накладки. А возможно, что тут стену строил какой-нибудь короткорослый г’мет и делал, естественно, под себя…

— Что у тебя? — спросил Ростик, выглядывая в амбразуру.

— Командир, тут такое дело… — была у Дормана дурацкая привычка к многоговорению, тут уж ничего поделать было невозможно. — Они не только траншеи роют, но и идут, кажется, под землей. А такие норы мы же умеем подавлять только с воздуха… Ну, я подумал, если все вокруг этой предполагаемой дыры выжечь, может, им воздуха под землей не хватит, сам знаешь, они там дышать не слишком приспособлены.

Да, в последние дни стали замечать, что пауки, отчаявшись подобраться к стенам поверху, в траншеях, стали копать мерзлую уже землю, взрывая твердую каменистую породу минами, укрепляя ходы каким-то составом, из которого они, как Росту казалось, у себя строили башни для прессования плит. Тех самых, которые потом продавали пурпурным на корабли, для гидропонных ферм. Ростик дрогнул и попытался забыть, как он сам был рабочим на такой ферме на Валламахиси.

Такие норы люди обычно выжигали из огнеметов с антигравов, а потом старательно, хотя и не всегда успешно, забивали бомбами из взрывчатого вещества, сделанного на основе латекса, что в свое время тоже придумал Ростик в одном из своих трансов.

Беда была в том, что таких нор становилось все больше, а вот бомб все меньше, их поставляли, конечно, с кораблей у Одессы, но слишком редко и мало, наверное, больше производить не успевали, да и выходов из своих подкопов пауки теперь делали несколько, к тому же научились их маскировать, поэтому удара из-под земли, по другую сторону оборонительной стены, можно было ожидать в любой момент.

На стороне людей было только два фактора. Во-первых, земля промерзла, хотя и неглубоко. И во-вторых, такие норы отлично видели аймихо, они их находили своими неведомыми приемами. Но иногда и они ошибались, поэтому следовало бы иногда совершать вылазки, чтобы такой… невнятный подкоп взорвать уже вручную. Но это имело смысл делать только с поддержкой невидимок, а алгоры на участке Ростика не появлялись уже дней пять. Вполне могло случиться, что очередную мину пауки продвинули под самые стены, и ее никто не заметил… Кроме осторожного Дормана.

— Ты, Севка, горячку не пори. До входа в подкоп все равно не добьешь из огнемета. Ты точно укажи, где, думаешь, они копают?

Рост достал из сапога самодельную схему их линии обороны, Дорман показал. Да, подумал Ростик, вполне может быть, и холмик какой-то дурацкий там имелся, чтобы нору со стены видно не было, и развалины старых пятиэтажек сбоку, под их защитой вполне можно было землю скрытно выносить…

Ростик оценил радиус действия огня из машинки Дормана, на белом снегу осталось несколько языков-проталин. Они не доходили до развалин метров на двадцать, как раз столько, сколько обычно оставляли пауки, чтобы не попасть под человеческое пламя и чтобы даже п’токи не могли добросить тяжелые гранаты. Эх, подумал Ростик, сюда бы миномет, хотя бы ротный, вмиг перепахали бы подозрительный участок, от пауков и их возможной норы только воспоминания бы остались. Но чего не было, того не было.

— Ты там наблюдателей поставь, поглазастей, — предложил он. — А я вечером доложу начальству, антигравы этот сектор придавят сверху бомбами.

— Они все реже к нам залетают, — вдруг вмешалась девица, которая так и не отстала от Ростика.

— Правильно, — согласился Рост. — Значит, у нас дела обстоят хорошо, а есть другие места, где приходится хуже.

— Воевать нужно уметь, — буркнула вдруг девица, — тогда и мест, где похуже, не останется.

— Вот дорастешь до генерала, тогда и будешь с критикой лезть, — не удержался Ростик. И чтобы подчеркнуть свой начальственный тон, поправил на девице каску. — И эту штуку покрась в серый цвет. Ведь знаешь же, что по шлемам и каскам пауки в первую очередь палят.

Действительно, стоило комши заприметить над стенами что-то похожее на металлический шлем от доспехов против борыма, который некоторые особо умные бойцы использовали в бою, или хотя бы старую армейскую каску, которых осталось в Городе довольно много, как они принимались долбить туда изо всех стволов. Поэтому Ростик каску не носил. Да и ориентироваться без этой… экипировки было легче, хотя мама, пару раз заглянувшая на его участок, здорово ругалась. В том смысле, что большая часть ранений или смертей получалась от попадания в голову. Лишь у здоровенных п’токов, как было с четверть часа назад, иногда ранения оказывались на уровне груди, но это возникало потому, что им высота бруствера на стенах была все-таки мала, вот они и страдали. Из-за этого их все чаще приходилось использовать позади, для подноски патронов и продуктов. Но находились и такие, кто был с этим не согласен… А жаль, потому что в большого и медлительного пурпурного гиганта попасть было проще, их вообще в батальоне Роста почти не осталось.

— А ты, Гринев, дорастешь до маляра, я так и быть, позволю тебе мою каску разрисовать.

— Че-его? — удивился Ростик.

— Ладно, ладно, — заговорил Дорман, подталкивая девицу к выходу из бастиончика. Справившись с ней, он повернулся к Росту:

— Это же Дора Нудельман, она и так славится… сложным характером, а теперь и вовсе…

— Что значит — «вовсе»?

— Нуделя в начале боя подстрелили, в госпиталь отправил. — Дорман вздохнул. — Так что мне, командир, нужен новый зам по роте. У меня среди этих салажат… — Дорман небрежно кивнул куда-то в сторону продолжения своей стены, где бились его ребята, — кандидатуры нет. — Внезапно он воодушевился. — И имей в виду, осталось душ семьдесят всего. Подкрепления бы мне… К тому же из них чуть не три десятка пурпурных. А волосатики, сам знаешь, воюют так, что их или стреляют, или они вообще не знают, как подойти к ружью.

Ростик только головой покрутил.

— Дорман, сколько раз тебе говорилось, у тебя лучший мой состав. В других ротах не более твоего, в тылу резервов за эти две недели, что пауки нас… утюжат, тоже не осталось. Откуда я достану тебе пополнение?

— У начальства — вот откуда, — с еврейским ехидством, раздражающим иногда больше, чем бессмысленные споры, высказался Дорман.

Но Ростик его уже не слушал. Он высматривал поле боя, и вовремя. Потому что бой затихал, где-то еще стреляли довольно плотно, но это было не так опасно, как четверть часа назад. Это уже было скорее нервическое — люди догоняли выстрелами отходящих пауков, а не отбивались от них.

— И учти, командир, у меня тут выступ… Мне полагалось бы роты полторы, а не тот огрызок, которым я сейчас воюю. Мне…

— Тихо, — попросил Рост, и Дорман сразу умолк, тоже прислушался.

Теперь бой кипел в стороне завода, но вот на самом ли заводе или ближе к стенам — Ростик сообразить не мог. А ведь полагалось бы ему и на слух понимать, что и где происходит. Может, ребятам помощь нужна, и стоило выслать туда взвод под началом толкового и бойкого сержанта?.. Но скорее всего нет. пока следовало ждать, иногда пауки сразу после деланого отхода вдруг бросались вперед. Тогда Ростику каждый взвод будет нужен, не считая, конечно, необходимости маневрировать силами в собственном секторе. Все-таки следовало исполнять свою задачу, с непрошеной помощью к соседям не лезть — дорого могло обойтись.

— Отбились на этот раз, — сказал Дорман, аккуратно укладывая огнемет около стены. И повысил голос:

— Шалаев, посмотри, сколько у нас еще топлива для огнемета осталось.

Откуда-то высунулась чумазая и усатая физиономия возрастного, лет за сорок, солдатика в синем рабочем ватнике, он мутно осмотрелся, кивнул и куда-то исчез.

— Так, — сказал Рост, — приводи роту в порядок, а я пройдусь по стенам.

Он сходил в центральную роту, где и встретил бой, затем на левый фланг. Пулемет оттуда уже куда-то увели, видимо, на самом деле были места, где он требовался больше. Потери у роты на этот раз оказались незначительными, хотя там все равно недосчитались почти двадцати человек убитыми и с десяток ранеными, которых отправляли в госпиталь.

А ведь и впрямь придется теперь пополнения просить, думал Ростик, спускаясь к себе, в ближайший к стене домик. Когда-то тут жили старики, муж с женой, Ростик теперь даже не мог вспомнить их фамилии. Они погибли во время первой атаки борыма. Потом дом стал разрушаться, как-то незаметно в нем поселились пурпурные, а когда вокруг Города стали возводить стены, он оказался в черте обороны и его слегка обновили. В домике пахло сырой ветошью, хотя, кроме голых стен, там почти ничего и не осталось, но его можно было обогреть, чем и занималось семейство г’метов, отказавшееся эвакуироваться. И сверху не капало, поэтому Рост вот уже две недели, что длилась осада Боловска, жил тут. Лишь пару раз удирал домой, на Октябрьскую, чтобы вымыться и постираться.

Октябрьская была недалеко, по прямой метров четыреста, сразу за старым трамвайным парком, но после того как пять дней назад пауки выгрызли этот сектор и дошли до ближайшей к центру стены, трампарк оказался ими завоеван. Поэтому приходилось шагать больше километра, чтобы попасть домой. Сейчас, правда, Ростик об этом не думал.

Он посмотрел на всякий случай, как с два десятка бакумуров под предводительством Любани укладывали тяжелораненых на носилки, чтобы отнести их в кинотеатр «Мир», где теперь располагался главный госпиталь, а еще с полдесятка волосатых женщин готовят обед для трех рот разом, и добрался наконец до своего обиталища.

Тут, к несказанному удивлению, его уже ждали. Это были Жорка Пестель и Василиса. Мельком посмотрев на длинного очкастого Пестеля, Ростик понял, что его докладная все-таки дошла до начальства, по крайней мере на нее обратили внимание. И на том спасибо. Значит, Пестеля прислали, чтобы он выяснил, насколько все, что писал Ростик, серьезно. Жорка протянул руку:

— Здорово, командир.

Рост устало пожал его на удивление чистую ладонь. А вот с Василисой получилось не так… Она попросту подошла к Ростику, близко-близко, обняла его и от всей души поцеловала в губы. Потом совершенно по-девчоночьи провела рукой по заросшей щеке, нежно заглядывая в глаза.

Рост тоже ее приобнял, но тут же отпустил, потому что сбоку вдруг раздалось со вздохом:

— Любят тебя, Гринев, девушки. И за что, спрашивается?

Оказалось, что в темном уголке примостилась Лада.

— Что же ты, подруга, на своем крейсере не помогала? — спросил ее Ростик, усаживаясь за стол, на котором лежали ненужный в этом бою пистолет, несколько чистых листков бумаги и чернильница с торчащей из нее ручкой.

— Помогала, только не тебе, — отозвалась Лада, — а заводу. Там сегодня было дело… Не чета твоему.

— Просто он умеет бой организовать, — заступился Пестель. — Выучка и опыт сказываются.

И чего на меня сегодня все девицы набрасываются, подумал Ростик, но это была уже необязательная мысль. Он запалил плошку с маслом, чтобы было веселее и чтобы лица гостей стали виднее, и спросил:

— С чем пожаловали?

— Поговорить, — отозвался Пестель. — Сам напросился, — добавил он, подтверждая догадку, что разговор пойдет о том, что Ростик писал начальству. — И если дело серьезное, то… воевать тебе здесь уже не придется.

— Дело куда как серьезное, — отозвался Ростик. — Серьезнее не бывает. — Чуть усмехнувшись, он посмотрел на Василису и Ладу. — Но, может быть, сначала перекусим?

26

Антиграв был небольшой, двигался почти бесшумно, или причиной тому был снег, который как начал валить вчера, так и не переставал, поэтому в машине сразу установилась торжественная атмосфера доверительности и странного покоя, какой бывает только в густой снегопад. Разговаривать было легко, тем более что Ростик более двух недель воевал и существенно отстал от всего происходящего в мире. Но сначала все рассматривали Город, каким он предстал с высоты.

Обнесенный стеной Боловск выглядел даже более незнакомым, чем во время первых войн с насекомыми — и стены были повыше и более грозными, да и сражение теперь разворачивалось не очагами, а по всему периметру. Это было тем более заметно, что подпалины от огнеметов окружали стены сплошной траурной полосой, так что даже свежий снег казался серым.

Рост осмотрел из своей башенки с пушками пауков, которые теперь хозяйничали на стадионе и в Парке культуры, окинул взглядом Бобыри, Острохатки, от которых осталось одно воспоминание, оценил разрушенную больницу с прудом за ней, который особенно четко выделялся спокойной темной водой на белом фоне. Всего в руках людей осталось не более половины старой площади Боловска, а если сравнить с нынешним раскидистым расположением Города, то и менее одной пятой, пожалуй.

Было странно видеть пауков, вышагивающих на площади перед большим изысканным зданием Ширского дворца, который Ширы выстроили на месте прежних новостроек, когда решили устроить в Городе свою колонию, или по старому рынку, окруженному складами, куда крестьяне свозили продукцию. Склады, кстати, тоже были частично разрушены и сожжены.

— Мало что у нас осталось, — буркнул Ким, покружив в белесой снежной мути и выводя наконец антиграв по направлению к Олимпу. — Даже антигравы эти сволочи ломают. И чем им наши машинки не понравились? Теперь чинить замучаешься, если вообще будет что чинить.

— Их было слишком много, — сказал Изыльметьев, который сидел в кресле второго пилота. — У нас уже давно людей нет, чтобы их обучать.

— Не машины виноваты, — огрызнулся Ким, — а люди стали беспечными, или неумелыми, или думали, что тут всегда будет спокойно и мирно, как в последние годы было… Впрочем, это одно и то же.

— А что вы еще знаете? — спросил Ростик, чтобы ребята поскорее стали рассказывать новости.

— Что тебя интересует? — Ким был хмур, видимо, здорово переживал за попорченные пауками антигравы. Или еще по какой-нибудь причине.

— Храм стоит, — сказал Изыльметьев. — Там же эта… Невидимка оставалась, да еще пара вырчохов. Они хоть и собираются рожать все время, но, мне в Одессе рассказывали, как встали к пушкам — от пауков только клочки полетели.

— Ты подробнее объясни, пожалуйста, — попросил Ростик. — Пауки, значит, там все-таки появлялись?

— Ну, под Одессой, — начал Ким. — собралось их до двадцати тысяч. К тому же к ним все время подходили те, кто шлялся по нашим полям, грабил фермы, отъедался после марша… Таких оказалось много, возможно, это нас и спасло — что не все сразу в бои ввязались. Если бы они собрались и дружно навалились, Одесса бы не выстояла. А так… Полегло, конечно, много народу, но в принципе ребята там справились, сейчас уже ощутимо легче стало. — Он помолчал, потом убедился, что Изыльметьев ведет машину правильно и плавно, бросил рычаги, откинулся на спинку и продолжил:

— От этой основной орды отделилось чуть не полтыщи разведчиков, они поперли в сторону леса. И, естественно, должны были налететь на твой Храм. Камней, которые объявляют ту территорию зоной мира, они не признали. Наудачу там оказалась Каса, алгорша не самых сильных кондиций, по мнению Ихи-вара, но для пауков хватило. Она в первую ночь выбила у них чуть не полторы сотни бойцов, причем, как у них. невидимок, водится, холодным оружием… Пауки к концу второго дня все-таки подошли к Храму, попробовали его атаковать, вот тут, как было сказано, здорово поработали Батат с Бароном. Да и сама Каса, как я понимаю, не упустила своего… К вечеру на пауков с тыла вообще двары напали, не много, десятка три, но у них удачно получилось. Из всего отряда комши, кажется, никого и не осталось. Так что, друг, у тебя там вполне надежная оборона, не сомневайся.

— Наверное, еще и ребятишки помогали, — задумчиво проговорил Ростик. Примерно на это он и рассчитывал, когда решил вернуться в Боловск. Тогда, в Храме, когда он залетел туда на пару часов, это решение казалось неправильным, даже опасным, теперь же он чувствовал странную смесь облегчения и стыда за то, что его не оказалось в Храме, когда потребовалось защищать собственный дом и семью. — Я имею в виду Росу, Гаврилку, молодых алгорышей.

— А разве они тоже умеют?.. — начал Изыльметьев и, не закончив вопроса, сообразил, что глупо в алгорах сомневаться.

— Самарха, хотя ей едва шестнадцать, со мной в войне за шхеры с океанскими викрамами участвовала, — пояснил ему Ростик. — И отлично дралась, лучше многих, может, и получше нас всех. Ладно, с Храмом понятно, что с Одессой?

— Там не очень хорошо вышло, пару раз пауки прорывались, приходилось между домами делать баррикады. Зато в тамошних подвалах… Помнишь, какие там подвалы и переходы между домами?.. Вот по ним несколько раз удавалось заходить паукам в тыл.

— А почему пауки не воспользовались подвалами?

— Коридоры для них тесноваты и низковаты, едва-едва человек пролезает, а для комши… Ну, как ты не можешь влезть в кресло для г’мета или в жилище Махри Гошода, так и они… не сумели.

— Вообще-то я могу влезть в жилище Махри, — сказал Изыльметьев. — Пробовал и получилось.

— К тому же там с полтыщи пернатых откуда-то возникло, — продолжил Ким, не обратив на это замечание младшего пилота никакого внимания. — Помогли… Теперь их, говорят, почти всех выбили из того, первого, отряда, но они на своих летающих страусах новых подбросили, так что с Одессой все даже лучше, чем здесь, в Городе.

— Я думал, бегимлеси только в Чужой пришли по какому-то сигналу Докай.

— Да, в Чужом пернатых тоже немало, может, и побольше, чем в Одессе. Туда их Шипирик привел, твой старый приятель. Говорят, он недавно погиб, но это не наверняка. Наши в устройстве их войска не шибко разбираются, могли ошибиться, — Ким обернулся на мгновение. — Ты не расстраивайся из-за Шипирика раньше времени. Может, он опять вместо доспехов в свою хламиду переоделся, вот его и потеряли из виду.

— Я с ним с весны не виделся, — ответил Ростик. — Жалко, если…

— Друзей, когда они пропадают, всегда жаль, — подтвердил Ким. — Что творится в Боловске, ты знаешь, наверное, лучше меня. К остальным крепостям пауки даже не совались, или приказа не было, или хотели сначала с Городом покончить. Хотя даже это у них не получилось. — Он помолчал. — Нет, ну кто бы мог подумать, что мы отобьемся, а? И ведь, считай, уже отбились, пауки теперь менее активны, а по холоду вообще, наверное, уберутся куда-нибудь.

— Они другого ждут, — отозвался Ростик. — Еще бы понять — чего же именно?

— Все равно отбились, — убежденно сказал Ким и вздохнул. — Потери, правда, большие, Эдика Сурданяна убили, Паша Тельняшка в Одессе чуть не погиб, ему даже руку пришлось отнять, будет теперь калекой… Если выживет. Долгополова недавно сбили где-то в стороне Бумажного холма, Сашу Шумскую со всем экипажем… Так что нас, старых служивых, почти и не осталось, Рост. Теперь молодые командуют, и придется с этим мириться.

Ростик не знал ни Долгополова, ни таинственную Сашу Шумскую со всем ее экипажем, но другу посочувствовал. Вернее, если внимательно об этом подумать, то жалко было ребят, люди все-таки, а людей…

Их осталось мало. И еще меньше осталось тех, кто еще помнил, каково жить на Земле, кто помнил Землю. Зато так же неукротимо в Боловске появлялось все больше молодежи, все вернее они брались за исполнение тех задач, которые когда-то решали они — старые служивые, как выразился Ким.

— У наших тоже потери… — сдавленно, но решительно высказался Изыльметьев, вспомнив свое поколение. — Игорек Израилев, Фрема Пушкарев, Витек Грузинов… Да, я вчера узнал, что на заводе Людочка Просинечка… Тоже.

— Как Людочка?.. — Ростик не очень любил эту своенравную девушку, но все-таки считал, что она одна из них, и о ней тоже теперь, когда стало известно, стоило помнить. Всего лишь помнить, другого теперь им, живым, было не дано.

— Я тоже слышал, — кивнул Ким, — забыл назвать. Во время вчерашнего штурма, когда ты еще на стенах воевал… Она командовала обороной дальней части завода, где склады металла были в пустых цехах, помнишь, Рост? Вот в тот сектор пауки все-таки прорвались, дошли до заводоуправления и водонапорной башни. Там все наши… Сложили головы. Теперь у нас только половина завода осталась, в атаку идти, чтобы вернуть территорию, сил не хватает… Говорят, ребята держались, сколько могли, наверное, рассчитывали на помощь… И ничего не поделаешь.

— Сначала Стас Рындин, теперь она, — выдал свои мысли вслух Ростик. — А кто же теперь там командует?

— Дубровин, но… Скоро из Порт-Артура притащат Мурада и еще трех-четырех офицеров. У них никакой войны нет, вот и решили там оставить Сонечку Пушкареву на хозяйстве, — заговорил вдруг сзади Пестель.

Перед полетом он сообщил, что попробует выспаться в хвосте антиграва, а вот, оказалось, прислушивается к разговору. Ростик даже пожалел, что вчера, когда объяснял свои соображения Председателю и Перегуде, не поинтересовался тем, что и где происходит. Как-то не до того было, он хотел в первую очередь доказать свою правоту, хотел объяснить начальству, что нужно сделать… Ради чего они теперь и летели на алюминиевый завод. Доказать-то он доказал, ему разрешили вылет, даже Кима с Изыльметьевым выделили, хотя снять с боевых машин таких пилотов было, очевидно, не просто. Пестель сам напросился, а еще прихватили с собой Василису. Ее Ростик был рад видеть, к тому же она могла кое в чем помочь. Как и Сатклихо, который тоже летел, но, как обычно, отмалчивался.

— Не знаю, хорошо ли, что мы так распылили силы? — медленно произнес Ростик. — Может, и неплохо, если учесть, что не все угрозы еще выявились. Но если бы собрались всеми силами, возможно, от пауков потерь было бы меньше.

— Отказываться от того, что такими трудами завоевано, сделано, обустроено, — высказался Ким, — тоже не здорово. Да ладно, сами все понимаете.

Действительно, все понимали. От этого расхотелось разговаривать. Поэтому некоторое время летели молча. И хотя приходилось горевать о погибших и вообще обстановка оставалась неясной, не вполне даже обнадеживающей, замечание Кима, что теперь, по холоду пауки почти наверняка сбавят активность, казалось верным. И, следовательно, можно было считать, что самые трудные дни миновали…

В этом утверждении имелось то странноватое, но знакомое каждому ощущение правды, истинности. Несмотря на то что похоронить придется еще многих, это Ростик и сам знал по опыту недавних боев, было понятно, что паукам сломить человечество не удалось.

Внезапно внизу, на слишком белом снегу, определилась какая-то довольно странная колонна комши, они шли по снегу с четкой расстановкой, словно в шахматах, чтобы каждый видел спины не следующего ряда, а через следующий.

— Атакуем, — отчетливо приказал Ким.

Машина резковато встряхнулась, словно собака освобождалась от налипшего снега, и нырнула вниз. На миг Ростику показалось, что Ким неправильно определяет расстояние до белой поверхности, вполне мог ошибиться и разбиться в этой-то метелице. Но затем почти с удивлением понял, что палит из обоих стволов своей спарки, и неплохо палит. Двух пауков разбил в куски еще на подходе, а потом просто увлекся скорострельностью, какой почти неделю не позволял себе на стенах. Там патронов не хватало, а тут…

Антиграв выровнялся, Ким сделал плавный разворот, выцеливая хвост колонны комши, чтобы пройтись еще раз. Пауки почти не отстреливались, поэтому даже этот слабенький антиграв не пострадал. Прежде такого нападения пауки не спустили бы, наверняка стали бы массированно отстреливаться, и попаданий было бы не избежать, а сейчас Ростик ни разу не почувствовал удара в их машину.

Прошлись еще раз, пушки Роста парили в морозном воздухе, когда они снова стали набирать высоту.

— Ты чего? — спросил Ростик в азарте. — Можно же еще…

— Можно, но я не понимаю… — высказался Ким, выглядывая в боковое окошко слева от себя. — Народ, что же это такое? Или я один заметил?

И действительно, вдруг стало понятно, почему пауки почти не отбивались.

— За каждым из них какие-то бревна тащатся, — сказал Пестель, который не стрелял и потому удобно разглядывал пауков в боковой иллюминатор. — Они что же, крепежный материал тащат к Городу, чтобы свои подземные мины укреплять, что ли? Или просто топливо доставляют?

— Нет, тут что-то другое, — разумно возразил Ким. — Ростик, что это?

— Дрова-то им нужны, конечно, но попутно они так защищаются от наших летателей, — сказал Ростик, которому потребовалась всего-то доля мгновения, чтобы все понять. — Любой гигант сумеет поднять в воздух паука, а вот с этой привязью…

— Понятно, — кивнул Ким. — Разумно… с их стороны. Черт бы их подрал, изобретательны, однако.

— Постой-ка, — почти возопил Пестель, — почему же они раньше так не поступали?

— Раньше у них слишком много бойцов было, не берегли их, незачем было… — вдруг очень зло и четко проговорил Изыльметьев. — Теперь научились бояться. — Помолчал. — Отсюда и странное построение… Все-таки ты молодец, Гринев, что все понимаешь.

— Я еще вот что думаю, — Ким уже перевел машину в горизонтальный полет, нацеленный на завод под Олимпом, — попробуй потаскай летом и осенью эти бревна по песку или по земле — запаришься. А по нашему русскому снегу — получается.

— Они, вероятно, давно этот трюк против гигантов изобрели, еще когда материал для переправ через реки в Междулесье таскали, — добавил и Ростик. — И летуны наши в гигантах это, вероятно, учитывали, только с ними давно никто не общался по-человечески… Но тогда вправду пауки и своих не особенно берегли, да и не сподручно было, как Ким заметил. Теперь же на наших просторах иначе им передвигаться нельзя, гиганты их враз выбьют.

— Тогда давайте их добьем, раз они отстреливаться не могут, — предложил Изыльметьев. — Мы-то — не гиганты, их бревна с привязью нам на руку.

— Не наше это дело, — спокойно высказался сзади Пестель. — У нас и задание другое, и найдется кому с ними разобраться на подходе к Городу.

Ким поскрипел невнятно и повел машину дальше, сквозь вязкий снег, забивающий теперь даже лобовое стекло. Пару раз, как Ростик заметил, он отрывался от управления и крутил какой-то рычажок, чтобы очистить стекло. Такие ручные «дворники» были на самых первых машинах, еще в тридцатые годы, если Росту не изменяла память. На антигравах он их тоже видел, только давно.

Внезапно откуда-то сбоку огромной, темно-серой тенью выплыла огромная масса птерозавра. Она мягко обдала их антиграв порывом воздуха, закружив снег вокруг своих крыльев и легко, словно играючи, ушла вверх, растаяла в сумеречном, зимнем свете. Ростик дернулся, едва не нажал на планку, чтобы выстрелить, но все-таки не нажал.

— Кто-то из своих, — доложил Изыльметьев.

— Из своих-то, своих, только еще раз так вот… поупражняется, я ему потом уши обдеру.

— Почему ты думаешь, что это не Ева, например? — спросил Пестель. По его тону было понятно, что он подхихикивает над Кимом.

— Тогда и ей достанется, — сурово высказался Ким. И решил сменить тему:

— Рост, ты, собственно, зачем на алюминиевый всех тащишь? Поясни неразумным.

Ростик бросил рукояти пушек, попробовал откинуться на спинку своего креслица, оно было не слишком удобным, к тому же из стрелковой щели между прозрачными стеклами дуло, но отворачиваться от направления полета не хотелось.

— Ребята, все просто. Мне уже давно, еще когда мы пауков на переправах на юго-западе пытались сдерживать, подумалось, что главную атаку не комши поведут. Сами они с нами справиться не смогут, силенок у них недостаточно. Но для начального, первичного удара вполне подходят…

Нас ждет какое-то еще более опасное испытание. Пока не знаю, какое именно, но такое, что сотрет в порошок и нас, и Зевса. Может, грамотно спланированное действие насекомых, мы их, похоже, в последние годы не слишком отслеживали… Больших животных тоже могут задействовать, помните, были такие, длинноногие черепахи метров по пять высотой? И обучаться со своим роевым интеллектом они умеют… Или это будет какое-то чудовищное по силе нападение борыма, которое нас всех подавит… Нет, не то, не знаю пока.

— Зевс паукам не поддастся, они не могут на его высоту подняться… — Изыльметьев прервал себя:

— Все, молчу, извини.

— Верно, я об этом тоже думал… — согласился Ростик. — Понимаете, у меня было чувство, а таким ощущениям я привык доверять… Да и аймихо о чем-то похожем говорили, только их мало кто понял тогда… В общем, нужно эту новую для нас опасность разведать. И придумать, как с ней бороться. А сделать это можно только с помощью шлема дальнего наблюдения в подвальчике.

— А почему ты думаешь, что комнатка с экраном еще действует? — спросил Пестель.

— Паукам под такой слой камня, каким эту комнатку защитил Зевс, не пробиться. В коридорчик, который к ней ведет, им тоже не влезть. Ким же говорил, они даже подвалы под Одессой не сумели использовать из-за своей анатомии. Значит, есть надежда.

— Все равно странно получается, — высказался Пестель. — Аймихо, наши лучшие наблюдатели, ничего не заметили, а ты рассчитываешь…

— То-то и есть, что машинка эта подсматривала за всем происходящим, используя разум и органы чувств кого-нибудь из наших, — пояснил Ростик. — Или гигантов, или некоторых из людей, или даже нелюдей, но всегда существ с сильным и развитым сознанием. Это аймихо и использовали.

Он внезапно понял, что в его мыслях появилось присутствие Сатклихо. Тот не спал, его не очень интересовала стычка с колонной пауков, его вообще сейчас мало что занимало, но теперь он читал Роста так усиленно, что у того даже немного заломило в затылке.

— Там, куда нам предстоит заглянуть, чтобы определить эту угрозу, наших никого нет. Поэтому они ничего и не увидели.

— Стоп, — Пестель был, пожалуй, возбужден. — А почему ты думаешь, что сможешь эту угрозу определить? И более того, найти против нее какой-то способ защиты?

— Не факт, что смогу найти против нее защиту. Я просто на это надеюсь. А вот выяснить, что это за нападение, пожалуй, смогу.

— Как? — спросил Ким. В антиграве установилась такая тишина, что можно было различить хлопанье тяжелых, мокрых снежинок по лобовому стеклу и по обшивке.

— Мне показалось, что я сумею подключиться к сознанию и органам чувств самого Зевса, как аймихо подключались раньше к чужому восприятию мира. — Ростик помолчал. — Разумеется, металлолабиринт гораздо мощнее, чем наши несовершенные мозги… или глаза. И поэтому рассчитываю все рассмотреть.

— Та-ак, — протянул Ким. — А ты не перегоришь, как лампочка? Ну, когда они у нас еще были?

И чего греха таить, шутка получилась невеселой.

27

Антиграв плюхнулся на площадку алюминиевого завода довольно сурово, можно было подумать, что Ким и Изыльметьев разучились работать в паре. Пестель зашипел, Ростик для порядка решил ругнуться:

— Ты бы, Ким, вокруг завода походил, что ли? Ведь неизвестно, что тут и как?

— Тебе хорошо говорить, — неожиданно разозлился главный пилот, — а нам тащить эту обросшую наледью тачку… И видно же по следам на снегу, что тут давно уже — ничего.

— Сам же говоришь, снегом обросшая «тачка», — отозвался Ростик. — Вот и нет следов — заметает.

Бросать насиженные, тепленькие места и расставаться с настроением, которое возникло во время перелета, не хотелось. Все-таки в машине было уютно, как иногда случается в начале русской зимы, если вокруг друзья и не дует, например, из пушечной щели стрелковой башни, особенно если развернуть ее против хода.

Вышли, поскрипывая таким замечательным звуком под сапогами, что у Роста отчетливо возникло ощущение, что все будет хорошо. Все должно было обернуться наилучшим образом, даже удачнее и легче, чем он предполагал, когда еще побаивался, что у него что-то не получится и он лишь выведет из боев и машину, и людей, и сам вроде бы удерет.

— Интересно этот летатель подошел к нам, — вдруг заговорил Изыльметьев. Голос его гулко отозвался в заводском дворе, после приглушенности снегопада, из которого они только что вышли, это показалось необычным. — Я ничего не почувствовал, просто как призрак какой-то налетел и растаял.

— Все равно, — набычился Ким, — узнаю, кто нас так вот… призрачно попугать решил…

— Ладно тебе, — высказался Пестель, — давайте делом займемся. Неизвестно же, сколько нам времени пауки предоставят.

— А он у-ж р’бота-иет, — неожиданно подала голос Василиса. От холода акцент у нее стал заметнее.

А она, решил Ростик, пожалуй, умнее и тоньше, чем о ней можно подумать, она отчетливо поняла, что без ее умелых рук, без ее желания помочь в обращении с ним, Ростиком Гриневым, и с другим летуном, который, если все получится, вылезет из летателя слабым и почти не способным существовать самостоятельно, не обойтись. А раз так, тогда все правильно, все хорошо.

Он все-таки перехватил свое ружье покрепче. Слова о том, что тут могут оказаться пауки или другие сюрпризы, были сказаны им не просто так.

Сатклихо кутался в какое-то подобие настоящего тулупа, вот только на ногах у него вместо положенных в таких случаях валенок почему-то были меховые бахилы, напоминающие унты. Тоже правильно старец утеплился, решил Ростик, еще неизвестно, сколько тут торчать и сколько придется работать. А эти дурацкие ментальные штурмы всегда отбирают массу энергии, и это сказывается на способности согреваться.

И лишь тогда он сообразил, что действительно уже работает, настраивается на то, что ему предстояло.

— Тихо как, — сказал Сатклихо. — Если бы не было так опасно, я бы сказал, что хорошо.

Снега на бывший завод нападало столько, что приходилось пробивать себе дорожку с усилием. Впрочем, Рост быстро пристроился к Изыльметьеву, который оказался впереди, и пошел след в след. Василиса следовала за ним, как привязанная. Она раскраснелась, вернее, стала темно-пурпурной и выбрасывала в воздух клубы разгоряченного дыхания.

Ким тем временем достал откуда-то пару факелов. Чиркнул кремнем, поджигая их. И когда он успевает, удивился Ростик, — обо всем подумать. И посмотрел на небо. Зимнее, суровое и низкое, оно наваливалось на людей и все эти строения. И ведь времени было едва за условный полдень, а казалось, что вот-вот наступит вечер. Вернее, такой вечер мог бы наступить на Земле, решил Рост, а тут только мы с Кимом и Пестелем помним, какие они — сумерки.

И почти сразу же понял, что его ждут. Там, впереди, нечто почти повелительно призывало его, заставляло не болтаться тут, а спешить. Почему-то нужно было спешить.

Так и не дождавшись Кима, который возился с факелами, он протопал к входу в подвал, спустился по ступеням в помещение, где когда-то вылуплялись гиганты, засыпанные каменной крошкой и изморозью остатки автоклавов так и остались в углу. Пустые, конечно, и от этого становилось еще неприятнее думать о той работе, которая ему предстояла.

— Ты поперед батьки не лезь, — сказал Ким, отталкивая его, он осветил подвал факелами, которые трещали при каждом движении. — Неизвестно же, что тут?

— Слышите? — спросил его и остальных Ростик.

Все прислушались, но никто, кажется, не сообразил, что имел в виду Ростик. Звук этот — давящий, как когда-то, когда он впервые разобрал его звон в гигантской касатке, — никто не улавливал, кроме него. Но он был, а значит, в самом деле — пора.

Он спустился в подвальчик с экраном следом за Кимом, который слишком уж беспокоился о безопасности — ведь понятно было, что ничего тут, кроме запустения и Зевса, больше нет. Почти нервно, торопливо, едва ли не с нетерпеливой дрожью рук, натянул холодный, как лед, шлем на голову. И сел в заботливо выставленную тут для таких же вот ментатов табуретку.

Нет, оказывается, это была не табуретка, он просто не разобрался в неверных, пляшущих отблесках огня, это было почти настоящее кресло, даже обитое мягкой тканью.

Зевс действительно ждал. Он еще не вламывался в сознание Роста, но как-то очень действенно готовил его. Сначала Ростик понял, что Сатклихо гонит к нему мощный, почти на пределе его человеческой выносливости поток энергии. Об него можно было обжечься, из-за него хотелось сбросить бушлат и расстегнуть гимнастерку. Впрочем, Ростик не стал этого делать.

А потом он понял, что видит перед собой что-то сложное, запутанное, словно бы какие-то провода, какие-то блоки, проникнуть в которые был не в силах, но они светились, работали, жили своей, электрической жизнью. По-видимому, это были внутренности Зевса. А потом в сознание Роста проникла способность Зевса размышлять. Конечно, она была чужда ему, даже вызывала что-то болезненное, неприятное, подобно тому, как чегетазуры, желая наказать за что-нибудь, перестраивали способность человека думать, понимать и ориентироваться в этом мире.

Если бы не волна ментальной силы, исходящая от Сатклихо, Рост бы не выдержал, сдался, просто сдернул с головы шлем, а Председателю сказал, что это невозможно… Скорее всего это и было невозможно. Но он почему-то терпел. И думал, если только можно было думать в таком состоянии — отстраненно, словно бы не он тут сидел, а некий муляж в полный его, Ростика, масштаб. И впитывал каждой клеточкой своих испорченных мозгов что-то очень важное, чего и понять-то было невозможно, но что необходимо было понять.

Скоро я вывалюсь отсюда, решил Рост, не сумею, не пойму… И вдруг впереди загорелся свет, не очень яркий, подобный сумеркам, которые царили на поверхности в этот снежный день. И тотчас его внимание переключилось на экран, он даже от своей внутренней непонятной боли отвлекся. Он смотрел, пятно серого света приближалось или расширялось, охватывая все большую площадь перед глазами. И наконец он увидел довольно четко…

Это был плавающий город пурпурных, составленный из множества кораблей, связанных общей платформой, затянутой поверху черной, вырабатывающей электричество тканью. Местами на ней выступали языки снега, но их кто-то, передвигающийся по специальным конструкциям, сметал мягкими метелочками. А он и не замечал прежде, что эта конструкция имела мостки, по которым можно ходить… Кажется, это были ярки, полуразумные ящерицы почти с г’мета размерами. Впрочем, нет, когда некоторые из них поднимались на задние лапы, они бывали даже повыше человека, но сейчас это было неважно.

Потому что Ростику очень сильно, словно гвоздь в тугую деревяшку, вколачивали положение этого корабля на невообразимо большой карте… Кажется, этот корабль находился у самых юго-восточных пределов их Россы. Неужели они так близко, подумал Ростик, отчего-то не ощущая при этом отчаяния. А ведь было от чего отчаяться — отсюда даже этой тихоходной махине до их залива было не дольше месяца пути… Хотя скорее всего еще меньше.

А потом, с болью, от которой он даже согнулся в своем кресле, как ребенок, его внимание, точнее, внимание Зевса, за которым Рост только следовал, переключилось куда-то на условный север, пожалуй, к западной оконечности Новой Гвинеи, на которую он когда-то ходил в Левиафане с Артемом Михайловым. Этот плавучий город, зерно цивилизации морских пурпурных, был поменьше, всего-то кораблей сорок, то есть общая численность его обитателей едва превышала полмиллиона душ. Но и этого было достаточно, тем более что шестиугольные палубы многих и многих кораблей были уставлены сухо и холодно блестевшими черными треугольными крейсерами.

Мать моя Родина, подумал Ростик, да для нас сейчас и этого корабля хватит, чтобы… Стереть в порошок, утоптать в краснозем настолько, что даже следов не останется. Так нет же, они еще и тот огромный корабль сюда тащат. Это — чтобы наверняка, чтобы ничего, даже памяти, не осталось от некогда бывшей земной, человеческой цивилизации, от Боловска и всего, что люди успели тут, в Полдневье, освоить. Это чтобы раз и навсегда установить только свое господство. И, разумеется, чтобы уничтожить Зевса, разобрать его на безобразные, неживые куски металла, подобно тому, как муравьи съедают до костей дохлую собаку, а может, даже и кости им удастся как-то использовать… Ведь Зевсу, сколько он ни закапывайся в землю, не удастся существовать без людей, без их действенности в мире, их рук и горячих желаний, их завоевательности и азарта.

Так что же, думал Ростик лихорадочно, краем сознания, которое вдруг появилось у него, — это конец? И все, больше ничего не будет?

Но связь с мышлением гигантской машины под Олимпом в нем еще не совсем оборвалась, и Зевс что-то… маловразумительное с ним делал. Правда, Рост не понимал, что именно, потому как идея, которую теперь он должен был освоить, была ему не по зубам, вернее, не вмещалась в его представление о мире, не способна была правильно существовать в его мозгах.

Но Зевс безжалостно что-то переделывал… Впрочем, такое уже бывало, и когда Ростик погружался в Фоп-фалла, и когда однажды придумал под воздействием какого-то эликсира аймихо взрывчатую смесь неимоверной силы, которую можно было сделать из латекса гигантских деревьев… Такое с ним случалось, но от этого не становилось легче, он не понимал, что на самом деле сейчас придумывает, на чем фокусирует сознание… А должен, обязан был понять, потому что только в этом и остался для них, людей, какой-то шанс выжить… Мизерный, почти невозможный… Но он все же был.

Рост понял, что выключается, как это, к сожалению, тоже случалось прежде. Кажется, Ким был прав, он просто перегорал, как лампочка от чрезмерного напряжения тока, который проходил через него…

Медленно, словно бы на ощупь, он сообразил, что спит, хотя на редкость неудобно. Рук и ног не чувствовал, зато очень хорошо понимал сухость во рту. Да, хотелось пить. И словно по волшебству у самых его губ появилась какая-то емкость с водой, не совсем привычной, сладковато-пресной, возможно, талой. Но это была вода… Он вытянул губы или попытался так сделать, но до воды все равно оставалось далеко, много миллиметров… Тогда Рост подумал, что вода сама способна втекать между его губ, как по трубочке.

— Ким, посмотри, что он делает, — как бы издалека прозвучали слова Василисы над ним. Он ее понял, хотя говорила она на той диковатой смеси русского и единого, на котором привыкла изъясняться. — Он вливает в себя воду… Она его слушается, подчиняется его желанию, я только кружку подношу.

— Телекинез, — сказал над ним мудрый, как всегда, Пестель, — причем с жидкостью. Не думал, что Рост на такое способен.

— На такое даже мы, аймихо, не способны, это у него… временно. Дай-то Бог, чтобы временно.

Потом Ростик снова спал, у него не было никакого желания просыпаться, но он знал, что проснуться все равно придется. Он просто оттягивал время, восстанавливался изо всех сил, хотя этих сил, кажется, уже не осталось. Или нет, не так, он знал, что может поспать еще немного, совсем чуть… Потому что для себя и для всего человечества что-то решил, что-то сумел придумать, вот только словами не мог проговорить или объяснить. Но какая-то программа у него теперь имелась. И она уже работала, только не было необходимости, чтобы он прямо сейчас принимал в ней участие, пока должны были действовать другие ее участники…

Ростик проснулся, как от толчка. Свет падал на него от двух больших факелов. Он лежал на той самой кровати, на которой привык валяться во время своих пребываний на алюминиевом заводе. Его так укутали, что трудно было дышать. За окошком, наглухо забранным каменного литья ставнем, очевидно, царила тьма. Вот ведь, подумал он, спал-спал, а все равно понятно, что там — ночь.

Перед ним сидел Ким в каком-то подобии восточного халата, стеганом, со странными переливами серого и голубоватого цветов. Вернее, так Ростику казалось, потому что он еще до конца не очухался.

— Ты как? — спросил Ким, не шевелясь. Лицо его очень трудно было разобрать в тени. — Пить хочешь?

— Где… остальные?

— Ого, на этот раз ты даже не слишком… плох. Мне рассказывали, что ты после этих своих трансов говорить не можешь, а сейчас… — Ким вздохнул. — Плохо, брат. Мы все видели на большом экране. И даже я, бестолковый в вашей мистике, и то понял, что они уже близко.

Ростик, едва ворочая пересохшим языком, описал то положение кораблей пурпурных, которые направлялись, чтобы их уничтожить, разумеется, в той мере, в какой сам понимал.

— Да, примерно так Сатклихо и сказал нам, когда стало ясно, что ты больше в экран ментатить не в силах. Он молодец… считал из происходящего больше, чем мы вместе взятые.

И опять вздохнул.

— Ты чего развздыхался?

— А как тут?.. Они идут, чтобы нас уничтожить?

— Несомненно, — подтвердил Ростик. Ким тем временем поднялся, подтащил миску с водой. Пришлось эту воду пить, хотя почему-то на этот раз она показалась еще хуже, чем тогда, когда он пил ее, не просыпаясь. — Талая?

— Где же мы другую возьмем? — Ким снова сел на свой стул у Ростиковой кровати. — Что-то ты еще придумал, как сказал старец. Может, пояснишь?

— Не могу, сам пока не понимаю. Но что-то предпринять… попробую.

— Ты уж попробуй, друг, — серьезно сказал Ким. И снова поднялся. — Хочешь, я схожу за остальными?

— А где они?

— Так ты же вызвал сюда, на завод, чуть не всех летателей. Они собрались еще вечером, прямо небо над нами померкло… Это часть твоего плана?

— Скорее всего да. А кто там, персонально?

— Все, я же сказал. — Ким маялся, он не знал, идти ли за остальными, или еще поговорить с Ростиком. Он, Ким, старый дружище, не знал, что сейчас будет правильно, а чего делать пока не стоит. — Один из гигантов, как мне сказал Сатклихо, самый верткий и умный, выбросил своего наездника, я эту девушку не помню, говорят, зовут Ира Шкуренкова… Тонкокожая такая, и не сказать, чтобы сильная, сейчас над ней Василиса квохчет. Сам знаешь, каково из гиганта вылезать.

— Знаю, — Ростик и разговаривал, и просыпался, сбрасывая остатки транса, хотя это было трудно, и думал. Усиленно думал, чтобы понять, что же ему такое привиделось, когда он включился в Зевса? Что за план он тогда составил и как ему теперь следует поступить? — Ладно, — решился он наконец. Он был слаб, но корабли пурпурных были слишком близко, чтобы нежиться под одеялами, а потому принялся подниматься. — Летатель, из которого тонкокожая девушка вышла, далеко? А то мне дальние марши не по силам.

— Ты что же, прямо сейчас полезешь в птерозавра? — даже с некоторой опаской спросил Ким.

— Надо, Ким, иначе… В общем, надо.

Ростик и сам не понимал, почему это нужно. У него сложилось… даже не впечатление, а скорее, некая версия впечатления, что, если он прямо сейчас окажется в гиганте, не расплескает того, что в него вложил Зевс, он вспомнит, что нужно делать. Вспомнит свой план, хотя это было трудно.

Главное — ему нужно было оказаться в гиганте, нужно было понять, что же он придумал… А что ребята ему помогут справиться со слабостью и гигант его, скорее всего, примет — он не сомневался. Для того они все тут и собрались. Включая и других летателей, как сказал Ким.

28

Перед тем как влезть в гиганта, который терпеливо поджидал нового наездника, Ростик, дрожа голым телом, произнес синими губами:

— Ким, ты нас пока не бросай, сходи с нами.

— Куда? — не понял Ким.

— Мы, наверное, сейчас в междулесье полетим. Ты там только… не вплотную с нами гуляй, отбывай номер, отслеживай, что и как, ладно?

— Вы скоро и сами захотите… отбывать номер, — вставил Изыльметьев. — Там же кормиться нечем.

В этом у Ростика имелись сомнения, но уточнять он ничего не стал.

Потом последовало мучительное, на редкость неприятное… совмещение с гигантом, на вид очень сильным и крепеньким; хотя и не таким большим, как Ростику хотелось. Но что досталось, с тем и приходилось мириться. Он влез, чуть не отключился, потому что этот летатель почему-то не подавал воздух в маску, охватившую лицо, потом стало ясно, что он все-таки дышит… Только не соображает ничего.

Летатель на этот раз почему-то очень отчетливо, почти безжалостно отрезал его слабое, избитое ментальной атакой сознание от своего мышления и чувствования. Кажется, даже с летателем Астахова было легче. Впрочем, теперь того птерозавра следовало называть как-то иначе, потому что в нем побывали многие, и Ростик, и Гартунг, и почти наверняка — кто-то еще.

Рост сколько-нибудь пришел в себя, только когда они уже парили, в той же снежной мути, какую он помнил с того дня, когда еще дрался на стенах Города. Метель, кажется, и не собиралась стихать. Снег валил и валил, его становилось очень много по меркам Полдневья, его было много даже по меркам Земли, насколько Ростик помнил.

Снег не казался холодным, постоянное движение, хорошо разогретые мышцы и яркое, сильное восприятие, свойственное гигантам, делали эту метель радостной, словно вальс. Ростик разглядывал мир, удивлялся, насколько же заметно зрение у летателей смещалось в другую часть спектра, потому что даже в снегопад видно было на многие километры, хотя, конечно, и не так отчетливо, как в обычном диапазоне света.

И лишь спустя чуть ли не час он стал понимать, что с ним разговаривают. Спрашивала, конечно, Ева:

— Рост, почему не отзываешься, что с тобой?

— Ничего, — наконец сумел заговорить Рост, хотя, возможно, ему только казалось, что он говорит. Тем самым неведомым, таинственным образом, какой позволял общаться людям в гигантах, не произнося слов, но понимая все точнее и яснее, чем на словах. — Я… готов.

— К чему? — спросил Ромка.

— И ты здесь?

— А где же мне быть?

Рост еще немного покружил, ему хотелось есть, или, возможно, хотелось есть его гиганту, он еще не разобрался. Но пока они не занялись этой важной, жизненной проблемой, он попробовал пояснить, что, по его мнению, им следует делать. Ева не удивилась, Ромка очень удивился. Остальные летатели, которые все, разумеется, отлично слышали, хотя и кружили на некотором расстоянии, вообще мало что уразумели.

— Ладно, — решила взять в свои руки инициативу Ева. — Ты вот что, Гринев. Пока кружись, обживайся в своем летателе. А мы поохотимся.

— Только, пап, учти, он считается у нас очень умным, с ним нужно аккуратно.

— Да что вы заладили — чуть гигант, так сразу — осторожно? — не выдержал Рост, которому и в самом деле никак не удавалось почувствовать сознание зверя, в котором он оказался.

Это и раздражало, и позволяло понимать, что следует делать, и отрезало его от какой-то очень существенной части собственной способности думать. Что-то этот гигант с ним такое делал, чего Рост не хотел, не мог позволить ему делать с собой… Но что все-таки происходило.

Потом те летатели, которые не приближались к заводу, а кружили над разрушенным Лагерем пурпурных, забили сразу трех трехгорбых жирафов. Эти звери заблудились, не сумели уйти на восток, в степи, возможно, пробуя увернуться от орды пауков.

Летатели Евы, Ромкин и Ростиков принялись с аппетитом завтракать. Солнце еще не включилось, но темнота не была им помехой. Они отлично сожрали самые лакомые куски жирафов, а потом, когда насытились, за еду принялись остальные гиганты. Кто в них сидел, осталось для Роста загадкой, но это его мало интересовало, гораздо важнее было установить со своей зверюгой полноценный контакт, которого пока не было. Хотя зверь его все-таки покормил через мундштук.

Потом они полетели над лесом. Лететь было приятно, особенно хорошо стало, когда включилось солнышко и снег заблестел всеми цветами радуги, словно огромная палитра или лист бумаги, на которую небрежно вылили все банки красок, какие только у людей имелись. Это было даже лучше, чем летать над Цветной речкой.

Впрочем, почему-то снег скоро кончился, и начались каменистые отроги Олимпийского хребта, которые тут, на западных склонах, выглядели на редкость безжизненно. Через эти скалы и очень неприятные на вид каменные осыпи перебрались чуть не ползком, высоты не хватало даже на то, чтобы как следует использовать попутный ветерок, приходилось работать во всю силу крыльев, чтобы удерживаться в воздухе. Они достигли потолка летателей, при желании можно было почувствовать, с какой натугой, каким напряжением работают легкие его зверя. Летателям Евы и Ромки, наверное, тоже приходилось несладко.

Все же за этот день они миновали горные склоны и вышли к опушке леса, уже обращенного на юг, в сторону междулесья. Вечером снова охотились, пришлось этим заниматься всем троим, добычи тут было мало. И потому что стояла зима, и потому что совсем недавно, с месяц назад, по этим землям прошла армия пауков, тогда еще многочисленная, голодная и свирепая. Это и навело Роста на странную мысль, он спросил:

— Ева, а может, не стоило вам двоим меня провожать? Может, Ромку следовало бы оставить сзади, пусть бы себе пауков долбил?

— Найдется кому их долбить, ты не волнуйся.

Кажется, Ева отлично понимала, что Рост не может вжиться в своего гиганта, и потому разговаривала с ним, как с ребенком, которого постоянно нужно поддерживать. А Ромка вообще обиделся, решил, что Рост его оберегает.

— Пап, ты бы на самом деле… Я же почти год воюю, уже столько видел… Ты бы подчинялся хоть иногда знающим людям, а?

— Кстати, майор, — Ева иногда откровенно смеялась, вот как сейчас, наблюдая эти странноватые для нее отношения отца и сына, — пауки придумали тут таскать за собой иногда бревна, иногда корзины с камнями на спинах. Трудно стало их поднимать, чтобы потом сбросить.

— Я заметил.

Чтобы все стало яснее, Рост рассказал, как они при перелете на алюминиевый наткнулись на колонну комши, которые волокли за собой бревна. Одновременно он пытался пробить ту вату, то непонимание, которым окружил его летатель. Он замечал, если разговаривать, эта пелена становилась тоньше. Возможно, на время, но и этим следовало воспользоваться… Хотя, с другой стороны, слишком много разговоров гиганты не терпели.

— Да, именно так, — согласился Ромка, когда Рост договорил. — Сменили тактику, подлецы. Когда такого пригруженного чем-нибудь паука пытаешься поднять, или вообще не получается, или… Слишком долго над ним висишь. Вот тут-то тебя и надевают на выстрелы его соседи.

Кажется, Ромка хотел выругаться, но родительский Ростиков авторитет не позволил ему такой вольности. Ева только похмыкала.

К вечеру следующего дня они ушли так далеко на юг, что стало понятно, нужно быть готовым ко всему, тут уже было царство выпрыгивающих из ниоткуда медуз, ядовитых, сильных и решительных. Может быть, самых решительных зверей, каких Рост только узнал за все свои странствия по Полдневью.

Чтобы поохотиться и отужинать, они отошли к Водному миру, и тут-то, когда Рост уже почти с облегчением думал о том, что скоро летатель позволит ему подремать, хотя бы три-четыре часа, до них долетел не совсем внятный голос:

— Эгей, славяне!

— Кто… там? — не сообразил Рост.

— Тут у нас на стреме… — в последние слова Ромка вложил весь свой сарказм, — еще один летатель водится.

— Костыльков, — ахнул Рост.

И тотчас его захлестнуло, как когда-то у Порт-Артура, предчувствие, вернее, предвидение того, что вот этому парню с ними никак нельзя, что он может от этого пострадать, да так ужасно, как Ростик и представить не решался…

— Он самый, — суховато откомментировала Ева. — Кружит над Водным миром без толку. Возможно, не он виноват, а его летатель. Это же тот самый, что у нас около юго-восточной крепости поселился, разведчик, черт его побери… Все сражались, как полоумные, более десятка летателей с ребятами загинуло, а этот… Сачкодрал, и больше ничего.

— Который Астахова убил, — добавил Ромка.

— Я его, после того как Астахов умер, заново облетывал, — пояснил Рост.

— Ага, — согласился Ромка. — Мы не забыли.

— Только говорить, что он убил Астахова, не стоит, — продолжал Ростик. — Не летатель в смерти наездника виноват, вернее, не он один. Летун и сам был…

— Ты бы выбирал выражения, — встряла Ева. — Лешка, по крайней мере, от боев не бегал.

Пришлось снова, уже в который раз объяснять, что, по мнению Роста, у этого летателя произошло с его же летуном, то есть с Астаховым. И точно взвешивать слова, хотя при этом — не щадить чувств Евы, которая когда-то была женой Леши Астахова. Она все еще пыталась спорить, но уже не очень… Или ее боль после этой утраты стала утихать, или она все-таки согласилась с доводами Роста.

Была в ней вот такая офицерская честность, она, хоть и девушка, со всеми свойственными прекрасному полу эмоциями, способна была воспринять то, что произошло, и в том виде, в каком это имело смысл рассматривать — с учетом вины каждой из сторон. Или Росту так показалось? Этот чертов его гигант никак не давал полноты того обмена чувствами, какой на самом деле в этом разговоре требовался и какой был этим зверюгам доступен.

Хоттабыча-еще-не-нашел, как иногда называли Костылькова, подошел к ним под утро. Рост снова попытался его прогнать, но почему-то после слов Евы и Ромки, их ясно выраженного отношения к Костылькову, это стало особенно трудно. К тому же он сидел в своем гиганте уже более месяца, они стали единым целым, и отношение ребят к себе улавливал очень точно. В общем, Рост ничего не добился.

Тогда он попытался рассказать, что их при выполнении того, что он задумал, скорее всего ждет много сложностей и разнообразных угроз… Но такие вот неопределенные пугалки на этих ребят не действовали. Они прошли через настоящие опасности, видели слишком много смертей своих друзей и людей, которые воевали с пауками внизу, под ними, на земле, и ни черта не боялись. Медленно и неохотно Ростик с этим смирился.

Или снова виноват был тот полог, которым укутывал, отнимая часть его собственной воли, гигант, в котором Рост находился… Он этого не знал по-настоящему, но подозревал, что потом будет жалеть. И все равно — смирился.

Утром четвертого, кажется, дня, откормившись как следует на обильных еще угодьях Водного мира, двинулись вдоль третьей реки, средней, той самой, которую когда-то бомбил своими колбами Бабурин.

Лететь было далеко, почти двести километров, а может, и больше. Рост отлично помнил, а теперь, кажется, даже что-то начинал понимать в том, как это пространство могло разворачиваться, и как возникали какие-то не учтенные картой лишние километры. Да что там — километры, иногда в этой неоднородности расстояний возникали десятки километров! Которые в любом случае следовало преодолеть.

К полудню их совершенно неожиданно настиг Ким. На этот раз он был в треугольном крейсере. Лететь эта машина могла чуть не вдвое быстрее, чем летатели, но запас хода у нее при этом был не очень велик. Если любой летатель мог оставаться в воздухе месяцы, опускаясь только, чтобы чем-либо поживиться и, возможно, искупаться в какой-нибудь речке, то это технологическое… чудо с трудом выдерживало неделю полета. И всего-то три, максимум четыре тысячи километров, не больше. И только при самом экономном режиме полета.

— Ну вот, теперь соглядатай у нас будет, — проворчал Ромка, видимо, давно выработанную летунами в птерозаврах формулу.

— А чем это плохо? — забеспокоился Ростик. — Я сам попросил Кима нам помочь. И последить за тем, что с нами произойдет.

— Да, это Ким, — философски согласилась Ева:

— Правда, раньше он был в нормальном антиграве… Видимо, смотался на Гринозеро, пересел в новую машину.

— Крейсер сейчас под Боловском полезнее будет, — добавил и Костыльков.

— Ты не понял? — с неожиданной горячностью почти набросился на него Ромка. — Он с нами пойдет.

— Это необходимо, — решил проявить командирские функции Ростик. Кажется, пришло время ему высказаться. — Вы, летуны в гигантах, как всегда, впрочем, бывает, стали чем-то вроде отдельной касты. К вам не прикоснись, не задень, не скажи чего-то невпопад… А это неправильно. Пусть у вас сложная, не вполне даже понятная задача, пусть на вашу долю выпало… много чего. Но другие дрались не хуже, а может, и больше урона паукам нанесли. Так что, если вам и есть чем гордиться, право на исключительность это вам не дает.

— Высказался? — спросила Ева, очевидно, собираясь спорить, но Ростик ей не позволил.

— Я даже не могу своего летателя от этого комплекса мнимого превосходства отучить. А вы еще добавляете дров… Так что же? Вы совсем не представляете, что нас на этот раз ждет?

И только тогда стало ясно, что за все прошедшие дни ребята так и не поняли, что видел Ростик в комнате под алюминиевым, не сумели понять, какую опасность на самом деле волокли для Боловска, всей человеческой цивилизации два плавающих города пурпурных.

— Стоп, — попросил Ромка. — Я, например, не ожидал, что…

— Вот именно. Вы даже не удосужились сообразить, что ситуация может быть гораздо хуже, чем вам кажется. Как же, вы все такие из себя героические, непостижимые, ничему не доступные… Особенно людишкам, которые внизу по земле топают и в этой самой земле ковыряются.

— Рост, не кипятись, — попросила Ева очень спокойно. Она думала, по-настоящему думала. Кажется, именно сейчас пелена, созданная его летателем, потихоньку, но заметно стала таять. — Пожалуй, ты прав. — Снова молчание, довольно долгое. — И прав в том, что при выполнении этого задания любое недопонимание опасно. — Она хмыкнула, невесело, впрочем. — Мы его растворим.

— Да уж, сделайте одолжение.

— Пап, — на этот раз у Ромки не было дурацкого гонора, не было и тени превосходства, замечаемого ранее, — а сколько у нас времени?

— Не знаю, но нужно торопиться.

— М-да, — сказал в конце этого нелегкого выяснения отношений и Костыльков, — а правильно вы нам вставили, командир. Я тоже замечал, хотя… ни в чем же не виноват.

— Я-то знаю, — согласился Ростик. — Они должны это понять.

Уже далеко за полдень, когда они подошли, пожалуй, к самому краю той области, которую бомбил Бабурин и где-то, когда-то наметил небрежным очерком карандаша на карте Ростик, Ева признала:

— Надо же, Гринев, оттрепал нас за уши, словно салаг каких-то, словно первогодков. Только тебе это и могло сойти с рук… — И неожиданно согласилась:

— Однако мы заслужили.

Роста уже эти перипетии не интересовали. Он с некоторым даже удивлением заметил, что неспособность пробиться ко всем мыслительным и чувственным способностям его летателя действительно ослабла. Значит, решил он, дело было не только в его гиганте, но и в том отношении, которое транслировали своим летателям другие летуны из… его же отряда.

Но сейчас и это показалось лишним. Он уже приглядывался к тому пространству, которое расстилалось… перед ними. Это был просто воздух, — где-то в неимоверной дали, при желании, со способностью гигантов приближать дальние объекты, можно было рассмотреть море. И вроде бы больше тут ничего не было. Но все-таки что-то непонятное, невероятное тут определенно было.

Оно чувствовалось, как иногда угадывался прозрачный летающий кит, оно проявлялось тем, что над этой местностью — и это заметили все разом — очень опростились все чувства. Из этого самого пространства, воздуха, который держал гиганта над землей и вроде бы так послушно плескался под крыльями, все время хотелось выскочить. Как хочется выскочить из слишком холодной воды… Или из той воды, которая отравлена, допустим, какой-нибудь вредоносной химией.

— Что ты видишь? — спросила Ева, после того как Рост пару раз окунулся… в самое неприятное место из всего окружения и вернулся из него.

— Ничего, только… Вот что приходит в голову — если бы тут не прошли всей своей массой пауки, нас бы уже атаковали.

— Даже в воздухе? — спросил Костыльков.

— Даже в летателях. И не уверен, что мы бы с этим справились.

На мгновение в сознании Роста мелькнула кошмарная картина — вот летатель, вдруг на него наваливается одна из этих прыгучих тварей, от боли, от выделяемого медузой сока гигант падает, бьется на земле, и тотчас на него наваливаются другие медузы… Которые и в одиночку способны убить за считаные мгновения.

— Где-то тут должен быть вход, — сказал вдруг Костыльков.

— Нет, сначала я, — приказал Ростик. — Вы должны только следить.

Для верности он обернулся в воздухе мягким виражом, Ким висел всего-то в паре километров, но Ростику показалось, что он очень далеко, в другой вселенной.

Рост снова попытался. И вдруг сообразил, что он неправильно… смотрит. Нужно было разглядывать этот мир, этот воздух каким-то другим образом. Несфокусировано, размыто, словно бы через те самые дифракционные решетки, которыми они сначала пользовались, рассматривая летающих китов… И только тогда он понял, что приказал:

— Помогайте.

Его очень внимательно читали все трое летунов его отряда. Если бы у него осталась эта отчужденность от них, эта пелена, они бы не поняли, не способны были понять… А теперь все же сообразили. И, кажется, даже летатели восприняли, какой трюк он пытается провернуть.

Зрение гигантов неуловимо изменилось, оно стало… именно что неправильным. Но для данной ситуации — единственно возможным.

— Вижу! — вдруг завопил Костыльков.

И бросился вперед. Рост дернулся так, что даже его летатель потерял с десяток метров высоты.

— Нет… Не-ет!

Но было уже поздно. Костыльков вошел в некое слабое марево, стоящее еще миг назад в прозрачном и холодном воздухе… И исчез.

— Нет, не то, не то! — орал Ростик. Он почему-то знал, как у него иногда бывало в самые точные и яркие моменты предвидения, что это ловушка. — Это не тоннель, это однонаправленный вход!

Они вынуждены были отойти от этого пространства. Ева подавленно спросила:

— Что это было?

— Однона… однонаправленный вход? — чуть не заикаясь, если только на ментальной речи, на которой они общались, можно было заикаться, переспросил Ромка. — Что же теперь будет с Хоттабычем?

— Не знаю, — Рост чувствовал, как у него почему-то болит все тело. Теперь уже не от слабости, а по-другому. Болело от неудачи, от потери… человека. С которым он был связан посредством всех возможностей гигантов, то есть… теснее, чем связаны между собой близнецы, которым даже разговаривать не нужно, которые с младенчества, и даже еще раньше, понимают друг друга на ином, нечеловеческом уровне. — Возможно, он сумеет оттуда выйти. Но сомневаюсь. Скорее всего он так и будет теперь в одиночестве… плавать где-то, в неизвестном для нас месте, в пространстве, где с трудом можно ориентироваться, пока… Не умрет от голода или от усталости. Или не сойдет с ума от невозможности встретиться с подобным себе.

— Это конец? — спросила для верности Ева.

— Пап, а как же теперь?

— Попробуем снова. Только теперь вперед пойду я. А вы… Лучше вообще не суйтесь.

— Ну, нет. Я согласна, раз ты так все это понимаешь, идти за тобой мах в мах. И не спорь, все равно пойду.

— И я, — добавил Ромка.

Ростик ничего не ответил. Удержать этих ребят, не позволить им следовать за собой он не мог. А мог только сделать все максимально корректно и безопасно.

Они снова полетели через это пространство. Он догадывался, что сейчас увидит. Возможно, Зевс с их помощью тоже обучался, возможно, даже помогал, но скорее всего они действовали сейчас в силу обыденной человеческой доблести и отваги.

И он увидел — это был еще один вход… Куда? Рост не знал. Но это был вход в мир, откуда выпрыгивали невидимые медузы.

Он вошел в него с ходу. По ушам ударила очень тонко звучащая волна, в тело впилось вдруг множество каких-то иголок, сознание поплыло… И не только у Роста, но и у его летателя…

Он понял, что падает, но сумел выровняться и начал осваиваться в новом месте. В любом случае он снова мог зачерпывать воздух крыльями своего птерозавра.

Он посмотрел вниз, а там… На всей поверхности, до тех пор пока ее охватывал глаз, тянулись ровные ряды торчащих вверх камней, ровных или шершавых, молодых или старых. Это были окаменевшие чегетазуры.

Они находились в новом пространстве, которое было спрятано… или просто существовало параллельно с миром, где люди уже привыкли жить.

Даже термины и определения, решил Ростик, для этого явления придется выдумывать новые. Хотя сейчас, когда они тут оказались, не это было главным. А главное было — засечь, запомнить и использовать тот переход, которым они прошли, чтобы вернуться в свой мир.

А потом между… менгирами, как он привык называть эти камни еще в бытность свою в плену у пурпурных, он увидел прозрачных медуз. Только сейчас они не были невидимыми. Их вполне можно было видеть, и было их бесчисленное множество. Вот только нападать на летателей они почему-то не решались. Хотя, Ростик определенно теперь это чувствовал, умели подниматься очень высоко, как-то животным своим образом уничтожая вес тела… Но происходило это медленно, и при желании сильный и подвижный птерозавр отлично от них бы ушел. А то и напал в ответ.

Теперь роли поменялись, подумал Ростик, и, пожалуй, скоро придется учиться на этих самых зверей охотиться — есть-то после перехода в новый мир все равно хотелось, и даже острее, чем еще несколько минут назад. Так что чувство голода тут, как и везде, отнюдь не отменялось.

29

Потом Рост понял, что он не один. В том пространстве, в которое он вывалился пару минут назад, появился еще кто-то, сильный, хищный, стремительный и… почти неуязвимый. Таким и должен быть зверь, которому все по силам, который ничего не испугается, даже того, что с ним только что произошло. И пришлось, как ни странно, приложить усилия, чтобы Рост понял — это Ева в своем летателе.

Она пока помалкивала и озиралась, сам Ростик реагировал, как ему показалось, эмоциональнее. А ведь тут было чему удивляться. Зато когда появился Ромка, он сразу завопил:

— Здорово!

И поплатился. Ему пришлось уворачиваться от одного из прозрачных прыгунов, потом от другого, которые пробовали спланировать на него сверху.

— И откуда они только берутся? — удивился Ромка.

— А ты не голоси, — предложила Ева спокойнейшим тоном.

Она и учит по-матерински, подумал Ростик… Думать, кстати, было трудно, что-то мешало тут, как мешало соображать на других континентах Полдневья, куда он попадал, когда был в плену и когда бежал из плена. И не то чтобы Рост совсем выключался, как происходило, когда его пытались превратить в раба или когда его ментально со всей безжалостностью давили чегетазуры, нет. Он что-то понимал, хотя и совсем не так, как хотелось бы, без свойственной при пребывании в гиганте ясности, радости и полноты… Всем телом, в котором, что бы ни говорила обыденная наука, а тоже оказалась немалая способность к соображению.

— Так, — сказал он, словно голос пробовал, — первое: атаковать прозрачных запрещаю.

— Какие же они прозрачные? — удивился Ромка. — Они в нашем мире невидимы, а тут…

— Второе: необходимо пометить это место. Иначе над их бесчисленными рядами мы потеряемся. Однообразие и бесконечность чегетазуров сведут нас с ума.

— Это мы еще посмотрим, — «вполголоса» отозвалась Ева, — кто кого.

— Предлагаю осторожненько, чтобы не попасть под планирующих медуз, подобрать камни и разбить… самые древние из менгиров, которые оказались под местом нашего выхода в этот мир.

И вот тут начались удивительные вещи. Оказалось, что медузы на самом деле собрались только под местом их… «выхода» в это пространство и что иначе запомнить его было очень трудно, оно не обозначало себя, не проявлялось подобно тому мареву, которое Ростик увидел… в своем мире. Поэтому, внутренне поворчав, Ева согласилась через пару минут, что это разумная мера.

Они подобрали камни довольно внушительных размеров чуть ли не за два километра от места, которое хотели пометить. И тащить их было весьма нелегко, тем более что Ростик переборщил с нагрузкой. К необходимому месту, с которого Ева приказала «не сходить» Ромке, он добрался, запыхавшись так, словно сам волок, например, семидесятикилограммовый мешок с песком, да еще бегом.

Зато потом падение камня с высоты трехсот метров было впечатляющим. Камень Евы не попал в менгир, просвистев между ними. но… отлично прибил какую-то из медуз, которую буквально вдавило в песок. А вот камень Ростика по почти идеальной дуге, словно бомба с пикирующего бомбардировщика, врезался в один из столбов, и от него поднялась пыль и какая-то зеленоватая сажа… Он развалился, и тогда Ростик понял:

— У них внутри спрятаны… таланты.

— Что? — не поняла его Ева.

— Таланты, те самые камешки, за которые в нашем мире… при торговле с другими племенами можно получить что угодно. Если хотите, это самая большая ценность тут. Не металл, и конечно, не глупое золото, а это вот…

— Так, — спокойно отозвался Ромка, — кажется, я вспоминаю. Ты писал в своей книжке. В общем, там все объяснялось.

— Оказывается, не все, — высказался Ростик. — Я не знал, откуда они возникают. Особых идей у меня тогда на их счет не было. А ведь мог бы догадаться, если бы подумал как следует.

— Если бы ты догадывался о таких вещах, Гринев, я бы… пожалуй, поостереглась иметь с тобой дело, — заявила Ева. — Ведь это уже не нормальные человеческие знания, это было бы что-то… запредельное. Даже для аймихо.

— Аймихо, наверное, знают, — высказался Ромка. — Только не прояснили нам, не намекнули даже… Союзнички.

Опять эта высокомерно-воинственная поза, подумал Рост. Да, теперь, пожалуй, долго придется пацана от нее отучать. В том, что она неверна для существования в Полдневье, у него не возникало даже сомнения. Если бы он был вот таким — горделивым, чрезмерно самоуверенным и пренебрежительным… Скорее всего он давно был бы мертв. Такое отношение ко всему, что существовало в Полдневье, грозило ошибкой, приводило к недооценке опасностей, которые существовали во всей силе, но проявлялись лишь намеками, лишь слабым следом своего присутствия.

Потом Рост остался на месте выхода из их нормального мира в этот, а за камнями отправились Ромка и неутомимая Ева. Ромкин летатель был сильнее и справлялся с переноской камней легче. Ева же, кажется, уже после первого раза все отлично поняла и выискивала камни именно того веса, который и тащить было не очень трудно и которые отлично разбивали менгиры.

Прежде чем отлететь от этого места подальше, они разбили почти с два десятка менгиров. Разбили бы больше, но очень уж трудно было выискивать подходящие камни… Нет, на самом-то деле камней было много, вполне достаточно, чтобы сделать то, чего хотел добиться Ростик, но одни было очень трудно выковыривать из земли, а другие находились между такими плотными рядами менгиров, что их было не достать ни за какие коврижки.

Хорошо еще, что в этой каменной «щетине» то и дело попадались то проплешины, то довольно странные… дорожки, похожие на проходы между могилами на человеческих кладбищах. Вот с них подбирать камни было возможно, тем более что делать это приходилось с лета, подхватывая подходящий валун с первого касания, и сразу же нужно было набрать максимальную высоту… Иначе летатель рисковал попасть под уже планирующего на него прозрачного прыгуна. Ромка даже удивился:

— И где они так насобачились? Ведь летают без крыльев, практически без управления.

— Но и без усилий, может, они восходящих потоков держатся? — предположила Ева. — Раскидываются, подскакивают и… Нет, все равно не получается. Что-то слишком их высоко эти потоки выносят, на раскинутых мантиях так не получится.

Ростик принялся рассказывать ребятам о животной левитации, вспомнив ярков, боноков… А вот этих воспоминаний, кажется, следовало избежать, потому что Ева отозвалась резковато:

— Да какая разница, майор — ярки, боноки? Все равно это — единственное объяснение. А главное, они летают хуже, чем мы.

— Ночью придется быть осторожными, — заметил Ромка, наверное, и сам понимал, что мог бы этого не говорить.

— К ночи следует найти место, где можно подкормиться, — заявила Ева. — Кто как, а я проголодалась.

Они уже присмотрелись к местности, над которой пролетали. В целом Ростик не сомневался, что теперь они не заблудятся даже в темноте, вычислят точку, откуда можно будет вернуться… Не то что бедный Костыльков. Но вот какое расстояние оставалось до края этого поля менгиров, где могли жить хоть какие-нибудь «съедобные» звери, было непонятно. Кроме того, Росту почему-то казалось, что им необходимо будет много воды. Что-то такое он уже читал в сознании Евы, хотя и не ахти как определенно, но заметно.

Внезапно он понял. И почти возопил, как Ромка:

— Ева, ты что же, думаешь, что сумеешь… питаться медузами?

— А чего? — Ева определенно думала над этим и уже не считала свою идею невыполнимой. — Все просто, подхватываешь летящего бонока, или как там его… Только придется бить сразу в голову, теперь-то мы их головы видим, вот тот мешок в центре мантии, который всегда торчит вверх.

— Да, то, что их отравленная… полость всегда обращена вниз, когда они летают, — большое удобство, — дурашливо, с деланой сварливостью, видимо, подражая некоторым интонациям самой Евы, поддел ее Ромка.

— Потом, — не обращая на него внимания, продолжала Ева, — сжимаешь эту самую голову, только быстро, чтобы они не успевали развернуться и обжечь тебя внутренним ядом… И клюешь. При желании можно это проделывать даже в полете. — Она помолчала. — Саму мантию есть я не собираюсь, а вот голову, где явно много питательных веществ и необходимых мне калорий, — вполне.

— Ты понимаешь, каким пилотом… То есть каким наездником нужно быть, чтобы так управлять летателем? — спросил Ростик. И тут же понял, что поступил неправильно, это замечание только добавило обоим его спутникам азарта, брать этих ребят «на слабо» было глупо и даже опасно.

— Бывало и хуже, — сказал Ромка, — но ведь выкручивались. — Он тоже уже прикидывал эту возможность. — Может получиться. Тем более что кто-нибудь из вас будет рядом, поможет, если что.

— Ни черта не сделаешь, если эта тварь прицепится, — убежденно высказался Рост. — Лучше отойти от этого поля менгиров подальше и поохотиться по-настоящему.

— Кормиться все равно придется, — высказалась Ева. — А далеко улетать от нашего входа сюда — неразумно.

— Я запрещаю такие эксперименты. Тут нам никто не поможет, если что-то случится, мы попросту тут и останемся…

— Да ладно, пап, ничего не случится.

— А если ноги обожжет, найдем прудик, искупаемся, может, этот яд в воде неустойчив.

Они даже убеждали его с похожими интонациями.

— Ты сначала найди этот прудик. Тут же великая сушь.

— А если найду, разрешишь попробовать?

К счастью, каким-то своим почти мистическим чутьем, которое у Роста всегда проявлялось в таких вот безводных и очень обширных землях, он определил, что где-то не совсем даже далеко, не далее полусотни километров, начинаются довольно плотные заросли травы, а чтобы там не нашлось чего-нибудь пригодного для питания летателей — такого и быть не могло.

Они полетели в ту сторону. Примерно на полпути в выбранном направлении Ева снова заговорила:

— Ну, что подумываете при рассмотрении этих земель? Давайте без утайки обменяемся впечатлениями.

— Тут лететь проще, воздух плотнее, чем у нас, — высказался Ромка.

— И лето стоит, — поддержала его Ева. — А если даже не лето, то осень в разгаре, нет и намека на ноябрь и снег.

— Чем дальше от этого… портала, тем меньше медуз, — поддержал игру Ромка.

— Как ты сказал — «портал»? — переспросил его Ростик, термин ему понравился.

— Скорее всего мы как-то перенеслись на другой континент… — в голосе Евы было больше сомнения, чем обычно. Но в то же время это была версия, обдумывать которую следовало бы Росту.

Да, решил он, если так, то… это открывает совершенно ошеломительные возможности для людей и их союзников. Возможность удрать, не принимая бой на Россе, — это же выход! Нет, решил он, пожалуй, не выход. Там, на их континенте, находится их город, их крепости, освоенные пространства, поля и берега, там библиотека Динке, металл, заводы, какие ни есть, там же гнездовья их союзников, и главное — там Зевс. Нет, удрать не получится.

— Кстати, по поводу воздуха, — продолжил Ромка, — виноват, кажется, он не плотнее, просто в том месте, где мы ввалились сюда, воздух отравлен. Возможно, это следствие той бомбардировки, которую когда-то устроил Бабурин… Пап, так могло получиться?

— Наверное, — согласился Рост.

— Да, камни в том месте стоило таскать осторожнее, — тут же высказалась и Ева. — Пожалуй, теперь и я чувствую, что мы подотравились. Если бы не регенеративные способности гигантов, вероятно…

Она не договорила. Но все и без того было понятно — их бы могло уже не быть.

— Может, потому так пить хочется и есть тоже, — высказался Ромка.

— Я еще думаю, — Рост решил, что стоит завершить эту игру, предложенную Евой, — что для местных мы… слегка невидимы. Как те звери, что приходят к нам отсюда.

— Что? — сразу же оживилась Ева. — Ты имеешь в виду этих боноков?

— Не только. Еще летающих китов и, конечно, алгоров.

— Здорово, всегда хотел быть немножко алгором, — хмыкнул Ромка.

Потом они набрели на довольно обширный пруд или, возможно, залив какого-то подземного озера, тут выступающего на поверхность. По крайней мере, Рост ощущал в этой воде какую-то глубину, уходящую под здешние каменные россыпи… Впрочем, на настоящее болото эта местность была не похожа.

Все трое поплескались на мелководье, сначала с удовольствием, но потом на Еву вдруг стал откровенно охотиться какой-то смахивающий на здоровенного крокодила зверь. Ева заметила его и попробовала пристукнуть сверху, но зверь имел такую бугристую и мощную шкуру, так легко уныривал от Евы при ударе, что ничего не вышло. Пришлось искать местный водопой и уже там охотиться на антилоп.

Когда выключилось солнце, они все-таки загнали пару похожих на быков травоядных и отлично пообедали. Что подняло им настроение, вот только далековато было до ближайшего поля менгиров, километров двадцать. Зато они отлично отдохнули, вместе с летателями, которым, что ни говори, а тоже требовалось иногда просто поплавать в воздухе, не заботясь о возможных опасностях и кормежке.

На следующее утро опять долбили менгиры, которые ближе всего оказались к водоему. Тут, правда, возникло некое осложнение. Боноки каким-то образом организовались, вероятно, чувствовали чужаков и собрались в плотную компанию именно у этого края «торчащего поля», как выразился Ромка. Но двигались они, разумеется, медленнее, чем летатели, поэтому обойти их не составило труда. И даже удачно получилось, потому что многие из них, пробуя защитить вверенных им чегетазуров, оголили соседние сектора этого безбрежного поля камней.

Поэтому, когда летатели убрались подальше от медуз, они набрели на совершенно беззащитные поля выставленных каменных столбиков, к тому же древних, дряхлых, непрочных, которые и разбивать было легче.

К полудню они раздраконили почти с сотню менгиров. К большому Ростикову сожалению, таланты располагались в теле чегетазуров не одинаково. Некоторые из менгиров хранили их в голове, некоторые — в «плечах», а некоторые столбы необходимо было разбивать чуть не до основания, чтобы добраться до этих прозрачных, зеленоватых камней.

Еще одной сложностью было то, что сами чегетазуры не разбивались на части, а как-то обсыпались, словно сухая глина, и потому использовать куски окаменевших чегетазуров как метательные снаряды не вышло. Зато иные из камней можно было использовать несколько раз, особенно если они попадали в скопления менгиров сбоку и их можно было из этой гребенки вытащить.

В общем, это была непростая работа, но, к счастью, именно работа, а не война. Наконец Ева не совсем вежливо поинтересовалась:

— И что теперь, Рост? Мы же их не все будем крошить, у нас и времени на это нет… Если ты правильно расстояние до плавающих городов определил.

— Да, со временем в этих… новых пространствах происходят странные штуки, — согласился Ростик. — Тут кажется, что прошли дни, а у нас… возможно, миновали недели. Нужно торопиться.

Он стал торопиться. Тем более что отлично понимал, боноки бросились за ними в погоню и за прошедший день пролетели-прошли, наверное, с половину расстояния, что их разделяло. Поэтому у него на самом деле было не слишком много времени.

Он приземлился, выполз из своего летателя и принялся собирать таланты. Иные каменноподобные гиганты оказались слишком велики, чтобы он мог забраться им на плечи и добраться до талантов, но в целом разбившиеся, сколотые столбы были доступны… Он забирался на них и вырубал талант, выкрашивая вещество некогда живых чегетазуров камнем. Материал, как ему показалось еще из летателя, оказался не тверже старого кирпича… Но пару раз, как ни жаль было затраченного времени и труда, Рост вынужден был отступить.

Вот если бы в летателях можно было еще проносить инструменты, что-нибудь вроде геологического молотка, дело пошло бы быстрее, думал он. И все-таки десять талантов он успел набрать, прежде чем выключилось солнце.

Потом возникла другая проблема — как перенести эти самые добытые с таким трудом таланты. Ростик отлично помнил, какой гнойник образовался в пологе Левиафана, когда он попробовал привязать к ноге нож и пронести его внутри гигантской касатки. Тот летатель, который оказался в его распоряжении ныне, определенно не был приспособлен для такой сложной операции, ему бы просто не хватило выносливости.

Все же Рост забрал камни с собой. Потом троица слетала к найденному прудику поохотиться, так как перед обратной дорогой следовало подзаправиться. Затем Ростик выкроил две полосы из шкур антилоп и попробовал сделать ожерелье вокруг шеи своего летателя. Тот не понял его сначала и резко вскидывал голову, чтобы Ростик не надевал на него… ошейник. И лишь после приказов или уговоров Евы и Ромки, которые за всем следили, хотя и не вылезали из своих гигантов, сумел его приспособить.

Ну а после всех затраченных трудов все-таки вынужден был отказаться от этой штуковины. Во-первых, шея гиганта ходила такими волнами мускульных напряжений, что слабое подобие хомута, которое Рост смастерил, неминуемо должно было разорваться. Во-вторых, сплести что-то более гибкое и прочное из травы у него вряд ли получилось бы, тем более что сырые стебли местных растений для этого мало подходили, пожалуй, не получилось бы даже у Винторука, известного спеца по плетению корзин, мешков и веревок.

А в-третьих, потерять таланты было нельзя. На второй поход сюда, в эти земли, у них попросту не было времени. Поэтому Рост сделал вид, что готов рассориться со своим летателем, но решительно забрал камни с собой внутрь.

Летатель, когда понял, что ему предстоит весь путь назад проделать с этим дополнительным и крайне неприятным грузом, попытался взбунтоваться, и тут Ростику снова помогла Ева. Она обладала для этих гигантов непререкаемым авторитетом, и потому Ростику все удалось. Был бы он в одиночестве, возможно, ничего бы у него не вышло. А так, все получилось. Он забрался в летателя, снова, уже вторично за один день, устроился в его пологе, они славно поохотились, наелись так, что чуть ли не в глазах меркло от сытости, искупались на прощание, все на том же мелководье, и отправились назад.

— Что теперь? — спросил Ромка. — Нырнем назад, к нам, это понятно. А потом?

— Дальше я пойду один, — сказал Ростик.

— Вот уж нет, — веско объявила Ева. — Вместе начинали и заканчивать этот твой трюк будем вместе.

— Это опасно, — отозвался Ростик. Спорить ему не хотелось. Он рассчитывал, что это поймут и Ева, и Ромка по тому каналу эмоционального единства, который установился между птерозаврами.

— Для тебя опасно, а для нас?

— Это приказ. Вы лучше следите, чтобы этот летатель меня во сне не выбросил вместе с талантами. Все остальное — мое дело.

— Почему же только твое? — не удержался Ромка.

— Потому что еще на подходе к кораблям вас собьет ментальная сила чегетазуров, которые этими кораблями командуют. У вас нет ни единого шанса уцелеть, это будет даже не эксперимент, это будет убийство. Лишь у меня есть возможность… Тоже не стопроцентная, но другого выхода нет.

И после этого споры сами собой закончились. Ростику даже удалось выговорить главное:

— Вы только выведите меня отсюда, а то я опять, кажется, не очень точно ориентируюсь. И наведите, разумеется, на корабли пурпурных.

— Сделаем, — пообещала Ева.

30

Выныривали в обратном порядке, как пришли в тот мир, где находились менгиры. Сначала Ромка, потом Ева, после нее пошел Рост. Он был совершенно не уверен, что у него получится. Он не опасался, что может получиться, как с несчастным Костыльковым или что портал приведет не в их мир, не на Россу, а куда-либо еще. Нет. Все было гораздо хуже. Таланты, свежие, только что вынутые из менгиров, да еще в таком количестве, оказались страшным ментальным медиатором… Нет, скорее всего катализатором. Они вызывали дикую, совершенно неуправляемую реакцию в сознании Ростика, и, еще до того как летатели дошли до отмеченного портала, его уже изрядно штормило.

Он летел как пьяный, или словно был ранен, истекал кровью и вот-вот мог окончательно отключиться. Это было даже страшнее, чем ранение, потому что было непонятно и грозило обернуться настоящей бедой, так как через Ростика это состояние передавалось его гиганту.

Он и так-то Ростика не всегда слушался, а когда в него всадили десяток этих камней, так вообще потерял всякое доверие к наезднику. Поэтому Рост наверняка пропустил бы то место, где им полагалось выйти, но… Ева не подвела. Правда, она сообщила, что прыгающие медузы даром времени не теряли, поставили почти всех окаменевших чегетазуров, которых они повалили или разрушили, чтобы отметить эту точку в пространстве, но кое-какие следы все же остались. В общем, худо-бедно, она справилась.

Когда выходили, Ева еще что-то говорила Ростику, кажется, побаивалась, если оставит его, то он окончательно запутается в своем… опьянении и не справится, но, когда он прикрикнул на нее, все-таки решилась и прошла. Рост пытался сфокусировать зрение, чтобы отчетливей увидеть этот узел между мирами…

И кое-что заметил. Ничего, правда, не понял, но заметил — вот летатель Евы только что был тут, вот он медлительно, может, даже осторожно взмахнул крыльями, подходя к какому-то слабому свечению в густом воздухе, словно бы очень разреженному облаку, странно подсвеченному солнцем, поднялся от земли… И вот его уже не стало.

Если бы Рост был в лучшем состоянии, возможно, он бы понял больше. А так, как получилось, ему осталось только повторить этот трюк, что он и проделал. Не с первого раза, правда, попал, куда следовало, не сразу воткнулся в это облако, опять же, как пьяный иногда не может пройти в дверь, распахнутую перед ним, но… Кажется, со второй попытки уже справился.

Переход его немного оглушил, у него даже уши заложило, и видеть он начал тоннельным образом, без малейших признаков периферийного зрения, но… Он все равно оказался там, куда и нужно было попасть. Ростик понял это сразу, потому что над заснеженным, безжизненным полем кружили два летателя, а еще чуть в отдалении — тяжелый, утыканный пушками так, что страшновато становилось, черный треугольный крейсер.

Потом они летели, летели и очень не скоро приземлились, что-то съели, это Ростик понимал уже плохо, смутно, словно и не с ним было… Вернее, конечно, с ним, но своего летателя он должен был бы ощущать гораздо полнее и точнее.

Потом полетели дальше, по мнению Ростика, совсем не в ту сторону, куда следовало. Лишь ночью, когда он неожиданно задремал, а потом все так же неожиданно проснулся и на пару минут еще был почти нормальным, он сообразил, что их ведет крейсер. Вероятно, это были Ким с Изыльметъевым, или с Ладой, или еще с кем-то знакомым. Потом его сознание снова… отошло от него, как отслаивается старая кожа у змеи или как сходит отбитый ноготь на пальце.

Ему хотелось иногда смеяться, такая вот веселость на него нападала, иногда он начинал унывать, чуть слезы на глазах не наворачивались — так ему было жалко и людей, и пурпурных, и чегетазуров, и всех-всех, кого он мог вспомнить. Пожалуй, только «алмазные звезды» он не способен был жалеть, но лишь потому, что слишком уж неаппетитно они выглядели в стеклянных колбах.

Над Олимпийской грядой Росту стало совсем плохо, он даже не помнил, как преодолел это препятствие, зато над человеческой равниной слегка… поумнел. Сознание у него не очистилось, и он вдруг стал получать откуда-то существенную, весьма ощутимую поддержку. Что-то издалека, опять же, как высокий звук, постоянно висевший у него в ушах или в мыслях, вел его, словно под руку, над этой землей, над Полдневьем.

Сначала Рост решил, что Зевс подкармливает его своим сигналом. Но потом подумал, что это не может быть металлолабиринт, а значит, это были аймихо, которые догадались, что их помощь необходима. Продолжая раздумывать над этим, Рост снова скорее почувствовал, чем понял, что это на них не похоже. И давление было иного вида, и не умели они вот так, на расстоянии, поддерживать кого бы то ни было. Вблизи — да, могли, на больших расстояниях — нет.

Оставался только Докай, друг-Докай. Или, возможно, в сознание Роста, и так исковерканное до основания, вмешивался Фоп-фалла… И была еще одна возможность, о которой он не хотел даже думать, — его вели чегетазуры. Зачем им было это нужно, он не очень-то понимал, но такую версию скидывать со счетов тоже не следовало. Кто знает, что они понапихали в его мозги, когда он был в их подчинении? Возможно, вот эту способность притягиваться к ним они тоже… как-то просчитали на всякий случай, и теперь, когда дело подходило к концу, они решили ее использовать.

Эта мысль Ростика немного отрезвила, совсем немного… И тогда он осознал, что помимо сигнала, с ним почти постоянно разговаривают то Ева, то Ромка.

— Рост, левей, ты забираешь правым крылом слишком сильно. Равномерно взмахивай, твоя нескоординированность…

Дальше что-то малопонятное. На всякий случай он решил говорить сам:

— Ева, если что-нибудь… случится, ты передай там, что портал построил Зевс. Это, может быть, важно. Не мы его открыли, он был намечен для… Не знаю, для чего, но Зевс его усилил, сделал для нас доступным, проложил… в нужном направлении. И, конечно, подвиг Костылькова не должен быть забыт, он сам как-то, и его летатель, они были предрасположены для того, чтобы… Чтобы первыми пройти в этот портал. Почему-то он промахнулся, но без него мы бы вообще ничего не добились.

— Костыльков, его летатель?.. Ты соображаешь, когда Зевсу по этой твоей версии полагалось бы все предвидеть? И корабли пурпурных, и войну с комши… Нет, это диковато звучит, на мой взгляд. Даже для тебя, майор.

— Тем не менее, — Ростик не мог объяснить точнее, но и этих сведений, возможно, для Белого дома, для человечества хватит, если они хоть как-нибудь сумеют ими воспользоваться.

— Может, ты почувствовал, где мы побывали? — Кажется, это был Ромка. — Это тебе хоть что-то напомнило? Ведь это тоже важно.

Он пребывал в панике, он никогда не видел Роста в таком состоянии, а если и видел его в слабости, то это хоть как-то можно было объяснить. Сейчас же он ничего не мог понять, и потому… Да, ему было хуже всех.

А может, эти самые таланты, все силы которых принимал на себя Ростик, как-то, пусть и в ослабленном режиме, действовали и на других летателей с наездниками, которые оказались поблизости. Поэтому несориентированность задевала и их, со всеми эмоциональными перепадами.

— Рост, я передам… Но ты учти, — это опять Ева, — корабли стоят уже у входа в залив. Свои крейсеры на нас не выслали, но готовятся к этому.

— Откуда знаешь? — поинтересовался Ростик.

— Наши же летатели за ними с неделю следят.

— А из Зевсовой комнатки нельзя было их заметить?.. Ах да, аймихо, наверное, побаиваются их рассматривать по моему методу. Это только мне и удалось, потому что я у них в плену был. И они на мне свои эксперименты ставили…

— Верно, пап, это только ты сумел разведать, у аймихо не получилось.

— Ромка, ты разговаривай с ним, он от этого немного… в себя возвращается.

— Я все-таки не понимаю, — опять Ромка, — что ты делаешь, пап? Ну, раздобыли мы эти таланты, а дальше? Почему, как прежде, во время войны с Валламахиси, не взорвать их?

— У нас уже нет такого количества латекса, чтобы бомбу сделать. — Это Ева. — Для крейсеров, кажется, топлива не хватило, чтобы его перевести в безопасное место, когда пауки Боловск захватывали. И патроны приходится экономить, я замечала… Нет, для серьезной бомбы у нас уже возможностей нет.

— Но все равно такие вот корабли, настоящие плавающие города, и… мы втроем?

— Даже не мы втроем с крейсером, а один этот наш… Рост.

— Ева, Ромка, — если так можно было выразиться, у Ростика заплетался не язык, а мысли, но для его… собеседников-попутчиков это звучало, наверное, как если бы он разучился говорить. — Все же просто. Полдневье, по крайней мере в известном нам месте, держится на двух базовых… не знаю как сказать, это вроде опорных знаков, которые делают сферу действенной. С одной стороны, это, без сомнения, металлолабиринты, вроде Зевса, или точнее, такие, как Нуакола. Зевс все-таки маленький, он не вырос, а может, и не вырастет никогда до настоящего лабиринта, потому что на Россе ему металла не хватит.

Они проходили мимо Боловска, Рост и не заметил, что взял гораздо правее, чем находился их Город. Если на него так действовал тот груз, который он нес с собой, то что же могло произойти с другими людьми? Лучше уж держаться подальше, что он и сделал, правда, заметил это не сразу.

— Продолжай, Рост.

— Другим образцом такого вот… осмысления сферы являются скорее всего поля из окаменевших чегетазуров. Не понимаю, как и почему это происходит, возможно, тут играет роль что-то… ну, как у нас, у людей, помните, то, что определяет в архаическом сознании власть над территорией? Очаги жилых домов и могилы предков. Почему-то могилы людей, живших прежде нас, очень важны. Раньше считалось, что этим люди очищают землю от бесов, от враждебных духов… Возможно, у чегетазуров нечто подобное наблюдается. Тем более есть свидетельства, что они не умирают просто так, даже когда, с нашей точки зрения, «окаменевают».

— И что? — снова Евин голос.

— Эти поля даже для наших скромных сил оказываются очень уязвимы. Поэтому чегетазуры их прячут, иногда шифруют карты, иногда каким-то образом закрывают пространство… Но мы прорвались. И вот представьте, когда я покажу, что мы туда прорвались и при желании силами наших летателей можем все это их кладбище раздробить, вытащить кучу талантов и, возможно, научиться ими пользоваться… Ведь они не просто так, они что-то делают со мной, а значит, их силу можно использовать, нужно только с Докай, например, потолковать… Если я им покажу эти десять камней, возникнет другой счет.

— Рост, ты на самом деле полагаешь, что этот… наш поход в… не знаю куда с помощью портала может их остановить?

— Я не знаю, только надеюсь. Да, надеюсь, что это может их остановить.

Вечером скорее всего уже следующего дня, которого Ростик не заметил совершенно, они что-то ели уже на полуострове пернатых бегимлеси. И, хотя вся эта местность была набита городами-гнездами, которые охранялись пернатиками на летающих страусах, иногда вооруженных весьма неслабыми пушками, на этот раз трое летателей оказались почему-то в полной изоляции. Около них не было ни одного из наблюдателей, не было даже намека, что эта земля заселена разумными существами. Они словно попали в новый мир, где не было ничего, кроме столовых гор и иглохвостых попугайчиков.

Когда-то этих птиц было много и в районе Храма, вспомнил Ростик, с трудом поглощая молоко, которым его питал летатель, а когда там появилось семейство мангустов, они куда-то подевались. Видимо, кесен-анд’фам не понравилось, сколько фасоли жрут эти создания каждую осень, оставляя людей без заслуженного, заработанного трудом урожая. Здесь же, на полуострове бегимлеси, они роились стаями и казались очень симпатичными на вид… К сожалению, лишь внешне, потому что голоса этих птиц звучали на редкость противно, а характер у них был вздорный.

Потом полетели дальше, Ева рулила Ростиком уже откровенно, словно на румпеле стояла или сидела за рычагами антиграва. Но это было к лучшему, он даже слегка выспался, когда она вела его птерозавра.

Поутру они оказались над морем, километрах в сорока от берега, тут лететь было уже недалеко, не больше двух-трех часов.

Вот сегодня все и решится, подумал Ростик и, как ни был слаб и дизориентирован, потребовал:

— Теперь я сам, а вы идите к берегу.

— Думаешь, мы тебя бросим?

— Еще как бросите. — Рост мог бы разозлиться, но на это у него не было сил. — Для вас продолжение полета, без сомнения, окончится гибелью. А вы нужны, не забудьте, если со мной что-то случится, вы должны будете провести летателей в портал и научите их долбить менгиры и, чем черт не шутит, может быть, уничтожать таланты. Так что это приказ.

— Может, Ромка один вернется, а я… Тут же полно летающих китов.

— Нет, вы оба. И уведите с собой Кима. Его крейсер вызовет у чегетазуров подозрения, что он гружен взрывчаткой, он даже на десяток километров к кораблю не подлетит, его собьют. А лишние потери… нам ни к чему.

— Ростик, милый, я…

— Молчать, Ева. Дальше — я сам.

— Один ты не долетишь, пап, это точно. Это тоже будет… лишняя потеря.

— Еще раз напоминаю — приказы не обсуждаются.

И странное дело, должно быть, он все-таки сумел как-то собраться, потому что его воли вдруг хватило заставить их подчиняться. Сначала Ромка, потом Ева, потом, когда она как-то посигналила крейсеру, в котором сидели обычные люди, не наездники гигантов, не летуны в пологах, черный треугольник развернулся и пошел к берегу. Медленно, преувеличенно плавно.

Рост проводил их взглядом, покружив на месте. Что ни говори, а задание могло окончиться его смертью или хуже того — новым пленом. Поэтому посмотреть, как друзья и сын возвращаются домой, пусть и в те дома, которым грозило разрушение, было приятно. Тем более что это оказалось еще и красиво.

Над слегка парящим на морозце морем, почти в полную силу освещенным солнцем, два странных, чудных, но уже ставших такими родными драконообразных птерозавра поплыли к виднеющемуся вдали берегу по бокам от черной треугольной машины. Хотя, если подумать, в их уходе было и что-то печальное. Но Рост знал — он все сделал правильно, по-другому нельзя.

А потом он двинулся вперед, к тому месту, где уже угадывал присутствие злой и мощной, как ураган, воли чегетазуров.

Корабли долго были не видны за туманом. Зато, когда это покрывало истончилось, из него вынырнули почти полсотни крейсеров. Не возникало никакого сомнения, что это пурпурные. И крейсеры у них были какие-то чужие и более мощные, чем те, которыми располагало человечество. Они были больше, лучше вооружены и выглядели… более крепкими. Броня из кованого дерева на них была, наверное, в ладонь толщиной, а не в три пальца, как на треугольниках людей.

Росту опять стало худо, он снова шел в своем летателе, как раненый, с залитыми потом глазами, почти ничего не разбирая ни впереди, ни по бокам, где висели эти самые враждебные треугольники. Они как бы отрубили его способность воспринимать мир по бокам от себя. Как и снизу-сверху, со стороны моря и в сером пологе Полдневного неба.

Только не сбивайте меня, попросил он и лишь тогда сообразил, что эту фразу он проговаривает про себя, наверное, без перерыва. Скорее всего Ромка и Ева его слышат, подумалось ему, но это было неважно. Гораздо серьезнее было то, что его птерозавр, в котором он находился, вдруг почти осмысленно спросил его — мы погибнем?

А он и забыл, что с летателями тоже можно разговаривать, если они этого захотят… Нет, друг, мы уцелеем. Ростик обрадовался, потому что теперь он был не один в странной живой машине, что им подарил Зевс, а был с другом, который, как и он, боялся смерти, которому также было больно от этих проклятых талантов, сложенных где-то в ногах наездника, и он, вероятно, также мало понимал, что произойдет через час… Нет, оказывается, скорее, потому что до кораблей почему-то сразу стало недалеко.

Только не сбивайте нас, это будет неправильно, это будет ошибкой…

Палуба ближайшего корабля была затянута черной тканью, вырабатывающей электричество. Сесть на этот корабль было мудрено, лишь два или три корабля, составляющих сейчас общий корпус плавающего города, оказались лишены этой ткани, но на них почти сплошной корой, крыло к крылу, стояли черные треугольники… И тогда Ростик понял, что главным является корабль, который сидел в воде чуть сбоку и подальше от первого, самого большого.

Именно на этом, втором, корабле находились те чегетазуры, которые командовали всей операцией по уничтожению человечества. Только они могли принимать решение — оставить ли этих настырных людишек в покое, раз они грозят разрушением менгиров… И палуба этого плавающего города была в большей степени свободна от фотоэлементов. А значит, и приземлиться там было легче.

Вот, решил Ростик, я чего-то уже добился, они меня не сбили. А хотели… Или они все поняли, во всем разобрались, и садиться на палубу, доставать таланты — уже не нужно? Нет, все-таки нужно.

Он плавно развернулся для посадки. При этом один из крейсеров чуть не врезался в него, наверное, решил проявить грубость, свойственную всем пурпурным воякам? Или попробовал придавить его выхлопом своих антигравитационных блинов, но не сумел?.. Какая разница.

Внизу было немало народу, но все эти пурпурные разбегались и прятались в надстройки. Теперь, когда Рост шел над самой палубой, выстроенной из шестигранных площадок, он это отчетливо видел. До главных надстроек, возвышающихся над всей этой плоской конструкцией, оставалось еще километра три, когда давление ментальной силы чегетазуров стало непереносимым. Ростик и его летатель плюхнулись на палубу примерно так же, как подбитые самолеты, наверное, во время войны садились на брюхо. Его летателя даже протащило юзом по палубе, настолько он был нескоординированным. То-то эти пурпурные, наверное, хохочут, наблюдая за мной, решил Ростик. Но для него сейчас важным было иное.

Сейчас, друг, я освобожу тебя от нашей ноши… Может, и мне станет полегче, сказал он почти вслух, выбираясь из кокона летателя. Как всегда бывало, тело гиганта показалось теплым, с него не хотелось сходить. Но Рост сумел оторваться, встал на колени, порылся и вытащил из мягкой, трепещущей, живой ткани полога, где только что лежал сам, таланты… Которые притащил сюда.

Он выбирал их, потом уронил сразу три штуки, вынужден был совсем уж смешно нырнуть в утробу летателя, чтобы достать эти камни… Потом один никак не хотел находиться в розовато-серых складках. Наконец он нашел и этот проклятый, закатившийся под дальнюю складку, талант. И сполз по шершавому боку летающего ящера на палубу вражеского корабля.

Тогда что-то изменилось, что-то неуловимое, чему Рост при всем желании не мог бы подобрать названия. А он пошел к главным надстройкам, придерживая камни у груди. Почему-то сейчас они фонили сильнее обычного. От того, что они находились так близко, можно было задохнуться, словно они испускали ядовитый газ. Он опустил руки до уровня бедер. Хорошо, что они такие… небольшие, все умещаются в ладонях, решил Рост.

Один из них вывалился, покатился по палубе, поблескивая на солнце. Черт с ним, решил Ростик.

И вдруг на него навалилась такая силища, что он попятился, как от серии ударов, нанесенных кувалдой. Это было ментальное давление, которым его пытались подчинить. Это было непереносимо, он даже зашатался… Но не упал, только опустился на одно колено, но сумел подняться.

Сил для гнева у него не было. Он остановился, посмотрел на башни главных надстроек этого корабля. Они были высоки, пожалуй, этажей в десять или даже больше. Они возвышались над всей плоской палубой, как небоскребы. Они возвышались даже над морем, спокойно лежащим со всех сторон от этого маленького человека, пришедшего сюда со своим странным зверем, который послушно ждал его сзади.

Вы все можете понять сами, решил Рост наконец. Вы умеете читать мои мысли лучше, чем я когда-нибудь сам научусь их понимать. Вот и смотрите, что мы, люди, слабые и малочисленные, сделаем с тем, что находится по ту сторону портала, ведущего неизвестно куда, если вы не остановитесь… Ведь сделаем, и это самое главное.

Он постоял, подождал, потом понял, что сейчас снова упадет под прессом этой ментальной агрессии, под давлением этой силы, под напором этой мощи. И разжал руки. Таланты, еще не высохшие от слизи, которой летатель попытался, оказывается, их изолировать от своего тела, раскатились в разные стороны. А Рост повернулся и пошел назад, по-прежнему покачиваясь, едва сдерживаясь, чтобы не кричать от боли, которой начиняли его тело чегетазуры. И от той ненависти, которую они теперь, не таясь, на него опрокидывали.

Но ему хватило выдержки, чтобы не упасть. И вдруг… Это было, как глоток воздуха, когда удается всплыть с большой, давящей глубины. Давление пропало или сделалось почти неощутимым.

Рост обернулся, еще раз посмотрел на эти высоченные надстройки плавающего города, в ту сторону, где находились его враги. Сейчас начнут стрелять, подумал он. Просто захватить его в плен, с таким накалом ненависти, обращенной против него, невозможно. Он подождал и пошел к летателю.

Никто в него не стрелял. Значит… Он не мог поверить себе, своим ощущениям. Но, кажется… Да, они поняли, решил Рост, все-таки поняли. И пробуют учесть изменившиеся правила игры. Но что же дальше?

И вдруг возник сигнал. Не очень сильный, такой иногда нагоняют ярки, когда не хотят, чтобы тот, с кем они разговаривают, пострадал. Даже ментально слова звучали незнакомо, необычно… Лишь после довольно долгого обдумывания Рост понял, что сигнал транслируют на очень архаичном едином.

Вы обретаете мир, но… То, что произойдет с вами потом, нас не касается.

Ха, чуть не рассмеялся Рост, конечно, у нас еще будет, возможно, куча проблем. Полдневье — такое место, где умереть, погибнуть даже всем Боловском проще, чем заболеть насморком. Но не сейчас… А возможно, мы справимся и с этим. Ведь главное — не сейчас, мы не будем уничтожены этой силой… Не будем подавлены превосходством двух плавающих городов с численностью жителей более миллиона, так что…

Это не окончательная победа, конечно, но конец войне. И это уже кое-что.

И лишь когда он уже влезал в своего летателя, он вдруг понял. Обретение мира означало, если перевести на русский язык, не только отсутствие войны с пурпурными, не только покой, но и присвоение места обитания. Они обрели Россу, на которой жили.

Да, они обрели мир. В обоих значениях, и никогда еще для Ростика эти значения не сливались так точно и крепко. И так обещающе.