Один дома

НАКАНУНЕ РОЖДЕСТВА

До Рождества оставалось несколько дней. Город заметно преображался. Разноцветные гирлянды огней, иллюминации, нарядные витрины магазинов напоминали о замечательном празднике, которого с нетерпением ожидали и взрослые, и дети. Даже тихие улочки Монтауна, самого спокойного квартала в Чикаго, заметно оживали. То и дело сновали горожане, озабоченные покупкой подарков для своих близких.

Погода стояла по-зимнему морозная и сухая. То и дело сыпал снег, покрывая улицы и деревья. Городские службы не успевали его расчищать.

Нарядные елки сверкали своим роскошным убранством. От них исходило ощущение особой праздничности, предвкушения чего-то необыкновенного. Скоро здесь помнится волшебный Санта-Клаус с огромным мешком разноцветных блестящих свертков. И будет исполнять самые заветные желания.

Все-таки Рождество — необыкновенный праздник. В каждой семье к нему готовятся особенно тщательно, припасают что-то необычайно вкусное, украшают комнаты, создавая атмосферу приподнятости и торжественности.

Вряд ли в Америке есть дом, где не отмечали бы Рождество. И даже самые строгие родители в эти дни особо внимательно и нежно относятся к детям.

Только маленький Кевин Маккальстер не чувствовал любви и заботы близких. В доме стояли шум и суета. Все бегали, носились взад-вперед.

У Маккальстеров гостили дядя Фрэнк и тетя Ненси с выводком своих многочисленных деток. Кевин до сих пор не мог сосчитать двоюродных родственников. Старший брат Питера Маккальстера женился девятнадцать лет назад. И чуть ли не каждый год с тех пор их семейство прибавлялось.

Входная дверь была открыта. Вошел полицейский. Он пытался достучаться, но поняв, что это бесполезно, решил войти сам. Все были настолько заняты сбором к предстоящей поездке, что не заметили бы, даже если бы дом подожгли. Вокруг царил настоящий хаос. На диванах, креслах валялись незапакованные вещи: свитера, брюки, заколки, щетки, мыльницы и прочая дребедень, которую всегда брали в дорогу.

Дом напоминал муравейник. Каждый был занят сам собой, а все окружающее просто не существовало.

Полицейский пытался кого-нибудь остановить, но в этом доме все как будто немножко рехнулись. Здесь никто никого не замечал.

— Эй! Малыш!

— Девочка! На минуточку!

Нет, в этом доме явно было не до него. Нетрудно было догадаться, что семейство куда-то уезжает и, возможно, очень скоро. Поэтому и бегают как в лихорадке, собирая вещи по комнатам. А их в этом доме было так много. И вообще было видно: здесь живут очень состоятельные люди.

Закрывшись в своей спальне, надеясь укрыться от шума, от которого уже звенело в ушах, миссис Маккальстер болтала по телефону. Это была еще совсем молодая женщина довольно привлекательной наружности.

— Брат Питера с семьей здесь, — рассказывала она своей лучшей подруге Пат. — Сумасшедший дом. Я так устала. Вы уезжаете в Монреаль?

— Да.

— А мы отправляемся в Париж.

— В Париж? Это же чудесно!

— Да. Ты же знаешь, там я провела свои лучшие годы.

— Когда вы уезжаете?

— Завтра.

На ходу, держа трубку одной рукой, Керри Маккальстер другой складывала в чемодан разложенные на кровати платья, чулки, свитера.

В комнате царил беспорядок. На полу валялись игрушки, наступив на которые можно было сломать ногу. Двери платяных шкафов были открыты и оттуда повываливались косынки, шарфы, шляпы.

В комнату вбежал Кевин со слезами на глазах.

— Мама! Дядя Фрэнк не разрешает мне смотреть телевизор. Но почему это делают старшие дети?

Несносный мальчишка! Вечно у него все не слава Богу и всегда появляется в самый неподходящий момент!

— Кевин, я разговариваю по телефону, — миссис Маккальстер отвернулась, чтобы продолжить беседу.

— Подумаешь, — не отставал Кевин, — там нет никаких ограничений. Просто дядя Фрэнк ведет себя как кретин.

Этот ребенок назойлив как муха. Господи, и в кого же он уродился?!

— Ну раз уж дядя Фрэнк говорит «нет», значит, это действительно страшный фильм, — Керри Маккальстер пыталась отмахнуться.

Кевин надулся. Обиженно поджав губы и нахмурив брови, он прыгнул на кровать. Ему всегда и во всем отказывали. Почему у других детей родители ласковые и нежные, а у него равнодушные сухари? И еще эти… родственники. Он терпеть не мог дядю Фрэнка. Холодный черствяк. Вместо сердца у него наверняка кусок глины. И надо было им приехать.

Кевин листал книгу. Ничего, он им еще покажет. Вот только вырастет и отыграется на всех.

— Кевин, уходи.

Но малыш как будто не слышал. Вошел отец.

— Ты взяла адаптер для бритвы?

— У меня не было времени, — миссис Маккальстер не собиралась заканчивать разговор. Пат рассказывала ей занимательную историю, произошедшую с их общей знакомой.

— Но как же я буду бриться во Франции?

Ай, ну что за зануда?! Один пристает с глупостями, другой — с какой-то бритвой.

Кевин встал с кровати.

— Папа, у меня нет никакой работы.

Все чем-то занимались, и мальчугану было невыносимо скучно.

— Ну хорошо. Раз у тебя нет работы — я тебе ее дам. Собери эти микромашинки. Тетя Ненси наступила на одну из них и чуть не сломала себе ногу.

Кевин поджал губы. К нему никогда не относились серьезно. Его не понимали. Что за бездушные существа эти взрослые!

— Я опять был в гараже и играл в свои игры! — выпалил он, собравшись с духом.

Родители запрещали ему ходить туда. Увидев недовольное выражение их лиц, он, как ни в чем не бывало, спросил:

— Я что, испортил семейные драгоценности? Я взял только крючки для рыбной ловли.

— Мои новые крючки? — лицо Питера Маккальстера вмиг стало серьезным. Керри выпучила на сына удивленные глаза.

— Нет. Я хотел взять старые, но на них были засохшие черви. Мне пришлось взять новые.

Невыносимый ребенок! Просто дьяволенок какой-то. Он все делал только назло, шел всегда поперек и гладил против шерсти. И все методы воспитания были просто бессильными. Мистер Маккальстер схватил сына на руки и, перекинув через плечо, понес из комнаты. На пороге его успела подхватить тетя Ненси. Это была забавная толстушка в очках и с желтыми соломенными кудряшками. От многочисленных родов у нее образовался внушительный живот. Всем постоянно казалось, что тетушка Ненси в положении и скоро опять родит. Хотя, если верить ее словам, она поставила точку на детях и четырехлетний Бобби — ее последний ребенок. От жира черты ее лица расплылись и можно было различить только плотно поджатые тонкие губы, маленькие бесцветные глазки и тройной подбородок. Хотя мама говорила, что двадцать лет назад тетя Ненси была довольна мила, но Кевин, к сожалению, этого не помнил.

— У вас нет адаптера для бритвы? — спросил ее Питер.

— У нас есть адаптер для бритвы.

— Хорошо. А ты собирай свой чемодан, — бросил он вслед сыну.

Кевин спрыгнул с рук тети Ненси. Слова отца удивили его. Чемодан? Он был мал, и этим всегда занимались взрослые. Он не знал, как это делать. Но с другой стороны, он радовался, что отец дал ему «взрослую» работу. А собирать машинки… Тоже выдумал! Довольный и в то же время озадаченный он поплелся к своим многочисленным братьям и сестрам.

Внизу все как ужаленные носились с какими-то свертками, пакетами, сумками. Казалось, эта суета не кончится никогда.

Кэт разыскивала свой шампунь, шаря по полкам, тумбочкам, шкафам.

— Куда же он мог подеваться? Чем я буду мыть голову?

— Я не знаю, где твой шампунь, — сказал Ник, не отрывая головы от книжки.

Он обожал детективы. И, когда ему попадалось что-нибудь в этом роде, он уже ничего не замечал.

— Боже мой, — вздыхала Кэт, — здесь столько народа и никто не знает, где шампунь.

По лестнице спускалась Кристи — старшая из дочерей Ненси и Фрэнка Маккальстеров. Недавно ей исполнилось семнадцать лет, и она чувствовала себя абсолютно взрослой. Ее волосы растрепались. Она никак не могла найти свою расческу. К тому же кто-то стащил ее заколку.

— Мисс, вы живете здесь? — ее остановил полицейский, который все еще продолжал стоять в холле, наблюдая картину сборов. Его никто не замечал. Как будто это был не солидный толстяк, а микроскопическая букашка.

— Нет, я живу в Париже, — отмахнулась Кристи. Ей было не до него. У нее куча дел, а к ней пристают с какими-то глупостями.

Зато маленькая любопытная Барбара — младшая из двоюродных сестер Кевина — подошла к незнакомому дяде, вытаращив свои по-детски большие глаза.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! Ваши родители здесь?

— Да!

— Они живут здесь?

— Нет.

Девочка, поняв, что нет ничего интересного, побежала дальше.

— Действительно, сумасшедший дом! Кругом одни дети. Очень похоже на сиротский приют.

Полицейский разглядывал комнаты. Просторные, с дорогими обоями, они бы выглядели шикарно, если б не царящий хаос. Но куда запропастились его хозяева?

Кевин приставал к своему брату Майклу. Он просил помочь собрать ему чемодан, но Майкл, занятый собственными приготовлениями, не очень-то интересовался проблемами брата-молокососа.

— Отвали, — Майкл запаковывал свою красную спортивную сумку.

— Но я никогда не собирал чемодан, — не отставал Кевин. — Я не умею этого.

— Отстань. Я занят.

— Но Мери мне тоже это сказала, — не унимался Кевин.

— А что я сказала?

Мери подошла к братьям.

— Ты сказала, чтоб он отвалил, — ответил Майкл.

Мери пожала плечами.

— Подумаешь, придурок какой-то. Стал ныть насчет какого-то чемодана. Что, я должна поощрить его, если он такой идиот?

— Я не идиот.

Мери направилась в ванную. Настырный Кевин последовал за ней.

— Ты совершенно беспомощное существо, — сказала она.

— Она права, — кивнул Майкл. — Ты должен сам заботиться о себе.

Бездушные эгоисты! Они вели себя так, как будто родились сразу пятнадцатилетними дылдами со всеми жизненными навыками.

— Прошу прощения, но я гораздо младше вас и не умею складывать чемодан.

Вошла Дженни, долговязая девчонка с желтыми прямыми волосами, напоминавшими сосульки. Она так и впилась в бедного Кевина своими колючими светлыми глазками. Дженни точь-в-точь походила на мать, только не успела еще растолстеть и отрастить пару подбородков. Но через двадцать лет это будет вторая Ненси Маккальстер. В этом можно было не сомневаться. К тому же она еще и зануда.

— Кевин, чего ты волнуешься? — пропищала Дженни своим скрипучим голосом. — Мама соберет твои вещи, в конце концов. Не беспокойся, все будет хорошо.

И расплылась в самодовольной улыбке. Гнусные, самодовольные эгоисты! А еще называются братья и сестры. Да им дела не было до других. И еще мнят из себя…

— Ты, как говорят французы, «а ля компете»…

— Что это такое?

Кевин не знал французского. Но Дженни только нагло хмыкнула и поплелась в свою комнату. Кевин последовал за ней.

Майкл, дабы не перетруждаться, стоял на лестнице второго этажа и сбрасывал вниз свои сумки. Они, как бомбы, с грохотом падали на пол, поднимая клубы пыли прямо у ног все еще торчавшего здесь полицейского. Слизистая оболочка его носа раздражалась, и он стал чихать.

Кевин не отставал от Дженни.

— И все-таки, что это такое?

— Постскриптум, — сказала она, важно задирая нос. — Тебе придется спать с Фулером. А если он еще и выпьет чего-нибудь, то намочит в постель.

Дженни захохотала.

Разозленный Кевин выскочил из комнаты. Над ним все смеялись. Все относились к нему, как к гадкому утенку. Но ведь он не заслуживал такого обращения. Пусть он некрасив, но разве за это можно ненавидеть? Все считают его глупым, но ведь это неправда. Возможно, он не знает еще всех вещей, которые происходят в жизни, но ведь ему только восемь лет. Откуда ему знать все? И почему в доме столько людей? Противные родственники уже изрядно надоели. Сколько же они будут здесь торчать?

Кевину захотелось побыть одному. Вот если бы они все куда-нибудь исчезли, хоть на часок, он бы мог делать все, что захочет: смотреть телевизор, есть пирожные. Его никто бы не ругал, не запрещал то то, то это!

Он стал обозленно прыгать, молотить по полу ногами.

— Я никогда не женюсь! Я хочу жить отдельно! Я хо-чу жить от-де-ль-но! — орал он.

Но никто не обращал на него внимания. Все были заняты исключительно своими делами.

Толстый, неповоротливый Баз упаковывал свои вещи. Джекки, старший из выводка Фрэнка и Ненси, возился со скорпионом Ролси, который жил у Маккальстеров уже несколько лет. Джекки был некрасивый кучерявый очкарик с неестественно большим треугольным носом и с тяжелым квадратным подбородком. Он даже не походил на своих родителей. Только поджатые тонкие губы подтверждали, что его родила Ненси Маккальстер. Ему шел уже девятнадцатый год, и Джекки считался вполне самостоятельным малым.

— А кто будет кормить скорпиона, когда мы уедем?

— Не беспокойся, — ответил Баз, — он уже наелся впрок. На две недели ему хватит.

Уж кто-кто, а этот черствый толстяк никогда ни о ком не беспокоился. Всякие там волнения, переживания, вздохи-охи он считал лишней тратой времени и предпочитал заботиться только о себе.

— А это правда, что француженки своих собак не стригут? — Баз запихивал в сумку шерстяной свитер.

— Ну и что?

— Но у них же блохи!

— Блохи? Зимой? С ума сошел, что ли? — Джекки рассмеялся.

Кевин бесшумно вошел в комнату, тихонько подкрался к брату.

— Баз…

Тот, как всегда, скорчил недовольную мину. Младший отпрыск их семейства раздражал его. Он не любил брата со дня его рождения. Когда восемь лет назад, в холодный февральский день, родители принесли в дом белый кружевной сверток, отец протянул его Базу, а ему было тогда семь лет, и сказал:

— Это твой младший братишка. Поцелуй его.

Красная крошечная мордашка с выпученными зелеными глазами и неимоверно большим ртом сразу вызвала отвращение. И еще этот пронзительный душераздирающий крик. Рождение отвратительного безобразного крикуна Баз посчитал просто наказанием божьим за чьи-то грехи. Кевин рос хилым и слабым ребенком, часто болел, и в глубине души Баз надеялся, что семья может избавиться от него, но этот заморыш все время выживал, а потом и вовсе перестал болеть.

— Может, ты постучишься, когда заходишь?

— Баз, можно я буду спать в твоей комнате? Я не хочу спать с Фулером. Если он много выпьет, он намочит мне в постель.

Квадратная физиономия База перекосилась. В глазах сверкнули огоньки ненависти.

— Если бы ты даже рос у меня на заднице, я бы все равно не позволил тебе спать в моей комнате.

Баз никогда не скупился на ядовитые выраженьица и резкие словечки. Особенно, когда имел дело с Кевином. Над кем-кем, а уж чтобы поиздеваться над этим жалким замухрышкой, он давал полную волю своей «фантазии».

Вдруг за окном они услышали шаги и скрип снега. Баз вскочил со стула. Отдернув занавеску, все трое как мухи облепили окно.

Было уже темно. На улице горели фонари, от света которых снег казался серебристо-голубым.

Старик Моргви, держа в одной руке лопату, которой расчищал снег, тащил тележку, нагруженную солью.

Баз и Кевин замерли. В округе этого типа боялись пуще привидения.

— Кто это? — спросил Джекки, увидев, как два кузена застыли, словно мумии.

— Ты никогда не слышал эту трагическую историю? — прошептал Баз.

— Нет…

— В 1959 году он убил всю свою семью и еще некоторых жителей нашего района. Как раз этой лопатой.

Сердце маленького Кевина замерло. Затаив дыхание, он закрыл глаза.

Джекки покачал головой. Баз ехидно улыбался. Он любил рассказывать гнусные истории, а еще больше — доводить до оцепенения Кевина, который в эти минуты дрожал как осиновый лист.

Старик Моргви спокойно расчищал лопатой снег, не догадываясь, что о нем говорят.

— Интересно, почему же полиция его не арестовала?

— У них недостаточно доказательств, что убил именно он. Тела-то до сих пор не нашли. Но все здесь знают, что это его работа. Я думаю, что это вопрос времени, — важно заключил Баз. — Скоро он снова нанесет свой удар.

У Кевина задрожали коленки. Худощавая мордашка побледнела. Чтобы не разреветься, он стиснул зубы.

— Он гуляет по улицам каждую ночь, — продолжал Баз, — и посыпает солью снег.

— Может… он хочет быть хорошим?

Баз усмехнулся. Все-таки Джекки наивен как ребенок. Верит в добрую фею.

— Черта с два. Видишь, у него полно соли. Одной соли.

— И что с того?

— Как что? Именно солью он посыпает трупы убитых.

От страха бедный Кевин зашатался. Представив эту ужасную картину с засоленными мертвецами, он почувствовал головокружение и тошноту. Еще немного, и он свалится с табуретки.

— А что она дает? — удивился Джекки.

— Что? Соль? Она превращает тела в мумии.

— В мумии?

У Кевина потемнело в глазах, он качнулся и ударился лбом о стекло.

От этого звука старик Моргви дернулся. Отложив лопату, он поднял голову и, конечно, заметил торчащих в окне детей. Взгляд его стеклянных глаз был действительно зловещим и устрашающим. В них было что-то звериное, нечеловеческое. Вся его физиономия вызывала крайне неприятное ощущение и заставляла замирать наивные детские сердечки.

— Ай!

Все трое в одно мгновение отпрянули от окна, быстро задернув штору.

Вечерняя улица светилась праздничными огнями. Машина резко затормозила у дома Маккальстеров, сбив металлическую статую, стоящую на углу газона. Всякий, кто приезжал сюда, опрокидывал ее, но, как ни странно, она не разбивалась. Ее поднимали, и она продолжала стоять на этом столь неудобном месте. У хозяев так и не доходили руки переставлять ее. Грохот упавшей статуи извещал домашних о чьем-либо приезде. Она служила своеобразной сигнализацией.

В данный момент это был рассыльный из пиццерии. Он привез заказ. Служба по доставке пиццы была особенно пунктуальной: если заказ доставляют позднее, чем через двадцать минут, то за него можно было не платить.

Парень в белом спортивном костюме и красной кепке быстренько поставил на место грохнувшуюся статую, достал из машины огромную упаковку тепленьких, аппетитно пахнущих коробок и поспешил к крыльцу. Сегодня было много заказов.

В холле стоял полицейский. На него уставились Барбара и Бобби, младшие дети дяди Фрэнка.

— Ребята, как дела? Здорово здесь сегодня, интересно. Вы уезжаете? Куда?

Но малыши стояли, вытаращив глаза.

— Куда вы собираетесь? А? Вы что, оглохли? Куда вы уезжаете?

В дверь постучали. Но на это никто не отреагировал. Не дождавшись, когда же соизволят открыть, служащий из пиццерии вошел в дом. От коробок, которые он держал в руках, разносился аппетитный аромат, раздражая стенки изголодавшихся желудков обитателей этого странного жилища.

— Сто двадцать два доллара и пятьдесят пять центов, — он протянул коробки стоящему рядом полицейскому.

— Что ты мне суешь? Я здесь не живу.

Фрэнк Маккальстер спустился вниз. Очень кстати. Он уже изрядно проголодался. Поздоровавшись с парнем, он забрал коробки.

— Сто двадцать два доллара и пятьдесят пять центов.

— Это дом моего брата. Он сейчас заплатит.

Фрэнк понес упаковки на кухню. Вскоре появился и его брат.

— Привет!

— Привет!

Увидев полицейского, Питер Маккальстер удивился. Что его могло принести сюда?

— Вы мистер Маккальстер, который живет здесь? — спросил парень из пиццерии.

Он спешил. Его ждали другие заказчики, а в этом доме все какие-то странные и явно чем-то озабочены.

— Мне нужны деньги за пиццу…

Но внимание мистера Маккальстера сразу переключилось на полицейского.

— Что-нибудь случилось? Я что, арестован?

— Нет, — улыбнулся толстяк, оскалив желтые зубы. — Просто теперь Рождество. Происходит столько ограблений. Мы проверяем, все ли приняли необходимые меры предосторожности.

— А-а… — улыбнулся Питер Маккальстер. — Мы включили автоматический таймер.

— Может, вы хотите подключить дополнительную сигнализацию?

Проголодавшиеся дети бежали на кухню, словно свора щенят. Баз, схватив отца за руку, потащил его за собой.

— Идем, папа!

В доме началось просто столпотворение.

— Пицца! Пицца! — заорали дети.

Их маленькие, но ненасытные желудки давно требовали пищи.

А несчастный малый из пиццерии продолжал робко стоять у порога, ожидая, что все-таки кто-нибудь вспомнит о нем. Но похоже, в этом доме вряд ли кто-нибудь мог о чем-то помнить.

Кевин прибежал на кухню последним. Все были усердно заняты едой. Раздавалось громкое чавкание, грохот вилок и ножей.

— Ребята, вам придется самим наливать себе пепси.

Мистер Маккальстер подливал себе соус. Он любил острое.

Кевин тоже хотел есть. Но где же его пицца? Он посмотрел на столе, на полках, заглянул даже в газовую плиту.

— Мы должны заплатить за пиццу сто двадцать два доллара и пятьдесят пять центов.

— Сто двадцать два доллара за пиццу? — удивился дядюшка Фрэнк, любивший вкусно поесть, но ужасно странно не любивший платить.

— Двенадцать долларов порция. Десять штук. Миссис Маккальстер открыла кошелек, чтобы посчитать деньги.

Толстый обжора Баз сидел в углу, отвернувшись от всех, и уплетал за обе щеки. Он всегда ел за троих.

— Может, ты заплатишь за пиццу? У тебя есть деньги, — Кевин подошел к брату.

— У меня только чеки, — с трудом выдавил Баз с набитым ртом.

Как всегда, он умел только есть. Жадина.

— Ладно… — Баз проглотил пиццу и расплылся в наглой улыбке, — У меня есть деньги.

— А мне не заказывали пиццу с сыром?

Это было любимое блюдо маленького Кевина.

— Ну, конечно, заказали. Только пока ты возился, ее кто-то сожрал. Ха-ха-ха!

Баз издевательски заржал, оскалив свои редкие зубы. Именно заржал. Потому что этот отвратительный гогот нельзя было назвать смехом.

Маленький очкарик Бобби хитро улыбался. Он слышал их разговор.

Кевин с ненавистью посмотрел на брата. Омерзительное наглое существо. Жирная раскормленная свинья. За что, за какие грехи Бог наградил жить под одной крышей с этим толстозадым негодяем? В эту минуту Кевин больше чем ненавидел брата. Он презирал его. А Баз продолжал жевать, громко чавкая и нагло ухмыляясь. С набитым ртом его квадратная физиономия казалась невероятно здоровенной и неприятной.

Вдруг его глаза выпучились. Он стал кашлять.

— Тарелку, тарелку давай, — прошипел он Кевину.

Ах, ты, прожорливая гадина! Подавился? Так тебе и надо. А теперь держись!

Кевин сделал несколько шагов назад, и разогнавшись, изо всех сил ударил головой в жирный живот База.

Не удержавшись на ногах, тот всей своей грузной комплекцией рухнул на стол. Раздался грохот разбитой посуды. Пепси, молочные коктейли рекой потекли по полу. Все повскакивали со своих мест. Начался переполох. Питер Маккальстер стал поспешно вытирать молоко, чтобы не затекло под шкафы. В суете малыша Бобби нечаянно притиснули стулом к стене, раздавив его очки. Перепуганная мамочка схватила на руки свое ни за что ни про что пострадавшее чадо.

Все бегали как ужаленные, наспех убирая осколки с пола. А больше всего было жаль невыпитого пепси и молочных коктейлей. После острой пиццы во рту сушило. Хотелось пить.

Миссис Маккальстер трясла за плечи своего нашкодившего сына.

— В чем дело? А? Отвечай!

— Это он виноват, — Кевин указывал пальцем на брата. — Он специально сожрал мою пиццу.

— Посмотри, что ты сделал! — орал дядя Фрэнк.

На полу валялись полуразмокшие от пепси и молока остатки пиццы, перемешанные со стеклом разбитых стаканов.

— Урод несчастный!

Глаза Кевина наполнились слезами. Его никто не любил. Его проблемы никого не интересовали. Им было главное, что он сделал, и совершенно неважно почему? Какие холодные, слепые люди!

От обиды Кевину хотелось разрыдаться. Но он не допустит столь непростительной слабости. Не хватало, чтоб его еще называли слюнтяем.

Все молча, с немым укором смотрели на Кевина. В их глазах были отвращение и неприязнь. И ни капельки сострадания.

Кевин опустил голову. Его большие уши горели, отчего казались еще несоразмерней по сравнению с худощавым лицом и треугольной головой.

— Пошли наверх, — строго сказала мать.

— Почему?

— Заткнись, — сказал отец.

— Спокойной ночи, Кевин, — ехидно оскалился Баз.

Да, он, Кевин, был здесь абсолютно ненужным и лишним. И зачем только родители произвели его на свет? Он ведь был и останется для них только обузой.

Миссис Маккальстер взяла сына за руку и повела из кухни. В прихожей она натолкнулась на полицейского и парня из пиццерии. Они продолжали терпеливо ждать.

— О… простите, — сказала она. — Здесь все сошли с ума. Дети, брат из Огайо прилетели сегодня.

Миссис Маккальстер достала деньги из кошелька.

— Почему ты не принес мне пиццу с сыром? — спросил Кевин.

Парень только усмехнулся. Семейка! Полдня надо ждать, чтобы получить расчет.

— Спасибо за чаевые, — сказал он и быстро удалился. И так потерял столько времени.

Полицейский продолжал осматривать комнаты.

— У вас здесь какая-то встреча?

— Нет. Мы отправляемся в Париж. У нас каникулы.

Лоснящаяся физиономия полицейского оскалилась. Кевин заметил сверкнувший золотой зуб. Неприятный тип.

— Вы летите в Париж?

— Да. Завтра утром мы отправляемся туда.

— Это великолепно!

— Извините, — любезно улыбнулась миссис Маккальстер и кивнула на сына, — Я должна отвести его наверх. А потом я с вами поговорю.

Она потащила упирающегося Кевина.

— Обо мне можете не беспокоиться. Я уже поговорил с вашим мужем. И о доме тоже не беспокойтесь. Он в надежных руках, — крикнул полицейский им вслед и направился к выходу.

Теперь он выяснил все и мог с чистой совестью уйти.

Миссис Маккальстер волокла Кевина за шиворот. Он упирался, топал ногами, кусал ей руки.

— Я не хочу, чтобы ты говорила так обо мне!

Они остановились у дверей на чердак.

— Поднимайся наверх, — в тоне миссис Маккальстер слышались презрительные нотки.

— Я и так наверху, глупышка.

Миссис Маккальстер открыла дверь на лестницу, ведущую на третий этаж, который в доме называли чердаком.

— Третий этаж? — взвыл Кевин. — Ты хочешь, чтобы я пошел туда? Но там страшно.

Это было слишком. Он не сделал ничего такого, чтобы сидеть в этой дыре. Тем более Баз говорил, что по ночам там ходили привидения и бегали крысы. Ну уж нет. Только не это.

— Не беспокойся, — сказала ему мать. — К тебе придет Фулер.

— Я не хочу спать с Фулером. Ты же знаешь. Он мочится под себя.

— Ну хорошо, — вздохнула миссис Маккальстер. — Положим его отдельно. Все. Иди. Уже поздно.

За день она порядочно устала от шума, беспорядка, от капризов детей. Ей хотелось спать. Тем более, что завтра нужно вставать рано.

Кевин лениво поднимался по лестнице. Мама была не в духе. И спорить не имело смысла. На полпути он остановился. Все-таки наказание было несправедливо.

— Все ненавидят меня в этой семье, — грустно произнес он и вопросительно посмотрел на мать.

— Может, ты попросишь Санта-Клауса подарить тебе новую семью?

— Не нужна мне никакая семья! — со злостью выпалил Кевин. От гнева у него горели уши. — Я не хочу жить вместе с вами! Я не хочу видеть тебя и никого из других членов моей семьи!

Теперь он сказал все, что думал. Пусть знают, что не очень-то они ему нужны.

— Я надеюсь, что ты это не серьезно, — вздохнула миссис Маккальстер. У нее разболелась голова.

Кевин — трудный ребенок. С самого его рождения они не могли найти взаимопонимания. Но это был ее сын и надо воспринимать его таким, каков он есть.

— Ты будешь чувствовать себя очень неуютно, если завтра проснешься и никого из нас не увидишь.

Кевин усмехнулся. Вот еще! Да он только и мечтает об этом. Но похоже, это только мечты, которые никогда не сбудутся.

— Ничего подобного. Я буду рад. Можете убираться куда хотите.

— Если ты еще что-нибудь скажешь, тогда это непременно случится.

— Я надеюсь, что таких кретинов, как вы, я больше не увижу! — сказал Кевин и побежал по лестнице.

Миссис Маккальстер тяжело вздохнула и закрыла дверь. Все-таки Кевин невыносим, надо заняться его воспитанием. Но потом. Попозже. А теперь она хотела спать. Просто валилась с ног.

С другими детьми у нее не было столько проблем. Конечно, все они немного эгоистичны, часто чересчур требовательны, капризны. Но Кевин… Наверное, надо быть с ним немножечко построже.

Кевин заходился от ярости. Он ненавидел весь мир. Он терпеть не мог этот гнусный чердак, но раз любезнейшие родители хотят, он проведет здесь ночь. Только если они думают, что такое наказание исправит его, то глубоко ошибаются.

Кевин плюхнулся на кровать. Включил радиоприемник. Звучали замечательные рождественские песни.

А за окном стоял прекрасный зимний вечер. В соседних домах горел свет и блестели огоньки гирлянд. Люди готовились к Рождеству: украшали елки, пекли великолепные праздничные пироги и всякие там сладости, прятали под елку купленные заранее подарки.

А вот у них все было не так. Родителям приспичило поехать в Париж да еще позвать с собой этих мерзких родственников.

И почему все относятся к нему как к мрази? Кевин пытался понять. Он ведь не сделал никому ничего плохого. Они же сами всегда во всем виноваты. Если он о чем-то просил, его отсылали. Сделал один самостоятельный поступок — на чердак.

Вот и сегодня. Ведь Баз поступил подло, оставив его без ужина. И ему ничего. А вот его, Кевина, наказали, даже не выслушав. Но это же нечестно!

Эх, с семьей ему не повезло. Не то, что другим детям, которых жалели, баловали, все разрешали.

В душе Кевин просил всемогущего Санта-Клауса помочь ему. У него было одно заветное желание: чтобы в один прекрасный день они все исчезли. Он остался бы один. Как было бы здорово! Один в их целом большом доме. Сам себе хозяин. И никто не будет ему мешать, ругать, наказывать.

Ах, если бы Санта-Клаус услышал его!