Обвиняются в шпионаже

Тюрьма Сугамо, что располагалась в районе Икэбукуро, в северном пригороде Токио, просыпалась в шесть утра. Точнее, само здание, массивное и надежно укрепленное, оставалось безмолвным и внешнебезлюдным. Жизнь начиналась внутри, за бетонными стенами, где в это время будили заключенных. А спустя час начинался обход камер. Трое надсмотрщиков отпирали железные двери в узкие бетонные пеналы: пять шагов в длину, три — в ширину, и задавали традиционный вопрос: жив? В ответ заключенный распластывался в поклоне на полу.

Так было и в один из дней весны 1942 года. Пройдя ряд камер, тюремщики остановились перед дверью под номером двадцать на первом этаже второго корпуса, которая ничем не отличалась от других, но тем не менее на протяжении нескольких месяцев являлась для них объектом повышенного внимания. Один из надсмотрщиков, звякнув ключами, отпер замок. В камере за столом, которым служила крышка умывальника, в спокойной позе сидел крупный мужчина в арестантской куртке. Это был европеец. Высокий выпуклый лоб, покрытый сетью мелких и крупных морщин, прямой нос, резко выступающий вперед, глубоко посаженные глаза и несколько шрамов придавали его лицу суровое, почти демоническое выражение. Узник взглянул на вошедших. Его светлые глаза выражали волевую решимость…

Доктор Рихард Зорге — представитель германской газеты "Франкфуртер цайтунг" в Токио — под таким именем значился заключенный. Но кем он был на самом деле? Японские полицейские упорно добивались ответа на этот вопрос. Прокурор Йосикава, допрашивавший Зорге, так определял задачу следствия: "Мы хотели знать, действительно ли Зорге был германским шпионом и, используя коммунистов в Японии, на самом деле шпионил для нацистского режима. Это один вопрос. Второй вопрос — был ли Зорге двойным агентом, работая и на Берлин, и на Москву, притворяясь нацистом".

Пройдут годы. Этот человек станет легендой. За выдающиеся заслуги перед Родиной и проявленные при этом мужество и геройство ему будет присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. В Москве, Баку и Токио ему поставят памятники. Его именем назовут улицы в Москве и Берлине. Деятельность в Японии разведывательной группы под его руководством по праву признают наиболее успешной из всех шпионских операций Второй мировой войны.

Сегодня западная, японская и отечественная библиография включает большой перечень научных и исследовательских трудов, публицистических и беллетристических работ, мемуарной литературы о Зорге. Состоялись три международных симпозиума памяти Р. Зорге: Токио, 1998 год; Москва, 2000 год; Франкфурт-на-Майне, 2002 год. В результате "зорговедение" пополнилось новыми документами, свидетельствами по делу Зорге, фактами из его биографии. И интерес к личности легендарного разведчика не иссякает. По-прежнему продолжается полемика вокруг его имени. Многие не без основания полагают, что не все загадки разгаданы, и вопрос: "Кто вы, доктор Зорге?" — так же актуален, как и полвека назад.

"…Профессию разведчика я не избрал бы"

Иногда говорят: фамилия — это судьба.

Sorge в переводе с немецкого означает — забота, то, о чем я беспокоюсь.

Признано, что в большинстве фамилий закреплены прозвища, данные когда-то нашим предкам. Бывало, прозвища прилипали случайно, их давали в шутку или в насмешку. Но, как правило, они содержали в себе указание на какую-либо заметную устойчивую черту характера человека, его деятельности. Так вот, беспечный, легкомысленный человек не мог получить прозвище Sorge. Видать, жила в родоначальнике этого имени, вела его по жизни какая-то беспокойная мысль, неугомонная забота. И, судя по всему, передавалась она по наследству, из рода в род.

Ничто не указывает на то, что Рихард Зорге по своей природе был забиякой, бунтарем или искателем приключений. Свой незаурядный интеллект и большие способности он поставил на службу революции, Коминтерну, а затем и Четвертому разведывательному управлению Красной Армии в соответствии со своими убеждениями. Надо признать, что он был твердым и последовательным коммунистом-интернационалистом, отстаивающим свои идеалы без оглядки на национальные границы и национальную принадлежность. И можно с большой долей уверенности предполагать, что если бы ему довелось дожить до наших дней, его взгляды вряд ли претерпели эволюцию, и развал Советского Союза он воспринял бы не иначе, как предательство.

И все-таки, при беспристрастном исследовании жизни, научного и публицистического наследия Зорге, внимательном прочтении его тюремных записок, можно увидеть, что коммунизм, коренное переустройство мира по марксистской методологии не было для него самоцелью. Его марксизм имел прикладной характер, как и разведдеятельность, которая в определенных обстоятельствах стала для него единственно приемлемым средством служения идее, которой он был одержим. Вспомним его исповедальные слова: "Если бы мне довелось жить в условиях мирного общества и в мирном политическом окружении, то я бы, по всей вероятности, стал ученым. По крайней мере, я знаю определенно — профессию разведчика я не избрал бы".

Вообще эти слова представляются ключевыми при рассмотрении проблемы Зорге. "Мирное общество" и жизнь "в мирном политическом окружении" — вот мечта, осуществлению которой он жертвенно посвятил себя. Уже на пороге жизни ему было дано осознать, что пока мир не избавится от войн, он движется не к процветанию, а к гибели.

Август 1914 года. Германия устами кайзера Вильгельма объявляет о начале войны. Рихарду Зорге восемьнадцать лет. Он учится в предпоследнем классе в повышенном реальном училище.

Как и многие его сверстники, под воздействием шовинистической пропаганды юный Зорге записывается добровольцем в армию и, наспех обученный, в составе студенческого батальона 3-го полка полевой артиллерии под гром барабанов и литавр отправляется на войну.

Под Диксмойде, во Фландрии, получает боевое крещение. Говорят, что Фридрих Великий понимал и любил музыку войны, а паузы между походами заполнял игрой на флейте. Возможно, так. Возможно, у полководцев особый слух. Что же касается простых солдат, тем более необстрелянных новобранцев, то при свисте пуль и разрывах снарядов их первое естественное желание — как можно глубже втянуть головы в плечи, укрыться где-нибудь, переждать шквал огня, и единственные слова, которые выговаривают их дрожащие губы: "Спаси и сохрани!" Под Диксмойде же был настоящий ад. Десятки тысяч плохо обученных молодых солдат под командованием пожилых офицеров-резервистов, не имевших фронтового опыта, без достаточной поддержки артиллерии были посланы на верную смерть. Под Диксмойде погибли многие сверстники Зорге.

Самому Рихарду тогда повезло. Везло и позже. Вплоть до лета 1915 года, когда в боях на германо-бельгийском фронте он был в первый раз ранен.

Едва оправившись после ранения, Зорге, получивший к тому времени ефрейторские нашивки, снова должен был отправиться на фронт. На этот раз путь его лежал на восток. Часть, в которой он служил, получила приказ поддерживать в Галиции австро-венгерские войска в боях против русской армии.

Не прошло и трех недель, как Зорге вновь оказался на госпитальной койке в Берлине с осколочным ранением. За удаль и храбрость, проявленные в боях, он был произведен в унтер-офицеры 43-го резервного полка полевой артиллерии и награжден Железным крестом II степени.

В 1916 году после госпиталя Рихард вернулся в свой 43-й полк полевой артиллерии, который участвовал в боевых операциях под стенами крепости Верден. Признано, что битва под Верденом стала ожесточеннейшим по масштабам материальных и людских потерь из всех сражений Первой мировой войны. Германская армия потеряла там 337 тысяч убитыми, ранеными, пропавшими без вести и взятыми в плен, французская — 362 тысячи.

Во время одного из артиллерийских обстрелов Зорге получил тяжелое осколочное ранение обеих ног. Истекая кровью, он без помощи пролежал под огнем трое суток.

И снова госпиталь, несколько мучительных оперций, после которых на его теле остались неизгладимые шрамы и одна нога стала короче другой. В январе 1918 года Зорге демобилизовали из кайзеровской армии. Из-за укороченной ноги он стал "непригоден для использования в военных действиях".

А теперь обратим свой взор на другого участника тех событий. Он, так же как и Рихард Зорге, пережил Первую мировую войну во всех ее проявлениях. Имя этого человека — Адольф Гитлер.

Выпускник реального училища, художник-самоучка, мечтающий стать архитектором, в возрасте двадцати девяти лет, он в августе 1914 года также добровольцем записался в армию и был зачислен сначала в 1-й Баварский пехотный полк, а затем в 16-й Баварский резервный пехотный полк.

Уже через неделю рота Гитлера была брошена в бой у Ипра. Самого Гитлера определили посыльным при полковом штабе. Телефонные линии часто повреждались разрывами снарядов, и связь поддерживалась только благодаря посыльным.

Четыре дня немцы пытались атаковать противника. Был убит командир полка, его заместитель, подполковник, тяжело ранен. К середине ноября в 16-м полку осталось 39 офицеров и менее 700 солдат.

За участие в этих боях Гитлер получил звание ефрейтора и Железный крест II степени. Среди посыльных он был самый надежный и храбрый.

В начале 1916 года полк Гитлера был передислоцирован в южном направлении и принял участие в битве на Сомме. Началась она с атаки английских войск, такой кровопролитной, что в первый же день союзники потеряли почти 20 тысяч солдат.

Сражение продолжалось с большими потерями для обеих сторон три месяца. Союзники непрерывно атаковали, но это была бессмысленная бойня, ибо немецкая оборона устояла. Гитлер оставался живым и невредимым, но в конце концов и ему не повезло. В ночь на 7 октября в узком тоннеле, ведущем к полковому штабу, у выхода разорвался вражеский снаряд. Гитлер был ранен в бедро.

После излечения в госпитале Гитлер 1 марта 1917 года опять прибыл в 16-й полк. В это лето полк вернулся на свое первое поле боя в Бельгии для участия в третьей битве за Ипр. Она была такой же кровавой, как и первая.

В августе потрепанный полк был переведен на отдых в Эльзас и до конца года не участвовал в активных боевых действиях. На Западном фронте в целом было спокойно, но та зима оказалась самой тяжелой для солдат на передовой. Были урезаны нормы питания, и людям приходилось есть кошек и собак. Товарищи Гитлера вспоминали, что сам он предпочитал кошек.

В 1918 году в течение четырех месяцев полк Гитлера принимал участие во многих боях весеннего наступления, включая битвы на Сомме и Марне. По-прежнему во всех обстоятельствах Гитлер стремился проявить высокий боевой дух и искал возможность отличиться. Он часто вызывался добровольцем на самые трудные и опасные задания. И как бравый солдат, всегда готовый пожертвовать своей жизнью ради отечества, был удостоен Железного креста I степени.

Осенью 16-й полк в третий раз занял позиции в районе Ипра.

Похоже, что на войне они ступали след в след, Рихард и Адольф. И как солдаты Кайзера были зеркальным отражением друг друга. Как видим, оба выходцы из мелкобуржуазной среды, оба окончили реальное училище, добровольцами пошли на фронт, храбро сражались, получили по Железному кресту, ефрейторские нашивки и тяжелые ранения. Но вот уроки, которые они вынесли из войны, печать, которую оставила война на всей их дальнейшей судьбе, были диаметрально противоположными.

Когда 1 августа 1914 года Германия объявила войну России, Гитлер встретил это сообщение с восторгом. "Даже сегодня, — писал он в "Майн кампф", — я не стыжусь признаться, что, исполненный энтузиазма, я упал на колени и от всего сердца воздал благодарность Богу за то, что он предоставил мне возможность жить в такое время".

Рассказывают, что когда Адольф получил винтовку, он "смотрел на нее с восторгом, как женщина на драгоценность". Когда же начались неудачи на фронте, стал падать моральный дух немецких солдат, Гитлер нашел этому объяснение. По его мнению, виной всему были евреи. Именно они в тылу плели заговор с целью добиться падения Германии. "Почти каждый писарь был еврей и почти каждый еврей — писарь. Я был изумлен, видя эту шайку вояк из определенных людей, и не мог не подумать о том, как их мало на фронте". Гитлер был убежден, что "еврейские финансы" захватили контроль над германской экономикой. "Паук начал медленно высасывать кровь из тела народа".

Четыре года окопной войны породили в Гитлере лютую ненависть к тыловым пацифистам и симулянтам, которые "всаживают нож в спину". Слыша о волнениях в тылу и об угрозе распада фронта, Гитлер не сомневался, что это результат "предательства красных".

Капитуляция Германии 11 ноября 1918 года в Компьенском лесу потрясла Гитлера настолько, что восстановившееся было после отравление газом зрение, снова пропало. Но затем случилось необъяснимое: по словам Гитлера, как Жанне д’Арк, ему послышались таинственные голоса, призывающие его спасти Германию. И сразу "произошло чудо": тьма рассеялась, он снова видел. Тогда он торжественно поклялся, что станет политиком и "посвятит всю свою энергию выполнению полученной им заповеди".

Война стала прозрением и для Рихарда Зорге. Но прозрение это было иного рода.

"Это дикое, кровавое побоище глубоко потрясло и меня, и моих товарищей. Как только рассеялась романтическая дымка и была утолена жажда битвы, наступили месяцы глубочайших душевных потрясений и тупой безысходности… Никто из моих товарищей не понимал целей этой войны, не говоря уже о ее подлинном значении…

Я осознал, что участвую в одной из бессчетных европейских войн и воюю на поле сражения, имеющем историю в несколько сотен или даже тысяч лет. Я думал: как бессмысленны эти бесконечно повторяющиеся войны! Сколько раз до меня немецкие солдаты сражались в Бельгии, стремясь вторгнуться во Францию! И наоборот, сколько раз войска Франции и других стран делали здесь то же, надеясь разгромить Германию. Знает ли кто из людей, какой же смысл в этих войнах прошлых времен?

Я старался осознать мотивы, которые лежали в основе новой агрессивной войны. Кто заново проявляет интерес к этим землям, шахтам, промышленности? Кто стремится захватить подобную добычу, невзирая на любые человеческие жертвы?

…Летом и зимой 1917 года я начал особенно остро ощущать, что мировая война бессмысленна и бездумно все обрекает на запустение… Я убедился, что Германия не может предложить миру ни новых идей, ни новых каких-либо действий, но и Англия, и Франция, и другие страны мира также не имели возможности внести свой вклад в дело мира. Никакие дискуссии о духовности и высоких идеалах не могли поколебать моей убежденности. С тех пор я не воспринимал всерьез утверждения об идеях и духе, которыми якобы руководствуются ведущие войну народы, независимо от их расы".

Зорге задается вопросом: в чем причины бессмысленных саморазрушительных и бесконечных войн в Европе? И можно ли их устранить? Ему кажется, что если он глубоко изучит коренные проблемы империалистической войны, то сумеет найти ответ.

Поиск ответа привел унтер-офицера Зорге к знакомству с марксистской литературой. "Я прочитал Энгельса, а затем и Маркса, что попадало в руки, — писал он в "Тюремных записках". — Я изучал также труды противников Маркса и Энгельса, т. е. тех, кто противостоял им в теории, философских и экономических учениях, и обратился к изучению истории рабочего движения в Германии и других странах мира. Моя тяга к исследованиям сформировалась именно тогда".

Погружение в марксизм наложило глубокий отпечаток на Зорге. По его собственным словам, в дальнейшем все разнообразные проблемы он рассматривал полностью с марксистской точки зрения. "Можно со мной не согласиться, — писал он, — но я убежден, что исследования, основанные на марксистской теории, требуют анализа коренных, базовых проблем — экономических, исторических, социальных, политических, идеологических и культурных".

Так вот, по Марксу выходило: чтобы ликвидировать прежде всего экономические и политические причины не только нынешней, но и всех будущих войн, необходимо было перевернуть мир. Первая мировая война стала историческим вызовом, который надлежало или мужественно принять, или смириться. Зорге сделал свой выбор. "Мировая война… оказала глубочайшее влияние на всю мою жизнь, — писал он. — Думаю, что какое бы влияние я ни испытал со стороны других различных факторов, только из-за этой войны я стал коммунистом". И далее: "Я решил не только поддерживать движение теоретически и идеологически. Но и самому стать на практике его частью".

Посмотрим, к чему это свелось в жизни.

Намеревавшийся стать врачом (после первого ранения и получения аттестата зрелости он в 1916 году поступил на медицинский факультет Берлинского Королевского университета имени Фридриха-Вильгельма), Зорге переходит на факультет общественных наук того же университета, а после демобилизации поступает на аналогичный факультет Кильского университета. Когда в Гамбурге открылся университет, Зорге записался туда как соискатель ученой степени на факультет государства и права, с отличием выдержал экзамен и получил ученую степень доктора государственно-правовых наук.

Наряду с этим он реализует свое желание стать "апостолом революционного рабочего движения" — в промышленном центре Вупперталь преподает в одной из партийных школ, в городе Олиге читает лекции в народном университете, во Франкфуртском институте социологии занимает штатное место преподавателя. Тогда же Зорге по-настоящему заявляет о себе и как журналист, чьи статьи, основанные на подробном исследовании вопроса, критическом анализе, с компетентной оценкой, а нередко и прогностическим выводом, как правило, совпадающем с действительностью, привлекают внимание думающей публики.

Однако подлинные его интересы лежат в исследовательской, научной сфере, где его по-прежнему занимает тема войны.

В 1928 году почти одновременно на немецком языке в Берлине и Гамбурге в издательстве "Карл Хойм нахфольгер" и в русском переводе в Ленинграде в издательстве "Прибой" выходит под псевдонимом Р. Зонтер теоретическая работа Зорге "Новый германский империализм".

В книге рассматривались проблемы экономического базиса и политической надстройки германского империализма 20-х годов. На основе научного анализа Зорге сумел верно оценить и охарактеризовать сложившуюся в Германии на тот момент ситуацию, дать ей точную оценку и сделать верные прогнозы на будущее.

"Немецкий капитал, — писал Зорге, — работая в условиях сильно развитой монопольной системы, обременен такими застойными явлениями, которые в связи с положением капиталистического хозяйства вообще сильно мешают (как это было и в довоенное время) развитию капиталистического базиса, а в некоторых решающих пунктах делают его прямо невозможным. Дальнейшее развитие немецкого капитализма временно возможно только при одном условии, а именно в том случае, если расширение рынка последует за счет других капиталистических государств. Но рассчитывать на прочное развитие нового империалистического базиса за счет других капиталистических государств было бы нелепостью и стремиться к этому означало бы не что иное, как пытаться вызвать новый мировой конфликт… Уже одно выступление Германии как новой империалистической силы заново ставит вопрос о новом переделе мира". А далее следовал вывод: в Германии "должны будут провозгласить фашистскую диктатуру, т. е. ничем не затушеванную диктатуру финансового капитала". Ситуация развивается "идя навстречу надвигающейся войне… Неизбежность войны настолько очевидна, что на ней не имеет смысла больше останавливаться".

Как показали последовавшие исторические события, этот прогноз Зорге полностью подтвердился.

Написанием книги "Новый германский империализм" Зорге заявил о себе как о серьезном исследователе.

Ну, а как же служба в разведке?

С моей точки зрения противоречий здесь нет. Научные изыскания Зорге и его разведдеятельность лежат в одной плоскости. Зорге, собственно, тем и интересен нам, что был самодостаточной личностью. Помимо того, что он был ученым, это еще и человек действия. Как раз в этом просматривается цельность натуры Зорге, последовательность его намерений и поступков. Придя в разведку, он стал на практике частью того движения, идеологом и теоретиком которого был. Вспомним вкратце задачи, которые были целью его командирования в Японию.

1) Пристально следить за политикой Японии по отношению к СССР после маньчжурского инцидента, тщательно изучать вопрос о том, планирует ли Япония нападение на СССР.

2) Осуществлять тщательное наблюдение за реорганизацией и наращиванием японских сухопутных войск и авиационных частей, которые могут быть направлены против Советского Союза.

3) Скурпулезно изучать японо-германские отношения, которые, как считалось, после прихода Гитлера к власти неизбежно станут более тесными.

4) Непрерывно добывать сведения о японской политике в отношении Китая. В Москве полагали, что если знать японскую политику в отношении Китая, то в определенной степени можно судить о намерениях Японии относительно СССР и, даже более того, делать выводы о будущих отношениях Японии с другими странами.

5) Внимательно следить за политикой Японии по отношению к Великобритании и Америке. В Москве полагали, что идея о совместной войне всех великих держав против СССР была не из тех, от которых так легко можно отказаться.

6) Постоянно следить за ролью военных в определении внешнеполитического курса Японии, уделяя пристальное внимание тем тенденциям в армии, которые влияют на внутреннюю политику, особенно деятельности группы молодых офицеров и, наконец, внимательно следить за общим курсом внутренней политики во всех политических сферах.

В течение многих лет это были самые важные задачи, поставленные Зорге и его разведывательной группе "Рамзай". И Зорге всегда это подчеркивал. "В 1935 году, — читаем мы в его "Тюремных записках", — когда Клаузен и я были с прощальным визитом у генерала Урицкого из Четвертого управления РККА, он особенно отмечал важность этой нашей миссии. Считалось, что в случае ее успеха Советский Союз, пожалуй, сможет избежать войны с Японией".

Этими задачами определялся и характер разведывательной миссии Зорге в Японии. "Мы — я и члены моей группы, — говорил Зорге, — приехали в Японию не врагами этой страны. Смысл, который обычно вкладывается в слово "шпион", не имеет к нам никакого отношения. Шпионы таких стран, как Англия или США, пытаются выявить слабые места в политике, экономике и обороноспособности Японии и соответствующим образом атаковать. Мы же, напротив, в процессе сбора информации в Японии совершенно не имели подобных намерений".

На вопрос следователя Камэяма, признает ли обвиняемый Нотоку Мияги, что его информация в период от 5 мая 1941 года и позднее должна была причинить ущерб обороноспособности Японии, Мияги ответил: "…Мы считаем, что подлинной обороной страны является политика избежания войны".

При аресте Зорге японские полицейские, ворвавшиеся к нему в квартиру и обшарившие там все щели, не нашли ни одного шпионского атрибута. Все, что предстало их взору, — это сотни книг, разного рода справочники, да печатная машинка.

Есть крылатое латинское выражение: omnia mea mecum porto — все свое ношу с собой, которое немецкий поэт Генрих Гейне воплотил в яркий поэтический образ. В поэме "Германия. Зимняя сказка", воссоздавая случившийся с ним однажды эпизод на прусской таможне, он писал:

Буквально: "Die Kontrabanda, die ihr sucht, die habe ich im Kopfe — контрабанда, которую вы ищите, у меня в голове".

То же самое мог сказать и Зорге. Тщетно было искать в его квартире вещественный компромат. Оружием этого человека был интеллект. Будучи по призванию аналитиком и исследователем, он и в разведывательной работе исповедовал главным образом научные методы.

С первых дней своего пребывания в Японии Зорге тщательнейшим образом взялся за изучение страны. Позднее он писал: "Знания, приобретенные мною в период проведения работы в Японии, ничуть не уступали тем, которые были получены мною в немецком университете. Ознакомившись с вопросами европейской экономики, истории и политики, я, кроме того, провел три года в Китае, изучил прошлую и современную его историю, его экономику и культуру, к тому же я занимался широкими исследованиями в области его политики.

Еще в период пребывания в Китае я, стремясь составить общее представление о Японии, написал несколько работ об этой стране… К моменту ареста в моем доме имелось от 800 до 1000 томов различных книг. По-видимому, они доставили немало хлопот полиции. Большинство книг относилось к Японии. Я собирал все книги японских авторов, переведенные на иностранные языки, все лучшие работы иностранных авторов, посвященные Японии, а также все лучшее из переводов выдающихся произведений Японии различных времен…

Я изучал древнюю историю Японии… политическую, социальную и экономическую историю древнего периода… Полученные знания помогли мне разобраться в вопросах японской экономики и политики современного периода. Поэтому я детально изучил аграрную проблему, затем перешел к проблемам мелкой и крупной промышленности и, наконец, тяжелой промышленности.

Поскольку в соответствии с законами все это держалось под строжайшим секретом, мои исследования не приносили желаемого результата, и проводить их стало даже опасно. Разумеется, я изучал также положение в японском обществе рабочих, крестьян и мелкой городской буржуазии… В свете знания древней истории Японии я смог лучше понять внешнюю политику современной Японии, то есть быстрее давать оценку вопросам внешней политики современной Японии.

Я интересовался также развитием культуры и искусства Японии. Изучал периоды Нара, эпоху Киото, Токугава, следы влияния различных китайских течений, а также период развития Японии после Мэйдзи…"

В переведенной на русский язык и изданной недавно в России книге министра иностранных дел Японии в 1941–1942 и 1945 годах Того Сигэнори "Воспоминания японского дипломата" многоопытный дипломат пишет: "Если иностранец знакомится со страной путем концентрации внимания на политических или экономических интересах, его мнение об этой стране будет меняться по мере того, как меняются времена. С другой стороны, если он наделен глубоким пониманием ее духовных и культурных черт, его пристрастия или суждения никогда не будут ошибочными".

Вывод этот, безусловно, продиктован богатым дипломатическим и жизненным опытом самого Того Сигэнори. Но так и хочется думать, что, когда он писал эти строки, перед ним возникал образ Рихарда Зорге.

Зорге исколесил всю страну и оставил наполовину написанную книгу о Японии. Люди, общавшиеся с ним в то время, отмечают, что Рихард был очень внимателен к японским традициям. В кругу европейцев, нередко пренебрегавших этикетом, с японцами он очень строго соблюдал принятые у них формы вежливости. В этом была одна из причин их хорошего отношения к нему. Так, ближайший помощник Зорге доктор Одзаки Ходзуми видел в Рихарде единомышленника, друга. Это определяло характер их взаимоотношений. "Я относился с интересом и к положению, которое занимал Зорге, и к нему самому как к человеку, — писал Одзаки. — Я не столько обменивался с ним мыслями, сколько прислушивался к его суждениям о той информации, с какой я его знакомил. С не меньшим интересом я выслушивал его мысли по внутренним вопросам. Он никогда не вымогал из меня информации по конкретным вопросам и не давал мне заданий".

А вот мнение Зорге: "Я знал, что Одзаки был надежным человеком. Я знал, как далеко я могу заходить в разговорах с ним, и я не мог спрашивать больше. И потому, если, например, Одзаки говорил, что какие-то данные он получил от кого-то из приближенных Коноэ, я принимал его слова на веру. И так оно всегда и было".

Среди японцев Зорге завел обширные знакомства и, разумеется, будучи разведчиком, многих из этих людей использовал как источников информации. Около половины членов его разведывательной группы уже благодаря своей профессии имели особенно полное представление о внешней и внутренней, военной и экономической политике Японии, поскольку были журналистами или военными корреспондентами, занимали должности различного ранга в бюрократическом государственном аппарате Японии, работали в главном управлении, в научно-исследовательских бюро или в зарубежных представительствах Южно-Маньчжурской железнодорожной компании.

"Я считал абсолютно необходимым лично приобрести наиболее полное понимание проблем Японии… Моя научно-исследовательская работа в Японии была абсолютно необходима для моей разведывательной деятельности. Без этой работы и общего культурного базиса моя секретная миссия была бы невозможна, и мне никогда не удалось бы закрепиться в посольстве и германских журналистских кругах.

Больше того, я никогда не смог бы пробыть безболезненно и спокойно в Японии в течение 8 лет. В этом смысле наибольшее значение имело именно мое основательное изучение и знание Японии, а не ловкость и какая-либо специальная подготовка в московской разведывательной школе".

Сущность Зорге-ученого проявлялась и в отношении сбора и использования разведывательной информации. "Было бы неправильно думать, — говорит "Рамзай", — что я без разбору передавал все данные, которые мы собирали. Я взял за правило следить за тем, чтобы наша информация была возможно более тщательно просеяна, и посылалось только то, что я считал существенным и абсолютно не вызывающим сомнений. Процесс отбора часто требовал многих часов упорной работы. В такой же степени это относится и к анализу политической и военной обстановки. Способность отбирать материал и давать общую оценку или картину данного события является первым требованием для действительно ценной разведывательной деятельности, и достигнута она может быть только путем серьезной и настойчивой научно-исследовательской работы".

Став разведчиком, Зорге, как теперь общепризнанно, немало преуспел на этом поприще, проявив выдающиеся профессиональные качества. Достаточно сказать, что на основе анализа методов его работы американские спецслужбы подготовили учебное пособие, которое Аллен Даллес сопроводил следующими словами: "Это даст будущему офицеру представление о многих деталях, которые невозможно заранее предусмотреть… Он сможет до мельчайших подробностей проследить новую историю контрразведки и секретных служб и с таким же усердием изучать причины успехов и неудач…"

В короткие сроки буквально на пустом месте Зорге создал нелегальную резидентуру. Особенностью деятельности "Рамзая" как резидента являлось то, что он не только объединял и направлял работу своей агентуры, но и лично сам вел непосредственную разведку по Германии, используя приобретенное им положение доверенного лица германского посольства. Именно германское посольство являлось для него основным источником разведывательной информации.

В плане-приказе, данном "Рамзаю" и определяющем его задачи, лично Урицким было приписано: "Самым эффективным было бы установление служебного или даже полусекретного сотрудничества в немецком посольстве".

В показаниях, данных им японским следователям, Зорге пояснил: "В ходе моего визита в Москву в 1935 году я получил разрешение снабжать посольство определенным количеством информации, с тем чтобы укрепить свои позиции. Причем решение вопроса, какую именно информацию передавать и когда, было оставлено на мое усмотрение. Но я обещал Москве, что ограничу подобную информацию до минимума".

Как писал Зорге, простейшими способами вести шпионскую работу внутри германского посольства были "обсуждения, консультации и изучение, а также обмен второстепенной информации на информацию первостепенной важности — другими словами, использовать шпроту, чтобы поймать макрель". Это был основополагающий принцип "Рамзая" в добывании ценных сведений. Им руководствовался и Одзаки, добывавший наиважнейшую стратегическую информацию. В сформулированных им требованиях к разведчику Одзаки на первое место ставил хорошую осведомленность самого разведчика. "В наши дни, — считал он, — нельзя быть хорошим разведчиком, не будучи одновременно хорошим источником информации, т. е. быть очень осведомленным человеком".

Именно отдельные "информационные услуги" со стороны "Рамзая" помогли ему стать своим человеком в посольстве, развить доверительное неофициальное сотрудничество с ответственными сотрудниками посольства, включая послов, сначала Дирксена, а затем Отта, получить доступ к конфиденциальной информации и секретным документам. Нередко бывало так, что Зорге показывал послу Отту тщательно проверенные разведматериалы, собранные им через Одзаки и Мияги, тем самым повышая свои шансы спровоцировать получение конфиденциальных материалов с германской стороны. Существует свидетельство того, что информацией Зорге пользовались и спецслужбы Германии. В своих мемуарах группенфюрер СС, шеф 4-го управления РСХА — тайной службы эсэсовцев за границей — Вальтер Шелленберг пишет, что услышал о Зорге от Вильгельма фон Ритгена, главы Немецкого информационного бюро, и агента СД. В то время Зорге работал на Немецкое информационное бюро и одновременно на "Франкфуртер цайтунг". Он поддерживал с фон Ритгеном личную переписку, причем письма Зорге были, по убеждению Шелленберга, подробными обобщающими докладами.

Из мемуаров Вальтера Шелленберга:

Как видим, используя метод "информационных услуг", Зорге немало преуспел в надежном прикрытии своей разведывательной деятельности. Более того, неоднократное подчеркивание Шелленбергом важности аналитических отчетов, получаемых Берлином от Зорге, невольно наводит на мысль о том, что эти материалы каким-то образом использовались, а значит, влияли на германскую политику не в ущерб интересам Советского Союза.

Гестаповец полковник Мейзингер, работавший в Токио в качестве атташе по вопросам полиции и одновременно выполнявший задание Берлина следить за Зорге, говорил, что Зорге был нужным лицом в германском посольстве, поскольку имел тесные контакты с японским правительством.

Действительно, Зорге был неплохо осведомлен о том, что делалось в правительственных кругах Японии и какие там принимались решения. Этим он был обязан прежде всего своему ближайшему помощнику и другу доктору Ходзуми Одзаки. Достаточно напомнить, что Одзаки был неофициальным советником князя Коноэ, трижды занимавшего пост премьер-министра. Он входил в "Асамешикаи" ("Клуб завтраков", позже переименованный в "Клуб среды"), некий кухонный кабинет министров, который давал советы премьеру по самому широкому кругу вопросов внутренней и международной политики. Одзаки не только добывал ценную разведывательную информацию, но, что не менее важно, он мог влиять на выработку важных политических решений. Что дело обстояло именно так, документально зафиксировано в "Мемо из телеграмм "Рамзая" № 110, 111, 112, 113 от 18. 4. 41", где, в частности, говорится: "…Рамзай просит директив. Отто (Одзаки) имеет некоторое влияние на Коноэ и других лиц и может поднимать вопрос о Сингапуре, как острую проблему. Поэтому он запрашивает о том — заинтересованы ли мы, чтобы толкать Японию на выступление против Сингапура".

Далее сообщает, что он ("Рамзай") имеет некоторое влияние на германского посла Отта и может подталкивать или сдерживать его от оказания давления на Японию в вопросе ее выступления против Сингапура. Просит указаний. Сам Зорге был убежден, что политическое влияние группы имело гораздо большее значение, нежели добывание разведывательных данных.

"Мое убеждение состояло в том, — писал он, — что если думать об успешном выполнении наших разведывательных целей в Японии, то необходимо глубоко разбираться во всех вопросах, хотя бы в какой-то степени имеющих отношение к нашей миссии. Иными словами, я никогда не думал, что вся работа заключается лишь в организационно-технической стороне дела, то есть в простом получении указаний, передаче их товарищам и отправке информации в Москву. Как руководитель разведывательной группы, действующей за границей, я не мог так легко относиться к своей собственной ответственности.

Я всегда полагал, что человек, находящийся в таком положении, не должен удовлетворяться простым сбором информации, а обязан приложить все усилия, чтобы обладать полным пониманием вопросов, имеющих отношение к его собственной деятельности. Несомненно, сам по себе сбор информации — дело очень важное, но я считал, что самое важное — умение проанализировать материал и дать ему оценку с общеполитической точки зрения. Я всегда серьезно воспринимал задания… но я считал отнюдь не менее важным выявлять… новые виды деятельности, новые вопросы, новую ситуацию, возникавшие в процессе задания, и докладывать обо всем этом".

Упомянутый шеф политической разведки Германии Вальтер Шелленберг писал в своих мемуарах: "Для меня навсегда осталось загадкой, почему секретная служба России дала ему (Зорге) такую огромную личную свободу в противоположность своей обычной практике держать агентов под жесточайшим контролем. Возможно, что он имел влиятельных защитников в 4-м управлении МВД, а может быть, русские правильно поняли его характер и пришли к заключению, что он больше принесет пользы, если будет иметь полную свободу действий".

Однако не все было так однозначно в отношениях между Центром и Зорге. На существовавшие между ними трения указывают некоторые радиограммы. "Мой дорогой Рамзай, — говорится в одной из них, — я вновь обращаюсь к вам с просьбой изменить ваш метод собирания информации…Так и только так ваше пребывание в Японии будет иметь хоть какую-то ценность для нашей работы…" Или другое указание: "Два месяца назад я указал, что вашей самой непосредственной и важной проблемой было воспользоваться услугами нескольких японских армейских офицеров, но до настоящего времени не получил ответа… Я считаю эту работу жизненно важной для решения проблемы. Будьте добры телеграфировать наблюдения и планы. Уверен, что вы добьетесь в этом успеха". Или вот такая оценка поступающей от Зорге информации: "Присылаемые "Зонтером" материалы о японской армии никакой ценности не представляют. Если же действительно сообщает что-то важное (например, о переговорах японцев с немцами), то проверить такое сообщение не представляется возможным, так как оно преподносится с оговоркой: "об этом знают только двое: я и Отт". А вот одно из замечаний тогдашнего работника ГРУ: "Характерно, что если Центр ставит "Рамзаю" какие-либо конкретные вопросы, то "Рамзай", как правило, в очередных донесениях даже и не касается этих вопросов, а доносит "свое". Получается, что не Центр руководит работой "Рамзая", а "Рамзай" ведет за собой Центр".

На отношения Зорге с Центром, безусловно, наложило отпечаток то обстоятельство, что в период массовых репрессий, в результате "чисток" разведка была сильно ослаблена, причем не только количественно, но и качественно. Она лишилась многих опытных, высокопрофессиональных сотрудников, особенно из числа начальников и руководителей среднего звена. Были арестованы и расстреляны Урицкий, Артузов, Карин, Борович и другие. Пришедшие им на замену люди не всегда оказывались на высоте задач, которые им надо было решать. Не составлял исключения в этом смысле и 2-й отдел. Среди тех, кто курировал разведдеятельность Зорге, были такие, кто в глаза его не видел, получил "Рамзая", так сказать, по "реестру" и, конечно, не имел представления о масштабах личности этого разведчика. В их понимании это был обычный шпион, обязанный неуклонно выполнять волю Центра, которая нередко выражалась в постановке перед резидентурой чисто утилитарных, сиюминутных задач.

На тот момент "своевольство" в поведении и действиях Зорге, безусловно, имело место, но было объективно оправданным. Смирись Зорге с ролью простого шпиона, он был бы одним из многих полезных бойцов незримого фронта, но не тем выдающимся разведчиком, какого мы знаем.

Сталин и Зорге

Аллен Даллес в уже упоминавшейся книге "Искусство разведки", давая исключительно высокую оценку разведывательной деятельности Зорге и, в частности, добытой им информации о том, что Япония не нападет на Россию, писал: "Для Сталина эта информация была равноценна нескольким дополнительным дивизиям, и он признал себя должником Зорге, но ничего не сделал, чтобы помочь ему, когда тот был схвачен".

Сталин и Зорге — эта тема затрагивается очень часто, когда речь заходит о Рихарде Зорге. Исследователи задаются вопросом: был ли Зорге лично известен Сталину? Почему Сталин проигнорировал сообщение разведчика о точной дате нападения Германии на Советский Союз? И наконец, почему, как заметил Аллен Даллес, ничего не было предпринято, чтобы спасти Зорге, когда тот был схвачен?

Сегодня, когда рассекречиваются многие документы и становятся достоянием гласности факты, относящиеся к Сталину, не приходится сомневаться, что вождь прекрасно понимал место и роль разведки в жизнедеятельности государства.

Известно, что он регулярно лично заслушивал доклады руководителей ГРУ, НКВД по вопросам разведки, использовал агентурные материалы, которыми его питали при принятии ответственных решений. Свои взгляды на общее содержание работы разведки Сталин изложил незадолго до смерти в ноябре 1952 года на заседании Комиссии по реорганизации разведывательной и контрразведывательной деятельности. Вкратце они сводятся к следующему:

Характеризуя отношение Сталина к разведке, нелишне будет вспомнить и его письмо президенту США Рузвельту от 7 апреля 1945 года, где говорится: "Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно… и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле".

Вместе с тем разведка никогда не выполняла роль самодовлеющего фактора. Для государственного руководства она была лишь инструментом политики. Обратимся к свидетельству ближайшего сподвижника Сталина В. И. Молотова, который в беседе с писателем Ф. Чуевым высказал следующее суждение: "Я считаю, что на разведчиков положиться нельзя. Надо их слушать, но надо их и проверять. Разведчики могут толкнуть на такую опасную позицию, что потом не разберешься. Провокаторов там и тут не счесть. Поэтому без самой тщательной, постоянной проверки, перепроверки нельзя на разведчиков положиться…

Нельзя на отдельные показания положиться. Но если слишком, так сказать, недоверчивыми быть, легко впасть и в другую крайность. Когда я был предсовнаркома, у меня полдня ежедневно уходило на чтение донесений разведки… Задача разведчика — не опоздать, успеть сообщить".

Рихард Зорге выполнил свою задачу. В канун войны радиограммы от него в Центр шли одна за другой. Зорге предупреждал московское руководство о грозящем нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. 28 декабря 1940 года он радировал в Центр: "Каждый новый человек, прибывающий из Германии в Японию, рассказывает, что немцы имеют около 80 дивизий на восточной границе, включая Румынию, с целью воздействия на политику СССР. В случае, если СССР начнет развивать активность против интересов Германии, как это уже имело место в Прибалтике, немцы смогут оккупировать территорию по линии Харьков — Москва — Ленинград. Немцы не хотят этого, но прибегнут к этому средству, если будут принуждены на это поведением СССР. Немцы хорошо знают, что СССР не может рисковать этим, так как лидерам СССР, особенно после финской кампании, хорошо известно, что Красной Армии нужно, по крайней мере, 20 лет для того, чтобы стать современной армией, подобной немецкой…" Эта информация была доведена до сведения Сталина и Молотова.

В шифрограмме Зорге, посланной 2 мая 1941 года говорилось: "Я беседовал с германским послом Оттом и морским атташе о взаимоотношениях между Германией и СССР. Отт заявил мне, что Гитлер исполнен решимости разгромить СССР и получить европейскую часть Советского Союза в свои руки в качестве зерновой и сырьевой базы для контроля со стороны Германии над всей Европой.

Оба — посол и атташе — согласились с тем, что после поражения Югославии во взаимоотношениях между Германией и СССР приближаются критические даты.

Первая дата — время окончания сева в СССР. После окончания сева война против СССР может начаться в любой момент, т. к. Германии остается только собрать урожай.

Вторым критическим моментом являются переговоры между Германией и Турцией. Если СССР будет создавать какие-либо трудности в вопросе принятия Турцией германских требований, то война будет неизбежна.

Возможность возникновения войны в любой момент весьма велика, потому что Гитлер и его генералы уверены, что война с СССР нисколько не помешает ведению войны против Англии.

[Немецкие генералы оценивают боеспособность Красной Армии настолько низко, что они полагают, что Красная Армия будет разгромлена в течение нескольких месяцев. Они полагают, что система обороны на германо-советской границе чрезвычайно слаба. ]

Решение о начале войны против СССР будет принято только Гитлером либо уже в мае, либо после войны с Англией.

Однако Отт, который лично против такой войны, в настоящее время настроен настолько скептически, что уж предложил принцу Ураху уехать в мае обратно в Германию". Эта информация также была доведена до высшего руководства Советского Союза, но без абзаца, поставленного в тексте в квадратные скобки.

19 мая 1941 года Зорге сообщает: "Новые германские представители, прибывшие сюда из Берлина, заявляют, что война между Германией и СССР может начаться в конце мая, т. к. они получили приказ вернуться в Берлин к этому времени…"

30 мая 1941 Зорге уточняет: "Берлин информировал Отта, что немецкое выступление против СССР начнется во второй половине июня. Отт на 95 % уверен, что война начнется. Косвенные доказательства, которые я вижу к этому, в настоящее время таковы:

технический департамент германских воздушных сил в моем городе получил указание вскоре возвратиться. Отт потребовал от ВАТ (военный атташе. — Авт.), чтобы он не посылал никаких важных вестей через СССР. Транспорт каучука через СССР сокращен до минимума".

В сообщении от 1 июня 1941 года Зорге информировал: "Ожидание начала германо-советской войны около 15 июня базируется исключительно на информации, которую подполковник Шолль привез с собой из Берлина, откуда он выехал 3 мая в Бангког. В Бангкоке он займет пост военного атташе.

Отт заявил, что он не мог получить информацию по этому вопросу непосредственно из Берлина, а имеет только информацию Шолля.

В беседе с Шоллем я установил, что немцев в вопросе о выступлении против Красной Армии привлекает факт большой тактической ошибки, которую, по заявлению Шолля, сделал СССР.

Согласно немецкой точке зрения, тот факт, что оборонительная линия СССР расположена в основном против немецких линий без больших ответвлений, составляет величайшую ошибку. Он поможет разбить Красную Армию в первом большом сражении. Шолль заявил, что наиболее сильный удар будет нанесен левым флангом германской армии".

15 июня 1941 года Зорге шлет новое сообщение:

"Германский курьер сказал военному атташе, что он убежден, что война против СССР задерживается, вероятно, до конца июня. Военный атташе не знает, будет война или нет".

И наконец, шифрограмма от 20 июня 1941 года:

"Германский посол Отт сказал мне, что война между Германией и СССР неизбежна".

До сих пор остается загадкой, почему эти донесения не достигли цели. Не были услышаны? Или Сталин им не поверил?

Существует, по крайней мере, несколько шифрограмм, поступивших от Зорге, с резолюциями руководителей Разведывательного управления, означающими, что информация частично или полностью была доведена до высшего руководства Советского Союза, включая Сталина. Более того, на одном из таких сообщений есть собственноручная резолюция Сталина: "Мой архив. Сталин".

Известно было Сталину и кто скрывался под псевдонимом "Рамзай". Так, во всяком случае, считает ветеран советской военной разведки, генерал-майор в отставке Михаил Иванович Иванов. Молодым офицером он пришел в 1940 году в центральный аппарат РУ, в его Восточный отдел. "И вот в одно из моих ночных дежурств, — вспоминает Михаил Иванович. — От Поскребышева — секретаря Сталина — поступило срочное распоряжение доставить личное дело Зорге для просмотра Сталиным. Что и было исполнено".

Сегодня мы знаем, что накануне войны донесения о готовящемся гитлеровцами нападении на Советский Союз поступали в Москву не только от Зорге. Сведения поступали от таких ценных источников, как "Старшина" — Харро Шульце-Бойзен — немецкий офицер, служивший в министерстве германской авиации и имевший доступ к государственным секретам третьего рейха; "Корсиканец" — Арвид Харнак — активный антифашист, один из руководителей известной организации "Красная капелла", работал в германском министерстве экономики; "Старик" — Адам Кукхоор — один из руководителей группы берлинских антифашистов, оказывавших помощь советской разведке.

Агентурные сообщения приходили из Лондона, Праги, Варшавы, Хельсинки.

Здесь уместно воспроизвести рассказ Елисея Тихоновича Синицына, возглавлявшего резидентуру внешней разведки НКВД в Хельсинки в 1939–1941 годах. За одиннадцать дней до нападения Германии на Советский Союз его агент по кличке "Монах" сообщил о скрытно подписанном между Германией и Финляндией соглашении об участии Финляндии в войне гитлеровской Германии против России, которая начнется 22 июня. Незамедлительно в Москву на имя Берии ушла телеграмма-"молния", в которой дословно было изложено сообщение "Монаха".

После того как война началась, вернувшийся в Москву Синицын попытался выяснить судьбу своего сообщения. Вот как он вспоминает об этом:

"С первых минут на работе мне не терпелось выяснить: была ли доложена Сталину информация "Монаха" от 11 июня о начале войны гитлеровской Германии 22 июня 1941 года. Для выяснения этого я поспешил встретиться с начальником разведки Фитиным. Принял он меня радушно, мы дружески обнялись. Я попросил его ознакомить меня со всеми записками, посланными в Политбюро, составленными на основании материалов, полученных Центром от нас за четыре последних месяца…

— Твое недоумение, — сказал он, — понимаю… Твоя информация от 11 июня в тот же день за подписью наркома была направлена Сталину, но реакции не последовало. 17 июня нарком Меркулов рано утром позвонил мне и предложил срочно подготовить все материалы, полученные от резидентур о подготовке немцев к войне против нас, для личного доклада Сталину в тот же день. Воспользовавшись предстоящей встречей, — продолжал Фитин, — я собрал все шифровки последних дней, в том числе и сообщение "Монаха" от 11 июня… чтобы лично доложить Сталину и рассказать об источниках, если потребуется.

Ровно в 12 часов дня вошли в кабинет, где Сталин, покуривая трубку, медленно прохаживался. Заметив их, он обратился прямо к Фитину и предложил докладывать только суть информации — кто источники и их надежность с точки зрения преданности Советскому Союзу. Сначала Фитин коротко пересказал содержание материалов, полученных из Берлина от моего коллеги накануне вечером, подробно рассказал об источниках его информации, затем почти текстуально доложил телеграмму из Хельсинки от 11 июня, в которой сообщалось о предстоящем нападении немцев на Советский Союз 22 июня, добавив, что финские войска уже сосредоточиваются полукругом возле нашей военно-морской базы Ханко, расположенной на юго-западном побережье Финского залива.

Информацию из Берлина и Хельсинки Сталин выслушал, продолжая ходить по кабинету, иногда останавливаясь и внимательно разглядывая докладчика. Когда же Фитин начал характеризовать источники, сообщившие информацию из Берлина, Сталин подошел к нему почти вплотную и заставил подробно рассказывать о каждом из них. Когда информация из Берлина была закончена и выслушаны сведения о каждом источнике ее, Сталин сказал, что эти материалы надо перепроверить через другие надежные источники и лично доложить ему. При докладе информации из Хельсинки Фитин сказал Сталину, что 11 июня источник "Монах" сообщил о подписании соглашения о вступлении Финляндии в войну против СССР на стороне Германии, которая начнется 22 июня, Сталин резко спросил:

— Повторите, кто сообщил вашему источнику эту информацию.

— Информация получена "Монахом" от "П", присутствовавшего при подписании соглашения с немцами о вступлении Финляндии в войну с СССР на стороне Германии, — сказал Фитин, добавив при этом, что "Монах" надежный источник.

Других вопросов Сталин не задавал.

Далее Павел Михайлович по-дружески сообщил мне, что его удивило отношение Сталина к докладу агентурных материалов, в которых ясно и однозначно сообщалось о нападении гитлеровской Германии и Финляндии на СССР 22 июня 1941 года. Слушая его доклад, Сталин проявлял какую-то торопливость, вялую заинтересованность и недоверие к агентам и их донесениям. Казалось, что он думал о чем-то другом, а доклад выслушал как досадную необходимость…"

Сам Сталин скажет позже, в августе 1942 года, во время встречи с Черчиллем в Москве: "Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но думал, что мне удастся выиграть еще полгода".

Это подтверждает и Молотов: "В смысле предотвращения войны все делалось для того, чтобы не дать повод немцам начать войну… Оттяжка была настолько для нас желательна, еще на год или на несколько месяцев. Конечно, мы знали, что к этой войне надо быть готовым в любой момент, а как это обеспечить на практике? Очень трудно".

Выиграть время, любым способом отдалить военное столкновение — вот чего добивался Сталин. Отсюда его чрезвычайная осмотрительность, настороженность, подозрительное, а порой просто опасливое отношение ко всему, что, по его мнению, могло осложнить советско-германские отношения, спровоцировать вооруженный конфликт.

Как все это похоже на события недавнего прошлого — американскую военную операцию против Ирака под кодовым наименованием "Страх и трепет". Мало кто сомневался, что Америка нападет на Ирак, да и сам Саддам Хусейн не питал иллюзий на этот счет, однако шел на беспрецедентные уступки Бушу, запустил на свою территорию международных инспекторов с неограниченными полномочиями. Расчет был на международное общественное мнение, на то, что его удастся повернуть на свою сторону. И, как мы видели, в какой-то мере ему это удалось сделать.

Только люди, далекие от понимания всей сложности военно-политической ситуации напряженного предвоенного времени, могут расценивать сообщение ТАСС от 14 июня 1941 о том, что слухи о войне с Германией являются провокационными и Советский Союз проводит сугубо миролюбивую политику, как ошибку советского руководства, в том числе И. В. Сталина. На самом деле заявление ТАСС нейтрализовало усилия германской пропаганды обвинить СССР в намерениях первым начать войну и способствовало созданию антигитлеровской коалиции.

К сожалению, никакие миротворческие жесты советской стороны, никакие предпринимаемые ею усилия с целью избежать войны не могли повлиять на ход событий. 22 июля 1940 года Гитлер решил еще до окончания войны с Англией выступить против Советского Союза. В этот день он дал указание главнокомандующему сухопутными войсками генерал-фельдмаршалу Браухичу разработать до конца года стратегический план войны против СССР с таким расчетом, чтобы закончить все приготовления к 15 мая и начать военные действия не позже середины июня 1941 года. К концу года план войны против Советского Союза был разработан германским генералитетом во всех деталях, и 18 декабря 1940 года Гитлер подписал секретную директиву № 21 — план "Барбаросса".

Об этом советская разведка не знала. Естественно, был в неведении относительно принятого Гитлером решения и Сталин. Свою тайну немцы оберегали весьма тщательно. В начале 1941 года, когда подготовка к войне приняла широкий размах, немецкое командование привело в действие целую систему мер по их прикрытию. Так, 15 февраля 1941 года генерал-фельдмаршал Кейтель подписал руководящие указания начальника штаба верховного главнокомандования по маскировке подготовки агрессии против Советского Союза". Вот их содержание:

Лучшие умы и силы рейха были задействованы в дезинформации противника. Поэтому неудивительно, что наряду с достоверными данными на стол Сталина поступали и фальшивки, причем без каких-либо комментариев. Тут у кого хочешь голова кругом пойдет. Под сомнение ставилась информация, поступавшая не только от Зорге. Известна резолюция Сталина на донесении агента "Старшины" от 16 июня о том, что все приготовления к агрессии против СССР в Германии завершены и ее следует ожидать со дня на день: "Т. Меркулову. Может послать ваш источник из штаба герм. авиации к е… матери? Это не источник, а дезинформатор".

Существует еще одна точка зрения на позицию советского руководства в преддверии германского вторжения. В ней нет места просчетам и ошибкам Сталина. Вождь-де совершенно правильно расценил полученные сведения о подготовке Германии на СССР как достоверные. Вопрос заключался в том, как следовало поступить в этих условиях. Еще до нападения объявить всеобщую мобилизацию и придвинуть основные части вооруженных сил к западным границам?

Поступить так — значит, подыграть Гитлеру, который всеми средствами пытался спровоцировать Советский Союз именно на такие действия, чтобы, во-первых, скомпрометировать его в глазах мировой общественности как виновника агрессии, лишив тем самым союзников в борьбе с истинным захватчиком. Ведь не секрет, что на Западе постоянно существовала тенденция к объединению империалистических государств в антисоветский блок и использованию в нем Германии в качестве ударной силы.

Во-вторых, Гитлер делал ставку на молниеносную войну против Советского Союза. В директиве ОКХ № 21 от 31 января 1941 года, разъясняющей и дополняющей план "Барбаросса", была поставлена перед немецкими вооруженными силами главная практическая задача при нападении на Советский Союз — посредством глубокого вклинения танковых войск уничтожить всю массу русских войск, находящихся в Западной России. "При этом, — указывалось в директиве, — необходимо предотвратить возможность отступления боеспособных русских войск в обширные внутренние районы".

Гитлер требовал от своих генералов: "Ведя наступление против русской армии, не следует теснить ее перед собой, так как это опасно. С самого начала наше наступление должно быть таким, чтобы разбить русскую армию на отдельные группы и задушить в "мешках".

Как директива, так и установка Гитлера обусловливалась временным военным преимуществом немцев.

Тщательный анализ ситуации, взвешенная, объективная оценка наличных сил и потенциальных возможностей, стратегический расчет привели Сталина к твердому убеждению, что объявление мобилизации и стягивание основных вооруженных сил Советского Союза к западным границам не остановят нападения Германии.

В качестве обоснованности данной точки зрения ее приверженцы рассматривают дальнейший ход событий, итоги войны. Действительно, гитлеровцам блицкриг не удался. Немецко-фашистские войска не смогли расчленить и окружить Красную Армию по частям у западных границ Советского Союза. Им пришлось сражаться с рассредоточенными на обширной территории советскими войсками — до 4,5 тысячи километров по фронту и свыше 400 километров в глубину. Советскому Союзу удалось провести всеобщую мобилизацию и превратить страну в единый военный лагерь, организовать активную стратегическую оборону. Германская экономика в конечном итоге не выдержала затяжной войны. Кроме того, гибкая внешняя политика советского руководства привела к провалу планов изоляции СССР, способствовала созданию антигитлеровской коалиции.

Словом, Сталин как выдающийся шахматный гроссмейстер безошибочно провел партию с заранее предусмотренными жертвами. Из этого следует еще один вывод — об утверждающей роли разведки в решении вопросов, жизненно важных для судеб страны.

Что же мешает согласиться с подобной трактовкой?

Во-первых, сам доказательный метод, когда аргументация ведется от достигнутого, по принципу: раз полученный ответ совпадает с контрольным, — значит — и решение задачи было верным.

Во-вторых, нельзя считать корректным стремление выдать сделанное задним числом умозаключение за ключ к победе в целом, что называется, нанизать все на один шампур, между тем как одержанная в тяжелейшей борьбе с фашистской Германией победа — результат многих слагаемых. Причем если мы начнем рассматривать эти слагаемые, то в их ряд вписать поведение кремлевского руководства и лично Сталина в период, предшествующий непосредственно германскому вторжению, будет весьма и весьма затруднительно.

Таким образом, мы видим, что даже если информация от Зорге о нападении Германии на Советский Союз и докладывалась Сталину, принципиального значения это не имело.

Однако есть основания полагать, что некоторые важнейшие сообщения "Рамзая" до сведения высшего руководства страны вообще не доводились. На это указывает ряд обстоятельств.

Первое. По существовавшему тогда порядку наиболее важные разведывательные донесения докладывались как минимум самому Сталину, Предсовнаркома, наркому обороны и начальнику Генерального штаба. Теперь обратимся к свидетельству маршала авиации, главнокомандующего авиацией дальнего действия в годы войны А. Е. Голованова, приведенному в книге Ф. Чуева "Солдаты империи". Так вот, Голованов рассказал, как однажды, в 60-е годы, когда в Москве проходила международная встреча ветеранов, в перерыве С. К. Тимошенко пригласил пообедать Жукова, Конева, Тюленева, адмирала Кузнецова и Голованова. Заговорили о нашем разведчике Рихарде Зорге, о котором в то время впервые стали много писать.

— Никогда не думал, что у меня такой недобросовестный начальник штаба, — сказал Тимошенко, имея в виду Жукова, — ничего не докладывал мне об этом разведчике.

— Я сам впервые о нем недавно узнал, — ответил Жуков. — И хотел спросить у вас, Семен Константинович, почему вы, нарком обороны, получив такие сведения от начальника Главного разведывательного управления, не поставили в известность Генеральный штаб?

Голованов отмечал, что Тимошенко всю жизнь был большим авторитетом для Жукова, Георгий Константинович всегда относился к нему с большим почтением.

— Так это, наверное, был морской разведчик? — спросил Тимошенко Кузнецова.

Николай Герасимович ответил отрицательно.

Так выяснилось, что ни начальник Генерального штаба, ни нарком обороны не знали о важных документах, которыми располагало Главное разведывательное управление…

И второе обстоятельство, возможно, определяющее в данной ситуации. Дело в том, что в те времена порядок представления разведывательных материалов руководству страны имел существенную особенность. Заключалась она в том, что тот, кто докладывал материалы, должен был быть всегда готовым ответить на вопрос Сталина: "А вы можете поручиться за достоверность этой информации?"

Так вот, в отношении Зорге ответ руководителей Разведупра не всегда звучал уверенно. На большинстве разведывательных сообщений "Рамзая" стоят пометки типа: "Необходимо перепроверить", "Сомнительное сообщение", "В перечень сомнительных и дезинформационных сообщений Рамзая".

Мнение о "Рамзае" в Центре было противоречивым. Начальник ГРУ Урицкий, его заместители Артузов и Карин считали Зорге безупречным работником, самым лучшим резидентом, достойным, по словам Артузова, по меньшей мере ордена. Другие, в том числе и руководившие "Рамзаем", относились к нему с определенной настороженностью, подозревая в нем троцкиста. Это неудивительно, учитывая обстановку общей подозрительности того периода. Вспомним, что предшественник Урицкого на посту начальника разведки, человек, который, собственно, и взял Зорге на работу, — Ян Берзин, был как троцкист расстрелян в 1938 году.

Рихард Зорге пришел в военную разведку из аппарата Коминтерна по рекомендации секретаря ИККИ Иосифа Пятницкого. Следует заметить, что абсолютное большинство агентов внешней разведки рекрутировалось из интернационалистов. Что же касается немецких коммунистов, то они вообще составляли львиную долю среди иностранцев — сотрудников советской военной разведки.

Политическое противостояние между Сталиным и Троцким, достигшее своей кульминации к середине 30-х годов, драматически сказалось на судьбах многих интернационалистов-разведчиков. Самоотверженные борцы за идею всемирной пролетарской революции, они, как и их духовный лидер, усмотрели в курсе Сталина на строительство социализма в одной стране измену большевизму, "сталинский термидор". Некоторые объявили себя идейными противниками сталинского режима, перешли в стан Троцкого или стали сотрудничать с троцкистами. Так поступили, например, сотрудники сначала военной, а затем политической (ИНО ОГПУ) разведки Игнас Рейсс (Натан Маркович Рейсс, известен также как Игнатий Станиславович Порецкий) и Вальтер Кривицкий (Самуил Гершевич Гинзбург). За успешную деятельность в военной разведке Рейсс в 1928-м, а Кривицкий в 1931 году были награждены орденами Красного Знамени. Оба затем встали под знамена Льва Троцкого. В своем открытом письме, адресованном ЦК ВКП(б), Игнас Рейсс, в частности, писал:

Иной выбор сделал Рихард Зорге.

Жена Игнаса Рейсса — Элизабет Порецки, знавшая Рихарда Зорге с 1923 года и утверждавшая, что у них были дружеские отношения, писала:

"Карьера Зорге несколькими пунктами отличалась от карьеры его товарищей. Во-первых, после долгих лет работы в качестве агента Коминтерна он перешел в Четвертое управление в то время, когда большинство его друзей уходили оттуда, стремились уйти или уже ушли. С одной стороны, у Рихарда перед ними было то преимущество, что он знал: более ничего невозможно сделать для мирового коммунизма, оставаясь в рядах Коминтерна. С другой стороны, и это во-вторых, — он еще отставал от своих друзей из Четвертого управления в понимании и осмыслении происходящего: они начали серьезно сомневаться в пользе их разведдеятельности для революции. Ика был убежден, что приблизит нашу конечную цель, начав работать в Четвертом управлении агентом СССР. Можно, правда, допустить, что во время чистки у него возникли сомнения в большевистском варианте построения социализма. Но нацистское вторжение полностью уничтожило эти сомнения.

Зорге хорошо было известно, что происходит в СССР и в Четвертом управлении. Он, как Людвиг и Федя, не колеблясь, составил себе мнение о Сталине. Мы знали, что Ика один из наших, и откровенно разговаривали при нем. Во время таких разговоров он сидел молча, с жестким и суровым лицом. Думаю, его мировоззрение тогда можно передать одной фразой: Сталин — временное явление, Советская Россия как оплот социализма — вечна.

Перед японским трибуналом он заявил: "Я перенес свою верность международному рабочему движению на Советский Союз". Действительно, он по-настоящему верил в то, что служит делу революции, работая в Четвертом управлении. Из всех, кто стал тогда работать в разведке, он был, наверное, единственным, пришедшим туда без всякого принуждения. Когда Зорге ушел из Коминтерна в Четвертое управление, он был немецким гражданином — еще до прихода к власти фашистов. Он был журналистом, имел подлинный паспорт и мог беспрепятственно отказаться от смены места работы в отличие от всех его друзей. Но он согласился, не раздумывая, как всегда. Федя, хорошо знавший Зорге, говорил о нем:

"Ика весь цельный. Как только он намечает себе путь, он идет по нему только прямо. Для него существуют лишь два цвета: белое или черное. Он не видит оттенков. — И, погрустнев, добавлял: — Ику привлекает власть Сталина, он из тех людей, которые склонны подчиниться сильной власти, если она, по их убеждению, конечным результатом имеет достойную цель".

Однако не все было так однозначно. Резидент военной разведки в Шанхае Яков Бронин ("Абрам") в письме в Центр в октябре 1934 года сообщал о тогдашних политических позициях Зорге: "Он (Зорге) утверждал, что линия Коминтерна начиная с 1929 года (т. е. с тех пор, как исчезли из руководства правые) построена на пассивной тактике удержания наличного, а так как "наличное" сводится главным образом к существованию СССР, то вся политика Коминтерна построена на задаче помощи социалистическому строительству в СССР, причем соответствующим образом ограничивается активность компартий на Западе. Он (Зорге) критиковал недостаточную активность нашей внешней политики, наше вступление в Лигу Наций.

Это высказывание "Рамзая" свидетельствовало о том, что в оценке Коминтерна он занимал явно неустойчивую позицию, уклоняясь вправо от линии партии, недооценивая роль и значение СССР как базы мирового коммунистического движения и одновременно выдвигая ультралевые требования активизации коммунистического движения на Западе".

Известно, что письмо Бронина докладывалось Сталину.

Следует иметь в виду, что из Коминтерна Зорге "ушел" в результате чистки этой организации от "бухаринцев". 19 июня 1929 года на Х пленуме ИККИ состоялось отстранение Бухарина от поста члена Президиума ИККИ. Ему было предъявлено политическое обвинение в том, что он "скатывается к оппортунистическому отрицанию факта все большего расшатывания капиталистической стабилизации, что неизбежно ведет к отрицанию нарастания нового подъема революционного рабочего движения.

С устранением Бухарина из Коминтерна началась чистка "штаба мировой революции" от его сторонников и просто тех работников, которые симпатизировали Бухарину. Решение о чистке было принято на том же Х пленуме ИККИ. В нем, в частности, говорилось: "Постоянная комиссия Секретариата должна создать комиссию из политически ответственных товарищей и представителей бюро ячейки для проверки состава сотрудников в целях освобождения аппарата ИККИ от негодных элементов в деловом отношении и от политически невыдержанных товарищей".

По характеру своей работы в Коминтерне, особенно в период, когда он был контролером Секретариата, проверявшим выполнение принятых решений, Зорге сотрудничал с Бухариным.

И вот читаем решение, принятое на заседании делегации ВКП(б) в ИККИ 16 августа 1929 года: "Исключить из списков работников ИККИ тт. Зорге и Мингулина". И далее: "Сейчас же предрешить вопрос откомандирования в распоряжение ЦК ВКП(б) и ЦК КП Германии тт. Вурм, Шумана, Зорге и Майстера".

Создалась парадоксальная ситуация, которую очень точно охарактеризовал бывший начальник японского отдела ГРУ, ныне покойный, М. Сироткин:

"Информационные материалы, поступающие от "Рамзая", получают в большинстве случаев высокую оценку, но, когда по заданию руководства составляются "справки о личном составе и деятельности резидентуры", то исполнители — авторы этих справок не решаются отказаться от наложенного на резидентуру штампа "политического недоверия" и вопреки здравой логике, не считаясь с реальными результатами деятельности резидентуры, подводят под этот штамп свои выводы и заключения…"

Положение стало еще более запутанным, когда по Разведупру прокатилась волна репрессий и некоторые арестованные ответственные сотрудники в результате применения к ним незаконных методов ведения следствия дали надуманные показания в том числе и о том, будто Зорге является немецким шпионом, дезинформатором и морально разложившимся человеком.

Полковник запаса Виктор Сергеевич Зайцев, работавший в предвоенные годы в Токио и осуществлявший там связь с резидентурой "Рамзая", в записке на имя генерал-полковника Х. Д. Мансурова от 07.10.64 года писал: "В 1939 году после окончания Военной академии им. Фрунзе я был назначен в 5-е управление РККА на должность зам. начальника 1-го отделения 2-го управления.

При знакомстве с делами отделения, ярко выделялась резидентура "Рамзая", которая располагала интересным информационным материалом с оценкой "весьма ценный", "очень ценный".

Второе, что привлекало внимание, — это быстрые, точные и тактичные ответы на запросы Центра, несмотря на то, что последние не всегда были тактичными, если не сказать большего.

После ознакомления с делами отделения я поделился своими впечатлениями о резидентуре "Рамзая" с начальником отделения тов. Поповым П. А. и начальником отдела тов. Кисленко А. П. последний мне заявил, что я молодой работник в разведке и мне еще рано делать такие выводы, так как личность "Рамзая" пока не ясно изучена и является загадкой, кто он — дезинформатор или двойник. Вот с таким раздвоенным мнением о "Рамзае" я и поехал в 1940 году на работу в Японию".

Тот же Сироткин, арестованный в 1938 году, вынужден был назвать себя японским шпионом. После этого из него выбивают показание, что он выдал группу Зорге японцам. Правда, на суде Сироткин отказался от своих показаний, но в НКВД уже сложилось мнение, что нелегальная резидентура в Токио работает под контролем противника. Теперь любой факт рассматривался и с этой позиции. Однажды Зорге через курьера передал в Москву фотографию, где был изображен германский посол фон Дирксен, обменившийся рукопожатием с каким-то высокопоставленным японцем. Тут же сбоку стоял Зорге.

Кто-то решил, что на фотографии запечатлена процедура представления германского посла Дирксена японскому императору, очевидно, во время военных маневров, потому что снимок был сделан в императорской палатке. (Японский исследователь Зорге Томия Ватабэ в письме автору утверждает, что такое толкование изображения на фотографии является неверным. По его мнению, на фотографии запечатлен не император Хирохито, а его брат принц Титибу. Ватабэ указывает, что в довоенной Японии протокол совершенно исключал возможность рукопожатия священной особы императора с кем-либо из дипломатического корпуса.)

Какой же вывод из этого сделали в Центре?

"Тот факт, что "Рамзай" на представление Дирксена японскому императору был допущен в личную палатку императора, доказывает, что он считается там полностью своим человеком. Если бы он был вскрыт и использовался вслепую, то отношение к нему было бы как к советскому агенту (хотя и вскрытому тайно от него) и он ни под каким видом не был бы допущен в палатку императора.

Следовательно, если считать, что "Рамзай" вскрыт, то приходится заключить большее, что он не только вскрыт, а и работает на японо-германцев в качестве дезинформатора советской разведки".

Такое заключение не могло остаться без последствий. Контрразведка НКВД просит санкционировать отзыв из Токио "Зонтера" с последующим его арестом.

Ветеран разведки и контрразведки генерал-лейтенант Павел Судоплатов позицию Москвы в отношении Зорге охарактеризовал следующим образом:

"Несколько слов о работе группы Зорге ("Рамзай") в Токио. К информации, поступавшей по этой линии… в Москве относились с некоторым недоверием, И дело было не только в том, что Зорге привлекли к работе впоследствии репрессированные Берзин и Борович, руководившие Разведупром Красной Армии в 20—30-е годы. Еще до ареста Боровича, непосредственного куратора Зорге, последний получил от высшего руководства санкцию на сотрудничество с немецкой военной разведкой в Японии. Разрешение-то получил, но вместе с тем попал под подозрение, поскольку такого рода спецагентам традиционно не доверяют и регулярно перепроверяют во всех спецслужбах. В 1937 году исполняющий обязанности начальника Разведупра Гендин в своем сообщении Сталину, подчеркивая двойную игру ценного агента Зорге, добывающего информацию также для Отта, резидента немецкого абвера в Токио, делал вывод, что указанный агент не может пользоваться как источник информации полным доверием".

Ну а Сталин?! Его реакцию нетрудно предугадать. На одном спецсообщении, составленном на основе донесений "Рамзая", товарищ Сталин собственноручно написал: "Прошу мне больше немецкой дезинформации не присылать".

Осенью 1937 года "Рамзаю" отдается распоряжение выехать в СССР "для инструктажа" о будущей работе.

"Рамзай" сразу же отвечает, что выехать сейчас ему совершенно невозможно в связи с тем, что он в данное время выполняет чрезвычайно важную роль у немцев в посольстве — временно исполняет обязанности руководителя их телеграфного агентства, так как заведующий агентством в отпуске. А работа эта сулит большие перспективы.

На это из Москвы следует подтверждение распоряжения подготовиться к выезду.

"Рамзай" упорствует, он сообщает, что готов с радостью скорее вернуться в Союз, но считает, что в данный момент это означает разрушить всю работу на самом ответственном этапе. И просит оставить его в Японии до марта 1938 года, чтобы он мог своевременно и точно выявить срок начала войны против СССР.

Возникает вопрос: знал ли Зорге о том, что происходило у него на Родине, и в ГРУ в частности? Или здесь сыграло роль (в данном случае спасительную) его "самомнение", убежденность, что Центр должен считаться с мнением человека, работающего в "поле".

Пока не рассекречены все документы, не можем мы и сказать, почему было отменено решение о ликвидации резидентуры. Известно лишь, что отмены добился и. о. начальника Разведуправления Красной Армии С. Г. Гендин, переведенный на эту должность из НКВД.

Можно только предположить, что свою роль сыграло тут время — в канун войны Разведупр остерегся ослаблять свои агентурные позиции в Японии, немалыми усилиями, надо думать, созданные. А отсюда возможный ход размышлений: резидентуру сохранить, так как "Рамзай", даже если он и продан, должен давать некоторые материалы, имеющие ценность. Иначе он разоблачит себя. Это обстоятельство надо использовать до конца. Одновременно важно сохранить исключительно критический подход к его информации, вскрывая своевременно попытки дезинформации, если они есть или будут.

В общем, чем бы ни руководствовался Центр, важен сам факт: при двойственности в отношении к резидентуре "Рамзая" в критический момент удалось если не защитить, то сохранить ее. Впоследствии же у него не возникло ни малейшего повода, чтобы пожалеть об этом. Это относится и к сообщениям Зорге о готовящемся нападении Германии на Советский Союз. Драматические события 22 июня 1941 года подтвердили их достоверность. И хотя эта информация, к большому сожалению, не достигла прямой цели, она, безусловно, оказалась весьма полезной с той точки зрения, что укрепила в Центре авторитет Зорге, повысила доверие к нему и, скорее всего, проложила путь другому, может быть, более важному сообщению, оцененному как выдающийся вклад в победу, а именно информации об итогах сверхсекретного совещания у императора Японии 6 сентября 1941 года и намеченного на основе его решений, из которых вытекало, что в конце концов Япония движется не на север, а на юг. О том, как изменилось в Разведывательном управлении отношение к информациям Зорге после нападения Германии на СССР, свидетельствует примечание исполняющего обязанности начальника Генштаба Красной Армии генерал-майора Панфилова к шифрограмме из Токио от 10 июня 1941 года: "Учитывая большие возможности источника и достоверность значительной части его предыдущих сообщений, данные сведения заслуживают доверия".

Еще одно подтверждение сказанному находим в мемуарных записках генерал-майора в отставке М. Иванова: "У Сталина тогда, по всей видимости, мнение о Зорге переменилось. Уже после начала войны, по словам Голикова, он дважды спрашивал его: "А что пишет ваш немец из Токио?" В свою очередь, бывший начальник политотдела РУ ГШ РККА, бригадный комиссар И. И. Ильичев позже в конфиденциальной беседе со мной говорил: "И. В. Сталин как-то в присутствии маршала А. М. Василевского сказал, что в Японии военная разведка имеет разведчика, цена которого равна корпусу и даже армии".

26 июня 1941 года Зорге по радио получил из Центра персональную шифрограмму следующего содержания: "Токио, тов. Инсону ("Рамзаю"). Сообщите, какое решение принято японским правительством в связи с войной между СССР и Германией. Случаях перебросок войск нашим границам немедленно сообщайте нам".

28 июня 1941 года в Центр ушла ответная шифрограмма: "Решение о движении на Сайгон было принято (во-первых) под давлением радикальных элементов, которые требовали действий, но при условии избежания конфликта с Америкой и, во-вторых, чтобы выиграть время в течение германо-советской войны.

Источник "Инвест" утверждает, что, как только Красная Армия получит поражение, Япония выступит на север, но указал, что Япония желает купить Сахалин мирным путем…

Германский посол Отт подтверждал в отношении первой части этого, но Мацуока на вопрос Отта в отношении второй части сказал, что Япония выступит против СССР, как он об этом всегда заверял его. Затем Мацуока сказал послу Отту, что император согласился на движение в Сайгон еще некоторое время тому назад и что это не может быть изменено в данное время. Поэтому Отт понял, что Япония не выступит на север сейчас".

Шифрограмма была доложена Сталину и Молотову.

14 сентября 1941 года Зорге радирует совершенно определенно: "По данным источника "Инвеста", японское правительство решило в текущем году не выступать против СССР… "Инвест" сказал, что после 15.9 СССР может быть совсем свободен".

Именно последнее сообщение Зорге Аллен Даллес охарактеризовал как равноценное нескольким дополнительным дивизиям в судьбоносном сражении под Москвой.

Не все согласны с таким суждением. В частности, Павел Судоплатов в интервью, данном известному журналисту и исследователю Зорге — Андрею Фесюну, высказался так: "Не соответствует действительности, что мы перебросили войска с Дальнего Востока под Москву и выиграли битву под Москвой, так как Зорге сообщил о предстоящем нападении японцев на США в октябре 1941 года. У нас были документальные данные о низких наступательных способностях Квантунской армии; о том, что она увязла в длительной и бесперспективной войне с Китаем и не имела достаточных резервов топлива. У японцев не было современных танковых соединений".

Как бы там ни было, бесспорными являются два факта. Это наличие сообщений, полученных от Зорге о том, что Япония пока не собирается нападать на СССР. И немедленная переброска войск с Дальнего Востока на запад. В ноябре дальневосточные дивизии уже вели оборонительные бои под Москвой или готовились к наступлению, начавшемуся 6 декабря. Следует, наверное, согласиться с мнением тех, кто считает, что без этих свежих и хорошо подготовленных дивизий выиграть битву под Москвой в декабре 1941 года было бы, вероятнее всего, невозможно.

Теперь возникает вопрос: если Р. Зорге сделал так много для России, почему Москва не попыталась выручить его после того, как он попал в тюрьму?

Гипотетически возможность вызволения предположить, наверное, можно.

Во-первых, посылая агента на задание, принято продумывать детали и всевозможные варианты действий на случай провала, в том числе и такой, как вызволение из-под ареста… Применительно к Зорге чаще всего говорят об обмене, якобы такая возможность была.

Действительно, была, хотя практика обмена арестованными агентами и разведчиками в 30-е годы являлась очень ограниченной. Тем не менее изредка на нее шли. Поляки, например, освободили нашего нелегала Федичкина в 1930 году. Шведы — Вольвебера ("Антона"), будущего министра госбезопасности в 1938 году. Американцы — агента НКВД в Нью-Йорке Овакимяна в сентябре 1941 года. Английские исследователи Ф. Дикин и Г. Стори указывают на случай с Ноуленсом — руководителем организации Коминтерна в Шанхае. В 1931 году он и его жена были арестованы, предстали перед военным трибуналом и были приговорены к смерти. Однако позже эту пару депортировали в Советский Союз. Предполагается, что их обменяли на нанкинских агентов, захваченных в России.

Допустим такую возможность и по отношению к Зорге. В таком случае, кто должен был выступить субъектом инициативы по обмену?

Говорят, что были намеки с японской стороны. На это обстоятельство указывает, мол, тот факт, что японцы откладывали уже объявленную осужденным казнь. Токийский суд вынес Рихарду Зорге смертный приговор 29 сентября 1943 года, а приведен он был в исполнение 7 ноября 1944 года.

Под этим же аспектом рассматривается и неожиданный приход 7 ноября 1944 года, в канун казни Зорге и Одзаки, в советское посольство в Токио на празднование годовщины революции заместителя министра иностранных дел Японии и его заявление о "дружбе Японии с СССР". Возможно, для Зорге предоставлялся последний шанс, но о нем не было произнесено ни слова.

Аллен Даллес, как мы помним, делает упрек Сталину. Он говорит, что он (Сталин) признал себя должником Зорге, но ничего не сделал, чтобы помочь ему, когда тот был схвачен.

Думается, здесь содержится некоторое преувеличение, ибо не известно ни одно документальное подтверждение слов Даллеса о том, что Сталин признал себя должником Зорге, и очень сомнительно, что Сталин считал Зорге человеком, который "во многом определил исход Второй мировой войны". Скорее всего, весьма значимое донесение Зорге о том, что Япония не собирается нападать на СССР осенью 1941 года, не персонифицировалось, а расценивалось как весомый вклад военной разведки в целом в реализацию стратегических планов советского высшего командования. Поэтому со Сталина, как говорится, взятки гладки.

Иное дело руководство ГРУ. Предложение об обмене по всем правилам должно было исходить от него. Но, как известно, руководство Разведупра ни перед кем не ставило вопроса о возможном обмене Зорге.

Причины тому могут быть разные. Одна из них — обстановка военного времени и отсутствие необходимой информации для принятия взвешенного и ответственного решения. Вспомним: японская полиция произвела аресты членов разведывательной группы "Рамзай" так внезапно и стремительно, что они не успели предупредить друг друга. Советская сторона узнала об этом лишь спустя пять дней. Вот текст телеграммы, поступившей в Разведупр: "По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы "Инсон" и "Жигало" (Вукелич) за шпионаж, в чью пользу, неизвестно. Данные проверяю".

Германское посольство было обескуражено неожиданным арестом Зорге и рассматривало его как досадное недоразумение. О реакции в посольстве на случившееся говорит служебная записка от 14 ноября 1941 года посланнику Брауну фон Штумму, занимавшемуся в ведомстве внешних сношений расследованиями:

Зорге был арестован 18 октября 1941 года. И только 17 мая 1942 года министр юстиции Японии выпустил первое официальное заявление по делу Зорге — скупое сообщение с перечислением имен арестованных.

Понятно, что без достаточной информации о результатах или ходе расследования, о наличии у следователей материалов, изобличающих Зорге как советского разведчика, предпринимать какие-либо официальные шаги с советской стороны было бы крайне опрометчиво.

К тому же НКВД дезориентировало Разведывательное управление. По его данным, Зорге был расстрелян японцами в 1942 году.

Судоплатов, правда, говорит: "Я помню, что Фитин — начальник ПГУ — писал запрос в Коминтерн о Зорге в 1941 г. Но Зорге нарушил правила, он начал давать показания, рассказывать о своей работе на СССР".

Одним словом, трагедию, к великому сожалению, предотвратить не удалось. Приходится повторить слова Джеймса Донована: "Ничто в жизни шпиона… не может казаться особо привлекательным обыкновенному человеку. Если он действует успешно, о его работе никто не знает. Если он проваливается, он обретает дурную славу. Когда он оказывается в тюрьме, вся его дозволенная переписка подвергается цензуре, чужой человек составляет его завещание, и он должен быть готов умереть во враждебной стране".

Зорге был человеком подвига, он знал, на что шел. Переводчик посольства Германии в Токио Хамель, говоря о поведении Зорге в тюрьме, свидетельствует: "Он производил впечатление человека, который гордится свершенным великим делом и теперь готовится покинуть сцену… Он охотно и не без триумфа признал свои деяния".

Был ли Зорге идеалистом?

Если и был, то не в большей мере, чем многие люди его поколения. Одно несомненно: он жил, боролся и поднялся на эшафот с сознанием своей личной ответственности за судьбы мира.

Кто виноват

Зорге был арестован 18 октября 1941 года, в субботу утром. Ворвавшиеся в дом полицейские заявили: "Мы пришли по поводу недавней аварии с вашим мотоциклом", и, не дав Зорге переодеться, как был в пижаме и шлепанцах, втолкнули в полицейскую машину.

Рассказывает Макс Клаузен:

Ознакомившись с показаниями Клаузена и других членов группы, Зорге понял, что запираться и что-либо отрицать дальше бессмысленно. Он попросил у следователя бумагу, карандаш и написал по-немецки: "Я был членом Коминтерна с 1925 года…"

По-прежнему объектом внимания исследователей остаются причины провала Р. Зорге и возглавляемой им разведгруппы "Рамзай". Почему и как была раскрыта резидентура?

Сам Зорге видел причину своего ареста в том, что он слишком долго работал в Японии. На допросе 18 января 1942 года он прямо заявил: "Я слишком долго работал в Японии. И это является самой главной причиной моего нынешнего ареста. Я неоднократно предупреждал Москву о том, что если кто-либо так долго работает на одном месте, у него не остается другого выбора, как быть арестованным. Однако Москва отвечала мне, что ей некого послать взамен меня в Японию, поэтому она меня не заменяла; и вот я оказался арестованным".

Судоплатов утверждает: "Причина провала — неосторожность и борьба за руководящее положение в немецкой разведке в Японии".

А вот мнение М. И. Сироткина: "Установившееся в течение последних 4 лет предвзятое отношение к "Рамзаю" как к "двойнику" неизбежно привело к резкому понижению качества руководства резидентурой со стороны Центра.

Раз резидент — "двойник", то резидентура работает под контролем противника и рано или поздно бесспорно обречена на провал. Пока она существует, надо ее использовать по мере возможности, но нет смысла тратить усилия на ее укрепление или развитие.

Именно такого рода соображения определяли стиль и содержание руководства резидентурой со стороны Центра в последние годы ее существования".

Существуют и другие версии.

Борис Игнатьевич Гудзь, будучи сотрудником Разведуправления, с делом "Рамзай" работал одиннадцать месяцев, то есть весь 1936 год, вел документацию, читал письма и донесения Рамзая, составлял обобщенные справки для руководства.

Не могу не поделиться впечатлением от встречи с этим человеком.

Его фамилию, случалось, упоминал сотрудник чекистского музея Володя Мерзляков. Он с глубоким почтением относился к ветеранам контрразведки и разведки, поддерживал с ними связь. Вот и Гудзя Володя и его коллеги не забывали, всегда поздравляли с днем рождения, с праздниками, ездили к нему на квартиру, дарили цветы. Когда я заинтересовался делом Зорге, Володя-то и надоумил меня встретиться с Борисом Игнатьевичем.

— Насколько мне известно, — сказал Мерзляков, — Борис Игнатьевич в свое время по делам службы имел какое-то отношение к Зорге.

— А сколько ему лет? — поинтересовался я.

— Если не ошибаюсь, он с 1902 года. Но это не должно вас смущать. У Бориса Игнатьевича есть еще порох в пороховницах.

Володя не преувеличивал.

По телефону договариваемся с Борисом Игнатьевичем о встрече. И вот я на пороге его квартиры. На звонок дверь открывает подтянутый, с выправкой военного человек. Одет в цвета хаки легкие летние брюки и рубашку с погончиками. Сухощавое лицо, аккуратная короткая стрижка, щеточка усов над губой и внимательный испытующий взгляд. Лишь изящная трость, на которую он опирается при ходьбе, указывает на почтенный возраст этого человека.

Борис Игнатьевич знакомит меня со своей женой, милой приветливой женщиной, которая недавно перенесла операцию на глазах и о которой он ежеминутно проявляет трогательную заботливость.

Мы начинаем разговаривать, и я убеждаюсь, что у Бориса Игнатьевича ясный ум, цепкая память. Он в курсе всех текущих событий, следит за периодикой, за тем, что публикуется по чекистской тематике, посещает читальные залы библиотек, готовит к печати воспоминания. А рассказать ему действительно есть что.

В органах безопасности с 1923 года. Пригласил его туда друг отца — член коллегии ОГПУ, начальник контрразведывательного отдела Артузов. Начинал сотрудником 5-го отдела контрразведки ОГПУ, занимался агентурно-оперативной работой по охране государственной границы. Участвовал в чекистских операциях, проводившихся на территории Чечни и Дагестана. В двадцать шестом году под видом корреспондента совершил морское турне по транспортной линии Одесса — Стамбул — Порт-Саид — Пирей — Смирно — Одесса с задачей изучения полицейского режима в зарубежных портах. В тридцать втором году был отправлен на восток страны, где при штабе 53-го погранотряда обеспечивал контрразведывательную и разведывательную линии. В феврале 1933 года следует новое назначение — резидентом по линии политической разведки в Токио. Главная задача, которую он выполнял там, — контрразведывательное обеспечение безопасности советского посольства.

Японская командировка Гудзя длилась три года, а затем он был отозван в Москву, где оказался не у дел. Его непосредственного руководителя Артузова к тому времени перевели из органов ОГПУ в 4-е разведывательное управление Генерального штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии, а новый начальник ИНО Слуцкий не пожелал даже выслушать доклад Гудзя о работе в Японии.

Снова помог Артузов. По его ходатайству полкового комиссара Гудзя перевели из органов безопасности в Разведупр и назначили во 2-й (Восточный) отдел в распоряжение Карина, непосредственно работавшего с разведгруппой "Рамзай".

В 1937 году была неожиданно арестована сестра Гудзя. Без всяких причин и объяснений. Вскоре Борис Игнатьевич узнал, что освобожден от должности Артузов. Зачислили Артура Христиановича в архивный отдел. Там они последний раз и виделись. Артузов сидел в маленькой комнатке, где помещались стол, заваленный делами, и два стула. Артузов грустно сказал: "Вот, поручили мне писать историю органов госбезопасности. Дело нужное, и лучше меня это никто не сделает".

А через некоторое время Гудзя вызвал начальник управления и сказал, что, поскольку арестована сестра, нужно ему, Гудзю, уйти со службы. Ему выдали пособие в размере двух тысяч рублей и пожелали всего хорошего. Однако через несколько дней позвонили и сказали, что нужно вернуть деньги, так как их выдали ошибочно: он уволен не по статье "а", а по статье "б", что означает "профнепригодность".

После увольнения Борис Игнатьевич устроился шофером автобуса и проработал им вплоть до войны. И все время со дня на день ждал ареста. Но его не тронули.

Много позже ему удалось обнаружить в архивах документ, из которого он узнал, что когда Артузова арестовали, от него потребовали список сотрудников, которые с ним работали. Артузов такой список составил. В нем было 15 человек. Четвертым в этом списке значился Гудзь.

"Я смотрю этот список, — вспоминает Борис Игнатьевич, — и у меня волосы становятся дыбом: напротив первых трех фамилий вижу пометку "расстрел", около фамилии Гудзь — прочерк, дальше еще прочерк, а потом опять "расстрел", и так до конца…"

Я прошу Бориса Игнатьевича рассказать о том периоде, когда он работал в Восточном отделе Разведупра и занимался делами резидентуры "Рамзай", поделиться своими впечатлениями.

Борис Игнатьевич извлекает из шкафа картонную папку, в которой хранит часть своих архивных материалов.

"Я уже высказывался на этот счет, в том числе и в печати, — говорит он, показывая газетные вырезки. — В последнее время много говорят о Зорге, появляются разные воспоминания. Иногда мне кажется, что кое в чем они грешат против истины. Может быть, и со мной кто-то не согласен. Но повторяю то, что уже говорил не раз.

Познакомившись с легендой "Рамзая", я был просто поражен ее непродуманностью: Зорге в 20-е годы был партийным функционером в Германии, активным антифашистом, редактировал газеты, писал статьи, выступал на различных собраниях. И конечно, он не мог не попасть под подозрение нацистской полиции.

Потом он в качестве корреспондента немецкой газеты отправляется в Шанхай, где работает два года. Свои статьи почему-то подписывает американской фамилией Джонсон. Затем приезжает в Москву, и его направляют в Токио корреспондентом уже под фамилией Зорге. Предельная безответственность со стороны разведки! Кроме того, это было грубейшее нарушение конспирации. Проводя подобные операции, надо продумывать до мельчайших подробностей, не допуская таких примитивных оплошностей.

В случае с "Рамзаем" все обстояло по-другому. Когда я доложил о своих опасениях Карину, он сказал, что первое время они с Артузовым тоже считали, что "Рамзай" висит на волоске и разоблачение или арест — вопрос времени. Когда в Германии к власти пришли фашисты, они несомненно подняли архивы полиции, где были материалы о Зорге. Однако Берзин считал (это было в 1938 году), что фашистам пока не до архивов полиции…

Чтобы хоть как-то прикрыть "Рамзая", было решено, что он вступит в Японии в национал-социалистическую партию и станет "активным сторонником" фашистских идей. Это хоть в какой-то степени способствовало отведению от него подозрений спецслужб Японии. Но и это не уберегло…

Зорге работал в Японии по двум направлениям. Во-первых, немецкое посольство… Вторым направлением деятельности "Рамзая" было японское правительство. Он установил очень хорошие отношения со многими ведущими политиками, военными, журналистами и т. д. В Москве ему все же советовали больше заниматься немецким посольством, поскольку если и случится провал, то Япония, как страна пребывания каких-либо претензий к нему предъявить не сможет. Если же он будет заниматься вплотную японской линией и раскроется его прошлое, то провал последует немедленно. Дело может принять неблагоприятный оборот…

Несмотря на наши предупреждения об осторожности в работе с японцами, Зорге все-таки допускал срывы. У Зорге был прекрасный, очень интересный источник, с которым он познакомился в Китае и который помогал доставать ему много информации. Это был Одзаки — эрудированный журналист, экономист, востоковед. Но Зорге однажды не смог пойти на встречу с ним, а информация была нужна, и он послал вместо себя недостаточно подготовленного человека (не было гарантии, что за ним не придет "хвост" или что он сам может уйти от "хвоста").

Полиция заинтересовалась им, проследила его связи и через некоторое время вышла на Одзаки…

По моему мнению, Зорге провалился все-таки из-за того, что недостаточно уделял внимания требованиям конспирации. Я, может быть, повторюсь, но если бы Зорге не стал привлекать к работе с Одзаки коммуниста, о котором я говорил раньше (и за которым вели слежку спецслужбы Японии), то, возможно, не было бы такого печального конца делу "Рамзай".

Точка зрения Бориса Гудзя интересна, на мой взгляд, тем, что отражает тогдашнее восприятие некоторыми сотрудниками Восточного отдела ситуации, связанной с созданием и деятельностью токийской нелегальной резидентуры; в какой-то степени погружает нас в технологию подготовки крупномасштабной разведывательной операции на Дальнем Востоке. Вместе с тем мнение Бориса Игнатьевича Гудзя о том, что миссия Зорге с разведывательной точки зрения была начата на фоне поразительных промахов и ошибок, сугубо субъективно и далеко не бесспорно.

Конечно, решение послать на задание под своей собственной фамилией человека, чье политическое прошлое было отмечено в архивах германской полиции, на первый взгляд может показаться безответственным. Но в этом нестандартном, безусловно, рискованном решении и был ключ к успеху. Тогдашний руководитель Разведывательного управления П. И. Берзин считал так: "В нашей работе смелость, дерзание, риск, величайшее "нахальство" должны сочетаться с величайшей осторожностью. Диалектика!"

Руководство советской военной разведки пошло на рассчитанный риск, когда минусы обращаются в плюсы. О том, как тщательно прорабатывалась легенда, обстоятельно готовилась "крыша", говорят следующие факты.

В Японию Зорге прибыл под своим собственным именем и по подлинному германскому паспорту, имея солидную репутацию специалиста по китайским делам, вполне заслуженную им после нескольких лет работы в качестве корреспондента ряда немецких газет в Шанхае, и впечатляющее количество рекомендательных писем от старейших немецких дипломатов в Берлине в адрес сотрудников немецкого посольства в Токио и даже японского министра иностранных дел.

Последовавшие затем девять лет активной разведывательной деятельности подтвердили жизнеспособность легенды разведчика и надежность его "крыши". А они, надо сказать, неоднократно подвергались серьезным проверкам. Об одной из них поведал Вальтер Шелленберг.

"Я посмотрел дела Зорге и нашел, что в них нет ничего обнадеживающего. Если и не было никаких доказательств, что Зорге являлся членом коммунистической партии, то также и не было сомнений в том, что он симпатизировал ей. Зорге, конечно, был в близкой связи с множеством людей, известных нашей разведке как агенты Коминтерна, но он в то же время имел тесные связи с людьми из влиятельных кругов, и они обычно защищали его от нападок…"

По другой версии причина провала разведгруппы "Рамзай" в том, что Берлин беспокоило политическое прошлое Зорге, и в Токио был направлен полковник гестапо Мейзингер, чтобы следить за ним и докладывать о его деятельности. Вопреки полученному приказу гестаповец рассказал японцам о своем задании, и последние ошибочно решили, будто наблюдение за Зорге установлено в результате утечки информации из посольства.

Известно, однако, что внимание японской полиции к персоне Зорге было привлечено отнюдь не Мейзингером, точнее, не только его грубой работой. С той самой минуты, как 6 сентября 1933 года Зорге впервые ступил на землю Японии, он сразу почувствовал внимание контрразведки. Уже в то время страна была буквально опутана густой сетью секретной агентуры, а шпиономания приобрела характер "национальной болезни". За Зорге же следили гораздо интенсивнее, чем за кем-либо другим. Офицер полиции, который арестовывал Зорге, пояснял этот факт так: "Причина, почему за Зорге зорко наблюдали власти, как подозрительной личностью, была в том, что, хотя он занимал положение всего лишь специального корреспондента "Франкфуртер цайтунг", но пользовался абсолютным доверием германского посла Отта и мог приходить, когда хотел, когда дело касалось доступа в посольство. Более того, у него была репутация человека, "знавшего все". Иностранная секция "Токко" (Особая высшая полиция) подозревала, что он не только корреспондент".

Андрей Фесюн, много лет увлеченно и небезуспешно занимающийся исследованием дела Зорге, полагает: не исключено, что роковую роль в провале разведчика сыграло ничем не оправданное решение Центра связать Зорге с сотрудниками ГРУ, работавшими под прикрытием советского посольства в Токио. В 1940 году Клаузен несколько раз получал деньги от С. Л. Будкевича, а затем — от В. С. Зайцева. С последним встречался и Зорге, а прикрывал их встречи, отвлекая на себя внимание слежки, Михаил Иванов. В доказательство своей версии журналист приводит такой эпизод:

"Под видом человека, желающего снять квартиру, в дом Клаузенов пришел сотрудник советского посольства (Михаил Иванов). Удача сопутствовала ему: японские контрразведчики, оставленные в засаде именно на такой случай, отлучились в тот момент перекусить. Оставленная в качестве приманки Анна Клаузен (жена радиста), сразу понявшая ситуацию, быстро выставила Иванова за дверь, сказав: "Идите, идите! Здесь случилось большое несчастье". Уже после войны, в Москве, отвечая на вопрос, как она узнала в пришедшем русского, она сказала, что это было вовсе не сложно, учитывая плохо уложенные волосы, мешковатые брюки с пузырями на коленях и весьма своеобразный английский язык. Счастливо разминувшись с возвращавшимися контрразведчиками, Михаил Иванов вернулся в посольство. Вскоре начальнику разведывательного управления Генштаба Красной Армии приходит следующая телеграмма: "По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы "Инсон" и "Жигало" за шпионаж…"

Безусловно, встречи сотрудников ГРУ, работавших под прикрытием советского посольства, с членами нелегальной резидентуры говорят о некой неосмотрительности, о пренебрежении вопросами конспирации, что было сопряжено с риском для Зорге. Однако из приведенных фактов не явствует, что Зорге был провален именно в результате этих контактов или что они хотя бы в какой-то мере способствовали его разоблачению.

Что касается рассмотрения причин провала разведгруппы, то, наверное, следовало бы развести вопросы: почему и как?

Так вот, ответ на вопрос: как? возможно содержится в трофейных японских документах, касающихся обстоятельств разоблачения и арестов членов разведывательной группы, которые выявлены совсем недавно в одном из закрытых российских архивов и впервые были озвучены автором на втором международном симпозиуме памяти Р. Зорге (Москва, 2000). Читаем:

Из представления к награде сотрудника 1-го отделения политической полиции помощника пристава Томофудзи Такетора.

В расследовании данного дела имеет следующие выдающиеся заслуги: "27 июня 1941 года, благодаря честному отношению к делу, неустанным усилиям и превосходной технике следствия, он понудил признаться Томофудзи Кен, проходившего по делу о нарушении закона о поддержании общественного спокойствия, и в результате раскрыл неизвестное доселе преступление (подготовительный комитет по восстановлению японской компартии). Кроме того, он добился важного признания, положившего начало этому делу: возвратившаяся из Америки член американской компартии женщина Китабаяси является шпионкой". Таким образом, благодаря стараниям этого помощника пристава нам удалось раскрыть шпионскую организацию…

Из представления к награде начальника охранного сектора охранного отделения пристава Танаки Нобору.

В период службы в первом отделении политической полиции обслуживал культурные организации и показал блестящие образцы борьбы с левым культурным движением. В проведении данной операции имеет следующие исключительные заслуги:

…28 июня 1941 года на основании данных, добытых помощником пристава Томофудзи, ему была поручена разработка подозревавшейся в шпионской деятельности Китабаяси Томо — члена японского отделения американской компартии. Под видом проверки семейной записи посетил племяницу Китабаяси Аоянаги Иосико, которая была задержана в полицейском отделении Маруноуци по подозрению в нарушении закона о поддержании общественного спокойствия. Из беседы с ней выяснилось, что Китабаяси выехала из Токио. Вместе с полицейским Ватанэбэ он проверил политические взгляды Катада — владельца ателье европейской одежды, в котором ранее работала Китабаяси. Выяснилось, что этот человек не придерживается взглядов, аналогичных взглядам Китабаяси.

Затем, под видом знакомого Китабаяси, пристав Танаки Нобору посетил Катада и выяснил, что Китабаяси проживает в префектуре Вакаяма, уезде Нага, Конагава маци, Хондзио 1, циоме 1. 742. В контакте с иностранным сектором и полицейским отделом, соблюдая строгую секретность, выяснил характер ее деятельности и добыл достаточно веские материалы, подтверждающие необходимость ареста.

26 сентября 1941 года Танаки Нобору получил распоряжение арестовать чету Китабаяси.

Следствие не нашло улик против мужа, но, судя по высказываниям Китабаяси Камиро, пристав Танаки Нобору пришел к выводу, что в действиях Китабаяси Томо имеется достаточно признаков преступной деятельности. Поэтому он специально взялся за допрос Томо. Ему потребовалось приложить огромные усилия. А именно: пристав Танаки не только старался, чтобы Томо не стали известны причины ее ареста, но создавал у нее впечатление, что коммунистические преступники уже арестованы и имеется достаточно веских доказательств их вины.

Тогда она стала постепенно признаваться в том, что сама была членом американской компартии, вместе с ней в Японию вернулся член американской компартии Мияги.

Учитывая, что показания Томо могли привести к обнаружению важных преступников, пристав продолжал допрос, ловко используя ее душевное состояние. Наконец он добился важного признания: "Я не являюсь шпионом, Мияги является шпионом".

Затем пристав Танаки пришел к правильному выводу о том, что Китабаяси Томо является шпионкой, а Мияги является ее руководящей инстанцией, и немедленно доложил об этом своему начальству.

Получив распоряжение, рано утром 10 октября, имея в своем подчинении сотрудников, пристав Танаки арестовал Мияги и произвел тщательный обыск в районе Адзабу, Рюцо миаци № 28 на квартире Окаи. Там были обнаружены важные документы, подтверждавшие шпионскую деятельность Мияги и Окаи, а именно: часть документа на японском и английском языках с подробными цифровыми данными о состоянии тяжелой промышленности нашей страны, а также напечатанная на пишущей машинке статья, озаглавленная "Советско-германская война и внутриполитическое положение". В дальнейшем эти документы явились серьезным материалом по делу Мияги. Этот арест и обыски имели весьма важное значение" (полностью текст документа приводится в конце книги. — Авт.).

Таким образом, мы видим, что разведывательная группа "Рамзай" была раскрыта в результате действий японской полиции, которые вовсе не были рассчитаны на достижение именно этой цели. В свете эскалации напряженности в американо-японских отношениях задачей первостепенной важности для японской полиции был поиск потенциальных американских шпионов. Полицейские выслеживали в первую очередь членов Компартии США — японцев по национальности, тех, кто возвратился из Америки на родину. Это расследование вывело контрразведку на Китабаяси, а она указала на Мияги. Ниточка и потянулась…

После того как материал о наградных листах на японских полицейских, отличившихся в раскрытии группы Зорге, был озвучен, оказалось, что сообщенные факты стали сюрпризом для японских участников симпозиума профессора Хисая Сираи и исследователя Томия Ватабэ. Особенно в свете той полемики, которая до сих пор ведется в Японии по поводу роли одного из бывших руководителей послевоенной КПЯ Рицу Ито в раскрытии группы Зорге. Здесь в свое время постарались японские полицейские. Именно они в своих письменных отчетах указали, что впервые услышали фамилию Китабаяси от Рицу Ито. До самой смерти этот человек должен был оправдываться в своей невиновности. Томия Ватабэ занял в этой истории сторону Рицу Ито и долгое время пытается установить подлинные причины провала.

У Томия Ватабэ вызвало озабоченность указанное в представленных мною материалах имя помощника начальника 1-го отдела Управления полиции Такэтора Томохиро. На самом деле, считает Томия Ватабэ, речь должна идти о Такэтора Ито, в то время помощнике инспектора 1-го отдела Особой полиции. Именно он вел в 1940 году допросы арестованного члена КПЯ, своего однофамильца Рицу Ито, и именно ему приписывают авторство версии о Рицу Ито как предателе, сдавшем полиции группу Зорге.

Вернувшись в Японию Томия Ватабэ сверил обратный перевод на японский язык наградных листов с доступными ему полицейскими публикациями (списком чинов Полицейского управления, индексным списком арестованных, десятидневками арестованных). "В результате я понял, — написал он в письме, — что Томофудзи Кэн был Рицу Ито, Такэтора Томохиро — Такэтора Ито из Особой полиции, Нобору Танака — Нобору Такаги.

До сих пор в истории КПЯ и в литературе по делу Зорге мы рассматривали эти аресты только как репрессии в отношении движения за воссоздание КПЯ, а раскрытие дела Зорге выглядело как последующее событие, вызванное показаниями Р. Ито…

Далее Ватабэ цитирует отрывок из книги Хатиро Ямамура "Советский Союз знал все". Там говорилось: "Начальник одного из отделов Особой полиции во время дела Зорге Кинудзиро Накамура утверждал: "Был снят второй этаж дома напротив "Эр Уэй есай гакуин" (школы портних европейского платья). Там были секретно размещены несколько полицейских наружного наблюдения, которые, сменяя друг друга, днем и ночью вели наблюдение и сопровождение ее (Томо Китабаяси), когда она выходила из здания".

Ватабэ так комментирует вышеприведенный отрывок: "Это было еще до того, как в декабре 1939 году Томо Китабаяси переехала в префектуру Вакаяма. Что касается показаний Рицу Ито в отношении Томо Китабаяси, то они были даны в июле 1940 года. Таким образом, свидетельство Накамура не соответствует версии того, что раскрытие дела Зорге началось с показаний Рицу Ито. Оно свидетельствует о том, что вне зависимости от показаний Рицу Ито наблюдение Особой полиции за Томо Китабаяси началось значительно раньше показаний Р. Ито".

Доводы японского коллеги, наверное, можно принять во внимание. Ну а какой из всего этого следует вывод для нас? Думается, что в данном случае вполне можно согласиться с Алленом Даллесом, который писал:

"Раскрытие этой организации (разведгруппы Зорге. — Авт.) было целиком результатом промаха, причем такого, которого невозможно было избежать, как бы тщательно ни были проработаны все элементы. Спасти могла разве что одна мера предосторожности, которой Советы зачастую пренебрегают: не использовать в разведывательных целях человека, который когда-то был известен как член коммунистической партии".