Очищение убийством

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Фидельма вопросительно подняла бровь в ответ на смущенный взгляд Ательнота.

— Ты положил застежку в сумку?

— Да. Я положил ее сюда вчера вечером.

— Кто мог взять ее?

— Понятия не имею. Никто не знал, что она у меня есть.

Эадульф собрался было съязвить, но Фидельма остановила его.

— Хорошо, Ательнот. Поищи хорошенько, и если найдешь, свяжись с нами и дай нам знать.

Выйдя из кельи Ательнота, Эадульф с хмурым видом повернулся к ней.

— Ты конечно же не веришь ему?

Фидельма пожал плечами.

— Как ты думаешь, он говорил правду?

— Клянусь живым Богом, нет! Конечно нет!

— Тогда Гвид, наверное, права. Ательнот побывал у Этайн по какой-то иной причине, а не для того, чтобы просто вернуть застежку.

— Да, конечно. Ательнот лгал.

— Но доказывает ли это, что Ательнот убил Этайн?

— Нет, — согласился Эадульф. — Однако тут может быть мотив убийства, не так ли?

— Верно. Хотя что-то здесь не сходится. Я уверена, Ательнот выдумал историю про застежку, уверенный, та — у него в его келье. Иначе это была бы слишком явная ложь.

— Он торопился, придумал эту историю второпях, под давлением необходимости, не понимая ее слабости.

— Такое весьма вероятно. Но все-таки мы можем предоставить Ательнота самому себе на какое-то время. Не знаешь ли ты кого-нибудь из клириков-саксов, кто мог бы рассказать тебе о прошлом Ательнота? Может быть, из тех, кто сопровождал его, когда он выехал встречать Этайн на границе Регеда? Мне бы хотелось побольше узнать об этом Ательноте.

— Хорошая мысль. Я расспрошу кое-кого во время вечерней трапезы, — согласился Эадульф. — А пока не поговорить ли нам с монахом Сиксвульфом?

Фидельма кивнула.

— Почему бы и нет? Сиксвульф и Агато были среди тех, кто последними видели Этайн. Давай вернемся в келью сестры Ательсвит и попросим эту добрую сестру послать за Сиксвульфом.

Они шли по странноприимному дому, когда отдаленные крики достигли их слуха. Эадульф недоуменно поджал губы.

— Что там опять случилось?

— Стоя здесь, мы ничего не узнаем, — сказала Фидельма и направилась в ту сторону, откуда доносился шум.

Они подошли к кучке монахов, смотревших из окон на что-то внизу. Эадульф с Фидельмой тоже протиснулись к окну. Некоторое время Фидельма не могла разобрать, что там происходит. Толпа собралась вокруг какой-то груды тряпок, валяющейся на земле. Люди явно были рассержены, громко кричали и бросали в нее камнями, тем не менее держась от нее, как ни странно, на расстоянии. Только когда тряпки чуть шевельнулись, Фидельма с ужасом поняла, что это человек. Толпа забивала камнями кого-то насмерть.

— Что это? — осведомилась она.

Эадульф спросил о том же у одного из братьев, который ответил с явным страхом:

— Жертва желтой чумы, — перевел Эадульф, — морового поветрия, которое разрывает эту страну на части, губит мужчин, женщин и детей без различия племени, пола или положения. Этот человек, должно быть, пришел сюда, ища помощи, и слишком приблизился к рынку, устроенному торговцами у монастырских стен.

Во взгляде Фидельмы сквозило отвращение.

— Ты хочешь сказать, что они забивают камнями умирающего человека? Неужели никто не положит конец этому бесчинству?

Эадульф в замешательстве кусал губу.

— Ты готова выйти против этой обезумевшей толпы? — Он указал туда, где народ все еще кричал от страха, сторонясь теперь уже неподвижной груды лохмотьев. — Все равно, — сказал он. — Все кончено.

Фидельма сжала губы. Неподвижность тряпья подтверждала слова Эадульфа.

— Вскоре, когда люди поймут, что человек мертв, они разойдутся, и кто-нибудь оттащит тело, чтобы его сожгли. Слишком многие умерли от чумы, и мы не сможем урезонить этих простолюдинов.

Фидельма знала, что желтая чума — это опасная разновидность желтухи, которая распространилась по Европе за несколько лет и теперь опустошает и Ирландию, и Британию. Она добралась до Ирландии, где ее нарекли buidhe chonaill — за восемь лет до того о ее пришествии возвестило, как заявляли ученые мужи, полное солнечное затменье. Она являлась в основном в разгар лета и уже уничтожила половину населения Ирландии. Два верховных короля, подчиненные им короли Ольстера и Мюнстера и много других людей высокого положения тоже пали ее жертвами. Высокопоставленные клирики, такие как Фехин из Фовара, Ронан, Айлеран Мудрый, Кронан, Манхан и Ультан из Клонарда стали жертвой ее свирепости. Многие родители умерли, оставив малолетних детей, так что Ультан из Ардбраккана был вынужден открыть сиротский приют, чтобы кормить и воспитывать их.

Фидельма хорошо знала, какие ужасы несет это поветрие.

— Значит, твои простолюдины-саксы — звери? — фыркнула она. — Разве можно так обращаться с ближним? А главное — как может христова братия стоять и глазеть на это, будто на ярмарке?

Братия, стоявшая у окон и наблюдавшая за трагедией, уже расходилась с равнодушным видом, возвращаясь к своим делам. Если они и поняли ее негодующую речь, то виду не подали.

— Наши обычаи — не ваши обычаи, — терпеливо сказал Эадульф. — Это я знаю. Я видел в Ирландии ваши приюты для больных и немощных. Может быть, когда-нибудь мы научимся этому. Но ты находишься в стране, где люди боятся болезни и смерти. Желтую чуму считают страшным злом, которое сметает все на своем пути. А чего люди боятся, то они пытаются уничтожить. Я видел сыновей, которые выгоняли своих матерей на холод, потому что у тех появлялись признаки этой болезни.

Фидельма хотела возразить — но что толку? Эадульф был прав. Обычаи в Нортумбрии и в ее стране — разные.

— Давай найдем Сиксвульфа, — сказала она, отворачиваясь от окна.

Крики под окном стихли. Толпа вернулась к прерванному ярмарочному веселью. А куль тряпья, рухнувший наземь от первого брошенного камня, лежал неподвижно.

Едва Сиксвульф вошел в келью, как Фидельма узнала его — этот был тот самый молодой монах с соломенными волосами, что стоял рядом с Вилфридом в храме.

Сиксвульф был стройный, с гладким лицом и голубыми глазами, высоким голосом и шепелявым выговором. А еще он имел привычку хихикать и хлопать глазами всякий раз, когда ему задавали прямой вопрос. Фидельме приходилось напоминать себе, что она говорит с мужчиной, а не с кокетливой девушкой — столь двойственной казалась природа этого юноши. Его возраст тоже плохо поддавался определению — должно быть, двадцать с небольшим, хотя бритва, похоже, еще не касалась мягкого пушка на щеках.

Брат Эадульф расспрашивал молодого человека на саксонском, а Фидельма изо всех сил старалась следить за беседой, пользуясь своими покуда скудными, но пополняющимися знаниями этого языка.

— Ты посетил настоятельницу Этайн в тот день, когда она умерла, — ровным голосом проговорил Эадульф.

Сиксвульф слегка хихикнул и приложил гибкую руку к тонким губам.

Его светлые глаза смотрели на них поверх ладони почти кокетливо.

— Разве?

В его голосе был странный чувственный оттенок.

Эадульф неприязненно фыркнул.

— С какой целью ты посетил настоятельницу Этайн в ее келье?

Веки снова затрепетали, и послышался очередной нервный смешок.

— Это только моя тайна.

— Отнюдь, — возразил Эадульф. — Мы наделены властью — по повелению твоего короля, епископа и настоятельницы этого монастыря — доискаться до правды. Ты обязан сообщить нам все.

Голос Эадульфа прозвучал резко и язвительно.

Сиксвульф заморгал и надул губы в насмешливом раздражении.

— Ну и прекрасно! — ответил он обиженно, как ребенок. — Я пошел по просьбе Вилфрида Рипонского. Я, знаете ли, его секретарь и доверенное лицо.

— С какой целью ты ходил туда? — снова спросил Эадульф.

Молодой человек молчал и хмурился, глядя исподлобья.

— Спроси об этом у настоятеля Вилфрида.

— Я спрашиваю тебя, — рявкнул Эадульф. — И я жду ответа. Говори!

Сиксвульф выпятил нижнюю губу. Сестра Фидельма быстро опустила глаза, чтобы не показать, как изумляет ее поведение странного молодого монашка.

— Чтобы вести переговоры с настоятельницей от имени Вилфрида.

— Переговоры? — Фидельма решила, что неправильно расслышала слово.

— Да. Как главные защитники Рима и Колумбы, Вилфрид и настоятельница Этайн собирались согласовать пункты перед тем, как начнется общий диспут.

Фидельма широко раскрыла глаза.

— Настоятельница Этайн договаривалась с Вилфридом Рипонским? — переспросила она по-ирландски, повернувшись к Эадульфу.

Сиксвульф пожал своими узкими плечами.

— Согласование пунктов перед диспутом сберегает много времени, сестра.

— Я не поняла, что ты имеешь в виду. Хочешь ли ты сказать, что пункты разногласий должны быть согласованы перед публичным обсуждением?

И снова Эадульфу пришлось перевести этот вопрос на язык саксов для монаха, а его ответ — на ирландский.

Сиксвульф поднял брови, словно вопрос был неуместен.

— Конечно.

— И настоятельница Этайн готова была пойти на такие договоренности?

Фидельма была удивлена, узнав, что переговоры велись за спиной синода. Казалось нечестным, что противники могут договариваться по каким-то вопросам, не вынеся их на открытое обсуждение.

Сиксвульф вяло пожал плечами.

— Я бывал в Риме. Так всегда делается. Зачем тратить время, пререкаясь публично, когда частное соглашение приносит тебе то, чего ты хочешь?

— Как далеко зашли эти переговоры? — спросила Фидельма с помощью Эадульфа.

— Недалеко, — ответил Сиксвульф доверительно. — Мы достигли кое-каких договоренностей по тонзуре. Как тебе известно, Рим рассматривает тонзуру твоей церкви Колумбы как варварскую. Мы приверженцы тонзуры святого Петра, которую он выстриг в память о терновом венце Христа. Настоятельница Этайн подумывала о том, что церковь Колумба могла бы согласиться с этим.

Фидельма через силу сглотнула.

— Но это невозможно, — прошептала она.

Сиксвульф улыбнулся с некоторым удовлетворением.

— О да. О да, настоятельница могла уступить в этом пункте в обмен на уступку в вопросе о крестном знамении, в соответствии с которым мы, римляне, складываем большой, указательный и средний палец, чтобы представить Троицу, в то время как вы, колумбианцы, большой, средний и безымянный. Вилфрид был готов согласиться, что и то и другое обоснованно.

Фидельма поджала губы, чтобы не выказать удивление.

— Когда же началась эта торговля?

— О, с того самого дня, как настоятельница Этайн прибыла сюда. Два или три дня назад. Я забыл, сколько в точности. — Молодой человек с отвращением устремил взгляд на свои пальцы, словно вдруг увидев, что его ногти недостаточно ухоженны.

Фидельма глянула на Эадульфа.

— Я думаю, что в этом деле появился новый мотив, — спокойно сказала она по-ирландски, зная, что Сиксвульф не поймет.

Лицо у Эадульфа вытянулось.

— Как это?

— Что подумало бы большинство братии, узнай они о переговорах, что ведутся у них за спиной без их ведома и одобрения? Об уступке в ответ на другую уступку? Не подлило бы это масла в огонь вражды между братьями? А если так, то не может ли кто-нибудь прийти в такую ярость, что решится остановить такие переговоры?

— Верно. Хотя то, что мы знаем об этом, нам не поможет.

— Почему же?

— Да потому, что это значит, что у нас по-прежнему остаются сотни подозреваемых и с той, и с этой стороны.

— Стало быть, нужно найти способ уменьшить их количество.

Эадульф кивнул и вновь обратился к белокурому монаху:

— Кто знал о ваших переговорах с настоятельницей?

Сиксвульф снова надул губы, точно маленький ребенок, сохраняющий тайну.

— Они были секретными.

— Значит, только ты и Вилфрид Рипонский знали о них?

— И настоятельница Этайн.

— А как же ее секретарь Гвид? — осведомилась Фидельма.

Сиксвульф фыркнул презрительно.

— Гвид? Настоятельница не считала ее своим доверенным лицом. Она даже велела мне не посвящать ее в это дело и уж конечно не упоминать о ее сношениях с Вилфридом Рипонским.

Фидельма виду не подала, что удивлена.

— Что заставляет тебя говорить, что Этайн не считала сестру Гвид своим доверенным лицом?

— Если бы она так считала, Гвид была бы участником переговоров. Единственный раз, когда я видел ее с Гвид, — это когда они кричали друг на друга. Но я ничего не понял, потому что они говорили на этом вашем ирландском языке.

— Вот как? — промолвил Эадульф. — Стало быть, больше никто не знал о переговорах?

Сиксвульф скривился, как бы в затруднении.

— Я так не думаю. К примеру, настоятельница Аббе столкнулась со мной, когда я выходил из кельи настоятельницы Этайн. Их кельи расположены рядом. Она с подозрением уставилась на меня. Я не сказал ничего и пошел своей дорогой. Но я видел, что она вошла в келью настоятельницы Этайн. И я слышал, как они громко спорили. Я не могу знать, заподозрила ли Аббе что-нибудь или не заподозрила. Но, думаю, она поняла, что Этайн и Вилфрид договариваются.

Фидельма решила не оставлять эту тему.

— Ты говоришь, что Аббе спорила с Этайн, когда ты уходил?

— Так я понял. Я слышал, как они возвысили голоса, вот и все.

— И больше ты не видел настоятельницу Этайн?

Сиксвульф покачал головой.

— Я отправился доложить Вилфриду о согласии настоятельницы уступить авторитету апостола Петра в деле с тонзурой. Потом всех призвали собраться в храме, и я пошел туда с Вилфридом. Вскоре после этого мы услышали, что настоятельница убита.

Фидельма тяжело вздохнула, потом посмотрела на Сиксвульфа и махнула рукой:

— Хорошо. Ты можешь идти.

Когда дверь за Сиксвульфом закрылась, Эадульф повернулся к Фидельме. Его карие глаза блестели от волнения.

— Настоятельница Аббе! Сестра самого Освиу! Это единственный посетитель кельи Этайн, не замеченный зорким взглядом сестры Ательсвит. И вполне понятно почему — потому что кельи Аббе и Этайн расположены рядом.

Сестра Фидельма сохраняла невозмутимость.

— Нам придется поговорить с ней. Конечно, здесь есть некий мотив. Аббе — могущественный сторонник устава Колумбы. Если она почуяла, что Этайн готова на уступки тайком от тех, кто поддерживает устав Колумбы, это могло стать причиной гнева, а гнев — тоже возможный мотив преступления.

Эадульф пылко кивнул:

— В таком случае наша первоначальная мысль о том, что убийство вызвано гневом и связано с диспутом, может оказаться верна. Разница только в том, что Этайн из Кильдара была убита своими сотоварищами, а не сторонниками Рима.

Фидельма скривилась.

— Мы здесь не для того, чтобы оправдать сторонников Рима, но чтобы обнаружить истину.

— А я и взыскую истины, — ответил уязвленный Эадульф. — И Аббе вызывает у меня подозрения…

— Покамест у нас есть одно только свидетельство брата Сиксвульфа о том, что после его ухода Аббе побывала в келье Этайн. Но вспомни, сестра Ательсвит говорила, что священник Агато посетил Этайн после Сиксвульфа, а если это так, значит, Аббе оставила Этайн в живых. Потому что она вошла к Этайн сразу после того, как ушел Сиксвульф, Агато же посетил ее после того, как ушла Аббе.

Зазвонил колокол, призывая к ужину — главной трапезе дня.

Лицо у Эадульфа вытянулось.

— Я и забыл об Агато, — пробормотал он сокрушенно.

— Я не забыла, — твердо ответила Фидельма. — Мы поговорим с Аббе после вечерней трапезы.

Фидельме не хотелось есть. В голове теснилось множество мыслей. Она съела всего несколько плодов и кусочек paximatium — хлеба, выпеченного на углях, — после чего сразу же ушла в свою келью немного отдохнуть. Поскольку большая часть братии находилась в трапезной, в странноприимном доме царила тишина, и можно было размышлять без помех. Она попыталась разобраться в добытых сведениях, обнаружить в них какой-то порядок и смысл. Но сколько они ни думала, смысл словно ускользал. Ее наставник, брегон Моранн из Тары, всегда внушал своим ученикам, что следует собрать все возможные свидетельства, прежде чем пытаться делать какие-либо выводы. Однако Фидельмой овладело нетерпение, с которым она не могла совладать.

Наконец она встала с ложа, решив пройтись по вершинам утесов в надежде, что свежий воздух раннего вечера очистит ее разум.

Она вышла из странноприимного дома и пересекла квадратный двор, направляясь к monasteriolum,[11] школе, в которой братия училась и учила. Кто-то нацарапал на стене надпись: «docendo discimus» — обучая, обучаемся. Фидельма улыбнулась. Уместное высказывание. Люди действительно учатся, обучая.

В школе находилась librarium — монастырская библиотека, в которой Фидельма уже побывала, когда относила книгу, присланную в дар настоятелем Куммене с Ионы. То было впечатляющее собрание книг, ибо Хильда, исполненная решимости распространять грамотность среди своей братии, поставила перед собой задачу расширить библиотеку и собрать как можно больше книг.

Солнце уже опустилось к холмам, и длинные тени, как темные пальцы, протянулись среди строений. Вскоре весь монастырь окутает тьма. Впрочем, есть еще время прогуляться и успеть вернуться назад в закут сестры Ательсвит, чтобы встретиться с настоятельницей Аббе.

Она свернула и по внешним галереям добралась до боковых ворот в монастырской стене. От ворот тропа вела на вершину утеса.

И тут она увидела какого-то монаха, он шел впереди, и голова его была покрыта куколем — капюшоном рясы.

Что-то заставило Фидельму замедлить шаги. Ей показалось странным, что кто-то из братьев накинул куколь, находясь в пределах обители. Но тут у ворот появилась еще одна фигура. Фидельма отпрянула в тень сводчатой галереи, сердце у нее забилось без всякой причины, кроме разве той, что она узнала лисье лицо Вульфрика, тана Фрихопа.

Двое поздоровались на языке саксов.

Она же подалась вперед, напрягшись и жалея, что до сих пор так плохо понимает по-саксонски.

Монах остановился. Кажется, эти двое смеются. Почему бы и нет? Что дурного в том, что саксонский тан и саксонский монах обмениваются любезностями? Только некое шестое чувство твердило Фидельме, что здесь что-то не так. Глаза ее сузились. Оба человека, ведя разговор, то и дело оглядывались, словно боялись, что их подслушают. Они шептались, как заговорщики. Потом крепко пожали друг другу руки, и Вульфрик вышел за ворота, а брат в куколе вернулся во двор.

Фидельма отступила еще глубже в тень.

Монах решительно пересек двор, направляясь к школе. Проходя мимо того места, где стояла Фидельма, он откинул куколь, теперь это было уже ни к чему, да и ходить в обители с покрытой головой не полагалось. Фидельма едва не присвистнула от удивления, узнав этого человека с колумбианской тонзурой.

Это был брат Торон.

Коренастая Аббе очень походила на своего брата Освиу. Ей было сильно за пятьдесят, глубокие морщины изрезали ее лицо, синие глаза были ясными, но несколько водянистыми. Вместе со своими тремя братьями она была отправлена в ссылку на Иону, когда их отец, король Берниции, был убит своим соперником Эдвином из Дейры, который объединил оба королевства в одно — Нортумбрию, что означает «к северу от реки Умбер». Когда ее братья — Эанфрит, Освальд и Освиу — по смерти Эдвина вернулись, чтобы предъявить свои права на королевство, Аббе, будучи уже монахиней, крещенной в церкви Колумбы, приехала вместе с ними. Она учредила монастырь на мысе в Колдингеме, совместную обитель для мужчин и женщин, и была утверждена его настоятельницей своим братом Освиу, который стал королем по смерти их старшего брата Эанфрита.

Фидельма много слышала о Колдингеме, что приобрел сомнительную славу обители наслаждений. Поговаривали, что настоятельница Аббе слишком буквально понимает бога любви. Шла молва, будто кельи, выстроенные для молитв и размышлений, превратились в покои для пиршеств и плотских утех.

Настоятельница сидела, глядя на Фидельму с некоторым удивлением, но одобрительно.

— Мой брат, король Освиу, рассказал мне о твоем деле. — Она бегло говорила на разговорном ирландском — тот был единственным языком, который она знала в детстве на Ионе. Она повернулась к Эадульфу. — А ты, полагаю, обучался в Ирландии?

Эадульф коротко улыбнулся и кивнул.

— Ты можешь говорить по-ирландски, ибо я его знаю.

— Хорошо, — вздохнула настоятельница. Она вновь оглядела Фидельму, и вновь с одобрением. — Ты привлекательна, дитя мое. Для таких, как ты, в Колдингеме всегда есть место.

Фидельма почувствовала, что краснеет.

Аббе склонила голову набок и усмехнулась:

— Ты меня осуждаешь?

— Я не обижаюсь, — ответила Фидельма.

— И не нужно, сестра. Не верь всему, что ты слышишь о нашей обители. Наше правило — dum vivimus, vivamus — живи, покуда живешь. Мы — община женщин и мужчин, посвятивших себя жизни, которая есть дар Господа. Господь сотворил мужчин и женщин, чтобы они любили друг друга. Мы служим Господу наилучшим образом, осуществляя его замысел, живя, работая и служа ему вместе. Разве не говорит Евангелие от святого Иоанна: «В любви нет страха; но совершенная любовь изгоняет страх»?

Фидельма неловко заерзала.

— Мать настоятельница, не мое дело задавать вопросы о том, как управляется твоя обитель и по какому уставу. Я здесь, чтобы вести расследование смерти Этайн из Кильдара.

Аббе вздохнула.

— Этайн! Вот это была женщина. Женщина, которая умела жить.

— И все же умерла, мать настоятельница, — вставил Эадульф.

— Я знаю. — Ее глаза не отрывались от Фидельмы. — И хотела бы знать, какое это имеет отношение ко мне?

— Ты поссорилась с Этайн, — просто сказала Фидельма.

Настоятельница лишь моргнула, но не подала виду, что колкость огорчила ее. Она промолчала.

— Может быть, ты скажешь нам, почему вы поспорили с настоятельницей Кильдара? — поторопил ее Эадульф.

— Если вы узнали, что я поспорила с Этайн, вы, без сомнения, узнаете и почему, — с вызовом в голосе ответила Аббе. — Я выросла в стенах монастыря Колума Килле на Ионе. И по ходатайству скорее моему, нежели моего брата Освальда, наше королевство первым обратилось к Сегене, настоятелю Ионы, с просьбой послать миссионеров, дабы обратить наших подданных-язычников и открыть перед ними дорогу к Христу. Даже когда первый миссионер с Ионы, человек по имени Колман, вернулся на Иону и сообщил, что наше королевство находится за пределами искупления Христова, я снова умолила Сегене, и праведный Айдан приехал сюда и начал проповедовать.

Я была свидетелем обращения этой страны и постепенного распространения слова Христова, сначала при Айдане, а потом при Финане и напоследок при Колмане. Теперь все эти труды могут пойти прахом из-за таких, как Вилфрид и ему подобных. Я привержена истинной церкви Колумбы и буду держаться ее, кто бы ни взял верх здесь, в Стренескальке.

— Так какова же причина спора с Этайн из Кильдара? — напомнил ей Эадульф, возвращаясь к своему вопросу.

— Этот отвратительный человек Сиксвульф, мужчина, который вовсе не мужчина, вероятно, сообщил вам, что я поняла, что Этайн заключала сделку с Вилфридом из Рипона. Сделки! Коварные замыслы ad captandum vulgus![12]

— Сиксвульф сообщил нам, что выступал посредником между Этайн и Вилфридом и что они пытались прийти к некоему соглашению до начала открытых дебатов.

Аббе с отвращением хмыкнула.

— Сиксвульф! Этот жалкий воришка и сплетник!

— Воришка? — Голос Эадульфа звучал резко. — Не слишком ли сильное слово по отношению к брату?

Аббе пожал плечами.

— Правильное слово. Два дня назад, когда мы собирались здесь, два наших брата застали Сиксвульфа роющимся в личных вещах монахов в общей спальне. Они отвели его к Вилфриду, его настоятелю, коему этот Сиксвульф служит секретарем. Вилфрид признал нарушение восьмой заповеди и велел его наказать. Его вывели и секли по спине березовыми розгами, пока она не покраснела и не стала кровоточить. Только то, что он секретарь Вилфрида, спасло его от усекновения руки. Но и после этого Вилфрид отказался уволить его с должности своего секретаря.

Фидельма поморщилась — слишком уж жестоки наказания у саксов.

Настоятельница Аббе продолжала, не заметив отвращения на лице Фидельмы.

— Ходят слухи, что Сиксвульф похож на сороку. Он не может устоять перед желанием заиметь блестящие и необычные вещицы, которые ему не принадлежат.

Фидельма переглянулась с Эадульфом.

— Ты хочешь сказать, что Сиксвульфу нельзя доверять? Что он может солгать?

— Не в таком деле, как его посредничество между Вилфридом и Этайн. Вилфрид доверяет Сиксвульфу, как никому другому; вероятно, еще и потому, что может в любой момент приказать убить Сиксвульфа или изувечить его. Страх способствует укрепленью доверия.

Она помолчала и продолжила:

— Но Этайн из Кильдара не имела права заключать подобные соглашения от имени церкви Колумбы. Когда я увидела, что этот лукавый червь — Сиксвульф — прокрался в комнату Этайн, я поняла, что затевается. Я пошла к Этайн, чтобы выяснить правду. Ведь это было бы предательство.

— И как Этайн ответила на твои увещевания?

— Она рассердилась. Но откровенно призналась во всем. Она оправдывалась тем, что-де лучше уступить в малом и незначительном и усыпить бдительность противника, внушив тому ложную уверенность в победе, чем с первой же минуты начать с ним бодаться, как коровы рогами.

Внезапно глаза настоятельницы Аббе сузились.

— Я только что поняла — не думаете ли вы, что эта ссора могла быть причиной убийства? Что, может быть, это я…

Настоятельница усмехнулась этой мысли, и Фидельма заметила, как пристально Аббе разглядывает ее своими светлыми глазами.

— Убийства нередко случаются, когда человек теряет самообладание в споре, — спокойно ответила Фидельма.

Настоятельница Аббе рассмеялась, искренне и весело.

— Deus avertat! Господи прости! Это же глупо. Я слишком ценю жизнь, чтобы убивать из-за таких пустяков.

— Но ты же сама сказала, что поражение церкви Колумбы в Нортумбрии вовсе не пустяк, — настаивал Эадульф. — Для тебя это важно. Ведь ты решила, что Этайн предает свою церковь. Все вы так решили.

На мгновение Аббе утратила выдержку и ответила Эадульфу взглядом, исполненным злобы и ненависти. На мгновение лицо ее застыло подобием маски Медузы-Горгоны, а затем она холодно улыбнулась.

— Ради этого не стоило ее убивать. Увидеть своими глазами, как падет твоя церковь, — разве это не худшая кара?

— В котором часу ты ушла от Этайн? — осведомилась Фидельма.

— Что?

— Когда после этой ссоры ты ушла из кельи Этайн?

Аббе спокойно обдумывала вопрос, чтобы дать точный ответ.

— Не могу вспомнить. Я пробыла у нее всего минут десять или немногим больше.

— Кто-нибудь видел, как ты уходила? Сестра Ательсвит, например?

— Не думаю.

Фидельма вопросительно взглянула на Эадульфа. Ее напарник кивнул в знак согласия.

— Хорошо, мать настоятельница. — Фидельма встала, вынудив Аббе последовать ее примеру. — Возможно, нам понадобится задать тебе еще кое-какие вопросы. Потом.

Аббе улыбнулась им.

— Я буду здесь. Не бойтесь. Воистину, сестра, тебе следует посетить нашу обитель в Колдингеме и самой увидеть, как без греха можно наслаждаться жизнью. Ты слишком красива, слишком молода и полнокровна, чтобы на всю жизнь принять римский принцип безбрачия. Воистину, разве Августин из Хиппо не писал в своих Confessiones:[13]«Дайте мне простоту и воздержание, но не сейчас»?

Настоятельница Аббе гортанно рассмеялась и вышла, а Фидельма отчаянно покраснела.

Она обернулась, но, встретив довольный взгляд Эадульфа, пришла в ярость.

— Итак? — бросила она.

Улыбка на лице Эадульфа погасла.

— Я не думаю, что Аббе убила Этайн, — поспешно сказал он.

— Почему же нет? — отрывисто возразила она.

— Во-первых, она женщина.

— Разве женщина не может совершить убийство? — усмехнулась Фидельма.

Эадульф покачал головой.

— Может. Но когда мы только что увидели тело Этайн, я сказал: не думаю, что у женщины достало бы сил удерживать настоятельницу и перерезать ей горло так, как это было сделано.

Фидельма закусила губу и успокоилась. В конце концов, сказала она себе, что ее рассердило? Аббе явно говорила ей приятное и при этом не лгала. Рассердили ее не слова Аббе. Это было что-то другое, что-то, сокрытое в глубине ее самой, чего она не может понять. С мгновение она смотрела на Эадульфа.

Монах-сакс ответил ей смущенным взглядом.

Фидельма поймала себя на том, что первой опустила глаза.

— А что бы ты сказал, поведай я тебе, что видела, как брат Торон, монах-колумбианец, встретился с Вульфриком у боковых ворот монастыря сегодня вечером и, по всей видимости, вступил с ним в сговор?

Эадульф поднял бровь.

— Ты хочешь сказать, что это было на самом деле?

Фидельма утвердительно кивнула.

— Полагаю, для такой встречи может быть множество причин.

— Может, — согласилась Фидельма, — но среди них нет ни единой, которая меня удовлетворила бы.

— Брат Торон был одним из посетителей настоятельницы Этайн, верно?

— Одним из тех, кого мы еще не допросили.

— Это не было делом первой необходимости, — заметил Эадульф. — Торона видели, когда он вошел в келью Этайн. Это произошло рано утром. Ее же видели живой после этого посещения. Последним посетителем был, как известно, Агато.

Фидельма некоторое время пребывала в нерешительности.

— Думаю, нам следует переговорить с Тороном, — сказала она.

— А я думаю, что прежде всего нам следует пригласить Агато и поговорить с ним, — возразил Эадульф. — Он гораздо более важный подозреваемый.

И каково же было удивление Эадульфа, когда Фидельма согласилась с ним без всяких возражений.