Один из многих на дорогах тьмы…

4. ВАСТАС

Лет десять, как он перестал ночевать в раоли. С тех пор, как начались страшные ночи. Слишком долго его вызывать из раоли, не то, что из комнат в Верхней башне.

А, может быть, вовсе не в этом дело. Жены его стареют, как и он сам, а Она, та, которую он так поспешно назвал сестрою, та, между которой и им только его честь и его слово…

Даже горечи нет в мимолётной мысли, как нет в нём сейчас волнения плоти. Он сидит, высокий, все ещё сильный; лишь седина облепила виски и морщины легли возле губ.

Жалкий огонь светильника корчится на столе, никнет и мается в тягостной духоте. Не хочется думать о раскалённой постели. Не хочется думать о том, что бродит вокруг. С тех пор, как наш край запрудили ночные твари, Такема в осаде каждую ночь. Пока мы заставили их присмиреть. В последнюю вылазку Торкас не дурно их проучил…

И чуть раздвинулись угрюмые складки у губ, чуть смягчился пронзительный взор. Торкас — не дитя моих чресел, но дитя души моей, сын бога — и всё-таки он мой. Он будет великим воином, и пусть иссякнет мой род, но не иссякнет слава Такемы…

Торкас… Все мысли о нем, и Вастас не вздрогнул, когда сам Торкас вдруг встал на пороге.

— Что случилось? — спросил он. — Тревога?

— Нет, отец.

И непонятное беспокойство: слишком мягко он это сказал. Торкас — суровый не по годам, он умеет таить свои чувства…

— Отец, — сказал Торкас и встал перед ним, и огромная чёрная тень потянулась под кровлю. — Я хочу тебя спросить.

— Что? — спросил он угрюмо. Неужели это свершилось? Неужели бог отнимет его?

— Я уже кое-что знаю, — сказал Торкас. Он дождался кивка и сел, и печальный огонь лампадки ярко вспыхнул в его глазах. — Я спросил у матери.

— Аэна — мудрая женщина, — грустно ответил Вастас. — Если она сказала — значит пора.

— Мой отец — ты, — сказал Торкас. — Ты меня вырастил и воспитал. Тот другой — только имя. Но всё равно я хочу узнать…

Мгновенная ярость: я не позволю тебе ожить! И твёрдая горечь: я уроню себя, если солгу. Бесчестно соперничать с мертвецом, а превыше чести нет ничего.

— Это не только имя, — ответил он. — Это было последней нашей надеждой… или предпоследней, мне этого знать не дано.

— Он сделал мать несчастной!

Да! Подумал он яростно, и я его ненавижу! Но ответил честно, как подобает мужчине:

— Его просто убили, Торкас. Не думаю, чтобы он желал ей такой судьбы.

— Так кто он был: человек или бог?

— Человек, но его сделали богом. Погоди, Торкас, — сказал он устало, — давай я расскажу тебе все. Я видел Энраса дважды, — сказал он, — но не мог с ним говорить, потому что был в Ланнеране тайно.

— Почему? — спросил удивлённый Таркас.

Он прикрыл глаза, сжал и разжал кулаки. Можно сказать: это моё дело. Можно солгать. Но не зачем открывать рот, чтобы сказать пол правды. И нельзя себя унижать, замарав ложью язык.

— Род Вастасов кончался на мне, — сказал он хрипло. — Я говорил с Ведающим и вопрошал Отвечающих, но имя своё я не назвал никому. Ланнеран полон жадных ушей и грязных ртов. Или я должен потешать ланнеранскую чернь своею бедою?

— Прости, отец.

— Я закрыл лицо, но не закрыл ни глаз, ни ушей. Я видел, как бурлит Ланнеран от вестей, принесённых Энрасом из Рансалы. Это были страшные вести, и я не знал, должен ли я им верить. Все, что я слышал, я слышал из третьих ртов, а рты в Ланнеране лгут. Суть этих слухов: Энрас вышел в море и встретил Белую Смерть. Белая Смерть уже сожрала все земли южнее Эфана и теперь подбирается к нам. Все мы обречены на гибель, но Энрас, кажется, знает путь к спасению. Правдой было одно: Энрас принят с великим почётом и Соправитель Лодас отдал ему дочь.

Меня это встревожило, Торкас. Род Ранасов не любили в Ланнеране. Они — бродяги и храбрецы, и городу трусов они непонятны. Коль Ланнеран готов породниться с Рансалой, значит, беда действительно велика.

Я захотел увидеть Энраса — и увидел. Я не мог с ним говорить, но я слушал, что он говорит другим. И я понял: с чем бы он не пришёл — это не сказки.

— Не все сторонятся лжи, отец!

— Он не нуждался в лжи. Телом он был могуч, лицом приятен, нравом спокоен и разумен речью. Я решил, что задержусь в Ланнеране, чтобы спросить его самого.

— Ну?

Он покачал головой.

— Не прошло и двух дней, как грянула новая весть. Энрас в руках блюстителей и будет казнён. Лодас сам выдал зятя Чёрным.

— Ну? — опять хрипло выдохнул Торкас.

Он не весело усмехнулся.

— Ланнеран обезумел, сынок. Уши слышали, а языки разнесли то, что Энрас сказал Лодасу, когда его уводили. «Несчастный, — сказал он будто бы, — теперь ты всех погубил.» Эти трусы мычали от страха и ждали казни, но никто не посмел напасть на тюрьму.

Поглядел на Торкаса и сказал угрюмо.

— Со мной было десять воинов, Торкас, Такема не может воевать с Ланнераном.

— И ты дождался конца?

— Да, — ответил он так же жестоко. — Я хотел узнать и узнал.

— Что?

— Мир погибнет, — сказал он просто. — Я сам видел, как Энрас сделался богом. Пока он был человеком, он был снисходителен к людям, а теперь он их презирал. Он смеялся над ними, когда уходил. Он дал убить своё смертное тело, глумясь над теми, что сами сгубили себя.

— А мать?

— Один из моих людей заметил её в толпе. Я не думал её забирать. Хотел найти ей укромный дом и женщину, чтобы за ней ходила. Но когда к ней вернулся разум и она сказала, что носит дитя… Нет, — сказал он, — я не солгу: не ради неё и не ради ребёнка. Чтоб заслужить милость того, кто ушёл от нас в гневе, и защитить Такему. Но я награждён сторицей, Торкас, потому что у меня есть ты.

— А родичи… Энраса из Рансалы?

— Была война, — неохотно ответил он. — Ланнерану пришлось выплатить виру. А потом… Рансалы нет, Торкас, она умерла. Море ушло от Рансалы, и Ранасы ушли вслед за морем. Говорят, они построили множество кораблей, сели на них и уплыли.

И — тишина. Он молча глядит на обрывок света, на жалкий, чахнущий огонёк. Будь мой соперник жив, я бы сразился с ним. Силой рук или силой ума, но я мог бы с ним сразиться. Но что я могу, если он не вытащит меч и не скажет в ответ ни слова? Он забирает Торкаса, как когда-то забрал Аэну…

— Ты не прав, отец, — сказал Торкас не громко, и он поглядел на него. Поглядел — и отвёл взгляд. Потому что не Торкаса это были глаза, совсем чужие глаза, словно кто-то глядит через его лицо. Твёрдая тёплая темнота, мрак Начала, что все вмещает в себя, но сам непрогляден для смертного взора. Уже?

— Ты неправ, отец, — мягко сказал ему Торкас. — Мне нужен ты, а не он. Я не знаю, как человек становится богом, но мне не нравится, когда презирают слабых, и смеются над тем, кто не может себя защитить. Мне нет дела до Энраса, но я хочу знать. Жизнь моей матери и моя… Это глупо если не знаешь, из-за чего… Если ты позволишь, я съезжу в Рансалу, когда минуют трудные дни.

— Ты волен ехать, куда захочешь, но в Рансале нет людей.

— Кто-то да есть! — сказал Торкас нетерпеливо. — Я возьму с собой пятерых и вернусь до начала Суши.

— Не загадывай, — устало ответил Вастас. — И не вздумай заглядывать в Ланнеран. Там тебя сразу сделают богом.