Обвиняется в измене

Сергей Дышев Пуля на ладони

Иван Васильевич Сапрыкин надел свежую рубашку и спустился во дворик, чтобы не спеша выкурить сигарету перед отъездом. Позавчера они сдали цех, и по этому случаю директор строящегося комбината Алимухамед Джафар пригласил советских специалистов на обед. Автобус уже стоял возле их двухэтажного особняка. Абдулхаким, старичок-водитель, дремал на сиденье.

Сапрыкин уже более года служил в Афганистане. Иван Васильевич так и говорил о своей работе: «служба», «послужу еще». И никто его не оспаривал, даже наши военные, которые стояли неподалеку.

Во двор спустился Игорь Шмелев, расчесываясь на ходу. Появился переводчик Наби Сафаров, таджик по национальности, выпускник ташкентского «иняза». Следом вышли остальные. Сапрыкин быстро пересчитал всех, чтобы убедиться, все ли на месте. С ним — пятнадцать.

— Ну что, вперед, — сказал он негромко, посчитав людей.

— Тихов, автомат взял? — спросил Сафаров.

— Взял, взял, — ответил Тихов, полнеющий блондин в подвернутых джинсах.

Автобус закружил по узким улочкам города. Кто-то закурил, открыли окна, чтобы выветривался дым. Погода стояла совсем не январская — плюс десять. Как в конце марта где-нибудь в средней полосе. Сапрыкин вспомнил свой Брянск, откуда он неожиданно для себя вдруг решился уехать, отправиться к черту на кулички, в страну, про которую последнее время говорили столько противоречивого, пугающего, туманного.

Иван Васильевич уже перешагнул тридцатипятилетний рубеж, но в принципе мало в чем изменился после тридцати. Может, чуть погрузнел, да и лоб все больше «наступал на темечко», как он сам нередко выражался. Моложе и стройней его делали джинсы с нашлепкой «левис». Штаны как штаны, правда, намокнут — пачкают все в синий цвет. А вот наденешь их — и вроде как помолодел.

Самым молодым был Игорь Шмелев. Сейчас он высунулся в окно, остальные дремали. Водитель Абдулхаким, или, как его попросту звали, Абдулка, отчаянно сигналил и с рискованной виртуозностью петлял между «тойотами», «рено», автобусами, увешанными, словно цыганки, цветными побрякушками. Они миновали узкие улочки, тянущиеся между рыжих дувалов, и выехали на шумную торговую улицу с дуканами по обе стороны. Затем автобус повернул у старой мечети на магистраль, которая вела к центру города. Они миновали пост царандоя[1] с регулировщиком в непривычно яркой, будто карнавальной, форме.

По бетонке автобус пошел веселей. В салон ворвался встречный ветер. Сапрыкин привстал, чтобы закрыть окно. Впереди он увидел грузовик, который вдруг развернулся поперек дороги. Абдулка стал тормозить. «Нашел, где застрять», — с недовольством подумал Сапрыкин. Неожиданно из-за грузовика выскочил высокий человек. Он резко выбросил вперед руку, оказалось, в ней зажат пистолет. Хлопнули выстрелы. В первое мгновение Сапрыкин подумал, что это какая-то нелепая ошибка или шутка, но тут же его обожгла догадка. Что-то загремело, Абдулка подскочил и рухнул на рулевое колесо. Надрывно и протяжно загудел сигнал.

— Душманы! — раздался чей-то истошный голос.

По двери ударили, она жалобно скрипнула. В салон ворвался чернобородый человек с автоматом. Сапрыкин вскочил с места, но тут же повалился от удара прикладом по голове. Тихов судорожно дергал свой автомат, застрявший под сиденьем. Сверкнула пламенем очередь. Бородатый ринулся в проход, вырвал у свалившегося Тихова автомат. А двое других уже вытаскивали безжизненное тело водителя из-за руля, потом тяжело бросили его на бездыханного Сапрыкина. Бандит в пиджаке ловко прыгнул на место водителя. В автобус заскочил еще один бандит, махнул рукой: вперед! Автобус рывком тронулся, быстро набирая скорость.

Все молчали, будто одновременно поперхнулись. Старались не смотреть на направленные автоматы. На полу сотрясалось, словно еще продолжало жить, тело водителя, вишневыми пятнами зияли раны в переносице и плече.

За окном мелькали глинобитные прямоугольники мазанок, пыльные кусты, старцы, почтенно пожимающие круг другу руки…

Сзади стонал Тихов.

Автобус мчался по каким-то глухим улочкам и грязным переулкам, скрипел тормозами на поворотах, пока наконец не заехал во двор. Группу вытолкали, быстро обыскали, забрав все, что было в карманах. Потом по темной лестнице заставили спуститься в подвал дома. Дверь захлопнулась, и они остались в полной темноте.

— Виктор, ты ранен? — это спросил Сапрыкин. Он уже пришел в себя.

— Да-а, в плечо, — со стоном протянул Тихов. — Надо чем-то перевязать.

— Сейчас, — отозвался Наби. Затрещала рвущаяся материя.

Никто больше не произнес ни слова. Было слышно, как тяжело дышал Тихов.

— Потерпи еще чуток…

— Чего они от нас хотят? — Сапрыкин услышал торопливый голос Тарусова — инженера из Кишинева. — И тут же представил его лицо, обиженно надутые губы.

— Главное — не паниковать. Ясно? Если сразу не били, значит, строят какие-то планы, — как можно тверже ответил Сапрыкин.

— Черт з-знает что… Мы с-строим, помогаем, а они… Ты по-почему не стрелял, Тихов? — продолжал Тарусов, от волнения заикаясь. — Почему не стрелял, у т-тебя же автомат был?

— Автомат лежал под сиденьем, — после паузы слабо отозвался Тихов. — Пока вытаскивал, видишь, получил…

— Да не помог бы автомат, — перебил Сапрыкин. — Начали бы пальбу, так они всех нас как… — запнулся он, подбирая подходящее сравнение, — как куропаток перебили бы.

— Ч-черт, черт побери… П-подохнуть в этой яме, — снова застонал Тарусов.

— Хватит, Тарусов. Не ной, хотя бы из уважения к раненому, — вдруг с несвойственной ему жесткостью оборвал Сапрыкин.

Некоторое время царила тишина…

— Бедняжка Абдулка, — тихо произнес Шмелев, лишь бы не цепенеть в отчаянии.

Никто не успел ответить. Открылась дверь, в проеме появилась тень. Бандит махнул рукой: «Выходи!» На улице стемнело, наверное, было где-то около шести вечера. «А выехали мы в три», — вспомнил Сапрыкин. Часов ни у кого не осталось — отобрали.

Пинками их положили на землю. От нее тянуло холодом. Начали вязать руки — сначала за спиной, а потом попарно локтями друг с другом. Сапрыкин оказался в паре с Шмелевым, Наби Сафаров — с Тиховым. Пиная и подталкивая стволами автоматов, их подняли, построили в колонну. Спотыкаясь, пленники побрели по темным безлюдным улицам. Только один раз на пути группы появилась и тут же исчезла черная тень женщины в парандже.

Бандиты нервничали, беспрестанно подгоняли пленных прикладами, плетками.

Тихов все время падал. Наби как мог удерживал его, но потом сам стал падать вместе с ним.

— Ну, потерпи, потерпи еще! — умолял он.

— Все… Не могу… — еле слышно хрипел Тихов.

Чернобородый бандит, лицом похожий на Иисуса, достал нож и разрезал веревку, связывавшую им локти. Сафаров выпрямился облегченно, но тут его толкнули обратно в строй, а Тихова повели в сторону от дороги. Колонну погнали дальше. Раздался негромкий крик.

— Сволочи! — дернулся Сафаров. — Убийцы!

Тут же он получил удар прикладом…

Джафар уже несколько раз бросал взгляд на часы. Русские отличались точностью и аккуратностью. Эта черта нравилась ему. Деловой человек должен быть пунктуальным. И он часто подчеркивал это на совещаниях. «Куда же они пропали?» — думал директор.

В половине пятого он наконец решил позвонить охраннику. Тот бодро доложил, что машина уже выехала, назад, не возвращалась. Джафар положил трубку. «Надо было спросить, когда выехали», — запоздало подумал он и почувствовал, как вспотела спина.

Директор поерзал в кресле, расстегнул воротник. «Выслать машину навстречу? — подумал он. — Нет, лучше позвоню, спрошу, когда выехали».

— В три часа, — ответил охранник.

— В три?! Что же ты сразу не сказал? — не дожидаясь ответа, Джафар бросил трубку.

Он потер виски. Что-то случилось. Надо звонить в ХАД[2]. Директор уже протянул руку к телефонной трубке, но встречный звонок опередил его:

— Салам алейкум, слушаю…

— На автобус с советскими специалистами совершено нападение, — донесся возбужденный голос. Говорил помощник начальника ХАДа провинции. — Где они сейчас — пока не знаем. — И он принялся разъяснять детали.

— Воронцову позвонили?

— Еще нет.

— Надо сообщить немедленно, — посоветовал Джафар.

— Разберемся…

С утра у командира мотострелкового батальона Воронцова было приподнятое настроение: позвонил командир полка Тубол и приказал через два дня оформляться в отпуск. Воронцов уже предвкушал, как обнимет в аэропорту дочку — студентку-второкурсницу, жену Ираиду Рузиевну, которая с каждым разом пишет ему все более любвеобильные письма, словно вернулась чувствами в пору своей юности.

Ведь что самое трудное в службе в Афганистане? Пожалуй, многое: жара, пыльные бури, угрюмая тишина гор, душманские засады. Но самое трудное — ждать. Ждать желанной, но такой, несбыточно далекой встречи с родными и близкими, ждать, когда истекут томительные, однообразные, похожие друг на друга дни и месяцы. Ждать возвращения на Родину, которое воспринимаешь как самую главную и дорогую награду.

Так думал сейчас Воронцов и был по-своему прав. А без четверти пять он принял по телефону сбивчивый доклад переводчика из ХАДа и в первую минуту растерялся, не зная, что предпринять в этой ситуации. «Объявить тревогу? А что дальше?» Воронцов постарался сосредоточиться, пересиливая желание тут же поднять батальон на ноги, звонить «наверх». Такая привычка сложилась у него за время службы: когда сваливалось на голову тревожное известие или, того хуже, ЧП, не предпринимать ничего в первые три-четыре минуты. Может быть, не лучшая привычка, но она не раз спасала его от поспешных решений. «Отпуск откладывается на неопределенное время», — с тоской подумал он и тут же упрекнул себя в эгоистичности. Воронцов вспомнил о земляке Сапрыкине, о ребятах-спецах, и смешанное чувство жалости, злости и досады охватило его. «Надо, — рассудил он, — перекрыть дороги, организовать поиск. По горячим следам можно еще успеть». Воронцов позвонил в ХАД и спросил, перекрыты ли дороги и пути из города. Переводчик ответил утвердительно.

— Какая нужна помощь?

Ответ последовал не сразу. Видимо, переводчик ждал, что скажет начальник.

— Нужны подразделения для поиска, — наконец раздалось в трубке.

Воронцов понял, что и в ХАДе еще тоже не знают, с чего начинать. «Все на нас надеются… — подумал он, но тут же отбросил упрек. — А кто же еще, черт побери, будет искать, как не мы…» Потом комбат попросил соединить его с Туболом, на ходу соображая, что конкретно доложить по существу дела.

Полковник Тубол выслушал его молча, не перебивая и не уточняя. Только в конце, когда Воронцов замолчал, ожидая ответа, довольно отчетливо выругался. Прозвучало это тихо и оттого еще более неприятно.

— Вот что, — оказал Тубол, — снаряжай две поисковые группы. Вышлешь их в район…

Он сделал паузу, и Воронцов понял, что Тубол смотрит на карту, и тоже повернулся к своей карте, висевшей на стене.

— В районы…

Населенные пункты находились значительно восточнее города. «Отсекает от пакистанской границы, — понял Воронцов.

— Пока все. Остальное берем на себя. — Тубол помолчал и потом, не сдержавшись, выплеснул раздражение — Как же они у вас из-под носа наших людей увели? Рохли…

Воронцов промолчал.

— Дежурный!.. — хлопнув трубкой, Воронцов громыхнул, сам почувствовав металл в голосе. — Дежурный, твою мать, где ты?.. Третьей роте — тревога! Командира — ко мне!

Плюхнувшись на стул, он снова подумал о Сапрыкине, о том, что совершенно не представляет, как быть в такой ситуации. Но тут раздался стук в дверь. «Гогишвили», — подумал Воронцов. Вошел высокий рыжий старший лейтенант, следом за ним шагнул начальник штаба Рощин.

— Гогишвили, вам приходилось когда-нибудь охотиться? — опросил Воронцов, стараясь не выдавать волнения.

— Нет, — коротко ответил Гогишвили и подумал, что командир сейчас скажет: «А я-то думал, все грузины — охотники».

Но тот вдруг подчеркнуто четко произнес:

— Тогда слушайте внимательно. Душманы захватили и угнали в неизвестном направлении пятнадцать советских специалистов с комбината… Нам поставлена задача организовать поиск. Возьмете два взвода. Сами будете при одном из них. Выезд через двадцать минут.

Воронцов уточнил порядок поддерживания радиосвязи, маршрут выдвижения. Паек приказал взять из расчета на пять дней.

— Все, не теряйте времени!

Читаев, с треском отворив дверь, влетел в комнату.

— Третьей роте тревогу объявили, — сообщил он громко.

— А что случилось?

Лейтенант, сидевший за столом, отложил в сторону недописанное письмо. Читаев, не глядя, потянулся рукой к магнитофону — убрать лишний звук.

— Душманы выкрали наших спецов, Володя. Угнали вместе с автобусом.

— Это с мукомольного? — привстал за столом Владимир.

— Оттуда… Рота Гогишвили брошена на поиски.

— Далеко?

Читаев пожал плечами.

В коридоре модуля[3] загрохотало: кто-то в темноте зацепился за бачок для питья, стоявший у входа. Раздались тяжелые шаги.

— Идет Алеша, гремя победитовыми подковами, — прокомментировал Читаев.

В следующую секунду в комнату ворвался широкоплечий старший лейтенант с гусарскими усами. Это и был командир первого взвода Алексей Водовозов.

— Слышали? — прямо с порога гаркнул он.

— Слышали, — хором ответили Читаев и Хижняк.

— Вот подлецы-то, а? Вот подлецы! — гремел Водовозов. Тише он говорить не умел — на определенной, по мере уменьшения, мощности звука голос его срывался, переходил в свистящий шепот.

«Сейчас начнет ходить взад-вперед по комнате, расталкивая стулья», — подумал Читаев и не ошибся.

— Что хотят, то и делают, — продолжал буйствовать Водовозов, меряя своими шагами крохотную комнатушку. Казалось, что именно стулья, беспрестанно попадавшиеся ему на пути, были виновниками всех бед.

— Найдут или нет? — вслух размышлял Водовозов и сам себе бодро отвечал — Должны найти, обязаны. Ты как думаешь, Читаев?

Сергей потер ладонью светло-пепельный ежик волос.

Алексей, не дождавшись ответа, встал, по привычке мельком глянул в зеркало, поправил смоляной чуб.

— Схожу в роту, проверю, как там дела, — сказал он, надевая фуражку. — Чтобы все было чин чинарем.

— Думаю, скоро и мы подключимся к поискам, — повернулся Читаев к замполиту, когда Алексей ушел. — И вообще, это, кажется, серьезно и надолго.

— Может быть, — отозвался Владимир. — Ты у нас теперь за командира, тебе и перспективу определять.

Сергей Читаев, исполнял обязанности командира третьей роты. Капитану Сахно, которого он замещал, перед самым отпуском крупно не повезло. Отправился он на бронетранспортере, уже с отпускным чемоданом, на аэродром. И надо же было такому случиться, что везучий и всегда удачливый Сахно, который вообще жил без бед и невзгод, наскочил на мину. БТР хорошо тряхнуло и оторвало два колеса. Пострадал же один Сахно: упал с брони — и неудачно, поломал руку. Пришлось вместо отпуска ехать в госпиталь. Читаева назначили как более опытного, он уже год отслужил в Афганистане.

Два взвода Гогишвили в установленное время выходили на связь. Доклады поступали неутешительные. Душманы и их заложники как в воду канули.

— Угораздило же их выехать без охраны, — сокрушенно вздыхал командир взвода связи лейтенант Птицын, вычерчивая график в журнале поступающих сообщений.

В углу ударили большие часы: «пин-донн!» — пять.

— Иди узнай, Птицын, — сказал Воронцов, оторвавшись от своих мыслей, — может, какое сообщение есть.

Минут через пять лейтенант вернулся.

— Все по-старому, — доложил он.

— Третий день — и все впустую, — бросил в сердцах Воронцов. Несколько раз он иопытывал желание лично ринуться на поиски.

Тубол требовал активности. После звонков командира полка Воронцова всегда одолевали тоскливые мысли. Его обижало, когда Тубол подчеркивал, что специалистов надо найти во что бы то ни стало. Складывалось впечатление, будто он, Воронцов, сам этого не понимал.

«Пин-донн!» — поплыл мягкий тягучий звук. Полшестого.

— Эти часы с ума могут свести, — буркнул Воронцов.

Он встал, подошел к окну. Над брезентовым рядом палаток вспыхнули фонари на столбах. Худосочные деревца, посаженные на одном из субботников, гнулись на ветру, как тростинки. Хотя в кабинете было тепло, Воронцов физически ощущал, как сейчас холодно на этом пронзительном ветру. Он зябко поежился, подумав о роте Гогишвили, которая сейчас далеко в горах. Как они там? Он приказал взводам объединиться и действовать вместе. Только будет ли от этого толк?

Воронцов смотрел на палатки, на людей, которые сновали взад-вперед. «А вдруг Гогишвили уже их проворонил? Эх, надо было отправить Читаева».

Он хорошо помнил, как прибыл в батальон Читаев, — буквально через день после его приезда в ДРА. «Ну что, будем вместе служить?» — спросил он его. Читаев не ответил на риторический вопрос. Воронцов понял, что подумал лейтенант: «Придется, раз ты комбат, а я назначен к тебе взводным». «С характером лейтенант», — сразу определил комбат, и это ему понравилось.

Через несколько дней Читаев попал в душманскую засаду. В гиблой ситуации голову он не потерял, когда чуть стемнело, вывел людей под прикрытием дымов. Потом он докладывал, а Воронцов смотрел в его чистые глаза и пытался найти в их глубине остатки страха. Но видел лишь, как мерцали холодные искорки спокойствия.

Время вновь напомнило о себе приглушенным баритоном часов.

— Птицын, — встрепенулся Василий Семенович, — начальника штаба ко мне.

— Петр Андреевич, что вы думаете о действиях роты Гогишвили? — опросил он, когда начштаба вошел.

— Я думаю, что на своем участке Гогишвили душманов не пропустит, — тут же ответил капитан Рощин, сразу поняв, что именно имел в виду комбат. — Иное дело, — продолжил он, — что шансы на успех у нас, да и у всех участвующих в операции, малы.

Рощин кивнул на карту.

— Мы ведем поиск вслепую. Нам крайне нужны агентурные данные о местонахождении заложников.

— Вот и я того же мнения, — признался Воронцов.

— Угораздило же их выехать без охраны! — снова сокрушенно вздохнул Птицын. — А теперь вот приходится возиться.

Комбат удивленно посмотрел на лейтенанта, выдержал паузу и медленно произнес:

— Птицын, в городе всегда ездили без охраны. Это во-первых. И второе. Идите-ка побыстрей к подчиненным.

Лейтенант вскочил, одернул китель и выбежал за дверь. Начштаба слегка улыбнулся. Воронцов же хмуро сдвинул брови.

Солнце провалилось за горы, стало темно и смутно. Но моджахеды, казалось, нюхом определяли путь; дорога хрустела гравием. Где-то далеко позади по равнине перекатывался пустой луч прожектора. Душманы по-прежнему торопились, подгоняли пленников прикладами и плетками. Шли по ровной местности, потом начали спускаться. На дне оврага группу остановили, вблизи оказался грузовик. Пленникам приказали забраться в кузов. Потом туда же полезли бандиты. Они переругивались вполголоса, лезли по людям, как огромные пауки, наконец, уселись кто на ком. Грузовик тут же тронулся.

Здоровенный детина взгромоздился прямо на Шмелева и Сапрыкина. На каждом ухабе он ворочался, выбирая положение поудобней, словно и не сидел на людях. От него исходил крутой запах невыделанной овчины.

Всю дорогу Шмелева точила мысль о побеге. Он пытался дать хоть какой-то знак Ивану Васильевичу, с которым его связали. Когда машину в очередной раз тряхнуло, Сапрыкин, улучив момент, хрипло шепнул:

— Ты не торопись, сейчас не время…

Шмелев заерзал и ничего не ответил.

Сафаров ругался площадной бранью. Бандит отчаянно бил его каблуком, но он продолжал поносить его руганью на русском и таджикском одновременно.

— Побереги силы, Сафаров, — подал голос Сапрыкин и тут же получил удар ногой.

Наконец грузовик остановился. Это было глухое горное ущелье. В темноте угадывалась каменистая дорога. Впереди ярко светилась пещера — в ней метался огонек. Туда и двинулись. В неверном свете костра темные угрюмые стены пещеры и такие же непроницаемые лица душманов казались зловещими и страшными.

Пленников заставили лечь на землю. Из черноты входа, словно призраки, появлялись заросшие бородатые люди. Они подходили к связанным и обессиленным людям, с любопытством разглядывали их, некоторые пинали их ногами, тыкали стволами автоматов. Седобородый старик, узкоглазый и сухой, вдруг вырвал из ножен кинжал и резко занес его над Тарусовым. Тот отшатнулся и вскрикнул. Но старик лишь слегка кольнул Тарусова в грудь. Душманы весело засмеялись.

Появился «Иисус», что-то сказал, и через несколько минут пленникам принесли ведро воды. Руки у всех были по-прежнему связаны за спиной, поэтому, чтобы напиться, приходилось вставать на колени и удерживать равновесие.

Пленников на время оставили в покое. Двое с автоматами остались у входа. Только теперь узники почувствовали, как измотались и устали. Из глубины пещеры тянуло могильным холодом, мерзлый камень, казалось, забирал последнее тепло. Многие впали в полузабытье. Не смыкал глаз лишь Тарусов: его била сильная дрожь.

— Что же с нами теперь будет, Иван Васильевич? — шепотом спросил он, повернув голову к Сапрыкину.

Сапрыкин разлепил глаза, глянул на Тарусова.

— Будем ждать, пока не освободят. Если сможем — сбежим.

— Уйти хотя бы одному, чтобы привести наших, — горячо и напористо зашептал Шмелев.

— Уходить надо всем. Захватить у душманов оружие. Одному плохо — поймают. Бежать надо всем вместе.

Сапрыкин замолчал и закрыл глаза. Попытался заснуть, но прошедшие события вертелись в голове, не давали покоя. Смерть Тихова… Отчетливо и ясно, словно на контрастном снимке, вспомнил, как сам вскочил навстречу бандиту, а потом — удар… «Останется шрам, — вяло подумал он, — конечно, если буду жив».

И снова с острой болью он подумал о Тихове. Когда его убили, он почувствовал только ужас, все смешалось… Сам напросился, чтобы ему доверили автомат, бравировал… Веселый, простодушный Тихов. В Пензе жена ждет с двумя детьми. Теперь вдова.

«Кто же виноват, — рассуждал Сапрыкин, — что мы попали в лапы душманов? Мы всегда ездили без охраны. Оружие брали так, для порядка. Винить погибшего?»

Голова раскалывалась. У Сапрыкина было такое чувство, словно ему в черепную коробку запихали горячий кирпич, и от этого глаза вот-вот должны вылезти из орбит. Сапрыкин прикрыл веки, чтобы не видеть блестящих глаз душманов-охранников. «Себя винить надо, — подумал с горечью. — Я — старший, значит, весь спрос с меня».

Лишь перед рассветом забылся Сапрыкин в настороженном сне. Ранним серым утром охранники подняли всех, вывели из пещеры и построили. «Иисус» уже ждал их, стоял, широко расставив ноги. Вместо чалмы и традиционной афганской одежды на нем были каракулевая шапка и шаровары, заправленные в ботинки с высокой шнуровкой. Костюм дополнял грязный серый свитер, надетый под кожаную меховую безрукавку. Время от времени к нему подходили сообщники. Одеты они были по-разному, хуже его, за исключением одинаковых у всех ботинок. У каждого за спиной торчал бур или автомат.

Вокруг громоздились скалы, уходящие высоко вверх, изборожденные трещинами, обветренные. Солнце всходило, растапливало клочки тумана, и воздух почти на глазах светлел, становился прозрачным. Голубые тени на островках снега постепенно исчезали, снег белел на глазах; вступал в силу извечный в горах закон контраста.

Чернобородый что-то сказал, кивнул в сторону пленных, и двое подручных принялись развязывать веревки. Видно, посчитал, что пленным теперь не убежать. «Свою силу знают», — подумал Сапрыкин.

Все молчали, даже Сафаров, он опустил голову и сосредоточенно выковыривал носком ботинка камешки на дороге. Верилось ему и не верилось, что это он стоял сейчас с вывернутыми назад руками в черт знает где затерянном ущелье.

Нет ничего тягостней и страшней, чем первое утро в неволе, когда надежда на спасение становится маленькой и ничтожной, как последняя спичка в зимней тайге. Родина, могучая, огромная, сильная, где ты? Кажется, прямо за проклятым хребтом, только перешагни его, — и она раскинется во всем величии.

Приди, Родина!

Читаев появился в модуле поздно вечером. Хижняк и Водовозов уже сидели в комнате и пили чай. Он назывался изысканно — «седой граф».

— Что задержался? — спросил Хижняк.

— Старшине указания давал, — хмуро ответил Читаев. — Комбат приказал быть готовым в любую минуту к выезду. Наверное, сменим Гогишвили.

Он сел за стол, приподнял чайник, проверяя на вес его содержимое, плеснул себе в стакан, сыпанул чая. «Сегодня не успели, — подумал он, глядя, как медленно опускаются на дно чаинки, — а завтра, если не будет вводных, надо будет еще раз почистить оружие…»

С самого утра рота занималась по расписанию — отрабатывали действия в наступлении в горной местности. А после обеда разгружали два тяжелых Ми-6. Вымотались изрядно.

— Завтра людей на чистку оружия.

— Сколько же его чистить? — отозвался Хижняк и зевнул.

— Не помешает, — ответил Читаев довольно резко.

Последние дни он ходил раздраженным и взвинченным. Сегодня ни с того ни с сего не сдержался и резко отчитал рядового Щекина — добродушного увальня с веснушчатыми веками. Хотя и особого повода не было: тот перепутал журналы, принес ему не те, которые нужны. Потом случился конфликт с начальником штаба Рощиным. Пытался доказать ему, что рота слишком часто привлекается на подсобные работы. «Я вам приказываю», — вспомнил он ледяной тон Рощина.

— Интересно, в какой район нас направят? — вс-лух подумал Водовозов и подошел к карте Афганистана.

— А тебе не все равно? — буркнул Читаев. — Куда прикажут — туда и пойдешь.

Водовозов хмыкнул неопределенно. Он понял его выпад по-своему. Читаев, мол, теперь за командира роты, а, им, значит, и соваться нечего.

— Зря ты так, — сказал Водовозов. — Ну и чта из того, что мы меньше тебя здесь служим. Я вот, к примеру, в армии побольше тебя…

— Ладно, отстань.

Читаев отодвинул стакан, взял сигареты и вышел из комнаты.

Шли четвертые сутки поисков. Рота Гогишвили возвратилась, так ничего и не обнаружив.

В полдень Воронцов выехал к начальнику ХАДа полковнику Азизу. Он миновал охрану: двое молодых людей с автоматами узнали и приветствовали его. Воронцов быстро поднялся по каменной лестнице на второй этаж. А наверху уже встречали Азиз и его переводчик Карим. Поздоровались по-европейски, — коротким рукопожатием, без традиционного касания щеками.

— Не уберегли рафик, Воронцов, не уберегли… — Азиз вздохнул и развел руками, мол, что уж тут оправдываться.

— Найдено тело одного из специалистов, Тихова, — мрачно перебил Воронцов.

— Где? — Азиз вскинул брови.

— В трех километрах от города… Саперы обнаружили в кустах. Убит ножом.

Азиз покачал головой, прошелся по кабинету.

— Предположительно мы установили, что акцию осуществляли люди из банды Джелайни.

— Джелайни? — переспросил Воронцов. — Не слышал о таком. Что за человек?

Выслушав переводчика, Азиз как-то странно посмотрел на Воронцова.

— Человек с сильной волей, жестокий, коварный, умный, — неторопливо начал рассказывать он. — Подчиненные уважают его и боятся. В банде пятьдесят — шестьдесят человек — активные штыки. Это — ядро. Кроме того, человек сто — сто пятьдесят из кишлаков в районе Мармуля и Чаркента — резервный слой. Имеют оружие, но участвуют в боевых действиях больше по принуждению… Пленники, скорее всего, увезены в горы.

Азиз подошел к карте и показал своей смуглой рукой три точки.

— Вот предположительно здесь. Горы высокие, много пещер. В ущелье Мармуль создан укрепленный район. Здесь — опорные пункты с позициями автоматчиков, пулеметчиков и минометчиков, наблюдательные посты, есть даже система оповещения. Перед входом в ущелье — контрольно-пропускной пункт. Выдают пропуска на право передвижения по району. Даже есть тюрьма, типография. Печатают антиправительственные и антисоветские листовки. Из допросов пленных нам известно, — продолжал переводчик Карим, — что в бандах есть американские и пакистанские офицеры-инструкторы. Живут и питаются они отдельно. Для них оборудованы комфортабельные подземные укрытия. И еще одно. В Мармуле появился европеец. Говорят, что русский, но не из Советского Союза. Кто он и чем занимается, пока не выяснили.

Воронцов внимательно слушал переводчика, следил за выражением черных глаз Азиза. Говорил он глухим, монотонным голосом. Как и большинство афганцев, Азиз был худощав, смугл, носил усы. Ему было тридцать пять — тридцать семь лет. Еще Воронцов знал, что брат Азиза возглавляет какую-то крупную банду. Братья разошлись по идейным соображениям, даже стали ярыми врагами.

— В Мармуле есть наш человек, — продолжал Азиз. — Правда, с ним трудно поддерживать связь. Будем ждать информации от него.

Раздался телефонный звонок. Азиз снял трубку.

— Алейкум ас салам, рафик Саид Гулям Хейдар, — ответил он.

Воронцов, понял, что звонит первый секретарь провинциального комитета НДПА. Речь шла о специалистах, промелькнуло в разговоре имя Джелайни. И еще одно слово понял Воронцов — «бара-дар» — «брат».

— Первый секретарь интересуется, как идут поиски специалистов, — сказал Азиз, закончив разговор. — А я пока ничего определенного сказать не могу.

Он невесело улыбнулся, пожалуй, впервые за все время разговора.

— Как вы думаете, не переправят ли пленных в Пакистан? — спросил Воронцов, глянул на карту и мысленно отметил расстояние до границы.

— Путь не близкий. Надо идти через Гиндукуш, — заметил Азиз. — Так что пока, думаю, они будут прятать пленников в ущелье, считая, что там их не найдут. Потом, возможно, попытаются переправить специалистов в Пакистан.

— А в случае опасности не уничтожат ли их? — не без чувства тревоги спросил Воронцов.

— Да, операцию мы должны провести быстро и неожиданно, — ответил Азиз. — Иначе возможен и плохой исход.

Воронцов глянул на часы и встал, чтобы попрощаться.

— Может быть, чаю? — вежливо предложил Азиз.

— Нет.

Воронцов направился к выходу. Но тут открылась дверь, на пороге появился директор комбината Джафар. Лицо его лоснилось от пота.

— Вот и Василий Семенович здесь, — по-русски сказал он и тепло обнял сначала Воронцова, потом Азиза.

От Воронцова не укрылось, что Джафар заметно осунулся за последние дни. Глаза его, обычно подвижные, были усталыми, лицо приобрело сероватый нездоровый оттенок. «Переживает», — подумал Воронцов. Джафар почему-то напоминал ему продавцов плова, которых он видел в Ташкенте, — грузных, неторопливых, радушных.

Согласно афганскому этикету Джафар при встрече обязательно подолгу расспрашивал о делах, здоровье, семье. Это получалось у него совершенно ненавязчиво и естественно. Но сейчас он изменил своему правилу.

— Плохо, командир, — стал жаловаться он, — совсем не знаю, что делать. Без советских товарищей работа не идет. Ой, да какая работа — работа подождет, — всплеснул он руками. — На таких хороших людей руку подняли, бандиты, шакалы подлые. Тихова убили, дома семья ждет…

«Откуда он знает? — удивился Воронцов. — Ведь труп обнаружили наши…». Но опрашивать не стал.

— Ничего нового? — задал наконец Джафар вопрос, который его больше всего волновал.

— Пока нет, — коротко ответил Азиз и, подумав, добавил — Предполагаем, что это дело рук Джелайнм.

— А-а, — протянул Джафар то ли сочувственно, то ли испуганно.

— Только разговор остается между нами, — предупредил Азиз.

Джафар обсудил несколько вопросов с Азизом и попрощался. Вышли вместе. Джафар, взяв Воронцова под руку, вдруг предложил:

— Поехали, Василий Семенович, ко мне. Вместе пообедаем.

Воронцов стал отказываться, мол, время слишком напряженное. Но Джафар мягко, упорно настаивал, и тогда он согласился.

— Только позвоню сперва в батальон, окажу, что нахожусь у тебя.

Джафар жил в небольшом двухэтажном особнячке недалеко от центра города. Рядом протекал арык, рукава его ответвлялись во двор. Благодаря этому возле дома прижились несколько тополей. Вышла встречать хозяйка — женщина средних лет в темно-синем платье. Пока она готовила угощение, мужчины прошли в комнату, которая, по всей видимости, служила кабинетом. На стеллажах покоились книги, в углу — письменный стол, рядом — телевизор. На полках Воронцов увидел несколько книг на русском языке: труды Ленина, два томика Шолохова, русско-пушту словарь. Джафар постелил тушак[4] и широким жестом пригласил гостя усаживаться. Воронцов стянул пыльные сапоги, оставил их у входа и сел, подложив под локоть маленькую подушечку. Хозяин дома скинул свой рабочий пиджак, снял галстук и надел поверх белой рубашки ярко расшитый халат.

Жена Джафара накрыла дастархан, принесла большое блюдо с рисом, лепешки, холодную баранину и какое-то темно-зеленое пюре. «Каша из маша», — вспомнил Василий Семенович слышанную где-то складушку. Закончив приготовления, жена Джафара с неизменной улыбкой тихо вышла.

Они неторопливо ¡принялись за еду.

— Что пишет старший сын, как учеба идет? — спросил Воронцов. Он знал, что Сулейман вот уже несколько месяцев учился в Ташкенте.

Джафар расцвел:

— Вчера письмо получил, — и он, кряхтя, поднялся, взял со стола конверт. — Вот, слушай. — Он пробормотал несколько фраз по-пуштунски и начал переводить: — Учеба — трудно очень. Русский язык учу. Много друзей — русские, узбеки. Ташкент красивый, как сказка, сильно нравится. Цветные фонтаны… А, Василий Семенович, есть такое в Ташкенте?

— Не знаю, может быть, и есть. Я в Ташкенте один раз был, и то недолго.

— Вот. Пишет, что у нас тоже будут большие города, колхозы, фабрики, цветные фонтаны. А ты как думаешь, будут? — оторвался от письма Джафар.

— Будут, — ответил Воронцов задумчиво, — если народ сумеете накормить. Будет хлеб у народа — тогда и он пойдет за вами…

— Тяжелое время, — вздохнул Джафар. — Ты, конечно, знаешь, что Джелайни — родной брат Азиза?

— Так это его брат? — изумился Воронцов. — Я знал, что его брат — главарь банды, но не знал имени.

— Да, брат… До этого он был в районе Баглана, а вот теперь у нас объявился.

— Тяжело будет Азизу…

— Ты расскажи, как дочка твоя? — решил сменить тему разговора Джафар.

— Учится на втором курсе медицинского института. Детей лечить будет.

— Хорошая специальность…

Оба замолчали. Воронцов взглянул на часы.

— Торопишься? — понял Джафар.

— Пора.

Воронцов встал, Вместе с директором вышел во двор, к машине. Они тепло распрощались, а Василий Семенович еще раз подумал: «Все же откуда ему известно про Тихова?».

Едва Воронцов переступил порог штаба, как его чуть не сбил с ног дежурный.

— Важные новости. Вот только что прибыл товарищ из ХАДа.

Навстречу шагнул переводчик Карим — помощник Азиза. Воронцов жестом пригласил гостя в кабинет и плотно прикрыл дверь.

— Слушаю вас.

— Несколько часов назад в районе Навруза прошла группа людей. Человек пять или шесть — с оружием, остальные — безоружные. Дехканин из кишлака говорил, что те, кто был с оружием, гнали остальных в горы. Говорит, что это, наверное, пленные.

— Сколько пленных? — быстро спросил Воронцов.

— Человек десять, может быть, пятнадцать, он не считал.

— А в какой одежде: афганцы, русские?

— Говорит, что в нашей афганской одежде.

— Так, — Воронцов выхватил сигарету из пачки, нервно затеребил ее. — Больше ничего не известно?

— Все.

Воронцов выглянул в коридор, крикнул дежурному: — Роту Читаева — по тревоге!

Потом вернулся в кабинет, сел, обхватив голову руками. «Послать с ротой начальника штаба? А стоит ли? Помощник нужен и здесь». Так окончательно и не решив, Воронцов встал и быстро вышел на улицу.

…Роту тревога застала за чисткой оружия. Читаев в суматохе быстрых сборов все же успел подивиться, с какой скоростью солдаты собрали автоматы. Проследить бы по секундомеру на норматив! Лишь щелкали крышки ствольных коробок и магазины, присоединяемые к автоматам, — сразу по два, скрепленные изолентой валетом друг к другу. Кто-то крикнул: «Едем спецов освобождать!». И эта фраза словно наэлектризовала всех.

Подбежал Хижняк.

— Сухпай на сколько дней?

— На трое суток. Получай на всю роту!

Прошло некоторое время, и все выстроились у боевых машин. Читаев начал проверять у каждого оружие, боеприпасы, фляги, индивидуальные пакеты. Курилкина, своего заместителя, осматривать не стал, спросил лишь, на месте ли радиостанция. Тот спокойно кивнул. Солдаты же были чересчур возбуждены. Читаеву это не понравилось: не на прогулку предстояло ехать. «Приключений им хочется», — недовольно подумал он как человек, для которого чувство опасности давно потеряло свой романтический ореол.

— Чему радуетесь, Щекин? — спросил он сердито, заглядывая солдату в сумку. — Магазины все?

— Так точно. Радуюсь, товарищ старший лейтенант, что спецов наших освобождать едем!

— Спецов, спецов… Кто вам сказал это? — недовольно пробурчал Читаев.

— Все знают! — радостно отозвался Щекин.

Читаев дошел до середины строя. Закончил свою половину и Хижняк.

— Все в порядке?

Хижняк кивнул.

Воронцов задачу поставил коротко, попросил, чтобы не рисковали попусту, соблюдали тройную бдительность. На прощание пожелал успеха. Колонна тут же тронулась.

…Такой бешеной езды, да еще в составе роты, Читаев давно не помнил. Он сидел во второй машине. Шоссе петляло, Читаев с тревогой думал о молодых водителях, но скорость не снижал. Потом дорога стала ровнее, справа от нее пошла «зеленка» — зеленая зона — обычное место засад душманов. Читаев подумал, что надо развернуть башенные пулеметы вправо, обернулся назад: все пулеметы уже уставились стволами в сторону зарослей. «Правильно, — мысленно отметил он, — не забывают маршрут». В прошлом году они сопровождали колонну наливников и как раз в этой «зеленке» духи подожгли их автомобиль… Вот он, КамАЗ: почерневший остов, автомобильные кости.

Но вскоре «зеленка» кончилась, и опять потянулись пустынные сопки, вырастающие на глазах в скалистые горы, потом дорога будто обрывалась в ущелье — так неожиданно плотно сдавливали ее устремленные вверх скалы, а серпантин все извивался и извивался среди горных круч. Все это было бы красиво, думал Читаев, даже прекрасно, если бы к восхищениям и восторгам не примешивалось постоянное ожидание опасности.

— Возле развилки свернешь на грунтовку! — скомандовал он Курилкину, который сидел в первой машине.

Минут через десять показался кишлак Навруз. Остановились возле первого дувала. Карим легко спрыгнул с бэтээра и, отказавшись от охраны, пошел прямиком к ближайшей двери в дувале. Прошло несколько минут. Карима не было. Читаев хотел было высылать людей, как дверь в дувале открылась, вместе с почтенным старцем появился Карим. Старик что-то говорил, прижимая ладонь к груди. Наконец Карим распрощался и быстро заскочил на бронетранспортер.

— Ну что? — опросил нетерпеливо Читаев.

— Бандиты здесь были около одиннадцати тридцати. Информация к нам поступила только после трех. Сейчас половина шестого. Значит, прошло около шести часов. Бандиты направились в этом направлении, — Карим показал по карте, расстеленной на коленях у Читаева. — Здесь есть Черная тропа.

— Почему Черная?

— Сам не знаю. Так назвали. Если мы двинемся вслед за бандитами, то вряд ли догоним. Но можно сократить. Мы делаем крюк около сорока километров, — Карим прочертил пальцем дугу, — а здесь подымаемся в горы пешим ходом. Идем навстречу душманам, но можем встретить их, а возможно, и нет. У бандитов есть пещеры, и они захотят там отдохнуть. В горах воевать всем трудно: и тем, кто наступает, и тем, кто отступает. Но путь для отступления часто бывает только один, — изрек Карим.

Читаев согласился с его словами.

— Плохо, что темнеет, — заметил он.

День уже догорал, когда колонна прибыла в указанное Каримом место. Картина предстала перед ними дикая и фантастическая. Пыль, которая только что дымилась, клубилась, вырывалась из-под колес, вдруг улеглась, исчезла, скованная морозным воздухом. Во все стороны простиралось мертвое плато в серых пятнах верблюжьей колючки. Рядом угрюмой стеной возвышались черные скалы, верхушки которых окрашивал холодный рубиновый свет.

«Как на далекой красной планете», — подумал Читаев и зябко передернулся.

Горы, ярко-кирпичные в лучах уходящего солнца, темнели на глазах. Еще больше похолодало.

Читаев собрал офицеров. Хижняк подошел неторопливо, встал рядом с ним. Подбежал Птицын, одернув бушлат и поправив солдатскую шапку. Этот выезд был для него первым, он заметно нервничал, беспрестанно вглядывался в темнеющие горы и давно снял свой автомат с предохранителя. Последним подошел Водовозов. Карим тоже стоял здесь.

— Замысел: выдвинуться в горы, занять господствующие вершины и быть готовыми к встрече с противником, — без лишних слов начал Читаев. — Вершины надо занять до рассвета. Роту разделим на две группы. С первой пойду я и Водовозов, Карим и Хижняк — со второй. До рассвета группы должны занять вершины. В этом случае мы сможем контролировать перевалы и вести наблюдение в общем радиусе около пятнадцати километров. Так, Карим?

Тот молча кивнул.

— Расстояние по прямой между вершинами около десяти километров. Реально же на местности, естественно, больше. Горная тропа, на которой мы ждем духов, проходит между этими двумя вершинами… Охрану уничтожать внезапно огнем из засады.

Надели тяжелые вещмешки с продуктами и боеприпасами, на поясах — фляги, сумки с магазинами и гранатами. Автоматы — на груди.

— Попрыгаем, — оказал Читаев.

Раздалось глухое: гуп, гуп, гуп… Тяжело, но не слышно.

— Хорошо, — удовлетворился Читаев. — И последнее. Подойдите все ближе.

Солдаты послушно сгрудились вокруг него.

— Запомните, особенно те, кто в поиске первый раз. Это вам не прогулка по горам, а боевая операция. За малейшую оплошность, халатность, ротозейство здесь платят жизнью. Каждому зарубить себе на носу: не курить и не жечь спички без разрешения. В ночное время горящий костер виден на расстоянии восьми километров, свет фонаря — на два километра, горящая спичка — на целых полтора километра. Соблюдать строжайшую тишину. И еще одно. Напоминаю, что передвигаться надо, соблюдая правило трех точек опоры, ставить ногу на полную ступню, страховать друг друга. Все. У вас есть что-нибудь? — подчеркнуто официально обратился он к Водовозову.

— Нет.

— У вас? — Читаев повернулся к сержанту Курилкину.

— Есть. Если кто оступится и станет падать, то — не орать. Молча падать. Все равно криком не поможешь, — мрачно подытожил сержант.

Читаев усмехнулся про себя: «Совсем запугает молодых».

— Курилкин, вперед! Ты, Алексей Иванович, пойдешь замыкающим.

Двинулись цепочкой, один за другим. Вначале шли по тропе, но скоро она пропала, начались сплошные камни. Двигаться стало труднее, увеличилась крутизна. Сначала Читаев почувствовал резкую усталость, ноги налились тяжестью, но вскоре тело разогрелось, движения словно сами по себе отрегулировались, пальцы привычно цеплялись за холодные выступы камней, ноги безошибочно находили опору. Впереди легкой поступью шел Курилкин. Он мгновенно, почти машинально определял самый удобный, самый экономный и безопасный подъем, и след в след за ним карабкалась вся группа. Сзади Читаева — хриплое дыхание: Щекин. Вот-вот разразится — кашлем. Он явно еще не вошел в ритм. Ему и потяжелее — за плечами пулемет.

Колонна машин, наверное, уже ушла к центру плато. Кроме водителей и нескольких солдат там лейтенант Птицын и старшина роты.

Читаев взглянул на циферблат светящихся командирских: девятнадцать. Через полчаса надо делать привал.

— Курилкин, — тихо позвал он, — сбавь темп. Людей растеряем.

Стало жарко, пот разъедал глаза, и Читаев сдвинул каску на затылок. «Быстро здесь согреваешься. Только бы никто не загремел вниз…». Мысли вспыхивали разрозненно. Самое главное сейчас — равновесие: за спиной тяжелый мешок.

Через некоторое время Читаев стал чувствовать, что сердце запрыгало, глотка пересохла, в коленях появилась дрожь. Как раз вышли на ровную площадку. Минуты две-три он ждал, пока подтянутся остальные. Пересчитал людей. Двадцать пять. Значит, все.

Наступившая темнота скрадывала высоту, на которую они забрались. Плато не разглядеть. «Где-то сейчас Хижняк и Карим? — подумал он. — Ни черта не видно». Только звезды отчетливо вырисовывались на черном небе.

Сзади Читаева с хрустом покатился камень, и тотчас он услышал одновременный звук падения тела и металлический стук. Еще не обернувшись, Читаев понял: Щекин! Сбросив вещмешок, выхватил из кармана фонарь. Пятно света уперлось в камни, он направил луч ниже. Щекин в немыслимом положении застрял между двух камней, судорожно вцепившись в них руками; глаза широко раскрыты, а рот странно открывался, словно у рыбы, которую вытащили из воды.

— Держись!

Как будто Щекин сейчас раздумывал: лететь ему в пропасть или повременить. Читаев уперся ногой в валун, за который держался Щекин, стал рывками тянуть его к себе.

— Ай, падает, — захрипел Щекин.

— Что?! Держись!

— Да не я! Камень падает…

Только тут Читаев сообразил и убрал ногу с валуна. Пришлось снова включить фонарь, проклиная в душе маскировку и демаскировку вместе взятые.

— А, черт! Как же тебя вытащить?

— Да вы не волнуйтесь, товарищ лейтенант, я крепко держусь, — продолжал хрипло шептать Щекин.

Спустился Курилкин, обвязанный веревкой.

— Вверху держат, — тихо сказал он. — Давайте вместе, товарищ лейтенант.

Они ухватили Щекина; сержант — за шиворот, Читаев — за вещмешок.

— Тяни! — приглушенно скомандовал наверх Курилкин.

Щекин отчаянно засучил ногами.

— Ай, камень…

Курилкин уперся в злополучный камень, который вдруг вывернулся и полетел вниз. Спасла веревка. Курилкин, зависнув наполовину над пропастью, продолжал крепко держать воротник Щекина, Читаев же едва-едва не сорвался вниз, потому что так и не выпускал лямку щекинского рюкзака.

— Тяните же, заснули там! — злым шепотом скомандовал он.

Веревка натянулась еще сильнее. Щекин снова заработал ногами, пытаясь найти опору на гладкой скале.

— Не дергайся, свалимся…

Наверху взялись дружнее, и через минуту Щекина вытащили.

— Ну, Щекин, считай, что в рубашке родился, — перевел дух Читаев.

— Если бы сержант Курилкин тот камень не вывернул, до сих пор бы вытаскивали меня.

— Еще шутишь…

Подошла отставшая часть группы. Последним вскарабкался на площадку Водовозов.

— Привал… Все нормально? — равнодушно опросил Читаев, убедившись, что все на месте.

— Люди на пределе, — хмуро ответил Водовозов. — Штанину вот разорвал.

— Ну, ничего. Щекину вот больше повезло.

— А что случилось?

— Чуть в пропасть не свалился.

Читаев встал, потянулся:

— Пойдем, Алексей, людей посмотрим, подбодрим.

Водовозов с готовностью поднялся.

— Пойдем!

Солдаты устроились прямо на земле: кто свернувшись калачиком, кто сидя, поджав колени и прислонившись к каменной скале. Читаев и Водовозов вглядывались в лица, стараясь угадать, кто перед ними, называли по фамилии или просто по имени.

— Ну как Щекин, оправился после падения?

— Если честно, товарищ лейтенант, то только сейчас испугался… А много еще идти?

— Много.

Когда они направились дальше, пошел довольно густой снег. Водовозов, взглянув на Щекина, сказал:

— Заметил, сам мокнет, а пулемет плащ-палаткой накрыл?

— Заметил. Хороший парень. И солдат толковый.

После отдыха первые метры шли трудно: затекшие, истерзанные ноги не повиновались, ломило спину. Снег прекратился, и в разрывах туч поплыла луна. Теперь в ее лучах открылась совсем иная картина. Снег лег на горы, отчего вокруг оставались только две краски: черная и белая. Белая — расплывчатые пятна, островки на фоне гор, словно нерезкая гравюра. Черный хребет казался наклеенным на звездную карту неба.

Читаев снова стал опасаться, что они не успеют занять вершину, что с восходом солнца все может быть намного сложнее. Успокаивало только то, что они не сбились с пути, а это было немудрено в глухой блокаде гор. Особенно радовало, что никто не сорвался вниз и не покалечил себя в кромешной тьме.

— Командир, обрыв.

Это Курилкин.

— Давай вещмешок и автомат. Посмотри, может быть, есть где-то обход.

Курилкин молча снял вещмешок, автомат перевесил за спину. «Толковый парень, — с теплотой подумал вдруг Читаев. — Хоть сейчас лейтенанта присваивай. Жаль, весной уходит в запас».

Курилкин спас ему жизнь. Случилось это прошлым летом. Жара стояла обычная: зашкаливало за сорок в тени. Взвод еле плелся, всю воду давно выпили, последняя фляга — НЗ висела у Читаева на поясе. По пути был кишлак. Возле колодца он объявил привал. Тут же все бросились наполнять фляги, побросали туда, как водится, таблетки пантоцида и стали ждать, тюка растворятся. Самые мучительные минуты… Потом все произошло так быстро и неожиданно, что Читаев не успел ничего толком понять. Курилкин, стоявший рядом с радиостанцией за плечами, вдруг как-то резко и судорожно повернулся, Читаев еще не успел удивиться его сгорбленной позе, гримасе на лице, как грохнул выстрел. Курилкин пошатнулся, но удержался. Тут же раздался крик: «Душманы!», защелкали затворы. Все стали бить очередями по дувалу, по каждому отверстию в нем, пока Читаев наконец не заорал: «Отставить!» Душман-одиночка наверняка давно скрылся в кяризе[5]. А искать его там — дело гиблое.

Пуля застряла в железных внутренностях радиостанции. Ее потом выковыряли. Знатоки определили: из английского карабина.

— Возьми на память, — предложил Читаев, протягивая пулю.

На ладони лежал кусочек сплющенного желтого металла. Мертвая пуля…

Но Курилкин, прищурившись, усмехнулся:

— Оставьте себе. Она ведь вам предназначалась.

Читаев потом размышлял: заслонил ли его Курилкин, если бы радиостанции за спиной не оказалось? И вообще, закрыл он его как командира — как требует соответствующий устав, или же сержант рисковал конкретно ради лейтенанта Читаева? Так и не смог разобраться. Он как-то сказал своему спасителю: «Будем в обращении на «ты». Ведь теперь мы как братья». Курилкин не удивился такому предложению, молча кивнул большой стриженой головой. Но по-прежнему был строго официален и обращался только на «вы».

…Тяжелым шагом подтягивались отставшие. От Читаева не укрылось, что коренастый Цыпленков с длинными, как весла, руками нес уже два автомата, а Братусь, хоть и был теперь налегке, едва волочил ноги.

— Привал пять минут, — объявил Читаев.

Братусь тут же повалился. Цыпленков же не спеша снял с себя автоматы, вещмешок, после чего аккуратно уселся.

Подошел Водовозов, молча опустился рядом с Читаевым.

— Как самочувствие?

— Порядок. — не открывая глаз, ответил тот.

Курилкин вернулся с плохими новостями: пропасть обойти невозможно, выше — отвесные скалы. А возвращаться, чтобы искать обходной путь, — значит терять время.

— Скала высокая?

— То ли три, то ли четыре метра, а может быть, еще больше. В темноте не разберешь.

— Возьми веревку. Пойдем посмотрим. Цыпленков, за мной.

Картина открылась неутешительная. Внизу чернела пропасть. Вверху — почти отвесная стена. В темноте было неясно: можно или нет зацепиться за нее, чтобы забраться выше.

— Вот тебе и бабушкин компот, — ощупывая скалу, удрученно пробормотал Читаев. — Придется посветить.

Яркий луч выхватил сырой сланец скалы. Читаев посветил выше. Там виднелся уступ, а еще выше — площадка.

— Надо попробовать. Ты меня подсаживаешь, я становлюсь тебе на плечи. Потом подтолкнешь руками. В случае чего — Цыпленков поможет.

— Может быть, я полезу? — предложил Курилкин.

— Нет, я полегче.

Читаев скинул бушлат, быстро обвязался альпинистским узлом. Курилкин, опустив руки, сцепил пальцы между собой, чтобы лейтенанту сподручнее было забраться ему на плечи.

— Погоди, ботинки сниму.

Читаев решительно стащил ботинки, затем — шерстяные носки и перчатки.

— Ну, все. Теперь как снежный человек.

Сержант довольно легко подкинул его, в следующую секунду Читаев был на его плечах. Нащупав какой-то выступ на скале, он ухватился за него. В этот момент Курилкин подставил ладони, Читаев встал на них и подтянулся. Сержант выпрямил руки, Читаев почувствовал, как они дрожали. В следующую секунду он уже нашел выступ для ноги, оторвался от ладоней сержанта. В этом положении и замер, стоя на левой ноге и держась за выступ одной рукой. Мучительно долго он пытался найти опору для второй ноги, но лишь скользил по сланцевым морщинам. В какой-то миг Читаеву показалось, что он теряет опору. Внутри захолонуло. Если сейчас рухнет, то не удержится на узкой тропке, полетит вниз.

Из последних сил Читаев подтянулся и тут же нащупал ногой выступ, который находился выше. Страх прошел, только сердце еще напоминало о нем учащенным ритмом. Распластавшись по стене, он прошел чуть вправо и здесь влез на ровную площадку.

— Ну как? — услышал он тревожный шепот снизу.

— Давай, — сказал Читаев, дернув свой конец веревки.

— Держите крепче, лезу.

— Да нет, сначала ботинки, автомат и бушлат…

Читаев закрепил веревку. Первым залез Курилкин. Вдвоем они быстро вытащили наверх сначала снаряжение, затем всю группу. Читаев пересчитал людей и объявил краткий привал, а сам связался по рации с Хижняком. У него все было в порядке.

Поднимались трудно, и Читаев, подгоняя солдат, не сдерживал злости. «Пусть обозлятся, хотя бы на меня, — думал он. — Со злостью идти легче». Хуже всего было то, что промокли бушлаты. Они стали тяжелыми, и тело в них неприятно прело. Читаев изредка светил фонариком в карту. Только бы не сбиться с пути. «Кажется, все правильно. Идем вдоль хребта. И скоро должен быть еще один подъем».

Читаев подсчитал. Они шли уже целых восемь часов! Странно, но это открытие не только не расслабило, а, наоборот, подстегнуло Читаева, он почувствовал прилив новых сил.

Все чаще приходится останавливаться: надо ждать отставших. Щекин — тот сразу же падает на камни. Кроме Цыпленкова два автомата несет Мдиванов — невысокий стройный кавказец. Братусь идет предпоследним, покачивается на полусогнутых ногах, цепляется руками за выступы, словно пьяный. Каждый шаг ему дается с огромным трудом. Сзади идет Водовозов и время от времени подталкивает Братуся в спину. Эти толчки сотрясают его, и кажется, что вот-вот он потеряет равновесие и рухнет плашмя. Но Братусь делает более широкий шаг вперед и падает. С мученическими усилиями он встает на колени, затем выпрямляется.

— Полностью деморализован, — сообщает Братусь таким тоном, что не ясно, к кому это относится.

— Братусь, ты почему в конце? Ты же был в середине колонны.

— Отстал, — хрипло выдавливает солдат.

— Зря. Иди вперед. Будешь вести колонну.

Братусь останавливается, надеясь на передышку, но лейтенант безжалостно командует «Вперед». Минут десять солдат идет, спотыкается и беспрестанно падает, и, наконец, валится замертво.

— Вставай, черт бы тебя побрал, — Читаев зло ругается, хватает Братуся за шиворот.

— Все, не могу больше, лучше оставьте меня, — хрипит он.

— Ты что надумал, негодяй! — Читаев резко дергает Братуся за воротник, рискуя оторвать его. — Остаться здесь — значит подохнуть.

Колонна уходит вперед, и Читаев окликает последнего:

— Передай Водовозову, пусть остановится.

— Вставай! Я приказываю! — снова начинает трясти Читаев. — Боевую задачу срываешь.

Подходят Водовозов и Курилкин.

— Готов? — мрачно спрашивает Алексей.

— Не ори… — сдерживает себя Читаев.

— Товарищ лейтенант, разрешите?

— Чего?

— Я подыму его. Ручаюсь. Через минуту будет идти, — мрачно обещает Курилкин.

— Сомневаюсь…

— Я с ним по-свойски поговорю.

Читаев молча кивает, и они вместе с Водовозовым идут к голове колонны. Не сговариваясь, оба оборачиваютсря. Братусь уже стоит, прислоненный к скале. Курилкин еще что-то говорит ему.

…Читаева уже несколько раз подмывало объявить привал, но он каждый раз заставляет себя прогнать эту мысль. Группа идет, и главное, идет Братусь.

Уже начало светать. Ветер усилился. Обледеневшая одежда хрустела и скрипела, словно была сделана из тонкой фанеры. Небо теряло свою вселенскую глубину и постепенно бледнело. И чем светлее оно становилось, тем больше Читаева разбирало сомнение: а в том ли направлении они идут? Когда же рассвело настолько, что стали различимы дальние серые скалы и такого же цвета лица его подчиненных, он приказал остановиться.

— Оставьте вещмешок, — сказал Читаев Курилкину. — Слазим наверх, сориентируемся.

Они взобрались на гребень и залегли. Читаев достал карту, потом долго всматривался в бинокль. Перед ними лежала долина и горный хребет. Читаев оглянулся, снова посмотрел на карту и, тихо выругавшись, оказал:

— Так и есть. Сбились.

Курилкин молча посмотрел на лейтенанта.

— Сбились, — повторил Читаев. — Мы сейчас находимся вот здесь, — он ткнул пальцем в карту. — А надо быть здесь… Вот она, наша вершина.

— Кажется, рукой подать, — проговорил Курилкин без энтузиазма.

— По прямой — километра три, а реально, считай, все пять.

Они спустились к группе. Люди лежали вповалку. Стало совсем светло, и Читаев мог разглядеть каждого. Сейчас все были очень похожими в своих одинаковых грязных бушлатах и таких же штанах. Кое-кто из молодых опустил уши от шапок, многие уже забылись в коротком сне. Читаеву это не понравилось.

— Кто разрешил спать?

Водовозов пожал плечами. Курилкин тактично отошел от офицеров и стал подымать спящих.

— Блуканули немного… Наша вершина там, за хребтом. Километров пять-шесть будет.

— Половина людей уже готова, — мрачно отреагировал Водовозов.

— Ерунда.

Водовозов заметно сдал и, видно, с трудом сдерживался, чтобы не свалиться и забыться мертвым сном.

Читаев потребовал к себе радиста. Подошел рядовой. Вилкин, обреченно сгорбившийся под радиостанцией. Он стал снимать свой тяжелый короб, но не совсем ловко перехватил ремни и грохнул радиостанцию о землю.

— Осторожней, агрегат загубишь! — разозлился Читаев.

Вилкин включил радиостанцию и стал монотонно повторять:

— «Нарзан-1», я — «Нарзан-2». Прием.

— Ну что?

— Не отвечают.

Читаев сам сел за радиостанцию. Проверил частоту, ток в антенне… Связи не было. Он приказал продолжать вызов, а сам направился к подчиненным. Все уже были разбужены, сидели угрюмые и молчаливые.

— Осталось совсем немного, потерпите, — повторял Читаев, обходя солдат. — Сейчас быстро подкрепимся сухпайком. Через пятнадцать минут выходим.

— Ну что? — спросил он, вернувшись к радисту.

— Ничего.

Читаев достал банку с рисовой кашей, стал выковыривать штык-ножом холодные смерзшиеся куски. «Не поймешь, что со связью. Наверное, расстояние».

— Что, сломалась? — подошел Водовозов.

— Тишина… Вызывай командиров отделений.

Водовозов встал и махнул рукой.

— Курилкин, Бражниченко, Мдиванов — к командиру.

— Да не маши ты руками, — поморщился Читаев.

— А что такое? — недоуменно вскинул брови Водовозов.

— А то, что таких машущих в первую очередь вычисляют, — пояснил Читаев.

— Как это — вычисляют? — снова не понял Водовозов.

— Плавным нажатием спускового крючка, — усмехнулся Читаев. — Духи сначала стараются ликвидировать командиров. А так как форма у всех нас одинаковая, то выбирают тех, кто…

— Ну, понял, понял, — перебил Водовозов. — Учту.

— Учти… Сейчас будем спускаться. Группу делим на две части.

Читаев уже решил, что с первой группой пойдет сам. Вторая же, во главе с Водовозовым, будет оставаться здесь до тех пор, пока они не займут вершину.

— Ну, давай, в случае чего — прикрывай, — тихо сказал Читаев и ткнул Водовозова в плечо.

Читаев шел первым. Вещмешок, как живой, раскачивался у него за плечами, когда он переходил на бег, ноги в коленях дрожали от напряжения. Он несколько раз падал на спину, снова вскакивал. Падали и солдаты. Он слышал шум, но уже не оборачивался. Читаев тревожно и цепко вглядывался в горы, старался высмотреть. не блеснет ли где холодным металлом потертый ствол, не мелькнем ли чалма за камнем. Хотя по опыту знал, что первый выстрел всегда неожиданный.

Так и случилось. Они уже спустились в ущелье, прошли его и только начали подъем, как вдруг где-то рядом свистнуло, а потом словно прорвало: одиночные винтовочные выстрелы, дробь автоматных очередей.

— Ложись! — крикнул Читаев что есть силы, Он успел заметить, что огонь ведут оправа. Но тут же точно определил, что выстрелы доносятся и слева. «Рассредоточиться! Надо рассредоточиться». Читаев осторожно оглянулся.

— Пулеметчик! Живо за скалу.

Щекин лежал почти на открытом месте. Но только он вскочил, как рядом с ним брызнула Каменная крошка.

— Щекин, ползком! — с мольбой в голосе крикнул Читаев.

Солдат пополз. Выстрелы смолкли. Читаев осторожно приподнялся. Все залегли, вжавшись в камни, кое-кто уже переползал осторожно, стараясь выбрать более удобную и защищенную позицию. Лучше всех укрылся Курилкин — в неглубокой расщелине. Видна была лишь его голова и ствол автомата. Читаев еще приподнялся, намереваясь проскочить пять-шесть метров до удобного места, но рядом щелкнула пуля и осколки сланца больно посекли ему лицо. Он тут же упал. Влипли.

В минуты опасности Читаев научился принимать решения трезво и быстро. Он как будто переключался на особый режим. Инстинкт самосохранения не мешал думать и действовать хладнокровно. Этому он научился в Афганистане, и, пожалуй, это было одно из самых ценных приобретений за последнее время.

Читаев понял, что огонь ведут с трех высот. Опоздали…

А вдруг это совсем иная банда? И специалистов ведут по другой дороге… Да и были ли они здесь?

— Курилкин, спроси по цепи: все целы?

— Все! — раздалось через минуту.

Патронов по пять магазинов, плюс россыпью по двести штук у каждого, по две-три гранаты. До ночи продержимся. Да и Водовозов поддержит.

Только сейчас Читаев вспомнил о его группе. Наверное, потому, что они не сделали ни одного выстрела. Или же сработала привычка рассчитывать только на свои силы? «Почему они не стреляют? — думал Читаев. — Не хотят палить попусту? Да и что может сделать Водовозов? Спуститься вслед за нами?» Читаев лежал в неудобной позе, скрючившись за булыжником, острый камень упирался в бок. Он хотел вывернуть его из земли, но камень не поддавался. «Можно разделиться. Хотя последнее время мы только и делаем, что делимся… Одна половина скрытно выдвигается на левую гору, другая — на правую. Обе бьют душманам в тыл. Вряд ли они численно превосходят нас. Правда, на это потребуется много времени. Но его пока хватает…»

— Радист! — снова крикнул Читаев. — Где радист?

— На левом фланге.

— Я, — негромко отозвался Вилкин.

В это время слева раздалась очередь. Потом прозвучало несколько выстрелов с центральной вершины. Отрывисто отозвался автомат Курилкина. Читаев пока не стрелял.

— Радист! — снова крикнул он. — Связь есть?

— Нет связи, — передали ему по цепи.

Читаев негромко чертыхнулся.

— Пусть вызывает.

— Не могу! — крикнул Вилкин. — Пуля радиостанцию пробила.

— Эх!.. Хоть бы не кричал об этом.

Он подумал, что солдат наверняка оставил радиостанцию на открытом месте или, того хуже, сам укрылся за ней, а душманы не дураки, всегда первым делом стараются лишить противника связи.

Солнце подымалось все выше. Тень, как покрывало с обелиска, сползала с заветной вершины. Читаева это радовало: пусть душманов хорошенько высветит. Теперь солнце будет бить им прямо в глаза. Он резко вскочил и в несколько прыжков добрался до Курилкина, рухнул на него сверху.

— Засек одного, — сообщил сержант. — Сидит вон под той нависшей скалой. Рядом что-то вроде тропинки.

— Понял, — сказал Читаев, глянув в ту сторону. — Не давай ему башки поднимать… И слушай меня внимательно. Если что — берешь командование на себя. Я перемещаюсь к центру. Будем перестраивать боевой порядок полукольцом. Душманы наверняка попытаются подойти поближе. Ты остаешься командовать на правом фланге. Ну, все. Прикрой меня.

Он вскочил из расщелины и, пробежав несколько шагов, залег. Пули просвистели над самой головой. «Бьют точно», — заметил Читаев. Тут же в ответ кто-то выпустил длинную очередь.

Рядом копошился Щекин. Он как-то странно изменился, но Читаев не понял, в чем была эта перемена.

— Пулемет готов? — спросил он.

— Готов, — ответил Щекин, — только позиция неудобная.

— Хорошо, — сказал Читаев, не дослушав. — Давай перебежками вслед за мной.

Он пробежал десять шагов и упал рядом с радистом. Солдат виновато молчал. Читаев внимательно осмотрел пробоину.

— В прошлый раз прямо в шкалу попала, — задумчиво сказал он.

Солдат не поднимал глаз, и Читаев подумал, что тот ждет от него разноса за радиостанцию. Но когда Вилкин повернул к нему лицо, Читаев увидел круглые застывшие глаза. Руки, вцепившиеся в цевье автомата, мелко дрожали.

— Ты что, испугался? — как можно спокойней спросил он. — В тебя же не попали.

— Десять сантиметров в сторону — и убило бы, — прошептал солдат.

Он попытался улыбнуться, но вышла гримаса, щека дернулась, его стала бить нервная дрожь.

— Убьют, всех убьют! — вдруг с надрывом взвизгнул он.

Читаев понял, что избрал не тот тон, и зло рявкнул:

— А ну возьми себя в руки! Угробил радиостанцию, у самого ни царапинки, а готов в штаны от страха навалить.

Радиста продолжала колотить дрожь, и Читаев слегка шлепнул его по спине. Как ни странно, дрожь прекратилась.

— Можете использовать в качестве бруствера, — кивнул он в сторону покореженной радиостанции и уже спокойно добавил — Минут через пять — перебежками в сторону осыпи. Займете там позицию… И не бойся, не убьют. Можешь мне верить.

Вилкин с тоскливой надеждой посмотрел на командира.

Ветер выгнал из низин последние клочки тумана. Тени оползли, пропали куда-то, солнце добралось наконец и до них. Читаев затылком ощущал его тепло. В паузах между выстрелами тишина была пронзительно-звенящей, и все сильнее накатывалось щемящее чувство тоски.

Рядом плюхнулся Щекин со своим пулеметом. Лицо солдата было в пыли.

— Страшно? — спросил Читаев.

— Страшно, — признался Щекин.

Только сейчас понял Читаев, что удивило его в лице солдата. Нет, это не из-за страха. Его поразили веснушки и совершенно чужой, напряженный взгляд. «Неужели так быстро взрослеют?» — подумал он.

— Щекин! Видите три валуна впереди, чуть ближе — выемка? Там ваша позиция. Сделайте бруствер. Камни рядом. Все ясно?

— Все…

— Патроны зря не жгите.

Щекин пополз, а Читаев крикнул, чтобы левый фланг продвинулся левее и назад. «Полукругом!» — приказал он дважды. Бражниченко, который командовал там, понял его правильно.

Теперь, когда боевой порядок был перестроен, Читаев снова ощутил чувство тревоги. Тишина, казалось, испытывала нервы на прочность. «Почему не стреляют? — думал он. — Значит, что-то затевают?». Здесь, среди камней, они могут продержаться час, два, три… Если ничего не изменится, можно будет дождаться темноты и уйти.

На затаившейся горе мелькнула фигурка и снова исчезла за камнями… Еще одна — короткой перебежкой вниз. «Спускаются. Уразумели, что с вершины нас не достать», — подумал Читаев и почувствовал, как дрожит рука на цевье. Он крепче сжал автомат, выдохнул и поймал в прицел камень, за которым только что скрылся душман. «Раз, — начал считать он, медленно нажимая на спусковой крючок, — два, три…». Душман не появился. Читаев снова перевел дыхание. Воздуха хватало ненадолго. «Раз, два, три…». Он нажал спуск. Фигурка судорожно переломилась и вновь исчезла.

— Духи спускаются] — резким, высоким голосом крикнул Читаев. — Прицел постоянный. Огонь!

У каждого палец и так плясал на спусковом крючке.

«Эх, матери не написал», — подумал он с сожалением.

Очереди, будто огрызаясь, разорвали тишину с разных сторон. Читаев наблюдал. В какое-то мгновение он почти физически ощутил, как сжимается кольцо окружения.

— Бача-а-а![6]

Резкий, дразнящий крик раздался неожиданно и как-то нелепо в этой обстановке, вслед за ним тут же загремела длинная очередь. Курилкин!

С горы ответили очередью.

— Эй, бача-а-а! — вновь закричал Курилкин, и снова трассеры веером пошли вверх.

«Бача» закричал в ответ что-то гортанное и хриплое и тоже послал длинную злую очередь.

«Странная выходка», — подумал Читаев, ловя на мушку мелькнувшую чалму. Нет, стрелять надо расчетливо, без эмоций. Он нажал спуск. Чалма скрылась. Тут же он услышал, как два раза тонко свистнуло, он пригнулся ниже, потом, резко повернувшись корпусом, перекатился через спину и снова изготовился уже с другой стороны валуна. Здесь был лучше обзор. Он потер коченеющие пальцы и прицелился. Душман, за которым следил Читаев, выскочил из-за камня и, делая огромные прыжки, устремился вниз. А через мгновение, уже сраженный пулей, летел кубарем. «Готов», — подумал он со смешанным чувством злорадства и удивления.

С горы продолжали стрелять. Читаев снова прицелился, но вместо очереди раздался сухой щелчок. Он выругался, отсоединил спаренные магазины: оба были пусты.

— Бача-а! — пронзительный крик Щекина и вторящая ему длинная очередь из пулемета.

«Понравилось!» — усмехнулся Читаев.

— Не высовывайся, герой!

— Есть не высовываться!

Читаев опять вспомнил о Водовозове, потом — о группе Хижняка. Куда они все подевались? Хорошенькое дельце — готовили засаду душманам и сами угодили в огневой мешок.

— Убило! Братуся убило!

Крик оборвал мысли, он вскочил, забыв об опасности, и припустил на левый фланг. Запоздало раздались очереди. Он бросился плашмя, потом снова вскочил, кожей чувствуя, как близко проносятся пули.

Братусь лежал в тени большого камня, уронив голову на руки. Рядом лежал его автомат. Шапка сбита на затылок. У Читаева сжалось сердце. Однажды он видел убитого — точно в такой же позе.

На теле Братуся ран не было. Читаев осторожно повернул его лицом вверх, ожидая увидеть кровь. Неожиданно Братусь вздрогнул и открыл глаза.

— Что с тобой? — оторопел Читаев.

— Ничего. Зевнул немного, — хрипло ответил солдат.

— Заснул?! — от возмущения Читаев поперхнулся. — Идет бой, а ты заснул! Да если б я не был твоим командиром… Да ты знаешь, что за это полагается? Устроился в тени, нашел себе ямку, а другие отстреливайся, защищай его!

Братусь моргал, будто соринка в глаз попала. Половина лица была в грязи. Читаева стал разбирать смех. Он засмеялся сначала тихо, потом все громче и громче, выстрелы в это время смолкли, и оттого смех звучал непривычно и странно.

Братусь уже не моргал — смотрел широко открытыми глазами.

Сапрыкин ворочался на холодном каменном полу и пытался уснуть. В памяти всплывало то перекошенное от злобы лицо Модира Джаграна, то пытливые глазки европейца, то дрожащие руки Тарусова. Подвал, в котором их заперли, был сырым, глухим и длинным, как засыпанная штольня. Афганская одежда — пиран и туммун — рубашка и штаны из грубой хлопчатобумажной ткани, которые им дали вместо отобранной одежды, почти не грела. Сапрыкин сел, прислонившись к каменной стене, поджал неги и обхватил колени. Так, кажется, теплее.

Дом, в который их привели вчера, стоит на окраине кишлака. Они вошли в большую, жарко натопленную комнату. На стенах и полу — ковры. Хозяин, грузный человек лет сорока в атласной синей рубахе и белой чалме, сидел на подушках и неторопливо пил чай. У окна стоял молодой человек в больших круглых очках. Несмотря на афганскую одежду, в нем безошибочно угадывался европеец. «Иисус» тоже находился здесь.

Первым заговорил хозяин. Европеец стал неторопливо переводить на довольно чистом русском. При этом он зачем-то поглаживал свое розовое безбородое лицо.

— Вы все захвачены как заложники и будете в плену до тех пор, пока кабульское правительство не выполнит предъявленные ему требования. В противном случае вы будете уничтожены.

Какие это требования, хозяин не сказал. Он назвал еще свое имя — Модир Джагран, самодовольно подчеркнув, что оно хорошо известно на севере Афганистана. Потом европеец раздал всем листки бумаги и потребовал их заполнить.

Салдыкин повертел бумажку. На ней от руки были написаны вопросы. Все с выжиданием смотрели на него.

— Пишите что-нибудь, — сказал он негромко.

— Что-нибудь — не надо, — холодно заметил европеец. — Пишите правду.

Сапрыкин пожал плечами, взял шариковую ручку. В графе «фамилия» он написал первое, что пришло в голову: «Петров Владимир Николаевич». Место жительства указывать не стал, а в графе о вероисповедании поставил прочерк. «Являетесь ли членом КПСС?» Сапрыкин подумал и написал «да». В последнем пункте спрашивалось: для чего прибыл в Афганистан? Сапрыкин быстро написал: «Для помощи афганскому народу в строительстве комбината» и отдал бумагу.

— Петров Владимир Николаевич, — прочел европеец и что-то спросил у «Иисуса».

Тот усмехнулся, встал, подошел к Сапрыкину.

— Сап-рикин, — сказал он, ткнув его пальцем в грудь. — Сафар, — показал он на Наби.

Остальных называть не стал, наверное, не знал. Хозяин зашевелился, ущипнул бородку и что-то сказал.

— Вы находитесь на территории Афганистана, поэтому должны принять ислам, — перевел европеец.

— Разве есть такой закон, по которому иностранец, приехавший в Афганистан, должен принимать чужую веру? Мы — гости у вас и приехали вам помогать. Вы сами это знаете. Разве адат позволяет так обращаться с гостями?

— Вы пленные враги, — перебил европеец. — И помогаете правительству, которое идет против аллаха.

— Афганское правительство, насколько я знаю, ни в чем не препятствует верующим, — возразил Сапрыкин, но Модир Джагран даже не дослушал перевод.

— Последний раз спрашиваю: согласны ли принять ислам?

Все молчали.

— А ты, Сафар? Ты же мусульманин? — обратился Модир к Сафарову на пушту.

— Мой народ исповедовал ислам. Сейчас веруют только старики. Я же никогда не верил в аллаха и, конечно, верить не буду.

— Ты пожалеешь об этом.

— Господин Модир Джагран сказал, что вы все пожалеете о своем поступке, — бесстрастно повторил европеец.

На следующее утро вновь вызвали на допрос. На этот раз в комнате находилось двое: европеец и охранник с автоматом.

Европеец доверительно сообщил, что вера в ислам его совершенно не интересует.

— Бесполезно заставлять взрослых людей верить в то, что они не признают.

Сказав это, он встал и, потирая руки, хотя в комнате было жарко, стал ходить взад и вперед. Он представился, назвав себя Мухаммедом, рассказал, что в свое время жил в Ташкенте, а сейчас работает здесь, изучает особенности ислама в Афганистане.

— Что-то ты не похож на Мухаммеда, — криво усмехнулся Сафаров.

— Что вы сказали? Ах, не похож! — он засмеялся мелким дребезжащим смешком. — Может быть, может быть…

Мухаммед говорил тонким высоким голосом, торопливо, словно боясь, что его перебьют и не дадут досказать. Иностранный акцент в его речи почти не чувствовался. Говорил он, что «истинные борцы за веру отстаивают свободу и независимость Афганистана», что у этих борцов — муджахедов — много друзей на Зашаде. Потом он без всякого перехода начал рассказывать о «благородной деятельности» народно-трудового союза, сунув всем в руки журналы и листовки на папиросной бумаге.

«Соотечественники! Народно-трудовой союз призывает вас покинуть пределы свободолюбивого Афганистана… Вступайте в ряды НТС», — пробежал глазами Сапрыкин и положил листовку на пол.

— «Посев», — громко, с ноткой торжественности прочел Сафаров. — То-то здесь запахло медицинскими анализами… Теперь понятно, откуда ты, эмигрантский ублюдок!

Сафаров медленно поднимался с пола. Энтеэсовец закричал, подскочил охранник, ткнул Сафарова стволом в грудь и тут же отскочил, держа автомат наготове. Но Сафаров уже сел.

— Так, друзья, — продолжал Мухаммед голосом преподавателя, восстановившего тишину в аудитории. — Почитайте это. А завтра мы обсудим план наших совместных действий. Будете делать, что вам скажут, получите большие деньги. С нами лучше, чем с душманами. Мы — европейцы, поймем друг друга. А эти вандалы с вами церемониться не будут, на кол посадят. Они умеют, — последние слова он произнес с явным удовольствием.

Их снова закрыли в подвале. Прошло несколько часов. Стихли наверху шаги и голоса. «Уже ночь», — думал Сапрыкин, чувствуя безысходность и пустоту. Неужели в этом темном и сыром погребе истекают последние часы? Обидно. Предателем он, конечно, никогда не станет. Значит, выбор один. Печально подводить итог, когда нет сорока, и чувствуешь себя как никогда полным сил, опытным, знающим жизнь. Знала бы сейчас Маша, где он. А может быть, уже сообщили? Да нет, вряд ли. А Сашка — уже девятиклассник…

Рядом заворочался Шмелев.

— Не спишь, Игорь?

— Нет.

— Что скажешь завтра этому хлюсту?

— Пошлю его куда-нибудь…

— Знаешь, чем это грозит?

— Знаю, Иван Васильевич. Только зачем вы это спрашиваете?

— Хочу знать, что не одинок.

— О чем вы, Иван Васильевич? — раздался голос Сафарова. — Ни к душманам, ни к энтеэсовцам у нас пути нет.

Неожиданно все заговорили. Оказывается, никто не спал.

— Тише, товарищи, — попытался успокоить всех Сапрыкин. — Давайте решать. Утром придут за ответом.

— Да что тут решать!..

— Нет, я хочу знать мнение каждого, — перебил Сапрыкин.

— Сафаров, тебе слово.

— Лучше сдохнуть, чем продаться…

— Шмелев!

— Родину не продаю.

— Тарусов!

— А я что, хуже всех?

…Сафаров был не совсем прав, посчитав Мухаммеда эмигрантским отпрыском. Конечно, никаким Мухаммедом тот никогда не был. Родился он во Франкфурте-на-Майне. Отец его, Николай Ритченко, в свое время служил гитлеровцам — сначала как обычный полицай, потом — преподавателем разведшколы в Гатчине. Когда Красная Армия поперла оттуда его хозяев, папаша ушел вместе с ними и верно служил им уже в Берлине. Формировал разведывательно-диверсионные группы. В конце войны Николай Ритченко дослужился до чина обер-лейтенанта и мудро смекнул, что настала пора менять хозяев. Причем как можно быстрее. Вышел он на американцев. Эти ребята орденов не давали, но всегда хорошо платили.

Ритченко-младший, наследственный антисоветчик, разрабатывал далеко идущие планы и почти не сомневался в успехе.

…Утром в подземелье вновь сбросили лестницу. Наверху пленников ждал Ритченко со своей неизменной улыбкой. Он сразу начал:

— Я пришел за ответом. Кто из вас готов сотрудничать с нами? — взгляд маленьких глаз из-под очков скользнул по лицам.

Еще вчера узники договорились, что отвечать будет Сапрыкин. И Иван Васильевич негромко, но твердо сказал:

— Предателей среди нас нет.

Улыбка мгновенно слетела с лица энтеэсовца, он процедил:

— Что ж, пожалеете! Сами подписываете себе смертный приговор…

Через несколько минут после того, как их снова посадили в подвал, люк открылся, наверх вызвали Сапрыкина. На всякий случай он попрощался с товарищами.

Ритченко, уже успокоившись, вновь улыбался.

— Вы умный человек, авторитетный, — начал он, — и должны понимать, что перед вами дилемма между бытием и небытием. Ведь вы же марксист, член компартии? Там, — он показал наверх, — ничего не будет. Жизнь только одна — здесь. У вас все шансы ее лишиться. Вы ведь знаете этих изуверов…

Сапрыкин перебил:

— Я уже сообщил свое решение. Объяснять, почему решил так, не собираюсь.

— А вы объясните, объясните, — заторопился Ритченко. — Вот давайте вместе поразмышляем.

— Нечего мне объяснять. Вы человек без Родины. А чтобы понять меня, надо ее иметь.

— Ну, хорошо. Острим, как говорится, высокие материи. Вот магнитофон. Прочтите этот материал. Взамен гарантирую свободу. В тексте ничего особенного нет. Скажете: заставили.

Сапрыкин молча отвернулся. Следующим вызвали Тарусова.

— Смотри, Тарусов, — предупредил Сафаров.

— Заткнись! — Тарусов сорвался на крик.

Он тяжелее всех переносил плен. От сознания бессилия и обреченности ему хотелось выть и кричать. Единственное, что еще как-то удерживало его, — это присутствие товарищей. Тарусов завидовал отчаянному и сильному Сафарову, спокойному и твердому, как скала, Сапрыкину, смелому и жизнерадостному Шмелеву. Они не боялись. А Тарусов боялся. При одном только виде душманов и особенно чернобородого «Иисуса» его начинала колотить нервная дрожь. Он пытался взять себя в руки, но все тщетно. Единственное, что мог, — не глядеть в жестокие глаза своих мучителей, в которых поначалу старался найти хоть каплю сострадания. Очкарик-энтеэсовец вызвал у него отдаленное чувство надежды. Все же это был европеец, цивилизованный человек, и Тарусов вдруг почуял, что здесь может крыться путь к свободе. Каким образом, он не представлял. Ему казалось, что европеец способен к сочувствию, он может повлиять на бандитов. Тарусов верил в него с отчаявшейся надеждой. Но потом с ужасом стал понимать, что за внешней интеллигентностью и гуманностью европейца кроется нечто худшее, чем душманский плен, и он уже со страхом и ужасом воспринимал мягкую настойчивость очкарика, страшась поддаться на его хитроумные посулы.

Тарусов взбирался по лестнице как на эшафот, на котором еще не лишают жизни, но отнимают право на все свое прошлое. И в эти короткие мгновения он подумал: «Только бы не пытали», а в следующую секунду встретился глазами с Ритченко. Тот улыбался, но глаза из-за очков смотрели холодно, рука привычно поглаживала розовое лицо. Тарусов еще раз подумал, что этот человек, пожалуй, хуже, чем душманы.

Сейчас Ритченко решил действовать по-иному. Он стал говорить медленно и чуть иронично, как бы не особо стараясь убедить собеседника, а просто сообщая ему общеизвестное. Ритченко сказал, что про организацию, которую он представляет, в СССР распространяют самые нелепые слухи, публикуют искаженные сведения, а она практически далека от политики, тесно сотрудничает с Красным Крестом. Попутно он соврал, что сам является сотрудником этого общества. Ритченко выразил сочувствие по поводу грубого обращения с ними, заверил, что все это временно. План его был, как он считал, ловок и надежен: вызвать «объект» на откровенность и попытаться заставить прочесть перед микрофоном самый безобидный текст, который он только что прямо от руки накатал. Ритченко взял листок и медленно прочел его Тарусову. Текст и впрямь подкупал безобидностью: говорилось в нем, что советские солдаты должны уважать традиции и обычаи народов Афганистана, проявлять гуманность к населению, не наносить ему материального ущерба. Никаких намеков и выпадов… Его пройдошливый папаша называл это «засасыванием».

— Все будет инкогнито, — вещал Ритченко. — Вы понимаете, о чем я говорю? Все — тихо-тихо. Ваши товарищи ничего не узнают. А потом скажете: заставили. Кстати, организуем ваше избиение. О, разумеется, это будет имитация. Ваши товарищи должны услышать крики, стоны… Вы понимаете?

— Нет, — хмуро ответил Тарусов.

— Что — нет?

— Я не согласен.

— А что, простите, не устраивает?

— Не буду я с вами работать, — тверже ответил Тарусов. — Не буду!

Еще полчаса Ритченко пытался добиться хоть маленькой победы в реализации своего плана, но «объект» односложно отвечал «нет». Это в конце концов вывело Ритченко из себя, он закричал пронзительно и тонко «дрянь» и ударил Тарусова по небритой щеке. Удар был неловкий и явно неумелый. У Ритченко слетели с носа очки, благо, на полу был ковер.

Тарусов не помнил, как спустился вниз. Но крепкое рукопожатие Сапрыкина в темноте хорошо запомнил.

Странно, но после того, как его ударили, он почувствовал себя гораздо увереннее.

В сумрачном пустом доме Азиза обжитой была лишь одна комната — его кабинет. Сейчас он сидел в своем кресле, закутавшись в просторный халат и подобрав ноги. Азиз страдал от головной боли. В кабинете тускло горел ночник, на столе отсвечивал безмолвный телефон. «Плохо, когда телефон трезвонит весь день, и еще хуже, когда он молчит», — подумал Азиз.

Днем звонили из Кабула. Начальник службы государственной информации республики интересовался ходом поисков. Азиз стал докладывать обстановку, но Наджибулла резко оборвал его:

— До сих пор ничего неизвестно? Вы мне скажите, кто хозяин в городе — они или вы?

— Если считаете, — ответил Азиз, — что не справляюсь, — снимайте.

После долгой паузы голос шефа зарокотал спокойней.

— Переверните все вверх дном, но найдите специалистов. Это сейчас главная задача.

Зябко поежившись, Азиз подобрал под себя халат, потом взял со стола сигареты, закурил. В черном окне висела луна, время от времени в стекла постукивали ветви дерева. Во дворе слышались шаги охранника.

Вспомнил сегодняшнюю встречу с Воронцовым. Комбат почему-то приехал со своим переводчиком-таджиком. Они закрылись в кабинете и после разговоров, связанных с поиском, тот как бы между прочим поинтересовался, как Джафар мог узнать, что убит Тихов, причем раньше, чем об этом узнали в ХАДе. «Джафар — мой хороший товарищ. — Воронцов разводил руками — И все же вот такой вопрос…».

Азиз, конечно, был в курсе дела. Карим доложил о фразе, которая так всполошила комбата. Проговорился ли Джафар случайно? А может, просто от кого-то узнал о погибшем Тихове… Азиз успокоил Воронцова: разберемся… Не знаешь сейчас, кому верить. На прошлой неделе он лично расстрелял шпиона, затесавшегося в уездный ХАД. Интересно, верят ли ему самому?

Он встал, прошелся по комнате, прислушался к неясному шуму во дворе. Наверное, охранник изнывает от скуки, шаркает ногами. Азиз опустился на матрас, потянулся к ночнику, как вдруг дверь с грохотом отлетела в сторону, в комнату ворвались люди.

— Тихо, Азиз! Не ждал? — услышал он знакомый голос.

— Джелайни?! — вскрикнул Азиз и медленно стал подниматься.

— Испугался? А я вот решил прийти к тебе в гости, сам ведь не позовешь. Чего молчишь, не рад? — он шагнул к свету, глаза его блестели. Джелайни откинул назад длинные волосы, поставил у стены автомат. — Давай поговорим, что ли. Как брат с братом…

— Сначала пусть уйдут эти, — Азиз бросил взгляд на бандитов и по-прежнему стоял как вкопанный.

Джелайни небрежно махнул рукой, опустился на ковер. Двое, что стояли в дверях, безмолвно повиновались. Азиз сел в другом углу, незаметно перевел дух, сердце рвалось в бешеном ритме.

— Что с сарбозом[7]? — резко спросил он.

— Плохой у тебя сарбоз. Зарезали мы его.

— Шакалы… — Азиз стукнул кулаком по полу.

— Тебе жалко? А когда расстреливал Алихана, Гуламмухамеда, Надира, не было жалко? Видишь, я все про тебя знаю…

— Зачем ты захватил специалистов? Они строят комбинат. Кому они помешали? — загремел Азиз.

— О чем ты говоришь? Ты что-то спутал, я не знаю никаких специалистов, — Джелайни весело улыбался.

— Ты лжешь. Отпусти их или поплатишься своей неразумной головой. Это я тебе говорю, как старший брат.

— Азиз, — Джелайни широко развел руками, — помилуй, не знаю никаких специалистов.

— Ты забыл, что я работаю в ХАДе?

— Спасибо, помню, дорогой брат. Все помню: что продался неверным, что забыл аллаха… Так вот слушай сейчас меня. Мне передали твои слова. Ты сказал, чтобы я не попадался у тебя на пути. И обещал, дай аллах памяти, пристрелить первой же пулей, если попадусь. Вот я и пришел к тебе.

— Ты еще и труслив, — Азиз встал, повернулся к Окну. За ним маячила угрюмая физиономия. — Что же не пришел один — побоялся? Я знаю о всех твоих делах. На тебе — кровь невинных.

— Ладно, Азиз, заткнись, — Джелайни тоже поднялся, взял за ремень автомат, стал покачивать им. Лампочка ночника тускло вспыхивала на вороненой стали. — Ты не в ХАДе. Видишь, я первый к тебе пришел, как младший. Я чту адат… Мне нужна твоя помощь, Азиз.

— Какая помощь? — хмуро спросил он.

— Дай слово, что поможешь, — и я скажу.

Азиз отрицательно покачал головой. С минуту братья молча смотрели друг на друга, и казалось, вот-вот треснет и тихо осыплется невидимая преграда, они бросятся в объятия. Но Джелайни по-прежнему покачивал автоматом, удерживая его одним пальцем. Азиз же смотрел куда-то выше головы брата.

— Я вот думаю, — вдруг хрипло обронил Джелайни, — сейчас тебя пристрелить или потом?

— Лучше сейчас… Мира между нами не будет.

— Мать жалко… — Джелайни вздохнул, помолчал, потом быстро опросил — Она в Кабуле?

— Да…

— Как ее найти?

— Четыре года не видел, теперь захотелось найти?

— Ладно, можешь не говорить. Сам разыщу…

Джелайни огляделся, — посмотрел на потолок, усмехнулся:

— Живешь, как скот. Плохо платят? Ладно, живи дальше… Дарю тебе жизнь. Но в следующий раз, клянусь аллахом, пристрелю, как собаку, а голову твою в ХАД передам.

Он повернулся и быстро вышел из комнаты. Хлопнула дверь, донеслись приглушенные голоса — и все стихло.

Азиз выскочил во двор. На земле, раскинув руки, лежал охранник. В лунном свете стыло отблескивала лужа крови. Азиз склонился над телом и увидел широкую рану на горле. Оружие исчезло.

Он устало поднялся с колен, глубоко вдохнул морозный воздух и вернулся в дом. Какое-то время Азиз оцепенело сидел в кресле, потом встал, вытащил из-за стола автомат, рванул затвор. Не целясь, с бедра он расстрелял дверь, затем очередью полоснул по окну. Посыпалось, жалобно звеня, стекло. Он бросил автомат на матрас, снял телефонную трубку.

— Это Азиз. Опергруппу на выезд. Срочно! На «меня совершено нападение. Убит охранник. Предположительно три или четыре человека. Они на машине… Нет, я не ранен.

О нравственном здоровье той или иной армии можно смело судить по тому, как она относится к своим пленным. Поверженный враг редко вызывает сочувствие, единственное, на что он может рассчитывать, — так это на человеколюбие и милосердие победителя.

На пленных удобно отыграться за свои неудачи, за позор поражений и несбыточность грез. Для них изобретены пытки, концлагеря, тюрьмы. Пытки придуманы давно. Трудно сказать, с какой целью применялись они впервые: для установления истины или же просто для забавы.

Джелайни пытки считал развлечением. Он мог часами, не мигая, и без всякого выражения на лице следить за мучениями очередной жертвы. Впрочем, иногда преследовалась и чисто практическая цель — вытянуть необходимые сведения. Но и в этом случае побочное удовольствие не теряло своей прелести. И еще одну цель ставил Джелайни — замарать руки своих людей кровью. Это покрепче любой клятвы на верность, считал он.

Сегодня европеец из ФРГ, который хорошо говорил на языке шурави, пожаловался, что пленные все до единого отказались от сотрудничества с ним. Джелайни пообещал, что развяжет им языки. Впрочем, ему было совершенно наплевать на фаранга[8] и его горести. Одного пленного он, может быть, и уступит ему. Но не больше. Специалисты нужны ему самому. Нет, он вовсе не собирался убивать их, как того хочет Модир Джагран. Он говорит, что заложники принесут им несчастье, от них надо избавиться, а трупы подбросить у какого-нибудь кишлака. Модир боится, что шурави начнут искать своих людей и придут в ущелье. Но убивать заложников — все равно что выбрасывать деньги в реку. Правильно говорят, что лучше иметь камень, чем голову без мыслей. Нет, он не так глуп и труслив, чтобы уничтожать их. Надо обмануть Модира. Да, это опасно. Все же Модир Джагран — один из влиятельнейших руководителей в провинции, его люди есть во всей округе. Но если действовать быстро, вполне можно успеть достигнуть границы.

«А сейчас надо развлечься, — подумал Джелайни. — Пусть этот самоуверенный дурачок из Германии думает, что стараемся ради него».

Джелайни приказал вывести пленных во двор. Сам уселся на колоду для рубки мяса, но ему тут же принесли плетеное кресло. Ритченко кресло не принесли, и он уселся на освободившуюся колоду. Было холодно, шел медленный прямой снег.

Сначала связали всем руки за спиной. Из строя вытащили Шмелева, сорвали рубаху. Кто-то притащил из колодца два ведра воды. Воду вылили прямо ему на голову. Засмеялись. Потом Шмелева бросили наземь, надели петлю на шею, а конец веревки привязали к заломленной за спину ноге. Он стал задыхаться.

— Сволочи, негодяи! — закричал Сафаров.

К нему кинулись, повалили на землю, стали бить ногами, колоть штыками. Джелайни опять что-то приказал — и душманы потащили Сафа. рова к дувалу. Там уже стоял Сапрыкин. Их поставили в затылок друг другу. Джелайни, не глядя, протянул руку — ему подали карабин. Щелкнул затвор.

— Если вы не примете нашей веры, я сейчас вас убью, — тихо сказал Джелайни. — Одной пулей. Сафар, переведи!

Пленники молчали. Джелайни, не вставая, медленно прицелился. Шум во дворе незаметно стих. Все смотрели на главаря. Пронзительный ветер задувал в ствол нацеленного карабина. «Неужели все? И этот тонкий, на одной ноте посвист — последнее? Самое последнее в жизни…». Сапрыкин старался смотреть в глаза бандиту, но невольно видел только одно: полусогнутый указательный палец на спусковом крючке. Длинный узловатый палец, поросший жесткими черными волосками.

Раздался выстрел, пуля отколола кусок стены над их головами. Пленники стояли, не шелохнувшись. Джелайни засмеялся, покосился на Ритченко. Тот стоял белый как мел.

— Я пойду, — выдавил Ритченко и нетвердой походкой побрел со двора.

— Иди, иди…

К обеду занятие наскучило Джелайни. Он довольно погладил свою черную бороду, распорядился отправить пленников в подвал.

Хасан подошел неторопливо, вразвалку.

— Вызывал, хозяин?

— Да, поговорить надо. Пойдем.

Джелайни сделал вид, что не заметил развязности помощника, жестом указал на дверь в стене дувала и первым вышел на улицу.

— Слушай меня внимательно, Хасан, — оглянувшись, начал он. — Дело касается пленных. Модир Джа-ран хочет уничтожить их. Но нет, наверное, на свете большей глупости, чем убивать мирных людей…

Хасан удивленно посмотрел на хозяина. Тот понял его взгляд, но продолжал как ни в чем ни бывало:

— Аллах рассудит мою справедливость и доброту. Слушай меня внимательно. Я подберу тебе тридцать человек. Сегодня ночью выедешь вместе с ними в район кишлака Нацруз. Водителя отпустишь. До утра он должен вернуться вместе с грузовиком. Остальные пойдут с тобой. Перед самым кишлаком в укромном месте отберешь четырнадцать человек. Пусть они спрячут оружие под пату[9]. Потом свяжете их и проведете как будто под конвоем через кишлак… Ты хорошо понял меня? Пусть люди думают, — что ведут пленных.

— Но за нами сразу будет погоня! — изумился Хасан.

— Ты не лишен проницательности, но не перебивай хозяина, — строго заметил Джелайни. — Да, за вами будет погоня и вам придется уносить ноги. Ты понял, что ты должен делать? Пусть они гоняются за вами. Через день или два после Навруза, как очухаешься, появишься вместе с «пленными» в другом кишлаке. Потом — в третьем. Надо сбить их с толку. А я тем временем тихо переправлю специалистов поближе к границе. Встречаемся в кишлаке Дуар через десять дней. Запомни это. Человека, который тебя сведет со мной, зовут Карахан. Кроме того, дам тебе адрес, где сможешь взять машину. На этой машине и доберешься до границы. А в Пакистане нам хорошо заплатят за товар. Пойдете завтра в ночь. И смотри, никому ни слова…

Джелайни проводил Хасана долгим взглядом. «Теперь избавлюсь от него, — подумал он, — а заодно и от всех лишних. Хасан стал последнее время слишком подозрительным. Постоянно о чем-то думает. Человек, все время занятый своими мыслями, — сумасшедший или же тот дурак, который вдруг начинает понимать» в чем его глупость, или же умный, который сознает свое несовершенство. Правда, последнее к Хасану не относится… Хасан всегда безропотно подчинялся и верил. Теперь стал задавать лишние вопросы, высказывать свое мнение. А сегодня заявил, что мучить людей — это плохо, мол, аллах призывает нас к милосердию. Да, пора избавляться от него».

Три года назад он сам приблизил к себе Хасана, сделал его своим помощником. Почти вся его группа — пятьдесят человек — дехкане. А у Джелайни отец был землевладельцем — это все знали. Поэтому он и взял себе помощника из дехкан. Надо знать настроения черни. И пусть они видят, что Джелайни — демократ, ценит простых людей.

«Сегодня ночью уйдет Хасан, а через три-четыре дня вместе с пленными исчезну и я», — усмехнувшись, подумал Джелайни. Он вспомнил свою ночную вылазку в город, встречу с братом. «Пусть пока живет и знает мою силу… Специалистов ему подавай, — Джелайни рассмеялся в бороду. — Бедный человек, ему надо отчитываться перед шурави… Жаль, не захотел помочь. А ведь неплохо было бы заиметь бумагу из ХАДа…»

Сафарова перевязали обрывками белья: раны от штыка, к счастью, были неглубокими. Растерли сухой рубахой Шмелева и Тарусова, который тоже не избежал холодного купания на морозе. Шмелев, отчаянно дрожа, пытался шутить:

— Хотел, как т-тибетские монахи, в-внушить себе, что мне ж-жарко. что сейчас лето, солнце кожу об-бжи-гает. Но теплее п-почему-то не стало.

Тарусова оттирал Сапрыкин. Он помог ему снять всю мокрую одежду и усиленно драил спину, грудь, разгоняя по телу кровь. Тарусов молча кряхтел, а когда немного отогрелся, спросил:

— Как думаешь, Васильич, нас ищут?

— Ищут, Степан, ищут. Нам сейчас главнее — не сдаваться… Жизнь, она прямая, как дорога, а свернешь — предательство.

— Да, это закон, — отозвался Тарусов. — Я вот все думаю, Васильич, кому я нужен? Детям — пока помощь моя нужна. Жене — пока любишь и опереться на тебя можно. Друзьям — пока выгоден. Наверное, только матери — всегда… А скажи честно, как сам думаешь. Вот конкретно: выкрали пятнадцать человек. Стоит ли искать их, рисковать новыми людьми?

— Не болтай, — рассердился Сапрыкин. — Нас ищут, это точно.

— Я знаю, — вздохнул Тарусов. — Я так просто — вслух думаю.

Разбудил Воронцова бой часов. Спросонья он подумал, что звонит телефон. Встал, прошелся по кабинету, чтобы прогнать сон. За окном свирепствовал «афганец», без устали швырял в стекло то ли песок, то ли снежную крупу. Воронцов открыл форточку. Воздух стоял спертый, было сильно накурено еще с вечера.

Последний раз ему сообщили, что группы приближаются к горному пути. До этого передали, что рота разделилась на две группы. Воронцов подошел вплотную к карте и, вглядываясь в горизонтали высот, похожие на искривленные круги на воде, мысленно представил себе местность, по которой продвигалось подразделение. Он тут же понял расчет Читаева, взяв циркуль, измерил расстояние, которое предстояло пройти обеим группам, прикинул среднюю скорость движения. Кажется, все сходилось. К рассвету одна из групп обязательно должна встретиться с душманами. Раньше, наверное, к дороге выйдет группа Хижняка, а потом уже лейтенанта Читаева. Воронцов еще раз внимательно посмотрел на карту и засомневался. В горах все может быть по-другому. Опыт здешней службы не раз убеждал его в этом. Что ж, может быть, Читаев действительно угадал намерения бандитов. Он снял трубку, попросил соединить с Туболом, коротко доложил ему. В ответ услышал лишь две фразы: «Хорошо, товарищ Воронцов. Держите меня в курсе всех событий».

«Прямо как Сталин, — подумал Воронцов, кладя трубку. — О своем мнении пока ни слова».

Вошел сержант.

— Товарищ подполковник, сообщение от Птицына. Группа лейтенанта Хижняка вышла в квадрат тринадцать — сорок шесть.

Воронцов бросился к карте, уперся пальцем в найденную точку на карте, снял трубку, снова попросил соединить с Туболом.

— Хижняк вышел к дороге… Читаев пока не докладывал.

— Хорошо, — коротко ответил Тубол и положил трубку.

«Где Читаев? Не Птицын ли подводит?», — подумал Воронцов с недовольством о начальнике связи, представив его румяное лицо. Он встал, направился в аппаратную, чтобы переговорить с Птицыным лично и потребовать, чтобы тот, во-первых, усилил охранение, а во-вторых, построил машины кольцом, если это еще не сделано.

Воронцов объяснил себе отсутствие связи большем расстоянием.

Когда Читаев с группой уже спустился вниз и их фигуры превратились в маленькие точки на дне ущелья, горное эхо внезапно принесло недобрые звуки очередей. Водовозов понял, что Читаев попал в огневой переплет. Самой первой мыслью у него было ринуться вслед за ними. Он уже хотел было дать команду, но в последнюю секунду опомнился.

Вторым было решение вести огонь по душманам отсюда, с горы. Но тут же он понял бесплодность таких попыток. Водовозов тревожно оглянулся на солдат и прочитал такую же тревогу на их лицах. Сержант Мдиванов стоял рядом и ждал. что он скажет. «Надо зайти бандитам в тыл и ударить», — мелькнуло у Водовозова. Он уцепился за это решение и стал лихорадочно прикидывать, какой дорогой они должны спуститься, чтобы не быть замеченными, с какой стороны выгоднее выйти в тыл противнику.

В ущелье гремели выстрелы, они торопили Водовозова. «Так. Значит, в обход… В обході Что нужно для этого?» — Алексей попытался сосредоточиться и вспомнить, как в таких случаях их учили поступать на занятиях по тактике в училище. Но в голове крутились какие-то отрывочные фразы, кажется, из Боевого устава: стремительным маневром выйти во фланг и тыл и атаковать. Атаковать… «Бандиты, наверное, не догадываются, что опускалась только половина», — эта мысль немного успокоила его, и он крикнул:

— Никому не высовываться!.

Водовозов подумал еще о том, что наобум идти нельзя, надо выявить огневые точки, и распорядился, чтобы все наблюдали за полем боя. Но утренняя дымка скрывала душманов, и Алексей понял, что точно их засечь нет возможности. И, уже отбросив колебания, он принял решение идти по обратной стороне высоты, где они были невидимы для врага. «Пусть хотя бы продержатся один час», — думал Водовозов.

Бегом они спустились вниз, затем пошли резко влево, потом бегом пересекли низину и начали подъем. Ветер продувал ущелье как раз с той стороны, поэтому они отчетливо слышали звуки боя.

В эти минуты Водовозов все не мог еще полностью осмыслить предстоящее. Он готовился к первому бою, первый бой ждала и половина его необстрелянных солдат. А внутри бушевало такое чувство, будто его продувало холодным сквозняком. Водовозов старался подавить эти неприятные ощущения. Он приказал увеличить шаг, но сказывалась усталость, да и подъем был крутым. Алексей шел первым, считая, что его место именно впереди. Когда неожиданно раздался свист пуль, Водовозов сразу понял, что это такое, и инстинктивно подумал сначала о себе: в меня стреляют! И потом уже крикнул: «Ложись!» Стреляли с вершины. Сердце прыгало, в голове колотилась пустота. Конечно, душманы оставили наблюдателя с тыла, ведь это элементарное правило боя!

— Ползком — вперед!

Но стоило им чуть подняться, как вновь невидимый враг открывал огонь. Прошло минут пять. Алексей снова скомандовал вперед, но теперь начали стрелять с двух сторон. «Засада», — подумал он и тоже, как и Читаев, вспомнил о группе Хижняка.

У Хижняка же все складывалось как нельзя удачно. Еще до рассвета они вышли к своей вершине. Карим провел группу по известным тропам, два опасных участка они преодолели с помощью страховочных веревок. Хижняк и половина его группы заняли позицию у дороги, остальные вместе с Каримом — у вершины. От Птицына Хижняк узнал, что Читаев последние два часа не выходил на связь. Он, конечно, понимал, что маршрут у читаевской группы более трудный и протяженный. Но прошел час, второй. Известия не поступали. Дорога по-прежнему была пустынна. И Хижняк в конце концов решил двигаться вперед. Где-то еще через час, когда они прошли около четырех километров, Карим вдруг остановился и замер. Хижняк, шедший рядом, тоже остановился и вопросительно посмотрел на него.

— Кажется, стреляют…

Хижняк прислушался, но ничего не услышал. Тогда он крикнул: «Тихо!» и приказал остановиться. Но было лишь слышно, как свистел ветер. Двинулись дальше, причем, не сговариваясь, более ускоренным шагом.

Через несколько минут Карим вновь сказал, что стреляют. Но Хижняк и сам уже слышал выстрелы. Теперь они почти бежали на звук. Сомнений быть не могло: там, за горой, шел бой. Он еще раз попытался связаться с Читаевым, но радист опять разочарованно развел руками. Тогда Хижняк приказал всем снять бушлаты и сложить их за большим валуном у дороги. Остались в одних куртках.

— Сержант Крылов! Десять человек с вами. Будете подыматься по левой стороне. Темп — максимальный. Карим, ты тоже иди с ними.

Он хотел еще сказать, чтобы были осмотрительнее, но понял бессмысленность лишних слов и, махнув рукой в сторону вершины, бросил короткое «Вперед!».

Только зримая и ясная цель может давать новые силы. Ночь трудных горных троп, закончившаяся бесплодным утром среди горной пустоши, выбила из колеи даже самых стойких; большинство же с трудом волочили ноги. А сейчас новое препятствие придало новые силы… На полпути до гребня Хижняк предусмотрительно приказал выключить радиостанцию — «шипел» эфир. Шли осторожно, ступая мягко, шагом разведчика, хорошо, не было щебенки. «Туризм» заканчивался пологим подъемом перед вершиной. Когда до нее оставались считанные метры, сверху громыхнула очередь. Спасло то, что противник видел только их головы.

— За мной!

Хижняк первым стал спускаться вниз, затем повернул вправо. Солдаты старались не отставать. «Не напороться бы с размаху брюхом — да на горячий ствол». Все чувства у него настолько обострились, что, казалось, выстрели — и он увидит, как мелькнет пуля в полете. Он чуть не рванул спусковой крючок, заметив неясную тень под скалой…

— Теперь — ни звука, — обернулся он к солдатам.

— Поняли, командир.

Они почти ползли, выпрямиться в рост было бы самоубийством. Враг находился где-то рядом, может быть, за ближайшим камнем. Хижняку казалось даже, что он чувствовал чужой запах. Сзади зашуршала галька. Хижняк резко обернулся, сделав страшные глаза. Солдаты замерли.

— Подсади, — одними губами произнес он.

Хижняк взобрался на валун, потом встал на естественный приступок и подтянулся, чтобы заглянуть за скалу. Скала чем-то походила на хищный нос — изогнутая, с горбинкой.

В первое мгновение он отшатнулся, увидев душманов в двадцати шагах. Один из них — в чалме и овчинном полушубке — сжимал в руках автомат и что-то высматривал внизу. Другой — тоже в чалме и в чем-то грязном, похожем на бывшее черное пальто. На нем был еще кожаный патронташ, в руках — винтовка. Все это Хижняк хорошо разглядел. Он еще никогда не видел врага так близко, врага вооруженного, с пальцем на спуске и — совершенно беззащитного.

— Ну что, товарищ лейтенант? — услышал он нетерпеливый шепот.

Не оглядываясь, Хижняк погрозил кулаком и снова положил палец на спусковой крючок. Он уже восстановил дыхание, мушка не прыгала ходуном, а уткнулась в направлении лежавших. «Крикнуть «Сдавайтесь!»?» — подумал он. Но тут один из душманов встрепенулся, приглушенно вскрикнул, показывая рукой вниз. Автоматчик тут же прицелился. Одновременно Хижняк нажал спуск… Тот, что был в черном пальто, судорожно изогнувшись, упал на автоматчика, тоже убитого наповал. Хижняк оторопело смотрел на них, пока не почувствовал, как кто-то коснулся его руки. Он резко обернулся.

— Товарищ лейтенант, подавать сигнал нашим? — спросил солдат, который помогал ему взобраться на валун.

— Да-да, конечно, — пробормотал Хижняк, видя спины врага — маленькие черные точки. Это спускались душманы.

Все были в сборе. Ждали. Ждал и тот, кто был на волосок от гибели всего несколько минут назад. Но он даже не подозревал об этом. И сам Хижняк не знал, кого спас. Не до того в суматохе боя, когда спасаешь, фамилии не спрашиваешь.

— Всем рассредоточиться, — приказал он. — Атакуем по моему сигналу.

Атака в горах в направлении сверху вниз — это короткие перебежки от укрытия к укрытию. Душманы отходили вниз, огрызаясь короткими очередями.

— Огонь! — скомандовал Хижняк, и они ударили одновременно в одиннадцать стволов.

…В первое мгновение Читаев не понял, что за очереди доносились из-за горы. Водовозов? Но, судя по глухим выстрелам, его группа слева. И только когда на вершине появились фигурки в защитной форме, он все понял.

— Огонь! Огонь!

А справа, будто запоздавшее эхо, тоже застучало, загрохотало — на гребень соседней высоты вышла группа Карима и сержанта Крылова. Долина наполнилась яростной перепалкой очередей. Душманы уходили.

Было хорошо видно, как они, пригибаясь и уже не отвечая огнем, поспешно отходили в сторону дороги. Вдогонку с двух сторон неслись оранжевые трассеры, где-то уже вился голубой дымок — занялась огнем прошлогодняя трава. Душманы спускались беспорядочно, их белые чалмы мелькали за камнями, как обрывки бумаги, подхваченные ветром. Они что-то кричали друг другу, перекрестные очереди прижимали их к земле, отрезали путь к отступлению.

Хижняк бежал первым, часто пригибался за камнями и посылал короткие очереди по отступающим. Навязчивая мысль подталкивала его: если он быстро спустится вниз — то успеет, Читаев и его солдаты будут целы и невредимы. Только бы не опоздать!

А Читаев, целый и невредимый, орал во всю глотку, чтобы прекратили пальбу. Но все и так прекратили, потому что видели и Хижняка, и остальных. Крик «ура!» понесся над ущельем, его подхватили с обеих сторон.

— Живой? — выдохнул Хижняк.

— Живой! — Читаев порывисто стиснул Владимира в объятиях.

— Ну, слава богу.

Где-то оправа еще грохнула граната, а за горой у Водовозова коротко отозвались две-три очереди. И с этими последними звуками бой оборвался, будто лопнула перетянутая струна. Она продолжает еще звенеть в ушах, но непонятно, то ли это отголоски боя, то ли внезапно наступившая тишина…

Вокруг обнимались, кто-то на радостях выстрелил вверх, на него тут же зашикали. Голоса звучали непривычно громко. Камалетдинов с автоматом наперевес вел здоровенного заросшего детину. Своей подчеркнуто энергичной походкой вышагивал Карим, его сопровождала вся группа.

— Где Водовозов? — спросил Хижняк.

— Там, за горой…

— Потери есть?

— У меня нет.

Подошел запыхавшийся Водовозов. Лицо в пятнах, глаза горели.

— Ушли, за ту гору ушли. Но мы дали им…

— Что ты там делал? — перебил Хижняк.

— Шел на помощь… — оторопел Водовозов. — Зажали ведь… Я решил идти в обход, да сверху засели духи — головы не поднять. Только мы вперед — сразу огонь открывают.

— Ясно, — тихо произнес Хижняк. — Долго же ты шел…

— Люди хоть целы? — спросил Читаев.

— Люди целы, — с вызовом ответил Водовозов.

Он никак не мог понять, в чем собираются его обвинить.

— И как же ты там застрял? — снова тихо опросил Хижняк.

Водовозов пожал плечами, оглянулся на стоявших рядом солдат. Чтобы как-то сохранить достоинство, он начал медленно, с расстановкой пояснять, что был остановлен автоматным огнем. Сначала стрелял один, потом трое или четверо. Огневые точки подавить не удалось, а попытки маневра были крайне ограничены.

Хижняк слушал, чуть наклонив голову и отставив в сторону ногу. На лбу его собрались мелкие морщинки, в руке за ремешок он держал каску и ритмично постукивал ею по колену. Читаев еще не отошел от боя и молчал.

— Так уж крайне ограничены? — усмехнулся Хижняк.

— Я берег людей, не хотел попусту рисковать ими.

— Хорошие слова, но не к случаю. Неужели нельзя было зайти во фланг, обойти высоту? «Попусту»…

— Я думал прежде всего о людях! — продолжал повторять Водовозов.

— О людях надо думать всегда. Бросить в беда товарищей!

— Ладно, хватит! — резко оборвал Читаев, — Он делал все правильно. Ну а то, что не сумел… На первый раз скидка.

— Ну, спасибо, Володя, за хорошие слова, — с мукой выдавил Водовозов, глянув на Хижняка. — Спасибо…

— Все! Точка на этом, — повысил голос Читаев. — Хижняк! Проверить личный состав. Сколько раненых? Пленных — под охрану!

— Главное, что люди целы. Понял? — примирительно сказал Читаев, когда Хижняк отошел. — Пустая? — увидел он флягу у Водовозова.

— Еще есть.

Сергей взял протянутую флягу и жадно припал к ней пересохшими губами.

— Вот чего мне не хватало, — удовлетворенно сказал он, напившись.

Раненых, если не считать Читаева, было двое. Пуля стукнула Щекина в бронежилет и застряла, дальше не пошла. Он вытащил ее пальцами. Ранка была небольшой, но на груди расползся обширный кровоподтек. Щекин лежал бледный, отчего его веснушки еще сильней выделялись на лице. И ранило в самом конце боя солдата из взвода Хижняка — в левую руку.

Когда собрали трофейное оружие, Читаев соединился по радио с колонной, приказал Птицыну передать результаты боя и запросить дальнейшие указания. «Теперь бы домой», — подумал он о своей небольшой комнатке в фанерном модуле. Рядом жались в кучку пленные душманы. Один из них смотрел на Читаева. «Тоскливо тебе и страшно», — подумал Сергей.

…— Так, — задумчиво сказал Воронцов, приняв сообщение, — этого следовало ожидать.

Рядом с ним на краю карты, постеленной на широкий стол, стоял нетронутый стакан чая. А сам он, наклонив большую с залысинами голову, уперся взглядом в нанесенную обстановку. Последнее время у него появилась привычка говорить чуть раскрывая рот, сквозь зубы, и оттого складывалось впечатление, будто в нем стало проявляться скрытое ранее высокомерие. Начштаба Рощин, хорошо изучивший своего командира, с интересом наблюдал за этими переменами. Сейчас он докладывал Воронцову свои соображения по дальнейшему поиску специалистов. Суть их сводилась к тому, чтобы еще раз крупными силами с использованием вертолетов прочесать весь район. Воронцов слушал, как всегда, не перебивая. Уже поняв, что хочет Рощин, он мысленно сразу оі клонил его план, но продолжал терпеливо слушать.

— У вас все? — спросил он, когда начштаба закончил.

— Да, в общем все.

Воронцов молча прошелся по кабинету. Остановился, долгим взглядом посмотрел в окно. От этой затянувшейся паузы Рощину почему-то захотелось глотнуть чаю, и он попросил разрешения налить себе стакан.

— Пейте мой, я не буду, — сказал Воронцов.

Рощин аккуратно взял стакан, а Воронцов вдруг повернулся к нему и произнес:

— Учимся, учимся воевать, да, видно, мало. Хорошо научились колонны водить в ущельях. По горам теперь пускаем пехоту, чтобы нас охраняла сверху. Едем дальше. Нет, уже идем пешком — в горы. Тропинка хорошая: все вниз да вниз. Спускаемся. Все спустились? Все! Все! А как же прикрытие? А вот прикрытие на высоте не оставили… И — получите промеж глаз!

— Василий Семенович, а ведь Читаев оставил прикрытие. Правда, Водовозов — офицер молодой, не сумел сработать как надо. Но и винить его грех. Первый раз в такой переделке…

— Да я не об этом, — отмахнулся Воронцов. — Водят нас душманы за нос. Как это наши солдаты называют их — духи? Вот мы и погнались за этими самыми духами, а они хоть и не бестелесные, но все равно — фикция и обман, — усмехнулся Воронцов.

— Извините, Василий Семенович, я что-то вас не совсем понимаю.

— Не было никаких специалистов в ущелье, — ответил громко и резко Воронцов. — Не было и в помине.

— А как же сообщение?

— Обычная инсценировка… Если не похуже. Например, заведомая дезинформация органов ХАД. Но ничего, они хорошо поплатились за свой спектакль.

Воронцов распахнул окно. Свежий воздух принес запах слежавшейся пыли.

— Отдайте распоряжение от моего имени. Пусть Читаев с ротой спускается на плато к своей технике.

Начальник ХАДа приехал после обеда. С ним был сотрудник, знавший русский язык. От Воронцова не укрылось, что Азиз, обычно непроницаемо-спокойный, был взволнован. Поэтому он быстро отпустил всех, кто находился в его кабинете, и приготовился слушать. Только прикрылась дверь. Азиз выпалил:

— Специалисты в Мармуле.

Они вместе подошли к карте, и Азиз, проведя пальцем по изломанной линии ущелья, показал точку: крошечный горный кишлачок в несколько дворов с длинным звонким названием, которое и произнести сразу трудно.

Азиз сказал, что по сообщению очень хорошего человека (он так и оказал: очень хорошего) специалистов держат в доме на окраине кишлака. Найти дом очень просто. Азиз достал смятую бумажку, развернул ее. На ней размашисто, видно рисовавший человек очень спешил, была изображена схема поселка. Несколько прямоугольников — дворы, окруженные дувалами, и еще один квадрат помечены крестиком. Сверху на схеме буквой N обозначен север.

— Вот здесь, — показал Азиз на квадрат с крестиком. — Охрана небольшая: пять или шесть человек.

— Хорошо, — все больше приходя в возбужденное состояние, сказал Воронцов. — А может быть такое, что специалистов там не окажется?

— Может, если мы опоздаем, — подумав, ответил Азиз. Поняв, что Воронцов сомневается в полученных сведениях, добавил — Этому можно верить.

Они договорились, что сообщение будет храниться в тайне вплоть до самой операции, и после этого Азиз уехал.

И тут Воронцова словно обожгло: ведь предстояло уничтожить охрану, а в ее числе наверняка и Джелайни — родной брат Азиза. Само собой разумеющееся дело — уничтожение охраны — теперь приобретало некоторую щепетильность. Все-таки брат. «А что скажешь Азизу? — размышлял Воронцов, решая, звонить или нет по этому поводу. — Но он и сам знает, и, возможно, точно знает, что брат там. Взять Джелайни живьем? Но это дополнительно усложняет задачу». Поколебавшись, Воронцов решил, что звонить не будет. Он стал обдумывать план операции.

План сложился простым и дерзким. По замыслу Воронцова предстояло прямо в кишлаке высадить с вертолета десант, который штурмом захватит дом и уничтожит охрану. И тут же вертолеты, посадив на борт десант и освобожденных специалистов, немедленно взлетают. На главную часть операции — пятнадцать, от силы — двадцать минут, больше нельзя. Мармуль — район, как его называют, душманский, дело может в случае замедления принять плохой оборот.

Воронцов быстро набросал на листке расчет сил и средств. По его мнению, для выполнения задачи было достаточно одного взвода. Вертолеты — на личный состав, на специалистов, плюс еще пара для поддержки с воздуха. Он снял трубку, соединился с Туболом, сдержанно доложил обстановку. Тубол обрадовался и начал было уже ставить задачу, но перебил себя и, как и подумал Воронцов, поинтересовался его решением. Василий Семенович тут же доложил.

— Хорошо, — подумав, ответил Тубол и еще раз повторил — Хорошо… Значит, завтра с рассветом вылетаете к Читаеву, лично ставите ему задачу. Вертолеты, боеприпасы пришлю. Непосредственное руководство операцией возлагаю на Читаева. Вы возвращаетесь с колонной.

— Разрешите мне лично руководить операцией.

— Нет, достаточно Читаева.

— Значит, взводному доверяете, а командиру батальона — нет?

— Доверяю, не доверяю — не в этом дело, — после паузы ответил Тубол. — Нам с вами, Василий Семенович, такие задачи не по плечу… Вот вы за сколько стометровку бегаете? Ага, не знаете. А я вот вам гарантию даю, что и в восемнадцать секунд не уложитесь. А им сейчас бегать придется, через дувалы перелезать…

Воронцов обиделся, но по телефону выяснять отношения не стал.

С рассветом он был на аэродроме, а через некоторое время приземлился на плато. Навстречу ему спешил Читаев, удивляясь раннему визиту начальника. Воронцов выслушал доклад, поздоровался с офицерами и приказал (построить роту.

— Ответственным за проведение операции по освобождению специалистов назначаю вас, Читаев, — голос у Воронцова зазвучал официально. — Ваш заместитель — лейтенант Хижняк. Он возглавит группу прикрытия. Вот схема поселка.

Воронцов достал ту же самую измятую бумажку. Он так и не перерисовал ее набело. Подсознательно почему-то доверял именно этому протертому на сгибах листку, хотя любое суеверие ему было чуждо.

— Добровольцы — шаг вперед, — негромко произнес Читаев сакраментальную фразу.

Как он и ожидал, шагнули дружно все.

— Курилкин… Мдиванов… Бражниченко… Камалетдинов… Нефедов… — стал называть он фамилии.

— Меня, товарищ лейтенант, меня возьмите, — Щекин, словно школьник, тряс поднятой рукой.

Читаев не обратил на него внимания, а когда Щекин попытался перебежать в строй отобранных, рассвирепел:

— А ну, марш отсюда!

Щекин глянул умоляюще.

— Не на прогулку летим… И вообще, вам приказано лежать, — отрезал Читаев и вдруг заметил в глазах Щекина непрошеные слезы.

— Нельзя, Щекин, нельзя.

Вертолеты уже рубили воздух. Согнувшись, щурясь от пыльной круговерти, солдаты бежали к месту посадки и один за другим исчезали в железном брюхе машин. Двери захлопнулись, и вертолеты, взревев еще натужней, поочередно стали отрываться от земли. Они подымались все выше и выше, шум затихал, и вот наконец стали похожи на стрекоз. «Стрекозы» построились караваном и вскоре исчезли за кромкой гор.

— Тридцать минут лету, — сказал Воронцов. — Дай бог удачи нашим ребятам.

Водовозов глянул на него исподлобья и отошел в сторону.

Хасан сидел на большом камне. Когда-то во время сильной бури камень сорвался с вершины и стал стремительно набирать скорость, увлекая за собой сотни небольших и совсем маленьких камней. Но так и не скатился в долину, застрял на полпути. Прошло время, камень снова врос в гору. И хорошо, что так случилось, потому что в долине он загородил бы дорогу, и люди, в сердцах кляня его, вынуждены были бы искать другой путь. Камень остался в могучем теле горы, он постарел, покрылся сетью трещинок и морщин, но по-прежнему оставался единым целым с горой.

Хасан думал. Холодный ветер шевелил его всклокоченную седую бороду, играл концом чалмы. Ему уже скоро пятьдесят, и его возрасту более соответствовала бы степенная жизнь в кругу семьи, а отнюдь не голодные скитания среди гор. Тяжелые краски заката тускнели, будто где-то за горизонтом постепенно затухал огромный пожар. Там, за горной грядой на западе, находился его родной кишлак. Широкая долина, похожая на гигантскую чашу, заполнена маленькими уютными кишлаками в зелени тополей. Хасан мысленно представил свою мазанку, дувал, который возвел еще его дед. Много домов в кишлаке, только людей в них почти нет. Ушли люди, разбрелись кто куда по свету. Жена и двое детей остались среди немногих жителей. Ждут его. Женился Хасан — пяти лет еще не прошло. Молодым был — денег не имел, под старость насобирал — почти все ушло на выплату калыма. Уже три месяца о семье нет никаких вестей. Живы ли Фируза и сыновья? В округе много банд… И все говорят, что борются за веру. А на деле просто грабят и убивают. Да и разве они не делают то же самое?

Хасан смотрел на закат уже без всякой надежды, ждал, когда окончательно стемнеет. Он сам назначил этот последний срок. Потом он должен принять решение. Каким оно будет, Хасан еще не знал. Знал лишь, что должен предпринять что-то очень важное и серьезное. Третий день подходил к концу. Никогда еще он не чувствовал себя так жестоко обманутым. Даже когда за жалкие гроши батрачил на пройдоху Якуб-хана. Как провел его Джелайни, послав под пули!..

Несколько дней назад в Наврузе они прошли на виду у всего кишлака. Сделали все так, как требовал Джелайни. А через сутки, на рассвете, они заметили отряд шурави, который двигался им навстречу, к дороге. Они были готовы встретить противника и успели занять господствующие вершины. Но под перекрестным огнем шурави не растерялись, сумели занять жесткую оборону. Потом случилось самое худшее. Пока они обстреливали окруженных, им в тыл ударил отряд, потом другой. И тут началось… Все же недаром говорят, что шурави воевать умеют и своих в обиду не дадут. Четырнадцать человек потеряли, а еще восемь, наверное, попали в плен. Остальные еле унесли ноги. Когда шурави ушли, они вернулись и до захода солнца похоронили тела погибших. Нет, не зря разум подсказывал ему: пусть шурави идут своей дорогой, не трогай их.

Тогда еще никто не знал, что судьба готовила им более тяжкий удар. В кишлаке Абихейль, где Хасану был обещан транспорт, никто ничего не слышал ни о машине, ни о Джелайни, Хасан приказал обыскать двор, который был помечен на схеме, но ничего не нашли. Пришлось остановить рейсовый автобус… Тогда он еще верил. Вдруг произошла какая-то ошибка? Уверенность Хасана сильно поколебалась, когда выяснилось, что в приграничном кишлаке Дуар никогда не жил человек по имени Карахан. Но и тогда Хасан не терял надежды, верил, что Джелайни не обманет, придет на встречу в Дуар. Но срок прошел. Хасан ждал еще три дня. И только тогда понял, что его обманули, провели, как мальчишку. Джелайни избавился от него, Зачем ему старый глупец, с которым к тому же придется делиться деньгами? Когда делят деньги, сначала считают людей…

Солнце зашло. Дорога исчезла во мраке, но она уже не беспокоила Хасана. «Пойду к людям», — решил он. Они терпеливо и почтительно ждали его в отдалении. Видели, что старый Хасан не в духе, и, хотя давно все поняли, подойти не осмеливались. «Суфи, суфи», — услышал он негромкие голоса. Да, для них, двадцатитридцатилетних, он уже старик. Старик с разумом мальчишки!

— Джелайни предал нас. Обманул и выбросил, как ненужный хлам.

Все молча стояли. В темноте он не видел их лиц, но знал, что вряд ли бы сумел что-то в них прочесть. Война стирает чувства с лиц, кроме одного — злобы. Злобы Хасан не боялся, хотя ему почудилось в какое-то мгновение, что люди сейчас бросятся на него и растерзают. И было за что. Но люди молчали. Только самый молодой из них — шестнадцатилетний Салих — выдохнул что-то вроде вооклицания.

— Разожгите костер, — оказал Хасан, заметив под ногами кучку сухой колючки и припасенные заранее дощечки.

Салих как будто ждал распоряжения. Под его ловкими руками быстро вспыхнул и тревожно замерцал огонек. Стало чуть светлее. Хасан первым сел к костру, потом — остальные.

— Что же нам теперь делать? — нарушил тишину вечно угрюмый Джамаль с раскроенной шрамом щекой.

— Я теперь вам не командир. Пусть каждый поступает по совести.

— А как — по совести? — глухо спросил Джамаль.

Хасан на мгновение задумался, тронул рукой бороду.

— Мусульманин тот, от языка и рук которого спокойны мусульмане. Это написано в Коране. А теперь подумай, было ли спокойно от дела рук твоих народу?

— Я боролся за веру, — ответил Джамаль, — так же как и ты. Разве ты забыл это?

— Это говорил бешеный пес Джелайни. А я и ты покорно слушали и верили ему. Неужели вы все ослепли?

Голос Хасана уже срывался на крик, по его коричневому лицу плясали отблески пламени, отчего оно казалось еще страшнее.

— Пора возвращаться по домам. Пес — где насытился, человек — где родился. Хватит воевать, хватит лить кровь. Хватит слушать сладкие речи таких шакалов, как Джелайни. Он говорил, что сражается за веру, а сам думал о деньгах…

Он замолчал, потом снова заговорил:

— Мы — мусульмане. Мы сверяем свою совесть и чистоту наших помыслов с Кораном. Что говорит священное писание о тех, кто лжет в лицо? — И он протяжно, чуть нараспев, прочел аят из Корана — «И не препирайся за тех, которые обманывают друг друга. Поистине аллах не любит тех, кто изменники».

Хасан снова замолчал, опустив голову на колени. Толстые, словно на голенище, морщины на Затылке разгладились. Конец чалмы висел над самым пламенем, грозя вот-вот вспыхнуть.

— А правда, что правительство обещало помиловать тех, кто добровольно сдастся? — раздался вдруг юношеский голос.

Хасан поднял голову и увидел, что глаза у Салиха, как маленькие горящие угольки.

За бортом замелькали отчетливо, как это бывает на малой высоте, квадратные и прямоугольные поля; они серо-коричневые, потому что зима, а весной станут изумрудными, салатовыми, всех оттенков зеленого цвета. Солдаты сидели напряженно-бледные, чуть подавшись вперед. Бушлаты скинули, чтобы действовать налегке. Все одинаково плотные и широкоплечие из-за бронежилетов — современных кирас; на головах каски, автоматы между ног.

— Вот он! — крикнул Читаев Курилкину, показывая вниз, на кишлак, зажатый почти вертикальными стенами гор. Мелькнула река, бегущая неслышно по камням, и различим уже дом на окраине. Вертолет рвал лопастями небо, отбрасывая гигантские тени, опускался все стремительней, и так же стремительно аккуратный прямоугольничек — спичечная коробка — превращался в глинобитный дом. Вокруг по периметру — дувал, одна сторона дома выходит наружу.

Вертолет ткнулся в землю, все повалились набок, но тут же единым рывком вскочили, потому что борт-техник уже рванул настежь дверь. Первым спрыгнул Читаев, за ним — Курилкин, потом — Мдиванов, Бражниченко… Но тут же из окон загремели очереди. Читаев с группой захвата плюхнулся в пыль. За спиной затрещали очереди: это открыла огонь группа прикрытия Хижняка. Еще несколько человек проскользнули за дом, чтобы проникнуть во двор с тыла.

— Смотри, душманы!

Кричал Камалетдинов. Из разрушенного окна прыгали люди в афганской одежде, падали, катились по косогору вниз, снова вскакивали, размахивая руками и раздирая рты в отчаянном крике.

— Не стрелять! — крикнул Читаев.

Он в мгновение увидел все: нелепую изорванную одежду, человека, бегущего впереди с окровавленной рукой. Он узнал его, это был Сапрыкин — старший среди наших специалистов. Они бежали изо всех сил, уже было потерявшие надежду и теперь почти спасенные, бежали к родным красным звездам на закопченных боках вертолетов.

— Дрейш! Мекушам![10]— заорали из окна гортанно.

— Не стреляйте, не стреляйте! Там наши, — шатаясь и задыхаясь, с трудом выговорил Сапрыкин. Сказал — и тут же упал без сил.

Хижняк залег в сухом арыке позади группы захвата. Когда из окон начали выскакивать люди, он тоже скомандовал прекратить стрельбу, потому что те были безоружными. Он еще не успел узнать их, как внимание его переключилось на совсем иное. Из-за дувала появился мальчишка лет шести или семи. Хижняк не сразу и понял, откуда он взялся. Мальчик деловито тащил за веревку тощую рыжую корову, та упиралась, мотала рогатой голо-вой. Он что-то кричал сердитой скороговоркой, но корова, переваливаясь, упрямо перла вперед. Юный погонщик бежал за ней вприпрыжку и беспрестанно поправлял свою сползающую на уши тюбетейку.

— С ума сошел, — прошептал Хижняк. — Откуда ты взялся?.. Назад!

Люди еще бежали к вертолетам, из окна веером летели очереди, а тут были корова и мальчишка, который лез под огонь. Несколько пуль взрыли песок рядом с пастушком.

— Ложись, убьют!

Но мальчик лишь глянул испуганно в его сторону и еще отчаянней стал дергать веревку. «Хоть бы за корову спрятался», — промелькнула мысль. А в следующее мгновение Хижняк крикнул: «Прикрывайте!» — и, согнувшись, выскочил из арыка.

Мальчик присел, съежился, он рванул его к груди, обозлившись, что тот вцепился в веревку.

— Брось, пучеглазый!

Он пробежал несколько шагов, так и не услышав короткой очереди. Его сильно толкнуло в спину, и он, уже не чувствуя ничего, разжал руки, рухнул на дно арыка… Показалось еще, что склонилась над ним черная тень — без лица, без рук. Мелькнула и исчезла…

Читаев ничего этого не видел и не знал. Он продолжал прикрывать специалистов. Последним бежал смуглый мужчина, он бежал тяжело, странно сутулясь и прихрамывая. Читаев с трудом узнал в нем переводчика Сафарова.

— Быстро, — крикнул он ему, — быстро в вертолет!

В темном провале окна снова вспыхнули, ожили злые огоньки. И тогда Читаев, размахнувшись, одну за другой швырнул три гранаты. Грохнули взрывы, окно окуталось пылью.

— Отходим, все отходим!

Читаев успел выстрелить еще раз, в короткое мгновение увидев в проеме бородатое лицо.

— Курилкин, красную ракету! Отходим!

Перебежками возвращалась группа, заходившая в тыл. Читаев сощурился, пересчитал бегущие фигурки. Глаза слезились: сыпануло песком. Он повернулся к Сафарову:

— Все? Больше никого нет?

Сафаров сморщился как от боли:

— Шмелева убили… Когда вы подлетали, Джелайни… очередью…

— Что ж сразу не сказал? — Читаев приподнялся на локтях. — Группа захвата — за мной!

Он рванулся, как на старте, чтобы проскочить открытое место, не помнил, как ухватился за окно, подтянулся и перевалился, упав на какое-то загремевшее ведро. Ударил ногой по двери, которая распахнулась легко и со стуком, перешагнул через чье-то тело в кожаной куртке, прошил очередью еще одну дверь. Потом ворвался в большую комнату с коврами на полу, сзади пыхтел Курилкин, все старался обогнать его. Наконец в последней комнате он увидел Шмелева. Он лежал, откинув одну руку, а другую прижал к груди, в безотчетной попытке закрыть рану… Курилкин и Мдиванов торопливо подхватили тело.

— Духов нет?

— Слиняли…

— Давай, в окно!

Только перед самым взлетом Читаев узнал, что тяжело ранили замполита. Он охнул растерянно, хотел бежать к нему в вертолет, но бортмеханик что-то кричал, тряс руками, и Читаев молча полез на свой борт, Он отставил в сторону раскаленный автомат, склонился над коленями, обхватив голову руками. Тяжело ранили… Тяжело…

Пыль задрожала, пошла во все стороны клубами. Вертолеты почти неуловимо для глаз оторвались от земли, потом по очереди клюнули носами, выпуская с грохотом ракеты. Будто молнии ударили по дому-тюрьме. Когда поднялись выше, среди скал вспыхнул схожий со сварочным огонек крупнокалиберного зенитного пулемета. Маленькая мигающая звездочка. С борта ответно застучал пулемет. Читаев, с хлопком открыв блистер, тоже стал стрелять по «сварке». Они поднялись еще выше, огонек исчез.

Стали наскоро перевязывать раненых. Кто-то из солдат достал флягу, стал жадно пить, и Читаеву тоже захотелось воды. Он отвязал свою флягу, поднес ее ко рту, но тут вспомнил о спасенных и пустил по кругу. Пять бывших узников — остальных разместили на других бортах — представляли собой зрелище жалкое и печальное. По их изможденным, заросшим щетиной лицам текли слезы. Плакали они молча, вытирая глаза почерневшими ладонями. Только Тарусов, страшный своей сединой, плакал почти навзрыд и повторял одно и то же: «Ребята, ребята…».

Читаев представил, как их мучили, били, хотел было поговорить об этом, но слова застревали, едва встречался взглядом с бывшими узниками. Увидев в их впавших глазах мерцающую боль, он еще подумал, что никогда, ни при каких обстоятельствах не попадет в плен, хотя прекрасно понимал, что в нем может оказаться любой, — и даже тот, кто уверовал в последнюю пулю…

На вертолетной площадке их встречали. Кроме Тубола прибыли начальник ХАДа Азиз и директор Джафар. Тубол позвонил им сразу же, как только летчики доложили результаты.

Вертолеты садились один за другим. Поднявшаяся пыль почти окутала встречавших. Женщины отворачивались, опустив руки по швам, чтобы не разлетались юбки, офицеры придерживали рукой козырьки фуражек. Казалось, что все они приветствуют прибывших согласно незыблемому воинскому ритуалу. Лопасти еще вращались, а люди уже выпрыгивали из вертолетов.

Читаев привычно приземлился на расставленные в шаге ноги, чтобы второй шаг — бегом. Потом борттехник опустил стремянку. Читаев уже докладывал, приложив руку к каске. Тубол обнял его, затем подошли Азиз и Джафар, тоже обняли.

— Молодцы! Все сделали отлично, — Тубол положил руку ему на плечо. — А Хижняка вместе со специалистами сейчас же отправим в госпиталь.

Он шагнул навстречу высокому худощавому комэску в голубом комбинезоне, пожал ему руку и сказал несколько слов, Читаев не расслышал — гремели двигатели.

Тубол коротко попрощался со специалистами. А Джафар обнимал каждого, заглядывал в глаза, все хотел спросить, но не отваживался, потому что слышал, как сказал Тарусов: «Ноги моей здесь не будет». Он сразу понял, что имел в виду Тарусов под этой не совсем ясной для него фразой, понял больше по тону. Последним обнялся с Сапрыкиным, стараясь не прикасаться к раненой руке.

— Вернемся, обязательно вернемся, — успокоил его Сапрыкин. — Подлечимся только.

— Работа подождет! Главное — здоровье, — запричитал Джафар.

Но высокий комэск уже махал рукой. Сапрыкин поспешил к вертолету, за ним убрали внутрь трап, захлопнули дверь.

В госпитале, куда Тубол и Читаев пришли вместе, сообщили, что Хижняк так и не приходил в сознание, что ранение очень тяжелое, две пули в легком, потеря крови и, что самое опасное, задет позвоночник. Молодой крепколобый хирург с коротким ежиком волос говорил без обиняков, с тем профессионализмом, который выдает сам себя: нас интересует болезнь, а до остального дела нет.

— Операцию мы сделали. Сутки еще протянет, не более, — сказал он без интонации.

Читаеву захотелось ударить его, чтобы боль скрутила, сломала самодовольного доктора. За эти «сутки… не более», за то, что Хижняк умирал, но был жив, а ему уже подписали приговор. «Привык здесь, что нет родственников, хотя бы рожу состроил сочувствующую».

— Что ж вы сидите тут, околачиваетесь, ждете, шока умрет? Почему в Ташкент не отправили? — взорвался Читаев.

Он чувствовал, что его начинает колотить дрожь, что назревает скандал, но уже не мог совладать с собой.

— Это ничего не даст, — сказал хирург устало, как только Читаев умолк, остановленный молчаливым жестом Тубола. — И зря вы думаете, что мы не сделали все, что в наших силах…

Потом они надели халаты и прошли в палату. Читаева поразил желто-коричневый цвет кожи Хижняка. Дышал он прерывисто, чуть слышно. У изголовья сидела медсестра — пожилая женщина в золотых очках.

— Володя, — негромко позвал Читаев.

— Он без сознания, — сказала медсестра.

Тубол постоял молча, потом сказал, что пойдет, а Читаев, если хочет, пусть останется здесь.

— Нельзя, — сказала медсестра.

— Я договорюсь с начальником.

Он действительно договорился, и Читаеву разрешили находиться в палате. Раза два или три ему казалось, что Хижняк приходит в себя. Он вставал, но медсестра останавливала его жестом. Она все время молчала, очевидно, по профессиональной привычке. Несколько раз заходил хирург, проверял пульс. Медсестра делала уколы. Читаев смотрел на желтое безжизненное лицо друга, представлял и не мог представить его развороченное пулями тело, сейчас туго затянутое бинтами, верил и не мог поверить до конца той страшной и нелепой мысли, что Хижняк умрет, непременно умрет. Трубка с кислородом. Капельница…

Он пришел в сознание под вечер. Медсестра чуть встрепенулась, и Читаев понял, что Владимир пришел в себя. Он вскочил и на цыпочках подошел к нему. Глаза у Хижняка были потухшими и далекими, но это был осмысленный взгляд. Читаев увидел в нем муку и боль, ему даже показалось, что Володя и хочет сказать это: «Больно!».

— Ну, как ты, Володя? — спросил он, опустившись на колено рядом с ним. — Как чувствуешь?

Уголки его рта чуть дрогнули, и Читаев понял, что Владимир хочет улыбнуться. Потом он, не подымая руки, показал большой палец. Сергей почувствовал, как к горлу подступил комок. Он попытался сглотнуть его, но не получилось.

— Мальчик… — едва слышно прошептал Владимир.

— Что — мальчик? — не сразу сообразил Читаев. Потом понял, заторопился — С мальчиком все в порядке, мать его забрала, ты молодец, Володя… Только ты поправляйся, слышишь меня, не хандри, врач сказал, что все будет хорошо.

Он продолжал говорить, но Хижняк закрыл глаза, Сергей продолжал все так же торопливо ободрять, обнадеживать, как будто именно от этого сейчас зависело все. Он замолчал, когда понял, что Владимир снова впал в забытье. Но через несколько минут Хижняк снова открыл глаза. Сергей с готовностью наклонился к нему.

— Скажи Нине…

Сергей кивнул и продолжал ждать, но Владимир молчал, глядя прямо перед собой. Сергей взглянул в его зрачки, в них уже ничего не отражалось, взгляд был нацелен куда-то далеко, и он понял, что Хижняк вряд ли сейчас видит его, стеклянную дверь палаты и вообще что-нибудь.

Позади остались Кабул, заснеженный Гиндукуш и его батальон. Читаев летел в отпуск, с нетерпением ждал встречи с родной землей. И вот в салоне произошло какое-то движение. Сергей мгновенно открыл глаза, потянулся к иллюминатору. Внизу ртутно блестела змейка реки. В одном месте ее перечеркивала ниточка-мост. «Началось наше небо», — подумал Сергей, зажмуриваясь от всепоглощающей голубизны.

Читаев не знал, что ждет его впереди: служба в Афганистане для него еще не закончилась.

Не мог он судить и о том, хуже он стал теперь или лучше, вполне ли удобен для людей. Известно же было одно: что этот долгий и трудный год уже навсегда перепахал его. И теперь вряд ли ему будет жить проще и спокойней. Скорее, наоборот. Ведь прошлое — как совесть: напоминает о себе, когда пытаешься его забыть. И забудешь ли? Пройденная дорога за спиной не исчезает.

Тревожен свет тех дней и ночей… В дымке времени.