Одиночный полёт

31

Бомбардировщик выскакивает из облачности прямо на громадный багровый солнечный диск. Штурман щурит глаза.

— Командир, подходим к аэродрому. Что вы намерены делать?

— Садиться.

Штурман судорожно стискивает зубы и проглатывает внезапно перехвативший горло ком. Надо быть пилотом, чтобы так просто и буднично решиться на то, над чем штурман бился от самого Кёнигсберга.

— Спасибо, Василь Николаевич.

— У вас готовы расчёты?

— Да.

— Командуйте заход.

Штурман смотрит на землю.

Через десять секунд начинаем левый разворот. Внимание! Разворот!

Машина делает круг над аэродромом и точно выходит на посадочную полосу.

Полоса какая-то странная — вся в пятнах, словно залатанная.

— Командир, выпустите шасси… закрылки… Дайте чуть штурвал от себя… командует штурман.

Он с удивлением приглядывается к аэродрому. Да неужели это их аэродром?!

Всё вокруг изрыто громадными воронками, стоянка усеяна обломками самолётов.

Сколько же их осталось? Семь… нет — восемь машин. Всего восемь!

Теперь штурман понимает, что произошло. Налёт вражеской авиации. Возможно, одновременно был произведён налёт и на соседний полк, с которым они должны были идти на Кёнигсберг…

Так вот что это за пятна на взлётной полосе — только что засыпанные воронки. Несмотря ни на что, товарищи ждут их и сделали всё возможное, чтобы они смогли сесть…

— Идём точно, высота триста, — говорит штурман командиру. Впереди посадочные знаки.

— Высота двести… Чуть-чуть доверните вправо. Достаточно. Хорошо, командир.

— Высота сто… Идём точно. Полоса хорошо видна, всё чисто.

Чувства Добруша напряжены до предела. Голос штурмана… разве это нужно пилоту, чтобы посадить машину? Оп должен сам видеть полосу. Сам!

— Высота семьдесят…

Хоть на мгновение. Только на одно мгновение…

— Пятьдесят…

Пилот снимает руку со штурвала. Секунда, и бинты летят на пол кабины.

— Десять. Возьмите штурвал чуть на себя… Только на мгновение…

— Пять…

Пилот открывает глаза. Снаряд во второй раз взрывается в кабине. Мир становится ещё чернее.

— Два…

Если бы штурман увидел сейчас лицо пилота, он подумал бы, что тот сошёл, с ума. Пилот улыбался. Боль стала невыносимой.

Этот полёт он сделал от начала до конца, сложил по кирпичику, как каменщик складывает здание… — Один.

Самолёт касается земли. Рёв моторов обрывается, словно обрезанный. Слышен стук амортизаторов.

Но Добруш уже ничего не слышит. Он выпускает штурвал из рук и повисает на привязных ремнях. В его меркнущем сознании проносится зелёное поле аэродрома, ватные облака, голубое небо… Тело пилота вздрагивает, руки приподнимаются, будто стремясь дотянуться до штурвала, и падают… Сердце смолкает.