Общество сознания Ч

В комнате царил полумрак. Лампа, чтобы меньше светила, была поставлена на пол под стол.

Неужели все это и впрямь произошло? Белокуров затосковал. Он хотел бы долго, очень долго ухаживать за Эллой, встречаться с ней, чувствовать себя влюбленным, но не падать с нею в бездну. Со временем влюбленность прошла бы. Наверное, прошла бы. Но теперь поздно было рассуждать, прошла б или не прошла. Все уже свершилось, плотина рухнула, наводнение затопило город. Что же теперь будет?

- Пост коитус бестиа тристит, - пробормотал главный бестиарий, глядя на черную ночь в просвете между шторами.

- Слышу-слышу про бестию, которая тоскует, - зазвучал смеющийся голос "гидры".

- Не тоскует, а тристит, - сказал Белокуров, делая на сей раз ударение на последнем слоге, превращая латинское слово в русское. - О, квас! Славу пою я тому, кто тебя изготовил. Пенный напиток волшебный, волшебной рукой сотворенный.

Квас и впрямь был дивный, ледяной, колючий, кисло-сладкий. Белокуров нарочно пил так, чтобы несколько ледяных капель упало ему на грудь. Тоска немного затихла. Элла включила магнитофон, из которого потекли "Мечты о любви" Листа, с точно такой же кассеты, какую Чижов подарил отцу Василию. Элла подошла к Белокурову, села перед ним на корточки, положила голову к нему на колени.

- Мне так хорошо с тобой.

Он даже не понял, кто это сказал - он или она.

Некоторое время они молча слушали музыку. Он не знал, что творится у нее в душе. В своей душе он чувствовал чудовищное смешение всего и помногу - тоски, счастья, любви, страдания, страха, наслаждения, боли, ужаса, восторга, стыда, бесстыдства, раскаяния, нежности, радости, радуги...

Он гладил ее волосы и что-то шептал о любви. Она медленно поднимала на него глаза, полные неги и любовного обморока, и он понимал, что останется у нее до самого утра. Но понимал также, что этого нельзя допустить.

- Ты останешься? - спросила она тихо, робко.

- Ты не сможешь завтра работать со своими инострашками.

- Я все наврала про них, у меня завтра - полностью свободный день, и мы можем весь день быть вместе.

- Лучше я приеду к тебе завтра днем, - сказал он, чувствуя себя предателем здесь, но хоть немного не предателем там - дома.

Она сразу отпрянула.

- Так ты не останешься?

- Нет, радужка, не сердись! Моему отчиму трудно вдвоем с сыном, он просил сегодня не задерживаться, у него сердце шалит.

- Зачем ты так сказал?

- Как?

- Зачем назвал меня радужкой? Лучше бы гидрой. Или Эллой, мне было бы легче не думать о тебе. Теперь буду думать. Да еще таким нежным голосом. Скажи мне что-нибудь грубое.

- Квас был превосходный.

- Еще грубее.

- Мне пора. Какое-то предчувствие гложет. Мерещится, что Прокофьич умер, а Сережка тормошит его, недоумевает, плачет.

- Позвони своему Прокофьичу. В двадцатом веке принято пользоваться телефоном. Если хочешь, я могу уйти на кухню и не слушать, что ты будешь ему врать.

- Нет, лучше я поеду.

- Поцелуй меня.

- Нет. Мне труднее будет уехать. Пойми же! Я сам не хочу расставаться с тобой. О, если бы я был один, совсем один на белом свете! Мне бы не помешало, что твой Василий такой хороший человек, я бы отбил тебя у него.

- Что ты говоришь, опомнись! Разве хорошие люди бывали когда-нибудь препятствиями для любви?

- Но их вокруг нас слишком много - Василий, мой сын, Прокофьич... И моя жена, хоть она и не захотела оставаться Белокуровой. Она все-таки хорошая. Мы не можем топтать стольких людей даже ради любви.

- О-о-ох! - Она рухнула в кровать, уползла под одеяло, скрылась, как жук в песке.

Он воспользовался мгновением своей решимости, встал, принялся быстро одеваться. Трусы, носки, брюки, рубашка... Уже хорошо! Она высунула жалобную голову.

- Уходит! Посмотрите на него! Он уходит.

- Я вернусь завтра утром, - пробормотал он, очень не уверенный в том, что действительно вернется.

- Во сколько?

- Утром, часов в десять.

- Тогда скорее отключи магнитофон. Сейчас начнется "Утро" Грига, и ты включишь его, когда вернешься. Но не в десять, раньше! В семь. Ну хотя бы в восемь. Умоляю тебя. Подари мне хотя бы эти дни, до понедельника. Обещаешь?

- Обещаю, - сказал он, страшась обещать. Он выключил магнитофон, подошел, сел на край кровати, притянул ладонями ее лицо. - Но только при одном условии.

- При каком, милый?

- Что ты сейчас заберешься опять под одеяло и не будешь провожать меня. Чем меньше мы сейчас будем прощаться, тем лучше и легче. И не будем целоваться, чтобы не распаляться вновь. Давай представим себе, что нам не хватило можжевеловой, и я попросту побежал в магазинчик деликатесов. Сейчас вернусь. А ты уснешь, ожидая меня. А утром я вернусь. У тебя дверь защелкивается?

- Да, - грустно сказала она. - Но почему не целоваться?

- Нет. Все.

Он резко встал, вышел в прихожую, быстро обулся, накинул плащ, открыл дверь, захлопнул ее за своей спиной, отдышался. Дело сделано! Он чувствовал себя уголовником, совершившим побег. Только бы не вернуться. Нет, он уже спускался вниз по лестнице, он уже вышел на улицу, он уже ловил машину и садился в нее, он уже ехал домой, а в голове у него пело под музыку "Мечты о любви" Листа: "То мое, мое сердечко стонет, сердечко мое грустит". Грустит, хрустит, тристит... Он все еще весь находился в ее оболочке, окутан ею, и не было ни водителя рядом, ни езды по вечерней Москве, ни мелькания фонарей, а был лишь особый ритм и волны тепла ее тела, ее поцелуи на его губах, и все изгибы и тайны, и долгий полет, который не должен был никогда кончиться, но, увы, уже кончился.

Автомобиль неумолимо приближал его к дому. Если бы Сережа еще не спал, то можно было бы сейчас, приехав, прижаться к нему, забыться в его маленьких объятиях, закружить его по комнате, распевая: "Я с детства детей ненавижу..." Но уже поздно, и пунктуальный Прокофьич его уже давно уложил, прочитав перед сном всю книжную программу от "Тараканища" до "Дяди Степы".

Вновь перед глазами встала страшная картина: мертвый отчим и плачущий около него Сережа. "Ох, какой же я гад!" - хотелось прокричать Белокурову.

- Что стонешь? - спросил водитель.

Оказывается, он все-таки стонал, купаясь в своих думах.

- Сердце пошаливает.

- С перепою?

- А что? Запах?

- Еще какой. Хотя бывает и гораздо хуже.

Тут Белокурова ударило еще более скверное предчувствие. Что, если он сейчас приедет, а там - Тамара? Она вполне могла уже возвратиться. О нет, только бы не сегодня, ну хотя бы не сейчас! Ему надо отдышаться, унять сердце, выболеть все из души. Впервые в жизни он больше всего боялся встречи с собственной женой, с которой прожил четыре года.

Сердце и впрямь шалило. Не хватало еще, чтоб вместо Прокофьича он сейчас окочурился.

Приехали. Может быть, вернуться? Ошалеть, вырвать из сердца заботы и снова броситься в блаженные объятия! Но рука его сама доставала из кармана деньги и протягивала, сколько договорились, водителю, потом сама же открывала дверцу машины и тело Белокурова само вылезало прочь из соблазнительного возврата.

- К разврату - нет возврату, - молвил главный бестиарий, провожая взглядом машину и делая первый шаг к дому. Спасительно было думать обо всем происшедшем как о разврате, а не как о сильном любовном переживании. Развратник, развратник, - шептал Белокуров, поднимаясь по лестнице. Но это слово падало в него, долетало до глубины и возвращалось оттуда: любовь! любовь! любовь!

И вот он уже стоит перед своей дверью. Что там? Господи, пусть все будет в порядке! Я замолю грехи, я столько сделаю во имя Твое, чтобы загладить грехи! Господи, пусть я войду, а там Прокофьич и Сережа мирно спят!

Но тот Белокуров, который обзывал себя развратником и не признавал любви, спросил: "И что будет тогда? А я скажу тебе: если сейчас все будет в порядке, то завтра утром ты сдержишь свое гнусное обещание и помчишься включать магнитофон, чтобы слушать "Утро" Грига в любезных объятиях гидры".

- Будь что будет! - тихонько прорыдал Борис Игоревич и стал открывать дверь своей квартиры.

На какой-то миг ему дико представилось, будто он открывает другую дверь, будто он вбегает в комнату, срывает с себя одежды, распахивает одеяло и падает, в поцелуе ударяясь зубами о зубы, как это было сегодня днем.

Он чувствовал себя так, будто в нем поселился чужой.

В квартире стояла зловещая тишина, хотя он и сам не смог бы объяснить, что в ней такого зловещего.

- Спят, - попытался он сам себя ободрить.

Тихо-тихо разделся, но не успел снять второй ботинок, как дверь комнаты Прокофьича распахнулась, и отчим, слава Богу, живой и здоровый, предстал перед главным бестиарием. Только очень злой, алый от гнева.

- Что ж ты делаешь, сволочь! - начал Прокофьич уж чересчур резко. Видать, ему плохо было.

- Прости, отче, миленький, - прошептал Белокуров.

- Можешь не шептать, - мрачно произнес Прокофьич.

- Что, не спит?

Оставив последний вопрос без ответа, Прокофьич возвратился в свою и Сережину комнату. Белокуров пожал плечами, вздохнул. Так тебе и надо, да еще и мало! Все-таки прежде чем пойти и пасть перед Прокофьичем на колени, он юркнул в ванную, быстро разделся, принял душ, одновременно чистя зубы. Все это заняло не более десяти минут. Освеженный, хотя и одетый в старое, главный бестиарий, выйдя из ванной, посмотрел на часы. Они показывали двадцать пять минут двенадцатого. В общем-то не так уж и поздно, не должен Прокофьич слишком долго злиться.

Осторожно открыв дверь комнаты отчима, Белокуров обомлел. Отчим сидел на кровати, низко склонив голову, и плакал. Сережина кроватка была пуста. Самого сына нигде не было.

Молнией пронеслось: "В больнице!"

- А где Сережа? - спросил пустынею рта.

Прокофьич молчал.

- Что случилось, Прокофьич? Где мой сын?

Отчим медленно поднял голову и с ненавистью, от которой все внутри у Белокурова содрогнулось, посмотрел на своего пасынка.

- У тебя больше нет сына.

Тут главный бестиарий должен был лишиться чувств, и мы увиделись бы с ним только через сколько-то глав, но он, как ни странно, выдержал удар, нанесенный ему ненавидящим Прокофьичем, и промолвил:

- Хорошо, я сволочь, но ты все равно не мучай меня, Прокофьич, дорогой! Что значит "нет сына"?

- То и значит.

- Прокофьич!

- Не ори на меня, гад! Если я говорю, что у тебя нет больше сына, значит, у тебя его больше нет. Тамара забрала его.

Белокуров сел на пол. Отдышался. Сережа жив. Правда, сообщение о том, что его забрала Тамара, тоже хоть и не матовое, но - шаховое.

- Как это она его забрала? Куда?

- Не хочу с тобой разговаривать. Иди протрезвей сначала. Разит, как от пьяной кобылы.

Глава десятая

Чудодейственный мальчик

- Поднимайся! Поднимайся!

- Где я?

- Давай-давай, быстрее к машине! Поднимайся!

До открытия великой чакры оставалось всего ничего - каких-нибудь полчаса. Голова у Сергея Михайловича была восковая, слова звенели на ее поверхности, как на тугом, готовом лопнуть арбузе. И все его существо, как пчелами улей, было переполнено бесчисленным Ч, которое роилось, вставало к горлу, опускалось к паху, томилось в сердце, жужжало в мозгах. И конечно, он нисколько теперь не сомневался в истинности религии Ч, в том, что он не Тетерин, а Чечерин, и в том, что он - один из счастливейших в мире ч-избранников. Как Чаплин, Чапаев, Чейз...

Он сидел с бокалом густой черной жидкости, обладающей неизъяснимо прекрасным вкусом. Никогда доселе ему не доводилось пить столь изысканного вина, которое называлось "черри-Ч". От него не пьянелось, от него все внутри распускалось и расцветало. Рядом сидела Ева и тоже попивала "черри-Ч", в ожидании, когда начнется самое интересное. Они встретились на том же месте, что и вчера, без десяти десять и вскоре оказались в обществе Ч, где вновь слушали завораживающую лекцию Чернолюбова. Промаявшись до вечера, так и не уснув, Сергей Михайлович к тому моменту, когда следовало ехать встречаться с Евдокией, почувствовал непреодолимый прилив какой-то ч-душной тяги, его сильно повлекло, захотелось вновь увидеть и услышать Святослава Зиновьевича, и эта тяга была даже сильнее влечения к Евдокии. И когда они очутились тут, он с радостью пожал руку чернявенького ч-носца.

- Вот вы говорите Ч и Х, да? - первым делом огорошил его Святослав Зиновьевич.

- Я говорю? - восхитился Сергей Михайлович. - Я только думал об этом сегодня, но никому не говорил.

- В том-то и дело, что между нами, мой дорогой, уже создана связь, улыбнулся Чернолюбов. - Не удивляйтесь. И не пугайтесь, я вовсе не контролирую ваши мысли и поступки. Просто все интересное, что связано с Ч и появляется в вас, тотчас передается мне. Так вот, уберите все гласные из фамилии Чехов. Что получится?

- Ч-х-в.

- А что такое ХВ? Это "Христос воскрес". Вместе - "Ч Христос воскрес". Вот какая фамилия была у Антона Павловича! Ну, усаживайтесь, я уже скоро буду выступать.

Потом, прочитав на сей раз короткую лекцию, поскольку новичков сегодня не было, ч-носец показал несколько своих чфокусов. Одного из присутствующих он заставил читать наизусть стихи Чаадаева. Тот сначала сказал, что вообще первый раз в жизни слышит о Чаадаеве как о поэте, но потом вдруг схватился за голову и прочел довольно длинное и скучное стихотворение о тайных судорогах земли. Разводя руками, он заявил по прочтении, что сам впервые слышал эти стихи, хоть и прочел их наизусть. Потом Святослав Зиновьевич поднял с места вчерашнего американца, который вдруг принялся бойко говорить по-русски, хотя его спутница и переводчица тотчас стала в восторге уверять, что мистер Браун не любил русского языка и доселе даже не собирался учить его. Сегодня при мистере Брауне и его подруге был мальчик, совсем маленький, годиков трех или даже двух с половиной, молчаливо и испуганно смотрящий во все стороны, словно его украли. После мистера Брауна неожиданно настала очередь Сергея Михайловича.

- К вашим услугам черепослов Чечерин, - объявил Святослав Зиновьевич. - Сейчас он прочтет вам одно очень красивое стихотворение по-исландски.

- Кроме исландской селедки, я ничего не знаю исландского, - улыбнулся Сергей Михайлович, но в следующий миг из уст его потекло само собою очень звучное, чеканное стихотворение на доселе неведомом ему, но явно исландском языке. Благо, оно оказалось коротким, потому что во время декламации испуганного Сергея Михайловича стало мутить.

После него каждый из присутствующих поднимался со своего места и вытворял что-нибудь этакое. Один сыграл виртуозно на гитаре испанское фламенко, хотя доселе в жизни не брал в руки гитару, другой выдал формулу Гаусса для исчисления пасхалий и так далее. Каждый проделывал то, чему не был обучен и чему у него и в мыслях не было обучаться. На кой Ч тому же палеоантропологу знать назубок исландские вирши, даже если он не Тетерин, а Чечерин? Удивительно!

После чфокусовой разминки начались собеседования с учениками Святослава Зиновьевича, но тоже недолгие. Затем всех собрали в самом нижнем подвальном помещении, представлявшем собою совершенно круглый зал, в центре которого лежал круглый ковер, испещренный разными загадочными символами. Средоточием, естественно, было пылающее Ч. По окружности ковра амфитеатром поднимались три уступа, на которых стояли удобные мягкие кресла. В каждом кресле могло уместиться по два человека. Во всяком случае, не толстые Сергей Михайлович и Евдокия уместились. По странному совпадению американец и его подружка с малышом вновь оказались по соседству. Слышно было, как мистер Браун до сих пор не может в себя прийти от отменного, хотя и кратковременного знания русского языка. Если бы Сергей Михайлович сам не блеснул исландскими стихами, он бы сейчас считал мистера Брауна жуликом, подлым обманщиком.

Только теперь Сергея Михайловича вдруг осенило, что это был за малыш при них. Тот самый чудодейственный мальчик, о котором вчера говорил Чернолюбов. Мальчик, родившийся четвертого июля 1994 года и зачатый в ночь с четвертого на пятое октября девяносто третьего. Других мальчиков в круглом зале не наблюдалось, а по возрасту малыш как раз подходил.

- Ну? - раздался голос Святослава Зиновьевича. - Как вам нравится черри-Ч?

Вопрос был адресован Сергею Михайловичу.

- Необыкновеннейший напиток! - похвалил черепослов.

- А вы заметили, что спрятано в его наименовании? Черри-Ч. Поставьте Ч впереди, и получится Ч-черри. А? Каково! Ну, расслабляйтесь, червоннозолотые мои, а мне уже пора готовиться к кульминации.

Он дружественно пожал Сергею Михайловичу плечо, картинно поцеловал руку красавицы Евдокии и перешел к соседнему креслу.

- Ну-с, - весело и жизнерадостно сказал он там, - готов наш маленький божок спасти человечество?

- Боюсь только, что он закапризничает и не захочет пойти с вами, выразила свои опасения переводчица при мистере Брауне.

- На сей счет даже не беспокойтесь, меня детишки обожают, - махнул рукой Святослав Зиновьевич. - Что, чудо мое, пойдешь со мной гулять?

Гулять малыш, как видно, очень любил, потому что сонную квелость с него тотчас как рукой сняло. Глазки его заблестели, он заерзал у переводчицы на коленях и сказал:

- Пистолет.

- Это значит "писать в туалет", - пояснила мамаша мальчика.

- Ах, вот что! - засмеялся добрый ч-носец. - Ну, пошли.

- Пошли, - доверчиво согласился ребенок и, взяв Чернолюбова за руку, отправился туда, куда вел его чужой дядя.

- Знаешь, что мне про них Мара Петровна рассказала? - зашептала в самое ухо Тетерину Евдокия. - Муж у нее - главный редактор "Бестии". Есть такая псевдопатриотическая газетенка, чуть ли не фашистского толка. А она нашла себе этого богатого американца. Молодец баба! Уезжает вместе с ним в Америку. А сына выкрала сегодня у мужа и привезла сюда, потому что это особенный мальчик. Ты слушаешь меня? Что ты мурлычешь?

- Шепчи-шепчи, - отвечал Сергей Михайлович, млея. - Твой милый шепот в моем ухе. Меня это так возбуждает!

- Дурачок! - хихикнула Евдокия. - Так вот, великий чемпион считает, что на этом мальчике особенная благодать Ч, поскольку...

- Кто это - великий чемпион?

- Один из главных титулов Святослава Зиновьевича.

- Красиво. Ну и?

- Да ты все равно не слушаешь.

- Слушаю, Евушка, слушаю. Шепчи, пожалуйста, дальше.

- Так вот, поскольку этот малыш был зачат четвертого октября девяносто третьего, в него вселились души нескольких убитых в тот вечер. Особое сочетание душ - и холерик, и меланхолик, и сангвиник, и флегматик одновременно. Такой коктейль темпераментов сходится в одном человеке раз в одно столетие.

- Бедный мальчик!

- Нисколько он не бедный. Это будет великий человек и очень богатый, а не бедный. Святослав Зиновьевич рассчитывает, что с помощью этого мальчика ему удастся открыть одну из важнейших чакр земли, находящуюся здесь, вон под тем ковром.

- Зачем?

- Чтобы получить великую энергетику этой чакры.

- Здурово! И нам достанется что-нибудь от этой энергетики?

- Само собой, глупый, нам тоже перепадет.

- Вот прямо сейчас, в полночь? - Сергей Михайлович глянул на часы. Через двадцать минут?

- Будем надеяться, - со вздохом, означающим многое, отвечала Евдокия. - Главное, это нам всем сейчас как следует сосредоточить свое внимание на центр ковра, где ярко-красное Ч. И молиться великому Ч, чтобы открылась его чакра.

Поскольку после этих слов Евдокия отодвинулась от Сергея Михайловича и принялась сосредоточиваться, Тетерин решил, что ему тоже хочется "пистолет", поскольку потребность назревала, а наполняться энергетикой великой чакры с переполненным мо-Ч-евым пузырем не хотелось. Он допил свой бокал, шепнул Евдокии, что сейчас возвратится, и отправился на поиски туалета. Он оказался в темном и безлюдном коридоре, в конце которого тосковала унылая фигура охранника. Сунулся в одну дверь - закрыто. Сунулся в другую - тоже закрыто. Спросил у охранника.

- Вон в ту дверь, - сказал он. - Там лестница, спуститесь немного вниз и увидите.

- Спасибо, - сказал Тетерин и последовал указаниям любезного питекантропа.

Спустившись по лестнице в некий закуток, он и впрямь услышал журчание, свидетельствующее о наличии удобства цивилизации. Надо было только подождать: туалет был занят. Кто-то там довольно немолодо кряхтел. От скуки Сергей Михайлович сунулся еще в одну дверь - вдруг там тоже? Но там он увидел тех, кого менее всего ожидал здесь увидеть.

- Ой, простите, - извинился он и тотчас захлопнул дверь.

Увиденное каким-то щемящим жалом запало вдруг в душу палеоантрополога Тетерина. Что-то жалобное и тревожное было в малыше, самостоятельно снимающем с себя штанишки, будто он торопился, в опаске, что его ударят. При этом он с благоговейным ужасом взирал на великого чемпиона, который, по-видимому, не собирался совершать над мальчиком никакого насилия, ибо терпеливо ждал, держа в руках какой-то красивый шелковый балахончик, украшенный серебряными пятиконечными и шестиконечными звездами. И все же смутная тревога за судьбу этого трогательного малыша вселилась в душу Сергея Михайловича.

Щелкнул замок, дверь туалета распахнулась, оттуда вышел высокий пожилой мужчина с весьма неприятным лицом, которое показалось Сергею Михайловичу на удивление знакомым. Даже, как бы сказать, отвратительно знакомым. Где же он мог его видеть?

- Да ну, пустое, - улыбнулся Тетерин, входя в туалет и изготавливаясь.

И тут-то его передернуло! Это был Чикатилло. Тот самый, фотографию которого Сергей Михайлович видел сегодня в газете "Бестия". Под заголовком "Герой нашего времени". Сергей Михайлович, чувствуя, как от ужаса его прошибает ледяным потом, прислонился плечом к стене. К горлу подступала тошнота. Некий из глубины сознания воззвал: "Очнись! Ты так до сих пор и не понял, где оказался? Восстань!" Проклятая струя наконец-то иссякла. Сергей Михайлович застегнул брюки, достал сигареты и зажигалку, закурил, приблизился к зеркалу, откуда на него глянуло знакомое лицо, ухоженное, человеческое, хотя и покрытое модной нынче щетиной. Мохнорылое, как сказала бы мама Сергея Михайловича.

- Бред собачий! - ответил Тетерин восставшему из глубин его души себе бывшему.

Ну действительно, чего только не примерещится! Какой такой Чикатилло? Его ведь давным-давно расстреляли. Откуда ему здесь взяться?

А если не расстреляли? Смотрел фильм "Ее звали Никита"? То-то же! Если и Чикатилло так же? Объявлено, мол, расстрелян, а он под другим именем живет себе и творит дела, только уже не по собственному разумению, а подконтрольно.

Бред! Бред! Просто Сергей Михайлович невыспавшийся, голова как налитой арбуз, вот-вот лопнет, мерещится Ч знает что. Фотография из газеты совместилась в полумраке со стариком из туалета, вот и получился Чикатилло...

Стоп! Ч! Чикатилло! Который Ч катит. На нас Ч катят, а мы даже не встрепенемся. Проснись же хоть ты, черепослов несчастный! При каких таких ты чакрах очутился? Показать бы этого проповедника религии Ч твоей маме, хотя бы на минутку. Она бы в ужас пришла, с ума бы сошла, что ее сын спокойно все выносит и не шарахнет Святослава Зиновьевича чем-нибудь по черепу. А если бы покойник генерал-майор воздушно-десантных войск Тетерин увидел своего сына Сережу в обществе сознания Ч? Да он бы, не мешкая, схватил его за шкирку, приволок домой и выстегал бы генеральским ремнем так, что талантливый палеоантрополог месяц не смог бы сидеть.

А что, если и впрямь взять да шарахнуть Чернолюбова по черепу? Вот был бы поступок! Генерал-майор Тетерин в могиле бы возвеселился. А хотя бы вот этой фаянсовой полочкой, которая висит под зеркалом. В ней нет никакого Ч? Кажется, нет. Хотя - поло-Ч-ка. Да нет, это не полочка, а увесистая полка.

Сергей Михайлович попробовал ее снять, и она довольно легко снялась с шурупов, ввинченных в стену. Хорошая полка. Тетерин сбросил с нее мыло и взвесил в руках - килограмма два, не меньше. Шарахнуть, малыша под мышку и - деру! Будет вам тогда чакра.

Он посмотрел на часы. Без десяти. Десять минут до полуночи, до открытия великой чакры. "Восстань!" - взывал озорно прежний Тетерин, совок, русопят, противник прогрессивного Ч-еловечества.

Сергей Михайлович усмехнулся, намереваясь повесить полку на место. Ну даже если и Чикатилло? Неужто мать самолично отдаст на съедение свою крошку? Своего малышонка, мальчонка. Чтоб ненасытное чучело бедную крошку замучило? Мучикатилло... Конечно, ничего страшного не намечается. Конечно, ничего опасного для малыша. Да это и не Чикатилло никакой.

Сергей Михайлович еще раз глянул на себя в зеркало и сказал самому себе:

- Мохнорылый!

Больше он себе возможностей на раздумья не предоставлял. Выйдя из туалета с фаянсовой полкой в руках, толкнулся в ту дверь, боясь уже не застать там ни Чернолюбова, ни мальчика.

- Не надо хихикать, тебе не так уж и щекотно, - бормотал великий чемпион, потно пыхтя. Он стоял на корточках перед мальчиком и завязывал у него под подбородком шнурки колпачка.

Малыш извивался и хихикал от щекотки, ему было весело. Он уже был облачен в лиловый шелковый балахончик, спускающийся до пят. Островерхий колпачок тоже был из лилового шелка, с серебряной Ч во лбу.

- Не отвлекайте меня сейчас! - сердито бросил Святослав Зиновьевич через плечо, услышав вошедшего Тетерина. - Да стой же ты, чумовой! - еще более сердито молвил он мальчику.

Тут Сергей Михайлович размахнулся и шарахнул Чернолюбова по черепу. Фаянсовая полка взорвалась и рассыпалась крупными осколками. Святослав Зиновьевич мешком повалился на пол и затих. Мальчик в восторге воскликнул:

- О-о-о! Бу-у-ух!

Он нисколько не испугался, видимо, уверенный, что дяди весело забавляются. Не теряя времени, Сергей Михайлович подхватил его, цапнул со стула его одежки, поверх которых лежал нательный крестик на широкой ленте, и выскочил по лесенке в коридор.

- Велено его на улицу вынести, - сказал он равнодушному охраннику, который, кажется, был уверен, что ничего экстренного не должно произойти. Где выход на улицу?

- Вон в ту дверь, наверх, направо, потом налево.

Чудодейственный мальчик очухался только на улице. Захныкал:

- Ма-а-ама!

Но дерзкий похититель уже открывал свою "мыльницу" и бросал его на переднее сиденье, захлопывал дверцу, спешил за руль, заводил мотор, выруливал из темного двора, выскакивал на проезжую улицу и мчался прочь от черкви великого Ч. Выскочив на Серпуховской вал, Сергей Михайлович быстро промчался до поворота на Тульскую, свернул, помчался к Автозаводскому мосту, мельком глянул на большие часы, светящиеся возле станции метро. Ровно полно-Чь.

- Черта вам лысого, а не чакру! - захохотал Тетерин, пуще прежнего напугав мальчика этим жутковатым хохотом.

- Ма-а-а-а-а... ма-а-а-а-а! - ревел бедный.

- Ничего, маленький, ничего, они нас не догонят, не поймают, постарался успокоить его ласковым голосом Сергей Михайлович. - Ему почему-то вспомнился тот Слава, который вчера доблестно ушел, бросив своей девушке: "Эх ты! Дурочка!" Жалко стало Евдокию. Но, как ни жалей ее, она непроходимая дура. Ему никогда не удалось бы убедить ее в том, что от таких, как Святослав Зиновьевич, надо бежать сломя голову. - Зато, Слава, ты просто ушел, а я - подвиг совершил! - воскликнул Сергей Михайлович весело. - Малышонок, не реви, прошу тебя. Тезка! Ты же тезка мой! Сережа? Как тебя зовут?

Мальчик перестал плакать, всхлипнул, глядя на своего похитителя с вопросом во взгляде.

- Ну? Глазастик! Как тебя зовут?

- Серрожа, - сказал малыш.

- А фамилия твоя как?

- Беррокурров, - послушно отвечал мальчуган.

- А где ты живешь?

- Макве.

- А как твоего папу зовут?

- Боррис.

- А фамилия папы?

- Беррокурров.

- Доставлю я тебя к твоему папе! - весело подмигнул ему Сергей Михайлович, лишний раз убеждая себя в том, что совершил правильный подвиг.

Отец мальчика был главным редактором той самой газеты "Бестия", в которой он сегодня видел фотографию Чикатилло. Это что, случайность? А может - нет?

- Случайность, я спрашиваю?

- Чучайнось, - вздохнул Сережа.

- Эх ты, "чучайнось"! Я гляжу, на тебя тоже Ч подействовало. Ну ничего, отмоемся от него. Скоро увидишь папу.

- Папу, - снова вздохнул малыш, успокаиваясь.

Приехав домой, Сергей Михайлович разбудил Людмилу Петровну и сразу стал вводить ее в курс дела:

- Мама, не пугайся! Этот малыш - сынок главного редактора газеты "Бестия". Его похитили, понимаешь ты? Я не шучу.

- Я вижу. А как он у тебя оказался?

- Я похитил его у похитителей, все очень серьезно, мне пришлось одному из этих ублюдков раскроить череп.

- Насмерть? - вскрикнула Людмила Петровна.

- Едва ли, - усмехнулся сын. - Все-таки я знаю, в какое место черепа бить, чтобы оглоушить, но не насмерть.

- Тут твое черепословие пригодилось, - вздохнула мама одобрительно. А это правда малыш главного редактора?

- Если не веришь, возьми газету, посмотри, как фамилия этого, который издает "Бестию", спроси у мальчика, как его фамилия. Как твоя фамилия, Сережа?

- Беррокурров, - послушно ответил мальчик.

- Вот видишь! - торжествовал Сергей Михайлович. - Времени нет, мамочка! Переодень его, пожалуйста, из этой чертовой хламиды в его нормальную одежонку. А я - звонить.

Едва он подошел к телефону, как раздался звонок.

- Алло?

- Тетерин! - взвился в трубке голос Евдокии. - Да ты с ума сошел! Козел! ты хоть понимаешь, что ты теперь - покойник? Татарин ты, а не Тетерин! Идиот! Кретин! Подонок! Я так в тебя верила! Твое счастье, что Святослав Зиновьевич жив остался. Лучше тебе добровольно вернуться и привезти мальчика. Подожди, сейчас ты будешь разговаривать с его мамой...

Но Сергей Михайлович не захотел разговаривать с этой лахудрой, он нажал телефонный рычаг и крикнул:

- Мама! Там в газете "Бестия" есть телефон главного редактора?

- Есть, - отозвалась Людмила Петровна, неся газету. - Но какой теперь главный редактор? Полночь ведь! Половина первого.

- А вдруг? - понимая, что звонить без толку, сказал Тетерин и, взяв из рук Людмилы Петровны газету, на всякий случай все же набрал указанный телефон.

Гудок, второй, третий...

- Алло! - раздался встревоженный голос.

- Здравствуйте, - сказал Тетерин. - Я бы хотел связаться с Борисом Игоревичем Белокуровым по весьма срочному, безотлагательному делу, касающемуся его сына.

- Я Белокуров, я! Что вы знаете о моем сыне? Где он?

- Он у меня.

- А вы кто?

- Меня зовут Сергей Тетерин. Я похитил вашего сына. Сережа сейчас в моих руках.

- О Господи! Час от часу не легче! Сколько вы за него требуете?

- Нисколько. Вы думаете, это киднэп? Да нет же! Разве бы я стал называть свои имя и фамилию, если бы требовал с вас выкуп!

- Да, действительно... Так вы что, украли его у Тамары? Как? Где? Зачем?

- Я вам все объясню, но будет лучше, если я прямо сейчас к вам прибуду. Называйте свой точный адрес. Объяснять, как ехать, не нужно. Лучше я посмотрю по атласу. У меня атлас Москвы с указанием каждого дома.

- Хорошо-хорошо...

Главный редактор "Бестии" взволнованно назвал адрес.

- Минут через сорок я буду у вас, - оповестил его Тетерин и повесил трубку.

Телефон тотчас снова стал трезвонить.

- Алло, - снял трубку Сергей Михайлович.

- Послушайте, вы! - раздался голос, по-видимому, принадлежащий Сережиной маме, жене Белокурова. - Если вы что-то там себе возомнили, то ни о чем таком не думайте. Отец издевался над ребенком, это законченный алкаш и сволочь, к тому же по нему тюрьма плачет за антиправительственные статьи и злостный антисемитизм. Не достаточно вам такого портрета? Единственное наше спасение - сбежать в Америку, потому что здесь, в этой стране, у негодяя большие связи, только поэтому он до сих пор не за решеткой. Поняли вы или нет, герой в тапочках? немедленно хватайте моего сына и возвращайтесь сюда. Гарантируем, что с вами ничего не сделают, а если вы окажете благоразумие и раскаетесь, то и вовсе простят.

- Сереж! - снова зазвучал в трубке голос Евдокии. - Не дури, дурачок мой. Прости, что я так грубо с тобой разговаривала. Сделай так, как тебе сказала Тамара, мать мальчика. Опомнись, очнись! Бери малыша и возвращайся. Только будь осторожен, не попадись милиции, ведь ты выпивши. Это тебе вино в голову ударило. Святослав Зиновьевич не рассчитал, что ты можешь так окосеть.

- Ева! - перебил ее Сергей Михайлович. - Слушай меня внимательно. Ты попала в страшное место, в которое хотела втянуть и меня. Я нисколько не пьян. Я сейчас трезвее самого трезвого. Во всей России сейчас нет человека трезвее меня. Послушай, Ева! Я видел там Чикатилло. Тихо только, молчи! Я видел Чикатилло, понимаешь ты такое? Это тебе не шуточки. Поэтому ты сейчас незаметно покинешь это зловонное болото и отправишься к себе домой, а мы с Сережей будем ждать тебя там. Поняла?

- Поняла, поняла, Сереженька.

- Договорились?

- Договорились.

Тетерин повесил трубку, потом снял ее и положил рядом с телефоном, чтоб никто больше не мог дозвониться.

- Ты что, и вправду собираешься... А, я поняла, отвлекающий маневр. Так? - спросила Людмила Петровна.

- Да. Готов? Не будем больше терять время.

- Он замерзнет.

- Ничего, в машине тепло.

Малыш стоял, одетый снова в штанишки, клетчатую синюю рубашку и свитерок. Сонно хлопал глазами.

- Бедный, час ночи, а он не спит, - пожалела его Людмила Петровна. Мне бы такого внучка. Сереж! Когда?

- Будет, будет тебе такой, не волнуйся.

- Умру, не доживу.

- До свиданья, мамуля, в ближайшие дни меня дома, как ты сама понимаешь, не жди. При возможности буду позванивать. Но ты ни о чем не волнуйся, все будет хорошо. Я все расскажу тебе потом. Ты можешь гордиться своим сыном.

Последнюю фразу он произнес нарочно с особым проникновением, чтобы она все эти дни, покуда его не будет дома, меньше волновалась, а больше гордилась. Хотя, может быть, он к утру уже и вернется. Как бы то ни было, а Сергей Михайлович и сонный малыш опять садились в "мыльницу" и ехали по ночной Москве. К ним еще добавился третий попутчик - девятимиллиметровый "Стечкин" покойного генерал-майора Тетерина с полной обоймой в двадцать патронов. Сын покойного генерал-майора, умершего в год развала СССР, был теперь готов к любому дальнейшему развитию событий этой ночи.

Мальчик еще некоторое время таращился, но потом откинулся к спинке кресла и уснул. Сергей Михайлович стал бояться, как бы ему тоже не уснуть за рулем. Он стал вспоминать хотя бы одно исландское стихотворение, но не мог припомнить даже слова по-исландски, кроме "Рейкьявик" и "сага". Да и на кой черт ему, талантливому палеоантропологу, нужен был исландский язык?

- Именно исландский им, видите ли, подавай! - возмущался он, распаляя себя, чтобы не уснуть.

Только на Автозаводском мосту он спохватился, что зачем-то едет прямо в лапы к Ч-екистам. Интересно было бы послушать рассуждения Святослава Зиновьевича о ЧК или о Чикаго. Но не теперь. Он снова, свернув на Тульскую, проехал мимо метро, где светящиеся часы показывали второй час ночи. Хорошо, что он здесь спохватился, а не когда подъехал к дому, в котором располагалась черковь сознания Ч! Было бы не удивительно при таком состоянии сознания Т. Все и так уже казалось ему сном. Поднимаясь вверх к центру города по Люсиновской, Сергей Михайлович подумал, что теперь надо благополучно миновать вторую ловушку - дом на набережной, где их с Сережей ждет Евдокия.

Теперь Тетерин точно знал, что Евдокия осталась навсегда в его прошлом. Вряд ли она никому не сказала, где он назначил ей встречу. Скорее всего, там, в доме на набережной или около него, ждет засада. Да ее бы и не отпустили просто так. Жаль, что Святослав Зиновьевич остался жив... Хотя, может быть, в его черепе что-нибудь исправится после травмы? Может, он утратит свои нечеловеческие способности и займется каким-нибудь хорошим общественно полезным делом, перестанет моро-Чить людям головы?

Хотелось в это верить, хотя верилось с трудом.

- О Господи! - вздохнул Сергей Михайлович.

От спящего мальчика по всей "мыльнице" разливался медовый сон. Так и тянуло прикорнуть рядом с ним и провалиться в его сны, такие хоррошие, серрожие сны.

Дом на набережной ему тоже удалось благополучно миновать. Теперь бы доехать до Тимирязевки, где должен был ждать их Сережин отец, Борис Белокуров. Отчество главного редактора "Бестии" вылетело из головы Сергея Михайловича, хотя, судя по возрасту сына, самому Белокурову не должно быть много лет. Хотя кто их знает, этих богемных, у них часто старики рожают, и под шестьдесят, и за шестьдесят.

Вырвавшись из пределов Садового кольца и проезжая мимо Новослободской, Тетерин встряхнулся, вновь поймав себя на том, что чуть не уснул. Тут его душу ошпарило кипятком. А улица-то? Какую улицу назвал ему Белокуров? Номер дома и квартиры почему-то помнились, а улица вылетела из головы. Вертелась какая-то Нострадамусовская. Многострадальная? Настрадальная?

- Тьфу ты, ч-ч-ч... - ругнулся Сергей Михайлович. - Ах ты, Тетерин, Тетерин!

Вспомнилось, как Евдокия выбросила ему из телефонной трубки: "Татарин ты, а не Тетерин".

- Нет, именно Тетерин, - проклинал себя Сергей Михайлович за то, что он уже проезжал мимо Савеловского вокзала, а названия улицы так до сих пор и не вспомнил. Еще вместо этого вспомнилось, как она сказала: "Ты покойник". Ну это уж из совсем дешевой урлы! Так могли говорить только клиенты-питекантропы, посещающие Сергея Михайловича, чтобы продемонстрировать ему достоинства своих черепушек.

- Тетеря! Тетеря! - клял себя. - Ну как же называется-то улица... Ч-ч-ч-ерт!

Тут у него мелькнуло в мыслях, что первая программа телевидения называется ОРТ. Подставь впереди Ч - и что получится? Привет вам, Святослав Зиновьевич!

Тетерин стал упражняться в Ч, подставлять проклятую букву ко всем словам, начинающимся с гласных. Артек - чертек, Иртеньев - Чертеньев, ортопед - чертопед, ортоцентр - чертоцентр, ортогональ - чертогональ, ортогенез - чертогенез, остеохондроз - честеохондроз, эстафета чертофета... Нет, это уже из другой оперы. Постой-постой! Эстафета! Ну да! Белокуров, называя адрес, еще добавил, что улица эта, Нострадамусовская, расположена позади кинотеатра "Эстафета".

- Слава Тебе Господи! - выдохнул Сергей Михайлович и перекрестился, что случалось с ним раз пятнадцать за всю его жизнь.

Он затормозил в самом начале Дмитровского шоссе. Протер ладонями лицо, извлек из бардачка атлас Москвы, полистал, в разделе "Кинотеатры и киноконцертные залы" нашел: "Эстафета". Тимирязевская улица, 17-50. На пятидесятой странице его ждал все-таки Нострадамус. Такая улица была. Прямо за кинотеатром "Эстафета" - Астрадамская.

Еще через пять минут он прибыл по месту назначения, подъехал к дому, найденному в атласе, и тотчас к "мыльнице" подбежал взволнованный мужчина в плаще, заглянул в лобовое стекло, увидел спящего мальчика, распахнул дверцу и выдохнул:

- Здравствуйте, я - Белокуров.

Глава одиннадцатая

Ночной переполох в стране "жаворонков"

- А как называется этот обряд?

- Похищение невесты.

- Похищ...

- Нет, вы не думайте, невеста сама мечтает, чтобы ее украли.

- Ах, ну хоро...

- Родители тоже согласны. Можно пойти в загс, но до этого, по обычаю, невесту нужно украсть.

- Украсть?

- Угу.

- Ч-черт! Красивый обычай. Красивый обычай. Ну а моя-то какая роль?

В сей ночной час, в отличие от Белокурова и Тетерина, которые восю бодрствовали, отец-основатель жавороньего княжества всепоглощающе предавался сну. Ему снилось, что он плывет на "Титанике" и смотрит в иллюминатор на огромных белоспинных альбатросов-диомедеа, они красиво парят в небе, и Ревякин зачем-то начинает объяснять своей невесте Марине, что в средней полосе России эти птицы не водятся, ибо последних из них большевики расстреляли в двадцать седьмом году, а которых не расстреляли, тех выдворили из страны в Тихий океан. Вдруг один из альбатросов грозно пикирует, ударяет клювом об иллюминатор, пробивает стекло, и в каюту вопреки законам логики начинает валить мощный поток воды. "Титаник" начинает тонуть. Вода очень холодная - и Ревякин в ужасе просыпается.

Он проснулся от холода. Постель была влажная - он почему-то очень сильно пропотел. А в окно рвался ледяной ветер апрельской ночи. Отец-основатель решил сходить в туалет, спустил ноги на пол, позевывая и удивляясь столь неожиданно смелой и новой версии гибели "Титаника", как вдруг под ногой он почувствовал стеклянный хруст.

- Что за черт... - пробормотал он и тут только в темноте разглядел, что пол усеян осколками, а окно комнаты вдребезги разбито, оттого и такой ветер гуляет по дому. - Хорошо, хоть не порезался, - вздохнул Владимир Георгиевич, поджал ноги, дотянулся до выключателя и зажег на стене бра.

Стало быть, иллюминатор и впрямь разбили, только не альбатросы, а какие-то хулиганы. На полу Ревякин обнаружил камень, завернутый в большой лист бумаги. Развернув, он обнаружил там послание, стал читать, понемногу начиная волноваться:

"&127;Птички Божии! Настал ваш час. Вы беззаботно предполагали, что если перелетели сюда, на берега Волчицы, то мы вас здесь не клюнем? Вы ошиблись. Горе вам! Волчица - жена волка, а волк - символ Ичкерии. Объявляем вам ультиматум. Вы должны как можно быстрее покинуть эти края и возвратиться туда, где вы жили до поселения тут. Это место будет наше. Священная бездна принадлежит нам и только нам. Это наш колодец. А чтобы вы поняли, что мы не шутим, мы будем каждую ночь уворовывать у вас по одной девушке. Сегодня мы начнем с твоей невесты, мерзкий птичник Ревякин. Можешь ее больше не искать. Она у нас и будет принесена в жертву священной ночи. Это объявляем тебе мы, ночные черные ангелы Упырь, Нетопырь, Ушан, Шестокрыл, Сипуха, Сова, Филин, Сыч, Неясыть, Ночной Ястреб, Вурдалак, и все наше страшное воинство ночи. Убирайтесь! Горе вам!"

- Шутники, едрит твою двадцать! - усмехнулся Ревякин, но на душе у него заскребло. Что-то подсказывало отцу-основателю, что это не шутка, хотя и выглядело послание весьма литературно.

Оставалось лишь пройти в соседнюю комнату, где спала Марина, и удостовериться, там она или нет. Но если она там и он вдруг разбудит ее, она может подумать, что он захотел лечь с ней, а у Владимира Георгиевича не было никакого желания сейчас ложиться с ней, ибо он все еще чувствовал себя не отдохнувшим.

Но, еще раз прочитав послание, он все же отправился. Марины там не было. В комнате царил порядок, за тем лишь исключением, что одеяло с кровати обиженно и скомканно переместилось на пол. Неужели его не очень серьезные предчувствия сбылись? Он всегда пошучивал, что если есть жаворонки, то рано или поздно должны появиться и совы. Он помнил детский ужас, когда мама читала ему сказку Ивана Франко про ворон и сов, как кровожадные совы по ночам таскали и пожирали маленьких воронят.

Ни в туалете, ни в кухне, ни в прихожей Марины тоже не обнаружилось. Входная дверь оказалась открытой. Ревякин жил в двухкомнатной квартире в одном из углов четырехэтажного княжеского дворца, на первом этаже. Квартира его имела свой отдельный вход, а также дверь, через которую можно было проникнуть во дворец.

Только теперь до отца-основателя дошло, что Марину и впрямь похитили. Сделано это было тихо, бесшумно.

Он проверил вещи. Ничего не пропало, кроме Марининых сапог, пальто, шапки, платка, еще кое-какой одежды.

- Нет, не может быть, это розыгрыш, - бормотал Владимир Георгиевич, одеваясь.

Его уже начинал колотить озноб страха. Что значит - "принесена в жертву священной ночи"? Изнасилована? Истерзана? Замучена до смерти?

Слух его, ставший напряженным, уловил, как на подоконник выбитого окна с легким стуком села птичка и сказала: "чуин-чуин". Чечевичка - карподакус эритринус, - мгновенно определил орнитолог. А может быть, это уже душа Марины прилетела попрощаться? Он сделал шаг в сторону окна, но птица тотчас упорхнула. Чего бы это ей среди ночи разлетывать?

Тщательно заперев наружную дверь, отец-основатель открыл внутреннюю и прошел во дворец. Перед ним вырос охранник Витаутас, литовец.

- Хороша же у нас охрана! - возмутился Ревякин. - Почему с моей стороны никто не дежурит?

- Вероятно, бросились к замку, - моргал глазами литовец.

- На кой черт?

- Там какое-то наводнение.

- Что еще за наводнение? Волчица из берегов вышла?

- Я пока еще не знаю.

- Княгиня спит?

- Кажется, да.

- Ступай подежурь под моими окнами. Там кто-то стекло высадил мне камнем.

Отец-основатель поднялся на лифте на четвертый этаж, в апартаменты княгини Жаворонковой. Она уже встречала его:

- Знаю, мне позвонили.

- Что ты знаешь?

- Что ублиеттку рвет.

- Как то есть ублиеттку рвет? - воскликнул Ревякин, чувствуя, как у него поехала крыша. - При чем тут ублиеттка! На вот, смотри!

Он протянул ей послание от "ангелов ночи". Катя быстро прочла его, откинувшись, прислонилась спиной к стене:

- Дождались!

- Кто это может быть, как ты думаешь?

- Тут и думать нечего, - сказала бывшая жена. - Тамерлан.

- Какой еще Тамерлан? Завоеватель Азии?

- Если б Азии! Он на всю Россию замахивается. тамерлан Исхоев. Один из главнейших лидеров чеченской мафии. Молодая, активная, вездесущая сволочь.

При известии о чечне Ревякин еще более пал духом. А ведь и впрямь в послании говорилось о волке, символе Ичкерии.

- С Мариной пока все в порядке? - спросила Катя.

- Какой там все в порядке! Украдена.

- Как украдена? А ты где был?

Он коротко рассказал о том, как проснулся и что обнаружил в своей квартире.

- Все, нам крышка, - подытожила его рассказ бывшая жена. - Лешка в отъезде, и они спокойно возьмут нас за глотку. Говорила же я ему: "Пока не утрясешь все споры и разногласия с чечней, не уезжай!" Он не послушался. Говорил, не сунутся, не посмеют. О русская беспечность! Когда же в нас проснется бдительность?

- Надо поднимать народ, - ушибленно бормотал отец-основатель. - Надо устремиться по горячим следам.

- Опомнись, влагере! Даже если мы поднимем всех способных к ведению боевых действий, все равно "совы" перебьют наших "жаворонков" в два счета. О Боже! Гады, они даже не оставили никаких шансов. Каждую ночь похищать! Разбойный люд!

- Думаешь, Марину уже не спасти?

- Держись, влагере! Думаю, ее поздно спасать. Жалко ее, конечно, но что делать? Времена такие, что только сжимай зубы.

Они уже спустились вниз и вышли из дворца. Жаворонье княжество пока еще спало, хотя многие маячили там и тут, в основном охранники и сторожа. Собачий лай усиливался.

Вскоре выяснилось, что никто не видел никаких чеченцев, вообще никаких чужаков. Марина исчезла без следа, словно ее выкрали по воздуху.

- Черт, и впрямь будто летучие ночные твари, - скрежетал зубами отец-основатель. - А что там с ублиетткой-то?

- Блюет, - весело сказала княгиня Жаворонкова.

- Не понимаю.

- Вода из нее какая-то поперла. Пойдем посмотрим.

Ему, конечно, было сейчас не до ублиетткиной рвоты, но полная беспомощность в поисках следов похитителей придавила его, и он послушно пошел смотреть на происходящее в фундаментах замка. При свете луны и фонарей его глазам предстало зрелище маленького апокалипсиса. Холм, в котором находилась пещера ублиеттки, исторгал из своего чрева черную зловонную жижу, и этот вонючий поток, стекая вниз, уже затопил фундаменты донжона, Надвратной и Кладовой башен, подбирался к основанию Княжьей башни, чтобы дальше низринуться с обрыва в Волчицу.

- Запах серы, - принюхавшись к вони, определила княгиня. - Наверное, это и впрямь один из входов в ад.

- Извержение началось, по всей видимости, где-то в полночь, - пояснял подошедший к отцу-основателю и княгине начальник охраны Березин, бывший полковник КГБ. - Жижа поднялась из глубин пещеры, заполнила всю полость, затем выдавила запертую дверь и хлынула наружу. Около часа ночи раздался треск ломаемой двери и шум потока. Тогда-то все мы и всполошились.

Похищение Марины, ультиматум, потоп - что-то слишком много бедствий для одной ночи!

Совершенно некстати сейчас пришлась догадка о том, почему вчера погас второй факелок. Вовсе не потому, как хотелось Кате, что раскрылась бездна, а потому, что уже начала просачиваться эта жижа и там кое-где образовались ее скопления, в одном из которых потонул факелок. Он, наверное, продолжал гореть и в жиже, поскольку рассчитан на горение в жидкости, но жижа черная, и его свет не был виден.

И все-таки зря они именно тут основали княжество. Проклятое место! Вся гениальная идея Владимира Георгиевича шла насмарку.

- Дворец-то не затопит? - волновалась Катя.

- Не должно, - отвечал Березин. - Уйдет по ложбине к реке.

О чем они размышляют? Украдена молодая, красивая, полная здоровья и сил невеста! Возможно, ее уже сейчас раздевают и...

- О Боже! - простонал Владимир Георгиевич. - Да пропади он пропадом, этот потоп! Надо же Марину искать. Господи, говорил же я князю, что надо создать отряд алаудов.

- Каких алаудов? Впервые слышу, - сказала княгиня.

- В армии Юлия Цезаря был особый отряд, содержавшийся на его личные деньги, - стал пояснять Владимир Георгиевич. - Они, как и мы, вставали всегда до рассвета и жили по солнцу. И тоже назывались жаворонками алаудами по-латыни. А у нас, кроме охраны, нет никакой боевой структуры.

- Я же говорю - русская беспечность. Горюешь по своей невесте?

- Ну а как же, ваше высочество!

- Любишь?

- Да, Катя, люблю. Она лучше нас с тобой.

- Была. Была лучше, - сердито сказала бывшая жена отца-основателя и пошла в сторону дворца.

Ревякин некоторое время стоял пришибленный. Неужели Марина уже "была"? В это не хотелось верить. Он поспешил догнать Катю.

- Что ты намереваешься делать? - спросила она.

- Не знаю... А ты?

- Я иду спать.

- Спа-ать?!

- А что еще? Я чувствую себя совершенно беспомощной и бесполезной. Я не в силах ни вызволить твою невесту, ни заткнуть глотку взбесившейся ублиеттке. Поэтому иду спать дальше. "Жаворонкам" полагается по ночам дрыхнуть, не так ли гласит наш устав?

- Но ведь это чудовищно!

- Ты сам все заварил. Теперь расхлебывай. А ты как думал, дорогой отец-основатель? Все только похвальбы да лавры? Ах, какое он затеял великое дело! Возродить русский дух через послушание законам солнца! А вот пришел злой чечен и показал тебе кузькину мамашу. Ну? Что ты так смотришь? Где твои алауды? И вот тебе мой совет: собирай вещички, забудь про меня, про Марину и уматывай-ка отсюда, покуда и тебя не схватили ангелы ночи. Возвращайся к своей Ирочке и к ее Осечке. На самом деле ты ее любишь, а не Марину и уж конечно не меня.

- Кто тебе дал право рассуждать тут, кого я люблю, а кого не люблю? Знаешь что, княгинюшка, шла бы ты куда подальше!

- Куда?

- Спать. Иди спи!

- А кто тебе дал право приказывать мне?

Он хотел еще кто-то сказать, раскрыл рот, вздохнул - и зашагал в неизвестном направлении, лишь бы подальше от своей бывшей жены. Сколько лет она его мучила, потом ушла к богатенькому, так нет, опять изловила, словно птичку, и опять мучает.

- Эй! Отец-основатель! Куда пошел? Марину искать? Пойдем, я тебе хоть Лешкин пистолет дам. Или арбалетку.

Среди общей бессмыслицы это последнее предложение хотя бы имело какой-то смысл. Он остановился и покорно возвратился к Кате.

Они вернулись во дворец, снова поднялись на четвертый этаж. Когда выходили из лифта, княгиня лукаво глянула на Ревякина.

- А может, Бог с ней, с Мариной? - зашептала она обворожительным голосом. - Пойдем вместе ляжем, а?

- Кать! Что ты мелешь!

- Ну ладно, ладно, не сердись. Боишься ко мне заходить, так стой здесь, у двери, я тебе сейчас вынесу. Пистолет или арбалет?

- Давай и то и другое. Арбалет хорош тем, что бесшумен, а пистолет маленький.

- Это ты у нас - бесшумный и маленький, - смеялась Катя, вынося через пару минут небольшой арбалет князя. - Ладно уж, хотела тебя еще и завтра помучить, да передумала. Забирай свою Маринку, у меня она прячется.

- Чего-чего?! - выпучил глаза Ревякин, беря арбалет.

- Вот тебе и "чего-чего"! Какая птица поет "чего-чего"?

- Кать!

- У меня твоя Марина, у меня. Мы с ней вместе над тобой подшутили. Записку я написала, левой рукой.

- Ох и дуры же вы обе!

- Не сердись, Влагере! Пошли чайку попьем с ликером. Какая птица говорит: "Спиридон, Спиридон, чай пить, чай пить"?

- Певчий дрозд. Дуры! Знать вас не хочу обеих после этого! Ей скажи, чтоб оставалась спать у тебя. Свадьба - под вопросом.

Он гневно шагнул в дверь лифта и ударил указательным пальцем по кнопке с цифрой "1".

Глава двенадцатая

Благорастворение

- Как напарник?

- Перевоспитывается.

- Отлично. А почему шепотом?

- Спит.

- Спит?!

Судя по всему, Полупятов испускал последние издыхания. Тело его подергивалось, но все более и более вяло. Изо рта уже не гремело, а лишь булькало судорожное: "И все-так... мммо-о-о-оррре... останетссс море-е-ем... и нам никкк... без мрррей..." Чижов лежал на своей кровати в другом углу гостевой избушки и терпеливо слушал. Рев Полупятова длился уже два часа, долгое время он был сильным, смелым, восторженным, репертуар менялся скачкообразно, переходя от оперных арий к тундре и железной дороге, от "Варяга" к чебурашке. Худшее беспокойство вызывало даже не это пение, а ядовитейшие пары, наполнившие небольшое пространство избушки. Василий Васильевич давно уже раскаялся, что отказался спать в батюшкиной избе, но теперь было поздно - не хотелось будить отца Василия после всего, что ему пришлось пережить.

- А я иду, шагаю... - гортанно проклокотал Полупятов, дернулся в последний раз и затих.

- Слава Тебе Господи! - вздохнул Чижов и перекрестился.

Вот бы еще испарения зловонные устранить как-нибудь. Но как? Приходилось терпеть, в особенности если учесть великую роль Полупятова, которую он сегодня исполнил. Быть может, он совершил в эту ночь свой самый главный в жизни поступок. Может быть, он вообще родился на свет только ради сегодняшней ночи. Сам-то он хоть понимает это? Куда там! Вот бы узнать, что творится в душе этого человека. Должно быть, полный кавардак, этакий набор к пиву.

- Ужас! - прокряхтел Чижов, в который раз переворачиваясь с боку на бок и стараясь хоть как-то привыкнуть к полупятовскому перегару. Это же надо! Выпить семьсот грамм благороднейшей перцовки, а вонять так, будто выпил ведро первача или сивухи! Нет, невозможно. Надо выйти на воздух. Как не хочется вылезать из теплой постели!

Все-таки выбравшись, Василий Васильевич торопливо оделся и вышел из дома. Над ним распахнулось великое звездное небо, озаренное полной луной. Было прохладно, но так томительно пахло весной, что Чижов застонал - столь сильно ему захотелось сейчас обняться с женой, прижаться лицом к ее волосам и уху, губами - к шее. И вновь, откуда ни возьмись, явилась ревность. Еще никогда он не ревновал так сильно, как сейчас, вспоминая восторженные взгляды, которыми Элла награждала Белокурова.

- Вот скотина! - выругал он самого себя за эти гадкие мысли о жене и издателе любимой газеты.

Возвращаться в полупятовское зловоние ему не хотелось, и он пошел в сторону батюшкиного дома и храма. Замер, испугавшись, что залают собаки и разбудят отца Василия, но тотчас с горечью вспомнил о несчастной судьбе Остапа Бендера и Мухи. Их все-таки потравили какой-то сильной и быстродействующей отравой. Правда, отец Василий запретил их сразу закапывать в жалкой надежде, что это не яд, а мощное снотворное и к утру собаченции проснутся.

Они спали мертвым сном, и вокруг стояла непробиваемая и непродуваемая тишина.

И несмотря ни на что, до чего же хорошо было на сердце! Особенно при воспоминании о чудесном спасении, явившемся нежданно-негаданно в облике злого и трезвого Полупятова. Да, ангел-хранитель в редких случаях является именно в таком виде - злой, трезвый, жаждущий выпивки.

Поход Полупятова по окрестным селам оказался убийственно безуспешным. Ему нигде не удалось раздобыть желаемого. Ни граммулечки! Свирепый, а не просто злой возвратился убийца президента Кеннеди в Радоницы в намерении поставить перед отцом Василием ультиматум: либо двести грамм водки, либо... Он даже и сам не знал что. Это он сам рассказывал после того, как спас пострадавших от грабителей отца Василия, Наталью Константиновну и Чижова.

- Иду, - говорил он, - всего так и корежит. Ну, думаю, либо ты мне, батя, нальешь, либо - не знаю что. Подхожу к дому, и тут меня оторопь взяла - собаки валяются дохлые. Глядь - а в окнах пожар мелькает. Ну, думаю, допился до белогорячки.

Когда Полупятов ворвался в дом, все трое, увидев его, закричали:

- Туши! Туши скорее!

Занавески вовсю полыхали. Полупятов выскочил обратно в сени, схватил два ведра с водой, вернулся и загасил пламя. Потом он с видом воина-освободителя вызволил пострадавших из пут и за свое геройство был вознагражден сполна, получив большую семьсотграммовую бутылищу кристалловской перцовки. Батюшка берег ее к празднику, но ради такого случая расщедрился. Первый стакан бывший зэк осушил на глазах у спасенных им людей, затем отправился с чистой совестью пьянствовать в гостевую избу. Когда он ушел, матушка сделала совсем уж сенсационное открытие:

- Сдается мне, он все это нарочно подстроил, чтобы только заслужить себе водку.

Василий и отец Василий на это заявление отозвались с непростительным благодушием - от всего сердца расхохотались, чем обидели матушку, и она отправилась спать хмурая.

Вспоминая сейчас об этом, Чижов снова от души рассмеялся. Если только вообразить, что Полупятов и впрямь подговорил кого-то устроить нападение, привязать всех троих к кроватям и стулу, а потом вдобавок внушил свечке упасть, то тогда можно с уверенностью утверждать, что он и впрямь гений и именно он убил президента Кеннеди. Такого никогда не сыщут. Сидел под домом и ждал, покуда начнет пылать занавеска, явился, спас и заслужил бутылку.

Можно было бы такой рассказ написать, думал Чижов. Сейчас ноздри его не страдали от гнусного перегара, и Василий Васильевич размышлял о Полупятове с огромной нежностью.

Пройдя мимо батюшкиного дома, он пошел через кладбище к храму, брел, вдыхая полной грудью всю эту ночь, всю эту луну, всю эту весну.

- Благорастворение! - шептали его губы.

Таких чудес, как в этот раз, еще не случалось с ним. Они были на волосок от гибели!

- Храм, миленький! - шептал Чижов счастливо. - Я мог бы сейчас уже не видеть тебя. Лежал бы обугленный. Руки надо перецеловать всем тем, кто не налил Полупятову ни грамма!

Он прошел мимо южной стены храма, добрел до угла, свернул и - дрогнул. У дверей церкви стоял на коленях отец Василий. Руки его были сложены на животе, глаза закрыты. Казалось, он спит, но едва под ногой у Чижова щелкнула щепка, как батюшка встрепенулся:

- О! Вася! Ты чего?

- А вы, батюшка?

- Не могу уснуть. Наталья моя такую храпизну сегодня развела на радостях о спасении, что невозможно спать. Да и, честно говоря, я ведь, когда стало гореть, обет дал: если спасемся, целую ночь простою на коленях при дверях храма. И вот - грешный и недостойный иерей! - когда пришло спасение, я в суете и радости совсем забыл о своем обете. Лег спать себе, а тут Наталья как взялась охрапывать окрестности! И спасибо ей - кабы не ее храп, я б и не вспомнил о своем обещании Господу. Или вспомнил бы завтра-послезавтра. А ты чего не спишь? Угомонился там спаситель наш?

- Уснул, но запахи такие развел, что я б их с удовольствием поменял на матушкин храп.

- Так иди в нашу избу да спи там. На вот тебе ключи.

- Нет, я лучше с вами постою и возблагодарю Бога.

- Ну, становись рядом. Только не долго. А мы завтра оба будем сонные.

Чижов встал на колени бок о бок со своим духовником, сложил руки, как тот, и взгляд его стал медленно скользить снизу вверх, поднимаясь все выше и выше, к куполам храма.

Глава тринадцатая

Бегство

- В нашем деле главное - этот самый... реализьм.

- Здравствуйте, я - Белокуров, - сказал главный редактор газеты "Бестия", осторожно взял спящего сына, сел на переднее сиденье "Оки" Тетерина и уютно уложил малыша у себя на коленях. - Мы можем теперь отправиться в сторону Серебряного бора, в Хорошево-Мневники?

- Да, конечно, - ответил Тетерин со вздохом. - Только у меня к вам огромная просьба: внимательно следите, чтобы я не уснул. Я давно на ногах, почти двое суток не спал.

Белокуров сам чувствовал себя так, будто все ему снится. Внешний вид человека, привезшего ему сына, внушал доверие, хотя Белокуров терпеть не мог нынешнюю моду на длинную щетину.

- Простите, вас, кажется, Сергеем зовут? - спросил он.

- Да, а вас - Борис... Отчество я забыл.

- Просто Боря.

- Ну а я тогда просто Сережа. Показывайте мне дорогу, я эти места Москвы плоховато знаю.

- Где вам удалось выкрасть мальчика? Что вас надоумило сделать это?

- Ваша супруга явилась с ним на одну многолюдную вечеринку. Я там тоже оказался. Мне пришло в голову, что мальчик должен быть при вас, а не при ней. Вот так, вкратце. Подробнее я расскажу вам завтра. Сейчас не могу. Устал смертельно.

- Хорошо, я больше не буду пытать вас. Спасибо вам за все!

- Пожалуйста.

Они умолкли. Белокуров стал размышлять о том, куда могла подеваться Элла. Неужто она так крепко спит, что не слышала его звонков? Или уехала догонять своего Василия?

Прокофьич долго еще мучил своего пасынка, ворча и не рассказывая о том, как Тамара забрала Сережу. Потом все же поведал. И его сообщение привело главного бестиария в неописуемые гнев и ужас. Как?! Его Тамара и такое?! Жена одного из яростных американоненавистников спуталась с америкосом и вознамерилась увезти сына в логово мирового зла! Что угодно, только не это! Воображая, как из его ненаглядного Сереженьки станут делать америкашку, Белокуров готов был сам себе глотку перерезать. Что с ней могло произойти - с ней, которая сама не любила треклятых янки? Ее зомбировали! Не могла она так долго и так тщательно скрывать своих намерений уехать в Штаты. Он мог поверить в то, что Тамара полюбила другого, что больше не любит его, Белокурова, но что она спуталась с "дядей Сэмом" - в это невозможно было верить.

И тем не менее Прокофьич не мог врать. Он рассказывал, что Тамара явилась в два часа дня в сопровождении американца лет пятидесяти и объявила:

"Николай Прокофьевич, я вас очень люблю и уважаю, но вынуждена огорчить. Это мистер Джереми Браун из Соединенных Штатов Америки. Я выхожу за него замуж. Точнее, уже вышла. Мы прямо сейчас уезжаем в Америку, и я забираю с собой Сережу. Все документы у меня уже готовы".

"То есть как! - возмутился Прокофьич, падая в кресло с сердечным недомоганием. - Как ты могла выйти замуж за американца, оставаясь законной супругой гражданина России?"

"Никакой России давно уже нет, - отвечала на это Тамара. - Неужели вы до сих пор не поняли, что живете не в государстве, а на ничьей территории, лишь временно не захваченной?"

После недолгого разговора она собрала кое-какие вещи, одела Сережу и исчезла вместе с ним и своим мистером Брауном. Прокофьич и рад был бы оказать им сопротивление, но он был на грани паралича, не в силах встать с кресла. Если бы он умер, на совести у Америки оказалась бы еще одна жертва, столь же невинная, как дети Ирака.

Белокуров уже собирался ехать в Шереметьево и дежурить там в ожидании, когда появятся Тамара с Сережей и этот пошлый мистер. Но они ведь могли уехать на поезде или на машине в другой город, даже в другую страну и оттуда лететь в Америку. Звонок Тетерина прозвучал в те самые минуты, когда главный бестиарий был уже на грани полнейшего отчаяния. Он поверил Тетерину и сразу решил, что надо встретиться у Эллы. Назвал Тетерину ее адрес. Тотчас обсказал все Прокофьичу и отправился туда. Быстро поймал такси, быстро доехал, поднялся на нужный этаж, стал трезвонить в дверь. Ему никто не открывал. За дверью царила мертвая тишина. Он вышел на улицу, позвонил из телефонной будки. По телефону тоже никто не отвечал. Снова поднялся, снова трезвонил. Наконец осознал, что никто ему не откроет.

Лишь недолгое время он с ужасом думал о том, что Элла покончила с собой. Нет, по всему складу ее характера и психики можно было уверить себя, что она не склонна к самоубийству. Стало быть, она просто уехала куда-то. Но куда она могла уехать, если он обещал поутру явиться к ней? Неужто она раскаялась и рванула к тому священнику, к которому уехал ее муж?

В это тоже верилось с трудом. Теряясь в догадках, Белокуров дождался приезда Тетерина и спящего Сережи. Только теперь он почувствовал, что немного оттаивает. Сережа был жив, Сережа лежал и спал у него на коленях. Они ехали домой, чтобы забрать Прокофьича и потом как можно быстрее делать из Москвы ноги. Прокофьича нельзя оставлять на съедение американским хищникам и их подлипалам. К "гидре", естественно, Белокуров не мог привезти своего отчима, а туда, куда он наметил ехать теперь, - можно. Только бы там, дома, все было тихо, только бы гады не успели нагрянуть!

Теперь, немного расслабившись, можно было поразмышлять и о том, что все взаимосвязано. Он совершил грех, и за это Бог сделал так, что Тамара спуталась с америкосом. Все просто и объяснимо. Преступление - и тотчас получите наказание! Мгновенный расчет по всем долгам. Прекрасно!

Было два часа ночи, когда они приехали в Хорошево, медленно въехали во двор дома, осматриваясь и пока не замечая ничего подозрительного. Вокруг царило безмолвие и безлюдье.

- Это наш конечный пункт? - спросил Тетерин.

- Здесь мой дом, - ответил Белокуров.

- А там, на Нострадамской?

- Там я хотел найти убежище.

- Но здесь вам нельзя оставаться.

- Сейчас буду пробовать вызвонить кого-нибудь из друзей с машиной. А вам... Вас я даже не знаю, как благодарить... Оставьте мне, пожалуйста, ваш домашний телефон.

- Я готов везти вас дальше куда угодно.

- Но вы так долго не спали. Нет, я не могу злоупотреблять...

- Бросьте это! Кроме всего прочего, мне ведь тоже необходимо убежище. Я там одного негодяя по голове тяжелой полкой шандарахнул. Меня будут искать. Едем.

- Мне надо подняться домой.

- Тогда оставьте у меня Сережу и идите.

Тут Белокуров застопорился. Он уже не мог оставить сына. Теперь, когда он столь чудесно вновь обрел его, у него не хватит сил расстаться.

- Поднимемся лучше вместе.

- Как скажете.

Белокуров осторожно переместил Сережу к себе на грудь, сын во сне крепко обнял его за шею, такой теплый, мягкий. Поднимаясь к себе домой, главный бестиарий подумал, что разумнее было и впрямь оставить малыша с Тетериным в машине.

Дома их встречал бодрствующий Прокофьич. Белокуров познакомил его с Тетериным, отмечая с радостью, что старик, кажется, сменил гнев если не на милость, то, во всяком случае, на деловитость, в которой не было места гневу.

- Ты понимаешь, что они вот-вот нагрянут? - спросил он.

- Да, а поэтому, старче, пожалуйста, побыстрее собирайся. И надо Сережу одеть потеплее.

- Бедный, мучают тебя, сволочи, - ласково сказал Прокофьич, принимая внука.

Тот спросонок сказал:

- Муха, муха, атакуха...

- А почему в газете обозначен только ваш домашний телефон? - спросил Тетерин, сонным взглядом осматривая квартиру.

- Потому что здесь и мой дом, и вся редакция "Бестии".

Собственно говоря, никаких особенных сборов не требовалось. Переодеть Сережу, захватить кое-какую еду и питье, собрать Прокофьича, который поначалу воспротивился своему отъезду, но потом, сообразив, что останется здесь совсем один, без малыша, согласился ехать. Они уже направлялись к двери, когда замок щелкнул, дверь распахнулась и там появились Тамара и ее америкос. Белокуров с ребенком на руках, Тетерин и Прокофьич так и отпрянули, словно в дом вошла банда уголовников, а не женщина с пожилым дядей. Тамара была очень хороша собой. Глаза ее сверкали ненавистью. Американец выглядел испуганно, хотя и пытался изо всех сил напустить на себя важной суровости.

- Добрый вечер, - сказала Тамара и улыбнулась. - Вы куда-то собрались? Там внизу много народу приехало вместе с нами. Вас не выпустят.

Зависло молчание. Тамара сделала шаг вперед, протягивая руки:

- Борис, дай мне мальчика. Хватит уже его сегодня мучить.

Белокуров сделал шаг назад и наконец вымолвил:

- Тамара, ты ли это? Я не узнаю тебя.

- Вот и прекрасно. Можешь и дальше не узнавать. Только отдай мальчика. По-хорошему прошу пока что.

- И я пока что по-хорошему отвечаю тебе: уходи с миром. Уезжай в свою Америку и живи как знаешь.

Сережа опять проснулся, посмотрел на маму, предательски потянулся к ней:

- Мама!

Но Белокуров крепко держал его.

- Иди ко мне, сыночек, - позвала Тамара.

- Оставь его в покое! - грозно произнес бестиарий. - Неужто ты рассчитывала, что я отдам его в Америку?

- Я не рассчитывала, что кто-то сможет мне помешать.

- А я все же нашелся такой и помешал, - сказал Тетерин, стоя бок о бок с Белокуровым.

- Борис! - произнесла Тамара, и в голосе ее впервые прорвалось отчаяние. - Неужели ты не понимаешь, что эта страна накрылась медным тазом, что в начале следующего столетия ее ждет участь Сербии и Ирака? Неужели ты хочешь, чтобы твой сын жил в этом аду? Преступность, наркота, чеченцы, болезни, которые некому будет лечить, потому что все нормальные люди уедут! Ты этого хочешь для своего сына?

- Мама! - жалобно вновь рванулся малыш.

- Подожди, Сережа! - строго одернул его Белокуров, и тот вдруг понял, затих, прижался к отцу и даже стал тихонько посапывать. Хоть бы заснул!

- Хорош же ты отец, - продолжала Тамара, - если жаждешь такой участи своему ребенку. Боря! - в ее голосе прозвучала какая-то неуместная ласковость. - Давай разденемся и поговорим обо всем спокойно.

- Поговорим? А ведь там тебя внизу ждут, если не ошибаюсь?

- Они подождут.

- Американские рейнджеры? Батальон морской пехоты?

- Почти. Борис, милый! Ты хороший человек, но пойми, я полюбила другого. Мистер Браун чрезвычайно обеспеченный человек, и только он сможет дать счастье мне и моему ребенку. Здесь нас всех ждет гибель. Ты любишь Россию, я тоже, но России уже нет, пойми это! Даже все твои горячо любимые патриоты, которым ты под хвост заглядываешь, скулят о том, что Россия погибла. И если уж на то пошло, то единственный путь хоть какого-то спасения России - это всем лучшим ее представителям уехать отсюда. Эта страна погружается в бездну, как Атлантида.

- Мистер Браун - это вот это вот, что ли? - кивнул подбородком Белокуров в сторону притихшего америкоса. - Hi, mister Brown! - Белокуров осклабился, стараясь изобразить как можно гнуснее голливудскую улыбку. One moment, sir*. Ду ю спик идиш?

Бестиарий решил, что время для переговоров окончено и пора приступать к боевым действиям. Он отступил назад, передал Сережу Прокофьичу и сказал:

- Держи его крепче, отче, никому не отдавай. Присядь пока в кресло.

Прокофьич молча повиновался, сел в кресло, а Сережа, умница, уже спал. Белокуров подошел к проигрывателю, нашел старую пластинку, поставил ее, и в комнате зазвучало джазовое издевательство над незваным американским гостем: "How doy ou do-do, mister Brown? How do you do-do, mister Brown? How do you do-do-do-do-do-do-do, mister Brown?**

Америкос натужно улыбался. Бесшумно похлопал в ладошки и сказал:

- Oh, great! Thank you very much!***

- Борис! Прекрати! - топнула ногой Тамара.

- Shut up! Just shut up! - уже перешел на английскую мову бестиарий. Excuse me, sir. - Он опять голливудски осклабился. - Я прекрасно владею американским наречием. I've learnt your language in your fucking movies. Look! - Белокуров принял позу поамериканистее и выпалил, приближаясь к мистеру Брауну: - Fuck your shitting fuckshit, fuck off your bullshitting bolls and shit your shitting ass, fucked cocksucker, then kiss my ass, mister motherfucker!

Натужная улыбка стаяла с морды америкоса. Тамара собралась было произнести что-то возмущенное, открыла рот, но не успела. Бестиарий выхватил из кармана своего плаща пистолет и киношно наставил его дуло прямо в лоб мистеру Брауну. Тот побледнел и, тряся губой, стал пятиться к двери.

- Fuck out! Count thre! - гремел бестиарий, чувствуя себя истинным Рэмбо. - One, two...****

- Don't, don't...***** - пискнул америкос и выскочил из квартиры.

- Сдуло! - захохотал Белокуров. - Думал, если им можно лазить в трусы к сербам и иракцам, то и к Белокурову!

- Джерри! - крикнула Тамара в распахнутую дверь.

Вид у нее был растерянный. Вероятно, она все же надеялась получить мальчика и упорхнуть в Америку.

- Побежал за Томом, - сказал Белокуров и приготовился к тому, что сейчас в его квартиру вломится батальон морской пехоты США или, что более вероятно, по его окнам будет нанесен ракетно-бомбовый удар. - Американский флот уже вошел в Москву-реку?

- Это не смешно, - тихо сказала Тамара.

- Не смешно, - кивнул Белокуров. - Иди, госпожа Чернышева, за своим избранником. Вы отличная пара - Тома и Джерри. Любовный мультфильм.

- Черри-бренди, - добавил Тетерин, и вдруг в руке его тоже появился пистолет. - Позволь, я застрелю ее, - обратился он к Белокурову.

- Тамара! - воскликнул бестиарий. - Пулей отсюда! Этот шутить не станет. На его счету десятки трупов.

Пулей не пулей, но после этих слов Тамара устремилась следом за своим Джерри.

- Пора и нам делать ноги, - сказал Тетерин.

- Прокофьич! Переходим в стремительное наступление! - скомандовал Белокуров.

Они закрыли квартиру и стали настороженно спускаться по лестнице. Ожидаемых морпехов пока не было видно. Во дворе дома, как ни странно, не стояло ни одной единицы бронетехники, не сновали бравые рейнджеры. Оставалось предположить, что мистер Браун ринулся в штаб-квартиру НАТО в Брюссель, просить подкрепления. Не дожидаясь появления объединенных сил североатлантического блока, беглецы сели в машину - Прокофьич с Сережей на заднее сиденье, Тетерин - за руль, Белокуров - рядом с ним.

- Куда едем? - спросил Тетерин.

- Эмигрируем в одно маленькое княжество, - весело отвечал бестиарий. Есть некое карликовое государство, недавно появившееся немного к северу от Твери. Доедем дотуда?

- Запросто, - кивнул Тетерин, включая зажигание.

Он вырулил из двора и прибавил скорости.

- Отче, последи, пожалуйста, нет ли за нами погони, - повернулся к Прокофьичу Белокуров.

- Пока не замечаю, - отозвался тот. Он, оказывается, уже и так смотрел через заднее стекло.

Вскоре они покидали Хорошево-Мневники, вырвавшись на улицу Народного ополчения и мчась на хорошей скорости. Белокуров все не мог поверить, что они так легко отделались, и ждал неминуемого нападения или обстрела.

- Как сон? - спросил он у Тетерина.

- Снится.

- Что видишь во сне?

- Что мчусь на полном ходу черт знает куда, в какое-то карликовое государство. Кстати, если серьезно, куда мы едем?

- Рассказываю. - Белокуров хотел было закурить, но вовремя вспомнил про Сережу. - В конце прошлого года ко мне позвонил, а потом приехал некий субъект, представившийся ни много ни мало - князем Жаворонковым. Он привез солидную сумму и вручил ее мне с условием, что я дам о нем материал в своей газете. Я поначалу обрадовался только деньгам, но потом - и материалу. Представь себе, этот князь до недавнего времени имел другую фамилию.

- Не Вернолюбов? - почему-то спросил Тетерин.

- Нет, куда проще и лаконичнее. Князем Жаворонковым он сделался недавно. Причем что характерно: сам присвоил себе и титул, и фамилию.

- Ну, это не князь, который сам, - усмехнулся Тетерин.

- Не надо спешить с выводами, - резко возразил Белокуров. - Стоп! Остановимся на минутку возле телефонной будки.

Он вскочил, внимательно осмотрелся по сторонам, не заметил ничего подозрительного, вошел в каморку, обитатель которой уютно спал, положив руку-трубку себе под щеку. Пришлось разбудить его, чтобы выслушать штук десять длинных гудков - в квартире "гидры" Веселкиной по-прежнему было глухо.

- Ну и ладно, - вздохнул Белокуров, извинился перед телефоном и вернулся в машину, еще раз внимательно осмотревшись по сторонам.

Они поехали дальше, мимо городка художников, в свое время любезно предоставившего свой роддом для появления на свет ныне спасенного мальчика.

- Не надо спешить с выводами, - повторил бестиарий. - В отличие от множества атавистических князей, коим ныне в России дозволено кичиться своим происхождением, князь Жаворонков - единственный настоящий, поскольку у них нет княжеств, а у него - есть. Этот неподпольный миллионер несколько лет тому назад был покорен идеей бывшего мужа своей жены. Идея эта состояла в следующем. Все беды России происходят оттого, что русские стали поголовно "совами", то есть любящими поздно ложиться, а утром спать до полудня. Якобы необходимой чертой характера любого пассионарного народа является тяга к ранним вставаниям и, более того, жизни по солнцу. То есть просыпаться на рассвете и ложиться спать через некоторое время после захода солнца.

- Кстати, моя мама именно так и жила всю жизнь, - сказал Прокофьич. И дожила до восьмидесяти.

- Вот, Прокофьич у нас убежденный "жаворонок". Не зря мы его с собой везем, - засмеялся Белокуров. - Обмолвлюсь только, что был я в Венгрии. Вот уж поистине страна "жаворонков". С наступлением вечера улицы венгерских городов пустеют, а с первыми лучами солнца во всех квартирах трезвонят будильники. Однако говорить о пассионарности нынешних венгров я бы не стал. Страна, имеющая самые астрономические долги в Европе. Но это так, в качестве отступления. Ну и вот, миллионер и бывший муж его жены решили основать княжество Жаворонки, купили большой участок земли на берегу реки Волчицы, понастроили домов, создали колонию ранних пташечек. По уставу жители княжества обязаны вставать перед рассветом, потом все идут на Ярилину горку и вместе поклоняются востоку, первым лучам солнца, потом голые купаются в реке, причем независимо от времени года - зимой в проруби, весной и осенью в ледяной воде.

- То есть "жаворонки" и "моржи" одновременно, - резонно заметил Прокофьич. - Молодцы какие! Хорошо, что мы к ним едем.

- Не было бы счастья, да несчастье помогло, - согласился Тетерин. - А почему княжество, а не коммуна?

- Коммуна? Да кто ж теперь захочет в коммуне жить! - фыркнул Белокуров. - Нет, тут идея другая. Возродить Россию на принципах средневекового феодализма. Создать по всей стране множество разных княжеств, которые станут как бы опорными сваями в фундаменте будущего возрожденного царства. Я много беседовал с этим Жаворонковым. По-своему выдающаяся личность. Хотя я не знаю, кому в большей мере принадлежат его идеи - ему самому или отцу-основателю.

- А это кто?

- Ну, тот самый, бывший муж его жены. Он по профессии орнитолог, птичник. Кстати, ты, Сергей, кто по профессии?

- Палеоантрополог. Специалист по древним и новым человеческим черепам. У современного человека появилась тенденция к возвращению в палеолитное состояние. Я наблюдаю это по черепам "новых русских".

- И что, серьезно есть такая тенденция? - заинтересовался Прокофьич.

- Серьезно, - улыбнулся Тетерин.

- Непременно выжму из тебя статью для своей газеты на эту тему, прорычал бестиарий.

- Моя мама будет очень довольна, - вздохнул Тетерин. - Она обожает оппозиционную прессу.

- Кстати, а почему мы оставляем здесь твою маму? Ей не будет угрожать опасность? - встревожился Белокуров.

- Она наотрез откажется куда-либо ехать, - ответил Тетерин. - Такой человек. Патриотка до такой степени, что переезд из одного района Москвы в другой почла бы для себя предательством Родины и сама себя приговорила бы к смертной казни, а меня бы заставила привести приговор в исполнение.

- Вот, не то что некоторые перелетки, - проворчал Прокофьич.

- Отче, я не виноват, что пригрел на груди перелетную змею, - вздохнул главный бестиарий. - Ты мог бы еще вчера предположить, что она спутается с этим ригли-спирминтом? Или как его там?

- Мистером Черри Б... - сказал Тетерин.

- Во-во.

Белокуров с великой тоской, внезапным приступом нахлынувшей на него, посмотрел в окно автомобиля. Они уже выехали на Ленинградское шоссе, до сих пор не переименованное в Петербургское, что наводило на мысль об ожидаемом втором пришествии Ленина.

Еще вчера вечером у него были и Тамара, и Элла. Сейчас у него уже не было ни той, ни другой, и, заглядывая к себе в душу, он мучительно не мог понять, любит ли хоть одну из них.

- Борис! - прозвучал за спиной строгий голос отчима. - Вы что, так и собираетесь разъезжать по стране с пистолетами в карманах?

- Сейчас, Николай Прокофьич, - отозвался Тетерин вместо Белокурова, половина населения России разъезжает по стране с пистолетами в карманах. А чеченцы даже и с автоматами.

- Ну вы-то не чеченцы, - фыркнул Прокофьич. - Вас любая милиция остановит и схватит за задницу. И будет вам тогда и княжество, и Америка.

- Я свой пистолет не собираюсь выкидывать, - твердо сказал Тетерин. Это табельное именное оружие моего покойного отца, генерал-майора ВДВ.

- Я со своим парабеллумом тоже не собираюсь расставаться, - сказал Белокуров, хотя и не столь твердо. - Я его добыл в неравной схватке с врагом. Отнял у молокососа, который мне им угрожал, требуя денег. Нет, наши пистолеты останутся при нас.

- Дураки оба, - оценил ответы Тетерина и Белокурова Николай Прокофьич. - Тамарка наверняка уже сообщила в милицию, что машина номер такой-то разъезжает по Москве, а в ней двое с пистолетами и украденный у законной мамаши ребенок.

- Думаете, она записала или запомнила номер моей машины? - спросил Тетерин. - Вряд ли. Хотя, с другой стороны, его нетрудно выяснить через ту же милицию.

- Будем надеяться, что она, занявшись утешением своего Джерика, еще не успела этого сделать, - вздохнул главный бестиарий.

- Повторяю еще раз: дураки, - сказал отчим.

- Лучше скажи, ты свои права прихватил? - спросил Белокуров.

- Прихватил, не беспокойся, давно пора знать, что твой отчим предусмотрительный человек, - ответил Прокофьич. - Когда за руль?

Вскоре они выскочили на мост, отделяющий Химкинское водохранилище от канала имени Москвы.

Когда выехали из Москвы, Прокофьич поменялся местами с Тетериным, и вскоре на заднем сиденье спали уже двое - маленький мальчик и взрослый палеоантрополог.

Глава четырнадцатая

"Совы"

- никакого модернизьма! Никакого абстракционизьма!

Он тяжелым камнем канул в сон, как в пропасть. Потом, очнувшись, с удивлением увидел себя на заднем сиденье своей "мыльницы". Сбоку от него спал мальчик. Вчерашний чудодейственный мальчик, благодаря которому Сергей Михайлович совершил свой выдающийся подвиг. Он посмотрел на часы, они показывали двадцать пять минут пятого. За окнами машины было еще темно.

- Что за город? - спросил он у Белокурова.

- Тверь.

- Почему стоим?

- Прокофьич увидел милиционера и пошел ему доносить, что мы с тобой вооружены.

- А если серьезно?

- Разузнает, как дальше ехать. Ты чего проснулся? Спи дальше, всего-то проспал два часа.

- Как ни странно, чувствую себя выспавшимся.

Тетерин удивился тому, насколько он и впрямь ощущал себя посвежевшим.

Прокофьич горячо поблагодарил представителя тверской милиции и вернулся за руль.

- Ну что там? - спросил Белокуров.

- Надо было раньше свернуть и переехать на другую сторону Волги. Сейчас переедем по этому мосту, потом направо, еще через один мост, и выберемся на дорогу в Бежецк.

- Зачем нам Бежецк? Нам в сторону Кушалина.

- Это одно направление.

- Не устали, Николай Прокофьич? - спросил Тетерин, когда они ехали по мосту через Волгу. - Я уже в норме, могу вас заменить.

- Из Твери выберемся, и заменишь.

- Афанасий, - сказал Белокуров, когда они уже ехали по набережной, за спиной у памятника ходившему за три моря.

Неведомо почему, но в эту минуту Тетерину стало как-то по-особенному хорошо и уютно. Вспомнилось, как однажды с другом они путешествовали по волжским городам, предавались разным приключениям, охотились на девушек-волжаночек; хотя и не сказать, что много наохотили, но все равно весело. И как пили великолепное тверское пиво в обыкновеннейшей пивной забегаловке, расположенной неподалеку от этого самого памятника Афанасию Никитину. Нестерпимо захотелось холодненького пивка.

- Надо же, - произнес Николай Прокофьевич, - полжизни прожил в Твери и уже забыл, как по ней ездить.

- Так вы тверичанин? - спросил Тетерин.

- Конечно. И Борис тут родился.

- Борис, а зачем мы все-таки едем туда, в эти Жаворонки? Может, лучше остановиться тут, в Твери? Наверное, ведь есть родственники?

- Никого не осталось, - ответил за Белокурова его отчим.

- А в Жаворонках надежно, - сказал Белокуров. - Так, во всяком случае, меня уверял сам князь Жаворонков. Хорошая новорусская охрана, крепкие стены...

- О-о-о! - покачал головой Тетерин. - Как раз там, где есть хорошая новорусская охрана и крепкие стены, менее всего безопасности. Там-то и грохочут взрывы, там-то и добивают контрольным выстрелом в черепушку.

- Возможно, вы и правы, - вздохнул главный редактор "Бестии", - но это к тому же одно из мест, где нас вероятнее всего не будут шукать. Можно сказать, мы - эмигранты. Спасаемся в пределах другого государства. Как если бы мы были итальянцы и прятались в Сан-Марино.

- Так, а что эти "жаворонки", чем они занимаются, кроме того, что солнцепоклонники? - все-таки зевая, спросил Сергей Михайлович.

- Всем, чем положено гражданам карликового государства, - отвечал Белокуров. - Каждый по своей профессии плюс по той профессии, которая нужна в государстве. Допустим, вы можете заниматься своей антропологией, но должны и землю пахать, и огород обрабатывать. Если, конечно, ваше дело не приносит доход княжеству. Вот, допустим, если я поселюсь в княжестве, я уже не смогу читать лекции в богатом коммерческом колледже в Москве и лишусь основного своего дохода. Придется подыскивать работенку в самом княжестве или придумывать что-то.

- А я запросто могу принимать своих пациентов в княжестве и приносить доход, - сказал Тетерин и коротко поведал о том, как он занимается надомным черепословием.

- Должен вас разочаровать, - покачал головой Белокуров. - Ведь вас могут выследить.

- Потребую от своих пациентов неразглашения.

- Да, вы в лучшем положении, нежели я, - вздохнул Белокуров. - Но я не жалею. Мне обрыдла моя "Бестия". Как бы я ни оправдывал свою деятельность, она не приносит ровным счетом никакой пользы. Россию газетками не спасти. Вся оппозиция так и остается клапаном для выпускания пара, вместе со всей своей оппозиционной печатью. Нужно что-то совершенно иное. Может быть, княжество Жаворонки? А? Что, если мы придем в восторг, когда увидим там нового русского человека? Не "нового русского", а именно нового русского человека. Меня влечет туда. Мне верится, что там что-то есть. Я мечтаю: родятся такие княжества, пусть даже основанные нуворишами, потом феодальная раздробленность, пусть даже на незначительной территории страны. В маленьких феодальных ячейках родится сила. Потом явится новый Калита, новый Иван Третий, воссоединят эту силу, новый Дмитрий Донской даст бой новой орде в лице "прогрессивной мировой общественности"... А? Сергей Михайлович? Как вы на это смотрите?

- Мечты, - вздохнул Тетерин. - В одну реку нельзя войти дважды. Когда говорят, Россия гибнет и нужно ее спасать, мне грустно, потому что хотелось бы, чтоб это было так.

- Чтоб Россия гибла? - удивился Белокуров.

- Да, чтобы она еще гибла. Потому что она уже мертва. Что такое невыплата зарплат? Это тыканье иголками, проверка, чувствует ли тело боль, восстанет ли, возмутится ли или оно уже полностью труп. Русскому уже ничего не надобно. А значит, он мертв. Арабы в Египте устраивают демонстрации протеста против бомбежек Ирака. Вы видели хотя бы одну демонстрацию русских против уничтожения сербов? Да что там сербов! Против геноцида русских в Чечне. И я не видел. И даже если ваше княжество "жаворонков" хоть что-то собой представляет - в чем лично я сильно сомневаюсь, - то все равно оно есть не что иное, как волос на теле покойника.

- Волос?.. - потерянно переспросил Белокуров.

- Да, - печально вздохнул Тетерин. - Я с самых похорон своего отца думаю об этом волосе. Если хотите, расскажу.

- Расскажите, - тихо промолвил Белокуров.

- Я, кстати, никому еще не рассказывал. Мой отец был отважным человеком, страстно любил свою Родину - СССР. И он умер именно в год ее убийства, в девяносто первом. Какая-то скоротечная астма... Утром не проснулся, и все. Задохнулся во сне. Я думаю, он задохнулся от горя. Так вот, когда на второй день после его кончины я утром подошел к нему, то обнаружил в его лице что-то не то. И даже не сразу догадался. Оказалось, лицо его было пересечено надвое...

- Пересечено? - вздрогнул Белокуров.

- Да, невероятно длинным волосом, - продолжал Тетерин, задыхаясь от воспоминания. - У отца над правой бровью была маленькая родинка, из которой все время рос крепкий черный волос. Отец его постоянно выдергивал щипчиками. И вот представляете, за сутки, прошедшие после смерти отца, этот волосище вырос длиной в полметра.

- Не может быть! - произнес в ужасе Николай Прокофьевич. - Неужто прямо-таки на полметра?

- Нисколько не преувеличиваю. Я сохранил тот волос, измерил его. Пятьдесят сантиметров с гаком. Он легко выдернулся и потом уже больше не рос. В день похорон его не было. Всю свою силу он бросил в этот отчаянный скачок тогда, в первый день смерти отца. Он словно кричал: "Встань! Поднимись! Смотри, как я нахально вымахал! Выдерни меня!" Все, что сейчас происходит в России, - как тот волос. Раньше стоило ему чуть высунуться дерг! - и его опять нету. А сейчас некому выдернуть, и он прет, он лезет, крича: "Встань! Воскресни! Выдерни меня!" Но страна державная спит мертвым сном, не встанет, не выдернет. Жизнь костей и роговицы продолжается в мертвом теле и еще долго будет продолжаться, но это жизнь - в трупе.

- Оторопь берет от ваших слов, - поежился Белокуров.

- Могилой повеяло, - сказал его отчим. - Может, замените меня за рулем? Хоть мы и в трупе, а мне отдохнуть надо.

- Охотно.

Они остановились, поменялись местами. Некоторое время ехали молча, хмуро, потом Белокуров сказал:

- Мне бы все-таки хотелось видеть все более поэтически, ну хотя бы как в сказке про мертвую царевну. Придет добрый молодец, поцелует, приголубит и мертвая окажется спящей. Проснется и встанет. А Лазарь? Тот ведь и не спящий даже, а по-настоящему мертвый лежал во гробе. Смердил! Однако пришел Спаситель и поднял его из гроба.

- Если только сам Спаситель придет, - отозвался на эти слова Тетерин. Ему и самому не хотелось верить в собственные рассуждения. Хотелось быть как Белокуров, оптимистом. Но он оставался пессимистом и палеоантропологом, он видел Россию уже в качестве объекта раскопок.

- Как знать, - сказал Белокуров, - может, Он и придет, Спаситель наш, человеколюбец Христос. Ведь есть в России люди, и молодые, и умные, и образованные, которые искренне в Него верят. Да я позавчера как раз с таким познакомился. Кстати, он поехал к своему духовнику, живущему тоже где-то в Тверской области. Можем и туда съездить.

- А вы знаете, Борис...

- Мы, кажется, уже на "ты" перешли после того, как пистолетами вместе помахали.

- Извини. А ты знаешь, Борис, что в твоем сыне четыре души?

- Не-е-ет! Это еще что за галиматья?

- Вот ты сказал о человеколюбце, а ведь я твоего сына, знаешь, откуда вытащил? Из общества сознания Ч.

- Какого-какого сознания?

- Ч.

И Тетерин, не забывая о дороге, поведал Белокурову и Николаю Прокофьевичу обо всем, что произошло с ним в четверг и пятницу. Белокуров слушал внимательно и взволнованно, изредка вставляя: "Ничего себе!" или: "Туши свет лопатой!". Тетерин старался ничего не упустить, ничего не утаить, как на духу. Когда он окончил свою повесть, Белокуров произнес:

- Ну и ну! А Тамара-то!.. Как же мне благодарить-то вас?

- Тебя.

- Да, прости, тебя. Да ведь ты подвиг совершил. В уме все сразу не укладывается. Четыре души? Как же этот Чернолюбов вычислил моего Сережку?

- Это нетрудно сделать, обзвонив родильные дома.

- Но Сережка и впрямь не только родился четвертого июля девяносто четвертого, но и зачат был именно четвертого октября девяносто третьего. Подумать страшно... Что же они намеревались с ним сотворить?

- Не знаю, честно говорю: не знаю, - сказал Тетерин.

- И Чикатило... - бормотал Белокуров. - Вы уверены, что это был он?

- Не уверен, но вполне мог быть и он. Вы смотрели фильм "Ее звали Никита"?

- Смотрел. Да, и я, кстати, тоже думал тогда о Чикатило. Боже!.. Одни ждут человеколюбца, другие - какого-то Ч. Черта, должно быть.

- В том-то и дело, что все ждут какого-то Ч. Самые счастливые ждут Ч-еловеколюбца Христа, другие - ч-уда, третьи - просто ч-его-нибудь, четвертые - Ч-ада, пятые - ч-еловека, шестые - ч-еченцев, а есть и такие, которые ждут ч-ерта, Чикатило, ч-ародеев, ч-удищ...

- Вы, я вижу, крепко вляпались в эту ч-есоточную ч-философию.

- Втянуло. Еле спасся.

- А заодно и сына моего спасли. Тьфу ты! Опять мы на "вы" съехали!

- А может быть, останемся на "вы"? Так хорошо! Давайте, я буду называть вас Борисом Игоревичем, а вы меня - Сергеем Михайловичем.

- Согласен. Тогда надо будет выпить на брудершафт наоборот. Действительно, есть некое очарование в наименовании друг друга по имени и отчеству. Когда я приехал впервые в гости ко Льву Николаевичу Гумилеву, то, представляясь, назвался Борей. Он сразу лукаво сощурился: "Американец?" Я говорю: "Почему американец?" - "Да ведь только они друг друга так называют: Билли, Джонни, Джимми - а у русских положено звать друг друга по имени-отчеству". Хороший был человек Лев Николаевич. Царствие ему небесное.

- Надо же! Вы и с ним были знакомы!

- Да, печатал отрывки из его работ в "Бестии", когда она была еще "Курком". Так, нам, главное, не пропустить поворот. Судя по схеме, оставленной мне князем Жаворонковым, мы к нему уже приближаемся. Там указатель должен быть: большая жестяная птица.

- Если ее еще не стырили, - усмехнулся Тетерин. - Кстати, вот ваши "жаворонки", к которым мы так устремляемся. Тоже небось с тараканами в головах, не лучше этих ч-удаков. Такая же "заум синрикё".

- При чем тут "заум синрикё"?

- При том. Только бы увести куда-то очередной бредовой идеей. Сукой асахарой, демократией, броском на юг. А эти - жаворонками. Почему жаворонками? Чем, к примеру, хуже тетерева?

- Это потому, что вы Тетерин?

- Ну не тетерева. Соловей, к примеру. Чем плох соловей? Самая знаменитая певчая птица, и уж побольше символ России, чем жаворонки. Курский соловей, алябьевский. Если великий поэт, то - соловей России.

- Пушкина-то как раз солнцем поэзии называют.

- Пушкина... Ну все равно. Соловей ничем не хуже жаворонка, а как раз по ночам поет. Всю ночь поет, с вечерней зорьки до утренней. И рыба ночью не спит. И многие звери. Почему надо брать пример только с одних представителей живой природы? Кстати, Пушкин, кажется, тоже по ночам писал. И Достоевский. Нет, я лично не смогу с "жаворонками" ужиться. Чёрта мне эти "жаворонки"! Отвезу вас и уеду. Не знаю только, надо ли мне вообще прятаться от мести священного Ч. Может, оно меня и в Жаворонках достигнет? Раз оно всюду, куда ни глянь. О! Эта, что ли, птица?

- Она самая. Сворачиваем. От нее еще десять кэмэ.

Свернув на проселочную дорогу, Тетерин снова подивился тому, как за какие-нибудь два часа ему удалось сбить сон. Он чувствовал себя бодро и весело, даже несмотря на мрачные беседы о мертвой России. Еще он удивлялся тому, как его мотает: только что с трудом вылез из Ч, и вот уже лезет в Ж, в жаворонство, хотя, судя по всему, хрен редьки не слаще. Глядишь, и там придется кого-нибудь шарахнуть по черепу, чтоб образумился. Вот тебе прикладное черепословие. Точнее - рукоприкладное.

Ему захотелось рассказать Белокурову о своем открытии в области русского черепа, но тут он увидел, что Белокуров задремал. По-видимому, позволил себе расслабиться, когда вырулили на финишную проселочную. Пришлось Тетерину в одиночестве размышлять о том о сем, а больше - ни о чем. Так он проехал нареченные Белокуровым "десять кэмэ" и, выехав из темного леса, увидел впереди широкое поле, лишь слегка подернутое предрассветным тусклым сиянием, а вдалеке за полем - дома и высокий дом-дворец, слева от которого виднелась какая-то стройка. Чем больше "мыльница" приближалась к конечному пункту путешествия, тем сильнее пахло чем-то неприятным, серой что ли? Серой и илом.

Машина поднялась на пригорок, и Тетерин увидел там, где разворачивалась стройка, некие разливы черного цвета.

- Ч, что ли, разлилось тут? - усмехнулся он.

- А? - мгновенно пробудился Белокуров.

- Я говорю, у них тут потоп какой-то ч-ерный. Не иначе как Ч разлилось.

- Не шути так. То есть не шутите.

- Да ладно, мы же на брудершафт наоборот не пили еще. Куда подъезжать будем?

- Вон к тому дворцу. А кстати, какой-то мужик идет.

Княжество окружал сравнительно невысокий забор, состоявший из кирпичных башенок и металлических прутьев. У ворот возвышалась будка стражи, из которой вышел человек внушительных размеров и приблизился к остановившейся "мыльнице".

- Привет жаворонкам! Совы прилетели, - как можно развязнее произнес Белокуров, открывая окно машины.

- Здравствуйте. Ваши документы, - вежливо попросил страж, правда, удовольствовался паспортом Белокурова, который пояснил:

- Мы по приглашению князя и княгини. Редакция газеты "Бестия", в которой пропагандировались идеи вашего княжества. Не читали?

- Читал. Нам раздавали. Проезжайте. Князь за границей, а княгиня тут. Только у нас бедствие. Чуете, воняет как? Хоть цветы выноси. Подземные грунты поперли.

- Какие еще грунты?

- Там пещера у нас, так ночью из нее вытекло черное что-то.

- Посмотрим. При нас тут специалист по всяким таким ч-резвычайным происшествиям.

Белокуров подмигнул Тетерину, нарочито выделив голосом букву "Ч": "черезвычайным". Тут Сергей Михайлович снова почувствовал себя каким-то персонажем, с которым творят что хотят. Уж не издевается ли над ним Белокуров?

Ворота открылись, машина въехала в княжество, в которое пока еще можно было попасть без визы и загранпаспорта. Дома справа и слева проплывали добротные, некоторые о двух этажах, но в основном одноэтажные. Лишь в одном доме горело окно. Зато в четырехэтажном здании дворца зажглось пять или шесть. Из подъезда навстречу гостям выходили люди: двое такие же, как привратник, высокие и широкоплечие, один обыкновенный.

Тут у Тетерина челюсть отвисла, и он пуще прежнего почувствовал себя персонажем какой-то глупой книжонки. Этот обыкновенный, приближаясь к ним, вытаскивал из-за спины не что иное, как арбалет. но удивительно было даже не это, а то, что он тоже был... Белокуровым. Двое его спутников, вытащив из карманов пистолеты, направили их на несчастную "мыльницу". Приезжие "совы" были окружены и поставлены под прицел. Тетерин взглянул на Белокурова. Тот выглядел обескураженным. Наружный Белокуров, арбалетчик, все же слегка отличался от него: не такой толстый и без усов.

- Всем из машины! - скомандовал безусый Белокуров.

Тетерин и усатый Белокуров подчинились.

- Руки вверх, совы! Руки за голову!

- Тогда уж не руки, а крылья, - заметил Тетерин, нехотя поднимая свои "совиные крыла" за голову.

- Я те ща дам крылья! - рявкнул один из телохранителей безусого Белокурова, тыкая Тетерина постолетом под ребро и начиная обыскивать. Именной пистолет генерал-майора ВДВ Тетерина перекочевал в руки арбалетчика. - На землю! Ничком! - продолжал распоряжаться телодвижениями Сергея Михайловича громила.

Падая от болезненного тычка в поясницу, палеоантрополог заметил, что пистолет Белокурова усатого тоже достался Белокурову безусому.

- Приехали, блин! - проворчал Тетерин, укладываясь ничком на холодную, твердую землю.

- Так вы и есть отец-основатель? - раздался голос Белокурова. - Мне князь говорил, что я похож на вас. Теперь вижу, и впрямь сходство изумительное. Только вы худощавый и без усов. Я - Белокуров, главный редактор газеты "Бестия".

- А это кто с вами? - спросил отец-основатель.

- Знаменитый палеоантрополог Сергей Михайлович Тетерин, лучший специалист по разного рода раскопкам, - отвечал Белокуров.

- Можно встать? - спросил Тетерин.

- Извините, - пробормотал громила, помогая Сергею Михайловичу подняться с земли. - Ошибка получилась.

- Сколько ж можно ошибаться-то? - обиженно простонал Тетерин, вставая и припоминая, как вчера его ударили по голове в подъезде собственного дома, тоже по ошибке. - Этак по ошибке все население страны перебьете.

- Простите нас ради Бога, - сказал безусый Белокуров, возвращая Тетерину отцовский пистолет, а Белокурову усатому - его парабеллум и паспорт. - Напрасно вы на КПП назвались совами. Дежурный сразу тревогу поднял. Мы давно уже ждем нападения сов. Кое-кому не нравится существование нашего княжества. Добро пожаловать, меня зовут Владимир Георгиевич Ревякин.

- Вы что, действительно просто двойник? Не брат ему? - спросил Тетерин, пожимая руку отца-основателя. - Потрясающее сходство.

- Доселе у меня таких братьев не было, - отвечал Ревякин. - Прошу вас во дворец.

- Надо будет ваши черепа прощупать, - сказал Сергей Михайлович. Может статься, вы и в краниологическом отношении двойники, а это очень много значит для вас обоих.

Николай Прокофьевич осторожно вытаскивал из "мыльницы" спящего мальчика. Освободив машину, препоручили ее одному из телохранителей, который отогнал ее в гараж. Ревякин провел гостей в просторный и чистый холл. Здесь было светло и уютно, и сразу снова захотелось спать, но отец-основатель заявил:

- Приготовьтесь встречать рассвет, осталось чуть меньше часа. Покамест размещайтесь, вот вам ключи, подниметесь на второй этаж, и - последняя дверь в левом крыле. Окна не открывайте: запах.

- А что это? - спросил Николай Прокофьевич.

- Сегодня ночью из-под земли забил какой-то пока не изученный источник. С ним еще предстоит разобраться. Через полчаса жду вас внизу, повелительно сказал отец-основатель.

- Я останусь при малыше, - сердито возразил Николай Прокофьевич.

- Разумеется, - разрешил Ревякин.

"Совы" поднялись на второй этаж, где их ждал двухкомнатный номер с ванной и туалетом, как в хорошей гостинице или санатории. На полу - ковры, добротная мебель, на стенах - картины. Старик с малышом заняли одну комнату, Белокуров и Тетерин - другую.

- С удовольствием лег бы спать, - сказал Белокуров, - но ужасно хочется посмотреть, как они встречают рассвет.

- Это что, особый у них ритуал? - спросил Тетерин, позевывая.

- Да. Они же - птицы.

Тетерин первым принял душ, потом уступил место Белокурову. Освежившись, они вдвоем спустились в холл, где им на сей раз встретились две женщины, одетые в одинаковые балахоны из толстого темно-красного бархата. Одна постарше, коротко стриженная брюнетка с выразительным, несколько игривым взглядом, высокая. Другая помоложе, длинноволосая блондинка, казавшаяся растерянной и виноватой, худенькая и маленькая. При виде гостей обе вскочили с кресел и вытаращили глаза.

- Доброе утро, - сказал им Белокуров.

- Здравствуйте, - произнес Тетерин, гадая, кто они такие. Обе на вид были недурны, и он был бы не против, если б их приставили к ним в качестве... ну, допустим, сопроводительниц.

- Бог ты мой! - воскликнула брюнетка. - Смотрю и не верю глазам своим: отец-основатель, только располневший и с усами! Вы что - брат?

- Этот вопрос нуждается в выяснении, ради которого я, собственно, и приехал, - отвечал Белокуров. - Борис. А это - специалист, который будет проводить экспертизу нашего родства с отцом-основателем. Его зовут Сергей Михайлович. Ему принадлежит открытие питекантропов на территории современной демократической России.

- Очень приятно, - сказала брюнетка, улыбаясь и протягивая руку Белокурову, который, судя по всему, ей сразу почему-то приглянулся. - Я княгиня Жаворонкова. А это моя фрейлина, Марина Волкова.

- Ва-а-аше высочество! - прогудел Белокуров, припадая губами к руке княгини. - Какая честь для меня тотчас быть познакомленным с вами! Князь говорил мне, что вы - дивная красавица.

- Это не соответствует истине?

- Еще как соответствует!

- Отчего же сразу не признали во мне княгиню?

- Признал, но боялся в этом признаться, - отвечал Белокуров.

Тетерин заметил, что он уже не выглядит таким встревоженным, как ночью, в нем проснулась какая-то вальяжность, которая, вероятно, должна нравиться женщинам. Сергей Михайлович не имел привычки целовать руку женщинам, но тут смутился и повторил подвиги Белокурова.

- Вы старший брат Володи? - спросила фрейлина Марина.

- Я же говорю, это еще под вопросом, - улыбался, подкручивая усы, Белокуров.

- Я серьезно.

- И я серьезно. Возможно, Володя - плод не вполне удачного клонирования. Худощавая и безусая копия меня.

- А что, если вы - толстая и усатая? - улыбалась княгиня.

- Исключено.

Неизвестно, сколько бы еще продолжался этот бестолковый разговор, если б не появился отец-основатель. На нем тоже был толстый бархатный балахон, только темно-синий. Тетерин хотел спросить, почему им с Белокуровым не выдали спецодежду, но не решился.

Отец-основатель поздоровался с княгиней и фрейлиной, после чего те взмолились:

- Отец-основатель, простите нас!

- Володя, прости меня, глупую! Я просто хотела проверить, любишь ли ты меня.

- Проверила?

- Да.

- Ну и что теперь?

- Я видела, как ты переживал... То есть мне Екатерина Петровна рассказала, что ты был вне себя от горя и готов был сразиться с кем угодно.

- Спасибо огромнейшее вам, ваше высочество, и вам, Марина Андреевна, за то, что полночи я спал с разбитым окном, - сердито отвечал отец-основатель. - Идемте, осталось пятнадцать минут.

- Володя! - жалобно окликнула фрейлина направившегося к дверям отца-основателя. - Ты простил меня? Наша свадьба...

- Наша свадьба под вопросом, - резко оглянувшись, промолвил Ревякин, решительно кашлянул и вышел вон.

- Брак под вопросом, брак под вопросом... - пробормотала княгиня Жаворонкова, следуя за отцом-основателем.

- Как под вопросом?.. - жалобно прошептала фрейлина.

Выйдя из дворца, Белокуров и Тетерин были подхвачены под руки Ревякиным, который торопливо уводил обоих от княгини и ее фрейлины, бодро вещая:

- Итак, дорогие гости, вы прибыли самое вовремя - как раз к трехлетнему юбилею, который мы будем торжественно отмечать в грядущий четверг, первого мая. Да, княжество Жаворонки - очень юное государство, оно было основано ровно три года назад мною, Владимиром Ревякиным, при высочайшей благотворительности, или, как принято сейчас выражаться, спонсорстве, одного из богатейших людей России, который принял на себя титул князя Жаворонкова. Территория княжества - полтора квадратных километра, население - триста девяносто семь человек. Для сравнения Ватикан, самое мизерное государство в мире, имеет площадь полкилометра в квадрате, на которой проживает пять тысяч человек. Так что плотность у нас меньше, чем в Ватикане. Кстати, если вы захотите поселиться у нас навсегда, то станете триста девяносто восьмым, триста девяносто девятым и четырехсотым жителями, а ваш малыш - четыреста первым. Его ждут особые привилегии. Четыреста первый житель, появившийся в год трехлетнего юбилея... Согласитесь, что он должен быть отмечен особыми милостями князя.

- Стоит подумать, - сказал Белокуров.

- Тем более что в нем четыре души, - пробормотал Тетерин, но его не услышали, поскольку отец-основатель продолжал экскурсию:

- Семьдесят процентов населения княжества - русские, десять процентов - белорусы, семь процентов - украинцы, три процента - евреи, далее уже идут нации, составляющие по одному проценту и меньше, - немцы, таджики, датчане, армяне, абхазцы, татары, и, наконец, есть народы, представленные в единственном числе, - грузин, азербайджанка, лезгин, индус, китаянка, кореец, араб, эстонка, венгр, мордвин, монгол и даже один баск. Вы все русские?

- Увы, - вздохнул Тетерин, - кажется, мы не внесем разнообразия в многонациональную палитру вашего государства.

- Ну и не надо, - сказал Ревякин. - Как ни крути, а государство у нас русское, официальный язык - русский, денежная единица - российский рубль. Основная религия - солнце, но есть православные протестанты и мусульмане. Столица - замок Алуэтт, который в данное время находится в стадии строительства, а с прошедшей ночи вдобавок еще и затоплен неизученными подземными извержениями.

- Алуэтт? - удивился Белокуров. - "Жаворонок" по-французски?

- Такова прихоть князя, - вздохнул отец-основатель. - По государственному устройству наше княжество - уставная монархия. Глава государства - князь. Уставный орган - совет отца-основателя, то бишь я плюс четверо моих советников: по сельскому хозяйству, по финансам и планированию, по экономике и строительству, а также по идеологии, образованию и культуре.

- Готов стать советником по печати и информации, а Сергей Михайлович по раскопкам и черепословию, - сказал Белокуров.

- Спасибо, я подумаю, - улыбнулся отец-основатель. - Итак, помимо основной территории мы владеем несколькими земельными участками, разбросанными по округе. Мы называем их колониями. В колониях мы имеем также свиноферму и мясо-молочный комбинат, довольно большое поголовье коров и свиней. Здесь у нас есть овцы и козы, тоже в немалом количестве. Небольшая конюшня. В будущем запланировано строительство крупного конного завода.

Говоря это, он вел их на высокий холм; с него открывался вид и на реку, и на долину, в которой раскинулось окруженное холмами и лесами княжество. Следом за отцом-основателем и его гостями шли толпы жителей этого карликового государства во глубине России, все наряженные в балахоны - женщины в темно-красные, мужчины в темно-синие. Тетерин обратил внимание, что женщин гораздо больше, чем мужчин, и много красивых и молодых. Сергей Михайлович чувствовал, как ему делается все хуже и хуже, и именно оттого, что все это было и не сон, и не явь, а нечто среднее, непонятное, невероятное. Втемяшилось же в голову такое! Аж подташнивало, до чего противно и хочется проснуться дома, живым и обыденным, таким, как всегда. Но впрочем, углубляясь в эти гниловатые мысли о собственном небытии, Сергей Михайлович должен был признаться себе, что они и раньше, давно уже посещали его: и когда он стал зарабатывать у "новых русских" огромные бабки, и еще раньше, когда рухнул монолит страны, когда умер отец, когда из его брови вырвался и вырос тот буйный и непокорный волос, когда лопнули все запреты, когда ожили и сошли с постаментов памятники, когда сатанинская изогнутая змеей и перечеркнутая сверху вниз буква заменила собой привычное соединение креста и полумесяца, жившее доселе под видом серпа и молота.

Отец-основатель продолжал хвалиться достижениями жаворонковского хозяйства, оранжереями, посевными площадями, теплицами, производством льна, охотничьими и грибными успехами, рыбной ловлей, кожевенной промышленностью.

- Трудно поверить, что при таком небольшом населении... - сказал Тетерин.

- Жизнь по солнцу! - торжествуя, произнес отец-основатель. - Только она способна вдохновлять людей на труд, на радости, на свершения. Она делает их бодрыми, активными, трудолюбивыми и жизнелюбивыми. Вы сами убедитесь в этом, и очень быстро. Живя в окружении пассивного и вялого населения России, "жаворонки", то есть люди, предпочитающие рано вставать и вовремя ложиться спать, теряются, становятся такими же, как все. Здесь мы освобождаем их от тяжкой обузы, которую представляют собой соотечественники, и они расправляют крылья, душа их дышит и поет, они становятся теми, кем создал их бог Солнце. Но мы продолжим нашу беседу после. Теперь прошу вас встать вот тут. Если душа подскажет вам, что вы хотите сделаться такими же, как мы, не стесняйтесь, молитесь, поклоняйтесь, сбрасывайте с себя тяжкое бремя накопленных предрассудков.

Белокуров и Тетерин встали чуть в сторонке от отца-основателя и остальных главных лиц княжества, включая княгиню, фрейлину и, по-видимому, членов совета.