Одиннадцать восьминогих

Осень

В сентябре спадала жара.

Море было спокойное, без волн. Толпы курортников разгуливали по бульвару. Автобусы с табличками «Экскурсионный», «Ялта» и «Феодосия» шныряли по городу. На Исторической горке отставные военные показывали туристам места боёв. Около памятника Пирогову туристы фотографировались.

Осенью и не пахло.

И потом, первое сентября — это ещё не осень.

Первое сентября

Первый раз в жизни Пим пришёл в школу раньше всех.

Он сидел на парте и ждал.

На улице готовились к встрече малышей-Военный оркестр пробовал трубы: «Бу! Бу! Бу!»

— Мамаши, мамаши, в сторонку! — кричала Зинаида Фёдоровна. — Отсюда будет снимать фотограф!

В класс заглянул Пеца.

— Ваши — где раньше был девятый «бэ», — сказал Пим, Пеца исчез.

Дверь распахнулась, и в класс влетели братья Руденко.

— Здорово, Пим! — закричал Костя. — А мы гроссмейстера видели!

— В Одессе! — сказал Коля,

— Мы с ним две партии играли. Одну проиграли, а вторую он выиграл!

— Молодцы! — сказал Пим,

Вошёл Рафик.

— А ты где был? — спросил Пим.

— В Ереване.

— Ну, как там?

— Плохо. — Глаза у Рафика сделались тёмные-претёмные. — Дедушка наш болеет. Очень плох дедушка.

Пиму стало неловко.

— Ничего, — сказал он, — сейчас лекарства знаешь какие! Вылечат. Ему сколько лет — твоему дедушке?

Рафик не ответил.

В класс ввалилась куча ребят. Пим покосился на дверь. В дверях стояла Зойка. На ней был новый передник. И ещё что-то в ней было новое… Пим так и не понял — что.

Зойка вошла в класс и пошла на своё место.

— Здравствуй! — буркнул Пим, когда Зойка проходила мимо.

— Здравствуй!..

Зойка прошла. За спиной у Пима хлопнула крышка парты, щёлкнул портфель и зашелестела тетрадь… На пороге появилась Лидия Гавриловна.

— Здравствуйте, дети! — сказала она. — Поздравляю вас с новым учебным годом. Первый урок — геометрия, последний— мой. Мы расскажем друг другу, чем стало для нас это лето. Что было в нём замечательного.

Руденки заулыбались.

Время

Виктор Петрович стоял спиной к классу. В руке его был мел.

Белые линии рисунка раскалывали на части чёрную поверхность доски.

— Вспомним шестой класс, — сказал он. — Для того чтобы сложить два угла, необходимо… Виктор Петрович остановился.

— Сердюк, когда нам приходится складывать углы? Толя вскочил.

— Когда они… Когда их надо сложить.

Виктор Петрович кивнул. Толик облегчённо вздохнул и сел.

— Смелый ответ. Давайте так. Представьте себе людей, которые ждут. Ждут школьники, железнодорожники, космонавты. Ждут юноши и девушки. Время — вот что страшно интересует их. Сколько осталось до урока, до отхода поезда, до возвращения ракеты…

— До встречи, — сказала Зойка.

— Безусловно. Но что такое ВРЕМЯ? Кто знает, что такое время, пусть поднимет руку.

На задней парте поднялась и тотчас же спряталась ладонь.

— Теляков, вы знаете?

— Виктор Петрович, я знал, да забыл, Виктор Петрович снова кивнул.

— Вы государственный преступник, — серьёзно сказал он. — Никто во всём мире не знает точно, что такое время, а вы знали, да забыли.

В классе зафыркали.

— Разве всё упомнишь, — сказал Теляков.

— Конечно. Только философы рискуют говорить, что такое время. Я не философ, я — математик. Для меня время — это угол, на который повернулся земной шар после полуночи. Ожидая, мы складываем углы.

Сейчас я поясню эту мысль чертежом, а Теляков сложит углы, которые я нарисую…

Пим искоса посмотрел на Зойку. Вот оно что! Удлинились ресницы, потемнели, позеленели глаза. Вместо двух хвостиков на затылке — толстый узел косы.

Пим вытащил промокашку и нарисовал на ней новый Зойкин профиль. Посмотрел, порвал бумажку, громко сказал, повернувшись к Толику:

— Приходи сегодня на бухту. В шесть часов. Зойка сидела, низко наклонив голову над тетрадкойч Виктор Петрович постучал мелом по доске.

— Тише!

Кто согласен учиться?

После уроков Степан крикнул: — Пим, останешься? На машину пойдём. Пим почесал переносицу. До шести ещё далеко…

В комнате, где стояла машина, собралось человек двенадцать.

— Ого, а я думал, вы поостыли! — обрадовался Виктор Петрович. — Ну, так с чего начнём?

— Умножим три на три! — выкрикнул Толик.

— Не стоит. Мы получим шесть или десять. Машина ещё неисправна. Её надо отладить. Это кропотливая работа, и, прежде чем приступить к ней, я предлагаю пройти краткий курс обучения. Будем изучать устройство вычислительных машин. Ведь паяли весной вы вслепую. Будем заниматься вечером два раза в неделю. Кто согласен, поднимите руку.

Рук не подняли только трое.

— У нас шахматный кружок, — сказали братья Руденко. — Тоже два раза. Мы не можем.

— А ты, Меньшиков?

Пим оглянулся на дверь. Зойки не было

— Не знаю, — проговорил он. — Я, пожалуй, ходить не буду, Виктор Петрович. Мне дома… по хозяйству надо… И потом, отец в плавании.

Виктор Петрович удивлённо поднял брови.

— И я тоже, — быстро сказал Толик. — Мы с Меньшиковым в одном доме живём.

— Веская причина! — сказал Виктор Петрович. — Зачем же ты поднимал руку? Очень жаль!

Четверо покинули комнату.

Уже стоя в коридоре, Толик усомнился:

— А может, зря? Вдруг там интересно будет, а?

— Конечно интересно! — сказал Пим. — Ты не забыл — в шесть на бухту?

Толик мотнул головой.

Медузы

Без пяти шесть Пим по тропинке спустился к морю.

Бухта была забита медузами. Голубоватые блюдечки покачивались на волнах.

Медуз сюда загнал шторм. Никто не слышит его приближения, а медузы слышат. За тысячи миль они улавливают тяжёлое движение воды, прячутся в бухты или погружаются на глубину.

Пим бросил голыш. Он упал в воду без всплеска, как в желе.

Позади послышался шум падающих камней. По тропинке спускался Толик. Он весело махал руками.

— Седьмой час. Что будем делать? — Толик заглянул Пиму в глаза.

Пим осмотрелся. Берег пустынный.

— Идём домой, — сказал он и пошёл назад. По тропинке, вверх.

Удивлённый Толик побрёл за ним.

Ресифи

— Ты карту хорошо знаешь? — спросил дома Толик. — Давай играть!

— Как?

— Загадывать города. Пим угрюмо смотрел в окно. Толик

забрался на диван и принялся искать город похитрее: Каракас… Кито… Ресифи.

Пим смотрел в окно. На берегу показалась тёмная человеческая фигурка.

— Идём на бухту, — неожиданно предложил он. Толик вытаращил глаза.

— Ты что, сумасшедший? Мы же только оттуда.

Но Пим уже выходил на лестницу.

Они снова спустились по тропинке к воде, обошли весь пляж. Пим слазал на скалу у входного мыса, зачем-то сбегал в степь и вернулся обратно.

— Знаешь, что я хотел загадать? — спросил Толик.

— Что?

— Ресифи.

— Что? — переспросил Пим. — Вечно ты какую-то чепуху найдёшь. И ходит за мной и ходит! Чего тебе надо?

Толик остановился и долго смотрел вслед Пиму, ошалело хлопая глазами.

— Сумасшедший какой-то! На машину — не надо, на бухту — не надо… Не знает Ресифи, так обязательно кричать, что ли?..

Несчастье

Во дворе у подъезда стоял Николай Иванович.

Когда Пим подошёл, старик первый сделал к нему шаг. — Петя, — сказал он, — я жду тебя. Несчастье. Заболел Ксаверий Антонович. Идём встречать машину, я уже вызвал «Скорую помощь». Нет Зои — ушла куда-то. Час как не могу её найти.

Люстра

Вечером стены комнаты делались разноцветными.

Под потолком висела люстра. У неё было три рожка: красный, жёлтый, зелёный. Когда Пим становился у стены, на ней появлялись три тени. Красный, жёлтый и зелёный Пим покачивались из стороны в сторону.

Пим забирался в постель и выключал свет…

Вчера Зойка лучше всех написала сочинение: «Я горжусь своим отцом». Отца она не помнила. Она писала о Николае Ивановиче.

…А его отец — в Атлантике. В жарком машинном отделении он, сидя на корточках, чинит движок. На палубе матросы и учёные ворочают принесённые тралом туши серебристых тунцов…

Комната плыла в темноту. По шоссе шли машины. От их фар светилась карта. Материки и острова отражались пятнами на потолке.

О стену ударилась ночная бабочка. Она вцепилась в карту и отправилась путешествовать. Мохнатая бабочка ползла вдоль побережья Аляски к островам Медный и Беринга, где весною по-собачьи кричат котики и на пустынном берегу стоит могила отважного русского командора… Ксанф… Ему теперь плохо…

А Сергей?.. У Сергея теперь всё должно быть хорошо.

Мне надо подумать

Они стояли друг против друга. На троллейбусной остановке.

— Я не видел тебя больше месяца, — сказал Сергей.

— Здравствуй, — ответила Лена.

— Я приходил к твоему дому…

— Я была занята: у меня практика.

— Можно тебя спросить?

— Спроси.

— Тебе кто-нибудь, рассказывал, как всё было? Лена пожала плечами.

— Видишь — до сих пор какая рука. Нож был грязный.

— Сам виноват: твои дружки. На шоссе показался троллейбус.

— Лена, — сказал Сергей и тронул её пальцы,

— Что?

— Пойдём как-нибудь в Корсонес? Как тогда… Завтра, послезавтра — когда хочешь. Я зайду за тобой — и пойдём.

Троллейбус подкатил к станции, описал широкий полукруг и остановился. Пассажиры, один за другим, начали соскакивать с высокой ступеньки на асфальт. Среди пассажиров был Эдик. Проходя мимо Лены, он поклонился.

Лена едва заметно кивнула головой,

— Чего это он? — спросил Сергей,

— Вежливый человек.

— Так ты как?

— Не знаю… — сказала Лена. — Ты не учишься даже в вечерней школе… Суд скоро?

— В декабре.

— Ты пойдёшь?

— Придётся… Ну, так как?

— Мне надо подумать.

— Ну что ж, — сказал Сергей, — я понимаю. Но я приду, я всё равно приду.

Лена кивнула. Заурчал мотор троллейбуса. Лена побежала к дверям машины. Железные створки, чавкнув резиной, медленно закрылись за ней.

У Ксанфа

— Пётр, ты свободен? Николай Иванович остановился и подождал, когда Пим подойдёт к нему.

— Да.

— Тогда идём с нами.

В стороне стояла Зойка и смотрела на дорогу. В пальцах она вертела жиденькую веточку лоха. Узкие серебряные листочки пачкали её руки белой пыльцой.

— Мы идём к Ксанфу, — сказал Николай Иванович. В маленькой палате пахло краской и лекарствами.

На столе лежал забытый кем-то букет сморщенных георгинов.

Сестра внесла халаты. Николай Иванович надел свой халат и ушёл.

Зойка стояла у стола и, не глядя на Пима, заложив руки за спину, ловила пальцами тесёмки.

Пим подошёл к ней, взял щепотью тесёмки, завязал узлом.

— Спасибо, — сказала Зойка, обошла Пима и тоже завязала ему халат.

Вернулся Николай Иванович. По длинному белому коридору прошли в палату.

В палате помещались двое.

Один лежал, натянув до подбородка одеяло. Чёрные волосы в беспорядке падали ему на лицо. Лицо было бледное. Глаза полузакрыты.

Второй сидел.

Он повернул голову, и Пим узнал Ксанфа. Старик очень изменился. Морщинистое лицо его потемнело, глаза блуждали.

— Ксаверий Антонович, мы к тебе, — сказал Николай Иванович.

Подвинув табуретки, сели.

— Мне… плохо, — тихо, раздельно сказал Ксанф.

— Ты узнаёшь меня?

— Ты — Николай, — ответил старик. Николай Иванович приподнялся.

— Это Зоя. А это её товарищ. Ты должен его знать, он из твоей школы.

Ксанф безучастно кивнул.

— Вечером здесь, — он показал на круглый чёрный наушник, висящий у кровати, — скрипки. Очень хорошо играют. Из Москвы.

— Ты сам неплохо играл. Старик кивнул ещё раз.

— И картины. Я видел в Ленинграде картину… — он заволновался, привстал и широко развёл руками. — Она…

Николай Иванович усадил его.

— Тебе надо поправляться. Поправишься — будешь жить теперь у меня, в Корсонесе. Отремонтируем тебе щитовой домик. Будешь со мной…

При слове «Корсонес» Ксанф поднял голову, потухшие было глаза его блеснули.

— Да, — прошептал он, — да…

Уйди-уйди

Пим и Зойка стояли перед больницей, на обочине дороги.

Николай Иванович задержался у врача. Пим мрачно смотрел себе под ноги. Зойка нагнулась и сорвала колючий голубой колосок.

— Знаешь, что это? — не глядя на Пима, спросила она.

— Нет,

— Уйди-уйди. Если положить его в ладони и потереть — вот так, — он сам выползет из рук.

Зойка пошевелила ладонями, и голубой колосок послушно пополз вверх.

— Вот так уходят и люди, — сказала она. — Тебе тяжело? Ты всё время о чём-то молчишь.

Пим медленно поднял лицо.

— Я о Сергее, — сказал он. — Ты ведь знаешь, он дружит с Леной. А Толик говорит…

Пим стиснул зубы.

— Идём к морю? — предложил он.

— Холодно.

— А я пойду.

Из больницы вышел Николай Иванович. Зойка взяла его под руку, и они пошли по дороге к дому. Пим свернул в Корсонес.

… Развалины. Весной здесь полно маков. Алые чашечки с чуть заметным терпким запахом. Если нанюхаешься, — болит голова…

Едва Пим скрылся из вида, Зойка отпустила дядину руку.

— Дядя Коля, — сказала она, — если бы отец был жив, а у меня появился товарищ, что бы он сказал? Вы мне давно не рассказывали про отца. Он очень любил маму?..

Лена, Зойка и Пим

Зойка тащила по лестнице мусорное ведро.

— Не надорвись, — сказал Пим. Он стоял в подъезде, в дверях. Прямо посреди прохода.

— Пропусти, — сказала Зойка и поставила ведро. Пим, нахмурясь, посмотрел на неё.

— Слушай, — сказал он, — а часто бывает, что судят невиновного?

— Не знаю, — сказала Зойка.

— На суд придут свидетели, скажут: «Виноват такой-то, мы его видели». Судья поверит. Посадят. И никто не узнает правды.

— Узнают.

Во дворе показалась Лена, Она вошла в подъезд и остановилась около Зойки.

— Что ж ты сама носишь вёдра, — сказала она и улыбнулась. — У нас в доме столько мальчиков.

Пим покраснел.

— Я сама, — сказала Зойка.

— А вместо кос я бы сделала причёску. У тебя хорошие волосы.

Лена кивнула и, цокая каблучками, начала подниматься по лестнице.

— Правда, она красивая? Самая красивая в школе, — сказала Зойка.

— Да? — Пим удивлённо посмотрел вслед Лене.

— И Сергей тоже. Я люблю, когда они идут вместе… А танцует знаешь кто лучше всех? Эдик.

Пим презрительно усмехнулся.

— Я пойду на суд, — сказал он.

— Конечно. Все пойдут. И я тоже. Пим помолчал и примирительно добавил:

— Я бы вынес тебе ведро, светло только. Ночью бы — вынес. Завтра опрос по русскому языку, помнишь?

История

Опроса не было. Лидия Гавриловна не пришла. Вместо русского была история. Первый раз Лидия Гавриловна не пришла на урок.

По классу растекался неторопливый голос Зинаиды Фёдоровны.

— Кроме Киевской Руси, на территории нашей страны были и другие государства.

На Камчатке зашептали:

— Толик говорит — Хлысту лет десять дадут.

— Эдик, когда его ловил, два раза в него стрелял!

— В тринадцатом веке на Русь напали несметные полчища кочевников монголо-татар. О завоевателях говорили: «У них мужество льва, хитрость лисицы, хищность волка, задор петуха».

У окна тоже вспыхивал и погасал шёпот. Люда убеждала Зойку:

— Ты пойди к Лидии и скажи: «Я хочу сидеть, как год назад, с Меньшиковым. Для пользы класса. Нам нужно выпускать стенгазету…»

— Вступив на русскую землю, враги прежде всего напали на Рязанское княжество. Рязанские князья стали просить помощи у соседа…

— В четвёртом классе проходили то же самое!

— Соседи — ещё ничего не значит. Мы с Теляковым сидели год, и никто не сплетничал.

— С чего ты взяла, что я хочу с ним сидеть?

— …но владимирский князь ответил посланцу: «Враги напали на вашу землю, вы и защищайтесь…»

— Князь владимирский, князь владимирский… — в ушах у Пима звучал голос следователя: «За дачу ложных показаний..» Только подлец может дать ложные показания!

— На машине все числа в двоичной системе. Два в степени..

— Десять лет не дадут.

— Ты думаешь, я не вижу, какие у вас отношения?

Через полуоткрытую форточку ветер доносил слабый шум моря. Вода уже холодная — брр!

— Урок окончен. Оставшееся время отведём на вопросы… Что ты хочешь спросить, девочка?

— Почему не пришла Лидия Гавриловна?

Зинаида Фёдоровна выпрямилась. Лицо её сделалось строгим и официальным.

— У вашего классного воспитателя сегодня свадьба. Она выходит… — завуч посмотрела на часы, — она вышла замуж за преподавателя нашей школы Виктора Петровича Тимошенко. Староста класса может изменить её фамилию в классном журнале.

Ага, я говорил!

— Ага! — Телевизор стоял против Пима и бесстрашно ухмылялся. — Ага, я говорил?

— Ну, говорил.

Пим не знал, как поступить. Вздуть Телякова? Вроде бы не за что.

— Подумаешь, вышла замуж. Все выходят замуж, — небрежно сказал он и покосился на девчонок.

Девчонки сбились в кучку. Они шептались отчаянно, неистово. Ничего не понять! Наконец Зойка и Люда отделились от кучки и подошли к Пиму.

— Завтра, — сказала важно Люда, — каждый порядочный человек должен…

Сложносочинённое

На сердце у Зинаиды Фёдоровны было неспокойно.

— Такой невыдержанный класс, — размышляла она вслух, — экзальтированные дети. Впервые сталкиваются с браком. Сегодня они могут сорвать урок. Завуч вышла из кабинета, поднялась по лестнице и направилась к седьмому «а».

У двери стояла Лидия Гавриловна и плакала.

— Милочка! — Завуч всплеснула руками. — Я так и знала. Эти ваши восьминогие…

Она распахнула дверь.

Класс был завален цветами. На каждой парте лежал букет. На столе, на окнах — всюду цветы.

Ребята сидели притихшие и испуганные.

— Это я сама… — сказала Лидия Гавриловна. — Простите. Сегодня у нас сложносочинённое предложение. Я сейчас начну урок.

Алгоритм

На перемене к Пиму подошёл Рафик.

— Когда будем ещё играть? — спросил он.

— С кем?

— Со слободскими. Пим пожал плечами.

Из соседнего класса вышел Виктор Петрович.

— О чём шумите? — спросил он, подходя к мальчикам.

— Мы шумим шёпотом, — сказал Пим.

— Виктор Петрович, — сказал Рафик, — давайте сделаем так, чтобы и Меньшиков ходил к нам в кружок.

— Я приду, — сказал Пим. — С делами разделаюсь — и приду.

— К нам все придут. Знаешь, какими штуками мы уже занимаемся? Алгоритм. Программа. Скажите ему, Мергерян, что это за звери.

— Алгоритм — это такой порядок, Пим, — сказал Рафик. — Порядок, в котором считает машина.

— У всего на свете есть алгоритм, — сказал Виктор Петрович. — Всё, что делается осмысленно, имеет алгоритм. Я знаю, ты играешь в футбол. Как надо бить одиннадцатиметровый удар? Выбрать самое трудное для вратаря место в воротах— раз, разбежаться — два, ударить — три, подбежать ещё ближе, вдруг вратарь отобьёт мяч на тебя, — четыре…

— Это записано в правилах, — сказал Пим.

— Правила и есть алгоритм. Когда-нибудь разработают алгоритм поведения человека. Знаете, каким должен быть человек?

— Сильным.

— Храбрым.

— Весёлым.

— Организованным… А теперь скажи ему, что такое программа.

— Программа — это все-все команды, которые идут в машину. Все приказания — что ей делать, — объяснил Рафик. — Сложить, отнять, запомнить.

Виктор Петрович кивнул.

— Алгоритм — это куда идти, а программа — как переставлять ноги, — сказал он. — Алгоритм — это задача, а программа— руководство к действию. Сегодня после уроков в кружке для старшеклассников я буду рассказывать про алгоритмы. Приходите.

— Спасибо, Виктор Петрович, сегодня я занят. У меня дело. В Корсонес надо бежать, — сказал Пим.

Всё равно они в крапинку

— Пим, молоток у тебя?

— Ыы-ы!

— Чего ты мычишь?

— Тьфу! — Пим выплюнул изо рта гвоздь и швырнул молоток Толику.

Выйдя на крыльцо, он блаженно потянулся.

Домик был маленький — три на четыре, двенадцать квадратных метров. Когда в нём ходили, домик скрипел и пошатывался. Гвозди повизгивали в сухих, тонких досках. С потолка, как бабочки, слетали чешуйки прошлогодней краски.

— Пим, а печка?

Печку обещал Николай Иванович, Без печки в таком доме — каюк.

— Стёпа, смотался бы ты за ней!

— У нас клей готов.

Пим махнул рукой и пошёл за печкою сам. Толик и Степан взялись за обои.

— Знаешь что, — сказал Толик, — чего их мазать по штуке? Давай намажем стену и будем на неё клеить.

В селе стены белили, Степан решительно тряхнул головой.

Остудили клей и веником промазали одну стену. По мокрому налепили обои. Они сразу запузырились.

— Ничего, — сказал Толик, — они всё равно в крапинку.

Грязным ногтем он сколупнул со щеки прозрачную пластинку клея.

Степан критически осмотрел стену.

— Эти давай по-людски, — сказал он. — Как Николай Иванович говорил. Мазать по штуке.

Пузырей на стене с каждой минутой становилось всё больше.

Толик грустно кивнул.

— Поберегись! — раздался голос Пима.

Дверь распахнулась, и Пим с громом вкатил в комнату маленькую чугунную печь.

— Николай Иванович сейчас придёт, — отдуваясь, сказал он. — Зойка трубу несёт — сегодня ставим!

Что такое любовь

«Первым чувством Маши по отношению к этому человеку была благодарность, вторым— оно пришло позже — стала любовь». Сейчас мы разберём это предложение. Люда Усанова!

— Сложносочинённоепредложениевпервойполовинекоторого… — Отбарабанив, Людка села.

— Верно. Теляков, назовите части речи, которые встречаются в этом предложении.

— Первым — числительное порядковое. Чувством — имя существительное. Творительный.

— Марокко, так?

— Так нехай.

— Что такое «Маша»?

Пим тяжело вздохнул. Сергей и Лена. Мать и отец. Лидия Гавриловна и Виктор Петрович. У всех всё по-разному. Запутаться можно.

— Меньшиков, что такое «любовь»?

— Любовь — это неопределённое существительное, — тихо сказал Пим.

Класс фыркнул.

Пиму хорошо была видна Зойкина щека и пушистая кисточка над ухом. Зойка сидела не шевелясь.

Под её рукой лежала записка. Маленькая полоска бумаги. В ней Николай Иванович сообщал директору школы, что в связи с назначением на новое место службы и срочным отъездом в Москву он просит выдать на руки школьные документы его племяннице Никольской З.

Не пойдёт он больше

Не приходит Сергей. Он был настоящим другом… Всё теперь изменилось. Не пойдёт больше Сергей с Пимом в цирк и не будет для

фасона выжимать при нём тяжёлый вагонеточный скат…

Изменилась Зойка. Третий месяц вслед ей оборачиваются десятиклассники. Лидия Гавриловна увидела Зойку после лета, остановилась, долго смотрела и сказала: «Вот ты какая стала!».

Лидия Гавриловна запоем читает стихи. Может, поэтому она увидела то, что не сразу заметил Пим? Не будет больше Зойка играть в футбол. Пим вышел на перемену.

У окна братья Руденко играли в шахматы. Маленькие магнитные шахматы, которые умещаются на ладони. Отец привёз их из Симферополя.

Костя снял коня.

— Не пойдёт он больше, — сказал он. — Шах! Прямо на Пима шла Зойка. От директора.

— Я уезжаю, Пим, — просто сказала она. — Ты вечером будешь в музее? Около колокола. Часов в шесть?

…Очень тихо в школе. Так тихо, что слышно: стучат о чёрно-белые поля маленькие магнитные шахматы.

Я буду писать тебе

Пим перелез через развалины шестой — самой близкой к морю — башни. Тропинкой, над морем, прошёл К колоколу.

Был прохладный октябрьский день. Низкое солнце розово светилось сквозь облака. Жухлая, посеревшая степь убегала холмами за горизонт. Зеленоватое море пересекали темные полосы волн.

От каменных столбов, между которыми висел колокол, отделилась фигурка.

Пим подошёл к Зойке. Молча они пошли вдоль моря.

— Послезавтра мы уезжаем, — сказала Зойка. Пим кивнул.

— Дядю переводят. В Москву. Мы с тёткой уедем раньше. Из-за квартиры.

Пим сошёл с тропинки и побрёл по ломкой сырой траве.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Пим искоса посмотрел на Зойку. Какая она сейчас взрослая!

— Мы с Толиком будем тебе писать, Зойка грустно улыбнулась.

— Вместе?

Пим остановился.

— Помнишь, я дала тебе тетрадь? — спросила она. Пим кивнул.

— Это была не чужая тетрадь, а моя. Ты ничего не понял.

Пим почувствовал, что краснеет.

— Можешь особенно не задаваться, — сказала Зойка. — Это было в прошлом году.

Пим угрюмо молчал.

Зойка остановилась и стала чертить носком туфли на земле палочки.

«А вдруг она красивая? — со страхом подумал Пим. — Наверно, красивая. Недаром на неё так смотрят десятиклассники».

— Ты где будешь в Москве? — выдавил он из себя.

— Я оставлю тебе адрес.

— Я буду писать тебе, — снова сказал Пим.

Он осторожно взял в руку узкую Зойкину ладонь, и они пошли назад к колоколу.

С моря налетел слабый порыв ветра.

Колокол качнулся. Тяжёлый язык его коснулся бронзовой стенки.

Пим и Зойка зашли под колокол.

Тихий гул нарастал вверху, давил на уши. Зойка вцепилась в руку Пима. Мерно дрожа, колокол ронял на них упругие, тугие волны.

Не говоря ни слова, не разнимая рук, они вышли из-под колокола и пошли к пролому в стене, потом, через пролом — по тропинке, мимо раскопок, к домику Ксанфа.

У домика стояли Николай Иванович, Толик и Степан.

Николай Иванович держал в руках шляпу.

— Зоя, Пётр, — сказал он. — Мне только что позвонили по телефону из больницы. Умер Ксанф.

Клянусь не предавать

Весь вечер Пим провалялся на диване. Он не делал уроков. Он опоздал в булочную. В ушах его гудел колокол. Зойка. Почему есть счастливые люди, такие, как Лидия и Виктор, и несчастные, такие, как Ксанф?

Вчера Лидия Гавриловна и Виктор приходили в музей. Они стояли рядом с Пимом и не заметили его. Виктор тронул губами руку Лидии Гавриловны и сказал: «Тёплая». — «А вот и нет!» — сказала Лидия Гавриловна и счастливо засмеялась. Отец никогда не целует рук матери. А у неё тоже тёплые руки. Люди по-разному понимают счастье. Отец плавает месяцами, на несколько дней приходит домой. Для него эти дни — счастье. А мать? «Вы счастливая, — часто говорит ей Язиха. — Он привозит вам такие кофточки!» Мать их почти не носит. В письмах отца тайком от Пима она исправляет ошибки…

По низкому потолку бродили светлые полосы. Вчера на Морском бульваре сняли волейбольную сетку, Последние солнечные дни.

Зойка уезжает через два дня. Он будет писать ей. «Клянусь не предавать Корсонеса…» Клянусь не предавать друзей, и своей страны, и всего, о чём мы говорим, и людей, у которых мы учимся жить… Сергей. Таких, как Сергей, тоже нельзя предавать…

Когда мать пришла, Пим спал. Он спал в ботинках, в рубашке, в брюках. Смятая куртка лежала на полу. К рукаву прицепился голубой ершистый колосок. Их много у больницы, на кладбище, на футбольном поле, в школьном дворе. Всюду, где любила бывать Зойка.

Зойка уезжает через два дня…

Как дела, космонавт?

Сегодня похороны Ксанфа…

Зойка сидела на камне у дома и ждала, когда Николай Иванович вернётся с кладбища.

Из-за дома вприпрыжку выбежал Язик^ Правая рука его была сжата в кулак.

Завидев Зойку, Язик подбежал к ней.

— Как дела, космонавт? — спросила Зойка.

— А правда, все бабочки — клетчатые? — спросил Язик и заглянул Зойке в глаза.

— Правда.

— И нерв у них есть?

— Есть.

— Значит, они хотят жить! — грустно промолвил Язик и разжал маленький потный кулак.

В кулаке лежала голубянка. Длинные, как у стрекозы, крылья были смяты, голубое пыльцевое пятнышко растекалось по ладошке.

Зойка осторожно, щепотью взяла крылатое тельце.

— Принеси коробок, — сказала она, — мы её похороним. Язик вернулся через минуту.

— Мама сказала, что я сожгу дом, — сказал он.

— Хорошо, я сама похороню её, — сказала Зойка. — Я обещаю тебе.

Машина работает хорошо

В день Зойкиного отъезда Пим после школы не пошёл домой.

— Помогать не надо, мы сами, — сказала Зойка.

… Сейчас из подъезда выносят её вещи… Пим пошёл в комнату, где стояла машина.

Там были Виктор Петрович, Степан и Рафик.

— А вот и Меньшиков! — обрадовался Виктор Петрович. — Пришёл-таки. Я знал, что ты придёшь. Тут, дорогой мой, такие дела! Мергерян и Марокко уже профессора!

— Дважды два всё ещё пять? — спросил Пим. Виктор Петрович подошёл к машине и набрал кнопками две двойки.

— Умножаю!

Он включил умножение. Лампочки погасли, и вместо них зажглась одна на третьей дощечке с краю.

— Два во второй степени — четыре, — довольный, произнёс Виктор Петрович. — Машина работает хорошо. Так какая наука самая интересная?

— Математика, — сказал Пим.

— И кем ты будешь?

— Историком… Виктор Петрович, вы идёте на вокзал?

На вокзале

Провожать Зойку пришёл весь класс. Сначала молчали. Потом начали качать Телякова.

— Он, что ли, у вас уезжает? — спросила проводница.

— Он, — ответил Пим.

— Холодно будет ему в рубашке: за Орлом снег. И нестриженый, какой срам!

Николай Иванович, понизив голос, говорил Виктору и Лидии Гавриловне:

— Суд назначен на декабрь. Главное, чтобы Хлыст не запутал Сергея. Лжесвидетельство и прочее. В случае чего поднимем всю школу — он ведь учился у вас, пойдём в горком..

Время тянулось медленно. Наконец радио объявило:

— До отхода поезда осталось пять минут! Стали прощаться.

Взрослые целовались. Девчонки облепили Зойку. Люда всхлипнула.

— Лидия Гавриловна, можно, я и мальчиков поцелую? — спросила Зойка.

Девчонки взвизгнули.

— Конечно, нет, — ответила Лидия Гавриловна и засмеялась.

Зойка бросилась ей на шею. Потом подошла к Телякову и звонко чмокнула его в нос. Николай Иванович захохотал. Когда очередь дошла до Пима, Зойка тронула сухими губами его щёку и тотчас же отошла.

У Пима отчаянно заколотилось сердце. Он отвернулся. Раздался гудок. Поезд медленно тронулся.

Поеду обратно…

С вокзала шли втроём: Толик, Степан и Пим. На Большой Корабельной их догнал Виктор Петрович.

— А где Лидия Гавриловна? — спросил Толик.

— Она пошла в методкабинет.

— Виктор Петрович, я уезжаю, — сказал Степан.

— Что? — Виктор Петрович остановился.

— Батьке здесь не нравится, в совхоз хочет. Кончу седьмой класс — и уедем.

Пим удивлённо покрутил головой.

— А ты оставайся у нас, — сказал он, — мать разрешит. Её попросить только.

— Та ладно, — сказал Степан. — Поеду! Виктор Петрович покачал головой.

— Ты, Стёпа, подумай, — сказал Толик. — Пим верно говорит… А ты на тракторе можешь?

— Могу.

— Вот здорово!

Толик присвистнул, поднял с земли камешек и швырнул его в воробья.

Виктор Петрович постоял, повернулся и пошёл куда-то в сторону.

— Стёп, — сказал Толик, — будешь уезжать, башмаки продай. К ним шипы набить, такие бутсы выйдут — блеск!

Очень скоро

Третье письмо. Оно лежало распечатанное. На столе.

«Здравствуйте, Мария и Пётр! Пишу наверное последний раз. Потому что возвращаемся на нашу родную советскую землю. Очень это получилось скоро не вышло и полного года. А ведь на переоборудование успели сходить в Калининград и сходить на Кубу успели. Снова мы у ганских берегов. Ищем тунца. Хвост у него полумесяцем, Сам с белугу. Рыба очень вкусная. Старший механик обещает в ганском порту Тема на берег отпустить непременно. Прошлый раз стояли мы в этом порту, так у меня движок барахлил и не пошёл я на берег. Движок мой динамо крутит. Как без него? Очень прошу тебя Пётр хорошо учиться, потому что душа у меня не спокойна. Если вздумаешь ружьё подводное сделать подожди меня. Когда ставишь на него пружины клёпку надо делать, сноровку надо иметь, и пружин у тебя таких нет. Целую вас обоих вот и увидимся

Ваш отец Иван».

Лена

Пим вышел во двор. Двор, по которому ветер клочьями нёс побуревшую траву.

Вспрыгнув с разбегу на плоский инкерман, Пим качнул камень. Из-под инкермана выкатилась синяя жужелица, волоча сломанные задние ноги, обползла камень и снова спряталась под него.

Со стороны слободы степью подходил Сергей.

— Я к тебе, — сказал он. — Учебник надо. По алгебре.

— Зачем?

— В вечернюю школу поступил,

— А море?

— Потом. Ты Лену не видел? Пим нахмурился.

Хлопнула дверь.

Из подъезда вышли Лена и Эдик. На Лене было голубое с широкими рукавами пальто. Она смеялась, то и дело трогала Эдика за руку. Эдик был в гражданском пиджаке, без фуражки. Он взял Лену под локоть, и они пошли через двор.

Проходя мимо Сергея, Лена отвернулась.

Лицо у Сергея было бледным.

Эдик отпустил Ленин локоть и подошёл к Сергею.

— Так, брат, случилось, — негромко сказал он и положил Сергею руку на плечо. — Ты извини, но факт…

Сергей тихонько снял его руку. Эдик потоптался и пошёл догонять Лену. Они ушли к остановке.

Сергей неловко повернулся, задел локтем Пима и тоже пошёл прочь.

Он снова шёл степью. К слободе.

Шёл, опустив руки и подняв плечи. Тяжёлые плечи штангиста.

Зима

Зима началась в ноябре. Без снега, без холодов.

С моря на город поползли бесконечные вереницы туч. Серые нити дождя повисли до самой земли. Море заштормило.

По Приморскому бульвару, по Исторической горке летели белые, как хлопья снега, бумажки. Они кружились между пустыми киосками, сбивались у подножия акаций в маленькие сугробы.

Заколоченные крест-накрест досками, стояли пустые летние кинотеатры, рестораны и кафе-мороженое «Юг».

У газетных ларьков с утра выстраивались очереди. Радио передавало тревожные известия. Враги свободы грозили вторжением зелёному острову в океане.

Что такое Куба?

Был забыт футбол. Была забыта машина. На каждом уроке Толик задавал учителям вопрос:

— Что такое Куба?

Зинаида Фёдоровна сказала, что Куба — это знамя международной пролетарской солидарности…

Виктор Петрович сказал, что Куба — это остров площадью 114,5 тысячи квадратных километров, вытянутый в юго-восточном направлении…

Лидия Гавриловна сказала, что Куба — это сложная смесь испанской культуры с культурой негров, а также культурой истреблённых завоевателями индейцев…

Даже Теляков понял, что Куба — это очень много.

Война

Раньше Пим не задумывался над тем, что такое война.

У отца на спине был шрам. Розовый шрам, под которым сидело раздробленное и повёрнутое набок ребро. «Севастополь!» — говорил отец. «Он еле ходил!» — объясняла мать. Она познакомилась с отцом в госпитале.

У Зойки отец умер рано. В первый год войны он попал в плен. В фашистском лагере его били колючей проволокой. С тех пор до самой смерти отец болел. «Он был бы сейчас совсем молодой», — говорила Зойка. В рассказах матери отец всегда был молод…

В защиту Кубы провели сбор.

Лидия Гавриловна сказала, что только отличной учёбой седьмой «а» может помочь далёкому острову.

Толик рассказал про Николая Ивановича и про восставших солдат, расстрелянных на галечном пляже. Он говорил полчаса.

Степан сказал, что обещает вместе с Мергеряном составить для машины программу умножения на число «пи»…

— Так какая всё-таки у вас была повестка? — спросила Пима после сбора Зинаида Фёдоровна.

— Против войны, — подумав, ответил Пим.

Один-ноль

Слободские сражались зло. Два края, перебрасывая друг другу мяч, рвались к воротам. Вратарём был Толик. Один раз его уже сбили.

В траве за его воротами стоял будильник.

Восьминогие играли всемером.

Шёл второй тайм.

Прямо по центру бежал Пеца. Он был в старых, но зато настоящих бутсах; Толик выбежал вперёд. Пеца обвёл его. Мяч, подпрыгивая на кочках, катился в пустые ворота.

Пим бежал наперерез. Он не успевал дотянуться ногой до мяча. Закрыв глаза, он бросился на мяч и прижал его руками к земле.

На поле стоял крик. Радостно вопили слободские. Толик кричал: «Не было руки!»

Рука была. Мяч установили в одиннадцати шагах от. ворот.

Бил Пеца.

Он разбежался. Удар! Шип задел землю, тресь! — отскочила подошва, мяч не торопясь покатился к Толику.

— Нету!

ВОСЬМИНОГИЕ, ВПЕРЁД!

До конца матча оставалось две минуты. Пим подхватил мяч и помчался с ним к штрафной площадке противника. Справа от него несся Степан. Сзади, отдуваясь, трусил Теляков. Пим Паснул вправо. Степан пригнулся и изо всех сил пустил мяч вдоль ворот. Мяч попал в голову Телякову— бац! — и влетел в ворота.

Гол!!

Телевизор охнул и сел. Из глаз его текли слёзы. Восьминогие бросились обнимать его. Не успели мяч донести до центра, как из травы заливисто грянул будильник.

Матч закончился. Один-ноль.

— Эй! — крикнул Толик. Сбившись в кучу, слободские уже покидали поле. — Как зовут вашу команду? Даём телеграмму в Москву.

— «Слобода», — сказал Рафик, счастливо улыбаясь.

От кучки слободских отделился Пеца и, хромая, пошёл прямо на Пима. Теляков на всякий случай отбежал в сторону.

— Знаешь что, — сказал Пеца и поморщился, — давай одной командой играть, а?

— Конечно! — Пим радостно засмеялся. — Конечно, одной! У вас сколько человек?

— Четыре. Остальные не хотят.

К вечеру холодало. Закапал и перестал дождь,

— Нам как раз четверых не хватает, — сказал Пим. — Будем тренироваться всю зиму, а весной подадим заявку. На кубок дворовых команд. Идёт?

Он повернулся к восьминогим. Те стояли молча.

— Забыл? Батя весной уезжает. В совхоз. А я в Симферополь, в интернат, — сказал Степан. — Виктор Петрович устроил. Он в Облоно раз пять ездил. Хороший интернат — для математиков.

Рафик вздохнул.

— И я уезжаю, Пим, — сказал он. — В Ереван, к дедушке. Очень он нас зовёт.

Руденки переглянулись.

— Мы тоже не будем, — сказал Костя. — У нас теперь шахматы три раза в неделю. И английский. Нам и так сегодня от мамы влетит.

Толик и Теляков вопросительно посмотрели на Пима. Пим грустно кивнул.

— Ну ладно. Раз никто не может… Кончился наш футбол. Пошли? — предложил он,

— Пошли!

Никак нельзя

Море было настороженное. И тихое. ^ Багровое солнце медленно опускалось за горизонт. Багровый диск, надвое пере резанный тонкой облачной полосой.

Берег чернел. Длинные тени тянулись от корсопесских утёсов в степь.

На берегу у колокола стояли Виктор Петрович и Лидия Гавриловна.

Они стояли молча. Тесно, рядом, плечами касаясь друг друга.

Они смотрели на море.

Далеко за горизонтом проходила гроза. Ома шла не торопясь, погромыхивая, тускло светя зарницами.

— Как взрывы… — не то спрашивая, не то объясняя сказала Лидия Гавриловна.

Виктор Петрович кивнул.

За их спинами в развалинах протяжно закричала птица.

— Витя. — тихо сказала Лидия Гавриловна, — неужели война может быть снова?

Виктор Петрович без улыбки посмотрел на неё.

— Не думаю, — медленно сказал он.

— Ведь нельзя. Никак нельзя, — шепнула Лидия Гавриловна и ещё теснее прижалась к его плечу.

— Войны не будет. Я обещаю тебе, — серьёзно сказал Виктор Петрович.

Под обрывом щёлкнул камень-Виктор Петрович заглянул вниз.

У самой воды, поскрипывая галькой, шли семь теней. Семеро мальчишек возвращались домой.

Они шли цепочкой, шагая след в след.

Одиннадцать восьминогах… Команда, о которой мечтал Пим. Их никогда не было больше семи…

Проходя под колоколом, Пим поднял голову и увидел: у колокола стоят двое взрослых. Мужчина и женщина. Стоят плечо к плечу и внимательно смотрят на него — Пима.