Очарованная

— Он был сыном служанки? — спросила я, потрясенная тем, что они так долго были вместе.

Александр кивнул, убирая волосы с лица и растирая пряди между пальцами. — В моей легендарной истории с Орденом есть и другие, но это был мой первый опыт их верований, и мне это не понравилось.

— Но ты теперь доминант и садист? Я рискнула робко, потому что терминология все еще иногда приводила меня в замешательство, но я была почти уверена, что это правда.

— Со временем я узнал, каковы мои собственные границы, и они были почти такими же, как и у любого богобоязненного человека. Мне не доставляет удовольствия заставлять тебя истекать кровью или есть объедки с пола, как раба Шервуда. Мне не нравится мысль о том, чтобы делить тебя или смотреть, как тебя насилуют. Я всего лишь простой человек, жаждущий звука слез моего саба и вида плоти после того, как она покраснела от спермы.

Я смеялась. — Да, действительно, простой человек.

На мгновение мы замолчали, обдумывая свои тяжелые мысли, прежде чем я прошептала: —Прости, Ксан.

Он крепко сжал меня и зарылся ртом в мои волосы. — Женщина, которую я купил и использовал, сочувствует мне. Что я говорил тебе об этом нежном сердце?

— Я думаю, что у меня уже столько неприятностей, сколько только может быть, — пробормотала я.

Его шокированный смех вибрировал во мне.

— Ксан, — спросила я, потому что всегда этого хотела, и воздух между нами наполнился ароматом близости. — Сколько тебе лет?

— В пятницу мне будет тридцать пять.

— Серьезно? Мы должны праздновать — сказала я ему, потому что в моей семье было принято, чтобы дням рождения радовались.

Я не наслаждалась своим восемнадцатым днем ​​рождения, и я хотела компенсировать это, наслаждаясь с Александром.

— На самом деле у нас запланирован бал, на который нужно идти. Следующие несколько ночей мы пробудем в Лондоне, а после этого вернемся в Перл-холл. У меня для тебя уже есть платье в шкафу.

— О, ну, я больше думала о праздничном торте и воздушных шарах, но, думаю, лорды устраивают балы на дни рождения, — размышляла я.

Он прижал свою улыбку к моему лбу, а затем сменил ее поцелуем. — Мы можем сделать праздничный торт после бала, как насчет этого?

— Имеет место быть.

Некоторое время мы снова молчали, и я почти заснула, прежде чем спросил: —Что ты собираешься делать с Орденом? Что, если они обратятся против тебя?

Он долго не отвечал, а когда ответил, я не была уверена, что уже сплю.

— Меня беспокоит то, что я сделаю с Орденом, если они придут за тобой.

Я рассмешила Ксана восемнадцать раз в его тридцать пятый день рождения. Мой план на день был выполнен превосходно с помощью Риддика, который действительно звонил и бронировал столики для нас, и миссис Уайт, которая также путешествовала с нами из Перл-Холла и помогала мне делать торт. Мы испекли сицилийский пирог с ромом «Кассата» накануне утром, пока Александр был в командировке, и тем утром, когда я разбудила его, я принесла ему пирог в постель.

Это путешествие означало, что я впервые ложусь спать и просыпаюсь с ним, и новая близость казалась мне подходящей, учитывая, как изменились мои чувства к нему.

Было еще лучше, когда он ел глазурь с моих сосков и между ног, пока я не кончила ему в рот, а затем заявила, что я вкуснее торта.

Это был глупый план, и я нервничала, когда предложила провести день вместе в Лондоне, чтобы отпраздновать это, но Александр на удивление любезно отнесся к моему чрезмерному энтузиазму. Думаю, ему даже понравилась идея сходить на «Лондонский глаз», хотя, вероятно, это было только потому, что мы заняли свою собственную капсулу, и он играл под моей юбкой перед несколькими камерами видеонаблюдения, пока я не кончила ему на руки.

Я никогда не видела Александра таким расслабленным, каким он был со мной в тот день. Он был по-прежнему холоден и отчужден, невозмутим, на него было трудно произвести впечатление, но улыбка в его глазах заставляла меня сиять, как многогранные бриллианты в слабом лондонском свете.

Воспринимая его таким образом, я почувствовала себя девочкой, влюбленной в школу, что было немного нелепо, поскольку я никогда раньше не была таковой. Но того головокружения, которое охватило меня, когда он держал меня за руку и вел сквозь толпу или выдвигал для меня стул во время полдника в Fortnum & Mason, было достаточно, чтобы закружилась голова.

Была еще одна потенциальная причина моего головокружения, но я не хотела останавливаться на ней, пока не узнаю наверняка.

Когда мы вернулись в дом Мейфейров, чтобы подготовиться к балу, Александр остановил меня на кирпичной дорожке перед дверью и взял мое лицо обеими руками.

— Я хочу поблагодарить тебя, — сказал он торжественно и с неопределенной неловкостью, — за планирование сегодняшнего дня. В моей жизни было не так много веселья, и не было с тех пор, как умерла Кьяра и… ушел Эдвард. Так что это было великолепно.

Мое сердце было радостным в груди, и хотя это беспокоило меня так же, как и мое головокружение, я позволила себе чувствовать себя счастливой, потому что в последнее время у меня тоже не было этого.

— Всегда пожалуйста.

Он еще долго смотрел на меня, пытаясь перевести слова, написанные на моем лице и в золоте моих глаз. Я держала свои функции под замком, отчаянно пытаясь сохранить свои секреты еще какое-то время.

Затем его руки скользнули мне в волосы, и он запрокинул мою голову назад, чтобы поцеловать меня так роскошно, что я почувствовала атлас на языке.

Теперь я сидела в ванной перед большим зеркалом и смотрела на миссис Уайт, которая возилась с моими волосами.

Мой макияж был готов, знойный кошачий глаз, который делал меня похожей на египетскую Клеопатру, и золотая пыль, которая мерцала на выступах моих скул и в просторном декольте, которое открывалось прозрачным золотым платьем с глубоким вырезом.

Миссис Уайт заплетала несколько прядей моих волос и перекрещивала их на макушке так, что они выглядели как темная корона. Я смотрела, моя нога подпрыгивала от беспокойства, как она продевала золотые нити через катушки, так что они отражались на свету.

Я выглядела как королева, но все же чувствовала себя пешкой, особенно после того, как провела тридцать минут в ванной, пока не появилась миссис Уайт.

У пешки было не так много вариантов, которые не диктовались другими фигурами на границе.

Я не могла даже планировать свое неопределенное будущее, не доверив сначала кому-то в моей коварной жизни своего наперсника.

— Ты сегодня необычайно красная, любовь моя, — заметила миссис Уайт, распыляя мои пряные духи на мою шею и волосы. _ — Ты хорошо себя чувствуешь?

— Мне кажется, что-то за чаем меня не устраивало, — призналась я на тот случай, если она ранее услышала, как меня рвет.

Мне нужно было доверить кому-нибудь свою тайну, но я склонялась к Дугласу или даже Риддику, а не к миссис Уайт. У меня не было конкретной причины для колебаний, но что-то внутри подсказывало мне доверить кому-то из мужчин мою взрывоопасную тайну.

— Ну, ты выглядишь прелестно, а господин Александр с ног свалится при виде тебя. Она радостно засмеялась, а затем посмотрела на меня в отражении зеркала, когда я наклонилась, чтобы поправить ноющую грудь в чашечках платья. — Кажется, он увлекся тобой.

Я закатила глаза. — Он достаточно хорошо меня обучил.

— Нет, дорогая, я видела его с его изрядной долей женщин, и ни одна из них не делала его таким… интенсивным, как ты.

— Сегодня он смеялся, — сказала я ей, чтобы опровергнуть ее слова. — Восемнадцать раз.

Ее губы скривились, когда я показала свои руки.

Мое горло горело, когда я жаждала взять свои слова обратно.

— Послушай миссис Уайт, милая, — посоветовала она мне, обхватив мое лицо своими пухлыми бледными ладонями и глядя на меня в зеркало. — Ты теряешь свой блеск из-за своей измотанности. Позволь мне сказать тебе кое-что, это быстрый конец, когда цветок опадает с розы… если у тебя нет чего-то еще ценного, чтобы дать им.

— Дать кому? — спросила я, сбитая с толку ее речью.

— Людям из Дэвенпорта. Если ты дашь им что-то, в чем они нуждаются, они сохранят тебя даже после того, как используют.

— Хорошо, — я медленно вытянула слово, потому что что-то в ней по сравнению с яркими глазами и загадочными словами заставило мою кожу покрыться мурашками. — Что у меня могло быть, кроме моего тела, что имело бы хоть какую-то ценность для двух самых богатых людей Англии?

— Ребёнок, — сказала миссис Уайт, и её слова так резко и точно попали в цель, что я не могла поверить, что не говорила этого. — Наследник или лишний.

Я с трудом сглотнула, не в силах найти свой голос, не говоря уже о подходящих словах, чтобы опровергнуть ее загадочную догадку.

Когда я ответила недостаточно быстро, она мило улыбнулась и поцеловала меня в макушку. — Я так и думала, любимая. Это то, о чем я думала.

Наконец, мой голос вырвался из моего горла, и я встала, повернувшись к ней с открытым ртом, чтобы сказать: —миссис Уайт…

— Черт возьми, — сказал Александр с порога, где он стоял в совершенно черном смокинге. — Ты выглядишь как видение, Красавица.

Я положила дрожащую руку на низ живота и увидела, как миссис Уайт подмигнула мне, а затем выбежала из комнаты, закрыв за собой дверь.

Мои глаза вернулись к Александру, и мое сердце забилось, когда он пересек небольшое пространство и встал передо мной. Его руки легли мне на плечи, чтобы он мог развернуть меня лицом к зеркалу. Одна рука задержалась на моей шее, его большой палец провел по моему пульсу, изучая.

— Я богатый человек и титулованный лорд, поэтому у меня много вещей невероятной красоты и ценности, как унаследованных, так и купленных. Это одно из моих самых ценных сокровищ, — объяснил он, высунув другую руку из кармана, чтобы поднять блестящее золотое ожерелье, состоящее из стилизованных золотых колючих стеблей и пронизанных гроздьями кожуры семян. В центре ожерелья, словно роза, защищенная шипами, лежал совершенно кроваво-красный рубин размером с кулачок малыша.

Это была одна из самых впечатляющих вещей красоты, которые я когда-либо видела.

Александр поднял его выше над моей грудью, а затем зажал другой конец в руке у меня на шее, чтобы оно могло обхватить меня.

— Я хотел посмотреть, как моя самая дорогая семейная реликвия будет выглядеть на моем самом дорогом имуществ, — пробормотал он, застегивая ожерелье и разглаживая его пальцами.

Я смотрела в зеркало, как его руки легли на мои ключицы, обрамляя великолепное ожерелье, свисавшее с моего горла, и казалось, что он полностью владеет мной.

— Это твой ошейник сегодня вечером, — объяснил он голосом, похожим на дым от наркотиков, звук которого был достаточно пьянящим, чтобы я была в восторге. — Каждый, кто увидит это, будет знать, что ты моя, и они будут знать, как много ты для меня значишь.

— Опасно, — прошептала я пересохшим ртом.

Это было так опасно по многим причинам. Мы не могли позволить себе влюбиться. Не Хозяин со своим рабом, не мститель со своим ремесленным орудием и уж точно не человек, чья мать была убита отцом девушки.

Для нас не было никакой надежды, и это без вмешательства внешних сил.

Орден и Каморра.

Ноэль и Сальваторе.

Мой ребенок.

Я смотрела на картинку, которую мы сделали в зеркале, как хорошо она лгала, что казалось, будто мы идеальная пара. Вместе мы выглядели потрясающе, царственно и противоположно друг другу, но синергетически, как будто наши различия складывались вместе, как кусочки головоломки, чтобы правильно завершить картину.

Я судорожно вдохнула, чтобы совладать с собой, потому что взгляд Александра стал резким.

— Когда Господин надевает ошейник на раба, Козима, это очень сильное действие. Это означает, что я верю, что ты достоин похвалы, достоин носить на своем горле тяжесть моего могущественного имени. Что ты на это скажешь?

— Спасибо, Мастер, — хрипло прошептала я, поднося свои руки к его, кончиками пальцев поверх прохладного ожерелья. — Надеюсь, я окажусь достойной подарка.

Богатство было ошеломляющим. Свет струился от сверкающих люстр и канделябров с толстыми ветвями, отражаясь от многогранных драгоценных камней, украшающих уши, горло и запястья самых элитных особ Лондона, собравшихся в бальном зале величественного Мейфейрского Воспитательного Дома. Великолепные женщины плавали по блестящему полу в роскошных платьях, в то время как мужчины стояли группами, пили спиртное и говорили о политике и спорте. Сама комната была похожа на внутреннюю часть музыкальной шкатулки, настолько богато украшенная золотыми и красными цветами и фресками, что у меня слегка закружилась голова, хотя я не танцевала со множеством красивых пар, украшающих танцпол.

Вместо этого я стояла рядом с Александром, когда он общался с некоторыми из самых богатых и самых престижных мужчин и женщин города. Я даже слышала, как кто-то сказал, что самый скандальный второй принц, Аласдер, был на балу, хотя я бы не узнала его, если бы увидела.

Никто особо со мной не разговаривал, да и говорить было особо не о чем. У меня не было ничего общего с такими людьми, и это проявилось в тот момент, когда я открыла рот с акцентом.

Однако Александр держал меня рядом, красноречиво кладя руки мне на бедро или поглаживая по спине, банально от скуки.

Неудивительно, что ему понравилось наше празднование в Лондоне в тот день, если он обычно так проводил свои дни рождения.

Наконец, пожилая пара, с которой разговаривал Александр, извинилась, и я осталась с ним одна.

Мгновенно я надулась.

Его фирменная легкая улыбка коснулась левой стороны рта и образовала складку на щеке. — Бедный скучающий Мышонок. Что мне с тобой делать?

— В данный момент сгодится что угодно, только не очередной утомительный разговор, — признала я.

Его улыбка стала шире.

— Почему бы нам не потанцевать, — сказал он вместо вопроса, уже ведя меня на танцплощадку, где пары готовились к следующему номеру.

— Не знаю как, — прошипела я ему, когда он нашел для нас место на полу. — Я даже не знаю музыки.

— Тебе и не нужно, — сообщил он, когда начались первые звуки, и схватил меня на руки. — Тебе просто нужно следовать за своим Мастером.

Через несколько мгновений, когда жесткие пальцы вцепились в тонкую ткань его куртки, а ноги беспомощно ныли, пытаясь двигаться в правильном направлении, я достаточно расслабилась, чтобы довериться ему.

— Вот так, моя Красавица, — сказал он, затем взял мою мочку уха в рот. — Расслабься в моих объятиях и покажи всем, какой я счастливый человек сегодня вечером.

Я еще больше растворилась в его объятиях, мое тело было подобно воску, когда я приняла его форму и приспособилась к его шагам. Мы кружились по мраморному залу, а Лондонский оркестр играл изысканную музыку, которая взмывала в сводчатые потолки и кружилась под моим платьем.

— Ты сейчас счастлива? — спросил меня Александр, и я поняла, что он хотел пошутить со мной, но его тон стал слишком мрачным.

— Ты заботишься? — спросила я, опуская голову на плечи, чтобы увидеть, как цвета фрески смешиваются, как палитра художника, когда мы вращаемся вокруг других пар.

Когда я оглянулась на Александра, он хмуро посмотрел на меня, как будто я его обидела.

— Да, — признал он, — да, знаю.

— Тогда да. Я счастлива, — сказала я ему. — На данный момент.

И теперь мне надо было все, что когда-либо будет.

— Мне нужно в туалет, — сказала я ему, вырываясь из его рук так быстро, что он не успел схватить меня. — Я скоро вернусь.

Я подхватила шлейф своего облегающего платья и рванула так элегантно и быстро, как только могла, сквозь толпу к широкой лестнице, где внизу дежурил слуга.

Я спросила у него дорогу, и он провел меня в дамскую комнату наверху лестницы слева. Мгновенно я опорожнила свой тошнотворный желудок в туалете, меня вырвало так сильно, что слезы выступили у меня на глазах. Я на мгновение оперлась щекой о фарфор, чтобы восстановить дыхание, когда мой живот перевернулся, а затем успокоился.

Я не была уверена, беременна я или нет, но внезапный приступ тошноты был достаточной причиной для беспокойства. Тот же врач, который проводил мне медосмотр в Италии, каждые три месяца посещал меня в Перл-холле, чтобы осмотреть меня и сделать прививку вместо противозачаточных средств.

Я должна была быть застрахована, мой риск беременности был совершенно невероятным.

Но я не была уверена в этих вещах. Я даже не была тем, кто выбирал форму контроля над рождаемостью.

Мое лицо было влажным от нервного пота, когда я смотрела на себя в зеркало, но в остальном мои волосы и макияж оставались совершенно нетронутыми.

— Не влюбляйся в него, Козима Рут Ломбарди, — строго сказала я своему отражению. — Ты гормональная и сумасшедшая, и ты абсолютно не влюбляешься в человека, который тебя купил.

Моя напутственная речь закончилась, я плеснула холодной водой на запястья и вышла в холл. Оркестр теперь играл что-то более строгое, что-то с укусом и щелканьем, как гончие, кусающие за пятки лису во время погони.

Я остановилась наверху лестницы, чтобы на мгновение понаблюдать за красочным, ярким бриллиантным празднеством, чувствуя в моем сердце тоску по желтой, как моча, простоте Неаполя.

Бессознательно я искала глазами Александра в комнате, и я обнаружила, что он уже смотрит на меня, хмурясь, глядя через длинную комнату.

Я подняла ногу, чтобы начать спуск, занятая мыслями о том, чтобы объяснить Александру мою поспешность и то, как я собираюсь попросить миссис Уайт — теперь, когда она уже подозревала, — купить мне в аптеке тест на беременность.

Так что я была совершенно не готова, когда сзади появились две руки и с грубой силой толкнули меня вниз по двухэтажной лестнице.

Не было времени прийти в себя, схватиться за скользкие мраморные перила или удержаться на высоких каблуках.

Я могла только упасть.

Мое тело обмякло после того, как я ударилась о лестницу в первый раз, мой затылок так сильно ударился о камень, что звук эхом отдавался в моих ушах на протяжении всего пути вниз по лестнице, когда я снова и снова падала головой вниз, пока, наконец, не достигла дна.

В ушах звенело, но я не могла открыть глаза, чтобы проверить, был ли это все еще играющий оркестр или продолжающийся рикошет моей головы, неоднократно ударявшейся о землю. Что-то мокрое скользнуло по моему лицу, но я не могла понять, как заставить свою руку чувствовать, кровь это или слезы.

Парализующая боль пронзила мой живот, как треснувший пластик, настолько невыносимая, что я сжала свое тело до синяков, пытаясь уменьшить ее тяжесть.

Внезапно в мой нос ударил запах кедра и сосны и мягкое давление на голову сбоку, когда кто-то попытался заговорить со мной сквозь надвигающуюся тьму моего разума.

— Ксан, — пробормотала я, прежде чем потерять сознание. — Убедись, что ты спас нашего ребенка.

Когда я проснулась, кто-то кричал.

Децибел врезался мне в виски, словно колья, вбитые в землю.

Я попыталась открыть рот, чтобы пожаловаться, но мой голос замер, словно порхающая бабочка в горле.

И тогда шум просочился сквозь туман дремоты и боли, чтобы по-настоящему проникнуть.

Это был Ксан, и он кричал на кого-то.

— Кто, черт возьми, тебя на это подтолкнул?

С огромным усилием я открыла глаза и прищурилась от яркого света, который ослеплял мое зрение даже в темной комнате.

Александр держал пожилого доктора Фарли за шею у стены нашей спальни в доме Мейфэр.

Я смотрела, как он снова и снова врезал его в стену, его лицо исказилось от неистовой ярости.

— Я задал тебе вопрос, — взревел он, отступая назад, подняв кулак, чтобы ударить им в стену рядом с головой Фарли.

Сухая стена и пыль взорвались вокруг руки Александра, и он ударил кулаком в стену, а затем вытащил обратно.

— Следующий удар будет по твоему лицу. А теперь скажи мне, кто заплатил тебе за то, чтобы ты не давал ей противозачаточные средства? Александр повторил в более низком регистре, но его голос дрожал от сдерживаемой ярости. — Если ты не скажешь мне сейчас, я затащу тебя в Перл-Холл, повешу на деревья на опушке леса и сдеру с тебя кожу, как с убитого оленя.

— Я, это, — заикаясь, пробормотал Фарли, его глаза были настолько дикими, что его веки приоткрылись в складках глазниц. — Прости, но он страшнее тебя, когда дело доходит до этого.

Звук животного вырвался из горла Александра, когда он подтащил человека к двери, рывком открыл ее и вышвырнул в холл.

Мгновенно появился Риддик, его рыжий цвет лица стал багровым от гнева.

— Он заговорит или умрет, — приказал Александр, прежде чем с лязгом захлопнуть дверь и прислониться к ней спиной.

Он закрыл глаза и провел рукой по усталому лицу. Впервые с тех пор, как я его встретила, он смотрел каждую минуту своих тридцати пяти лет.

— Ксан? — я прохрипела один раз, слово мертвым грузом упало на одеяло, подвернутое мне под подбородок. — Александр?

Тут же его глаза распахнулись и встретились с моими.

Они были наполнены, как хрустальные шары, бурлящей мукой эмоций, но я не обладала достаточной экстрасенсорикой, чтобы расшифровать их.

Я слабо похлопала по кровати, слишком уставшая, чтобы говорить с ним издалека.

Он был рядом со мной в мгновение ока, осторожно откинул тяжелые одеяла, чтобы проскользнуть под них и мягко перевернуться на мой бок так, что он склонился надо мной. Его пальцы потянулись к моим волосам, дергая и скручивая прядь, чтобы успокоить больше себя, чем меня.

Он любил мои волосы и черпал в них утешение даже больше, чем я.

— Какой ужасный конец твоего дня рождения, — рискнула сказать я, позволив на мгновение закрыть глаза, впитывая тепло и комфорт его тела.

— Не шути, Козима. Я открыла глаза, когда он назвал меня по имени, и увидела трезвость его лица. — Ты знала, что беременна?

Я зажмурилась, когда пустой остаток боли пронзил пустые стенки моего чрева.

— Больше не беременна, — прошептала я.

— Нет, — неумолимо согласился он. — Ты знала?

— Я предполагала. Последние несколько дней я была чрезмерно эмоциональна и меня тошнило.

Я почувствовала, как его пальцы коснулись моей шеи, и поняла, что на мне все еще жемчужно-рубиновый ошейник. — Посмотри на меня, Красавица.

Когда мои глаза открылись, они были полны слез, которые я не хотела, чтобы он видел. Одна слезинка упала со скалы моего нижнего века и прожгла дорожку по моей щеке. Александр остановил его костяшкой и поднес соленую каплю к губам.

— Мне жаль, что это случилось с тобой, — сказал он, наполненный серьезностью, которая давила тяжестью на мое больное сердце.

Его боль делала мою еще более острой.

— Мне кажется, я всегда это говорю, — признался он, накручивая мои волосы.

— Да, — беззлобно согласилась я.

Я так много пережила из-за него.

Но я тоже так выросла, точно так же я вырасту из пепла этой последней трагедии, как феникс.

— Такая душераздирающе красивая, такая дико храбрая, — прошептал он.

— Ммм, — промычала я, снова закрывая глаза, потому что его красивое лицо в сочетании с красивыми словами было слишком сложно для меня, даже когда я была в полной силе. — У меня в голове что-то не так.

— У тебя сильное сотрясение мозга, ушибы ребер, вывих лодыжки и бесчисленное количество синяков. Это было неприятное падение, которое, честно говоря, могло быть намного хуже. Когда… — Он вдохнул укрепляющую силу воздуха, а затем медленно выдохнул. — Когда я увидел тебя лежащей там, я сначала подумал, что ты сломала себе шею.

— Кто-то толкнул меня, — пробормотаал я, вспомнив характерный отпечаток двух рук, прижатых к моей спине, словно мокрый бетон.

Я знала, что всегда буду чувствовать их там, шрам в моей памяти, оставшийся на моей плоти.

— Мне показалось, что я увидел фигуру позади тебя, но я был слишком далеко, чтобы что-то разобрать. У тебя есть какие-нибудь мысли о том, кто это мог быть?

Я покачала головой. На балу не было никого, кого бы я даже знала.

— Кто-нибудь еще знал о ребенке?

— Я думаю, миссис Уайт догадалась сегодня вечером, когда помогала мне собираться, — призналась я. — Но я сомневаюсь, что она пришла бы на бал, чтобы столкнуть меня с лестницы. Она могла бы найти гораздо более подходящее время или способ избавиться от меня, или от ребенка, или от того и другого здесь или в Перл-Холле.

Глаза Александра уставились вдаль, когда он сузил круг подозреваемых в своем уме.

— Откуда ты узнал, что доктор Фарли не давал мне должных противозачаточных средств? — спросила я, дрожа от холода, пробежавшего по мне.

— Тебе холодно, — заметил он, нежно подхватывая меня на руки, а затем осторожно передвигая нас обоих к краю кровати, чтобы он мог встать и отнести меня в ванную.

Я молчала, моя рука сомкнулась за его шеей, пока он сидел на краю ванны и включал краны. Ванная тут же наполнилась паром и ароматом моей пряной пены для ванны, когда он вылил половину бутылки на дно.

Наконец, он посмотрел на меня в своих объятиях, и его неистовый гнев немного померк при этом виде.

— Риддик некоторое время подозревал этого человека, и когда он сделал анализ крови после того, как Лэндон высек тебя, он подумал, что что-то не так. Это было естественным предположением. Когда я позвал его сюда под предлогом, чтобы он обратился к тебе, я столкнулся с ним, и он был легко сбит с толку.

— Но он не признался, кто попросил его сделать это.

— Нет. Его челюсти сжались, когда он развязал галстук моего пушистого махрового халата, а затем поставил меня, чтобы избавиться от него, прежде чем помочь залезть в быстро наполняющуюся ванну.

Горячее жало воды ощущалось как блаженная агония в моих воспаленных мышцах, вид двойственности, которую я обычно испытываю с моим Мастером. Я снова погрузилась в пузыри и закрыла глаза.

Через несколько мгновений раздался всплеск, и я завизжала, когда Александр сунул другую ногу в воду. Он мягко подтолкнул меня вперед, чтобы он тоже мог погрузиться между краем огромной ванны и моим телом, а затем удобно расположил меня между своими ногами.

— Что ты делаешь? — спросила я, когда он открыл бутылку с моим шампунем и выдавил гель себе на ладони.

— Купаю тебя, для разнообразия. Я думаю, ты заслуживаешь всей нежности в мире после того, через что ты прошла сегодня вечером. Откинься назад и позволь мне позаботиться о тебе.

Неохотно я снова положила голову ему на грудь. Его влажные руки работали над моим скальпом, втирая пену в мою ноющую голову с нужной силой.

— Я думала, ты рассердишься, — призналась я, наклоняясь от его прикосновений.

— Я?

— На меня, я имею в виду, — уточнила, — Из-за ребенка.

Я напевала, когда его твердые пальцы гладили мою шею, а затем и плечи.

— Это не твоя вина.

— Все еще…

— Я доказал, что я иррационален? Я бы никогда не возложил на тебя ответственность за что-то подобное, даже если бы ты принимала противозачаточные средства, как и предполагалось. Жизнь никогда не бывает такой, какой мы хотим ее видеть, хитрость в том, чтобы извлечь из этого максимум пользы.

— Так мудро для человека, который, кажется, делает так много вещей, которых не хочет делать.

— Твоя взяла, — признал он. — Хотя редко бывают такие сложные обстоятельства, как эти.

— Чего бы это ни стоило, — промурлыкала я, включив ручную грань и направив горячую воду на волосы, стараясь, чтобы пена не попала в глаза. — Я никогда не встречала никого более способного управлять собственной жизнью. Я думаю, что ты можете выбраться из любой ловушки и получить любое преимущество, к которому стремишься.

Некоторое время он молчал, удовлетворенно ополаскивая мои волосы, а затем успокаивающе водя губкой по моей коже, помня о моих многочисленных синяках.

— Когда ты теряешь свою мать из-за бессмысленного насилия и отсутствия разума, это меняет тебя, — тихо объяснил он. — Любая потеря ожесточает человека, но она была моим союзником в том доме даже больше, чем Эдвард. В детстве мы были слишком разными, а я был на пять лет старше, поэтому считал себя слишком взрослым, чтобы играть с ним во многие игры. Он все еще был в подгузниках, когда меня тренировали в подземелье. Моя мама поддерживала меня с Ноэлем и позаботилась о том, чтобы в моей жизни, полной высоких оценок, спортивных достижений и карьеры в обществе, было свободное время для развлечений. Она умерла, и та часть меня, которая любила легкость и свет, умерла вместе с ней.

Он прижался носом к волосам над моим ухом и глубоко вдохнул мой запах. — Я знаю, ты считаешь, что стоишь лишь цены своей красоты, Козима, но ты недооцениваешь многогранную природу своей красоты. Дело не только в геометрии твоего тела и мокром месте между бедрами, дело даже не в цвете твоих денежных глаз или густоте твоих волос. Это то, как ты заставляешь окружающих чувствовать себя красивыми. Я начинаю понимать, что зависим от того, как я отношусь к себе, когда я с тобой. Как будто я герой, а не злодей.

Мое горло распухло под тяжестью его ошейника, но я не плакала, потому что знала, что, раз заплакав, уже не остановлюсь. В моей душе была пустота, которую я годами носила с собой, как пустую сумочку, ожидая денег, чтобы заполнить ее. Слова Александра встали на свои места вместе со звоном монет и шуршанием банкнот, придавая денежную ценность тому активу, о существовании которого я и не подозревала.

Даже если это был единственный подарок, который он мне подарил, этого хватило на всю жизнь.

— Я не хочу, чтобы потеря этого ребенка возбудила тебя, — продолжил он, дав мне немного переварить. — Ему или ей могло быть всего несколько недель от роду, и этого просто не должно было быть. Ты не сделала ничего плохого, чтобы оправдывать то, что случилось с тобой или ребенком. Если кто и виноват, так это я и собрание моих врагов.

— У меня тоже есть враги, — напомнила я ему гнусавыми словами от непролитых слез. — Однажды ты назвал меня своим врагом.

— И как же я ошибался, — пробормотал он, заканчивая мыть меня. — Теперь нужно понять, кто настоящий враг стучится в наши ворота, чтобы я мог убить его за то, что он причинил тебе боль.

— Ты бы хотел этого, не так ли? — Я спросила, потому что, хотя он и убил Лэндона, эта смерть имела сюрреалистический оттенок.

Это больше походило на ужасный кошмар, чем на реальность, смерть, которая развеяла ужас и вернула нас к реальности.

Кроме того, мне было трудно испытывать угрызения совести из-за человека, который со мной, ещё девчонкой, грубо попирал мое психическое здоровье, а затем избил меня до крови, как женщину, только потому, что мог.

— Да, — легко согласился Александр, подхватив меня на руки, когда он встал, и вода смылась с нас.

Он усадил меня на коврик для ванной, а затем достал пушистое полотенце, чтобы осторожно вытереть мое тело. Ему казалось сюрреалистичным, что он так усердно заботится обо мне, когда я была единственной, кто должен был удовлетворить все его потребности, но в его манерах была и странная правильность. Если подчинение меня чему-то и научило, так это тому, что именно сабмиссив был самым почитаемым и самым уязвимым, и что именно эта уязвимость так сильно держала доминантов в своем рабстве.

— Должно быть, мужчина или женщина, которые настолько полностью раскрываются перед вами, это опьяняющий кайф, — подумала я, когда Александр наклонил голову, чтобы сосредоточиться на сушке моего тела. Может быть, почти так же захватывающе, как видеть, как сильный мужчина сгибает колено, чтобы сделать что-то такое простое, как вытереть меня после ванны.

Я положила руку на его сильное плечо, когда он достал из ящика под раковиной простую пару черного кружевного нижнего белья и помог мне надеть его. Едва вытершись, он перевел нас в спальню и вытащил одну из своих нижних рубашек из открытого шкафа, чтобы я могла натянуть ее через голову. Только когда я была одета, он уложил меня в постель. Я откинулась на подушки со вздохом, который вытащил из моей души все обломки и выплюнул их через открытый рот.

Я устала до лома костей и хотела просто спать без кошмаров.

Александр вернулся и устроился на краю кровати, чтобы провести расческой по моим волосам. Я едва пошевелилась, когда методичные поглаживания погружали меня в расслабление и сон. Смутно я ощущала, как его толстые пальцы убирают мои волосы с моего лица, а затем его руки мягко опускают меня обратно на подушки.

Я снова проснулась, когда он забрался в кровать рядом со мной и собрал меня, как папиросную бумагу, в свободное пространство между его руками.

— Я не знаю, что это меняет, — признался он, целуя ложбинку у меня за ухом. — Но это что-то меняет.

Я пробыла в Англии десять месяцев, почти год тяжелой службы за плечами и еще четыре года после этого.

Только это уже не было тяжело, не в те недели, что прошли после выкидыша. Александр был внимателен, как священнослужитель к своему божеству, каждое утро купался со мной и одевал меня так же, как я одевала его. Он ужинал со мной каждый вечер, когда возвращался с работы, и продолжал трахать меня жестко и мягко, как и раньше.

Но то, как он иногда смотрел на меня с оттенком первобытного страха, как загнанный в угол хищник, даже когда он позволял мне ласкать его или расспрашивать о том, как прошел день, заставляло меня усомниться в его эмоциональном ландшафте.

Как будто он боялся моей близости так же сильно, как и жаждал ее.

Моя жизнь в Перл-Холле была полна и во многих других отношениях. Мне нравилось проводить время на кухне с Дугласом, когда он учил меня делать замечательные кондитерские изделия из ниток и шоколадного кружева. Миссис Уайт была полна решимости научить меня женскому искусству вышивания, хотя единственный случай, когда я когда-либо была близка к успешному шитью, было слово «секс» шатким почерком. С каждым днем ​​я совершенствовалась в своих тренировках по фехтованию и боевым искусствам, будь то с Риддиком или Ксаном, и я начала ездить верхом на своем прекрасном золотом жеребце Гелиосе по обширным землям.

Впервые за долгое время я почувствовала радость в повседневной жизни, и Англия начала казаться мне домом.

Мама заметила мой акцент, как я обрезала концы гласных и перестала инстинктивно крутить «р». Я тоже стала замечать, как мой английский перестал прыгать с иностранной лирикой моей родины, как мой словарный запас расширился за счет включения таких британских поговорок, как «скряга», «испорченный», «пыхтел» и «изворотливый». Когда я прокомментировала это Александру, он улыбнулся своей тайной улыбкой с полузакрытыми от удовольствия глазами, а затем трахнул меня так сильно, что я выругалась по-итальянски.

Он делал это часто, кажется. Читаю кожей, как слепой со шрифтом Брайля, и субтитры глазами, как глухой с новостями. Как будто другие его чувства могли рассказать ему мои секреты с большей готовностью, чем его зрение.

Иногда я задавалась вопросом, после того как он работал над моим телом, пока я не выкрикивала его имя, какие секреты он уже угадал под моей кожей.

Чем счастливее становились мы с Александром, необъяснимо сблизившиеся из-за потери нашего ребенка и тайны его или ее смерти, тем более взволнованным казался Ноэль.

Я заставала его расхаживающим по коридору, что-то бормоча себе под нос, когда его ладонь дергалась, а потом шлепалась по ноге, а иногда, в странные часы дня, я слышала что-то вроде ветра, воющего в стенах дома, и удивлялась, если Ноэль все еще прятал раба где-нибудь на территории.

Однажды, когда я шла в спортзал, я даже стала свидетелем своеобразной картины. Миссис Уайт плакала, стоя на коленях, склонив голову на бедро Ноэля, когда он сидел за кухонным столом внизу и гладил ее по волосам.

Этот образ вызвал глубокое недоверие в моей душе, но у меня не было реальных причин подозревать миссис Уайт, а только предположения и ужасная история с его сыном, чтобы обвинять Ноэля.

Так что я наблюдала, но спокойно ждала до тех пор, пока однажды утром мы с Александром не обнялись в постели после энергичного сеанса, подбрасывая идею о том, что он научит меня тренировать своего сокола Астора.

Дверь в мою спальню распахнулась, и Ноэль стоял в раме, пожимая в руке письмо со знакомой красной печатью на конце.

Послание Ордена Диониса.

— Они урезали чертово финансирование моего портового проекта в Фалмуте, — кипел он, войдя в комнату и сорвав с нас одеяло, открыв обнаженные спутанные конечности. — Ты гребаный мудак, мужчины так не ведут бизнес.

— Как более успешный человек, чем ты, — высокомерно сказал Александр, несмотря на отсутствие одежды. Он встал, чтобы встать лицом к лицу со своим воинственным отцом и посмотреть на него сверху вниз с его более высокого роста. — Смею не согласиться.

— Почини это, мальчик, — потребовал Ноэль, пихая толстую стопку карт Ксану в грудь. — Исправь это сейчас и перестань быть такой киской. Твоя мать, твой дедушка и весь клан Дэвенпорт переворачиваются в гробу прямо сейчас, наблюдая за твоим идиотизмом и упрямством. Может быть, если бы ты не был так зациклен на том рывке, ты бы вспомнил, зачем привел ее сюда.

Мои уши горели от грубых выражений Ноэля, но в моей груди пылало бушующее пламя.

В тот момент я ненавидела Ноэля больше за то, что он разговаривал с Александром и относился к нему так, как он это делал, больше чем я когда-либо ненавидела кого-либо внутри себя.

Ноэль вылетел из комнаты, захлопнув за собой дверь с такой силой, что картина загрохотала по стене.

Александр не двигался.

Он слепо уставился на бумагу в руке.

— Ксан, — тихо спросила я, подходя к краю кровати и кладя руку ему на плечо. — Ты в порядке?

— Он прав, — пробормотал он. — Я не могу забыть твоего предназначения здесь.

Дрожь предчувствия пронзила меня.

— У меня может быть более одной цели. Я не просто утилитарный инструмент, — сказала я ему.

Его глаза скользнули к моим, но они были где-то глубоко внутри его разума, где лабиринт его мыслей был самым темным.

— Не так ли?

Я смотрела, как он бросил письмо на землю и вышел из комнаты, обнаженный, но совершенно царственный своей спортивной, перекатывающейся походкой.

В тот день он так и не вернулся, и вместо того, чтобы поужинать в одиночестве, я с помощью конюха оседлала Гелиоса и помчалась.

Может быть, я и не могла убежать, но я могла затруднить поиски меня, если бы он пошел искать.

Поле за левыми пастбищами в задней части Перл-Холла, уютно устроившееся между лесом на одном конце и лабиринтом живой изгороди на другом, было покрыто густым ковром маков. Смелый цвет привлек мое внимание две недели назад, когда я, наконец, решилась достаточно далеко в своих путешествиях с Гелиосом, чтобы добраться до забытого уголка поместья, и я чуть не заплакала от красоты моих любимых цветов, круто склоняющихся на ветру.

В тот вечер я сидела в их объятиях, распластавшись на сломанных стеблях и раздавленных лепестках подо мной, и нежно играла пальцами с шелковистыми нитями, которые колыхались на ветру.

Контраст их дерзкой внешности и тайной хрупкости было слишком легко сопоставить с моей собственной двойственностью. Казалось, я так старалась казаться сильной и стойкой, но в тот момент, когда что-то мощное ворвалось в мою жизнь, я была бессильна противостоять этому.

Я хотела быть достаточно сильной, чтобы пробить последний из титановых щитов Александра и завоевать сердце моего сложного Мастера, но задача казалась почти непреодолимой.

Темно-серые облака цвета глаз Александра катились по небу, но я не двигалась. Я хотела, чтобы холодный английский дождь очистил мои затуманенные мысли и оставил после себя легкое решение.

Как мне распутать клубок лжи, в который превратилась моя жизнь, и сгладить нити, чтобы сохранить хорошие?

Как я могла удержать Ксана, сохранив при этом свою семью и независимость?

Серая завеса разошлась, и дождь хлынул потоком. Я приподнялась на локте, чтобы посмотреть, как вода падает на поместье Грейторн, но что-то быстро движущееся из конюшни привлекло мое внимание.

Александр на Хароне, скачущий по быстро увлажняющейся земле, как Аид из подземного царства, решил вырвать богиню Персефону с ее поля цветов.

Только я хотела, чтобы он похитил меня и сделал королевой своих темных владений.

Я смотрела, не двигаясь, как он несся вверх по склону и выпрыгивал из седла Харона еще до того, как полностью остановился.

Его лицо было неподвижным камнем, угрожающим, как буря, прорывающаяся сквозь воздух вокруг нас.

— Я думал, ты ушла, — тихо возмутился он, падая на грязное одеяло из маков у моих ног и зацепившись за мою лодыжку.

Он потащил меня вперед, схватив мои бедра, скользнул вверх по своим, а затем перочинным ножом, который он достал из куртки для верховой езды, проделал дыру в центре моих брюк. Он вцепился обеими руками в ткань и разорвал ее надвое, так что дождь лил на мои белые трусики и делал их прозрачными.

— Я думал, ты убежишь, но знай, Мышонок, я никогда не отпущу тебя, не попрощавшись, — хрипло пообещал он, а потом его тело вдавило меня в мокрую траву и цветы, пока он терзал мой рот.

Не было никакого изящества в том, как он щелкнул пальцами мое нижнее белье и стянул свои бриджи ровно настолько, чтобы освободить разъяренную длину своего члена. Была только животная настойчивость и первобытный инстинкт спаривания.

Я вцепилась в его плечо, когда он нашел мою влажную пизду и вошел внутрь, сильно кусая мою шею, когда он входил. Я знала, что след, который он оставил, расцветет красным, когда маки затопчут под нами, и так же скоро исчезнет.

Я хотела, чтобы он своими руками и зубами посадил маки по всей моей коже, чтобы я расцвела, как все поле цветов, более живой, чем когда-либо прежде.

И он укусил меня, мою шею, мои плечи, обнаженную кожу на груди и даже мой большой палец, когда я поднесла его к губам. Он жестко трахал меня, как варвар, требующий военных трофеев, и мне нравилось каждое мгновение, когда его негибкое тело вгоняло мое в грязь.

В нашем сексе было что-то подлое, какая-то грань отчаянной жестокости, которая присутствовала с самого начала.

Он трахал меня, как будто я была его врагом, и он хотел насадить меня на свой член и изобразить меня в триумфе своей спермы.

— Возьми мой член, Мышонок, — скомандовал он мне, сжимая мое горло большой рукой, когда он двигался быстрее и глубже во мне. — Возьми это и поблагодари меня.

Я кончила от этой мысли, дергаясь и бьясь о болотистую землю, пока мой рот формировал пение — Спасибо, Мастер.

Через несколько секунд его член брыкнул внутри меня, и его сперма брызнула на мою матку. Я крепко обняла его, когда взяла его член и его сперму, навсегда запечатлев ощущение его тяжелых конечностей, обездвиживающих меня, и запах дождя в цветах.

Когда мой затуманенный мозг наконец прояснился, он все еще был внутри меня, твердый и толстый, как стальная труба, втиснутая между тугими розовыми стенками моей ноющей киски. Я могла чувствовать жар его спермы на входе в мою матку и прохладную струйку, скользящую по внутренней поверхности бедер в щель моей задницы. Он был во мне, его тяжелый вес на мне, и его жестокие руки кукольника окружали меня, заставляя танцевать под его темную злобную мелодию.

Я не хотела, чтобы мне это нравилось.

Холодный, расчетливый способ, которым он резал меня на куски утонченной остротой своих сексуальных команд, пока я не превратилась в податливую, пассивную массу ленточек, сложенных на полу у его ног.

Но после месяцев обрабатывания, когда я полагалась на него в отношении той самой еды, которую я ела, и воды, которую пила, какая-то первобытная часть моего мозга была запрограммирована на то, чтобы мне это нравилось. Какой-то инстинктивный код в моей ДНК был готов жаждать этого.

Однако тому, что он сделал с моим сердцем, не было оправдания.

Как он трепетал в такт ударам его ботинок по мрамору, пока он шел по коридору к моей позолоченной клетке.

Как она скручивалась в порочные узлы каждый раз, когда я вызывала у него недовольство, а затем снова сжималась в прежнюю форму, тяжелая от гордости и эластичная от удовлетворенной покорности, когда он хвалил меня.

Как я могла чувствовать его имя, выгравированное на окровавленных стенах моего сердца, почти так же, как он выжег его на коже моей задницы.

Последние остатки моего сопротивления рухнули вокруг меня, когда я прижимала к своей коже этого свирепого, жестокого, как зверь, человека и отдавалась предательству своего сердца.

Я любила его.

Жестокий хозяин этого поместья, чудовищный человек, который владел мной и управлял каждой моей прихотью.

И именно в этот момент моей капитуляции он уничтожил меня, как акулу, почуявшую кровь в воде.

— Завтра ты уедешь, — сказал он с резким акцентом, лишившим эмоций каждое слово. — И я, наконец, избавлюсь от него. И, слава небесам, с твоей помощью.

Мое сердце не разбилось.

Я слышала об этом достаточно раз, чтобы представить себе звук разбивающегося кулака отказа, как хрупкое стекло.

Этого не произошло.

Вместо этого я чувствовала, как орган становится тяжелым и медленным, кровь через него застыла от невысказанных эмоций, отягощенных глубокой печалью. Он стал таким тяжелым, он опустился из моей груди в глубину моего живота, где он закрепился там, в грязи, и где глухо болел мой пульс.

Я знала так же, как всегда, что мой отец станет концом моей жизни, так же я знала, что я никогда не буду жить снова без веса мертвого сердца в моем животе.

Александр отослал меня, чтобы я стала орудием его мести, и я знаю в душе, что не вернусь к нему невредимой.

Было странно возвращаться в Италию. Воздух был слишком горячим для моей бледной кожи, каждый солнечный луч, словно скальпель, сдирал слои моей плоти, пока я не покраснела. Мой маленький семейный дом казался слишком близким, я то и дело натыкалась на лампы и стены, спотыкалась о неровные плиты.

Другие вещи тоже были странными: сидеть за столом, чтобы поужинать, было неудобно после нескольких месяцев еды у ног Александра или в моей спальне с подносом еды на коленях. Дешевые простыни на моей односпальной кровати в моей общей комнате с Еленой и Жизель натирали мою чувствительную кожу и мешали спать.

Я также была возбуждена, раздута от подавленного сексуального желания, из-за чего мои груди набухли и стали нежными, мой киска стала тяжелой, как маятник, отсчитывающий время с тех пор, как к нему в последний раз прикасались.

Я скучала по Александру физически, что было похоже на агонию детоксикации от зависимости. Мысли о нем зудели и мчались под моей кожей, кружились в моем сознании, так что несколько раз я даже галлюцинировала его присутствие в постели рядом со мной, на кухне, наблюдая, как я режу чеснок, и в душе, когда я осмелилась прикоснуться к своей ноющей киске.

Было нелегко вести себя нормально рядом с Мамой и Еленой. Первая родила меня и могла сказать способами, известными только матери, что я безвозвратно изменилась за последние десять месяцев. Однако именно Елена неустанно расспрашивала меня о моей жизни в то время. Где я ела в Милане, кто мои друзья, каково жить и работать в Лондоне.

Ложь легко слетала с моих губ. Я училась у мастеров-манипуляторов в Перл-Холле, поэтому не зацикливалась на лжи и не путала ее в голове. Тем не менее, несмотря на мою непринужденность, Елена часто смотрела на меня, как будто я была одной из ее этических проблем.

Меня достаточно обеспокоило то, что через несколько дней я стала избегать общения с ней один на один.

Я была дома больше недели, но так и не нашла способа связаться с Сальваторе. По правде говоря, я не хотела видеть злодея, который предал собственную дочь, продав ее в рабство. Не имело значения, что я полюбила Александра или что я была на пути открытий в подземном мире и вернулась переродившейся, более темной и сильной, чем раньше.

Он по-прежнему был злодеем в истории моей жизни.

Он не мог сказать или сделать ничего, что заслужило бы мое прощение, потому что он обидел не только меня, но и мою семью.

И здесь, как всегда, я провела грань между забываемым и непростительным.

Каким-то образом я должна была найти способ проглотить свою ненависть и притвориться, что хочу разрушить пустоту между нами, воссоединиться, как в какой-нибудь милой истории из поучительного романа. Все для того, чтобы он, наконец, предстал перед судом за обиды против Александра и меня.

— Ты такая тихая в последнее время, — заметила Елена, прервав мою рассеянность.

Она изучала меня, закрывая тумбу со своими книгами, и я воспользовалась моментом, чтобы позволить себе полюбоваться ее внешним видом. Она была самой ангелизированной из моих братьев и сестер, ее тело было длинным и худым, ее кожа была белой, а рыжие волосы такими темными, что они блестели, как мерло, в искусно взъерошенных кудрях вокруг ее угловатого лица. Шеймус был выгравирован почти в каждой грани ее лица и тела, факт, который она так сильно ненавидела, что иногда я задавалась вопросом, портит ли это все ее представление о себе.

Она тоже изменилась с тех пор, как меня не было, ее фарфоровое кукольное лицо сменилось безмятежностью и горечью, которая сжала уголки ее глаз и рта так, что она выглядела жестоко.

Я хотела спросить ее о парне Кристофере, но она не признавала, что между ними что-то не так, даже после того, как он так явно напал на Жизель, прежде чем она ушла в школу два года назад.

Ее молчание по этому поводу беспокоило меня, но, по крайней мере, теперь я была уверена, что она больше никогда его не увидит. Обещание Америки сияло в ее будущем, как прожектор сквозь мрак нашего прошлого в Италии. Если кто и мог обуздать и укротить дикого зверя американской мечты, так это моя умная старшая сестра.

— Кози? — спросила она снова.

Я слегка покачала головой. — Извини, джетлаг.

— Знаешь, это оправдание почти себя исчерпало. Она подняла бровь и скрестила руки на груди. — Ты можешь поговорить со мной. Я знаю, что ты сделала… многое, чтобы мы могли позволить себе переехать в Америку, но ебать, Козима, я твоя старшая сестра. Если я не могу принести жертвы ради этой семьи, по крайней мере, позволь мне взять на себя часть твоего бремени.

Я смотрела на нее, немая от тоски. Я всегда разделяла невероятную близость со своей семьей, но теперь я оказалась втянутой в секреты другой родословной, чтобы иметь возможность свободно общаться со своими.

Я с ужасом поняла, что чувствую себя скорее Дэвенпортом, чем Ломбарди.

— Ничего, Елена, я действительно просто приспосабливаюсь к перемене времени.

— Два часа — это не так уж много, но ладно. Она вздохнула и откинула выбившуюся прядь волос под свою черную тканевую повязку. Затем, что-то внутренне обдумав, она быстро прошла через нашу маленькую гостиную туда, где я упаковывала мамины ткани, и обняла меня.

Моя сестра не любила физическую привязанность. В детстве она никогда не отличалась демонстративностью, но за последние несколько лет ее отчужденность лишь превратилась в холодное лезвие, и теперь она едва позволяла поцеловать себя в традиционном итальянском приветствии.

Итак, это объятие было особенным, и оно почти сработало, чтобы открыть массивный засов, который был у меня поперек комнаты, к моей мешанине эмоций и паутине секретов.

Почти, но не совсем.

Я была более сильной женщиной, чем раньше, поэтому я знала, каково получать удовольствие, когда можешь, даже если оно будет окрашено болью.

Мои руки обвились вокруг ее тонкой талии и притянули ее еще ближе ко мне, чтобы я могла почувствовать запах ее духов. Это был Chanel Number 5, аромат, который она страстно желала годами, хотя мы могли позволить себе только образцы из странного журнала. Я покупала его для нее каждый год на ее день рождения с тех пор, как пришел мой первый чек модели, и мне нравилось нюхать его на ней.

— Ti amo, — прошептала ей на ухо, надеясь, что она будет носить эти слова как драгоценные камни, даже когда я не смогу быть с ней.

Она крепче сжала меня на мгновение, а затем прошептала слова в ответ, ее голос был мягче, чем я когда-либо слышал его прежде. — Ti amo, Cosima, e grazie.

Я люблю тебя, Козима, и благодарю тебя.

Слезы навернулись на мои глаза, и я открыла рот, чтобы дать ей что-то, подарок, которым могла полностью дорожить только Елена, подарок знаний, когда дверь маленького домика с грохотом распахнулась.

Мы отскочили друг от друга, чтобы встретиться с незваными гостями, но только я ахнула, когда узнала, кто это.

Сальваторе стоял, освещенный палящим итальянским солнцем, огромная тень зверя с густыми темными волосами и бородой, которые окрашивали его сильную, сжатую челюсть, как чернила.

— Почему так драматично? — спросила Елена, уперев руки в бока, когда она общалась с мужчиной, которого, по ее мнению, она знала достаточно хорошо, чтобы быть знакомым. Мужчиной, который время от времени навещал нас всю нашу жизнь. — Ты чуть не сломал дверь.

— Не разговаривай так с капо, — потребовал Рокко, шагнув в дверь за спиной Сальваторе, его головорезы за ним. — Вы, женщины Ломбарди, никогда не бываете достаточно почтительны.

Мама появилась в дверях спальни, ее лицо было пепельным, когда она увидела толпу Посвященных в нашем дверном проеме. Ее глаза метнулись ко мне, потом снова к Сальваторе, и она тяжело сглотнула.

Как я раньше не замечал ее настороженности и беспокойства, когда это казалось написанным в воздухе между нами, как субтитры.

— Мы здесь ради Козимы, — сказал Сальваторе маме своим хрипловатым голосом.

Руки мамы запорхали в воздухе, коснулись сердца и снова взлетели, как испуганные птицы. — Нет, Торе, пожалуйста…

Он проигнорировал ее, подняв руку, которая сигнализировала мужчинам позади него, чтобы они вошли в дом.

Моя условная реакция бегства или борьбы наполняла мое тело пьянящим адреналином. Осторожно я оттолкнул Елену еще дальше, а затем с режущей ухмылкой посмотрел на пехотинцев Каморры.

— Посмотрим, сможете ли вы меня поймать, мальчики, — поддразнила я их.

Самый глупый из двоих бросился на меня. Я запрыгнула на низкий кофейный столик, приземлившись на одну ногу, замахиваясь в воздухе с помощью рычага от прыжка и врезалась в опускающееся лицо мафиози.

Он со стоном упал на диван.

— Не усложняй, — крикнул Рокко с порога. Я пыталась удержать взгляд на приближающемся мужчине, но звон колокольчиков щекотал уши и перетягивал взгляд.

Рокко позволил струне крошечных колокольчиков сорваться с его пальцев и рассмеялся, увидев мой испуганный взгляд. — Я принес это для твоей мамы и сестры, Козима. Ты помнишь мое обещание тебе, если ты сорвешь эту сделку для нас? Я свяжу их колокольчиками, привязанными к их лодыжкам, чтобы они выглядели как украшения, свисающие с кипариса снаружи.

Всхлип застрял у меня в горле и превратил мой голос в гелий, когда другой мужчина схватил меня, и я закричала, когда рука схватила мое платье и потянула в свои объятия.

— То есть, — протянул Сальваторе, как будто мы обсуждали погоду, а его бывшая любовница не плакала через всю комнату, когда на их внебрачную дочь напали. — Если ты не пойдешь с нами сейчас…

— Сальваторе, нет, — всхлипнула мама, идя вперед через комнату, чтобы схватить его за рубашку и бормотать мольбы на быстром неаполитанском языке.

Рокко сорвал ее и жестоко швырнул на пол.

Мы с Еленой издали двойные горловые звуки боли, и моя сестра тут же обратилась к ней.

Я перестала сопротивляться, повиснув на руках своего похитителя.

— Хорошо, — сказала я, высоко подняв подбородок. — Я пойду с тобой. Просто оставь дом и мою семью в покое.

Сальваторе уже собирался уйти, когда сказал: —Приведите ее и убедитесь, что она кричит, чтобы соседи знали, что происходит с теми, кто идет против Каморры.

Мужчина, державший меня, запустил кулак в мои волосы и наполовину уронил на землю, чтобы вытащить меня, брыкающуюся и кричащую от боли, через входную дверь и вниз по ступенькам к ожидающему черному седану.

Мама и Елена обнимали друг друга в дверях, наблюдая, как меня швыряют на заднее сиденье машины и дверь захлопывается у меня перед носом. Я приложила пальцы к своим дрожащим губам, а затем к горячему грязному стеклу в отдаленном поцелуе, который, как я надеялась, принесет им какое-то утешение.

Машина с грохотом завелась и начала откатываться от дома, но я все же прижимала пальцы к стеклу, пока мы не скрылись из виду.

— Какое трогательное зрелище, — сказал знакомый голос рядом со мной. Я резко обернулась и увидел длинного, широкого Эдварда Данте Дэвенпорта, бездельничавшего на сиденье рядом со мной. — А теперь, Козима, ты готова к разговору, о котором я тебе говорил?

Данте закурил сигарету и поднес ее к уголку рта, ожидая, пока я отвечу на его загадочный вопрос.

— Хоть окно открой, — рявкнула я на него, не в силах отойти от образа его наглости, беззаботно слоняющейся там, пока моя жизнь снова перевернулась вверх дном.

Он беззастенчиво усмехнулся и нажал кнопку, чтобы опустить окно.

— Что, черт возьми, там было? — спросила я, понимая, что, возможно, весь этот причудливый сценарий был инсценирован. — Сальваторе за всю мою жизнь ни разу не повысил на меня голоса, ни поднял руки. Почему он приказал вытащить меня из дома за волосы?

— Страх тоже силен, Козима, — сказал он мне, и между его полных губ чувственно покатилась струйка белого дыма.

Его рот был краснее, чем у Александра, но форма была такой же.

Импульс поцеловать его был шокирующим и отвратительным, но я чувствовала его своими конечностями, как наркотик.

Улыбка Данте была такой же медленной и извивающейся, как сигаретный дым. — Ты лучше всех должна это знать. Живя в преступном мире, ты учишься использовать любую возможность, чтобы вселить страх в сердца твоих потенциальных врагов.

— Сомневаюсь, что древняя синьора Моретти или сестры Бьянки захотят создать банду, чтобы противостоять вашей собственной, — сказала я, закатив глаза.

Было что-то в этом человеке, что-то достаточно похожее на Александра, чтобы заставить мою душу трепетать, и что-то достаточно похожее на меня, чтобы успокоить, что заставило меня почувствовать себя безрассудной и смелой.

Он усмехнулся и сделал еще одну затяжку. — Нет, я сомневаюсь. Однако иногда нужно искать своих истинных врагов ближе к дому.

Я поймала край его пронзительного взгляда и отразила его, взъерошивая свои спутанные волосы, как будто это завораживало меня.

Он говорил о Перл-Холле, о своем бывшем брате и отце, о вещах, которые ему не следует знать, потому что он там не живет.

— Рокко уже много лет пытается перехитрить Сальваторе. Если бы он знал о ваших настоящих отношениях, это не означало бы ничего хорошего ни для Торе, ни для вас с Себом, — продолжил он. — Лично я думал, что таскание за волосы было хорошим театральным дополнением.

— Ты псих.

Данте пожал плечами. — Может быть. Ты продукт своего воспитания, как бы ни старался каждый из нас это скрыть, а мое воспитание было достаточно сумасшедшим для большинства.

— Я не понимаю, какая здесь мотивация. Почему ты разговариваешь со мной в этой машине, почему ты приехал в Перл Холл после стольких лет, а потом спас меня от Эшкрофта на Охоте? Что мне делать? — спросила я.

У меня не было хороших результатов в получении ответов на мои вопросы, но я была одна в машине с одним из многих мужчин, которые, казалось, дергали за ниточки моей жизни, как мастер-кукловод, и нам не о чем было больше говорить.

Данте долго смотрел на меня своими бесспорно великолепными обсидиановыми глазами, а затем заговорил более британским голосом, чем обычно позволял себе.

— Позволь мне рассказать одну историю. Действие происходит в доме, похожем на замок, но речь не идет о прекрасной принцессе и ее принце. Вместо этого речь идет о человеке великой власти, который соблазнил женщину на брак ложными обещаниями, а затем правил ею как тиран на протяжении всей ее жизни. Единственной радостью, которая у нее когда-либо была, были двое ее сыновей, два мальчика, которые, как она пообещала себе, никогда не станут такими, как их жестокий отец.

— Она заручилась помощью своего лучшего друга детства, мужского влияния, чтобы научить их разнице между правильным и неправильным, важному уроку, который они не усвоят в мире власти, которым правил их отец.

— Некоторое время все было терпимо, а потом женщина открыла ужасную тайну, изменившую весь ее мир. Она поклялась взять мальчиков и сбежать с помощью своего друга. Только ее муж узнал об этом и, прежде чем она успела сбежать, убил ее.

Я моргнула. — Это не похоже ни на одну детскую сказку, которую я когда-либо видела.

— Не было бы похоже.

— Послушай, я понимаю, что ты считаешь Ноэля жестоким человеком. На личном опыте я такого не видела. Он был добр ко мне, когда я жила в Перл Холле. У Александра явно есть свои проблемы с отцом, и, в конце концов, нам не разрешили проводить время вместе, но я не вижу в нем такого ужасного злодея. И я не верю, что он убил твою мать. Не тогда, когда она была в доме Сальваторе с тобой, когда она умерла.

Приветливый вид Данте исчез, как столб дыма в открытом окне. Его глаза почернели, как от греха, а грубое лицо исказилось от ярости.

— Я был там, поэтому я должен знать, что произошло на самом деле. Мама взяла меня с собой к Сальваторе, чтобы придумать, как нам сбежать от Ноэля. Александра там не было, потому что он был наследником, мама волновалась, что он слишком много чувствует семейного долга и уже слишком похож на него, чтобы понять, насколько опасно оставаться в Перл-Холле. Мы больше не были детьми. Ему было двадцать шесть, а мне двадцать один, нам больше не нужно было слепо следовать за кем-то. Но я пошел за ней, а Александр остался дома.

— Почему она решила бежать после стольких лет? — спросила я, вникая в историю, несмотря ни на что.

Это была великая тайна. По этой причине Александр объединился с отцом, которого ненавидел, и использовал Орден, чтобы найти ответы на вопрос о смерти своей матери.

Если бы я смогла найти для него ответы, возможно, все было бы иначе.

Машина замедлила ход, и я поняла, что мы останавливаемся. За моим боковым окном, насколько хватало глаз, простиралось поле маков, а перед нами стоял огромный оштукатуренный дом цвета нарциссов.

Дверь открылась для меня, но я не вышла, потому что Данте смотрел на меня, его лицо было таким торжественным, что я подумала, не приближаемся ли мы к месту моей собственной смерти.

— Она сбежала, потому что узнала, что Ноэль делал все эти годы с рабынями, которых он забрал, и не скрывал от нее.

— Что он делал? — спросила я, когда Сальваторе появился в проеме моей двери и стоически предложил мне свою руку, чтобы помочь выбраться.

Я не взяла ее.

— Он убил их, — сказал Данте. — Точно так же, как он убил мою маму.

После короткой передышки, чтобы умыться и собраться с мыслями в запасной спальне в доме Сальваторе, мужчина с револьвером, привязанным к руке, повел меня во внутренний дворик, выложенный красной плиткой, позади виллы. Сальваторе и Данте сидели за круглым деревянным столом, уставленным колбасными изделиями и огромным кувшином красного вина, оживленно переговариваясь приглушенными голосами. Было темно, звезды сияли на бархатно-голубом небе, как это бывает только в сельской местности. Воздух достаточно остыл, чтобы нежно касаться моей кожи, и сладкий аромат цветков акации задерживался на ветру, когда он проносился по летней кухне.

Они оба остановились, когда заметили меня в дверях, их глаза одновременно скользнули вверх и вниз по моему телу.

Взгляд Данте был наполнен мужским интересом и восхищением.

Сальваторе было труднее различить, но на его губах играла легкая улыбка, которую он не мог скрыть, и это заставило меня подумать, что ему нравится видеть меня стоящей в его доме.

Я нахмурилась и шагнула вперед, села на сиденье, которое выдвинул для меня стрелок, и деловито скрестила ноги.

— Что ж, джентльмен, настал час объяснений, — заявила я.

Данте даже не пытался сдержать мальчишеский восторг в своей улыбке, но Сальваторе подавил усмешку и торжественно кивнул.

Я указала на него пальцем. — Не издевайся надо мной. Возможно, ты не убивал Кьяру Дэвенпорт, но ты бросил мою мать, брата и меня, а затем, что еще хуже, ты продал меня. Значит, ты все еще злодей.

Любое чувство юмора или удовольствие, мелькавшее на аристократическом лице Сальваторе, погасло, и когда он наклонился вперед, чтобы заговорить со мной, это был низкий, невыразимо сильный голос капо итальянской мафии.

— Не говори о том, о чем ты ничего не знаешь, девочка. Если ты захочешь бросить камни, прежде чем узнаешь правду, я отправлю тебя обратно к твоей матери, и ты сможешь вернуться в Англию с пустыми руками.

Я чувствовала себя наказанным ребенком, когда он сидел и изо всех сил старался не дуться и не смотреть на меня в равной степени. Наконец, я крепко скрестила руки на взволнованной груди и склонила подбородок к нему, чтобы продолжить.

Данте усмехнулся. — Она делает так же как ты.

Мы оба бросили на него взгляды, которые заставили его поднять руки в знак капитуляции, хотя его глаза плясали.

Сальваторе снова повернулся ко мне, его глаза рыскали по моему лицу, как художник, готовый вверить меня бумаге.

— Я не буду вдаваться в предысторию Каприс. Мы с твоей мамой познакомились, когда мы оба были очень молоды. У нее уже было двое детей от твоего отца, но я был очарован ее красотой и умом. Я хотел забрать ее и девочек с собой, но по многим причинам этого не произошло. Я даже не знал, что вы с Себом родились, пока не прошло много лет после нашего свидания. Я переехал в Венецию, чтобы присоединиться к тамошней компании, и продвигался по служебной лестнице, когда старый друг прислал мне фотографию, на которой были вы с Себастьяном. Тебе, должно быть, было всего три года, но ты была так похожа на меня, что я понял это, как только увидел тебя.

— Не могу поверить, что мама не сказала бы тебе, — запротестовала я, потому что женщина, которую я знала, не была двуличной или аморальной.

Каждое воскресенье она ходила в церковь и каждый вечер молилась перед сном, иногда так горячо, что мне было интересно, какие беседы она вела ежедневно со своим Богом.

— Она не сказала, потому что знала, что я за человек, — сказал Сальваторе, его голос звучал страстно. — Если бы я знал, что она беременна, я бы увез ее туда, где Шеймус никогда не смог бы нас найти.

Его кулак с грохотом ударил по столу, когда он выбил тарелку с сыром и оливками, разбившуюся о плиты под нами.

— Когда я узнал об этом, я улетел обратно в Неаполь, но Каприс отказалась признать мое отцовство, и было очевидно, что даже Шеймус понятия не имел. Я вернулся и попытался стать настолько частью вашей жизни, насколько она и моя работа позволяли мне.

— Этого было недостаточно, — тихо сказала я.

Я могла прочесть трагедию за его плечами и непроницаемую беспомощность в его глазах, но у меня было столько сочувствия к льстецу, мафиози и человеку, который меня продал.

— Каприс принимала деньги только тогда, когда ей не хватало еды на стол для вас, детишек. Он разочарованно покачал головой, но в его улыбке мелькнула гордость. — Она всегда была такой упрямой. И я удерживал Шеймуса от убийства раз за разом, так часто, что возникали неудобные вопросы о том, почему я так беспокоюсь о нем и его судьбе.

— Еще одна черная метка против тебя, — сказала я. — Нам было бы лучше, если бы он умер.

— Это не правда. Это был единственный раз, когда твоя мать умоляла меня о чем-либо, первый раз, когда Шеймуса привели ко мне на смерть. Она появилась на моем участке с твоей маленькой ручкой в ​​руке и пообещала, что я смогу иногда навещать ее, если пообещаю спасти жизнь ее мужу. Его улыбка была самоуничижительной. — Я согласился на месте.

— Это не объясняет, почему ты позволил продать меня за его игровые долги, — возразила я.

Мне нужно было зацепиться за что-то конкретное, поскольку мир шел под моими ногами, как сыпучий песок.

Данте ухмыльнулся. — Думаю, я могу помочь с этим. Видишь ли, Александр годами был убежден, что Торе убил маму, потому что так ему сказал Ноэль. Он натравил на нас Интерпол, МИ-6 и Polizia di Stato, как пиявок, и даже пытался привлечь людей в нашу организацию. У нас было настроено оповещение на случай, если кто-то будет искать твое имя или имя Себастьяна в течение года, и когда он узнал, кто ты такая в ​​прошлом августе, это была слишком хорошая возможность, чтобы ее упустить.

— Я не понимаю, — выдохнуал я, а в груди у меня было два выжатых кухонных полотенца.

Потому что я думала, что поняла.

Александр купил меня, чтобы проникнуть в Каморру.

Но Каморра продала меня, чтобы я проникла в Перл-Холл.

Мой разум закружился, наполненный грязной водой, циркулирующей по забитому водостоку.

— Мы продали тебя Александру, чтобы ты смогла узнать секреты Дэвенпорта, и мы смогли, наконец, доказать, что Ноэль был тем, кто убил Кьяру, — объяснил Данте, настолько взволнованный своим генеральным планом разума, что не заметил, насколько я была бледна.

— А как же Александр? Вы хотите обвинить и его в каких-либо преступлениях?

— Весь испорченный Орден Диониса должен быть демонтирован. Они скрыли смерть Кьяры и смерти всех других бедных женщин, которых Ноэль и братья использовали в качестве рабов, — наконец, Данте заколебался, его глаза пристально смотрели на мое лицо. — Александр — мой брат, так что я могу понять твою непокорность, но, возможно, ему просто придется пойти ко дну вместе с кораблем.

— Вот почему ты помог мне на «Охоте» и попытался вмешаться в Перл-Холл, — сказала я, когда костяшки домино начали вставать на свои места. — Ты защищал меня даже тогда, когда использовал меня.

— Вот именно, — сказал Данте с яркой улыбкой, прежде чем посмотреть на Сальваторе. — Она слишком умна, чтобы быть твоим ребенком.

Я проигнорировала его.

Я не обращала внимания ни на что, кроме шума крови, бегущей в ушах, и опасного стука бешено колотящегося сердца.

— Козима, — твердо сказал Сальваторе, привлекая мое внимание, когда он убрал мою вялую руку со стола и взял ее в свою. — Я знаю, что это нелегко, и это сложно переварить. Оставайся здесь с нами несколько дней, пару недель и давай познакомимся друг с другом, прежде чем принимать какие-либо решения. Я знаю, кажется, что я тебя использую, и мне очень жаль, но это характер моей работы и характер отцовства. Я знаю, что не имею права говорить это, но я действительно делаю то, что должен, чтобы обезопасить тебя.

— Тебе нужно принять решение, — снова торжественно сказал Данте. Он выглядел как боковой удар Сальваторе, сидящий там, такой же темный и мощный, полностью синхронизированный с преступными мыслями и намерениями старшего человека. — Ты можешь помочь нам уничтожить секту ужасных людей, а мы можем помочь тебе и твоей семье начать новую жизнь в Америке, свободную от прошлого и влияния Дэвенпорта. Или ты можешь вернуться в Жемчужный зал к Мастеру, который будет использовать тебя так же верно, как и нас, но с более горьким концом.

Три недели спустя.

— Александр, пожалуйста, подойди, я думаю, он знает, что я здесь, чтобы шпионить за ним.

Слова моего недавнего телефонного звонка эхом отдавались у меня в голове, когда я ходила по маленькой гостиной в своем номере в Риме.

В панике я позвонила Александру, умоляя его забрать меня, потому что боялась, что Сальваторе и его люди следят за мной.

Александр ответил на звонок с первого раза, выкрикивал приказы подать машину кому-то, вероятно, Риддику, на заднем плане, прежде чем я успела закончить первое предложение, и в тот момент, когда я замолчала, он пообещал, что будет следующим рейсом в Риме, чтобы благополучно доставить меня домой.

Дом.

Безопасность.

Эти два слова были смехотворны.

Дом моего детства никогда не был безопасным из-за того, что там жил Шеймус. Теперь он уже даже не был нашим, потому что мы его продали, а Мама и Елена только сейчас обживались в Бруклине, США, в своем новом доме. Ту, частью которой я бы не стала, по крайней мере, в течение очень долгого времени.

Перл-Холл никогда не мог быть моим домом, хотя он был безопасным, потому что я никогда не была кем-то большим, чем рабом в его стенах.

Римская загородная вилла Сальваторе могла быть моим домом в течение последних трех недель, но я ни в коем случае не была готова назвать ее своим домом, а его — своим отцом.

Это была одна из причин, по которой я это делала.

Я подпрыгнула, когда раздался громкий стук в мою дверь, а затем звук карты-ключа, скользящей и щелкающей в автоматическом замке.

Мое дыхание застыло в легких, когда дверь распахнулась, и я увидела Александра.

Его золотые волосы были взлохмачены из-за беспокойных рук и долгого перелета на самолете, его красивое лицо сморщилось от усталости, а его дорогой костюм был помят больше, чем он обычно позволял себе.

Но это были его глаза, от которых я не могла отвести взгляд.

Они проследили каждый дюйм моего тела, пока я стояла неподвижно напротив него, принимая во внимание каждую новую отметину на моем теле или выражение, мелькающее в моих глазах. Это был душевный поиск человека, слишком долго расставшегося с возлюбленной.

Это был взгляд, от которого мне хотелось плакать.

Он уловил выражение моего лица, и его лицо стало свирепым, когда он бросил свою сумку за дверь и направился ко мне через комнату, перешагнув через журнальный столик, чтобы добраться до меня быстрее.

В ту же секунду, когда он схватил меня за середину и затащил в свои объятия, слезы, с которыми я боролась, победили, и я разрыдалась.

Александр на мгновение крепко сжал меня, а затем провел рукой по моим волосам, чтобы откинуть мою голову назад. Его глаза были темнее, чем я когда-либо видела тогда, оловянные, потускневшие от сожаления и ржавые от агонии.

— Бля, — прохрипел он. — Я скучал по тебе больше, чем мог.

А потом его рот сомкнулся над моим, его язык скользнул по моему в чувственном скольжении, от которого я застонала и зарылась руками в его волосы.

— Никогда больше не заставляй меня уходить, — умоляла я, прежде чем вспомнила, что это не входило в план.

— Никогда, — поклялся он, слово было настолько многообещающим, что казалось таким же окончательным, как его клеймо на моей заднице. — Больше никогда.

Он снова поцеловал меня, так страстно, что у меня остались синяки на губах, но мне было все равно. Я хотела носить синеву его страсти и пурпур его владения на губах, как помаду.

— Где твоя сумка? — пробормотал он мне в губы. — Как бы я ни хотел трахнуть тебя прямо здесь, на полу, я хочу вытащить тебя из богом забытой страны еще больше.

— В спальне, — прошептала я, зажмурив глаза, потому что именно здесь мой план мог пойти очень, очень неправильно.

И я очень не хотела, чтобы кто-то пострадал, и меньше всего Александр.

Он дал мне последний, болезненный поцелуй, а затем прошел мимо меня в спальню. Как только он скрылся из виду, Сальваторе появился в открытом дверном проеме из холла и поднял в воздух пистолет.

Через несколько секунд я завопила, реагируя на предстоящее кровавое убийство, и в гостиной появился Александр с моей сумкой и, к моему большому удивлению, со своим собственным пистолетом.

Пистолет Сальваторе в данный момент был прижат к моему виску, холодный ствол впился мне в кожу.

— Опусти пистолет, Александр, — холодно приказал Сальваторе, поправляя удушающий захват так, что он казался еще плотнее против моих дыхательных путей. — Мы оба знаем, что ты не рискуешь причинить ей боль.

— Ты действительно такой злой, что убил бы собственную дочь? — спокойно спросил Александр, опуская мою сумку, чтобы немного покружиться, дабы лучше рассмотреть моего биологического отца.

— Ты такой дурак. Твоя мать пыталась научить тебя думать самостоятельно, но твой пагубный отец и его драгоценный Орден промывают тебе мозги. Я не убивал Кьяру. Зачем мне убивать лучшего друга?

— Зачем тебе приставлять пистолет к голове дочери, которую ты бросил при рождении? Может быть, ты психопат.

— Когда ты перестанешь видеть мир черно-белым? Твоя мать пыталась научить тебя быть лучше, — снова попытался Сальваторе.

— Еще раз произнесешь имя моей матери, и я прострелю тебе череп, — спокойно сказал Александр, наводя револьвер. — А теперь отпусти Козиму.

Я чувствовала, как крахмальная пиявка вытекает из хватки Сальваторе, когда он держал меня. Данте и я, оба сказали ему, что с Александром не удастся договориться, если не будет холодных веских доказательств, но Сальваторе хотел дать ему шанс, прежде чем следующая часть нашего плана войдет в действие.

Я пристально посмотрела на Александра и надеялась, что его странная способность читать мои мысли не пострадала за время, проведенное в разлуке. Затем я слегка постучала по пальцу ноги Сальваторе, прежде чем испустить боевой клич и вывернуться в его руках. Я использовала инерцию, чтобы развернуть нас так, что я оказалась спиной к двери, а мой отец спиной к Александру, а потом… бах!

Я видела, как глаза Сальваторе расширились от болезненного удивления, когда ему выстрелили в спину. Мое горло с трудом сдержало рыдание, когда я оттолкнула его от себя на землю, где он перевернулся на живот и замер.

Александр подбежал ко мне с сумкой в ​​одной руке и дымящимся пистолетом в другой. Он обвил меня рукой и вытолкнул за дверь.

— Я думаю, ты убил его, — хрипло прошептала я.

Он едва бросил взгляд через плечо на распростертого мужчину, прежде чем помчал нас обоих по коридору. Дверь в другой гостиничный номер открылась в конце коридора, когда мы протиснулись через запасной выход и полетели вниз по лестнице.

У обочины ждала машина, Риддик сидел за рулем.

Мои глаза горели невыплаканными слезами, когда Александр толкнул меня в спину, а затем скользнул рядом со мной, выкрикивая приказы Риддику, которые я не слушала.

Я смотрела в окно, пока мы с визгом удирали от отеля в римском районе Тестаччо и направлялись в сторону аэропорта.

Вероятность того, что Сальваторе серьезно пострадал, была очень мала. Пуля вошла в его спину, покрытую кевларом, и, вероятно, оставила только синяк, но меня удивило, насколько я была потрясена своим собственным планом.

Мне нужно было, чтобы у Александра было завершение, хотя я не верила, что Сальваторе и Данте убили Кьяру. На самом деле было очевидно, что они очень любили ее и считали, что Ноэль каким-то образом убил ее после того, как она пригрозила раскрыть его секреты.

Некоторые из них заключались в том, что он убивал своих предыдущих рабов.

Я не знала, насколько этому можно верить, учитывая, что я видела Яну, одного из рабов Ноэля, в клубе «Дионис» несколько недель назад, и он был в основном добр ко мне во время моего пребывания в Перл-Холле.

Все, что я знала наверняка, это то, что эта кровная месть в конце концов приведет к тому, что их всех убьют, а я этого не хотела.

Нет, я не могла этого вынести.

Не потому, что Данте, которого я поняла за свои короткие недели в Италии, был противоположен своему брату не только внешностью, но и темпераментом. Он был более латиноамериканским, страстным, угрюмым и вспыльчивым, с юмором, который мог быть острым, как лезвие меча, или достаточно веселым, чтобы вызвать слезы.

Не для Сальваторе, которым я осталась недовольна, несмотря на его объяснения. Он был отцом. Мне было все равно, заберет ли мама его когда-нибудь, он должен был приложить больше усилий, чтобы изменить нашу жизнь к лучшему. Несмотря на мои опасения, моя давняя жажда иметь хоть какую-то фигуру отца шевельнулась в глубине души, и я обнаружила, что провелла большую часть своего трехнедельного пребывания в его доме, помогая ему ухаживать за его любимым проектом по выращиванию оливок и слушая, как он рассказывает о своих планах отправить Данте в Америку, чтобы он возглавил там отряд Каморры.

Я думаю, это было больше для того, чтобы Данте мог присматривать за Мамой и Еленой, но я не настаивала. Данте носил фамилию Сальваторе в Неаполе, и было очевидно, что эти двое были связаны, как отец и сын.

В основном, однако, я не хотела такой смерти или преступного конца для Александра. Сколько бы я ни сидела на поле маков на участке Сальваторе и думала о том, как сложилась моя жизнь, я не могла убедить себя не любить цивилизованного человека или зверя, скрывающегося под его кожей.

Я хотела, чтобы он был свободен от своей обязательной вендетты, чтобы он мог сражаться в битвах против Ордена и своего отца, чтобы он мог жить той жизнью, которой он действительно хотел.

Итак, я придумала свой план инсценировки смерти Сальваторе, чтобы Александр мог уйти от убийства Кьяры. Это дало Сальваторе и Данте пространство, в котором они нуждались от полицейского контроля, чтобы перевести свои ресурсы и жизни в Америку, а также позволило им продолжить расследование Ноэля, не зная, что они все еще действуют против него.

Это было идеальное решение этой единственной проблемы.

Оставался только вопрос, что мне теперь делать? Мне казалось невозможным вернуться в рабство в одиночестве, если не считать мгновений дня, которые Александр выкроил, чтобы использовать мое тело как сосуд для своего удовольствия.

Я жаждала большего, чем его редкие моменты привязанности и титул рабыни.

Я хотела, чтобы мне разрешили любить его.

— Ты в порядке? — спросил Александр, наконец повернувшись ко мне, его руки на моем теле искали раны.

Я моргнула ему. — Физически да, но я думаю, что ты только что убил моего отца, Ксан.

Его глаза сверкнули странным светом. — А если бы я это сделал? Ты собираешься осудить меня за то, что я, наконец, отомстил за смерть моей матери? Я годами пытался свалить этого человека законными средствами, но он был скользче, чем угорь.

— Ты так уверен, что он убил ее? Я проводила с ним время, пока была дома, и он, похоже, был убежден в своей невиновности, — осмелилась я. — Я не думаю, что он был хорошим человеком, но опять же, ты тоже.

— Я никогда не убивал невинную женщину и не стал бы.

— Нет, — прошептала я. — Купил, ты купил одну, чтобы использовать против ее собственного отца.

— Я и не думал его убивать, а только предать его правосудию любым доступным мне способом. Он разрушил мою семью.

— Итак, твой план сработал, — сказала я с усталой циничной улыбкой, которая казалась мне неправильной. — Я была как раз подходящей приманкой, чтобы выманить его из укрытия.

Последние остатки триумфа и адреналина исчезли с его лица, и рядом со мной сидел измученный боями человек, утомленный своими демонами и неуверенный в собственной морали.

— Я знаю, в это может быть трудно поверить после того, что произошло, но меня это давно уже не заботит. Он посмотрел на свои руки, словно увидел там кровь, и что-то пробормотал себе под нос. — Я думал, что почувствую себя лучше, когда это будет сделано.

— Тем не менее, ты отправил меня в Италию.

Он вздохнул, грустно, словно сдулась игрушка. — Я не знал, как справиться с тем, что я чувствовал.

— Какое классическое мужское оправдание, — сказала я, хотя ничего не знала о классическом мужском.

Мой опыт ограничивался исключительно Александром, и я сомневалась, что в его поведении было что-то типичное.

Я просто хотела подтолкнуть его за грань его собственных ожиданий в новое место, где он мог бы лучше пролить свет на свою жизнь и выбор. Мне потребовалось три недели с Данте и Сальваторе, чтобы понять, что жизнь редко бывает такой резкой и сухой, как мы пытались заставить ее быть.

Александр поднял колено на сиденье между нами, чтобы лучше видеть меня, и зарылся рукой в ​​мои волосы. Он откинул мой подбородок назад настолько, что угол стал неудобным, а скальп запел от боли.

Небольшой акт господства сосредоточил меня так же, как и его.

— Что бы ни случилось, я больше никогда тебя не отпущу. Ты меня понимаешь, Красавица? — спросил он, и его убежденность поразила меня, как удар молотка. — Я хочу тебя, нет, мне нужно, чтобы ты была моей во всех смыслах.

Я положила руку ему на запястье, просто чтобы почувствовать силу его пульса и использовать как метроном, чтобы задать свой собственный. — У тебя уже есть я. Ты владеешь моим телом, духом и валютой. Мне больше нечего тебе дать.

— Но ты знаешь, — настаивал он, сжимая руку, пока я не захныкала, и мой рот не раскрылся. Он наклонился ближе, облизывая мою верхнюю губу, а затем мягко прикусывая мягкий низ. — Можешь дать мне свое имя, чтобы я заменил его своим.

Я моргнула, пытаясь не потерять фокус, когда он уткнулся носом мне в горло и укусил меня за плечо, как животное, помечающее свою пару.

— Ксан, о чем ты говоришь?

— Я хочу, чтобы ни у кого не было сомнений — ни у Ордена, ни у Эдварда, ни даже у Ноэля — что мы связаны друг с другом, и я не позволю, чтобы нас разлучили по какому-либо поводу. Они могут прийти за нами, если захотят, но когда они это сделают, мы будем скреплены вместе в глазах закона как муж и чертова жена.

Я никогда не представляла себе день своей свадьбы. Мои сестры говорили об этом иногда поздно ночью, когда мы должны были спать, а не шептаться о вуалях и тюлевых платьях, но я всегда только слушала, счастливая представить их обстановку и свое место рядом с ними.

У меня не было собственных мечтаний, и свадьба казалась мне сном.

Мне казалось, что я живу одним из них, когда проснулась в свой девятнадцатый день рождения и приготовилась к тому, что моя жизнь снова изменится так же резко, как и годом ранее.

Миссис Уайт уже раздвинула красные бархатные шторы и приказала другим служанкам разложить мой завтрак, проветрить платье, нанести макияж за туалетным столиком, где девушки смогут разобраться с лицом и волосами в пух и прах.

Я не хотела вставать с постели.

Мой желудок завязался узлами искусства шибари, такими же сложными, как мои чувства по поводу дня моей свадьбы.

В каком-то смысле, великом, я была взволнована больше, чем когда-либо. Тайное желание, которое я взрастила в плодородной земле в центре моей души, вот-вот должно было принести плоды.

Я собиралась превратиться из Золушки, из рабыни в аристократку всего за несколько часов. Жемчужный зал станет моим постоянным домом, а Александр — моим вечным Хозяином.

По моим венам должна была течь чистая эйфория, но она была отравлена ​​свинцовым ядом страха.

Александр не делал никаких признаний в любви или каких-либо дальнейших шагов, чтобы втереться ко мне в жизнь. Он по-прежнему сохранял свою отдельную спальню и присоединялся ко мне только тогда, когда ему было удобно. Он по-прежнему был демонстративен после секса и осторожен со мной всякий раз, когда что-то напоминало нам о ребенке, но в остальном он оставался странно отстраненным.

Я беспокоилась, что он не женится на мне по правильным причинам. Что он хотел войны с Орденом, а я — причина сражаться с Ноэлем, а я — растопка и кремень.

Просто еще один инструмент, который он может использовать.

Я замолчала после душа, когда группа слуг порхала вокруг меня, делая мне прическу, макияж и маникюр, пока они хихикали о гостях, еде и, конечно же, о красивом женихе.

— Тебе так повезло, — сказала мне девушка, накрасившая мне губы в темно-красный цвет. — Он самый милый парень, которого я когда-либо видела.

— Не все красивое хорошее, — мрачно сказала я ей.

Когда она только моргнула, я улыбнулась, чтобы смягчить удар, и она восприняла мои слова как шутку, по-девичьи посмеиваясь над моим остроумием вместе с подругами.

— Ты прекрасно выглядишь, любовь моя, — сказала миссис Уайт, нюхая кружевной носовой платок и глядя на мой законченный цвет лица в зеркале.

Я тоже сделала это.

На самом деле, я не думаю, что когда-либо выглядела красивее, чем на своей свадьбе.

Мои волосы были завиты большими свободными волнами, рассыпавшимися до талии, только одна прядь была закинута за левое ухо и заколота одним из маков с моего поля. Платье было подобрано для меня Александром, как и весь гардероб в Перл-Холле, и, как и все остальные его вещи, оно идеально подходило мне. Оно было в греческом стиле, с застежкой на плечах и золотыми застежками в форме шипов с глубоким вырезом спереди и сзади, обнажавшим огромные участки моей зацелованной летом кожи и неприличную выпуклость моей груди. Это платье идеально подходило к моему колючему жемчужно-рубиновому воротнику, который царственно блестел, как корона на шее.

Я выглядела как принцесса, готовая идти к алтарю навстречу своему принцу.

Слезы нахлынули при обслуживании, казалось, уже в сотый раз за этот день, когда я подумала о лжи в этой иллюзии.

Я не была принцессой, а Ксан, несмотря на все его титулы и деньги, не был принцем.

Мы просто должны были полностью испортить людей, которые нашли небольшое утешение друг в друге.

И я была идиоткой, которая сделала все возможное, чтобы влюбиться в него.

— Господи, искусительница, — сказал Дуглас, появившись в дверях моей комнаты, обеими руками зажав рот. — Ты не могла бы просто взглянуть на свое красивое лицо?

Я не могла не рассмеяться над ним, когда он подошел, чтобы поцеловать меня в щеку.

— Мне просто нужно было украдкой взглянуть на невесту перед церемонией, поэтому я выбежал из кухни. Они, вероятно, наводят беспорядок, но это того стоило.

— Спасибо, Дуглас, — сказала я, сжимая его руку прежде, чем позволила ему уйти.

Я отчаянно желала, чтобы кто-нибудь из моих братьев и сестер или мама были там, но Дуглас был следующим лучшим, и я хотела, чтобы он знал это. Как ни глупо, слезы наполнили мои глаза, когда я посмотрела в его шоколадно-карие глаза, и я не могла правильно выразить свои чувства.

— Я знаю, голубочка, — мягко сказал он мне, похлопав по руке. — Я знаю. Слушай, я пойду смотреть церемонию, прежде чем приковать себя цепями к кухне для пира. Я буду тем, кто неуместно подбадривает сзади.

Я кивнула, все еще переполненная слезами, а затем просияла, когда он наклонился, чтобы снова поцеловать меня в щеку, прежде чем уйти.

— Ты готова, дорогая? — спросила миссис Уайт, глядя на часы на туалетном столике. — Пора спускаться в часовню.

Каждый шаг, который я делала к маленькой часовне, примыкающей к дому, заставлял мое сердце биться все чаще.

Что, если он подставит меня?

Что, если Шервуд придет и остановит разбирательство?

Что, если я совершаю самую большую ошибку в своей жизни?

Но более того, что, если меня не было бы здесь?

Что, если бы каждое трудное решение и плохой момент в моей жизни приводили меня именно к этому моменту, где я должна была быть? Что, если Александр был моей наградой за короткую жизнь, прожитую тяжело?

Что, если это и было моим счастьем?

Я с трудом сглотнула, когда мы подошли к закрытым арочным дверям часовни, и миссис Уайт помогла мне накинуть тонкую вуаль на голову, прежде чем деликатно обнять меня, а затем ворвалась в комнату, чтобы посмотреть на церемонию.

Мои руки суетились с букетом маков, когда я смотрела в потолок и пыталась успокоить свое учащенное дыхание.

— Ты в этом уверена?

Я замерла, а затем медленно повернулась к Данте, который томно прислонился к колонне позади меня. В уголке его рта торчала сигарета, и от нее в воздухе витал сладкий аромат итальянского табака.

— Боже, не плачь, — потребовал он, когда увидел, что слезы подступили к моим глазам.

— Я так рада, что ты меня слышишь, — сказала я ему, потому что была взволнована, и это было правдой.

Каким-то образом Данте застрял в моей истории как неправдоподобный злодей и удивительный белый рыцарь.

— Кози, ты уверена, что хочешь выйти за него замуж? У вас есть варианты. У Сальваторе ждет машина у ворот, и мы можем увезти вас с Александром в Америку, даже не задумываясь. Данте двинулся вперед и нежно провел пальцами по моей щеке через завесу. — Было бы позором тратить эту красоту, которая бывает раз в жизни, на кого-то, кто этого не заслуживает.

Слезы дрожали в переполненном желобе моих нижних век, но я доблестно боролась, чтобы не дать им пролиться.

— Я люблю его, — сбивчиво прошептала я, несмотря на то, что ощущение его на моих волосах было похоже на клей, скрепляющий опасные и плохо подогнанные части моей жизни и личности в тщательном единстве. — Боже мой, Данте, я люблю его.

Он вздохнул и положил свои тяжелые руки мне на плечи. — Не могу сказать, что я удивлен. Ты через многое прошла, и в некотором смысле он выжил ради тебя. Я даже думаю, по-своему испорченно, что он тоже любит тебя.

— Возможно, — сказала я, словно не надеялась на одно и то же с каждым вздохом своего тела.

— Я буду рядом до конца, на всякий случай, если я тебе понадоблюсь, — пообещал он, прежде чем наклониться, чтобы поцеловать меня в щеку.

Мне хотелось верить, что я нуждаюсь в нем, но мое невезение зашло так далеко, что я чувствовала себя черной кошкой.

Он отошел от двери, звук его ботинок затих, пока он шел по коридору.

Через мгновение над старинным органом часовни зазвучал звук свадебного марша, и двери распахнулись, пропуская меня.

Были скамьи, заполненные людьми. Сельские жители из городка вниз по склону, люди из роты Александра, приехавшие из Лондона, дальние родственники и несколько избранных мужчин из Ордена. Я никого не узнала, но опять же, я особо не смотрела на скамьи.

Мои глаза были прикованы к Александру, который стоял перед алтарем в темно-сером металлическом костюме, идеально сочетавшемся с оттенком его радужных оболочек. Его волосы были убраны назад, его сильная челюсть была чисто выбрита, и он никогда не выглядел таким красивым, таким похожим на короля.

Однако это было не то, за что меня бы арестовали.

Я не могла отвести взгляда от выражения его лица, когда он смотрел, как я появляюсь, а затем иду по проходу к нему.

Он был похож на умирающего человека, которому был послан ангел как посланник от Бога, чтобы сообщить ему о его будущем спасении.

Так он смотрел на меня, когда я приближалась к тому, чтобы стать его женой, как будто я была его каждой молитвой о добре и надеждой на счастье на этой земле.

Как будто я была всем хорошим и чистым, что он когда-либо видел.

Когда я подошла к нему, он тут же взял у меня мой букет и передал его Риддику, который стоял рядом с ним, так что он мог взять обе мои руки в свои.

— Я никогда не видел никого столь прекрасного, как ты, — прошептал он мне еще до того, как священник успел начать, и когда он заговорил, его голос был грубым от излишнего волнения, как море с белой шапкой. — Я никогда не чувствовал себя таким недостойным подарка, но я обещаю дорожить тобой каждый день.

— Могу я начать? — спросил священник с сухим британским юмором, от которого расхохотался весь зал.

Александр непроницаемо вздернул подбородок и сказал: —Можешь.

И всю церемонию он не сводил с меня глаз, даже когда ему сказали поцеловать невесту, и его губы сомкнулись на моих губах печатью, которая казалась более нерушимой, чем любая юридическая бумага или связывающие слова.

Афтерпати было в самом разгаре, и я, наконец, наслаждалась собой. Шампанское, которое Александр продолжал подавать мне, сделало мою кровь такой же легкой, как и мое сердце, когда я спотыкалась по коридору в ванную на первом этаже. Я была пьяна от вина, опьянена непристойными поцелуями Александра и полна надежд, как никогда раньше.

Возможно, он еще не любил меня и, возможно, никогда не был способен произнести эти слова вслух, но после наблюдения за его благоговением во время церемонии у меня не осталось никаких сомнений в том, что он дорожит мной.

Для бедной девушки из Неаполя с разбитой далекой семьей этого пока было более чем достаточно.

Я только что закончила в ванной и открывала дверь в холл, когда злая рука просунулась в щель в двери и запуталась в моих волосах. С ворчанием я попыталась вытолкнуть оскорбительную конечность из комнаты, но тот, кто стоял за ней, был слишком силен.

Они ворвались в дверь и мгновенно набросились на меня, одной рукой зажав мне рот, чтобы заглушить крики, а другой запустив мне волосы, чтобы он мог начать тащиться из комнаты.

— Моя дочь, — сказал Ноэль с безмятежной улыбкой, потащив меня по коридору, а затем скатившись по ступенькам на уровень слуги. Он опустил руку вокруг моего рта, потому что борьба не позволила ему подчинить меня без использования обоих. — Я думаю, пришло время нам узнать друг друга немного лучше.

Я закричала так громко, что мои барабанные перепонки зловеще задрожали, а горло запылало от боли, но я все же кричала.

Александра нигде не было в доме, но это не извиняло почти пятьдесят с лишним слуг, которых он держал в штате Дэвенпорт.

Никто из них не пришел за мной.

Ноэль рывком распахнул маленькую покоробленную деревянную дверь рядом с кухонным входом, ведущим в подземелье, и так сильно дернул меня за волосы, что мой крик сменился всхлипом чистой боли.

Ему было наплевать на мою боль и никогда его это не интересовало. Украденные моменты, когда он заботился обо мне, были всего лишь манипуляцией, инструментом, который мужчины из Дэвенпорта слишком хорошо использовали в качестве оружия.

Две руки надавили на отпечатки, уже оставленные на моей спине, когда меня толкали вниз по крутым узким ступенькам в подвал. Я покатилась вниз, на этот раз обхватив руками шею, чтобы не удариться головой.

Я лежала и стонала в куче у подножия лестницы, пока Ноэль закрывал и запирал дверь, прежде чем последовать за мной вниз.

— Я так рад, что мы наконец-то можем провести время наедине без посторонних глаз, — сказал он мне в своей нееврейской манере. — Я так долго ждал этого разговора с тобой.

Он осторожно поднял меня за руку так, что я наполовину встала, а затем жестоко ударил меня по левому боку так, что в моей почке взорвалась агония. Я рухнула на землю.

Он повторил этот прием еще дважды, так что я ослабла, как котенок, когда он наконец потащил меня за подмышки дальше в комнату. Я попыталась ударить его коленом по яйцам, но он злобно ударил меня тыльной стороной руки по лицу. Я снова попыталась закричать, но он так сильно ударил меня по икре, что я упала на одно колено.

Пока я была внизу, он использовал это время, чтобы стянуть пару наручников с цепи, прикрепленной к потолку. Он закрепил их вокруг моих извивающихся запястий, а затем нажал на рычаг, так что я катапультировалась на цыпочках, привязываясь, чтобы снять напряжение с плеч.

— Давай снимем с тебя это красивое платье, — пробормотал Ноэль почти самому себе, двигаясь вокруг меня к пуговицам вдоль позвоночника.

Я оттолкнулась ногами, но вскрикнула, когда это движение чуть не вырвало мои плечи из суставов.

— И все же, — приказал Ноэль, расстегивая последнюю пуговицу, и мое роскошное свадебное платье упало на землю у самых пальцев ног, оставив меня только в кружевном белом лифчике и трусиках.

Он напевал веселую мелодию и отошел к стене, увешанной ударными орудиями. После тщательного размышления он выбрал тот, который был до боли знакомым.

Черный змеиный кнут.

Я захныкала, когда он отодвинулся и встал передо мной.

— Зачем ты это делаешь? Я только что стала женой твоего сына, ради Бога, — умоляла я его.

— Какой дурак женится на ничтожной рабыне. По крайней мере, у его итальянской сучьей матери были деньги на ее имя. У тебя нет ничего, кроме твоей красоты, и она исчезнет, ​​поверь мне, так всегда бывает.

— Он узнает, что ты это сделал, — предупредила я его. — Он убьет любого, кто причинит мне боль.

— Он не узнает, потому что я отключил камеры видеонаблюдения. Будем винить в этом гостя.

— Я ему передам.

— Ты этого не сделаешь, сказал он с цоконьем. — Ты не сделаешь, потому что тебя не будет здесь, чтобы сделать это. Я побью тебя за твои злые чары из-за моего жалкого первенца, а потом ты убежишь из Перл-Холла далеко и никогда не вернешься.

— Какого хрена я должна это делать? — спросила я, все еще пытаясь проскользнуть влажными запястьями сквозь тугие путы.

Выхода не было. По крайней мере, не физически. Если я хотела уйти, мне нужно было манипулировать Ноэлем, чтобы он меня отпустил.

— Если ты не уйдешь, я убью его, — просто предложил Ноэль.

Я уставилась на него, задаваясь вопросом, как это возможно, что я никогда раньше не видела прячущегося внутри него психопата, показывающего свое лицо.

— Зачем тебе убивать своего единственного наследника? — спросила я.

Дверь наверху лестницы распахнулась, и Ноэль улыбнулся.

— Идеальное время, — сказал он сквозь звук спускающихся двух пар обуви. — Потому что у меня есть запасной.

— Ты отрекся от Эдварда, и он никогда не согласится вмешаться, если ты убьешь его брата.

— Да, да, ты, конечно, права. Он выждал долгую паузу, достаточно долго, чтобы два тела вышли из тени лестницы на свет.

Мое дыхание кристаллизовалось в моем теле, крошечные осколки пронзали мои легкие и горло, пока не обожгли.

— Любовь моя, — приветствовала меня миссис Уайт с дрожащей, но гордой улыбкой, когда она обняла мальчика восьми или девяти лет и слегка подтолкнула его вперед. — Я хочу, чтобы ты познакомилась с нашим сыном Роджером.

Я моргнула, глядя на них, мой разум лихорадочно работал, обрабатывая информацию.

Загадочные слова миссис Уайт о том, как извлечь максимальную пользу из плохой ситуации, ее слезы над коленями Ноэля и, наконец, ее упоминание о том, что она предложила мужчинам из Дэвенпорта что-то ценное, когда узнала, что я беременна ребенком от Александра.

Это, очевидно, означало, что это она рассказала Ноэлю и, в свою очередь, появилась на балу воспитательного дома, дабы столкнуть меня с лестницы, чтобы я не могла произвести на свет наследника, который мог бы соперничать с его собственным.

— Я убью Александра, если ты не убежишь, как хорошая мышка, — усмехнулся Ноэль, любовно проводя хлыстом по рукам. — Потому что я еще молод, по крайней мере, достаточно молод, чтобы воспитать своего третьего сына по моему образу.

— Он ублюдок, — заметила я, отчаянно пытаясь разобраться в этой ужасной ситуации. В груди горело желание закричать, хотя я знала, что меня никто не услышит. — Он не сможет получить наследство.

— Что ж, — протянул он, когда миссис Уайт вышла вперед, чтобы показать мне простое золотое кольцо на безымянном пальце. — Ты видишь, что на самом деле это не так. Мы с Мэри поженились девять лет назад, в мае того года, за несколько недель до рождения Роджера.

Колесо вращалось со слышимыми щелчками и жужжанием в моем мозгу, а затем я поняла.

— Ты убил Кьяру, чтобы жениться на миссис Уайт и быть уверенным, что у тебя будет еще один запасной вариант на случай, если первые два подведут тебя.

— Эдвард уже был безнадежным делом, слишком похожим на его мать. Я возлагал большие надежды на Александра, особенно после смерти Кьяры, но потом появилась ты, и что ж… любовь всех делает дураками.

Я тряслась от ярости в своих цепях, когда Ноэль отвернулся от меня и взял своего маленького сына, отведя его к стене, чтобы они могли вместе выбрать его орудие наказания.

Они оба собирались хлестать.

Так же, как этот отец заставил Александра выпороть Яну много лет назад, когда он был в возрасте Роджера.

Я посмотрела на миссис Уайт. — Пожалуйста, пожалуйста, не позволяй им сделать это со мной. Я действительно думала, что мы друзья.

Она заломила руки и закусила губу, ее глаза были устремлены в пол в таком явно укоренившемся показе подчинения, что я была потрясена, что не заметила этого раньше.

— Либо ты, либо я, милая, — тихо призналась она. — И я достаточно натерпелась.

— Готов, сынок? — спросил Ноэль, кружа вокруг меня.

Я почувствовала, как воздух зашевелился от поднятия его руки и обратного движения хлыста.

— Пусть твой отец покажет тебе, как это делается.

Кожа приземлилась, как адский огонь, на мою спину, и я закричала.

Я нашла Александра, ищущего меня в узком коридоре между часовней и главным домом. Он еще не видел меня, так что я пыталась выровнять хромающую походку. Я глубоко вдохнула, чтобы наполнить свою пустую грудь воздухом, чтобы выглядеть так, как раньше. До того, как Ноэль вырезал мне сердце зазубренным ножом и бил меня по спине до синевы.

Первым я нашла Данте, который прятался на тропинке в сад и курил, пока флиртовал с новым слугой, которого я узнала из дома.

Он взглянул на меня и понял.

Я совершила мучительное путешествие в свою спальню, чтобы привести в порядок испачканное тушью лицо и заново нанести помаду, пригладить темные спутанные кудри и привести в порядок разорванную спину, прежде чем снова надеть свадебное платье.

Тем не менее, Данте увидел меня через гравий и сразу понял, что я потерпела сокрушительное поражение телом, духом и разумом.

Он раздавил сигарету пяткой и через мгновение оказался рядом со мной, нежно держа за руки, потому что инстинктивно знала, что моя спина будет в крови.

Он уговаривал меня немедленно уйти, но не поэтому я приложила столько усилий, чтобы привести себя в презентабельный вид.

Я была замужем за ним всего два часа, но хотела попрощаться с мужем.

Вид того, как он заглядывал внутрь через церковные двери, а затем по сторонам здания, поскольку он так явно искал меня, чуть не поставил меня на колени. Это было ничто по сравнению с парализующей болью в спине.

Это было похоже на бензин из рваной дыры в моей груди, где Ноэль вырезал мне сердце.

— Ксан, — позвала я больше дыханием, чем голосом.

Но он услышал меня, вертя головой, как хищник, почуявший свою добычу. Его ноздри раздулись, когда его глаза прижали меня к стене, где я стояла, а затем он направился ко мне.

Я была рада темноте под навесом прохода, потому что она помогала скрыть мертвеца в моих глазах и тень синяка, уже нависшую над моей щекой.

Он не остановился передо мной.

Вместо этого он врезал меня в стену так, что моя чувствительная спина загорелась огнем, но его рот оказался над моим прежде, чем я успела закричать, и поэтому он поглощал звук в моем горле, пока он не превратился в стон.

Его рука сжала вуаль, которую я снова приделала, чтобы скрыть поврежденную спину, выглядывающую из верхней части моего платья. Он отдернул мои волосы назад под жестоким углом, чтобы мог грабить мой рот именно так, как он любил, сочными губами и ловкими зубами, пока мои ноги не затряслись, и единственное, что меня удерживало, это его рука в моих волосах и его бедра, прижавшие меня к стене.

В моем теле была такая боль от биения и бесконечного смятения моего сердца, но я цеплялась за удовольствие, потому что знала, что это был последний раз, когда я его испытываю.

Он наслаждался моим ртом, как будто знал, что это будет последний поцелуй, который у нас когда-либо был, как будто знал, что в любую минуту я оставлю его, чтобы его больше никогда не видели.

Но он не мог знать, потому что я не планировала бежать. Никогда.

Я была готова прожить свои дни, однако они пришли в качестве новой Хозяйки Жемчужного Зала и вечной рабыни Мастера Александра.

Только теперь выбор был жестоко вырван из моих рук, как и многие другие варианты.

Я дико задавалась вопросом, сильнее толкаясь в поцелуе и еще больше погружаясь в боль, достаточно ли я сильна, чтобы разбить собственное сердце, чтобы спасти его.

Если бы он знал, что я замышляю, он бы сам меня избил. Он никогда не позволил бы мне принести жертву, которую я принесла, потому что он был достаточно высокомерным, чтобы поверить в свою непобедимость только потому, что он считал себя непобедимым.

Если бы он знал, он бы не терся своим толстым членом о центр моего свадебного платья, как если бы он мог трахнуть меня через ткань.

Нет, если бы он узнал о моих планах бросить его, я бы вернулась к тому, с чего начала, прикованная к полу бального зала, как рабыня, которой я так долго пыталась притвориться, что ею не являюсь.

Но я всегда буду рабыней.

Я носила его клеймо на своей заднице, его металл на моей плоти и его имя на осколках моего затонувшего сердца.

— Лорд Торнтон, — сказал из-за спины моего мужа слуга, которому Данте заплатил, чтобы прервать нас.

Мой муж.

Я бы даже не стала его так называть.

— Лорд Торнтон, — повторил молодой парень, на этот раз громче, потому что Александр продолжал трахать мой рот так же тщательно, как обычно трахал мою киску. — Лорд Торнтон!

В конце концов, он оторвал от меня свой рот, как восковую полоску.

— Что это? Разве ты не видишь, что я целую свою прекрасную жену?

Жена.

Рыдание застряло у меня в горле, как гигантская заноза, разрезая пищевод каждый раз, когда я пыталась ее проглотить.

— Вы нужны внутри, милорд, тут что-то срочное.

Александр низко зарычал, его рука на мгновение сжалась на моем бедре от вспышки боли.

Я отчаянно изучала его красивое лицо, стремясь запомнить каждую черточку его красивого лба, то, как каждая прядь золотых волос перетекала в другую. Мне нужно было идеальное описание уникального цвета его великолепных глаз, чтобы я никогда не забыла, что им нравилось через мои глаза.

Но момент исчез в мгновение ока, и мой разум был слишком травмирован, чтобы сделать приличную фотографию.