Одиссея самурая, Командир японского эсминца

Хара Тамеичи

Одиссея самурая. Командир японского эсминца

Перевод с англ.: И. Бунич

Hoaxer: Мемуары японского офицера, на протяжении всей войны прослужившего на эскадренных миноносцах (большую часть войны - капитан "Шигури"). Наибольший интерес представляют описания боев в Индонезии и у Соломоновых островов в 1942-1943 гг., а также последнего похода "Ямато" (Хара был капитаном крейсера "Яхаджи", сопровождавшего "Ямато" на тот свет). Книга... представляет собой "взгляд снизу" - с мостика корабля прикрытия - на проблемы военно-морской истории и стратегии. Большинство выводов, к которым приходит автор, отражают его "субъективное умонастроение" (как это обычно и свойственно мемуарной литературе).

С о д е р ж а н и е

Глава 1. Рождение самурая

Глава 2. От Перл-Харбора до Гуадалканала

Глава 3. Токийский экспресс

Глава 4. Неравные бои

Глава 5. Последний поход

Глава 1.

Рождение самурая

Закрывая глаза, я часто вижу моего деда - седовласого старика, сидящего в самурайской позе перед семейным алтарем, где на табличках вырезаны имена предков нашего клана Еричико Мацудайра из Такамацу. Эти ежедневные обряды, сопровождаемые длинными изречениями из Конфуция продолжались до тех пор, пока смертельная болезнь не поразила его.

Лежа на смертном одре в окружении всей семьи, дед позвал нас и попросил подойти поближе. Мать подвела меня к умирающему и вложила мою руку в его слабеющую ладонь. Пальцами другой руки дед сжимал рукоять своего драгоценного самурайского меча. С усилием он поднял меч и положил в мои маленькие ручонки, потом, с трудом откашлявшись, произнес: "Тамеи, этот меч отныне твой. Слушай теперь последние слова твоего дедушки". Он закрыл глаза, а затем с торжественностью в голосе продолжал: "Тамеичи Хара! Ты сын самурая и никогда не должен об этом забывать. Образ жизни самурая таков, что он всегда должен быть готов к смерти. Пойми этот закон правильно. Быть готовым - это не значит искать легкой смерти. Бороться за жизнь до последнего и понимать, что смерть может оказаться рядом. К этому быть готовым я тебя призываю. В этом и состоит истинный дух Бусидо".

Я был тогда слишком мал, чтобы понять все сказанное дедом, но голос, которым умирающий обращался ко мне, произвел на меня незабываемое и почти мистическое воздействие. На следующий год я поступил в начальную школу и всегда был первым, что очень радовало моих родных. В результате я оказался единственный в семье, кому удалось получить образование. Моей мечтой было продолжить учение и получить высшее образование. Помышлять об университете или о колледже было немыслимо, так как расходы были бы не по карману моим родным. Я стал искать высшие учебные заведения, где обучающихся берут на полное государственное обеспечение. Такими в то время были педагогические институты и военные училища. Я ни на секунду не забывал, что был самураем, поэтому сомнений, куда поступать, у меня не было. Я все время помнил последние слова моего деда и понимал, что он, наверняка, одобрил бы мой выбор - карьеру военного.

В марте 1918 года, окончив школу в Такамацу, я подал документы в Военно-морское училище Эта-Дзиме (недалеко от Хиросимы).

Мой дед был кавалеристом, но у меня с детства было неосознанное влечение к флоту. Ведь район Такамацу был колыбелью японского флота, где зарождались и утвердились все его традиции. Внутреннее море имело для Японии то же значение, что и Эгейское - для древней Греции. На берегах Внутреннего моря развивалась и кипела вся жизнь древнего племени Ямато. Даже первое крупное морское сражение в истории страны произошло у берегов Такамацу в 1185 года. Морские силы, собранные у Такамацу, составили ядро флота в сражении при Данно-ура - величайшем морском сражении наших прадедов, зафиксированном древними японскими летописями.

В XIII веке, когда гигантский флот монгольского завоевателя Кублай Хана с двумя сотнями тысяч воинов на борту попытался вторгнуться в Японию с северного Кюсю, флот, собранный в Такамацу, снова сыграл важнейшую роль в уничтожении противника у побережья родной страны.

Знаменитый адмирал Мичиари Коно, родившийся вблизи Такамацу, стал, повествуют исторические хроники, именно тем японским воином, который в критический момент сражения 1281-го года обеспечил победу, захватив флагманский корабль монголов.

Конечно, мое желание посвятить себя морской службе подогревалось древней традицией провинции Такамацу.

В мае я отправился на пароходе в Хиросиму, совершив свое первое путешествие морем, чтобы попытать счастья на экзаменах в военно-морском училище.

В небольшом отеле на окраине города, в дешевом номере я испытал свою первую победу и на поде любви.

Молоденькая горничная отеля легко согласилась признать себя побежденной, но бессонная ночь, проведенная с ней, доставила мне больше чувства досады, чем удовольствия. Голова у меня гудела, все знания, казалось, улетучились вместе с моей невинностью, чувствовал я себя неуверенно и был убежден, что приемные экзамены провалил. В Такамацу я возвращался унылый и разочарованный, но скоро мне вручили телеграмму с извещением о приеме в военно-морское училище. От радости я пустился в пляс, выкрикивая "Банзай" и оглушая себя аплодисментами.

Училище Эта-Дзима - "Аннаполис Японии" - было пределом мечтаний и святыней для миллионов юношей предвоенной Японии. Ежегодно несколько сот абитуриентов с прекрасными аттестатами об окончании средней школы и с не менее прекрасными рекомендациями проходили жестокие конкурсные экзамены и беспощадную систему отбора, чтобы оказаться среди небольшой группы счастливчиков - курсантов училища.

Эта-Дзима является островком, расположенным на громадном внутреннем рейде военно-морской базы в Куре (недалеко от Хиросимы), поэтому мы жили на этом острове в полной изоляции от всего остального мира.

Через три дня после начала занятий какой-то курсант, остановив меня на дорожке, ведущей в кубрик, по-хамски окрикнул и скомандовал: "Стой!" Когда я выполнил команду, он подошел ко мне вплотную и, кипя от злости, заорал: "Почему мне честь не отдал?" Я не знал, что ответить, так как даже не видел его, пока он меня не окликнул.

Пока я собирался оправдаться, он рявкнул: "Смирно! Я выбью из тебя разгильдяйство!" Его кулаки обрушились на мое лицо...

На следующее утро во время завтрака этот третьекурсник - наш ротный старшина - обнаружил, что форма на мне неправильно застегнута. И еще дюжина ударов обезобразила распухшее лицо новичка. На этот раз взбучка была гораздо сильнее чем накануне. Весь день в голове гудело, а в ушах позванивали печальные колокольчики.

Но подобное обхождение считалось еще гуманным. Обычно первокурсников наказывали так: весь взвод становился в шеренгу, провинившийся, подняв голову, шел вдоль строя и от каждого курсанта получал тычок в лицо или по шее. Буквально все прошли через эту уникальную систему укрепления дисциплины, не знавшую никаких поблажек. Вставали мы в половине шестого под звуки горнов, игравших побудку. Без всякого перерыва на отдых шли занятия в классах, строевая подготовка, продолжавшиеся до самого отбоя в 21:00.

К концу первого года обучения постепенно служба наладилась, прекратились и избиения.

Наиболее выдающейся фигурой из моих сокурсников был Ко Нагасава. Красивый и статный уроженец северной Японии удивительно легко выносил спартанскую дисциплину. Он постоянно удивлял меня, когда после побоев находил в себе силы даже острить, смакуя лиловый цвет синяка или форму опухоли под глазом. Позднее он служил на различных командных и штабных должностях, пережил Тихоокеанскую войну, а в 1954-м году поступил служить в новый флот Японии, став в 1956-м году его главнокомандующим.

Жестокие нравы училища почти три года держали меня в состоянии то нервного стресса, то депрессии. И только на последнем курсе появился некоторый проблеск - он был связан с личностью нового начальника училища вице-адмирала Кантаро Судзуки, которого я без натяжки считал по-настоящему великим человеком.

Через два дня после вступления в должность начальника училища адмирал Судзуки собрал совещание инструкторов и преподавателей, на котором, полыхая от гнева, строжайше запретил применять к курсантам какие-либо меры физического воздействия. "Училище должно выпускать офицеров флота, а не баранов!" - заявил он.

Адмирал Судзуки провел в училище самые радикальные реформы, значительно повысив интерес курсантов к службе и учебе. По моему мнению, он должен был появиться в Эта-Дзиме гораздо раньше. Но он был слишком большим человеком не только для училища, но и для всего императорского флота. Уйдя сравнительно рано в отставку, адмирал стал министром императорского двора, а чуть позже - в 1945-м году - премьер-министром Японии - последним главой императорского правительства.

После его ухода из училища целая плеяда адмиралов-посредственников постепенно свела к нулю все результаты реформ Судзуки.

Мое поступление в училище по времени совпало с окончанием Первой мировой войны, а 16 июня 1921 года я закончил училище сороковым из ста пятидесяти его выпускников.

В июне 1922 года мне пришлось побывать во Владивостоке. Гавань и сопки напомнили мне окрестности Нагасаки. На этом сходство с Нагасаки прекращалось. Условия, в которых жили русские, были просто ужасающими. То, что мне пришлось увидеть во Владивостоке, было в столь разительном контрасте с увиденным в других городах разных стран, что я был до глубины души потрясен и шокирован. Я понял, что самое страшное для любой нации это проиграть войну. Конечно, и в мыслях не было, что через 23 года Японию постигнет та же печальная судьба, что и Россию. Благодарение Богу, что за войной не последовала революция.

После Владивостока мы направились в Одомари - порт на самом юге Сахалина, захваченный у России в ходе войны 1904-05 годов.

Командовал "Касугой" капитан 1-го ранга Мицумаса Ионаи, ставший вторым после адмирала Судзуки человеком, оказавшим на меня огромное влияние, хотя между ним и Судзуки не было ничего общего. Судзуки был жестким, суровым и по-военному прямым человеком. Капитан Ионаи был более мягким и менее открытым. В те годы ему было чуть за сорок. Он как бы сошел со старинной гравюры: высокий, энергичный и красивый моряк.

Мы, молодые офицеры, поначалу были очень удивлены, заметив, что в свободное время командир нисколько не тяготится нашим обществом. Как-то он предложил желающим побороться с ним. Недавно выпущенные из училища, где нас усиленно тренировали всем премудростям дзюдо, мы полагали себя великими мастерами этого вида борьбы. Однако, ни одному из нас не удалось победить командира.

Во время службы на крейсере "Касуга" мне впервые в жизни пришлось побывать на банкете, который дали в нашу честь мэр города и командир военно-морской базы, где мы встали на якорь.

В японском застолье существует так называемый обычай "сухой чашки". Суть его заключается в следующем: если вы хотите высказать кому-то симпатию и уважение, то наливаете полную чашку саке и подносите ее вашему избраннику. Тот, выражая свое уважение вам, выпивает чашку до дна, ополаскивает водой, наполняет саке и в свою очередь подносит вам. По-японски этот обычай называется "кампай".

Я наблюдал, как примерно 40-50 человек, присутствующих за столом, пили "кампай" с капитаном 1-го ранга Ионаи. Он никому не отказывал, ибо нет хуже обиды, чем отказ в "кампае". Когда большинство присутствующих уже с трудом держались на ногах, а некоторые лежали на полу, капитан Ионаи был спокоен и трезв, хотя и выпил саке больше, чем все другие, вместе взятые. Как выяснилось позднее, все оказалось очень просто - до своего назначения на крейсер Ионаи был военно-морским атташе в Москве и натренировался там не только разговаривать по-русски, но и пить водку.

К несчастью для Японии капитан 1-го ранга Ионаи сравнительно мало служил на кораблях, больше проводя времени в штабах различного уровня.

В Японии помнят эпизод, как командующий Объединенным флотом адмирал Исороку Ямамото в 1941 году, желая лично возглавить соединение для удара по Перл-Харбору, предложил передать пост командующего адмиралу Ионаи. К сожалению, Ионаи отказался, но я считаю, что он во всех отношениях на этом посту был бы не хуже, если не лучше Ямамото.

30 марта 1923 года моя служба на крейсере "Касуга" закончилась. Еще во время похода я понял, что мне нужно много учиться, чтобы стать таким же классным офицером, как капитан Ионаи. Поэтому сразу после возвращения в Японию я попросил направить меня в школу для переподготовки офицеров-специалистов. Моя просьба была удовлетворена, и с апреля по март следующего года я прошел ускоренную переподготовку в торпедно-артиллерийских классах на военно-морской базе Йокосуки.

Конец года, совпавший с окончанием теоретических занятий в классах, заставил меня снова поразмышлять о своей будущей карьере. Прохождение службы японскими морскими офицерами двадцатых годов подчинялось нескольким неукоснительным правилам. На штабную работу направлялись офицеры, обнаружившие отличные знания в училище и в офицерских классах. Затем они продолжали образование в Штабном Колледже.

К этой группе принадлежали Ямамото и Ионаи. Офицеры с более скромными показателями в учебе направлялись на линейные корабли и крейсеры. Те, что были ближе к "середнячкам", обычно направлялись на эсминцы, а сами "середнячки" почему-то всегда шли на подводные лодки, пройдя после училища краткий курс специальной подготовки. Тех, что учились совсем плохо, либо убеждали добровольно идти в авиацию, либо распределяли по вспомогательным судам.

Сейчас может показаться абсурдом, что самых нерадивых посылали в авиацию и на подводные лодки. Paзумеется, через 15 лет порядок полностью изменился: в авиацию и в подводники стали направлять лучших из лучших. Один из наиболее известных командиров японской морской авиации в годы войны вице-адмирал Такидзиро Ониси, например, провалил приемные экзамены в Штабной Колледж. Я тоже провалил эти экзамены, и таким образом "обеспечил" себе место службы на эскадренных миноносцах.

После окончания курсов я получил назначение на эсминец, но когда узнал его название, чуть не заплакал от жалости к самому себе.

Моим новым кораблем стал "Хатцюки" - устаревший миноносец низшего разряда водоизмещением 381 тонна, служивший к этому времени уже больше двадцати лет. По современным меркам его и миноносцем-то назвать было нельзя. Правда, он еще выжимал из своих машин 29 узлов - на 10 узлов больше, чем крейсер "Касуга".

"Хатцюки" базировался на Порт-Артуре. Эта база на южном побережье Квантунского полуострова использовалась для защиты государственных интересов Японии в Манчжурии и Северном Китае.

Целый год мы крейсировали вдоль берегов Квантунского полуострова, заходя время от времени в Инкоу и Тендзинь.

В декабре 1924 года я был произведен в старшие лейтенанты и переведен на эсминец "Синае" - корабль водоизмещением 1000 тонн. Служба на нем мало отличалась от службы на "Хатцюки". В течение года мы крейсировали у побережья Манчжурии и Северного Китая.

Наконец, в декабре 1925 года я был назначен штурманом на эскадренный миноносец "Амацукадзе" - корабль первой линии водоизмещением 1300 тонн. Прошло семь лет после поступления в училище. Я уже не был больше желторотым учеником, теперь я - настоящий морской офицер на прекрасном боевом корабле, способном развить скорость 37,5 узлов. Я был преисполнен гордости и восторга, считая, что самое худшее в моей жизни уже позади. Я не мог предвидеть тогда, как жестоко я ошибался.

Названия японских военных кораблей странно звучат для иностранца. В годы войны на Тихом океане наши противники называли японские корабли просто "Мару". Это было в корне неверно, поскольку военные корабли, да и все прочие, принадлежащие правительству, не имеют приставки "Мару". "Мару" всегда означало и означает поныне, что судно является торговым или рыболовным. В японском флоте, как во флотах всех других стран, существует правило присваивать каждому конкретному классу боевых кораблей одну категорию названий. Это значит, что по названию можно определить, к какому классу принадлежит корабль, - является ли он линкором, крейсером, эсминцем и т.д.

Мое назначение на эскадренный миноносец "Амацукадзе" позволило мне, наконец, снова оказаться в родных с детства местах - первый раз за всю службу после производства в офицеры.

До этого времени я жил в условиях жесточайшего режима не имея ни секунды свободного времени для отдыха или каких-либо развлечений. Мне было уже 26 лет, и я занимал должность штурмана новейшего эскадренного миноносца. Мое месячное жалованье составляло 75 иен (37,5 долларов), что для тех дней являлось весьма солидной суммой. Именно тогда я впервые сообразил, что мне впервые предоставляется шанс насладиться всеми удовольствиями молодости.

Однажды вечером в одну из пятниц я и два других (офицера решили провести время в уютном ресторанчике Ива окраине Куре. Мы вызвали трех гейш, каждая стоила иену в час. Они пели и танцевали для нас, следили за полнотой наших чаш и температурой подогретого саке, Оживленно щебетали, создавая за столом волнующую и радостную атмосферу.

Время, разумеется, пролетело мгновенно. К 23:00 нам нужно было возвращаться на корабль. Когда мы уходили, одна из гейш шепнула мне: "Лейтенант, приходите завтра вечером один и вызовите меня снова. Меня зовут Утамару. Пожалуйста, запомните". Эта миловидная гейша была самой молодой и хорошенькой из трех. Я взглянул в ее влажные глаза и кивнул.

Вечером следующего дня я пришел в этот ресторанчик один и вызвал Утамару. Она грациозно танцевала и пела прекрасные песни, ее голос напоминал перезвон хрустальных колокольчиков. Я опустошил несколько чашек саке и был сильно навеселе, но не слишком по этому поводу беспокоился. Впереди было 24 часа, и вся ночь принадлежала мне.

Мой ресторанный счет, включая и ее услуги, составил 10 иен. Через два дня я пришел туда снова, уже ощущая себя серьезно влюбленным. В течение двух недель я прокутил все свое месячное жалование.

Узнав об этом, Утамару встревожилась: "Ты не должен отчаиваться. Сними какую-нибудь скромную комнату в городе, куда бы я могла приходить, и тебе не придется тратить деньги".

Я последовал этому совету на следующий месяц, когда эсминец вернулся в Куре из обычного учебного плавания. Сняв комнату, я пришел снова в этот ресторан, вызвал Утамару и сообщил, что "береговая база" готова. Честно говоря, я очень сомневался, что она придет ко мне.

Однако, к моему великому удивлению и радости, Утамару появилась в снятой мною комнате уже на следующий вечер. Не было ничего чудеснее, чем остаться с ней наедине. Все остальное казалось совершенно ничего не значащим. В самом деле, я ведь даже не знал, какую огромную жертву принесла Утамару, чтобы прийти сегодня ко мне. Я полагал, что она просто отказалась ради меня от своего обычного вечернего заработка, и дал ей пять иен, чтобы не вводить ее в лишние долги. В действительности же хозяин заявил ей, что если она собирается обслуживать какого-то заказчика вне ресторана, то плата должна быть двойной, то есть две иены в час. Не желая говорить мне об этом, она доплачивала разницу из собственного кармана, и в результате наших свиданий ее долг хозяину рос как снежный ком.

Я ничего не знал об ее отчаянной ситуации, а вскоре начались неприятности и у меня самого. Каждый месяц я тратил свое жалованье до последней монетки, ни о чем особенно не беспокоясь. Я был молод, любил прекрасную девушку и пользовался всеми радостями, которые людям предоставляет молодость.

Как-то октябрьским вечером 1926 года я собрался сойти на берег, но рассыльный неожиданно доложил, что меня вызывает к себе командир эсминца. Когда я прибыл в его каюту, командир бросил на меня такой взгляд, что у меня по спине пробежали мурашки.

"Лейтенант Хара! - сказал он. - Присядьте. У меня к вам серьезный разговор".

Я сел, недоумевая, что за серьезный разговор он хочет со мной вести.

"Вы уже достаточно давно служите, - начал командир, - и, конечно, понимаете, что у нас, на эсминцах, в отличие от крупных кораблей, мы все живем одной семьей. Поэтому я, как командир, должен быть знаком и с вашими личными проблемами, чтобы вовремя дать нужный совет. Вы согласны с этим?"

"Конечно, командир", - отвечал я.

"Хорошо, - продолжал он. - Я не собираюсь вмешиваться в вашу личную жизнь. Вы молоды, не женаты и имеете право наслаждаться своей молодостью. Но вам не кажется, что вы зашли слишком далеко?"

"В чем?" - не понял я.

"В ваших отношениях с гейшей, - пояснил командир. - Я никогда не имел ничего против, если мои офицеры время от времени посещали гейш. И сейчас ничего не имею против. Но жить с гейшей - это уже слишком! Немедленно прекратить! Сколько вам сейчас лет?"

"16 числа будет двадцать шесть", - пробормотал я.

"Почему вы до сих пор не женаты? Вы ведь жених хоть куда! Тысячи самых респектабельных семей почли бы за честь иметь такого зятя, как вы!"

"Конечно, командир, - уныло ответил я. - Но мне кажется, что жизнь младшего офицера не очень приспособлена для брака. Я даже никогда об этом серьезно не помышлял".

"Вы собираетесь и дальше жить с гейшей?" - спросил командир.

"Да, - промямлил я. - Собираюсь".

"Идиот! - Заорал командир. - Никак не думал, что имею дело со слабоумным! Вы, что, рехнулись? Или не понимаете, что вас вышвырнут с флота за сожительство с гейшей? Или вы полагаете, что у нас, в Императорском флоте, терпят такие вещи?"

"Простите, господин капитан 3 ранга, - попытался возразить я, - но моя Утамару, поверьте мне, девушка с хорошей репутацией. Если запрещено с ней сожительство, то я буду просить разрешения жениться на ней".

"Такого разрешения вам никто не даст, а карьеру свою вы погубите окончательно, - отрезал командир. - Вам, наверное, будет интересно узнать, что я получил письмо от хозяина вашей гейши. Вы хотя бы знаете, что из-за вашего легкомыслия эта девушка задолжала заведению уже 2000 иен? Офицер не может вести себя подобным образом! Или меняйте свой образ жизни, или уходите с флота! Мне противно даже с вами разговаривать! Убирайтесь!"

Я выскочил из его каюты потрясенным до глубины души, впав немедленно в состояние глубочайшей депрессии и совершенно не представляя, что делать. Как я ни ломал голову, решить проблему мне было не по силам. Кроме того, нужно было срочно достать денег, чтобы покрыть долг Утамару. Наконец, я решил обратиться за советом и помощью к своим братьям.

Братья ответили быстро, и их резкие письма показали, что они возмущены моим поведением не меньше, чем командир. Но, тем не менее, каждый прислал мне по несколько сотен иен. В сопровождающих письмах каждый добавил, что рассчитывать на большее в деле "ликвидации последствий моей постыдной жизни" я не имею права. Оба предупредили, что отрекутся от меня, если я раз и навсегда не прекращу свое аморальное поведение.

Наиболее трудной частью этой печальной истории, естественно, был мой последний разговор с Утамару. Она была совершенно спокойна и на прощание сказала:

"Я никогда даже и не мечтала стать невестой или женой морского офицера. Я подчинялась только своим желаниям и чувствам и одна отвечаю за все, включая и то, что влезла в такой долг. И те несколько месяцев, что мы были вместе, навсегда останутся самыми счастливыми в моей жизни".

1 декабря 1926 года я был произведен в капитан-лейтенанты и направлен на курсы командиров эскадренных миноносцев. На эти курсы отбирали тех офицеров, которые по результатам предшествующей службы могли выполнять роль командира.

Курсы находились в Йокосуки, примерно в 300 милях от Куре, и я был рад отправиться туда, так как очень нуждался в перемене обстановки и всей окружающей атмосферы.

В это время начала резко обостряться обстановка в континентальном Китае из-за соперничества между двумя воинственными китайскими генералами: Чан-Кай-ши на юге страны и Чан-Со-линя на севере.

В 1927 году силы Чан-Кай-ши добились заметного успеха, захватив 24 марта Нанкин, но совершив при этом крупную ошибку. Войска Чан-Кай-ши разгромили иностранные консульства и устроили настоящую резню японцев, англичан, американцев и французов.

В мае 1927 года Япония высадила войска на Шентуньском полуострове в Северном Китае, чтобы предотвратить возникновение подобных инцидентов. Однако, это только подогрело антияпонские настроения в Китае.

В это время, окончив курсы, я был назначен командиром минно-торпедной боевой части эсминца "Сусуки" ("Степная трава"). На этой должности я прослужил дольше, чем на предыдущих - целых два года.

В конце 1928 года, когда мы стояли в Кобе, я встретился со своим братом Сакуро, который стал убеждать меня поскорее жениться. Я отшучивался, говоря: "Ты же меня хорошо знаешь! Ну какой из меня сейчас жених?". Он серьезно ответил: "Разреши мне подобрать для тебя невесту". Я был уверен, что у него ничего не получится, поэтому легко согласился. Однако, примерно через месяц я получил от брата письмо, в которое была вложена фотография молодой девушки и написано несколько строк, где брат рекомендовал мне ее как самую подходящую для меня невесту.

Девушку звали Чизу Асаяма. Ей исполнилось 22 года. Она была приемной дочерью крупнейшего в Японии фабриканта по выделке кож и производству кожаных изделий. Фото убедило меня, что девушка была очень красива. Брат добавил, что она также была и хорошо образована, закончив высшую школу Очанамицу в Токио. В письме было отмечено и богатое приданое, которое давали родители за невесту - пять больших домов в Камаруке - первоклассном курорте около Йокосуки.

Все это было мне не совсем понятно. Почему столь красивая, богатая, образованная девушка решила выбрать мужем меня - простого морского офицера, не имеющего за душой ничего, кроме униформы и довольно среднего жалованья? Меня мучили подозрения. Дело дошло до того, что я показал письмо своему верному вестовому и попросил высказать свое мнение.

Матрос прочел письмо, выслушал мои сомнения и, понизив голос, сказал: "Хара-сан, у меня брат работает детективом в полиции. Если вы не против, он все про нее выведает".

Я согласился, и месяц спустя, брат моего вестового представил всю подноготную моей будущей жены. В заключении уверенно говорилось, что госпожа Асаяма безупречна во всех отношениях.

Впервые мы встретились в начале марта 1929 года. Наша беседа длилась около часа. Присутствовали родители с обеих сторон, поскольку первая встреча считалась чрезвычайно важной.

На следующий день я известил ее семью о своем согласии на брак. Сразу же после церемонии брака мы совершили "медовое" путешествие. Его длительность составляла одни сутки.

На следующий день я вернулся в Йокосуки один. Моя молодая жена сошла в Ойсо - курортном городке между Атами и Йокосуки, где жили ее приемные родители. Затем у меня началась странная семейная жизнь, когда мне удавалось увидеться с женой один раз в течение нескольких месяцев.

Спустя полгода я был переведен на эсминец "Акикадзе" ("Осенний ветер"). Это был новый эсминец водоизмещением 1500 тонн. Я прослужил на нем командиром минно-торпедной боевой части в течение целого года.

8 ноября 1930 года моя жена подарила мне первую дочку, которую назвали Еку. Через месяц после этого я был назначен командиром минно-торпедной боевой части на эсминец "Фубуки". В течение года службы на этом корабле я познакомился, и даже подружился еще с одним, незабываемым для меня человеком. Этим человеком был командир нашей эскадры капитан 1-го ранга Чуичи Нагумо.

Когда я учился в офицерских классах в Йокосуки, капитан 1-го ранга Нагумо был там преподавателем. Он тогда только что вернулся из Соединенных Штатов, где проходил годичную стажировку.

В те дни я вряд ли мог себе представить, что Нагумо, став уже вице-адмиралом, будет командовать огромным авианосным соединением нашего флота во время нанесения ударов по Перл-Харбору и Мидуэю. После катастрофы у Мидуэя карьера Нагумо практически закончилась, и его действия критиковали все, кто мог. Но в моей памяти он навсегда останется блестящим и агрессивным морским офицером и в то же время добрым и сердечным человеком.

.Несмотря на помощь капитана 1-го ранга Нагумо, мне не удалось выдержать приемных экзаменов в Штабной Колледж. Вместо этого я был назначен в этот колледж... преподавателем. Это произошло в сентябре 1932 года.

Три года после женитьбы я работал над одним очень интересным проектом. Кое-кто об этом знал, но в общих чертах, потому что в подробности я никого не посвящал. Мне пришлось выполнить тысячи сложнейших расчетов и вычислений, и в итоге удалось математически доказать полную несостоятельность доктрины применения торпедного оружия, принятой в Императорском флоте.

В результате я создал новое наставление. Когда я обнародовал свои результаты, это вызвало настоящую сенсацию в Императорском флоте.

Я горжусь созданной мною новой доктриной использования торпедного оружия больше, чем всеми другими достижениями в течение моей долгой службы на флоте, включая и мои действия в годы Второй мировой войны.

Подробно мою теорию очень трудно объяснить, не используя аппарат математики. Очень упрощенно ее, однако, можно рассказать.

В течение многого времени я изучал торпедное оружие и тренировался в его использовании почти с религиозным фанатизмом. Почти три года моей Библией было наставление по использованию торпедного оружия. Практически каждую неделю наш дивизион выходил на учебные стрельбы. После трех лет интенсивной практики я стал сильно сомневаться в своих способностях, так как поразить цель учебной торпедой мне удавалось крайне редко.

Поначалу я винил в этом свою собственную некомпетентность и постоянно работал над совершенствованием своих теоретических и практических знаний. Я уже мог, лишь глянув в бинокль, точно определить расстояние до цели и ее скорость. Проверяя эти данные по приборам, я убеждался в том, что не ошибся, но количество попаданий от этого не увеличивалось. Тогда и возникли сомнения в правильности доктрины использования торпед.

Так началась моя работа по пересмотру всех компонентов торпедного залпа. По мере продолжения своих исследований я проверял их на учебных стрельбах и убедился, насколько выше становится результативность попаданий. В итоге я получил репутацию самого меткого "торпедника" во всем флоте. Капитан 1-го ранга Нагумо заинтересовался моими опытами, поддержал меня и своим авторитетом добился, чтобы новая теория была принята командованием в 1932 году.

Мое наставление революционизировало всю торпедную доктрину флота. В течение одного года после внедрения нового наставления все показатели результатов стрельб на флоте значительно улучшились.

Все это совпало с появлением новых прекрасных, быстроходных эсминцев, которыми гордился весь флот. Нам больше не приходилось беспокоиться о численном превосходстве американцев, настолько наша материальная часть была лучше и эффективнее. Так мы считали, не учитывая, конечно, многих, не известных нам тогда, фактов. Мы не учитывали, в частности, секретных разработок американцами новых видов электронного оружия, а равным образом растущей воздушной мощи Соединенных Штатов. А это были решающие факторы, повлиявшие на исход Второй мировой войны.

15 ноября 1933 года я был произведен в капитаны 3-го ранга. К этому времени я был уже отцом двух дочерей. Прошло уже 12 лет после моего выпуска из училища, и я, наконец, почувствовал себя настоящим офицером флота.

Период с 1931 по 1937 годы был для Японии временем постоянных внешних конфликтов и внутренних потрясений, которые в итоге и вылились в войну на Тихом океане. Мне, конечно, трудно правильно оценить весь этот фатальный процесс сползания к крупной войне, поскольку я был занят своей службой и много времени находился практически в изоляции на борту корабля.

Тем не менее я могу коротко описать основные события, которые, шаг за шагом, вели Японию по дороге к большой войне.

18 сентября 1931 года японская армия была втянута в инцидент с войсками Чан-Кай-ши вблизи Мукдена. Война тут же распространилась на всю Манчжурию.

15 мая 1932 года примерно два десятка молодых офицеров армии и флота ворвались в резиденцию консервативного премьер-министра Тсуеши Инукаи и убили его.

В марте 1933 года Япония вышла из Лиги Наций, когда этот орган обвинил нашу страну в агрессии против Манчжурии.

В декабре 1934 года Япония уведомила США и Англию в денонсации соглашения по ограничению военно-морских вооружений.

В августе 1935 года крайне правый экстремист подполковник Сабуро Айдзава ворвался в кабинет начальника одного из управлений военного министерства генерал-лейтенанта Тецудзана Нагата и зарубил его мечом.

26 февраля 1936 года группа безответственных офицеров из первой гвардейской дивизии предприняла попытку совершить военный переворот.

Я к тому времени получил под командование свой первый эсминец. Затем, в 1934-35 годах мне пришлось побывать даже судьей военно-морского суда, что дало мне возможность изучить законы и основы юриспруденции. А во время мятежа я снова находился в строю, командуя эсминцем "Нагацуки" ("Полная Луна")...

7 июля 19377 года начался так называемый Китайский Инцидент, произошедший на мосту Марко Поло вблизи Пекина. Армия пыталась локализовать конфликт, но острые антияпонские настроения среди китайцев сразу же распространили его и на несколько других районов.

23 августа того же года я получил свое первое крещение огнем при самых невероятных для командира эсминца обстоятельствах.

Орды Чан-кай-ши вели наступление на Шанхай, где жили тысячи граждан Японии. Для защиты их жизни и имущества в городе находилась бригада японской морской пехоты. Морские пехотинцы доблестно сражались против значительно превосходящих сил противника, но их силы таяли. Тогда последовал приказ на четырех эсминцах доставить в Шанхай из Нагой армейские подразделения.

К этому времени я получил в командование эсминец "Амагири" ("Небесная Дымка"). Это был корабль самого последнего проекта водоизмещением 2370 тонн.

"Амагири" принял на борт около 300 вооруженных до зубов солдат. Ими, как сардинами в банке, были надбиты все свободные площади эсминца. Под покровом ночи отряд из четырех эсминцев выскользнул из Нагой и за двое суток покрыл расстояние в 1000 миль до Шанхая.

Под прикрытием темноты мы проникли в Шанхайский порт и поставили эсминец у стенки железнодорожного причала в Вусунге. Солдаты быстро и бесшумно перебрались с палубы на стенку. Неожиданно с верхних этажей затемненного здания, находящегося примерно в 50 метрах от причала, ударили пулеметные очереди. Шесть 127 мм орудий "Амагири" яростно грохнули в ответ по невидимому противнику.

Хотя нам и не удалось добиться полной внезапности, высадка десанта позволила отбросить китайцев от японского квартала. В ноябре я привел "Амагири" обратно в Японию и через месяц был назначен командиром только что построенного новейшего эсминца "Ямагумо". Пока на суше шли бои, я продолжал крейсеровать в китайских водах, пытаясь по скупым сообщениям прессы следить за обстановкой в мире.

В середине 1938 года состоялась конференция в Мюнхене. В Европе росла мощь Адольфа Гитлера.

В ноябре я был произведен в капитаны 2-го ранга, но до марта 1939 года продолжал выполнять скучные и монотонные задачи по блокаде китайских вод.

3 сентября 1939 года в Европе вспыхнула Вторая мировая война, а Японию продолжали потрясать правительственные кризисы. В январе кабинет возглавил мой бывший командир, столь почитаемый мною Мицумаса Ионаи. Ионаи был убежден, что если Япония присоединится к странам Оси, она будет втянута в тотальную войну. Он прилагал титанические условия, чтобы противостоять заключению знаменитого Тройственного пакта.

Однако потерявшие голову армейские генералы были твердо уверены, что страны Оси вскоре выиграют войну, и вся добыча будет поделена между Германией и Италией. Увидев, что им никак не удается побудить Ионае присоединиться к странам Оси, они просто решили свалить его кабинет, вынудив подать в отставку военного министра. По старой японской конституции военным министром мог быть только генерал действительной службы. И когда в середине 1940 года ушел в отставку генерал Шунроку Хата, ни один генерал не принял предложение Ионаи занять этот пост. Таким образом, 21 июля 1940 года пал и кабинет Ионаи.

В сентябре 1940 года новый кабинет, возглавляемый принцем Коноэ, заключил Тройственный Пакт с Германией и Италией. В течение целого года принц Коноэ мужественно боролся с агрессивным шовинизмом армейских генералов и американским экономическим давлением. Но генералам удалось свалить и кабинет принца, вынудив его уйти в отставку в октябре 1941 года.

Глава 2.

От Перл-Харбора до Гуадалканала

1

День 9 октября 1941 года навсегда остался в моей памяти. В этот день на рейде Хиросимы собралось более 200 боевых кораблей японского Объединенного флота. До этого почти не было случаев, чтобы весь Объединенный флот собирался в одном месте.

В это время я был командиром новейшего эскадренного миноносца "Амацукадзэ" ("Штормовой ветер") водоизмещением 2500 тонн, который накануне вошел в строй 2-й эскадры эсминцев 2-го флота. Четыре однотипных с ним новейших эсминца входили в состав 16-го дивизиона второй эскадры.

Стоял прекрасный осенний день. Боевые корабли всех классов и типов грациозно стояли на якорях, отражаясь в зеркальной поверхности нежно-голубых вод бухты, и были сравнимы в своей строгости со сверкающими снежными вершинами гор, окружающими рейд. Стаи чаек с громкими криками носились в небе, нарушая тишину и покой, царящие над кораблями.

В 9.00 на мачте флагманского линкора "Нагато" пополз вверх трехфлажный сигнал, на который мгновенно нацелились бинокли вахтенных офицеров и сигнальщиков со всех кораблей. Сигнал был весьма необычным: "Всем командирам кораблей прибыть на флагман". На всех кораблях стали спешно готовить к спуску командирские катера и вельботы.

Через несколько минут мой моторный катер уже спешил к "Нагато". Ко времени моего прибытия обширный ют линкора уже был заполнен почти сотней офицеров, командовавших кораблями, флотилиями, эскадрами и флотами.

Среди присутствующих я быстро заметил и двух своих прямых начальников: командира 2-й эскадры эсминцев контр-адмирала Райцо Танака и командующего 2-м флотом вице-адмирала Набутаке Кондо. На всех лицах читалась мрачная озабоченность. Несмотря на прелесть осеннего утра, вся атмосфера была наполнена напряженностью.

Склянки на линкоре отбили 09:30, и мы заметили, как все младшие офицеры и матросы были отправлены вниз. На палубе остались только офицеры чином от капитана 3-го ранга и выше. Столь необычные меры предосторожности еще более усилили беспокойство и напряженность.

На юте была установлена трибуна, на которой неожиданно появился один из флаг-офицеров штаба Объединенного флота капитан 2-го ранга Хаджиме Ямагучи.

- Господа, прошу внимания! - крикнул он. - Перед вами сейчас выступит главнокомандующий Объединенным флотом.

Была дана команда "Смирно!" и на палубе появился адмирал Исороку Ямамото, который в полной тишине занял трибуну.

Поклонившись аудитории, главком сказал:

- Мне очень приятно, что случай позволил увидеть вас всех. Я хочу объявить вам, что наш Объединенный флот завершил подготовку к войне. Мы должны продолжать нашу боевую учебу именно на этой основе. Нынешняя обстановка в мире такова, что Япония может быть вынуждена начать военные действия против Америки, Британии, Австралии и Нидерландов, чтобы не позволить задушить себя той блокадой, которую объявили эти страны. Без сомнения, мы переживаем самый серьезный кризис в нашей истории. Но если правительство решится на войну против названных стран, долгом Объединенного флота станет защита нашей родины и разгром врага. Я считаю эту задачу вполне возможной, если каждый из вас приложит к ее выполнению все силы. Я ожидаю, что мы выполним свой долг каждый в отдельности и все вместе, когда настанет час.

Короткие фразы, произнесенные адмиралом, падали на нас, как раскаты грома. Все были ошеломлены и сидели без движения, едва дыша.

Адмирал замолчал и внимательно посмотрел на нас, как бы желая заглянуть каждому в глаза. Он выглядел очень мрачным, когда сошел с трибуны и покинул совещание.

Следующим на трибуну поднялся начальник штаба Объединенного флота вице-адмирал Матоме Угаки. Он сделал анализ нынешней ситуации, заявив о катастрофических последствиях англо-американского эмбарго на экономику Японии. В стране истекают запасы горючего, железной руды, каучука, цинка, никеля и бокситов. Если подобная ситуация будет продолжаться, объяснил Угаки, то через год-два вся японская экономика просто рухнет. Однако, высшее командование разработало ряд мер, позволяющих сбросить с горла нации эту англо-американскую удавку.

- Возможно, - голос Угаки дрогнул, - что подобная встреча офицеров Объединенного флота станет вообще последней встречей мирного времени. Теперь мы должны еще более ужесточить нашу боевую подготовку, но при этом постоянно следите за тем, чтобы ваши подчиненные имели достаточно времени на отдых и, особенно, на сон. Люди должны вступить в бой хорошо подготовленными и свежими. Это необходимо всегда, даже если впереди верная смерть. Поэтому позвольте мне пожелать вам всем хорошего здоровья прежде всего.

Слова адмирала Угаки были также встречены гробовым молчанием. Затем на трибуне снова появился капитан 2-го ранга Ямагучи и объявил, что совещание закончено. Старшие офицеры ушли, остальные стали разъезжаться по кораблям.

Я был потрясен. Слова Ямамото и Угаки все еще звучали в моих ушах, когда я, стоя у лееров, ожидал катера, который должен был отвезти меня обратно на "Амацукадзе". Внезапно я вышел из состояния оцепенения и решил, что мне необходимо поговорить с вице-адмиралом Угаки наедине. Решив так, я направился к люку, ведущему в адмиральские помещения.

С вице-адмиралом Угаки мне приходилось сталкиваться и раньше. В прошлом я пару раз назначался посредником в ходе маневров Объединенного флота.

Когда я подошел к люку, из него неожиданно появился мой старый знакомый вице-адмирал Чуичи Нагумо. Я встал смирно и отдал честь. Нагумо, улыбаясь, приложил руку к козырьку, а затем сердечно пожал мне руку, назвав по имени.

Я давно знал Нагумо и понял, что он потрясен не меньше меня, а его бодрая улыбка не более чем попытка скрыть свое настроение, о чем говорил его хмурый взгляд. Когда он удалился, я обратил внимание на его тяжелую походку и странную сутулость.

Мне редко приходилось видеть своего бывшего командира в подобном настроении. В любой обстановке он всегда сохранял бодрое настроение, заряжая оптимизмом остальных. С нехорошими предчувствиями я спустился по трапу и постучал в каюту адмирала Угаки.

Угаки сидел за столом и по выражению его лица можно было догадаться, что он пребывает тоже далеко не в блестящем настроении.

- Разрешите, господин адмирал, - сказал я, входя. - Не уделите ли вы мне несколько минут для беседы?

- Конечно, Хара. Входите, садитесь.

Я сильно волновался и только после некоторой паузы под вопросительным взглядом адмирала решился заговорить.

- Адмирал Угаки, - начал я, - мое поведение может показаться вам дерзким и неуместным, но я надеюсь на ваше понимание. Я также надеюсь, что вы не сочтете меня человеком трусливым и не способным...

- Я знаю вас очень хорошо, Хара, - перебил меня адмирал. - Смелее. Скажите все, что хотите сказать. Вы же пришли, чтобы обсудить со мной саму целесообразность открытия военных действий против Америки и Англии? Правда?

- Так точно, адмирал. Я понимаю, что являюсь всего-навсего узким специалистом в области торпедного оружия, чтобы осмелиться критиковать решения, выработанные мозгом страны и ее вооруженных сил. Поэтому простите мне мою прямоту, господин адмирал Угаки, но я очень скептически оцениваю всю нашу стратегию. Разве мы не можем избежать тотальной войны, обойдя, скажем, Филиппины, и захватив Голландскую Ост-Индию, богатую именно теми сырьевыми ресурсами, которые, по вашим же словам, вынуждают нас взяться за оружие?

Вымученная улыбка, совсем как у Нагумо, появилась на лице адмирала Угаки.

- Что я могу сказать вам, Хара? Только то, что ваше мнение разделяют многие старшие офицеры, но его не пожелали принять во внимание. Поэтому я хочу подчеркнуть следующее. Решение принято и мы должны быть готовы к худшему. Как вам известно, адмирал Кичисабуро Номура, назначенный послом в Вашингтон, ведет сложные и длительные переговоры в усилиях достичь с американцами какого-нибудь компромисса. Мы не ищем войны. Но если нам не оставят другого выбора, мы нанесем целую серию быстрых и беспощадных ударов. Вот теория, которая принята и одобрена высшим командованием.

Я вздохнул, поняв, что все дискуссии бесполезны. Я снова попросил прощения за бесцеремонность, на что Угаки сказал:

- Успокоитесь и берегите себя. Вы один из лучших командиров эсминцев на флоте. Многое будет зависеть от вас. Прощайте, Хара. Рад буду встретиться с вами снова.

Однако эта встреча для адмирала Угаки и меня оказалась последней. Угаки удалось уцелеть, когда двухмоторный бомбардировщик "Бетти", на котором находился адмирал Ямамото с офицерами своего штаба, был сбит американскими истребителями "Р-38" в апреле 1943 года. Это произошло вблизи острова Бугенвиль (Соломоновы острова). При этом сам адмирал Ямамото погиб. Угаки уцелел, и уже когда бои шли на Окинаве, вылетел туда в качестве одного из камикадзе.

До сего дня мне точно не известно, был ли сам Угаки среди тех, кто возражал против целесообразности нападения на Перл-Харбор. Но я всегда чувствовал, что и он, и адмирал Нагумо были против этого налета. И хотя сам адмирал Ямамото был совершенно непреклонным в нанесении предварительного удара по главным силам американского флота в Перл-Харборе, он, говорят, тоже предупреждал, что японский флот сможет сражаться на равных с объединенными силами европейских держав только два года. Адмирал надеялся, что за это время политикам удастся договориться о приемлемом мире для Японии и тем самым избежать катастрофы.

С пылающим лицом и гудящей головой я поднялся на палубу. Кругом небольшими группами стояли молодые офицеры, оживленно беседуя. Я услышал, как один капитан-лейтенант сказал:

- Нам на эсминцах придется всегда сражаться с превосходящими силами противника. И именно от нас будет зависеть исход войны.

Я подумал, что он был совершенно прав. Вернувшись в свою маленькую каюту на "Амацукадзе", я взял с полки томик Сун-Ци. Труды этого древнего китайского классика по стратегии и философии уже 2500 лет являлись Библией восточных воинов.

Бессмертный труд открывался следующим заявлением: "Военное искусство является жизненно важным для государства. Это вопрос жизни и смерти, процветания или крушения. Поэтому оно является объектом изучения, которым невозможно пренебречь".

В главе Третьей делалось заключение: "При ведении войны сохранение своей Родины от бедствий является более важным, чем разгром и опустошение другого государства. Сохранение собственной армии является более важным, чем уничтожение армии неприятеля. Полководец, который сражался сто раз и все сто раз победил, не является лучшим полководцем. Настоящий великий полководец побеждает врага, не сражаясь с ним.

Если вы знаете врага и знаете себя, вам не нужно страшиться за исход даже сотен битв. Если вы знаете себя, но не знаете врага, то каждая одержанная вами победа будет сменяться поражением. Если вы не знаете ни себя, ни противника, вы будете побеждены в каждом сражении..."

Историческая конференция на борту линкора "Нагато" совпала по времени с уходом в отставку премьер-министра страны принца Коноэ и его кабинета. Новое правительство возглавил генерал Хидеки Тодзио. Подобная смена режима в столь критическое время сама по себе является зловещим предзнаменованием.

А что я знал о себе и о противнике? Меня часто называли лучшим командиром эсминца в Императорском флоте. Действительно, на маневрах мне удавалось достичь весьма высоких показателей в управлении кораблем и в результатах торпедных стрельб.

А что я знал о противнике? Только то, что объединенные силы США и Англии имеют превосходство над японскими в пропорции примерно 10 к 3-3,5. Это означало, что я должен пустить на дно по меньшей мере четыре корабля противника и уцелеть сам, чтобы получить какие-то шансы на победу. Если каждый из командиров японских кораблей добьется подобных результатов, тогда все будет хорошо. Но подобное развитие событий было очень даже сомнительным. Адмирал Нагумо много раз говорил мне, что гигантский промышленный потенциал Соединенных Штатов был еще одним мощным фактором, говорящим не в пользу Японии.

2

7 ноября 1941 года на флоте была объявлена "Боевая готовность No I". Корабли Объединенного флота по одному выходили в море и рассредоточивались по разным базам. Все это делалось по возможности быстро и незаметно. Мой эсминец с тремя однотипными кораблями 16-го дивизиона перешел под покровом ночи в Куре. Я тогда ничего не знал о том, что крупные силы 1-го и 2-го флотов вышли на север, следуя в секретное место сбора на Курильских островах (бухта Танкан), где формировалось самое гигантское оперативно-ударное соединение японского флота, которое когда-либо знала история.

О цели подготовки знали только командиры кораблей. Экипажам было объявлено, что эсминцы готовятся к обычному учебному походу в южную часть Тихого океана.

Все отпуска и увольнения были отменены. Я сам был последний раз в увольнении в сентябре. Мне тогда удалось успеть на ночной экспресс, идущий из Куре, от которого было 16 часов езды до Камакуры, где жила моя семья. Мое неожиданное появление очень обрадовало всех, особенно детей. Мои две дочурки хлопали в ладоши и танцевали от радости. Мне удалось тогда побыть дома почти целые сутки.

21 ноября 1941 года была объявлена "Оперативная готовность No 2".

На следующий день все оперативное соединение вице-адмирала Нагумо сосредоточилось в укрытой туманами бухте острова Иторофу на Курилах. 23 ноября восемь эсминцев нашего 16-го и 24-го дивизионов, составляющих 2-ю эскадру, выскользнули из Куре и направились в пролив Терасима. Четыре последующие дня мы готовили боезапас, приводя снаряды и торпеды в боевое состояние. Медики делали всем членам экипажей прививки, необходимые для длительного пребывания в тропиках.

26 ноября в 18:00 наша эскадра, пройдя пролив, вышла в открытый океан. В это же самое время соединение Нагумо вышло из бухты Танкан, направляясь к Гавайским островам. Мы же следовали к Палау - одному из островков, находящихся под японским мандатом в южной части Тихого океана.

Все командиры знали поставленную задачу: собравшись на Палау, наша эскадра одновременно с ударом по Перл-Харбору должна была атаковать остров Минданао в группе Филиппинских островов. На веем 2000-мильном пути от Герасимы у нас, как и на кораблях адмирала Нагумо, все радиопередатчики были опечатаны. Радисты работали только на прием. При уходе из Куре мы приняли сообщение, распространенное прессой:

"Госсекретарь Соединенных Штатов Кордуэлл Холл сегодня, 26 ноября, собирается вручить японским послам Кичисабуро Номура и Сабуро Курусу специальную ноту, в которой, очевидно, будет сформулирована окончательная позиция США на переговорах".

Проходя 28 ноября мимо Формозы, мы поймали сообщение, переданное местной штаб-квартирой флота:

"Две неопознанные подводные лодки, очевидно американские, замечены идущими северным курсом в водах восточнее Формозы".

"Боевая готовность No 2" предоставляла возможность командирам кораблей предпринимать "боевые действия только в случае абсолютной необходимости". Я связался с гидроакустическим постом:

- Будьте внимательны! Возможно, что вблизи нас действуют подводные лодки противника.

Спокойный профессиональный голос ответил:

- Понял вас. Аппаратура включена и действует в режиме поиска.

1 декабря радисты поймали новое сообщение: "Английское военно-морское соединение из пяти боевых кораблей, включая линкор "Принс оф Уэлс", полным ходом следует на Дальний Восток".

Вся напряженность, порожденная неизвестностью и ожиданием, несколько спала, когда на горизонте появились зеленые берега острова Палау.

В 13:00 мы отдали якорь в порту. За пять суток плавания мы попали из зимы в жаркое, цветущее лето. Заросли зеленых кокосовых пальм на берегу располагали к покою и отдыху. Но атмосфера, царящая на самой базе, грубо возвращала в предвоенную действительность. Бухта была забита транспортами с войсками. Солдаты постоянно проводили учения по высадке с транспортов, карабкаясь вверх и вниз по штормтрапам и грузовым сетям.

Вечером следующего дня, 2 декабря, мы приняли историческую радиограмму, переданную из штаба Объединенного флота: "Ниитака Яма Ноборе 1208". В переводе это означало: "Взбирайтесь на гору Ниитака. 1208".

Прочтя эту радиограмму я понял ее значение, даже не заглядывая в секретную шифровальную книгу. Расшифровка этой радиограммы была такой: "НАЧИНАЙТЕ ВОЙНУ ПРОТИВ США И АНГЛИИ 8 ДЕКАБРЯ".

Вскоре после этого все командиры кораблей собрались в салоне контр-адмирала Райцо Танака для получения последних инструкций относительно атаки на Давао. инструктируя нас, Танака постоянно повторял:

- Помните, что в Вашингтоне еще продолжаются переговоры. Мы должны быть готовыми, что в любой момент поступит приказ, отменяющий всю операцию. Если переговоры закончатся успешно, нам останется только одно: развернуться и вернуться в Японию.

- От острова Палау, - сказал я, - всего в 500 милях находится Давао крупнейшая американская военно-морская база на Филиппинах, а в 700 милях к юго-западу - еще одна крупная база на Гуаме. Я уверен, что большое количество американских подводных лодок постоянно наблюдают за сосредоточением наших кораблей здесь. Что мы должны сделать, если до официального начала войны мы установим контакт с какой-нибудь из этих лодок?

- Я думаю, что утопить, - ответил адмирал. - "Боевая готовность No 2" дает нам на это право в случае абсолютной необходимости.

Затем мы разъехались по своим кораблям. Я все еще продолжал скептически относиться к войне с Америкой и надеялся, что в конце концов в высших сферах возобладает здравый смысл. Я тогда, конечно, не знал, что нота Государственного Департамента США от 1 декабря была расценена нашим правительством как ультиматум, требующий капитуляции Японии без боя. А потому было принято решение начать войну с Америкой и ее союзниками. Как говаривал великий Сун-Ци: "Настоящий великий полководец выигрывает войну без боя".

6 декабря в 01:30 шесть наших эсминцев, ведомые легким крейсером, покинули обширную гавань острова Палау, имея целью очистить филиппинские воды от вражеских подводных лодок и открыть путь к Минданао авианосцу, двум тяжелым крейсерам и транспортам с десантом.

Выйдя через узкий проход в коралловых рифах западной части атолла, мы, включив гидроакустику, начали миля за милей прочесывать море. Текло время, но ничего обнаружить не удавалось. Только около 16:00 с гидроакустического поста доложили:

- Шумы, похожие на подводную лодку. Пеленг 60, дистанция 2500.

Я развернул корабль в указанном направлении и дал команду приготовиться к сбросу глубинных бомб. На мачте был поднят трехфлажный сигнал "АВХ" ("Атакую глубинными бомбами"), продублированный длинными свистками сирены.

- Десять градусов вправо. Дистанция 2000 метров, - снова доложили с гидроакустического поста. - Шумы постоянно указывают на подводную лодку.

Я развернул корабль в указанном направлении и увеличил скорость до 21 узла, поскольку на меньшей скорости эсминец рискует получить повреждения от собственных глубоководных бомб. Все стояли по местам, готовые к атаке, ожидая только моей команды. Меня самого охватил охотничий азарт, и я дрожал от возбуждения. Я уже был готов дать команду, но в последний момент проглотил вырывающиеся слова и приказал:

- Отставить атаку глубинными бомбами! Отставить!

Я считаю, что это было одно из самых важных решений, которые мне пришлось принимать в ходе войны. Мое решение основывалось на том, что день "Д" был назначен на 8 декабря, до которого оставалось еще двое суток. Со всех точек зрения было бы неразумно атаковать в открытом море чью-либо подводную лодку, которая не продемонстрировала по отношению к нам никакой враждебности. Не говоря уже о многом другом, подобная атака могла сорвать внезапность нашей собственной атаки на американцев. Кроме того, мне совсем не хотелось, чтобы первый выстрел в этой войне сделал именно я.

Отказавшись от атаки, я развернулся и присоединился к отряду.

В этот момент мы соединились с авианосцем "Рюдзе" и двумя тяжелыми крейсерами, вышедшими вслед за нами из Палау. Построившись в круговой ордер, все двенадцать кораблей двинулись на запад со скоростью 18 узлов.

Воспользовавшись первым же удобным случаем, я приказал собрать на верхней палубе экипаж эсминца и кратко объяснил им обстановку и поставленную перед нами задачу. Меня удивила их спокойная реакция на такую страшную новость, как начало войны. Возможно, что они сами уже догадались обо всем по многим событиям двух последних недель.

Когда офицеры и матросы вернулись на свои места, я сел за штурманский столик в ходовой рубке и стал изучать карту прибрежных вод Давао. Спускалась ночь. Погода стояла тихая и прекрасная. Океан был спокоен. Полностью затемненные корабли нашего круглого ордера продолжали идти заданным курсом.

В рубке внезапно появился рассыльный, совсем юный, семнадцатилетний матрос 2-го класса Такео Мурата, пришедший на эсминец лишь накануне выхода из Куре. Он принес радиограмму. На мгновение у меня в душе шевельнулась жалость к этому мальчику, вынужденному идти на войну вместе со взрослыми мужчинами.

Радиограмма снова оказалась разведсводкой, в которой говорилось: "В районе Легаспи кораблей противника не обнаружено. 19:00, 6 декабря".

Следующие доставленные на мостик радиограммы оказались просто перехваченными сообщениями прессы. В одном из них говорилось:

"Японские послы Номура и Курусу возобновили переговоры с госсекретарем Холлом и президентом Рузвельтом относительно последних американских предложений..."

А во втором:

"Представитель Министерства Иностранных дел сегодня объявил, что пассажирский пароход "Татсута-Мару", вышедший из Иокогамы на прошлой неделе в Лос-Анджелес, получил инструкцию совершить визит в Мексику. В связи с этим он прибудет в Лос-Анджелес 14 декабря, а выйдет в обратный рейс 16 декабря. Прибытие парохода в Манзанилло ожидается 19 декабря".

Ничего не говорило о приближающейся войне. Кто мог тогда подумать, что столь длинное сообщение об изменении графика рейса "Татсута-Мару" маскировало тот факт, что пароход уже получил приказ ложиться на обратный курс и возвращаться в Японию?

Следующий день, 7 декабря, прошел столь же монотонно. Время от времени приходили радиограммы, очень напоминающие предыдущие. Приказа об отмене операции не поступало, а мы еще находились довольно далеко от цели нашего нападения - в 50 милях восточнее мыса Сант-Августино и в 100 милях восточное Давао.

Я утомился, находясь двое суток на мостике, а потому позволил себе вздремнуть в командирском кресле прямо в рубке, оставив командовать кораблем старшего лейтенанта Тосио Кояма - молодого, но уже очень опытного штурмана. Меня разбудил шум дождя. Корабли вошли в полосу тропического ливня. Было 3 часа 30 минут ночи 8 декабря - дня "Д"!

Я даже ощутил угрызения совести, что проспал начало столь великого дня. Я тут же позвонил в радиорубку, чтобы узнать, не было ли каких-нибудь новых сообщений. Оказалось, что не было. Я все еще чувствовал себя сонным и злился, что в такой день я не могу сконцентрироваться на выполнении боевых задач, поскольку война может начаться в любую минуту.

На рассвете (05:00) двадцать бомбардировщиков и истребителей взлетели с палубы авианосца "Рюдзе", находившегося в 100 милях восточнее Давао. Вид самолетов, взлетающих с палубы авианосца, оказал на меня вдохновляющее воздействие, и я окончательно проснулся. Теперь я чувствовал себя полностью готовым к бою.

После взлета самолетов с "Рюдзе", эсминцы "Хаяшио", "Нацушио", "Курошио" и "Ояшио", выйдя из кругового ордера, построились в кильватерную колонну и устремились 30-узловой скоростью к Давао, чтобы нанести постоявшим там американским кораблям координированный удар с авиацией. Оставшиеся восемь кораблей перестроились в строй фронта с дистанцией 1500 метров друг от друга, осуществляя охранение авианосца и ожидая возвращения его самолетов.

"Рюдзе" был единственным авианосцем, использованным в Филиппинской операции. Первоначально планировалось использовать его вместе с двумя вспомогательными авианосцами для удара по острову Лусон.

Пробиваясь через редкие облака, сверкало и немилосердно палило солнце. Стоял практически полный штиль, и мы, обливаясь потом, в течение четырех с половиной часов продолжали монотонное хождение невычисленными кругами вокруг авианосца. В 09:30 девятнадцать самолетов вернулись на "Рюдзе". Двадцатый самолет совершил вынужденную посадку на воду из-за отказа мотора.

Удар наших самолетов и эсминцев по Давао получился шумным, но совершенно бесполезным, поскольку был нанесен в пустоту. Два американских военных корабля, о которых разведсводки сообщали накануне, в течение ночи исчезли из гавани. Ни в воздухе, ни на море нашим силам не было оказано ни малейшего сопротивления. Наши истребители обстреляли и подожгли два американских гидросамолета, которые, судя по всему, были просто брошены в порту. Японские самолеты кружились над Давао более двух часов, но ни единого самолета противника в воздухе так и не появилось.

Поведение американских вооруженных сил на Давао в день открытия военных действий до сего дня остается загадкой. Из-за разницы во времени между Гавайями и Филиппинами, американцы должны были заблаговременно быть предупрежденными о начале боевых действий. Однако штаб американской армии, находящийся в Маниле, не предпринял никаких мер, и когда наши бомбардировщики с Формозы атаковали крупнейшую на Филиппинах американскую авиабазу Кларк, а это произошло примерно через четыре часа после нашего ухода из района Давао, находящиеся там самолеты мирно стояли на рулежках без всяких признаков тревоги.

(Загадка подобного поведения американской авиации на авиабазе Кларк до сих пор не решена. Луис Мортон в своей книге "Падение Филиппин" пишет: "Все подразделения американских вооруженных сил на Филиппинах знали о нападении на Перл-Харбор за несколько часов до того как первые японские бомбардировщики появились над Лусоном. Предрассветная атака на Давао отчетливо дала понять, что японцы не имеют намерений обойти Филиппины. Все это становится еще более непонятным, если учесть, что до массированного налета на авиабазу Кларк японские самолеты на рассвете уже бомбили другие цели на Лусоне. Казалось бы, что всего этого было вполне достаточно, чтобы принять необходимые меры. Однако ровно ничего сделано не было. Также мало удалось выяснить и на следствии. Полковник Кэмпбелл своими показаниями подтвердил, что на авиабазу Кларк предупреждение о возможной японской атаке поступало заблаговременно. Однако полковник Обенк решительно заявляет, что никакого предупреждения не было. Другие офицеры говорят о каких-то нарушениях в системе связи как раз в этот критический момент". Разобраться во всех этих противоречивых показаниях совершенно невозможно. Однако о результатах японской атаки не существует двух мнений. Были уничтожены 18 из 35 "летающих крепостей" "В-17", 53 новейших истребителя "Р-40", три истребителя "Р-35" и около 30 разных других самолетов. "За один день, отмечает Мортон, - наша дальневосточная авиация уменьшилась наполовину и перестала существовать как эффективная боевая сила". Потери японцев составили 7 истребителей.)

Когда мы, возвращаясь назад, находились в 50 милях восточное пролива Сант-Августино, мне и командиру "Хацукадзе" был передан новый приказ, соответственно которому мы должны следовать к Легаспи на соединение с ушедшими туда тяжелыми крейсерами "Миоко" и "Начи".

Авианосец в сопровождении двух эсминцев уже ушел в Палау. Крейсер "Дзинтцу" под флагом адмирала Танака и четыре других эсминца последовали за ними.

В течение недели я оставался в водах Легаспи, ведя противолодочное патрулирование и эскортируя транспорты с войсками. Противник никак не давал о себе знать и потому главным впечатлением от тех дней была монотонная скука корабельной жизни. Мы фактически обеспечивали безопасность тылового района, пока проводилась главная десантная операция на острове Лусон. Только 9 декабря в течение примерно 24 часов меня заставила поволноваться перехваченная в 17:10 радиограмма с подводной лодки "Джи-65", доложившая об обнаружении двух крупных английских кораблей, идущих полным ходом в направлении японского десантного конвоя у побережья Малайи.

Затем по радио хлынул поток сообщений о японских воздушных атаках на английский линкор "Принс оф Уэлс" и линейный крейсер "Рипалс". С нескрываемым волнением читал сообщение за сообщением об этом сражении, разыгравшемся примерно в 1000 миль от нас.

Мне очень хотелось принять участие в этом бою, но |на войне находишься не там, где хочешь, а где приказано. Поначалу я чувствовал сильное беспокойство. В Малайских водах мы имели только два линкора: "Харуна" и "Киришима". Это были старые корабли, построенные в 1912 и 1913 гг., то есть самыми старыми из всех, находящихся в строю Императорского флота. Мне казалось, что им придется туго с "непотопляемым" "Принс оф Уэлс" и грозным "Рипалсом".

Поток первых сообщений был противоречивым и путаным. Командир 3-й эскадры эсминцев контр-адмирал Синтаро Хасимото кому-то докладывал, что его кораблям будет трудно перехватить противника. Подводная лодка "Джи-65" сообщила, что потеряла английские корабли из вида в дождевом шквале. Радиосообщения забивали друг друга, в эфире отсутствовала элементарная дисциплина, разведсводки не поступали. Как это ни странно, но ни единого американского корабля не было и в помине, чтобы хоть как-то помешать нашему вторжению на Филиппины. Но надо честно признать, что появление двух английских кораблей привело в близкое к панике состояние весь этот огромный район.

В 14:00 10 декабря обстановка несколько прояснилась, когда поступило сообщение: "Английские корабли следуют без воздушного прикрытия". Затем снова посыпались радиограммы одна за другой.

"22-я эскадрилья бомбит линкор противника. 14:20".

"Линкор противника торпедирован. 14:30".

"Попадание авиационной торпеды в крейсер противника. 14:40. Корабль потерял ход и тяжело кренится на левый борт".

"Один из пяти эсминцев противника горит".

"Один из тяжелых кораблей противника взорвался и затонул. 14:50".

Теперь и я был окончательно сбит с толку. Казалось невероятным, что японским самолетам одним удалось утопить "Принс оф Уэлс" и "Рипалс".

Результаты японского нападения на Перл-Харбор никогда не служили для меня веским доводом для использования авиации против кораблей, поскольку противник был полностью захвачен врасплох. Я признаюсь, что не имел должной широты взглядов, будучи влюбленным в эсминцы. Но уничтожение английских линкора и линейного крейсера у берегов Малайи потрясло меня до глубины души. Я никогда не считал самолеты столь мощным оружием.

Надо сказать, что мои заблуждения хотя и были поколеблены, но все-таки не до конца. Я продолжал относиться скептически к авиации, главным образом из-за ее сильной зависимости от условий погоды.

Конечно, я не мог тогда предвидеть, что через три года и четыре месяца отряд японских кораблей, где я буду командовать крейсером, попадет почти в такое же положение, как и английские корабли у Малайи, и также будет уничтожен одной авиацией противника.

15 декабря главное командование, удовлетворенное ходом Филиппинской операции, пришло к выводу, что больше нет надобности патрулировать воды в районе Легаспи и отдало приказ нашим кораблям возвращаться в Палау. Пока мы пополняли в Палау запасы топлива и снабжения, пришел новый приказ эскортировать десантные транспорты в Давао.

17 декабря в 07:00 конвой из транспортов с войсками, разбившись на три эшелона, вышел из Палау. Эскортировали конвой семь эсминцев и два сторожевика. Руководил операцией контр-адмирал Танака со своего флагманского крейсера "Дзинтцу".

Через 45 минут после выхода из Палау я получил доклад гидроакустиков об обнаружении ими подводной |лодки всего в 2000 метров по пеленгу 80 градусов правого борта. Это было почти точное повторение ситуации, случившейся в день "Д". На этот раз никакие сомнения меня больше не мучили. Увеличив скорость до 21 узла и сблизившись с целью на 1000 метров, я сбросил серию из шести глубинных бомб. Затем развернулся на 230 градусов и сбросил еще шесть бомб. Бомбы взорвались, подняв огромные фонтаны воды, но никаких результатов нашей атаки мы не обнаружили. Я снова занял свое место в эскорте с правого борта второго эшелона из четырех транспортов, идущих зигзагом со скоростью 10 узлов.

В 13:00 того же самого дня пришло сообщение с эсминца "Курошио", идущего в эскорте первого эшелона:

"Обнаружена подводная лодка противника. Взаимодействуя с противолодочным самолетом, атаковали лодку глубинными бомбами. На поверхности разлилось большое пятно мазута. Считаем лодку уничтоженной".

Мы, на "Амацукадзе", чуть не умерли от зависти и разочарования.

20 декабря, еще до рассвета, конвой вошел в тихие воды бухты Давао, не повстречав ни одного самолета или корабля противника. У меня уже был опыт подобных высадок, когда лет пять назад я высаживал солдат в Шанхае. На этот раз действовал такой же приказ: огня не открывать, если не будет сопротивления. Мы желали захватить базу целой с минимумом повреждений. Два первых эшелона уже высадились успешно в глубине бухты.

Эскортные корабли медленно вошли в порт, который выглядел тихо и мирно. Я спустил моторный катер с призовой партией примерно в тридцать человек, приказав им захватить все малые суда, буксиры и катера, которые они обнаружат в порту. Через несколько минут на пирсе появились сотни две американских солдат, которые открыли огонь по моему катеру. Сигнальщик закричал:

- Катер обстрелян! Есть раненые!

Я немедленно приказал открыть огонь по пирсу. Действительно повторялась вся шанхайская история, причем повторялась настолько топорно, что я всегда ругаю себя, вспоминая о ней.

Наши шесть 120-мм орудий грохнули залпом. Ни один снаряд в противника не попал, но причал, разумеется мгновенно опустел.

- Прекратить огонь! - приказал я, но раздался второй залп. Один из снарядов угодил в небольшую цистерну с бензином, находящуюся примерно в 50 метрах от причала, и все вокруг заполыхало огнем.

Признаться, я растерялся, и из уверенного в себе командира эсминца превратился в зеленого новичка, не знающего, что делать дальше. Между тем на эсминец вернулся катер, на котором оказался один убитый. Это был унтер-офицер 2-го класса Тсунео Хори - первый из моих подчиненных, погибших в этой войне. А проклятая цистерна горела еще три дня и три ночи.

Вскоре пришли сообщения о жертвах на других японских эсминцах. Было очевидно, что корабли, принимавшие участие в операции против острова Уэйк, действовали еще хуже, чем мы в Давао.

11 декабря эсминец "Кисагари" был потоплен самолетами морской пехоты США, базировавшимися на острове Уэйк. В тот же день американская береговая батарея на Уэйке потопила еще один эсминец - "Хаяте". Но и это было еще не все. Эсминец "Синономе" подорвался на мине и затонул у побережья острова Борнео. В секретном рапорте по этому случаю говорилось, что так и не удалось разобраться, чья это была мина: японская или голландская?

Я буквально пришел в ярость, узнав, что там же, у Борнео, был торпедирован подводной лодкой и потоплен эсминец "Сагири". Это произошло 24 декабря! Но как на эсминце, чья главная задача уничтожать подводные лодки противника, могли подобное допустить?! Позднее удалось выяснить, что успеха добилась голландская подводная лодка "К-16".

Даже в нашем дивизионе не обошлось без неприятностей. Эсминец "Курошио", тот самый, что передал сообщение о потоплении им подводной лодки, 23 декабря, будучи в полной уверенности, что самолетов противника уже не существует в природе, внезапно подвергся атаке с воздуха. Вынырнувший из-под солнца на малой высоте бомбардировщик "В-17" сбросил целую серию бомб, одна из которых попала в эсминец, серьезно ранив четырех матросов.

Конечно, обо всех этих печальных событиях ничего публично не сообщалось. Тогда их просто не замечали на фоне блестящих успехов нашего внезапно начавшегося наступления на всех фронтах. Но я, узнав о первых потерях, не мог уже отделаться от беспокойства. Как говорят, война - это серия последовательных ошибок, совершенных обеими сторонами. Кто совершит их меньше - тот и победит. Но Япония никак не могла позволить себе такого количества ошибок.

4 января 1942 года четырнадцать наших крупных боевых кораблей, составляющих почти все наши надводные силы в этом районе, стояли на якоре в небольшом порту Малалаг на западном побережье бухты Давао. Вход в порт был очень узким, и командующий соединением приказал перегородить его противолодочными сетями.

Я завтракал, когда услышал голос сигнальщика:

- Воздушная тревога!

Выскочив на мостик, я увидел высоко в небе девять четырехмоторных американских "летающих крепостей" "В-17". Ошибиться было невозможно, поскольку единственным японским четырехмоторным самолетом в те времена была летающая лодка "Каваниси" ("Эмиль").

Прервав завтрак, все разбежались по боевым постам. Но что мы могли сделать? Зажатые в узкой акватории маленького порта корабли были совершенно беспомощными, а выход в море был перегорожен сетями.

Другими словами, мы не были в состоянии что либо сделать. Зенитный огонь не доставал до противника, идущего на высоте около 10 000 метров, а ни одного японского истребителя в воздухе не было.

Мне оставалось только молиться, когда я увидел, как бомбы, отделившись от самолетов, полетели вниз. К счастью, американские бомбардировщики, вылетевшие очевидно с острова Ява, не несли много бомб, да и прицел у них был не очень удачным. Тем не менее, одна 100-килограммовая бомба угодила в башню главного калибра No 2 тяжелого крейсера "Миоко", стоявшего в центре гавани. 23 человека при этом были убиты и 40 - ранены. Осколки этой бомбы ударили по гидроавиатранспорту "Читозе", стоявшему в 500 метрах от крейсера, повредив пять самолетов на его палубе.

Мой "Амацукадзе" стоял настолько близко к берегу, что у меня не было даже дюйма для маневра уклонения от бомб. Хорошо еще, что повезло, и в корабль попала только одна бомба. Я не помню, чтобы когда-либо чувствовал себя столь гнусно, когда наблюдал с мостика, как тяжелый крейсер "Миоко" (12 374 т), входивший в состав нашего соединения с первого дня войны, выполз из бухты Давао и поковылял в Японию на ремонт.

4

В январе 1942 года я принял участие во вторжении в Голландскую Ост-Индию, обеспечивая поддержку высадке десантов в Менадо и Кендари.

В обоих случаях сопротивление местных гарнизонов можно было назвать ничтожным, но уже тогда бросалась в глаза исключительно слабая поддержка высадки с воздуха, что было грозным предзнаменованием.

Японский флот не имел достаточного количества самолетов, чтобы должным образом прикрыть морские десантные операции. А те немногочисленные самолеты, что были выделены для этой цели, комплектовались совершенно неопытными пилотами. Этим недостаточно обученным летчикам постоянно мерещились корабли, которых не существовало, они то и дело бомбили китов, приняв их за подводные лодки и даже сбивали свои же транспортные самолеты.

Мой собственный опыт охоты за подводными лодками тоже нельзя было назвать удовлетворительным. В ночь на 31 января, эскортируя транспорты с десантом на остров Амбон в бухте Билла, я обнаружил подводную лодку в надводном положении, попавшую в луч прожектора. Мы успели дать по ней три залпа, но не попали, и лодка ушла.

Хотя акустики ничего не сообщали о контакте с подводной лодкой, я успокоился только когда около часа ночи мы подошли к месту высадки.

Высадка началась в 01:20 1 февраля 1942 года без предварительной бомбардировки занятого противником побережья с кораблей, хотя планом высадки такая бомбардировка была предусмотрена. После моего неудачного боя с подлодкой, противник должен был знать о нашем приближении и привести свои части в боевую готовность, и мне казалось, что необходима артиллерийская поддержка десанта.

Тем не менее, приказа на предварительную бомбардировку дано не было. После войны адмирал Танака объяснил мне, что он отменил бомбардировку, полагая, что даже предупрежденный противник не окажет сильного сопротивления. Кроме того, добавил Танака, с первого дня войны он имел строжайший секретный приказ экономить боеприпасы всеми возможными способами. Для американцев это может звучать смешно, но для Японии это была мрачная реальность. И в течение всей войны нам постоянно напоминали, что мы должны быть "экономными" буквально во всем: в расходе боеприпасов, горючего, продовольствия и многого другого. В то же время американцы своими ковровыми бомбежками и многодневными бомбардировками с моря наглядно демонстрировали, что бедным странам нужно хорошо подумать, прежде чем браться за оружие.

Как я и предполагал, десантники были остановлены на урезе воды огнем противника. Командовавший высадкой капитан 2-го ранга Коносуке Иеки в 02:00 сообщил:

"Мы прижаты к земле, высадка срывается".

Стоя на мостике "Амацукадзе" я был вне себя от раздражения и злости. Обстановка во всех отношениях складывалась самым гнуснейшим образом. В 03:20 десантники сообщили, что им удалось захватить небольшой плацдарм на берегу. Но самое трудное еще было впереди.

В 05:00 поступила радиограмма: "Огонь тяжелых орудий противника крушит наши фланги". К полудню пришло сообщение, что капитан 2-го ранга Иеки погиб.

Какое идиотство! Как это все могли допустить! Предварительная бомбардировка легко могла подавить большинство огневых точек противника, сохранив жизнь Иеки и многих других. Я рычал от злости и бил кулаками по ограждению мостика.

Вскоре после известия о гибели командира десанта последовал приказ вице-адмирала Танака: "Всем кораблям подойти к берегу и принять на борт раненых". "Амацукадзе" принял на борт 30 убитых и 90 раненых.

А между тем, никакого прогресса в сражении на берегу не было. Теперь мы уже не могли вести огонь, поскольку совершенно не знали там обстановки. Наконец, на рассвете следующего дня гидросамолеты с авиатранспорта "Читозе" поднялись в воздух, чтобы атаковать артиллерийские позиции противника. Больше самолетов в нашем распоряжении не было, хотя была обещана воздушная поддержка с авианосцев "Сорю" и "Хирю".

Однако летчики гидросамолетов оказались молодцами. Они не только разбомбили укрепленные позиции противника, но умудрились отогнать от острова голландские бомбардировщики и даже сбить два из пяти.

Наконец, гарнизон острова, состоявший примерно из двухсот голландских и австралийских военнослужащих, капитулировал. Из показаний пленных мы узнали, что у южной оконечности острова Амбон выставлено около 70 мин, заграждающих вход в порт. Наши тральщики потратили неделю, очищая акваторию острова от мин. Три тральщика при этом подорвались и погибли вместе с экипажами.

Через два дня после капитуляции гарнизона, транспорт, стоявший на якоре перед входом в заминированный порт, поднял сигнал: "Атакован торпедами со стороны моря". Так оно и оказалось. К счастью, торпеды прошли мимо, но я решил действовать немедленно. Я был уверен, что эти торпеды были выпущены той самой подводной лодкой, что одурачила меня три дня назад.

В течение следующих пяти часов "Амацукадзе" прочесывал море, следуя, как улитка, на 11 узлах. На большей скорости наш гидролокатор работал очень ненадежно. Агрессивный командир подводной лодки в подобных условиях вполне мог превратиться из дичи в охотника и сам атаковать такую тихоходную цель. Я невольно вспомнил эсминец "Сагири", потопленный подводной лодкой у Борнео в декабре.

Часы шли, нервы у всех были напряжены, но ничего обнаружить не удавалось. И только в 21:34 раздался радостный вопль с гидроакустического поста:

- Подводная лодка! Дистанция 2400 метров, пеленг 10 градусов с левого борта!

- Приготовиться к атаке глубинными бомбами! - приказал я. - Серия из 8 бомб. Установить взрыватели на глубину 50 метров!

В этот момент последовал новый доклад акустиков - более спокойным голосом: "Подлодка, 1800 метров, пеленг 40 влево".

Через минуту новый доклад: "Лодка в 1300 метрах, пеленг 50 влево. Похоже, что она тоже разворачивается влево".

Я развернул "Амацукадзе" на новый курс.

В 21:53 гидроакустики сообщили, что потеряли контакт с лодкой.

Акустики доложили об этом с нескрываемым разочарованием, но я выслушал эту новость с полным спокойствием, быстро сообразив, что лодка, видимо, вошла в "мертвую зону" между эсминцем и лучами гидролокатора. Значит "Амацукадзе" и подводная лодка должны сейчас следовать одним курсом. Все это пронеслось в моей голове вместе с необходимыми расчетами и вылилось в команду:

- Подводная лодка прямо по курсу, следует на 9 узлах на дистанции 1000 метров. Установить бомбы на глубину 30 метров!

Увеличив скорость до 21 узла, мысленно представляя свой курс и курс лодки, я в 21:58 приказал сбросить серию из восьми глубинных бомб, полагая, что лодка находится прямо под эсминцем.

Развернув "Амацукадзе" на обратный курс, я сбросил еще одну серию глубинных бомб. С поверхности моря в полной темноте повеяло сильным запахом дизельного топлива. Мы ничего не видели, но запах солярки становился все сильнее. Мы хорошо были осведомлены о "тактике скунса", применяемой подводными лодками при уходе от преследования надводных кораблей, когда подводники выпускают на поверхность какое-то количество солярки, чтобы имитировать собственную гибель. Поэтому мы продолжали поиск еще в течение двух часов, но ничего больше не обнаружили.

Я доложил о вероятном потоплении подводной лодки, и, поскольку в течение следующих нескольких дней не поступало никаких донесений о действии лодок противника в этом районе, я склоняюсь к мысли, что та лодка, за которой мы охотились, была все-таки потоплена.

9 февраля я снова вышел к Давао, эскортируя транспорт "Киришима-Мару", и доставляя туда раненых и убитых при штурме острова Амбон.

В Давао, ко всеобщей радости, нас ожидали несколько огромных мешков с письмами и посылками от родных.

По прибытии на базу мне удалось первый раз за двадцать дней насладиться горячей ванной. Многие из экипажа делали то же самое. Была открыта корабельная лавка, где матросы могли купить ликер, сладости и много разных необходимых для себя вещей. Ликер на борту продается с личного разрешения командира.

Моя маленькая каюта размером два на три метра была лучшим помещением на эсминце. В эти шесть квадратных метров были втиснуты: койка, умывальник, шкаф для обмундирования, стул и стол, на котором стояла фотография моей семьи.

Рассыльный принес мне пачку писем.

Последнее письмо от жены было датировано 4 января. Она писала, что дети здоровы, все идет хорошо. Однако в конце письма была приписка, где как бы между прочим сообщалось, что когда жена с детьми ездила к родственникам в Токио, наш дом в Камакура обокрали, сломав замок.

Я расстроился. Моя жена была очень субтильной женщиной и просто терялась, сталкиваясь с подобными сторонами, жизни. Чтобы успокоиться, мне пришлось выпить несколько чашек саке.

Но следующее письмо, присланное братом, еще более меня расстроило. Брат сообщил мне, что его старший сын, двадцатипятилетний Сигоеси Хасимото, офицер 4-й армейской дивизии, умер в декабре от туберкулеза. Это был мой любимый племянник и, закрыв глаза, я прошептал молитву за его душу.

Совершенно подавленный, я отложил еще невскрытые письма, выпил еще пару чашек саке и вышел на мостик. Стоял прекрасный солнечный день. Зеленый берег и сверкающее под тропическими лучами море, казалось, жадно манили к себе.

При моем появлении вахтенный офицер, смотрящий на берег жадными глазами, вытянулся и приложил руку к козырьку фуражки.

- Объявите, - приказал я, - что завтра всему экипажу разрешено увольнение на берег. Всех разделите на три группы, чтобы каждая могла побыть на берегу по три часа.

Глаза лейтенанта зажглись восторгом, и рассыльные немедленно побежали разносить эту новость по кораблю. Ни один из трехсот человек экипажа моего эсминца не был на берегу пятьдесят дней, а потому новость вызвала всеобщее ликование.

Я вернулся в свою каюту и вскрыл следующее письмо. Оно было отправлено из Куре, но имя отправителя мне не было известно. Письмо начиналось следующими словами: "Меня зовут Хинагику. Я - одна из девушек-гейш, которые обслуживали банкет по случаю вашего ухода на войну".

Сначала я подумал, что далее последует объяснение в любви, и решил, что мне, уже взрослому человеку, обремененному женой и тремя детьми, совсем не пристало впадать даже в заочный почтовый роман с молоденькой гейшей. Но все оказалось гораздо проще и прозаичнее. "Хозяйка ресторана, - писала девушка, - напомнила, что перед вашим внезапным уходом вы забыли оплатить счет. Мы будем счастливы, если вы оплатите счет, который прилагается".

Я чуть не умер от стыда. Надо же в мои годы быть таким безответственным! У меня появилось желание напиться до беспамятства, и я открыл новую бутылку саке.

На следующий день я съехал на берег с первой партией увольняющихся. Улицы Давао были наполнены моряками с других кораблей, стоявших на якоре в порту. Везде стояли японские торговцы, бесплатно обслуживающие своих земляков напитками и сладостями. Было много и филиппинцев, которые спокойно и без страха ходили по улицам. Ярко накрашенные девушки со сложными прическами и в ярких платьях мелькали вокруг.

Меня только крайне удивило, что все они ходят босиком. В Японии босиком по городским улицам не ходит никто. Если нет возможности купить настоящие туфли, ходят в деревянных сабо.

В переполненных кинотеатрах демонстрировались Последние американские фильмы. Я заметил на некоторых домах вывески: "Японский военный центр рекреации". Перед "центрами" толпились наши солдаты и матросы. Это были бордели, которые постоянно следовали за армией из самой Японии, Китая и Кореи.

Я почувствовал некоторую нервозность у матросов при виде меня. А потому сказал лейтенанту:

- Проследите здесь за порядком. Я пойду в штаб. Встретимся в полдень на пирсе. Смотрите, никого здесь не потеряйте.

- Есть, командир! - радостно откозырял лейтенант. Уходя, я слышал за спиной радостные крики матросов.

5

27 и 28 февраля 1942 года я принял участие в бою, получившем позднее название "Сражение в Яванском море". Историки считают этот бой одним из редких морских сражений Второй Мировой войны, где не была задействована авиация, если не считать чисто разведывательных полетов.

Я прочел очень много книг об этом бое, написанных как западными авторами, так и японскими. Большинство западных книг на эту тему написаны сразу после войны, а потому они слишком эмоциональны, чтобы быть исторически объективными. Японские книги имеют подобные же недостатки. Они написаны также после войны, то есть после поражения, когда японским авторам был отрезан доступ к документам и другим источникам.

Большая часть офицеров, командовавших кораблями и отрядами союзников, погибли в этом бою. Поэтому чрезвычайно сложно составить цельную картину сражения с американской стороны.

Контр-адмирал Такео Такаги, командовавший в Японском море военно-морскими силами Японии, погиб на Сайпане в 1944 году. Но уцелел его начальник штаба, капитан 1-го ранга Ко Насагава (ныне командующий новым флотом Японии) и начальник разведки - капитан 3-го ранга Котаро Исикава. Перед тем как написать эту главу, я имел долгие беседы с ними обоими, а также с другими уцелевшими в войне участниками этого боя.

Все началось с того, что соединение американских, австралийских и голландских кораблей сделало попытку атаковать японский конвой у Сурабаи. Соединение союзников, состоявшее из трех тяжелых, двух легких крейсеров и одиннадцати эсминцев пыталось напасть на сорок один тихоходный транспорт с войсками, идущих под охраной двух японских легких крейсеров и десяти эсминцев. Два японских тяжелых крейсера дальнего прикрытия находились в 150 милях позади конвоя.

Несмотря на все преимущества, которые давало союзникам их численное превосходство, внезапность появления и удачная позиция, они умудрились не потопить ни одного японского корабля или судна. Среди кучи ошибок, в которых каждая сторона, казалось, хотела перещеголять другую, реальным решительным фактором, с моей точки зрения, стал боевой настрой личного состава.

Этот бой интересно сравнить со сражением в заливе Лейте в октябре 1944 года. Там японский флот под командованием вице-адмирала Такео Курита сыграл фактически ту же самую роль, как и соединение голландского контр-адмирала Доормана в Яванском море.

В заливе Лейте Курита загнал в угол два соединения слабых и уязвимых эскортных авианосцев противника, но так и не смог нанести по ним решающего удара, повернув в самый решающий момент на обратный курс и упустив блестящий шанс, предоставленный судьбой.

Курита вел флот к заливу Лейте с решимостью фаталиста, отлично понимающего, что у него нет никаких шансов на победу над столь превосходящим его силы противником. Эта мысль постоянно давила на него, и, когда у него был шанс победить, он этого шанса просто не заметил, повернув на обратный курс.

В феврале 1942 года чувство безнадежности и беспомощности давлело на всех союзных офицеров в регионе Филиппин и Голландской Ост-Индии. Они считали, что у них нет шансов не только победить, но и уцелеть. Помня о Перл-Харборе и о потоплении "Принс оф Уэлс" и "Рипалс", они со страхом ждали, когда то же самое произойдет и с ними, не видя никаких альтернатив. Уже пал Сингапур. Полная оккупация японцами Филиппин была просто вопросом времени. Сметая все очаги сопротивления, японские вооруженные силы шли от победы к победе. Могучее авианосное соединение японского флота под командованием адмирала Нагумо было к этому времени переброшено в Индийский океан. Противнику оно представлялось какой-то чудовищной суперармадой. Союзные штабы просто не имели об этом соединении никаких сведений и даже не знали вообще сколько у Японии авианосцев. Это порождало всевозможные панические слухи, путаницу и неразбериху. 1 февраля 1942 года небольшое американское авианосное соединение атаковало наши базы на Маршалловых островах. Соединение адмирала Нагумо, стоявшее на Труке, полным ходом ринулось к Маршалловым островам, до которых было 1500 миль. Узнав об этом, союзное командование решило атаковать соединения японского флота, оставшиеся без авианосцев.

Четыре крейсера и семь эсминцев союзников вышли к Баликпапану, надеясь повторить подвиг капитана 2-го ранга Пола Тальбота.

Однако и японцы в это время тоже не дремали. Переброшенные с Формозы на авиабазу Кендари шестьдесят японских бомбардировщиков 4 февраля перехватили в море союзные корабли и нанесли им достаточно серьезные повреждения. Противник вынужден был вернуть свои корабли в Сурабаю, считая, что подвергся удару самолетов с японских авианосцев.

19 февраля произошло еще одно событие, совершенно невозможное с точки зрения штаба союзного командования в Сурабае. Американская разведка совершенно однозначно доложила, что ударное соединение адмирала Нагумо, направлявшееся к Маршалловым островам, изменило курс к берегам Австралии. Это сообщение получило свое подтверждение, когда на рассвете 19 февраля 188 самолетов, поднявшись с авианосцев адмирала Нагумо, нанесли сокрушительный удар по австралийскому порту Дарвин.

Около полудня того же дня 23 истребителя "Зеро", появившись над Сурабаей, в коротком воздушном бою уничтожили 40 американских истребителей, главным образом типа "Р-36". Мне кажется, что даже если бы американская разведка в Баликпапане и сообщила о том, что эти истребители нашей морской авиации появились над Сурабаей, пролетев 450 миль с авиабаз Формозы, союзное командование все равно в это бы не поверило. Они были совершенно убеждены, что все "Зеро" поднялись с авианосцев.

Ближе к вечеру группа японских бомбардировщиков, вылетевшая с аэродрома Кендари, нанесла удар по секретной авиабазе союзников Диобанге, вблизи Сурабаи, уничтожив находящиеся там американские истребители типа "Р-40", "Буффало" и английские "Харрикейны".

В те дни японские боевые самолеты пользовались большим авторитетом у противника. Потопление ими могучих и гордых английских линейных кораблей, по мнению англичан и американцев, никак не могло быть делом случая. Они были уверены, что подобная же судьба ждет и все другие корабли, оставшиеся в Сурабае.

Находясь в таком паническом настроении, союзное командование получило сообщение разведки о том, что два больших японских конвоя двигаются по направлению к острову Ява. Один конвой, состоявший из 41 транспорта и 20 кораблей сопровождения вышел 19 февраля из Йоло, направляясь к Сурабае. Второй - из 56 транспортов и 16 кораблей эскорта вышел из Камраня в Индокитае, держа курс к западному побережью Явы.

Союзное командование разрывалось на части, планируя ответные действия. Если союзный флот попытается атаковать один из конвоев, у него будет шанс добиться успеха, но вторым конвоем уже заниматься будет некому. Главной проблемой для противника являлась непредсказуемость поведения ударного соединения авианосцев Нагумо, которое в любой момент могло нанести сокрушающий удар по союзному флоту, лишенному воздушного прикрытия.

Между тем, владея инициативой, японский флот мог позволить себе выбрать место удара по союзникам по своему усмотрению.

17 февраля главнокомандующий японским Объединенным флотом адмирал Исороку Ямамото собрал штабное совещание на борту линкора "Нагато", стоявшего на рейде Хасирадзима. Ранее главком приказал адмиралу Нагумо прекратить преследование небольшого американского оперативного соединения и нанести удар по порту Дарвин.

- Мы должны обеспечить захват нефти и других ресурсов Голландской Ост-Индии. Именно этой задаче отдается сейчас наивысший приоритет, - указал Ямамото. Штаб Объединенного флота, изучив и проанализировав всю разведывательную информацию, доложил ее главкому. Тот пришел к выводу, что надводные корабли противника, сосредоточенные в Сурабае, не представляют "даже потенциальной угрозы" для японских действий в этом регионе. Основываясь на этом, главком приказал двум конвоям, на транспорты которых было погружено по армейской дивизии, начать движение к месту высадки. Высадка, - подвел итог совещанию адмирал Ямамото, - не потребует особенно сильной поддержки.

20 февраля адмирал Ямамото провел еще одно совещание с офицерами своего штаба. На совещании пришли к заключению, что "союзный флот полностью деморализован и не способен предпринять крупные боевые операции". Главком отменил ранее утвержденный план прикрытия высадки самолетами базовой авиации и приказал соединению авианосцев адмирала Нагумо следовать в Индийский океан с задачей "уничтожить боевые корабли противника, которые попытаются вырваться из Сурабаи".

Подобное пренебрежение противником сделало очень рискованной всю операцию. По меньшей мере это сильно отразилось на проведении конвоя, который вместе с другими кораблями эскортировал и мой эсминец.

Сорок один транспорт с десантом шел двумя колоннами на расстоянии 2000 метров между колоннами и 600 метров - между судами. Транспорты шли зигзагом со скоростью 10 узлов. Впереди колонн в строю пеленга шли четыре тральщика на расстоянии 3000 метров друг от друга. На дистанции 3000 метров от них строем фронта следовали три эсминца. Далее под прикрытием двух сторожевиков шел флагманский корабль конвоя - легкий крейсер "Нака". По одному эсминцу справа и слева от колонн охраняли ее среднюю часть.

Дальнее прикрытие конвоя, в которое входил и мой эсминец "Амацукадзе", состояло из 2-го дивизиона эскадренных миноносцев и трех отдельных эсминцев, находящихся под общим командованием адмирала Танака на легком крейсере "Дзинтцу". Наша группа держалась мористее с левой стороны конвоя. Эсминцы этой группы принимали короткое участие в десантной операции на остров Тимор, куда они прибыли после завершения высадки на Амбон, а затем, 25 февраля, у Макассара присоединились к эскорту конвоя.

Примерно в 200 милях позади конвоя величественно следовали тяжелые крейсеры "Нати" и "Хагуро".

Колонна транспортов, растянувшаяся на 20 миль, представляла из себя весьма экзотическое зрелище. Плохо обученные команды бывших судов торгового флота, превращенных в войсковые транспорты, совершенно не считались с требованиями военного времени. Многие транспорты дымили трубами так, что дым поднимался почти на милю в небо. Несмотря на приказ о радиомолчании, вовсю работали судовые передатчики. Не соблюдалось и затемнение по ночам.

Будь в этом районе подводные лодки противника, они могли бы хорошо потрудиться над столь легкой добычей.

Утром 26 февраля море южнее Борнео было спокойным. Я проснулся после короткого сна в походной каюте и ознакомился с последней информацией. Наши разведывательные самолеты и агентура сообщали о мощных и обширных минных полях, прикрывающих побережье Сурабаи, отмечая также, что подходы к берегу заграждены корпусами затопленных судов.

В 8 часов утра из собирающихся на юго-востоке облаков неожиданно вынырнула летающая лодка "Каталина", держа курс прямо на мой эсминец.

"Прямо по курсу самолет противника. Открыть огонь!" - скомандовал я.

Один из наших зенитных пулеметов встретил "Каталину" длинной очередью. Та сбросила бомбы немного раньше, чем нужно - огромный столб воды встал примерно в 500 метрах от носа "Амацукадзе".

"Каталина" развернулась, набрала скорость и быстро исчезла в облаках юго-восточного горизонта, откуда и появилась. Все это произошло настолько быстро, что мы даже не успели поволноваться.

Я был весьма озадачен тем фактом, что самолет-разведчик противника решил выйти в бомбовую атаку, выбрав при этом почему-то эсминец вместо набитого войсками неуклюжего транспорта. Но как бы то ни было - появление "Каталины" говорило о том, что противник хорошо осведомлен о проводимой нами операции.

Второй загадкой этого дня было появление на горизонте большого белого парохода, идущего прямо на нас. Рассмотрев его в бинокль, я понял, что это госпитальное судно водоизмещением около 4000 тонн.

Мы подняли сигнал, приказывающий пароходу остановиться для инспекции и пошли навстречу ему. В бинокль я видел, как небольшого роста пожилой мужчина дрожащими руками застегивает на себе форменный китель на крыле ходового мостика судна. Видимо, это был капитан.

Сблизившись, я прочел название на борту парохода - "Оптеннот". Книга регистра подтвердила, что это голландское госпитальное судно. Лейтенант Горо Ивабучи и шесть вооруженных унтер-офицеров составили призовую партию, которая поднялась на борт плавгоспиталя.

Примерно через час они вернулись и доложили, что на борту парохода, помимо команды, находятся пятнадцать врачей и медсестер. Я запросил инструкций у адмирала Танака, который ответил: "В этом районе даже госпитальное судно нежелательно. Отправьте его на тыловую позицию на якорь вместе в нашими судами снабжения". Таким образом, почти все утро я потратил, эскортируя голландский пароход. Передав его наконец командиру отряда транспортов снабжения, я полным ходом поспешил обратно ив 14:15 снова вступил в охранение конвоя. В этот момент над конвоем появилось несколько истребителей, взлетевших с Баликпапана, чтобы обеспечить нам воздушное прикрытие. Адмирал вызвал их после того, как нас пыталась атаковать "Каталина". Истребители оставались над нами до 19:00. К этому времени, разводя волну, задул холодный бриз. Я спросил у штурмана, когда заход солнца? Лейтенант Тосио Кояма ответил, что заход солнца произойдет в 19:48.

Я закурил сигарету, но не успел ее докурить, как услышал грохот зениток. Стрелял крейсер "Дзинтцу". Взглянув в небо, я увидел пару бомбардировщиков "В-17", появившихся из облаков на высоте 4000 метров, и приказал открыть заградительный огонь.

Наши 127-мм орудия задрались вверх под углом 75 градусов, но не могли на такой высоте достать противника. Об орудиях меньшего калибра и говорить нечего, но тем не менее они открыли яростный огонь, как бы надеясь отпугнуть противника шумом своих выстрелов. "Летающие крепости", вылетевшие, видимо, с аэродромов Явы, сбросили шесть 250-килограммовых бомб. Четыре из них упали примерно в 1500 метрах с правого борта "Амацукадзе". Две - подняли огромные столбы воды с левого борта эсминца "Хацукадзе". Прицел был явно неудачным.

Бомбардировщики, как и "Каталина" до них, предпочли атаковать наши боевые корабли, а не транспорты. Видимо противник желал вывести из строя наши боевые корабли с тем, чтобы его подошедший флот мог без помех заняться беззащитными транспортами. Я с тревогой обшаривал биноклем горизонт, ожидая появления надводных кораблей противника.

На следующий день бомбардировщики поймали нас полностью врасплох. Вскинув бинокль, я обнаружил два "В-17", идущих ниже кромки облаков на высоте 4000 метров. Надо сказать, что элемент внезапности был ими полностью достигнут. Только не совсем точное бомбометание не дало им возможности полностью использовать свой шанс. Но меня снова удивил тот факт, что в качестве цели "летающие крепости" опять выбрали боевые корабли. Попади хоть одна из их 250-килограммовых бомб в какой-нибудь из наших набитых солдатами транспортов, тот наверняка пошел бы ко дну, серьезно нарушив нам весь график операции.

Через десять минут после появления последней пары "летающих крепостей" конвой изменил курс на 90 градусов - прямо к Сурабае. Вскоре пришло сообщение с японского разведывательного самолета, вылетевшего с Баликпапана: "Пять крейсеров и шесть эсминцев противника в 12:00 в 63 милях от Сурабаи, пеленг 310 градусов. Соединение противника следует курсом 80 градусов со скоростью 12 узлов".

Со следовавшего далеко сзади конвоя тяжелого крейсера "Нати" немедленно катапультировали разведывательный самолет, чтобы установить контакт с соединением противника. На удивление этот отряд противника находился совсем близко от нас, следуя на пересечение с нашим курсом. Хотят ли они вступить в бой? С тревогой мы ожидали новых сообщений с разведывательного самолета.

Прошли два долгих томительных часа. В 14:05 самолет с тяжелого крейсера "Нати" радировал, что соединение противника из пяти крейсеров и десяти эсминцев продолжает следовать тем же курсом.

Поскольку два наших тяжелых крейсера все еще находились в 150 милях за кормой, подходящие силы противника выглядели намного внушительнее кораблей нашего эскорта. Адмирал Танака приказал транспортам повернуть на север.

Я перестал чувствовать тропическую жару. Холодный пот катился по моему лицу. Мы, благодаря целой серии ошибок, шли прямо в ловушку. Если противник именно сейчас увеличит скорость, он сможет легко разорвать наш конвой на куски, а затем топить транспорта один за другим, как мишени в тире. Меня даже прошиб озноб от такой перспективы.

Между тем, противник продолжал сближаться с нами, все еще следуя, к моему величайшему удивлению, со скоростью 12 узлов. А в 15:10 самолет с "Нати" передал потрясающую новость: "Соединение противника развернулось на обратный курс, следуя к Сурабае".

Находящийся на мостике крейсера "Нати" адмирал Такаги рассмеялся:

- Наверное, они просто вышли из гавани на время воздушного налета, а теперь возвращаются. Противник не в той форме, чтобы сражаться с нами. Нам удастся осуществить операцию согласно плану и графику. Конвою можно снова поворачивать на юг.

Однако в 16:30 пришло еще одно не менее удивительное радио с разведывательного самолета: "Соединение противника снова легло на прежний курс, ведущий на сближение с конвоем. Соединение противника перестроилось из двух колонн в одну кильватерную колонну и увеличило скорость. Курс - 20 градусов".

Через минуту пришло следующее сообщение: "Скорость противника 22 узла. Направление - прямо на наш конвой".

Теперь уже не оставалось никаких сомнений относительно намерений противника. Я сверился с картой и убедился, что дистанция до противника составляет 60 миль. Раз мы сближаемся со скоростью 20 узлов, то встретимся в пределах полутора часов.

Наш дивизион быстро перестроился в кильватерную колонну. Головным лидером шел легкий крейсер "Дзинтцу", ведя за собой четыре эскадренных миноносца. Транспорты развернулись на север, теряя строй и рассыпаясь веером. Было жалко смотреть на их низкую скорость и полный хаос какого-либо управления.

Но наиболее раздражающим было медленное приближение к району предполагаемого боя тяжелых крейсеров, все еще находящихся где-то далеко за кормой. А я просто не представлял себе, как без них мы собираемся сражаться с мощным соединением противника. Если противник увеличит скорость до 30 узлов, он может появиться в видимости в любой момент. Что нам тогда делать?

К 17:00 удалось справиться с хаосом, в который впали транспорты. Их кое-как снова построили и попытались увести из этого района под эскортом сторожевиков и тральщиков. В нашу колонну пристроились еще четыре эсминца. За нашей кормой в боевой ордер построился другой дивизион эсминцев, возглавляемый легким крейсером "Нака". Мы шли теперь со скоростью 24 узла в полной готовности к бою.

Я не переставая водил биноклем по линии горизонта в надежде на появление тяжелых крейсеров. Но тщетно. Горизонт был пуст.

- Корабль противника! - неожиданно закричал старшина группы сигнальщиков Сигеру Ивата, имевший поразительно острое зрение. Я взглянул в указанном направлении, увидел несколько мачт, встающих над линией южного горизонта. Затем появились легко опознаваемые надстройки, принадлежащие голландскому крейсеру "Де Рейтер".

- "Де Рейтер" на расстоянии 28 тысяч метров (около 20 миль), - доложил Ивата. - Идет на сближение!

Я оглянулся. Тяжелых крейсеров еще не было и в помине. Только куча транспортов, сгрудившихся за нашей кормой.

- Приготовиться к открытию огня! - приказал я. - Цель - головной корабль вражеской колонны!

На корабле внезапно наступила полная тишина. Эсминец шел в свой первый бой!

Тишина была прервана криком старшины Ивата:

- "Нати" и "Хагуро" на горизонте!

Давно ожидаемые крейсера наконец величественно выплыли в восточную часть горизонта. Они были еще очень далеко, но я облегченно вздохнул и отметил время - 17:30.

Корабли противника внезапно повернули на запад и легли на курс почти параллельный нашему. Этот маневр противника тоже был не совсем понятен. Он же видел нашу колонну, но почему-то отказался идти прямо на нас. Оставаясь на прежнем курсе, союзники могли бить по нашим кораблям полным бортовым залпом, в то время как мы могли бы действовать только носовыми орудиями.

Благодаря этому странному маневру противника, нам удалось еще выиграть время. Адмирал Такаги даже подпрыгнул от радости, когда еще с дистанции 36 тысяч метров увидел, что противник поворачивает на параллельный курс. Он понял, что теперь успеет прийти на помощь нашим кораблям. На мачте "Нати" был поднят сигнал: "Развернуться в три колонны. Курс 170 градусов (южный)".

Через минуту легкий крейсер "Нака" открыл огонь по противнику с расстояния 22 тысячи метров, которое оказалось слишком большим для его 140-мм орудий.

Поняв свою ошибку, адмирал Такаги быстро изменил свое решение, подняв сигнал: "Лечь на курс параллельный противнику".

Крейсер "Дзинтцу" развернулся вместе со своими четырьмя эсминцами и, пройдя полным ходом около 10 000 метров новым курсом, также открыл огонь из своих шести 140-мм орудий по крейсеру "Де Рейтер", который находился теперь примерно в 18 тысячах метров от нас. Снаряды упали с большим недолетом. Четыре эсминца шли за крейсером не открывая огня. Для наших 127-мм орудий это было бы напрасной тратой снарядов. "Нати" и "Хагуро" также было открыли огонь из своих восьмидюймовок (203-мм орудия) с дистанции 25 тысяч метров. Но и их орудия еще не могли достать до противника. Союзные корабли снова изменили курс - не этот раз на юго-запад, желая, видимо, увеличить расстояние между собой и нами. Орудия противника дали по нашим кораблям залп, но и для них дистанция была слишком большой. Все их снаряды легли с большим недолетом.

В 18:05 контр-адмирал Шодзи Нисимура, командир 4-й эскадры эсминцев, видимо, потеряв терпение от этой бесполезной артиллерийской дуэли на предельной дистанции, приказал своим кораблям дать по противнику торпедный залп. С расстояния более 15 тысяч метров крейсер "Нака" и его семь эсминцев выпустили по кораблям союзников 43 торпеды.

Кислородные торпеды - гордость нашего флота - могли пройти 40 000 метров со скоростью 36 узлов. Но с такой дистанции даже от них вряд ли можно было ожидать попаданий, разве что по чистой случайности. Из выпущенных торпед около дюжины взорвались, пройдя всего несколько тысяч метров. От чего произошли эти преждевременные взрывы - очень трудно сказать. Возможно, имел место какой-нибудь механический дефект или две торпеды столкнулись друг с другом, а взрыв одной детонировал остальные. Другие торпеды продолжали путь к цели, но ни одна из них не попала.

После торпедной атаки соединение союзников резко повернуло на юг.

К 18:33 адмирал Такаги пришел к выводу, что мы просто будем попусту тратить время и боеприпасы, если собираемся продолжать бой в той же непринужденной манере. И он отдал приказ всем кораблям "сблизиться и атаковать противника", поскольку боялся, что союзные корабли могут исчезнуть в темноте.

Между тем, соединение противника, повернув вправо, теперь направлялось на запад. Наши корабли также повернули на запад и дали залп по противнику. Через четыре минуты английский крейсер "Экзетер" был охвачен языками пламени, внеся полную сумятицу в неприятельский строй. Корабли противника начали ставить дымовую завесу. (Позднее стало известно, что 8-дюймовый снаряд с "Нати" или "Хагуро" попал в боевые погреба "Экзетера"). "Экзетер", идущий вторым в колонне противника, стал быстро терять скорость. Он покатился влево, с трудом избежав столкновения со следующим за ним американским тяжелым крейсером "Хьюстон".

Далее стали следовать вообще удивительные вещи. "Хьюстон", видимо, не поняв, что "Экзетер" просто вышел из строя, также повернул влево, и только флагманский крейсер "Де Рейтер" продолжал еще идти прямо на нас. Через несколько минут голландский крейсер обнаружил, что продолжает сближаться с противником в одиночку и начал разворачиваться, чтобы присоединиться к остальным кораблям, чуть не столкнувшись при этом с эсминцем сопровождения.