Обрученный с удачей

8

Старик, опираясь на руку немолодой дамы со скуластым лицом медного оттенка, прошёл к стоявшему в центре трактира самодельному креслу, уселся в него и давним заученным жестом закрыл ладонью невидящие глаза...

— Я уже понял, чего вы хотите, — сообщил Дарби. — Признаться, я не думал, что кто-то помнит эту историю. Я и сам бы хотел её забыть... Потому как над тем золотом тяготеет проклятие, и я уж грешным делом думал, что лучше ему остаться там, куда его спрятал старый дьявол Олоннэ. Мне, представьте, за прошедшие почти двадцать лет и в голову не приходило туда отправиться или кому-то рассказать. А знаете почему? — И не дожидаясь ответа, он добавил: — Потому что за десятую часть того, что там лежит, каждый второй из вас взялся бы перерезать горло половине Лондона, а не то что бедному слепому. К тому же, — он печально улыбнулся, — за всё это золото я не куплю себе новые глаза, а остальное, всё что нужно, у меня уже есть. Так что года три назад я бы послал вас, парни ко всем чертям...

Он выдержал паузу, чем вызвал волнение на лицах Беатрис и Джона. Да и все прочие замерли в напряжённом молчании.

— Но сейчас кое-что изменилось, поэтому я согласен иметь с вами дело.

Сперва я расскажу всё с самого начала, как было. А вы уж решайте — надо ли вам связываться с этим делом, от которого пахнет кровью и адской серой, или нет?

Он вновь прикрыл глаза ладонью, видимо, собираясь с мыслями.

— ...Это было последнее плавание Олоннэ, — начал он. — Собрав эскадру из шести кораблей с командами примерно в семь сотен человек, Олоннэ вышел в море и взял курс к побережью Мэйна. Несколько месяцев наша флотилия курсировала вдоль побережья, грабя попадающиеся на берегу индейские деревни и небольшие испанские посёлки. Добычу от таких грабежей составляло только пропитание команды. Но от пленных испанцев Олоннэ узнал, что недалеко от побережья находится более крупный город — Сан-Педро.

Собранный отряд флибустьеров углубился вглубь материка, и, несмотря на несколько засад, устроенных испанцами на подступах к городу, наши парни захватили его. Однако тут им опять не повезло, так как основную часть добычи составили склады с индиго, товара ценного, но неудобного для переноски на большие расстояния. Единственное что удалось узнать — это то, что скоро должен прибыть корабль из Испании с каким-то ценным грузом.

Завершив грабёж, парни вернулись на берег и приготовились ждать гостя.

Вот тогда-то Олоннэ и встретил этого чёртова дикаря, с которого всё и началось...

За 20 лет до описываемых событий.

Район между Юкатаном и Панамским перешейком, стоянка Олоннэ.

— Ты уверен что правильно перевёл то, что говорит этот вождь? — осведомился Олоннэ у Рикардо — метиса-переводчика.

— Сеньор, он не вождь, он жрец, последний слуга Священного Ягуара... — начал бормотать Рикардо. — Его зовут Капак...

— Мне плевать, отруби тебе задницу — даже он был бы сам епископ Дьеппский! — прорычал Олоннэ. — Я спрашиваю — ты уверен, что правильно понял эту сморщенную обезьяну?

— Да, сеньор, — ещё более оробев, сообщил Рикардо. — Язык своей матери я не забыл...

— Тогда объясни ему — если он вздумал лгать или шутить надо мной: я сотворю с ним такое, что черти в аду будут плакать над его судьбой!

Слегка запинаясь, метис что-то прочирикал. Оставшийся невозмутимым старик покачал головой и спокойно заговорил в ответ.

— Он говорит... — начал переводить Рикардо. — Простите, сеньор, он говорит что слишком стар, чтобы бояться даже Железной Руки, от которого бегут гачупины[28]. У него нет ни детей, ни внуков, он последний в чреде служителей Священного Ягуара и в своём роду насчитывающем двадцать два колена. Больше нет смысла хранить тайну, ибо никогда уже не восстанут священные камни Теночтитлана, и Распятый Бог прочно утвердился в небесах и на земле. Пусть же сокровища достанутся не проклятым гачупинам, а их Великому Врагу...

— Ишь! — усмехнулся Олоннэ... Эвон как — «Великому Врагу»... Спроси — сколько он хочет? В смысле — какую долю просит себе?

— Он говорит, — сообщил Рикардо, — что ему уже ничего не нужно, и он отдаст всё воинам из-за моря.

— Ну что скажете, приятели? — обратился он к напряжённо молчащим соратникам, набившимся в тесную кают-компанию, как сардины в бочку.

Грубые обветренные лица, одежда в прорехах, босые ноги в смоле... — на их фоне сам Олоннэ в своём скромном камзоле и ботфортах смотрелся почти щёголем.

Люди как будто неуместные в этом помещении с панелями красного дерева и перламутровой инкрустацией, заставленном странной смесью предметов роскоши всех народов и материков. Тут смешалось буквально всё, начиная от серебряной лампы старинного литья и заканчивая дорогими гобеленами двухсотлетней давности — какие могли бы висеть и в королевском дворце, а здесь в них варварски вбили крючья для богато отделанного оружия.

Он обвёл взглядом их всех — одного за другим, кого знал, и много раз, для разных трудных предприятий, заключал с ними союзы, подписывая договор или давая клятву на топоре и сабле. Все здесь были: и уроженец Ирландии Роджер О’Флагерти; и Шарль Коротконогий — флибустьер с Олерона, ханжа-гугенот, предварявший всякий абордаж проповедью; и молодой Энтони Длиннобородый, и Джакомо Доренцини — генуэзец, командовавший «Крылатым Королём». Тут же торчали их квартирмейстеры и боцманы — отборные головорезы «берегового братства».

— И что скажете на это, братья — вольные добытчики?

Собравшиеся пошушукались, переглядываясь, — дело было не простым...

— Знаешь, Франсуа, — пробурчал Длиннобородый, — мы тебя, конечно, уважаем, но, во-первых, такие дела даже совет капитанов не решает — это дело сходки команд. Во-вторых — мы тут торчим уже больше месяца, имея в качестве добычи чуть побольше чем уши от дохлого осла — и всё потому что ждём какой-то галеон. Теперь ты предлагаешь бросить дело и мчаться за какими-то сокровищами, которых никто в глаза не видел. Я тебя не понимаю, приятель!

Глаза Олоннэ, устремлённые на Энтони, загорелись яростью — этот нахальный и удачливый корсар постоянно спорил с ним, подзуживая и других на неповиновение.

— В самом деле! — с сильным акцентом заявил Джакомо. — Один Сатана знает, что задумал этот индеец! Кто сказал, что его не подослали испанцы, чтобы завести нас в ловушку?

— Тут ты прав, — пробурчал О’Флагерти, — я не верю ни одному краснокожему и ни одному его слову, если ему перед этим хорошо не поджарят пятки!

— Да что говорить?! — вступил в разговор Шарль, — Я, конечно, не сомневаюсь в Божьих чудесах, но не думаю, чтобы Иегова свершил их для таких грешников, как мы с тобой, Франсуа! Ибо иначе как чудом быть не может, чтобы любой человек отдал бы уйму золота за просто так! Не верю! Есть тут какой-то подвох — и я бы на твоём месте поспрашивал этого язычника как полагается...

— Ты, конечно, волен созвать сходку, — опять высказался Роджер, — но я лично попрошу своих парней голосовать против. А то, может, там никаких сокровищ нет — а испанское золотишко уплывёт, пока мы это обнаружим. Не будет дела! — сказал как отрезал О’Флагерти.

Тизер в эти минуты откровенно боялся за своего бешеного капитана. Ему казалось, что он вот-вот ринется на расположившихся в кают-компании собратьев-пиратов — настолько бледным и напряжённым было его обветренное лицо.

По Олоннэ справился с собой и вдруг хитро улыбнулся.

— Не будет дела, говоришь, Роджер? Хорошо! Не будет! Сходки тоже не будет!

Сделаем так — вы сидите и стерегите испанцев, а я на своём «Морском быке» сплаваю до того островка, о котором говорил этот краснокожий, и проверю. Но только уговор — раз вы в это золото не верите, то думаю без него обойдётесь. Всё, что я возьму, — моё.

— Старина, — вытянулось лицо О’Флагерти, — ты что — хочешь разорвать консорт?

— Да упаси тебя Боже! — воскликнул Олоннэ. — Просто ты запамятовал, что там написано! А написано там только про добычу, а не про клады! Ты ж не потребуешь с меня долю в консорте, если я найду кошелёк на улице! — он расхохотался.

Пираты некоторое время переглядывались, наконец Шарль с размаху швырнул на стол свою обтрёпанную шляпу.

— А ну и чёрт с тобой, Олоннэ! Но это последний раз я иду куда-то в рейд под твоим флагом!

— Невелика потеря, — буркнул капитан, поворачиваясь к двери.

— Значит, старик, — переспросил Олоннэ сидевшего перед ним на полу кают-компании «Морского быка» невозмутимого индейца, — ты в своей языческой вере кто-то вроде примаса или кардинала?

Кроме них тут был лишь переводчик-метис.

— Я всего лишь простой слуга Великих Хозяев — толком не выученный, к тому же последний. Мальчиком я проходил обучение у одного дряхлого жреца — ему было больше сотни лет... Вот то был истинный посвящённый. Он видел, как с Великого Теокалли пришельцы в железных одеждах сбросили изображение Тескалипоки, выбив у него из глаз драгоценные камни — он ещё плакал, говоря, что его бога ослепили... Как храбрейшие воины ацтеков — Орлы и Ягуары в ужасе бежали или умирали, уничтожаемые горсткой испанцев, рубивших их своими стальными мечами и губивших летающим громом как птиц или робких оленей на охоте!.. Как пал последний владыка ацтеков, сражённый собственными подданными а его дочери и сёстры стали наложницами победителей и отреклись от родных богов... Как город, равного в мире которому по красоте и населённости нет — как написали ваши же книжники, — умирал в осаде! Гачупинам удалось разрушить акведук, и ацтекам приходилось нить солёную воду озера. Вскоре начались голод и мор, принесённый гачупинами...

Я всегда плакал, когда он читал нам, ученикам, эти строки древней поэмы...

— Гм, бывает, — процедил с ухмылкой Олоннэ. — Когда, помню, заштилевали мы восточнее Пуэрто-Рико, тоже пришлось крыс ловить, А уж сухари с червяком — так это обычное дело... И что там было дальше?

— Он видел со склонов Попокатепетля, как горел Теночтитлан словно груда соломы. Он бежал к майя, на юг, — продолжил проводник, — но и там его настигли слуги Распятого. И отныне лишь заброшенные города в джунглях стоят там, где прошёл Кортес.

Наши предки скормили богам, как говорили храмовые записи, сожжённые тёмными и невежественными испанцами, четыре тысячи тысяч человеческих сердец. Четыре тысячи тысяч пятьсот катунов[29] по старому майясскому счёту людей пошло на алтари Солнца и Луны за время, пока стояло царство Астлана! Но, видно, мало было жертвенной крови, чтобы отсрочить гибель! — запинаясь, переводил Рикардо речь жреца.

— Мутно говоришь, старый перец, — изрёк Олоннэ, поджав губы.

— Во времена, когда ещё ваши предки не были созданы вашим Распятым богом из глины, — продолжал Канак, — как говорят ваши собственные святые книги, которые вы не читаете....

— Ну ещё мне Библию читать! — хохотнул, прерывая его Олноэ, — я ж не монах и не проповедник!

— Как говорят ваши святые книги, которые вы не читаете, — невозмутимо повторил Канак, — наши предки пришли на эти земли из утонувшей в океане в великом бедствии страны. Боги не единожды с Древних времён уже уничтожали род людской за нечестие и грехи, но в тот раз они смилостивились и даровали жизнь горстке ничтожных двуногих червей и привели их на новую землю с высокими горами, плодородными равнинами, лесами, полными птиц и зверей... Взамен полагалось лишь кормить их своей кровью — ибо сладки для наших богов человечья кровь и плоть... А мы забыли о гневе богов, мы мало кормили их, мы погрязли в земных делишках...

Рикардо несколько раз истово перекрестился, заметно побледнев.

— Да говорю же тебе, — вспылил Олоннэ, — не понимаю я! Эй, метис — ты точно переводишь? Или этот трухлявый пень совсем лишился ума? Переведи ему, что мне насрать на всех богов с чертями, какие тут водились до того, как паршивый итальяшка Христофор Колумб добрался до ваших краёв. Меня интересует только золото! И если золота вдруг там нет — он пожалеет что не сдох во младенчестве!

— Именно так, — вдруг сообщил на чистом испанском старый жрец. — Вы, белые люди, всего лишь дикари... Вы забыли собственное прошлое — то, что было всего тысячу лет назад с вашими предками! В давние времена корабли из ваших земель доплыли сюда, но вам неведомо про то, как милостью Кецалькоатля иным удалось вернуться ... Неведомо, почему ваши враги мусульмане не нашли сюда путей, кто и что закрыло им дорогу и почему мудрецы народа арабов боялись Запада и не отважились пересечь океан — хотя книгу «Аль-Азиф» у вас давно перевели и инквизиторы гачупинов из страха перед тем, о чём в ней написано, сожгли все рукописи майя... Вам важно лишь золото — вы любите его больше вашего Распятого!

— Мы же согнуты вами и порабощены, — в запавших поблекших глазах старика блеснул тёмный огонь, — но мы наследники прежних великих хозяев мира. Не дети глины, а дети богов! Пусть боги ушли — но что будет, если они решат вернуться? Смогут ли ваши пушки и мечи справится с теми порождениями бездны, которые выйдут из Миктлана и Шибальбы?

— Давай-ка лучше расскажи про золото — много ли там его? — опять оборвал его речь Олоннэ. — Ибо ты прав в одном: зримых следов могущества Господа нашего я не знаю. Зато знаю могущество золота... — он громко расхохотался.

— Там его много, — произнёс усталым голосом индеец. — Всё, что унесли наши предки из Теночтитлана. Погибли книги, в которых были записаны предания Утонувшей Земли и летописи того, что было до Первого и Второго потопа; в плен попали старшие потомки богов — дети семьи Тратлоани и самого божественного Монтесумы Шокойоцина... Но золото сумели унести... Три с лишним сотни самых сильных воинов, сгибаясь, волокли этот груз, — он как-то зловеще рассмеялся, отчего морщинистое лицо его стало подобно злобной маске демона с каменных стел, какие иногда попадались в заросших джунглями руинах. — Малигщин, которого вы зовёте Кортесом, утаил от своего короля лишь малую часть награбленных сокровищ. И всё равно до конца жизни был сказочно бог ат...

— Вот это хороший разговор, — хлопнул жреца по плечу Олоннэ. — А то боги, Шибальба какая-то! Честному христианину, — он опять гоготнул, — и слушать такое непристойно.

— Да... Много золота... — будто не слыша его, бормотал старец. — Как рассказывал мой наставник — благочестивый Паакабаль, семь дней они перевозили сокровища на остров на лодках, взятых у майя. Они отдали им весь нефрит и перья кецаля, какие были у беглецов... То-то гачупины злились, когда пришли грабить тех майя: испанцы не ценили ни перья благородной птицы, ни божественный камень — и даже самым красивым украшениям предпочитали отлитые из золота кирпичи! Поначалу мудрецы народа Астлана даже думали, что золото — это бог бледнолицых. И, глядя на тебя, Железная Рука, я думаю, что они не так уж ошибались...

— Кстати,— морщась как от жужжания назойливой мухи, заявил Олоннэ. — Мы, между прочим, как раз в тех водах, где твой остров...

— Ты прав, вождь, сейчас я помогу его отыскать. Благо наступает тьма и ночь.

Позови того кто ведёт ваш корабль и отыскивает путь в море. Без него мне не справиться.

Тяжело встав, старик выбрался на палубу и поднялся на мостик, став рядом с рулевым.

Подошли Олоннэ с переводчиком и заспанный штурман — голландец Ван Гердман.

Капак вытащил из мешка за спиной какие-то дощечки, сплетённые особым образом веточки и верёвки и принялся так и сяк прикладывать их к глазу, наводя на звёзды и Луну. А потом как ни в чём не бывало отдавал распоряжения штурману — на испанском. Временами и Рикардо приходилось ему помогать.

Олоннэ молча стоял рядом, ухмыляясь. Ван Гердман лишь скептически пожимал плечами, но потом удивлённо приподнял брови и закивал — мол, понял, старик.

— Я указал твоему человеку путь, — сообщил Капак, укладывая свою снасть обратно в мешок. — Завтра утром мы увидим тот остров. Остров Храма Неведомых или Остров Смерти...

Название он произнёс по-испански. Рикардо, почему-то повторив полушёпотом «Исла де Муэрте», перекрестился.

— Теперь позволь мне отдохнуть, вождь, — попросил старик.

— Рикардо, — приказал Олоннэ. — Старика в мою каюту, и скажи квартирмейстеру — пусть приставит к дверям пару парней, которые не уснут. Завтра посмотрим — что и как.

...Утром по правому борту они увидели встающий их моря островок, и Капак молча кивнул на вопрос Олоннэ.

Через час они приблизились к цели — клочок суши примерно три кабельтова в поперечине на фоне еле видного вдали побережья Юкатана.

Уж на этом острове их точно никто не ожидает. Сухое мёртвое нагромождение скал, высотой не дотягивающих до клотика мачт корсара, чуть вдающаяся в берег бухта с полоской пляжа, обрывы, коралловые рифы у края воды. Ни деревца, ни травы — лишь редкие кустики в расселинах скан, наверное, питаемые влагой редких дождей...

«Морской бык» вошёл в заливчик, чуть переваливаясь на мелкой волне.

— Паруса зарифить, якорь отдать!

Олоннэ взбежал на шканцы, пока боцман — испанец-ренегат Диего — отдавал приказы убрать паруса и распорядился спускать шлюпку.

Вскоре под ногами корсаров уже похрустывал крупный коралловый песок пляжа. Пройдя по нему до подножия скал, следом за невозмутимым Канаком, они остановились возле плоского ничем не примечательного каменного обломка высотой с человеческий рост, а формой напоминавшей разбитый жёрнов.

Молча Капак указал на камень. Пираты возмущённо зароптали, но Олоннэ лишь ухмыльнулся.

— Это что же — вы переплавили всё золото, а потом обмазали глиной и известью, чтобы получился вот этот булыжник? Или он закрывает проход в подвал с сокровищами? Только вот предупреждать надо — тут меньше чем стофунтовым бочонком «красного» пороха не обойтись...

Так же молча и сохраняя бесстрастное выражение лица, жрец вытащил из-под скатов камня несколько обломков, с видимой натугой отволок в стороны.

— Теперь толкайте этот камень влево, — бросил он по-испански.

— Да ты рехнулся, старый! — выкрикнул кто-то. — Этот камень и десятку волов не стронуть с места...

Олоннэ лишь помотал головой:

— Делайте, как сказал старик, — распорядился он потирая бородку. — Сдаётся мне, что чёртов туземец знает, что говорит!

Ворча, пираты упёрлись руками и спинами в нагревшийся камень, двое или трое подсунули под нижнюю кромку принесённые с собой гандшпуги...

Столпившиеся вокруг — те кому не досталось работы — невольно охнули разом — и изумлённый вздох почти сотни глоток прозвучал придушенным хрипом издыхающего кита: камень сперва чуть заметно, а потом всё быстрее заскользил, поворачиваясь на месте вокруг невидимой оси. Через минуту все молча стояли, уставившись в тёмное отверстие в каменной плите, торчавшей из песка. Оттуда несло затхлым холодком.

И вот только тут Дарби поверил до конца, что старый индеец не соврал, а зачем-то и в самом деле привёл их к месту, где лежат сокровища его народа.

Они запалили принесённые с собой заранее факелы, и обнаружили уходящий вниз тоннель, выбитый в скале — высоты достаточной, чтобы среднему человеку пройти чуть согнувшись. На полу были вырублены ступеньки.

Олоннэ шагнул первым. За ним — Капак, следом остальные.

Довольно крутая лестница в нескольких местах прерывалась широкими горизонтальными террасами, тянувшимися вправо и влево, но индеец лишь покачал головой, когда кто-то сунулся их осмотреть.

Потом спуск кончился. У самого выхода они наткнулись на несколько скелетов с разбитыми черепами...

— Да, — рассеянно сообщил в пространство Канак. — Мой наставник говорил, что взятые за плату лодочники майя решили избежать судьбы, которую им определили служители богов...

Перешагнув кости, пираты спустились вниз и оказались в обширной естественной пещере, стен которой были обработаны человеческой рукой — следы грубых рубил были хорошо различимы.

Вошли — да и замерли. На лицах у многих отразился неподдельный испуг. Тусклый свет бил через косые шахты, видимо, замаскированные в скалистых россыпях. Падая сверху, он рассеивался, отражаясь от обсидиановых зеркал, вделанных в стены. Такой же луч падал на каменный алтарь, резьба которого изображала, как разглядел не без трепета Дарби, пиршество людоедов, разделывавших свежеубитого пленника...

Слева от алтаря лежал целый штабель сцепившихся друг с другом скелетов. Костей было много — куда больше, чем сейчас явилось сюда живых. Лежали они тут давно — не осталось ни жилочки на костях, ни хрящей, ни запаха. Лишь клочья чёрных волос, куски кожаной обуви — да два или три сгнивших хлопковых стёганых панциря...

Судя по всему трупы были сложены тут сразу после расправы, но Тизеру представилась на миг жуткая картина: разбросанные по каменному полу в беспорядке кости и черепа, движимые противоестественными силами дьявольского подземелья, сползаются в аккуратную груду.

С другой стороны алтаря лежало оружие — палицы, усаженные осколками кремня, костяные бивни рыбы-меч с обмотанными ремешками резными рукоятями, какие-то плоские выточенные из дерева пилы по краям которых в пазы были вставлены осколки обсидиана. Там же торчала пара позеленевших бронзовых секир и несколько покрытых ржавчиной шпаг и палашей: видимо, испанские трофеи.

У самого алтаря, на котором Тизер увидел застывшие бурые потеки, тут же догадавшись что это такое, тоже лежали два или три скелета — строго вытянувшись, в молитвенной позе. На их черепах косо висели диадемы из золота и опалов. Видимо, тут нашли свой конец жрецы или касики.

Пираты в растерянности глядели на следы произошедшей тут когда-то бойни... Кто-то молился вполголоса, кто-то бормотал проклятия...

— Кхмэ, — крякнул Олоннэ. — Я так понимаю, — обратился он к Канаку, — что хозяева припрятанного тут добра решили, что покойники слишком много знали? Или просто кто-то из этих парней, — пренебрежительный пинок по ближайшему черепу, с лёгким стуком откатившемуся в угол, — решил, что золото неплохо бы взять себе?

Презрение отразилось на прежде бесстрастном лице Канака:

— Ты прав, Железная Рука, — эти люди умерли, чтобы тайна лучше сохранялась. Ибо хотя тут были вернейшие из верных, но пытка ломала и не таких — а гачупины искусны в этом... Все здесь умерли по доброй воле — и их кровь была отдана Тескалипокс и Атлакойе... Оставшиеся двенадцать человек затворили врата Храма Неведомых и вернулись на материк — в надежде, что сокровища пригодятся, когда гачупинов изгонят... — Канак горько вздохнул.

— Храм Неведомых, говоришь? — передёрнул плечами Олоннэ. — Вы что ж — сами не знали, каким богам или бесам молитесь?

Что-то похожее на насмешку промелькнуло в глазах Канака:

— Нет. Просто наши предай дали ему такое название, ибо не строили его, а нашли уже вырубленным в этих скалах. Кто и когда его воздвиг — неведомо. Может быть, майя в годы, когда их страна и народ были могучи и молоды, может — тольтеки или ольмеки, пришедшие из Ольмана... А может быть, даже... — Канак оборвал разговор и молча подошёл к алтарю, опустившись на колени.

— Тьфу, к бесам будет взывать! — пробормотал кто-то за спиной Тизера.

— Идите, — бросил он, — идите — тут одна дорога, и ведёт она к золоту. Там его хватит на всех!

Ни слова не говоря Олоннэ сделал несколько шагов, на ходу вынимая саблю — не издав ни звука, индеец рухнул на каменные плиты пола...

Этот момент потом вспоминался Тизеру долго — последний шаг, хищная усмешка на лице корсара, блеск миланского клинка — и прямая спина старика-индейца, вся благородная осанка которого — даже коленопреклонённого — выражала лишь презрение и насмешку.

— Франсуа, ты уверен, что не поторопился? — спросил Картье — недавно назначенный квартирмейстер.

— Жак, я разве ошибался когда-нибудь на твоей памяти? Ну пойдёмте, братья, — золото ждёт!

Подняв факелы, они двинулись по коридору, время от времени жмурясь от солнечного света, когда им попадались узкие световые колодцы.

Шагов через пятьдесят им вновь встретились следы пребывания людей.

...Скелет полулежал на каменном полу. Пустые глазницы черепа были обращены на пришельцев. Челюсти оскалены в зловещей усмешке. Одна рука скелета указывала вверх, опираясь локтем в камни пола, костлявые пальцы, казалось, делали предостерегающий жест неосторожным пришельцам.

Издевательски приподняв шляпу, словно салютуя мертвецу, Олоннэ жестом приказал двигаться дальше. Но увиденное за поворотом застало их врасплох.

На полу, посередине пещеры, высилась большая пирамида из человеческих черепов, все лицами наружу. И у них сверкали глаза — разными оттенками жёлтого и алого.

Дарби скривился от омерзительного зрелища, наверняка призванного пугать и ужасать, обращать в бегство нежданных гостей.

— Будь я проклят, если у них не сверкают глаза! — пробурчал кто-то.

— В глазницы черепов вставлены кусочки раковин или стекла, — предположил штурман.

Они подошли к пирамиде. Олоннэ спокойно выдернул из кучи коричневый костяной шар.

— Ху! — воскликнул он. — Вы что — забыли, что мёртвые не кусаются? Ну вот, — сообщил он минуту спустя. — Эх, вы! У них в глазницы вставлены огранённые топазы и прочие камешки. На обратном пути мы соберём их.

— Топазы? Дело хорошее... — развеселились пираты.

Дарби подумал, что бедняги, кто бы они ни были, заслужили покой. Не надо бы их трогать — но не спорить же с атаманом?

Цепочкой пираты двинулись дальше... До ушей Тизера донеслось бормотание метиса-переводчика.

— Этот старик определённо был колдун ... Он рассказывал мне, что ацтеки — потомки жителей какого-то Толлана и происходят от богов, а мы — все другие люди — от обезьян!

Они вступили в странный коридор. Зеркала из отшлифованного обсидиана отражали лестницу, ведущую в никуда. Туннель освещался скудно. Пламя факелов преломлялось в зеркалах и вставках в стены, и людей окружали какие-то багровые отблески, мечущиеся тени, наплывы кровавой тьмы.

В пещере смутно чувствовалось что-то безмерно чуждое тому светлому солнечному миру, который они оставили на поверхности. Сквозь тёмную завесу проступали уродливые очертания каких-то звероподобных фигур, возможно, демонов совсем уж древних времён. Демоны стерегли каменные плиты, испещрённые причудливыми знаками исчезнувшей письменности.

Тизер шёл последним, творя про себя молитвы — и ему что-то мерещилось в отблесках факелов, что он никогда никому не рассказывал да и вспоминать не хотел. Коридор казался бесконечным, но теперь он был только рад этому. При одной мысли о том, что ждёт их в конце пути, Тизера начинал бить озноб.

Леденящая дрожь пробежала по спине. Ладонь машинально сжала рукоятку абордажного ножа. Едва уловимый запах коснулся его ноздрей — на этот раз запах гниющей плоти. Хотя тут должно было всё истлеть много лет тому, он всё усиливался.

Внезапно стена слева пропала. Дарби подумал было, что здесь начинается боковое ответвление. Не успела вязкая слюна наполнить рог, как свет факела заметался и приобрёл явственную фиолетовую окраску, а дальний угол пещеры с изображением зверя-демона затуманился и словно бы стал ускользать куда-то вбок, так что его можно было видеть теперь только краем глаза.

«Глотнуть бы рому для храбрости», — пронеслось в голове, и Тизер торопливо приложился к фляге.

Несколько минут, а может, секунд, пещера перед его взором ходила ходуном, предметы, на которых он с недоумением старался сфокусировать взгляд, уплывали в сторону, мгла то сгущалась, то растекалась дымными полосами...

Дарби напрягся — тут определённо пахло смертью. Это была не вонь разлагающейся мертвечины, не сырой дух кладбищенской земли, не застарелый тлен или ладан гробниц...

Это было именно тончайшее, едва уловимое дыхание чистой незамутнённой смерти. Оно исходило от стен пещеры, от блеска обсидиановых зеркал.

По телу разлился холод, руки занемели... Что-то тут было — и очень близко...

Наконец от стены отделилось нечто. Оно так резко выделялось в сумрачном колеблющемся свете... Тизер даже обернулся, но товарищи его, казалось, ничего не видели, хотя по лицам можно было понять что они чем-то обеспокоены.

Непонятный шум, рассыпавшись гулким эхом, прокатился под сводами пещеры, заставляя мутиться рассудок... Дарби сразу же ощутил тошноту, в тот же момент увидев, как из стены вышел... Вышло...

И вот тут ему стало по-настоящему страшно: увиденное не было похоже ни на обычного чёрта, ни на иную тёмную тварь, о которой он слышал в детстве вечерами у очага, ни даже на демонов, чьи изображения видел. Больше всего оно походило на двуногого мохнатого чёрного волка с плоской, почти человеческой мордой. Но вот у волков, пусть и двуногих, не может быть чёрных крыльев летучей мыши — не очень больших, трепещущих за спиной. И не бывает у них голого кольчатого крысиного хвоста, оканчивающегося чёрным жалом вроде скорпионьего.

Существо явно было намерено с ним разделаться — это он понял без лишних слов и выхватил саблю.

Позади Дарби услышал вопли товарищей, треск разрубаемого мяса, хруст костей, выстрелы, в ноздри ударил тяжёлый кровавый дух... Но не было времени на это отвлекаться...

Тварь бросила на него мимолётный взгляд, и глаза её, без белков, полностью чёрные и почти человеческие, обдали корсара холодом... Шипящий голос, похожий на шипение змеи, произносящий слова на жутком, нечеловеческом языке, проник, казалось, в мозг... Дарби захотелось лечь и умереть, подставляя горло под когти и зазубренный хвост, но выучка и инстинкты человека, дравшегося полтора десятка лет на семи морях, оказались сильнее ужаса, и он рубанул тварь наотмашь.

Ощущение было, как если бы он попытался срубить саблей пальму — клинок встретил явно не живую плоть. Тем не менее нечисть, вереща, отпрыгнула — на её теле набух вязкой зелёной кровью косой разрез. «Волк» взмахнул крыльями и вновь ринулся на Дарби, выставив скорпионье жало, но вновь навыки бойца не подвели — и отрубленный извивающийся хвост, истекающий ядом, упал на камни пола...

Похоже столь решительное сопротивление демону было в новинку — и он, заверещав с явной обидой в голосе, отскочил к стене. Однако намерений закусить мясом корсара не оставил — и сжавшись, приготовился к броску, расставив острые шипы когтей на недоразвитых крылышках.

Вновь загремели выстрелы, шальная пуля просвистела над плечом Дарби и угодила в живот нечисти. Та оказалась вбита в камень пещеры, но не провалилась туда, хотя, как он сам видел, могла свободно входить в него и выходить...

— Эге-гей, недоделки! — прорывая муть безумного бреда, ворвался в уши бешеный рык Олоннэ. — Мать вашу поперёк, аркебузу вам во все дыры, головню в рот! Гангрена сожри вас, свиньи, собственными папашами драные, псы помойные, выкидыши шлюшьи! На чиксе всем вам удавиться! Чтоб вам всем кит на клык положил!..

Говорят, брань отгоняет нечистую силу... Поэтому ли или, может быть, помогла старая память, вбитая в мозг, когда под аккомпанемент капитанских загибов они лезли на абордаж или брали штурмом стены испанских городов, но люди пришли в себя...

Тизер Дарби стоял с поднятой саблей, уставившись на стену, где двигалась его искажённая тень, словно бы он готовился её разрубить. Ни нечисти, ни даже следов её присутствия...

Часть факелов погасла, другие горели, валяясь на полу, — в руке огонь удержал лишь мулат Сомбо, всё ещё машинально тыкая им в воздух, видимо, пытаясь поразить невидимую тварь...

Олоннэ шёл среди них как сторожевой пёс среди испуганных овец, кош-то поднимал, кош-то приводил в чувство тумаками, не переставая материться:

— Ржавый якорь вам в задницу, кашалотье отродье! Твою прабабушку в ребро через семь гробов! Еноты гальюнные! Я сказал — стоять и не дёргаться!

Дарби выронил саблю из вдруг ослабевшей руки и долго не мог поднять непослушными пальцами — рука болела, как будто он и впрямь рубил неподатливую плоть непонятного видения — но клинок был чист и не затуплен...

Когда все корсары пришли в себя, они принялись наперебой рассказывать, что с ними произошло.

Почти никто не мог вспомнить подробностей. И ни у кого не совпадало увиденное в странном бреду: кто-то отбивался от исполинских кабанов, кто-то — от злобных серых обезьян с топорами и дубинками. Старый Даффили, запинаясь и хватая себя за плечи и грудь, рассказывал, что стал жертвой коня-людоеда, отгрызавшего от него куски мяса. Жаку Картье привиделся демон, представлявший собой нечто среднее между женщиной и бабочкой, на концах его крыльев и вместо языка были каменные ножи, вспоровшие пирату брюхо. Некоторые просто почуяли непонятный страх. А кое-кто — и Олоннэ в их числе — вообще не ощутили ничего, — но им пришлось уворачиваться от мечущихся и машущих оружием спутников.

Как бы то ни было, нападение сил тьмы или временное безумие не пережили тринадцать пиратов. Шестеро зарубили друг друга, приняв товарища за нечистую силу. Двое разбили себе головы о стены, видимо, пытаясь спастись от морока. Двое получили пули в упор в голову и грудь — теперь уже и непонятно от кого. Ещё трое, включая переводчика Рикардо, умерли на месте — не иначе от страха.

Ещё было с дюжину легкораненых — порезы и ушибы, а витавший в воздухе запашок говорил, что кое с кем приключилась вполне извинительная в подобном случае «медвежья болезнь».

— Ну что, парни, пошли? — прорычал Олоннэ, когда всё более-менее успокоилось. — Золото никуда не убежит, но и к нам само не придёт!

Толпа ответила молчанием.

— Капитан, ты как хочешь, а я бы подумал... — резюмировал общее настроение Рик Фицжеральд, младший канонир. — Неизвестно что там в конце — если уж на входе такие привратники! Чёртов краснорожий наверняка привёл нас сюда, чтобы демоны, которым он служит, нас бы поубивали!

Олоннэ угрюмо оглядел соратников. Его тяжёлый взгляд выдержать мог далеко не каждый. И повисла в тёмной пещере при свете немногих факелов мрачная тишина.

— Ха! — наконец ответил капитан. — Вы, стало быть, испугались? Испугались — хотя не боялись ни испанских пушек, ни индейских стрел, ни трёх врагов на каждого в бою? Я не знаю, что тут было — то ли чары, то ли вы все просто рехнулись от страха! Бывало после абордажей нас оставалась половина — но мы побеждали. А сейчас погиб десяток да ещё три труса. Тут рядом — подойти да взять — а вы хотите повернуть?

— Давайте так, — сообщил он. — Я даю вам время, достаточное для того, чтобы прочесть «Отче Наш». Уж слово Божье точно отгонит нечисть, если та ещё не удрала! А потом те, кто боится, возвращаются на корабль, остальные идут за мной, забирают золото и делят его между собой. Ну — время пошло...

По истечении отведённого срока лишь один человек — серый от страха Арнольд Ван Бастен — устремился обратно. Остальные двинулись по тоннелю, запалив потухшие факелы.

Шли они не так долго — неожиданно туннель кончился, и они оказались в довольно просторной пещере. И Дарби понял — как бы то ни было — они дошли.

Здесь находились самые разные предметы: одни были прислонены к стене, другие лежали на полу и на каменных выступах, располагающихся один над другим, точно полки в лавке старьёвщика. Литые изображения богов и каких-то животных из золота и драгоценных камней, обычные глиняные сосуды с мелкими золотыми бляшками внутри, а также полуистлевшие куски каких-то тканей, кожи, перьев и ещё чего-то, не поддающегося определению.

Пираты застыли, не в силах произнести ни слова от волнения.

— Мы определённо пришли туда, куда нужно, — изрёк Олоннэ.

Он перевернул попавшийся под руку горшочек. Ему на ладонь выкатились голубовато-зелёные камешки.

— Бирюза! — возбуждённо воскликнул Роже Пол-уха. — Никогда не видел таких крупных камней.

Тизер взял другой сосуд — и еле не выронил — таким он был тяжёлым. Только одно в этом мире могло весить столько. Его брови поползли вверх от удивления. Открыв крышку, он наклонил его и отсыпал на ладонь его содержимое. Засверкала золотая пыль, отражая свет лампы.

Слева за аркой располагался узкий длинный зал с иссохшими мумиями, восседавшими на тронах из резной кости... Догадаться, чьих костях, было несложно, ибо украшающие седалища человеческие нижние челюсти и кости кистей рук говорили сами за себя.

Но пиратов это не остановило, как и явное благородство древних владык, ведь одежды высохших туземных царьков были увешаны золотом, да и троны были им украшены в изобилии. Через пять минут кости вперемешку с прахом мумий валялись рассыпанными на полу, а золото перекочевало в пиратские пояса и куртки...

Содержимое погребального зала оказалось мелочью по сравнению с тем, что ждало корсаров в основном хранилище: золотые чаши и блюда, покрытые хитроумной резьбой, украшенные драгоценными камнями кубки, тусклые слитки золота. Ларцы зеленовато-жёлтого камня, в которых лежали золотые маски с глазами из обсидиана и изумрудов. Необработанные драгоценные камни в чашах из позеленевшей меди. Самородки — крупные и красивые, выложенные в каменных нишах...

Молча пираты созерцали всё это, пока Олоннэ не проревел весёлым басом, отражающимся эхом от стен.

— Эй, паршивцы, хватит бездельничать! Давайте, грузите добро! Нам его ещё наружу тащить.

Пираты торопливо начали нагребать сокровища в припасённые специально для этого мешки...

Среди выбеленных временем костей в луже крови лежало иссохшее старческое тело. Лишь опытный взор мог бы определить, что несчастный ещё жив, но некому было сейчас глядеть на него, да и зачем?

Индеец осознавал, что умирает... Шок погасил боль, а смерть почему-то не очень торопилась, хотя и была близка. Смутно он слышал топот и весёлые возгласы выносящих сокровища пиратов, звяканье рассыпающегося золота и брань собиравших его растяп. Но перед взором его была лишь тьма — одна тьма и ничего больше...

Сейчас старый Канак не вспоминал ни свою долгую жизнь, ни жену, убитую во время набега соседнего племени майя на святилище — последнее святилище их народа, ни двух сыновей, чьи глаза он закрыл сам, не страшась поразившего их селение чёрного мора... Он думал о том, что всё-таки сделал, что хотел. Этот напыщенный глупец убил его, надеясь отвести старое проклятие: раз силы, призванные защитить это место, его не тронули, значит, думает, что так и есть!

Да, судя по всему те стражи, которых тут в давние года поставили последние ацтекские мудрецы, или ослабели, или оказались бессильны перед Распятым, или просто ушли... Во всяком случае, пирату они не помешали — да Канак на это не особо и рассчитывал. Да и чего ещё ждать, если всё волшебство его народа, когда он был в силе и славе, не смогло остановить горстку бледнолицых во главе с Малинцином?

Но вот только эта кровавая обезьяна не в силах понять того, что сказал бы ему любой знахарь и о чём, похоже, догадывался полукровка... Уже сам спуск в этот храм забытых богов неведомого народа — смертельная опасность для жизни и плоти; обретение сокровищ — неизбежная смерть.

«...Вы, кто жаждет заполучить ключ от сокровищ, вместо него отыщете лишь ключ в мир иной, и плоть ваша будет гнить, как и ваши души... — проносилось в гаснущем разуме Капака. — Я знал, что Железная Рука захочет избавиться от меня, как он запросто избавлялся от всех, кто ему не нужен! Я надеялся, что он убьёт меня поближе к древним потомкам истинных богов и я увижу их прежде чем бледнолицые собаки их осквернят... Это сокровище причинило нашему народу столько страданий! Предки ошиблись, оставив его на этом острове. Нужно было отдать его гачупинам — пусть бы белые убивали друг друга из-за него! Я исправил эту ошибку — жаль, поздно, слишком поздно! Это сокровище самого Миктлантекутли, которого белокожие называют Дьяволом, и я обрекаю его служить Дьяволу».

Полог тьмы перед взором старого Канака расступился — и из клубящейся мглы выдвинулось невероятное существо — как будто исполинский человек с невероятно широким и низким прямоугольным туловищем о шести ногах-тумбах. Нижняя половина головы его была человеческой, а вместо верхней извивался щупальцами огромный сине-зелёный осьминог. Над головой колыхалась, раскрыв пасть, огромная змея, росшая из спины чудовища...

Капак ещё пытался вспомнить — какой именно из богов, владычествовавших в Астлане, за ним явился, когда смерть погасила его рассудок...

...Тизер Дарби вздохнул и умолк. Повисла тишина...

— И что было дальше? — спросила наконец Беатрис.

— Ничего особенного... — облизнув сухие губы, произнёс старик. — На обратном нута нас потрепал сильный шквал, и открылась течь. Мы двинулись к Эспаньоле, чтобы найти убежище в какой-нибудь из безлюдных бухточек, да при входе посадили «Морского быка» на риф. Еле-еле дотянули до отмели.

На время ремонта мы стащили с корабля всё и свезли на берег сокровища. Свезли и спрятали понадёжнее. Кое-как отремонтировав «Морского Быка», мы уже собирались загрузить золото, но дозорные заметили приблизившийся галеон испанского казначейского флота.

Жадность Олоннэ взяла верх над благоразумием: он решил захватить и этот корабль.

Понимаете, братцы, было дело, как-то раз Олоннэ взял много добра, потеряв немало людей, и не полез на рожон, отпустив одного «испанца». А когда узнал, что судно это увезло три миллиона песо, он взъярился и дал страшную клятву, что никогда больше не позволит никакому галеону избежать его хватки.

Поэтому, оставив на берегу с дюжину матросов — включая Диего и меня, он отправился в погоню за «испанцем»... Мы видели, как он погиб: вечер, вспышка на горизонте, и пятнышко дыма. И всё.

Мы, уцелевшие, собрались на сходку и решили мирно поделить добычу. Но, видать, проклятие того дьявольского подземелья всё-таки помутило наш разум — и на следующее же утро Мэтт Гарт вместе с двумя дружками решил нас всех перерезать, пока мы спали. Да только не один он про такое думал...

В общем, к концу следующего дня в живых был лишь Диего — его тяжело ранило в руку и ногу, и я. Руки и ноги у меня были на месте, а вот глаза видели неважно: слишком туго забитый заряд мушкета разворотил затравку и плюнул огнём мне в лицо.

Мы кое-как выбрались из бухты на шлюпке, рассчитывая вернутся потом — но... Я попал в Город Потерянных Кораблей, а Диего так и прожил жалким калекой отведённый ему век... Я думал отлежаться тут и вернуться — да вот через год совсем ослеп... Зато я нашёл своё счастье — Джоанну, или Итциль, — он с любовью сжал руку индианки... Живу вот, плету корзины и верши для омаров и рыбы ... Даже кое-что из того золота, что я вывез из бухты, сохранилось — зачем оно тут?

Теперь — почему я согласился с вами говорить, и какова будет моя плата. Я стар, смерть моя недалёка, но у меня есть дети. Пятеро, — лица Тизера коснулась улыбка. — Все они вполне довольны жизнью в нашей мирной обители. Но старший — Ролло, мечтает увидеть Старый Свет и водить настоящие большие корабли. Я возьму себе одну тридцатую часть клада — для Ролло. Пусть он отправится в Париж, ибо там не особо обратят внимание на то, что он смуглее, чем я или вы, и увидит то, что я так и не увидел. Может быть, он выучится и станет большим человеком, хозяином флотилии торговых кораблей... И будет также опасаться пиратов, как и те негоцианты, которых я в своё время пощипал! — закончил он с усмешкой. — Вот моё условие, парни...

— Ну, — пробурчал Харвуд, по праву квартирмейстера занимавшийся дележом добычи, — тридцатая часть — это, конечно, немало, но ведь и куш хорош! Когда ты, мистер Дарби, будешь готов отплыть?

9

«Обручённый с удачей» осторожно двигался к суше. Команда стояла, готовая сбросить последние паруса и свернуть их на мачтах.

Джон Серебряный переводил взгляд с парусов на близкую землю и внимательно слушал выкрики лотового:

— Глубина двадцать!

— Верхняя точка прилива через час. — Питер оторвался от исписанной бумаги. — А вчера к тому же как раз было полнолуние. Корабль сможет пройти.

— Спасибо, штурманец, — с саркастической ноткой отозвался Джон. — Мы тоже не первый год плаваем, знаешь ли! — Тут Джон смягчился. — Отправляйся на топ-мачту, парень. И не своди глаз с суши. Всё-таки это испанские владения, морской лев их всех дери!

Он посмотрел, как Питер взбирается по вантам, потом взглянул на штурвал и негромко сказал:

— Один румб к левому борту, Билли.

— Есть один румб к левому борту, капитан!

Тёрнер передвинул пустую глиняную трубку из одного угла рта в другой. Он тоже видел белую пену у рифов при входе в пролив.

— Так держать! — сказал Джон, и бриг медленно прошёл между высокими скалами.

Этого прохода не было ни на одной карте, по крайней мере известной ему. По мере того как «Обручённый с удачей» двигался, перед ним открывалась красивая широкая лагуна, со всех сторон окружённая высокими холмами, заросшими лесом.

Питеру было не до этого — сверху он внимательно высматривал отмели и песчаные банки или разросшиеся, поднявшиеся из глубины кораллы, готовясь выкрикнуть в любой момент предупреждение.

Бриг успешно прошёл длинным извилистым проливом и наконец оказался посреди широкой зелёной лагуны — к этому моменту Блейк уже взмок и успел раз двадцать позавидовать команде «Оливии», оставшейся на рейде.

Но вот всё окончилось — они спустили и свернули последние паруса с рей, и якорь с плеском ушёл в глубину. Корабль мягко покачивался на прочном манильском канате всего в полукабельтове от берега, прячась за небольшим островком в лагуне, так что его было бы трудно заметить с берега. Но и быстро выйти отсюда вряд ли получится, так что если испанцы нагрянут — то получат полную возможность запереть их тут.

Не успел корабль остановиться, как Джон приказал:

— Готовь шлюпки!

Вскоре первый баркас был спущен с палубы на воду, и десять человек — из команды Джона и Беатрис вперемешку — прошли на нём к берегу и поднялись на вершину прибрежной скалы.

Отсюда они будут наблюдать за морем и смогут предупредить о появлении чужого судна.

— Ну вот, — бросил Джон Питеру, стоявшему на палубе с небольшим окованным медью сундучком, в который были заранее сложены штурманские инструменты. — Похоже на то, что дело-то идёт к концу? Хоть и говорят — не считай цыплят пока они не вывелись, но сегодня, я думаю, мы с тобой, парень, да с друзьями допьём за удачу пойло, которое оставил нам в наследство тот французский петушок! Как насчёт того, чтобы наловить свежей рыбы — ну или там черепах, и порадовать команду супчиком из этих тварей вместо солонины?

Питер промычал что-то утвердительное.

— Отлично! Скажи Пью, чтобы взял сеть из кладовой, прихватил с собой Робби и ещё пару-тройку парней, знакомых с рыбалкой, и отправлялся на берег. Да хорошо если ещё соберут фруктов в лесу!

Стоя на носу баркаса, идущего через пролив, Питер всматривался в воду, такую чистую, что виднелось песчаное дно. Лагуна кишела рыбой, косяки тунцов и марлинов неспешно расплывались в разные стороны от баркаса. Тут могло бы кормиться немало людей, но испанцы почему-то не имели желания заселять свои владения особо плотно, хотя в их стране немало голодных и нищих. Ну ладно — пусть король в Мадриде думает что хочет, а они сегодня закусят свежей рыбкой...

Берег приближался. Лагуна была окаймлена пляжем с серебристым песком, по которому в панике разбегались морские черепахи. Вокруг пляжа зелёной плотной стеной стоял лес, только в одном месте прерываясь ручьём с пресной водой.

Харвуд первым выпрыгнул из шлюпки и по колено в воде пошлёпал к берегу. Парни, сидевшие на вёслах, вытащили баркас на песок, время от времени стреляя глазами в сторону девушки, стоявшей на корме. Беатрис ощущала их взгляды и слегка беспокоилась.

Питер осмотрелся. Мир притих в закатном свете, и пряный запах леса доносился с утренним бризом.

К берегу приткнулся третий баркас, где на корме сидел, надвинув соломенное сомбреро Тизер Дарби — прямой как копьё.

— Эй, Питер, давай, что ли, распаковывай свои причиндалы и начинай вычислять курс к сокровищам, — обратился к нему Кристофер. — И уж постарайся, штурман! Теперь на тебя вся надежда... А ты, старик, — бросил он Тизеру, — говори вторую координату.

Дарби крякнул, потёр отросшую бороду, казавшуюся грязно-пегой на смуглом лиде:

— Не нужно координат. Слева, рядом с ручьём, точит скала ярдов в семьдесят высотой, с плоской вершиной. К её вершине ведёт тропа, и вот футах в двадцати от вершины есть пещерка, заложенная камнями. Там Олоннэ и спрятал добро... — Тизер усмехнулся.

— Но Диего сказал...

— Диего всегда любил пошутить... — неподвижное лицо старого Дарби тронула печальная улыбка. — И в конце оказался не вполне в здравом рассудке — да смилостивится Господь над его грешной душой!

— И чего теперь? — недоумённо произнёс Джеф Логан, самый молодой из пиратов.

— Чего? Давайте, что ли, соберёмся да пойдём за нашим добром! — не допускающим возражений тоном распорядился Харвуд. — Эй, сигнальте на «Обручённого». Пусть сюда к нам двигают все свободные от вахты. И Окорока не забудут!

Через час колонна пиратов подошла к скале, и Тизер Дарби словно не прошло столько лет, ступил на еле заметную на камнях тропу.

Он перепрыгнул на узкий карниз у основания утёса и начал подниматься по нему вверх. Питер следил за ним с восхищением — слепой старик однако взбирался на кручу проворно и ловко — лишь опираясь на руку проводника. В пятидесяти футах над рекой он добрался до невидимой снизу площадки футов десять шириной и сделал по ней несколько шагов. Пираты, двинувшиеся за ним, остановились, осматривая узкое отверстие в стене утёса, вход в которое был заложен плотно слежавшимися камнями.

По молчаливому приказу капитана Блейк начал разбирать кладку. Он осторожно извлёк и отложил в сторону камни, сделав отверстие, чтобы проползти через него внутрь.

В пещере было темно, но старый Тизер распрямился, протянул вверх руку и нащупал в каменной щели над головой, где и оставил их, кремень и огниво. Полетели искры на подставленный кем-то быстро занявшийся трут, от него незваные гости запалили принесённые с собой факелы. При их свете они осмотрели пещеру.

У задней стены пять ящиков.

— Если с моего последнего прихода сюда ничего не изменилось, — прокомментировал Тизер, — это добыча с «Утрехтской красотки». Слитки серебра и сто тысяч гульденов в мелкой монете — жалованье для выплаты голландскому гарнизону в Новом Амстердаме... А вон в углу должен быть проход, закрытый парусиной. Вот там старый кровопийца Олоннэ и спрятал всё добро...

Сорвав ветхое полотно, пираты принялись вытаскивать свёртки и ящики, загромождавшие проход.

— Тьфу! Да что это за помойка? — вдруг выругался Харвуд, когда разглядел, что за товар запихнул в свою кладовую умерший давным-давно корсар.

Связки ржавого оружия — палаши, алебарды, пики, протазаны, мушкеты с крошащимися ржавыми дулами. Груды медной и оловянной посуды, пришедшие в негодность буссоли и астролябии, несколько ящиков со старым хирургическим инструментом — больше похожие на орудия столяра и плотника.

— Олоннэ что, ума лишился этот хлам собирать? — пробурчал Блейк.

Но вот они расчистили проход и спустились по уходящему косо вниз проходу.

Пройдя совсем немного — футов двадцать-тридцать, они оказались в низкой широкой пещерке — сестре той, что оставили выше. Джон поднял факел, и помещение озарилось тусклым светом, выхватившим из мрака высящиеся до самого потолка штабеля золотых слитков у дальней стены.

Вдоль остальных теснились огромные дубовые сундуки, два из которых, обитые вздувшейся кожей красного цвета, выделялись из общего ряда наличием на их крышках тиснёных дворянских гербов. Как пояснил Тизер, они принадлежали когда-то одному испанскому гранду, и именно в них Олоннэ хранил свою персональную долю награбленного. Тут же стояли небольшие мешки, в которых были навалены золотые ожерелья, серьги, перстни, диадемы и браслеты — наследие давно умерших ацтекских ювелиров.

Время взяло своё — кожаные сумки сгнили и развалились, разбрасывая по полу потоки золотых и серебряных монет. Из проеденных гнилью и влагой отверстий высыпались огромные необработанные изумруды; рубины — тёмные, как кровь; сапфиры, мерцающие в неровном свете; топазы; аметисты; жемчужины...

У одной стены выстроился ряд небольших деревянных ящиков. Бока тех, что сверху, со временем отвалились, и в них незваные гости увидели торцы массивных грубых золотых слитков — сотни и сотни.

К другой стене были свалены ящики и сумки самых разных форм и размеров, некоторые из них перевернулись и раскрылись, представляя взору золотые кубки с искусной отделкой.

Едва ли способный дышать, Питер услышал треск, затем звон — разорвалась гнилая сумка, из которой заструились мелкие самородки... В тот же миг голос Джона вернул его в реальный мир, и волшебное наваждение исчезло:

— Подготовьтесь поднять всё на поверхность, — распорядился пиратский капитан.

Им потребовался почти час, чтобы по цепочке передать сокровища Олоннэ, а потом в два раза больше времени, чтобы с помощью канатов и блоков спустить их вниз и перетащить в шлюпки.

Когда наконец работа была закончена, все только что не падали с ног от усталости и предвкушения раздела добычи.

— Впечатляет, не правда ли? — самодовольно заметил Джон, кивая на штабеля золотых слитков, занявших добрую половину его просторной каюты.

— Взгляни на этот, — протянул Джон Питеру золотой брусок с выбитым на нём гербом и многочисленными клеймами. — Португальский. А вот из Испании, — снял он сверху другой. — Золото со всего мира. Эх, я прямо не смогу уснуть!.. А вот погляди — что за знатная штука! Пожалуй, я бы её себе оставил.

В руках капитана было индейское золотое блюдо с изображением скелетов. Скелеты эти не лежали смирно как положено, а занимались делами, более приличествующими живым — собирали фрукты и кукурузу, играли на флейте, прогуливались нарами, готовили обед на очаге... В центре блюда важного вида костяк в длиннополом одеянии сидел в высоком кресле, держа в руках череп, и с интересом его рассматривал.

— Вот, Питер, смотри, — наставительно сказал Окорок. — Тот парень, который сделал эту тарелку, понимал, что такое жизнь. «Завтра — слишком поздно: живи сегодня», — рассмеялся он.

Питер угрюмо кивнул. За бодрячеством и наигранным весельем кэпа проступала нешуточная озабоченность. Несметные сокровища не давали покоя не только Джону. Люди изобретали самые фантастические предлоги, чтобы на минутку заскочить в капитанскую каюту и увидеть, пощупать, подержать в руках, попробовать на зуб и даже понюхать заветные бруски жёлтого металла.

Джон, хотя и неохотно, но давал разрешение — ибо по пиратским обычаям никому не имел права отказать. Заворожённые блеском золота корсары подолгу перебирали монеты, отчеканенные при уже умерших королях, или древние поделки сгинувших индейских империй. Охая от натуги, они взвешивали на ладони увесистые слитки, любуясь тяжёлым жирным блеском и сравнивая изделия между собой. Потом уходили, с сожалением оглядываясь, и снова возвращались...

В принципе ничего плохого в этом не было, и большинство достаточно спокойно относились к тому, что вся добыча хранится у капитана. Но завелись в команде и другие настроения.

Люди разные — были и такие, которые, никому не доверяя, подозревали всех в том, что их хотят обмануть, облапошить, обвести вокруг пальца и лишить законной доли добычи. Они вели бесконечные подсчёты на клочках бумаги или прямо на палубе, выцарапывая цифры остриём ножа, что-то бормоча под нос. Неграмотные просили грамотных пересчитать или проводили подсчёты с помощью перекладываемых щепочек и камешков.

Мало-помалу жадность и сомнения заразили почти всех. Люди стали угрюмыми, настороженными, и всё больше шушукались по углам. Прекратились шутки и смех, а матросские кубрики с каждым часом всё больше напоминали кладбищенские склепы.

Пожалуй, единственным, кого не беспокоило золото, был слепой Тизер Дарби — должно быть, он вполне доверял партнёрам. Впрочем, возможно, дело в том, что он просто не видел сводящего с ума жёлтого блеска?

Поминутно кто-то подбегал к Харвуду и задавал вопрос о своей доле.

— Я не узнаю парней! — ворчал квартирмейстер. — Никогда такого не было! Словно толстосумы из Сити. Только о том и пекутся, как бы их не обсчитали. Я того и гляди превращусь в какого-нибудь паршивого стряпчего с биржи!.. Мистер Эванс, — осведомился квартирмейстер у доктора. — Не заболела ли чем команда?

— Команда здорова, — с невесёлой улыбкой ответил доктор и многозначительно постучал пальцем по черепу. — Это золото им не даст покоя, вот в чём проблема. — Внимательно посмотрев на Джона и Харвуда, он покачал головой и добавил: — Вижу, что и вас, мои друзья, затронул сей заразный недуг! Знаете, неизвестно что хуже, когда золота слишком много, или когда его нет вовсе. Джаспер мне по секрету сказал, что опасается бунта.

Окорок задумчиво потёр подбородок:

— Команда и в самом деле в таком настроении, что чёрт знает что может случиться. К тому же ещё кое-кто волками смотрит на команду леди Шарп.

Невесело усмехнувшись, Харвуд сказал:

— Мой тебе совет, Окорок: спрячь всё это добро, убери с глаз долой и никому больше не показывай. Тогда, возможно, люди утихомирятся. Иначе нас всех может ожидать зверская поножовщина, после которой корабль придётся отмывать месяц — если будет кому!

Сказано — сделано. По приказу капитана старый Родриго установил фальшивую переборку в бывшем пассажирском салоне, отгородив большую его часть. Туда и перенесли золото, выставив караул у входа. А команде объявили, что никто больше не прикоснётся к слиткам, пока не дойдут до безопасного места, где можно будет поделить добычу по совести. Одновременно Джон вызвал в каюту Беатрис и посвятил её в возникшие проблемы.

— Золото туманит мозги не хуже рома, — заметила она. — Это мне отец объяснял, копта я ещё пешком под стол ходила... Кстати — куда нам идти? Я бы лично двинула к чертям сразу из Вест-Индии — благо запасы позволят дойти до Азор или до португальских островов Принсипи и Сан-Томе! А там взять воды с солониной, да и в Европу. Но вот боюсь наши не одобрят!

— Это точно, — пробурчал Окорок. — У многих наших на Тортуге или зазнобы, или даже семьи с ребятами. Так что за такую идею как бы нас за борт не выкинули!.. Ладно. Я пошлю надёжных людей — пусть подгонят сюда «Оливию». Всё ж как-то увереннее буду чувствовать себя. А завтра-послезавтра соберём большую сходку и всё разделим.

Чтобы всех успокоить и окончательно закрепить успех, обычно не поощрявший пьянства на борту Джон на этот раз отступил от установленных им же правил и даже наполнил традиционную серебряную чашу ромом и бренди из личных запасов, собственноручно сдобрив пунш сахаром и специями. А когда пущенная вкруговую чаша опустела, распорядился поднять из трюма и привести на берег ещё несколько бочонков. Ничья жажда, как бы велика она ни была, не осталась неутолённой в ту ночь.

Запиликали скрипки, загудели рожки, засвистали боцманские дудки, и началось веселье. Веселились с ребятами с подошедшей «Оливии». Гуляли до самого рассвета, пока последний из самых стойких не рухнул на песок как подкошенный, присоединившись к остальным павшим в неравной схватке с зелёным змием. Возможно, им снились приятные сны, в которых они купались в золоте и драгоценных камнях.

Задремал и Питер. Но сон его не был так благостен и приятен.

Снилось ему, что он стоит у фальшборта на шканцах чёрного корабля, идущего под чёрным флагом, на котором нет ни оскаленного черепа, ни скрещённых костей или клинков, ни танцующего скелет а, ни девиза; на нём вообще ничего нет. На палубе суетились матросы — ходячие мертвецы — вперемежку с живыми. И шёл он по неизвестному океану, ориентируясь по незнакомым звёздам, которых Питер, изучивший наизусть все звёздные атласы, никогда раньше не видел. Не видел он и лица капитана, но точно знал, кто стоит на квартердеке...

В ушах звучал хриплый голос чернокожей ведьмы:

— Он идёт за тобой... Тот, кого нет, но кто есть...

Тьма упала на землю, как обычно в тропиках — без сумерек, без долгого угасания солнца — несколько минут пурпурного заката, и вот уже на пиратский лагерь надвинулась ночь.

Вахтенный дремал, то и дело бросая нетерпеливые взгляды в сторону востока, где вскоре должен был показаться над морем краешек восходящего солнца и развеять непроглядный ночной мрак. Половину лагуны затянул катящийся вал тумана. Клубящиеся облака сгустились, они лились на воды лагуны, как масло.

И никто не увидел, как из тумана выдвинулась громада старого голландского флейта — чёрного и под чёрными парусами, плывущего словно сам по себе. Никто не увидел и другого, как из лесу бесшумно выдвинулся отряд, видимо высаженный заранее, полукольцом охватывая лагерь.

Питер пришёл в себя, лишь когда донеслись крики и пистолетные выстрелы.

— Капитан! Капитан, быстрее сюда! Нас атакуют!

Сам Блейк был уже на ногах. Он схватил пистолет — и вспомнил, что тот не заряжен. Рука лихорадочно скользнула к поясу — и не обнаружила пороховницы.

На берегу воцарился хаос: пираты гасили костёр, громко ругались и бегали в поисках оружия, небрежно разбросанного накануне. В темноте они не могли найти сабель, а многие вообще оставили их на борту, другие с проклятиями пытались зарядить мушкеты.

Питер похолодел, увидев огромный корабль, приближающийся к полосе прибоя. Потоки света лились из всех его иллюминаторов, походивших на горящие глаза дьявола. Огромные паруса заслоняли звёздное небо, а на палубе стоял невероятный шум — казалось, разверзлись глубины ада. Он узнал этот корабль — корабль из его снов приплыл за ним, чтобы взять и тело и душу.

А к берегу уже приближались шлюпки, в которых стояли безликие чёрные силуэты. На секунду почудилось, что среди них возвышается высокая и худая фигура с перепончатыми крыльями и рогами. Блейк обернулся — и увидел такие же силуэты, бегущие к ним с тылу. Он невольно попятился, не в силах оторвать взгляда от страшных призраков...

Пронзительный крик вернул его к реальности. Питер осмотрелся и увидел Тёрнера. Тот стоял у кромки воды, и даже не пытался вступить в бой, просто стоял и смотрел, как ужасный призрак подплывает всё ближе и ближе.

Кто первым с проклятием швырнул пустой мушкет на песок — не попятно. Но это уже не имело значения — кто-то кидал оружие и становился на колени, другие просто обречённо замерли, опустив руки. Два или три человека пробовали стрелять, но прилетевшие из темноты пули и стрелы пресекли эти попытки. Да и не могли полупьяные, не соображавшие ещё ничего пираты отбиваться от внезапного нападения многочисленного врага.

Вот первые баркасы достигли полосы прибоя...

...Стон ужаса вырвался из горла Питера. Он ещё успел подумать, что было бы лучше если бы сюда и в самом деле явился лично сам Дэви Джонс. Однако при свете костра штурман увидел, что из шлюпки выходил, небрежно опираясь на резную трость, не кто иной, как Альфредо д’Аялла.

Чёрная аккуратно подстриженная борода спускалась на грудь, ниспадающие на плечи волосы словно змеи шевелились на ветру. Две золочёных рукояти пистолетов торчали из-под ремней перевязи, пересекавших крест-накрест его грудь; на поясе висела уже знакомая Питеру шпага, и весь он с головы до ног был в чёрном, точно в трауре.

Питер затравленно огляделся. Позади, как призраки, выскользнувшие из ночного мрака, выстроились в шеренгу стрелки с наведёнными на пиратов мушкетами. Медленно разворачивающийся дьявольский корабль угрюмо смотрел на берег жерлами пушек, готовых извергнуть с огнём и громом пуды картечи, а стрелки заняли позиции на вантах и реях. Сопротивляться было бы безумием.

Словно в подтверждение, один за другим прогремели выстрелы, и двое корсаров свалились замертво с простреленными головами. Через несколько секунд на песок посыпались ножи, тесаки и ружья.

Альфредо выглядел точно таким же, каким представал в сновидениях. Алмазный крест у него на груди сверкал и переливался в лунных лучах фантастической звёздной россыпью. Он обратился прямо к Питеру, не обращая ни малейшего внимания ни на капитана Джона, ни на матросов, как будто для него их вовсе не существовало.

— Наконец-то я нашёл тебя, чёртов английский плут! Признаюсь честно, ещё никто и никогда так долго не водил меня за нос! Впрочем, всему своё время, — усмехнулся он, небрежно облокотившись на трость. — А для начала я хочу, чтобы вы все сложили оружие. Кто не подчинится, тому конец.

Несколько человек из его абордажной команды занялись сбором валявшегося под ногами оружия. Корсары сумрачно отводили глаза, стараясь не смотреть на это жалкое зрелище. Питер прекрасно понимал, как они переживают, что пришлось сдаться без боя, но другого выхода они не видели. Дух их был сломлен.

Затем всех согнали в кучу под дулами мушкетов и неторопливо, без всякой спешки, принялись вязать попарно, спина к спине, как цыплят на продажу.

Д’Аялла оглядел всех собравшихся на берегу, а затем уставился на Питера с невозмутимым видом, скрестив руки на груди.

— Да... — произнёс он наконец, подойдя к пленнику вплотную... Я долго гонялся за удачей и наконец догнал её, мой юный плут! Пророчество подтвердилось, да разразит меня гром! А я уж боялся, что придётся доставать вас, капитан Блейк, прямо из Преисподней!

Сухая длиннопалая кисть в массивных перстнях протянулась к камзолу Питера и аккуратно, даже почтительно сняла древнюю брошь, которая тут же исчезла за отворотом рукава чёрного бархата с кружевной оторочкой.

— Всех вниз, — приказал Альфредо. — Этого — ко мне.

Джона Серебряного, Кристофера и ещё пятерых отвели на нижнюю палубу флейта и закрыли в небольшом помещении, которое служило, должно быть, кладовой.

Запах подгнившего дерева и протухшей воды из трюма спирал дыхание. Пленники долго молчали...

— Чёртов дозор! Проворонили десант с берега, — бросил наконец Джон. — Надеюсь, их уже прикончили.

— Я даже до оружия дотянуться не успел, — пробурчал Лоу.

— Неважно, — отмахнулся Харвуд. — Какое это сейчас имеет значение? Надо что-то делать — этот тип убьёт нас всех!

— Да уж, не сомневайся, — хмыкнул Аткинс. — И рому не нальёт, с-скотина! И дай Бог, чтобы просто прирезал. Помню, когда я плавал с Гудли, двое парней заначили кошель с дублонами из добычи. Так он их насадил на абордажные крючья и спустил так, чтобы ноги чуть не доставали до воды... На кровь акулы приплыли. Джиму Родни полноги откусили, так он быстро кровью истёк. А дружок мой, Пэдди Ирландец, полтора часа помирал...

— Протащат под килем, — прошептал Эд. — Как пить дать! Я однажды видел такое. Когда беднягу вытянули с другой стороны, он был мёртв, как крыса в пивном бочонке. И мяса на его костях почти не осталось: всё содрали раковины на днище. Из него торчали белые кости.

Они немного подумали над этим. Потом Лоу сказал:

— Этот чёртов хмырь — кажется, испанец или португалец. А они там большие затейники по части, как прикончить ближнего своего. Я видел, как в Гаване вешали команду старины Антиса. Им сперва вспороли животы, как кухарка потрошит рыбу, потом подвесили на блоках за руки и вертели, пока не выпали все внутренности. Кишки вытягивались из них, как верёвки...

— Заткни пасть! — рявкнул Джон, и все снова погрузились в мрачное молчание.

Прошло минут десять как вдруг в тишине взвизгнул Лоу.

— Чего орёшь? — голос принадлежал Тому Аткинсу. — Я тут тебя выручить хочу, а ты визжишь как служанка, которую матрос за задницу схватил!

— Чёрт! — воскликнул Серебряный.

— Не чёрт, а мой наставник Роджер Мур, самый лучший фокусник во всей старушке Англии, научил меня этому, — ворчливо пояснял Том, распутывая узлы на руках капитана. — Если бы я его слушался — командовал бы сейчас бродячим цирком и имел бы своё пиво с ломтём мяса на твёрдой земле, а не тут с вами в вонючем трюме возился...

— Томми, — ласково пробормотал капитан Джон, — когда мы выберемся, я выплачу тебе двойную долю... Нет, тройную!

— Ты лучше вытащи нас из этой задницы, Окорок, — проворчал из темноты Аткинс, занимаясь путами на руках Дика.

Растерев затёкшие руки и ноги, освобождённые пираты принялись на ощупь исследовать кладовую, где их заперли.

Эд пробормотал:

— Откуда-то идёт воздух. Вроде дует в шею.

— Эй, и верно. Я тоже чувствую, — сообщил Лоу.

— Что за этой переборкой?

— Может, главный грузовой трюм?

Послышалось царапанье, и Джон Серебряный спросил:

— Что ты делаешь?

— Тише ты, Окорок! Тут щель между досками. Я могу просунуть в неё пальцы.

— Если б расширить её...

— Если кто-то из команды этого проклятого плавучего гроба поймает тебя за этим, ты пропал.

— И что? Утопят нас или четвертуют? Но они и так собираются это сделать.

Лоу какое-то время трудился в темноте, потом сказал:

— Если бы чем разжать деревяшки...

— Тут под ногами какая-то доска...

— Дай-ка её сюда.

Теперь работали все и в конце концов сумели просунуть в щель в переборке конец прочной деревянной распорки. Дерево с треском подалось, и все по очереди принялись отдирать и выбивать доски, в спешке ломая ногти и загоняя щепки в ладони.

— Назад! Отойдите! — сказал капитан Джон и первым протиснулся в отверстие.

Все по очереди последовали за ним. Пробираясь на ощупь вперёд, они задыхались — трюмная вонь, запах загнившей морской воды и смешавшийся с ними запах перца (видимо, тут недавно был груз пряностей) жгли горло.

В полупустом трюме было почти темно. Но они наткнулись на случайно завалившийся сюда абордажный топор — весь покрытый ржавчиной, на разбухшем топорище. Дальше встретились припахивающие тухлятиной бочки с солониной. Потом — какие-то тюки и опять бочки... Вокруг всё было забрызгано какой-то дрянью. Из одной приоткрытой бочки торчала рукоять черпака. От густой маслянистой жидкости в ней припахивало серой.

— Дьявол! Это что — то пойло, которое черти на этом корабле лакают вместо честного рома? — принюхиваясь, осведомился Эд.

— А может, в этом дерьме местный хозяин топит пленников? — подал голос Лоу. — Помню рассказывали, что Монбар Истребитель так приканчивал пленных офицеров — окунал их головой в вёдра с хмельным. Испанцев — в мальвазию. Англичан — в джин. Голландцев — в...

— Да помолчи ты! — шёпотом приказал Джон, вытаскивая увесистый латунный черпак и суя в руки оробевшему приятелю. — Вот, глядишь, сойдёт кому-нибудь по башке звездануть!

Через полчаса они, пробираясь через люки и проскочив по главной палубе, оказались в следующем трюме, где вповалку валялось несколько дюжин их товарищей, связанных как куры или свиньи.

Освобождённые разминали затёкшие руки и вооружались кто свайкой, кто выдранным из бимса разболтавшимся нагелем, кто доской от разломанной бочки. В глазах их блестел лихорадочный задор. Как бы то ни было сперва нужно было добыть настоящее оружие. Потом — освободить Беатрис и других. Потом... не важно. Всё будет отлично — они не связаны, не беспомощны и с ними капитан Окорок — он башковитый, он придумает, как выбраться из этого дерьма.

Входная дверь каюты блестела резьбой и позолотой. Подталкиваемый молчаливым конвоиром Питер перешагнул порог апартаментов д’Ляллы и невольно замер, поразившись поистине королевской роскоши.

Задрапированные гобеленами и персидскими коврами переборки были сплошь увешаны дорогим оружием и старинными доспехами с полустёртыми гербами и девизами. «Наверняка обчистил какой-нибудь рыцарский замок, — подумал мельком Питер. — Или несколько».

Утренний свет свободно проникал сквозь выходящие на галерею иллюминаторы, огромные, как и сама эта воистину достойная любого адмирала каюта. Под ними располагался широкий и длинный письменный стол, заваленный картами и лоциями, соседствующими с большим глобусом и навигационными инструментами.

Чтобы обставить и украсить своё жилище, хозяин обобрал, должно быть, немало судов, свезя сюда бесценные сокровища со всех концов света. Со стен смотрели лики икон в золотых и серебряных окладах, изукрашенных драгоценными каменьями, и африканские маски из чистого золота. С мозаичного панно, выложенного бирюзовыми пластинами, ухмылялась чья-то жутковатая физиономия, скаля жемчужные зубы и сверкая глазами из блестящего чёрного агата. Зубы были из отборных белоснежных жемчужин с воробьиное яйцо. Мраморные статуи античной работы соседствовали с золотыми языческими идолами и фигурками животных, в чьих глазницах переливались редкостной красоты изумруды, алмазы и сапфиры. Китайские фарфоровые тарелки с чинными картинками из европейской жизни — как её представляли тамошние мастера — аккуратно стояли в резных горках. Шелка и индийские ковры висели бок о бок с полотнами старых итальянских мастеров.

Глаза разбегались, и голова шла кругом в этом сорочьем гнезде, битком набитом золотом, драгоценностями и произведениями искусства со всех концов света. Усыпанный изумрудами искусной огранки золотой католический крест на целый ярд возвышался, как над алтарём, над столиком красного дерева, уставленным золотыми дискосами, дароносицами и окаймлёнными рубиновой вязью потирами. В одном из них штурман «Обручённого» увидел небрежно затушенный окурок сигары.

Невольно Питер усмехнулся про себя. Пират хотя и был судя по всему крещён в латинскую веру, но явно не испытывал уважения к святой католической церкви.

Тут же на отдельном столике, открыв створки, стояла раковина с таз величиной, внутри которой покоилась жемчужина размером с кулак — диковинка, которую и королю преподнести в дар не грех.

— Прошу извинить меня, мой друг за задержку...

Из боковой двери появился капитан Альфредо.

— Ахмед, ты можешь идти...

Как и во время их предыдущей встречи, на хозяине был костюм из чёрного бархата, а драгоценностей заметно прибавилось. Крупные камни в перстнях на длинных пальцах сияли всеми цветами радуги. Заколкой шёлкового шейного платка служил огромный опал. Под расстёгнутым жилетом белела рубашка с пуговицами из безупречных голубых и розовых жемчужин. Алмазный крест точно так же сверкал на груди. А на той же цепочке рядом с крестом висел, поблескивая рубинами, амулет древних кровожадных богов, вернувшийся к своему хозяину...

Одарив Блейка белозубой улыбкой, хозяин устремил на него взгляд своих угольно-чёрных глаз. Тут Питер понял, что, пожалуй, лет капитану «Летучего голландца» больше чем кажется. Бледный и худой, с приподнятым один выше другого уголком рта и туго зачёсанными назад тёмными волосами, с сеткой глубоких морщин на шее и выражением ухмыляющегося черепа на лице, он мог показаться настоящим страшилищем.

Альфредо сел в кресло у накрытого стола и указал на второе кресло напротив.

— Присядь, Питер, — добродушно произнёс он. — Окажи мне честь позавтракать со мной. Я так долго гонялся за тобой и своим амулетом, что успел привыкнуть к этому — мне даже будет не хватать этой гонки... Но сейчас я могу с чистой совестью спокойно отдохнуть.

На белоснежной скатерти стояли золотые, усыпанные каменьями блюда и вазы с разнообразными закусками — орехами и засахаренными фруктами, печеньем, свежим хлебом... Тут же лежала свежезажаренная курица с гарниром из солёных овощей, и ещё многое другое. Между блюдами расположились хрустальные графины с мадерой и коньяком.

Блейк вспомнил трапезы в их кают-компании — из той же солонины с сухарями, как и у всей команды, и хотя он не ел со вчерашнего дня, у него совершенно не возникло аппетита.

— Спасибо... — растягивая губы в вежливой улыбке, ответил Питер. — Я как-то привык есть с товарищами…

— С товарищами? — переспросил д’Аялла. — А ты, видимо, имеешь в виду то пиратское отребье? — деланно удивился наваррец. — Не ожидал, не ожидал, — осуждающе покачал он головой и, неожиданно привстав в кресле, схватил со стола лежавший на краю кинжал. — Ты ведь вроде честный человек, ставший жертвой мошенников? Увы — должен тебя огорчить. Сажать с собой за стол вонючую матросню я не намерен — даже из уважения к тебе. И более того — думаю, что всем твоим приятелям придётся отправиться за борт.

Опорожнив кубок, он снова развалился в кресле, не сводя с Питера глаз и поигрывая кинжалом.

Подкинув стилет под потолок, Альфредо ловко поймал его правой рукой и принялся небрежно постукивать им по левой ладони. Потом он буквально впился Питеру в глаза взглядом своих будто бездонных чёрных колодцев-очей. Было нечто такое в этом тяжёлом, налившемся свинцом взгляде, что Блейк вновь почуял за этим человеком тень гуще самого чёрного мрака самой тёмной ночи. И если Питер сейчас ошибётся, сделав лишь одно неверное движение, слово, жест — его ждёт мгновенная смерть.

Ему стоило немалых трудов не отвести глаз, но он заставил себя выдержать это испытание.

— Хочешь знать, в чём дело и почему я так долго охотился за тобой и своим талисманом? — вдруг спросил хозяин. — В конце концов ты имеешь право это знать! Так слушай...

Я из Наварры, как ты знаешь. Моя семья, хотя и состояла в родстве с нашими прежними королями, никогда не была особенно богата...

Третьему сыну из полунищей дворянской семьи была одна дорога — в кюре, чтобы годам к сорока в лучшем случае получить более-менее сносный приход или стать настоятелем мелкого монастыря. Ванга протестантские попы честят католиков еретиками, погрязшими в пороках — и они не так уж не правы! Карьеру сделает тот, за кем богатая и знатная родня, или тот, кто по молодости лет не откажет какому-нибудь пузатому епископу или аббату в мелких невинных развлечениях!

Мне было семнадцать лет, и я страсть как не хотел облачаться в сутану. Ну ты, наверное, сам понимаешь... Я готов был бежать из дома куда глаза глядят, желал смерти братьям, даже думал... — Он запнулся. — Но судьба была ко мне милостива.

Как раз тогда мать получила небольшое наследство — старую усадьбу, пришедшую в упадок. Она стояла в глухом месте — неподалёку от Бискайского залива. Вот туда я и отправился — просто посмотреть с семьёй новое приобретение, пока ещё не принял сан и не умер для мира. Там лет пять никто не жил... Окрестные крестьяне, кстати, считали его недобрым местом...

Альфредо отпил из церковного потира вино, несколько капель упало на кружевной брабантский манжет. «Точно кровь...» — промелькнуло у Питера.

— Говорили, что там живёт призрак прежнего хозяина — моего троюродного деда, старого д’Аяллы...

— Д’Аяллы? — невольно переспросил Питер.

— Да — такое было у него имя. Имя угасшего рода, которое я воскресил... Но всему своё время... И вот за три дня до того как мы отправились обратно в свои владения, я случайно наткнулся на тайник.

— Тайник? — вновь переспросил Блейк.

— Да... — кивнул корсар. — Никто и не догадывался, что в доме есть ещё одна комната — на втором этаже в самой старой части дома. Ведущая в неё дверь была замаскирована тонкой резной отделкой по дубовым панелям, что сплошь покрывали стены. Обнаружить се, не зная про тайник, было почти невозможно... Но мне с самого начала показалось странным, что в верхней зале нет окон в торцевой стене, а уж замерить шагами длину анфилады и убедиться, что семи-восьми футов не хватает, было проще простого. К тому времени я прочёл достаточно дурацких рыцарских романов, где было немало написано про всякие потайные ходы и секретные комнаты.

Я нашёл там койку, светильник с окаменевшим маслом, стол и табурет. И старый морской сундук. В нём была ставшая тряпьём одежда, среди которой три офицерских мундира — французский, испанский и голландский. Пара пистолетов со старыми колесцовыми замками, мешочек золотых, тетрадь и вот это украшение...

— Кстати, тут не хватает одного рубина, — как бы между прочим спросил Альфредо безразличным голосом. — Не припомнишь, куда он подевался?

— Я подарил его...

— Кому?

Питер, слегка смутившись, молчал.

— Ты подарил его паршивой черномазой шлюхе! Разве не так? — Альфредо вытащил из жилетного кармана камень, подаренный Лилит... — Скоро он вернётся на место... Щедрый, но глупый жест! Кстати, мне не пришлось долю уговаривать эту коричневую дрянь расстаться с ним. Она сама с готовностью поведала, при каких обстоятельствах камешек перешёл в её собственность, кто его подарил и что он поделывает. Тюремщики в Порт-Ройале и Нассау оказались не менее словоохотливыми — жалкие продажные людишки. С трактирщиком из Города Потерянных Кораблей, правда, пришлось повозиться. Крепкий орешек! Но остальные! Стоило показать золотую монетку, как они тут же начинали петь. Каждый человек имеет свою цену, хотя об этом, я думаю, тебе уже известно, Питер. — Он покосился на стилет, покачивавшийся в неустойчивом равновесии на кончике указательного пальца, затем перевёл взгляд на пылающий багрянцем рубин... — Даже камни иногда тоже могут предать. Вот, например, этот древний знак ушёл к тебе...

С горечью Питер подумал, что, наверное, Лилит нет в живых... Это чудовище, скорее всею, не пощадило «падшую» женщину, коснувшуюся священного для него рубина.

— Но знаешь, — почти доброжелательно продолжил Альфредо, — ведь он в конце концов не только вернулся, но и привёл меня к великому сокровищу... О, старый дьявол Олоннэ! Жадность его и погубила... А ведь умные люди предупреждали!

Лицо д’Аяллы приобрело какое-то мечтательно-задумчивое выражение, и Питер с затаённым страхом на миг вновь подумал, что перед ним и в самом деле Чёрный Капитан, обретший бессмертие с помощью неведомо каких сил Тьмы.

— Да. Так слушай, что было после того, как я нашёл тайник и прочёл записи...

Их оставил брат моего троюродного деда — Анри-Жан-Симон д’Аялла. Он тоже как и я должен был избрать духовную карьеру из-за дурацкого закона о майорате, но как и я ненавидел саму мысль о сутане и монастырских стенах.

Поэтому в шестнадцать лет — столько же было и мне тогда — он просто сбежал из родного дома куда глаза глядят, и завербовался на идущий в Вест-Индию корабль. Он прошёл всё — плети, зуботычины, адский труд на снастях, тухлую воду и гнилую солонину, драки с мужеложцами, разлакомившимися на юную дворянскую плоть...

— Он сбежал с корабля, примкнул к буканьерам, грабил испанцев, впрочем, и французов не пропускал... Через шесть лет выбился в капитаны — и получил под начало паршивый беспалубный шлюп и три десятка головорезов, Хорошая карьера для родственника наваррских королей верно? — д’Аялла рассмеялся. — К тому же, как ты знаешь, пиратский капитан по законам вашего «берегового братства» мало что значит... Но он-то был не дурак и знал, что в мире есть лишь один закон: его собственная польза! Поэтому, взяв особо крупный приз, он подсыпал в ром своим буканьерам какую-то индейскую травку, и с тремя неграми ушёл на Ямайку, а потом на Тортугу⁷. Где пусть и не без чужой помощи купил свой корабль и набрал свою команду... Так появился Чёрный Капитан.

Награбил он немало — что и говорить, был удачлив старый дьявол! Говорили даже, что водил дружбу с чертями и бесами. Он и в самом деле ненавидел церковь и Бет а, но что поклонялся языческим богам или там приносил пленников в жертву Сатане — это выдумка, я почти все дневники разобрал. Он не верил ни в небеса, ни в ад.

Потом ему пришла в голову одна затея... Да вот времени не хватило её воплотить — скрутила его жёлтая лихорадка, так что он еле выжил, и до конца так и не оправился. Ну а пока наш д’Аялла валялся на берегу в собственном доме, его парни взбунтовались и увели «Негоныря» — так называлась его посудина — на Тортугу. От него даже сбежали, прихватив почти всё золото обе рабыни, купленные им, чтобы смотреть за домом и греть ему постель...

Еле живой он вернулся домой, в Наварру, и прожил остаток дней из милости под кровом брата. Только что и остался у него кошель с монетами да это древнее украшение, найденное на брошенном испанском корабле, где не было никого живого, когда будучи капером он потрошил голландцев возле Нового Амстердама — это теперь Нью-Йорк, если ты знаешь. Странно, что корабль выглядел не старым, хотя такие уже давно не строили...

Он вообще много чего написал удивительного про эти моря и земли и даже бывал — как говорил — в других сферах нашего мира, выпив волшебный сок кактусов...

— Хотя, — д’Аялла махнул рукой, — это, в общем, неважно. Важно другие: к добру или к худу, но, когда я взял эту вещь в руки, я стал наследником Чёрного Капитана — и по закону, и по справедливости!

Но я поступил умнее, чем он — не стал бежать очертя голову, а сперва всё продумал, — самодовольно погладил бороду Альфредо. — Сделал вид, что смирился с судьбой, но попросил денег на то, чтобы поступить в университет и стать образованным богословом. Родители мои были на седьмом небе от счастья — беспутный сынок взялся за ум....

Пока в Сорбонне другие студиозусы пьянствовали, дрались на дуэлях или проводили время в постелях парижских прелестниц, я думал и прикидывал — что делать. Изучал простонародье, особенно матросов, воров, всяких прощелыг. Дважды меня чуть не зарезали.

Старый ломбардский мастер учил меня фехтованию бесплатно, ибо его школа уже считалась старой, немодной, и учеников не было. Я читал всё, что мог достать, о морском деле, морской торговле и Новом Свете, о дальних плаваниях и корсарстве. Беседовал с ушедшими на покой моряками. А когда мои увлечения вызывали вопросы, я говорил, что подумываю о том, чтобы отправиться проповедовать в заморских землях слово Божье...

Губы д’Аяллы скривила презрительная ухмылка.

— Через два года я счёл, что готов, и уехал в Нант, написав письмо матушке, что хочу постричься в монахи, уйти от мира и больше не дам о себе знать...

К тому времени у меня оставалось не так уж много денег из сундучка Чёрного Капитана. И тогда я сперва заложил у тамошнего ростовщика вот эту брошь, — он сжал блеснувшую рубинами вещицу в ладони, — а потом на эти деньги зафрахтовал бриг и нанял шайку портовых бродяг и пропившихся матросов... С ней я ограбил и прикончил ростовщика, забрал и рубины и всё прочее. Пришлось лично прибить и его, и его старуху топором — это был первый раз, когда я лишил жизни человека.

С тех пор я окончательно понял, что прав был Аристотель, и человек — это всего лишь душонка, обременённая ходячим трупом. Раз, — он с усмешкой сделал рубящее движение ребром ладони, — и труп уже не ходячий.

Потом я вышел с ними в море — а в кладовой уже был припасён бочонок отличного вина, в который я подлил кое-чего, — зловещая улыбка вновь возникла на тонких губах пиратского капитана. — Нет, не думай, — Альфредо покачал головой, — не яд, всего лишь сонное зелье. Правда, я оставил в живых лишь пятерых — тех, кто будет бояться меня и слушаться... Потом зарезал оставшихся спящими, сунул в руки мертвякам окровавленные ножи и кортики. А когда пощажённые мной проснулись, рассказал им, что на корабле произошла резня из-за добычи.

Некоторое время мы орудовали в Па-де-Кале. На маленькой шхуне подплывали к какому-нибудь нагруженному «ганзейцу» или «голландцу» и просили помощи — мол, в трюме течь. Обычно нам верили, и мы одаривали спасителей нарой бочек доброго вина...

Сонных мы кидали акулам на пропитание. Ну а корабли и груз распродавали по фальшивым бумагам — то в одном порту, то в другом, нигде подолгу не светясь. Выбирали призы посолиднее, не спешили, не хватали всё, что под руку попадалось...

Я купил небольшое поместье и жил себе как незнатный дворянин, от бедности промышляющий морской торговлей. И команду подобрал... особую. Я отбирал не сильных, а слабых духом — кому нужен господин... Зря думают, что солдат или разбойник должен быть храбрым и ничего не бояться, — д’Аялла опять усмехнулся так, что Питеру стало жутко. — Он должен бояться кнута своего господина больше, чем вражеского клинка.

А потом мне не повезло: одному юнге с чёртова шведского зерновоза удалось спрятаться и сбежать на берег в Глазго. Пришлось всё бросить и уйти во Флибустьерское море. Тут-то я и решил, что пришло время использовать задумку Чёрного Капитана.

Правда, надо было раскошелиться на постройку этого кораблика, а потом ещё и усовершенствовать его. Но дело того стоило! Ну скажи — разве я не гений? Кто при виде «Летучего голландца» не наложит в штаны? Кто, даже если и уйдёт чудом — а такое было лишь раз, — додумается, что это пираты, а не черти? Тем более на этот случай у меня имеется в трюме особый рундук, а в нём — пять-шесть засыпанных торфом и солью мертвяков — хе-хе — с предыдущего корабля. Во время атаки кое-кто из моих людишек держит их наготове, чтобы, если придётся отчалить ни с чем, кинуть их на палубу врага...

Вдруг Альфредо спросил:

— Ты не женат?

— Нет, — помотал Питер головой, не соображая, к чему гот клонит.

— Понятно... Флибустьеры не женятся. Разве что на Пеньковой Тётушке, да и то ненадолго...

В этот момент Питер понял, что пощады не будет. Он минимум трижды смертельно оскорбил д’Аяллу. Первый раз в таверне, второй — выиграв дуэль, третий — заставив погоняться за собой и амулетом. То что он расплатился бесценным камнем, достойным королевы, с дешёвой портовой шлюхой — это так, мелочь... Альфредо просто играет с ним, как кот с пойманной мышкой. Вопрос только в том, убьёт ли он Блейка прямо сейчас или захочет растянуть удовольствие?

Сжимавшие рукоять кинжала пальцы расслабились, и на губах Альфредо снова заиграла змеиная усмешка. Он понял, что Питер догадался о его истинных намерениях, но не спешил, уже в открытую упиваясь страхом и растерянностью жертвы.

— А ты знаешь, Питер, — вдруг проникновенно сообщил д’Аялла. — Я думал не раз... что мы бы смогли, случись нам встретиться по-другому, стать добрыми друзьями! Ты умён, храбр, не жаден — и смог бы стать хорошим штурманом или старпомом на моём корабле. Тяжело когда тебя окружают тупые раболепные кретины... Жаль, очень жаль...

Альфредо, полуприкрыв глаза, смотрел на Питера и улыбался — улыбкой то ли палача, уговаривающего свою жертву не дёргаться и спокойно предоставить ему делать дело, то ли судьи, выносящего не подлежащий обжалованию приговор. В эту минуту он видел себя настоящим богом, владыкой жизни и смерти ничтожною человечишки, беглого каторжника и шкипера-неудачника.

И поэтому он не увидел тою, что увидел Питер: как в полуоткрытую дверь проскользнул девичий силуэт и на пороге адмиральской каюты появилась стройная фигурка...

Вот она текучим лёгким движением оказалась у стойки с оружием и подняла насаждённый на древко широкий короткий меч — африканский ассигай. Вот перехватила оружие, и неслышно ступая босыми ногами по ковру, крадучись двинулась к креслу, отводя смертоносную сталь для удара.

Питер старался не смотреть на неё — страшась даже намёком выдать Альфредо её появление. Беатрис, безусловно, отдавала себе отчёт, что второй попытки у неё не будет, и поэтому не торопилась. Девушке нужно было пройти лишь с десяток шагов — но их надо было пройти... д’Аялла в любую секунду мог повернуться или вызвать своих слуг, чтобы закончить с Питером.

Решение пришло внезапно — как вспышка молнии:

— А помните, сеньор д’Аялла, любимую песню Чёрного Капитана? Он писал про неё, должно быть? — осведомился он как бы между прочим. — Или не писал?

— Это какую же? — осклабился Альфредо. — «Боцман и русалка»? Или «На отмели у Доггер-банк»?

— хрипло затянул Питер, изо всех сил изображая многозначительную улыбку.

А Беатрис тем временем сделала один шаг, другой, третий...

— Пей, остальное управит чёрт! — машинально подхватил д’Аялла, а потом растерянно уставился на Блейка. — Откуда ты её знаешь? Эту песню уже не поют лет двадцать?!

— Ну... — протянул Питер, лихорадочно соображая, что сказать. — Как вы думаете, почему именно я встретился вам и почему именно ко мне попал этот древний знак? Ведь он совсем не прост, если вы внимательно читали записки уважаемого родственника.

Несколько мгновений д’Аялла сидел недвижно, оторопело уставившись на Питера. И не без некоторой гордости Блейк подумал, что, пожалуй, ему удалось испугать этого матерого головореза...

— Три тысячи чертей! — наконец нервно рассмеялся предводитель пиратов. — Ты говоришь странные и непонятные вещи, а я очень не люблю, когда чего-то не понимаю!.. Что там за шум? — встрепенулся он.

Из-за стенки каюты долетел какой-то невнятный звук, д’Аялла начал подниматься с кресла...

И в этот же миг отведённый далеко назад ассегай застыл на мгновение, а затем со свистом устремился вперёд. Питер так и не уловил момент удара. Широкое, в ладонь лезвие вонзилось в затылок капитана и без видимых усилий прошло насквозь, высунувшись спереди.

Ещё два удара — и снесённая с плеч голова д’Аяллы отлетела в сторону, подпрыгивая, покатилась по ковру. Ударивший вверх фонтан крови окрасил труп и кресло в цвет виноградного вина. Питер мог бы поклясться, что отсечённая голова перед тем как застыть маской смерти отразила глубочайшее изумление.

— Тупой мужлан... — пробормотала леди Шарп, тяжело опершись на ассегай.

Отдышавшись, она вытерла руки о ковёр, наклонилась, подняла за волосы отрубленную голову и направилась к выходу, держа её на весу.

— Пойдём, — махнула Питеру пиратка. — Надо показать это его людям. Без него они ничего не стоят. И подбери свою побрякушку...

Питер уставился себе на колени. На них, поблескивая разрубленной цепочкой, лежал ацтекский талисман. Машинально Блейк спрятал его и устремился за девушкой. Не забыв, впрочем, подобрать меч — на всякий случай.

Они беспрепятственно вышли на палубу и поднялись на шканцы. Питер замер: внизу столпилась команда «Летучего голландца», а напротив неё — горстка его товарищей при оружии.

Высоко подняв над головой жуткий трофей, чьи волосы развевал бриз, Беатрис обратилась к обернувшимся в её сторону людям Альфредо.

— Видите?! Ваш господин мёртв! — выкрикнула она. — Я сразила его своей собственной рукой. Отныне вы будете подчиняться мне, если хотите жить!

Никто не выразил протеста и не попытался оказать сопротивления. После секундного замешательства все они как один пали на колени и низко склонили головы в знак покорности своей новой повелительнице.

Взятые на борту корабля Альфредо трофеи буквально не поддавались счёту. Сотни тюков великолепного шёлка, золотой песок, жемчуг, камедь, пряности и многое другое. Золото и серебро в монетах и слитках, посуда и церковная утварь. Но ведь были ещё рубины и сапфиры, изумруды и алмазы, иногда с голубиное яйцо, отборные жемчужины: от чёрных и серых до розовых и снежно-белых. Одни мелкие, как рисовые зёрна, другие крупные и увесистые, как мушкетная пуля. Одни круглые, как горошины, другие овальные, как яйца морской чайки... Казалось, сокровищам несть числа. Помимо всего прочего они вернули сокровища Олоннэ.

В конце концов почти все ценности перекочевали на борт «Оливии» и «Обручённого с удачей».

Тюки с дорогими тканями, табаком и пряностями было решено не трогать. В былые времена пираты были бы безмерно довольны, обнаружив такую добычу в трюме захваченного приза, но сейчас было не до них — пусть лежат там, где и лежали, раз корабль Альфредо теперь их.

Бывшие подчинённые д’Аяллы, молчаливые и чем-то похожие друг на друга, наблюдали за их действиями абсолютно спокойно и ни во что не вмешивались, заранее покорившись любому решению относительно их дальнейшей участи. Судя по всему, ни один из них не питал сколько-нибудь тёплых чувств к прежнему хозяину.

Беатрис Шарп предложила высадить их на берег и предоставить своей судьбе. Напоследок им, вместе с не слишком щедрыми припасами и парой дюжиной мушкетов вынесли и завёрнутое в чёрный парус обезглавленное тело их капитана — пусть отдают ему последние почести как хотят. Но вот его голова, насаженная на бушприт, служила новым украшением его бывшего корабля — леди Шарп не могла отказать себе в небольшом триумфе...

Пока они шли на зюйд-зюйд-ост, особо отобранные члены двух команд — из тех что разумели счёт и грамоту, каждый камень и каждый слиток взвесили на найденных в каюте Альфредо ювелирных весах, оценили и занесли в реестр, снабдив подробным описанием. При этом несколько мелких приравнивались к одному крупному, равному им по весу. Потом высчитали долю каждого и произвели честную делёжку. Получивший свою пригоршню камней волен был употребить их как ему вздумается. Особенно был доволен благополучно переживший всё Тизер Дарби — ему ещё предстояло встретиться с сыном, для которого он и старался, порадовать парня тем, что мечты его сбудутся.

Когда же наконец всё было разделено, Джон взял слово и объявил:

— А теперь, друзья, предлагаю достойно отмстить наш общий успех. Клянусь Богом, он того заслуживает! Всем надеть лучшее барахло, надраить рожи и быть при полном параде. Сегодня у нас великий день — и есть целая куча поводов напиться. Мы победили!

...После окончания пирушки, среди ночи, Питер набросил парусиновую куртку, поднялся на палубу и вдохнул морской воздух.

Корабль д’Аяллы легко шёл под парусами, попутный ветер дул в корму. Его мачты раскачивались на фоне великолепного звёздного ковра. На юге ослепительно горело созвездие Кентавра, стоявшее над его правым плечом, а посередине — могучий Южный Крест.

Кто-то подошёл и встал рядом. Питер обернулся.

— Капитан Джон?

— Угу — он самый. Не спится?

— Да я... вот вышел прочистить голову, — пробормотал Блейк.

— Не болтайся здесь слишком долго, — предупредил его Серебряный. — И вообще — не расслабляйся. Мало ли... Сколько случаев, когда отличные парни сворачивали себе шеи именно когда расслабились после того, как выскочили из пасти смерти...

— Кстати, ты хоть оценил задумку, штурман? — сообщил Джон минуту спустя. — Этот тип заказал нормальный флейт, на который ставил, когда надо, фальшивые надстройки из реек и крашеной парусины, чтобы корабль был похож на старое судно. А паруса, с ума сойти, из чёрного шёлка сделал. Поэтому и ходил быстрее всех — они легче, поэтому и поставить их можно больше... Вроде и хитрость невелика — а поди ж ты! Так любят турки делать да варварийские корсары. Только это не для настоящего боя: пара залпов по мачтам, и всё сгорает к чёрту! Даже — вот хитрец — чёрного шёлка много не покупал, а брал какой придётся и красил уже у себя.

Питер промычал в ответ что-то утвердительное. И в самом деле — ничего, кроме хитрости и холодного жестокого коварства, намного более беспощадного, чем злобная ярость Олоннэ или Моргана — не было у капитана Альфредо. Или всё же было?

Блейк замер, вспомнив, как корабль д’Аяллы двигался к берегу при полном штиле, серебрясь под мёртвым светом низкой луны и сияя боевыми фонарями. Шёл даже когда ветер стих, и паруса цвета воронёной стали обвисли...

— Скажи, капитан, — вдруг сипло пробормотал он, — ты помнишь, ну когда эта посудина шла к берегу? Был же полный штиль! Или всё же был ветер? Неужели... ему в самом деле помогали какие-то силы Тьмы?

— Знаешь, дружище, мне было как-то не до того, — пожал плечами Джон. — Только этот д’Аялла оказался самым обычным человеком. Одна ловкая смелая девочка и одна хорошо наточенная железяка, и он стал всего лишь полутора сотнями фунтов мяса и костей, которые даже на похлёбку не годятся, — Джон усмехнулся. — И что я хочу тебе сказать, дружище... Беатрис, я знаю, нравится тебе. Но поверь старому головорезу: этой кобылке нужен не такой, как ты, а тот кто её обуздает...

— Как ты догадался? — только и сумел спросить Питер.

— Ну, дрянным бы я был капитаном, если бы не видел, что творится в душе у моего штурмана, — пожал плечами Джон. — Хотя... если ты всё же решишь попробовать, скажу одно: ты не должен её бояться. Тебе пора наконец преодолеть свои страхи, Пит! Как говорится — делаешь — не бойся, боишься — не делай!

Блейк неохотно кивнул. Похоже Джон знал и понимал его гораздо лучше, чем он сам!

— Ты помнишь свой первый абордаж?!

Питер невольно усмехнулся:

— Ещё бы!

— Ты ведь боялся... Только дурак ничего не боится. Но ты сумел превозмочь свой страх. Так что же тебе мешает повторить это сейчас? Судьба помогает смелым... Постой, я сейчас. — Отлучившись на минутку, он вернулся с бутылкой рома и парой оловянных кубков. — Предлагаю выпить, как творил старина Линт, «за ветер добычи за ветер удачи — чтоб было всем нам веселей и богаче!».

Они чокнулись, выпили до дна и выбросили оба кубка за борт. Облокотившись о фальшборт, они стояли рядом, весёлые и хмельные, и в тот миг Питер поверил, что нет на свете таких преград, которых он не смог бы преодолеть. Стоит только очень захотеть...

Он даже не заметил, как ушёл Джон.

В сущности, у него не осталось больше долгов, а клинок, разрубивший шею Альфредо, разрубил и последнюю связь с прошлым. Вот разве что эта брошь... Он с неприязнью покосился на висевшее на шее украшение. Что с ней-то делать? Продать? Или лучше выбросить проклятые рубины в море?

Питер уже протянул руку над фальшбортом...

— Не делай этого, Педро, — сказал кто-то за его спиной. Обернувшись он увидел Барбозу, с надеждой взирающего на камни. — Лучше отдай мне. В обмен на любую долю добычи. Или на мою шпагу — я знаю, она тебе нравится...

— Зачем? — удивился штурман.

— Ну... Они прекрасны, а красоту надо беречь!

Подумав, Питер согласился, хотя и не без колебаний.

Питеру даже показалось, что на рубашке Барбозы эти рубины приобрели какой-то новый оттенок, сродни не крови, а тлеющим углям.

Канонир тоже ушёл, а Пипер остался на палубе, думая о своём.

Впереди их ждали недели плавания до Балтимора или Нью-Йорка. По дороге предстояло уклониться от королевских сторожевых люггеров, и заменить паруса на «Летучем Голландце» — «Нетопыре». Название, данное Альфредо в честь корабля предка, менять пока не стали — дурная примета.

Там будет произведён полный расчёт и объявлено на сходке о роспуске команды. Как прикинули моряки, на каждого придётся почти по три тысячи фунтов золотом и драгоценными камнями. Получив деньги, все наверняка разбегутся кто куда, как крысы с тонущего корабля.

Многие из тех, кому осточертело морс, отправятся вверх по Гудзону на север, где достаточно необжитых земель, чтобы осесть и завести собственную ферму или заняться торговлей. Другие подадутся на Род-Айленд, в Бостон, Наррангасет и другие города Новой Англии, а кто и в Европу: с деньгами ты везде желанный гость. Кто-то купит корабль, чтобы заняться морским промыслом, теперь уже честным. Найдутся и такие, кто не захочет расставаться с «береговым братством» и присоединится к другой пиратской команде. Ну а самые глупые и бесшабашные прогуляют добычу в кабаках и весёлых домах, проиграют нечистым на руку шулерам, а потом злые, похмельные и без гроша в кармане потянутся в порт, чтобы наняться матросом на любое корыто...

А что делать Питеру со своей долей? И что делать со своей жизнью?

Не хотелось покупать таверну, как открыто или втайне мечтал каждый второй пират, — не тянуло к торговле. Даже мысль стать честным мореходом не очень грела душу — ибо сколько раз он видел, как лишались такие люди всего в момент, когда путь им пересекал вольный добытчик под чёрным флагом. Он хотел чего-то другого, хотя и не понимал толком, чего.

Что такое одержимость в человеке, откуда она? Может, это зов далёких звёзд, где записана судьба? Или повеление Небес, которые, как расчётливый купец, всё исчислили наперёд? Почему он как будто не рад добыче? Что это непонятно и смутно бродит в его душе? Дерзость, любопытство, желание, как написано в одной старой книге «вскрыть мир, как устрицу, своим мечом»? ... Где ему искать свою судьбу: в Новом Свете, Виргинии или Новой Англии, а может — на морях далёкого Востока?

А кроме того, есть ещё и Беатрис...

Но, впрочем, об этом ещё рано думать. Пока они плывут и загадывать вперёд — дурная примета.

Поднимающийся ветер полнил чёрные паруса «Нетопыря», так что тащившиеся позади «Обручённый с удачей» и «Оливия» с трудом поспевали за бывшим ужасом Карибского моря. Совсем недолго оставалось до нового дня, до новых забот и надежд...