Очертя голову, в 1982-й

ГЛАВА ПЕРВАЯ В Городе

Вагонетка дрогнула и, плавно тронувшись с места, покатилась под уклон в мерцающую тусклыми фонарями трубу тоннеля. Когда она разогналась до быстроты курьерского поезда, уклон постепенно выровнялся, заработали электрические двигатели. В маленькой комфортабельной кабине находился председатель НКВД СССР Феликс Петрович Коршунов. Откинувшись в кресле и прикрыв глаза, он пытался задремать, но обрывки мыслей противными клочьями липли к нему, не давая расслабиться.

Прошло часа полтора, вагонетка замедлила ход, взметнулись вверх и захлопнулись позади шлюзовые перегородки. Открылось пространство подсвеченного грота, винт вспенил воду, и амфибия скользнула в чрево широкого каменного свода. Пространство было освещено четырьмя светящимися шарами, дающими не только свет, но и тепло. Речка, носившая название Ахеронт, огибала скалистое плато Асфоделового луга и терялась за поворотом.

Большую часть плато занимали высаженные в выдолбленных клумбах древовидные папоротники, цветы, плодовые кусты и деревья. По берегам обогреваемых бассейнов, раскинув хвосты, разгуливали павлины. Крикливые попугаи перелетали с ветки на ветку.

Феликса Петровича встречали дежурный офицер Окунь и главный инженер Мерехлюдин. Дежурный прошлёпал строевым шагом и прокричал:

— Здравия желаю, товарищ командующий Городом!

— Вольно.

Коршунов пожал руку инженеру, и они неторопливо двинулись по шлифованной каменной дорожке.

Гигантский подземный грот имел два основных источника жизни — подземную реку, носившую название Ахеронт, и зелёную оранжерею. Ахеронт нёс поток чистейшей артезианской воды, просочившейся сквозь толщу естественных фильтров. Напитав Город и обогатившись его отходами, река уходила в трубу и терялась в многочисленных расщелинах и колодцах естественного происхождения. Длинная, как московское метро, закольцованная оранжерея с зелёными насаждениями давала еду и кислород. В насыпном грунте цвели сады, огороды и густой многокилометровый ельник.

В распоряжении персонала были отличные спортивные площадки, бассейны, дискотека и кинотеатр. В свободное от работы время любой мог кататься на лодке, собирать грибы и ягоды в извилистых тропинках ельника или удить рыбу в питомнике.

Первое правило Устава запрещало какую-либо связь с верхним миром. Единственный кабель, уложенный вдоль трубы, по которой с Городом сообщался Коршунов, служил для связи с его мобильным телефоном.

Турбина, вращавшаяся от речного потока, давала Городу электричество.

На ещё более значительной глубине находилось созданное природой пространство, гигантский пузырь с минусовой температурой. Сама собой пришла идея направить туда отвод Ахеронта, который менее чем за год образовал ледяной монолит, обеспечив Город водой на сотню лет вперёд. Огромные запасы провизии в вакуумных упаковках складировались в этом естественном холодильнике. Однако уже теперь для питания вполне хватало произраставших в галерее даров природы и рыбы, разводимой в питомнике. Решался вопрос о возможности разведения кур и кроликов.

История Города началась с Миши Альтшуллера — счастливой находки, гордости и неиссякаемого источника головной боли. Коршунов узнал, что некий юноша в лаборатории ВПК близок к разработке нового сверхмощного лазера. И тогда возник план спрятанного глубоко в толще Земли гигантского бункера, который позволит пережить атомную или бактериологическую войну. О том, что война скоро начнётся, Коршунов не сомневался.

Завладев талантливым юношей и охмурив его посулами, Феликс Петрович приступил к осуществлению своей идеи. Первый тоннель, прорезанный лучом в южном направлении от Петрограда, сочли бесперспективным ввиду рыхлости пород и недостатка воды. Работы были приостановлены.

Получив известие о наличии пустот и воды в глубинах скальных пород Карельского перешейка, Коршунов решил идти по кратчайшему пути. Задействовав военных, он отгородил участок и прожёг несколько вертикальных колодцев. Просторный грот и подземная река на расстоянии километра от поверхности ему понравились.

На участок начали свозить строительные материалы, подъёмники непрерывно двигались вверх-вниз, под руководством Мерехлюдина работали солдаты и специалисты.

Через девять месяцев всё было готово. Вертикальную шахту залили бетоном, присыпали землёй и засадили лесом. От «полигона для секретных испытаний» не осталось и следа. Теперь из Петрограда в Город вёл только один двухсоткилометровый тоннель, труба, которая принадлежала лично Коршунову и которая начиналась прямо в его рабочем кабинете.

Изобретение Альтшуллером дешёвого и сверхмощного лазера было технически объяснимо. Другое дело, что на его рабочем столе вот уже год крутилась маленькая игрушечная ветряная мельница, вечный двигатель. Мерехлюдин называл это гнусным мошенничеством, Коршунов не торопился с выводами.

— Здорово, Кулибин, — сказал Мерехлюдин сидевшему за компьютером молодому человеку.

«Кулибин» и бровью не повёл.

— Опять придуривается, Феликс Петрович. Сейчас я ему электричество вырублю…

Молодой человек неохотно покосился в сторону вошедших.

— Слушай, ну чего тебе здесь не хватает? — завёл старую песенку Мерехлюдин. — Ну чего ты всё время нарываешься? Хотя бы к командующему Городом ты можешь относиться с уважением? Он тебя из грязи вытащил…

— А, Феликс Петрович здесь? Моё почтение, не заметил вас сразу.

— Ничего, ничего, сидите.

— Кстати, Мерехлюдин, откуда вас вытащили? Вы же труп. Вас, если не ошибаюсь, два года назад расстреляли. Я даже не вижу смысла с вами разговаривать.

— Тьфу!.. — отвернулся Мерехлюдин.

Коршунов всё ещё стоял к ним спиной, то придерживая, то отпуская пальцами крылья маленькой, непостижимым образом вертящейся, мельницы.

— Недавно я попросил вас об одной маленькой услуге, — не унимался Альтшуллер. — С таким бы успехом я мог бы обратится к вашей покойной бабушке. Я всего-навсего попросил вас достать сучку для моего Геркулеса. У него, вероятно, в отличии от вас, имеются здоровые потребности в общении с противоположным полом. (Мерехлюдин побагровел.) Благородное животное растёт, развивается — почему, за что оно должно испытывать такие жестокие лишения?

— Лишения? — Мерехлюдин взял изобретателя за воротник и начал душить. — Ты узнаешь, что такое жестокие лишения…

Альтшуллер, задыхаясь, потянулся к ножницам, и Феликс Петрович поторопился вмешаться. Он шагнул к спорщикам и слегка коснулся руки Мерехлюдина. Тот сразу выпустил воротник. Альтшуллер взял листок бумаги и принялся вырезать ножницами чёртика.

— Как вам не стыдно, взрослые люди. Особенно вы, генерал, научитесь выдержке. А вы, Михаил Оттович, не переживайте. Я сам, лично, доставлю для вас самочку… То есть, разумеется, для вашей таксы.

— Благодарю вас, Феликс Петрович.

— Хватит свистеть, как дырявые шланги. Пожмите друг другу руки.

Мерехлюдин послушно, по военному, шагнул к Альтшуллеру и протянул ему руку. Тот милостиво, не поднимаясь с кресла, протянул свою.

— Вот так, отлично. Теперь к делу. Миша, доложите, что удалось за эти дни…

Это был главный вопрос, мучавший в последние месяцы Коршунова, его боль и надежда, разрывавшая его изнутри своей противоречивой сущностью. Философские, религиозные и оккультные беседы на эту тему, консультации у светил, чтение и мучительные раздумья настолько измотали ум и психику Феликса Петровича, что он решил полностью довериться провидению.

Вопрос был действительно скорее философский, нежели научный, и этот вопрос назывался «бессмертие».

Феликс Петрович верил в бессмертие души — хотя бы в согласии с законами природы. «Если где-то убудет, то где-то обязательно прибудет». Он допускал также поддержание сколь угодно долго, в разумных пределах, жизненных сил в органической ткани. Но согласится ли душа вечно пребывать в пределах «бессмертного» тела? Не станет ли бессмертное туловище живым трупом, зомби, которого дёргает за невидимые ниточки дьявол?

Всё началось после того, как возившийся в оранжерее Миша Альтшуллер увлёкся генетикой. Как-то раз, вскользь, он заметил Коршунову, что теоретически допускает существование «гена старения», который не позволяет человеку бесконечно самообновляться. Изъятие этого гена привело бы к тому, что организм сам, сколь угодно долго, поддерживал в себе самую оптимальную физическую форму. Старик в считанные месяцы сделался бы молодым человеком, а ребёнок, достигнув этого оптимального возраста, остался бы уже в нём навсегда.

Услышав такое от человека, у которого на столе вертится perpetuum mobile, Коршунов взмок от волнения. Он приказал бросить всё и вплотную заняться этой проблемой.

Вскоре Альтшуллер экспериментально подтвердил правильность своей теории. Едва передвигавшийся от старости лабораторный кролик в считанные недели преобразился в молодое, энергичное животное.

Коршунов потерял голову.

Через пару дней кролик издох, и Коршунов упал духом.

Та же участь, что и кролика, постигла «бессмертную» морскую свинку. Потом была белая мышь, потом зелёная лягушка. Феликс Петрович, едва начиная испытывать эйфорию от успеха, снова падал духом.

Мерехлюдин обвинял Альтшуллера в саботаже, тот пудрил мозги терминологией. Дело не шло.

Вот и сегодня Миша в очередной раз наговорил Коршунову кучу околонаучного вздора, а затем посоветовал не рассчитывать на скорое разрешение проблемы. Когда же он сказал «А вы, Мерехлюдин, тоже хотите вечной молодости?», Феликс Петрович поспешил распрощаться.

Неприязненные отношения между Мерехлюдиным и Альтшуллером, в сущности, устраивали Коршунова. Не будь этих периодически возникавших пикировок, гений, слишком хорошо знавший себе цену, мог бы зарваться окончательно в своих требованиях. Он сам выступал в приятной роли доброго дяди и заступника.

При выходе на Асфоделовый луг командующего и его заместителя встречал толстенький интендант, рядом с которым стоял повар в высоком накрахмаленном колпаке и кокетливо повязанном на шее ярком платочке. Оба приятно улыбались.

— Феликс Петрович! — хлопнул себя по лбу Мерехлюдин. — Обед!.. Шулер проклятый, совсем заморочил голову.

Коршунов посмотрел на часы.

— Товарищ командующий, попробуйте, умоляю, — сложил пухлые ручки интендант. — Рыбный стол… очень оригинальная карта…

Повар сиял как на обложке рекламного проспекта.

— Хорошо, пожалуй, — согласился Коршунов.

Обед подавали в просторной застеклённой веранде с прозрачным полом, нависавшей над фигурным искусственным водопадом с внутренней подсветкой. Интендант, прослуживший двадцать лет в сфере обслуживания верховного командования, исполнял обязанности метрдотеля. Официанты порхали.

— Кулибин этот твой… Шулер… Подавай ему утром свежие яйца всмятку, — пожаловался Мерехлюдин. — Омлет из порошка не жрёт.

Решение по поводу курятника Коршуновым было уже принято. Два специалиста-куровода были приговорены к смертной казни; оборудование, птицы в клетках и прессованные корма — всё это уже дожидалось наверху скорейшей отправки.

— Да ладно, бог с ним, с Кулибиным. Ему свой мозг питать надо. С курами веселее. И садовник помёту просил для удобрения… Готовьте помещение в хозяйственном секторе.

На стол подали серебряную супницу.

— Уха из стерляди с шампанским по-царски!

Коршунов пригубил ложку и одобрительно кивнул головой. Он уже научился здесь не есть, а только пробовать.

Окунь хлопнул в ладоши, всё стоявшее на столе исчезло, появилось новое. Началась головокружительная кулинарная чехарда, сопровождаемая вкрадчивыми комментариями.

— Судак марешаль, форель под раковым соусом, кисло-сладкая засахаренная рыба по-китайски, — в жжёном сахаре, пробуйте палочками, пожалуйста… — чилийский суп из угря, чёрная лапша по-японски, клёцки из лангуста по-испански, вьетнамские пирожки тюнь, — это как голубцы, кушайте, пожалуйста… — баба из риса по-марокански, сыр из шампиньонов, спаржа…

— Уф! — сказал Феликс Петрович, откинувшись в кресле.

Вдруг, опустив глаза, он увидел, как на самом гребне водопада, буквально в нескольких метрах от его ног, с камня на камень перебирается человек. Судя по комбинезону, работник технической службы.

— Что это он ещё вылез… — поморщился Мерехлюдин. — Вот чучело… Проходи, проходи живо! — махнул он рукой. — Ну!..

Однако человек не послушался. Наоборот, он встал под самой верандой, уверенно расставив ноги на двух больших валунах. Внезапно он вскинул из-за спины трубу гранатомёта, положил на плечо, прицелился Коршунову прямо в ноги и выстрелил.

Ещё раньше, за секунду до хлопка, оба прыгнули ласточками за массивную, резного дуба, стойку буфета. Не смотря на своё полноватое телосложение, Мерехлюдин оказался на полу раньше, но как только Феликс Петрович шлёпнулся рядом, накрыл его своим телом.

Грохот и звон сопровождала вспышка пламени, которая подпалила Мерехлюдину волосы на затылке.

Командующий остался цел и невредим, если только не считать пореза на щеке. Но даже и это ранение он получил не в результате взрыва: один из осколков ссыпавшихся со стойки бутылок поранил его в момент падения.

Выступавшая полукругом стеклянная веранда рухнула в воду; уцелели только несущие балки, торчавшие прямо из-под буфетной стойки.

Сам злоумышленник и двое не успевших ничего понять официантов были убиты взрывом и, вместе с осколками и обломками унесены потоком воды в чёрную неизвестность.

Десять минут спустя Коршунов, не произнося ни звука, садился в кабину вагонетки. Машина была поставлена на рельсы, уже на другом берегу, в малом гроте, возле первой шлюзовой камеры. Интендант Окунь вертелся вокруг него, пытаясь смахнуть щёткой пыль с его костюма. Мерехлюдин стоял на коленях и взывал к милосердию. На его затылке дымилось выжженное огнём нелепое пятно.

— Товарищ командующий… Феликс Петрович, не погуби, вместе росли, вместе претерпели горе и радость… Сегодня же, сейчас все будут допрошены. Сам лично. Загрызу, кишки вырву…

Хлопнула крышка, вагонетка сорвалась с места, взметнулась и упала первая шлюзовая заслонка.

Через несколько минут разогнавшуюся до предельной скорости вагонетку стало мягко раскачивать на рессорах. Феликса Петровича слегка поташнивало.

Над Москвой сияло полуденное солнце, но день начинался для Президента как всегда муторно. Ночью его донимала бессонница, а после плотного завтрака он почувствовал недомогание и, не дойдя до кабинета, часа полтора проспал на диване, прямо в своей приёмной. Потом ему принесли чай с коньяком, и он выпил. Но ни облегчения, ни опьянения не почувствовал. Словно червячки, его мозг точили нехорошие мысли.

Ещё ни один руководитель не умирал в России естественной смертью. Ни царь, ни император, ни князь, ни Генеральный секретарь. Скорее всего, он не будет исключением. Но от кого первого ждать этого удара? Кто первый решится плести заговор под страхом разоблачения, пыток и ужасной смерти? Для кого жажда власти сильнее страха?…

Коренной слишком глуп. Он сделал карьеру молчаливым послушанием и усердием. Он не посмеет.

Архаров, конечно, человек не глупый и даже где-то местами храбрый… Но он не настолько искушён, чтобы плести заговоры и достаточно умён, чтобы это понимать.

Карклин не рвётся к власти. Он мечтает об одном: сбежать и тратить остаток жизни наворованные деньги. У него много денег, Рубцов прикинул, что не меньше миллиарда… И он давно бы сбежал, если бы не страх, что весь этот мир в любой момент может взлететь в воздух. Пока ядерная кнопка в руках Президента, ни одна крыса не покинет этот корабль, ни одна собака не посмеет тявкнуть на него из-за бугра…

Змий шумно задышал, раздувая ноздри. В голове у него застучало, глаза заволокло тёмно-красным. Шумно выдвинув ящик стола, он нащупал лекарство, разгрыз капсулу, запил. Готовый взорвать его голову, приступ отступил. В сущности, кто может ему сегодня реально угрожать? Коршунов мог бы занять его место, но он не метит в президенты. Этот человек не согласится на должность, где будет у всех на виду. Плести интриги, прятаться и дёргать за ниточки — это его стихия.

Рубцов зелен, он ещё не созрел для заговоров. У него ещё нет ни друзей, ни врагов, ни единомышленников. Скорее он подсидит Коршунова… это даже не плохо.

Мигнула лампочка, Змий нажал кнопку, в кабинет через потайную дверцу проник его секретарь-референт, четыре года назад занявший место Коршунова. Хилый молодой человек с нездоровой кожей, колючим взглядом и феноменальной памятью.

— Ты прямо мысли читаешь, — сказал ему Владилен Казимирович без тени иронии. — Скажи мне, Лёха, какая у тебя цель в жизни?

— Трудный вопрос, Владилен Казимирович.

— Правильно отвечаешь. Всё равно ни одному слову не поверю. Одни разбойники кругом, смерти моей хотят… Хочешь моей смерти?

— Не хочу, Владилен Казимирович.

— Верю. Пока ещё не хочешь. Потому что из моей руки кормишься. А другие хотят. Они думают, что если меня умертвят, им от этого лучше будет. А лучше не будет, не будет, веришь мне, Лёха?

— Верю.

— Почему заговоров не раскрываешь? Почему против меня заговоров не раскрываешь, собака? Ты в шпионскую школу просился. А ты докажи сначала, что можешь ещё что-то, кроме своего этого… компьютера. Найди мне заговорщика и расстреляй — лично расстреляй, сам, своей рукой, вон там, у стены, чтобы я отсюда видел. Тогда будет тебе шпионская школа. Полтора месяца, ускоренное обучение. Закончишь с отличием, я знаю. А я тебе в тот же день — полковника.

— Найду, Владилен Казимирович. Своей рукой расстреляю.

— Коршунов тоже был у меня референтом. Десять лет служил верой и правдой. И сейчас служит. Каждую неделю по заговору стряпает. Там, у себя, в Петрограде. Девяносто девять из ста — такая липа, что читать противно. А этот один, может быть, жизнь мне спас. Понимаешь?

— Понимаю.

— Вот так. Ладно, говори, что у нас.

— Архаров ждёт в приёмной.

— Зачем?

— Будет проситься в отставку. Не отпускайте. У него временная слабость, на почве алкоголизма.

— Дальше.

— Завтра Политбюро на тему новых видов вооружения и оружия сдерживания.

— Что это, напомни.

— Это такое оружие, применить которое нельзя, потому что погибнет весь мир. Но которое может служить фактором угроз и шантажа по отношению к вражескому окружению.

— Знаешь, Лёха, за что я тебя люблю? За то, что ты говоришь всё как есть, без выкрутасов. Знаешь что?… Давай называть её просто Бомбой. С большой буквы.

— Хорошо, Владилен Казимирович.

— Кто будет выступать?

— Карклин собирается показать вам психодислептический манипулятор, иначе называемый — ПМ-излучатель. Грубо говоря, это направленная электромагнитная бомба. Она, как будто, дала первые неплохие результаты на испытательном полигоне. Зрелище не для слабонервных, но посмотреть стоит. Компактная модель такого оружия могла бы стать хорошим подспорьем в повседневной жизни. Например, для предотвращения беспорядков или публичного наказания виновных.

— Посмотрим. Ладно, приму Архарова. А ты — брысь отсюда. Сиди за дверцей и слушай. Потом — ко мне.

Референт скрылся, а Владилен Казимирович надавил на звонок, соединявший его с приёмной.

— Министр иностранных дел, маршал Архаров! — объявил дежурный, распахнув створки высоких золочёных дверей.

Змий вышел из-за стола и с приветливым выражением лица двинулся навстречу приятелю. Обнял, взял его за локоть и подвёл к чайному столику, который быстро накрывали девушки в крахмальных чепчиках. Змий налил по рюмочке коньяка, они выпили и стали прихлёбывать чаёк. Поговорили о том о сём.

— Жить бы да других забот не знать, — вздохнул Змий, предлагая тем самым переходить к делу.

Архаров опустил голову.

— Тяжело стало, — заговорил он и показал руки: — Вот, посмотри, ходуном ходят… Нервы никуда.

— А кому легко? — произнёс Змий единственную заготовленную заранее фразу. — Что ты мне руки свои суёшь. А если я начну жаловаться? К кому мне идти, если я начну жаловаться?…

— Отпусти меня, Владилен. Пусти на пенсию.

— А хрен тебе в грызло, а не пенсию. Смену, смену давай, смена ещё не выросла! Воспитывать надо, Степаныч, воспитывать, а не водку трескать! Ты что же думаешь, будешь на даче, накрыв морду газетой, кемарить? Тебе пожить хочется… А мне не хочется?! — выкрикнул Змий и шарахнул об стол фарфоровую чашку.

Остатки чая расплескались на лицо и мундир Архарова, но он не посмел поднять руку и утереться.

— Извините, — пробормотал он, опустив глаза. — Извините меня, товарищ генералиссимус. Это была ошибка. Непозволительная слабость. Разрешите приступить к своим обязанностям.

Президент разлил и жестом приказал выпить.

— Завтра Политбюро. Карклин чем-то хочет удивить. Постарайся быть в форме.

— Слово офицера.

— Ну, давай… — Змий протянул руку для прощания, но внезапно привлёк звякнувшего орденами Архарова к себе, прижал к груди, хлопнул по спине и оттолкнул. — Иди.

Смахивая на ходу слезу, маршал удалился из кабинета.

— Слышал? — обратился Змий к появившемуся из своего укрытия Рубцову. — Пожить хочет, сволочь. Может, правда, в расход его, как ты думаешь?

— Не стоит пока, Владилен Казимирович. Вы с ним хорошо поговорили.

Змий развернул бумажку с порошком, высыпал в глотку и запил минеральной.

— Вот так, Лёха. Каждый такой разговор — день жизни.

Рубцов понимающе склонил голову.

— Ты вот что. К завтрашнему дню подготовь поручения этой компании. Пускай Архаров выносит Ленина из Мавзолея. Это ему будет урок. Коренному поручи новый текст присяги и новую символику. С Коршуновым у меня есть о чём пошептаться. Карклина сначала послушаем.

Рубцов прекрасно всё понял и, получив разрешение, удалился.

В назначенное время все пятеро членов Политбюро съехались в благоустроенный, даже с излишней роскошью, сталинский бункер. Он был не первым и не вторым, а потому назывался «Москва — 4». Золото и красное дерево, ковры, хрустальные люстры, античная живопись и скульптура составляли интерьер, единственным зримым недостатком которого были чересчур низкие потолки.

Вокруг овального стола расселись:

— Президент СССР генералиссимус Змий Владилен Казимирович и его референт Рубцов;

— министр иностранных дел и глава внешней разведки маршал Архаров Семён Степанович;

— министр обороны маршал Коренной Фёдор Иванович;

— министр внутренних дел, председатель НКВД СССР маршал Коршунов Феликс Петрович;

— министр экономики, глава военно-промышленного комплекса (ВПК) Карклин Бруно Вольфович.

Президент приказал Карклину говорить.

— В прошлом году из моей главной лаборатории пропал ведущий специалист по разработке «луча смерти» Альтшуллер Михаил Оттович…

— Вы докладывали, что он погиб во время взрыва реактивов, — заметил Коршунов, — а теперь утверждаете, что он пропал. У нас, в русском языке, это не совсем одинаковые понятия.

— Я знаю русский язык не хуже вас. Да, был взрыв. И пожар. Но там не было Альтшуллера.

— Какое всем нам до этого дело? — сказал Змий.

— Я объясню. Вот, посмотрите. Вот фото из личного дела лаборанта Кочетова, принятого на работу за месяц до происшествия… А это фото из личного дела капитана НКВД Стоянова, подчинённого Феликсу Петровичу…

Змий взглянул на фотографии одного лица, затем поднял глаза на Коршунова.

— Всё объясняется просто, — торопливо заговорил Коршунов. — Капитана Стоянова я устроил в лабораторию для охраны изобретателя. Товарищ Карклин недооценивает возможности врага, что и продемонстрировал в очередной раз на примере этого трагического происшествия.

Змий посмотрел на Карклина:

— Если у вас труп его человека, то где ваш человек? А что если изобретатель находится в руках врага?

Карклин испугался:

— Такое маловероятно, Владилен Казимирович. За год он должен был себя как-нибудь проявить, но в военной доктрине Пентагона не произошло изменений.

— Смотрите как бы в моей доктрине по отношению лично к вам, Бруно Вольфович, не произошло каких-нибудь изменений. Как продвигается разработка ОС?

«Оружием Сдерживания», которое Президент и Рубцов договорились называть Бомбой, в теории был взрыв с непредсказуемой цепной реакцией. То есть, такой реакцией, которая может не остановиться до тех пор, пока не сожрёт всю материю во Вселенной. Президент не очень хорошо это понимал и настаивал на экспериментах — крошечных взрывах «под микроскопом» в лабораторных условиях. Карклин, как мог, саботировал программу, решив не допустить проведения эксперимента любой ценой.

— Нащупываем, Владилен Казимирович, — ответил он осторожно. — Но я собирался доложить вам об успехах. — Карклин поднялся и повысил голос. — Приглашаю всех вас на ближний полигон для демонстрации психодислептического манипулятора. Излучателя, который заставит врага обратить против себя своё собственное оружие!

— Поясните, что именно вы намерены нам показать.

— Да, да, конечно… — Карклин потёр костлявые руки. — Суть демонстрации в следующем. В небольшой ограждённый участок земли мы поместим опытную группу. Людей различного социального статуса, пола и возраста. Разумеется, приговорённых к смертной казни. Направленный излучатель посылает разного рода команды, суть которых — безоговорочное послушание. Наша задача показать, что абсолютное послушание не имеет предела.

— Не имеет предела? Как это понимать?

— Это понимать так, Владилен Казимирович, что по команде оператора любящая мать перегрызёт горло своему собственному ребёнку.

— Какой ужас.

— Мы можем показать облегчённую программу.

— Не надо, пусть нам продемонстрируют полный спектр возможностей. Как вы полагаете, Карклин, сколько времени займёт разработка карманной модели такого прибора?

— Хм… Думаю, что не менее полугода.

— Хорошо, послезавтра в десять — на ближнем полигоне. Теперь к другим вопросам…

Отпустив сообщников, Змий остался наедине с Коршуновым.

— Где Альтшуллер? — произнёс он после паузы, не предвещавшей ничего хорошего.

— Странно, что вы так легко на это купились… Поверили Карклину только потому, что он первый тявкнул в мою сторону. Но кто больше всех шумит по поводу пропажи? Разве не сам вор первым начинает хлопотать и возмущаться, наивно полагая, что таким образом отводит от себя подозрения? Само существование Альтшуллера, непредсказуемого изобретателя, служило угрозой его мечте о спокойной старости. Заметьте, как легко внедрился мой человек, этот несчастный погибший лаборант, в систему ВПК. Не выйдет ли так, что Оружием Сдерживания раньше нас завладеет какая-нибудь религиозная секта или исламские фанатики?…

— Чёрт! Что же делать?

— Заставьте Карклина подчиняться мне.

— Он не пойдёт на это.

— Даже под страхом смерти?

— Сбежит, извернётся, исчезнет, провалится в дыру, растворится в воздухе.

— Если он не желает подчиняться сознательно, нужно внушить ему такую потребность.

— «Маяк»?

— Работа близится к концу, Владилен Казимирович.

— Ага…

— В отделе очень талантливые молодые ребята. Думаю, что уже через неделю в эфир можно будет пустить первую установку.

— Что же это будет за установка?

— «Я люблю своего Президента и беспрекословно подчиняюсь своему вышестоящему начальству».

Змий улыбнулся:

— Карклин.

— Мы сумеем внушить ему любовь к нашему Президенту.

— И послушание…

— И страх…

Ужинали они вместе. Потом в Кремль привезли артистов, которые пели и плясали, а Змий тоже плясал и брызгался шампанским, которое нарочно встряхивал и зажимал большим пальцем. Только под утро Коршунов смог заснуть в своём просторном бронированном вагоне на пути к Петрограду. Пуск системы «Маяк» назначили на третье сентября.

ГЛАВА ВТОРАЯ Котов и Петрушка

25 мая 1984 года Дима Котов вернулся в Ленинград с очередных гастролей. Ещё в ноябре, под шумок государственного переворота, он пропихнул ансамбль в филармонию. Помогли отзывы о высоком идейно-политическом уровне коллектива в корейской печати и старания Лены Чебриковой. Теперь ребята имели от шести до двенадцати рублей за выход и официальный статус. Зима пролетела незаметно. Вечером играли концерт, ночь пьянствовали в гостинице, днём отсыпались. Месяц — как один день.

Вернувшись, он навестил Петрушку. Помянули меня с Верой. Диму подмывало сказать избитое «все там будем». Но в сложившейся ситуации фраза не имела смысла. За истекшие в этом новом мире полтора года он уже не раз по пьяному делу пытался объяснить Петрушке суть происходящего. Но вместо объяснений выходила сбивчивая ахинея — про Иванова, волшебные таблетки, и путешествие во времени.

«А я?» — спрашивал Петрушка.

«А ты там остался», — отвечал Котов.

«Так что же, меня теперь двое?»

«Нет, того сейчас как бы не существует, потому что там — время остановилось. А в ночь со второго на третье сентября 1988 года всё вернётся к прежнему».

«А пояснее можно?»

А пояснее Котов и сам ничего не понимал. Он только знал, что может вернуться в прежний мир до указанной даты. Что произойдёт после полуночного боя часов второго сентября 1988 года он не представлял. И у него в запасе оставалось только четыре года, чтобы понять и на что-то решиться.

— Правду говорят, что следующий новый год будем отмечать не как 1985-й, а как 68-й? — спросил Котов.

— Это точно, — подтвердил Петрушка. — Теперь новая эра будет считаться от революции 1917-го года.

— А ещё какие перемены?

— Будто сам не видишь.

— Где ж я могу видеть? Там, в глубинке, вообще как в кино, во время оккупации, — комендатура, патрули, аресты…

— Тише ты, — Петрушка пугливо оглянулся.

— Не бойся, мы одни в квартире, — успокоил его Котов.

— Ничего не значит.

— В каком смысле?

— Я, понимаешь ли, в таком месте работаю…

— В каком месте?

— В очень секретном месте.

— Ладно, забыли. А правда что столица будет в Питере?

— Не знаю… Налей ещё.

— В секретном отделе не заругают?

— Завтра выходной, воскресенье.

— Ну… чтоб земля им пухом.

Дома Котов застал Лену Чебрикову. У неё давно уже был собственный ключ и она вела себя здесь по-хозяйски. Она переодевалась в халат, валялась на кровати, трещала по телефону или пила чай на кухне. Сегодня она сидела в верхней одежде и курила.

— Ты чего? — спросил Котов, испугавшись.

— Дима, у тебя крупные неприятности.

— Уже?…

— Скоро будут. Тебе известно, что наши войска десантировались в Африке?

— Когда?

— Два часа назад. Об этом говорят в новостях, не знаю, где ты ходишь.

— В Африке?… Это не там, где нашли плутоний?

— Ляпни где-нибудь, идиот…

— А что случилось?

Лена молча кивнула на стол. Там была повестка из военкомата. Котов взял её, побледнел и опустился в кресло.

— Ладно, не плачь. Я что-нибудь придумаю.

Дима поднял глаза, полные благодарности и надежды.

Лена прикурила одну сигарету от другой и перешла к делу.

— Осенью, когда всё началось, в горкоме провели чистку. Те, кто остались, думали только о своей шкуре. Писали доносы, шли по трупам. Полгода не велось никакой работы, шла борьба за выживание на всех уровнях. Только по этой причине никому не было дела до тебя и твоего рока. Выжили самые ядовитые и неприхотливые.

— Потехин остался?

— Потехина больше нет. Вообще больше ничего нет. Есть жизнь, за которую нужно цепляться правдами и неправдами. Нет и никогда не было группы «Обводный канал».

Котов опустил глаза.

— Но возможно, будет какой-нибудь другой ансамбль.

— Какой?

— Такой, который будет исполнять песни советских композиторов. Такой, который будет называться… ну, хотя бы, «Юность комсомола»… Вот тогда, может быть, заведующая отделом Культуры города… оставит у себя ключи от этой квартиры.

Котов всё понял.

— И даже разрешит порвать эту повестку…

Котов опустился на колени.

На другой день Котов собрал «Обводный канал» и объявил о прекращении существования коллектива. А это уже и так было понятно. Затем он объявил об учреждении нового ансамбля — «Невский факел». Когда суть происходящего начала доходить даже до туповатого Степанова, произошло оживление. Открывшиеся перспективы переворачивали картинку обратно с головы на ноги. Скрытые возможности Лены Чебриковой были хорошо известны. Внезапная перемена участи кружила головы.

Вскоре из Москвы пришёл перечень песен, «рекомендованных к исполнению». Были среди них старые, любимые ветеранами, и новые, успевшие поступить в Главный репертуарный отдел от молодых авторов. Котов обратил внимание на имя Александра Марусина. Решив над этим на досуге поразмыслить, он предложил коллективу выбрать десяток песен для первой программы.

Лисовский сразу отметил несколько забытых песен о Сталине композитора Александрова. Каким-то непонятным образом они ему на самом деле очень нравились.

Кроме того, выбрали «Землянку», «Ночь на рейде» и «Лейся песня на просторе».

Ещё Котов предложил включить парочку свежих песен от Марусина — для ассортимента.

Оставалось не ударить в грязь лицом.

Две недели репетиций не прошли даром. Художественный совет, принимавший программу, аплодировал «Невскому факелу» стоя. Талантливый Лисовский с перепугу вложил в оркестровку столько труда и вдохновенья, что даже песни, навязшие на зубах ещё отцам и дедам, зазвучали свежо и стильно. Раскрасневшаяся Лена Чебрикова встала первой и аплодировала громче всех. В тот же день документы на «Невский факел» пошли в Москву, а ещё через несколько дней ансамбль получил добро из отдела Культуры ЦК ВЛКСМ. Получив удостоверения Министерства культуры, ребята почувствовали себя неприкасаемыми.

Котов думал о том, что теперь у него за спиной находится поддержка гигантской государственной машины в совокупности всех её механизмов. И когда это чудовище благоволит к тебе, когда оно тебя защищает, всё идёт гладко как по маслу, даже если отбросить вёсла и расслабиться. Ощущение этой невидимой мощи было приятно, невольно хотелось ей угождать. И какой же мелкой казалась теперь популярность убогого андеграунда — когда их только терпели и могли уничтожить одним щелчком, одним движением бровей… Слон и Моська. Но теперь этот Слон знает его, Моську-Котова, и благоволит к нему. Теперь он может пожаловаться Слону, если какая-нибудь сявка из военкомата или даже из органов тявкнет на него. Он полезен, его узнают и полюбят миллионы…

Этим июльским днём старший лейтенант Кизяк, вернувшись с обеда, обнаружил на своём месте Зубова. Всегда готовый к неприятностям, он остановился в дверях.

— Собирайтесь, — впервые обратился к нему Зубов на «вы».

Не то в животе, не то в груди у Александра что-то пророкотало. В следующую секунду он пошатнулся. Зубов поднялся, шагнул к нему, взял за плечи и слегка встряхнул.

— Ты что! Я же пошутил. Я хотел сказать, что командир назначил тебя начальником отдела. Понимаешь?…

— А вы?

— А я теперь первый зам.

Кизяк схватил своего однокашника за плечи, посмотрел ему в глаза и сказал:

— Я рад за тебя, Иван.

Зубов улыбнулся.

— Я тоже рад за тебя, Александр. Ведь ты теперь начальник отдела.

— Не посрамлю, обещаю. Слово коммуниста.

— Поднимись к Ежову, он тебя ждёт, — и, немного помедлив Зубов добавил: — товарищ капитан НКВД…

Стукнув на радостях кулаком по столу, Кизяк выбежал из кабинета.

В этот же день Ежов вызвал его к себе.

— Подойдите ближе. Хорошо. У вас неплохие физические данные. Немного худощавы… Голос поставлен, это важно. Зубы, наверно, острые, а?…

— Так точно, зубы здоровые, — смущённо улыбнулся Кизяк.

— Вот тут в вашем деле сказано, что ты продвигался по комсомольской линии… Первый заместитель… А вот тут, совершенно непонятно, — преподаватель физкультуры в интернате для трудновоспитуемых. Как же так?

Кизяк давно уже научился не краснеть, но щека его заметно подёрнулась.

— Не сложились личные отношения с дочерью Первого секретаря обкома, товарищ полковник. Счёл более достойным для себя уехать из города.

«Держится неплохо, — подумал Ежов. — Другой бы на его месте сквозь землю провалился».

— Пьёте?

— Никак нет. С момента поступления в органы не пью.

— Хорошо. Но цвет лица всё-таки выдаёт. Это уже не смоешь, на всю жизнь.

Кизяк покорно молчал.

— Добросовестный, железная хватка, это хорошо…

Ежов перелистал до конца личное дело, захлопнул и отодвинул папку.

— Ладно, подойди. Ещё ближе.

Кизяк упёрся ляжками в край стола.

— На вот… — Ежов вынул из ящика стола маленькую звёздочку на погон и, положив перед собой, подтолкнул указательным пальцем. — Ну! Хватай!

Кизяк прихлопнул звёздочку, зажал в кулаке и выпрямился по стойке «смирно».

— Служу Советскому Союзу, товарищ полковник!

— Приказы о назначении и о воинском звании получишь в кадрах. Иди.

Кизяк развернулся на каблуках и, печатая шаг, вышел из кабинета.

Вскоре он принимал дела у Зубова. Когда необходимое было сказано и ключи от кабинета защёлкнулись на карабине нового владельца, Зубов присел и закурил.

— Должен посвятить тебя в одно внутреннее дело. Есть основания полагать, что младший лейтенант Бабаёв сел на иглу.

— Этого… не может быть, — растерянно произнёс Кизяк. — Говорили, что он на больничном…

— Нет у него никакого, к едреней фене, больничного. Оброс щетиной, ходит в парике до плеч, покупает ширево на Маяке. В его отсутствие я произвёл беглый осмотр его квартиры. Ампулы, шприцы, окровавленные клочки ваты. Фонотека забита записями зарубежных рок-ансаблей.

— Бред какой-то.

— Но это не всё. Прослушав его телефонные разговоры за пару дней, я сделал однозначный вывод о гомосексуальной ориентации Григория Бабаёва.

— Что?!

— Что слышал.

— Не может быть… Такой здоровый парень, хохол… Спорт, шахматы, просто образец сотрудника. Я думал, он дослужится до генерала…

— Не дослужится. Он уже ни до чего не дослужится. Посвященными в этот позорный эпизод останутся только трое.

Кизяк сосчитал себя, Зубова и Ежова.

— Трое?…

— Нельзя бросать тень на всю организацию из-за одной паршивой, больной овцы.

Кизяк, наконец, всё понял, и по его спине пробежали мурашки.

— Я?… — прошептал он испуганно.

Бабаёв вырос на Украине. Красивый парень, с прямым и честным взглядом. Девчонки влюблялись, а его холодная неприступность разжигала только больше. Никто не мог подумать, что под этой внешностью скрывается одинокая, мечущаяся и бесконечно страдающая душа гомосексуалиста. Океаны желаний перехлёстывались через край и находили выход в общественной деятельности.

Закончив школу, он пошёл служить в армию. Получил специальность радиста и лычки сержанта. Во время дежурств, надев наушники и коротая досуг, он отправлялся в плаванье по коротким волнам ночного эфира. Тогда, в 80-м, хеви-метл зацепил его скрытый, но всегда натянутый как струна темперамент.

Незадолго до дембеля старшину Бабаёва вызвал к себе начальник Особого отдела части. После непродолжительной беседы Григорий согласился продолжить службу в рядах комитета Государственной безопасности. Он закончил Высшую школу НКВД, а затем, по иронии судьбы, получил направление в отдел Наркомании, рок-музыки и гомосексуализма Главного управления НКВД г. Петрограда.

Заряд жизненной энергии молодого офицера был столь велик, а документы в личном деле столь безупречны, что состояние его теперь можно было уподобить плотно сжатой стальной пружине, готовой сорваться с упора и в одно мгновение взлететь на недосягаемую для других высоту служебной и партийной лестницы…

Бабаёв поселился в освобождённой от прежних жильцов квартире на ул. Ракова (б. Итальянской). Два раза в неделю к нему приходил осведомитель по линии мужского гомосексуализма. Это был высокий голубоглазый блондин из Дома моделей. Он уходил от Григория только ранним утром. Конфискованные кассеты с записями западных рок-ансамблей всегда поддерживали в его квартире атмосферу праздника.

Эти весенние дни, когда окончательно определилось его место в обществе, а работа приносила радость, остались самыми счастливыми в его жизни.

И только по линии наркомании его результаты с трудом дотягивали до средних показателей… Григорий лез вон из кожи, но не мог понять ни души, ни интересов, ни смысла жизни питерских наркоманов. А разве можно ловить преступников, не понимая хорошенько мотивов их нелогичного, противоестественного поведения? Отношения с наркоманами-осведомителями не складывались, на допросах они бессовестно врали, легко соглашаясь на вербовку, превращая дальнейшие контакты в глупейший фарс.

Привыкнув выполнять порученное дело с полной отдачей, Григорий скрупулёзно перелопатил доступную литературу и протоколы допросов, просмотрел километры видеоматериала, прослушал диалоги наркоманов, от которых ум заходил за разум.

Всё тщетно; в результате этой изнурительной работы он ещё меньше стал понимать загадочную, саморазрушительную логику наркомана. Облачко тревоги разрасталось в огромную чёрную тучу, застилавшую ему радость бытия и государственной службы. Всё чаще Григорий стал задумываться о допустимости негласного, но только в интересах дела, неформального эксперимента — добровольной одноразовой инъекции наркотика в свой организм…

Но поможет ли этот жертвенный шаг влезть в шкуру матёрого наркомана? Сможет ли Григорий понять струны его души и найти с ним общий язык? Сомнения и вопросы мучили Григория во время бессонных ночей, когда в наушниках гремела музыка с последнего альбома «Вайтснейк»…

Григорий решился на этот шаг в первых числах июня, в полнолуние, после очередного, особенно неприятного, сопровождавшегося истерикой подследственного наркомана, допроса.

Он вколол иглу в синий бугорок вены на внутренней стороне локтевого изгиба, отпустил жгут и осторожно, не спеша, ввёл наркотик в кровь. Отбросил шприц, приложил к месту укола ватку, смоченную одеколоном, согнул руку в локте, откинулся в кресле, прикрыл глаза и стал прислушиваться к ощущениям…

Через пару недель Бабаёва знала и держала за своего вся левоцентральная тусовка. У него даже появилась кличка — Хэвик. Для новых приятелей он был фигурой недостаточно выясненной, однако то, что он сидел на игле по полной программе, было совершенно очевидно. Теперь Григорий жил в мире, не имевшем ничего общего с тем, в котором он пребывал до недавнего времени. Абсолютно всё, казавшееся доселе главным и составляющим смысл жизни, как то: пища, земля, вода, воздух, жильё, одежда, служба, карьера… — абсолютно всё было только кругами на воде; настолько глупыми и бессмысленными, что на воспоминания о них было жалко тратить даже мгновение.

Хэвик покупал дозу, кололся, включал плейер и сидел с прикрытыми веками. Никто на свете не мог представить, где он и как глупы, и как беспомощны все остальные… Даже бывшие подследственные не узнавали его при встрече. Зубов узнал его по армейской татуировке — во время просмотра оперативной видеозаписи, сделанной в одном из притонов.

После разговора с Зубовым прошло несколько дней, но Кизяк ещё не выработал чёткого плана физического устранения Бабаёва. Идеальным вариантом была бы гибель сотрудника на задании. Но ни о каком задании, даже о любом официальном контакте с этим уже не управляемым существом, не могло быть и речи. Размениваться на несчастный случай Кизяк не собирался: слишком много значило для его будущего это конфиденциальное поручение.

Гораздо более привлекательным и технически выполнимым выглядело убийство Бабаёва мстительным наркоманом. Такого человека, психа, можно было бы прикончить во время ареста. Кизяк решил остановиться на этом варианте. Он приготовился действовать жестоко и решительно.

Через день из Ялты возвращалась выездная бригада Дома моделей. Информатор Бабаёва, манекенщик Роман Цветаев, не был наркоманом. Но он мог стать им уже после смерти, после того, как в его тело сделают инъекции, а в его квартире обнаружат наркотики.

Кизяк встретит его в аэропорту, пригласит в машину и, после короткой беседы, положит перед ним два документа: оформленный по всем правилам загранпаспорт и ордер на арест. В таких случаях люди почти никогда не раздумывают больше одной секунды.

Цветаев придёт к Бабаёву якобы для передачи информации и убьёт его. Лучше всего — ударит ножом. Потом нагрянут оперативники, и маньяк будет расстрелян в упор при попытке сопротивления.

Роман стоял перед дверью квартиры Бабаёва и медлил нажать на кнопку звонка. В правом кармане светлого пиджака, в потной ладони, перекатывался тяжёлый выкидной нож. Во внутреннем кармане — документы на выезд и билеты на ночной самолёт.

Роман посмотрел на часы: из отведённых ему десяти минут оставалось шесть. Он надавил на звонок, дав несколько условленных сигналов.

Дверь открылась, они прошли по тёмному, показавшемся бесконечным, коридору. Нужно было нападать именно сейчас, сзади… Но нет, уже поздно, невозможно, слишком темно…

В комнате душно и неприбрано. Сам хозяин, бледный, обросший и похудевший похож на покойника. Только глаза светятся двумя бешенными огнями. Он действительно болен!..

Их встречи проходили по негласно принятому обоими сценарию. Роман садился за стол и писал. Бабаёв подходил сзади и читал через плечо. Рука его, как бы невзначай, скользила под рубашку, а губы шептали в ухо: «Молодец, молодец, всё хорошо…» Подпись источника уже выглядела неразборчиво.

Сегодня всё по-другому.

— Писать не надо, — рассеянно сказал Григорий. — Раздевайся.

Это было грубо и странно. Оба вели себя как сумасшедшие, и оба этого не замечали.

— Погоди, надо выпить, — сказал Цветаев.

— Пей один, я не хочу.

— Один не буду.

— Раздевайся.

— Я не могу… Почему так спешно?…

В голове Романа молотком стучал пульс, пот струился по его лицу. Одна мысль: быстрее, быстрее всё кончить.

— Да, я очень спешу. У меня… другие дела.

Оставалось четыре минуты. «Нужно, чтобы он повернулся спиной, — подумал Цветаев. — Но, если я разденусь, то не смогу воспользоваться…»

— Можно я не буду раздеваться?

— Ладно, хорошо, пускай так. Ты готов?

— Да, я готов.

Роман вплотную приблизился к Бабаёву, который упёрся руками о край кровати. Каждый изгиб, каждый бугорок этой спины был ему так хорошо знаком… Но сейчас это тело служило мишенью, схемой наиболее уязвимых для поражения участков организма.

Сердце… С какой стороны?… Бить наугад.

Щёлкнул нож, и Григорий сразу оглянулся.

Необходимо перевернуть нож лезвием вниз, иначе не ударить…

С помощью левой руки Роман перевернул нож… и в тот же момент получил удар в пах, отлетел и скорчился на полу.

Удар. Дверь в комнату с треском распахнулась.

Капитан Кизяк с пистолетом в руке и ещё несколько человек в штатском ворвались в комнату.

— Товарищ капитан?… — проговорил Бабаёв.

Он стоял голый, и мысли его отказывались выстраиваться в цепочку, как-либо объясняющую всё происходящее.

Кизяк перевёл взгляд на Цветаева, приставил к его голове пистолет и выстрелил. Голова резко дёрнулась, мозги и кровь разлетелись по паркету.

Наклонившись, Кизяк разжал пальцы убитого, взял нож, осторожно положил его себе на открытую ладонь и спросил у Бабаёва:

— Он хотел вас убить? Этим ножом?

Приблизившись вплотную, неожиданно воткнул нож в голое тело и, с усилием, повернул.

Бабаёв с изумлением посмотрел на кулак, сжимающий рукоятку, зарычал, схватил убийцу за горло слабеющими руками и стал падать.

Кизяк ударил ещё несколько раз наугад.

Чистильщики из отдела Ликвидации разняли пальцы умирающего и оттащили своего капитана.

— Приступайте, — приказал Кизяк, поднимаясь и дрожа всем телом.

Обтереть рукоятку ножа и вложить её в руку Цветаева, исколоть ему вены иглой, ввести в кровь наркотик — дело техники.

Александр Сулейманович выдержал экзамен на чин.

После похорон портрет убитого вывесили на первом этаже. Капитан Кизяк получил благодарность за отвагу с занесением в личное дело. Ещё на протяжении месяца, за едой, едва взявшись за столовый нож, он вдруг с грохотом ронял его, выпуская из рук. Жена решила, что своё скороспелое капитанство муж получил не иначе как путём перехода в расстрельную команду, но догадку свою скрывала.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Оружие сдерживания

Сразу по прибытию в Петроград Коршунов спустился в Город. Его беспокоила предстоящая демонстрация «психодислептического манипулятора» Карклина, и он хотел поговорить с Альтшуллером. На сей раз он с самого начала попросил Мерехлюдина удалиться и, оставшись наедине с изобретателем, перешёл к делу:

— Миша, что вы знаете о ПМ-излучателе?

Как только главный инженер вышел из лаборатории, Альтшуллер снял ноги со стола и затушил сигарету.

— Всё.

— Всё?…

— А что именно вас интересует?

Коршунов давно привык к самоуверенной хвастливости гения и спокойно делил его заявления пополам.

— Опасно ли присутствовать на его демонстрации?

Альтшуллер посмотрел в потолок, крутанулся в своём кресле и хрустнул длинными пальцами.

— Пожалуй, да. Чрезвычайно опасно. Испытания этой пакости чреваты непредсказуемыми побочными эффектами.

— Ага…

— Назовём их условно окнами. Допустим, вы направляете излучатель на какой-то объект, группу людей. А где-то рядом в образовавшееся окно влетает воробей… и попадает в другое измерение. Исчезает.

— Воробей?

— Воробей или человек.

— Значит, это может быть опасным и для человека?

— Вы поразительно догадливы.

— На каком расстоянии от прибора?

— Зависит от мощности. Насколько я понимаю, Карклин намерен продемонстрировать спутниковый излучатель.

— Да, кажется, он говорил именно об этом.

— Десять-пятнадцать километров.

— Это означает, что каждый из тех, кто будет присутствовать на демонстрации, может… пострадать?

— Несомненно. Однако вероятность невелика. Всё равно как перейти поле, на котором две-три минные растяжки.

— Чёрт!

— Согласен.

— Карклин — авантюрист.

— Несомненно.

— Но зачем он так спешит?

— Он боится «Оружия Сдерживания».

— Мы все боимся.

— Этой затеей он хочет дать Президенту уверенность, что мир уже под контролем.

— Это разумно. Но он плохо знает Президента. Старикан не успокоится до тех пор, пока не получит свою реакцию.

— Теоретически я смоделировал реакцию два года назад, когда работал у Карклина.

— Вывод однозначен?

— Будет конец света.

— Чёрт! Чёрт! И ведь этого никак не вбить в голову старому ослу!

— У него нет чувства самосохранения?

— Это очень трудно понять, Михаил Оттович.

— И всё таки?

— Во-первых, ему в ухо дышит Рубцов.

— Простите, не понял?…

— Рубцов, его новый референт. Этот юноша тяжело болен. Ему осталось жить два, от силы три года, и он это знает.

— А во-вторых?

— Во-вторых, сам Президент психически неуравновешен. Рубцов этим пользуется и подначивает Президента делать Бомбу.

— Вы произнесли это слово как женское имя.

— Так они и говорят.

— Вы подслушиваете?

— Я прослушиваю подготовленную для меня нарезку.

— По крайней мере, это объясняет ситуацию.

Коршунов достал сигареты, оба закурили и помолчали.

— У тебя есть идея?

— Пустите меня в Сеть, и я подумаю, что можно сделать.

— Ты сумеешь взломать коды ВПК?

— Чем чёрт не шутит.

— Допустим. Что дальше?

— Я подумаю.

В субботу четверо членов Политбюро, во главе с Президентом, собрались на ближайшем испытательном полигоне ВПК. Погода для загородной поездки выдалась благоприятной: в меру прохладно и солнечно. Ночью прошёл дождь, воздух был чист и прозрачен.

Оставив чёрные бронированные лимузины на дороге, маршалы и генералиссимус направились к пункту наблюдения. Сказавшийся больным Коршунов не приехал.

Карклин шагал впереди, давая на ходу обрывочные объяснения. Выпивший водки Архаров умильно смотрел на повылезавшие из земли то там, то здесь крепыши-грибочки. На его лице всегда блестел игрушечный румянец.

Змий курил папиросу и смотрел себе под ноги. Рубцов семенил за ним с озабоченным видом; в левой руке он держал портфель, на плече болталась видеокамера.

Коренной шёл позади всех. Крестьянское чутьё подсказывало ему недоброе. Неявка Коршунова окончательно испортила настроение.

Поднялись на пригорок, поросший травой и редким кустарником. На дощатом настиле полукругом стоял десяток кожаных кресел. Перед каждым была закреплена на штативе двадцатикратная оптическая стереотруба. За пультом сидел оператор, молодой человек с погонами старшего лейтенанта. За пригорком, на подветренной стороне, дымилась походная кухня.

Карклин предложил всем рассаживаться. Солдаты в белоснежных халатах, надетых поверх формы, принялись разносить чай и кофе.

В поле стояло куполообразное решётчатое сооружение — наподобие тех, которые ставят в цирке для аттракционов с хищниками. Чистота воздуха и качество оптики позволяли разглядеть под куполом каждую травинку.

— Спутник над нами, Владилен Каземирович. — доложил Карклин. — Прикажете начинать?

Змий, распарившийся четырьмя стаканами чая, вытер лоб и шею платком. Затем, вопросительно подняв брови, покосился на своего референта.

— Можно начинать, — прошептал Рубцов, вытянув подбородок в сторону президентского уха. Из уха торчал пучок волос.

— Начинайте! — махнул рукой Президент.

Карклин снял трубку полевого телефона и скомандовал:

— Грузите людей.

Зрители прильнули к окулярам.

Возле решётчатого купола остановилась машина, из крытого кузова начали выпрыгивать люди — мужчины, женщины и дети. Подталкивая стволами автоматов, их загоняли в клетку.

— Как видите, контингент представлен всеми возрастными категориями, — давал пояснения Карклин. — Это преступники, приговорённые к высшей мере. Вот эта девочка, видите, с розовым бантиком, лет десяти, — она застрелила офицера НКВД.

— Что вы говорите! — воскликнул Змий. — Куда же смотрели её родители?

— Родители, маленький брат — все они были замешаны в государственном преступлении. Девочка украла пистолет и открыла беспорядочную стрельбу.

— Ай-ай-ай! Такая молоденькая девочка, а уже столько злобы и жестокости. Чего бы ещё она могла натворить, дай мы ей немного подрасти…

Солдаты захлопнули дверцу клетки, навесили замок и запрыгнули в кузов. Машина рванула с места и вскоре исчезла из поля зрения.

— С чего начнём, Владилен Каземирович? — поинтересовался Карклин.

— А что, ты говорил, оно может?…

— Имеется восемь основных поведенческих установок, также несколько десятков вспомогательных.

— Давай основные, а не то до вечера не управимся.

— В каком порядке желаете?

— А у тебя как записано?

— «Страх», «Безволие», «Радость», «Секс», «Агрессия», «Сон», «Полная потеря памяти», «Буйное помешательство».

— Ну, вот, примерно так и действуй…

Карклин поднял бинокль и всмотрелся в лица подопытных. Похоже, всех их арестовали совсем недавно — выглядят чисто и опрятно. Для проведения полноценного эксперимента необходимы люди с нормальной психикой. Человек десять мужчин и три женщины среднего призывного возраста, несколько пожилых, мальчик и девочка лет десяти и женщина с грудным ребёнком.

Мужчины оживлённо разговаривали, пустив по кругу оставленный солдатами окурок. Женщина кормила грудью ребёнка, сев на траву спиной к решётке. Девочка сплела венок и надела его на голову сверстника. Интеллигентные пожилые люди, по-видимому, супружеская пара, развернули свёрток и принялись беспечно жевать бутерброды.

— В чём дело? — обратился Карклин к своему помощнику. — Почему они так себя ведут?

— Им сказали, что здесь нужно ждать автобус, который повезёт их на железнодорожную станцию. Они решили, что смертную казнь им заменили бессрочным заключением.

— Ну всё, хватит, — пытаясь ослабить воротник, Карклин сорвал верхнюю пуговицу рубашки. — Эти болваны не понимают, что их ждёт… Начинайте.

Сидевший за пультом оператор положил пальцы на клавиатуру.

— Внимание. Первая установка — «Страх».

Оператор включил сигнал и слегка подтолкнул вперёд ползунок регулятора.

Люди в клетке замерли и насторожились.

— Мощность сигнала регулируется в широком диапазоне — от лёгкой тревоги до помешательства и разрыва сердца, — Карклин начал комментировать происходящее. — Прибавим немного.

Оператор подтолкнул ползунок.

Люди вдруг почувствовали, что надежды нет и сейчас, прямо здесь их начнут убивать. Они сбились в кучу и, заслоняясь руками от неведомой опасности, закричали.

— Достаточно, — сказал Змий после того как Рубцов нашептал ему что-то в ухо. — Люди должны оставаться психически нормальными до окончания эксперимента. Что ж нам, на сумасшедших-то смотреть…

— Исходное, — приказал Карклин.

Оператор отвёл ползунок в исходное положение.

Люди начали вставать, отряхиваться и оглядываться по сторонам. «Что это было?» — спрашивали они друг друга.

— Следующую, — махнул рукой Змий, отхлебнул чай и вновь приблизил глаза к окулярам.

— «Безволие».

На лицах людей появилось выражение тупого безразличия.

Карклин поднёс к губам раструб мегафона и проскрипел:

— Выстроиться по ранжиру!

Люди стали неумело и суетливо выполнять команду. Образовалось подобие неровной шеренги.

— Лечь! Встать! Лечь! Встать!..

Женщина отложила в сторону младенца.

— Бежать по кругу!

Пожилой мужчина остался лежать.

— Построение!

— Эй-эй! Кажется, один у вас уже сдох! — заметил Президент, прислушивавшийся к шепотку своего референта.

— Этот не в счёт, Владилен Каземирович, — объяснил Карклин. — У него был уже один инфаркт во время ареста.

— Не, вообще, чего-то не впечатляет. Они слушаются, а что им ещё делать? Я сейчас тебе скажу траву есть, и ты будешь есть. Или не будешь?…

Карклин торопливо прокричал в трубу:

— Траву жрать! Всем! Быстро!

Люди опустились на четвереньки и стали есть траву вместе с ромашками и одуванчиками.

— Дальше, — отмахнулся Президент.

Оператор сделал сброс.

Люди стали подниматься с колен и отплёвываться. Девочку с бантиком вырвало. Пожилая женщина бросилась к бездыханному телу своего супруга, её трясло от рыданий. Все начали возбуждённо переговариваться, — похоже, они догадались, что в действительности здесь происходит.

— «Радость».

Люди вдруг поняли, что сегодня их ждёт смерть, и что она прекрасна. Двое мужчин разорвали одежду, скрутили подобие верёвок и повесились на прутьях решётки. Остальные начали снимать с себя одежду, чтобы последовать их примеру.

— Стой! — заорал Змий. — Куда смотришь! Сейчас все передохнут!..

— «Секс».

Люди продолжали снимать с себя одежду, но уже позабыли, для чего начали это делать. На прутьях остались висеть мужчины, девочка и пожилая супруга сердечника.

Оператор подтолкнул ползунок в сторону усиления сигнала.

Перестав тратить время на раздевание, люди бросились друг к другу и слились в единый агонизирующий клубок, жизнь в котором быстро угасала от многократно ускоряющейся частоты опустошительных оргазмов.

— «Агрессия».

Пульсирующий клубок задёргался и стал хаотически разрушаться: женщины кусались и вырывали волосы у своих любовников, мужчины били и душили друг друга из ревности. В желании причинить другому страдания никто не чувствовал собственной боли.

— И последнее на сегодня. Как говорили древние, «если бог хочет кого-то наказать, он лишает его разума».

— Кто хочет наказать?… — переспросил Змий.

— Вы, Владилен Каземирович, — зашептал Рубцов, — вы наш бог и царь.

Карклин впервые взглянул на Рубцова без видимой неприязни.

— Ладно, валяй.

«Буйное помешательство».

И тогда в клетке началось такое, от чего видавшим виды военным стало не по себе. Оставшиеся в живых сделались отродьями ада. Мальчик поднял с земли булыжник и молотил им по голове женщины. Череп раскололся, и камень хлюпал в кровавой массе, ударяя по шейным позвонкам. Кормящая мать взяла за ножки младенца и, закрутившись, ударила по решётке. Только один подопытный тихо сидел в сторонке — он обгладывал запястье своей руки.

— Хватит, — сдавленным голосом проговорил Карклин и прижал ко рту платок. — Ликвидация и уборка…

Ощутив рвотные позывы, он отбежал в сторону и, наклонившись, ухватился рукой за тонкую берёзку…

В эту самую минуту Архаров отнял от губ пустую флягу. И его глазам представилась удивительная картина. Карклин отбежал в сторону, схватился за берёзку и… пропал. Растворился в воздухе.

Архаров протёр глаза и пристально сощурился на то место, где только что находилась согнутая фигура. Там было пусто. Он посмотрел на других членов Политбюро. Их глаза были прикованы к окулярам. Архаров пожал плечами, спрятал в карман пустую флягу и заглянул в трубу.

Движение в клетке прекратилось. То, что осталось от людей, лежало, висело и кое-где шевелилось в кровавом, неприглядном беспорядке. Из подъехавшей машины вышли солдаты-огнемётчики и пустили мощные струи напалма. В огне забились оставшиеся в живых.

Через минуту в клетке остался только пепел. Вертолёт подцепил решётчатый купол и скрылся за полосой леса на горизонте.

Члены Политбюро поднялись из кресел, закуривая и разминая ноги.

— Где Карклин? — посмотрел по сторонам Змий.

Архаров помалкивал: в последнее время ему часто виделась разная чертовщина.

— Лекарства побежал глотать, Владилен Каземирович, — предположил Рубцов. — Его же с самого начала трясло.

— Ладно, поехали обедать На свежем воздухе аппетит, небось, нагуляли?

Архаров и Коренной переглянулись.

Расселись по машинам и тронулись.

В тот же день вечером Коршунов получил и просмотрел видеозапись, сделанную Рубцовым на полигоне. Выключив экран, некоторое время сидел, покачиваясь в кресле и пуская кольцами дым сигареты. Его вывел из задумчивости характерный зуммер прямой связи с Президентом.

— Получил? — поинтересовался Змий.

— Так точно, Владилен Казимирович.

— Что скажешь?

— Перспективно. Очень. Странностей не наблюдалось?

— Не наблюдалось. Каких ещё странностей?

— Вообще…

— А ты думал, что нас всех в дурдом отправят? И тогда ты, значит, один в здравом уме — и на место Президента… Ловко. Только здесь тоже не дураки сидят. Чем тебя породил, тем и убью. Ты что думаешь, ты у нас фигура неприкасаемая? Да я тебя…

В трубку понеслась нарастающая лавина ругательств. Коршунов понял, что Президент уже сильно подшофе. Он отвёл трубку от уха, затушил в пепельнице окурок и сделал глоток сока из стакана.

— …симулянт хуев! — выговорился наконец Владилен Казимирович.

— А что товарищи, какие мнения? — тактично выждав несколько секунд, поинтересовался Коршунов.

— А товарищи уже нажрались, как цуцики. Натуры у них, видишь ли, нежные и поэтические. Впечатлительные оказались. Юноши бледные со взорами горящими, понимаешь…

— Карклин тоже напился? — не поверил Коршунов.

— А этот жулик сбежал, ещё там, на полигоне. Всё время надушенный платочек к губам прижимал, понимаешь ли. Как это… графиня с изменившимся лицом бежит к пруду.

— Где он сейчас?

— А шут его знает.

Президент бросил трубку.

Вскоре доложили, что Карклина нигде нет. Это означало, что его действительно нигде нет. Коршунов забарабанил пальцами по телефонному аппарату; следовало показать видеозапись Альтшуллеру…

На экране появилось заспанное лицо. Изобретатель прикурил сигарету и, будто случайно, пустил густое облако прямо в объектив камеры. Когда дым рассеялся, Коршунов произнёс без лишних предисловий:

— Я хочу, чтобы вы посмотрели запись.

В последующие сорок минут, дымя сигарету за сигаретой, Альтшуллер безучастно смотрел на экран.

Сначала камера в руках Рубцова дала плавный обзорный разворот по кругу. Затем её укрепили на штатив, и появился крупный план ещё пустой куполообразной клетки. Вот в клетку загнали привезённых людей, за кадром слышится голос Карклина, отдающего первую команду, вторую… Вот всё кончено — вертолёт, подцепив клетку уносится за горизонт. Камера, как и в начале, даёт круговой обзор. Конец.

— Дайте, пожалуйста, ещё раз помедленнее последний фрагмент — когда камеру уже сняли со штатива.

В кадре Змий, Архаров и Коренной; оператор за пультом. По кругу: колючая проволока, дымок полевой кухни, вышки с часовыми, песок, трава, редкие кусты и деревца, поле, выжженный круг, лес на горизонте, снова смотровая площадка. Конец.

— Вы заметили странность? — сказал Альтшуллер.

— Куда же подевался Карклин… — прошептал Коршунов.

— Последний раз его голос на плёнке слышен в двенадцать сорок три. В двенадцать сорок семь даётся круговая панорама, и его уже нигде нет. Покинуть данное поле обзора за четыре минуты могла бы, разве только, скаковая лошадь. Но Карклин — не лошадь. Он также не крот, чтобы зарыться в землю.

Коршунов лихорадочно потёр лоб ладонью.

— Вы думаете, что он всё-таки…

— Не исключаю такой возможности.

— Но, вы говорили, вероятность угодить в такое окно крайне невелика — всё равно, что наступить на единственную растяжку в поле…

— Значит, он наступил.

— Немыслимо. Почему именно он?…

— Вопрос скорее философский.

— Где он теперь?

— Если бы вы дали мне год и неограниченные возможности для решения только одной этой проблемы, я бы дал вам ответ через год. Или через два.

— К чёрту. У нас нет и недели. Хотя, при определённых обстоятельствах, бегство в такое окно могло бы стать единственным шансом на спасение.

— Смотря что спасать, Феликс Петрович.

— Что вы сказали? Михаил Оттович, неужели вы, учёный, материалист, верите в бессмертие души?

— Я не верю.

— Всё-таки не верите!

— Я знаю.

Коршунов стукнул кулаком по столу.

— Перестаньте говорить загадками! Что вы знаете?

— Мне пора спать.

— Извините, Миша, вы же понимаете, насколько волнует меня эта тема. Сядьте, сядьте. Скажите, что вы знаете?

— То же, что и вы.

Коршунов взял себя в руки.

— Хорошо, вернёмся к исчезновению Карклина. Завтра его начнут искать по-настоящему. А в понедельник Змий соберёт Политбюро.

— Попытайтесь занять его должность. У вас появится возможность навсегда закрыть тему «Оружия Сдерживания». Иначе ваш Президент навсегда закроет тему жизни в этой вселенной. Если ему не помешают те, с копытцами и рожками, которые будут раздувать огонь под его сковородкой.

— Да-да… конечно, это крайняя мера… спокойной ночи.

Коршунов откинулся в кресле и прикрыл глаза. В его быстро затуманивающемся сознании крутились кадры видеозаписи и обрывки разговоров.

Вот он почувствовал, что проваливается вниз и падает прямо в Город. Но там теперь сущий ад. Повсюду кипят огромные булькающие котлы, шипят сковороды, полные грешников. Шум стоит такой, что голова идёт кругом. Маленькие вертлявые черти с рожками и копытцами подбрасывают уголь. Другие тыкают вилами тех грешников, которые лезут через край.

Сам Коршунов во время падения зацепился за уступ в скале. Но сколько он сможет продержаться? В полумраке, совсем рядом, он замечает дыру, спасительное «окно», и оттуда ему машет руками и торопит Миша Альтшуллер.

Не всё ещё потерянно. Нужно только подобраться, осторожно двигаясь по узкому щербатому выступу. Он делает один приставной шажок, другой…

И тут сверху падает и цепляется за него ещё один человек. Он трепыхается, кричит, и тянет за собой вниз. Этот человек — Мерехлюдин. В одной связке они летят вниз, в кипящий котёл…

Голова Коршунова упала на грудь, он вздрогнул и проснулся. «Почему именно Мерехлюдин?…» Во мраке горела зелёная лампочка на пульте связи, за плотно завешенными шторами угадывалось приближение рассвета. Ехать домой уже не имело смысла. «Но почему же всё-таки Мерехлюдин?» Так и не найдя ответа, он снова задремал.

Теперь он в куполообразной клетке — один и совершенно голый. Снаружи к прутьям решётки прильнули весело скалящиеся члены Политбюро — Змий, Архаров, Карклин и Коренной. Рядом стоит Рубцов с камерой и злорадно улыбается. Это он всё подстроил.

— Начинайте, — говорит Змий.

— Лечь! — кричит Рубцов через мегафон.

На всякий случай Коршунов послушно ложиться; он думает, что приборы не сработали и решает притворяться.

— Встать! Лечь! Встать! Лечь… Спать!

Коршунов сворачивается калачиком и притворяется спящим.

— Встать, по кругу — бегом!

Коршунов встаёт и начинает бегать по кругу как цирковая лошадь.

— Нет, это не годится, — говорит Змий. — Так любой может. Пускай себе пальцы на руках отъест.

От этих слов у Коршунова начинает болеть сердце, но команда уже прозвучала, и он послушно суёт в рот пальцы и делает вид, что грызёт их, а на самом деле только покусывает, словно разыгравшаяся с хозяином собака. Вот-вот обман вскроется, и прибор включат по-настоящему. Он кусает изо всех сил и просыпается. Вскакивает, трясёт в воздухе обслюнявленными, искусанными пальцами.

Архаров, видевший Карклина последним, потерял его в тот момент, когда Бруно Вольфович, не в силах более сдерживать душившие его рвотные позывы, ухватился за ствол молодой берёзки и принялся блевать, натощак пуская только желчь и слюни…

Но вот, уже в следующее мгновение, он заметил разительные перемены в окружавшем его мире. Стало темнее, в ушах гудело и стучало, а землю и ствол, за который он держался, стало покачивать и трясти. Тошнота отступила, Карклин поднял глаза и огляделся.

Он стоял в вагоне переполненной электрички метро, ухватившись за хромированный вертикальный поручень. Раздавшиеся в стороны пассажиры смотрели на него с отвращением. «Улицы им мало, ещё в метро лезут…» — сказал кто-то. «Сейчас, на станции, позовите кто-нибудь милиционера…»

Поезд замедлил ход, объявили станцию, Карклин рванулся к выходу и смешался с толпой. «Что за дьявол, — бормотал он про себя, — что за дьявол…»

Поднявшись на улицу, он присел на скамейку и вытер струившийся по лицу пот. Для него было совершенно очевидно, что произошла какая-то чертовщина во время демонстрации излучателя. Он всё ещё в Москве, но это совсем не та Москва, в какой он был ещё вчера, 26 августа 71 (1988) года. Перед ним бурлил проспект, переполненный автомобилями иностранного производства. А люди более походили на иностранных туристов…

Карклин посмотрел на тумбу с расклеенными афишами. «Шоу монахов монастыря Шао-Линь». Шоу монахов?… Но вот, вот, самое главное: дата. 27 августа… Нет-нет, не может быть! 2001-го?… Третье тысячелетие от Рождества Христова!!

Итак, с этим следовало смириться. Он в Москве 2001 года, судя по всему, оккупированной вражеской капиталистической державой. С этим ему следовало здесь выжить. Ему?… И тут Карклина ошарашила догадка. Чтобы проверить эту догадку, нужно было позвонить по телефону.

Заметив поблизости упитанного мужчину с мобильной трубкой, он подошёл и умоляюще попросил набрать номер одной из закрытых клиник, принадлежавших ведомству ВПК.

Толстяк снисходительно посмотрел на чудака, одетого в строгий «похоронный» чёрный костюм. Жалобные просьбы о медицинской помощи на него подействовали, он набрал требуемый номер, и Карклин прижал трубку к своему большому уху.

— Вас интересует Карклин? Бруно Вольфович? — удивился его лечащий врач. — Простите, а с кем я имею честь?…

— Я, видите ли, родственник… Приехал с крайнего Севера. Обстоятельства сложились так, что вот уже тринадцать лет я не видел своего родного брата…

— Тринадцать лет? В таком случае это объяснимо. Боюсь, что вынужден буду вас огорчить, господин… Карклин?…

— Да! Валдис Оттович.

— Боюсь, что вынужден буду вас огорчить, Валдис Оттович: вот уже тринадцать лет, день в день, ваш родной брат находится в коматозном состоянии.

— Как?!

— Между жизнью и смертью, господин Карклин. Да-да, внезапный удар без каких бы то ни было видимых причин.

— Адрес!

— Хорошо, не волнуйтесь, записывайте…

Выслушав и запомнив, Карклин сунул телефон в руки понимающе кивнувшего ему владельца. В клинике находился… кто? Он сам… или его двойник… В любом случае, кто-то из них в этом мире совершенно лишний.

Нащупав за пазухой пистолет, он пошёл на противоположную сторону улицы, к автобусной остановке.

Но едва только он ступил на пешеходную разметку, как из-за поворота на большой скорости вырулил огромный тёмно-зелёный джип.

Удар оказался не смертелен. Пострадавший, хотя и потерял сознание, но быстро пришёл в себя. Поднялся и зашагал прочь. Он не произнёс ни слова, но теперь у него была странная, деревянная походка. В его голове больше не существовало ни мыслей, ни воспоминаний. Его физическим телом управлял теперь только один, заданный за минуту до столкновения, алгоритм: проникнуть в палату к двойнику, убить его и уничтожить труп.

В ту самую секунду, когда несчастный пешеход потерял сознание, в клинике открыл глаза коматозник. Память и сознание вернулись к нему внезапно. «Проклятый идиот!» — обругал он шофёра, увидев, что находится в больничной палате.

Карклин ощупал тело — всё на месте, никаких переломов.

Он поднялся на кровати и свесил ноги. Но почему же так ослабло всё тело, кружится голова, не слушаются мышцы и ломит все косточки! Неужели он так долго провалялся здесь без сознания? Сколько — день, неделю, год или месяц?

Его телодвижения заметили через стеклянную дверь больничного коридора, началась радостная суматоха. Его уложили, над ним склонился профессор, палату заполнили врачи и персонал.

— Сколько я здесь? — невнятно выговорил Карклин, с трудом ворочая во рту онемевшим, словно чужим, языком.

Профессор снял и протёр очки.

— Не буду скрывать от вас правду, товарищ маршал. Тринадцать лет вы находились здесь, в бессознательном состоянии.

— Сколько?!

— Тринадцать лет. Ваши дети выросли, жена… немного изменилась. Мир тоже изменился. Мужайтесь. Мы с вами оба военные люди.

Изо всех сил наморщив ум, Карклин начал догадываться, что именно происходит с ним на этот раз.

После всестороннего обследования, ванной и лёгкого ужина, его оставили в покое. Ссылаясь на частичную потерю памяти, он узнал всё, что можно было узнать от врача, о своих последних годах активной жизни. Начиная с осени 1982-го всё было не так.

Поздно вечером, когда клиника опустела, Карклин вспомнил о том, другом теле, которое сегодня утром сбила машина. Никаких документов, удостоверяющих личность, в карманах не было. Члены Политбюро не носят в карманах документы, удостоверяющие личность. Если тело увезли в морг, необходимо дать кому-нибудь на лапу, чтобы его поскорее кремировали как неопознанное. Но что если тот человек, то тело, в котором он находился, — ещё живо?

В палату заглянула дежурная медсестра:

— Больной, Бруно Вольфович, вы ещё не спите?

— Нет, а что?

— К вам пришли.

— Кто?!

— Брат.

— Нету, нету у меня брата! Документы, документы спрашивали?!

— Да у него на лице документы — родной ваш близнец.

— Где он? Где?!

— Так он уже по лестнице поднимался. Я на лифте приехала, чтобы вы не очень волновались.

— Не пускать!.. Милицию!.. Заприте все двери!..

Карклин натянул до самых глаз одеяло.

— Ой, пойду Главному врачу позвоню, разбужу его… — всплеснула руками медсестра и убежала.

— Стойте! Не уходите!..

Но голос его был слаб, а поблизости никого уже не было.

Карклин спустился с кровати на линолеум и медленно, на четвереньках, приблизился к стеклянному шкафу. Его тело было свинцовым. Открыл дверцу и достал из металлического футляра скальпель.

В коридоре уже слышались шаги двойника.

Цепляясь за ручку и выступы дверной рамы, Карклин поднялся и прислонился спиной к стене. Слабо сжал в кулаке скальпель, поднял руку и приготовился.

Зомби распахнул дверь и шагнул в палату. Взгляд его остановился на белеющей во мраке кровати. Он вынул пистолет и взвёл курок. В этот момент Карклин взмахнул рукой и слабо ударил «брата» скальпелем в шею.

Он промахнулся: лезвие только слегка поранило кожу. Но пистолет выпал, и в следующее мгновение два Карклина вцепились друг другу в горло. Зомби сжал пальцы, медленно опустил руки, и коматозник послушно осел на пол. В горле у него засвистело, руки скользнули по измазанной кровью шее противника и бессильно упали.

Посетитель спрятал за пазуху пистолет, поднял скальпель и несколько раз ударил лезвием в горло двойника. Тот зашипел, заклокотал и испустил дух.

В тот же миг зомби закачался, схватился за голову, вздрогнул, зажмурился и открыл глаза.

Это снова был Карклин. Тот самый, которого утром сбила машина и который только сейчас почувствовал боль в ушибленном тазобедренном суставе.

Уняв дрожь и усилием воли взяв ситуацию под контроль, Карклин раздел догола и взвалил на плечо бездыханное тело. Озираясь по сторонам, прошёл по пустому коридору к пожарной лестнице.

Спустившись в котельную, затолкал тело в горящую угольную топку. Разделся и бросил в огонь чёрный костюм, кальсоны и рубашку. Бегом вернувшись в палату, убрал с пола кровь. Надел на себя пижаму коматозника, сунул пистолет под подушку и залез под одеяло.

Появилась медсестра. Она держала в руке шприц, на ходу отламывая кончик от стеклянной ампулы.

— А где же ваш брат? — поинтересовалась она, протирая спиртовой ваткой кожу на руке Карклина.

— Ушёл. Уже ушёл.

— Вот и хорошо, что ушёл. Потому что врач велел до утра никого к вам не пускать. Вам ещё вредно так нервничать. Я вам сейчас кольну успокоительного, чтобы вы хорошенько выспались и отдохнули.

Карклин не возражал.

Утром он встречал сильно переменившихся, но искренне обрадованных родственников. Номера счетов хранились в памяти коматозника, и все эти годы не проходило дня, чтобы семья не молилась о его выздоровлении.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ День рождения Котова

16 июля 1984-го Р. Х. или 67-го года Новой Эры, как было предписано вести новое летоисчисление, Дима отмечал свой формальный двадцать второй день рождения. Формальный потому, что реально он прожил полных двадцать восемь — четыре там и ещё два здесь.

На вечеринку собрался полным составом «Невский факел», Петрушка и ещё какие-то полезные люди, которых пригласила Чебрикова. «Скажу, что кроме твоего дня рождения, у нас сегодня помолвка, — предупредила она. — Все видят, что мы живём внаглую; сейчас это не поощряется».

К семи часам гости начали подтягиваться. Поскольку Чебрикова велела «одеться поприличнее», Степанов явился в костюме и галстуке. Осипов и Лисовский, после недолгих раздумий, нацепили идеологически выдержанные футболки с эмблемой молодёжного фестиваля в Северной Корее. Было жарко, и Степанов поглядывал на них с завистью, вытирая украдкой пот со лба.

На чёрных волгах приехали несколько полезных гостей. Угощения были доставлены из горкомовской столовой по комплексному заказу. Лена сама не готовила, даже мытьё посуды было привычной котовской обязанностью.

Когда гости расселись, москвич Андрей Романов, начальник отдела Культуры ЦК ВЛКСМ, произнёс поздравление по поводу помолвки. День рождения как-то непонятно отошёл на второй план.

Только после того, как выпили по второй, зазвенели приборами, раскладывая салаты по тарелкам. В духовке, уложенные гармошкой, подогревались десяток сплющенных цыплят «табака». На плите варилась кастрюля с картофелем, который Дима с утра усердно чистил, а ещё больше — калечил.

Как выяснилось почти сразу, собравшиеся были не дураки выпить. Тосты неслись один за другим. Потом Лена врубила магнитофон и предложила танцевать. Под музыку британской группы «Смоуки» (запись с грампластинки фирмы «Мелодия») важные гости, сняв пиджаки, солидно пританцовывали и щёлкали пальцами.

Во время медленных танцев партнёром Лены неизменно оказывался Андрей Романов из ЦК ВЛКСМ. Ещё за столом Котов заметил, что они переглядываются, и теперь у него в груди бушевало пламя.

Позднее на столе сделалось пустовато и грязно, а гостям — скучно. Степанов клеился к зрелой даме, работавшей на телевидении, Петрушка прилёг в соседней комнате, Осипов и Лисовский смылись, не попрощавшись.

Сама собой возникла идея продолжить в ресторане. Расселись по машинам и выехали.

— Дима разве не с нами? — поинтересовался Андрей Романов, в машине которого сидела Чебрикова.

— Перебрал, наверное, — сказала Лена рассеянно. — Пускай поспит.

Но Дима не перебрал. Вернее, не до такой степени, чтобы из-за этого остаться дома. Просто о нём забыли. Его никто не звал, а напрашиваться самому в чужую машину не хотелось. Он сидел один за неприбранным столом и курил. В комнате появился Петрушка.

— В голове трещит…

Они расчистили место на столе, и Дима достал из серванта два прибора. Принёс кастрюлю с холодной картошкой, открыл шпроты. Выпили по рюмке, закусили, выпили ещё по одной.

— Чего спать завалился?

— Работы много. Систему «Маяк»… то есть, тьфу, тьфу!.. — Петрушка похлопал себя по губам. — Эту… одну хреновину разрабатываем. Лучше не спрашивай.

— А я и не спрашивал…

В седьмом часу утра ввалился Степанов. Ночь он провёл в квартире той самой дамы с телевидения, к которой начал клеиться ещё за столом. Сюжет классический: муж в командировке. Об этом ему было сказано в машине, и тёпленькая парочка до ресторана не доехала. Теперь он примчался к Котову, чтобы составить себе алиби. То есть, он должен был прийти домой прямо с котовского дня рождения, пьяным, как положено.

Степанов достал из-за пояса две бутылки коньяка, сорвал пробку, принёс из кухни стакан, налил доверху, выпил. Выкурил папиросу. Налил ещё один, выпил.

— Лимончиком занюхай, — подсказал Петрушка. Они с Котовым так и просидели всю ночь за бессвязным разговором.

— Чебрикова не возвращалась? — поинтересовался Степанов, шумно дыша и перегрызая лимонную корку.

— Не возвращалась, — мрачно ответил Котов.

— Может, к себе поехала?

— Нет.

— Ну, тогда, старик, я не знаю. Не расстраивайся, зато у нас теперь на телевидении всё схвачено.

— «Зато» в каком смысле?

— Чего? — не понял Степанов.

— Ты этим словом что-то противопоставил. Типа того, что хотя твоя баба — шлюха, зато твою морду скоро будут показывать по телевидению.

— Ну, старик, зачем ты так, — Степанов похлопал приятеля по плечу. — Я про морду ничего такого не говорил.

Котов только рукой махнул.

Но вот защёлкал замок входной двери, и в комнату заглянула запыхавшаяся и раскрасневшаяся Лена Чебрикова.

— Вы ещё празднуете, молодцы какие!.. Дима, у меня в шкафу, за платьями, бутылка рижского бальзама и полусухое шампанское — я как знала, нарочно припрятала от гостей…

Никто не пошевелился. Но Чебрикова сама, продолжая болтать и суетиться, выставила на стол бутылки. Правильный Петрушка взял шампанское и отнёс его в морозильник.

— Сначала посидели в ресторане, потом гуляли, смотрели как разводятся мосты. Смотрели-смотрели, да так, сдуру, и остались на той стороне. Ночь, а народу — как на демонстрации. Все разошлись, а я присела на скамейку и заснула…

Чебрикова трещала, но на её слова никто не реагировал. Степанов доедал остатки салата, Петрушка сосредоточенно осматривал сургучную заливку на горлышке бальзама, Котов с деланным безразличием курил.

— А вы, значит, так и сидите…

Лена, наконец, ощутив двусмысленность своего положения, другим голосом произнесла:

— Пойдём, поговорим.

Котов вышел на кухню, сел и уставился в окно. Лена закрыла за собой дверь и прикурила сигарету. Руки у неё дрожали.

— Дима, ты что, мне не веришь?

Котов молчал.

— Я понимаю, тебе сказали, что мы с Андреем ушли. Ну и что с того? Там было душно, мы пошли погулять. Белые ночи. Я показала ему набережную, мосты… А говорили, между прочим, о тебе.

— Вали отсюда.

— Что?

— Верни ключи и пиздуй отсюда.

— Ты что, с ума сошёл? Я ведь могу разозлиться.

— Повторять надо?

Чебрикова растерялась. Она не могла сообразить, что именно знает Котов.

— Ну, знаешь, это хамство. Если тебе кто-то наговорил обо мне гадостей, то я не виновата.

— Я звонил в гостиницу. Ты была у него в номере.

Чебрикова села, прижала к глазам платочек и всхлипнула.

— Дурак! Я ведь для тебя это делала. Для твоего дурацкого ансамбля. Ты сам хотя бы пальцем пошевелил? Этот парень — в ЦК, он курирует молодёжные проблемы. А завтра… ты понимаешь, кем он может стать завтра?… Ты думаешь, мне, мне это надо?…

Женские слёзы и упрёки действовали на Котова деморализующе. Теперь ему стоило большого труда изображать оскорблённое достоинство. Больше всего хотелось крикнуть что-нибудь в отчаянии и убежать.

— …Сам-то ты любишь кататься на всём готовеньком. А если кто-то, кто тебя тащит по жизни, в говно ступил — ты уже для этого человека слишком чистенький.

Внезапно Лена опустилась на колени и прижала к губам его руку. Котов слабо дёрнулся, но она не отпустила.

— Прости, я сама не знаю, как это получилось… Всё было так противно… Я шлюха. Прости, Дима, прости, если можешь…

Котов посмотрел сверху вниз на её заплаканные глаза — и сдался.

Петрушка и Степанов молча сидели на своих местах. В утренней тишине квартиры они слышали всё от первого до последнего слова.

— Как там шампанское? — бодро поинтересовалась Лена Чебрикова. — Сева, тащи бутылку.

Хлопнула пробка, и все четверо выпили «за новорождённого».

— Чёрненького долейте в фужеры. Интересный вкус, правда? Музыку тихонечко поставим, совсем тихо… Дима, дай я тебя поздравлю… нет, не так, в губы…

С момента появления Лены в квартире прошло не более пятнадцати минут.

Через неделю «Невский факел» закончил работу над студийной фонограммой и приступил к съёмкам на телевидении. А к началу сентября часовой фильм-концерт «С думой о прошлом». Ансамбль позировал на фоне героических памятных мест вперемежку с архивной хроникой. Ещё десять песен-клипов отсняли в условиях павильонной бутафории. В них ребята переодевались то в красноармейцев, то в физкультурников, то в строителей.

Однажды в студии появился композитор Александр Марусин. Котова это даже не удивило; он привык к некоторым закономерностям и повторам. Как выяснилось, Марусин приехал специально для знакомства с участниками ансамбля. Он сказал, что работает над небольшим циклом военно-патриотических песен на африканскую тематику. Сев за рояль, он наиграл несколько «свежих» тем. По своей основной жизни Котов знал его как человека бессовестного и пробивного, то есть, незаменимого в сложившихся условиях. Недолго думая, он предложил Марусину занять место художественного руководителя.

В октябре «Невский факел» начал своё триумфальное шествие в средствах массовой информации. И тогда же пришло шокирующее известие о выступлении ансамбля в Кремле, в сборном концерте, посвящённом празднованию 67-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.

У ребят задрожали колени. Об их согласии, никто, разумеется, не спрашивал. Молодых артистов рекомендовал Андрей Романов. Он внёс их в список и дал на подпись министру Культуры. Памятная июльская ночка не прошла даром.

Утвердившись в должности начальника отдела, капитан Кизяк ощутил необходимость сделать решительный прорыв в одном из трёх направлений вверенной ему работы.

Тема мужского гомосексуализма вызывала у него неприятные ассоциации: слишком свежи были воспоминания. Кисть руки ещё помнила рукоятку ножа и упругую податливость плоти лейтенанта Бабаёва.

Отличиться на поприще ловли наркоманов было почти невозможно. Наркоман всегда на виду — ослабленный и беззащитный. Все его родственники и знакомые знают, что он — наркоман. При новом порядке наркомания не рассматривалась как серьёзное преступление.

Куда более опасные настроения сеяла в молодёжной среде рок-музыка. Она воспламеняла сердца и давала пищу уму. Совсем недавно Президент упомянул рок-музыку, сравнив её с зубной болью. Вот куда необходимо бросить лучшие силы вверенного ему подразделения. Вот что может стать толчком для его будущей карьеры…

Одним из первых своих приказов по отделу Кизяк произвёл кадровую перестановку, значительно усилив «рок»-подразделение. Спустя два месяца после назначения, в конце октября, его вызвал на доклад Ежов. В кабинете также находился и Зубов.

— Давайте без цифр и покороче.

— Выявляется всё больше молодых людей, вовлечённых в так называемый рок. Это направление работы я прошу считать для отдела приоритетным.

— Обрисуй в двух словах.

Набрав воздуха в лёгкие, Кизяк собрался с мыслями.

— Наиболее разнузданные и опасные — так называемые панки. «Мать», «Эксгумация», «Выпячивание недостатков»… Их концерты мы стараемся либо накрыть облавой, либо заснять на плёнку и поставить на учёт всех присутствующих. Однако, сеть осведомителей не разработана, начинать приходится фактически с нуля.

— Что за люди? Почему они не на общественно полезных работах?

— В большинстве это непутёвые отпрыски уважаемых и влиятельных людей.

— Как бы они не были уважаемы, работайте с ними нашими обычными методами. В особо щепетильных случаях обращайся к Зубову.

— Вас понял. Некоторым самим хватило ума повзрослеть. Ещё несколько месяцев назад популярный коллективчик «Обводный канал» основательно разлагал молодёжь. Теперь же они исполняют хорошие, идейные песни. Радио, телевидение.

— Это случаем не «Невский факел»?…

— Они самые, товарищ полковник.

— На них пришла вводная из Москвы. Будут участвовать в праздничном концерте. Я тебя по этому поводу вызвал. Этих ребят надо подготовить. Раньше с ними работали?

— Руководитель ансамбля, Дмитрий Котов, год назад подписал агентурное соглашение, — подсказал Зубов. — Это перед поездкой на фестиваль в Северную Корею. Сотрудничает крайне неохотно.

— Разбирайтесь. До конца месяца надо переслать в Москву их дела. Идите, работайте.

Зубов и Кизяк вместе вышли в коридор.

— С Котовым работал Вовочка Соколов, — сказал Зубов. — Поговори с ним. И, кстати… Там, кажется, племянница Чебрикова как-то фигурирует… Поосторожней.

— Из органов звонили, этот… НКВД, — сказал Котов за ужином.

— Соколов? Чего хотел? — отозвалась Лена.

— Не Соколов. Какой-то другой… Александр Сулейманович. Просил зайти.

Лена перестала есть.

— Всё верно! Значит, на вас пришёл запрос. Значит, вы уже точно будете выступать. Вас теперь всех будут вызывать, предупреди ребят. Анкеты у вас хорошие, только поменьше болтайте. Думайте, когда чего-то спрашивают…

В комнате № 213 (без таблички) помещения районного исполкома его ждал Соколов и ещё один человек с такой же усреднённой, не запоминающейся внешностью. Котов догадался, что это и есть звонивший ему вчера Александр Сулейманович. Один сидел за столом, другой делал вид, что читает газету.

— Давно не виделись, Дмитрий Иванович, — приветствовал Котова Владимир.

— Здрасьте…

— Знаешь, почему вызвал?

— Скажите сами, я знать не обязан.

Кизяк опустил край газеты и взглянул на Котова. Он привык к тому, что осведомители ведут себя испуганно и угодливо.

— И не догадываетесь? — Кизяк резко поднялся с места и отбросил в сторону газету. Дело переходило к нему, и он решил показать младшему по званию, как следует работать по-настоящему.

Котов посмотрел на «другого», но промолчал.

— Отец и мать проживают за границей?

— Не проживают, а работают. В Монголии, по поручению советского правительства.

— А сейчас у нас какое правительство?

— Сами знаете.

— Что? Что такое? Говорите, говорите.

— Союза Советских Социалистических республик… — от энергичного напора Дима скис и поджал хвост.

— Вы тоже хотите уехать?

— Не хочу.

— Хотите работать здесь и приносить пользу Родине?

— Да…

— И что же вы умеете?

Повисла пауза. Скрипя паркетом, Кизяк медленно прошёлся по комнате. Соколов думал о том, что ему ещё многому придётся научиться.

— Вот анкета. — Кизяк придвинул к краю стола десяток страниц форменных бланков на скрепке. — Заполните и явитесь сюда завтра. В четырнадцать ноль-ноль. Идите.

На другой день Котов принёс анкету. В комнате находился только один Соколов. Он погрузился в чтение.

— Так… так… Родители проживают за границей, это плохо. Дальше…

«Муд-дак!» — с чувством произнёс про себя Котов.

Процедуры собеседования и заполнения анкет прошли все участники ансамбля. В первых числах ноября «Невский факел» полным составом прибыл в Москву и поселился в специально забронированных номерах гостиницы «Россия». В основном ничего не делали. Гуляли по Москве и отдыхали. Выпивали умеренно. Выступать предстояло под фонограмму.

В последние три дня начались прогоны большого сборного концерта в Колонном зале — по два в день, утром и вечером. На последнем, генеральном прогоне ребята были одеты в специально пошитые для них концертные костюмы — с приталенными пиджаками и яркими отворотами воротников рубашек.

Члены художественного совета, находившегося в зале, были довольны. Одно незначительное замечание сделала министр Культуры: в одном месте солист (Степанов) делал слишком вольный взмах рукой, что с её точки зрения производило нехорошее впечатление.

В последний день приехала Чебрикова. Она оформила себе путёвку от комсомола и поселилась у своего высокопоставленного дяди-пенсионера. Котов подозревал, что она встречается с Андреем Романовым, но ему было уже почти всё равно.

Утром седьмого ноября всех участников собрали в Колонном зале для записи концерта. Ребята без запинки отыграли свой номер под фанеру, чётко двигаясь по отрепетированной схеме. Вечером то же самое повторили для полного зала — на автопилоте. После этого началась вынужденная импровизация.

Артистов перевели в банкетный зал, где было организованно застолье для Президента и членов Политбюро. Пока в зале провозглашались первые тосты, а фокусники, куплетисты, балерины и музыканты томились в специально отведённом помещении за сценой, случилась катастрофа. Подбежал режиссёр и сказал, что нужно выступать вживую.

Ребята в ужасе замахали руками. Со слезами на глазах режиссёр побежал к главному распорядителю и умолял его что-нибудь сделать. В конце концов тот решился подойти к Архарову и нашептал ему в ухо о сложившейся неловкой ситуации.

— Какая такая нахер грамма? — отозвался Архаров во весь голос. — Это что, они нам будут рот открывать?…

Проклиная свою несчастную участь, распорядитель заверил, что джаз, «Виртуозы Москвы» и чтецы, и куплетисты — все будут выступать в живую.

— Вот и эти пусть поют, как умеют, — сказал Архаров. — Пока живы.

На этом разговор был закончен.

Словно напуганные крысы по сцене заметались техники, пытаясь отладить звук из того, что есть. Выяснилось, что у «Невского факела» с собой нет даже гитарных шнуров, и за ними послали в гостиницу курьера. О настройке инструментов со звуком не могло быть и речи; звук можно было выправить только после начала выступления. Гитары лихорадочно настраивали, закрывшись в туалете.

От волнения ребятам сделалось дурно, у Степанова началась тихая истерика: он сказал, что не помнит ни одной строчки.

За полчаса до выхода, когда по сцене гремел сапогами ансамбль песни и пляски, Котов заставил себя разозлиться и собрать волю в кулак. Всё-таки у него был опыт по части работы на сцене. Кто это такие, в конце концов? Обыкновенные пьяные генералы. Для таких он играл десятки свадеб, они подносили ему водку и лезли обниматься. Тысячу раз он видел, как они валяются мордами в тарелках и блюют на собственные лампасы.

Котов налил друзьям по полному стакану тёплого коньяка и заставил выпить. Никто не поморщился.

Со сцены доносился голос популярного сатирика. Их выход — следующий.

Распорядитель ухватился за рукав конферансье и что-то ему зашептал. «Танцы» — донеслось до ушей Котова слово, заставившее его сердце радостно забиться. Это меняло всё. Играть для танцующих — совсем не то, что играть для сидящих в зале.

Тем временем коньяк подействовал: на щеках ребят появился румянец, глаза стали более осмысленными. Они уже не выглядели как ведомые на закланье бараны. В последний раз запершись в сортире, почти бесшумно, но чётко и слаженно исполнили первый куплет первого номера.

Через минуту все четверо стояли за кулисой в ожидании своего выхода.

«…и на зависть им растёт благосостояние нашего народа!» — закончил своё выступление популярный сатирик.

Под жидкие аплодисменты, звон посуды и пьяный гул банкетного зала на сцену вышел конферансье.

— Я вижу в этом зале много замечательных молодых лиц. И, конечно, не только молодые засиделись, ох засиделись за столами. Я вижу, что и старики давно притоптывают ногами в желании потанцевать. Да разве есть здесь старики? Конечно нет! Наш праздничный вечер продолжает популярный вокально-инструментальный ансамбль «Невский факел»!!!..

Ребята бегом заняли свои места на эстраде, барабанные палочки отсчитали вступление, в ту же секунду, с первыми звуками, оператор выставил звук — и упругая волна бас-гитары, барабанов и клавишей приятно ударила по нервам засидевшейся хмельной аудитории. Молодёжь и часть стариков вышли в круг.

Теперь можно было ничего не бояться. В пьяной суматохе играть легко и приятно. На свой страх и риск Котов принял решение об изменении программы. Вместо песни о товарище Сталине, ансамбль разразился мощной импровизацией на тему «Коробейников» с длинными, почти рок-н-ролльными, проигрышами.

Далеко за полночь Президент, сделав окружающим благодушный знак продолжать без него, отправился на отдых. За ним потянулись почти все «старики», а молодёжь ударилась в разгул с утроенной энергией. Во время коротких перерывов ребята пили коньяк и вновь выходили на сцену.

Под утро, когда в зале остались одни пьяные, конферансье объявил окончание вечера и пожелал всем спокойной ночи. Героев сцены отвезли в гостиницу, где они упали на свои кровати замертво.

— Хорошие ребята, — возбуждённо суетилась Лена Чебрикова, подтыкая под бока Котова одеяло. — Ты слышишь? Он сказал: «хорошие ребята», это мне точно передали. Когда он уходил, его спросили, что дальше, а он сказал: «Хорошие ребята, пусть играют». Слышишь ты меня, оболтус? Это можно где угодно процитировать!..

Котов всё слышал, но уже ничего не понимал.

Вернувшись в Петроград, ребята несколько дней отдыхали от концертов, репетиций и друг от друга. Ни для кого в ансамбле не являлось секретом, что в Москве Лена Чебрикова встречалась с Андреем Романовым. Положение Котова становилось смешным и неприличным.

В такие дни, когда его одиночество ощущалось особенно остро, он почему-то начинал думать о Марине. Ещё тогда, два года назад, сразу после появления в 1982-м, он разыскал Марину и повёл себя непростительно глупо.

Прежде всего он позвонил по телефону и назвал её мамашу по имени-отчеству. Та удивилась, и Котов поспешил замять тему.

После этого он решил подкараулить Марину возле её дома. На бульваре улицы Петра Лаврова он расположился на скамейке и приготовился к долгому ожиданию.

Было три часа дня, октябрьское солнышко чуть-чуть пригревало, жёлтые листья раскрасили потускневшие газоны. Дима курил папиросу и поглядывал на проходивших мимо школьников и школьниц. Мальчики — в синих форменных костюмах; девочки — в тёмно-коричневых платьях и чёрных фартуках. В руках портфели, а поверх портфелей болтаются тряпочные мешки со сменной обувью. Мальчишки задевают идущих впереди девчонок, а те язвят им через плечо. Вот одна погналась за обидчиком и хлопнула его портфелем по голове. Портфель открылся, на газон высыпались книжки и тетрадки.

Вдруг Котов узнал в этой школьнице Марину. Он поднялся и быстро шагнул к ней. Не успев подумать, окликнул:

— Марина!

Девочка подняла голову, не узнала его, оглянулась, застегнула портфель и догнала своих подруг.

Котов поплёлся следом.

Вскоре Марина повернула к своей парадной. Взявшись за ручку двери, она обернулась и ещё раз внимательно посмотрела на взрослого, не знакомого ей молодого человека.

— Марина!..

— Вы мне?…

Котов предполагал, что Марина должна выглядеть на несколько лет моложе, но увидеть её такой он никак не ожидал. Это была совсем не та физически развитая и сексуально привлекательная девушка, какой он знал её совсем недавно. Перед ним была хрупкая пятнадцатилетняя школьница в форме, с комсомольским значком на фартуке.

— Ведь тебя… ведь вас Мариной зовут?

— Марина чуть заметно кивнула.

— Мне нужно с вами поговорить… Не могли бы мы встретиться? — пробормотал Котов неубедительно.

— О чём поговорить?

Кажется, это был тупик.

— Видите ли… это важно… Не объяснить в двух словах.

— Всё-таки попробуйте в двух словах. Мне пора, меня мама ждёт.

— Можно я позвоню?

— Хорошо, звоните.

Марина раскрыла дверь и шагнула в подъезд.

— Меня Дима зовут! — крикнул Котов ей вслед.

Вечером он позвонил, но к телефону опять подошла мама, и он бросил трубку. Теперь родители наверняка установят за дочкой строгий надзор…

Утром, на свежую голову, Дима устыдился своего вчерашнего порыва. Чего он добивался от девочки-подростка? Не мог же он, на самом деле, объяснять ей, что они через четыре года стали любовниками…

Теперь мысли о Марине снова назойливо вертелись у Котова в голове. Всё-таки она уже не школьница, их разница в возрасте как бы постепенно стиралась. Ещё одна немаловажная деталь: Дмитрий Котов был звездой, лидером самого популярного в стране ВИА. Его ансамбль крутят по радио, он примелькался на телевидении… И кто знает, может быть, его физиономия пришпилена у неё над кроватью — где-нибудь между Юрием Антоновым и Аленом Делоном…

Котов перевалился со спины на бок, повернул к себе стоящий на полу телефон и накрутил номер.

— Алло, — послышался всё тот же голос мамы.

— Будьте любезны Марину.

— Марину?… А кто спрашивает?

— Один знакомый.

— Но ведь она уехала, вы разве не знаете?

— Куда уехала?

— Она уехала с Эдиком.

Дима вспомнил, что Эдиком звали того самого героя, её первого мужчину, в которого Марина была влюблена до него и который её бросил.

— Куда же уехал Эдик?

— Вы действительно ничего не знаете?

— Дайте пожалуйста её номер телефона.

— Какой же там телефон… Она на БПС уехала, на строительство. Живёт на вольном поселении, работает учётчицей. Когда Эдика взяли, она за ним поехала…

По голосу мамы он понял, что она сейчас заплачет.

— Да, спасибо, я всё понял, извините. Наверное, скоро вернётся. До свидания.

Дима повесил трубку. Ему чуть ли не до слёз стало жалко и Марину, и себя, и маринину маму. Стало немножко жаль даже ненавистного Эдика, который сейчас, одетый в нелепый ватник интеллигент, держит своими музыкальными пальцами железный лом и долбит мёрзлую землю.

В очередной раз Марина была потеряна для него навсегда.

Зазвонил телефон. Дима затолкал в пепельницу окурок и снял трубку. Это был Петрушка, и Котов ему обрадовался.

— Ты где?

— Пока на работе.

— Подъезжай, выпьем.

Петрушка принёс бутылку водки и минеральную. Выпили, поболтали о том, о сём. Котов был задумчив и печален.

— Как у тебя с Чебриковой? — поинтересовался Петрушка между прочим.

— Нормально.

— Не говори, если не хочешь.

— Она мне, сука, изменяет, — сказал Котов, опрокинув свою рюмку.

Петрушка помолчал в раздумье.

— Ты знаешь, я ведь на эту секретную работу тоже попал не случайно. А был тогда уже почти законным мужем.

— Почти… — проворчал Котов.

— А тебе Чебрикова вообще никто, вы даже вместе не живёте. Тебе от неё со всех сторон выгода, а заодно и удовольствие, разве не так?

— Больше ничего не хочу.

Защёлкал замок входной двери, появилась Чебрикова. Она разделась, подсела и тоже выпила. Принесла из холодильника винегрет, селёдку и стала закусывать.

— Сева, а ты видел, как ребята выступали? — поинтересовалась она для разговора.

— Имел удовольствие.

— Правда хорошо?

— С ума сойти.

— А ты сам не пробовал?

— Что?

— Ну, это, на музыкальных инструментах. Петь или играть…

— Лучше не стоит.

— Ну и правильно. У тебя и без того работа хорошая. А эти дураки больше ничего не умеют.

Котов смотрел на неё с ненавистью. Он даже не слушал, что именно она говорит, ему был неприятен сам звук её голоса.

— А ты что ли умеешь? — сказал он грубо.

Лена опустила вилку.

— Умеешь лечь под нужных людей?

Петрушка болезненно поморщился.

— Ты что себе позволяешь, придурок? — Лена повысила голос.

— Пошла на хуй, — Дима опустил глаза.

Лена встала, выплеснула водку из своей рюмки ему в лицо и снова села. Водка попала в глаза и стала больно щипать.

Котов вытер кулаками глаза, поднялся и залепил Чебриковой такую оплеуху, что та свалилась со стула.

Петрушка вскочил и начал вокруг неё суетиться.

— Отойди, — резко сказала Чебрикова.

В руке у неё оказалась селёдочная вилка. Она сделала движение в сторону Котова, размахнулась и ударила вилкой ему в ляжку — между бедром и коленом.

Поднялась, сделала два шага назад.

— Ну что, сука, — сказала она, тяжело дыша, — получил?

Котов вскрикнул, выдернул вилку и отбросил. Прижал ладонью расплывающееся по штанине кровавое пятно. Правая рука потянулась к вымазанному сливочным маслом столовому ножу.

— Ты что, пидор, — отступила Лена ещё на шаг, — под расстрельную статью захотел?

— Дима, Дима, ты чего, успокойся! — метался Петрушка. — Лена, выйди, не стой здесь!..

Чебрикова ушла на кухню, а Петрушка разжал котовские пальцы, отобрал нож, стащил с пострадавшего штаны и приложил к четырём кровоточащим ранкам свой носовой платок.

— Где у тебя бинт, йод?…

— В прихожей аптечка…

Петрушка смочил йодом клочок ваты, приложил к ране и туго перевязал ляжку бинтом.

— Всё, кранты, — бормотал Дима. — Я теперь её, суку, убью…

— Ложись, ложись, Дима, я тебя одеялом накрою.

Продолжая бормотать угрозы, Котов лёг, и Петрушка накрыл его одеялом.

— Ты спи, мне пора уже, мы пойдём…

Он вышел на кухню.

— Принеси водку, — сказала Чебрикова.

Петрушка на цыпочках вернулся в комнату и взял со стола бутылку. Котов, отвернувшийся к стене, не шелохнулся.

Чебрикова налила себе водки в чашку, выпила и пошла одеваться в прихожую. Петрушка тоже оделся, заглянул в комнату и озабоченно повторил:

— Ты спи…

Погасил свет и прикрыл дверь. Через секунду за гостями защёлкнулся замок.

ГЛАВА ПЯТАЯ Вакансия, которая решает всё

Как и предполагал Альтшуллер, в понедельник утром Карклина хватились по-настоящему. Вечером Змий собрал Политбюро. Феликс Петрович вылетел в Москву самолётом.

Рубцов открыл заседание и обрисовал ситуацию.

Никто не видел, как Карклин покидал полигон. Никто не видел его где-нибудь позднее. Его семье ничего не известно. Спецслужбы подняли на ноги вчера вечером. Результатов нет.

Змий предложил высказываться, но все молчали.

В зависшей тишине Архаров налил в стакан минеральной воды и выпил большими глотками. После этого опять стало тихо.

— Фёдор Иванович, — обратился Президент к Коренному, — ты как думаешь?

— Сбежал в Америку, сволочь, — выдавил из себя Коренной после паузы.

— Семён Степанович?…

— Согласен, — откликнулся Архаров, не поднимая глаз.

— Феликс Петрович?…

— Согласен, — буркнул Коршунов.

— Что-что?… И ты согласен?

— Все мои люди на ногах; если он в стране, его найдут живым или мёртвым.

Опять стало тихо, и опять Архаров шумно налил себе и шумно выпил стакан минералки.

Президент грохнул кулаком по столу:

— Идиоты!.. Как он мог сбежать? Когда он сбежал? Он пропал, растворился на пустом месте!..

Архаров облизал пересохшие губы. Именно это он видел собственными глазами. В определённом состоянии он вообще видел много чего необычного.

— Чёрт с вами, от вас никакого толку. Нужен кто-то на его место. Все эти его гипнотические излучатели — детский сад. Нужно форсировать ОС, Бомбу, Оружие Сдерживания. Нужны первые результаты. Тогда не понадобится никаких ракет, никаких излучателей. Затраты на оборону — ноль копеек.

Президент посмотрел на своих друзей-заговорщиков.

Архаров пьёт. Коренной слишком глуп. Коршунова некем заменить. Рубцов пока нужен ему самому…

— Я сам…

У Коршунова опустилось сердце.

— Я сам займусь этим делом. Карклин саботажник. Вы все саботажники. Результаты будут через неделю. Свободны.

Трое членов Политбюро поспешили к выходу столь резво, что в дверях произошла заминка.

Накопившиеся дела задержали Коршунова в Москве, и он вернулся в Питер только во вторник вечером. А утром, не теряя времени, спустился в Город.

На причале Асфоделового луга его встречал озабоченный Мерехлюдин, зачем-то вырядившийся в парадную военную форму. Не обратив на него внимания, Коршунов зашагал в сторону лаборатории, к Альтшуллеру. Но Мерехлюдин снова возник у него на пути, и на этот раз пришлось остановиться.

— Конфиденциальный разговор, товарищ командующий Городом! — отрапортовал Мерехлюдин, сделав строевой шаг вперёд. — Личное.

Коршунов сдержался, чтобы не послать его матом.

— Потом, после подойдёшь.

Мерехлюдин засеменил рядом, но, не находя слов, замедлил шаг и отстал.

На всех парах Коршунов влетел к Альтшуллеру и плюхнулся в кресло. Несколько находившихся в лаборатории сотрудников на цыпочках удалились.

— Миша, вы уверены, что испытание Бомбы приведёт к катастрофе?

— Добрый день, Феликс Петрович, рад вас видеть.

— Змий назначил самого себя начальником ВПК.

Альтшуллер оторвал пальцы от клавиатуры и крутанулся в кресле лицом к Коршунову. В наступившей тишине было слышно, как вертит на столе лопастями вечная мельница. Но теперь во вселенной уже не было ничего вечного.

— Подключайся к Сети. Сегодня же. Даю полный карт-бланш.

Выйдя из лаборатории, Коршунов снова увидел Мерехлюдина. Тот шагнул навстречу и забормотал:

— Феликс Петрович… Товарищ маршал…

— Ну, что у тебя? Плохо выглядишь.

— Уделите время, товарищ маршал. Сейчас. Наедине.

— Ладно, пошли. Перекусить можно, чтобы не взорвали?

— Да, наверное… Окунь…

— Что окунь?

— Окунь, Валентин Адамович, интендант. Он распорядился.

В заново отстроенном и охраняемом снаружи взводом автоматчиков банкетном зале суетились официанты. Коршунов залпом выпил рюмку аперитива и закурил. Мерехлюдин не заметил своей рюмки. Вытянувшись через стол, он зашептал, брызгая слюной:

— Альтшуллера необходимо отсюда срочно убрать, вообще ликвидировать. Он водит всех нас за нос, всё это чушь, мистификация, фокусы, он всех нас погубит!..

Вглядевшись в него, Коршунов заподозрил неладное. «А не свихнулся ли он, чего доброго…»

— Погоди, — похлопал он себя по карманам. — Забыл там, в лаборатории… Сиди здесь, я скоро.

Коршунов зашёл в свой собственный кабинет и надавил кнопку вызова:

— Доктора Павлова.

Не прошло минуты, как появился доктор, будто срисованный с портрета члена Первой государственной Думы.

— Иван Иванович, меня интересует состояние здоровья главного инженера.

— Хотите взглянуть на медицинскую карту?

— Нет. В двух словах.

— Полная импотенция и частичное расстройство психики. Это уже становится заметным?

— Пожалуй… Его можно поставить на ноги?

— Видите ли, Феликс Петрович, я не любитель вторгаться в чужую личную жизнь…

— И всё таки?

— С некоторых пор Елена Юрьевна ему изменяет.

— С кем?

— С Мишей Альтшуллером.

— Что?!

— Здесь трудно держать что-либо в секрете. Товарищ Мерехлюдин видел плёнку, отснятую в бассейне оздоровительного комплекса. Это его и подкосило.

— Чёрт бы побрал бальзаковских барышень!

— Полагаю, что не обошлось без доброжелателя в лице Софочки Альтшуллер.

— Чёрт бы побрал экзальтированных девиц!

— Все хороши, Феликс Петрович. С Мерехлюдиным будут проблемы до тех пор, пока Елена Юрьевна не станет снова образцовой женой.

— Спасибо, доктор, вы свободны.

С Альтшуллером Коршунов решил поговорить по телефону, коротко и решительно.

— Что у вас с женой Мерехлюдина? — сказал он строго.

— Она меня соблазнила, — ответил Миша, всё взвесив.

Ответ был дан, и Коршунов не стал придираться к формулировке.

— Как давно?

— Месяц назад.

— И часто вы имели с ней… встречи?

— Когда один раз в день, когда два.

— Мерехлюдин узнал только вчера?

— Вчера он увидел запись… Всё остальное зависит от объяснений Ольги Юрьевны.

— Послушайте, Михаил Оттович, вам известно, что генерал-полковник Мерехлюдин является вторым лицом в Городе?

— Клянусь, я вам клянусь, я просто купался в бассейне, я даже не подозревал, что Ольга Юрьевна имеет на меня виды… Вы же понимаете, мне бы и в голову не пришло!..

— Ладно, успокойтесь, я всё понял. Постарайтесь в ближайшее время не попадаться ему на глаза. Думайте, думайте о главном, о нашем деле.

Мерехлюдин сидел в той же позе и с тем же выражением лица.

— Ты видел его собаку? — зловеще зашептал он, как будто в разговоре не было паузы. — Этого таксу, для которой ты обещал привезти сучку…

Коршунов подумал, что Мерехлюдин ревнует свою жену к собаке Альтшуллера.

— Ты знаешь, сколько ей лет?

— Кому?

— Таксе, кобелю.

— Геркулесу? Сколько? — подыгрывая несчастному, Коршунов тоже заговорил шёпотом.

Мерехлюдин ещё дальше вытянул шею в сторону собеседники и отчётливо выговорил:

— Двадцать четыре.

— Ну и что? — не понял Коршунов.

— А то, что собаки так долго не живут.

Коршунову стало не по себе. В голове молнией пронеслась догадка, заставившая его моментально взмокнуть от волнения.

— …Я консультировался: собаку можно сохранить в живых до такого возраста, если пичкать препаратами, делать пересадки… и всё такое. Но это было бы полуживое, парализованное чучело. А вы видели, в какой она, то есть, в какой он форме? Он в расцвете сил, ему нужна сука, вы понимаете? Ему нужна сука…

У Мерехлюдина на глазах выступили слёзы.

— Откуда ты знаешь, что Геркулесу двадцать четыре года?

— Вот документы, — Мерехлюдин начал доставать из портфеля бумаги и кассеты. — Вот видео трёхлетней давности, обустройство Города. Альтшуллер притащил его сюда полудохлым, он накачивал собаку препаратами, чтобы она не сдохла. И вдруг это облезлое чучело превращается в молодое, резвое животное. Аппетит, блестящая шёрстка, упитанность, сексуальная активность…

На глазах у Мерехлюдина снова навернулись слёзы.

С минуту Коршунов думал, в волнении постукивая пальцами.

— Скорее всего, ты прав. И это полностью меняет доктрину. Необходимо брать власть любой ценой. Там, наверху…

— От меня жена ушла…

— Я знаю. Подожди. Его сейчас нельзя трогать. Через неделю возьмём за горло. Жги, пытай, шкуру спусти. Сейчас нельзя. Сейчас можно потерять всё.

Отказавшись от обеда, Коршунов в возбуждённом состоянии убыл из Города. Голова у него шла кругом, мысли путались.

Теперь, когда перед ним реально замаячило физическое бессмертие, сопряжённое с омоложением, философско-религиозные проблемы, терзавшие его на протяжении последних лет, сами собой отпали. Теперь нужно было действовать — в сто, в тысячу раз решительнее. И прежде всего — обезвредить спятившего Президента.

— Руководителя программы «Маяк», — приказал Коршунов дежурному. — Ко мне, срочно. Да, ещё вот что. Вколите ему что-нибудь… чтобы ничего не видел и не помнил.

Петрушка открыл глаза и увидел белый потолок. Голова гудела от большой дозы снотворного. Он поднялся и, свесив ноги, сел на кровати. В матрасе колыхалось нечто податливое и тёплое, приятное на ощупь. Обстановка не походила ни на тюрьму, ни на больницу. Воздух, удивительной свежести, пропитан ароматом соснового леса. Дорогой отель в горах Швейцарии?… Рядом с кроватью — ночной столик с обычным набором необходимых вещей, Библией и… «Устав жителя Города». На часах половина десятого. Утра или вечера? Окна завешены плотными шторами. Небольшой пульт с кнопками. Нажать наугад… кружок с расходящимися лучами…

Шторы раздвинулись, за окном вспыхнули верхушки елей. Странный свет, не похожий на солнечный.

Петрушка подошёл к окну.

В десяти шагах, за ёлками, отвесная скала. А сверху… тоже скала и искусственные светильники.

Стараясь пока много не думать, он разыскал просторную кухню, холодильник и набросился на еду. Нашёл аптечку, принял таблетку от головной боли. Выпил бутылку виноградного сока. Включил телевизор. Там, на одном единственном канале, демонстрировался фильм отечественного производства. Включил радио. Там играла классическая музыка. Прилёг и, незаметно, снова задремал.

Его разбудил телефон.

— Всеволод Иванович, как ваше самочувствие?

— Да, хорошо… С кем я говорю? Где я?

— Вы всё узнаете несколько позже. А сейчас, прежде всего, есть несколько вопросов к вам. Я буду у вас через минуту.

Появился Коршунов.

Вот уже год Петрушка был руководителем программы, и не раз встречался с этим человеком, председателем НКВД СССР. Едва успев одеться, он сделал шаг навстречу и вытянулся по струнке.

— Товарищ маршал Советского союза…

— Вольно, отставить. Садитесь, Всеволод Иванович. Без предисловий. Сколько понадобится времени для того, чтобы нанести скрытый поведенческий код на музыкальный носитель?

— Общий код или адресный?

— Я не знал, что бывает адресный.

— Нужен только образец голоса объекта.

— О, в этом недостатка не будет.

— Для общего понадобится месяц; для адресного — несколько дней.

— Если вам доставят всё необходимое, вы сможете управиться за сутки?

— Я попытаюсь.

— В таком случае, начинайте немедленно. Я провожу вас в лабораторию, где вам всё объяснят и всё покажут. И, кстати, называйте меня просто Феликс Петрович.

— Да, благодарю вас, я понял. — Они вместе вышли в коридор. — Простите, Феликс Петрович, я могу узнать, кто будет объектом воздействия?

— Как, разве я ещё не сказал? Объектом будет Президент, наш дорогой Президент, Владилен Казимирович Змий. Кажется, он любит слушать балалайку. Алкоголь не будет являться препятствием к проникновению сигнала?…

Полуденный перезвон на башне Кремля согнал с подоконника любопытную ворону, которой Владилен Казимирович что-то говорил через стекло на протяжении последних десяти минут. На его рабочем столе стояла начатая бутылка коньяка, в руке он сжимал стакан. «Разлука ты, разлука, родная сторона…» — хрипло напевал он про себя тоскливую мелодию, которая сегодня крутилась у него в голове особенно назойливо. — «Никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля…»

Из потайной дверцы в кабинет просунулась голова Рубцова.

— Разрешите, Владилен Казимирович?…

— Лёха, Лёха, что же мне так плохо… Чего нарыл, кого топить будешь?

— Известие от Хромова, помощника Коршунова.

— Не рано ли ты под Коршунова копаешь, Лёха? Валяй, говори, только я всерьёз слушать не буду.

— Это как вам угодно. Этой ночью Хромову удалось проникнуть в сверхсекретное помещение, комнату, примыкающую непосредственно к кабинету Феликса Петровича.

— Ну и что там? Женщины? Голые мальчики? Растерзанные трупы? Я же говорю — глупости. Зелёный ты ещё, чтобы в запертые комнаты нос совать… Подойди, подойди сюда, дай-ка я тебя за нос…

— Двадцать шесть степеней защиты. Не многовато для растерзанных мальчиков? Человек Хромова расшифровывал их на протяжении полутора лет.

— Юноша, вы меня заинтриговали.

Рубцов понизил голос:

— Подземный город. Тоннель заканчивается недалеко от финской границы в залегающих на глубине нескольких километров скальных породах.

— Как же он дотуда докопался? Вот идиот!

— Гораздо важнее то, чем занимается Коршунов в этом бункере.

Змий схватился за сердце:

— Неужели онанизмом… В особо извращённой форме…

— Они занимаются проблемой бессмертия.

— Что?!!

— Бессмертия.

— Кто?…

— Миша Альтшуллер, тот самый гений, которого Феликс Петрович выкрал из ВПК…

Лишившись дара речи, Президент несколько раз ударил обоими кулаками по столу, разбил стакан и, обессиленный, откинулся в кресле.

В полдень того же дня Коршунов вышел на связь с Городом.

— А, Феликс Петрович, доброе утро, — приветствовал его Альтшуллер. — Вы знаете, к вам кто-то залезал сегодня ночью.

— Да, — глухо ответил Коршунов, — я знаю.

Именно сейчас Хромов наблюдал, как выжигают глаза и рвут плоть у его жены и детей. Когда он терял сознание, врач делал ему укол, и пытка возобновлялась. Он давно сказал всё, что знал, и теперь нёс ахинею.

— Что будете делать?

— Твоё мнение?

— Пообещайте ему бессмертие в обмен на Бомбу.

— Что?!! — Коршунов вдруг понял, что в этой фразе, как в кощеевом яйце, заключены его жизнь и его бессмертие. И этот возглас по совпадению прозвучал в унисон с таким же возгласом Президента, находившегося в Кремле.

— Можете радоваться, кое-что получилось.

— Это сложно?… Необходима операция?… — Коршунов вдруг начал задыхаться.

— Нет, просто внутримышечная инъекция. Один укол в вашу…

— Еду!..

Уже в следующую минуту, дрожа от нетерпения, он вскочил в вагонетку и выставил максимальную скорость. К чёрту кодирование, закодировать сумасшедшего не так просто, ошибка может быть роковой. Посулить бессмертие, закрыть проект «ОС», заманить старого борова в Город и прикончить.

После этого можно смыться за кордон или настроить «Маяк» на его, Коршунова, абсолютную власть. Да, пожалуй, лучше остаться. Постепенные послабления, частная собственность, благодарный и послушный народ… Власть и бессмертие, бессмертие и власть. Не это ли есть сущность вечного земного блаженства?…

— Где?… — выдохнул Коршунов с порога.

— Вы уже здесь? — удивился Альтшуллер. — Понимаете, есть небольшая заминка: препарат действует только на блондинов с голубыми глазами и…

Сопя как паровоз, Коршунов вынул пистолет, взвёл курок и приставил дуло к виску изобретателя.

— Где?…

— Вы с ума сошли, я пошутил!

— А я не шучу.

— Берите, берите, вон там, на столе! Раствор в пробирке!

Коршунов взял пробирку и шприц.

— Сколько?

— Четыре кубика.

Коршунов отмерил.

— Себе.

Перепуганный Альтшуллер засучил рукав и уколол себя в плечо. Только после этого Коршунов спрятал пистолет и позволил изобретателю уколоть себя.

— Миша, ну зачем, зачем вы так долго водили меня за нос? — почти нараспев заговорил Феликс Петрович, опьянённый свершившимся событием.

— Должен сообщить вам, что, сразу после вашего ухода, введу себе раствор, нейтрализующий этот препарат.

— А почему? Что такое?

— Я верующий человек и не хочу бессмертия плоти.

— Но ведь вы вкололи препарат своей собаке.

— Это мой грешок. Исправлю, едва замечу с собакой неладное.

— Вздор, метафизика. Кстати, проинструктируйте меня, как пользоваться этим препаратом в дальнейшем.

— Он вам больше не понадобится. Организм программируется на омоложение и бессмертие одной дозой.

— А вы, Миша, вы тоже начнёте молодеть, если оставите как есть?

— Нет, я ещё буду взрослеть. Я ещё не достиг оптимального биологического возраста.

— Когда я замечу действие препарата?

— Через пару часов можете начинать смотреться в зеркало.

— Вы шутите?

— Нет, я не шучу.

— Какой восторг! Миша, дайте я вас расцелую… Пойдёмте в ресторан, выпьем шампанского.

— Идите к чёрту.

— Ладно, ладно. Я на вас больше не обижаюсь. Выходите на связь с Президентом и предложите ему мои условия. И пригласите его в Город. Скажите, что я простроил бункер ему в подарок. Приготовим цианид и как-нибудь подменим шприц старому дуралею… — хитро подмигнул Коршунов. — Ха-ха-ха!

— Дайте мне Петрова.

— Петрова?… Ах, этого, берите. Разве вы знакомы?

— Матмех, восемьдесят второй год. Я на первом, он — на четвёртом.

— Понимаю, понимаю, альма матерь. Он мне ещё понадобится. Потом, после.

В центре Асфоделового луга Феликс Петрович развёл руки и вдохнул полной грудью струившийся из зелёной галереи свежий воздух. Заметив стоявшего неподалёку интенданта, сказал:

— Эй, как тебя… Окунь. Распорядитесь приготовить мои апартаменты. Я задержусь здесь на сутки… или на двое. И распорядитесь насчёт обеда. Так, повеселей, поторжественней — ну, как будто у меня день рождения. Ву компроне?

— Феликс Петрович… Товарищ командующий городом… — зашёлся Окунь от трепетного восторга. — Не сомневайтесь…

Этим же вечером на военном аэродроме под Петроградом приземлился самолёт. На его борту находились два десятка неулыбчивых военных людей под руководством полковника Лобова, командира этого лучшего в стране, а может быть и в мире, отряда специального назначения «Призрак». Как боги они владели всеми видами оружия, рукопашного боя и психического воздействия. В совершенстве знали технику, медицину и марксистско-сталинскую философию. Могли стерпеть любую боль и найти себе воду и пищу в любых условиях. Каждый из них, при поступлении в отряд, добровольно себя кастрировал.

Несколько бронированных автомобилей дожидались их прямо на лётном поле. После ареста Коршунова Лобов будет представлен к маршальскому званию и назначен председателем НКВД СССР. Только что подписанным Указом Коршунов снят с должности, разжалован и объявлен в розыск.

Никаких переговоров, никаких уступок. Взять живьём или пристрелить. Изобретателя беречь как зеницу ока — пуля в лоб за каждый упавший с его головы волосок.

Резиденция Коршунова в Новой Голландии. Вереница коридоров, потайная комната.

Искры сварочного аппарата, дыра в люке, тесный, мерцающий огнями тоннель…

Обе вагонетки, рабочая и резервная, — внизу, уехали в одной сцепке. Шакал почувствовал приближение опасности.

Лобов выходит на связь с Президентом:

— Мы в тоннеле.

— Хорошо. Когда будете внизу?

— Обе вагонетки там, придётся идти пешком.

— Бегом, бегом, а не пешком!

— Здесь довольно тесно…

— Ползите на карачках! Только быстро, быстро! Так, чтобы дым повалил. Связь — через каждые двадцать минут.

— Слушаюсь.

И двадцать человек, увешанных тяжёлым снаряжением, по команде Лобова, пригнув головы, побежали вниз по тоннелю. «Раз, раз, раз-два-три, раз, раз, раз-два-три…»

У замыкающего за спиной катушка, за ней тянется тончайший провод телефонной связи.

В это время Феликс Петрович кутил в банкетном зале. После первых бокалов шампанского он велел женщинам переодеться и, на манер цыганок, петь ему здравицы под аккомпанемент бренчащего на гитаре Окуня. Плачущего Мерехлюдина он заставлял есть горчицу и изображать русалку. Быстро, по неопытности, он периодически напивался и засыпал, и тогда его укладывали на кушетку в фойе. Однако, проспав не более получаса, Феликс Петрович бодро вскакивал, ощущая в себе новый прилив бодрости, и продолжал куролесить.

Препарат омоложения и бессмертия действовал. Мышцы окрепли, голова работала ясно, на лету рождались великолепные остроты. На его лице стремительно разглаживались морщины, седые волосы выпадали, уступая место новой, молодой поросли. Несколько раз Феликс Петрович уединялся со своими вакханками и демонстрировал класс юношеского, молодецкого секса. Если бы юность знала, а старость могла.

Президент сидел перед телефонным аппаратом в невыносимом ожидании известия о свете в конце тоннеля. Ночь он провёл здесь же, за рабочим столом, периодически роняя голову на руки и засыпая. Не в силах дождаться звонка, он сам выходил на связь и кричал:

— Ну?… Что!..

— Продвигаемся вперёд, товарищ генералиссимус, — заученно, не сбиваясь ритма, отвечал Лобов.

— Бегом?…

— Так точно, бегом, товарищ генералиссимус.

— Много осталось?

— Не могу знать, товарищ генералиссимус.

— Никаких остановок!

— Так точно, товарищ генералиссимус…

В конце дня, когда за окном стемнело, Президент извёл себя окончательно и лёг спать на диванчик, подложив под ухо телефонный аппарат. В голове у него, как заведённая пластинка, звучал голос Лобова.

Он проспал до одиннадцати и, перепугавшись спросонок, что о нём забыли, вышел на связь. В трубке прозвучали всё те же заученные слова.

Владилен Казимирович налил в стакан коньяка, высыпал три ложки растворимого кофе и перемешал. Выпил залпом и в нетерпении принялся ходить из угла в угол.

Сунув в карман трубку радиотелефона, вызвал машину и велел отвезти его в здание главной лаборатории ВПК.

Альтшуллер был прав. Президент решил потребовать бессмертия, угрожая Бомбой.

Проснувшись в очередной раз, Феликс Петрович выпил острый томатный коктейль и принял душ. Переодевшись, пружинящей походкой направился в лабораторию.

Перед экраном сидели Петрушка и Альтшуллер.

— Иванов, — рассуждал минуту назад Альтшуллер, — вне сомнений, падший ангел. Не в том смысле, что чёрт. Просто дезертир, хулиган, нарушитель… Однако, ты задал совсем не тот вопрос. Ведь именно сегодня в полночь наступает «критическая точка»?

— Да, пожалуй, именно сегодня…

— Ты понимаешь, что это может значить?

— Котов, как последний оставшийся в живых, должен решить: останется он здесь или вернётся к отправной точке…

— Если он умрёт до полуночи, то вернётся к отправной точке, — Альтшуллер изобразил схему и провёл стрелку на листе бумаги. — С этим мы разобрались. А если нет?

— Если не умрёт? Тогда он останется здесь.

Альтшуллер покачал головой.

— Никого и ничего здесь не останется. До тех пор, пока здесь останется хоть одна молекула вещества мира-двойника, отсчёт времени там не возобновится.

— Почему?

— Потому что у тебя только одна душа и ты не можешь находиться в двух местах одновременно. Это значит, что сегодня в полночь какой-то из двух миров-двойников прекратит своё существование.

— Что будет с нами?

— Скорее всего, мы вообще ничего не заметим.

В лаборатории появился Коршунов.

— Ого! — сказал ему Альтшуллер. — На вас приятно смотреть, товарищ маршал. Кстати, вы знаете, что вас уволили со службы и объявили в розыск?

— Что?…

— Вы шпион, изменник Родины и враг народа.

— То есть?…

— Исполняющим обязанности председателя НКВД СССР назначен полковник Лобов.

— Что-что?…

— Не переживайте, ведь мы с минуты на минуту всё исправим, и вы скоро станете Президентом.

— Да-да…

— Посидите, подождите, осталось совсем немного. Змий в машине, он движется в сторону главной лаборатории ВПК. Едва только он окажется перед экраном главного компьютера, мы вступим в переговоры.

Закодированная на послушание и безволие пластинка с записью известного балалаечника, готовая к трансляции, беззвучно вращалась в дисководе.

На пути Президента то и дело возникали препятствия. Сначала караульный не хотел пускать его на территорию. Змий опустил стекло и выстрелил солдату в лоб из пистолета. Подоспевший офицер отворил ворота и вытянулся по струнке.

Ни одна дверь, ни одна шлюзовая камера, ни один замок не открывались; двое заместителей подолгу суетились перед каждой электронной ловушкой, прокладывая дорогу новому директору.

Наконец он уселся на своё законное место, положил перед собой пистолет и глухо спросил:

— Готовы ли вы немедленно начать эксперимент?

Заместители испуганно посмотрели друг на друга. Несколько дней они ждали и боялись этого момента.

— Да или нет? — Змий ткнул пальцем в того, что стоял справа.

— Видите ли, товарищ Президент… — начал было тот, но раздался выстрел, заместитель вскрикнул, схватился за ляжку и скорчился от боли.

— Да! — выкрикнул другой, не дожидаясь вопроса.

Когда стрелки часов приблизились к цифре «12», Президент сидел перед экраном главного компьютера. Только что прервалась связь с Лобовым. Возможно, повредился или оборвался телефонный провод. Это уже не столь важно.

— Всё готово?

— Так точно, — доложил второй заместитель, пытаясь унять дрожь во всём теле.

Президент приложился к маленькой фляжке с ректификатом.

— Ну так валяйте…

И он засунул в щель пластинку со своим личным президентским кодом.

— В тоннеле кто-то есть.

Альтшуллер переключился на камеры в тоннеле, и Коршунов сразу узнал полковника Лобова во главе элитного подразделения «Призрак», подчинённого лично Президенту. Одно за другим на камеру наплывали маски спецназовцев, продвигавшихся гуськом, пригнув головы под тесными сводами.

— Чёрт… — прошептал Коршунов. — Мерехлюдин!

— Слушаю вас, товарищ командующий Городом.

— Залить первый отсек.

— Сейчас?

— Жди моей команды.

Мерехлюдин вернулся в ванную, смыл с себя мыло и тщательно ополоснулся под душем. Обтёрся полотенцем, побрызгался дезодорантом и оделся во всё чистое. Он принял чрезвычайно важное для себя решение.

Ещё совсем недавно, час назад, он намеревался убить свою жену, Альтшуллера, собаку Альтшуллера, а затем себя. Однако теперь, после распоряжения Коршунова, когда стало ясно, что связь в внешним миром будет навсегда отрезана, в его голове щёлкнуло, и он принял другое, потрясшее его самого решение: убить Коршунова и занять место командующего Городом. Убить так, чтобы выдать его смерть за нелепую случайность — например, утопить в бассейне…

При таких обстоятельствах он, абсолютно законно, как первый заместитель, примет на себя командование. Под пыткой он вырежет и выжжет из Альтшуллера тайну вечной молодости, а затем дарует бессмертие своей неверной жене и её любовнику.

Зачем? Затем, чтобы навечно приковать их к стене пыточной камеры, приходить туда в одно и то же время и терзать, терзать ножничками и щипчиками их похотливую, греховную плоть…

— Мерехлюдин! — ухнул по громкой связи голос Коршунова.

— Всё готово, товарищ командующий.

Для того, чтобы залить бетоном расположенный на подступах к Городу участок тоннеля длинной около километра, необходимо было нажать одну единственную кнопку, предварительно разбив защитное стекло.

Мерехлюдин разбил стекло специальным молоточком и положил большой палец на кнопку.

— На месте — стой! — скомандовал Лобов.

Он заметил срез стальной перегородки в своде тоннеля. Скорее всего, это средство для защиты от прорыва грунтовых вод. Да, пожалуй, больше она ни на что не годится…

В то же мгновение перегородка опустилась, отрезав Лобову путь к отступлению.

— Проклятие, они нас замуровали, — прошептал Лобов, подняв глаза и внимательно разглядывая свод тоннеля.

Солдаты запаниковали и открыли огонь. Пули с ртутными сердечниками оставляли на поверхности лишь ссадины и вмятины. Второпях начали прилаживать взрывчатку.

Но ещё раньше, чем мог бы последовать взрыв, створки в своде тоннеля распахнулись, и целое озеро густого бетона затопило людей, замуровав их заживо. В причудливых позах, с лицами, перекошенными от ужаса, они могли бы когда-нибудь образовать любопытный для археологов будущего паноптикум пустот, заполненных скелетами, остатками оружия и обмундирования.

Брызги цементного потока испачкали объектив, и экран потемнел. Коршунов снова обратился к главному монитору. Едва только Президент введёт пароль допуска, заиграет балалайка — в Сеть будет запущена программа мгновенного кодирования. Музыка, исполненная балалаечником-виртуозом, превратит его в послушное, безропотное животное. Он получит команду прекратить эксперимент. А затем добровольно передаст властные полномочия Коршунову, который с этой минуты станет бессменным, потому что бессмертным, Президентом…

Без трёх минут полночь.

На экране появилась вереница цифр.

— Есть! — воскликнул Альтшуллер. — Теперь он наш…

— Ну! Жми!.. — зашептал Коршунов в нетерпении. — Жми, бес ему в ребро!!

Залив бетоном километровый отрезок тоннеля, Мерехлюдин сел за стол и обхватил голову руками. Одна мысль причудливее другой вспыхивали в его воспалённом мозгу. И все они были пылающими, как обручи в цирке, вопросительными знаками…

«Если связь с внешним миром утрачена, не следует ли действовать последовательно до конца? Не следует ли совсем его уничтожить? Но зачем, зачем Коршунов нарушил первое правило, запрещавшее контакты с падшим миром разврата? Для чего он разрешил Альтшуллеру выйти в Сеть? Не для того ли, чтобы смотреть, копировать и распространять омерзительные порнографические фильмы, противные человеческой морали и физиологии? Не для того ли, чтобы окончательно растлить уже и без того лишённое моральных устоев население вверенного ей Города?…

…Это возмутительно! Я слышала, что там показывают совершенно, совершенно голых собак! Но нет, нет, растлитель и извращенец, ты лишил меня девственности, но ты не получишь этого удовольствия».

Мерехлюдин встал перед зеркалом и обвёл губы красным фломастером. Затем припудрил нос зубным порошком, от чего всё лицо его сделалось белым. Жеманно поправил волосы.

— Ваша задача номер один, товарищ командующая Городом? Прекратить извращения в эфире! Слушаюсь, мадам.

Мерехлюдин вышел из кабинета и сорвал с пожарного щита топор. Держа его наперевес, словно знамя, он направился к распределительной станции. На ходу он описался и подумал с досадой, как не вовремя у него всегда начинаются менструации.

Сидевший в ресторане с рюмочкой коньяка доктор Павлов увидел, как его пациент решительно пересекает Асфоделовый луг, и бросился к телефону.

Оказавшись в помещении распределителя и прогнав дежурного, Мерехлюдин встал перед обвитой лианами проводов стеной. Затем, хорошенько размахнувшись, перерубил ведущий на поверхность кабель связи.

Экран погас.

Альтшуллер и Петрушка переглянулись: часы начинали бить полночь.

Зазвонил телефон, Коршунов схватил трубку и услышал взволнованный голос доктора Павлова.

— Кто?… Да пошёл он…

И в это мгновение небо вспыхнуло.

ГЛАВА ШЕСТАЯ После праздника

Наступил новый, 70-й (1987 Р. Х.), ещё один невесёлый год в мире, обречённом на гибель. Сразу после его встречи Котова пригласили в НКВД. Это было не просто неприятно, это было мучительно больно. И без того лежавшего в отходняке Диму то и дело пронизывал беспричинный страх, а постельное бельё было влажным от пота. В такие дни он выключал телефон и дрожал при звуке шагов на лестнице. Но сейчас поругавшаяся с родителями Лена Чебрикова жила у него и охотно снимала трубку на все звонки.

После пререканий, во время которых Лена зажимала мембрану ладонью, Котов взял телефонную трубку и неприязненно прислонил её к уху.

— Да… — сказал он упавшим голосом.

— Алло, Дима? Здравствуй, Александр Сулейманович беспокоит. Встречались осенью восемьдесят четвёртого, перед концертом в Кремле…

— Где встречались?

Дима всё прекрасно понял, но переспросил из вредности.

— Ладно, ладно, не дури. Надо встретиться. Как ты сегодня?

Котов с ненавистью посмотрел на Чебрикову.

— Нет, в ближайшие дни не могу. Болен, температура.

— Это понятно, третьего января у всех температура. Я недалеко, на Большом, в исполкоме, в той же комнате. Жду тебя через полчаса. Долго не задержу.

— К сожалению…

Но Кизяк положил трубку.

Котов вспотел так, что пришлось откинуть одеяло.

— Не кури! — слабо крикнул он на Чебрикову, смотревшую на него, как ему показалось, насмешливо.

— Надо идти, — заметила она вполне издевательски, не подумав затушить сигарету. — Это тебе не Соколов, это начальник отдела…

Пешая прогулка до исполкома немного освежила. Редкие снежинки приятно таяли на лице, следы праздничного убранства радовали.

Но вот, зайдя в фойе исполкома, Котов снова ощутил приступ беспричинного страха, головокружение и дрожь в коленях. Здесь, в тепле, его снова бросило в жар, а после подъёма на два марша по ковровой дорожке начался упругий барабанный стук в висках.

С отвращением напившись застойной воды из-под крана в туалете, он остановился перед знакомой дверью и тихо постучал.

— Заходи.

Котов шагнул в кабинет, хмуро кивнул вырисовывавшемуся на фоне окна силуэту и, закрывая за собой дверь, запутался и сделал лишний оборот вокруг собственной оси.

— Ну, что ты топчешься, как новобранец? Будто в армии не служил? — доброжелательно приветствовал его майор Кизяк. — Проходи, садись на стул.

Котов уселся и стал разглядывать царапину на стекле письменного стола.

Минута прошла в полнейшем молчании, только где-то за стеной слащаво тикали казённые ходики.

— А хочешь, я сейчас, прямо отсюда, отправлю тебя в камеру? — сказал Кизяк, неожиданно повысив голос. — К уголовникам?

Молния поразила ослабевшее котовское сознание. Он поднял глаза и посмотрел как провинившаяся собака. Тысячи мыслей промелькнули в одно мгновение, весь хмель слетел, остался только яркий, пронзительный ужас.

— Или не надо? — снова выдержав паузу, поинтересовался Кизяк другим, примирительным тоном. — Или будем дружить?

— Л-лучше дружить, — слабо и угодливо улыбнулся Котов, надеясь, что секундный душераздирающий кошмар обернётся всё-таки для него безобидной шуткой.

Кизяк тоже улыбнулся и сразу перешёл к делу.

— Понимаешь, Дима… Ты, конечно, от этих глупостей давно отошёл, но у тебя ведь должны сохраниться какие-то связи с этими… попами, роками… Ну, группами. Понимаешь?

Уняв дрожь в голове и в шее, Котов попытался сообразить, чего от него хотят.

— Надо подумать.

— Хорошо, подумай. Ну, типа, у кого незалитованная программа, левые концерты. Кто балуется наркотиками.

— Я подумаю.

— Может, у тебя есть знакомые гомосексуалисты? В творческой среде это совершенно нормальное явление.

Котов сразу подумал про Марусина, которого недолюбливал, но всё же отрицательно покачал головой. Не для того, чтобы выгородить, а так, из принципа. Он не мог знать, что обстоятельные отчёты Марусина уже ложились на стол Кизяка ежемесячно, а то и еженедельно.

— Ну ладно. Нет так нет.

Кизяк поднялся и начал застёгивать свой скрипучий дипломат.

— Так что иди домой и подумай.

— Да, конечно, я постараюсь, — Дима тоже поднялся, чувствуя приятное облегчение.

Выйдя на улицу, он набрал в пригоршни снега и растёр по лицу. Смахнул, потряс головой и вытерся платком. Второй раз его напугал в одном и том же месте один и тот же человек. Эта жизнь тоже определённо не ладилась. Одолеваемый тяжёлыми мыслями, Котов поплёлся домой.

Прошедшие два года не принесли Котову радости. Режим укреплял позиции, на полках магазинов появились продукты, а людей на улицах становилось меньше. Чебрикова изменяла, ансамбль «Невский факел» наяривал верноподданническую халтуру Александра Марусина.

С каждым днём приближалась полночь третьего сентября 1988 года. До её наступления нужно было принять решение: остаться здесь навсегда или вернуться. Условием возвращения была его смерть — хотя бы за минуту, за мгновение до окончания шестого сигнала… Хватит ли у него воли и решимости наложить на себя руку?

В любом случае было необходимо достать хорошего яду.

Он уже слышал об отвратительных случаях попыток самоотравления недоброкачественным ядом, когда мучения не заканчивались смертью. Самоубийцу откачивали, и тот навсегда оставался несчастным инвалидом или идиотом.

Для того, чтобы достать хороший яд, следовало иметь знакомство в области фармакологии.

Пролистав записную книжку до конца, он так и не придумал, кому позвонить. Да и что сказать, он толком не знал. Достать редкого лекарства? Но за исключением йода и аспирина Котов никогда в жизни не имел дела ни с какими лекарствами.

Порывшись в книгах, он разыскал справочник и выбрал наугад лекарство, название которого показалось ему наиболее внушительным: «Heptylresorcinum». Переписал слово на бумажку и начал мусолить страницы записной книжки по второму кругу.

На букве «О» задержался, что-то такое смутно припоминая. Да, верно, что-то было. Осипов говорил, что в аптеке работает знакомая девушка, которую он задолбал просьбами. Интересно, чем это он её «задолбал»?

Не долго думая, Котов стал накручивать телефонный диск. И хотя он, как обычно, делал ставку на импровизацию, в голове его уже маячил некий зловещий план…

Это была хрупкая рыжеволосая девушка, сидевшая за стеклом рецептурного отдела.

— Я вам вчера звонил, — сказал Дима, наклонившись к окошку. — От Андрея Осипова. Припоминаете?

— Да, конечно. Я только не совсем поняла… гептилрезорцин — это от глистов…

Котов покраснел.

— Знаете, я, наверное, неправильно записал. Я уточню, как правильно… Но дело не столько в этом… Ничего, если я вас подожду?

— Ну, подождите…

Дима вышел из аптеки и закурил. А пожилая продавщица из отдела градусников и клизм достала из кармана бумажку и набрала номер:

— Семёнова из четырнадцатой аптеки. Да. Возле Кати Щехорской отирается какой-то тип. Да. Да. Хорошо. Не за что.

Вскоре они неторопливо шли рядом. Дима не знал, что говорить.

— Вы с Андреем давно знакомы? — рассеянно произнёс он, мысленно перескакивая с одного на другое.

— Вообще-то с детства.

— Почему так грустно? Вы больше не дружите?

— Нет, теперь мы даже не дружим. С тех пор, как у него это началось… ну, вы понимаете…

— Да, конечно, я понимаю, — мягко сказал Котов, соображая, что бы это значило.

— Должна вас сразу предупредить, что если он прислал вас по этому поводу…

— Нет, нет! — поспешил заверить её Котов, сообразив, наконец, что речь идёт о наркотиках. — Никто меня к вам не присылал.

— Могу вам поверить, потому что вижу, что вы сами этим не увлекаетесь.

Котов хотел сказать, что ему глубоко до лампочки, что именно, когда и где употребляет Андрей Осипов. Не хватало ему быть нянькой взрослому человеку. С собой бы до конца разобраться.

Они присели на скамейку.

— Так в чём же дело? — спросила Катя.

— Нет никакого особенного дела. Просто жить осталось совсем немного.

— Вы шутите?

Котов покачал головой.

— Вы что, больны?

Котов выдержал паузу и кивнул.

— Вам необходимо достать какое-то редкое лекарство?

Котов покачал головой.

— Лекарство не поможет. Это рак мозга.

Катя закашлялась, стала взволнованно рыться в сумке, достала из пачки новую сигарету, прикурила от старой и глубоко затянулась.

— Что же делать?

Котов пожал плечами.

— Очень сильные боли?

— Да, очень сильные. Иногда невыносимые. С каждым днём чаще и мучительнее.

— Я поговорю… я проконсультируюсь… я попытаюсь облегчить ваши страдания.

— Не стоит. Ничего не поможет, я всё знаю.

Катя сделала несколько немых отчаянных жестов.

— Понимаете, — продолжал гнуть своё Котов, — однажды эти приступы превратятся в один последний припадок, который будет длиться сутки, неделю, а может быть и месяц… До конца. Никто не сможет остановить этот кошмар кроме меня самого.

— Но ведь что-нибудь, хоть что-то можно сделать!?

Котов посмотрел Кате прямо в глаза.

— Быстродействующий яд. Я приму его в тот час, когда смерть будет неизбежна. Это и только это было бы истинным милосердием с вашей стороны. Обезболивающие средства, наркотики — самообман, который сделает конец ещё более долгим и мучительным.

Катя отвела глаза и долго, опустив голову, молчала. Котов сидел как на иголках.

— Хорошо, — наконец проговорила она. — Я достану вам цианид. С условием, что вы примените его только в минуту самой крайней необходимости. Когда надежды не будет. Вы обещаете?

Котов молча взял её руку и прикоснулся к ней губами.

Неделю спустя Катя протянула Котову ампулу с раствором цианида. Глаза у неё были заплаканные.

— Умеете пользоваться шприцем?

— Разберусь. Большое вам спасибо.

Катя не прощалась. Её терзали сомнения. Она чувствовала себя виноватой перед этим парнем. Она испытывала к нему сострадание.

— Когда примерно… вы рассчитываете?…

— В точности не знаю. Говорят, что года полтора ещё можно протянуть. Хотя… какой смысл?…

Девушка была очень привлекательна, Котов поглядывал на неё с интересом.

— Пожалуйста, — Катя взяла его за руку, — прошу вас, не делайте поспешных шагов. Поверьте, чудо случается на каждом шагу.

Котов ощутил тепло её ладони.

— Куда вы сейчас?

— Домой…

— Можно я вас провожу?

Александр Сулейманович вызвал Котова уже через пару дней.

— Что вы делали в аптеке? Какие у вас отношения с Екатериной Щехорской? Что она вам передавала?!

Кизяк тряс Котова, сжимая в кулаках ворот его рубашки, склонившись над ним с перекошенным злобой лицом, брызгая слюной. Котов задыхался, скрипучий стул ходил под ним ходуном.

По прошествии нескольких часов изматывающего допроса он подписал составленную с его слов объяснительную записку, главным действующим лицом которой был не сам Котов и не Екатерина Щехорская, а Осипов Андрей, наркоман с двухлетним стажем. В обмен на эту подпись и ампулу с ядом Кизяк пообещал оставить в покое его и Катю. Ампула будет приобщена к её личному делу вплоть до её первого серьёзного проступка. (Эта ампула так и осталась единственной уликой; Осипов не дал против своей знакомой никаких показаний.)

Получив от Котова желаемое, Кизяк смягчился.

— На вот, возьми, — положил он на стол капсулу в ярко желатиновой оболочке. — Это яд. Наш яд, понимаешь? Мгновенный и безболезненный. Не надо ничего колоть, заносить инфекцию, лежать в реанимации…

Котов сжал капсулу в кулаке.

— Правда?…

Правда. Теперь иди домой и подумай, кто тебе настоящий друг. Осипова возьмём сегодня же, Катюшу не тронем. Но и ты будь активней. Никакого от тебя проку, пока хорошенько не надавишь.

Котов сидел, выпрямив спину, с каменным лицом.

— Педерасты есть среди знакомых?

— Нет.

— Иди.

Несколько раньше Кизяк имел беседу с Зубовым.

— Дай ему это, — посоветовал Зубов, вынув из ящика стола капсулу с ядом. — Если он забил в голову, всё равно найдёт способ. Ампулу присовокупи к делу. Аптекаршу не трогай, пусть работает. На неё будут мотыльки слетаться. Слетаться и обжигать крылышки, понимаешь?

Осипова забрали, и какое-то время, пока Марусин прослушивал барабанщиков, репетиции не проводились. Котов находился в глубокой депрессии. Глаза Кати за стеклом аптечного прилавка были на мокром месте.

Как только барабанщик был утверждён, обновлённый «Невский факел» приступил к активной работе. Было необходимо успеть подготовиться к майскому гастрольному туру по городам-героям. Репетиции продолжались с утра до вечера.

Новичок оказался безликим. Он помалкивал, невыразительно исполнял свои партии, имел невыразительную внешность и дежурную улыбку при встречах. Его звали Алексей Лусин — Люська. Ни для кого не были секретом его особые отношения с Марусиным.

Потерявший лучшего друга Вадик Лисовский совершенно упал духом. Он стал хуже играть и всё чаще замолкал в подпевках.

Степанов, напротив, был в ударе: у него продолжался бурный роман с телевизионной дамой. Их встречи были редкими и глубоко законспирированными, но чрезвычайно бурными.

С возобновлением репетиций Котов намеренно ушёл в работу с головой и делал заметные успехи. Марусин, который раньше, прислушиваясь к котовским пассажам на бас-гитаре, болезненно кривил губы, теперь удовлетворённо улыбался.

Став обладателем капсулы с мгновенным безболезненным ядом, Котов обрёл в своей любви и печали некоторое душевное равновесие. На шпионский манер он зашил капсулу в воротник. Теперь он мог в любую минуту умереть и перенестись в свой нормальный мир — в город Ленинград, второе сентября 1988 года, за четверть часа до открытия винно-водочных магазинов.

Подобно тому, как отступает чувство голода у человека, которому стоит лишь протянуть руку к накрытому столу, отчаяние и желание тотчас же, без промедления, покинуть этот мир ослабло и у Димы Котова. Легко шлёпать по лужам и по снегу, когда дом рядом, а дома горячий душ и смена белья…

Дело осложнялось тем, что с каждым днём он всё более остро ощущал, что не сможет покинуть этот мир. По крайней мере, не сможет покинуть его один…

Майские гастроли, приуроченные к ежегодной изматывающей череде праздников, подходили к концу. В Севастополе отыграли последний концерт для жён моряков и, после ужина, затянувшегося за полночь, вернулись в гостиницу. Котов и Степанов проводили Вадика Лисовского. Бедняга стал сильно перебирать в последнее время. Подумав, решили ещё добавить у него в номере.

После неумело выпитого и совершенно лишнего стакана у Лисовского началась тихая истерика.

— Андрюху жалко!.. — всхлипывал он, лёжа на кровати с запрокинутой головой. — Кто его так, за что!..

— Марусин стукнул, падлой буду, — зашептал Степанов. — Он голубой, под статьёй ходит, — значит, стучит.

— Сволочь! Сволочь! — забил руками по подушке Лисовский. У него на щеках появились слёзы.

— А за что? — спросил Котов.

— За рокенрол, понятное дело, — объяснил Степанов. — Вадик, где он играл?

— Где он то-олько не играл!..

— А что, в рок-группах нет своих барабанщиков? — не понял Котов.

— Они только на ко-хонцертах, а он на записи, в студии. Он же лучший ба-харабанщик в городе!..

— За левые заработки, что ли?…

— Какие там за-аработки! Он даром играл!..

Лисовский сел и начал обуваться:

— Марусин, сволочь, пойду его сейчас и убью!..

Его уложили и раздели. Постепенно он успокоился и заснул. Котов и Степанов выпили по полной.

Котов был смущён и растерян: выходило, что Андрей Осипов и без него был на крючке у НКВД. Может быть, совсем не он, а Марусин был причиной случившегося несчастья…

— Слушай, Котяра, — зашептал Степанов, вытянув шею, — от Марусина надо как-то избавиться. Он всех нас, по одному, уберёт. Мы ему не нужны, ему нужны такие, как Люська!..

— Теперь ничего не сделать.

— Поговори с Чебриковой.

— Нет, мы уже практически чужие люди.

— Попробуй!

— Ладно, попробую.

Они допили бутылку и разошлись по своим номерам.

Ночью, в пьяном полуобморочном сне, Котов забеспокоился от ощущения какого-то болезненного неудобства. Будто он свалился на пол с кровати, да ещё и обделался.

Вдруг ему стало больно, он вскрикнул, проснулся и завертел головой.

Верхом на его спине сидел Люська и держал за руки. Сзади пыхтел и стонал Марусин, производя над Котовым невероятный и противоестественный акт насилия.

— Эй! Что такое!.. — крикнул Котов, холодея от ужаса.

— Тише, Дима, тише, — заговорил Марусин, задыхаясь. — Никто… Ничего… Не узнает…

Котов закричал и вырвался.

Марусин брызнул спермой.

В дверь настойчиво постучали.

— Кто там! — крикнул Люська.

— Дежурная по этажу, откройте немедленно!

Люська открыл дверь, и в номер, щёлкнув выключателем, зашла дежурная в синем форменном кителе.

— Что происходит, почему шумите? — сказала она, бегло осматривая помещение. — Посторонние, женщины?…

Котов дрожал, завернувшись в одеяло. Марусин сидел в кресле, запахнувшись халатом. Люська одетый в спортивное трико, стоял как ни в чём не бывало.

Дежурная проверила ванную, туалет, вернулась и строго заметила:

— Разве можно так шуметь? В соседних номерах люди спят — семейные, командировочные… Выпили — и расходитесь по своим номерам. У нас тут своих концертов хватает…

Дежурная вышла.

Марусин поднялся и потрепал Котова по голове:

— Ладно, не обижайся. Мы так, пошутили. Всё будет тихо.

По приезду он ударился в запой и пил беспробудно в течении недели. Потом ещё несколько дней лежал опухший и тщетно пытался увязать хотя бы две разбегающиеся мысли. То и дело он проверял, на месте ли капсула с ядом, и обещал себе со всем этим покончить. Сразу, как только почувствует себя лучше. Катя звонила, но Котов не хотел показываться ей на глаза пьяным. Он думал о ней постоянно, каждую минуту.

Не успел он хорошенько очухаться, как позвонил Александр Сулейманович, и Котов на дрожащих ногах поплёлся в исполком. Въедливый майор нарочно подгадывал такие дни, когда организм и психика были ослаблены.

— Как гастроли?

— Нормально, — глухо отвечал Котов, скосив глаза на плинтус.

— Как настроение?

— Нормально.

— Таблетку-то с ядом не потерял?

— Нет.

— А чего не проглотил?

— Успею.

— А вдруг там яду нет? Так, карамелька?

Котов промолчал.

— В окно прыгнешь? Сможешь? Смелости хватит?

— Смогу.

— Врёшь, не прыгнешь. Ты же трус, слизняк.

Молчание.

— Ладно, я пошутил. Таблетка правильная, не сомневайся. Это я так, чтобы ты не очень зазнавался. Мы тебя и на том свете разыщем, если потребуется.

Молчание.

— Так ты говоришь, понравилось в Севастополе?

— Нормально.

— Что ты мне заладил одно и то же? Сидишь как неживой. Пива бы, что ли, попил…

Молчание.

— Да, кстати, я забыл… Я тебя спрашивал одну вещь?… Ах, да, вот что. У тебя педерасты знакомые есть?…

Несколько секунд Котов что-то такое про себя соображал, а потом его пронзила догадка. Это они велели Марусину опустить его во время гастролей! Это они всё подстроили, а теперь хотят ему дать понять об этом…

Котов поднял вспыхнувшие на мгновение глаза, но тут же опустил. Объяснение было бы ужасным, нелепым и унизительным.

— Нет.

Немая сцена длилась не более секунды.

— Теперь всё, свободен.

Через пару дней Котов зверски избил Люську в туалете, и это сошло. Скорее всего, ему разрешили таким образом слегка выпустить пар. Марусин вёл себя так, будто ничего не случилось.

В августе под Выборгом случился несанкционированный фестиваль подпольных рок-групп, и в Петроградском НКВД полетели головы.

Тогда же под горячую руку попался Вадик Лисовский. Однажды он исчез, и никто не отважился разузнать что-либо о его участи.

Без Лисовского «Невский факел» оказался совершенно беспомощным. Ансамбль звучал как любительская группа. Марусин приводил на пробу новых и новых клавишников, и каждый раз у него опускались руки.

Осуществить задуманное Котов теперь не мог из-за Кати. Однажды он попытался объясниться с ней по поводу рака мозга. Он сказал, что воспользовался дурацким предлогом ради знакомства.

— Ничего себе, дурацкий предлог! — вспыхнула Катя. — Да ты понимаешь, что ты сказал! Ты понимаешь, что ты сделал!..

Она расплакалась, и Котов, в порыве откровенности, рассказал ей всю правду, начиная с Иванова.

Решив, что она имеет дело с сумасшедшим, Катя смягчилась. Она была из той героической породы женщин, для которых чувство жалости и заботы почти неразделимо с любовью. Катя переехала жить к нему, и в апреле 88-го они расписались.

Между тем, положение становилось всё менее определённым. Новые люди в Петроградском НКВД могли смести всё без разбора в одну минуту. Лена Чебрикова вышла замуж за Андрея Романова и жила в Москве. «Невский факел» разросся до сорока пяти человек, с духовой секцией, вокальной и хореографической группами. Котов и Степанов были первыми кандидатами на вылет.

Новым заведующим отдела Рок-музыки, наркомании и гомосексуализма был назначен капитан Соколов — тот самый Владимир, который курировал «Обводный канал» во время поездки в Северную Корею. С тех пор прошло четыре года. Младший лейтенант превратился в капитана, работа сделала его ещё более циничным и жестоким. А работы накопилось много…

Перебирая папки с оперативными разработками своего предшественника, Соколов наткнулся на дело некой Екатерины Щехорской, которое привлекло его внимание подклеенным конвертом со стеклянной ампулой внутри. Пролистав страницы, он поднёс ампулу с цианидом к глазам и, глядя на просвет в окно, задумался.

Из дела следовало, что в течении последних лет Щехорская, не ведая того, служила приманкой для добывающих себе дозу наркоманов. Из этого же дела следовало, что за всё это время был арестован только один наркоман, да и он — только благодаря выбитым из Димы Котова показаниям.

Соколов хорошо помнил, с какой неохотой шёл этот пьяница на сотрудничество, как мало было от него толку. Помнил и то, как позорно, на примере Котова, Кизяк учил его, как нужно работать.

И он подумал, что настало время раздавить эту счастливую супружескую парочку. Размазать по стене обоих, отомстить за своё собственное унижение.

Он сунул ампулу в карман, а папки оставил на столе — сегодня он закроет и сдаст в архив оба дела. Третье сентября, на часах восемь вечера. Снял трубку с телефонного аппарата.

— Алло, это Екатерина Станиславна? Капитан Соколов, из органов. Ваш муж дома?… Вы одна в квартире?… Никуда не уходите, к вам приедут. Нет, не беспокойтесь, небольшая формальность.

В дверь котовской квартиры настойчиво позвонили.

— Гражданка Щехорская? — сказал Соколов вместо «здравствуйте», грубо отстраняя хозяйку в сторону.

Зашли ещё двое, дверь захлопнули. Соколов заглянул на кухню, в ванную, в туалет.

Грохнул стул посередине комнаты.

— Садись.

Не поднимая головы, Катя села.

Один из товарищей остался у дверей, другой встал за спинку стула. Облокотившись задом о подоконник, Соколов некоторое время пристально смотрел на девушку. Он был в ударе и хотел показать класс работы молодым сотрудникам.

— Это ваше? — он поднёс к лицу Кати ладонь на которой блестела ампула с ядом.

— Да.

— Не надо отворачиваться, — Соколов наотмашь ударил её по лицу.

Девушка не упала потому, что стоявший сзади крепко держал её за плечи.

— Убийца! Мразь! — входя в раж, Соколов стал бить ещё и ещё. — Говори, кто тебя научил! Говори!.. Говори!.. Говори!..

Спустя четверть часа, когда после каждого удара становилось всё труднее приводить её в чувства, Соколов достал из кармана шприц, дрожащими пальцами заправил его цианидом и, не приводя девушку в сознание, ввёл в кровь раствор.

Стоявший за стулом разжал руки, и тело повалилось на пол.

До того как выйти, в комнате навели беспорядок. Теперь следовало дождаться прихода мужа, пригласить соседей понятыми и арестовать его за убийство.

Все трое залезли в стоящую неподалёку от парадной машину и стали ждать.

В это время Котов медленно брёл по направлению к дому после очередной утомительной репетиции «Оркестра под управлением Александра Марусина». Изо дня в день он отмахивался от неизбежного, успокаивал себя тем, что до критической точки есть время, что он ещё успеет всё обдумать, сделать, поговорить с Катей и принять решение. Но вот этот день настал, а он ничего не обдумал и ничего не сделал. Даже сейчас он кружил по Васильевскому, курил на лавочках, думал и оттягивал минуту решительного объяснения.

В половине двенадцатого он направился к дому. Сейчас он напишет подробную записку и примет яд. Он разыщет Катю в своём мире, и они опять будут счастливы. Но если там у неё уже кто-нибудь есть? Если там она счастливая мать семейства?… Что если он окажется лишним и там, в своём родном, настоящем мире!..

Господи! Как он устал от этих мыслей… Сейчас он придёт домой и примет яд. На антресолях старая отцовская двустволка. Несколько патронов с тяжёлыми круглыми пулями приготовлены специально для Марусина. Сколько раз он сладострастно воображал, как позвонит в его дверь и выпустит одну за другой две пули в его кругленький животик, прикрытый халатом…

И сколько раз он не делал этого, потому что с некоторых пор отвечает не только за себя… Хорошо, пусть с другим, главное, чтобы она была счастлива, главное…

Он открыл дверь и сразу почувствовал недоброе.

Окликнул Катю.

Тишина.

Заглянул в комнату. Боже мой, что это, за что…

Он опустился на колени перед покойницей и разрыдался.

В дверь позвонили, начали стучать. С лестницы доносились голоса.

Котов поднялся, вытер рукавом слёзы, достал с антресолей двустволку. Вставил два тяжёлых патрона, щёлкнул затвором, взвёл курки. Посмотрел на часы — без четверти.

— Кто там?

— Милиция. Открывайте или будем ломать дверь. Понятые, фиксируйте всё, что он говорит.

Соколов волновался. Пульс упруго стучал в висках, голову изнутри так и распирало.

Щёлкнул замок, дверь распахнулась. Перед глазами возникли два огромных отверстия охотничьего ружья. Где-то далеко — там, где заканчивалось это ружьё, угадывались размытые очертания молодого человека. «Сейчас оно выстрелит. Сейчас… вот-вот…» В глубине сознания, в спинном мозгу, зарождался страшный, звериный крик ужаса — как будто он стоял на самой кромке крыши и его тихонечко подтолкнули сзади…

Но крик не успел вырваться наружу, потому что в следующее мгновение в глаза ударили два снопа искр.

Дуплетом громыхнул выстрел, череп разлетелся на куски.

Дверь захлопнулась.

На дрожащих ногах, утирая забрызганные лица, молодые сотрудники побежали вниз — вызывать бригаду захвата. Они видели класс работы.

Без десяти. Котов вернулся в комнату и встал у открытого настежь окна. Чёрный саван в последний раз накрыл этот город. Только уличные фонари где-то внизу, да окна верхних этажей под крышами подсвечивали темноту, надвигавшуюся с востока.

Без трёх минут. В кулаке зажата капсула с ядом. Если не подействует, он просто перемахнёт через подоконник.

Минута. Прокусить капсулу сразу, теперь нет времени ждать, пока растворится желатиновая оболочка.

Капсула во рту, между зубов. Челюсти не хотят сжиматься.

Входная дверь вылетает от одного профессионального удара. Топот ног, крики в прихожей.

Часы бьют полночь.

Ну же!.. Оболочка капсулы проламывается, в нос ударяет запах горького миндаля.

И в это мгновение небо вспыхнуло.

Подобная тысячам солнц молния прорезала тьму, ослепив и испепелив всё живое.

Мгновенная цепная реакция пронизала вселенную-клон, лишённую божественной сущности и сгоревшую будто спичка в руках неразумного дитяти.

Звёзды, окружавшие их планеты, мириады галактик прекратили своё существование в момент наступления критической временной точки, взаимоисключающей существование двух одинаковых миров, только один из которых имел право на существование.

Ни одно живое существо не смогло в это мгновение что-либо понять и что-либо почувствовать.

Одновременно с гибелью клона возобновился отсчёт времени реального мира. Вновь, как ни в чём не бывало, забились сердца людей и продолжила своё дыхание природа. Мир ничего не потерял и ничего не приобрёл в это мгновение.

Ничего, кроме изложенных здесь сбивчивых воспоминаний участников событий, которым всё равно никто не поверит.

1988, 1991, 1993, 2002, 2005