Обвиняется... сенсация

ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ ПОСЛЕ УБИЙСТВА

Катер гнал перед собой Мартина Мюллера, лишь иногда давая ему оторваться, зажигая проблеск надежды в его едва различимых в темноте октябрьского вечера опухших от слез глазах, незаметных на раздувшемся от редких, но точных ударов почерневшем и окровавленном лице. До нынешнего вечера Катер никогда не позволял себе играть с будущей жертвой как кошка с мышью. Но на этот раз издевательства были продуманы заранее, входили в план. И Катер наслаждался… Пожалуй, недаром его фамилия была Катер, что по-немецки значит «кот».

Вернер еще не знал чувства наслаждения полной, вплоть до смерти, властью над бессильным перед ним, безвольным в его руках человеком. Новое ощущение пьянило крепче шнапса, действовало сильнее наркотика. Но никогда не следует тешиться этим чувством без меры, предостерегал себя Вернер. Чем больше «играешь» с жертвой, тем больше у нее шансов, пусть посмертно, отомстить тебе. Захваченный погоней, привлекательной вдвойне из-за того, что результат известен заранее, ты можешь случайно оставить отпечаток ботинка в луже грязи, не заметить, как из кармана пальто или куртки при резком ударе вывалится носовой платок с монограммой или перчатка, а то и записная книжка с адресом, именем, фамилией и группой крови владельца.

Никогда не забудет бывший полицейский ограбления банка, раскрытого в считанные минуты благодаря самому грабителю. Отдав налетчику деньги, не растерявшийся служащий банка попросил вора расписаться в формуляре. Якобы только для того, чтобы полиция не обвинила самих банковских клерков в хищении денег. От напряжения потеряв контроль над собой, занятый мыслями только о том, как побыстрее «смотаться» с деньгами, а может, и желая покуражиться — вот он, мол, какой честный, грабитель автоматически расписался на квитанции… собственным именем. Остальное было делом техники.

Вот что значит потерять над собой контроль, поддаться чувству вседозволенности, вспоминал Катер. У него ошибки быть не могло. Нагнав отбежавшего в сторону и попытавшегося укрыться в невысоких кустах Мюллера, уже не отдававшего себе отчета в собственных действиях, не понимавшего, что эти кусты не могут служить ему прикрытием, Катер, разогнавшись в два-три прыжка, резко рванул вверх, намереваясь послать удар левой ногой прямо в горло жертвы. Но, уже наметив дугу, по которой должен был пронестись мысок ноги, обутой в жесткий, кованый, армейского образца ботинок, он задержал движение, поменял направление и лишь пнул Мюллера ногой в живот. Удар лишь слегка коснулся брюшины и, оставив на теле кровоподтек, вынудил Мюллера согнуться пополам и зайтись в судорожном, хриплом отхаркивании. Словно рыба, вытащенная из воды и брошенная на песок пляжа, он бился на земле, хватая воздух жадно открытым, кроваво-черным, расколотым ртом, пытаясь разлепить пальцами, отдавленными коваными каблуками, запорошенные землей, залитые кровью напополам со слезами и холодным потом глаза.

Не желая расставаться с надеждой выжить, Мюллер смог вскочить, но тут же упал, вновь встал на четвереньки и, страшно, злобно воя, словно волк, попавший в хитро запрятанный охотниками капкан, едва перебирая заплетающимися ногами, путаясь в направлении, пополз в сторону дороги, мелькавшей вдали фарами проносившихся легковушек. Он не понимал, зачем его бьет, калечит, рвет на части этот страшный человек. За что? Ведь всего две недели назад они так славно беседовали на скамейке женевского парка. Кто бы мог подумать, что он окажется таким страшным зверем?! Правда, «наемник» не был особенно любезен и тогда, но это не причина для столь страшной пытки. Они же работают на одного хозяина. Зачем же тогда?

Да, они работали на одного хозяина, думал и Вернер, но работали по-разному. По-разному их и оценили. Именно поэтому, чтобы спасти его — Вернера Катера, не дать следствию и доли возможности выйти на частного детектива, решено было пожертвовать Мюллером. Мартином Мюллером. Тем самым журналистом, на свидание с которыми приехал Кроммер. Тем самым «прыщавым», с которым встречался Катер. Тем самым, кого «засекли» Дорфмайстер и Циммер.

Несколько дней назад, отбросив в сторону экземпляр «Блика», Вернер поднял трубку надрывавшегося от натуги телефона и, услышав спокойный, как обычно немного искусственно приглушенный голос, не выдержал, сорвался.

— Какого черта вы втянули в такое дело этого прыщавого сопляка в джинсах? — Примерно такой вопрос, если опустить все промежуточные выражения, выбор которых в языке бывшего полицейского оказался весьма богатым, задал Катер. — Его вычислили эти два парня из «Блика». Это же надо быть таким идиотом, чтобы нарисоваться рядом с…

— Заткнись! — резко одернул детектива голос в трубке и уже спокойнее добавил: — Я думал, что ты только смотришь телевизор, а оказывается, бывшие полицейские не чураются и прессы. Ладно, — почувствовав по злобному сопению собеседника, что тот вновь готов взорваться, примирительно предложил голос, — не поднимай волну, а то пузыри пойдут!

— Только не надо меня пугать! — уже почти кричал Катер в телефон.

— А я и не пугаю. Я предупреждаю. Нам надо встретиться и все спокойно обсудить. Есть выход.

— Но предупреждаю заранее. — Голос Катера, слегка осипший от напряжения, предательски дрогнул. Он судорожно сглотнул и продолжил: — На тот случай, если я пропаду или внезапно скончаюсь, пусть даже и без всяких признаков…

— Да заткнешься ли ты наконец, ублюдок! Нашел кого пугать, — возмущенно, в свою очередь срываясь на крик, зашипела трубка. — Здесь не маленькие дети, и ты не институтка. Знаем, что ты страховался. Тебя будет ждать машина перед «боксерским» баром.

«Они ничего не знают. Слава богу!» — От радости у Вернера на кончике носа даже выступили маленькие, словно мелкие бисеринки, капельки пота. Адски заломило в висках. Они ничего не знают! Все рассчитано правильно — его никогда не собирались убирать, он был идеальным, полезным человеком. Нерассуждающий, квалифицированный исполнитель. Никто до сих пор не собирался избавляться от него. Потому-то за ним и не следили, хотя «хозяин» и предполагал, что Вернер изобретет какую-нибудь собственную систему страховки. Скажем, письмо в газеты с рассказом обо всем, хранящееся у неизвестного им, но верного Катеру человека. От Вернера этого хода ждали, как от всякого нормального профессионала. «Я стал для них нежелаемым свидетелем лишь в ту минуту, когда журналисты вышли на «прыщавого». Мне доверяли и не следили за мной. Сейчас, когда я только припугнул разоблачением, они попались. Фактически признались, что ни после операции с «Клопом», ни после этого дела в Женеве от аэродрома, где приземлился все тот же спортивный самолетик, меня не «вели». Но я-то какой дурак! Понадеялся на расчеты «хозяина» и сам для страховки ничего не предпринял. Мог бы состряпать себе хоть какое-нибудь алиби. А сейчас положение у меня — не позавидуешь!»

Вспоминая события того дня, Вернер и не заметил, как Мартину удалось добраться до автобана. Машин было уже немного. Все же не стоило позволять ему мелькать в лучах мощных автомобильных фар. На первый раз повезло. Шофер пронесшегося мимо роскошного БМВ не обратил ни малейшего внимания на окровавленного и ободранного бродягу, вынырнувшего из придорожного кустарника.

Аксель, отлично различив боковым зрением бедолагу, едва выползшего на шоссе чуть ли не под колеса его машины, разумеется, не стал останавливаться, Лет пять назад он непременно бы остановился. Не из человеколюбия, не из сострадания — из чувства профессионального интереса, приказывавшего ему влезать в каждый подозрительный, хоть что-то обещающий случай. Тогда он был жаден и голоден. Голоден не физически, а на работу. Он мечтал обустроить собственное будущее, идти по жизни походкой хозяина, а не наемного работника, быть уверенным в себе. Дорфи лгал, подличал, изворачивался не из любви к подлости. Этого требовала жизнь. Но он оставался верен себе, своим целям и, не страшась ничего, лез туда, куда не всякий рискнет забраться. Но теперь хватит риска.

Зачем ему влезать в подозрительное, а может быть, и опасное приключение в такой прекрасный вечер?! Он уже выполнил свою программу по сенсациям. Имя Дорфмайстера известно всей Федеративной Республике. Днем они с Максом сдали в набор свой второй, и последний, материал о Кроммере. Эта статья сделает его еще популярнее, еще известнее. И не только как «специалиста по раскрытию темных дел», великолепного практика, высокопрофессионального репортера, журналиста-расследователя, но и как объективного аналитика, быстро и верно ориентирующегося в хитросплетениях политической жизни. Безусловно, их с Максом материал содержит немало спорных моментов, но внимательный читатель — а именно на него и рассчитана публикация — сможет сделать самостоятельные выводы. Несмотря на двойственность позиции авторов, проведших тщательное расследование, изучивших мельчайшие детали дела, невольно напрашивался вывод — обстоятельства смерти Кроммера в Женеве чрезвычайно подозрительны. Но можно считать установленным фактом: бывший премьер покончил с собой, замаскировав самоубийство под убийство. Сенсация такого масштаба — и вдруг… окровавленный человек на обочине шоссе. Игра не стоит свеч, особенно когда рядом с ним, замирая от предвкушения удовольствий предстоящей ночи и нежно прильнув щекой к его плечу, сидит Лотхен.

Спасибо Максу! Не забыл добра, как это часто случается с другими сынками богатых родителей, с детства привыкшими к помощи, опеке окружающих и потому воспринимающими ее как должное. Познакомил Дорфи с сестрой. Прелесть девчонка!

Дорфмайстер договорился съездить с ней поужинать в небольшой, но модный загородный ресторан. Столики в нем заказывали заранее, за несколько часов, а то и дней. Когда-то Аксель несколько раз упомянул этот ресторан в своих материалах, утверждая, что именно он принадлежит к разряду наиболее достойных, посещаемых лишь избранной публикой заведений. Коллеги поддержали Акселя. Такая слава создала ресторану репутацию, добиться которой с помощью прямой, в лоб, оплаченной в кассе журнала рекламы нечего было и мечтать. Ну а Дорфмайстер навсегда стал здесь желанным гостем. Его обслуживали под личным наблюдением мэтра. Ему — одному из немногих избранных — оказывалась высшая честь: после ужина к столику журналиста подходил сам хозяин.

Дорфмайстер заехал за Лоттой в особняк Циммеров.

— Фройляйн Лотта ждет вас! — склонившись в немного старомодном книксене, приветливо улыбнулась гостю барышни молоденькая горничная в накрахмаленном переднике и белой наколке в высокой прическе. — Позвольте мне проводить вас!

— Войдите, — услышав негромкий стук Акселя в дверь ее комнаты, откликнулась Лотта. Высокая, белокурая, одетая на этот раз не в скромное, целомудренное платье именинницы, а в сшитый у лучших парижских модельеров вечерний костюм, она показалась Акселю прекраснейшей женщиной на свете. Он шел завоевывать, покорять, побеждать, а, увидев ее лицо, понял, что бороться ему не придется, что Лотта рада ему, ждала его. Но в то же время он заметил, как она напряжена. Девушку нетрудно было понять. Стремясь покорить своего возлюбленного, она решила сделать это наиболее точным и быстрым способом — совратить его, а растерявшийся Аксель меньше всего ожидал такого поворота событий. Говоря откровенно, молодых людей тянуло друг к другу с первой же встречи, но боязнь ошибиться в чувствах другого удерживала их.

— Присядьте, Аксель! — предложила Лотта гостю и плавным жестом тонкой руки с длинными капельками маникюра на холеных, ухоженных ногтях показала на легкий диванчик. Рядом с ним — небольшой столик с невысокой горкой журналов мод. — Я сейчас буду готова, а пока разрешите предложить вам кофе. Макс рассказывал, что у вас сегодня был тяжелый день.

Лотта позвонила в маленький бронзовый колокольчик, на зов которого незамедлительно явилась накрахмаленная горничная с небольшим серебряным подносом в руках. На нем уютно расположились маленький, тоже серебряный кофейник, молочник и сахарница. Две микроскопические кофейные чашечки из прозрачно-белого китайского фарфора довершали сервировку. Все это казалось нереальным Дорфмайстеру, привыкшему глотать кофе большими кружками в умопомрачительном количестве.

— Вы свободны. Я сама разолью кофе, — отпустила горничную Лотта. Присев на краешек кресла и при этом слегка поддернув юбку на стройных, охваченных тончайшими чулками ногах, Лотхен принялась разливать густой ароматный напиток. Аксель не сводил глаз с ее бедер, показавшихся в разрезе юбки. «Она еще ребенок, — убеждал себя Дорфмайстер, — она просто не понимает, как это на меня действует. Господи, надо быть с ней осторожнее, не обидеть чем-нибудь. Это тебе не шлюха Мари».

— Вам с сахаром или без, Аксель? — заглянув в глаза Дорфмайстеру, тихим голосом проворковала гостеприимная хозяйка. «Она смотрит мне в глаза, не отрываясь, — подметил Дорфи, — бьет меня моим же приемом».

— Да, пожалуйста. С сахаром и молоком. Берегу сердце.

Лотта вновь приветливо и, как показалось Дорфи, призывно улыбнувшись, чуть-чуть привстала с кресла и, слегка нагнувшись над столом, подлила молока в чашку Акселя. Перед глазами Дорфмайстера оказался низкий вырез ее блузки. У Дорфи закружилась голова, его как в омут потянуло в глубокую впадину между ее молодых, упругих, чуть смуглых от летнего загара грудей. Как будто случайно расстегнулась верхняя пуговица на кофте. Затаив дыхание, боясь спугнуть по-прежнему спокойно разливавшую кофе Лотту, Дорфи нырнул взглядом глубже и понял, что под кофточкой у нее не было больше ничего, что ее грудь, чьи размеры и форма так поразили Акселя еще при первой встрече в аэропорту, поддерживались не искусством модельеров женского белья, а могучей, неистребимой силой женской природы. Силой той классической красоты, обладать которой мечтает каждый мужчина.

Едва сдерживая себя, чтобы не отшвырнуть в сторону эти чайнички, колокольчики, сервизики и не схватить в объятия дрянную девчонку, методически и последовательно соблазнявшую его, соблазнявшую с искусством, выдававшим опытную кокетку, Аксель был уверен: любая — даже самая порядочная, культурная, благоустроенная семейная — женщина мечтает хотя бы раз в жизни сыграть роль уличной девки, познать чувство вседозволенности. И эту роль играла сегодня Лотхен.

Дорфмайстер откинулся на спинку диванчика и попытался успокоиться. Он с трудом подавил в себе желание кинуться на нее, впиться жадными, вмиг пересохшими губами в благоухающий трепет белокурых волос и сомкнуть руки вокруг ее бедер.

Взять чашечку с кофе Дорфи так и не решился — боялся, что дрожащие пальцы выдадут охватившее его волнение. Спор между этими двумя молодыми людьми, страстно желавшими отбросить всякого рода условности, но боявшимися быть неверно понятыми и сделать первый шаг навстречу друг другу, походил на своеобразное соревнование. Кто не выдержит первым? И Аксель и Лотта понимали, что кто-то из них двоих сегодня проиграет, но, кто бы ни проиграл, в выигрыше останутся оба.

— Если вы не хотите больше кофе, то я уже готова. Только накину плащ, — словно пытаясь продлить удовольствие от первого вечера с любимым, оборвала его мысли Лотта. — Поехали!

Катер отогнал свою жертву от дороги. Теперь между Мюллером и автобаном — единственным шансом на спасение — он занял ключевую позицию. Достав из кармана полицейскую дубинку, по иронии судьбы ставшую любимым оружием многих банд хулиганов, Катер слегка, для проверки, рубанул ею воздух. Свист резинового жгута, пропоровшего пустое место, казалось, не удовлетворил Вернера. Еще и еще раз, словно примериваясь, как сработать половчее, детектив разминал руку. Он знал, что делал. Мартин Мюллер и не сознавал, что к городу он пробирается под четким контролем своего мучителя, в сомнительных местах указывавшего ему направление точным, болезненным, но не смертельным ударом. Где-нибудь в предместье, в закоулке, обязательно громко, чтобы слышали все окрест, благо уже давно стемнело и разобрать, что происходит на темной улице, из окон ярко освещенных домов было совершенно невозможно, он его и кончит. Пристукнет кастетом, хотя мог бы сделать это и голыми руками. А до кастета обработает журналиста еще и велосипедной цепью. Когда на месте происшествия появится полиция (сам Катер, конечно, уже успеет исчезнуть), она найдет на улице лишь труп неизвестного, забитого до смерти бандой местных или пришлых хулиганов. Забитого зверски, как истязает свою жертву лишь потерявшая всякий контроль банда подонков, утративших человеческий облик. На трупе найдут следы от ударов кулаками, ногами, кастетом, ножом, цепью… Даже если удастся установить личность убитого, это ничего не даст следствию. Мало ли кто погибает от рук хулиганов! Все должно быть в порядке. Но тем не менее Катер ощущал каждым сантиметром кожи холодное, липкое, обливающее потом спину непривычное чувство неуверенности и страха.

…Задание не понравилось ему с самого начала. Выйдя из своего дома вскоре после телефонного разговора с «хозяином», не забыв, разумеется, накинуть плащ с болтающейся на одной нитке верхней пуговицей, он быстро нашел неприметный на первый взгляд «фольксваген» с водителем за рулем, дожидавшийся кого-то неподалеку от известной всему Гамбургу пивной. Ее хозяин, в прошлом классный боксер, удалившись от дел, решил превратить свое заведение в своеобразный клуб почитателей бокса. Стены пивной украсились фотографиями знаменитых мастеров ринга во всех весовых категориях, с потолка спускались люстры, по форме напоминающие боксерские тренировочные мешки с песком, на стенах уютно чувствовали себя бра, похожие на груши. Стойка бара имела явное сходство с рингом, а бармен был одет в форму рефери. Посетителей обносили кружками с пивом лишь после удара гонга. Лучшей рекламой, притягивавшей сюда весь цвет гамбургского бокса и околоспортивных дельцов, служила традиция заведения — каждому боксеру, предъявлявшему удостоверение, что он выиграл больше ста боев, и всем его друзьям подносилось по кружке холодного пива за счет бара. Ну а какой же немец, собравшийся вечером с друзьями вспомнить горячие и упоительные дни молодости, успокоится на первой, пусть даже литровой, кружке! Одним словом, заведение внакладе не оставалось.

Широко распахнув заднюю дверцу машины, Катер с размаху плюхнулся на сиденье. «Поехали», — зло прошипел он шоферу. Тот оглянулся, видимо сравнивая лицо нахального пассажира с тем, что ему показывали на фотографии, и стал снимать машину с ручного тормоза. Поняв наконец, что привезет на встречу именно того, кого ждет босс, водитель включил зажигание, тронул с места и осторожно втолкнул свой «фольксваген» в поток уличного движения. Не отрывая глаз от дороги, человек на переднем сиденье пригнулся и, поколдовав над приборным щитком, нажал какую-то незаметную для постороннего глаза кнопку. Моментально стекла машины изменили цвет, и Катер понял, что он так и не сможет разобрать названия улиц, по которым они поедут. Шофер вновь привел в действие скрытое устройство, и две пластиковые перегородки разделили салон автомобиля на три неравные части. Одна стена поделила салон на переднюю и заднюю половины. Вторая перегородила заднюю часть салона.

— Хорошо придумано, — бросил Катер в пустоту своей клетки. Он не испытывал страха, понимая, что это всего лишь обычная забота о безопасности его «хозяина», лица которого ему так и не суждено увидеть. Он снова услышит голос. Как всегда приглушенный и измененный, чтобы в случае чего ни одна фонетическая экспертиза не смогла бы ничего доказать. Пожалуй, оно и к лучшему. Пока «хозяин» считает, что Катер ему не опасен, детектив будет жить. Как только его терпение кончится, Катера уберут. И для этого не будут принимать особые меры предосторожности — его может просто сбить проходящая рядом машина.

— Положи свой диктофон в карман переднего сиденья, — раздался голос водителя, усиленный вмонтированным сзади Катера громкоговорителем. Ничего не оставалось, как вытащить из-за подкладки пиджака миниатюрный магнитофончик — гордость фирм, специализирующихся на шпионском снаряжении, — и поступить с ним, как приказал шофер. Расставаться было жалко — все равно что друга потерял, да и денег стоит.

— Свою верхнюю пуговицу тоже вырви. На всякий случай, — продолжал приказывать «спикер» в затылок Вернеру.

— Ну ты гад! — выругался Катер. — Микрофон-то тебе зачем?

— Давай, давай, не разговаривай. Здесь тебе не фрайера, — по-дружески ласково, но с внутренней ухмылкой запел громкоговоритель.

— Тогда хоть звук потише сделай. Совсем оглушил!

— Не могу! Система еще до конца не отработана, — искренне сожалея, что не может помочь в такой малости, стал оправдываться водитель. В конце концов эти два наемника отлично понимали друг друга. Их положение отличалось лишь степенью доверия «босса», «хозяина», а это шаткое различие могло поменять их ролями каждую минуту.

— Да, парень! Сечешь ты все с первого взгляда. С таким работать приятно, — сказал Катер, оторвав нитку-проводок и отправив пуговицу вслед за диктофоном в бездонный карман переднего сиденья. Водитель удовлетворенно хмыкнул.

Плавно притормозив на одном из перекрестков, машина замедлила ход, а потом и вовсе остановилась. «Припарковались», — подумал Вернер. Затем по свежему воздуху, ворвавшемуся в салон, он догадался, что в «фольксваген» кто-то сел. Этот кто-то, невидимый, неосязаемый, был рядом с Катером и через стекло наблюдал за ним.

— Добрый день, — поприветствовал детектива вошедший. Голос его, усиленный динамиками, оглушил Катера. Голос, одновременно и похожий на тот, что Катер слышал по телефону, и отличающийся от него. Вернер не сразу сообразил, что «хозяин», полагаясь на проницательность своего шофера и телохранителя, на этот раз не счел нужным прикрыть рот платком.

— А я-то надеялся хоть раз взглянуть на своего работодателя, — попробовал начать с шутки Вернер.

— Лучше и не мечтайте об этом! Зачем вам лишние неприятности, такому молодому? — подхватил его тон «хозяин». «Босса», видимо, устраивала такая ситуация, когда люди, на него работающие, беспрекословно выполняя его указания, стремились при этом сохранить свое лицо.

Хрипло рассмеявшись собственной шутке и сорвавшись под конец на кашель, из чего Вернер заключил, что его «босс» — человек отнюдь не первой молодости, голос продолжил:

— Я не хотел бы порывать с вами деловые отношения, а как только вы меня увидите, то не из неприязни, а из соображений личной безопасности, чтобы уменьшить ненужный риск, я был бы вынужден принять превентивные меры. Вы понимаете, что это значит?

— Разумеется.

— Я не могу позволить себе рисковать. У меня же дети… Теперь о деле. — И вновь полился спокойный, без эмоций, со старческой хрипотцой баритон. — Я отдаю себе отчет в том, что вы, господин Катер, человек опытный. Другого такого мне найти будет сложно. Надеюсь, что и вы были довольны нашим сотрудничеством.

— Еще бы… — откликнулся Катер, вспомнив свой резко возросший за последнее время счет в банке.

— Хоть я и старался лишить вас такой возможности, — продолжал голос, не давая Вернеру перехватить нить разговора, как это случилось утром по телефону, — подозреваю, что вы запаслись кое-какими доказательствами. Особенно веские аргументы — это фотографии. Те самые, которыми вы завоевали доверие у Кроммера. Я их передал вам с легким сердцем, полагая, что дело сойдет гладко и у вас не будет никакого повода порывать контакт с нами, запасаться доказательствами против… Да вы даже и не знаете, против кого. Все это было бы так, если бы человек, который передал вам столь важные документы, не попал в поле зрения журналистов и полиции. Ему чрезвычайно не повезло.

— Зачем вы вообще втянули его в это дело? — позволил себе перебить «хозяина» Катер.

— Я предпочитаю не делиться ни с кем своими сведениями. Излишние данные обременяют не только голову, но и душу. Но вам отвечу, тем более что вы все равно раньше или позже сами догадаетесь. Этот контакт — согласен с вами, что человек он абсолютно не пригодный для дела, — была наша единственная возможность заманить Кроммера в Женеву.

— Я так и думал…

— Но теперь нам надо искать выход из создавшегося положения. Представляется реальная возможность избавиться от «прыщавого», как вы его называете. Его настоящее имя — Мартин Мюллер, журналист. Сделать это придется вам — ведь именно вы, как человек, имеющий непосредственное отношение к делу в Женеве, находитесь в наиболее опасном положении.

— Хорошо устроились. Я из-за вас угодил в это дерьмо, а теперь…

— Вы сделаете все, что надо, а мы выплатим обычный гонорар.

— Ну, это другое дело! — обрадованно воскликнул Катер. То, что от «прыщавого» надо избавляться хотя бы ради собственной безопасности, было ясно Катеру и до встречи с «хозяином». Но он, оказывается, на этом еще и сможет подработать. Правда, настроение ему подпортила новая мысль: — А что же делать с ребятами из «Блика»? Они на верном пути и будут копать дальше.

— Мы сумеем их убедить не делать этого. Но как раз по этой причине, дабы исчезновение Мюллера никто не смог связать с отелем «Бо риваж», его надо убрать изобретательно. Допустим, его изобьет до смерти банда хулиганов. В каком-нибудь общественном месте. Они, слава богу, всегда пусты по ночам. Или тело найдут где-то на окраине, а все соседи услышат, как избивала бедного журналиста банда молодчиков. Вас хватит на то, чтобы изобразить целую банду? — вновь возвращаясь к шутливому тону, как будто они обсуждали не убийство, а очередной голливудский боевик, спросил «хозяин».

— Не сомневайтесь! Журналист падет жертвой разнузданных юнцов, — предпочел отшутиться и Катер.

— Подробности, где найти Мюллера и как его вызвать на свидание, расскажет вам мой шофер. А сейчас всего хорошего!

Вновь распахнулась дверца, в машину ворвалась шальная струя уличного воздуха, и «фольксваген» тронулся с места. По дороге Катер получил все инструкции. Их осталось только выполнить.

Он их и выполнял. Иссеченный, не похожий больше на того человека, с которым Катер, предварительно договорившись по телефону, встретился неподалеку от городских предместий, Мюллер пробовал кричать, стучаться в двери, но лишь тишина была ответом на его мольбу о помощи. Хотя вот уже где-то зажегся свет. Тыча спросонья пальцем мимо кнопок или отверстий телефонного диска, почтенный бюргер звонил в ближайший участок, призывая на помощь полицию. Вот-вот рассекут ночную тьму сине-желтые всплески полицейских сигналов, нарушит девственную тишину ночи пронзительный вой сирен. Больше медлить нельзя. Катер нажал на кнопку ножа. Спружинив, выскочило и, подрожав мгновение, замерло длинное, тонкое лезвие…

В этот момент Дорфмайстер меньше всего думал о деле Кроммера, о неизвестном агенте бывшего премьер-министра Шлезвиг-Гольштейна, да и о журналистике и сенсациях вообще.

Едва за ними бесшумно захлопнулась смягченная автоматической пружиной дверь квартиры Дорфмайстера, Лотта жестом римской патрицианки резко сбросила с плеч на пол прихожей плащ, словно живой улегшийся мягкими складками вокруг ее ног. Осторожно переступая, словно боясь острыми шпильками поранить это классическое великолепие, она выбралась из вороха одежды и направилась в комнату. Аксель кинулся было следом, но застыл пораженный… Уходя из дома, он всегда оставлял включенными свет и радиоприемник, тихо напевавший в его отсутствие. Это было неэкономно, но разумно — одна из мер предосторожности, рекомендованная полицией. На первый взгляд пустячок, но создавалась иллюзия жизни, присутствия людей, и воры зачастую не решались забираться в квартиры со светом и музыкой. Им не хватало уверенности в отсутствии хозяев. Луч света от маломощной цветной лампочки, освещавшей спальню Дорфмайстера, сейчас падал на словно застывший в проеме дверей силуэт Лотты. Полумрак в квартире, тихая, напевная музыка, словно против желания вкрадывавшаяся в уши, пылающие от предвкушения счастья, холодное шампанское, приготовленное Акселем заранее, невольно сказывались на настроении этих молодых, откровенно нравящихся друг другу людей.

С шумом, по-гусарски, уже не боясь разрушить очарование вечера, Дорфи выбил пробку из бутылки с шампанским, разлил пенящийся, поигрывающий пузырьками на свету напиток. Вино щедрой струей текло в бокалы, переливаясь через край, заливало стол. Уверенно, твердой рукой он протянул бокал Лотте.

— За нас, Аксель — прошептала девушка, вставая, — за нас с тобой.

Отпив из бокала, Дорфи осторожно поставил его и поймал руку Лотты. Она вздрогнула, когда Аксель прижал ее ладонь к губам, а он медленно, постепенно перебираясь все выше и выше, ласкал своими губами уже всю руку, целовал изгиб ее локтя. Дорфи чувствовал, как девушка откликается на каждое его движение, и эта готовность следовать за ним, своим любимым, придавала ему все больше уверенности. Решительнее, словно законный хозяин, Аксель притянул Лотту к себе, обнял руками за талию, задохнулся ароматом ее волос и впился губами в тонкую жилку, забившуюся в бешеном темпе. Не торопясь, словно в замедленной киносъемке, он положил свою ладонь на упирающуюся под его нажимом, словно надутый детский шарик, правую грудь Лотты и, чуть помедлив, осторожно, словно боясь спугнуть, потащил белую, фосфоресцирующую в полумраке блузку на себя и вверх. Та рывками поползла из юбки.

Аксель не спешил. Опыт подсказывал ему, что Лотта, так откровенно и цинично пытавшаяся совратить его весь вечер, в сущности невинна душой. Нет-нет, разумеется, кто-то у нее уже был. Возможно, что и не один. «Сейчас, слава богу, не средние века!» — усмехнулся Дорфи. Но он понимал, что героический образ журналиста-расследователя сделал свое дело. Впервые в жизни дочка миллионера серьезно полюбила, а не просто увлеклась очередным знакомым. Что же, романтическая девчонка ему подходит, такая если влюбится, то уже на всю жизнь, она на все для него готова. Сейчас ей хочется одного: хочется любви, секса до тошноты, до изнеможения. Будет ей любовь! Да такая, что девчонка забудет всех, с кем была раньше. Но сделать это надо так, чтобы именно сегодня ей впервые довелось почувствовать себя женщиной. Женщиной с большой буквы, а не половой тряпкой, о которую вытер ноги еще один прохожий.

Одну за другой Аксель расстегивал пуговицы на ее кофте.

— Раздень меня, дорогая, — прошептал он, и руки Лотты, царапаясь наманикюренными пальцами, стали развязывать тугой узел галстука. В этот миг кофта Лотхен распахнулась, и Аксель, не успев отвести глаза, уперся взглядом в напряженные, словно маленькие вишенки, соски ее грудей и, не выдержав, с жадностью приник к ним губами. Как пушинку, подхватив Лотту сильными руками человека, поднимавшего и не такие тяжести, он закружил ее по комнате и, шагнув в сторону, бросился вместе с ней в глубину стерильно свежих простыней мягко разошедшегося под ними дивана.

Через полчаса Лотта вряд ли смогла бы вспомнить даже собственное имя. Ей заливал глаза проступивший почти тут же пот и соленые капли, падавшие на ее разгоряченное лицо с большого сильного тела Акселя. Она не произнесла ни одного вразумительного слова, лишь плакала навзрыд от горя и стыда. Стыда, по-ребячески самобичующего, — за себя, за то, что вот уже три года, с тех пор как она это попробовала, самое естественное и дорогое, что может быть в отношениях между мужчиной и женщиной, невольно смешалось в ее представлении с грязью и ложью. «Прости, прости меня», — умоляла она Акселя. Ей трудно было объяснить за что, но он понимал все. За то, что не дождалась его, не сберегла себя от потных рук, лапавших ее на дискотеках. За мальчиков, тащивших ее танцевать, чтобы ущипнуть пониже спины. За то, что, одурманенная выпитым… Да мало ли за что, всего и не перечислишь.

Она сотни раз целовала его глаза, лоб, волосы. Шептала великолепные глупости, прижавшись губами к щеке. Ласкала своим языком его ухо, нежно ухватив зубами за мочку. Обняв Акселя за плечи, крепко вжимая в себя, ломала ногти о кожу, кусалась, царапалась и рыдала. Уже больше от счастья, счастья быть любимой. От предвкушения их общего счастья на всю жизнь.

— Я не отдам тебя никому — это единственное, что прошептала Лотта, закатив глаза, сквозь мутную пелену, как во сне, в состоянии, близком к обмороку, едва различая внимательный, сосредоточенный, но и нежный, любящий взгляд Акселя, то удалявшегося, то вновь падающего на нее всей тяжестью своего мускулистого тренированного тела. Внезапно она задрожала, внахлест, до крови, но не чувствуя боли, закусила нижнюю губу, не понимая, что творит, впилась ногтями в его спину…

«Ну, девочка, ну…» — мысленно, про себя подзадоривал ее Дорфмайстер. Уж он-то прекрасно владел собой. Чувство, что у него получается все задуманное, что он уже стал господином, хозяином, единственным для этой девчонки, чувство вседозволенности еще больше помогало Акселю держать себя в руках. Он не давал себе торжествовать раньше времени и контролировал каждый свой жест. Все его движения были выверены с единственной целью — довести вздрагивавшую, чутко откликавшуюся на каждое его прикосновение Лотхен до полностью безвольного состояния. Но этим не унизить ее, а, наоборот, возвысить, и тогда она, как и все, кто были с ним раньше, будет готова на что угодно, лишь бы испытать вновь дивное ощущение свободы и радости женщины, утомленной любимым. Свободы и добровольного рабства перед мужчиной-господином.

— Ты будешь моей женой, Лотта, — с расстановкой, отчетливо выговаривая каждый звук, в голос произнес Дорфи.

— О мой бог, — лишь откликнулась она в ответ, и сладкая судорога скрутила ее молодое тело на еще не так давно свежих простынях.

— …За что, боже мой, за что? — прохрипел, падая, Мартин Мюллер. Струя крови хлынула из глубокой раны в груди. Уходя в небытие, он пытался зажать кровавую дыру негнущимися, перебитыми в суставах пальцами. — За что?..

ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ ПОСЛЕ УБИЙСТВА

Март 88-го Макс встретил в Женеве. По-весеннему приветливая, солнечная Швейцария разочаровывала. Он ожидал встреч, находок, насыщенности жизни, но никому не было до него никакого дела. Иностранец, предоставленный сам себе, обречен на невыносимую скуку в столь тихом городе. Это неизбежно среди добропорядочных швейцарцев. А ведь какие-то месяцы тому назад именно в Женеве Максу довелось ощутить бешеный темп сенсации, пережить столько волнений, обраставших в памяти молодого журналиста все большим количеством почти нереальных, стершихся от времени, но щедро дополняемых воображением деталей.

Разговор с отцом, звонок в «Блик», знакомство с редактором. Потом Аксель, их ночное бдение в информационном центре. Знакомые по газетам имена Кроммера и Шпукера, зазвучавшие абсолютно по-новому в тот вечер. Ночь без сна, отец, компьютер, снова Аксель, самолет, «Ричмонд», аэропорт, опять Кроммер («Я вас не понимаю»), прыщавый тип в свитере и джинсах… Да, а где же он? Его так и не нашли, хотя полиция, уцепившаяся за версию о самоубийстве, не очень-то и искала. А они с Акселем тоже выпустили его из виду… Ночь с француженкой. Ведь одни кости, а что творит. Ничего не скажешь, нашим до француженок далеко. Утром больная голова, глаза слипаются, чертовски хочется спать, и вдруг в ванне — тело Кроммера. И завертелось… Лица менялись с быстротой почти нереальной: полицейские, детективы, журналисты, женщина-следователь. И над всем этим Аксель. Всегда знающий, что делать, что ответить, куда идти.

Заснуть тогда удалось лишь в самолете, да и то Дорфи все время приставал с вопросами. Потом, когда уже приехал домой, с вопросами приставал отец. Хорошо, что он вскоре вышел куда-то звонить. На следующий день Макс проснулся уже знаменитым.

«Хорошо Акселю говорить — копай, — рассуждал сам с собой Макс, расхаживая по тому же номеру в отеле «Ричмонд», где он останавливался пять месяцев назад. — А как тут подступиться к компьютерному вору Ланге, даже если он и в самом деле замешан в этом? Что, если попробовать с другой стороны — не искать убийцу, а доказать, что самоубийство было невозможно?»

Чувствуя, что интуитивно вышел на правильную мысль, боясь ошибиться, спугнуть озарение, Макс присел к письменному столу и обхватил руками голову. Эта привычка осталась у него еще со школы.

…Приехать в Женеву и остановиться в том же самом отеле посоветовал ему Аксель.

— Ты даже и представить себе не можешь, до чего же здорово думается, когда воссоздана обстановка событий, — авторитетно заявил он Максу, сочувственно похлопывая его по плечу. — Хотя я тебя давно предупреждал, что все твои поиски убийцы Кроммера — пустая, абсолютно бесполезная трата времени.

— Оригинальным способом ты утешаешь друзей, — не удержался от упрека Макс. Он-то шел к шефу отдела как к старому другу, как к старшему коллеге. С обидой в голосе на собственную неудачу рассказал, что поиски мифического компьютерного взломщика Ланге так ничего и не дали. Он словно в воду канул.

— Не расстраивайся! Родственников я утешаю еще жестче! — отпарировал Дорфмайстер. — Скажи спасибо, что мы с Лоттой только помолвлены, а не женаты. Иначе бы ты услышал кое-что и покруче. Я не понимаю, почему ты расстраиваешься, — продолжал Дорфи. Вытянув пару сигарет из только что вскрытой пачки, он предложил одну из них Максу и чиркнул зажигалкой. — Ты недаром искал — раскопал интересное дело, которое еще неизвестно как обернется.

— Искал-то я недаром, да вот нашел всего ничего, — разочарованно протянул Макс.

— Ну, портрет «компьютерного взломщика» — это не так уж и плохо.

— Но портрет составлен фотороботом на основании показаний свидетелей. А у меня нет никакой уверенности, что они были заинтересованы в розыске этого Ланге.

— Значит, так, — решительно произнес Дорфмайстер, — несмотря на то что я не верю в твою версию, даю тебе шанс. Первое, ты перестанешь распускать эти интеллигентские сопли. Второе, редакция посылает тебя в Женеву. Официальное задание — описать место самоубийства через пять месяцев после него. Третье, и самое главное. Там, в Швейцарии, ты пытаешься восстановить события того дня и найти то, что мы с тобой проглядели. Шансов у тебя никаких, но как будущему родственнику я даю тебе эту возможность испытать себя. Чем черт не шутит? — в раздумье пожал плечами Дорфмайстер так, чтобы его нерешительность была видна Максу. «Да поезжай ты куда подальше», — добавил он про себя. В последнее время этот настырный будущий родственник стал ему порядком надоедать. «Нет, с Лоттой мы будем жить только отдельно, сколько бы нас папаша Циммер ни упрашивал разделить его особняк».

— И еще, — решил все-таки бросить кость своему молодому коллеге Дорфи. — Меня смущает один факт. Когда ты спал, а я писал за тебя сенсацию…

— Но Аксель, — взвился со своего места уязвленный Макс. — Никто же тебя не просил подписывать двумя именами. Ты мог бы…

— Когда ты научишься не перебивать старших? Если ты считаешь, что я не сплю и только размышляю, как бы мне сыграть на твоем самолюбии, то ты о себе думаешь чересчур хорошо. Я просто описываю события, как они происходили на самом деле, — жестко осадил его Дорфмайстер. — Так вот, когда ты спал, а я писал сенсацию… Вернее, даже еще чуть раньше, во время разговора с нашим редактором, у меня сложилось впечатление, что к моему приезду он уже знал, чем мы с тобой располагаем. Понимаешь, о чем я?

— Нет, — честно признался Макс.

— Ну вот и об этом поразмысли по дороге… — закончил свое напутственное слово «строгий» шеф.

«Что же Дорфи имел в виду?» — этот вопрос не давал покоя Максу. Но сейчас, решив подойти к делу с другой стороны, молодой Циммер даже не вспомнил о нем.

«Итак, — рассуждал Макс, — вся концепция самоубийства строится на том, что Кроммер пошел на этот шаг от отчаяния перед разоблачениями своего бывшего референта по печати Отто Шпукера, в котором внезапно проснулась совесть. Но кто такой сам Шпукер? Чего стоят его разоблачения? Ведь уже сейчас известно, что журналистам из других изданий, ведущим самостоятельное расследование, удалось установить, что Шпукер не имеет даже среднего образования, но зато у него есть фальшивое свидетельство о нем. Найдены два варианта биографии Шпукера с различными данными, пустые бланки-формуляры о среднем образовании, незаполненные водительские права с наклеенными фотографиями референта по печати и два фальшивых паспорта.

Давай думать дальше, — не позволяя себе отвлекаться и усилием воли удерживая себя за письменным столом, пробормотал Циммер. — Пожалуй, несмотря на все несоответствия в показаниях главного свидетеля, отнюдь не исключена возможность, что Кроммер интересовался налоговыми платежами своего политического противника и не отказался бы, наверное, от компрометирующей информации о его личной жизни. Однако разве подобная нечистоплотность в выборе средств не характерна для большинства наших политических деятелей?!

Но ведь именно так мы и считали с Акселем, когда еще и не произошло это проклятое убийство, — остановил поток своих мыслей Макс, даже не мыслей, а логических ассоциаций, цеплявшихся одна за другую. — Почему же Дорфи так легко отказался от первоначальной версии? Непонятно! В самом деле, зачем из-за такой ерунды идти на самоубийство? Разве никому ничего не известно о подкупе концерном Флика ведущих политических деятелей Федеративной Республики?! Разве на недавних президентских выборах в США конкуренты кандидата в вице-президенты Джеральдин Ферраро не обвинили ее в неуплате налогов?! Она была вынуждена оправдываться, а те, кто обвинил ее, отнюдь не рассматривали это обвинение как повод для самоубийства. Разве не так давно, уже на старте новой президентской гонки, не был выбит из седла наиболее вероятный лидер демократической партии Гэри Харт?! За ним следили, сделали несколько удачных снимков из его личной жизни, и опять никто из тех, кто следил и снимал, не пытался покончить с собой. Не говоря уже о том, что сам Харт несколько месяцев спустя вновь вступил в предвыборную борьбу. Правда, и на сей раз неудачно, но и он не решился покончить счеты с жизнью. А переживший великое падение «уотергейта» Никсон?! Он предпочел, как и многие замешанные в той афере, писать мемуары, а не стреляться или травиться. В этом контексте повод для самоубийства Кроммера, предложенный мной и Дорфмайстером читателю, не выдерживает серьезной критики. Далее, ведь не мы одни копали это дело. Журналистам второй программы западногерманского телевидения (ЦДФ) удалось установить, что на лбу и затылке покойного были зафиксированы кровоподтеки. И в конце концов, по мнению некоторых ученых, основанному на результатах вскрытия, количество циклобарбитала, способное свалить с ног слона, могло быть введено в организм Кроммера уже после того, как его накачали другими наркотиками, не приведшими к летальному исходу, но полностью парализовавшими его волю. В любом случае в номере женевского отеля так и не найдено никаких упаковок от таблеток, ставших причиной смерти премьер-министра. Уничтожить их сам Кроммер не мог чисто физически, как не мог и самостоятельно улечься в ванну, сделав все в точности по учебнику для самоубийц. Ведь последние часы своей жизни он провел в состоянии полного безволия, вызванного сильной дозой препаратов.

Но почему же все эти факты известны лишь узкому кругу специалистов, а не преданы широкой гласности? Ведь сомневаться в господствующей сейчас версии самоубийства есть немало причин. Тем более что, согласно данным опроса общественного мнения, проведенного вскоре после гибели Кроммера, в Шлезвиг-Гольштейне 71 % опрошенных полагают, что произошло убийство. Подавляющее большинство считает, что в смерти Кроммера повинно руководство ХДС, потребовавшее от него отказа даже от мандата депутата ландтага. Бывший руководитель федерального ведомства по охране конституции считает, что по фотографиям, опубликованным у нас в «Блике», в других изданиях, «видно, что Кроммера в ванну положили».

Поражают и явные ошибки в ведении следствия. Оказывается, все фотографические снимки места происшествия, сделанные женевской полицией, по какой-то странной случайности оказались либо засвечены, либо чрезвычайно низкого качества. Это мне удалось выяснить уже здесь, на месте, — похвалил себя мимоходом Макс. — Да и кровоподтеки на лбу и затылке покойного были обнаружены не в Женеве, а лишь при повторном исследовании тела в Гамбурге. На нем настояла вдова Кроммера».

Размышляя, прикидывая, сопоставляя, Макс поднялся из-за стола и принялся расхаживать по комнате. «Все, что я для себя выяснил, — думал он, — явно свидетельствует, что Кроммер жизнь самоубийством не кончал. Такое логическое доказательство понятно мне, понятно будет и группе экспертов, но логическое построение не может быть свидетельством для прессы, для общественного мнения. Надо найти убийцу — а как его найдешь? Нет, Аксель оказался и прав и не прав: в Женеве мне думалось ничуть не лучше, чем дома, а найти убийцу все равно невозможно».

В раздражении ударив в дверь номера ногой, отчего она обиженно загудела и громкое эхо разнеслось по коридору всего этажа, Макс решил расплатиться за гостиницу и улететь ближайшим рейсом. Когда он спустился вниз и подошел к портье, тот увлеченно беседовал с каким-то господином о чем-то явно очень веселом.

— Простите, господин Циммер, — немедленно отозвался портье, как только Макс нетерпеливо постучал костяшками пальцев по стойке. — Заговорились с постояльцем.

— О чем же, если не секрет? — полюбопытствовал Макс. — Вы оба так заразительно смеялись.

— Как ни странно, — все еще улыбаясь своим веселым мыслям, ответил портье, — о немцах. Не сочтите за обиду, господин Циммер.

— На что уж тут обижаться, — не без грустной иронии сказал Макс, — куда ни приедешь, всюду рассказывают анекдоты о нас, бедных немцах.

— Но я немцев всегда защищаю, — не преминул погладить клиента по шерстке старый портье. — Вот и сейчас. Господин из Франции утверждал, что он не встречал ни одного немца, который бы не был скуп и пунктуален. А я ему тотчас же привел обратный пример. Помните, в ваш первый приезд осенью прошлого года?

— Ну… — промычал Макс, чувствуя, что вот сейчас он и узнает то, ради чего стоило лететь в Женеву, воссоздавать обстановку, пытаться разобраться.

— Так вот тогда, — неторопливо продолжал портье, — в один день с вами, только на несколько часов позже, приехал немец из ФРГ. Его фамилия, как сейчас помню, Ланге. Мой помощник произнес ее с ударением на последний слог, на французский манер. Потому и запомнилась.

— Как-как? — прервал его Макс и тут же закусил губу. Вот она, удача, та счастливая случайность, которую он искал, на которую надеялся!

— Ланге. Хотя, если захотите, мы можем проверить и по регистрационной книге.

— Продолжайте, пожалуйста! — почти вскричал Макс, чрезвычайно удивив портье таким вниманием к маленькой истории, которую тот собирался рассказать.

— Так этот господин, приехавший за день до несчастья в «Бо риваж»… Что вы хотите, господа? Такие события в нашем тихом городе нечасто случаются и потому запоминаются надолго, — начал было, как обычно, с отступлениями, чтобы продлить удовольствие от рассказа, портье, но, увидев перекошенное нетерпением лицо постояльца, решил больше не отвлекаться. — Этот господин заплатил за три дня, а прожил всего неполный день. Поздно вечером распрощался и уехал. Меня в тот час не было в отеле. Мои помощники предлагали ему оставить адрес, чтобы мы знали, куда выслать причитающуюся ему сумму. Он ответил, чтобы мы поделили эти деньги между собой. И после этого еще говорят о немецкой скупости!

— Это он? — Вспотевшими от волнения руками Циммер достал из нагрудного кармана портмоне, а из него фотографию, вернее, фоторобот «компьютерного взломщика» Ланге.

— Разрешите взглянуть. — Портье взял карточку из рук Макса, внимательно рассмотрел ее и, с сожалением вздохнув, вернул журналисту. «Все, чудес не бывает. Этот Ланге в отеле не имеет никакого отношения к моему Ланге», — пронеслось в голове у Макса.

— Как две капли воды, особенно если тому, что на фотографии, сбрить усы и бороду, — сокрушенно качая головой, сказал портье.

— Не может быть… Тогда почему же вы так вздыхаете?

— Господин Циммер, я старый человек и понимаю, что если журналист носит в своем кармане фотографию богатого клиента, оставлявшего у нас щедрые чаевые, то это неспроста и, значит, этот клиент в нашем отеле больше не появится. Потому-то я и вздыхаю.

ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ И ОДИН ДЕНЬ ПОСЛЕ УБИЙСТВА

Спровадив своего дорогого родственника в Женеву, Аксель мог наконец вздохнуть спокойно. Все эти самочинные поиски убийцы Кроммера раздражали его. Аналитик по призванию, вынужденный долгие годы отдавать всего себя оперативной репортерской работе, он, просидев несколько дней и над личным архивом, и в автоматизированном центре информации, полностью разобрался в ситуации и мог назвать если не имя убийцы — конкретного исполнителя, то уж тех, кому была на руку таинственная гибель Кроммера, замаскированная под самоубийство, наверняка. Никакой таинственный Ланге — компьютерный взломщик под эту схему не подходил.

Пожалуй, Дорфмайстер мог бы вычислить с определенной долей вероятности и непосредственного убийцу, но не решался на это даже в мыслях. Он не отваживался признаться даже самому себе в том, что панически боится организатора всей этой аферы. Боится до такой степени, что если организатор решит от него избавиться любым способом, то не поколеблется сделать вдовой… свою собственную дочь. Да! У истоков убийства в отеле «Бо риваж» стоял будущий тесть Дорфмайстера — барон фон Циммер.

Дорога к правде не была легкой. Но она могла оказаться еще труднее, еще круче, стать по-настоящему смертельно опасной, если бы он решился обнародовать результаты своих… нет, не расследований. Любой человек, ведущий расследование, невольно становится обладателем документов, свидетельств, косвенных улик и объективных доказательств. Значит, раньше или позже его прикончат, даже если тот и откажется от всего, что вольно или невольно попало к нему в руки. Даже если этот бедолага попробует «страховаться» или шантажировать своих «хозяев». Избавятся от него обязательно, потому что люди, проворачивающие подобные дела, нуждаются в самых твердых гарантиях. Им нужна уверенность, что ничего не выплывет на свет. А такой гарантии, пока жив хоть один свидетель, нет и не может быть.

Не расследование — догадки Дорфмайстера могут стоить ему жизни. Но нельзя и переигрывать, показывать себя человеком, абсолютно не ориентирующимся в событиях. Необходим баланс, тонкая грань, когда тебя уважают, опасаются, но боятся тронуть. Именно поэтому Дорфи оставил в своей первой статье намек на аварию с самолетом Кроммера. Да и «ирангейт» в их материале возник отнюдь не случайно, хотя сейчас Аксель раскаивался в собственной смелости. Те, для кого он писал, кто так щедро расплатился с ним, все прекрасно поняли и затаились. Катастрофы на шоссе бывают часто. Но вряд ли они ожидали, что в журналиста влюбится дочь «хозяина».

Реальность угрожающей ему опасности Аксель до конца осознал, узнав о смерти Мюллера. Ему не потребовалось много времени, чтобы разыскать фотографию «жертвы насилия на наших улицах». Погибший журналист, все тело которого было одна сплошная рана, мало чем напоминал женевского молодца в джинсах и свитере. Но сходство все-таки оставалось. А через неделю Дорфи неприятно взволновало новое открытие.

Дорфмайстер достаточно проработал в прессе, занимаясь разбором самых темных дел. Он отлично знал, какие лекарства могут вызвать сердечный приступ и как уничтожить всякие следы их применения. Имитировать самоубийство — проще простого. Ведь покончил же с собой несчастный Кроммер.

Все больше и больше пугаясь собственных мыслей, Аксель упорно докапывался до истины. Что могло до такой степени всполошить заправил военного бизнеса? В том, что здесь замешаны именно «оружейники» — только они могут позволить себе проворачивать подобные операции без особого риска подвергнуться разоблачению, — Дорфмайстер не сомневался. Почему они пошли не только на убийство и подлог, но и на компрометацию «своей» ХДС, лишь бы остановить Кроммера? Ответ на этот вопрос Аксель нашел в маленькой заметке в газете немецких коммунистов «Унзере цайт».

Кое-что об этом Дорфмайстер знал и раньше. И года не прошло с тех пор, как он попытался подготовить статью о МББ. Материал так и не опубликовали.

Дорфи полез в ящик стола и в одной из папок обнаружил тот злополучный, «полусырой», так и не доведенный до конца материал под условным названием

Тогда Дорфмайстер отказался от идеи написать столь острый критический материал. Слишком уж в высокие сферы, в отнюдь не безопасные политические джунгли заводила тема. Но еще в те дни Аксель догадывался, что МББ играет не первую роль в этой афере. Замешаны в ней и тузы покрупнее, и синдикаты помогущественнее. Ведущей из них была корпорация, производящая все — «от бумерангов до крылатых ракет», как шутил Макс, — фирма его будущего тестя.

Серьезно подозревать старого Циммера Дорфмайстер начал через несколько недель после их с Максом возвращения из Женевы. Он проанализировал свой разговор с бывшим шефом и понял, что редактор заранее знал об их находках в Швейцарии, знал о страничках из дневника Кроммера, знал обо всем, хотя и очень ловко притворялся. Источником этой информации мог послужить только младший Циммер. Да Макс и сам не стал скрывать от Акселя интерес своего отца к их расследованию дела бывшего премьер-министра Шлезвиг-Гольштейна.

Нет, никакой Ланге не был замешан в афере Кроммера. В нем не было необходимости — в Женеву Кроммера заманил М. М., а распыляться на два дела, тем более таких громких дела, никакой профессионал не станет. Дорфмайстер был уверен, что убийство Кроммера совершил «классный мастер». Такой из-за ерунды мараться не будет. Аксель не обманывал себя, когда считал, что он в состоянии назвать, вернее, вычислить имя убийцы.

Исполнитель должен иметь солидную профессиональную подготовку. Значит, он либо бывший офицер полиции, либо военный в отставке. Во-вторых, человека полностью со стороны вряд ли возьмут для столь тонкой и продуманной акции. Если бы надо было выстрелить из-за угла или пырнуть ножом, тогда — пожалуйста… Наемников сколько угодно, и работать с абсолютно посторонним человеком значительно проще! В этом же случае сама ситуация, метод убийства требовали личной заинтересованности исполнителя в том, чтобы убийство не раскрыли. Значит, имя «экзекутора» наверняка уже называлось в ходе расследования. В-третьих, и в-последних, сам убийца должен быть уже мертв. Никто не станет с ним церемониться, а от заранее запасенных им «доказательств» найдут способ избавиться.

Всем этим требованиям отвечал один человек — Вернер Катер, сообщение о смерти которого и держал в своей руке Дорфмайстер.

Аксель порылся в толстой папке-досье. Оно начиналось первыми телеграфными сообщениями, газетными статьями о Кроммере, теми самыми, что они вдвоем с Максом читали ночь напролет. Лежали здесь и копии карточек из досье его бывшего шефа. Их принесла ему Мари. Отличная девчонка, хотя и не здоровается с ним вот уже несколько месяцев. С тех пор, как по редакции разнеслись слухи, что он женится на дочке Циммера. Что поделаешь, девочка! Не надо на меня обижаться — был бы у тебя папа-миллионер, может быть, стоило бы подумать, а так… Закон жизни: под солнцем остается победитель!

В папке лежали красиво обернутые, в подарочном оформлении, номера «Блика» с их статьями о Кроммере. Рядом — черновики и копии, от руки и на дисплейной ленте, все потертые, с неразборчивыми словами на сгибах.

Перебирая архив, Аксель отдыхал. Запах лежалой бумаги, подчас накрепко приставшие друг к другу листки успокаивали его. Все в этой папке он знает досконально, во всем разобрался. Эти мятые, пожухлые, кое-где выцветшие листки принесли ему славу. С фотографий на него смотрели улыбающиеся знакомые лица. Большинство из них, за исключением разве что самого Кроммера, он не знал лично. Да разве можно считать знакомством их мимолетную встречу в Женевском аэропорту? Но зато Аксель знал об этих веселых и улыбающихся больше, чем они сами. Подлец Шпукер — интересно, за сколько его купили? Вряд ли только за те 70 тысяч, что ему выплатил концерн Шпрингера. А вот и весельчак, по уши запачканный в афере МББ, — ишь, улыбается! Интересно, причастен ли ты к этому делу? Гляди-ка, бывший коллега Мартин Мюллер — таинственный М. М. Ну, этот-то дурак быстро поплатился. Рядом фото убийцы — господина «классного профессионала» Вернера Катера. На кого же это он похож?.. Нет, не может быть!

Трясущимися пальцами Аксель прикрыл бороду и усы на лице «компьютерного взломщика» Ланге. Его фоторобот оставил Макс перед отъездом в Швейцарию. Чисто инстинктивно Аксель бросил фотографию в папку дела Кроммера. Выбросить хотел потом, позже, чтобы не обижать молодого Циммера. Случайно — а каждая случайность закономерна — портрет Ланге и фотография Катера оказались рядом. Сходство невозможно было не заметить.

«Но зачем, зачем им нужен был специалист по компьютерам, когда они сами заманили Кроммера в Швейцарию? — никак не мог понять Дорфмайстер. Ему и не суждено было это понять — дикая, не предвиденная никем случайность решила дело. — Слава богу, что Макс будет еще десять лет искать своего Ланге. Теперь-то уж он нигде больше не возникнет».

Его размышления прервал телефонный звонок. Звонили по междугороднему.

— Аксель, ты меня слышишь? — надрываясь, кричал в трубку телефона Макс, хотя его было отлично слышно. — Я нашел! Этот Ланге останавливался в нашем отеле в тот же день. Его вспомнил портье.

— Побереги эмоции, — начальственным тоном, пытаясь прийти в себя, оборвал его восторги Дорфмайстер. — Как ты его найдешь и чем докажешь? Одним словом, возвращайся первым же самолетом домой. Здесь все обговорим.

— Нет, Аксель. Я сам придумал, как его найти. Я собрал пресс-конференцию местных журналистов. На ней я расскажу все, что мы с тобой разузнали, и покажу фотографию. Пресс-конференцию передадут по телевизору, фотографию увидят миллионы, и к вечеру убийца будет найден.

«Идиот, убийца найден не будет, а следствие выйдет на твоего же отца!» — еле удержался от этой фразы Дорфи. Он совсем растерял свой командный тон в разговоре с младшим Циммером.

— Я запрещаю тебе это делать, пока ты не дашь материал для собственного журнала! — вот все, что он смог придумать. («Только бы Макс не наделал глупостей в Женеве. Только бы заполучить его сюда, а там уж пусть сам папаша с ним объясняется».)

— Нет, Аксель. Извини, но дело стоит того, чтобы забыть о сенсациях. Мы с тобой выведем на чистую воду целую шайку высокопоставленных мошенников и заговорщиков. Я уверен, что Кроммер каким-то образом узнал об их неблаговидных делах, собирался разоблачить, но тут-то они его и убили. Они не пожалели его, не пожалеют никого… Ждать нельзя, а мы с тобой прославимся еще больше. Как те парни, что начали «уотергейт». Не отговаривай меня. Да уже и поздно. Я объявил о пресс-конференции. Начало через час. — И в трубке раздались частые звонкие гудки.

«Ничего не поздно», — пробормотал Аксель, скручивая в ярости диск своего нового, в стиле ретро, аппарата.

— Господин Циммер? — переспросил он, хотя и узнал голос старика. — Это Дорфмайстер. Мне необходимо встретиться с вами.

— Мне тоже надо с вами поговорить, Аксель. Ко мне пришел один из моих служащих — человек, которого я очень ценю. Он заверяет меня, что вы предали и свели в могилу его дочь. А потом надсмеялись и над его отцовскими чувствами. Знаете ли, господин Дорфмайстер, это слишком.

Не сразу поняв, о чем толкует Циммер, Аксель оборвал его на полуслове:

— Об этом мы говорить не будем. Я сообщу вам кое-что поинтереснее. У вас есть всего лишь час, чтобы остановить собственного сына, или он разрушит дело всей вашей жизни. И кончайте притворяться, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю…

Примерно с минуту не раздавалось ни звука. Потом, когда отчаявшийся Дорфи уже хотел бросить трубку, послышалось жалобное стариковское:

— У вас точная информация, Аксель?

— Он сам мне звонил пять минут назад. Вы же в курсе его поисков. Он вышел на след в гостинице, через час, нет, уже меньше, он соберет пресс-конференцию и предъявит все имеющиеся у него документы.

— Бедный мальчик. Вы заходите, господин Дорфмайстер. Лотта ждет вас каждый вечер. А я так хочу внука.

В трубке послышался странный звук. Удивленный Аксель подул в микрофон, постучал по аппарату и вдруг понял, что старик плачет.

Перед пресс-конференцией, до которой оставалось целых полчаса, Макс решил побродить по городу. Теперь Женева ему положительно нравилась. На улицах молодому немцу улыбались красивые девушки. На берегу знаменитого озера играли аккуратные детишки. Няньки мелко крошили хлеб, передавали его детям, а те кормили лебедей. Между гордыми птицами сновали утки. Рядом с детишками, путаясь под их маленькими и еще не устойчивыми ногами, суетились воробьи. Макс засмотрелся на молодую мамашу — по годам совсем девочку, но уже ловко управлявшуюся с двумя двухгодовалыми бутузами-близнецами.

Он так и не узнал, что в тот момент его голова уже попала в перекрестье оптического прицела. Выстрела не слышал никто, только стая голубей взметнулась ввысь где-то вдалеке да дико закричала молодая мама. Пуля, пробившая голову Максу, потерявшая силу, но по-прежнему опасная, задела одного из малышей. Он едва всхлипнул, но тут же затих навсегда. Мальчик и Макс, оба в крови, упали рядом. Они лежали, раскинув руки, и словно тянулись друг к другу. Два ребенка, еще веривших в доброту и справедливость.

Киль — Москва

1987—1988 гг.