Очерки гарнизонной гауптвахты

Продуктовый склад

Вечером в наряд по гауптвахте заступил первый курс нашего факультета, и мы немного приуныли. Наше уныние не скрасила даже жратва, которую Слон с Ванькой наворовали на продуктовом складе, куда их забрали утром на работу. С первым курсом сидеть муторно: уж больно первокурсники суетливые и исполнительные! Выводные боятся отпускать курить в прогулочный дворик, боятся устраивать вечерние поединки, боятся отбирать у солдат масло и отдавать нам, курсантам. Всего боятся.

Помню сам свой первый наряд на гауптвахте ровно год назад. Первокурсников начинают отправлять в караул по гауптвахте после полугода учёбы, чтобы не травмировать юные незаматеревшие души зрелищем камер и арестантов. В свой первый караул я заступил выводным, и в первый же караул на гауптвахте случилось небольшая неприятность. В одиночной камере один из подследственных, ждущий суда за дезертирство, вскрыл вены обломком лезвия, непонятно как попавшим ему в камеру. Мы с другим выводным, однокурсником Колей Чирковым по прозвищу Коляба, вооружившись автоматами, повезли незадачливого самоубийцу в гарнизонный госпиталь. Поехали мы на комендантском УАЗике, водителем был солдат-старослужащий.

В госпитале дезертира перебинтовали и мы поехали обратно. По неопытности мы с Колябой сделали две ошибки: первая, я сел на переднее сиденье, и вторая — мы не догадались связать самоубийцу. Всю дорогу дезертир сидел спокойно, но, когда мы подъехали к воротам комендатуры, он неожиданно оттолкнул Колябу, распахнул дверь и рванул на свободу. Был поздний вечер, и беглец рассчитывал скрыться в темноте. Мы с Колябой выскочили и помчались за ним.

Вокруг комендатуры — обычный спальный район. Дезертир был одет в гражданское, поэтому ему в кроссовках бежалось легче чем нам в сапогах. Коляба выдохся быстрее меня и отстал. Я услышал за спиной звук передёргиваемого затвора и истеричный выкрик Колябы:

— Стой, стрелять буду!

Я оцепенел. Неужели Коляба собрался открывать огонь на поражение в жилом районе? Вокруг ведь полно детских площадок! Я обернулся, чтобы заорать на напарника, но увидел, что по нашим следам мчится, хлопая незакрытыми дверьми, комендантский УАЗик. Догадливый водитель-солдат понял, что мы можем потерять дезертира в темноте, и здорово помог нам, подъехав и осветив местность фарами. Тут мы и увидели беглеца, сжавшегося в живой изгороди, окружавшей детскую площадку. У Колябы, видать, открылось второе дыхание. Он подбежал к дезертиру и треснул его в бок прикладом:

— Ты дебил!! — закричал напарник, едва не всхлипывая от переживаний. — Я же тебя чуть не застрелил!! Ты это понимаешь?!

На этот раз мы не сплоховали. Руки беглеца мы стянули отстёгнутым ремнём от автомата. Для страховки я разрезал штык-ножом резинку на штанах дезертира, чтобы он в приспущенных штанах не смог далеко убежать.

Мы рассказали о происшествии начкару, водитель подтвердил наши слова, и мы с Колябой получили за это поощрение — по благодарности и внеочередному увольнению.

Вечер прошёл относительно спокойно. Сначала мы проводили на волю Слона, у которого окончился срок. Он уехал со сменившимися с караула третьекурсниками на училищной машине. Десантника выводные отказались выпустить подраться, зато мы упросили их послушать горловое пение Маадыра. Курить пришлось в камере по очереди, вставая на нарах на цыпочки и выпуская дым в окошко — неопытный выводной побоялся отпускать нас в прогулочный дворик. Но дать солдата, чтобы тот помыл нашу камеру зубной пастой, не отказался.

Некоторое время мы, лёжа на нарах, делимся впечатлениями сегодняшнего дня и моем кости Абдрахманову и писарю, имени которого мы не знаем. Ванька говорит, что таких как начгуб и писарь нужно душить в эмбриональном возрасте. А овчарку начгуба желательно пустить на мыло.

Ночью произошло одно забавное происшествие, виной которому был автор этого опуса. Часа в четыре утра я проснулся от дикого желания "сходить до ветру". Желание было настолько сильным, что я в помутнении рассудка чуть не побежал к параше. Но волшебное слово "западло" остановило меня. Наверное, дикарю так же трудно нарушить какое-нибудь табу.

Повздыхав, я повернулся на бок и попытался заснуть. Но сон никак не шёл. Помаявшись, я начал переворачиваться на другой бок.

— Зае. ал вошкаться! — ткнул меня в бок Ванька. — Спи давай уже!

Я честно попытался заснуть, но теперь уже "завошкался" Ваня. У него спросонья возникла та же проблема, что и у меня. Я, кряхтя, поднялся, подошёл к двери, открыл внутреннюю решётку и глянул в глазок. Хорошо, что глазки на дверях камер представляют собой просто вырезанные отверстия, так что без разницы, с какой стороны двери смотреть.

Мимо нашей двери прошёл часовой-первокурсник, и я с радостью узнал его. Это был Артём — брат моего однокурсника. Я прислонил губы к глазку и позвал его.

— Артём, выпусти пос. ать, а? — попросил я.

— Дурак что ли, Вован? — испугался Артём. Слава богу, узнал меня! — Я же на посту!

— И что?! Я тебя обезоруживать не собираюсь!

— Ключи от камер у выводных, — возражает часовой. — А они спят по графику.

Я вздыхаю от неопытности первокурсника. Ведь любую камеру можно открыть штык-ножом, достаточно сунуть остриё в замок и немного нажать вниз. Я наскоро объясняю технологию открытия дверей непонятливому часовому. Осторожный Артём по-прежнему упирается с глупыми отговорками, мол, запрещено часовому отстёгивать штык-нож от автомата.

Постепенно наша перепалка будет всю камеру. Сначала Ванька, потом все остальные встают с нар и подтягиваются к двери. Поскольку в камере холодно, то всем спросонья тоже хочется "по-маленькому".

— Артём, не будь козлом! — уговаривают хором сокамерники, услышав от меня, как зовут часового. — Выпусти, а!

— У вас же параша в камере! — упирается Артём.

— Западло!

— Тогда до утра терпите!

— Будь человеком, Артём! — взывает к совести бдительного часового Лёха. — Знаешь, что долго терпеть вредно?

— Артём, я скоро освобожусь, найду тебя в училище и морду набью! — угрожает Ванька. — Я сейчас через глазок в коридор нас. у, а тебе отвечать!

Я прыскаю, представив, как снайпер Ваня мочится через глазок. После получасовой полемики Артём ломается. Он отстёгивает штык-нож, минут пять возится с замком и, наконец, мы, как взбесившееся стадо, несёмся по коридору к сортиру, невольно выполняя правило гауптвахты — перемещаться бегом.

После того, как все справили нужду, мы наглеем и упрашиваем Артёма открыть штык-ножом прогулочный дворик, чтобы покурить перед сном. Сломленный общественным напором часовой сдаётся.

Покурив, мы уже спокойным шагом возвращаемся в камеру. И тут совершенно неожиданно в коридоре возникает начальник караула капитан Никитин, курсовой офицер первого курса. Просто бестолковый Артём, не смотря на высокую бдительность, забыл запереть изнутри входную дверь на гауптвахту, поэтому начкар свободно вошёл в помещение губы. Никитин, видя царящий разврат, бледнеет и выхватывает пистолет из кобуры.

— Всем на пол! — орёт он. — Руки за голову!!

Мы с хохотом валимся на пол, принимая нужную позу. На Артёма страшно смотреть, настолько сильно он побледнел. Казалось, что ещё немного, и несчастный часовой рухнет в обморок.

— В камеру по одному бегом марш!! — разоряется капитан, размахивая пистолетом.

После того, как нас загнали в камеру, начкар некоторое время орёт в коридоре на часового, затем всё затихает. Мы немного посмеялись над происшедшим. Разгадка оказалась проста. У каждой камеры есть сигнализация, которая выводится на табло в караульном помещении. Она срабатывает, как только открывается камера, воет и высвечивает на табло номер открытой камеры. Когда в караул заступают старшие курсы, начкар, полагаясь на опыт старшекурсников, просто отключает сигнализацию, чтобы не беспокоила своим воем. Мы забыли, что в карауле сегодня первый курс, поэтому бдительный капитан Никитин, не особо доверяя подчинённым, оставил сигнализацию включённой. Видать, когда Артём открыл нашу камеру, сигнализация сработала, и воинственный начкар примчался, чтобы разобраться на месте в причине срабатывания.

Не успел я заснуть, как загремела входная дверь. В камеру вошёл убитый горем Артём, без автомата, поясного ремня и головного убора. Он шмыгал носом и подтягивал штаны, лишённые брючного ремня. Забавная ситуация: только что охранял нас, теперь его самого охранять будут.

— П. доры вы всё-таки! — заявил он с порога.

Мы начинаем хохотать, катаясь по нарам от смеха. Артём вымученно улыбается:

— Хоть высплюсь, — заявляет он, вызывая новый взрыв смеха. — Двигайтесь давайте!

Найдя местечко, бывший часовой валится на нары и засыпает. Лежащий рядом Лёха благородно делится с гуманным часовым своей шинелью.

Но в течение часа нам заснуть не удаётся: начкар по непонятным причинам арестовал ещё одного часового и одного выводного. На нарах становится тесновато.

— Никитин — долбо. б! — сонно пробурчал Иван, когда дверь загрохотала, пропуская в камеру очередного арестанта. — Так до утра он весь караул пересажает. Один будет охранять кичу со своей пукалкой!

На утреннем разводе на этот раз было спокойно. Начгуб отсутствовал, поэтому писарь быстренько "развёл" нас на работы. К Ваньке подошёл вчерашний бандюган, и сокамерник указал на меня. Теперь я вместо освободившегося Слона поеду на продуктовый склад. Ванька непонятно для чего договаривается с писарем, и тот разрешает взять нам с собой шинели.

На склад нас доставил бандюк на чёрном "бумере". Ванька ехал с явным удовольствием. Я, равнодушный к машинам, сидел на заднем сиденье и дремал. Мне без разницы, на чём ехать — на "бумере" или в крытом кузове училищного КАМАЗа. Разговорчивый бандит всю дорогу учил Ваньку жизни, объясняя нехитрые житейские истины. "Ща такое, мля, время, крутиться надо. Выживает, мля, сильнейший. Что в жизни, мля, главное? Толстый лопатник, мля, и уважение пацанов. А вы как лохи, мля, вояки, мля".

Чего только не было на этом складе! Огромные стеллажи, битком забитые разными вкусностями: здоровенными банками с китайской тушёнкой "Великая стена", почти полностью состоящей из непонятной жижи с редкими соевыми волокнами; печеньем с начинкой настолько яркой, что она просвечивала сквозь упаковку; сокоимитаторами "Зуко" и "Инвайт"; псевдомаслом "Рама", не таявшем даже в тёплом помещении склада… Ешь, Россия! Чай, не пробовала никогда заморской пищи? А чтобы было веселее шагать в славное рыночное завтра, на соседних стеллажах имеется импортное пойло самого высшего качества, разлитое в российских подвалах китайскими нелегалами: водка "Смирнофф", "Абсолют", спирт "Рояль", квазиконьяк "Наполеон". Вся эта благодать, необходимая для построения гражданского свободного общества, развозилась по многочисленным ларькам — зародышам будущих гипермаркетов и мегамоллов.

Мы с Ванькой работали добросовестно, то есть особо не утруждались, через каждые полчаса перекуривали и при каждом удобном случае отлынивали от работы. Для чего Ванька взял шинели, стало понятным: в свёрнутую в скатку шинель очень удобно прятать банки с консервами. Шинели мы сложили в сторону на пустые ящики, и, пока работали, потихоньку нагружали их банками и упаковками. Опытный Ваня взял с собой несколько верёвочек, чтобы подвязать шинели в "опасных" местах, иначе "экспроприированные" ценности могут вывалиться в самый неподходящий момент.

Заодно мы успеваем наесться впрок на месте. Когда никто не видит, мы потихоньку вскрываем ящик с чем-нибудь вкусным, выхватываем оттуда пару-тройку упаковок и сжираем содержимое с невероятной скоростью. Эх, славное было время, когда понятия "видеонаблюдение" не существовало! Скоро во рту становится противно-кисло от приторных импортных печенек и соевого шоколада. Алкоголь мы не берём и на месте не употребляем: не хочется попадаться ни бандюкам, ни начгубу.

Обедом нас кормят в местной кафешке, где питаются хозяева склада, кладовщики и какие-то стриженые личности в кожанках. Нас обслуживает молодой человек с липкой улыбкой.

— Давно хочу спросить вас, пацаны, — вкрадчиво говорит он, расставляя перед нами тарелки с обедом, — правда, что у вас в училище?.. Ну, баб ведь у вас нет… Поэтому вы друг друга… В общем, п. диков у вас там много. Так про вас говорят.

Ваня дёргается, как от удара, и на его лице появляется неприятная улыбка.

— Странно, — говорит он с нажимом, — а у нас в училище то же самое про официантов рассказывают.

Ответ дерзкий. Официант смотрит на Ванькины руки со сбитыми от постоянных тренировок костяшками пальцев и решает не связываться.

— Холуй! — процедил с ненавистью Ванька, когда официант отошёл. — Не понимаю, как здоровый мужик может целыми днями кланяться и улыбаться! "Чего изволите-с". Тьфу!

После обеда мы ещё немного работаем, затем идём играть с местными грузчиками в настольный теннис. Я тогда играл неплохо, Ванька тоже, поэтому мы не срамим честь родной гауптвахты, обыгрывая местных.

Назад нас отвозит всё тот же бандитообразный молодой человек. Он подозрительно косится на наши скатки, вдруг раздувшиеся непонятным образом, но ничего не говорит. Более того, у нас с Ванькой в руках по объёмистому пакету: кладовщик разрешил взять с собой немного продуктов. Так что возвращаемся мы с хорошей добычей. И наряд на работы у нас закрыт, разумеется, с оценкой "пять".

— Писарю дадим банку сгущёнки и банку тушёнки, — говорит Ванька, когда нас высаживают из "бумера" возле ворот комендатуры.

— Нафига? — удивляюсь я.

— Чтобы разрешил вечером сожрать остальное. Не дашь — он завтра же настучит начгубу, падла.

Мы зашли отметиться в кабинет писаря. Наглый солдат развалился в кресле и смотрел телевизор, закинув ноги в мягких тапочках на стол. Заметив нас, он нисколько не смутился.

— Отметьтесь сами, — вяло произнёс он, не отрываясь от экрана. — Наряд на стол положите.

Мы кладём наряд и припечатываем его банкой тушёнки и банкой сгущёнки. Писарь равнодушно косится на наши подношения.

— Всё-то вы меня балуете! — улыбается он снисходительно.

— Как же, как же! Для хороших людей ничего не жалко! — злобно скалюсь я, но писарчук не замечает иронии.

Интересно, догадывается он или нет, что больше всего на свете в данный момент мне хочется открыть банку "Великой стены" и размазать пахучую жижу по широкой писарчуковой морде.