He желал бы быть пророком, но сердце у меня
сжимается предчувствием, что мы только ещё
у порога таких бедствий, перед которыми померкнет
всё то, что мы испытываем теперь.
Но живой Махно, даже за границей, никак не устраивал большевиков ни в Москве, ни в Харькове. Румынскому правительству была отправлена нота, подписанная наркомом Иностранных дел РСФСР Чичериным и предсовнаркомом УССР Раковским с требованием выдать Махно «как обыкновенного уголовного преступника... вместе с его соучастниками».
Румыны ответили сразу же: «Для требования выдачи Вашей стороне Махно необходимо действовать в согласии с нормами международного права, то есть послать приказ об аресте, исходящий от судебного учреждения, со ссылкой на статьи Уголовного кодекса РСФСР и УССР, применяемые к преступникам. Необходимо указать приметы преступников. Так как в Румынии не существует смертной казни, Вам необходимо принять на себя формальное обязательство не применять смертную казнь к выданным. Когда эти условия будут выполнены, Румынское правительство рассмотрит дело о бандите Махно и его сообщниках: надлежит ли дать ход требованию о выдаче».
— Нет, вы посмотрите, — возмущался Раковский ответом румын. — Им приметы подавай, да ещё не смей казнить. Какая наглость!
Была послана ещё нота, в которой большевики уже грозили румынам, связывая выдачу Махно с нормализацией отношений с Румынией. Однако и на этот раз ничего не вышло.
Тогда Раковский призвал Манцева — главного чекиста.
— Ну что? С румынами кашу не сваришь. Посылай смелого чекиста с единственным заданием — ликвидировать Махно. Сделает дело, получит орден, так ему и скажи.
Молодой чекист Медведев, облачённый в форму румынского офицера, был переправлен через Днестр в районе Бендер. По разведданным, в этом городе намечалось совещание руководства тайной полиции-сигуранцы, на котором должен был выступить Махно. Но Махно не приехал — ему пришлось в это время устраивать в больницу заболевшую жену.
Раздосадованный чекист, решив, что «с поганой овцы хоть шерсти клок», расстрелял президиум совещания и в поднявшейся суматохе благополучно смылся. Но вместо ордена получил выговор:
— Тебя зачем посылали? Далась нам твоя сигуранца. Нам нужна голова батьки.
Понимая, что рано или поздно чекисты до него доберутся, Махно в сопровождении 17 своих сторонников в апреле 1932 года пробирается в Польшу, надеясь найти там «убежище и дружескую помощь».
В первое время его появлению искренне радовались офицеры Генерального штаба Польши, выпытывавшие у Нестора секреты партизанской войны, структуру Красной Армии, её боевые возможности, характеристику её высших начальников. Махно с удовольствием давал разъяснения по этим вопросам, подтверждая каждый тезис яркими примерами из своей боевой жизни.
Именно в это время Украинский ЦИК объявил амнистию всем, кто воевал в Гражданскую войну против Советской власти. Амнистии не подлежали всего семь «закоренелых преступников» — Скоропадский, Петлюра, Тютюник, Врангель, Кутепов, Савинков и Махно.
Нестор отпустил Зиньковского:
— Ступай, Лева, ты не из закоренелых, авось тебе простится.
(И Зиньковский вернулся, устроился в Одессе в органы, работал честно, создал семью, имел детей, был счастлив. Но, увы, прошлое ему не забыли, как и тысячам других амнистированных, в том числе и Белашу. В 1938 году всех расстреляли. Если уж начали «шлёпать» своих, чего ради должны были щадить махновцев?)
Теперь Советская Республика досаждала польскому правительству: выдайте нам бандита Махно. Поляки, только что воевавшие с Россией, никак не хотели делать «подарок» вчерашнему врагу, хотя и содержали махновцев в лагере, а батьку с женой и ближайшими людьми упрятали в тюрьму, возможно, сохраняя от чекистов. Именно в тюрьме Нестор и получил сообщение, что стал отцом. Галина родила дочь, названную Еленой.
Варшавская прокуратура разнюхала, что Махно шёл подымать восстание в Галиции, ставшей с 1918 года частью Польши. Началось следствие, тянувшееся четыре месяца. В конце ноября 1923 года в Варшаве начался суд, инкриминировавший Махно и его сообщникам связь с советской разведкой и подготовку антиправительственного заговора. Махно с лёгкостью и пафосом отмёл все обвинения:
— Я такой же советский разведчик, как пан прокурор — вождь африканских негров. Я никогда не имел никаких злых умыслов против Польши. Наоборот, именно я, со своей Повстанческой армией, задержал на две недели Первую Конную Будённого, таким образом не дав ей возможности вступить в Варшаву. Именно мы отказались идти на польско-советский фронт, чтобы воевать против вас, за что были объявлены вне закона. И вот так польское правосудие решило отблагодарить нас за нашу позицию. Так, извините, чем же вы будете отличаться от большевистского суда?
В этом же ключе выступили и защитники Махно.
К неудовольствию прокурора Вассерберга суд оправдал подсудимых. Махно был доволен результатами приговора: «Наконец-то судебный орган другого государства очистил моё имя от грязи, обильно вылитой на меня большевиками».
Не прошло и месяца после суда, как европейские газеты напечатали заявление батьки, что он готов как и прежде вести войну с Советской властью, уничтожившей все свободы в России.
Такое заявление Махно крайне озаботило правительство Польши: «Он может поссорить нас с Россией». Были приняты все меры, чтобы выдворить незваного гостя из страны.
Летом 1924 года семья Махно уже в Париже. Мысли о Родине никогда не отпускают Нестора: «...Впереди у меня только одно задание — добраться до родных мест... Я был бы счастлив и, не раздумывая, снова вступил бы в борьбу с притеснителями народа и свободы, — писал он друзьям. — Я по-прежнему люблю свой народ, жажду работы и встречи с ним».
Материально семья жила трудно. Галина работала прачкой, Нестор — то маляром, то штукатуром, то сотрудничал в анархистских газетах, статьи его появлялись даже в США. Писал историю махновщины.
Ирония судьбы: самым близким его другом в Париже стал белогвардейский офицер Яков Карабань, бескорыстно помогавший семье батьки. И нередко, сидя с Махно за бутылкой вина, говорили о прошлом.
— Ах, Яков Филиппович, хорошо, что мы с тобой не встретились на поле боя. Ведь я бы мог убить тебя, право.
— Или я тебя, — добродушно улыбался Карабань.
— Нет, друг мой, моя сабля и маузер почти не знали промаха.
— Значит, хорошо, что мы были на разных фронтах, я с Юденичем, а ты на юге с Деникиным.
— Тогда давай выпьем за это.
— За что?
— За нашу невстречу.
Десять лет прожила семья Махно под Парижем, и каждый год Нестор собирался домой: «Меня там ждут. Надо начинать». Но здоровье его становилось хуже и хуже, развивался туберкулёз, подарок Бутырки, ныли многочисленные раны, таяли силы.
Голодомор 1933 года, случившийся на Украине, о котором читал Махно в газетах, стал его личной трагедией. Жена нередко заставала его над газетой в слезах:
— Что с тобой, Нестор?
— Ты представляешь, целые сёла вымирают от голода. И это на Украине, где испокон было всего невпроворот — и хлеба, и фруктов, и мяса. Это большевики мстят народу, хотят извести его. Каково это мне слышать, читать? Ах, где мои силы?!
А они неумолимо убывали. Обострился костный туберкулёз, и врачи настаивали на операции, предстояло удалить два заражённых ребра. Его положили в госпиталь, он уже задыхался и не мог обходиться без кислородной подушки. И ранним утром 25 июля 1934 года Махно скончался.
Проводить его в последний путь собрались все анархисты, проживавшие на тот момент в Париже: испанские, немецкие, итальянские, французские и русские. Были речи, от русских выступал Волин, осветивший роль и значение Махно в русской революции, его непререкаемый авторитет в народе и талант тактика и стратега, проявившийся в Гражданской войне.
На кладбище Пер-Лашез в стене Колумбария под № 3934 покоится урна с его прахом, а на металлической доске портрет и надпись: «НЕСТОР МАХНО».
А какова судьба других героев этих событий?
Провидению было угодно воздать должное большинству из них, столь упорно и изобретательно пытавшихся уничтожить, убить, вычеркнуть из жизни, из народной памяти имя самого честного русского революционера, ни разу на предавшего своей идеи и оставшегося верным ей до конца.
Главный его ненавистник Лев Троцкий — непререкаемый вождь и демон революции в беспощадной драке на большевистском Олимпе проиграл. Был выслан из страны, заочно приговорён к смерти, бежал в Мексику. Там в 1940 году был убит.
Легендарный Михаил Фрунзе по настоянию Сталина лёг на операцию по поводу язвы желудка и скончался на операционном столе под ножом врача-чекиста.
А его правая рука Иван Кутяков, бывший чапаевец, стал впоследствии заместителем командующего округом, был вызван в Москву, и когда на одной из станций его пришли арестовывать чекисты, вышвырнул их из вагона и выставил из окна пулемёт: «Ну-как попробуйте». Он потребовал через начальника станции связать его с наркомом Ворошиловым, своим непосредственным начальником. Объяснил ему ситуацию: «В чём дело, Клим?» — «А ну их к чёрту, Ваня. Сдавайся, приедешь, разберёмся». Сдался, приехал, «разобрались» в подвале на Лубянке, расстреляли.
Лев Борисович Каменев (Розенфельд), председатель ВЦИК, дожил до 1936 года, занимая самые высокие посты в большевистском руководстве. Кончил жизнь в лубянском подвале под жеребячий гогот своих вчерашних подчинённых.
Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, командующий группой войск на Украине. В канун своей гибели занимал пост наркома юстиции РСФСР. В 1939 году расстрелян как враг народа.
Христиан Раковский — председатель Совнаркома Украины в Гражданскую, член Политбюро ЦК КП(б)У, Георгий Леонидович Пятаков — секретарь ЦК. Оба угодили в лапы НКВД за то, что вздумали сомневаться в верности курса большевиков.
Поглотила Лубянка и всех непосредственных начальников батьки Махно. Богатыря и красавца начдива Дыбенко чекисты замучили в 1938 году.
Сокольников, тот самый член Реввоенсовета Южного фронта, который первым предлагал «ликвидировать» Махно, был в 1939 году сам ликвидирован чекистами.
Командарму-2 Скачко «посчастливилось» пережить товарищей и умереть своей смертью в 1941 году в Каргопольском концлагере от голода и истощения.
Не тогда ли и не о них ли родилась чёткая, жестокая и издевательская пословица: «За что боролись, на то и напоролись».
Провидцем оказался Нестор Иванович, предсказавший всё это ещё в 1921-м году.