Очень мужская работа

Глава 1 ТОПОЛЬ НАЧИНАЕТ

— Как мы с Комбатом понимаем, вы тот и есть, кого тут все ждали, верно? Главнейший инспектор самой главной и самой общечеловечной комиссии по Матушке? И секретный вы по самое не могу? И вот так вот и будем мы с вами разговаривать, по телевизору? Ну и хер с вами. Нам с моим другом Владимиром Сергеевичем уже надоело всё. В общем, мы с вами по телефону условились — мы вам выкладываем что да как, раз уж мы опять основными оказались, а вы нас подвозите к Матушке и отпускаете. Мы ведём себя тихо-мирно, а вы нас не… не обманываете. Вот Владимир Сергеевич всё слышит — вы подтверждаете?

— Да. Сделке быть. Слово чести.

— Хорошо. Начнём. Комбат, давай ты курить не будешь, я говорить не могу от твоего дыма. Я, инспектор, начну, поскольку, видите же, я тут… э… основа всего, хотя братец мой Комбат, как я понимаю, немного раньше меня в историю влип. И даже, можно сказать, приложил к ней свои шаловливые грабки с высшим образованием. Со спичками. А я теперь, можно сказать, его на своих широких плечах вынужден был… Всё-всё, не ёрзай, голова! Никогда не знаешь, когда всё началось на самом деле, верно, Комбат? Вот такой вот каламбур!

В общем, для протокола, инспектор. Я — Константин Уткин, двухтысячного года рождения, Россия. Сталкер, точнее трекер, ходила высшего класса, чуйка «генерал», партийная кличка Тополь. В Матушку-Зону поступил военспецом в две тыщи двадцать первом, на вольные ништяки удалился год спустя. Ни на кого никогда не работал, сам по себе. Вот, значит, почти семнадцать лет. Стаж. Мы, считай, с Комбатом тут едва ли не самые старые — из живых, конечно. Был ещё совсем недавно сталкер Вобенака, да куда-то вышел прошлую осень… Видали мы много, добывали много, жопы в «каплях», «грави» из ушей растут. С властями не ссорились, если они к нам без хамства… И хватит с вас, семейное положение вас не касается.

Почему я говорю, что приложили мы руку ко всему этому дерьму с Восстанием. Мы с Комбатом во время Восстания оказались в самом эпицентре и видели там знакомых. Кое-кого из этих знакомых в Зону вывели мы. Я — одного из них, Комбат — другого. Про своего знакомого Комбат вам расскажет, а я расскажу про своего. Этого моего звали Сергей Фухин, по прозвищу Фуха. Что?

— Что, простите?

— Вы что-то сказали?

— Нет.

— Извиняюсь. Так вот. Началось всё и с этим Фухой, и со знакомым Комбата уже давно, в прошлом году ещё. Вот вы спросили про Вспышку. Так вот, прямо в момент Вспышки, прошлой зимой, я на незаконном выходе и вывел этого самого Фуху, мать его, в Матушку. За что Комбат потом и пострадал, как видите, а следом и я сам. Чистосердечно признаюсь.

И так же чистосердечно и в первых словах моего допроса признаюсь, что Вспышке я благодарен так же, как Комбат благодарен Восстанию. Поскольку меня Вспышка излечила от сумасшествия и от убийства, а Комбата Восстание спасло от смерти. Вот прямо тупо от смерти. С моей помощью, правда.

Записали?

— Да. Записали. Но про тупое спасение господина Комбата я послушаю от…

— Ладно, ладно, давайте только без всяких там нравоучений. И про Комбата, и про типа «не нарушали бы законы, не ходили бы в Матушку — жили бы себе спокойно». Ладно, я спросил?

— Ладно.

— Комбат, под моим заявлением подписываешься?

— … … … сапоги.

— Подписывается, в общем. Со всем своим высшим образованием. Итак, Вспышка. Это прошлая зима. Одиннадцатое января. Вывел я двоих на охоту. Та ещё получилась охота. Я был уже полностью свихнувшись, но и без этого хорошо получалось.

У нас ведь тут как? Если ты не отмычка и не новичок, а старый, упорный ходила? Клиентура нарабатывается. Охота и прочий экстремальный туризм, плюс учёные жаждут гитикам причаститься. Вроде как уже официальный статус, практически профессия. Ну как на Эверест лазить. Не были на Эвересте?

— Был.

— Бля.

— Продолжайте.

— Э-э… На фоне общего упадка в Предзонье — самое то работа. Психов в большом мире столько, что иной раз и хочется от них в Матушку сбежать, так они за тобой и сюда! Толерантность, свобода передвижения! В Предзонье — как начались эти ооновские тёрки с арендой и прочим, как завезли города и туристов к Периметру, и в особенности после подвига моего друга Алана Квотермейненко, партийная кличка Комбат, по обнаружению всего золотого запаса планеты Земля, после чего профсоюз и возник, — так просто продыху честному ходиле не стало. Преступность появилась! Смейтесь, смейтесь.

Раньше преступник у нас кто был? Сам ходила. А теперь? А теперь главный преступник — турист, гастролёр, турок. Вернулся, скажем, ходила с выхода, скинул добычу честному барыге, честно обмыл, остатки сладки пересчитал, идёт домой, никого не трогает, в кармане шкурой и нервами нажитое. Бац — в подворотне какие-то с шокерами или с чем там. Бац — голый, босый, сотрясение мозга, спасибо, если живой. Раньше делалось как, когда и если ты прочухался? Бывает. Да. Шалят, шакалят. Люди есть человеки. Но! Ты всех знаешь, тебя все знают. Объявился, с людьми потолковал — глядишь, крысу нашли, наказали. Либо сам. Так все и понимали! Своё человек возвращает, а суку надо бить по-любому.

А как ты турка отыщешь? Если их в десять раз больше стало и половина — одноразники? Рисанулся, поднял, отвалил? Бардак. Теперь, значит, раз в систему гопота пошла — начинается орнаменталистика. Бизнес. ОПГ. Эта подворотня — моя территория, эта подворотня — твоя территория. Ну маразм же, при Матушке-то! И двадцать первый век на дворе! Да, не отрицаю, у нас тут тоже бывало. Кланы, войны до последнего человека, но опять же между нами, между сталкерами! С каких жареных яиц диктовать и бычить принялись те, кто ни «семьдесят седьмой» не вынес, хоть даже и «шпротки», я уж про «трёхлитровки» не скажу, ни собаченьки не нюхал, ни вообще в Зону не выходил?

Это всё очень серьёзно… Потом — менты. Епэбэвээр! Эти-то с чего вдруг возбухли? Нет, я не дешёвка, я про, скажем, Задницу, то есть, извиняюсь, гражданина начальника Малоросликова, слова дурного не скажу. Мужчина правильный, хоть и должность у него собачья. Сибиряк. Но он не столько вертухай, сколько пограничник, всем этим демократическим воякам роботизированным не чета. Но вот эти-то что? Полиция ООН, полиция нравов… Да господи ты боже мой! Полиция нравов в Предзонье! Это же анекдот! Меня как первый раз на улице мент остановил и обыскал, я прямо решил: конец Матушке. Ну, виноват Карьер, конечно… Спасибо моему другу Комбату, трекеру столетия, значит.

За него и перестали моего друга Комбата в Предзонье наши любить. И даже объявили ему бойкот. За его, значит, нетрадиционное понимание общечеловеческого долга, хы-хы-хы…

— Тополь, да давай ты уже про себя!

— А-а, колет глазок-то правда? Всё-всё, дружище, ну трудно удержаться… и давай-ка пить буду я, горло у меня сохнет, а ты так повиси.

Словом, ежели бы не Вспышка, товарищ инспектор, — назревало у нас тут. Карьер комбатовский — пусть, хорошо и превосходно, разрабатывайте, для блага всего человечества, но и нас, трекеров-аборигенов, через ёлку-палочку кидать — не будет этого. Без нас Зона — не Матушка. Мы, свободные ходилы, тут главные, основные, всё что хочешь. И кланы уж мир заключили, и забылись уже гражданские войны все, и стали мы потихоньку психов: всех этих уфологов, проповедников собственных религий, сектантов, хиппарей — всех этих, среди которых бандиты и паслись, строить рядами… И даже с Хозяевами начали мы чего-то там воду в ступе толочь… профсоюз профсоюзом, а раньше Хозяева хоть что-то понимали… да фигня, что это я?! Как Восстание выяснило, Хозяева, в общем, не очень-то Хозяева оказались, когда их козыри вдруг шестёрками обратились. Драпали они не хуже остальных. Лучше, ёптыть! Причём не к нам, не к Заднице, у которого все спасались, правые и неправые, а к ООН именно… Если только раньше оно, ООН это, в профсоюз не входило тишком, на что и похоже, кстати. Ну это политика, она и на Луне дерьмо… но в Матушку, когда мёртвые встали, пошли мы вот с Комбатом да, дико сказать, писатель Шугпшуйц, а вовсе не политики-механики… ну ещё Задницыны, то есть малоросликовские, ребята. Вот кого надо тут главным делать, а не демократов с их роботами! А мы — пас, конечно, у нас с Комбатом сейчас другие проблемы. Они, как говорится, налицо… Н-да. Слушайте, а вы вправду на Эвересте были?

— Да, правда.

— А как вы думаете, взял тогда вершину Мэллори?

— Думаю, нет.

— А я думаю — взял! Ладно. В общем, пока всё это варилось, мы выходили как выходили… О чём я говорил-то? Да, о клиентах. Столько-то лет. Коне-ечно, наработалась клиентура! С ништякощением по доходам вроде бы и не сравнить, но тут ведь как глянуть. Лично у меня, считай, чуть ли не каждый месяц один-два старых клиента вынималось и клалось. В основном — охота. Ну и там «дребезги», другую фурнитурку какую поподбирать — если под ноги попадётся. Раз-два в год — учёные нанимали, туда проведи, то принеси. Главное, выводил я всех, с кем вышел. Репутация! Деньги не пикусовые, но ровные — жизнь обеспечивают. Ну а иной раз и яхту купить можно. У нас это называется: сериал. Работаю «сериалом», не ништяками к успеху двигаюсь. Ещё существенно: почти любой «сериальный» выход — охотничий, без верчения «кишок». Знаете, что такое «вертеть кишку»? Ну конечно… Так что процентов на семьдесят-восемьдесят дело иметь приходится с гадьём, а не с ловушками. Все старики практически в «сериалы» перешли. Вот мой друг Комбат только под клиента и работал, года три-четыре уже последних. Ну, он не я, а я не он, несмотря…

— Вы невероятное трепло, господин Уткин.

— Да что вы говорите? Придётся потерпеть. У меня остаточные явления химических изменений в мозгу. Я же реально спятил же тогда, вы что, я же не шучу, блин.

Был у меня один постоянный клиент, охотник. Сейчас посчитаю… шесть лет подряд. Зимой. Как штык! Приезжает, платит, и вывожу я его на охоту. В январе или феврале. Такой Клубин, Андрей Олегыч. Лет за полста мужчина, явно о-очень богатый, но без закидонов абсолютно. Не знаю, где живёт, как звать по-настоящему. Русский, да, это есть. Это не спутаешь. Если уж русский мразь — так мразь полная, и у него это на роже кириллицей, а если нормальный человек — так и неважно, сколько у него денег. Тут было неважно. А? Что, простите?

— Ничего.

— Этот Клубин, я так понимаю, молодость свою тешил, старости не давал настояться. Какой-то он то ли десантник, то ли спецназовец бывший… наверное, гражданскую трёхлетку в EARMY оттянул, по лексикону судя. Либо что, не знаю, но — тёртый человек. То есть так — он вежливый мужчина, чинный, но иногда прорывалось… Ну, одни в бассейнах раз в год понты мочат, детишек с ментами распугивают, а есть и настоящие, а я считаю, коль хочешь поиграть в Кинг-Конга — лучше джунглей места нет, а в городе по праздникам получаешься ты не Кинг-Конг, а мудак. Да ещё и толпой. Мудак в превосходной степени.

И, замечу, «чуйку» у него выявила Матушка — нерядовую. Я бы сказал — этак сразу уровня «капитана» чутьё, если вы понимаете. Кабы он выходил регулярно, стал бы ходилой-первоклассником, поверьте слову. Но он выходил раз в год. Кстати, если вы понимаете, значит действительно мужчина видал виды, раз Матушка над ним полной власти не имела, держал он банку и в ней, и за ней, а это труднее, мы-то навидались… Не спился, не скурился, не скурвился.

Этот Клубин всегда приезжал один. Звонил предварительно и через пару дней объявлялся, если я мог. Вообще, он моё время уважал, подождать ему приходилось иной раз. Больше он в Матушку ни с кем не выходил, хотя платил по высшему разряду, и многие наши его заполучить хотели. Он не вёлся. Хм. Я, меж-прочим, горжусь.

Ну вот, а тут он приехал не один. Вообще, странная история. То есть, что в Матушке не странно, а тут и Вспышка, взрыв интенсивностей, куда уж странней, но и с Клубиным как таковым небанально получилось на этот раз. Я о личном.

Не получается в Матушке не обращать внимания на личное. Все вопросы — обоюдоострые. По-другому нет. И — без личного никуда не выйдешь. Зона — война, и любой клиент быстро в напарника превращается. Либо во врага. В балласт то есть. И Клубин тоже. Клиент не клиент, а было, было что не я его, а он меня вытащил.

Мне тот раз были ну просто неминуемые кранты… И он меня спас, и мы вернулись от Матушки так: он меня с переломанными ногами на себе волок, а я пальцы облизывал и по ветру шевелил.

Кстати, по-моему, я вот тогда и свихнулся. Там сложно всё было, пришлось себя самого убивать…

В общем, мародёру не пожелаешь…

— Господин Уткин, мы тут не для романа про сталкеров байки собираем.

— Но вы же не для романа байки собираете, согласитесь! Возвращаюсь к одиннадцатому января. Вот так, меж прочим, мы писателей и разводим, сначала на кабак, потом на долю.

Вот такой человек Клубин. И Вспышку мы с ним пережили на пару. И долг я ему вернул… Хотя, честно скажу, трудно мне объяснить без сумасшествия, почему я вообще согласился с ним этот раз выйти. Всё было против. И, главное, сам я был против, сам я! Но…

В общем, рассказать-то можно, и я расскажу, раз уж взялся сначала начинать, но вот объяснить, почему я не отказался… Ладно, вон Комбата так и подмывает объяснить, да не может, пока я говорю. Ну, значит, он потом и объяснит, умник.

— Я хочу сказать, что ты достал трепаться, псих. Все уже поняли: ты согласился выйти, потому что свихнулся и решил охоту на себя повторить с теми же персонажами. Целый год ты терпеливо ждал и готовился. Тогда ты себя победил в честном бою, а сейчас реванш решил взять, победить себя ты.

— Фрейд, да? Всё так. Позвонил мне клиент мой Клубин числа девятого января. Я уж ждал, если честно. Аж подсигивал, пива в рот не брал, не мог от нетерпения.

Его снаряга у меня хранилась. А снаряжался он очень просто и эффективно. Не по цене, а по уму. О, писатель бы тут на полкниги растянул! То есть и спецкостюм у него был не самый дорогой, с «умником» в заднице, а самый верный — СКК-Т-1000 «Терминатор» северокитайский. Ну, с SyNAPSE, конечно, на борту, но где сейчас без него хоть пылесос достать… О, про эту штуку, про «Терминатора», я долго могу, хоть и не писатель. У меня у самого такой же, два… И оружие он держал не электронное, а для Матушки самое правильное — чешский «суперкалашников» ТМА-47, по жизни точная копия первого, тульского, патрон семь шестьдесят две с активной гильзой, снайперская доводка, а надёжный и неприхотливый, как его предок. Дорогая машина, но не потому, что она штурмовка «умная» или там нанотехнологичная, для ковбоев в условиях гравитационных гитик, а потому дорогая, что редкая, с производства снятая за ненадобностью. И патроны золотые, считай.

Я приценивался, думал такой же купить, но расстался с мыслью. Не по деньгам, а потому что геморрой стволы менять, патроны заказывать… Можно было, конечно, хотя бы матрицу для принтера достать… Но — раздумал. Дорого всё равно. Я ходила, а он турист, охотник, понял? А тут пятьсот метров — прицельная дальность, тройником — в яблочко, кровососу в глаз, а череп целый, потому что пуля калёная, с дробью — рельсу навылет, и их три одним нажатием, идут носик в попку друг другу, колбасой, и никаких рикошетов. Как от малокалиберки трофей сохраняется, и кровосос, как белка, насмерть. Ну для космоса делалось, понятно.

Так что есть что повесить над камином. Психология!

Блин… аж жуть представить, сколько этих чучел и над какими каминами висело при Восстании…

— Много, господин сталкер, много. Продолжайте.

— Трекер, говорю вам, трекер я, я человек современный! Епэбэвээр… Охотился Клубин только на кровососов. В смысле, стрелять-то приходилось всё, что набросится, но в трофеи он брал только кровососьи башни. Могу посчитать. Девять штук должно было у него скопиться. Надеюсь, он живой, Олегыч. Губы-то кровосос разбросить может на три метра от камина, а уж насос у него… В нёбе насос ведь, мама дорогая!..

— Продолжайте же.

— В общем, позвонил он, назвался, и мы поговорили. Тут он меня и удивил, сказав, что будет с мальчиком. Зять его, видите ли. Я, естественно, поставил вопросы. Ну тут хоть какой ты псих — деловые рефлексы из меня дуплетом не выбьешь.

Обсудили, по порядку, кодом. «У вас не продаётся лошадь на двоих? — Конечно, мерин Тяни-толкай…», как-то так. Цена, вывести двоих, один новичок, инфляция, общак, плюс снаряга для второго… Сошлись на девяти, если кому интересно, и стал я его, то есть их, ждать. Приехали они буквально назавтра, к вечеру. Я всю ночь не спал, а днём не ел. Очень ждал. Гонял по стенам тараканов и общался с Путиным: чего это он, мол, такой умный и богатый, а не я.

Живу… жил я на Новой Десятке. Я туда со Старой, из Чернобыля то есть, переехал в тридцать пятом. Купил домик общечеловеческий, «энтрай энд лайв»… Жил открыто… Да чего ты ржёшь, Комбат? Ну да, вывеску «Тополь, вывожу Туда и Обратно» не вешал над крыльцом, но с тех пор как кланы заключили мир и даже его соблюдали, я по бункерам не прятался. Это ты, умник, привычки не меняешь, куришь вот, а я к подвалам компьютеризированным и не привыкал… хотя сколько лет в них прожил.

И заткнись, блин, дай же дорассказать человеку.

В общем, всё чин чинарём, назавтра, десятого числа то есть, к вечеру, позвонили мне в дверь, я проверился — стоят у крыльца, и именно Клубин, а с ним какой-то молодец — и открыл…

Глава 2 СТРЕМАЯСЬ УСПЕХА

— Привет, Костя, — сказал Клубин, откинув капюшон и махнув у седого виска зажатой в руке перчаткой. Он был без шапки, из-за шиворота пуховика поднялся парок, пуховик был с грелкой. — С наступившим тебя. Это вот мой зять новоявленный, Сергей. Я тебе говорил. Погреться нас пустишь? Похолодало.

Стоя на крыльце, Тополь посмотрел вверх по улице, вниз по улице, посмотрел на окна дома напротив. Улица была пуста, такси, на котором приехали клиенты, уже уковыляло в Тридцать второй переулок, и даже снегоочиститель, весь день мотавший Тополю нервы своим пыхтеньем, уехал наконец. Тополь посмотрел на небо. Ясно. Снег перестал ещё час назад, и действительно похолодало, несмотря на усилия местной звезды какого-то там спектрального класса G при ясном небе, как сказал бы писатель. Клубин и его зять были в разных по цвету, но явно из одного магазина пуховиках. На двоих у них была одна сумка, оттягивала плечо зятя. Зять этот улыбался. Улыбка была полированно-сияющая, нарисованная. Не понравился Тополю этот зять. Навскидку не понравился.

Первый взгляд, конечно, и всё такое, но своему первому взгляду ходила верит автоматически, без объяснений.

Какой-то этот зять был засланный.

— Конечно, Андрей Олегыч, заходите.

Клубин поднялся на крыльцо. Они с Тополем пожали друг другу руки. Клубин не менялся совершенно. Пуховики у него менялись, а сам он нет.

— С наступившим, — повторил Клубин.

— Взаимно, — сказал Тополь и посторонился, пропуская Клубина в дом. Зять уже держал свою руку наготове для пожатия. В перчатке.

— Константин, — сказал Тополь. — Можно звать Тополем. Официально.

— А можно — Кипарисом? — спросил зять. — Ну что, ручкать-то будешь? Сергей меня зовут, а русские люди Фухой знают.

— Извини, руки не мыты, запачкаю, — сказал Тополь. Всё стало ясно. Готовый мародёр. Клубин что, с ума сошёл? Или дочка его с ума сошла? Второе вернее. Дети — не разминируемые фугасы. — В дом проходи, Серёжа, быстренько давай, не маячь. Прямо по коридору.

Если бы зятёк сейчас, скажем, сплюнул, Тополь бы его удавил, такое раздражение он у трекера вызвал. Но зятёк ограничился оттопыриванием губы и вошёл в дом. Тополь ещё раз огляделся по сторонам, включил фонарь над входом — быстро темнело — и запер дверь на все засовы, включая раритетную сортирную щеколду, присобаченную остроумцем Комбатом на Тополево новоселье.

Клубин, уже в очках без оправы, причёсывался перед зеркальным шкафом. К остаткам волос он всегда относился бережно. Как шлем ни снимет, так враз у него расчёска наголо. У них с Тополем даже дежурная шутка образовалась, вот только сейчас Тополю было не до шуток. На Клубине был обычный серый костюм, галстук, завязанный виндзорским узлом. Было ясно, что дорогое пальто и дорогие туфли он сменил на пуховик и «туристы» недавно и наскоро.

На военном аэродроме.

На военном!

Давно, давно меня Клубин пасёт-обихаживает… шерлобонд, блин. Ну, недолго осталось. А пока будем вести себя… правильно.

Зятёк сидел, раскинувшись, на диване. Пуховик не снял, сумка на диване рядом. Нижняя губа всё оттопырена. Над верхней — волосики в виде дембельских усишек. Пожилой подросток. Прыщи скрытого ношения. На вид он такой или по жизни?

— Андрей Олегович, — сказал Тополь. — Я вас очень уважаю, но, наверное, придётся вам выйти не со мной на этот раз. Вам любой писатель однозначно то же самое сказал бы.

Клубин даже ответить не успел.

— А что это ты так да вдруг? — спросил зятёк. — Тебе разве не платят? Или у тебя месячные, сталкер?

— Серёжа, не мог бы ты сейчас помолчать? — спросил Клубин. — Константин, на пару слов тет-на-тетно выйдем на кухню?

— Я вам не Серёжа, сколько раз повторять! Не можете звать нормально, зовите Фухой! Что за дела, в конце концов, а? На хрен я вообще с вами поехал? Одному надо было… летом…

Тополь закрыл рот. Лицо у Клубина было до такой степени непроницаемо, что холодок с загривка Тополя по спине тихонько спустился в трусы. Действительно, зря Серёжа поехал с ним на охоту. Именно — на хрен. И лучше — летом, летом.

Та-ак, притащил ведомый свои семейные проблемы в Матушку. Жаль. Ведомый был знатный. Кон-стан-тируем.

— Извини, Сергей, — сказал Клубин вежливо. — Сейчас мы всё обсудим с нашим проводником. Тут свои законы, свой этикет. Предзонье, Сергей. Веди себя повежливей. Ты тем более в гостях.

— В гостях, повежливей… — проворчал зятёк. — Сейчас пятьсот евров ему сверху спустите, и всё. Этикет, блин.

— Костя, — сказал Клубин.

— На кухню, — сказал Тополь. — Вы, Сергей, не трогайте тут ничего. Я трекер, мало ли что у меня на виду может лежать. Вещи кусаются иногда.

На кухне Клубин сразу сказал:

— Ты меня, Тополь, извини. Это во-первых и в-главных. Но по телефону всего не расскажешь.

— Дочка и любимая, — сказал Тополь.

— Свихнулась совершенно, — подтвердил Клубин. — Как об стену горох.

— Вы его, Олегыч, зачем сюда-то потащили? Прямо спрошу: оставить тут хотите?

Клубин сказал:

— Пу-пу-пу… Как было бы славно. Окстись, Костя, креста на мне нет, что ли! У меня другая мысль насчёт него. Но в оконцовке, конечно, сбыть с рук. Мне его надо в Зону окунуть, для протокола, понимаешь?

— И потом — по официальным каналам? — сказал Тополь понимающе.

— Примерно так.

— Незаконное проникновение?

— Да.

— А водил его некто Костя Уткин?

— А вот тут-то мы всех и обманем, — сказал Клубин. — Никаких Кость Уткиных.

— Олегыч, вы что, спятили на старости лет? — спросил Тополь жёстко, но всё-таки без нажима. Нравился ему Клубин, и какая-то беда у него случилась явно. Что может быть хуже семейных бед? — Какое там «обманем»?! Да этот ваш Серёжа споёт на первом же допросе арию «Ля-ля и Тополя» а капелла за одни только аплодисменты!

— Пятьдесят тысяч, Костя, — сказал Клубин. — И моё слово, что не споёт.

— Олегыч, давайте я сам вам пятьдесят тысяч дам сейчас, чтобы вы отсюда свалили? По-моему, вы сошли с ума и разговор надо заканчивать.

— Поймал бы я тебя сейчас на слове, Костя, но я здесь не за этим. Ладно. Пу-пу-пу-у. Слушай меня внимательно. Полностью раскрываюсь. Похоже, они с дочкой меня решили похоронить. Она у меня единственная наследница. Это он тут петросяна валяет перед тобой, что я его с собой вытащил. Я от него отбиться не мог на самом деле. Хочет вроде свадебный подарок Ирке моей сделать, шкуру кровососа к ногам повергнуть. Ты в такое веришь? И я нет. Этот повергнуть может только палку невесте или папку невестиного. Я по дочери вижу — она мне уже месяц как в глаза не смотрит. Я очень богатый человек, Костя. Помоги мне. Да, ты правильно понял, если он попытается меня слить в Матушке, я хочу его там и оставить. Не попытается — буду думать дальше. А с дочкой… что ж, она моя дочка. Как-нибудь. Но пока эта мразь…

— Ну что, папа, не уговорил ещё? — Зятёк был тут как тут. На лице Клубина появилось и исчезло выражение досады, для него несвойственное, выглядевшее как мгновенная судорога. — Слышь, сталкер Костя, хочешь, я тебе из своих добавлю? Может, хватит мозги долбать нам? Олегыч, я сейчас Ирке звоню, чтобы шла встречать, и хер с ней, с охотой. Или как?

Тополь принюхался. Он что, урод, вмазал, пока Клубин мне тут душу раскрывал? Чёрт бы его побрал с его душой. Ну и история! Без бутылки не разберёшься, как сказал бы писатель. Клубин не отводил взгляда. Ничего бы на Тополя не подействовало, ни деньги, ничто… и в особенности не подействовало бы напоминание, что именно Клубин вытащил его из «правилки». Но Клубин как раз не напомнил этого. Хотя, казалось бы, самое время напомнить.

Не напомнил.

Человек.

И такой человек его, Тополя, хочет сдать на опыты…

— Да нет, всё нормалёк, Серёга, — сказал Тополь. — Ну поторговался чуток, что ты, не понимаешь? Слупил с твоего папаши ещё штучку.

— Штучку — много, — сказал зятёк авторитетно. Проявил корпоративное единство. — Пятиста бы хватило. Я же говорил, Олегыч.

— В следующий раз сторгую, — сказал Клубин. — Ну что, Тополь, снаряга-то готова?

— В гараже. Вы, Олегыч, идите, вы там всё знаете. А у меня ещё пара звонков. Бабе надо отзвонить, чтоб спать ложилась, да барыге одному тут. Всё на стеллаже справа. Только вы уж там лишку не возьмите.

— Какой разговор. Ну, Сергей, пошли экипироваться?

— Ага, щас иду. Я тут тоже словечко сталкеру скажу, да? Чтобы больше не зарывался.

— Да, надо поставить его на место, — сказал Клубин. — Всё-таки ты охамел, Костя.

— Профессия такая, — сказал Тополь.

— Пу-пу-пу, — сказал Клубин и ушёл. Зятёк расстегнул наконец свой пуховик, большими пальцами сбросил его на локти, и Тополь увидел пистолет в сандалете под мышкой. Кольт. Казах. Под «старое серебро» крашенный. Тополю стало смешно. Нервно, но смешно. От Клубина — нервно, а смешно от этого вот в плохом смысле клоуна.

Он ещё и пальцы в бёдра упёр, клоун. Клован.

— Пу-пу-пу, — сказал клован важно и выматерился. — Вот, блин, привязалось! Слышь, Костик, я тут пошумел.

— Да нормально, — сказал Тополь.

— Натура такая. А папик мне прямо все нервы уже вымотал.

— Он может.

— В натуре же? Я чего, в общем… Ты там зла не держи. Слово за слово, я очень эмоциональный пацан. Ты сам откуда?

— Подмосковный.

— Россия-мать, без балды же, да? В общем, Костик, нам надо хорошо в эту вашу Матушку сходить, понял? Мне его Ирка очень по душе — и по хрену тоже — пришлась, жениться хочу. Да этот олигарх брюссельский со своей капустой все мозги высосал дочке. Он же космонавт ещё, понял? Вообще офигели. Я ему не то, я ему не тот… Мне Ирка всё как на духу, у неё от меня секретов нет. Я её того, а она мне всё рассказывает. Плачет, прикинь, дура? Не плакать тут надо. Короче, Костик, я человек не последний в России, второй помощник депутата Госдумы, полгода уж как. Потом «Движение за воссоединение Руси и Сибири» — тоже мы. Перспективы успеха, сам понимаешь. Если что — надо со мной дружить. Не прогадаешь.

— Базару нет, брат. Только ты пока Зону Матушкой не погоняй. Грех как бы, пока сам не был.

— А, вот так вот, да? Понял. А ты давай меня Фухой зови, да? У меня фамилия Фухин — не слыхал?

— Я вообще газет не смотрю, некогда. Извини.

— Услышишь ещё, не вопрос. Кличка партийная, — сказал Фуха со значительностью. — Ты человек русский, а все русские всегда возвращаются в Россию. Я лично зарёкся в загранку ездить, отдыхаю в Сочах, не у чурок, бабло трачу в своей стране. Вот вообще в первый раз за границей, но Украина-то не заграница вовсе, а мятежная область. Так что со мной надо дружить. И события надо смотреть, быть в курсе: что, как. Где ещё правду узнаешь и людей? Вернёшься в своё Подмосковье, чего какая проблема, кому звонить будешь? А я вот он я. Прикинь?

— Слышь, Фуха, да у меня сегодня прямо мой день, — сказал Тополь перехваченным голосом. — А я голову ломаю — как быть, кто меня ждёт на Родине… Ну хоть спасибо твоему тестюшке, свёл нас.

— Ну с него хоть шерсти клок, уже баран, а не овца. В общем, мы поняли друг друга?

— Как не понять, Фуха.

— О'кей. Тьфу, блин, привязалось. У нас за такое штрафуют, прикинь! — Фуха погоготал. — В общем, надо нормально сходить. Я слыхал, не то счастье, что ты в Зону вошёл, то счастье, что ты из неё вышел. Да?

— Да ты подготовился, я смотрю.

— Да посмотрел форумы, уж не поленился. Короче, всё нормуль?

— Абсолютно. Только сталкером ты меня больше не зови. Трекер — нормально, услышал?

— Вот так вот прямо всерьёз, да? Окейно-оллрайтно, братан. Где там твой гараж-то?

— Пошли, покажу. Ты, братан, вот что. Папика со снарягой пока слушайся, он в Зоне бывал. Мотай на ус, мало ли.

— Я беру моё там, где его увижу, — произнёс Фуха с огромной важностью, аж приостановившись для этого перед лестницей в гараж. Тополь же остался стоять с открытым ртом. У него аж в мозгах прочистилось.

— Ну, работа, восемь-насемь! — сказал он наконец сквозь зубы. — Ну, Олегыч, мать твою. Да. Надо помогать мужику. Пока не сдал меня на опыты. Выходим, не отменяем. Так. Надо мыть окно.

Глава 3 ПОМЫТИЕ ОКНА

Была среда.

По средам (и пятницам с понедельниками) «окном» у Тополя работал прапорщик Армии ООН Перечитайло. Фамилия прапорщику не шла, он должен был быть Нечитайло. Тополь созвонился с ним ещё накануне, предупредил. Прапорщик старому клиенту (самому старому клиенту, если быть точным) отказать не мог, но Тополь почуял какое-то напряжение в его голосе. Это следовало учитывать. Держать уши востро, включая среднее. Особенно среднее.

В двадцать один час от Перечитайлы должен был приехать мальчик за магарычом. Перечитайло брал с Тополя пятьдесят пять процентов предоплаты. Встреча была назначена, как обычно, в «Лейке». Процедура предоплаты и называлась «помыть окно».

Тополь остановил свою парадную «тойоту-могилу» у бара без пятнадцати девять. Выключил электричество, осмотрелся по сторонам, протирая изнутри стёкла тряпкой для конспирации.

Да-а, эта «Лейка» была совсем не та «Лейка» старины Хуареса, «Лейка», попавшая во все одноразовые бестселлеры. Хуарес уехал куда-то давным-давно, продав дело. Друг Тополя Володя Комбат с Хуаресом какое-то время переписывался или созванивался, а потом вдруг однажды, передав Тополю обычный привет, вдруг добавил, что помер вчера Хуарес. Это, безусловно, было серьёзным поводом выпить. Что и было исполнено. Помянули старые ходилы барыгу из барыг по всем правилам. И грустно им было не столько оттого, что Хуарес умер, сколько оттого, что не было никого рядом, кто мог бы присоединиться и по праву помянуть… Вдвоём они сидели, пили, вдвоём и дрались потом с какими-то… Не с ходилами, с какими-то турками, что уже даже не удивляло.

В Зоне время летит три к одному как минимум, да и вокруг Зоны — не медленней… Иных уж нет начисто, а иные и тысячелетия проживут — по «кольцам», да по «омутам», да по «рапидшарам», но куда это катится мир, если в баре под святым названием «Лейка» вольного ходилу не каждый день встретишь!

Тополь вышел из машины, запер её. Да, вывеска была та же самая, на что он обратил внимание впервые за столько лет. Перенесли со Старой Десятки. Чёрт бы побрал сантименты. Скоро уже начнёшь любому псевдогиганту радоваться, как старому другу. Тридцать семь лет будет, в Матушке — с двадцати, три к одному — это сколько мне уже? Ещё недавно послал бы Олегыча с его семейными тайнами на хер.

Всё-таки Олегыч его, Тополя, подставил. Значит, больше мы с ним в Матушку не ходим. Долги надо отдавать, но иногда это значит: отдал и забыл о человеке. Иные долги дружбу держат. Не похоже, что у истории с дочкой двойное дно, зятёк Фуха весь как на ладони… но очень всё это неприятно, неприятно, и Олегычу больше веры нет. Сегодня он сюда, в Матушку, свои семейные проблемы тащит, а завтра… А завтра он меня продаст на опыты. Исчезают же люди!.. Куда? Почему? Вобенака пропал — вот уж кто удивил так удивил… Значит, помогли ему.

Очень подозрительный человек Олегыч. Как же я раньше-то?..

Тополь и его мозг не успели додумать: в ухе закашлял голосом старинного актёра Папанова вызов. Звонил Комбат. Тополь глянул под перчатку на часы и ответил.

— Сейчас ты скажешь: лёгок на помине, — сказал Комбат.

— Ты сказал. Вован, у меня три минуты.

— Ты где там, на Новой у себя? Конспиратор.

— Да, у себя. Мы по сотовой говорим. Напоминаю.

— С-слушай… Не хочешь съездить отдохнуть на Средиземное море?

Секунду Тополь лихорадочно пытался понять, что же Комбат зашифровал.

— Ты имеешь в виду — действительно съездить на Средиземное море?

— Ну хочешь — на Аральское.

Тополь соображал, аж за ушами трещало.

— Подальше отсюда?

— Вот именно.

— Так, что случилось?

— Да как-то мне не по себе.

— Комбат, я сегодня выходной, говори конкретней, если есть что.

— Слушай, отмени выходной, давай поработаем! Приезжай ко мне хотя бы!

Через площадку от «могиро» Тополя остановился ооновский хаммер. Дверца распахнулась, показался мальчик Перечитайлы. Тополь скрипнул зубами.

— Комбат, у меня встреча. Перезвоню тебе через десять минут.

— Только перезвони обязательно! Дружище, обязательно!..

Тополь дал отбой и направился к входу в бар, заметив боковым зрением: мальчик не один, и вообще мальчик сегодня роли не играет. Перечитайло изволил прибыть лично. Ожидая, пока Тополь зайдёт в помещение, стучал ботинком по колёсам. Проверял, не сдулись ли.

Тут писатель бы сказал так: вечер изо всех сил переставал быть томным. Клубин со своей драмой, Комбат с идиотскими намёками, теперь профессиональный взяточник — собственной персоной. Но Тополь не был писателем, он просто блякнул шёпотом и толкнул дверь. Плечом, плечом.

В баре было почти пусто, как сказал бы любой писатель. Январь, месяц «отпусков», да ещё и среда в придачу. Новая Десятка, например, пустела чуть менее чем полностью за неделю до Нового года и оставалась таковой недели две после. Российская традиция неделями праздновать в Предзонье стала вполне интернациональной. — Трекеры-американцы, например, рассказывали, что прямо невмоготу им жить в ихней Америке в январе.

В Зоне тоже мало кого можно было встретить. Да, не старые времена, когда людей в Зоне было больше, чем собак, хоть в январе, хоть в удушающем августе. Собственно, потому Клубин и выбирал для охоты январь, как он однажды признался. Лишь раз он приехал в феврале — не мог освободиться, как он объяснил тогда. Тогда он, кстати, и признался, что не любит толпы… Что он имел в виду?

Дался тебе этот Клубин. Всё за отмену выходного, сталкер-трекер, буквально всё! Об этом подумай!

Тополь налил у стойки бесплатного кофе из всегда горячего кофейника, бросил в прорезь дохлой «семьдесят седьмой тушёнки» монетку на благотворительность и понёс свою чашку в любимый уголок. На столике мигала разряжающаяся вчерашняя газета, забыл какой-то библиофил. Тополь свернул пластиковый листок в трубочку и вставил в стойку для салфеток. Не успел он схлебнуть пенку, как Перечитайло очутился напротив, как по волшебству.

— Здоров, ходила.

— Здорово, мздоимец, — вежливо ответил Тополь.

— Ну, говори.

— Как обычно, плюс один.

— За что же плюс один?

— За ещё плюс одного.

— Ну, засылай.

Тополь отхлебнул кофе.

— Скажи-ка мне, Рувимыч, а нет ли какой суеты сегодня?

— Ты зашли давай, зачем явился, потом обменяемся, — сказал Перечитайло нетерпеливо. — Ты что, меня даром дёрнул?

Определённо надо отменять выходной.

— Информация, — сказал Тополь требовательно. — Ещё собственную пулю я не оплачивал. Этот расход пойдёт за счёт государства по-любому.

— Кто бы ещё объяснил — какого государства, — сказал Перечитайло.

— Смотри, Рувимыч, останешься без старого клиента. Выкладывай уже. Сам явился, есть зачем, значит.

— Да ничего такого, Костя, нет, — с досадой сказал прапорщик. — Как с цепи вы сегодня сорвались. Два выхода оплаченных отменили, теперь я мучайся, учитывай на потом. Детский сад, предчувствия у них. Дожили. Любой щен помойный себе пророк, чуть ли не Вобенака! Главное, были бы кто, а эти — пацаньё профсоюзное, едва из отмычки выросли на хозяевских щедротах.

— Кто?

Перечитайло помолчал.

— Это уже стоит, ходила.

— Проехали. В Зоне-то что?

— Как же херово, что Синоптик в заглушке, верно? — спросил Перечитайло, осклабясь. Прапорщик служил на Кордоне почти десять лет, времена помнил и знал.

— Так и тебе никакого профита нет. Раньше чего было любезней: заплати за канал и слушай себе все перемещения. Ништяком-то на выходе брать было выгодней, — парировал Тополь. — Хера ли ты скалишься сейчас, взяточник?

Перечитайло покивал.

— А я не спорю. Пора нам с вами объединиться и прижимать профсоюз. Рвануть их точки глушения. Не та стала Матушка, ох не та. Благодаря твоему дружку, кстати. Угораздило его эти ихние философские булыжники найти. Вот и кушаем теперь баланду, что вы, что мы. А скоро Задница вовсе власть заберёт. А с ним не договоришься.

Малоросликова прозвали Задницей по двум причинам. Во-первых, он был честный служака, остро переживающий своё в частности и подчинённой ему службы в целом трёхсмысленное положение. Во-вторых, у него была остро примечательная внешность. Его лицо состояло как бы из двух таких полушарий, как то место, откуда у человека ноги растут. Маленький треугольный носик генерал-лейтенанта, торчащий из щели между полушариями, положения не спасал и, того хуже, каким-то чудом не стал причиной клички ещё оскорбительней. Но, видимо, всё-таки честность что-то значит даже в Предзонье и даже в двадцать первом веке, и Малоросликова погоняли всё-таки Задницей, а не П…дой даже мародёры.

— Да ты, Рувимыч, провокатор, — заметил Тополь. — Прокачиваешь квалификацию, переходишь на другой уровень.

— Ну, ходила, короче, хорош газ в «очко» пускать, — сказал Перечитайло. — По сути — ты выходишь сегодня или нет? Да-да, нет — расход.

Тополь, помедлив буквально секунду, достал из перчатки приготовленную ещё вчера одноразовую банковскую карточку Банка ОЕ и, как игральную карту, пустил её Перечитайле. Тот остановил карточку налету, прибив к столешнице точным движением пальца. Не проверяя номинал, спрятал в кармашек на предплечье и произнёс:

— Всё как обычно. С двадцати трёх по ноль два. Не забудь объявиться.

— Если что, стреляй мимо поточней.

— Да не ожидается проверяющих.

— Проверяющий на то и проверяющий, что не ожидается.

— Ты мне не сказал, куда трек тянешь, когда обратно.

— А когда я это тебе говорил?

Перечитайло засмеялся. Настроение у него улучшилось — кстати, в строгой противофазе ухудшению настроения Тополя. Если ещё было куда ему ухудшаться. И верно, веселит только безумие, а сейчас оно немножечко отступило. Мучительное состояние нормальности охватило Тополя. Так сказал бы писатель. Удивительно тягостное состояние — норма.

— Костя… э-э… что там с Вобенакой-то? — спросил Перечитайло. — Не слыхать?

— А что с Вобенакой? Он пропал.

— Но как, где?

— «Спроси дракона», — сказал Тополь.

Перечитайло тоже был фанатом знаменитого киносериала. Он осклабился и продолжил цитату:

— «Ясно, мог бы и просто послать». Ясно… Ну, удачи не желаю. Не остановись, ходила.

— И тебе не хворать. А то захвораешь, а на твоё место очередь выстроилась.

Перечитайло, вроде бы уже сделавший движение встать, сел снова.

— Знаешь, да вот действительно… Поредела очередь-то. Странно как-то.

— В смысле?

— Недобор. Контракты люди разрывают. И просто уходят, без компенсаций, и по девятой статье. Кадры чуть ли не каждую неделю рапорты наверх пишут. Просят людей. Так что Задница над нами навис — я в натуре не шутил. А его сибиряки мзды не имут. Форс у них такой. Так что ты, знаешь что, скажи-ка своему дружку, что с его входов — с реки, с белорусской стороны — наши посты скоро меняют Задницыны люди. Думаю, уже в феврале оттуда в Зону не выйти без боя. — Перечитайло вытряс из стаканчика зубочистку и закусил её. — Я не бесплатно тебе это. Я пока тут, и Кторов не собирается уходить, и Сандерс вроде нет, так что придётся твоему Комбату с нами иметь дело. Надо быть повежливей ему с нами, я имею в виду.

— Сам посмотрит, — сказал Тополь.

— Смотрит пусть, да смотреть-то нечего. Мне врать невыгодно. А ему хамить невыгодно будет скоро. И так он в бане. Бывай, Тополь.

— Попрощались уже.

Перечитайло ушёл. Кофе остыл. Тополь переселился к стойке и налил себе свежего, стал не торопясь пить, хотя время уже поджимало, как сказал бы писатель. Полчаса забрать ведомых, проверить снарягу, час до Кордона… а может быть, и не час, если не по бетонке военной, а просёлками… а ведь придётся просёлками…

Тополь, что ты делаешь? Все чёрные кошки уже перебежали, все священники благословили, все зеркала побились, Перечитайло, насколько мог себя пересилить, предупредил, а ты после всего этого за выход заплатил, да ещё и прикидываешь, как к Кордону подбираться?

Ты спятил, ходила? Ты что творишь?! Отменяй охоту, гони Клубина, вызванивай Комбата и двигай с ним купаться… на прохладное Средиземное море. А там утопи его, кладоискателя.

— Привт, Кост, — услышал Тополь и с трудом переключился. Это бармен позволил себе перестать быть невидимым. Бармена все звали по фамилии — Костас, имя его и по бумажке прочитать было невозможно, не то что запомнить. Тополь же естественным образом называл бармена Тёзкой и горя не знал.

— Привет, Тёзка.

— Усчинат будич? Чаррасско, а мочно и борчш.

— Нет. Мне пора. У тебя вообще как с посетителями последнее время?

— Ккк у всх. Новим год! Но й вобсчет. Продал хохле Зоню-Матюсчку Бруччел. Уходт все. Заднцч. Злото насчли, кому тпер хабр нучин, сталкр-трекр нусчин. Тепр одна забт — злото да иридьи центнрам. Профсз да Заднцч, чсчветло бдусч. Дермо дела. Из дерма злото делат. Тьфу! — «Тьфу» бармен произносил бес мальейчег акчцент.

Тополь залпом допил кофе. Эта чашка была лишней. И так лишней, и так. Бдусч действительно чсчветло.

— Пошёл. Пока, Тёзка.

— Удачки не жсчелай теб, Кост, от мен.

Глава 4 СУНДУК ДЛЯ МЕРТВЕЦА

За руль выходного «козлика» Тополь сначала велел сесть Клубину. Фуху (Тополь уже привык так называть зятька) тоже посадил вперёд.

Фухе было пофиг, а Клубин явно удивился, но не стал спорить. Клубин прекрасно читал карту, машину водил, как сам Тополь. Тополь быстро объяснил ему сегодняшнюю дорогу, просунувшись с ридером между сиденьями. Клубин слушал, покусывая дужку очков, смотрел, утвердительно пыхтел, кивая. Фуха, что удивительно, сидел как зайчик, без комментариев. То ли его пробрало наконец, — мало ли какие он там форумы посещал, — то ли профессиональную карту видел впервые. Зачаровался.

Клубин внятно и без ошибок повторил маршрут, вставил ридер в рамку на панели справа от руля, сдвинул очки на кончик носа и тронул машину. Тополь откинулся на спинку. Теперь у него было минимум полчаса подумать, что же происходит и что же он, Тополь, творит. Почему не перезвонил Комбату, явно что-то знающему? Вообще выключил телефон? Ну правильно, выход, какие могут быть телефоны. Но почему сам не перезвонил? Ну правильно — сумасшедший же.

Полчаса ему не потребовалось. В голове было пусто. Так сказал бы любой писатель. Даже Гуинпленов. Уже через минуту автодопроса, и квартала не проехали, у Тополя заболели виски, и он, похлопав Клубина по плечу, попросил отдать руль.

— Да что за… — начал высоким голосом Фуха, дёрнувшись, но Клубин сказал:

— Спокойней, Сергей, спокойней. Ему видней.

Они быстро поменялись, и Тополь вдавил педаль.

Теперь думать было некогда и стало хорошо.

На российской окраине (Новая Десятка не имела предместий, улица номер четыре бесстыдно обрывалась в чисто поле) он свернул с бетонки в кювет и погнал через означенно чисто поле к холмам.

Цепи звенели по мёрзлой земле, по старым ранам от грядок арбузных бахчей. Снега за городком почти не было почему-то. Как сдуло. «Может, пристегнуться?» — спросил лязгающий зубами, бессильный выбрать между передним поручнем и верхним Фуха, а за оба одновременно держаться в «козлике» никому неудобно, так уж построен. Тополь Фухе не ответил. Через некоторое время Фуха ещё раз подал голос. «Курить-то можно?» — спросил, когда «козлик» нырнул между холмами (на том, что был справа, догнивали некие железо-деревянные развалины, ещё советские), и Тополь включил ближний свет. У Тополя мелькнуло, что было бы весело ответить «да», поглядеть, как Фуха будет прикуривать, но именно мелькнуло — начиналось дело.

Дело начиналось.

— Ведомый, закрой пасть. Держись и смотри вперёд. Никакого курения.

Этот тон Фуха понимал.

Тополю, в принципе, не был нужен свет: он отлично видел в темноте, Матушка одарила. Помнится, месяц спать не мог, так было страшно, что облучился. Болотный Доктор, осмотрев его, подошёл к пластиковой доске, прибитой к стене его знаменитой кухни-лаборатории, и вписал имя Тополя в длиннющий список ходил, поражённых биологическими аномалиями. «Ты такой пятьдесят первый, — сказал Доктор. — Первого я наблюдал почти два года, пока он под „жарку“ не попал. (Или в „горелку“ он сказал?) Ничего страшного. Купи тёмные очки. Примерно ещё месяц понервничаешь — привыкнешь». Так сказал Доктор.

И что — привык, конечно. Очки купил.

Трекеры очень не любят обсуждать свои мутации, есть на это очень серьёзные причины, но Тополь знал, что возбуждением сетчатки страдает (и некоторые действительно страдают, до психозов и инсультов) как минимум половина их, кто больше, кто меньше. В любом случае драки в полной темноте по барам случались очень нередко. Впрочем, лучше уж ноктолопия, чем, как у Шрайбикуса, электрочувствительность, доведшая мужика до самоубийства (бедолага мог спать только в специальном изоляторе, заряженный мобильный телефон чуял за полкилометра), или как у Фарруха-одноглазого — абсолютная память (упросил Болотного Доктора взять его в пациенты и сгинул, говорят, счастливо). Талант, доведённый до абсолюта, — вещь, видимо, страшная.

Так что грех жаловаться — днём глаза не режет…

Комбату вот повезло — попустила ему Матушка, ничего не выпятила, не утрировала, не пометила мутацией. Ну если не считать ритуального поноса на границе выхода. Но это нервное. Человеческое. Да ещё характер ему испортила. А меня вот на опыты хотят сдать. Клубин и хочет. Выявить ген чутья моего. Боевика притащил с собой. Спас меня из «правилки». Специально ведь спас, с умыслом. Я со своим «сэйвом» сражался, а Клубин, стало быть, наблюдал и планировал. Расскажи кому — ведомый спас вожатого из «правилки». Коварство невероятное.

Как можно так жестоко воевать, Клубин?..

В общем, фары нужны были только для того, чтобы охрана Перечитайлы оплаченный выход засекла и опознала по «пятнашке». Даже Перечитайло, да что там Перечитайло, даже самый кромешный продажный погранец Ремитизов не продавал обществу координаты точек слежения, разбросанных вокруг Кордона. Найти нанокамеры было невозможно даже с приборами. — За такие-то штучки американцев и ненавидят во всём мире. — Умное оружие, трах-тарарах. Нечестно. Ты в грязи и соплях ползёшь по буеракам к окну, а какая-то сволочь в расстёгнутой гимнастёрке и тапочках на босу ногу, попивая космонавтский чаёк в тепле и уюте, смотрит на монитор, как ты корячишься, припадая к земле Матушки при малейшем звуке, обсуждает с телефонистками твои пластунские навыки и неторопливо, успевая рассказать анекдотец-другой, наводит на тебя «хаммер» с патрулём. Система активного наблюдения «пятнашка», DSC-15 SworLTd, мать её, бостонскую, штат Массачусетс.

Пока мы не сообразили, что вариантов нет и надо договариваться, много наших с именем и репутацией село в тюрьму, если везло и патрулю было не лень их брать живьём. А адвокаты с обществом не работают, это всем известно. Европа! Написано: «Вход строго воспрещён!» — значит, недаром написано. Полез — ты виноват, рюсский авосьский чюрка.

И никаких. Они бы между собой так умели договариваться, как против нас.

Около половины двенадцатого прибыли на место, к окну.

Это была полукилометровая полоса ничейной земли. Нейтральная полоса, нейтралка. Здесь уже случались неопасные спецэффекты. Тополь остановил газик у заброшенной узкоколейки, неизвестно зачем от одного мёртвого села к другому мёртвому селу протянутой прямо по земле, без подсыпки.

Давно по ней никто не ездил. Но Тополь не единожды и не дважды, и даже среди бела дня, слышал гул мотовоза, шкандыбающего мимо, и ветерок ощущал попутный, горячим мазутом пахнущий. Встречались на нейтральной полосе и другие призраки. Убить они не могли, но иной раз свежего человека отпугивали не хуже стрельбы. — Если, конечно, свеженького человека не тащили в Зону Шопототамы.

Физически Зону здесь отграничивала от доброго злого мира лишь распаханная «контролька» (сейчас подкрашенная по складкам снежком), в полукилометре прямо по курсу. Тополь вымигал фарами условную фразу точками и тире. Спустя ровно полторы минуты по секундомеру вымигал вторую условную фразу. Сегодня он даже не стал гадать, где тут могут быть камеры. Сразу дал газ.

«Козлик» взрослым козлом перескочил рельсы, сбил ледяную накипь с кустов на той стороне и помчался к Зоне. Если Перечитайло решил или его заставили сыграть подло, то минное поле не деактивировано — это будет плохим вариантом отзыва на условную фразу. Через «контрольку» машина по рытвине пошла боком, как кот на конкурента; Тополь поддал газу. Но тогда Перечитайле нельзя даже и подумать вылезти из казармы. Ближайшие годы. Удавят.

Нас, конечно, осталось мало — вольных да старых. Но чтобы вернуть барыге порченый товар — и отмычка жизнь свою положит. В Зоне мало действующих законов — и один из них: деньги стоят.

Перечитайло был честен, слово взяточника держал, мины не сработали. Тополь зачем-то попытался вспомнить, говорил ли он хоть одному ведомому, что «контролька» минирована? Видимо, никому. Профессиональная вежливость палача.

Твоё настроение мне нравится больше и больше, Тополь! Ещё немного, и Володя Комбат, повстречав тебя, не выдержит и произнесёт эти слова: «Ты, Тополь, спятил!»

И будет, видимо, прав.

«Контрольку» Перечитайло обновит ровно в два ночи, согласно плану мероприятий. А сейчас мы остановимся на регистрацию за старой цистерной с кипящим и никак не выкипающим цементом, десятки лет служившей последним перед выходом через это окно в Зону, уже не человеческим, но ещё безопасным прибежищем. В кабине цементовоза сидел скелет пассажирки. Умерла от сердечного приступа в момент Первой Вспышки. Водитель делал левак, подсадил заказчицу. Довёз до смерти, называется. Известная история.

— Всё, мы на пороге, ведомые, — сказал Тополь, заворачивая за цистерну и глуша двигатель. — Я гашу свет, не рыпайтесь, привыкайте к темноте. Ни шагу без моего разрешения. К тебе, Фуха, относится прежде всего.

— Я понял, братан. Но пойдём-то мы утром?

— Утром, да. Ночью мне с вами в Зоне — сразу крышка. То есть вам крышка. У тебя кровь носом идёт, не пугайся. Платок носовой есть? Вы как, Олегыч? Опять экспериментируете? — Тополь посмотрел назад и зажёг потолочную лампочку. Не для себя, естественно. Автоматически как-то.

Клубин закапывал в глаза капли. Опять новые и баснословно дорогие, вероятно. Его нормальной реакцией на выход была кратковременная диплопия. Тополь всякий раз советовал ему просто закрыть один глаз, чтобы устранить дискомфорт, но Клубин опять же всякий раз пытался бороться медикаментозно. От этих его новых капель пахло какой-то мятой. Тополь ненавидел мяту и распахнул дверцу настежь.

— Глупость это, Олегыч, — сказал Тополь привычно.

— Это, Костя, уже ритуал, — ответил Клубин, аккуратно промакивая глаза бумажной салфеткой из пакетика. — Я просто воду капаю с травкой. Сегодня шестой выход у меня. Пять раз капал, вернулся живой и с добычей. Как же мне не капать теперь?

— А! — сказал Тополь. — Знаете, я и не догадался. Есть такие, что носки не стирают. Прошу прощения, вы правы.

— Это… — хлюпнув и с ужасом глядя на окровавленную ладонь, сказал Фуха. — Это… Пацаны, это чего я? Это Зона? Радиация? Э, поехали отсюда, пацаны!

— Спокойно, Фуха, спокойно, братан, — сказал Тополь. — Сиди прямо, не пукни, стирать негде. Это Зона, и радиации тут навалом, но сейчас Зона просто-напросто с тебя входной билет спрашивает. По-доброму. Не бойся, дольше часа не бывает. И скажи спасибо, что не водянка у тебя, не понос и не глюки. Иногда волосы выпадают. Но только у тех, кто дрочит.

Фуха дико взглянул на Тополя, дёрнулся, но сообразил тут же, сдержался, не полез под шапочку-чеченку проверять — не выпадают ли.

— Пошутил что ли, стал… трекер?

— Отчасти, — сказал Тополь, несколько удивлённый. Фуха-то Фуха, но реакция у него хорошая, и вообще морально стойкий пацан, как сказал бы современный писатель. Запомним. — У вас там, в Думе, не прописывают новичков, что ли? Вот и тебя Матушка сейчас прописывает. В реестр заносит. Метит. Понятно?

— Не нравится мне это, — сказал Фуха. — Я не малолетка тебе. Не надо со мной шутить, братан. Зона — ладно, она явление природы, а ты не шути.

Тополь чувствовал, что Клубин слушает очень внимательно. Непростой человек Клубин, очень непростой. Ах, Тополь, Тополь, зачем ты подписался на этот выход? Тополь снова отогнал назойливый и очень-очень правильный вопрос.

— Хорошо, не буду, — согласился Тополь. — Платок носовой есть у тебя? Сморкаешься обычно куда? На комбинезон капает.

— Папаша, дайте ваши салфетки мне, — сказал Фуха сквозь зубы. — Пожалуйста, э.

— Пожалуйста, — откликнулся Клубин.

Тополь вышел из машины, огляделся. Всё как всегда. Вокруг булькающей и сопящей цистерны зеленела муравка (в темноте — серая). Тёплая земля по краям полянки с цистерной посередине парила. Словно в волосы сигаретным дымом дунули. Здоровенный деревянный ящик (в таких песок хранят, пожарный инвентарь) с общественными припасами, стоящий прямо под боком цистерны, аккуратно закрыт, и сверху на него по обычаю наброшен брезент. Скурмачи прекрасно знали про ящик. Был даже когда-то один с Кордона, ящик заминировавший. Не поленился выйти в Зону, ревностный служака. Отжалел для общечеловеческого дела казённую Ф-1 и полметра проволоки. Идиот. Ходила, погибший на обыкновенной человеческой растяжке, достоин этого. Так что патрульный зря прописался в Зоне. И вообще зря жил. И недолго. Растяжку ему аккуратно вернули. Буквально через день-другой. Неприятная история, на непродолжительное время осложнившая отношения между обществом и Кордоном. Командованием Кордона, конечно, поскольку военспецы, как один, в этом случае встали на сторону противника.

Но на шею садиться тоже нельзя давать. Дело делом, а хамство хамством. Даже у погранцов есть понятия, что можно, а что нельзя.

Клубин тоже вышел, но остался рядом с машиной. Зажимал один глаз ладонью в перчатке. Тополя, отошедшего на десяток метров, он уже не видел в темноте, но смешно таращился, ориентируясь на скрип подмёрзшей земли. А вокруг тёплой полянки снега было по щиколотку, ещё прошлогоднего. Следы только старые, дырки в насте, заметённые всклень и тоже прихваченные морозцем. Фуха в кабине героически боролся с кровотечением, матерясь громко и с чувством.

— Олегыч, попросите вашего сынульку прибрать звук, — сказал Тополь так, чтобы Клубин его услышал, и не децибелом громче. — Накликает. А у нас в машине снаряга. И Шопотов бойтесь. Ну, вы знаете, чего я вам.

Он переступил через пар, попробовал ногой травку. Подошёл к ящику, сдвинул брезент и приоткрыл крышку на два пальца. Проверил. Всё нормально, мин нет. Он откинул крышку. Его обдало смешанным запахом горячего пластика, жести и почему-то — хлеба. Брать отсюда в начале выхода было и нечего, и не принято, но заглянуть стоило.

Сундук для мертвеца. Так назывались личные и общественные лабазики при окнах в Зону. Хранилось там немногое, но чрезвычайно полезное.

Два ящичка патронов 5.45 россыпью. Тючок с гражданской одеждой (там были и неношеные джинсы, пожертвованные когда-то самим Тополем, ему оказались малы). Два ПМ в кобурах и целлофане, третий исчез, кстати. Канистра с живой водой из Серебряного ручья — почти пустая, между прочим, не забыть бы, ручей почти наверняка придётся переходить. Аптечку сильно распотрошили. Да, кто-то возвращался побитым: бинтов совсем нет, и тюбик с биоклеем выдавлен полностью. Тополь порылся в тряпье и достал молескин. Аккуратно раздёрнул заедающую молнию. Открыл страницу, заложенную карандашом. Крайняя запись. Незнакомые каракули.

— Не сегодня ли ты, Хохмач, должен был выходить? — пробормотал Тополь, складывая потрёпанную книжку и зарывая её обратно в тряпьё. — Ах, не спросил я у Перечитайлы, кто же отказался… Два «пенсне» похерил, считай, новая тачка. Сегодня-завтра уже треснут, «пенсне»-то…

Тополь, сам не зная зачем, достал из ящика PDA в чехле, верхний — из целой стопки. Как мы мучились, когда заглушили FM Синоптика! Как мы привыкли к этим радиосканерам! Как было удобно! «Переносной детектор аномалий» — очень остроумное название, приблудными писателями превращённое в нечто несообразное по глупости. Но Комбат нашёл Карьер, организовался профсоюз, Матушку начали продавать Прогрессивному Человечеству, и нас, вольных ходил, задавили. Почти сразу же обрезали радио. Изобретатель и владелец «Радио Активность», никогда в Зоне не бывавший программист Вася Волчок по прозвищу Синоптик, сгинул буквально на полуслове (как раз был на связи с ним негр Рамон Мусульманин), и никто так и не узнал, кто Васю взял и что с ним сталось. Лично Тополь был уверен, что взяли Хозяева. Люди бы просто не осмелились — тогда во всяком случае. Тогда, пять лет назад, нас было в десять раз больше, и Синоптика мы берегли как зеницу ока.

Старшие профсоюза, конечно, знают Васину судьбу, но… Не удивлюсь, если его, Васю, как раз и заставили работать главным глушителем, и сидит он сейчас в недрах Саркофага за облезлым пультом, забивает свои же родимые частоты чёрным шумом… И кормят его похлёбкой из бюреров, и кожа с него сходит раз в неделю кусками, и пришивают её обратно тетивой из паутины…

— Костя! — услыхал Тополь и очнулся. В руке был PDA, не наручный, ручной. Откуда он у Тополя? Какой сейчас год?

— Костя! — снова позвали его, и Тополь пришёл в себя.

— Оле… — Он закашлялся. — Олегыч, я тут, всё в порядке. Стойте, где стоите.

— Костя, да два часа тебя нет уже!

Осознав эти слова Клубина, Тополь уронил прибор в ящик.

Так. Вот так вот. «Перед выходом проверь — не сошёл ли ты с ума.

Если всё-таки вышел — значит, точно сошёл».

Старая мудрость. Писанная даже не кровью.

Кровавой мозговой жижей.

На фаянсовых плитках подземных этажей Станции.

Невыводимо.

Глава 5 ТОПОЛЬ РАЗОРУЖАЕТСЯ ПЕРЕД ПАРТИЕЙ

— Так-то физически, как трекер на выходе, я себя полностью контролировал, конечно. То есть сознание выпадало, если только я на чём-то отвлечённом концентрировался. Причём, дырки, что оставались в памяти, я потом уже прекрасно сознавал.

В общем, лечению подлежало ещё, кабы я согласился.

— Очень смешно.

— Да вам-то что, инспектор? Вы слушайте. Я ведомых после моей мозговой менопаузы успокаивал довольно долго — даже Олегыч был почти в истерике, уж не знаю, чего его так разобрало… да что тут знать-то? И вернуться им было нельзя, хоть до «контрольки» там вроде и рукой подать, шагов триста… но идти-то эти триста шагов по Матушке, а по Матушке назад не ходят… и что-то у них там с Фухой слово за слово таки произошло. В общем, меня они чуть не расцеловали. Олегыч, значит, в спокойной такой, безнадёжной истерике, а Серёжа совершенно был в бешенстве, пришлось уже с ними втроём обратно к сундуку для мертвецов сходить, попить водички. Высосали канистру досуха. Я тоже глотнул, знаете, редко себе позволяю, но тут было надо.

И опять я забыл положить что-нибудь в сундук на счастье. Всегда забываю, всегда искренне. Добрая традиция, как сказал бы писатель. Значит, суждено мне было вернуться.

Ладно, мало ли я видал истерик у ведомых. Одному по роже, второму по яйцам, третьей, например, сказать: «Тушь же течёт, дура», — между прочим, действует безотказно. У этих истерика была такая… взрослая. Спецкостюмы напялили, в шлемах, оружие наготове. Руки трясутся, да, и шлемами этими мне чуть нос не расквасили, когда обнимать лезли. Глотнули воды — успокоились. Не в них дело, словом. Ладно, проехали на первой. Сидим, ждём рассвета.

А я себя боялся. Знаете, как где-то написано в какой-то книжке: попробуй, мол, не думать о голубоглазом медведе? Моя ошибка — и в вашем, общечеловеческом, смысле преступление — была в том, что я давно за собой замечал неладное. Эти мои пряталки с переездами… Выходы бессмысленные, в одиночку, без объявления… Неважно. Проще всего сказать — Матушка меня водила, звала. Что подсел я на шопототамов, например, мазохируюсь. Мало ли таких наркоманов. Но нет, не Матушка меня водила.

Я сам себя водил. Вот и доводился. Комбат раньше меня во мне увидел безумие, но… у него и своих проблем навалило. И бан знаменитый от общества, и профсоюз прессовал его все пять лет после находки Карьера, и, главное, я начал от Комбата прятаться. Никак он меня не мог словить. Чтобы, скажем, неторопливо побеседовать, понять меня.

Сумасшедшие люди — мы очень хитрые. Великолепно симулируем нормальность. Почему я про преступление сказал? Отвечаю. Вывести в Зону клиентов, да ещё с такими непонятками, как в тот день, да поверх всех знаков — а суеверия в Предзонье са-авсем не суеверия, а самая что ни на есть верная штука… как ещё назвать? Мародёр? Но я не мародёр. Сумасшедший. Единственное оправдание.

Я вёл Клубина на смерть. Я вообразил, что он меня за шесть лет проверил, оценил и теперь решил продать на опыты. Пропадали же наши в реале, не в Зоне. И я решил разом всё закончить. Я был ему должен жизнь — значит, вместе и ляжем. Возможно — возможно, повторяю — я даже обрадовался, что он нынче с компанией. И я спрашиваю вас: разве не преступление это? Ни разу, повторяю, ни разу я, Костя Уткин, не выводил перед собой отмычек. Не бывает ходил-ангелов, даже ходил-демонов нет, мы гораздо хуже. Я убийца, я бросал людей в Зоне, когда вытащить их не мог без смертельного риска, я мимо прикованных или распятых проходил, я кино снимал, как взвод военспецов в петле Люрекса крутится, но обманом или силой новичка в ловушку посадить ради ништяка или жизни — не было такого. Не закладывал я.

А тут заложил. Не в «правилку» вёл, понятно, не в «карусель». Но за компанию помереть. Суд как бы совершить. Причём — как бы всё неожиданно должно было случиться, в первую очередь для меня самого. Я же придумал, куда, как их поведу. Только себе не признавался. Хотел, правда, одного с собой прихватить — нормального мужика, между прочим, и которому, между прочим, повторяю, я жизнью обязан. Я всё соображал. Когда он позвонил — я же помню — я вроде даже дрогнул. Приедет, решил — откажу. Он приехал, ну а ним этот… дочкин хахаль. Вот и провернулось у меня в мозгу — пусть ублюдок Матушку удобрит со мной и Олегычем… Такой подарок дочке хорошего человека сделаю. Ну в благородство я своё, прекрасно помню, верил аки паки. Я бы их, конечно, не убивал бы. Но хрен бы они выбрались без меня, конечно. С «мутки» на Янтаре никакой ведомый не выберется. Просто дорогу не отыщет.

Невозможно. На «мутке» и чудо не работает.

Видали? Никакой логики, дорогие телезрители. Сумасшествие — это когда сам себя каждую секунду наё… обманываешь, хитро улыбаясь. Причём обманываешь очень ловко и, главное, очень рад обманываться. Восторг! Аж слюнки текут. Почему, вы думаете, все психи слюнявые? От удовольствия. Это ж кайф!

Да покури уже, Комбат, я хоть понюхаю. Только ты не вертись.

— Ты идиот, блин.

— Уже нет. Сам не пробовал — не хай. Я почему рассказываю-то про себя всё это дерьмо. Исповедуюсь? На хрен. Очень всё просто. Во-первых, закончился мой лебединый выход благополучно, ну в особом роде благополучно. Во-вторых, вряд ли бы он закончился благополучно, был бы я тогда нормальный. В-третьих, я хоть какой-то опыт приобрёл на обратной дороге, пока новые гитики ещё зыбкие были и дырявые. Так что стал я трекер новой формации — первый, и надолго первый и единственный, кто вернулся живым из Зоны после Вспышки, Третьего, значит, Выброса. Потом ведь считали, сколько было на выходе одиннадцатого января. И многие были — люди, не фуфло первоходное. Январь январём, а человек тридцать-сорок было. А вернулся только я. И Клубин.

А Зона-Матушка, товарищи дорогие, помнит всех, кто в неё вышел, но вдвойне помнит — тех, кто из неё выбрался.

А в-четвёртых — мы с Комбатом уже две недели, больше, тут шепчемся… у вас, наверное, господа европейские инспекторы, целый терабайт наших разговоров да ругани. Так что не новость, что я свихнулся и путного мужика с собой вывел. Чего же мне скрывать?

Чего ты, Комбат? Шопототам окликнул? Да брось ты, никаких глупостей я не несу. Нет во мне психа сейчас. Со мной — да, псих есть. Ты. А я — как новенький я. Вышибло из меня всю дурь Вспышкой. Мощный понадобился клин, да ведь и дури скопилось ого-го сколько.

От молнии в голову, я слышал, люди вон вообще прозревают, отроду слепые.

А тогда не молния была. И даже не атомный взрыв.

Вспышка.

— Бур-мур-щыр…

— Что? Повторите вопрос. Говорите, епэбэвээр, в микрофон. Я ваше секретное бульканье почти не разбираю.

— Продолжайте, Уткин.

— А, продолжать. Продолжаю.

В общем, мы вышли, а трек я нам наметил в таких видах.

От цистерны мы по снежку вполне можем до северной окраины бывшего села Темрюки доехать. И «жарки», и «карусели», и тяжёлые места снежок обозначит задолго, а тут, на арбузьях бывших, ничего другого за столько лет никто не видел, а места посещаемые: в Темрюках вообще зимняя база винторезов была. Ни «трескотней», ни «кукумберов», ни «весёлых бульбашей», ни «грустных», ни даже «насраллдинов» не отмечено, места, можно сказать, спокойные, курортные. Цивилизованные. Юг, юго-запад Матушки, ну, известно. Собаки — да, но зимой они сонные.

Может, да, выскочить зомбак-шатун, кровосос может попасться, но на открытом пространстве, да ещё утром-днём — нормально. Я тогда не знал, что за боец зятёк Серёжа и что он вообще себе прикинул насчёт Клубина, но на труса он как бы не походил. Подлец — да, и берёт недорого, но реакция хорошая — готовый успешный мародёр. А они бывают бойцы. Просто спиной не надо поворачиваться. Так что два ствола у нас было верных, и почти наверняка — три. До Янтаря во всяком случае. Клубин был настроен именно так, а он своего зятька знал лучше. Забегая вперёд, Клубин оказался прав, Серёжа вёл себя хорошо, а иной раз просто отменно, пока мы кровососа не положили… то есть… ну, там по ходу расскажу.

Практически, значит, паинька. И, похоже, не врал он про подарок невесте. Форумы-то посещал, круто же — кровососа завалить. Ну и осмотреться, попривыкнуть ему было надо, конечно.

Темрюки, считай, пригород Припяти. Село почти сразу с запада переходит в бывшие дачные общества, потом полустанок железнодорожный, шоссе дохлое на Киев, а там и город. Туда нам было не надо: профсоюз, Периметр, Карьер, Саркофаг. Цивилизация, говорю же.

А на Янтарь, где кровососы плодятся, нам так идти я решил: сначала смотрим на месте, как там пруд у Темрюков. Если хорошо замёрз и «радуг» на нашем берегу нет, то машину бросаем у конторы рыбного хозяйства на Скорбной стоянке и по льду переходим — на опушку Сёмкиной рощи. Кабаны там могут быть, «жарка» известная, многолетняя, стабильная, спецэффекты днём не агрессивные, а «мистик» у Сёмкиной не наблюдалось вообще никогда — и на гайках опушку мы проходим нормально. Пять километров уже выиграли. И часам к трём мы у бетонного завода, а это уже Янтарь и есть. И началась весёлая охота! Два-три часа можно поохотиться. Когда стемнеет — отступаем к управлению ЖБИ, с добычей ли, без — в нашей с Комбатом лёжке ночуем. А завтра… Ну до этого не дошло, спаси господи.

Ну а если пруд зарадужен — проезжаем потихоньку по окраине, вываливаемся на грейдер, — снежок, не забывайте, — и до Межи. Там, кстати, можно глянуть «пенсне» Хохмачёвы по пути. Кому хабар, а кому оружие неплохое, тем более «пенсне» старые, напружиненные, из Зоны уже не вынесешь. По Меже до двенадцатой вешки доезжаем, «козлик» наш одноразовый хороним в кювете, чтобы грейдер не загромождать, и дальше надо через Серебряный ручей. И как раз подходим с нужного берега, кстати, чтобы живой воды набрать, а не мёртвой. Ну а Серебряный — это тот же бетонный завод, вид с управления. Чуть позже, да. Часам к пяти вечера, уже в темноте. Там в лёжке опять же ночуем, а весёлая охота начинается завтра. И завтра же… Но до этого не дошло.

Это прикидка как бы, по карте, по памяти. По уму и по опыту. В реальности Зоны карта лечь может и поперёк, может и вчетверо сложиться, и пути контролёра неисповедимы, а снег может с утра и растаять. Запасные варианты трека я, разумеется, имел какие-то. По уму.

Но по безумию же моему сложиться должно было иначе. Оно уповало именно на активные «радуги», поскольку хотело попасть не сразу на Янтарь за кровососом, а к Малиновым Угодьям, к малому могильнику. На край Янтаря.

К «мутке», в общем.

Как сказал бы любой, произвольно взятый писатель: оно хотело положить себе конец, моё безумие.

— Кто кому чего и на что?

— Чего, Комбат? Кто на кого хотел положить конец? На себя же самоё, говорю, безумие, оно хотело конец положить потяжелей с прибором. Ночного видения. Тьфу ты, объясняю: псих Тополь хотел покончить самоубийством. Так тебе понятней? А трекер Тополь рабски выполнял распоряжения психа.

— А.

— На. И свой план безумие выполнило где-то до половины. Рязанский ему помешал, а потом и Серёжа этот странный решил выступить всеми силами. Спасибо им. Боюсь, кабы бы не они, безумие успело бы до Вспышки свои планы реализовать досрочно. Поскольку «радуги» у пруда взяли так, что фотографировать их было можно.

Епэбэвээр, ребята! Я впервые их такими видел. Они-то Вспышку чуяли.

Я же только потом узнал, что и Припять почти пустая была, оставили только охрану, и Хозяева лыжи смазывали чуть ли не с Нового года.

Ну пуделя тянет от пожара, а дворнягу к пожару… Спасибо Матушке, немного дворняг оказалось, человек всего тридцать. Из известных — Тульский, Вист, Поганец тоже угодил в дворняги… Страшно подумать, если бы в Зоне одиннадцатого-пятнадцатого больше классных ходил легло. Летом бы Задница так дешёво не отделался… К писателям прибегать же пришлось, мать-перемать!..

Но про писателей, может быть, потом, я продолжаю.

Так что был я дворняга, и попробуй только, Комбат, мне это припомнить.

Так вот, «радуги»… «Радуги» у пруда сияли… как падлы! В одну собравшись. Я впервые такое видел. И никогда не слышал про такое. Сверкало за километр!

Клубин ещё пожалел, что опять фотоаппарат забыл.

Даже Фуха офигел, уж на что по жизни не ценитель.

Явно не ценитель.

Глава 6 «РАЙСКАЯ РАДУГА»

— Костя, что это? — спросил Клубин тихо.

Как сказал бы писатель, они стояли возле машины рядком, озарённые радужной вакханалией. Они глядели на невероятное играющее полотно, газовый занавес неземного театра, театра из мира, где цветов на тысячу больше, чем семь штатных солнечных, и представлять, какую же декорацию может скрывать подобный занавес, было физически больно, больно в душе, и Тополь вдруг ясно понял — боль указала — где, оказывается, она прячется, душа, в теле человеческом.

Понял и тут же забыл. Дикари в Полинезии при виде самолёта впадали в религиозный ступор именно потому, что в их языке не существовало слова для обозначения летающего чуда. Недолго и помереть от удушья, захлебнувшись в нерефлексируемой вербально эмоцией. Как в блевоте собственной.

(Да, вот именно так писатель бы и написал про «радуги» у тимрюковского пруда в канун Вспышки.)

Цвета, наблюдаемые Тополем и его ведомыми, земных имён не имели. Ступор, охвативший их, ступор белых людей, ступор жителей Земли второй четверти двадцать первого века, века совместного торжества энергетической, генетической и общечеловеческой революций на территории половины мира, но узревших вдруг чудо «райских радуг» — ничем не отличался от ступора полинезийского шамана. Даже хуже был. Устойчивей.

Образование, то-сё, вы поймёте. Если подумаете.

Впрочем, как раз шаманы и научились использовать самолёты в своих целях. Без рефлексий. Отринь рефлексии. Просто действуй, как всегда. Политика. Плюс к тому, ведущий и ведомые жили всё-таки не на той половине Земли, где революции разума именно торжествовали, правили бал. На этой стороне они, революции, обычно пьянствовали в людской. Так что иммунитет к прекрасному имелся.

У Тополя — ещё и профессиональный.

— А это «радуга», — сказал Тополь, надвигая нейтральный светофильтр на забрало. В горле было сухо, а в перчатки, наоборот, будто масла налили. Впрочем, поездка закончилась, перчатки пора и снять. Это очень важно в выходе: чтобы ладони были голые. — «Райская радуга». Долго не стоит любоваться. Берегите глаза, можно и до косоглазия досмотреться. Легче лёгкого. И обычная-то башку дурит, а сегодня вон какая… развернулась. Ничего, не расстраивайтесь, помрём — налюбуемся в раю вдосталь. Сталкеров в ад не берут… Конечно, что-то исключительное сегодня, интенсивное. Кстати, удваиваем осторожность. Закройте светофильтры, ведомые. И переходим на кислород. «Радуга» ядовита. Воздушно-капельным путём.

Может, уже и наглотались издалека.

— Опять я фотоаппарат забыл, растяпа! — воскликнул Клубин, хлопнув себя по шлему. — На коммуникатор же это не снимешь!

— Стоп, Олегыч. У вас что, коммуникатор с собой?

— Я выключил и разрядил его, конечно. Батарейки отдельно.

— И то хлеб. А то бы поругались. Эй, Фуха. Фуха!

— А? Чего? Слышь, братан, а чего это?

— Это «радуга». Гитика. Активная. Спецэффект. Спецэффект жизнедеятельности системы атмосферных призм неизвестной природы.

— Ни хрена себе красиво! Как Новый год.

— Ага, звёзды красные Кремля. Ясно всё. Олегыч, помогите ему с кислородом и шлемом. Я спущусь к «радуге», гляну, сможем ли мы пройти.

— А что, может помешать?

— Пруд с Янтарём — запарены, — медленно сказал Тополь. В горле у него стало ещё суше. Ближе и ближе время Ч. Уж капает со стекла, со стрелок, подвешенных в пустоте. На сердце ладонь легла. — Если тут «радуга» играет, то там… ну питается она там, что ли. Вакуумные полости, хлопушки. Помните, северная стена ЖБИ разрушена? Вот когда над прудом «радуга», там целая война гитик. Проверено горьким опытом поколений. Потом обратите внимание: пруд не замёрз совсем. И даже пара нет. Радуге часов десять от роду значит. Свежая, сильная.

— А как же быть?

— А вот я сейчас и посмотрю, оценю, подумаю, и обсудим запасной вариант хода. Разные пути есть в Зоне. Зятю спецкостюм настройте. И сами — ушки на макушке. Собаки, не забывайте. Так что смотреть лучше на село, а не на радугу. Полезней для здоровья.

Тополь обошёл машину, тщательно выбирая, куда ступить, спустился по краешку асфальтированной дорожки к провалившейся внутрь себя коробке конторы рыбного хозяйства, повесил Боягуза (старый добрый FN-2000, исполнившаяся мечта) на нагрудный зажим и достал из набедренного кармашка одну гайку. Ближайшая кулиса «радуги» трепетала метрах в пятнадцати от места, где Тополь остановился. Поверхность пруда казалась стоящей вертикально, как стена. Противоположный берег и роща виднелись довольно отчётливо сквозь вбиравшую в себя все краски «радуги» воду.

Вообще-то, вода вовсе не казалась вставшей дыбом. Активный спецэффект. Но мозг отказывался воспринимать его иначе, чем галлюцинацию, мираж. Однако ходила Коренье много лет назад утонул в таком вот вертикальном водоёме, а точней (и обидней) — в луже. Отправился полюбопытствовать, хоть спутники и кричали ему: «Коренье, на хрен тебе надо, давай назад». Но не может же лужа быть вертикальной, решил, наверное, гениальный Коренье. Не кино ж американское. И подошёл примерно на полметра. Руку протянул. И дёрнуло его.

И утонул, словно в зеркале упырь. Так сказал бы писатель. И, между прочим, сказал — в книжке «Бичи Матушкины».

И случилось утонутие без всяких «радуг» в пределах видимости, между прочим, — выжившие спутники Коренья утверждали это совершенно определённо.

Тополя интересовал прежде всего просвет между водой и плоскостью занавеса. Если хорошенько прицелиться, то можно обозначить его гайками, по кривизне траектории понятно становится, по ходу гайки, по шлепку. Главное, в «радугу» не попасть. Не маловата ли гайка? Тополь подбросил её на ладони, прикидывая. Нормально. Ну с богом.

Просвет обозначился с пяти бросков. Скорей всего, Тополь поскромничал в оценке, и «радуга» была совсем свежая, не десять часов, а два, три максимум — кулиса отстояла от поверхности воды почти на три метра. Значит, оно и ничего, что «радуга» так сверкает. И, значит, нынче утром у нас планируется репагулярный нуль-переход имени Тарантоги прямиком к могильнику. Куда нам и треба. Там и свершим свой суд над предателем. А вообще, любой писатель здесь сделал бы лирико-философско-информационное отступление, рассказав, что возможности и методики использования побочных свойств спецэффектов аномальных интенсивностей неизвестной природы в своих (низменных) целях сталкеры открывали чаще всего поневоле, прижатые к стенке в углу тупика. Не считая, разумеется, счастливых случайностей. Взять ту же «радугу».

Первым её телепортационный эффект испытал на себе мародёр Вонилло. За ним гнались монолитовские чистильщики. Загнанный, Вонилло предпочёл прыгнуть в листовскую «радугу» и долго не мог прийти в себя, мановением Матушки оказавшись вот здесь, у Темрюков. Прийти в себя ему помогли чистильщики из клана «Чистое небо», расположившиеся на привал неподалёку от точки выброса. Как только сами в себя пришли. Вонилло и им был превосходно известен, так что в этом случае мановение оказалось «семьдесят седьмой», пустышкой, двумя нолями на боку. Но, несомненно, свой вклад в общественный глоссарий Вонилло внёс, посмертно.

Или взять… да много что можно взять. Тополь был дважды первопроходцем, а Комбат — аж трижды.

В общем, это как с грибами. Как отличить съедобный от ядовитого? Да вот так. Подыхаешь с голоду — и экспериментируешь.

То есть — история человечества. В этом и состоит онтологическая суть данного лирического отступления. Любой писатель сразу скажет, только глянув.

Пойнт.

Итак, номер с «радугой» смертельный, но мы про то никому не скажем, заключая мысленную писательскую тираду, подумал Тополь и захихикал, сдерживаясь, чтобы не потереть руки. И правильно. Чего людей зря беспокоить? Про мины на «контрольке» я им не говорил… Или говорил? Хорошо бы сейчас Комбату позвонить, похвастаться. Такая «радуга», мол! Где мой телефон, интересно? В машине? Или дома я его оставил? Так, а где мой дом? На Новой у меня выставочный вариант, а живу-то я где? «Старею, — подумал Тополь успокаивающе. — Естественный же процесс. Ничего страшного. Простая человеческая забывчивость. Возрастные изменения. В горле першит, хотя я не курю. Слушай, Тополино, а ведь ты можешь попить водички, вот же у тебя в шлеме мундштук! Гениально придумано. Любой писатель со мной согласился бы тут же.

А о кровососе мы ещё подумаем. Живое существо как-никак. А его уже приговорили. К расстрелу. Из автоматов. Сейчас сидит он на первой попавшейся бетонной чушке, в губу себе не дует… голодный, холодный… На термометре минус четыре. Нет, минус десять. Странный термометр, подмигивает, как будто в нём Комбат прячется, а вот о сестре моей непутёвой, превратившей за каких-нибудь десять лет дружище моего Комбата в подкаблучника и почти монаха, мы даже и вспоминать откажемся… не термометр, часы это».

Так.

— Ты там, братан, чего так долго-то опять? — спросил Фуха, когда Тополь вернулся к обречённому «козлику». — Стоял смотрел на часы минут десять.

— Я думал, братан, — не моргнув, ответил Тополь. — Ответственность большая — людей веду. Надо по семью семь раз отмерять… и не резать.

За светофильтром почти не видно, но Тополь прямо нутром ощутил, как остро, недоверчиво смотрит на него Клубин. Хотя почему же — нутром? Клубину пришлось повернуть ко мне торс. Вот Тополь и заметил. А заметив — сообразил, идентифицировал движение. Скафандр же на нём. Спецкостюм. СКК-Т-1000, одиннадцать тысяч двести евро по каталогу WASA, на чёрном рынке двадцать девять тысяч со склада на Кордоне, с рук — ещё плюс четверть. Цены в Предзонье на снарягу безумные стали. Газик одноразовый за последний год подорожал на тысячу. Шлем жёсткого соединения, забрало маленькое — единственное неудобство, между прочим. Когда-то скафандры стоили, наверное, миллионы. Вот и повернулся к Тополю Олегыч, чтобы недоверчиво посмотреть. Он молодец, до этого стоял, как патриот, сканировал Чимтюки… Темрюки, да… Собаки. Да! Собаки!

— Собаки как, Олегыч?

— Не было собак. Костя, можно спросить?

— Нормально всё со мной, Олегыч. Просто «радуга» большая. Надо было подумать.

— Ну и что надумал-то? — спросил Фуха. — Мы тут уже сколько топчемся? Оценили красоту, и давай уже двигать.

— Олегыч. Придётся пострелять кровососа не совсем на Янтаре.

— А где? — спросил Клубин, помолчав.

— «Радуга» — через неё можно пройти отсюда прямо к кровососу.

— Так куда, я не понял?

— Я же сказал — к Малой свалке. На Янтарь, на ЖБИ — глухо. Я даже рисковать не буду. Перекрыто. Матушка сегодня очень живая.

— Как — через «радугу»? — спросил Фуха упавшим голосом. — Слышь, ядовитая же!

— Если дышать. А мы-то изолированы. Шагаешь в занавес здесь — выходишь у Малой свалки. ЖБИ наглухо закрыт. Ну день такой. Там сейчас война пространства с пустотой. Так один учёный мне говорил.

Фуха поднял светофильтр и сплюнул в стекло. Ошарашенный, скосив глаза, проследил, как плевок стекает у него под носом в воротник.

— Шлем не открывай! — приказал Тополь поспешно.

— Долбанные космонавты! — сказал Фуха. — Слышь, сталкер… да трекер, трекер, но я не понял: как — в занавес? А вдруг нас переломает? Андрей Олегович, что за на фиг? Вы что молчите?

— Я тут главный, друг Фуха, — проникновенно сказал Тополь, опередив Клубина. — Я маршрут устанавливаю. Вам нужен кровосос? Будет вам кровосос. Но где его взять и как туда пройти, решаю я. Я проверил — «радуга» не ударит, воды в ней нет. А переламывает не «радуга». «Соковыжималка», «карусель», если ударная, «Прокруста» ломает ещё. «Правилка» режет. А через «радугу» многие ходят.

— А ты-то ходил?

— Да сто раз.

— Через вот эту?

— Через вот эту? Раз пятьдесят.

— Значит, к Малой свалке? — спросил Клубин. — Погоди, Сергей, помолчи.

Фуха выругался. Попытался протереть заплёванное изнутри забрало. Опять выругался.

— У «радуги» там отражение, — объяснил Клубину Тополь, пока Фуха сдерживал негодование. — Питание она берёт у Янтаря, а двойник её — у Малой свалки.

— Спецкостюмы выдержат? — спросил Клубин.

— Они нужны нам только как изолирующие противогазы, — с поистине педагогическим терпением ответил Тополь. — Через радугу, сияй она как обычно, можно даже задержав дыхание пройти. Прыжком. На той стороне просто под ноги смотри, и всё.

— А если я, например, откажусь? — спросил Фуха злобно.

— Останешься тут, — сказал Клубин. — Таков закон. Без вариантов.

— Погодите, мы ему деньги платим! Или не платим? Кто тут главный вообще? Как у вас там, в Европах, поступают?

— А говоришь: «форумы смотрел». Ты что, братан? — сказал Тополь со смешком. — Мы не в лавке. Мы в Зоне. Дорогу выбираю я. А ты по ней шагаешь. Дистанция — пять метров. Я с тобой вежлив, потому что ты зять Андрей Олегыча, а я его уважаю как человека старше меня. Меня так мама воспитала. («Не будь я Костя Сапрыкин!» — чуть не добавил Тополь выскочившую из какого-то кино фразу.)

— Не нравится мне постанова! — заявил Фуха решительно. — Какая-то подляна.

Чертовски был прав Фуха. Ещё какая подляна. Великолепным первоходкой оказался Фуха. Чутьё, реакция — все дела. Но он слишком много говорит.

На Тополе был спецкостюм «орлан» с наборной кирасой. Плечами он пожал легко.

— Оставайся. Хозяин — барин.

— Андрей Олегович! — воззвал Фуха. — Ирка ведь вам…

— Сергей, не место и не время говорить об Ирине, — ответил Клубин сухо, суше не позволял внешний динамик. — Дискурс у нас простой. Мы на выходе. Ведущий — бог и Моисей едины. Сам ты не вернёшься. И вдвоём не вернёмся, без вожатого.

— Дискурс? Моисей? — путая ударения, переспросил Фуха, помолчал и на что-то, похоже, решился. — Ну дискурс так дискурс. Только ты, трекер Костя Уткин, идёшь первым.

— Первым идёт новичок, — возразил Тополь. — Между прочим, стоять на одном месте и болтать языком тоже опасно. В нас уже прицелились, считай.

— Мы вроде, сталкер, с тобой обо всём договорились, — с явной угрозой напомнил Фуха.

— Не отрицаю. Ничего не изменилось.

Фуха сдался.

— Ну ладно, — обещающе-безнадежно сказал он. — Ну командуй, что ли, бля. Сталкер.

— Берём багаж, Олегыч, — сказал Тополь. — Первый должен быть налегке. А ты, Фуха, братан, сними «калаша» с предохранителя. Запомни. Ты примерно минуту будешь на той стороне один. Всё, кроме нас с Олегычем, что движется, — враг. Огонь на поражение, тройниками. Но от точки выхода ни на шаг. Хоть там земля гори. Особо не бойся, спецкостюм тебе тесть выдал правильный, как родному. Не дёргайся, понятно? Всё будет путём.

— Понял, понял, — сказал Фуха. — А машина-то?

— А это уже не машина, — объяснил Тополь, защёлкивая замки рюкзака на плечах. — Это памятник нашему выходу. Готовы, Олегыч? Смотрите, режим маскировки на спецкостюмах не включите случайно. А то друг друга перестреляем. Ну а кровососу наша химическая невидимость — тьфу. Как в телевизоре.

— Я заблокировал, — сказал Клубин. — И себе, и ему.

— Тогда вперёд! — скомандовал Тополь. — Светофильтры! Смотреть под ноги! Не бздеть!

Они спустились к берегу.

К чести Фухи, в радугу он шагнул без колебаний. Сжавшись, пригнувшись, но не колеблясь. На радуге за ним остался кривой угольный рубец.

— Ждём, — сказал Тополь. — Ждём-ждём-ждём…

— Костик, он сейчас жив? — спросил Клубин, не оборачиваясь.

— В смысле? — удивился, как будто был нормальным, Тополь. — Вы решили, что я задумал сейчас вот зятька вашего Матушке слить?!

Клубин молчал.

Зачем, зачем настоящий человек Клубин взял с собой злого мальчика? Зачем он тогда меня вытащил? Не слишком ли сложно человек Клубин играет в подкидного дурака? И с кем он играет? Уж не со мной ли, старым ходилой? Какие мысли, однако, лезут в мою бедную пропадающую голову…

— Нет, Олегыч, подставы нет. Разбираться с ним — ваша забота. Меня он убивать не станет, поскольку уже понял, что один не выйдет. Убить вас в спину я ему не дам. Всё остальное — между вами.

— Справедливо, — сказал Клубин. — Так и надо.

— На счёт три, — сказал Тополь. — Приготовьтесь. Сейчас шрам стянет. И смотрите, кстати, как бы зятёк вас не принял на ствол. «Запсиховал», «не понял», всё такое.

— Да. Очень красивый спецэффект эта «радуга». В Матушку должны ходить художники, а не воры.

— Любой художник в Матушке в вора превратится… на счёт… — Шрам исчез полностью. — Раз, два… три! Пошёл!

Клубин пошёл.

Ни секунды не промедлил.

Шрам после него остался крупный. Тополь оглянулся на деревню. Обратной дорогой не возвращаются? Но можно было бы попробовать наконец. В конце концов кем это сказано, что обратной дороги нет… Закончить всё прямо сейчас, здесь и сейчас…

Шрам затягивало.

Глава 7 СУКИН СЫН РЯЗАНСКИЙ

Рязанский объявился совсем недавно, меньше года назад, но за неполные двенадцать месяцев успел заработать репутацию гада классом повыше, чем даже исконное исчадье кровосос, не говоря уже о более современном голегроме — тираннозавре Зоны-Матушки.

Что и сказать, показал себя с хорошей стороны рязанский — рейтинг популярности его бил все рекорды. И блокбакстер, и бестселлер. Beastseller, как сказал бы любой писатель из какбе поталантливей.

Этимология устоявшихся названий гадов, аномалий или артефактов обычно проста. В случае с голегромом, например, имел место классический «брехучий телефончик». Кто-то успел крикнуть в микрофон за секунду до смерти — «Голем!», кто-то — «Гром!», кто-то выживший отметил вызывающую наготу гада, кто-то спьяну врущий скомбинировал слоги в посильную для заплетающегося языка структуру, а может быть, и наоборот; в общем, одно из созданий сумрачного гения Зоны окрестили голегромом, а он и не возражал, не приходило ему в башку. Чёрт возьми, да он вообще не знал, что его как-то зовут.

История же рязанского одновременно и проста, и не очень. И имя он получил не сразу, а по результатам научных исследований. Сначала его называли либо «цугар хед», либо «топтыга», часто с присовокуплением обидных эмоциональных прилагательных. Впрочем, тех людей можно понять: они гибли.

(Что представлял собой рязанский, так сказать, биологически, первым выяснил, конечно, Болотный. После знаменитой конференции — речь о которой ниже — он выдвинул предположение, а позже, изучив доставленные ему останки и лично понаблюдав за живой особью в естественной обстановке, своё предположение и обосновал, опубликовав в своём блоге работу «Особенности зообиологического объекта 564–134». Новый гад был грибом-мутантом. Для праздной публики самое интересное было, что данный гриб — существо млекопитающее и двуполое, и это был тот самый невероятный случай, когда интерес праздной публики в точности совпадал с интересом профессиональных микологов. Но здесь мы сексуальных обычаев, бытующих в Матушке, касаться не станем, хотя тема благодатна и рейтингоёмка. Для любого писателя мякотка самой писечки. Не говоря уже о практически любом журналисте. И — в виде исключения — о любом микологе.

Именно в статье Болотного «топтыга» («цугар хед») и был впервые назван «рязанским». Название прижилось мгновенно, как только русскоязычные сталкеры растолковали фишку коллегам-басурманам и прочей немчуре.)

Взрослый в спокойном состоянии рязанский как две капли воды походил на двухсполовинойметровую пулю от ПМ, обильно политую сверху сахарной глазурью и вывалянную затем в бабушкиной «ненужной» шкатулке с обрезками шёлковых и шерстяных ниток. Затылок пули, то есть основание гада, был его единственной ногой. Передвигался рязанский совершенно мультипликационно. Он вытягивался и заострялся до состояния «пуля от Калашникова» (четыре метра у клотика), затем, пружинисто сократившись, бросал своё основание вперёд (назад, вбок — по требованию) с колебанием длины одного «шага» от нуля до трёх метров. На любом конкурсе пинков, включая межпланетные, этот одноногий брал бы все призы: скорость он развивал до тридцати километров, степени свободы его были безбрежны. Обзор — верхняя полусфера, ибо главным украшением гаду служили глаза.

Глаз у каждого конкретного рязанского было произвольное количество по всему головоторсу, и их россыпи выглядели весьма, как сказал бы писатель, живописно — если смотреть по телевизору. Они были разноцветными, флуоресцировали и мигали сложнейшим образом, словно дорогая ёлочная гирлянда со случайной логикой.

Рязанский и есть.

Между собой они общались при помощи довольно сложного языка, выражавшегося миганием. Со временем был даже составлен небольшой словарь. Понятно, что внешние контакты рязанских не интересовали — если только в режиме «умрите сейчас же, а я никогда». Перемигиваться с ним было бесполезно, нипочём не выиграть в перемигивание. Но некоторые закономерности были отмечены. Что, правда, никого ни от чего не спасло.

Необходимо отметить, что появление и активная жизненная позиция рязанского на арене нечеловеческого цирка под названием Зона стало причиной события, в новые, профсоюзные, времена поистине исключительного. Рязанские (тогда ещё — «топтыги») почти полностью парализовали украинскую сторону Зоны. После того как семейная парочка общим весом в тонну оставила от охраняемой польским конвоем колонны с обогащённой в Философском Карьере рудой мокрую двухсотметровку, реакция профсоюза была нервной, но в кои-то веки разумной. Было куплено у государственного информационного портала время в вечерних новостях и в его, времени, рамках обнародовано приглашение для «всех заинтересованных лиц, проживающих и работающих в окрестностях Особого округа „Чернобыль“, принять участие в конференции по проблемам безопасности в связи с новым квазибиологическим фактором». Конфиденциальность и личную безопасность депутатов от союза вольных работников гарантировал начальник производственно-добывающего объединения «Мидас» доктор Моример Пурист.

Также профсоюз ухнул бешеные средства на обстрел Янтаря, окрестностей Карьера, Припяти и частично Речного Кордона контейнерами с «пятнашками». Акцию произвели в общем-то от отчаянья, не надеясь даже на десятипроцентное выживание мониторов. Однако результат неожиданно был достигнут: одна из точек записала и сумела передать по неуверенной цепочке ретрансляторов почти шестичасовой фильм «Обычаи и культурные традиции семейства „топтыг“ („цугар хедов“)». Нарезка из фильма и была продемонстрирована на состоявшейся конференции для застрела дискуссии.

Далее был обнародован небогатый опыт более-менее успешного отражения атак. Обрывки видео, снятые с огрызков памятных плат систем контроля погибшей колонны. Выступили в качестве свидетелей и немногочисленные «свободные» депутаты, решившиеся прибыть на сходняк лично (конференция проходила в бизнес-центре гостиницы «Рижская», только что отстроенной польско-израильским консорциумом посреди Новой Десятки). Эти были все как один в масках, что придавало собранию маскарадно-кубриковский оттенок. — Тополь и Комбат в конференции участвовали удалённо. Их, естественно, интересовали гадские новости Зоны, хотя с «цугаром» они ещё не сталкивались. Кино они смотрели, порывисто подавшись к экранам. Посмотреть было на что. Гад был эффектен.

Всеми без исключения экспертами и выжившими потерпевшими степень агрессивности рязанского была оценена как максимально адова.

В ближнем бою гад «топал» и «бодал». В высоту он мог «топнуть» на полный человеческий рост. Сила «топка» — в сочетании с массой плюс, спасибо Ньютону, силой тяготения планеты Земля — составляла до пяти тонн на сантиметр. «Хаммер» с одного топка проламывался до днища, капот БТО сплющивался, как консервная банка, от человека в защитном костюме любой модификации оставалось немного влаги в рваном мешке. Удар макушкой (в зависимости от избранного рязанским в каждом конкретном случае стиля боя — «тупыш» или «дротик») останавливал тот же БТО на полном ходу. Ходили слухи, что рязанский может «кусать глазами». Но это уже в спокойной обстановке, никуда не торопясь — как необязательный бонус.

Однако всё вышеописанное было детской игрой по сравнению с талантом рязанского жонглировать гравитацией.

Он мог ударно повысить вокруг себя значение земного G в тридцать-восемьдесят раз — в радиусе от пяти до двадцати метров на время от секунд до минуты. Он мог хлестаться гравитационными узконаправленными лучами на расстояние до пятидесяти метров. Он мог генерировать ударные волны — как кольцевые, так и прицельные. Он мог понизить в избранной пространственной локали ускорение свободного падения до нуля. Он мог инициировать печально известный в Зоне спецэффект black cunt любого значения в любой угодной ему точке офигевающего риманова пространства на расстоянии до пятидесяти метров. В этом случае очень кинематографично, по-голливудски выглядели схлопывание тягача «БелАЗа» в высокорадиоактивную брекчию из искусственных материалов (если применялась «чёрная п…да» классическая) и разрыв человека изнутри (от применения к его организму обратной «чёрной п…ды»).

К счастью, природа Вселенной, допускающая в своей реальности существование Зоны, справедлива. Рязанский был уязвим.

Во-первых, он был довольно туп, что отмечали все очевидцы. Далее, он был клинический пироман. Он мгновенно и однозначно агрессивно реагировал на движение, но зажжённый фальшфейер — да даже огонёк зажигалки — зачаровывал его напрочь. Он моментально переставал подпитывать все гравитационные экзерсисы, отекал до состояния «расплющенная пуля от ПМ» и внимал огню. Пока горело, он не ощущал повреждений, в него можно было всаживать обойму за обоймой, подойдя как угодно близко, — конечно, после деградации его защитного спецэффекта «кольцо». Вспышки от стрельбы тоже влияли на него, он терялся и цепенел. А напалмовая граната в лоб или очередь из искровика, казалось, приводили его в состояние счастливой релаксации. Он горел счастливым.

Во-вторых, не защищающегося активно рязанского брала даже пистолетная пуля. Правда, пуль требовалось сотни, чтобы разрушить достаточно нервных волокон в головоторсе и «убить». Один выстрел из «мухи» рязанского уничтожал. Главное было попасть. Точней, даже не попасть, промахнуться по этой тумбе сложно, но тумба не должна использовать своё гравитационное кунг-фу. Другое дело, что рязанский гадом был ночным, и днём, «спящего», его убить было почти невозможно: в солнечном свете глазурь на головоторсе твердела, огонь её не брал, глаза прятались, а дыхательная система отсутствовала как таковая. И вообще поссориться с ним днём было довольно сложно.

В-третьих, вся гадская фауна и отчасти флора Зоны восприняли рязанских однозначно негативно, моментально изобретая поразительные методы классовой борьбы. — Что тоже несколько примиряло прогрессивную общественность с неприятной действительностью. — Хотя рязанский и был тварью от плоти и души Зоны в полной мере.

Большинством ловушек он не ловился. Тяжёлые места считали его своим. Любил он расположиться на днёвку посреди подходящей «Прокрусты» или в эпицентре «карусельки». С «пятаками» он играл, словно Михал Потапыч с рыбой в ручье, а одну молодую особь сфотографировали военспецы во время форсирования ею, особью, одного из притоков Припяти. А использовала гадина в качестве плавсредства не что иное, как «глубокое зеркало». — Военспец, автор фото, за безумный магарыч продал его S-T-A-L-K-E-R.SUN, изданию желтейшему, но очень зажиточному и информированному. Слово за слово, обсуждение публикации достигло накала почти апокалиптического, навроде бесконечных споров вокруг флага Армстронга и Олдрина.[1] Поскольку военспецура чрезвычайно трепетно относилась к своей деловой репутации, скандал выплеснулся и в реал, с массой тяжело пострадавших полемистов. Так что и по эту сторону от Зоны некоторые злые спецэффекты явление рязанского спровоцировало.

Никто, конечно, даже и не мечтал определить, каким образом рязанский управлял гравитацией, откуда черпал и как преобразовывал энергию. А что вообще удалось определить в Зоне? Зона есть Зона. Безусловно, явление на лике Ея такого удивительного существа произвело научную сенсацию, но вяловатую, не сравнимую, конечно, с открытием Философского Карьера. И изучение рязанского было очень затруднено. По вышеописанным причинам. Не говоря уж о практической полезности его в быту… Нет, стоп, стоять. Писатель налгал. В быту-то как раз рязанский оказался очень полезен. Как и Карьер, но в ином роде.

Какой-то ходила с утраченной фамилией эмпирически (здесь: вынужденно — Авт.) доказал, что рязанский очень вкусен и, мало того, в виде еды совершенно безопасен. Вышеупомянутый вариант познания: жратва кончилась у ходилы, а двинуться не мог, в тупик попал. Рязанского одолели, но ходила остался один и в тупике. Ну и пришлось попробовать ему мяско гриба — в конце второй недели ожидания. И не пожалел! Ноль аккумулированной радиации, ноль микотоксинов… И вкус!

Суши из рязанского стали хитом гастрономии во всём мире. Япония прошлым летом буквально сошла с ума поголовно. Дошло до аккредитации в Киеве при посольстве специального государственного представителя по неофициальным закупкам «чернобыльского гриба», и это даже прокатило.

Мякоть рязанского была не подвержена гниению и хранилась в любых условиях без ограничений. Витамины квантум сатис. Здоровая калорийность. Запах, консистенция. И вкус!.. В общем — трюфель, да и только, а не сморчок какой наш рязанский оказался. Цена туши впрямую зависела от степени её, туши, повреждений. Именно вкус был «шлейфом» рязанского, и второй раз в истории — «шлейфом» без срока годности… Дневная глазурь тоже ценилась — как крокодиловая кожа, только в тысячу раз дороже…

(Стоит упомянуть следующее. Восторг разделили не все. Опять же Доктор записал и обнародовал особое мнение. В своём очередном сетевом обзоре он обратил внимание мира, что сохранение вынесенным из Зоны артефактом аномальных свойств перестаёт быть уникальным, как и в случае с трансмутированными материалами из Карьера. «Это может быть вторым звоночком к чему-то важному», — сказал Доктор с применением капслока. Человечеству следует внимательней присмотреться, человечеству следует оставаться начеку. И всякое такое.

Впрочем, вкусовые качества рязанского не отрицал и Доктор, известный лакомка.)

Как бы то ни было, опаснейший мерзкий гад оказался дорогим, чуть ли не драгоценным и уж точно хитовым ништяком, добыча коего, что немаловажно, профсоюзом не лицензировалась. Пока. Забот у профсоюза и с Карьером хватало.

К чему тут всё это? А вот к чему. Сей гад-артефакт встретил охотничью группу Тополя на выходе из «райской радуги». Так что настоящий писатель рассказывал бы про рязанского ещё полчаса.

В Зоне всегда ждёшь неприятностей в виде столкновения с кем или с чем угодно, но посреди светлого дня — только не с агрессивным рязанским. Ни разум Тополя, ни его безумие не были готовы к этому. Ну посудите же, люди добрые, леди и джентльмены! Одиннадцать часов утра. Одиннадцать градусов мороза. На вершине спящего рязанского в этих условиях можно фотографироваться, хороводы вокруг него водить, с отбойным молотком добывать деликатесную плоть. Если молоток захватил с компрессором и победитовые долота в нужном количестве.

Внутри «радуги», как глаза ни защищай, жмурься хоть под светофильтром, хоть под мраморной плитой, — вспышки и взрывы остро светящихся снежинок. Так что на финише всегда приходится постоять, пока не развиднеется. Естественно, что, услышав бешеную стрельбу, Тополь цели не увидел. Вслепую среагировал — прыгнул в сторону, направо, упал, покатился, молясь, чтобы край «радуги» не подмок и чтобы в гитику приблудную сослепу не вкатиться. Катясь, крикнул, едва не прикусив язык, «волшебное слово», активирующее интеллект шлема, а Боягуз уже как бы сам собою искал цель в направлении от «Калашниковых». Радужные пятна редели и рассеивались, и Тополь наконец увидел в проталинах на сетчатке врага и, осознавая, в какой навоз угодили, истратил немалую толику впитывающего ресурса памперса.

Рязанский-взросляк даже, пожалуй, ещё мощный Русенбум, стоял в формации «пуля для калаша» и, раскачивая острой макушкой, «бил поклоны». То есть кранты. До рязанского было буквально пятнадцать метров. Клубин и Фуха жарили в унисон длинными очередями. — Пока живы оба. — Огонь заведомо «грел улицу»: снег вокруг рязанского смёрзся в лёд, пули плющило о воздух, как о броню. Тополь сразу оценил мощность кольца гравитации, которым рязанский опоясался, в сорок-пятьдесят ударных единиц. Сбитые пули с грохотом, словно вбиваемые сваи, входили в землю Матушки на краю ледяного блина. Уже и канавка бездонная образовалась.

«Господи, — подумали ум и безумие Тополя хором, — слава тебе, что день и мороз, но как эти идиоты умудрились его разбудить?!»

Сквозь туманные полосы неравномерно тяжёлого воздуха Тополь заметил в глазури рязанского несколько дырок, из которых стекал к основанию «ноги» горячий пар, и выбиты были несколько глаз. Пробили, но как?!

Шлем завёлся, набросал на забрало тактическую сетку, отметил местоположение «своих», связался с управлением Боягуза, заблокировал «дружеский» сектор. Оба ведомых оказались по выходу слева, даже бывший десантник Клубин.

Идиоты.

— Прекратить огонь! — заорал Тополь.

Глава 8 КАК ГУМАНОИД ГУМАНОИДУ

Более звонкий «Калашников» смолк сразу по команде. Второй, хрипловатый, добил магазин досуха. Стало тихо, только в тяжёлом кольце вокруг рязанского звенел смерзающийся газ.

— Не двигаться! — проговорил Тополь. Осторожно понизил общую громкость акустической системы. Ушей у рязанских не было, но звук они на свету видели.

— Что нам делать? — спросил в отдалении Клубин.

— Молиться, — сглотнув образовавшуюся в глотке шерсть, сказал Тополь. — Очень медленно идите ко мне. Не поворачиваться! Боком. Сначала Олегыч. По полшажка! В «радугу» не влипните. Назад нельзя. — Тополь осторожно откашлялся.

Рязанский медленно уплощался. Но это ничего не значило. Гриб он, конечно, гриб, но в его власти группа была полностью. И кто его знает, когда он решит заснуть снова. И решит ли. Как неспокойно сегодня у, мать её, Матушки, а?!

— Не доходя до меня пяти шагов — стоп, — предупредил Тополь.

Пока ведомые перемещались, а рязанский решал, лечь ли спать сейчас или сначала убить всех и лечь спать потом, Тополь примерно определился, куда их вынесла «радуга» и как тут и куда можно маневрировать. Конкретный пятачок незнакомый, но ориентиры есть. Кажется, вон там котлованы мусорные. Там Тополь ходил не раз, с той стороны…

И получилось у него, что с места, где они очутились, путь к отступлению лишь один — мимо рязанского, по краю кольца. Твою мать. «Радуга», бывшая за спиной, вела назад, то есть в смерть. Не вариант. — Тут безумие вдруг промолчало. От неожиданности, что ли? Слева, откуда пятились ведомые, обильно парили на морозце затопленные котлованы для мусора. Вода в них была заражена «сушкой», как цистерна с бетоном на входе. Справа располагался пустырь с «мамиными трещинами» — самой непроходимой, неумолимой даже живой отмычкой, гитикой Зоны. Чёртов гриб расселся, получалось, прямо на пути группы Тополя к Малой свалке. И сейчас судьба означенной группы целиком и полностью зависела от его, гриба долбаного, добродушия. Но у грибов нет души… Да как же он проснулся, епэбэвээр?!

Кое-что мог прояснить опрос свидетелей.

— Фуха, — сказал Тополь спокойно, — как ты его разбудил?

— Да я поссал на него! — Фуха осёкся, сообразив, что какой-то неуместненький тон вышел. — Случайно я… Вас нет, а тут эта тумба. А я уже не мог терпеть. Что это вообще, а, братан? Это ж не этот… не голегром?

У Тополя не нашлось слов, даже элементарных, и Фуха, не в силах молчать, продолжил:

— Он задымился и вспух. Вдруг раз — глаза на нём! Я отскочил и врезал по нему. А он вон какой как вырос! Врать не буду — я очень испугался. А тут и вы подоспели. А ты чего не стрелял, братан? У него что — силовое поле? Как в кино? Я думал это чушка бетонная какая-то.

Если бы Тополь имел возможность осознавать свою душевную болезнь, он бы мог сейчас изречь нечто историческое вроде: «Никакое безумие не опасно так, как здоровый идиотизм невежды».

Рязанский осел до нормальных зимне-дневных размеров. Но кольцо гравитации не ослабевало. И ни один глаз не закрылся. Макушка оставалось острой. Трюфель был раздражён. Тут его можно было понять.

Не выдержал Клубин.

— Это рязанский, — сказал он. — Рязанский же?

— Ещё какой рязанский, трах-тарарах, — откликнулся Тополь.

— Он нас видит?

— Риторический вопрос отчаявшегося человека, — заметил Тополь.

— Разговаривать-то нам можно?

— Последнее слово приговорённому положено законом.

— Что нам делать? Может, отвлечь огнём? Факелы, зажигалки?

— Пятьдесят на пятьдесят, — сказал Тополь. Он думал именно об этом. — Может отвлечь, а может и разбудить его окончательно. Разное говорят.

— Ты не сталкивался до сих пор с таким, Костя?

— Матушка милостива была. И сегодня была бы. Ведомые у меня идиоты.

— Что делаем?

— Ждём и надеемся. Глаз вроде закрылся один. Эх, мать твою…

В этот момент у Тополя в спецкостюме сработал датчик-весы. Но ещё за секунду до этого по пузырю, вдруг надувшемуся в желудке, он понял, что рязанский предпринял. Слава богу, предпринял нежное.

— Подвесил, скотина! — сказал Тополь, стремительно теряя вес. — Старайтесь не обрыгаться! Глотать!

— Ай!

— Не сучить конечностями! Держитесь ногами вниз! Это всего лишь невесомость!

Про невесомость Тополь объяснял зря. Клубина подняло невысоко и чуть набок положило (а замер Клубин сразу), но Фуха, запаниковавший и доставший в дурацкой (но естественной, надо согласиться) попытке зацепиться ногой землю, взмыл метров на пять и там, в вышине, завалился на спину, перевернулся… так крутиться он будет теперь, сколько грибу угодно. И трение не поможет. Или поможет? Тереться о воздух — что может быть нежней? Тренировками же на невесомость Фуха себя никогда не пытал. Ты, что ли, Тополь, ими себя пытал?.. Уже то хорошо, что Фуха молча крутится. Возможно, от ужаса. Или вообще вырубился. Или захлебнулся рвотными массами и отдаёт концы…

— Фуха, старайся! Двигайся, как кошка, останови вращение! — сказал Тополь, больше не стесняясь громкости. Он повис ниже всех, с поджатыми ногами. — И не стрелять! Если до сих пор он нас не рванул и не растоптал…

Рязанский вдруг выпрямился и произвёл мощный «топок» в их направлении. Табм! Земля дрогнула так, что это ощутил даже парящий вниз головой Фуха. Табм! Рязанский стоял уже на границе собственного гравитационного кольца. Глаза Тополя отказывались закрываться. Рязанский начал топ-танец, пугая жертв. Табм! Табм! Табм! Табм! Сейчас он нас уронит и затопает. И ведь не поспоришь: обоснованно! Кому понравится: ты мирно спишь, к тебе подходит какой-то урод и задирает на тебя ногу… Табм!

— Внимание, ведомые! — заговорил Тополь, до предела повысив громкость. — Мы друг от друга на приличном расстоянии! Если что! Если он одного топнет — остальных перестанет держать. Есть такой шанс. Кому повезёт! Сразу, как упали! Вскакивать и бежать в «радугу», чёрт с ними, с правилами! Если не повезёт мне! Желаю вам удачи! Выбраться! Бежать хоть на переломанных но…

— Да нет уже никакой твоей «радуги»! — крикнул Фуха с выражением. — Куда бежать-то?

Надо же, Фуха был в сознании. Впрочем, топот-то он слышал, но тушу, прыгающую наподобие резиновой дубинки из мультика, не видел, его как раз развернуло спиной. Он сказал — «радуга» слиняла? Необходимо, необходимо убедиться… Резкое движение тазом. Получилось!

— А это ещё кто?! — Фуха не взвизгнул, а… Сложно атрибутировать тон, каким он задал вопрос. Истерический всхлип? Фальцет молодого Гиллана? «Ваня Гиллан верещит — поросёнка режут…» Как там дальше папа пел?..

«Радуга» исчезла начисто. Видимость сегодняшним поздним морозным утром наводила изумление и восторг. Промороженный воздух был чист, на горизонте, акварельно подчёркнутом щёткой лесопосадок, величественно серела на фоне непрозрачного неба громада Саркофага: «радуга» вывела их из себя лицом на север; а на юге, на западе, на востоке… что ж, снег отлично задрапировал выселки и хутора Малой свалки, превратив кучи грязного железного лома в живописные холмики. Обратка. Вот я где. Свалочная Обратка. Вот куда сместилось отражение темрюковской «радуги». Новое в зоноведении. Дрейф радужных окончаний неизвестной природы.

Здесь вообще никто и никогда не ходил. За ненадобностью. С той стороны могильников есть тропа. А с этой — Фуха стал первопроходцем.

Это был тупик. «Радуга» высадила их в подкову непроходимых гитик и смылась, сука. Единственный выход из подковы наглухо замкнут осквернённым, жаждущим мщения рязанским трюфелем…

Но оказывается, у группы Тополя здесь имелась компания — чего Фуха-то визжал.

Компания в лице местного кровососа.

Он, наверное, «радугу» пережидал — с той стороны занавеса.

Из-за кровососа Фуха и визжал. А что это, мол, такое?

Да кровосос же, идиот.

Рязанский-Русенбум заметил кровососа одновременно с Тополем. Сон, если он в каком-то из глаз рязанского и оставался, слетел моментально. Подвешенными двуногими без злых губ он мог пока и пренебречь, удерживая их автоматически, а вот кровосос — враг опасный, двуногий с губами, внимания требовал специального и полного. Трюфель единым топком отскочил в центр своего кольца, вытянулся во весь рост и завибрировал боками, словно цыганка бюстом. Редкие шерстинки старика торчали дыбом, как проволочные. Кто-то бы решил, что он затрясся в ужасе, но только не Тополь. И не кровосос.

Кровосос был битый, возрастной, не раз менявший шкуру и восстанавливавший конечности. Одна из губ у него была неполна, левая нога срослась неровно, как рваный ноготь: кровосос заметно прихрамывал. Если бы он хоть чуть-чуть сместился в сторону… чтобы мы с ведомыми висели не на линии огня… Если сейчас рязанский хлестнёт его гравитационной плетью… Впрочем, вряд ли. Далековато. Да и день ведь, чёрт побери!

— Костя, если что, мы за кого? — неожиданно спросил Клубин неожиданно спокойно.

— За двуногих без перьев, — ответил Тополь со смешком. Видимо, границу ужаса они оба перешли давно. — До выяснения победителя.

— Понял, — заключил Клубин.

— А мне что делать? — крикнул сверху Фуха.

— Наслаждайся видами. Вспоминай «Отче наш» попутно.

Фуха выматерился.

— Неправильно помнишь, — заметил Тополь. — Начинается: «Иже еси на небеси».

Кровосос кратко взгуднул и рывком исчез. Детектор движения в шлеме Тополя с полусекундным запаздыванием показал его манёвр — кровосос ушёл резко к котлованам, к врагу, однако, приблизившись. Теперь он был на одной линии с ними. Днём у кровососа очень большие преимущества перед рязанским. И подвесить себя он не даст, и «чёрной дыркой» в него грибу не попасть. Да и не будет тратиться гриб на мощные удары, он же не вечный двигатель: день же. Кровосос, кстати, на невидимость тоже не хотел тратить силы, зная, видимо, по опыту, что грибу эти ухищрения тьфу, пока гриб прячется за кольцом. Так что кровосос, переместившись, проявился. И тут Тополю — или его безумию — помстилось на миг, что кровосос покосился на него и — вот лично ему, Тополю, конкретно — кивнул. Кровосос. Кивнул. Юмористически.

Мол, чё, дятел?

Висишь? И дальше-то — что?

Кольцо гравитации тем временем уже должно было сильно подтаять. По скорости кровосос рязанского превосходил намного, даже со скидкой на хромоту. Рязанскому ни в коем случае нельзя подпускать его близко. Попасть в кровососа трудно, а каждый точечный, прицельный гравитационный экзерсис сонного трюфеля утомляет несказанно. Значит, должен кольцо стабилизировать и ждать ночи. Вряд ли кровосос отстанет. Сто пудов, что рязанский, раскрывшийся при солнечном свете, представляет огромный интерес, — как гастрономический, так и экзистенциальный. Пойдёт рязанский на риск или нет? Ведь можно подпустить врага к себе на максимально возможное расстояние и накрыть новым ударным кольцом. А потом затопать… Дело нелёгкое, но возможное… Но есть тонкость. Очень толстая тонкость. Чтобы организовать новое кольцо, рязанский должен покинуть радиус старого. Иначе срезонирует, и в эпицентре резонанса самого и хлопнет. Видеофайл номер такой-то, коллекция форума bez-tochek.wrd, регистрация по инвайтам.

Собьёт с ноги и оглушит.

— Олегыч, лёд видите кольцом?

— Да. Гравитоудар.

— Если гриб из него вытопнет на нормальный снег — беглый огонь! По грибу.

— Понял.

Рязанский продолжал вибрировать на одном месте. Кровосос, припав к земле губой, словно спринтер на старте, тоже не двигался. В состоянии сжатой пружины он мог пребывать, сколько надо. Внезапно ноги Тополя коснулись земли.

Фальшфейер. В рюкзаке. Но у ведомых спецкостюмы с газырницами на поясе.

— Олегыч, я спускаюсь. Подтаяло. Вы как?

— Да вроде… Да.

— Вот что. Вы можете достать осторожно фальшфейер?

— Он у меня в руке.

— А! Поставьте задержку на пять секунд.

— Она по умолчанию.

— Ждите. Крикну: «Ап!» — поджигайте и бросайте прямо в рязанского.

Ноги Тополя утвердились на земле обе, но чувствовал он себя ещё лунным жителем. Тут с неба разом обрушился Фуха. Спецкостюм демпфировал падение, Фуха только ойкнул.

— Лежать! Не дёргайся!

Мексиканская пауза тянулась уже вторую вечность. Старое гравикольцо рязанского уже наверняка пригасло до выносимых величин. «Не гуманоид, что поделать, — подумал Тополь. — Выдержка нечеловеческая. Грибная. Миллиард поколений буддистов. Нирвана как способ существования. Похоже, он будет ждать на месте. Кровосос соскучится раньше, несомненно… А там и ночь. Времени в Зоне нет…»

— Я на земле, — сообщил Клубин.

— Ждём. Фуха, ты оружие перезарядил?

— Я его выронил.

— Мудак! — сказал Клубин с выражением. — Хоть пистолет достань осторожно.

— Хорошо, — пробурчал Фуха. — Долго ещё будет длиться эта херня?

— А тебе что, брателло, скучно? — спросил Тополь.

— Да я думаю, можно тихонько уйти. Им, по-моему, на нас пофиг.

Тополь только вздохнул.

— Лежи, в общем.

Воздух вокруг рязанского полностью очистился, ледяная взвесь не конденсировалась. Полторы-две единицы… но ведь ударных… Кровосос чуть повернул голову!

— Ап! — крикнул Тополь. Клубин резким кистевым движением швырнул фальшфейер. Гриб как будто игнорировал его, фальшфейер дважды подпрыгнул на льду кольца и остановился, приклеившись. Миссисипи, Миссисипи, Миссисипи, Миссисипи… Ещё секунду на силу тяжести… Фальшфейер полыхнул! Рязанский сделал то, чего Тополь точно не ожидал. Он топнул, накрыв фальшфейер основанием. У грибов тоже есть нервы. А кровососа уже не было на старом месте. Уследить за ним в рывке было невозможно. Будь у тебя хоть сколько глаз.

И — два дела одновременно — не для рязанских, а для Македонских. А топать по фальшфейерам и встречать атакующего кровососа — два дела и есть.

Удар снизу вверх когтистой лапы взрезал рязанского пополам от киля до клотика. Только осколки глазури взлетели двойным фонтаном — и осыпались, как льдинки. Как битое стекло. Превратившись в разрезанный пудинг, рязанский медленно развалился — направо и налево. И между половинками вкуснейшей парной мякоти воздвигся торжествующий победитель, воздел верхние конечности к небесам и трубно возгудел о своём торжестве.

— Ни … …, … … мать!.. — сказал Клубин на выдохе, когда небеса поглотили вой кровососа без остатка. — … … … … … … тепловозное депо!

Тополь был с ним совершенно согласен. Сам бы он столь подходящих к случаю слов не нашёл.

Так. Теперь что?

— Что теперь? — спросил Клубин. Тополь не успел ответить. Не потому, что не знал — что, а потому, что не успел бы и зная.

Кровосос подобрал губы и посмотрел на них. С юмором?! Вдруг один глаз его лопнул внутрь, голова кровососа откинулась назад, зоб вспух и надорвался, мышцы на шее вздулись, напряглись, как канаты на барабане, возвращая голову обратно…

Бац. И всё повторилось.

В животе Тополя вспухла пустота, как давеча, когда рязанский его подвесил.

Кровосос медленно сел на корточки и медленно обхватил опустевшую голову.

Затем упал навзничь. Два G там как с куста…

Кто-то стрелял. И славно стрелял!

Кто?

— И все дела, — сказал Фуха, опуская автомат.

— … … … …! — по инерции сказал Клубин, заканчивая свою мысль.

— Не, вот тот, которого я обоссал, был очень страшный, — сказал Фуха пренебрежительно. — А этот только сначала. Хотя здорово он его. Как пилорама. Ну что, сталкер, можно пойти посмотреть? Надо бы проконтролировать. Зверь здоровенный всё-таки. Кровосос же, верно?

— Кровосос, — подтвердил Тополь обезжиренным голосом. Такого он и не чаял увидеть. Завалить кровососа — не подранка! — с тридцати шагов. Только что их спасшего кровососа. Не защищавшегося. Не нападавшего. Две пули. В один глаз и в другой. Фуха отлично стреляет. Он идиот! Странное чувство. Епэбэвээр! Будто стал соучастником какой-то измены. В боевой обстановке.

— Но, в конце концов, мы за этим и шли… — сказал Клубин тоном неопределимым. Похоже, он испытывал нечто подобное.

— Враг моего врага мне друг, пока жив один из них! — заявил Фуха наставительно, явно кого-то цитируя. — Ни одного не должно остаться! Здорово получилось, да же? Ну что, мы вроде и поохотились, папаша? За один день обернулись!

У Тополя слов всё ещё не было. Какой писатель, может, и нашёл бы слова. Но Тополь не был писателем. В школе сочинял… сочинения.

— Мартышка смотрит на бой тигров, — сказал Клубин.

— Шакал, — поправил Тополь, встрепенувшись.

— Человек, — возразил Клубин. — Больше я не охочусь. Никогда. Ты потерял клиента, Костя.

— Наш герой дня прав, — сказал Тополь. — Надо добить. Олегыч, идите первым. Я справа, Фуха слева. Цель друг другу не перекрываем.

— А не прикуёт нас там? — спросил Клубин.

— Уже точно нет. Две-полторы единицы.

— Голова моя! — заявил Фуха.

— Конечно, ходила, конечно. Твой трофей! — с выражением проговорил Тополь. — И вообще. Занесение тебе в благодарность.

Кровосос был мёртв. Однако Тополь не поленился, просунул Боягуза мордой между грудными пластинами и добавил «лосину» в спинной мозг.

Ноги кровососа всё-таки дёрнулись.

— Жалко, папаша, фотоаппарат ты забыл! — проговорил Фуха, пиная кровососа ногой в бок. — Давайте меня хоть на телефон сфоткайте кто-нибудь!

— Нельзя, Фуха, телефон включать, — пробормотал Тополь, осматривая куски рязанского. Плодовое тело было на вид мраморным. Добыча из добыч. Зрелый, зрелый рязанский. — Но ты не бойся, всё есть в памяти твоего спецкостюма. Правда, разрешение не очень и пятнадцать кадров в секунду.

— А я ничего там такого не включал, — обеспокоенно сказал Фуха.

— Он автоматически, — пояснил Тополь. — Разве что ты запись выключил.

— Ничего я не выключал!

— Значит, порядок.

— Эх, блин, сейчас бы бабу и выпить! — заявил Фуха. — Вы, папаша, не обижайтесь, ну как бы я после боя там, ме… метаморфически. Правильно сказал?

— Близко к тексту.

Тополь принял решение.

— Ночуем прямо здесь. Прямо сейчас начинаем ночевать, в смысле. Подойти к нам теперь можно только со стороны Малой свалки. Гриб был одинокий, пары у него нет — почти без шерсти старик, импотент. Самый смак, чёрт… Стандарта на фишке хватит.

— Я бы это… перекусил бы хоть, — авторитетно сказал Фуха. — А этого… рязанского… едят же вроде? Правда, обоссал я его… Но мы же на охоте!.. Вы чего со мной не разговариваете никто?

— Мы ещё просто не успели опомниться, сынок, — сказал Клубин.

Глава 9 ПОСЛЕДНИЕ ПОЛЧАСА

Клубин вызвался помочь Тополю с развёртыванием тревожной системы. Фухе, чтобы занять его, поручили установить тент, дали читать инструкцию, при виде которой Фуха необыкновенно посерьёзнел и как-то даже повзрослел. Но прежде всего Тополь приказал проверить спецкостюмы.

Таблица ресурса его собственного уже мигала. Фонило у Малой свалки сравнительно гуманно, пятьдесят лет назад эти могильники хорошо забетонировали и засыпали абсорбентами поверх всякого здравого смысла. — Хотя, если рассудить, в вопросах радиационной безопасности здравый смысл как раз и начинается, когда кончаются абсорбенты. Словом, схватить дозу здесь было маловероятно.

И «радуга» погасла достаточно давно, чтобы её эманациями отравиться. — Тут Тополь, спохватившись, сделал себе заметку: «Ведь Фухе, чтобы помочиться, надо было расстегнуть спецкостюм. При „радуге“. В нескольких шагах от неё. Так.»

Тополь откинул забрало и принюхался. Кровосос смердел неимоверно. Тополь тотчас созвал народ на субботник. Труп доблестного кровососа отволокли за ноги подальше от половинок рязанского. Едва управились — начался небольшой свежий ветерок, и кровососа пришлось перетаскивать ещё раз — в противоположном направлении. Мякоть рязанского пахла тоже сильно, но действительно аппетитно, до выделения слюны, обоняние реагировало, как на запах шашлыка. Тополь вскрыл пакет с маскировочной сетью, рязанского тщательно укрыли, потом собрали ногами в кучку осколки глазури. Глазурь не успела отвердеть, ей набили и Тополев контейнер, и клубинский. Фухе сказали: «Разделим дома». Фуха усмехнулся. То ли не знал цену глазури, то ли слово «дом» его рассмешило.

Затем Тополь разрешил ведомым снять шлемы совсем и раскрыть кирасы. Насколько великолепна СОЖ «Терминаторов», стало ясно сразу. Ни запаха, ни пота, поддёвки и на Фухе, и на Клубине сухие абсолютно, хотя по паре литров, не меньше, каждый из них должен был потерять в приключении. Свою поддёвку Тополь сразу разорвал, вытянул по полоске из кирасы и отнёс к трупу кровососа. На фоне кровососьего смрада не заметно.

Безумие Тополя ещё не решилось вернуться к нему. Тополь чувствовал себя очень хорошо. Про «мутку», неусыпно вибрировавшую в ожидании жертвы всего в километре отсюда, не вспоминал. Клубин тоже вновь обрёл его доверие. Отступило безумие, спряталось. Трусливо безумие, как всякий подлец.

Открыли рюкзаки, перезарядили батарейки, по очереди почистили оружие, поставили климатизаторы спецкостюмов на забор-очистку кислорода. Затем Фухе опять вручили инструкцию от тента, а Тополь и Клубин, распаковав трёхточковую «Сонбу» китайско-сибирского производства, отошли с ней на полсотни метров к устью «подковы».

— Я поставлю фишку, а ты охраняй меня, Костя, — напомнил Клубин. — Как всегда.

Клубин легко садился на корточки, устанавливал эффекторный «ньюк», синхронизировал его с «ньюком»-маткой, переходил к новому месту, выбираемому Тополем. Тополь непрерывно озирался, иногда подсвечивал себе подозрительную «точку» со шлемного монитора, прогонял через тестер.

И за делом они поговорили. Фуха не мог их слышать. Но мог бы и слушать. Разговор получился пустой. Перелили из решета в решето. Но он не мог их слышать и напрягся, что стало ясно через несколько минут.

— Олегыч, я что-то не вижу, что ваш герой точит на вас злую пулю, — сказал Тополь.

— Знаешь, Костя, меня с начала выхода заботишь в основном ты. Ничего, что я вот так, напрямки?

— А что не так?

— Ты когда спал последний раз, Костя?

— Даром я денег не беру, Олегыч. Между прочим, спасибо Матушке и вашему зятьку, я их уже практически заработал. Вам же одного кровососа на семью хватит?

Клубин засмеялся.

— Да не в кровососе дело. Костя, с тобой непорядок какой-то. Не могу я тебе помочь? Погоди, не горячись… У этой точки защитная пломба выдавлена, ничего?

— Посторонитесь… С китайскими бывает. Там же и русскоязычные работают, руки-крюки… Подцепите её ножиком, чтобы за ушко встала… Ага, вот так. Олегыч!

— Не горячись, погоди. Я же не…

— Олегыч, проехали. Вы лучше объясните мне по-чесноку почему вы с зятем сюда?..

Клубин остановился и снизу вверх уставился на Тополя. Лысина его блестела сквозь редкие волосы. Он подышал на замёрзшие руки и покачал головой.

— Костя, я сказал тебе перед выходом в тысячу раз больше, чем хотел и вообще мог.

— Ну смотрите. Давайте заканчивайте, Олегыч. Есть хочется.

— Ты умеешь с рязанским что-нибудь делать?

— Готовить? Да его сырым можно.

— Не поклонник я сыроядения. Готово. Проверяй.

Всё оказалось в порядке, система благополучно активизировалась и встала на дежурство. Осторожно Тополь и Клубин вернулись к стоянке. Там их встретил Фуха.

Фухе удалось натянуть тент только с одного боку. Он сопел и был зол. Он явно пытался подслушать разговорчики папика со сталкерским отродьем, ничего ему не удалось, и задание он провалил тоже. Он потерял инструкцию. Клубин, произнеся своё «пу-пу-пу», снял и спрятал в нагрудный клапан очки и занялся костром — выложил на поддон пару брикетов и чиркнул по нижнему активатором. Тополь, безадресно матерясь, поставил тент, прямо на голом льду напшикал из баллончика пенку, сел на неё и перебросил баллончик Клубину. Фуха устроился слева от Тополя. Автомат он держал на руке, баюкая. Ничего в этом такого не было. А вот кольт он вставил в рамку на откинутом нагруднике — зачем? Зачем-то. Клубин копался в продуктовой сумке. Костёр разгорался. Тополь подтащил к себе свою продуктовку за лямку. Завтрак, полевой стандарт НАТО номер один. Жвачка фруктовая, презерватив со вкусом киви и запахом кедровой свежести.

— Трекер, дай мне из твоего запаса взаймы, неохота мой тюк разматывать, — попросил Фуха преувеличенно вежливо.

— Придётся размотать, — ответил Тополь, отдирая клапан от пластиковой баночки с «салатом сырным с орехами». Фуха скривился. Вытащил сигарету, закурил.

— Ты, братан, не выгрёбывайся, — сказал Тополь. — Поддержание тонуса нельзя в Зоне откладывать. Надо поесть, пока тихо. Ты будь очень осторожен с банкой. Быстро вываливай еду на тарелку — и банку дави в блин. А то…

— Да знаю я! — огрызнулся Фуха. И издевательски полуспросил: — Мы же тут на ночь?

— Предположительно — да. Но располагает тут Матушка.

Фуха подчинился. Ели молча. Фуха жевал, громко дыша ртом. Уникально тотальная несимпатичность у типа. Словно нарочно. Впрочем, неприязнь — для неглупого человека лучшая лупа в мире.

— А вы, папаша, значит, пожалели кровососа? — спросил Фуха, долизав десерт и рассматривая этикетку на жвачке. — Союзник типа того, да?

— Я не хочу обсуждать это, с твоего позволения, Сергей, — сказал Клубин, причёсывая свои жалкие виски. Пластиковая расчёска застревала в дужках очков, но Клубин не снимал их. — Поступил ты, конечно, правильно. Эффективно. Стрелок ты замечательный. И автомат ты, я думаю, оценил всё-таки.

— Конечно! Русское же оружие. Вот слушай, скажи мне, сталкер, ты русский человек, так? С Подмосковья. Как мы могли допустить крушение коммунизма? Как мы могли продать за поганые еврики такую идею?

Тополь засмеялся. С тотальной политизированностью жителей России, приезжавших в Предзонье, с их агрессивной обидчивостью он сталкивался не впервые. Но патриотическая проповедь в Зоне! После боя! Десерт после десерта, что ли?

Впрочем, как правило, сплеснув с кружки переполняющий её горкой политологический невроз, россияне становились абсолютно адекватными людьми. На какое-то время.

Правда, не все.

Не в коммунизме было дело, не в исторических несправедливостях, не в отделении Сибири. Дело всегда в манерах. Конкретно сегодня — в манерах конкретного Фухи. В коммунизм, как бы он ни был прекрасен, шагать рука об руку с ним категорически не хотелось. Туда если и можно попасть, то только в хорошей компании. Это как водку пить. А с таким вот — бесполезно. И сам не дойдёт, но и тебя сожрёт допрежь, и не с голоду, а как только припасы оскудеют немного. Необходимость сожратия идеологически обосновав. И обязательно присовокупив: «Ничего личного!» Ковыряя в зубах. Ногтем.

«Что-то мне не по себе, — подумал Тополь. — Что-то мне не по себе. Продали Россию?..»

— Ты же не продавал, — сказал он. — Лично ты. Чего же беспокоиться?

— Я тоже ответствен! И ты, сталкер, ответствен. И вы, Андрей Олегович! Вы вообще больше всех. И такие, как вы. Эх вы!.. предатели… Вы же родились в Эсэсэр! Почему вы живёте в Европе это сраной? Почему ваши деньги работают не на Россию?

— С чего это ты вдруг, Сергей, про мои деньги? — скучно спросил Клубин. — И просили же тебя: не «сталкер», а «трекер».

Тополь сказал себе: «товсь».

— Ой, да ладно, «сталкер», «хялкер»… А что, не так, что ли? Про деньги?

— Ты совершенно напрасно решил, что я с тобой, Сергей, буду обсуждать, где и как работают мои деньги.

— Сами же сейчас сказали, что работают в России!

— Когда я это сказал? — неискренне удивился Клубин.

— Может быть, не будем о политике, ведомые? — предложил Тополь повышенным голосом.

— Погоди, братан. Вы, Андрей Олегович, сейчас сказали, что ваши деньги работают в России.

— Он спросил тебя, братан, с чего ты вдруг решил, что он будет с тобой разговаривать о его деньгах. И он прав, — сказал Тополь. — Так, ведомые, хорош!

— Чего-то я не понял ничего, — злобно сказал Фуха. — Вы что здесь жизни меня поучить решили?

— Слышь, братан. Вот именно здесь и именно сейчас лично я занят именно обучением тебя жизни, — сказал Тополь, совершенно нормальный, здоровый Тополь. — Дело это нелёгкое. Не порть мне передышку. Чего ты взъерепенился, ведомый?

— Не понял я! — с настоящей злобой сказал Фуха. Он уже стоял на коленях, руки, как давеча, в боки, и был он готов с колен прыжком вскочить. Аргументов у Тополя было навалом, чтобы его осадить, но влез, чёрт бы его побрал, Клубин.

— Вот в том и дело, Сергей, что вы, профессиональные патриоты, никогда ничего не слушаете и именно поэтому ничего не понимаете, — сказал он насмешливо. — Ну ничего у вас не меняется, трах-тарарах.

— А вы, ххх, всё, ххх, понимаете! У вас, ххх, всё новое каждый день!

— Не всё. Но я приучен внимательно слушать собеседника. Хотя бы.

— И это вам тоже дал коммунизм! Советская школа! А нас вы этого лишили!

— Я не настолько стар, — заметил Клубин. — Сергей, хватит валять вола. Закончили тему. Прекрати клоунаду.

— Клоунаду?! С-сыка… Все вы трусы, — заявил Фуха и утвердился на коленях поудобнее. — Советский народ построил Чернобыль. А его взорвали. Утопили гигантский корабль с туристами. Специально. Чтобы дестабилизировать обстановку в Эсэсэр. Чтобы советский человек лишился присущей только ему веры в незыблемость завтрашнего дня, уверенности в нём. И это удалось — деструктивным западным силам. Им нужны были наши высокие технологии, наша Сибирь и наши мозги. Предатели в правительстве нашлись, конечно, за евро-то да замки на Багамах! И всё прахом пошло. Сибири нет — это раз! С термоядом этим — кстати, советским — наша нефть никому больше не нужна. Два! С генераторами этими… «серловскими»… там тоже непонятно! Молодёжь деградирует! Работы нет! И будущего! Три! Остался только космос, да и тот… Акционерное общество «Наш космос», — с высоким презрением заключил тираду Фуха. Тополь едва не зааплодировал ему. Но не зааплодировал, а привычно незаметным движением перевёл датчик силовой кобуры в режим ready.

— Уверенность в завтрашнем дне… — повторил Клубин задумчиво. — Да, это я уже помню… То есть я помню момент, когда завтрашний день, о котором ты говоришь, наконец превратился в день сегодняшний. Прямо катастрофа случилась. Как зима. Ни с того, ни с сего…

— Ну правильно! — сказал Фуха. — Как только отобрали уверенность, народ обнищал тут же и всё посыпалось!

Клубин поверх своих стёкол смотрел на Фуху долго, поджав губы, потом сказал с оттяжкой:

— «Уверенность в завтрашнем дне», пацан ты пацан, это всегда значило в совке: «лишь бы не было войны». Настоящая уверенность в завтрашнем дне на самом деле — это абсолютно другое. И как раз этого тогда и не было. Никогда не было. Впрочем, и сейчас там, у нас, нет… Надо учить историю, Сергей. И не на партийных дискотеках. Работать надо. Ложь, что нет работы, самая страшная ложь… Работы навалом. — Он почесал бровь расчёской. — Отправить тебя на полгода в Швецию, что ли, с Ириной? Или позволить тебе так и умереть счастливым? А то, ну что это такое — яйца выросли, а мозги — нет…

— Умере-еть? — протянул Фуха. — Не дождётесь, папаша. И Сибирь снова будет наша. И космос будет нашим! И Зону, построенную на русские рубли, мы будем контролировать! Со всеми вашими Карьерами! И тогда посмотрим, что нужней: яйца или мозги!

Тополь заржал. Невозможно было удержаться. Ситуация уже необратима. Психоз новичка. Практически приговор. В лучшем случае заканчивается мордобоем. Клубин, Клубин, что же ты творишь, скотина, разводишь мутилово да военново? И, главное, как ловко!

— Ты-то что, халдей?! — вызверился на Тополя Фуха. Он не на шутку себя взвинтил. Обычно люди после сытного обеда добреют и расслабляются… Да, типичный, типичный мародёр, с принципами. Кажется, Тополь уже об этом думал когда-то недавно… Не нужно особой психологии, он сам туда лезет, в бутылку Клубина…

И не подкопаешься. Новичок психанул, группу подставил — ну что ж, там и закопали… И правильно сделали.

Халдей, значит.

— Братан… извини. Большой мой русский сагиб! Ты сегодня был герой, и я не преувеличиваю, — сказал Тополь проникновенно и искренне, с надрывом. — Ты завалил кровососа, в одиночку, двумя, с двадцати. Я завтра об этом буду людям рассказывать, поверь. И они запомнят, что такое возможно. Два выстрела подряд — и каждый на миллион. Кстати, и рязанского на днёвке тоже ты расшевелил… да как небанально… Пополнил общественный опыт. Теперь тебе в Предзонье всякий нальёт, повторит и будет хвастаться… Но давай уже, попусти политику. Мы ещё не вернулись. Заслуженное уважение из Зоны надо вынести, понимаешь? Это же ништяк, вникни… братан.

— Я тут, суки, в первый и последний раз, понял? Я сюда, суки, вернусь, когда Зона станет нашей, и золото из нашего Карьера будет наше, и вы у нас в ногах валяться будете, чтобы мы с вами им делились. А вас, предателей, мы развесим на фонарях, суки.

— Ты очень груб, братан, — сказал Тополь. — Нельзя тут. Так.

— Вернуть гадов в лоно, предварительно наказав, — пробормотал Клубин очень отчётливо. — Охо-хо-хо-хонюшки…

— Да я ваш нюх ненавижу, каз-злы! — заорал Фуха и схватился за пистолет. И замер. Два ствола с двух сторон смотрели на него в упор, не мигая, спокойно и окончательно. Парабеллум-премиум Клубина и «ночной» ПМ Тополя. В силовой кобуре Тополя потрескивал трансформатор. Пора менять.

— Олегыч, я буду говорить с ним, — сообщил Тополь. — Фуха, Серёжа, как тебя там… ведомый! Тебе прямо полсекунды до смерти. Здесь тебе Зона, здесь себя грубо не ведут. А невыполнение приказов ведущего карается расстрелом на месте, без разговоров. Ты должен быть сейчас о-очень неуверен в своём завтрашнем дне, Сергей. Сейчас, о мой большой русский сагиб, презренный халдей в последний раз попытается научить тебя жизни… Палец от спуска оттопырил подальше! Перехвати автомат за ремень. Другой рукой, урод! Пальцами, бля! Так. Тихо спусти на землю. Теперь повернись ко мне спиной и садись. Так. На жопу сел! Так. Ноги раздвинь, руки за го…

Пробил полдень. И в тот же миг Матушка Вспыхнула.

Началась новая иппоха, как говорил один писательский мальчуган.

Глава 10 TIME OUT

Дальше Клубин знал — помнил — всё лучше Тополя. От первого толчка Тополь упал, а Фуха, наоборот, как и полагалось ему, существу, специально созданному для действий в любой обстановке, справился, вскочил и ударил Тополя каблуком в грудь, а потом вскинул пистолет… «Ну шо, папаша? Дискурс изменился или нет?» — ощерив над чёрной точкой ствола свой дарёный Голливуд, успел спросить он Клубина… а Клубин, не пытаясь больше встать, не мог он уже, глянул на него сквозь разбившиеся очки, с трудом, в два приёма, переглатывая, успел набрать сколько-то слюны и сплюнуть — Фухе точно на ботинок, на шнуровку… и за секунду до выстрела в предвещающей Небесный Гром тишине он процедил, ясно и разборчиво: «Он сгнил, половая ты щёлка…» А потом добрался до них семимильный шаг Небесного Грома и ударил их всех, не разбирая правых, сирых и квёлых, огромным страшным ватным валиком, выбив из почвы всю влагу… и был слепой и беззвучный выстрел клона, и был невероятный рикошет пули от фланца… и спина Фухи, сломя голову скачущего по лопающимся кочкам «дымовиков» куда-то к горизонту… и сиплый мат Тополя, что охранную систему надо сторожить не только на вход, но и на выход… И когда Тополь, увлечённый своим рассказом, сказал: «И тут меня на полуслове оглоушило, как доской по уху, и очухался я через не знаю сколько, и началось всё опять заново… как написал бы Жарковский: „мексиканская ничья… у нас, болезных, началась“», — Клубин кивнул и перебил его: «О'кей, здесь пока закончим, господин Тополь», — и обратил внимание собеседников на время.

Пришла пора процедур и обеда.

Пожелав недовольному Тополю и усталому Комбату приятного аппетита, Клубин выключил монитор (старая привычка — отлучаясь с рабочего места даже на минуту, выключать монитор), поднялся с операторского стула, выгнулся назад, упираясь руками в поясницу, кряхтя, присел пару раз — очередью щёлкнули суставы. Два с половиной часа у настольного микрофона — рабочей гарнитуры, видите ли, у техника не нашлось… Сюда, сюда, в Задницу надо вливать средства, не потрошить их по национальным бюджетам… пропорционально…

Техник-сержант Каверис, согласно допуску и профессиональной гордости просидевший весь сеанс в углу тихо как мышка, кашлянул и подал Клубину флешку. «Запись прикажете уничтожить?» — спросил неожиданным фальцетом. «Нет, зачем же? — сказал Клубин. — Высший уровень шифрования, три креста в тему и сохраняйте в общем потоке. Порядок есть порядок». — «Слушаюсь». — «Где у вас столовая, сержант?»

Сержант объяснил, где столовая, внятно, и Клубин ни разу не ошибся на поворотах подземного царства генерал-лейтенанта Задницы, и достиг пищеблока за пять минут. В небольшом зале с низким потолком никого не было, заливал кипятком и раздавал пищу автомат фирмы «Катерпиллар». Пища — стандартные пайки WASA, сублиматы. С горячим подносом в руках Клубин поблуждал между столиками, выбирая подходящее место «чуйкой», не замечая даже, что он что-то выбирает, думая совершенно о другом.

Клубину в жизни не единожды приходилось жалеть, что никогда не пользовался своими псевдонимами явно, но сегодня он был этому рад: в разговоре с «солёной парочкой», как прозвали Тополя и Комбата военспецы Задницы, анонимность Клубину блюсти пришлось поневоле, что придало допросу очень важный эмоциональный бэкграунд.

История его собственного выхода в Зону прямиком под Вспышку, рассказываемая его собственным ведущим вслепую… и как странно! Ни в одной мелочи Тополь не соврал, ни разу ничего не перепутал. Клубин хорошо знал, что Тополь приврать мастак, любимое развлечение — полоскать мозги журналистам, домашним учёным и прочим бездельникам на с-т-а-л-к-е-р. рф, и нынешние точность и откровенность его заставляли предположить подвох. Но какой? В чём? Существенное значение, конечно, имело психофизическое состояние Тополя и Комбата, но всё равно Тополь был честен преувеличенно, небывало.

Пища для серьёзных размышлений.

Приступая к ним, Клубин обжёг переперченным горячим гороховым супом язык, и серьёзные размышления протекали поначалу в несколько матерной тональности.

Политических интриг и международных скандалов вокруг Чернобыльской Зоны Аномальных Интенсивностей (неизвестной природы) хватало всегда.

Началось всё, конечно, с самого первого взрыва восемьдесят шестого года. Получило мощный толчок после Выброса-2006. И закончилось (если закончилось, Клубин в это не верил, да и по должности не должен был верить) тоже взрывом. Вспышкой. Выбросом-2037. Как по писаному: карнавал должен начаться общим салютом, продолжиться оргией и окончиться — всеобщей резнёй.

Можно было утверждать, нисколько не преувеличивая, что официальный статус Зоны на всём протяжении её существования был поражён аномалиями в той же мере, что и многострадальная чернобыльская земля. Как заметил бы Тополь, «так сказал бы писатель». Государства, на чьих территориях Зона расположилась, её пытались и продавать, и использовать как средство шантажа, и аргументом для получения субсидий она честно служила, и чёрт-те чем ещё. Государства, коим её продавали или впаривали иным образом, относились к Зоне соответственно. Провались она пропадом.

В сумятицу посильный вклад вносило мировое научное сообщество, поскольку ЧЗАИ представляла собой здоровенный кусок сыра, в дырах коего таилось невообразимое количество открытий и Нобелевских премий. Сыр, правда, таился в мышеловке. Беспощадной и самовзодной.

Охрана Зоны обходилась в копеечку: эпидемий и вторжения гадов с аномальных территорий боялись очень долго, проблема представлялась острой, а потом уже не было средств снимать охрану, дешевле было продолжать финансировать. — Тут Клубин перекрестился.

В конце десятых Украина и Беларусь, перегрызшись из-за Зоны и внутренне, и внешне, прокляли Евросоюз, чей Объединённый комитет по делам ЧЗАИ безуспешно и довольно бесстрастно их старался примирить, и обратились в Совет Безопасности с предложением о создании международного протектората над Зоной, ну хотя бы на 99 лет. — Тогда уже стало ясно, во-первых, что вынесенные из Зоны артефакты или сразу глохнут, или быстро разряжаются, а во-вторых, что и в ближайшие годы Беларуси членом Евросоюза стать не светит. — России, как раз тогда разрываемой надвое на фоне глобального термоядерного антикризиса, было и вовсе не до Зоны. Евросоюз в одиночку тоже платить по счетам устал и, пробудившись от привычной спячки, обрадовался проклятию Батьки и Киева хищно. И вот в 23 году Соглашение, вяло подталкиваемое с разных сторон разной степени заинтересованности, было подписано. С огромным количеством оговорок, поправок и особых пунктов, но — подписано. И вступило. К сожалению, тогдашний Комиссар был человек нестойкий. Но — повезло, потому что тогда высокие договорившиеся стороны решили, что удобный способ умерить постоянную головную боль и систематизировать наконец деньги, которые всё равно все тратили найден и разъехались по правильным местам отдыхать.

И брюссельскую комиссию распустить просто забыли. Бюджет её утверждался в дальнейшем уже по инерции. Это опять же было дешевле, чем собираться снова и комиссию демобилизовывать.

(Россия, кстати, несмотря на внутренние, мягко говоря, проблемы, старейший член ООН и младой, но действительный член Евросоюза, неожиданно для себя получила неоценённый ею заранее профит: представителя России избрали секретарём Объединённого комитета по делам Зоны под протекторатом ООН. Что в дальнейшем стало серьёзным российским козырем. Но это было позже и, как всегда, урегулировалось взяткой.)

Шатания и разброды несколько улеглись. Хотя локальные скандалы вспыхивали, вотумы взаимного недоверия и прочие ноты протеста выносились и вносились… в основном, связанные с почти бессмысленной и потому чрезвычайно прибыльной контрабандой артефактов… или со смертями в Зоне известных людей, коим тут как чёрт вареньем намазал, и никакими запретами и страховыми бойкотами их не остановить… а чаще всего скандалы, вотумы и ноты возникали в зависимости от рекламных потребностей личных программ избираемых то тут, то там депутатов.

Локальная полезность (в медицине, в гастрономии, в оптике) артефактов с внезоновым «шлейфом» аномального поведения, добываемых контрабандно (45–55 процентов от общего количества материалов в год) и законно (всё остальное), установившийся статус заметно поколебать не могла. Научные исследования в Зоне контролировались тем же Объединённым комитетом ООН, закрытые или частные исследования были официально запрещены — по причине опасности исследований и в рассуждении военном и в рассуждении громадных потерь научного персонала… Собственно, тогда и сталкерство было впервые объявлено вне закона официально. — Кстати, с этим названием на первых порах возникало немало курьёзов — англоязычные посетители ЧЗАИ никак не могли взять в толк, при чём тут сексуальное подглядывание. Женщины были очень недовольны. Вслух во всяком случае. И потом. Когда уже сталкеры не понимали, о чём женщины ведут речь. Постепенно и сами сталкеры начали бороться с устаревшей привычкой, включив на слово «сталкер» функцию автозамены с боем в ухо при необходимости. «Трекер». Абсолютно точно и политкорректно.

К сожалению, декларация о создании под эгидой ООН Международного института по проблемам ЧЗАИ оставалась декларацией и по сей день — эксперты-академики на первом же совместном заседании по бюджету записали десять особых мнений, использовали по два-три раза право вето и в бюрократической работе по организации Института настолько нашли себя, что до собственно дела не доходило вот уже десятилетие. Так что Международная Экспедиция, основанная ещё в девятом году, так и осталась единственной работающей профессиональной исследовательской структурой.

Худо-бедно, с приключениями, но без истерик, протянули до тридцать второго года. Объединённый комитет ООН планировал бюджеты и взаимодействовал с международным пограничным контингентом, а руководитель брюссельского отделения, то бишь начальник старой комиссии Евросоюза, вступивший в должность ещё в 24 году, тратил небольшой свой бюджет на агентуру и подготовку кадров. Человек он был умный, пожилой и очень, очень озабоченный страшными чудесами Зоны. И он был сталкер. Он был Эйч-Мент.

Так и тянулось.

В тридцать первом году вольный трекер Вобенака, секретный сотрудник и первый заместитель Эйч-Мента, открыл репликационную систему аномалий «Планета Камино», и координаты её и пути подхода к ней были Эйч-Ментом засекречены даже от официального руководства.

В тридцать втором году трекер Владимир «Комбат» Пушкарёв открыл Философский Карьер и поверг его координаты и схему прохода к стопам просвещённого человечества, в открытый доступ.

Научная и деловая общественность вдруг осознала, что материалы, трансформированные аномалией «Мидас» в Философском Карьере, сохраняют новоприобретённую природу и за пределами Зоны — и, судя по всему, навсегда. Спешно приглашённые всеми сразу Фрейни и Мак-Хортов независимо друг от друга доказали необратимость трансформаций. Лабораторное по чистоте золото, вынесенное из Зоны, таковым и оставалось навсегда и вело себя как самородное золото.

Хотелось бы сказать: земляне получили свой рог изобилия и с тех пор жили долго и счастливо большой и дружной семьёй. Но это было бы, к сожалению, ложью. Мягко сказать, сразу возник вопрос, кому принадлежит «Мидас» юридически. И как делить по волшебству неизвестной природы возникавшие золото, ртуть, платину, уран, ванадий, да хоть резерфордий, да хоть алмазы или всё то остальное, что только в голову взбредёт получить в аномалии «Мидас» из песка обыкновенного речного или глины серой вульгарной — в промышленных количествах, в пропорции — один к одному.

Делить, получалось по документам, надо было на всех. На всё прогрессивное человечество.

Мгновенно, мгновенно и чуть ли не с наслаждением прогрессивное человечество перегрызлось.

Мгновенно:

— Украина потребовала пересмотра соглашения «в связи с новыми обстоятельствами».

— Беларусь, теряя и подхватывая ночные тапочки, металась по Брюсселю с бумагой, сильно напоминавшей ультиматум. Как раз тогда в Беларуси проходил очередной всенародный референдум, каковое событие активную позицию маленькой гордой страны усиливало неизмеримо даже безразмерной линейкой мировой политики.

— США, растерявшись и от этого чрезвычайно агрессивно, предложили посчитать, сколько кто в Чернобыль внёс денег за всю его историю начиная, разумеется, с 85 года прошлого века. И отнестись соответственно. И вспомнить о Мексиканском заливе. Неплохо бы и возместить титанические усилия американского народа по восстановлению Гольфстрима, озонового слоя и мировой популяции креветочных. И вообще.

— Россия, как выше упоминалось, почти случайно сохранившая в Объединённом комитете по делам ЧЗАИ статус и вес, неожиданно для всех и для себя самой превратившие её чуть ли не в лидеры упомянутой мировой политики, с удовольствием поддержала предложение США посчитать, но с маленькой поправкой: начинать счёт она предлагала с 1967 года, когда Минэнерго СССР был утверждён проект Чернобыльской АЭС. А правопреемником СССР является… кто? То-то. Вы нам ещё за Аляску ответите, гады. Справедливости ради надо отметить, что претензии Госдепа подняли на смех прежде всего родные американские СМИ.

США внесли протест, в котором говорилось, что их неправильно поняли, и, хоть считать и надо, но не с 1985 года, а с 1992. Здесь, говорят, Генеральный секретарь ООН, даром что потомственный самурай, не выдержал и заржал вслух, утирая скупые самурайские слёзы. После этого тему замяли довольно быстро, к общему облегчению. В кулуарах больше всех облегчался полномочный представитель президента США Ричард Таллоне, человек пожилой и умный, к роли клоуна совершенно неприспособленный и зачитывавший протест с явным отвращением. Впрочем, прогулки по парку Ариана душевное равновесие восстанавливают быстро.

Тем не менее США свою роль, как обычно, сыграли. Произведённый ими дипломатический кошмар сна политического разума, воспринятый нормальными людьми поначалу исключительно юмористически, как экспресс-гэг, тем не менее имел реальные последствия. (Зевок разума порождает зевоту и у окружающих обязательно. Физиология.)

Было так: чтобы сменить тему, Украина, Россия и Беларусь, с теми же, немедленно примкнувшими к ним США, в поисках позитивного креатива напряглись, натужились и — потребовали от Нью-Йорка и Брюсселя окончательного и бесповоротного искоренения неформальной социальной страты «сталкеров», расплодившихся исключительно попущением общечеловечески настроенных учёных, сотрудников оперативных подкомиссий. И раз такое попустительство место имеет, то и такие подкомиссии народам мира не нужны. Вообще мышей не ловят. И вообще с названиями путаница. То комиссия, то подкомиссия, и с подчинением всё к чертям непонятно. Перед кем отчёт держать будете, господа?! Мгновенно остервенившийся Нью-Йорк сказал: ну, блин, ах так, вам надо — вы и искореняйте, силами своих национальных контингентов, вот вам от нас мандат, не подавитесь только. Искоренители, коим врубать отскок было поздно, скинулись, кто сколько мог, организовали штаб и начали развёртывание манёвров по приведению неформального сталкерства к нулю.

Комиссар же брюссельского отделения Эйч-Мент вызвал всех агентов из отпусков и приказал держать готовность номер один.

Искоренители, как водится, заказали для начала исследования «своим» политтехнологам, слетевшимся на вонь от предназначенных для освоения средств, словно комары на спящего. Политтехнологи, погрызя для затравки и приличия горла друг другу, обратились к «своим» пограничникам. Начальники штабов национальных контингентов (в первую очередь — начальники штабов национальных контингентов стран-искоренителей) созвонились между собой, собрались на Старой Десятке, хорошенько вмазали и решили: да пожалуйста, раз у вас мандат. Милости просим. И все свои официальные архивы открыли. Приезжайте, встретим. Свои же люди. Пятнадцать процентов вот на такие-то счета.

Вот тут и пошла интересная информация. Совершенно неожиданно выяснилось, что количество «так называемых свободных сталкеров» удручающе невелико и, по-видимому, даже в золотые, дикие годы, не превышало трёхсот активных участников единовременно. Однако развлекательно-туристический бизнес, установившийся при Зоне, оборачивает шестьсот-девятьсот миллионов евро в год, и «свободные сталкеры» — есть один из столпов этого бизнеса. И всё это прекрасно обходилось без Карьера. Карьер карьером, но бизнес тут налажен, не надо сюда лезть, да ещё ради того, чтобы Нью-Йорк всего лишь приспустить. Не надо лезть сюда, ребята. Патриотизм патриотизмом, а табачок врозь. Миллиард — конечно, деньги небольшие. Но убить можно любого. И везде.

Оно вам надо, товарищи искоренители?

Осознав (не в первый раз, между прочим) сие обстоятельство, сначала тихо вышла из группы искоренения Украина. Затем как-то Россия стушевалась, Беларусь держалась ещё пару недель, получая извращённое удовольствие от общения на равных с самими США, но потом случайно под днищем «майбаха-голд» жены полномочного представителя нашли предупредительную Ф-1, референдум в стране прошёл, и Беларусь США бросила.

Как исчезли из Предзонья и прилегающих пространств США, никто даже и не запомнил. Профессионально исчезли. По-английски.

Манёвры провалились, так и не начавшись.

Дав прекрасный повод пограничникам собраться ещё разок выпить и добро посмеяться, подсчитывая барыши.

Но.

Из этой бредовой истории стараниями Эйч-Мента Брюсселю удалось извлечь огромный фан. Брюссельскую комиссию давно заставляли нервничать особые данные, получаемые из Предзонья и Зоны агентурой, данные иногда фантастические и весьма пугающие. — Плюс открытие и эксплуатация Карьера внесли в обстановку совершенно особый тон. — И, давая искоренителям своё «согласен» на нью-йоркском мандате, Комиссар вытребовал и для себя право генеральной инспекции национальных контингентов, осуществляющих «противодействие незаконному промыслу артефактов (т. н. „парнаса“) и движимых аномалий (т. н. „гитик“)».

И вот тут уж начальники штабов встретиться и выпить просто не успели.

У инспекторов брюссельской комиссии (главным из которых и был Клубин, точнее, его должность называлась «первый заместитель Комиссара по оперативным разработкам») к правительствам стран-искоренителей, официально державшим на периметре Зоны почти десять тысяч военных против пятисот сталкеров, возникли серьёзные вопросы, самым неудобным из которых был: «А где эти десять тысяч человек и чем они заняты на самом деле?»

Заключение инспекторов было однозначным — моют окна пограничники. И всё остальное в Зоне тоже — моют. За столько-то лет без контроля — конечно. Обзавелись хозяйствами.

И впервые за много лет выяснилось, что самое нищее подразделение охраны, ведомство генерал-лейтенанта Малоросликова, созданное и финансируемое Сибирью исключительно для того, чтобы стул в Объединённом комитете не остывал, было, есть и будет единственным эффективным охранным ведомством. Ни единого окна на части периметра, контролируемой Сибирью, и всеобщая ненависть к Заднице и его псам.

Комиссар, изучив материалы инспекции, пару дней подумал и на внеочередной планёрке провозгласил: вперёд! Ставим на уши и на Малоросликова. Но потихоньку, без шума.

Без шума не удалось. Пограничники что-то почуяли.

На Малоросликова, возникшим к нему вниманием не очень поначалу озаботившегося, было совершено четыре покушения подряд. Это свидетельствовало недвусмысленно, что его коренастая и корявая фигура вдруг стала фигурой real politic. Третьему покушению Задница ещё кротко удивлялся, но четвёртое его раздражило, и он принял адекватные меры. Почувствовал, так сказать, себя востребованным.

Затем с ним встретился Комиссар. Данные о различных событиях в Зоне и за её пределами, которыми он с Малоросликовым поделился, привели генерала в ужас. Зону он любил, ненавидел и не доверял ей ни на грош. Кроме того, и у него накопились данные.

Выброса и распространения аномалий за пределы, очерченные Зоной самой себе в 2006 году, следовало ожидать в ближайшие годы. Ни Комиссар, ни Задница не были согласны считать такой вариант всего лишь возможным.

Эвакуация людей на сто километров от современных границ представлялось самым малым, что необходимо было сделать. Кабы не Карьер.

Карьер довершал нарисованную ими картину, но именно он и представлял для Комиссара и Задницы проблему непреодолимую. Закрыть Зону после обнаружения Карьера стало просто невозможно. С другой стороны, появлялась причина полностью выселить из Предзонья сталкеров и обслуживающий их персонал, включая пограничников. Предполагалось, что война будет, война будет большая, но Карьер всё спишет. И начинать нужно было немедленно.

Для начала хотя бы учения провести требовалось. Решили провести небольшую предварительную рекламу среди высокопоставленных лиц государств, граничащих с Украиной и Беларусью. В сопровождении представителей Брюссельской комиссии Малоросликов и его адъютант фон Тизенгаузен совершили турне. Читали лекции «Зона: вчера и сегодня» для министров обороны и социального обеспечения. Впечатление, надо сказать, произвели. Комиссар же тем временем довольно назойливой, очень подозрительно составленной депешей в весьма свободных выражениях порекомендовал Нью-Йорку присмотреться к сибирякам-лекторам повнимательней и пофинансировать их в особом режиме. Получил ожидаемо раздражённый отказ, после чего провёл простую интригу с Сенатом Сибирской республики и получил службу Малоросликова в своё непосредственное подчинение. — Умные сибиряки, впрочем, своё хиленькое финансирование ВОХР Малоросликова не отозвали, сохранив формальное влияние на Задницу. Иметь дело с ними, впрочем, было приятно, и Комиссар приказал «не препятствовать».

А в блистающих политических высотах тем временем вершилась своя история. Совет Безопасности в тесном сотрудничестве с Генеральной Ассамблеей, после плодотворных консультаций с нью-йоркской комиссией по делам ЧЗАИ, наконец закончил предварительные дебаты по новой ресурсной политике с учётом возможностей аномалии «Мидас» и, помолясь, сел обсуждать самое смачное: национальные квоты на превращения из песка в золото. Формализовать наконец всемирную концессию…

Вот тут-то и появился Лис.

Даже Эйч-Мент рот открыл, об этом услыхав. Не поверил поначалу. И даже потом, поверив, он не сразу сообразил, выгодно ли для дела возникновение на сцене Хозяев во главе с Лисом или нет.

Вломились же Хозяева на сцену поначалу очень дипломатично. Всего лишь с ультиматумом. Ультиматум истерически голосил что-то такое… Чуть смягчая выражения: «Или вы, людя поганые, волки позорные, нас смотрящими на Карьере признаёте и долю верную нам отслюниваете, или вам, вертухаи, фраерьё ментовское, кило золота, нашей родимой Зоной сделанное, стоить будет прям как кило марсианской черники».

Безусловно, Лис с компанией ломились ва-банк. И, главное, в их способность нагадить мировому сообществу верили все. Что им было сейчас-то терять?

Надо отдать должное, Комиссар ньюйоркцев очень быстро вспомнил, кто именно на много лет загнал Лиса под лавку. И телефон личный сразу вспомнил, и ночью не постеснялся позвонить. И разговаривал сухо, но очень просительно.

Брюссельский Комиссар, конечно, согласился выступить в назначенных без него переговорах. Отказаться было невозможно, да и информация была ценна непосредственностью её получения.

Переговоры прошли в виде, естественно, телеконференции. Лис присутствовал перед камерой лично, говорил его голосом свеженький кудрявый зомби. Разговор начался, естественно, на повышенных тонах, но потом до Лиса дошло, кто с ним пришёл базарить.

Ультиматум был быстренько отозван, даже напоминать Лису о двадцать пятом годе не пришлось. Перед Лисом сидел сам Эйч-Мент! Лис даже что-то приветственное вякнул лично, не через зомби. Комиссар же (Эйч-Мент — для осведомлённых) пригладил остатки волос вокруг сияющей шишковатой лысины и просипел в микрофон на своём шепелявом скотче: «Привет, привет, слякоть. Ну чё вы тут, бля, басалыги выёживаете?» Переводил Комиссара Клубин, знавший все уровни родного языка, так что зелёные, светящиеся наколками и перстнями тени на мониторе сразу перестали лаять и разговор начался предметный, вежливый, интеллигентный.

Но позиционно Комиссар был в переговорах слаб. Он понимал это изначально. Само согласие ООН на переговоры уже было проигрышем. И Лис это понимал. Он ненавидел и уважал Эйч-Мента, но он был абориген Зоны и никому не подчинялся, а Эйч-Мент был всего лишь скурмачом, и у него было начальство. Официальной ролью Комиссара было — проиграть достойно. И он проиграл достойно.

Был бы он сам себе голова! Но — Карьер, концессия, консорциум… Рабочие и учёные в Карьере, конечно, гибли, Зона есть Зона, за риск им платили бешено, и всё равно грамм волшебного осмия стоил со всеми затратами сорок евроцентов, а грамм волшебного ошеломительно чистого золота — цент. Лис же предлагал много — защиту Карьера и трассы от гадов плюс детектирование и контроль прилегающих к Карьеру и трассе гитик. И страховщики и (неожиданно) транснациональный издательский конгломерат, владелец франшизы «С.Т.А.Л.К.Е.Р.», поддержали участие Хозяев в концессии ООН по разработке Карьера. Сказали своё слово «да» и пограничники, польщённые, что их вообще спросили.

Резоны и тех, и других, и третьих были ясны, лобби — мощным, Комиссар записал формальный протест, и Хозяева оказались при делах. Как обеспечивающее безопасность Концессии наёмное подразделение охраны.

Получил Лис всё, что потребовал. Тридцать три и три удовольствия. Голос в Совете директоров, сложная сетка процентных отчислений, поставки продовольствия в ЧАЭС по категории А («Больше никакой сраной гуманитарной помощи!» — это было едва ли не основное его условие.)

На охрану Карьера и Трассы Хозяева теперь отряжали по бригаде закодированных контролёров ежесуточно. Смертность среди персонала понизилась резко, стоимость грамма золота ушла за ноль, теперь можно было как-то успокоиться.

Но Комиссар недаром предупредил: бандитам, хоть они трижды мутанты, нельзя ни остриженного ногтя давать. Дали — не жалуйтесь потом. Особенно, если рядом с бандитами без присмотра толпятся дикие учёные.

Два учёных-придурка, технари-оптики, юстирующие лазерную установку на входе «Мидаса», приманили сникерсами говорящего контролёра и подначили его заменить собой лазер.

У них получилось: система аномалий, трансформирующая вещество, подчинилась контролёру, как родная, и из очередной порции глинозёмной шихты (предназначенной для превращения в золото-титановый сплав AI-875/Е по заказу WASA) сделала куб пенопласта с ребром в шесть метров. Ну просто контролёр любил грызть пенопласт. Пока у учёных и технологов, «сидевших» на процессе, унималась мозговая паника, контролёр отгрыз сколько мог пенопласта и умчался первым, а Хозяева, получающие информацию напрямую, буквально через час отозвали с охраны Карьера уже их всех.

Хороший сытый контролёр берёт реципиента за десять-пятнадцать километров. В течение суток Хозяева распределили контроль над «Мидасом» на неизвестное количество особей, и те полностью заморозили раздачу. Теперь даже Эйч-Мент не мог помочь, а мог разве что для успокоения собственных нервов повозить столами по мордам лоббистов на внеочередном заседании.

Даже бомбить Саркофаг, под которым ютились Хозяева, теперь было бессмысленно, контролёры работали автономно. Теперь Хозяева могли предъявлять требования. Только они могли отменять запрет на блокировку Карьера. И очень было похоже, что они могли Карьер с системой «Мидас» и уничтожить. И не было времени искать решение: система аномалий Карьера очень легко могла с голодухи деградировать, встать, как гироскоп, на упор. В том, что такое возможно, сходились все специалисты.

Истинный владелец вещи есть тот, кто эту вещь может уничтожить. Как сказал бы сталкер Тополь, это без устали, к месту и ни к месту, талдычили все сто тысяч существовавших писателей-фантастов. Радиоактивной же фантастики в старой библиотеке ЧАЭС было не сто тысяч, но тоже навалом, а Хозяева читали, как и всякие ЗК, запойно и внимательно.

Так что теперь разрабатывали Карьер Хозяева. И трансформированные «Мидасом» материалы нужно было у них покупать. Вот так концессия и сдулась, и возник ей на замену консорциум a.k.a. профсоюз, первое в мире производственно-торговое объединение человечества с нелюдями. Негатив фактории.

А у брюссельской комиссии появился в пику «Мидасу» мощный спонсор и лоббист — Европейский комитет по ресурсам. ООН и Евросоюз после конфуза с Лисом прямо видеть друг друга не могли.

Против профсоюза и в интересах Комитета по ресурсам Клубин и работал. Официально.

Работа была неприятной. Даже регулировать отношения между лунными колониями во время конфликта тридцатого — тридцать первого годов было легче. Не в пример легче. На Луне существовало табу на убийство, самые свирепые конфликты обходились без жертв. Но сам Комиссар был человек в годах, Клубин был его лучший ученик среди функционеров СБ Европы, ежегодно ходил в Зону, в личном управлении имел полмиллиарда евро и обширную личную агентуру в Предзонье. С Луны Клубин был Комиссаром отозван и брошен в кашу вокруг Карьера. Быстро заслужил новое своё боевое прозвище — Сталкиллер. Пятое уже. Плетень — Белый Араб — Тускарор — Эндрю-Кислород — Сталкиллер…

Работал он, работал, ничего не успел наработать… случилось Восстание. Против кого теперь-то ему работать? И в чьих интересах?

Слава всем именам бога — Восстание не стало следствием его деятельности… Впрямую. Разные в Зоне есть Карьеры… Золото — прах. Нет, сейчас это лишнее, рано… Словом, Бредень в оригинале своём оказался совершенно посторонним человеком, не клоном-пенетратором, известным Тополю под именем Фуха, и хватит пока, достаточно. Не время тешить своё облегчение. Зона есть Зона. Это надо помнить…

— Господин хороший, можно вас спросить: вы будете горячее перезаказывать? — услышал Клубин женский голос и опомнился.

Он сидел за столиком с ложко-вилкой в руке, уткнувшись в остывший поднос. Суп свернулся, пюре покрыто блестящей плёнкой. Клубин машинально ткнул в котлету — не сумел её даже наколоть. Он поднял голову, снял очки и прищурился, всматриваясь.

Немолодая высокая женщина в комбинезоне, в берцах, с пилоткой под погончиком, со знаком полного сержанта на рукаве, стриженная наголо, с совершенно седыми бровями, стояла над ним и не улыбалась. «Беретта-планида» в наплечной кобуре. Сержант была очень красива. Клубин с трудом переключился.

— Да, сержант, что вам? — спросил он. — Не понял вас, виноват.

— Вы ведь работаете с солёными ребятами, господин хороший, не знаю вашего звания. С Тополем и Комбатом. Обедать вы пришли, та обед ведь уже кончается, а вы не поели ничего, замыслились, видать. Голодный пойдёте или принести вам горячего?

Беджа на ней не было.

— Представьтесь, сержант.

— Та «гаврилку» свою опять в раздевалке оставила, виновата. Сержант Кондратьева Нина, сектор хозобслуги объекта, главный специалист.

«Тяжёлое ранение» — свидетельствовала нашивка на груди. Речь мягкая, плавная, но сниженное «д» только в случае «да». Не говор, манера говорить.

— Самотлор? — спросил Клубин. — Сургут? Вартовск?

Кондратьева заулыбалась. Не только речь у неё была плавная, она сама была плавная, текучая женщина. Как Обь. Украина-Сибирь, миссис Вселенная.

— Мегион, — ответила она. — Деревянко — девичья фамилия. Полтавские родом.

— Давно служите в Зоне?

— Главный специалист, — сказала Кондратьева просто. Умному достаточно.

— А это? — Клубин показал очками на «тяжёлое ранение».

— Берсерк, — сказала Кондратьева. — Четыре ребра. Спасибо Матушке, «красной плесенью» и грудь спасли. Вот давеча во время Восстания. Тю! Я-то что! Тут такое было, сколько мальчиков легло, мне ли жаловаться.

Пограничники и военспецы на вопросы о ранениях всегда отвечали охотно и подробно.

— Генерал лично меня вытащил, — закончила Кондратьева. — Так вы пообедаете всё же или пора вам? Процедурное время у ребят кончилось, отзвонились уже, ждут вас.

Клубин поднялся. Есть хотелось неимоверно.

— Нет, мне пора. Сам виноват. Спасибо за заботу… сержант Кондратьева.

— Ну что ж… Передайте ребятам, что свитер я им к завтрему довяжу.

— Хорошо, передам.

— Нет-нет, я ваш поднос сама выброшу, вы идите, господин хороший.

— Меня зовут Андрей. Андрей Олегович.

— Очень приятно. Ну ступайте, я приберу.

Клубин кивнул ей и направился к выходу из столовой. Настроение у него — как с изумлением вдруг понял он — наступило отличное. Всё то, что навспоминал он, сидя над стынущим обедом в тишине подземного пищеблока, вдруг оказалось покрыто такой же блестящей плёнкой, как искусственный суп. Отдалилось. И не имело почти никакого значения — теперь, после Восстания. Нет Карьера, нет профсоюза, Лис в камере, нет политических интриг, транснациональной коррупции в форме бизнеса развлечений и пограничной охраны… И чёрт с ним, с проектом «Фуха», провались он пропадом, сколько сил и времени сожрал и семью мою чуть не слопал… Есть лишь «Планета Камино» — мечта царей земных и суть счастья человеческого. Только это есть, и всё прочее чушь… кончились вокруг Зоны политические лабиринты, по колено заполненные дерьмом, великая, лучше всякой войны, кормушка для полусотни тысяч бессмысленных международных проходимцев-политиков… кончились беспощадные в своей бессмысленности Хозяева… бессмыслица кончилась.

А дочка простит со временем.

Пауза, пауза, звенящая пауза между боями. Тот, старый бой, был бой против. Этот, предстоящий, бой — за. Разница!

Покурить, выпить, вытрясти из ушей песок и пепел, почистить и перезарядить оружие, обработать раны, похоронить товарищей, посидеть, подумать, что дальше, как дальше. Счастливое время, счастливый момент, целая жизнь. Мало кому выпадает такое во время атомной войны, а ведь Зона — как раз атомная война, только на резиновых бомбах… Что ж, нам выпало… Есть время подумать, и есть информация, выжили свидетели. Чёрт, неужели нам всем так повезло?..

«Только бы это были инопланетяне, — подумал Клубин, открывая дверь в операторскую, где его ждали мониторы, микрофоны и техник-сержант Каверис. Только бы инопланетяне. Не мы. Не наше. Потому что — „кто нашёл — того ништяк“».

Клубин не верил в инопланетян. Но он также не верил в веру.