Обвиняется... сенсация

ЧЕРЕЗ ЧАС ПОСЛЕ УБИЙСТВА

В дверь 317-го номера долго стучались. Это была обычная, отделанная пластиком под полировку, дверь. Таких дверей бывалый постоялец отелей и гостиниц немало повидал на своем веку. На начищенной до блеска, словно бляха ремня фельдфебеля сверхсрочной службы, дверной ручке болталась ничем не примечательная табличка: «Просим не беспокоить» — с переводом на три самых распространенных языка.

— А он здоров спать, Макс! — обратился один из стоявших вот уже с четверть часа перед дверью молодых парней к своему другу, только что подъехавшему на лифте снизу, откуда они уже около часа пытались дозвониться все в тот же номер. — Дрыхнет как младенец, у которого грехов на душу не больше одного, и тот первородный! — шуткой закончил это маленькое приветствие большеголовый и широкоплечий гигант. Его профессию — журналист — можно было сразу распознать и по фотокамере «Кэнон», перекинутой через плечо (как видно, за годы работы у репортера уже давно выработалась доведенная до автоматизма привычка так держать свое «оружие», чтобы оно всегда было готово «к бою»), и по ремешку миниатюрного японского диктофона, слегка высовывавшегося из кармана пиджака.

— Я звонил, как вы и просили, Аксель, не переставая, в течение пятнадцати минут, — смущенно, словно оправдываясь перед старшим товарищем в том, что произошло не по его вине, начал было тот, к кому журналист обратился как к Максу. — Портье уверяет, что наш клиент никуда сегодня утром не выходил и, кроме нас, его так никто и не спрашивал. Другого выхода из номера нет. Портье производит впечатление человека надежного — ему можно, на мой взгляд, верить, да и ключ от номера не сдан — зверь в логове, и мы его обложили надежно.

— Сколько раз я говорил тебе, мой мальчик, не засоряй язык полицейской и уголовной терминологией. Что это за «обложили»? Еще выдай что-нибудь типа «легавые забрали фрайера». Ты журналист, а не какой-то там Джеймс Бонд. Научись уважать свою профессию, а то так и не пойдешь никуда дальше стажера в отделе уголовной хроники. И в конце концов, сколько раз тебе повторять, чтобы ты перестал мне «выкать». Хоть я и «мудрый змий» в том, что касается нашей работы, но старше тебя всего лишь на каких-то пару — тройку лет. А когда мне говорят «вы», как ты удружил вчера на аэродроме в Гамбурге, и от меня прыснули во все стороны твои знакомые девчонки, я чувствую себя каким-то стариком. Чуть ли не бронтозавром из каменного века. Да, кстати, та чудачка, которая поздоровалась с тобой, но потом смотрела больше на меня, как ее зов… Хотя ладно, не будем отвлекаться. Об этом после.

Аксель Дорфмайстер — тот самый широкоплечий парень с фотокамерой через плечо, которому так понравилась случайная знакомая его молодого друга, — действительно работал в популярнейшем, как утверждали рекламные проспекты издательства, в Федеративной Республике Германии журнале «Блик» всего лишь каких-то пять лет. Он попал туда сразу со студенческой скамьи, не имея за плечами никакого опыта работы ни в одном, даже в самом незначительном, органе массовой информации. Как и всем в своей жизни, этим первым и весьма перспективным местом работы Дорфмайстер, или, как его ласково, в шутку именовали друзья, Дорфи, был обязан лишь самому себе. Аксель не раз с удовольствием вспоминал, каким образом ему удалось тогда обставить конкурентов и заполучить место в отделе уголовной хроники журнала. То самое место, на которое сейчас метил его молодой напарник по заданию.

Шесть или уже семь лет назад Аксель, тогда еще студент факультета германистики Гамбургского университета, молодой и крепкий парень, искавший на время летних каникул возможности подработать сотню-другую марок, познакомился с милой и обаятельной пятикурсницей, взявшей над юным и таким на первый взгляд неопытным, но веселым пареньком своеобразное шефство. Она помогла ему устроиться гидом в экскурсионное бюро, поручилась за него перед их, теперь уже общим, шефом, поддерживала на первых порах советом и делом. Ингрид — так звали его новую знакомую — охотно рассказывала ему о Гамбурге, водила по самым интересным местам, а главное, втолковала молодому гиду, что не так уж и важно, когда и кем было построено то или иное здание, воздвигнут собор и кому посвящен храм. Главное в гидовском деле — это развеселить клиента, постараться, чтобы во время прогулки или поездки по городу он больше смеялся, а не задавал вопросы с умным видом. Тогда все будет «тип-топ» — и как не пожертвовать несколько марок на «чай» веселому пареньку, буквально заставившему вас радоваться жизни вместе с ним в течение целых двух часов. Быстро усвоивший эту нехитрую науку Аксель вскоре даже перещеголял свою новую знакомую, выискав в университетской библиотеке несколько исторических анекдотов. Правда, они были связаны с другой страной и с другими историческими лицами, но их так легко можно было приспособить к немецким условиям, что и усилий никаких особенно не потребовалось. А чтобы не влипнуть, напоровшись случайно на какого-нибудь профессора истории, достаточно было предупредить заранее, что это либо историческая легенда, либо родовое предание твоей собственной семьи, так что за достоверность, простите, спрос не с рассказчика, а с основателей рода…

Ингрид долго смеялась его выдумке. Ей с каждым днем все больше и больше нравился этот немного нахальный, но в общем совсем еще не испорченный парень. Пожалуй, лишь чуточку самонадеян. Заработок «селф-мэйд мэна» — «человека, обязанного только самому себе», как любил на американский манер величать себя Дорфмайстер, позволял ему не только откладывать значительную, по его студенческим меркам, сумму на будущее, но и весьма сносно жить в настоящем. В отличие от многих ее знакомых, бережливо хранивших весь свой заработок про запас, Аксель часто звал ее куда-нибудь поужинать, прошвырнуться вечером в кино. Хотя Ингрид и считала себя вполне современной женщиной, свободной от всякой зависимости от лиц противоположного пола, но как, черт возьми, было приятно, когда молодой человек, пригласивший ее на ужин, не требовал подать им раздельный счет и когда в кино ей не приходилось самой платить за билет. Ну а сознание того, что эти гроши он, может быть, урывает, отказывая себе в чем-то необходимом, придавало простой любезности вид настоящего, почти рыцарского поступка.

Где-то через месяц после их знакомства Дорфи пригласил Ингрид к себе домой. Он жил не в студенческом общежитии, а вместе со своим сокурсником снимал две комнаты на окраине Гамбурга. Друг на выходные уехал навестить родителей. Ингрид знала об этом, но тем не менее пошла. Она бы пошла уже куда угодно, если бы ее позвал Аксель. У Ингрид не было недостатка в поклонниках, но ни с кем из них она, напуганная в детстве ворвавшимися в дом хулиганами, учинившими насилие над ее молоденькой и очень хорошенькой горничной, близко так и не сошлась. Ее отпугивало и то, что каждый из знакомых ей юношей из «хороших семей» в первый же вечер пытался залезть ей под юбку, и то, что на нее они смотрели жадными маслеными глазами. Каждый из них хотел взять, и никто не хотел давать. Ее же Аксель был воплощением чистоты отношений между мужчиной и женщиной. За месяц знакомства он лишь раз, провожая ее домой после работы, попытался ее поцеловать. И хоть вышло это у него очень заботливо и ласково, Ингрид, еще не успевшая привыкнуть к нему, попросила: «Потом, милый. Подожди немного». И вот это «потом» наступило.

После их первой ночи она с каждым днем любила его все больше и больше, хотя лишь накануне казалось, что любить больше уже невозможно. Они не стали съезжаться и жить вместе, хоть это и было обычным делом у студентов. Ингрид не хотела давать пищу слухам, которые могли бы достигнуть ушей ее родителей. Те бы не поняли, как это их единственная дочь может жить с человеком, не будучи его женой, а пожениться, как бы этого ни хотелось Ингрид, они не могли. Вот уже год, как она состояла членом левацкой террористической организации «Роте арме фракцион», а три месяца назад руководство организации поручило ей разработать и подготовить ликвидацию одного из высоких чинов в МИД Федеративной Республики. До Нового года, в канун которого было запланировано провести акцию, оставались считанные месяцы. Нет, не могла она связать со своей судьбой судьбу другого, любимого ею человека, когда не было ясно, что ждет ее в самом недалеком будущем. Именно так, прямо и откровенно, объяснила она ситуацию своему «дорогому Дорфи», когда он предложил ей выйти за него замуж.

Говоря по совести, «дорогому Дорфи» не так-то уж и нравилась эта «тихая истеричка», чтобы из-за нее лезть в такую катавасию. Бывали у него девчонки и посимпатичнее и в постели вытворяли такое, что только держись. А эта — чуть не до седых волос дожила, а все девушка. Сначала его, конечно, привлекла идея обеспечить себе будущее при помощи ее родителей и их связей. Как-никак отец Ингрид был управляющим одного из филиалов крупного оружейного концерна. Но когда Дорфи узнал о ее планах, его чуть не хватил удар. Кто бы мог подумать, что эта малявка способна на такое?! С идеей о женитьбе на ней придется расстаться, с ней самой, пожалуй, тоже… Хотя… Ну конечно же, Дорфи, человек, сделавший себя сам, не будь кретином! Вот же он, твой шанс устроиться в жизни. Смелее…

— Дорогая! С тобой я пойду на все, даже в тюрьму или на смерть. Познакомь меня со своими товарищами. Я готов помогать им и тебе в этом деле.

План Акселя Дорфмайстера был прост и смел, как все гениальное. Он нашел отличный способ показать себя в наилучшем свете перед редактором «Блика», работать в котором было его мечтой с детства. Проникнув в террористическую группу и став одним из ее членов, он сможет подготовить отличнейший материал и с ним появиться в редакции незадолго до покушения. А уж там пусть редактор сам решает, то ли дождаться убийства и сразу после него опубликовать сенсационную статью из недр таинственной «фракции», то ли дать ее за день до события и тем самым, разоблачив планы террористов, опять-таки поднять тираж издания на небывалую высоту. Но в любом случае тогда-то уж Аксель Дорфмайстер будет не безвестным просителем и соискателем места — он станет человеком, имеющим право диктовать свои условия.

В этом плане, однако, было несколько слабых мест: друзья Ингрид могли просто-напросто не включить его в разработку предстоящей операции, да и полиция на след террористов могла напасть раньше, чем Аксель подготовил бы и передал в журнал свои разоблачения. Тогда его посадят как самого обычного члена этой организации — и прощай, карьера, прощай, будущее! Да мало ли что может случиться — в конце концов возможно, что кто-то из оставшихся на свободе террористов всадит в него пулю как в предателя и полицейского шпиона. Но кто не рискует, тот не выигрывает. Ты, человек, делающий себя сам, выбирай!

Его план удался самым лучшим образом. Убежденные горячностью и красноречием Ингрид, ее товарищи отнеслись к Акселю с доверием. Веселый нрав их нового друга располагал к себе, его готовность идти с ними на смерть вызывала доверие — не прошло и месяца, как Дорфмайстер был в курсе всех дел. Материал у него, отнюдь не лишенного способностей литератора, получился на славу. «Блик» хорошо заплатил и за текст, и за фотографии, сделанные скрытой камерой, и за то, что Аксель подписался собственной фамилией, а не псевдонимом. «Смелость надо поощрять — хотя бы материально», — рассудил редактор. Всю группу конечно же арестовали. Полиция была благодарна Акселю, даже родители Ингрид были благодарны ему. Ведь у него хватило ума вовремя остановить их дочку, пусть и таким образом. Особенно же благодарен был дипломат, на жизнь которого планировалось покушение. Так Аксель завел свои первые связи в дипломатических, политических и финансовых кругах. С журналом же и устройством на работу вопрос решился почти автоматически — его хозяева рады были предложить репортерское, а вовсе не стажерское место удачливому новичку. При этом они отказали нескольким молодым людям, за которых ходатайствовали весьма высокие персоны. В конце концов для журнала важнее заполучить нового талантливого сотрудника — особенно после столь сенсационных разоблачений.

На новом месте Дорфмайстер прижился весьма быстро. Несмотря на то что он был в общем-то новичком в газетном деле, его репутация «специалиста по опасным делам» говорила сама за себя. Уголовные и связанные с ними политические аферы следовали одна за другой. Для журнала их почти все освещал Дорфмайстер. Жаль только, что за прошедшие пять лет не случилось ничего, что можно было бы сравнить с первым материалом. С каждым днем Аксель все острее ощущал необходимость дела такого рода — ведь слава специалиста по опасным делам нуждалась в постоянном подтверждении. А как можно было доказать свою ловкость и изобретательность, находчивость и умение ориентироваться в сложных ситуациях, если этих ситуаций просто не возникало? Он уже стал прикидывать, не придумать ли ему самому что-нибудь в этом роде, как за день до описываемых событий, придя на работу, нашел на своем письменном столе электронную записку, набранную на экране его персонального дисплея. Она гласила:

«Молодец, девчонка, — помянул про себя добрым словом секретаршу шефа Дорфмайстер. — Надо будет заглянуть к ней на днях. Хоть и взбалмошна, но, когда речь идет о деле, просто незаменима».

В кабинете шефа, куда Мари проводила его сразу же, как только его рослая и крепко сбитая фигура появилась в проеме двери, Акселя ждал маленький сюрприз.

— Аксель, у меня есть для тебя неплохое дело, — перейдя по привычке сразу на «ты», начал редактор. — Оно как раз по твоему профилю, хотя обо всем этом тебе наверняка уже рассказала Мари. Не думай, что старик-шеф не замечает, как ты «клеишь» его секретаршу.

Аксель, по-своему довольный и польщенный последними словами начальства, удовлетворенно заулыбался. В конце концов, чтобы «клеить» секретаршу своего непосредственного начальника, смелости нужно ничуть не меньше, чем при тайном проникновении в любую террористическую организацию.

— Это тебе хороший случай, чтобы проявить себя. По моему мнению, ты уже немного засиделся в репортерах. Хочу рекомендовать тебя нашим хозяевам на место заведующего отделом политической хроники, но, сам понимаешь, все зависит от тебя. Ты конечно же слышал о скандале с премьер-министром Шлезвиг-Гольштейна?

— Это с Вальтером Кроммером?

— Да-да, именно с ним.

— Признаться честно, шеф, я думал, что это дело крутят ребята из «Шпигеля» — наши конкуренты. Они свой кусок не выпустят, да и с каких это пор мы стали кусать ХДС? Одним словом, я не очень-то в курсе.

— Ладно, разберешься по ходу дела. События принимают такой оборот, что мы просто не можем оставаться в стороне. Кое-кто уже сейчас называет это крупнейшим политическим скандалом в Федеративной Республике, своего рода «кильским уотергейтом». Для ориентировки скажу тебе только, что Кроммер влип столь основательно, что тащить его за уши из дерьма уже бесполезно. Твоя задача: изучив материалы, доказать в пику нашим коллегам из «Шпигеля», что Кроммер — это заблудшая овца, по которой не следует судить обо всем стаде. И как ты правильно сказал, зачем это нам кусать ХДС! Все понял?

— Нет проблем, шеф! Когда отбывать? А главное, куда?

— Отбывать надо было уже часа два-три тому назад. А вот куда, решай сам. Последняя информация пришла только вчера. Согласно ей, Кроммер вместе с семьей отсиживается сейчас где-то на курорте. Кажется, на Канарских островах. Да, в расходах себя не ограничивай. Дело того стоит. Тем более что оплачивает все на этот раз не журнал, а некий «меценат».

— А этот «любитель искусств» откуда выискался?

— С тобой поедет стажер из отдела уголовной хроники. Его-то папаша и оплачивает все расходы. Они желают, чтобы их чадо познало профессию журналиста изнутри. Не отказывать же нам в такой мелочи одному из самых влиятельных подписчиков! Паренька зовут Макс, и, как ни странно, парень вроде бы толковый и не гонористый. Посмотри его в деле…

Отчаявшись достучаться до сонливого постояльца 317-го номера, Дорфмайстер нажал на ручку двери. Номер оказался незапертым. В нише для багажа, расположенной сразу за дверью, стоял лишь небольшой черный кожаный чемодан. Рядом с ним валялось скомканное полотенце, на котором выделялось красиво вышитое название отеля «Бо риваж».

— Разрешите? — нарочито громко осведомился Дорфмайстер. Так и не дождавшись ответа, он, а за ним и Макс прошли из прихожей в комнату…

Позавчера, сразу после разговора с редактором, мысленно уже представляя себя в новой должности, Аксель все же не дал пустым мечтаниям отвлечь его от основного дела. Он, как никто другой, прекрасно понимал, что будущее продвижение полностью зависит от того, как он справится с этим важным и деликатным поручением. Быстро отыскав Макса — скорее по растерянному выражению на лице, с которым тот сидел в большом и разноголосом редакционном зале, каждый раз немного пугаясь, когда рядом с ним начинал отбивать очередную пулеметную очередь еще одной сенсации телетайп или скрипуче запевала распечатка, чем по описаниям шефа, — Дорфи первым делом послал молодого сотрудника в кафетерий.

— Купи пару сэндвичей с колбасой и сыром, немножко кофе. Я буду ждать тебя в автоматизированном центре информации — надо договориться, чтобы нас обслужили вне очереди. — Акселя ничуть не смущало, что его новый подопечный — сын одного из тех, с кем приходится считаться его шефу. Если мальчик и в самом деле хочет понять работу журналиста, то пусть видит ее всю, с самого начала, а не урывками.

Как и всякое крупное издание, их журнал имел собственный электронный информационный центр — проще говоря, ЭВМ с огромным запасом памяти, в которой хранилась информация практически по всем внутри- и внешнеполитическим аспектам жизни страны. Достаточно было задать «пароль» — допустим, слово или имя, как на экране дисплея высвечивались названия всех материалов на эту тему, заложенных в память компьютера. Такая система стоила огромных денег, но полностью оправдывала себя. Хозяева газетного концерна предоставляли право пользования машиной не только своим сотрудникам, даже рядовым, но и, за определенную сумму разумеется, допускали к ней клиентов со стороны. Для Дорфмайстера делали исключение. Только одному Акселю удавалось без очереди получить необходимую информацию. Исключительно благодаря, как он говорил, личному обаянию, против которого не устоять и компьютеру.

Сэндвичи и кофе подоспели как раз вовремя. Дорфи, перелистывая одну за другой электронные страницы, уже начал входить в курс нового для себя и такого перспективного дела. Попутно он старался объяснить Максу, как надо обходиться с компьютером, а главное, с симпатичными программистками, обслуживавшими его. Обходиться так, чтобы иметь допуск в этот зал в любое время дня и ночи. Наука Максу нравилась — как он и предполагал, журналистика оказалась очень веселой профессией, простые сэндвичи с растворимым кофе — необыкновенно вкусными, а с таким парнем, как Дорфи, нигде не пропадешь.

…Черный мужской ботинок лежал у входа в комнату. Выглянув из-за плеча Акселя, Макс увидел неразобранную кровать. Поверх покрывала в голубой цветочек была сложена голубая, под цвет покрывала, пижама. На пижаме — раскрытая, обложкой наружу, книга. «Сартр. Собрание сочинений», — прочел, а вернее, каким-то боковым зрением отметил Макс. На ночном столике — несколько листков, видимо вырванных из блокнота, исписанных широким уверенным почерком.

— Куда же он делся? Ведь не мог же он испариться? — спросил пустоту Макс, не понимая еще до конца, что произошло в этой комнате, и пребывая в состоянии эйфории оттого, что вот он, журналист, на таком важном и интересном задании.

— Иди сюда! — раздался голос Акселя откуда-то сбоку, вероятнее всего из туалета или ванной. Макс сделал шаг, потом еще один, заглянул в ванную и, пошатнувшись, наверное, свалился бы на пол, если бы не успел ухватиться руками за дверной косяк. Слишком много эмоций для первого задания.

В ванне лежал одетый в вечерний костюм мужчина в белой рубашке с расстегнутым воротничком. Галстук ослаблен, ноги в габардиновых брюках чуть высовывались из короткой гостиничной ванны. Голова его наклонена вправо. Она опирается на правую руку, обернутую белым полотенцем. Перед самой ванной брошен второй ботинок — грязный, оставивший след на коврике. Часы на левом запястье показывают без пятнадцати час ночи. Глаза мужчины закрыты. Казалось, он просто спит в ванне, наполненной водой, а перед тем как заснуть, аккуратно выключил кран, чтобы вода не перелилась через край.

— Это Вальтер Кроммер, бывший премьер-министр федеральной земли Шлезвиг-Гольштейн, — спокойно, как будто он если не каждый день, то уж раз в месяц наверняка находит по мертвому премьер-министру в ванне, сказал Дорфмайстер. — Он мертв. Нам с тобой повезло, парень. Это сенсация. — И профессионально точно Аксель отметил время — 12 часов 30 минут ровно, 11 октября 1987 года.

ЗА ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ДО УБИЙСТВА

Стефан, радиооператор одного из небольших частных аэродромов, разбросанных там и сям по воле владельцев или организаторов мелких аэроклубов, собирался после обеда прилечь отдохнуть в углу своей операторской. Полетов не ожидалось, и как не поддаться искушению провести часок-другой развалившись на диванчике, который он заранее, вот уже неделю назад, притащил в свою комнатушку, но до сих пор так и не опробовал. Сегодня он сделает это обязательно. На всякий случай, чтобы не упустить ничего важного, Стефан увеличил громкость приемника. Ведь он же не будет спать — только поваляется после обеда с интересным журналом в руках. В отличие от многих своих сверстников Стефан любил не только рассматривать картинки в «Пентхаузе» и «Плейбое» или разглядывать книжки-комиксы. Нет, его интересовало и серьезное чтение. Вот и сегодня, предвкушая удовольствие от послеобеденного ничегонеделанья, он по дороге на аэродромчик купил в газетном киоске пару толстых журналов. На их обложках во весь рост был изображен подполковник морской пехоты США Оливер Норт в то время, когда он давал показания в специальной следственной комиссии американского сената. «Опять новые разоблачения по «ирангейту»», — с удовольствием подумал Стефан.

— …Я борт АМ-56! Прошу посадки, — внезапно донеслась до погрузившегося в чтение радиооператора, видимо, уже не раз повторявшаяся фраза.

И как это он мог забыть?! Конечно же, кто-то крикнул ему за обедом, что, возможно, сегодня здесь приземлится самолет одного из друзей хозяина аэроклуба. И сам-то хозяин был человек отнюдь не «маленький», а уж друзья-то у него — все сплошь люди влиятельные, из тех, кого узнаешь по фотографиям в газетах.

— Я — земля! Добрый день! Посадку разрешаю — полоса свободна! — быстро, как учили, отозвался Стефан. Тем более что чувствовал он себя немного виноватым: зачитался…

Да, от такого нелегко оторваться. И как это журналистам удается докапываться до таких вещей? Небось тот же Штраус многое бы отдал за то, чтобы его имя не склоняли в этой связи. Пока самолет не появился в пределах видимости, можно, пожалуй, и еще почитать. Ну хотя бы немного.

— Нахожусь в зоне видимости аэродрома. Как слышите меня? Прошу подтвердить разрешение на посадку!

— Я — земля! Посадку подтверждаю! — моментально среагировал Стефан, отложив журнал. Больше он не вспоминал о заинтересовавшей его статье никогда, хотя и представить себе не мог, до чего же связаны события, развернувшиеся в следующие секунды перед его глазами, с этой заметкой в журнале. А статья так и осталась недочитанной, хотя подозрения, высказанные в ней, и привлекли внимание кое-кого несколько месяцев спустя.

Маленький шестиместный самолетик вынырнул из-за макушек деревьев расположенного неподалеку по-немецки причесанного и прилизанного леска. Пилот — судя по всему, профессионал экстра-класса — ловко довернул и вышел точно на посадочную полосу. Теперь самолету, за которым неотрывно наблюдал Стефан, оставалось лишь сбросить понемногу лишнюю высоту и, пробежав положенное расстояние, подрулить к месту стоянки. Стефан любил смотреть на четко заходящие на посадку, легкие и верткие, как птицы, маленькие спортивные самолетики. Любил потому, что сам долгое время мечтал стать пилотом. Подвело зрение…

Внезапно, как будто споткнувшись о невидимую постороннему глазу стену, самолетик вздрогнул, судорожно рванулся вверх и тут же — слишком быстро, быстрее, чем нужно, — теряя высоту, стал падать. Что там было падать — каких-то двадцать — тридцать метров. Как птица, но уже не гордая и быстрая, а с перебитым и поломанным крылом рухнул он на землю. Первой соприкоснулась с землей кабина. «Пилот погиб, — пронеслось в голове у молодого радиооператора, — а может, и к лучшему, что у меня плоховато с глазами».

Странно, но взрыва не последовало. Когда аэродромная обслуга подбежала к остаткам самолета, сразу стало ясно, почему он не смог долететь остававшиеся до полосы метры. За выпущенное шасси зацепился кусок провода. Видимо, самолет, внезапно переставший при посадке слушаться рулей, задел аэродромные постройки, и спланировать летчик не смог. Но почему же отказало управление?

Из груды развороченного металла, лишь секунды назад бывшего быстрокрылым и гордым покорителем неба, послышался протяжный стон…

ЗА ДВА ДНЯ ДО УБИЙСТВА

— В отсутствие злого умысла я бы вполне поверил, Макс, если бы не эти сенсационные разоблачения, начавшиеся сразу же после того, как «оставшийся по счастливой случайности в живых» Кроммер вышел из больницы. Ведь ему не дали времени ни на что. Сначала выборы — а никакой политик, утвердившийся в своей роли, не будет ее менять за неделю до выборов, — потом они сами ударили по Кроммеру. Ударили с опережением, пока он не разоблачил их первым! — наконец подняв голову и на минуту оторвавшись от копий сообщений телеграфных агентств, объяснял своему молодому коллеге Аксель Дорфмайстер. — А неплохую сценку катастрофы самолета набросал я тебе, малыш? Ты куда-нибудь запиши самое главное, чтобы потом было легче восстановить. Пожалуй, это совсем недурное начало для нашего материала.

— Я записал ее на диктофон. Подумал: может, потом понадобится.

— Растешь прямо на глазах, а все благодаря старому и мудрому Дорфмайстеру.

— Единственное, чего я никак не могу понять, кто эти «они»? Кому могло понадобиться интриговать, устраивать заговоры против Кроммера?

— Плесни-ка мне еще кофейку. Когда мы с тобой докопаемся до этого, если это вообще когда-нибудь произойдет, то тогда уже не наш шеф будет устанавливать нам гонорар, а мы — требовать необходимую сумму. Поживем — увидим.

— И еще непонятно — я проверил память дисплея. Материалами об этой катастрофе интересовалось до нас уже множество людей, и не только из нашего журнала. Сейчас, когда с этой темой можно запросто попасть в струю, когда обсасывается каждый, даже самый мелкий фактик из биографии бывшего премьера, почему же все, словно сговорившись, даже не вспоминают эту катастрофу?

— Я смотрю, ты умеешь мыслить логически, — похвалил молодого сотрудника за сообразительность Аксель. — Я тоже это отметил, но пока еще не могу объяснить сей факт хоть сколько-нибудь разумно. Обычно-то ведь совсем наоборот. Своих дорогих коллег приходится чуть ли не локтями расталкивать, пробиваясь к телефону, если урвал хоть какую-нибудь новостишку. А тут — прямо альтруизм какой-то. Пусть те, кто узнают об этом позже меня, напишут интереснее. На нашего брата-журналиста совсем не похоже.

Заметив, что Макс, старательно отворачиваясь от него, украдкой позевывает, Дорфмайстер догадался взглянуть на часы. Было далеко за полночь. Глаза слипались, хотя ощущение приближающейся удачи, чего-то нового, небывалого не покидало Акселя. Он предчувствовал сенсацию, а значит, и успех, продвижение, деньги.

— Нет, паренек. На жалость не бей. Мне и самому чертовски хочется спать, но у нас с тобой еще дел по горло, — оборвал возникшее было неловкое молчание Дорфмайстер.

— Я и не думал…

— Не ври — он и не думал! Думал, и еще как, но только хлеб репортера — его ноги, быстрота, а потому я сейчас займусь разбором материалов, сделаю кое-какие копии. Нам ведь с тобой просто необходимо завести собственное досье по этому делу. Чтобы не зависеть от наших милых, но, бывает, и капризных девушек. А ты до утра должен выяснить, где сейчас Кроммер, что он делает и не собирается ли в ближайшее время возвращаться домой. Ведь, если я все правильно понял, ему на следующей неделе надо давать показания в специальной комиссии по расследованию его деятельности. Справишься? — с ясно выраженным сомнением в голосе поинтересовался Дорфмайстер.

— Если наши сведения верны и он в самом деле сейчас на Канарских островах, то никуда незаметно от нас он не денется…

— Ты меня удивляешь! Откуда такая уверенность? Я, честно говоря, всегда побаивался разбрасываться подобными обещаниями.

— Нет ничего проще, — польщенный вниманием старшего товарища, объяснил Макс. — Отец одного моего друга работает в авиационном бизнесе и все, что связано с куплей и продажей билетов, знает досконально. Я сам долгое время был не в курсе, но, оказывается, все компьютеры крупнейших авиационных компаний объединены в информационный банк. Таким образом, зная шифр, представитель одной компании всегда может выяснить не только загруженность своего рейса из того или иного пункта, но и загруженность самолетов других фирм. Очень удобно — за считанные секунды можно установить, не нужно ли на каком-нибудь направлении снять или, наоборот, добавить рейс. В этом же компьютерном банке хранятся и все сведения о пассажирах.

— У тебя ценный друг, а его папа еще ценнее. Береги их, — слегка съязвил Дорфи. — Но захочет ли для тебя этот папа лишний раз гонять компьютер?!

— Попробую упросить его. У меня в конце концов тоже для чего-то есть папа, — весело рассмеявшись, парировал Макс.

В эту ночь Аксель вернулся домой лишь под утро. Наступал…

ДЕНЬ ДО УБИЙСТВА

Оставив свой «БМВ» в подземном гараже, Аксель поднялся к себе. Эту квартиру он купил четыре года назад, когда его положение в журнале упрочилось. Теперь его уже не пугали ни громадные платежи в рассрочку, ни перспектива быть выброшенным на улицу. В гараж этого шикарного дома ему пришлось поставить тогда маленький «фольксваген». «Жучок», как его ласково называют немцы. Акселю нравилась эта машина, с ней было связано много воспоминаний. Ведь именно ее он купил первой, как только немножко встал на ноги. На ней он ездил на первые задания редакции. На ней пришлось ему ехать и на похороны Ингрид. В тот дождливый день незнакомый мужской голос позвонил в редакцию, попросил к телефону Дорфмайстера и произнес только одну фразу: «Ее хоронят сегодня».

Каким-то интуитивным чутьем догадался Аксель, что речь идет об Ингрид. Тут же, не сходя с места, он позвонил начальнику тюрьмы, в которой была заключена его бывшая подруга, обучавшая молодого и неопытного Дорфи, как надо обходиться с иностранцами, и уже по тому, как его знакомый (у репортера уголовной хроники не может быть незнакомых начальников тюрем) сказал: «Слушаю вас, господин Дорфмайстер», понял, что это правда.

— Как это случилось?

— Нам не разрешено давать какие бы то ни было сведения о происшедшем журналистам.

— Я звоню не как журналист. Вы же знаете, кем она для меня была.

— Хорошо, я все расскажу, но прошу вас — ни слова в прессе. Родители девушки и так убиты горем.

Аксель хорошо помнил отца Ингрид. Вот пример настоящего законопослушного немца, одного из тех, что всегда являлись опорой страны. Когда уводили его дочь из судебного зала, он, несмотря на горе, постигшее его как отца, нашел в себе силы пожать руку Дорфмайстеру. Он всегда выступал против этих левых бунтующих студентиков, и то, что его Ингрид оказалась в рядах левацки настроенных анархистов, никак не могло поколебать его убеждения.

Из-за слабого здоровья Ингрид ее отцу уже почти удалось выхлопотать досрочное освобождение. Помогал ему в этом Аксель. Где-то в газетах стали поговаривать о возможной свадьбе между бывшей террористкой и журналистом, разоблачившим заговор. Ни о чем подобном Аксель и не задумывался — кому охота связывать свою жизнь с уголовницей, но такого рода реклама, свидетельствующая о большом человеколюбии одного из ведущих репортеров крупного издания, никак не могла помешать. Это была даже сенсация — своего рода, конечно!

Они не приняли во внимание только одного человека — Ингрид. Узнав, что ей даруют свободу, а ее товарищи, попавшие в заключение во многом по ее вине, вынуждены будут провести здесь долгие и долгие годы, Ингрид сказала: «Нет. Я останусь с ними и разделю их судьбу. Я достойна даже большего наказания, чем они, — это я, вольно или невольно, помогла свершиться предательству».

Она перерезала себе вены за день до освобождения из тюрьмы.

«Пошел вон, убийца!» — Плюнул в лицо Дорфмайстеру ее отец, когда Аксель с букетом красных гвоздик приехал на похороны.

Наследующий день журнал вышел с большой статьей Дорфмайстера о похоронах известной террористки, покончившей жизнь самоубийством. А в вечер ее похорон Аксель, отдав только что отпечатанный на машинке материал редактору, напился, как не напивался еще никогда. Но в редакции на следующий день появился, как всегда, веселый, выбритый до синевы компанейский парень.

Аксель не любил вспоминать об этих днях. Наверное, потому он с такой радостью, но не в убыток себе, при первой же возможности постарался избавиться от «фольксвагена». Да к тому же его «жучок» вызывал недоуменные взгляды соседей, а ему хотелось во всем «соответствовать» новому окружению.

Но прошлое… От него не уйдешь, продай хоть все, что тебя связывало раньше с любимым человеком, городом, улицей. Потому-то, наверное, и стала ему в последнее время все чаще вспоминаться Ингрид, потому-то и провожал он иногда тоскливым взглядом пристроившийся рядом с ним на перекрестке «жучок».

Но в эту ночь Дорфмайстеру было не до ностальгических воспоминаний и чисто немецких сентиментальностей. «Что было, то прошло», — уже давно решил он для себя, запретив себе вспоминать о смерти Ингрид. Открыв дверь в квартиру, Аксель сразу же уловил приятный и волнующий запах «Шанели». Это были любимые духи Мари — секретарши шефа. И на какие такие заработки бедная секретарша могла себе позволить парфюмерию из Парижа?! Видимо, не зря болтают, что редактор относится к ней слишком уж «по-отечески». Ну да черт с ними — в конце концов все это лишь очередная ступень, и зря наш милый редактор надеется спровадить за него — Дорфмайстера — собственную потаскушку. Но в работе значение такого контакта с начальством трудно переоценить!

Мари не дождалась Дорфи. Она, по правде говоря, не очень-то на это и рассчитывала, зная, как увлекает Акселя любое новое задание. Тем более это — с возможностью вновь выбиться на первые полосы и даже занять мягкое кресло редактора. Она оставила ему коротенькую записочку. Всего несколько слов.

«Конечно, я не забуду тебя, ветреная девчонка. Но вот в жены, как ты ни старайся, не возьму. Ты очаровательная любовница, но будущему знаменитому писателю не к лицу иметь жену, ночевавшую минимум в полусотне чужих постелей. Но в мои секретарши ты будешь первый кандидат», — громко пробурчал довольный собой Аксель, вертя в руках солидное досье. В нем были уже не газетные и журнальные вырезки, не копии телеграфных сообщений, а переснятые на ксероксе странички из личной картотеки редактора журнала. По этим материалам Дорфмайстер мог узнать о деле больше, чем за два или три вечера, проведенных перед экраном дисплея в информационном центре.

«Черт побери, а может, это любовь? — присвистнул от удивления Дорфи, когда понял, что за подобный поступок даже любвеобильный папа-редактор не погладит свою секретаршу по головке. — Ну да ладно, пусть сами разбираются!»

Устроившись поудобнее, запасшись сигаретами и поставив на ночной столик небольшой кофейник с ароматным, из зерен, а не из этой быстрорастворимой бурды, кофе, Аксель принялся листать страницы с заметками своего шефа.

Надпись на полях одной из страниц досье, сделанная рукой редактора журнала (уж что-что, а эту руку Дорфмайстер знал хорошо):

…Резко и неожиданно разорвав ночную тишину, прозвенел телефон. Хорошо, что она еще не спала, засидевшись перед телевизором, показывавшим сегодня, как и обычно по пятницам, очередную порцию американской «мыльной оперы». На экране мелькали хорошо знакомые зрителям многих стран красивые лица героев «Далласа». Они ссорились, ругались, переживали, сходились, любили. Делали это уже не первый вечер и даже не первый год. Трудно было поверить, что счастливая чета американских миллионеров ссорится всерьез: куда им друг от друга и с этого прекрасного ранчо деться, ведь режиссер задумал поставить еще минимум с десяток серий. Умом понимаешь, что все эти их проблемы не всерьез, что это игра, а вернее, заигрывание актеров со зрителем, но как здорово «заигрывают»!..

И вновь телефон трещит. Трещит, не переставая. «Наверное, этот самодовольный кретин Дорфмайстер. Спешит поблагодарить», — с отвращением, потому что сейчас опять придется разыгрывать девчонку, как кошка влюбленную в этого идиота, подумала Мари.

— Слушаю вас, — веселым голосом и с улыбкой на лице прощебетала она, сняв трубку, и была приятно удивлена. Звонил редактор.

— Ты завезла ему материалы?

— Да, шеф! Сделала все, как вы велели. К сожалению, а вернее, к счастью, его не было дома — и поэтому передать на словах ничего не смогла.

— Давай без эмоций! Он хоть и чересчур себя любит, но парень сообразительный. Догадается, чего наш журнал ждет от него. Извини, что побеспокоил так поздно. Спокойной ночи!

— Не стоит извиняться, шеф! Спокойной ночи. До завтра!

«Вот это мужчина так мужчина! И ничего, что в возрасте, зато не такой бахвал, как этот Дорфи. Никак не пойму, что другие в нем такого находят?» — положив телефонную трубку и выключив телевизор с довольными и веселыми лицами актеров, невольно напоминавшими ей Дорфмайстера, уже в постели, засыпая, подумала Мари.

…Настойчиво звонил телефон. Аксель, казалось только что отложивший прочитанное досье и решивший хоть немного поспать перед тяжелым днем (теперь, как это бывало и раньше, когда он набредал на какое-то перспективное дело, все дни до тех пор, пока материал не появится в печати, будут суматошными, «беготными» и тяжелыми), не понимая еще спросонок, в чем дело, схватил трубку, чуть не уронив на пол аппарат, а вместе с ним и маленький прозрачный столик, где чудом уместились папка с материалами, пепельница, до краев набитая окурками, и чашка с недопитым кофе.

— Алло, Аксель! Это я, Макс! Кроммер действительно до сегодняшнего дня находится на Канарских островах. Я узнал точно.

— Заставь дурака богу молиться! Ты что, подождать не мог с этим сенсационным известием?! Через пару часов встретились бы в редакции! Я только прилег, а теперь еще и сон перебили, — путано, с раздражением на этих молодых маменькиных сынков, которых еще учить и учить надо, и ничуть не пытаясь это раздражение скрыть, прохрипел в телефон Дорфмайстер.

— Но ведь это не все, Аксель! — с обидой в голосе, искренне разочарованный таким нелюбезным приемом, принялся оправдываться Макс. Сам он, решив брать пример именно с увлекающегося делом Дорфи, и вовсе забыл об отдыхе и сне. — Кроммер улетает сегодня, если уже не улетел, в Женеву, а оттуда завтра — в Киль.

Сон с Акселя как рукой сняло.

— Прости, малыш, я погорячился! Ты правильно сделал, что позвонил, а не стал дожидаться утра. А почему он двинет в Киль только завтра? На сегодня рейсы есть? Ты не узнавал?

— Еще как узнавал! Есть не только рейсы на сегодня, но и просто прямой рейс с Канарских островов, из Санта-Круса по-моему, до Киля. Мне кажется, что Кроммер хочет с кем-то встретиться в Женеве. И я даже знаю с кем!

— Врешь! Так не бывает! Или тебе и это подсказал компьютер папаши твоего друга? — с иронией, но чувствуя, что они вышли на правильный след, поинтересовался Аксель.

— Вот и не вру! Я сейчас говорю из редакции. Да, вахтеру внизу я показался очень подозрительным — пускать не хотел, долго рассматривал мою журналистскую карточку. Говорит, редко кто заявляется сюда в такую рань…

— Вахтер тебе и сказал, с кем Кроммер встретится в Женеве? — дрожа от нетерпения, попытался сострить Аксель.

— Нет, это так, к слову. Просто, проходя мимо телетайпной, я сорвал ленту какого-то местного агентства. Так вот, слушай, читаю. «…По заявлению которого», имеется в виду Кроммер, — уточнил Макс, — «он отбывает на родину с чистой совестью и уверенностью в правоте своего дела». Дальше все ерунда, а вот еще: «…готов будет, по его собственным словам, предоставить специальной комиссии ландтага доказательства своей полной непричастности к этой афере, а также выступить с разоблачением направленного против него широкомасштабного заговора».

— Да, ты, пожалуй, прав! Доказательства он может добыть только по пути домой, то есть в Женеве. А мы, парень, будем с тобой первыми, кто ознакомится с этими доказательствами. Поэтому мы сегодня же вылетаем в Женеву — благо с расходами на этот раз можно не считаться. Даже не будь твоего папы — дело того стоит. Когда самолет Кроммера прибывает в Женеву?

— По расписанию самолет испанской авиакомпании «Иберия» должен быть в Женеве сегодня, 10 октября, в 15 часов 10 минут.

— Нам необходимо там быть раньше…

ЗА 20 ЧАСОВ ДО УБИЙСТВА

Самолет с Канарских островов прибыл в Женеву с опозданием всего лишь в две минуты. К этому моменту Аксель и Макс толклись на аэродроме уже несколько часов. Чтобы не прозевать Кроммера, они примчались в Женеву с первым же самолетом. Рано утром, когда разбуженный Максом Аксель в свою очередь разбудил главного редактора, ему тоже пришлось выслушать целую тираду о том, как не совестно будить старого больного человека в такую рань, да еще в субботний день. «Побольше бы таких «больных», как ты, и того гляди, безработные врачи выйдут на демонстрацию, — с усмешкой подумал про себя Аксель, а вслух сказал: — «Шеф, дело того стоит!» В двух словах он обрисовал ситуацию.

— Шеф, я понимаю, что это дорого, но дайте нам с малышом, — так все чаще стал именовать своего подопечного Аксель, — доделать это дело в Женеве. Ребята из местного корпункта не в курсе, они даже не догадаются, какие вопросы надо задавать, да и потом: вы же обещали не постоять за расходами.

— Я все понимаю и действительно обещал, но пока мы успеем… — с сожалением в голосе, хотя бы уже оттого, что ему на самом деле очень хотелось отправить этих сообразительных ребят в Женеву, чтобы не передавать из рук в руки свежее дело, в которое они здорово вгрызлись, хотя времени на это было всего лишь день да ночь, забормотал, покачивая в сомнении головой, главный редактор.

— Ничего не надо. О билетах мы позаботимся сами, а с хозяевами вы договоритесь. По рукам?

— Черт с вами! Езжайте, только без сенсации не возвращайтесь. Ни пуха!

— К черту!

Удобно устроившись на заднем сиденье такси, вызванного по телефону, Аксель пытался добрать то, что недоспал ночью. По обеим сторонам дороги пролетали здания контор и банков, офисов и правительственных учреждений, магазинов и фирм, шикарных гостиниц и отелей. Позади остался центр города, и машина вышла на финишную прямую, ведущую прямо к гамбургскому аэродрому. Парадные здания солидных и хорошо зарекомендовавших себя концернов и только что возникших фирм-однодневок, пытавшихся добавить себе респектабельности в глазах потенциальных клиентов если не солидностью предприятия, то по крайней мере завлекательной вывеской, сменили едва различимые за покрывающим их слоем утреннего тумана и смога силуэты заводов и фабрик. Здесь начинался рабочий Гамбург. Гамбург, бережно хранивший память о своих героях и по-прежнему гордившийся своими славными традициями, а не печально известным Реепербаном — кварталом города, ставшим прибежищем для разного рода массажных салонов, видеоклубов, спектаклей только для мужчин и откровенных, ничуть не стеснявшихся своего бизнеса, публичных домов. Рабочего Гамбурга Аксель не знал вовсе — ведь сюда не водят на экскурсии иностранных туристов. Но зато им показывают Реепербан, ставший за последние годы чуть ли не главной достопримечательностью города. Как раз этот район Аксель знал очень хорошо. Правда, заглядывал он сюда по другой причине, а вовсе не затем, зачем здесь прохаживаются каждый вечер мужчины, внимательно всматриваясь — как бы не прогадать! — в стоящих в глубине подворотен женщин. Что касается последних, то их можно было так назвать лишь с большой натяжкой, хоть они и стараются коротко обрезанными шортами, глубокими вырезами почти насквозь прозрачных блузок, заманчиво выпирающими грудями, бедрами, ягодицами, ярко и броско разрисованными дешевой косметикой лицами подчеркнуть свое женское естество.

Дорфмайстер не то чтобы брезговал продажными женщинами, но он помнил, что заразиться сифилисом на Реепербане легче, чем в любом другом районе города. Лишний раз он похвалил себя за предусмотрительность, когда год назад умер от начавшего свое страшное шествие по городам, странам, материкам и континентам СПИДа один из его коллег по отделу уголовной хроники.

В аэропорту его встретил Макс в сопровождении двух симпатичных девушек. В каждой руке он держал по билету. Один билет был для Дорфмайстера. А вот обеих девчушек, которым стажер, видимо не утерпев, нахвастался, что его посылают с важным заданием в Женеву, Макс надеялся сохранить для себя. Но не тут-то было. Дорфи проделывал и не такие номера. А тут — подумаешь! — тоже мне проблема. Наше дело — развернуть пошире плечи, тряхнуть шапкой русых волос, рассказать посмешнее какую-нибудь историю из жизни «специалиста по разоблачению темных дел» Акселя Дорфмайстера. И вот уже одна из подружек Макса переключилась на его старшего коллегу, да и другая, хоть и стояла все время рядом с Максом и над ним дружески подсмеивалась, нет-нет да и поглядывала на Акселя. Она-то и пришлась по душе журналисту. «Надо будет узнать, кто такая. Чем черт не шутит! Может, не только я научу этого желторотого быстро бегать, еще быстрее думать и совсем быстро писать. Может, и он мне подкинет какое-нибудь интересное знакомство», — рассуждал про себя Аксель, поудобнее перехватывая ремень спортивной сумки — своей верной спутницы в дальних и ближних поездках. У Макса багажа оказалось еще меньше.

Едва объявили посадку, как очередь у таможни зашевелилась, пошла быстрее. Таможенники торопились, как бы не задержать рейс, и осматривали багаж больше для виду. Проверяли металлоискателем. Оружия нет — и ладно! Ведь ничего такого из ФРГ привезти в Швейцарию, чего бы там еще не было, нельзя. И наркотики, и порнография, да в конце концов то же оружие — все там имеется свое, все легко можно достать. Вряд ли кто будет рисковать и везти подобную чушь из ФРГ.

Расцеловавшись на прощание с провожавшими, причем Аксель задержал в своих объятиях подружку приятеля, пожалуй, чуть дольше, чем нужно для обычного дружеского поцелуя, друзья без приключений миновали таможню, паспортный контроль и заняли свои места в салоне.

— Ну наконец-то и мы отдохнем, — предвкушая давно заслуженный сон и даже не обратив ни малейшего внимания на симпатичную стюардессу, озабоченно сновавшую между пассажирами, пробормотал Макс. Для него, явно не привыкшего к столь бурному жизненному темпу, было в новинку посвящать ночь делам, а не развлечениям.

— Нет, малыш, вот как раз сейчас-то мы и начнем работать. Позже, я боюсь, события начнут развиваться еще стремительнее, и нам с тобой просто не хватит времени, чтобы изложить свои мысли на бумаге. Итак, что нам известно?

…Вальтер Кроммер — один из самых вероятных будущих претендентов на пост федерального канцлера ФРГ. Как мы могли убедиться, его карьера развивалась стремительно. Врагов, готовых пойти на все, лишь бы помешать ему, если таковые и были, мы с тобой пока не вычислили. С уверенностью можно сказать лишь одно — в начале 1987 года он кому-то сильно наступил на хвост. Те, кому он показал зубы, решили, что Кроммер стал опасен, и попытались его убрать. К несчастью для них, премьер Шлезвиг-Гольштейна остался в живых. Давай рассуждать дальше: сразу после катастрофы неизвестные не могли прикончить свою жертву. Это их немедленно выдало бы, версия о случайной авиакатастрофе разлетелась бы вдребезги, а новое расследование могло привести к ним. По-видимому, мы имеем дело с могущественной группировкой, ссориться с которой в одиночку опасно даже премьер-министрам.

— Пока все ясно? — переспросил Аксель, как бы отсекая первую часть своих выводов от дальнейшего, чтобы собеседнику легче было следить за ходом его рассуждений.

— Пожалуй, да, — отозвался со своего кресла Макс. — Но что это нам дает?

— А дает это нам вот что: когда я говорил вчера с главным, то он отметил, что хотя по традиции мы и поддерживаем ХДС, но в этом случае вынуждены выступить против нее. Вернее, не против нее, а против представителя партии, по горло увязшего в махинациях. Вообрази, какой будет фурор, когда мы с тобой выясним, что против Кроммера, а значит, и против ХДС организован заговор. Мы не только добудем сенсацию, мы повернем все так, что сам Кроммер окажется невиновным.

— После всех этих разоблачений? Сказать по правде, сомневаюсь…

— Что касается разоблачений… Послушай-ка! Это сообщение информационного агентства, на мой взгляд, наиболее полно разъясняет суть всей аферы, как ее представляют сейчас большинство средств массовой информации…

— По тому шуму, который поднялся вокруг этого дела, я, честно говоря, думал, что Кроммера как минимум схватили за руку, когда он пытался украсть документы из квартиры своего противника — социал-демократа! — в раздумье пробормотал Макс. — А из того, что мы с тобой сейчас вычитали, получается, что все эти обвинения референта по печати, не подтвержденные ничем и никем, кроме него самого, и гроша ломаного не стоят.

— Вот-вот. Ты, парень, попал в самую точку. Пока все, что мы с тобой знаем, никак не могло бы привести политического деятеля такого ранга к катастрофе. Копать надо глубже. Ведь Кроммер вынужден был все же подать в отставку, заявив при этом, что взял на себя всю политическую ответственность за действия, сопряженные с занимаемым им политическим постом. Но перед этим на пресс-конференции он дал честное слово, что все обвинения, объектом которых он стал, — ложь от начала и до конца. А через несколько дней к нему обратились представители его земли в руководстве ХДС с настоятельным призывом отказаться от своего места в земельном парламенте.

Но чем вызвана эта просьба? Ведь гораздо логичнее было бы, если бы партия защищала своего члена до конца.

— В том-то и дело, что появились сомнения в честном слове Кроммера. По крайней мере сейчас никто не решится утверждать, что бывший премьер ни сном ни духом не ведал о том, что творится у него под боком. Здесь, пожалуй, он хватил через край. А его бывшие друзья, сразу почуяв, что пахнет жареным, поспешили прервать все отношения с неудачливым премьером, а заодно и выступить в благородной тоге борцов за справедливость в рядах собственной партии.

— Господа, самолет заходит на посадку. Пристегните, пожалуйста, привязные ремни! — обворожительно улыбаясь, как и положено ей по профессии, проворковала склонившаяся над ними стюардесса. За разговором журналисты и не заметили, как пролетело время. Сквозь стекла иллюминаторов уже можно было разглядеть голубые очертания озер и заснеженные горные вершины. Их встречала страна часов и гномов — Швейцария.

Кроммера они узнали сразу, хотя он походил на кого угодно — на удачливого коммивояжера, только что заключившего выгодную миллионную сделку, на спортсмена, собравшего всю свою волю перед решительным штурмом нового, небывалого доселе рекорда, но не забывающего при этом и произвести выгодное впечатление на публику, на загорелого, отдохнувшего курортника, с радостью вернувшегося домой и переполненного впечатлениями о счастливых и так быстро промелькнувших днях, — но только не на того, кого они должны были встречать — на загнанного, лишенного доверия избирателей и прессы политика, которому предъявлялись обвинения в нечестной игре. Реальный Кроммер настолько отличался от того Кроммера, какого они нафантазировали себе, ожидая прибытия самолета испанской авиакомпании, что даже решительный и уверенный в себе Аксель немного растерялся.

— Вы — господин Кроммер? — с такого вопроса начал он свое импровизированное интервью. Скажи он это с уверенностью — и кто знает, как бы развернулись события дальше. Быть может, Кроммер не преминул бы воспользоваться этой возможностью и рассказал журналистам о своих планах, быть может, он бы даже…

Но этого не произошло, и теперь навсегда останется тайной, зачем все же прибыл премьер-министр земли Шлезвиг-Гольштейн тем солнечным осенним днем в Женеву. Почувствовав неуверенность в тоне журналиста, высокий пассажир, так похожий на Кроммера и так не похожий на затравленного «бывшего политика», на чистом английском бросил через плечо: «Чего вы хотите? Я вас не понимаю», — и быстро прошел к выходу из аэропорта.

— Черт побери, мы же сейчас его упустим! — крикнул Максу пришедший в себя Дорфмайстер. Давно уже от него никто не мог отделаться так быстро и элегантно. Аксель, таща за собой еле поспевающего стажера, кинулся в сторону выхода из здания, за прозрачными дверьми которого только что скрылся Вальтер Кроммер. К счастью, тот не успел уйти далеко. Катя перед собой тележку с одним-единственным чемоданом, он не спеша подошел к стоянке такси, о чем-то переговорил с шофером. Тот вышел из машины и погрузил вещи пассажира в багажник. Мягко фыркнув, завелся мотор «мерседеса». Такси направилось к выезду с территории аэропорта.

— Ты успел разобрать номер? — задыхаясь, на бегу спросил Аксель.

— Нет, слишком далеко.

— Жаль, что и я не страдаю дальнозоркостью…

Взмахнув рукой, Дорфмайстер остановил ближайшую к ним машину. Таксист оказался неплохим парнем и согласился нагнать «мерседес», только что выехавший за пределы аэропорта.

— Теперь он от нас никуда не денется. В крайнем случае перехватим его перед гостиницей. Кстати, интересно, в какой из них он забронировал себе номер? Жаль, что на этот вопрос нам не ответит компьютер твоего папы, — шутливо бросил своему спутнику Аксель. — Теперь надо лишь постараться не выпускать их из виду.

— Что-то я никак не пойму, что выделывает этот парень, — обернулся к Дорфмайстеру шофер. И действительно, машина впереди их как будто и не спешила в город. Вот она свернула на боковую дорожку и поехала вокруг аэропорта. «А вдруг его информант — шофер такси?» — прошептал на ухо Дорфмайстеру Макс. Лучше бы он этого не делал. Покладистому шоферу все эти игры в детектив и перешептывания пришлись не по вкусу. Мало ли что бывает — не во все надо встревать. Догнать машину впереди он был согласен, но скрываться и следить — нет уж, увольте!

— Либо я везу вас в город, господа, либо в аэропорт — болтаться туда-сюда я не намерен. Влипнешь в историю — сколько потом нервов вымотают ваши коллеги. Да и повестки в суд тоже дело не из приятных.

Отказавшись даже от щедрых чаевых, таксист повел машину с журналистами по направлению к городу. Высунувшись в окно почти до пояса и не обращая внимания на встречные машины, Макс сумел разглядеть такси с Кроммером. Сделав еще один круг почета вокруг аэродрома, как бы проверяя, нет ли за ней слежки, машина свернула к обочине, и к ней тут же подошел высокий темноволосый мужчина, одетый в джинсы, пуловер вроде бы голубого цвета — издалека трудно было разобрать — и какую-то куртку. Внимательно оглядевшись по сторонам, он сел в такси.

ЗА 22 ЧАСА ДО УБИЙСТВА

Хорошо одетый, тщательно выбритый, в костюме молодежного покроя господин на вид лет 30—35 вошел в холл женевского отеля «Ричмонд» пружинистой походкой человека, постоянно и внимательно следящего за своей спортивной формой. На его правой, обхваченной на запястье кожаным черным ремешком руке, раскачиваясь в такт шагам, болталась небольшая, но удобная и достаточно вместительная сумка — «визитка». В таких маленьких, всегда находящихся под рукой сумочках люди, много и часто путешествующие, обычно хранят документы (их ведь то и дело приходится предъявлять очередному чиновнику лишь для того, чтобы, бросив беглый взгляд на фотографию в паспорте, он подтвердил еще раз, что вы — это вы), билеты, портмоне с небольшой суммой наличных денег (как раз расплатиться за такси, выпить бокал вина в ожидании рейса или быстро, не теряя времени, протянуть чаевые носильщику или официанту) или бумажник с фотографиями супруги и чада и, что важнее, с чековой книжкой или кредитными карточками. Ведь без них теперь никуда, да и риска меньше, чем с наличными.

Уверенный шаг господина, солидная манера держаться, весь его вид преуспевающего делового человека — бизнесмена явно американской формации говорили о том, что новый постоялец отеля принадлежит к категории людей, не позволяющих никому отвечать коротким «нет» на их просьбы. Хотя в отеле «Ричмонд» незнакомец появился впервые, при взгляде на него невозможно было заметить и следа обычной человеческой нерешительности, мгновенной растерянности, свойственной даже самому самоуверенному человеку, оказавшемуся в новом для него месте, в малознакомых условиях, будь то офис чужой фирмы, новая квартира даже самых близких друзей или холл отеля в чужой стране.

Подтянутый, как струна на скрипке перед концертом знаменитого маэстро, новый постоялец был явно не швейцарцем. Он не произнес еще ни одного слова, но стоявший за стойкой портье наметанным глазом безошибочно определил в стремительно появившемся в холле гостиницы госте западного немца. За ним — мальчик-швейцар тащил объемистый чемодан и на ремне, через плечо, специальную, сгибающуюся пополам вешалку-футляр для костюмов. Именно немца из ФРГ почувствовал в нем портье, а не одного из своих сограждан из другого кантона, для которых родным языком был немецкий, а не французский, не «австрияка» из веселой, всегда весенней Вены, не обычно немного сурового на вид «товарища» из ГДР. И уж тем более не «янки», перепутать с которым для опытного портье невозможно было никого, хотя такая путаница и была бы приятна гостю.

Повинны в такой точности, пожалуй, не только многолетняя наблюдательность и умение читать по лицам и глазам буквально все о постояльце — необходимое качество любого работника гостиницы в любой стране, в любом городе мира, но еще и любовь портье к путешествиям. Каждый год он проводил свой отпуск, путешествуя вместе с женой (а она происходила из немецкоговорящего кантона) по Европе. К сожалению, почти в каждой стране, где он решался заговорить с новыми знакомыми (а те, как и он сам, были зачастую людьми преклонного возраста, пережившими войну) или со своей супругой не только по-французски, ему долго и нудно приходилось объяснять, что он вовсе не немец, а швейцарец, что его родной язык — французский и что в войне он не участвовал. Конечно, раз на раз не приходится. Подобные объяснения ему здорово поднадоели, но, нарвавшись в одном из придорожных французских бистро на грубый ответ хозяина заведения, наш портье в сомнительных местах предпочитал заранее лишний раз прояснить вопрос о своей национальности, а не дожидаться повторения грубости. «Я бошей не обслуживаю! Выматывайтесь отсюда!» — рявкнул тогда им в лицо тот розовощекий, красноносый и пузатый от влитого за всю жизнь в себя вина и пива француз, более чем кто-либо походивший на «дурачка Михеля», как изображают немцев на карикатурах во второсортных журналах.

Немудрено, что таким образом он и сам научился до тонкостей разбираться в национальностях своих постояльцев. В том, кто есть кто, откуда и что из себя представляет.

— Моя фамилия Ланге, — с сильным северным акцентом, так не похожим на почти певучее швейцарское произношение, и забыв поздороваться, произнес немец.

— Добрый день! Рад приветствовать нового гостя в нашем отеле…

— День добрый! — не замедлил исправить собственную неделикатность вошедший, перебив, правда, при этом портье, годившегося ему чуть ли не в отцы.

Этот тип вечно занятых, чрезвычайно деловых постояльцев был давно знаком работавшему здесь не первый год швейцарцу, хотя не они, а люди спокойные, семейные, уравновешенные составляли подавляющую часть постоянных гостей этого тихого женевского отеля. Увы, бьющая в глаза деловитость, этот показной, внешний «американизм» отнюдь не всегда свидетельствовали о прочном положении в обществе. Те, кому не надо бороться за выживание, наслаждаются жизнью, а не превращают ее по собственной воле в сплошные, сжатые до долей секунд, будни.

— На ваше имя, господин Ланге, заказан номер с ванной. Из окна прекрасный вид на наше знаменитое озеро.

— Очень хорошо! Я пробуду недолго. Вероятнее всего, не больше недели.

— Как вам будет угодно, господин Ланге. Мальчик проводит вас. Франсуа, вещи месье в 302-й. — Улыбчивый портье старательно обрабатывал нового постояльца. Личные симпатии и антипатии — разве они могут помешать быть вежливым и гостеприимным, каким и положено быть администратору солидного отеля.

— Я вам много хлопот не доставлю… — внезапно проявив заинтересованность в продолжении этой, казалось бы, мимолетной, но неизбежной беседы, с улыбкой проронил немец. — Я сам человек тихий и люблю покой!

«Оно по тебе и видно, какой ты тихий, — усмехнулся про себя портье. — Хотя, как говорят американцы, и Ниагара считает, что она всего лишь мелодично журчит…»

— …В Женеве же, хоть здесь и полно туристов круглый год, так мало местных жителей, что кажется, будто этот город самой природой создан для покоя! — сомнительным комплиментом закончил свою мысль приезжий.

— Можете не беспокоиться, господин Ланге! В округе, правда, расположено несколько отелей, есть поблизости и семейные пансионы, но шума от них никакого. Это все больше такие же солидные и спокойные заведения, как и наше. Последнее крупное «беспокойство» случилось в нашем квартале лет эдак более восьмидесяти назад. Пожалуй, даже и больше!

— А что же произошло? — Теперь уже любопытство гостя не было наигранным, как в начале разговора. Простояв несколько десятков лет за стойкой, портье умел располагать к себе, знал, кого и чем можно заинтересовать, как сделать завсегдатаем, старожилом отеля случайно заглянувшего сюда туриста или делового человека, номер которому по телефону, не заглянув даже в рекламный проспект, забронировали друзья или партнеры. За это умение сделать завсегдатаем отеля любого, кто захочет здесь хоть раз поселиться, и дорожили пожилым уже работником хозяева заведения. Пусть он не так спор на руку и скор на ногу, но мудрость и опыт прожитых лет, умение говорить с людьми стоят усердия многих молодых, современных и образованных менеджеров, выпекаемых в лучших школах, но по единому проекту и массовым тиражом.

— Вы, наверное, заметили, господин Ланге, когда выходили из такси: в пятидесяти метрах от нашего отеля расположен вход в соседний. Он называется «Бо риваж», что, пожалуй, можно с определенным приближением перевести с французского как «Прекрасное озеро». Хотя этот отель и наш конкурент, но должен отдать им честь: «Бо риваж», как, впрочем, и мы, — один из самых лучших отелей города. Несмотря на то что его здание, рассчитанное на 500 мест, и построено еще в прошлом веке, оно находится в отличном состоянии. Так вот, почему-то именно этот отель — фактически наш ближайший сосед — и стал любимым местом времяпрепровождения многих титулованных и знаменитых любителей «пошуметь». И, как вы сами понимаете, когда в «Бо риваж» «гулял» герцог Виндзорский, празднуя свою победу над сердцем гордой американки Уоллис Симпсон, ставшей наконец его законной супругой, в нашем квартале действительно было довольно шумно от нахлынувшей публики. Они жаждали хоть одним глазком взглянуть на сильных мира сего. Да, их медовый месяц кое-кому отравил у нас жизнь.

— Ха, да вы шутник, — расплылся в улыбке Ланге.

«Клюет, — подумал портье, — но интерес надо подогреть».

— Но самый большой шум в нашем квартале, и свидетель тому не только господь всемогущий, но и местные газеты, был, разумеется, 10 сентября 1898 года. Кое-кто тогда, со страхом ожидавший прихода конца света вместе с приходом нового столетия, серьезно засомневался, уж не началось ли светопреставление на пару лет раньше назначенного срока.

— Вы меня интригуете… — Немец основательно и удобно устроился, облокотившись на стойку.

«Вижу, что интригую. Не слепой…»

— В тот день, 10 сентября, как раз по улице между нашими двумя отелями проходил королевский кортеж. Вдруг из публики выбегает какой-то смуглый господин… Ох, и сейчас мне неприятно думать, что произошло все это в каких-то пятидесяти шагах от того места, где мы с вами находимся… Выбегает этот неизвестный… Сейчас-то он уже известен, даже слишком хорошо. Это был некто Луиджи Люккени, итальянец, анархист… Так выбегает этот итальянец… Как это ему удалось добраться до королевской коляски, ума не приложу. Выбегает и кинжалом, выхваченным из-под полы, бьет австрийскую императрицу Елизавету… Ну вы же помните, жену Франца-Иосифа Первого…

— Смутно, но помню, хотя меня и не представляли этой даме. Но послушать вас, так вы сами если и не участвовали в убийстве, то по крайней мере стояли рядом, — со смехом произнес понявший и принявший игру Ланге.

— Ну, рядом я, конечно, не стоял, господин Ланге, — видя, что в очередной раз его рассказ произвел ожидаемое впечатление, и вновь возвращаясь к роли старательного и корректного служащего, отпарировал портье. — Но моя бабушка всегда так взволнованно рассказывала эту историю, что и я не могу без содрогания вспоминать об этом страшном деле. Так вот, и в тот день в нашем квартале было довольно шумно. Тем более что раненую императрицу занесли в «Бо риваж». Она и скончалась — «у прекрасного озера».

— Уж вам палец в рот не клади. «Скончалась у прекрасного озера» — да после такой концовки не каждый заглянет на огонек к вашим соседям-конкурентам. Хотя, конечно, есть немало и таких, кого подобная реклама может только раззадорить. Да, кстати, вы не могли бы узнать, нет ли почты на мое имя? — поинтересовался размягченный рассказом портье благодарный слушатель.

— Сию минуту, господин Ланге. Почту для постояльцев нам приносят чуть позже, и мы обычно кладем конверты в одну ячейку с ключом, но для вас… — И пальцы портье споро пробежали по кнопкам внутреннего телефона, соединившего его с одной из служебных комнат-офисов, расположенных в глубине отеля.

— Посмотрите, нет ли корреспонденции для месье Ланге, и перезвоните. Он только что прибыл и ждет в холле, — не представившись, так как ему это было совсем не обязательно — все подчиненные прекрасно знали его голос, — распорядился в трубку портье. Чтобы помочь гостю скоротать время, он обратился к нему с вопросом: — Простите, господин Ланге, а вы давно из Германии?

— Нет, только что прилетел…

Зуммер телефонного сигнала заставил швейцарца, жестом извинившегося перед гостем, прервать беседу. Хотя он и успел отметить про себя так резанувшее ухо слово «прилетел». Расписание Женевского аэропорта служащие отеля знали не хуже, чем собственную гостиницу. Ведь именно оттуда чаще всего приезжали гости. Сегодня портье уже поселил двух молодых ребят-журналистов из Гамбурга, сразу же умчавшихся куда-то по своим делам. Номера для своих немецких коллег заказало рано утром местное отделение популярного журнала «Блик». Следующий самолет «Люфтганзы» должен прибыть минимум через час. Но Ланге, разумеется, мог прилететь и на самолете иностранной авиакомпании, хотя сентиментальные и суеверные немцы предпочитают препоручать собственные жизни в руки соотечественников. Мог Ланге прилететь и на частном самолете.

«В конце концов это все абсолютно не мое дело», — сам себя одернул швейцарец.

— Для месье Ланге, — сделав на французский манер ударение на последнем слоге, сообщил голос по телефону, — есть письмо. Я уже послал к вам посыльного.

— Спасибо… — и, обернувшись к постояльцу: — Для вас почта, господин Ланге. Сейчас письмо будет здесь.

— Благодарю вас. Пожалуй, на всякий случай я хотел бы заплатить за пару дней вперед. — Забрав у подоспевшего посыльного конверт, оплатив номер за следующие два дня по счету, выписанному расторопным кассиром, и оставив неплохие чаевые, доставшиеся на долю приветливого швейцарца, Ланге двинулся к лифту. Дорогу ему показывал все тот же шустрый Франсуа, уже успевший отнести вещи нового гостя в 302-й номер.

— Хоть и немец, но мужик вроде ничего, — добродушно поделился первым впечатлением со своим помощником портье, лаская взглядом бумажку, которую он положил отдельно от других ассигнаций.

В конверте, переданном посыльным и вскрытом Ланге лишь в тиши собственного номера, когда за Франсуа закрылась дверь, лежал листок белой бумаги, а на нем заглавными буквами, явно отпечатанными на машинке, были набраны всего лишь два слова по-немецки: «Ждите звонка».

— Конспираторы, — чертыхнулся вслух Ланге. Хотя какой он Ланге! Здесь, оставшись один, загадочный постоялец вновь мог стать самим собой — Вернером Катером, совладельцем частного детективного бюро во Франкфурте-на-Майне. Он и на самом деле только что прилетел в Женеву, но, как и предполагал догадливый портье, не на «Люфтганзе», а на частном самолете скромного и почти неприметного аэроклуба. Еще вчера Катер и не собирался в Женеву, но…

Утром ему позвонил домой — была суббота, и Вернер не пошел в контору — все тот же голос, что вот уже год давал ему разного рода поручения. На первый взгляд они ничем не отличались от обычной рутинной работы детективных агентств: проследить за тем-то, узнать, не изменяет ли он жене, не поддерживает ли беспорядочных контактов с женщинами, а может быть даже, и с мужчинами. Лишь понемногу, постепенно Катер стал понимать, что его медленно, но верно втягивают не в обычную любовную интригу, а в опасную политическую аферу. Уж больно знаменит был объект наблюдения — лидер оппозиционной СДПГ — социал-демократической партии в земле Шлезвиг-Гольштейн. Кому, как не ему, Катеру, бывшему офицеру полиции, весьма вовремя поменявшему если и не род своих занятий, то уж место работы, было не знать, чем это чревато для него. Но что делать? Отказаться невозможно — уж слишком хорошие гонорары с обильным количеством нулей за каждое выполненное задание называл по телефону все тот же явно приглушенный носовым платком на мембране телефонной трубки голос.

С каждым разом задания становились сложнее, опаснее, все чаще и чаще от них попахивало прямой уголовщиной. Последнее поручение казалось на первый взгляд абсолютно невыполнимым, бредом сумасшедшего — установить подслушивающее устройство «Клоп» в телефонном аппарате самого премьер-министра федеральной земли. Но даже это абсурдное задание не остановило Вернера. Переодевшись телефонным монтером, он средь бела дня явился в резиденцию и совершенно открыто, ни от кого не таясь, стал проверять все телефоны подряд. Неудивительно, что после его «проверки» в аппарате премьера появилась лишняя деталь. Инструкцию для проведения этой операции, как и всех других, передал ему голос по телефону.

Иногда детективу становилось страшно при мысли, что будет с ним, если все раскроется. Тюрьма лет на десять, а то и больше! И почему этот проклятый «голос» из всех детективов выбрал его?! Говоря откровенно, Вернер знал, почему именно на него пал выбор. Еще при первом их знакомстве, если так можно назвать ситуацию, когда о тебе знают все, а ты о человеке, даже не о человеке, а о «голосе» — абсолютно ничего, этот «телефонный друг» намекнул, что в случае отказа в прессе всплывут делишки Катера с «крэком» — новым видом наркотика. Вернер предпочел не выспрашивать по телефону, что же известно о его деятельности настойчивому незнакомцу, и дал согласие работать по его указаниям и только на него. Но за каждое дело бывший полицейский потребовал особый гонорар, размер которого они будут согласовывать заранее.

Уговор строго соблюдался обеими сторонами. Детектив мог теперь себе позволить работать лишь на своего главного клиента, вежливо, ссылаясь на занятость, отказывать остальным. Как опытный профессионал, Вернер вскоре понял, что таинственный «работодатель» нуждается в нем лишь как в послушном и четком исполнителе его воли, что неизвестный сам до тонкостей продумывал и разрабатывал каждую операцию, как это было с установкой «клопов» в офисе премьер-министра, что «хозяин», как стал мысленно величать телефонный голос Вернер, заинтересован в сохранении такого прекрасного исполнителя, как Катер, и ни при какой ситуации не станет им рисковать. Продумав все это, Катер успокоился — на такого босса можно работать, да и в конце концов какая разница, за кем следить, и чем премьер или лидер оппозиции отличается от любого неверного мужа.

Телефонный звонок, которого Вернер ждал вот уже более получаса, заставил его вздрогнуть.

— Как добрались? — услышал он знакомый голос в трубке, всегда предвещавший опасное, но выгодное дело.

— Спасибо, нормально. Но хотел бы я знать, когда вы-то сюда успели добраться? Или, может быть, мы и летели в одном самолете?

— О нет. Он был слишком маленький, чтобы в нем прятаться. Да, хотел с вами поделиться впечатлением — вчера посмотрел замечательный фильм. Сюжет вкратце такой: профессиональный убийца проникает по плану, разработанному одним из его друзей, в дом влиятельного лица — отца этого друга. И во время сна с помощью какого-то препарата так приканчивает солидного господина, что эту смерть и родственники, и полиция принимают за вполне естественную — от старости и болезней. Ох, и любят же у нас в кино крутить всякую чушь. Вы меня поняли?

— Да, я все понял. — Теперь уже голос профессионала не дрожал. Задание изложено ясно, дороги назад нет. Отказываться нельзя — ведь в таком случае всплывут не только его давнишние грешки, но и, наверное, кое-что из того, что он «работал» по заказу «хозяина». Доказать же, что все это Катер выполнял по приказу тех, кто столь умно шантажировал его, детектив был не в силах, даже располагая магнитофонными записями «голоса». «Хозяин» не зря прикрывал мембрану трубки. Оставалось обговорить детали: — Но, наверное, этому профессионалу друг и заплатил неплохо?

— Не скажу точно. Кажется, около миллиона, но не помню, в какой валюте.

— Думаю, в марках. Фильм-то наверняка немецкий.

— Меня всегда восхищало ваше логическое мышление. Теперь о деле, ради которого я просил вас приехать сюда. Вам надо будет встретиться с нашим человеком, который и введет вас в курс дела. Через 10 минут выходите из отеля и идите вниз по правой стороне улицы. Садитесь в третье такси, которое нагонит вас сзади. Шофер отвезет вас туда, где будет ждать наш человек. Чтобы вы не ошиблись: он будет одет в джинсы, пуловер голубого цвета и кожаную куртку…

ЗА 20 ЧАСОВ ДО УБИЙСТВА (продолжение)

Проклиная упрямого таксиста и его «мерседес», все дальше и дальше уносивший их от того места, где к машине отставного премьера подошел неизвестный молодой человек, Аксель размышлял, что же им предпринять дальше. Покидать такси не стоит. Ведь в любую минуту Кроммер мог прервать разговор, вновь сесть в такси, и тогда журналисты потеряют его из виду. Возвращаться в аэропорт и искать нового, более сговорчивого таксиста — тем более глупо по той же причине. Им оставался единственный выход — добраться до въезда в город, найти по пути новую машину и уже на ней попытаться перехватить или проследить за такси с Вальтером Кроммером. Правда, из поля зрения ускользал «источник» информации, но в их положении выбирать не приходится. В двух словах Аксель пояснил ситуацию Максу.

— Я все понял, — быстро откликнулся стажер. — Но объясни мне ради бога, что мы будем делать с Кроммером, даже если нам и удастся проследить за ним и узнать, где он остановился? Он совершенно ясно и недвусмысленно отказался дать нам интервью. Не пожелал даже признаться, что он — это он, Кроммер. С какой стати нам снова к нему лезть? Чтобы нарваться на еще один грубый отказ?

— Господи, что за сосунка навязали на мою шею! — в ярости на тупость и непонятливость Макса вскричал Дорфмайстер. — Откуда у тебя эти сладкие слюни? Где этому учат?

— Я занимался в школе журналистики в Гамбурге, у лучших преподавателей. И хоть вы и старше меня, но это не дает вам права… — Оскорбленный Макс не находил слов, чтобы выразить возмущение.

— Спустись на землю! Все, чему учат в школах журналистики, — дерьмо! С теми представлениями, что там прививают, ты можешь писать в лучшем случае для раздела светской хроники и никогда не сделаешь журналистской карьеры. Такие люди не годятся ни для нашего отдела уголовной хроники, ни для хроники политической. А единственный дельный преподаватель журналистики, которого я знал, — это Вольф Шнайдер. Он в своей школе на самом деле учил нашему ремеслу. У парня была настоящая волчья хватка — недаром его и зовут Вольф — «волк». Жаль, ему не повезло. Один из сопливых слюнтяев вроде тебя из обормотов-слушателей законспектировал его лекции и передал конспекты в редакцию одной левой газетенки. Представляешь, какой шум подняли все эти левые, прочитав его наставления молодым репортерам!

«Все процветающие массовые издания делаются по одной мерке. Деликатным и приличным образом не добудешь ни снимка, ни фотографии. Деликатно можно фотографировать лишь заход солнца. Если же вы хотите как следует взяться за человека, будьте жестоки.

Профессия журналиста предполагает способность пробраться туда, куда не проникнет простой смертный. Это не чрезвычайный случай, а совершенно обычное дело. Хороший репортер, как и сыщик, может избить трех полицейских, или соблазнить пять медицинских сестер, или сделать еще нечто подобное — лишь бы проникнуть в больничную палату, где лежит умирающий министр. Задача репортера — добраться до цели. Как вы этого добьетесь, никого не касается. Совершенно обычное дело — позвонить родителям убитого ребенка и попросить его фотографию.

Если вам нужен солнечный закат, вы можете себе позволить приличные методы. Но если вы хотите запечатлеть демонстрантов, бунтовщиков, террористов, убийц, к делу нужно подходить совсем иначе».

Словом, цель оправдывает средства. А цель у нас одна — сенсация. Парень, убери свой грошовый гонор в карман и учись быть жестоким, если хочешь стать журналистом! Мы с тобой сейчас попали в струю. Само наше дело — уже сенсация, а ты нюни распускаешь!

— Останови. Мы выйдем здесь. — Похлопав шофера по плечу, Аксель привлек его внимание. Таксист давно уже перестал прислушиваться к тому, о чем спорят его странные пассажиры. Он мечтал только об одном — как бы поскорее от них отделаться.

— Как-то у меня был любопытный случай, когда и я мучился вопросом, морально ли то, что я делаю. Будет время — расскажу, — бросил через плечо Аксель, распахнув дверь и выходя из машины.

Журналисты остановились поблизости от стоянки такси. Найти таксиста, который согласился бы на их условия, не составило труда. Поставив автомобиль рядом с придорожным рекламным щитом, на котором длинноногая блондинка, зажмурив глаза от удовольствия, призывала проезжавших последовать ее примеру и «наслаждаться кока-колой», они принялись ждать. Место было хорошо тем, что отсюда уже издали можно рассмотреть всех пассажиров в проносящихся мимо машинах. Водителя такая ситуация вполне устраивала. Приоткрыв боковое стекло, он с удовольствием закурил, глубоко втягивая дым сигареты и осторожно, чтобы не потревожить выгодных пассажиров, выпуская его в окно.

Через четверть часа, когда Аксель уже начал беспокоиться и прикидывать, не лучше ли ему было все-таки выйти из машины поблизости от Кроммера и его неожиданного спутника, чем потерять их вовсе, вдали показался знакомый «мерседес». Промелькнув мимо них и не обратив никакого внимания ни на призыв пить «коку», ни на остановившееся рядом с рекламным плакатом такси, машина Кроммера направилась к центру.

— Давай быстро за ней, — бросил шоферу Макс. — И если упустишь, заплачу только по счетчику.

Такси сорвалось с места, обдав дымом выхлопа нарисованную красотку. Расстояние между двумя «мерседесами» стало быстро сокращаться. Можно было разобрать, что в салоне передней машины, кроме шофера, находится лишь один пассажир.

— Не подходи так близко. Не надо, чтобы он нас видел, — доверительно пробурчал Аксель. За последний час, с того самого момента, когда в аэропорту от них так красиво отделался Кроммер, Макс впервые увидел обычную лукавую усмешку на лице своего шефа. Дело, кажется, начинало налаживаться.

Покрутившись по женевским улочкам, скорее колеблясь в выборе гостиницы, чем заподозрив за собой слежку, такси Кроммера направилось в сторону Женевского озера.

— Вот будет удача, если он остановится в нашей же гостинице, — рассмеялся быстро ориентировавшийся в малознакомом городе Аксель. От его недавних страхов упустить политика и провалить порученное дело, от которого зависело и его собственное будущее, не осталось и следа. — И нужно было нам с тобой менять машину, ждать у въезда в город, когда могли спокойно вернуться в «Ричмонд» и проинтервьюировать нашего премьера в баре за чашкой кофе.

— Да, но что бы мы с тобой делали, если бы не заметили этого такси или они поехали бы другой дорогой? — поинтересовался Макс.

— Я не уверен, есть ли здесь другой путь. Это во-первых. А во-вторых, если бы мы с тобой прошляпили Кроммера сейчас, то пришлось бы стать детективами и побывать во всех гостиницах Женевы. В конце концов мы нашли бы его в любом случае. Вот тебе и первый урок — у журналиста должна быть хватка покрепче, чем у бульдога или полицейского.

Постепенно сбрасывая скорость, такси Кроммера на какой-то миг плавно притормозило у входа в «Ричмонд», потом, как бы поколебавшись несколько секунд и в конце концов решившись, прокатилось еще несколько десятков, а может быть и сотню, метров и, послушное воле водителя, его до автоматизма отработанным движениям, замерло перед входом в «Бо риваж». Подождав для верности минут 15—20, оставив в машине Макса, по глазам которого внимательный наблюдатель прочел бы и радость от первой погони, и нетерпеливое ожидание, что же случится дальше, в холл отеля зашел один Дорфмайстер. Делая вид, что рассматривает внезапно отказавшую зажигалку, Аксель осторожно огляделся по сторонам и понял, что Кроммера в вестибюле уже нет.

— Простите, я журналист, — обратился он к милой девушке-администратору, придумывая на ходу, что бы такое соврать. — Сюда сегодня должен был приехать мой дядюшка. — И Аксель тщательно описал Кроммера.

— Разумеется, — ответила улыбкой на улыбку приветливого молодого человека администратор. — Адвокат Краузе уже прибыл. Он остановился в 317-м номере.

Нет, не зря Дорфи так любил иметь дело с симпатичными девушками.

ЧЕРЕЗ ЧАС ПОСЛЕ УБИЙСТВА (продолжение)

Стремглав выскочив из ванной, лишь бы только не видеть тело Кроммера, почти полностью погруженное в воду, Макс бросился в комнату, к телефону. Его тошнило. Впервые в жизни он увидел убитого человека. В том, что здесь произошло убийство, он не сомневался.

— Что ты хочешь делать? — поинтересовался выглянувший за ним Дорфмайстер.

— Как что, звонить в полицию!

— Положи трубку! Да не распускай ты сопли! Что, первый раз покойника видишь?

— Да… — Макс все еще не решался выполнить указание Дорфи.

— Оставь в покое телефон и не дергайся! Давай начинать работать, — резко, словно топором, обрубил Аксель. — В полицию мы позвоним чуть позже. Если детективы сюда прискочат, то нам с тобой будет уже нечего ловить. И не переживай — Кроммеру ты уже ничем не поможешь. Вот тебе урок журналистики номер два — учись быть жестоким. Надеюсь, помнишь лекции Вольфа?

Осторожно, стараясь не оставлять лишних следов, Аксель принялся осматривать номер. Хотя Дорфи и храбрился перед своим стажером, ему тоже было немного не по себе: вдруг сейчас кто-нибудь заглянет в комнату, а в ней — мертвый постоялец и два человека, неизвестно как сюда попавших, рыщут по комнате. Но профессиональное хладнокровие и умение владеть собой, держать нервы в узде быстро взяли верх над первоначальной растерянностью. Точными, выверенными движениями он сбросил с плеча свой «Кэнон» и, подумав несколько секунд, сделал первый кадр. Затем еще и еще один. Отдельно кровать, томик Сартра, лежащий обложкой вверх, затем, перевернув книгу, сфотографировал и страницу из нее. Подписчики не откажутся узнать, что же такое читал бывший премьер перед смертью. В фокусе чемоданы Кроммера, листки, исписанные от руки ровным почерком. Стоп!

Что это за листки? Откуда они здесь? Неужели это предсмертное письмо Кроммера? Переворачивая страницы одну за другой, Аксель щелкал затвором не переставая, успевая при этом попутно и схватить главный смысл записей Кроммера.

Нет, это не предсмертное письмо с объяснениями, почему экс-политик решился покинуть лучший из миров. Это часть дневника Кроммера. А вот последняя запись:

— Да это же о нас с тобой! — удивленно воскликнув, обернулся Аксель к стажеру. Тот стоял, прислонившись к стене, безучастный ко всему происходящему. Уроки журналистики не прошли для него даром.

Поняв, что сейчас говорить с Максом бесполезно, Дорфи продолжал просматривать листки. Его внимание привлекла фраза, отделенная от описания сцены с журналистами в аэропорту всего одним абзацем:

«Это же о его встрече с незнакомцем, проследить за которым нам не удалось, — пронеслось в голове у Акселя. — Нет, такой материал здесь оставлять нельзя. Он может прямиком вывести на убийцу, поможет раскрыть заговор». — И, не обращая внимания на Макса, Дорфмайстер запихнул аккуратно сложенные листки во внутренний карман куртки.

— Здесь же ничего нельзя трогать! Это могут быть важные улики, необходимые полиции, чтобы выйти на след… — прохрипел Макс, привыкавший потихоньку к мысли, что в комнате за стеной лежит покойник.

— Поэтому-то мы их и берем. Во-первых, это необходимо журналу. А уж во-вторых — всем остальным. Не дай бог, полицейские ищейки раскопают дело раньше нас с тобой. А потом мы их вернем полиции — можешь не беспокоиться!

«Отработав» комнату, Дорфмайстер перешел в ванную. Поборов неприязнь, он принялся подробно ее осматривать. Выбрав позицию с таким расчетом, чтобы вода в ванне, где до сих пор покоилось тело Кроммера, случайным бликом от вспышки «Кэнона» не испортила кадр, Аксель нажал на спуск. А потом — снова и снова, с разных позиций, с разным захватом объектива.

— Возьми диктофон! — крикнул он, услышав шаги по комнате окончательно пришедшего в себя Макса. — И внимательно, шаг за шагом опиши вслух обстановку в номере. Свои личные впечатления не забудь. У тебя это лучше получится — ты у нас мальчик впечатлительный.

Под ногой у Акселя что-то хрустнуло. Он нагнулся и понял, что наступил на осколки стакана, валявшиеся на полу и не замеченные им ранее. Сделав еще несколько снимков, Дорфмайстер услышал сухой щелчок счетчика — пленка кончилась.

Через четверть часа, когда Макс закончил свою часть работы, Дорфи, проверив предварительно запись, вытащил кассеты с отработанными пленками из диктофона и фотоаппарата. Выйдя из номера, Дорфмайстер спустился на этаж ниже и осторожно, чтобы никто случайно его не заметил, спрятал пленки между подушками стоявшего в холле дивана.

— Теперь можешь звонить в полицию, — сказал он, вернувшись в номер. — И запомни: мы с тобой зашли в номер ровно в час дня.

Заголовок бульварной газеты «Бильд цайтунг» (набран большими буквами через всю полосу):