Одиночка

13

Я молча скидываю с ног обувь и, ни на кого не глядя, ставлю на пол сумку.

– Лейла, Лейла… – повторяет мать Адиля как заведенная. – Двадцать лет… Как же долго…

Радует, что истеричных нот в ее голосе уже нет: сейчас он ласковый, певучий. И еще одна обнадеживающая деталь: в квартире нет неприятных запахов, которые стали казаться мне непременным атрибутом этого дома. Полы чистые, зеркало блестит, а поношенные туфли хозяйки аккуратно составлены на обувной полке.

Адиль успел разуться – его кроссовки стоят посреди прихожей. Они новые и навскидку стоят прилично.

Приобняв его мать за плечи, я увлекаю ее за собой в комнату. Действую интуитивно, потому что опыта общения с душевнобольными у меня тоже нет. На Адиля все так же не смотрю. Немой вопрос «Какого хрена ты делаешь?» мне сейчас абсолютно ни к чему. Поступаю так, как чувствую. И вообще, если бы не я, он все еще торчал бы в подъезде, по второму кругу перебирая запас матерных слов.

– Чай будете, апа? – ласково спрашиваю я. – Я бы попила. И Адиль, наверное, тоже.

Говорить получается легко, непринужденно. Сейчас я любимая сестра Лейла, вернувшаяся домой спустя годы, а не чужачка Даша, которую совсем не рад видеть ее сын. И даже уважительное обращение «апа» наконец пришлось кстати. Я выучила это слово больше семи лет назад, но произнести его вслух довелось только теперь.

Обстановка в квартире очень простая: старомодный сервант, потертая софа, стол-раскладушка и дешевый синтетический палас под ногами. На их фоне выделяется телевизор: современный, с большой диагональю, явно купленный недавно.

– Это улым мне подарил, Лейла, – словно подслушав мои мысли, говорит мать Адиля. Улыбка собирает в уголках ее глаз сетку глубоких морщин и обнажает желтоватые, на удивление ровные зубы. – Но ты никому не говори, ладно?

– Ты ела что-нибудь? – громко, немного резковато перебивает Адиль.

Мне чудится, что он злится.

Лицо тети Гули становится задумчивым, словно ей требуется время, чтобы вспомнить. Для старческой деменции, пожалуй, рано. Что это? Альцгеймер?

– Ела, да, – отвечает она не очень уверенно, отчего грудь во второй раз жжет.

По долгу работы с дефектами человеческого организма мне давно пора бы смириться, но пока никак… Да и на работе всё проще, потому что это работа… А здесь так не получается. Всё по живому. Она не помнит, принимала ли пищу, но врет, чтобы не расстраивать сына. Значит, понимает, что с ней что-то не так, а это вдвойне мучительно.

– Давайте пойдем на кухню, – предлагаю я и наконец позволяю себе взглянуть на Адиля.

В моем взгляде в этот момент он может прочесть вызов, но это лишь потому, что я боюсь увидеть его реакцию.

Однако враждебности в лице Адиля нет и раздражения тоже. Есть бледная тень неловкости и заметный отпечаток бессилия. Не знаю, с чем связано последнее: с моим вынужденным нахождением здесь либо с состоянием его матери. Пожалуй, все-таки второе.

– Еда в холодильнике есть? – спрашиваю, понизив голос. Так, чтобы Адиль понял: я обращаюсь именно к нему.

Он кивает:

– Я вчера привозил.

Я тяну тетю Гулю за собой в кухню. Она не сопротивляется, идет с охотой и даже чему-то улыбается. Адиль прямо за нами. Его шагов не слышно, но я почему-то все равно об этом знаю.

– Садитесь, апа, ладно? – Выдвигаю табурет и легонько подталкиваю ее к нему. – Я сейчас на стол накрою.

Открываю холодильник и не удерживаюсь от улыбки. Наличие мужской руки заметно сразу. Сыр в нарезке, оливки, сыровяленая колбаса, куча консервов вроде шпрот и тунца, тайское манго, джемы, соки… Адиль купил все самое дорогое, из чего невозможно что-либо приготовить.

– Надеюсь, здесь тоже никто не против бутербродов, – бормочу я, хлопая шкафами гарнитура в поисках разделочной доски. Опомнившись, с опаской оборачиваюсь на Адиля. Не стоит забывать, что я не Лейла, а Даша, и нахожусь в чужой квартире.

Он стоит, прислонившись к стене, руки спрятаны в карманы джинсов. Поймав мой взгляд, едва уловимо кивает, так что становится ясно: все в порядке, Адиль не против.

Я режу хлеб, кипячу воду, завариваю крепкий черный чай, который сразу же разливаю по кружкам. Руки порхают, а на душе почему-то очень светло. Может быть, дело в этой квартире, опрятной и обжитой, или в этой женщине, взирающей на меня с обожанием, пусть и адресованным кому-то другому. Или в Адиле, который сейчас полностью безоружен. А может быть, в том, что по нелепой случайности воплощается в жизнь картина, наброски которой хранились в моей памяти целых семь лет.

– Апа, кушайте. – Я придвигаю к тете Гуле чашку и бутерброды.

– А ты, Лейла? – взволнованно спрашивает она, подняв на меня испуганные глаза.

Сходство между ней и Адилем все-таки есть. Его радужка точно такого же, глубокого шоколадного цвета.

– Тоже буду, – успокаивающе отвечаю я и в доказательство указываю на вторую дымящуюся кружку. – Видите, и чай налила.

Не спрашивая, налила и для Адиля, хотя и не была уверена, что он станет его пить. С другой стороны, почему бы не воспользоваться положением и не спросить? Он, в конце концов, мой должник, даже если так не считает.

– Адиль, ты ведь посидишь с нами? – На моем лице цветет чересчур радушная улыбка. – Твоей маме будет приятно.

Его челюсть раздраженно дергается, однако в глазах я успеваю заметить проблески иронии. Оторвавшись от стены, Адиль со скрежетом выдвигает для себя стул. Улыбку с моего лица не стереть. Так-то, Сеитов. Даже такому, как ты, нужно уметь прятать зубы.