Объяснение в ненависти

2. ОДЕССКИЙ СЦЕНАРИЙ ОБЩЕНИЯ

Учить пациентов психотехнике переключения полезно хотя бы потому, что сама в конце концов тоже научишься. Вера мгновенно забыла и Дружнова, и Сотникову, почти забыла о предстоящем увольнении — только где-то далеко, в самой глубине сознания, как в колодце, еле барахталась боль обрубленной любви. Майское тепло окутало Веру и высушило глаза. Дружелюбно зашелестели каштаны, потянуло острым запахом свежей зелени. Ну почему так каждой весной — не успеваешь проследить, как вырастают листочки? Только вчера тоска брала от угрюмых голых ветвей, а сегодня оно, это море, уже вовсю шумит, щебечет, укрывает щели и проемы между домами, и скулы сводит от зеленого цвета.

Лишь на Подоле, на улице Спасской, Вера Лученко очнулась. И в который раз поняла: не случайно в такие Дни тянет ее на место, где когда-то стоял дом родителей. Дом детства. Сейчас тут скверик, и даже есть одна случайная лавочка. Дома нет уже лет двадцать, а чувство, что он стоит, призрачный, не видимый, кроме нее, никому — есть.

Как героям из древних мифов, которые черпали силу от прикосновения к матери-земле, Вере хотелось подзарядиться от земли своего детства. Вот ствол молодого клена. Его из года в год видела из окна маленькая Вера. Изучила все царапинки и сучки. А сейчас он такой взрослый, почти незнакомый. Вот здесь, чуть поднять голову, то самое окно. Когда наступала весна, жильцы вынимали вату между рамами, снимали вторые рамы с петель, распахивали и мыли окна. Все соседки надевали цветастые передники, плескали воду на стекла и терли их тряпками, громко переговариваясь между собой и празднуя весну.

А потом на подоконники ставили веточки вербы — мягкие, шелковые «котики», дети весны. О них Верочка терлась щекой, смотрела в окно и ждала, когда подружки выйдут погулять.

Жарким летом окна вовсе не закрывались, под ними папа торжественно стелил на деревянный пол десяток одеял, и разрешалось спать ночью на полу. Сперва вечер пах маминым борщом, его чуяли все соседи и заходили с тарелками. Но потом, к ночи, борщевой запах в носу слабел, его заглушали запахи травы, листьев и цветов в палисаднике.

Вспоминая, Вера увидела каменное крыльцо и тяжелую, крашенную темно-красным дубовую дверь с прорезью для почты. Когда она приходила из школы, дома никого не было. Порой до позднего вечера. Тогда соседи кормили ее, возвращая борщевой долг. Однажды перепуганная Вера примчалась сюда после кино: смотрела с одноклассницами фильм «Синдбад-мореход». Девочке казалось, что уродливые циклопы бегут за ней следом по тихой улице, и она никак не могла вставить огромный ключ в замок. Потом долго снилось: она вбегает, захлопывает тяжеленную дверь, а засов не закрывается. Или в почтовую щель пролезает сморщенная коричневая трехпалая рука… Много позже доктор Вера поняла, что страх нужен психике, как боль нужна телу — для сигнализации. Изучала природу страхов и кое-что поняла, во всяком случае ее приемы «светить страху в глаза» пациентам пригодились.

— А депрессии для чего нужны? — спросила Вера у распахнутых окон своего призрачного дома, у молчаливых, размытых силуэтов соседей, стоящих за окнами. И сама же ответила: — Для вразумления души.

А предательства, а измены? Значит, и они зачем-то нужны. Сложности — наши лучшие бизнес-тренеры. Только тот добивается чего-то, кто живет вопреки. Напрягаясь, преодолеваешь все проблемы, которые изобретательно подбрасывает тебе жизнь. Враги, предатели, хамы и прочие агрессоры заставляют быть в тонусе, заставляют выживать назло им и вопреки, вынуждают тренировать сопротивляемость.

Вера вздохнула. Значит, надо пройти этот путь, нужно прочувствовать все сомнения, тяжесть опущенных рук и неверия в собственные силы. Нужно опять окунуться в тот уголок души, где горит незатухающая топка ада, пожирающая все с урчащим аппетитом. Чтобы пусть не сегодня, не вдруг, не сразу — но все же забрезжил свет. Чтобы однажды ты поняла: в любом аду психотерапевт Лученко обязана жить до финиша.

Ты должна лечить себя в каждом пациенте, а после Работы опять сознательно нырять в топку собственного ада — и без болеутоляющих. Без надежды поделиться с кем-нибудь, без душевного вампиризма, когда каждому встречному хочется поплакаться и этим на время облегчить душу.

Ты им нужна, а твой ад — нет. Надела халат, улыбнулась, так будь добра…

Вера вдруг остро, ярко вспомнила Женю Цымбала. Высокий, стройный, яркие синие глаза, густые девичьи ресницы, роскошная длинная копна соломенных волос. Когда бригада «скорой» привезла мальчишку с разрезанными венами и Лученко встретилась с родителями, сообщившими ей, что их пятнадцатилетний сын глухонемой, Вера внутренне сжалась. Она не знала, как работать с глухонемым подростком. Однако, войдя в палату и увидев мальчика, неожиданно для самой себя совершенно успокоилась, почувствовала уверенность: она непременно справится. Лежащий на больничной койке у окна бледный, какой-то прозрачный юноша тронул ее.

Разговоры доктора Лученко с Женей Цымбалом строились так: он читал по ее губам вопросы, а ответы писал в старой, пожелтевшей от времени амбарной книге. Из ответов складывалась цельная картина. Обычное дело: несчастная любовь. Ехал на занятия в свой кружок юных ювелиров, увидел Ее в автобусе и уже не мог отвести глаз. В ней все было чуть-чуть слишком: слишком крупный рот, слишком большие глаза, слишком полная грудь под слишком обтягивающей футболкой. Даже зубы, когда она улыбалась, открывались слишком крупные. Но это странным образом понравилось ему, а почему — он не задумывался. Смотреть на нее было приятно и немного стыдно, потому что он видел ее будто сквозь одежду и не мог с этим ничего поделать.

Мечтательный юноша Женя Цымбал вспоминал девушку весь день, а завтра увидел ее вновь, в том же самом автобусе, в это же время. И сразу покраснел, как краснеют только рыжие и блондины, — пунцовым цветом ото лба до ключиц. Хорошо, что в такой толчее никто не обращает ни на кого внимания. Она стояла, отвернувшись к окну. Он изучал ее шею. Сердце застучало, как маленький пулемет, когда он опустил взгляд и увидел, как туго джинсы обтягивают бедра девушки.

Теперь он ждал появления незнакомки, как ждут тайного свидания. Даже еще сильнее. Женя заранее приходил на конечную остановку и терпеливо ждал, когда она придет и присоединится к остальным пассажирам. А выходила она всегда на две остановки раньше. Евгений жалел, что на занятия в ювелирной мастерской нужно ездить только по вторникам и пятницам.

Родители Евгения Цымбала слишком берегли его. Пару раз Вера видела их в палате. Отец — спокойный, судя по строгому лицу терпеливый человек, какой-то крупный чиновник. Мать— полная женщина, с властным лицом. Это они придумали ребенку занятие, отвели его к известному в городе ювелиру. Тот обучал нескольких мальчиков своему ремеслу, растил учеников. Женя оказался очень способным художником, закрытый мир ювелиров пришелся ему по душе.

Не может быть, чтобы у такой красивой девушки не было парня, думал юноша, но очень нелогично желал, чтобы его не оказалось. И представлял себе, как решится, как выйдет из автобуса и подаст ей руку. Она удивится, конечно, но протянет ему свою, и он поможет ей сойти со ступенек… Дальше эти грезы не имели продолжения, так как предполагали знакомство, то есть обмен именами. Она-то свое назовет: судя по всему, девушка не стеснительная. Женя наблюдал, как с ней заговаривали, просили передать талон на компостер или, кажется, спрашивали о какой-то улице. Она всегда охотно откликалась, улыбаясь, а его сердце колотилось о ребра… Но как быть ему?

Лет до тринадцати мир без звуков казался Жене естественным, тем более что он перестал их слышать с четырех лет, после болезни, и успел привыкнуть. И общение с помощью жестов казалось Жене нормальным. Пока он не стал замечать, что девушки — другие. И вот уже два года он натыкался на стену, отделяющую его от остального мира.

Несколько месяцев Женя не решался к ней подойти. Наконец в пароксизме какого-то отчаяния он остановил свою избранницу, попытался познакомиться, ища в глазах болезненное сострадание к инвалиду. Но нашел только любопытство здоровой красивой девушки. Несколько невероятно счастливых дней он встречал ее после работы, показывал свои серебряные резные колечки и серьги, она взяла один набор. По ее губам было очень легко читать.

А потом он увидел ее с другим. Они столкнулись у лестницы в парке. Она стояла наверху, разговаривала. Увидев Женю, совсем не растерялась.

Сказала, улыбаясь: «Мальчик, у нас с тобой ничего не получится».

По ее полным губам он прочитал легкое сочувствие к нему.

Совсем другим языком говорило ее взрослое, налитое женское тело. Но теперь он к нему никогда не прикоснется.

Ничего не получится?..

Он и не помнил, как вбежал в дом, как наполнил водой ванну. Достал из шкафчика лезвие и полоснул по одной руке, потом подругой. Помнил только досаду, когда пришел в сознание уже в больнице. Мать вернулась с работы раньше времени…

Лученко встречалась с Цымбалом каждый день. Женя исписывал крупным старательным почерком несколько страниц в клеточку, писал медленно, но упрямо. Он шел на контакт удивительно легко, даже с радостью. Вера Алексеевна старалась не нарушить возникшей между ней и юношей хрупкой исповедальной нити. Она наблюдала, как он старательно излагает на страницах свои мысли, и ей казалось, что этот мальчик сошел с картины Нестерова «Явление отроку Варфоломею»…

После того как Женя описал историю своей любви, Вера стала читать такие строки:

«Зачем я родился таким? Ведь я же инвалид, ошибка природы. Ублюдок недоразвитый. Такому лучше не жить. Для чего мне мучиться?»

— Прежде всего ты человек, Женя, — возразила Вера Алексеевна, глядя ему в глаза и понимая, что нельзя сказать: «Надо жить. Ты обязан жить и мучиться». — И у тебя, как у всякого человека, конечно, есть право выбора, жить тебе или умереть. Но! Разве такой серьезный выбор делается сгоряча? Мужчины так не поступают.

«А чего же еще ждать, если мне не повезло?»

— Как ты можешь судить о своем невезении, не испытав везения? А может, это и есть везение, а невезение тебя ждет в будущем? Ты не узнал как следует ни людей, ни себя. Ты не испытал жизни по-настоящему, глубоко, разносторонне. Такая ли уж ты «ошибка»? Минусы можно обратить и в плюсы — все зависит от точки зрения. Дар слуха, которого ты лишен, способен быть и тяжким грузом. Знал бы ты, сколько я слышу отвратительных слов, шума и грохота, разрушающих меня и мешающих жить!

«Вы что, серьезно?»

— Почти… А тебе лишние звуки не мешают сосредоточиться для творчества. Ты ведь художник, а значит, особенный человек, не так ли?

«Я очень люблю рисовать. Когда рисую с натуры, мне кажется, что ничего некрасивого нет, а даже если есть, на моем рисунке оно становится прекрасным».

— Наши призвания похожи. Я тоже думаю, что несчастливых людей нет, есть люди, которые просто забыли, что они счастливы. Но давай продолжим наши рассуждения. Дар слова, от отсутствия которого ты страдаешь, тоже не самый лучший дар. Болтливость, косноязычие, ненормативная лексика… Но и это ерунда по сравнению с тем, что люди на земле говорят на нескольких сотнях разных языков и зачастую не в силах понять друг друга. А есть универсальный язык: язык тела. Глаза, мельчайшие жесты, мимика говорят намного больше слов.

«Да, я знаю».

— Вот видишь. Посмотри на собак, они не разговаривают, но это не мешает им прекрасно ориентироваться среди таких разговорчивых созданий, как люди, и быть самыми счастливыми ушастыми существами на свете. У меня у самой есть спаниель, я знаю, о чем говорю…

Тут разговор зашел о собаках, а о них Вера могла говорить бесконечно. Оказалось, что Женя тоже любит собак. В следующий свой приход Лученко сказала:

— Ты анализируешь наши разговоры, и тебе кажется, что я просто занимаюсь утешением.

«Как вы догадались?»

— По губам. Помнишь о языке тела? А ведь ты им тоже владеешь на высоком уровне. Ну-ка, посмотри на меня, попробуй прочитать.

«У вас был сегодня, кажется, трудный день… Вы огорчены, что кому-то не удалось помочь».

— Верно. Пришлось направить одного страдающего человека в стационар. Жаль, не люблю этого, но разговоры не помогали. А может, я допустила в чем-то ошибку.

«Разве может врач ошибаться?»

— А ты как думал? Мы тоже живые люди, как все. Как и ты. Ты допустил ошибку, и это большое везение, что она не закончилась трагически.

«Не уверен. Зачем страдать?»

— Дружочек мой, кто ж тебе обещал, что жизнь — это сплошные радости? Это и страдания тоже. Но ты вдумайся: если можешь страдать, значит, можешь и радоваться, ведь одного без другого не бывает. Ты получил меру страданий, должен был дождаться и радости. Терпения не хватило? А ты дождись. Успеешь еще уйти, но не лучше ли досмотреть кино до конца? Кто знает, сколько интересного еще покажут.

«Кроме красоты, есть еще любовь. А мне она не досталась».

— Опять спешишь. О любви мы еще поговорим, но не кажется ли тебе, что жизнь Евгения Цымбала нужна не только ему? Каждый человек, красивый он или урод, совершенный или с изъяном — кому-то на свете нужен. Не буду говорить прекрасных слов о родителях и родственниках, но все зачем-то нужны, каждый человек — особенный. Ты вот слушаешь меня и не соглашаешься, а это потому, что ты еще не успел всего узнать и понять. Ты не урод и не калека, ты не болен и не несчастен — просто не нашел себя, не уловил главного, не почувствовал.

«Что я должен был почувствовать? Призвание свое нашел, знаю достаточно».

— Снова ошибка. Любой человек при рождении — это чистый лист, даже иммунная система его включается лишь от соприкосновения с агрессивной средой — бактериями, давлением, температурой воздуха. Мир как бы настраивает родившийся организм под себя, как чувствительный музыкальный инструмент. Человек растет и, как мощный пылесос, всасывает в себя впечатления. В юности весь мир снаружи, как пейзаж за окном, а сам ты — загадка и для других, и для себя, поскольку еще ничего собой не представляешь, кроме набора разных возможностей. Время от времени твоя внутренняя «компромиссочка» переполняется, и кажется, будто ты уже все познал. Это критические возрасты, известные нам, психотерапевтам. У тебя первый критический возраст, их будет еще несколько. Затем ты опять понимаешь, что ничего не знаешь, и продолжаешь впитывать в себя мир. К зрелому возрасту уже весь этот мир внутри тебя, ты сам — целый мир и целая вселенная. Личность — это набор взглядов, мнений, привычек, заблуждений, реакций и инстинктов. А ты ничего и не искал, просто не успел. Значит, не имеешь права судить. Ни о других, ни о себе. Не имеешь права уходить. В конце концов, убивающий себя — тот же убийца, извини за резкость. Жизнь, окружающая тебя, не заслуживает такого поверхностного взгляда, тем более преступления.

«Но как же мне быть?»

— Забыть о своих переживаниях, о том, как тебе не повезло. Забыть о себе, перестать быть потребителем. Стать дарителем, исследователем и наблюдателем. Общаясь с людьми, вообрази на минутку, что ты в чем-то мудрее, сильнее, что тебе ведомо нечто особенное — ведь это почти так и есть. И тогда твоя любовь обязательно к тебе вернется, но главное — ты почувствуешь новые грани существования. Самое главное, самое странное, что тебя ждет на этом пути: люди перестанут замечать такую мелочь, как глухонемота, после первых же минут общения с тобой. Будут видеть только прекрасную душу. И ты не просто почувствуешь себя полноценным — ты им станешь, ты уже и есть такой.

Женя смотрел на ее губы заворожено и внимал ей. Вера Алексеевна день за днем приходила и рассказывала ему: о любви, о красоте духа, о саморазвитии. Женя довольно быстро оттаял, перестал жалеть о несостоявшемся самоубийстве. Слишком сильна в нем оказалась жадность к познанию красоты мира. Однажды Вера рассказала ему о картине, персонажа которой он ей напомнил.

Вместе с родителями восьмиклассница Верочка посетила Третьяковскую галерею. Семья прошла множество залов, обмениваясь впечатлениями от полотен выдающихся русских художников. Сначала родители показали ей огромную, во всю стену, картину Иванова «Явление Христа народу». Больше всего девочке запомнилась «группа дрожащих» на переднем плане композиции. Ей было очень жаль этих кудрявых полуодетых людей, дрожащих под жарким южным солнцем. Следующей по силе восприятия была картина Михаила Врубеля «Демон». Цветовые пятна напомнили Вере сверкание разноцветных хрустальных сосулек на зимнем солнце. А печальный взгляд демона, обращенный внутрь собственной израненной души, таил бездонную тьму загадок.

Но ни «Явление», ни «Демон», ни даже портрет уникальной балерины Иды Рубинштейн не потрясли юную Веру. Подлинным потрясением стала для нее созданная гениальным Нестеровым картина «Явление отроку Варфоломею». Девочка застыла, завороженная образом отрока. Родители звали ее идти дальше, в другие залы, где были другие картины, но она не могла отвести взгляда от Варфоломея. Деликатные взрослые оставили дочь, решив позже показать ей остальные залы музея. Но сила воздействия картины на Верины чувства была такова, что вся остальная экспозиция была ей уже не интересна.

Позже, закончив мединститут, приезжая в Москву на какие-то конференции или краткосрочные курсы повышения квалификации врачей, доктор Лученко непременно находила время, чтобы зайти в Третьяковку посмотреть на любимую картину. Было нечто просветленное и в самом отроке, и в пейзаже вокруг него. Душа Веры наполнялась покоем и умиротворением.

…Вера встрепенулась на своей лавочке, оглянулась. Теплый майский день ворвался в ее сознание, и она поняла — нет больше ада, он снова до времени спрятался в свою клетку и запер за собой дверцу. А есть только удивление: что-то здесь не то. Странно.

Почему мальчик спустя три года снова решил уйти из жизни? Ведь восемнадцать — уже не пятнадцать, это возраст мужчины, а не бесплотного эльфа. Да и не было в Жене недоверия к жизни, страха перед ней, характерного для других пациентов, склонных к суициду. Тем более, вспомнила Вера, спустя полгода он прислал ей открытку, писал, что его возлюбленная с ним, они живут вместе, родители приняли их на удивление хорошо. Что жалеет о своем поспешном желании уйти, что все понял. Тогда это была просто любовная травма… Но сейчас — зачем он совершил непоправимое? А если прав Пашка Винницкий с этой своей «каплей крови не туда»? Кому понадобилось убивать глухонемого юношу? У Жени Цымбала не было врагов! Разве может его смерть быть убийством? Ох, сгущается вокруг тебя, Вера, что-то темное. Какой-то это неправильный калейдоскоп, неправильные стеклышки. И все как на подбор — черные.

Может быть, позже она пожалеет о том, что не сразу прислушалась к судмедэксперту. Но картонная трубка калейдоскопа уже повернулась, стеклышки и зеркальца с шорохом посыпались, образовался новый узор, а старый не повторится никогда.

Уютный и родной Киев, привычно удобный, как домашняя одежда, Вера покидала с облегчением. Будто занозу вытаскивала из ладони. Хотя обычно не советовала никому убегать от проблем, наоборот. «Стойте, — говорила, — иначе не сможете никогда остановиться, будете бежать отовсюду, от всех и от всего, превратитесь в вечного беглеца, пожизненного кочевника». Но какие уж тут советы, когда у самой пятки жжет!.. И не помогают ей правильные слова. Только другим. А сама-то, Вера Алексеевна? Всегда умела вдруг встать посреди разговора, посреди шумной компании — и уйти. И никто, никто не мог ее удержать, потому что гордость — этот крупный недостаток — был присущ ей в полной мере.

По дороге в гостиницу Веру развлекал Юрий Лученко. Правда, он и не догадывался, что веселит ее, — просто ворчал и бубнил. Вера неосторожно сказала, что мечтает наконец посмотреть город Бабеля и Ильфа с Петровым, и его тут же «понесло». Дескать, в этом приморском городе летом живут только мазохисты, мечтающие переболеть парочкой инфекционных заболеваний, обожающие тучи мух и комаров, тухлую рыбу и сгнившие фрукты. И только ненормальные романтики надеются, что на каждом углу их подстерегают герои Куприна. Той Одессы уже давно нет, она умерла или уехала за рубеж; та, что осталась, — это грязный, тяжелый город, где не хочется жить, где коверкают русский язык, где нет горячей воды, свежего воздуха и квадратного метра без пыли.

Вера смотрела в окно автобуса, молчала и мечтала, как бросит в номере сумки вместе с бывшим мужем, ныне просто соседом по коммуналке. Не спросила даже: что ж ты так рвался сюда вслед за мной, если Одесса такой ужасный город? Пусть болтает, пусть токует, как тетерев. И еще она думала о том, что говорить с любым городом нужно на одном языке. И дело вовсе не в одесском чувстве юмора. Просто в чувстве. В жадном любопытстве. В интересе и уважении. Если этого нет, то все попытки увидеть живую душу города — это старания хомячка оценить творчество Бетховена. В холле гостиницы «Аркадия» ждали всех приглашенных компанией «Океанимпэкс». Президент компании, высокий худощавый эстонец Янис Пылдмаа откинулся на спинку необъятного кожаного дивана и оттуда, поворачивая голову то вправо, то влево — ну точно орел на вершине! — наблюдал за происходящим. При виде Веры Пылдмаа стремительно подошел к вновь прибывшим.

— Здравствуйте, Вера! — улыбнулся он. — Добро пожаловать!

— Добрый день, Янис. Спасибо за приглашение.

Она протянула ему руку. Рука была маленькая, с нежной кожей и очень прохладная. Мужчина галантно поцеловал эту руку и, задержав ее в своей широкой ладони, весело прибавил:

— А вы стали еще красивее, чем десять лет назад!

— Познакомьтесь, это Юрий, мой муж, — представила своего спутника Вера, с трудом выговаривая последние два слова.

Эстонец слегка кивнул мужу и вновь улыбнулся идеальной светской улыбкой.

— Очень приятно. Ваша жена рассказывала о начале нашей бурной деятельности? О том, что десять лет назад у нас была одна маленькая комнатка, один компьютер и крохотная коптильня, которую можно было спрятать в чемодане?

Соблюдая приличия, Юрий Лученко ответил на улыбку и на рукопожатие:

— Она у меня скрытная женщина… Ничего не рассказывает, — проговорил он.

— Вера Алексеевна просто очень скромный человек, но великолепный специалист! Я до сих пор помню ее ролевые игры и тренинги, все эти «ворчалки», «пыхтелки», «кричалки».

— Надо же, — улыбнулась Вера, — приятно, что кто-то еще помнит ту давнюю работу.

— Вы нам тогда помогли набрать основной костяк компании! — сказал с гордостью глава «Океанимпэкса».

Он смотрел на Веру с нескрываемым интересом. Как же он не разглядел десять лет назад эту русалку с сиреневыми глазами? А Вера отметила, что эстонский бизнесмен стал еще большим европейцем, чем был в девяностых годах. Тогда он предпочитал черные джинсы и свитера домашней вязки, а теперь стал совсем денди. Ну прямо бери его отсюда и переноси в Канны, на вручение Золотой пальмовой ветви. Лакированные туфли, темно-синяя бабочка на белоснежном стоячем воротнике рубашки, аромат дорогой туалетной воды… Парфюм эстонца вызывал ассоциации со скольжением серфингиста по высокой морской волне, с постоянством и силой океана. Ну конечно, вспомнила она, ведь Янис заядлый яхтсмен. Его лицо было уже бронзового цвета, хотя лето еще не началось, светлые брови и волосы оттеняли загар. За выгоревшими ресницами пряталась ирония треугольных рысьих глаз. Единственное, что не изменилось за эти годы, был его мягкий балтийский акцент. Вместо одной буквы «д» он произносил две «т», а вместо «е», протяжное «э». Оттенок ближнего зарубежья.

— Чем вы в ттанный момент занимаетэ-эсь? — поинтересовался Пылдмаа.

— Работаю в клинике, — ответила Вера, стараясь не спрашивать себя: работаю ли? — Я ведь психотерапевт, у меня; пациенты.

— А бизнес-тренинги? Консалтинг? Забросили? — удивленно поднял белесые брови ее собеседник. — У вас так хорошо получалось.

— Знаете, Янис, со временем я поняла, что мне намного больше нравится работать не с группой, а с отдельными людьми.

— Жаль, очень жаль, — протянул он.

К ним торопливо подошел парень с прилизанными волосами и что-то негромко сказал шефу.

— Извиниттэ! Я ттолжен идти. Эще увиттимся! — Он отошел в сторону, где уже стояла группа сотрудников компании.

— Почему я ничего не знаю о твоих тренингах? — процедил Юрий.

— Потому что еще на заре нашей «счастливой» семейной жизни ты объявил, что все свои проблемы я должна оставлять за порогом нашего дома. Ты говорил, цитирую: «Мне не интересны твои психи! Меня не волнуют твои пациенты! И если ты будешь мне рассказывать о них, я задумаюсь о твоем психическом здоровье. Говорят, у всех психиатров рано или поздно едет крыша!» Вспомнил?

— Но ведь это совсем другое дело! Ты проводила какие-то деловые игры с нормальными людьми, а не с психами, получала, наверное, хорошие деньги и при этом даже не сочла нужным посвятить меня в свою работу.

«В жизни всегда приходится расплачиваться за все, — подумала Вера. — За доверие — тройной счет. Еще несколько дней назад, когда я ушла от Андрея и вернулась домой, ты ползал у меня в ногах. Говорил, что мой уход — это прежде всего твоя ошибка. Обещал полностью измениться. Просил, чтобы наша жизнь вернулась в прежнее русло. Выклянчил, чтобы мы вместе поехали на это десятилетие «Океанимпэкса» в Одессу. И вот, пожалуйста, все как всегда!»

— Не собираюсь я тебя ни во что посвящать, — ровным голосом проговорила Вера.

И она отправилась на прогулку, исправлять испорченное настроение. В Одессе Вера очутилась впервые. Одни привозят из путешествий посуду, другие — камушки-сувениры, третьи — просто шмотки. Вера всегда собирала наблюдения. Картинки жизни. Она просто всматривалась и вслушивалась, избрав самый лучший способ знакомства: отправиться бродить куда глаза глядят. А уж город сам оплетет тебя неожиданными историями, влезет в уши случайными диалогами, окутает запахом акаций и закружит голову. Гири проблем исчезли, она стала легкой как перышко. Морской весенний бриз, казалось, способен был подхватить ее и унести с собой куда-нибудь в счастливую страну, где нет измен, а есть покой!.. Уж если даже ее любимый Пушкин утверждал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля», — то что уж говорить о простых смертных…

Одесса имела свой сценарий общения и свои методы убеждения. Вот перед глазами как будто специально разворачивают живописную сценку. Движется парочка: девушка — раскрашенная во все цвета радуги, как индеец перед ритуальной охотой, милашка того облегченного поведения, которое сразу выделяет ночную бабочку в любой, Даже очень нарядной толпе. Мужчина — матрос иностранного корабля в шапочке с помпоном и широченных клешах, подметающих тротуар. Оба пьяные в дым. Пошатываясь и поддерживая друг дружку, подходят к живописно увитому диким виноградом старому дому. В торце глухой стены, неожиданно высоко вверху находится входная дверь, к ней ведет винтовая железная лестница. Парочка начинает подъем. Звучит «монолог подрывника» или что-то такое же музыкальное, когда одно бледное английское слово расцвечивается многоярусным и разнообразным русскоязычным словесным дизайном с мягким знаком в конце большинства слов. При этом они считают ступени. Поднявшись до середины, сбиваются со счета и, спустившись вниз, упрямо начинают сначала.

Вера идет дальше и видит белые гроздья цветущих акаций. Везущий пассажиров на станции Фонтана трамвай вместе с ними перевозит этот легкий пьянящий запах, аромат одесских акаций. Внезапное желание прокатиться— и вот она уже едет вместе с шумной толпой. В трамвае на крутом повороте пожилая женщина невольно опирается на молодого человека. Вера слышит мгновенную репризу, рождающуюся прямо здесь и сейчас:

— Мадам, вы решили меня согреть? Так на дворе достаточно тепло!..

Вера улыбается. Разве можно грустить, когда вокруг сплошные отрывки из монологов Жванецкого в исполнении Карцева?

Многочисленные кафе вдоль моря уже выставили на тротуары белые пластмассовые стулья и столики. На шестнадцатой станции Фонтана путешественница буквально наталкивается на старичка в белоснежном полотняном костюме и парусиновых туфлях, начищенных зубным порошком. Он сидит на стуле посреди тротуара и высматривает собеседников.

— Молодая дамочка, откуда вы будете?

— Из Киева.

— О! Хорошее дело. А как у вас с гречкой? Говорят, в Киеве совсем нет гречки! Как же вы обходитесь?

— Да нет, все нормально, — смеется Вера. — Есть гречка!

— Точно есть? Вы не обманываете?

— Точно, не беспокойтесь!

— Ха! Она меня будет успокаивать! Это у нас на Привозе все есть. Правда, у пенсионеров нет денег это купить. Но есть все. А в Киеве, вы ничего не путаете, там точно есть крупа?

Вера еле отбивается от полотняного старичка. Но задумывается о том, что надо бы перекусить. Она заходит в прохладную тень открытого верандой к морю зала. Подошедший официант спрашивает:

— Вы будете заказывать по меню или вам рассказать своими словами?

Вера просит «своими словами», и ей рассказывают про варенички домашние, пельменчики ассорти и селедочку под шубочкой, про блинчики и еще о многих других блюдах, но так же уменьшительно-ласкательно. Внезапно проснувшийся зверский аппетит требует и пельменчиков, и блинчиков. К Вере выходит шеф-повар, удивляя вопросом: понравилось ли?

— Еще как! — восклицает она. — Как это вы, мужчина, так готовите, что редкая женщина может сравниться?

Одесский мастер отвечает ей так:

— Когда женщина готовит, о чем она думает? О таинстве, об удовольствии, о том, что вкусная еда — это искусство? Нет. У нее в голове: нужно стирать, убирать, ребенок плохо учится, а муж не помогает. Я вам так скажу: она не творит, когда готовит. Нельзя творить каждый день! Особенно если на ней вся домашняя работа, понимаете? А когда готовит мужчина, он думает: «Чем бы мне их удивить?»

«Да, пожалуй, это самый короткий и точный ответ на вопрос, почему лучшие в мире повара — мужчины», — решает Вера Лученко, оставляя щедрые чаевые.

На веранде вечернего кафе появляется высокая мужская фигура, и рядом неожиданно присаживается улыбающийся Янис Пылдмаа.

— Не боитесь разгуливать по незнакомому городу одна?

— Вы не поверите, но этот город кажется мне знакомым и родным. — Вера отводит со лба прядь волос, улыбается. Мужчине кажется, будто полутемное кафе осветилось. — Как вы здесь оказались?

— Просто ехал вдоль моря. Решил зайти в кафе, а тут — вы. Кажется, я успел к десерту?

Ему все больше нравится эта странная женщина. Она спокойно гуляет по вечерней Одессе, заходит в кафе, не испытывает никакой неловкости оттого, что одна, без спутника. Ее жесты, улыбка, глубокий голос — все это кажется таким близким, словно он знаком с ней с рождения.

— Да. Будете на ночь пить кофе? — В синих Вериных глазах зажглись озорные искорки.

— Вы забыли, что на эту ночь у нас намечен праздник, — сказал Янис, невольно выделяя интимное «у нас». — А кофе спиртному не помеха.

Янис смотрел на нее рысьими охотничьими глазами. Вот-вот между ними завяжется что-то важное, протянется какая-то невидимая, но прочная нить. Он заказал кофе ей и себе и спросил, понизив голос:

— Вам не хочется возвращаться в гостиницу?

Вера медленно покачала головой:

— Не играйте в загадки-отгадки, все равно я это лучше умею. Тем более, если учесть, что в нашу случайную встречу я не верю… Вы, Янис, сопровождали меня от самой гостиницы. Зачем? — Уголки ее рта насмешливо подрагивали, в глазах появилась бархатная глубина.

— Хитрить с вами не получается, — усмехнулся Пылдмаа. — Правду и ничего, кроме правды?

— Желательно.

— Хотелось просто побыть с вами, поговорить, — признался он. И добавил, сглаживая откровенность: — И потом, через час начало презентации, каждый гость для меня на вес золота! Поэтому вскочил в свой «лендровер» и отправился следом.

— Что ж, поедем на праздник деловой буржуазии. Никогда еще не ездила в такой шикарной машине!

Вера чувствовала, что мужской интерес ей приятен. Он был сейчас словно исцеляющий бальзам. «Неужели клин клином? — подумала она, и сама у себя спросила: — А этот клин чем? Следующим клином? И так без конца? Тогда никаких клиньев не хватит…»

Стас Чернобаев поднес диктофон к самым губам и пробормотал: «В этот вечер в ночном клубе «Титаник» только один вид закуски — рыба. Копченая и соленая, малосольная и фаршированная, тушеная и сырая, горячая и холодная…»

Журналист поморщился: музыка гремела слишком сильно. «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно! Там бы, там бы, там бы, там бы пить вино!» — разрывался женский голос, перекрикивая джаз. Стас еще больше сморщил бледное острое личико, оскалил зубы и продолжил диктовать: «Щипчики для устриц мелькают тут и там, и самое удивительное, что ими пользуются почти без напряжения. Видимо, неподготовленную публику сюда не приглашают. Вот так, с шиком и помпой, празднует свое десятилетие известный рыбный холдинг «Океанимпэкс»»…

Вечеринка вокруг Стаса суетилась и грохотала. Гости и хозяева сновали по клубу, переходя из зала в зал. Официантки ловко заменяли пустые бокалы полными и полные пепельницы пустыми. Главное помещение клубного комплекса, данс-зал с рестораном на втором этаже, было оформлено как дно океана: по прозрачному потолку стекали бирюзовые струи, над танцующими нависало днище корабля.

Стас выключил диктофон и снова взял с подноса рюмку водки. Сзади его слегка толкнули.

— А закусить? — подмигнул ему Тарас Рябоконь, протягивая бутерброд с красной рыбой.

Тарас, коллега Стаса по журналистике, занимался фотосъемкой. Среди нарядной публики он выделялся мятыми штанами защитного цвета и просторной оранжевой футболкой. На плечах Тараса висел рюкзачок с фототехникой. Время от времени он метался по залу в поисках наиболее выгодного ракурса, мешая самозабвенно веселящимся гостям.

— Сэнк ю, конечно, только поменьше отвлекайся, побольше снимай, — сказал Стас, кивая на днище корабля. — Надо бабки отрабатывать, понял?

Тарас устремил вверх объектив, ловя в видоискатель цифровой камеры подходящий ракурс. Красные кораллы облепляли корабельный остов и закрывали все детали деревянной обшивки. Название «утонувшего» судна флуоресцентно высвечивалось: «Титаник».

— Это будет классный кадр, — решил фотограф.

Заведение было пропитано особым морским духом, наполнено множеством забавных мелочей. В бассейне-аквариуме без устали плавали живые девушки-рыбки в золотых и серебряных коротких хитончиках. Не было ни одного посетителя, который не задержался бы у стеклянной стены аквариума. А стоящий на гигантском закрытом аквариуме с двумя акулами прозрачный пол в стрипбаре? Даже зная, что от хищниц его отделяет сверхпрочное стекло, посетитель все же непроизвольно нервничал, сидя на стуле, под которым плавали эти недружелюбные существа. Акулы и танцы стриптизерш у шеста добавляли адреналина в кровь. А потом клиенты устремлялись в бар к татуированному с головы до ног боцману-бармену, чтобы утолить жажду крепкими напитками.

Еще один хитрый трюк подстерегал веселящихся в «Титанике»: в разгар вечеринки в данс-зале пол внезапно накренялся и уходил из-под ног. Начиналась настоящая качка, как на хлипком суденышке в море. Общую картину катаклизма дополняла брызгавшая на публику из иллюминаторов вода. Народ, натурально, пугался, женщины поднимали визг, мужчины успокаивали своих партнерш, но и те и другие инстинктивно торопились к выходу. Только оказавшись в коридоре (а самые прыткие, бывало, спохватывались лишь на улице), все убеждались в твердости почвы и вспоминали, что находятся на суше, в центре Европы, в самой Одессе-маме. На смену страху приходило безудержное веселье, ночь снова превращалась в праздник. Завсегдатаи клуба даже ждали момента качки и всеобщей паники, с чувством превосходства наблюдая за новичками.

Компания «Океанимпэкс» отмечала свой десятый год рождения с достаточным размахом и фантазией. Кроме сотни служащих украинских офисов, прибыли представители европейских филиалов, было приглашено множество гостей и друзей холдинга. Все получили изысканный именной пригласительный в виде рыбки.

Из одного текста Стас собирался наштамповать еще три варианта и разместить в разных городских СМИ. Начальник отдела маркетинга и рекламы Константин Бойко за это хорошо платит, такого клиента нужно ублажать. Стаса вновь толкнул под локоть коллега. Рот фотографа был занят бутербродом с икрой, и он молча ткнул пальцем в сторону бара. Там толпился народ вокруг известной пары телеведущих, Саши и Маши. Точно! Нужно запечатлеть известные лица и упомянуть их в заметке, молодец Тарас. Кто еще здесь тусуется из звезд? Стас Чернобаев по-охотничьи оглядел зал. Ага, в сторонке наслаждается рыбными деликатесами известный актер Коля Дьяк, огромный толстяк, он постоянно снимается в сериалах и ведет телепередачу «Сам себе оператор». А вот другая звезда балета — Игорь Воронцов, скульптор-авангардист с лицом простака, хитрым взглядом крестьянина и богатырской статью штангиста. Сегодня он в паре со своим другом, не менее известным художником Тимофеем Ярковым. Оба сейчас надирались у стойки бара, оба были большие любители эпатажа и хулиганы. Если подождать развития событий, непременно будет о чем написать еще и в бульварные издания.

Возле столов с рыбной снедью толпились журналисты столичных изданий и местной прессы. Еще бы! Такой грандиозный корпоративный гудеж, да на шару! Подобно теории «чистого искусства», то есть искусства ради искусства, «шара» как явление и образ жизни не имеет ни в чем ограничений. Дармовое угощение пользуется особой популярностью среди журналистов, и не только среди них. Можно не уметь делать решительно ничего, но обладать способностью чуять, где и когда будут что-нибудь раздавать «на шару». Редкое качество, почти талант!

Оба журналиста без устали пили водку и жадно глотали тарталетки с черной икрой, по очереди отпуская невнятные циничные замечания о присутствующих. Стас Чернобаев слегка замедленно спросил, кивнув на высокую роскошную девушку:

— Это что за существо с такими бедрами? Почему до сих пор не знаком? Вечер без женского тела — диагноз «девственник»!

Из уст невысокого плюгавого Стаса, похожего на копченого угря благодаря своим кожаным лосинам и кожаному обтягивающему пиджачку, такие откровения звучали странно.

— Красотка работает в «Океане», — пояснил Тарас, для краткости сокращая название холдинга. — Только вряд ли тебе обломится.

— Почему же? — презрительно сощурил глазки и выпятил губу Чернобаев, считавший себя неотразимым сердцеедом. — Она что, лесба?

— Не-а, — равнодушно объяснил Рябоконь. — Хуже. Она карьеристка. Я уже пробовал.

— Так это ж самая легкая категория! — Чернобаев расплылся в сальной улыбке, не сводя глаз с предмета разговора.

— Что значит «легкая»? — не понял Тарас.

— Ты не врубился? Ну, что непонятного? Красотка хочет сделать карьеру, так?

— Ну и что, мы-то при чем?

— А мы ей в этом деле помогаем! Пишем статейки, какой она преданный холдингу работник и а-ба-лденный спец! — Журналист поднял указательный палец. — Но это при условии, что она будет хорошей девочкой, послушной. Панимаишь ты! — Чернобаев весело расхохотался.

— А если не будет послушной? — Рябоконь с сомнением покрутил головой.

— Тем хуже для нее.

— Чем это для нее может быть хуже? — пуская кольца Дыма, спросил молодой и менее опытный Тарас.

— Статейку ведь можно накропать и совсем в другом ключе. Дескать, компания работала бы еще лучше, если б не отдельные нерадивые сотрудники! Получится «честный» материал. Нам за него Костя еще в ножки поклонится.

— По-твоему выходит, Стас, что бы ты ни написал, будешь все равно в выигрыше?

— Есессинна! — произнес Чернобаев, приступая к копченой семге.

«Акулы пера» разговаривали громко, не стесняясь никого, в том числе и обсуждаемой девицы. Если бы кто-то хотел прислушаться к их развязной болтовне, он мог это сделать свободно, ничем не привлекая внимания. Да их и слышали, собственно, многие сотрудники фирмы, но одни были на том же градусе горячительного и не фильтровали вообще уже ничего, другие поморщились и тут же забыли. Только один парень подошел к журналистам. Это был крепыш небольшого роста, с круглыми плечами тяжеловеса и широкой шеей, совсем бы похожий на типичного «качка», если бы не длинная, собранная сзади в хвост темная грива волос.

— Эй вы, уроды, — сказал он хмуро. — Объясните, плыз, вы на «Океан» работаете или поперек?

— Не парься, Артем, — осклабился Стас. — Что тебя так конкретно подбросило? Сам, что ли, на нее стойку сделал?..

Артем замахнулся и саданул Стаса кулаком в зубы. Тот, мотнув башкой, ногой в ботинке с рифленой подошвой изо всех сил ударил Артема куда-то в бедро. Рядом закричали, заметались, и уже совсем стало казаться, что восхитительная в своей бессмысленности пьяная драка завертит, сомнет праздник. Но дерущихся ловко и быстро растащила охрана мероприятия. Парням поправили одежду, крепко прошептали что-то в ухо и отпустили, не спуская с них внимательных глаз. Кто был подальше, ничего и не заметил, волны музыки накатывали и накрывали людей.

Артем повернулся к испуганному фотографу, закрывавшему локтями свою технику:

— Тарас, смотри, не вздумай фотки нашей со Стасом «беседы» налево продать. Увижу — ты меня знаешь.

За двоих ответил Стас, все время улыбавшийся как будто приклеенной улыбочкой:

— У тебя офигительный дар убеждения, парень! Не боись!

Танцы, песни, громыхание музыки… Праздник продолжал бушевать. Между приглашенными сновала рыжая девица на высоченных каблуках, с минимумом одежды на теле и микрофоном в руке, который она настырно совала всем под нос: «А вот еще один наш гость хочет поздравить «Океанимпэкс»!» Некоторые вежливо поздравляли, кое-кто отворачивался. По стилю поведения Стас узнал ее, она вела на одном затрапезном телеканале передачу «Вот так», где освещались все местные тусовки. Ее фирменным журналистским стилем были вопросы такого рода: «А что вы здесь делаете?», «А какие у вас отношения с хозяевами вечера?», «А что это у вас за шляпа (пиджак, юбка, галстук)?»

На этот раз рядом с девицей оператора не было, значит, догадался Стас, она просто подрабатывает на презентации в качестве ведущей.

Среди публики появилось новое лицо — женщина в черном вечернем платье, стройная, как терракотовая статуэтка, несмотря на вполне женственные формы. Рыжекудрая ведущая подскочила было к ней, но тут вдруг рядом оказался сам президент рыбного холдинга. Он решительно забрал микрофон у оторопевшей ведущей и сказал в него несколько теплых слов о госпоже Вере Алексеевне Лученко, психотерапевте и бизнес-тренерер, которая стояла у истоков «Океанимпэкса» и заслуженно считается другом компании. Затем, церемонно поклонившись, передал слово объявленной Лученко.

— Друзья, — просто сказала Вера Алексеевна, и ее усиленный техникой голос разнесся по всему залу, заглушив музыку. — Маленькая когда-то рыбка превратилась в акулу бизнеса всем нам на радость. Желаю «Океанимпэксу» забрасывать свои сети все дальше и ловить в них нас — любителей рыбных блюд. Ура!

Народ дружно захлопал в ладоши, заговорил, зашумел. Двое журналистов все еще смотрели на Лученко, когда она присела за столик рядом с широколицым мужчиной. Тот насмешливо сказал:

— «Госпожа Вера Алексеевна Лученко!» С каких пор ты стала госпожой? Как известно, господа все в Париже. Почему вы еще не там, пани Вера? Что вы делаете на этом празднике рыбы?

— Хватит паясничать. Если тебе здесь не нравится, оставался бы дома. Мог и не тащиться за мной в Одессу, никто тебя силой не тянул! — Женщина отвернулась, приятное выражение ее лица застыло.

«Bay, опять назревает скандальчик», — обрадовался Чернобаев. Теперь-то уж он своего не упустит! Журналисты подошли поближе, чтобы не пропустить ни слова из этой «милой» беседы. А муж взял из рук жены пригласительный и, наслаждаясь собственным сарказмом, с выражением прочел:

— «Мы рады пригласить Вас на праздник десятилетия компании «Океанимпэкс»! Мы помним всех друзей компании, которые помогали становлению нашего бизнеса, осуществляя движение к намеченной цели шаг за шагом.

Сегодня нам есть чем гордиться! И мы бы хотели, чтобы Вы разделили нашу радость. Празднование состоится в клубе «Титаник». Пригласительный на две персоны». Как мило с их стороны! — Юрий разорвал пригласительный и бросил обрывки на столик.

Вере не часто приходилось бывать на таких больших корпоративных праздниках. А уж тем более выезжать по приглашению. И сама презентация в таком известном городе, и билеты на поезд, и забронированный на ее имя номер — все это было не только неожиданно, но и очень своевременно. Как целебный обезболивающий препарат. Обезболивающий эффект усиливался простым женским приемом — наконец-то надеть единственное вечернее платье. Маленькое черное платьице в стиле великой Коко провисело в шкафу два года. Вера сшила его на шестнадцатилетие дочери и с тех пор ни разу не надевала. А еще новая прическа и руки с модным френч-маникюром… И все это сейчас стремительно летело к чертям, потому что Юрий — жлоб и хам. А ведь как уговаривал ее, что они должны ехать вместе, как старался доказать, что появляться одной на такой вечеринке просто неприлично! Вот в этом весь Лученко. Сначала напросится на чужой праздник, к которому не имеет ни малейшего отношения, а потом испортит настроение.

Вера не сдержалась и коротко глянула мужу в глаза одним из тех взглядов, которые она называла «стоп-скандал». Тот отшатнулся, мороз пробежал вдоль его позвоночника, а на затылке и шее волосы встали дыбом.

— Ты мне надоел, — сказала она совершенно спокойно. — Убирайся домой.

«Настоящая ведьма», — подумал опомнившийся и присмиревший муж. Такое случалось крайне редко, лишь когда он ее особенно донимал. И всегда он, распаляясь, забывал о том, что его жена — женщина не рядовая, способная за себя постоять. Или не хотел помнить? Какого черта он потащился за ней на этот шабаш капиталистов! Никуда она и так не денется… Лучше, действительно, убраться от греха. Вот только доесть и допить, сколько влезет. Да еще почему бы стриптиз не посмотреть на шару!

Чернобаев тем временем кивнул коллеге. Тарас вскинул камеру, но щелкнуть не успел. Женщина оттолкнула стул, обошла своего коренастого спутника и шагнула к журналистам. Со стороны это выглядело так: психотерапевт Лученко, «друг компании», весело болтает с двумя ребятишками. У одного в руке диктофон, у другого фотокамера — значит, дает интервью. Обычное дело. Кругом пили, шумели, трепались и танцевали под грохот музыки, и никто не обращал внимания на Стаса и Тараса, двух работников древнейшей профессии, которые оказались вдруг сидящими в сторонке на диванчике, в компании элегантной женщины. Доктор Вера Алексеевна поговорила с ними, встала и направилась к своему столу.

Стас встряхнулся, как собака, мотнул головой. Он же хотел задать пару вопросов вон той, с каштановыми волосами… Забыл, как ее зовут. Собственно, а кто она такая, чтобы с ней говорить? «Вот черт, опять перебрал, пора на воздух», — сплюнул Чернобаев. Сидящий рядом с ним Рябоконь деловито запихивал камеру в рюкзачок.

— Ты кого-то хотел сейчас снять? — спросил его Стас.

— Вроде хотел, — замер на секунду фотограф. — Только не помню кого. Пошли подышим, а? Я, кажется, выпил пару лишних рюмок.

Двое журналистов вывалились из дверей «Титаника» в тепло и тишину вечернего города. Они шли вдоль берега моря по набережной, болтали заплетающимися языками, жестикулировали, хохотали, не подозревая, что время их жизни спрессовано в минуты. Пройдя еще пару шагов, один из них остановился прикурить у другого. Именно в эту секунду наблюдатель решил, что пора убивать. Разогнавшись, огромный «лендровер» ударил в людей и размазал их по чугунной решетке. Решетка издала старческий хрип и повалилась в черную морскую воду. Вместе с ней обрушилось вниз то, что несколько секунд назад было двумя живыми существами.

На камне осталась лежать прикуренная журналистом сигарета. Еще какое-то время огонек тлел с едва слышным потрескиванием, пока хорошая дорогая сигарета не догорела до самого фильтра. Тогда огонек погас, остался только столбик пепла.