Одиссея самурая, Командир японского эсминца

Наши торпеды были уже на полпути к цели, когда неожиданно одна из них внезапно встала вертикально в оде, переломилась пополам, осветив темноту бело-зеленым флюоресцентным свечением. С кораблей противника все это, разумеется, заметили и совершили резкое уклонение вправо. В результате все наши торпеды прошли мимо. Адмирал Иджуин, глядя на все это в бинокль с мостика "Сазанами", вздохнул:

- Надо же было ей сломаться! Не повезло. Но по крайней мере мы отогнали их от конвоя.

В 22:55 "Сазанами" выпустил восемь оставшихся у него торпед. Расстояние до противника было еще 7000 метров, но Иджуина это не заботило. Ему важно было еще дальше отогнать американцев от наших барж. Американцы совершили еще один резкий поворот вправо и уклонились от торпед. После чего адмирал приказал открыть артиллерийский огонь.

Загремели орудия "Сазанами" и "Хамакадзе". Однако без прожекторов обеспечить точность наводки было сложно. Да и дистанция для наших 127-миллиметровок была слишком большой.

Мой "Сигуре" и "Исокадзе" также ринулись на сближение с противником, и в 22:59 я приказал приготовиться к выпуску веера из четырех торпед.

В следующий момент на "Сигуре" обрушился град вражеских снарядов, падающих с недолетом в 20-40 метрах от корабля, поднимая каскады воды и брызг. Вторым и третьим залпом мы были накрыты, чудом избежав прямых попаданий.

Я пытался засечь противника по вспышкам его орудий, но не видел ничего и понял, что американцы используют беспламенный порох, слухи о котором ходили уже давно. Подобный порох в сочетании с радиолокационной наводкой орудий давали американцам огромное преимущество. Забыв о собственных планах произвести торпедную атаку, я приказал ставить дымзавесу и переходить на курс зигзага.

Мы носились взад-вперед в дымовой завесе со скоростью 30 узлов. Но каждые шесть секунд вокруг нас продолжали падать снаряды, ежесекундно грозя прямым попаданием.

Огня я не открывал, ожидая более удобного момента. А огонь противника продолжался. Американцы приближались по пеленгу 60 градусов, и мне хотелось сначала выпустить по ним торпеды, а потом открыть огонь из орудий, чтобы не сбить наводку торпедистам.

Столбы воды от американских недолетов и перелетов обрушивались на мостик, окатывая нас с головы до ног.

Сблизившись на 5000 метров, я дал торпедным аппаратам команду "Пли!" и стал разворачивать влево, наблюдая за движением торпед. Противник продолжал огонь.

Я открыл ответный огонь, и корпус "Сигуре" задрожал как лист от бортового залпа. Стоял оглушающий грохот. Кругом падали снаряды противника, но ни один из них так в нас и не попал. Через гром залпов и разрывов я услышал крик сигнальщика из вороньего гнезда а мачте:

- Торпеда попала во второй от головного корабль противника! Наши снаряды попали в третий корабль противника!

Доказательств этому я из-за клубов дыма сам не видел, но новость подняла боевой дух экипажа.

В это время радиолокатор эсминца "Хамакадзе" обнаружил подход к месту боя мощного соединения противника. Капитан 1-го ранга Мияцаки предложил отходить на северо-запад.

В 23:00 "Сигуре" и "Исокадзе" повернули на северо-запад. "Сазанами" и "Хамакадзе", совместно маневрируя, также легли на курс отхода.

Снаряды продолжали поднимать вокруг нас водяные столбы еще минут десять. Мы так и не получили ни одного попадания. "Исокадзе" повезло меньше. Попав под сосредоточенный огонь противника, "Исокадзе" выпустил по американцам восемь торпед. Противник четко совершил маневр уклонения, продолжая огонь. От осколков близко рвущихся снарядов на "Исокадзе" вспыхнул небольшой пожар, несколько человек получили ранения. Легко поврежден был и "Хамакадзе". Но Сазанами" и "Сигуре" не получили даже царапины. Это был уже второй бой подряд, когда так везло моему эсминцу.

Между тем, двадцать барж с десантом, воспользовавшись тем, что мы увлекли за собой четыре эсминца противника ("Николас", "О'Веннон", "Тейлор" и "Шевалье"), проскочили вдоль берега и укрылись в бухточках за коралловыми рифами. Солдаты провели светлое время суток на баржах, а с наступлением темноты были высажены на берег.

До 23:21 американцы шли параллельным с нами курсом, а затем, совершив два последовательных поворота вправо на 90 градусов, повернули на обратный курс в направлении конвоя. Капитан 1-го ранга Раин в своем рапорте указал, что был вынужден прекратить погоню за нашими эсминцами, потому что "японцы уходили со скоростью 35 узлов, а мы могли развить только 30". Это, мягко говоря, неверно, поскольку и мой "Сигуре", и поврежденный "Исокадзе" шли со скоростью не более 28 узлов.

Однако, и повернув на обратный курс, американцы не сделали даже попытки напасть на наши беспомощные десантные баржи. В рапорте противника говорится о том, что эсминцы Раина израсходовали в бою почти весь боезапас, но для барж хватило бы и крупнокалиберных пулеметов. Возможно, Раин считал, что наши эсминцы действовали снова по образцу "Токийского экспресса", имея у себя на борту основные силы десанта и их грузов. Отогнав нас от Коломбангары, он решил, что сорвал высадку японских подкреплений.

Еще одной загадкой этого боя является факт неиспользования противником торпед. Это странно, учитывая недавний триумф американского торпедного оружия.

Доклад сигнальщика с "Сигуре" о попадании нашей торпеды так и не получил подтверждения. Возможно, это была боевая галлюцинация, а, возможно, торпеда взорвалась, попав в кильватерную струю вражеского эсминца. Однако адмирал Иджуин не разделял моих сомнений и скептицизма. Считая результаты боя превосходными, он написал в своем рапорте: "Наиболее доблестным кораблем отряда стал эсминец "Сигуре", утопивший торпедами КРЕЙСЕР противника".

Сильной критике подвергся наш выход из боя после сообщения "Хамакадзе", обнаружившим своим радаром подход к месту боя нового соединения противника. Позднее выяснилось, что радиолокатор принял за противника баржи собственного конвоя.

3

Наш отряд вернулся в Рабаул 18 августа. Счастливый и гордый экипаж "Сигуре" на следующий день получил заслуженное увольнение на берег. В эти дни ожесточенных боев с большими потерями было настоящим трудом пройти через два боя подряд без повреждений и потерь в личном составе. И если наше предыдущее возвращение вызвало множество сплетен и домыслов, то на тот раз ни у кого не возникло сомнений в доблести старого эсминца.

На следующий день я завтракал в офицерском клубе адмиралом Иджуином и капитаном 1-го ранга Мияцаси. Оба настолько хвалили "Сигуре", что в итоге привели меня в состояние сильнейшего смущения.

- Мне жаль, Хара, - заметил адмирал, - что вы, будучи командиром дивизиона, вынуждены командовать всeго одним кораблем да еще столь устаревшим. Но потерпите. Вскоре вы получите новые корабли.

Адмирал Иджуин носил наследственный титул барона. Но несмотря на это, он был очень прост в общении, начисто лишен какого-либо чванства, столь свойственного родовой аристократии. Еще в старые дни он пользовался репутацией одного из лучших штурманов на флоте.

Закончив завтрак, мы решили прогуляться по острову. Рабаул все еще оставался тихой тыловой базой. Редкие воздушные налеты противника не нарушали общего спокойствия. Теплый юго-восточный бриз шевелил роскошную листву кокосовых пальм. На этой далекой тропической базе уже давно перестали обращать внимание а разные формальности. Мы были одеты в футболки с короткими рукавами и шорты, а на головах у нас красовались соломенные шляпы или пробковые шлемы. Сновавшие вокруг матросы, разумеется, не отдавали чести, а нам было даже приятно оставаться незамеченными.

На острове вовсю работали магазины, принадлежавшие главным образом китайцам. Что за удивительный народ! В то время как японцы и американцы схлестнулись в смертельной борьбе, невозмутимые китайцы, казалось, не думали ни о чем, кроме усиления своего экономического контроля над островом.

Было на острове и весьма экзотическое туземное население, появлявшееся на базе в своей национальной одежде, состоящей из перьев в голове и набедренных повязок. Иногда прямо на каком-нибудь пустыре они устраивали свои ритуальные пляски, привлекая толпы матросов с различных кораблей.

Достопримечательностью острова были его знаменитые горячие источники, где командование организовало чисто японские бани для личного состава. Бани пользовались такой славой, что ими не брезговали даже адмиралы.

Между тем американцы, постоянно наращивая силу своих ударов, продолжали наступление вдоль цепочки островов архипелага. Пока мы наслаждались отдыхом в Рабауле, началась эвакуация японских войск с острова Сант-Изабелла, лежащего почти параллельно островам Велла Лавелла, Коломбангара и Нью-Джорджия.

Отдохнув три дня в Рабауле, Мияцаки и я получили новый приказ. С отрядом из трех эсминцев мы должны были прорваться к Рекате на северо-восточной оконечности острова Сант-Изабелла и эвакуировать оттуда как можно больше солдат, которых там было примерно 3500.

С "Сигуре" в этот поход снова шел "Хамакадзе". Поврежденный "Исокадзе" был заменен эсминцем "Минацуки".

Втроем мы вышли в море утром 22 августа, имея на борту продовольствие и боеприпасы для тех, кого не удастся снять с острова.

Каждый эсминец мог принять не более 250 пассажиров. Наша задала осложнялась тем, что накануне другая группа эсминцев сняла с острова 600 человек. Противник уже знал об операции, и мы приготовились к худшему. Подходы к Рекате были очень опасны из-за великого множества рифов и мелей, не отмеченных на карте. На наших картах, скопированных с английских карт 1939 года, для этого района была сделана следующая пометка: "Эти острова были описаны лишь частично и воды вокруг них остаются неизвестными. При плавании в данном районе необходимы большая осторожность и осмотрительность".

Мы не отошли и 100 миль от Рабаула, как на высоте 20 000 футов появились три самолета противника. Мы немедленно открыли заградительный огонь. На такой высоте мы их все равно достать не могли.

Самолеты противника бомб не сбрасывали, но держали нас в постоянном напряжения, кружась над нашими головами.

Примерно через десять минут на сцене появились шесть наших "Зеро", вылетевших из Бука. Они яростно накинулись на американцев, сделав на них несколько заходов. Но бомбардировщики противника "Б-24", судя по всему, были как будто неуязвимыми и продолжали свой хоровод над нами.

В конце концов американцы ушли, а наши истребители продолжали прикрывать наше движение на юг до наступления темноты.

Сбросив ход до малого, мы уже приближались к неведомым рифам и банкам вокруг Чойсела, когда радисты приняли срочное радиосообщение из Рекаты: "Четыре крейсера и несколько эсминцев противника замечены у входа в порт Рекаты".

Я даже застонал от злости. Наши перегруженные эсминцы, вынужденные следовать малым ходом из-за отсутствия точных карт, могут стать легкой добычей для столь мощного соединения противника.

Пока я обдумывал создавшуюся обстановку, с "Хамакадзе" промигал сигнальный фонарь: "Отходим мористее для поддержания скорости 24 узла до получения более полных данных о противнике".

Мы отвернули от побережья, взяв курс на север, где радары противника могли нас засечь с гораздо большей легкостью, чем на фоне берега. Действительно, мы не успели пробыть на новом курсе и десяти минут, как радиоперехват показал, что самолеты-разведчики противника уже заметили и сообщили об изменении нашего курса. Оставалось решить, что нам делать в подобном положении.

Карты показывали, что противник еще находится на расстоянии 30 миль. Должны ли мы вернуться под прикрытие берега, чтобы исчезнуть с экранов американских радиолокаторов? Попытаться пройти вдоль берега и атаковать противника? Но, атакуя, мы сможем в лучшем случае выбить из строя пару кораблей противника. А что потом?

Размышления снова прервал сигнал с "Хамакадзе":

"Приказ из Рабаула немедленно возвращаться на базу, не вступая в бой. Возвращаться со скоростью 30 узлов".

Я облегченно вздохнул. Около полуночи мы взяли курс обратно на Рабаул, куда прибыли во второй половине дня 23 августа.

Через два дня мы снова вышли к Рекате. Стояла туманная погода и под ее прикрытием мы надеялись прорваться к цели своего похода. С наступлением темноты видимость падала до нескольких сот метров.

Когда мы прибыли к острову Сант-Изабелла, погода была столь же пасмурной. Поскольку противника в районе не было, нам было бы желательно, чтобы погода улучшилась. Со скоростью 6 узлов мы шли мимо рифов и мелей у входа в Рекату, останавливаясь каждые 100 метров для производства промеров глубин. Работа была столь же нервной, как и ожидание противника. Мы ковырялись около двух часов, пока не заметили тусклого сигнала с берега, показывающего нам путь подхода к причалам. В итоге всем трем эсминцам удалось протиснуться в узкую гавань.

В час ночи 25 августа мы начали разгрузку. Несколько сот солдат ожидали на затемненном причале приказа подняться на борт. Напряженное молчание ночи было внезапно нарушено ревом моторов двух американских бомбардировщиков, выскочивших из темноты на высоте наших мачт и скрывшихся в низкой облачности. Сброшенные ими бомбы стали рваться вокруг, поднимая огромные столбы воды и ила.

К счастью, прямых попаданий не было, а весь инцидент послужил быстроте разгрузочных работ. Как только палубы были очищены от грузов, по сходням на борт хлынули солдаты.

Было еще темно, когда вышли в обратный путь. На этот раз пришлось лавировать между рифами без остановки. Все обошлось и в 02:30 мы вышли в открытое море, увеличив скорость до 30 узлов. Все ожидали снова появления самолетов противника.

Через час после нашего выхода в открытое море начался рассвет. Мы шли вдоль побережья Чойсела. Прошел еще час и мы достигли Бугенвильского пролива. И в этот момент появились американские самолеты!

К счастью, мы заметили их приближение, и у нас было время рассредоточиться, укрывшись дымовой завесой. "Хамакадзе" и "Минацуки" увеличили ход до 35 узлов. Мой "Сигуре" - до 30. На этот раз вражеских самолетов было около дюжины, и казалось, что они налетают со всех сторон. Наши орудия вели непрерывный огонь, но попаданий заметно не было. Отчаянно маневрируя, я снова обратил внимание как плохо "Сигуре" слушается руля.

Налет продолжался около 5 минут. "Сигуре" снова повезло. Ни одна бомба не упала даже вблизи эсминца.

Выйдя из дымовой завесы, мы увидели впереди в 3000 метрах два других эсминца. Я сразу заметил, что с "Хамакадзе" приключилась беда. Эсминец неуверенно держался на курсе. На его полубаке бушевал пожар. На "Минацуки" все на первый взгляд выглядело нормально.

"Сигуре" приблизился, и с "Хамакадзе" передали флагами: "Прямое попадание в полубак. 36 убитых. Скорость упала до 20 узлов. Предполагаю направиться в Шортленд. Мияцаки".

Шортленд был нашей ближайшей базой всего в 30 милях. Но кораблям там было находиться очень опасно, поскольку база не имела никакого воздушного прикрытия. Я приказал передать на "Хамакадзе": "Капитан 1-го ранга Хара возражает против вашего решения. База на Шортленде небезопасна. Вернемся в Рабаул на 20 узлах. В случае необходимости буду вас буксировать".

Мияцаки согласился с моим предложением. На "Хамакадзе" потушили пожар, и мы все вместе продолжали движение на север. И хотя мы шли агонизирующе медленно, но добрались до Рабаула. Самолеты противника больше не появлялись.

Сотни людей сгрудились на причалах, приветствуя наше возвращение и восхищаясь тем, что колонну эсминцев возглавлял старенький "Сигуре", который в принципе должен был стать первой жертвой любого налета, а не новейший быстроходный "Хамакадзе".

Мне было жаль Мияцаки, когда на следующий день мы встретились в штабе. Блестящий моряк и превосходный командир различными соединениями эскадренных миноносцев - он считался, несмотря на относительную молодость, первым кандидатом на присвоение адмиральского звания. Но ныне для него наступила какая-то пора невезения, когда в каждом бою эсминцы его дивизиона получали повреждения. Сегодня в ремонте стояли все три эсминца: "Юкикадзе", "Исокадзе" и "Хамакадзе", а это, естественно, отдаляло получение адмиральских погон. Мияцаки выглядел расстроенным и угнетенным.

Однако адмирал Иджуин радушно его приветствовал, протянув листок бумаги.

- Читайте, Мияцаки, и радуйтесь, как вам повезло! Мияцаки прочел и с печальной улыбкой передал листок мне. Это была радиограмма с Шортленда, говорящая о том, что база подверглась мощному удару с воздуха.

- Спасибо, Хара, - сказал Мияцаки, пожимая мне руку. - Если бы я не послушался вас, "Хамакадзе" уже наверняка был потоплен. Вы спасли и меня, и мой экипаж.

Через четыре дня адмирал Иджуин вызвал меня и командира "Сигуре" к себе в штаб. Командующий эскадрой выглядел задумчивым и неуверенным.

- Вашему "Сигуре" придется в одиночку совершить поход в Тулуву, после минуты молчания сказал он. - Мне совершенно не доставляет удовольствия возлагать на вас подобную задачу, но все остальные эсминцы под моим командованием будут продолжать эвакуацию Рекаты. "Сигуре" выбран для самостоятельных действий именно потому, что на его борту находитесь вы, Хара. А мы знаем, что только вам подобная задача по плечу.

Я ответил, что для меня и Ямагами большая честь, что нашему одинокому эсминцу поручается решать задачи целого дивизиона.

Адмирал Иджуин очень обрадовался подобной нашей реакции. Он долго жал нам руки, напомнив, что наш "Сигуре" уже заслужил на флоте прозвище "Несокрушимого".

В Тулуву, на северной оконечности мыса Глостер острова Нью-Британия, японцы имели небольшую авиабазу. Хотя противник и обладал теперь превосходством в воздухе в этом районе, авиабаза в Тулуву успешно справлялась со своей главной задачей - проведения разведки над морем, став передовым наблюдательным постом Рабаула. Сухопутного пути из Рабаула в Тулуву не существовало и все снабжение базы шло морем.

Тулуву находился на западном входе в море Бисмарка, где в начале марта противник впервые применил топмачтовое бомбометание, утопив четыре наших эсминца (из восьми) и все восемь транспортов. Именно у Тулуву погиб эсминец "Ариаке" вместе с "Микацуки" 28 июля. Оба эсминца сели на камни и были добиты авиацией противника.

Тулуву находился в радиусе действия авиации противника, и любой появившийся там корабль мог рассчитывать на самую "теплую" встречу со стороны американцев, включая и топмачтовиков. А как уклоняться от топмачтовых атак мы, сколько не думали, так и не решили.

В полдень 1 сентября "Сигуре" вышел из Рабаула в Тулуву. Со скоростью 18 узлов мы шли вдоль побережья Нью-Британии, столь же опасного и предательского, как и побережье любого из Соломоновых островов.

К наступлению темноты мы подошли к мысу Холлмена на северной Оконечности полуострова Вилламез - примерно на полпути между Рабаулом и Тулуву. "Сигуре" входил в опаснейшую зону. В радиорубке слышали переговоры американских самолетов, находящихся где-то неподалеку.

Через час радисты доложили, что перехватили сообщение с разведывательного самолета противника, находящегося, судя по четкости приема, прямо над нами. Сообщение расшифровать не удалось, но складывалось впечатление, что в нем сообщались наше место, скорость и курс.

По мере нашего продвижения в западном направлении видимость все более ухудшалась. Стояла неимоверная духота. На мостике царила напряженная тишина. Я вытер платком лицо, подумав, что еще никогда не было так душно. Мой штурман, лейтенант Тоукихара, предположил, что мы входим в зону встречного ливня, и был прав. Ливень укрыл нас, и, хотя видимость уменьшилась буквально до нескольких метров, мы под прикрытием дождевого шквала повернули на юго-запад навстречу скалистому берегу.

Радиорубка сообщила, что больше не слышит самолетов противника. Мы провозгласили славу погоде и богам, которые ей управляют.

Было 20:00. Напряжение спало. Освеженные ливнем люди вышли из оцепенения. Кто-то обменивался шутками, кто-то смеялся.

И в этот момент в уши ворвался страшный вой и рев пикирующего бомбардировщика, выскочившего из туч прямо над нашим мостиком. Последовал страшный оглушающий взрыв, а затем еще несколько. Еще один самолет с громом пронесся над нашими мачтами.

Я никак не мог понять, откуда взялись пикировщики противника. Они появились столь внезапно, что мы не успели даже открыть огонь. "Сигуре" покатился влево, и бомба взорвалась в нашей кильватерной струе. Вторая у самого полубака. Мостик рвануло. Тонны воды обрушились на носовую часть эсминца, пенясь над орудийными башнями.

Стоя еще под водопадами обрушившейся на мостик воды, я дал команду:

- Руль право на борт! Немедленно довести ход до самого полного! Немедленно!

Я увидел растерянное лицо Тоукихара, переводящего рычаг машинного телеграфа в самое крайнее положение. Капитан 3-го ранга Ямагами дублировал приказ по переговорной трубе, громко произнося молитвословие.

Реакция офицеров была вполне понятна. Мне еще никогда не приходилось отдавать подобных команд, и многие могут прослужить на флоте всю жизнь, не отдавая и не слыша подобных приказов.

При нормальных условиях требуется полчаса, чтобы перейти с экономичного хода 12 узлов к максимальной скорости 30 узлов. В условиях военного времени этот период был сокращен до 15 минут. Мое "немедленно" игнорировало все уставы и наставления, создавая риск загубить турбины, чьи лопатки могли не выдержать столь резкого изменения режима работы.

"Сигуре" рванулся, как конь под ударом хлыста. Турбины выдержали, но из задней трубы вырвалось пламя, осветив корабль и все вокруг.

Мы оцепенели. Пикирующие бомбардировщики редко промахиваются по такой прекрасной цели. В страшном напряжении мы ждали появления бомбардировщиков. Томительно текли минуты. И тут из радиорубки доложили" что перехвачено сообщение американских летчиков, переданное открытым текстом. Они докладывали, что добились нескольких прямых попаданий в японский эсминец, который горит и тонет.

Я с трудом поверил своим ушам и попросил радистов еще раз прочесть перехваченное сообщение.

Списав нас со счета, американские пикировщики ушли.

А мы, снова снизив скорость до 12 узлов и окутавшись сгущающейся темнотой, дошли до Тулуву без каких-либо новых происшествий.

Сдав груз, мы, провожаемые радостными криками авиаторов, вышли в обратный путь и снова прибыли в Рабаул целыми и невредимыми.

4

После возвращения в Рабаул "Сигуре" был поставлен в ремонт. В ремонте нуждались изношенные котлы и машины эсминца, а также его обросший и проржавевший корпус.

Мы простояли в ремонте до середины сентября. За это время военная ситуация стала еще хуже. Противник перерезал основные линии наших коммуникаций. Гарнизоны на отдаленных островах оказались изолированными и просто вымирали от голода. Перед высшим командованием ясно встала необходимость нового отступления. Было решено эвакуировать весь регион вокруг Коломбангары.

Как раз к началу этой операции "Сигуре" снова вступил в строй.

21 сентября мы сняли гарнизоны с Арундела и Гизо, охранявшие Коломбангару с флангов на юге и юго-западе. К началу октября эта операция была успешно завершена ценой гибели всего 66 человек.

Следующей должна была стать эвакуация Велла Лавелла. Войска, снятые оттуда, как и с других островов, сосредотачивались на Бугенвиле.

Адмирал Иджуин получил приказ эвакуировать из Хорании 600 солдат местного гарнизона.

Для выполнения задания адмирал Иджуин сформировал из девяти эсминцев три группы поддержки. Если учесть, что для эвакуации десятитысячного гарнизона Коломбангары использовалось всего двадцать пять эскадренных миноносцев, выделенные силы можно было считать весьма солидными.

Операция не представлялась особенно сложной, поскольку гарнизон Хорании предстояло перевезти в Буин на острове Бугенвиль, т.е. на расстояние не более 50 миль. Кстати сказать, это армейское подразделение, которые ныне предстояло снять с острова, мы сами на него и высаживали полтора месяца назад.

6 октября мы вышли из Рабаула под командованием адмирала Иджуина, организованные следующим образом.

Общее руководство операцией - контр-адмирал Иджуин.

1-я группа поддержки: эскадренные миноносцы "Акигумо", "Исокадзе", "Кацегумо" и "Югумо" (контр-адмирал Иджуин).

2-я группа поддержки: эскадренные миноносцы "Сигуре" и "Самидаре" (капитан 1-го ранга Хара).

1-я транспортная группа: эскадренные миноносцы "Фумицуки", "Мацукадзе", "Юнаги" (капитан 1-го ранга Канаока).

1-я транспортная группа: 4 охотника за подводными лодками и 20 десантных барж (капитан 1-го ранга Накаяма).

Адмирал Иджуин нес свой флаг на эсминце "Акигумо". Вторым в командовании был опытный капитан 1-го ранга Мияцаки, шедший на "Исокадзе".

Четыре корабля 1-й группы, находящиеся под командованием самого адмирала, были способны развивать скорость до 35 узлов. В соответствии с этим, по составленному Иджуином тактическому плану, он попытается увлечь противника в погоню за собой, чтобы навести его на мои два эсминца. В то время как транспортная группа сможет при этом выполнить свою задачу без противодействия американцев. Наши 9 эсминцев, разделенные на три группы, не дадут возможности противнику точно определить состав наших сил, а потому и правильно оценить обстановку.

День был пасмурный, временами шел дождь. Мы радовались этому - под прикрытием дождя можно провести операцию вообще не встретив противника. Мы крались вдоль берега Бугенвиля, когда радисты перехватили шифрованную радиограмму противника. Неизвестно, исходила ли она от самолета-разведчика или от тайного наблюдателя, скрывающегося в джунглях острова, но ясно, что она сообщала о нас. Все были разочарованы, узнав, что нас так быстро обнаружили.

Теперь приходилось ждать удара с воздуха. Мы увеличили расстояние между кораблями с 500 до 1000 метров.

Около 15:00 со стороны Чойсела появилось несколько самолетов противника, но, к счастью, налетел дождевой шквал, укрывший нас примерно на полчаса. За это время самолеты куда-то исчезли.

С заходом солнца я получил сообщение от флагмана, что его группа намерена полным ходом идти к Велла Лавелла. Мне предписывалось "уменьшить скорость до 9 узлов и оставаться у берегов Шортленда, чтобы встретить баржи", появление которых ожидалось вскоре.

После этого Иджуин со своими четырьмя эсминцами вошел на скорости 26 узлов в Бугенвильский пролив. В темноте идти на такой скорости через эти воды, было очень рискованно, но все обошлось без происшествий.

Мои два эсминца медленно прошли через пролив и точно в указанное время встретили восточнее Шортленда транспортный конвой.

Иджуин почти уже дошел до Хорании, когда в темноте он заметил "четыре" эсминца. Набежавший очередной дождевой шквал полностью закрыл видимость. Однако Иджуин помнил об американских орудиях с радиолокационной наводкой и не решился идти дальше. В этот момент ему принесли радиограмму следующего содержания: "Разведывательный самолет из Рабаула обнаружил четыре крейсера и три эсминца противника, идущих в западном направлении к северу от Велла Лавелла".

Прочтя радиограмму, Иджуин дал приказ своей группе приготовиться к повороту на обратный курс. Как выяснилось позднее, сообщение с самолета-разведчика оказалось полностью неверным, но оно привело к серьезной тактической ошибке адмирала Иджуина. Лично я думаю, что виной всему неопытность пилота разведывательного самолета. Видимо, в разрывах облаков он обнаружил группу из трех американских эсминцев. Видя их время от времени с разных позиций, он принял их за две или три отдельные группы, о чем и докладывал в штаб.

Будь этот рапорт правильным, вся картина предстоящего боя могла выглядеть иначе. Огневая мощь крейсера в десять раз превышает огневую мощь эсминца. Именно это и заставило адмирала Иджуина проявить некоторую нерешительность, помня об убийственной точности огня с помощью радиолокационной наводки. Он знал также, что в условиях столь низкой видимости его эсминцы не смогут противостоять такому мощному соединению противника.

Когда разведывательный рапорт был получен мною на "Сигуре", я хотя и удивился столь быстрому появлению противника, но не имел никаких причин сомневаться в точности самого донесения. Я понял перед какой дилеммой стоит адмирал: продолжать операцию или отменить ее? Это было трудное решение. Отряд адмирала Иджуина был непропорционально сильным для выполнения такой мелкой операции по эвакуации войск, которую мы проводили. Отмена операции стала бы ужасным ударом по репутации адмирала.

Пока Иджуин колебался, обдумывая различные возможности, его группа продолжала идти в южном направлении со скоростью 26 узлов.

В это же время три американских эсминца под командованием капитана 1-го ранга Уолкера, ведущего колонну на своем флагмане "Селфридж", заметив корабли Иджуина в 21:31, решили, что это японский транспортный конвой. Уолкер приказал своим эсминцам увеличить скорость до 33 узлов и атаковать "конвой". Одновременно он вызвал еще одну группу из трех американских эсминцев, маневрирующих в этот момент у северного побережья Нью-Джорджии примерно в 20 милях от Уолкера.

Видимость в эту ночь резко менялась, иногда достигая 15 000 метров, а порой падая практически до нуля. Таким образом, капитан 1-го ранга Уолкер обнаружил японские корабли, в то время как Иджуин еще ничего не знал об его эсминцах.

Пока эсминцы Уолкера полным ходом пошли на сближение с группой Иджуина, я получил от адмирала приказ "присоединиться к нему как можно быстрее". Я получил этот приказ в 20:10 и немедленно пошел на соединение с группой Иджуина, увеличив скорость до 30 узлов. Адмирал Иджуин все еще ничего не знал о приближении противника. Ожидая подхода моих двух эсминцев, он в 20:29 повернул свои корабли в западном направлении. Через 6 минут я радировал ему: "Из-за плохой видимости не могу вас обнаружить. Прошу, чтобы "Югумо" включил синий кормовой огонь".

Было 20:35. Адмирал приказал своим эсминцам развернуться влево, а "Югумо" включить опознавательный огонь.

Колонна Иджуина совершила еще два последовательных поворота, и наконец в 20:38 я заметил синий опознавательный огонь.

Через минуту Иджуин обнаружил колонну кораблей противника, подходящую с востока. Четыре эсминца первой группы, увеличив скорость до 35 узлов, повернули на юг. Хотя и считалось, что колонна противника состоит из четырех крейсеров и трех эсминцев, адмирал Иджуин решил выйти в торпедную атаку, повторив ту же тактику, что и 17 августа.

К сожалению, как часто бывает ночью, адмирал слегка ошибся в определении расстояния до противника. Американские корабли показались ему ближе, чем были на самом деле. В 20:45 адмирал Иджуин понял свою ошибку. Вражеская колонна держалась на прежнем курсе, но была еще достаточно далеко. Адмирал приказал повернуть на юго-восток, чтобы откорректировать допущенную ошибку, а в 20:48 скомандовал поворот "все вдруг" на 45 градусов вправо.

И тут адмирал Иджуин совершил вторую ошибку. Поворот "все вдруг" является очень сложным маневром, особенно для эсминцев, следующих на высокой скорости в плотном кильватерном строю. Для успешного выполнения этого маневра флагману необходимо точно знать положение на каждом корабле колонны, держать с ними связь с тем, чтобы все корабли начали маневр одновременно. Поэтому все каналы связи флагманского эсминца были заняты связью с остальными кораблями колонны, а связь с моей группой из двух эсминцев оказалась потерянной.

После неправильного определения расстояния до противника и ошибочной команды на поворот "все вдруг", адмирал с ужасом убедился, что занял такую позицию, в которой его корабли стали прекрасной целью для противника. Американцам представлялась отличная возможность нанести по колонне Иджуина сокрушительный удар, а затем следовать на север и уничтожить японский транспортный конвой.

Понимая весь ужас подобного развития событий, уставший и несколько растерявшийся Иджуин совершает очередную, на этот раз самую крупную из всех своих ошибок. Он приказывает своим кораблям совершить еще один поворот "все вдруг" влево. Это выстраивает его корабли в изломанную линию фронта, еще лучше подставляя их под удар противника.

В 20:56 эсминцы Иджуина совершили очередной поворот "все вдруг" - на этот раз вправо, перестроившись из строя фронта снова в кильватерную колонну, подставляя свой арьергард под бортовой залп противника. Концевым следовал эсминец "Югумо", находясь всего в 3000 метрах от американских орудий с радиолокационной наводкой.

В этот момент противник открыл артиллерийский огонь и выпустил торпеды. Эсминец "Югумо" сразу же получил попадания пятью снарядами. "Югумо" выкатился из строя влево, открыл яростный ответный огонь и выпустил по противнику 8 торпед. Следующий впереди эсминец "Кацегумо" также открыл артиллерийский огонь, но не смог выпустить торпед из опасения попасть ими в поврежденный "Югумо". "Исокадзе" и "Акигумо" не имели возможности на своем курсе даже открыть артогонь.

Между тем, "Югумо", пораженный еще несколькими снарядами, потерял управление и стал дрейфовать к юго-западу. В 21:03 он получил попадание в правый борт по меньшей мере одной американской торпеды, взорвался и, продержавшись на поверхности еще несколько минут, затонул. Никто из его экипажа (241 человек) не спасся. Три оставшихся корабля Иджуина бежали из этого района в хаотическом беспорядке. Десять минут у них ушло на то, чтобы снова построиться, после чего вся группа ушла в западном направлении.

Три американских эсминца, которые до сих пор действовали безукоризненно, стали, судя по всему, жертвой излишней самоуверенности.

В 20:56, после открытия огня и торпедного залпа по "Югумо", они отвернули вправо. Останься они на этом курсе, то скорее всего им удалось бы уцелеть. Но примерно через полторы минуты прямо по курсу американцы обнаружили еще два японских эсминца - "Сигуре" и "Самидаре" на расстоянии 13 000 метров. Они тут же повернули на обратный курс, параллельный их новым целям, и приготовились к атаке. Сам по себе это был правильный маневр, но он не учел только одной опасности - торпедного залпа с погибающего "Югумо". Возбужденные своим успехом американские моряки забыли об этой опасности и были сурово наказаны.

Одна из торпед "Югумо" попала в американский эсминец "Шевалье", вызвав детонацию боевых погребов. Это случилось в 21:01 - за две минуты до взрыва самого "Югумо".

В 21:05, в тот самый момент, когда "Югумо" скрылся в пучине, американский отряд постигла еще одна беда - эсминец "О'Веннон" врезался на полном ходу прямо в середину правого борта погибающего "Шевалье".

Третий американский эсминец "Селфридж", единственный пока еще оставшийся неповрежденным, продолжал сближаться с "Сигуре" и "Самидаре", ведя огонь из орудий. Огонь был очень неэффективным. Открытый в 21:04, он продолжался 2,5 минуты, когда в носовую часть "Селфриджа" угодила торпеда. Это была одна из шестнадцати торпед, выпущенных несколькими минутами ранее "Сигуре" и "Самидаре".

Теперь я хочу вернуться к 20:38, когда прошло три минуты, как я запросил адмирала Иджуина показать световым сигналом свое место, поскольку я не мог обнаружить его группу из-за плохой видимости.

Заметив синий опознавательный сигнал, включенный "Югумо", я полным ходом пошел в указанном направлении.

Внезапно с левого борта появился какой-то черный объект, похожий на небольшой островок. Но в этих водах никаких островков не было. В этот момент сигнальщик Ямасита доложил:

- Неопознанные объекты 50 градусов слева по носу. Похожи на крейсеры или эсминцы, вероятно, противника. Сближаются!

Я взглянул в окуляры огромного 20-сантиметрового бинокуляра.

Так и есть! Какие-то корабли шли прямо на нас. Сосчитать их не мог, так как они шли кильватерной колонной, когда головной корабль закрывал остальных. В 20:40 с "Самидаре", который также их обнаружил, передали сигналом: "Корабли противника по курсовому 115 градусов".

Противник быстро сближался. Я наблюдал за ними в бинокль, обдумывая свои действия. Дистанция до них составляла сейчас 13 000 метров.

Я решил, что самое лучшее - пустить им навстречу пару торпедных вееров. Чтобы улучшить нашу позицию при торпедной атаке, я приказал отвернуть чуть влево.

К 20:55, когда расстояние до противника составляло уже 10 000 метров, и мы были в пределах дальности его управляемых радаром орудий, я потерял из вида опознавательный сигнал, поднятый "Югумо".

Кроме того, я, еще считая, что соединение противника состоит из четырех крейсеров и трех эсминцев, больше думал о том, как спасти свои два корабля от уничтожения, нежели о нанесении какого-либо серьезного урона американцам. Видя, что колонна противника поворачивает вправо, я в 20:58 тоже скомандовал резкий поворот вправо. Теперь нас разделяло расстояние 8500 метров. В составленном мною наставлении по торпедным стрельбам идеальной считалась позиция на параллельном курсе чуть впереди противника. Световым сигналом и по радио я передал на "Самидаре" приказ приготовиться к выпуску торпед и открытия огня. В этот самый момент противник подставлял нам свой левый борт, желая ввести в действие все свои орудия сразу.

Поняв это, я в 20:59 приказал еще немного отвернуть вправо, чтобы, резко сблизившись с противником, сбить ему наводку, а, следовательно, и время открытия огня.

В этот момент меня вывел из себя командир "Самидаре", который, как дурак, запросил меня по радио: будем ли мы вести бой на этом новом курсе?

- Скажите ему, - прошипел я, - что мы еще повернем влево.

Мы сблизились с американцами еще примерно метров на 500, когда я приказал начать разворот влево и дал команду произвести торпедный залп. Было 21 час и 30 секунд. Противник находился от нас по пеленгу 50 градусов по правому борту на дистанции 7500 метров. Шестнадцать "рыбин" плюхнулись в воду с моих двух эсминцев, и торпедисты начали спешно перезаряжать аппараты.

Торпеды были еще на своем пути к цели, когда вокруг моих кораблей стали вздыматься столбы воды от вражеских снарядов. Первым же залпом американцы достигли накрытия, но прямых попаданий ни один из наших кораблей не получил. Я ждал, когда будут перезаряжены торпедные аппараты, готовясь вместе с новым торпедным залпом открыть артиллерийский огонь.

"Сигуре" взвизгнул изогнувшимся от бортового залпа корпусом, когда грохнули пять наших 127-миллиметровок, осветив тьму океанской ночи и ослепив всех находящихся на мостике. Пороховой дым на мгновение закрыл полностью видимость. Первое, что я услышал, оглушенный грохотом орудий и вспышками залпа, был голос сигнальщика Ямасита, кричащего о том, что одна из наших торпед попала в цель.

Когда мои глаза снова привыкли к темноте, я увидел взрыв на головном корабле вражеской колонны. Но кораблей, которые шли за ним, нигде не было видно. Сигнальщики подтвердили, что видят только один эсминец противника. Это привело нас к предположению, что все три американских эсминца стали жертвами наших торпед. Мы, конечно, и представить не могли, что "Шевалье" и "0'Веннон" терпят бедствие в 6000 метрах за кормой головного корабля. Всему виной была плохая видимость.

В попытке проверить результаты нашей торпедной атаки, я снова развернул свои корабли вправо. После десяти минут бесплодных поисков я приказал повернуть на 90 градусов влево и возвращаться на базу.

Ошибочный рапорт, переданный разведывательным самолетом о наличии вражеских крейсеров в этом районе продолжал, между тем, лихорадить группу из трех оставшихся эсминцев адмирала Иджуина. После потери "Югумо" они продолжали в полном беспорядке отходить в западном направлении. В 21:13 их сигнальщики заметили вдали "Шевалье" и "0'Веннон", приняв их в панике за четыре американских крейсера. Хотя оба эсминца стояли без хода, на эсминцах Иджуина почему-то решили, что они приближаются.

В 21:19 три эсминца 1-й группы выпустили двадцать четыре торпеды по увиденному ими миражу, ни одна из которых в цель не попала. Сигнальщики через ночную мглу увидели отблески огня от пожаров на "Селфридже" и "Шевалье", что дало повод доложить о "потоплении нашими торпедами двух крейсеров или больших эсминцев противника". Это был еще один мираж, порожденный паникой.

После чего адмирал Иджуин повернул свои корабли на север и вернулся на базу. Между тем, японский транспортный конвой добрался до Хорании без всяких помех. За два часа они эвакуировали 589 человек из местного гарнизона, не понеся никаких потерь.

Таким образом, в результате этого боя один американский эсминец был потоплен, а два - повреждены. Мы потеряли один эсминец. Американцы потеряли почти столько же людей, сколько погибло на "Югумо", хотя мы тогда еще не знали, что примерно треть экипажа "Югумо" была подобрана американскими эсминцами.

Но самое главное, что несмотря на все ошибки, удалось провести конвой без каких-либо потерь. А это уже было победой. Я лично считаю, что этот бой мог бы закончиться полной победой американцев, если бы Уолкер повернул не на север, а на юг и добил бы артиллерией три удирающих в панике эсминца адмирала Иджуина. Но это всего лишь гипотеза. Морские бои всегда полны ошибок, галлюцинаций и сюрпризов.

По возвращении в Рабаул я застал адмирала Иджуина шокированным, не знающим куда деваться от стыда. Открыто его никто не осуждал, но высшее командование откровенно выразило свое отношение к этому бою, наградив меня церемониальным мечом, а моих командиров - капитана 3-го ранга Ямагами с "Сигуре" и Сугихара с "Самидаре" - почетными кортиками. Из первой группы эсминцев никто не получил ни наград, ни поощрений, хотя это был первый японский успех на море за три прошедших месяца.

5

Наш успех праздновался на следующий день, 7 октября. Торжественная церемония вручения меча и кортиков, как водится, завершилась банкетом. Все происходило в нашем роскошном офицерском клубе, где по этому случаю присутствовали практически все высшие офицеры, включая командующего военно-морской группой "Юг" и 11-м воздушным флотом вице-адмирала Кусака, и командующего 8-м флотом вице-адмирала Самедзима.

На стол было подано громадное количество саке, а когда появились женщины, торжественно-церемониальная часть тут же переросла в бурное веселье. Женщинами были гейши, нанятые министерством ВМС и посланные на крупные передовые базы для поднятия боевого духа личного состава.

Произнося тост, адмирал Кусака сказал:

- Жизнь эсминца в Рабауле в среднем продолжается меньше двух месяцев. И только один корабль, непрерывно участвуя в боях три месяца подряд, не получил ни царапины и не потерял ни единого человека из своего экипажа. Я предлагаю тост за капитана 1-го ранга Хара, капитана 3-го ранга Ямагами и за весь экипаж прославленного эсминца "Сигуре"!

За столом становилось все более шумно. Неожиданно один из штабных офицеров встал и обратился к адмиралу:

- Господин адмирал Кусака, я давно хотел задать вам один вопрос, но не осмеливался. Разрешите мне задать его сейчас?

От такой неслыханной дерзости в помещении сразу же воцарилась мертвая тишина. Но адмирал благодушно кивнул, и молодой офицер продолжал:

- Господин адмирал! Вы только что с непонятной гордостью отметили, насколько коротка жизнь эсминца в создавшейся обстановке. Но почему такая обстановка возникла? Почему все наши крупные корабли отсиживаются на Труке? 20 октября мы можем отпраздновать годовщину с тех пор, как наши авианосцы последний раз принимали участие в боевых действиях. Воюют уже целый год исключительно одни эсминцы, не говоря уже о том, что их еще используют как транспорты. Почему на таком важнейшем театре военных действий всю тяжесть войны возложили на эскадренные миноносцы. А где все наши авианосцы, линкоры и крейсера?

Такой дерзости со стороны молодого офицера не ожидал никто, хотя он выразил мысли, которые мучили всех нас. Адмирал Кусака мрачно молчал. Вместо него в напряженной тишине заговорил адмирал Самедзима:

- Я полагаю, - не совсем уверенно сказал он, - что главнокомандующий Объединенным флотом адмирал Кога ведет подготовку к решительному сражению, в котором будут задействованы все наши крупные корабли.

Задавший вопрос офицер пьяно засмеялся:

- Решительное сражение? Когда оно будет, это решительное сражение? Что они даже сейчас смогут сделать, если уже целый год не участвовали в боях? Целый год, который стал для наших эсминцев целым веком. Целый год, за время которого противник настолько повысил свою боевую подготовку, что уже во всем превосходит нас!

Видно было, что из-за большой дозы выпитого этот офицер потерял контроль над собой. Его приятели пытались прервать поток разоблачений, усадить пьяного на место или увести из клуба. Тот отбивался и продолжал орать:

- А что сообщает Императорская Ставка в Токио? Противник истекает кровью на Соломоновых островах! Это мы здесь истекаем кровью, а не противник!

Двое приятелей, наконец, схватили его и вытащили из зала.

Этот эпизод оказал на меня какой-то странный эффект. Я тоже был сильно пьян и стоял пошатываясь и опираясь на длинный церемониальный меч, который мне торжественно вручил адмирал Самедзима.

Я подошел к нему и сказал:

- Адмирал, я хочу вернуть этот меч, потому что я его не заслужил. Но даже если я его заслужил, то что мне делать с ним на корабле?

Все застыли от удивления от моей выходки. Первым опомнился от шока капитан 1-го ранга Мияцаки. Он подскочил ко мне, обнял, приговаривая:

- Хара, ты переутомился. Пошли домой, Хара. Тебе надо отдохнуть.

Я отпихнул его и продолжал:

- Я хочу обменять этот меч на саке для моего экипажа. Мои моряки должны же быть как-то награждены. Адмирал Самедзима, купите выпивки для моих матросов. Не для себя прошу!

Тут возле меня возник мой непосредственный командир контр-адмирал Иджуин.

- Все в порядке, Хара. Я поставлю выпивку твоим морякам. Но сейчас все уже устали и надо расходиться.

Я проснулся на следующее утро в ужаснейшем похмелье.

Капитан 3-го ранга Ямагами скорбно напомнил мне о моей выходке и о том, как адмирал Иджуин и капитан 1-го ранга Мияцаки волокли меня, что-то ревущего, с банкета. Подобное поведение старшего офицера было неслыханным в Императорском флоте, и к мучениям от перепоя добавился стыд за свое поведение и страх от ожидания возможных последствий.

Как ни странно, но за свое постыдное поведение я никак не поплатился. А когда слух о моей выходке распространился среди матросов, то это только добавило мне популярности. То, что мне все это сошло с рук, говорит, видимо, о том, что многие из моих начальников разделяли общее недовольство в отношении высшего командования.

Главное командование в Токио приказало считать отход на Бугенвиль последним рубежом обороны. Но в зоне боевых действий этот приказ никому оптимизма не добавил. Остров Бугенвиль был по размеру раза в три больше Гуадалканала, и его побережье, не имеющее фактически никакой обороны, предоставляло много потенциальных мест для высадки противника.

Адмирал Минейчи Кога, занявший пост главкома после гибели адмирала Ямамото в апреле 1943 года, вообще ничего не делал и его никто не видел. Непонятно чем занимался и вице-адмирал Исабуро Одзава, сменивший в ноябре 1942 года адмирала Нагумо на посту командующего авианосными соединениями. Стояли в бездействии на якорях и корабли 2-го флота, которым с августа 1943 года командовал вице-адмирал Курита, сменивший адмирала Кондо.

Прошло уже полгода после гибели адмирала Ямамото, а его политика продолжалась. Еще со времен, боя в Яванском море в феврале 1942 года я убедился, что участие только в одном бою учит гораздо большему, чем участие в тысяче маневров. К сожалению, командующие адмиралы не разделяли моих взглядов. Они продолжали держать главные силы нашего флота в Рабауле или, что еще хуже, в водах метрополии, мотивируя свои действия необходимостью "сохранить корабли и подготовить личный состав". Результатом явилось то, что ни корабли, ни люди не оказались готовыми к боям, когда сама жизнь вынудила эти бои начать.

А агрессивный противник не давал нам ни минуты передышки. Уже после возвращения из боя в заливе Велла мы могли убедиться, насколько обстановка стала критической. 12 октября 349 американских бомбардировщиков берегового базирования совершили налет на Рабаул.

К счастью, бомбардировка, ведущаяся с большой высоты, оказалась не очень точной. Был потоплен только один транспорт. Но столь массированный налет на главную японскую военно-морскую базу шокировал штаб Объединенного флота на Труке. Если противник сумел бросить такое количество самолетов берегового базирования против Рабаула, то Соломоновы острова не могут считаться благоприятным местом для базирования и действий флота.

Еще один массированный налет имел место 18 октября, когда самолеты противника атаковали Рабаул и Буин - нашу главную авиабазу на Бугенвиле. Через пять дней произошел новый воздушный налет, который затем продолжался ежедневно, пока Буин не был превращен в пылающие руины.

К этому времени адмирал Кога после некоторых колебаний выделил нам в Рабаул два тяжелых крейсера и эскадру эсминцев, которые прибыли на базу 21 октября. Среди эсминцев был "Сирацуи", номинально входивший в мой дивизион и только сейчас попавший под мое командование.

Наконец, после шести месяцев после моего назначения командиром дивизиона, у меня под командованием оказалось три корабля.

"Сирацуи" был однотипен с "Сигуре" и "Самидаре", но внешним видом от них отличался, напоминая самые современные эсминцы. В ноябре 1942 года он получил тяжелые повреждения авиабомбами в. районе Новой Гвинеи и был фактически заново построен в Куре.

Несмотря на то, что мое тщеславие как командира дивизиона было удовлетворено, забот мне прибавилось. "Сирацуи" был укомплектован совершенно неопытным экипажем, и я сильно сомневался, что этот эсминец добавит боевой мощи моему дивизиону.

23 октября я вывел три своих корабля в море, транспортируя грузы в Ибоки - примерно в 50 милях восточнее мыса Глостер. На рассвете американские самолеты совершили свои, ставшие ежедневными, налеты на Рабаул и Буин и атаковали наш дивизион в море. К счастью, было еще достаточно темно, чтобы атаковать такие маленькие и шустрые цели, какими были эсминцы. Причем "Сирацуи", уклоняясь от бомб, показал гораздо больше выучки, чем я от него ожидал.

27 октября американцы совершили очередную высадку. На этот раз их целью был небольшой остров Моно в 20 милях южнее Бугенвиля. На следующий день американские парашютисты были сброшены на Чойсел, и адмирал Кога понял, хочется ли ему этого или нет, но решительное сражение неизбежно. Императорская ставка в Токио требовала удержать Бугенвиль любой ценой.

Кога немедленно приказал трем авианосцам адмирала Одзава с 173 самолетами на борту перейти в Рабаул. Вместе с тем он отдал приказ соединениям в Рабауле уничтожить десантные силы противника в районе Бугенвиля.

Но график действий американцев не совпадал с графиком адмирала Кога. Авианосцы "Дзуйкаку", "Секаку" и "Дзуйхо" находились еще далеко на севере, когда мощные силы противника под прикрытием сметающего огненного вала с моря и воздуха начали вторжение на мыс Торокино на западном побережье центральной части Бугенвиля. Это началось в 07:00 1 ноября. Высадка противника почти не встретила сопротивления.

Адмирал Кусака бросил все 104, истребителя и 16 бомбардировщиков своего 11-го воздушного флота в Торокино, но они не смогли остановить поток вражеского вторжения, затоплявший остров. Три авианосца адмирала Одзава, которые думали больше о собственной безопасности, выпустили в воздух 173 боевых машины, находясь еще в 200 милях севернее Рабаула.

Адмирал Кога, руководивший операцией со своей штаб-квартиры на Труке, пытался избежать тех ошибок, что были допущены пятнадцать месяцев назад, когда американцы высадились на Гуадалканале. Тогда адмирал Микава со своим отрядом из семи кораблей одержал блистательную победу, утопив четыре крейсера противника. Но при этом он не уничтожил ни одного транспорта противника. Поэтому сейчас было принято решение бросить все имеющиеся в распоряжении корабли к Торокино, а затем провести туда конвой с войсками для осуществления контрвысадки и уничтожения плацдармов противника.

Командовать этой операцией Кога назначил контр-адмирала Сентаро Омори. Адмирал Омори, недавно прибывший в Рабаул, провел до этого много месяцев с двумя своими тяжелыми крейсерами "Миоко" и "Хагуро" либо на Труке, либо в водах Японии. Однако почему-то ожидалось, что в этой операции Омори если не превзойдет, то по крайней мере повторит подвиг адмирала Микава под Гуадалканалом. От него требовалось помимо уничтожения вражеских боевых кораблей, перетопить и транспорты с десантом.

Два тяжелых крейсера адмирала Омори должны были взаимодействовать с двумя группами кораблей поддержки. Левофланговая группа, состоящая из легкого крейсера "Сендай" под флагом адмирала Иджуина и моих трех эсминцев, представляла единственное соединение, имеющее хоть какой-то боевой опыт. Правофланговая группа, которой командовал контр-адмирал Хироси Мацубара на легком крейсере "Агано", имела в своем составе еще три эсминца: "Наганами", "Хацукадзе" и "Вакацуки". Эти эсминцы никогда до этого не плавали вместе, а Мацубара не имел никакого опыта ночных боев. Во время краткого совещания в кают-компании флагманского крейсера "Миоко" адмирал Омори сказал:

- Мы никогда до этого не действовали вместе, и это может стать серьезной помехой в бою. Но отряд адмирала Микава тоже не имел времени на предварительную подготовку, но добился блестящих результатов. Я твердо верю в боевое искусство каждого командира корабля и в доблесть экипажей. А потому убежден, что мы победим!

Когда я поднимался на палубу после окончания совещания, адмирал Иджуин взял меня под руку.

- Дело будет жаркое, - сказал он. - Я полагаюсь исключительно на вас, Хара. Я рассмеялся:

- Захватите лучше побольше противоакульего порошка и приготовьтесь вдоволь искупаться. Но адмирал был явно не настроен шутить.

- Я не люблю крейсер "Сендай", - мрачно проговорил он. - Ему уже девять лет и он страшно неповоротливый.

Я знал, что Иджуин не использовал "Сендай" уже много месяцев, хотя тот и числился флагманским кораблем его 3-й эскадры эсминцев. Адмирал предпочитал эсминцы.

Мы молча сошли по сходне на берег. Адмирал подал мне руку и сказал:

- Что-то все делается не так, Хара. Мы должны сейчас сражаться и сражаться отчаянно, Хара. Япония рухнет, если падет Бугенвиль.

Вернувшись на "Сигуре", я не мог отделаться от мысли, почему именно адмиралу Омори поручено командовать этой операцией. До недавнего времени он преподавал тактику в Минно-торпедной школе и никогда не участвовал в крупных морских сражениях...

В 15:20 1 ноября наши десять кораблей вышли из Рабаула. Сразу после выхода в море мы построились в походную колонну.

Впереди шел легкий крейсер "Сендай" под флагом Иджуина, ведя за собой мои эсминцы: "Сигуре", "Сами-даре" и "Сирацуи". Мы шли слева и чуть впереди тяжелых крейсеров "Миоко" и "Хагуро". Справа от тяжелых крейсеров адмирал Мацубара вел легкий крейсер "Агано" и эсминцы "Наганами", "Хацукадзе" и "Вакацуки".

За нами на расстоянии нескольких миль шли пять транспортов, набитых солдатами, и пять эсминцев их охранения.

День был холодным и мглистым, видимость - ограниченной. Дул слабый юго-восточный бриз, море было спокойным.

Едва мы успели выйти из канала Сент-Джорджа, как наши радиостанции начали принимать многочисленные радиопереговоры противника, находящегося где-то поблизости. Мы не видели никого, но становилось ясно, что разведывательный самолет противника, оборудованный РЛС, обнаружил нас, находясь над слоем облаков. (В распоряжении 5-й бомбардировочной группы авиационного командования Соломоновых островов имелось два специальных самолета-разведчика ("СБ-24"), оборудованных РЛС. Они передавали информацию адмиралам Хелси и Мерриллу о движениях японских кораблей в направлении бухты Императрицы Августы. Первое сообщение о контакте с противником было передано, когда японские корабли находились в 15 милях восточнее мыса Сент-Джордж.)

В 19:45 один из бомбардировщиков "CБ-24" пробил облачность и сбросил несколько бомб на "Сендай", но не добился попаданий.

К этому времени наш самолет-разведчик доложил обстановку на юге: "Три линкора, много крейсеров и эсминцев противника маневрируют в бухте Императрицы Августы вблизи Торокино".

Силы противника оказались гораздо большими, чем мы предполагали. Американцы явно находились в полной готовности, поджидая нас.

Адмирал Омори проконсультировался со штабом в Рабауле, и в 21:30 адмирал Кусака приказал транспортам с войсками повернуть обратно. Он решил, что контрвысадка невозможна при такой концентрации сил противника, но приказал Омори следовать дальше и уничтожить корабли противника.

Десять наших кораблей продолжали идти через дымку, ограничивающую видимость 5000-ми метров. Мы шли со скоростью 18 узлов. Находящая мгла давала возможность противнику использовать против нас свои радары с наибольшей эффективностью.

В 23:24 еще один "СБ-24" выскочил из облачной тьмы и сбросил бомбы на тяжелый крейсер "Хагуро", но не добился попаданий. Уклонившись от бомб, крейсер "Хагуро" катапультировал самолет-разведчик, который через 14 минут доложил: "Вижу один крейсер и три эсминца противника в 50 милях по пеленгу 330 от мыса Мутупина".

Указанное место находилось всего в 20 милях к югу от нас. Омори приказал пилоту продолжать поиск кораблей противника, а своим кораблям временно повернуть на обратный курс, чтобы выиграть время в ожидании дальнейших сообщений от разведывательного самолета. Мы прошли обратным курсом около 10 000 метров, а затем развернулись и снова легли на южный курс. Подобное маневрирование хорошо срабатывало в 42-м году, когда противник мог только надеяться на визуальное обнаружение наших кораблей, и повороты на обратный курс сбивали его с толку. В 1943 году подобные методы уже устарели, поскольку американцы могли вести за нами постоянное наблюдение с помощью радиолокаторов.

Поворачивая на обратный курс, мы с нетерпением ожидали новых сообщений с нашего разведывательного самолета. Но никаких сообщений не поступало. Мы не имели ни малейшего понятия о том, что соединение адмирала Меррилла в составе четырех крейсеров и восьми эсминцев, имея полную информацию о нашем приближении, уже устремилось на север, чтобы перехватить наше соединение на подходе.

В 00:25 я увидел вдали тусклую красную ракету, повисшую в ночном небе. Пеленг на эту ракету был 70 градусов с левого борта и примерно соответствовал направлению местонахождения сил противника, сообщенного самолетом-разведчиком тяжелого крейсера "Хагуро". Ракета выглядела столь тусклой, что я оценил расстояние до нее в 20 тысяч метров. Продержавшись в небе 2-3 секунды, ракета исчезла.

Я продолжал как зачарованный глядеть на ракету, а потом на то место в небе, где она погасла, тратя драгоценное время и игнорируя другие важные факторы. В этом была моя ошибка.

Оглянись я в этот момент по сторонам, то увидел бы, что в результате сложных маневров и поворотов, которые только что завершились, наш строй пришел в совершеннейший беспорядок. Кроме того, все корабли оказались опасно скученными. "Самидаре" находился вне строя слева от меня, а три других наших, корабля сблизились друг с другом на 300 метров вместо предписанных 500.

Я решил, что ракета, видимо, сброшена нашим самолетом-разведчиком для обозначения места противника, а потому передал на все корабли срочное сообщение:

"Вижу противника по пеленгу 70 левого борта!"

Никто в нашем соединении даже и помыслить не мог, что главные силы противника подходят к нам с юга и находятся в данный момент у нас прямо по курсу.

В этот момент мои сигнальщики доложили: "С левого борта по пеленгу 70 четыре корабля!" Было 00:45 2 ноября 1943 года.

Я считал, что эти четыре корабля появились продолжая следовать своим курсом с места, обозначенного ракетой. В действительности, пока я пялился на эту ракету, четыре из восьми американских эсминцев, идущих с юга на север, уклонились с курса, чтобы, развернувшись, выпустить торпеды.

Мой сигнальщик продолжал докладывать: "Отряд противника разделился на две группы. Одна группа удаляется, вторая - ложится на параллельный курс с нами. Это эсминцы! Дистанция 7000 метров!"

Я вздрогнул от понимания, что уходящие эсминцы уже выпустили свои торпеды. Противнику удалось захватить инициативу! Я немедленно приказал положить руль право на борт и выпустить торпеды.

"Сигуре" начал поворот вправо, выпустив с двухсекундными интервалами восемь торпед. Я следил за обстановкой, будучи в полной уверенности, что мне удастся уклониться от любых торпед, выпущенных американцами. Обернувшись, чтобы проследить за ходом собственных торпед, я с ужасом увидел, что крейсер "Сендай" полным ходом несется прямо на мой эсминец! Одновременно с "Сигуре" крейсер также повернул вправо, но выполнил этот маневр гораздо быстрее и круче. Я оцепенел, видя с какой скоростью крейсер сближается с "Сигуре". Его огромный корпус, превышающий в три раза наш по размеру, торпедой несся прямо в середину нашего правого борта.

- Право на борт! - заорал я. - Полный вперед!

Подобно тонущему в пучине, я задержал дыхание, видя, как над "Сигуре" нависает огромный форштевень крейсера. Мне казалось, что "Сигуре" ползет как улитка, и я весь напрягся в ожидании неизбежного столкновения, когда "Сигуре" вильнул своей хрупкой кормой и пронесся менее чем в трех метрах от крейсера.

Переведя дух от миновавшей опасности, я бросил настороженный взгляд в направлении "Самидаре" и снова застыл от ужаса. "Самидаре", резко уклоняясь вправо от обезумевшего "Сендая", прочертил бортом весь левый борт и палубу "Сирацуи", разбив и смяв все его орудия и торпедные аппараты!

Но все мои удивления только начинались. Не успел я прийти в себя от столкновения двух своих эсминцев, как "Сендай" без всякого предупреждения снова развернулся и помчался к противоположной колонне наших кораблей. Ошеломленный таким поведением своего флагманского крейсера, адмирал Иджуин приказал переложить руль, и наблюдал, как крейсер неожиданно вильнул влево, выполняя какой-то непонятный маневр. В следующий момент я с ужасом увидел, как вокруг "Сендая" встали водяные столбы от упавших снарядов, а один из них угодил прямо в середину крейсера. Рыская как пьяный, "Сендай" попал под первый залп американских крейсеров. Мне еще никогда не приходилось видеть такой исключительной точности - первый залп и - прямое попадание!

Второй и третий залпы также поразили обреченный крейсер, и он вспыхнул, как гигантский факел. Корабль задрожал, накренился и замедлил ход, но все-таки сумел выпустить восемь своих торпед в общем направлении кораблей противника.

С находящегося в 500 метрах дальше эсминца "Самидаре" сумели вычислить место американских кораблей, и в 00:52 капитан 3-го ранга Сугихара выпустил веер из восьми торпед.

Четыре невидимых американских крейсера находились от нас на удалении 15 000 метров. В 00:51 они совершили последовательный поворот вправо и успешно уклонились от шестнадцати торпед. Попадание из-за ошибки в маневрировании получил только последний корабль во второй американской колонне - эсминец "Фут". Он был выведен из строя, но не затонул.

Между тем хаос и паника царили в двух других колоннах наших кораблей. В 00:45, когда я передал сигнал об обнаружении кораблей противника, адмирал Омори их видеть не мог. Зато пятью минутами позже он увидел, как вспыхнул "Сендай" под градом американских снарядов. Адмирал считал, что "Сендай" находится примерно в 1000 метрах впереди его на курсе, параллельном курсу тяжелого крейсера "Миоко". Вместо этого он обнаружил горящий "Сендай" у себя слева по носу. Решив снова перестроить соединение в первоначальный ордер, адмирал приказал всем кораблям ложиться на обратный курс, чтобы выйти из зоны обстрела. Этот маневр мог бы удасться, если бы все корабли его четко выполнили. Но на многих кораблях офицеры не имели никакого опыта ночных боев, и результатом этой команды стал полный хаос. К нему еще добавились ошибки, допущенные третьей колонной адмирала Мацубара.

Мацу бара, не имеющий большого боевого опыта, был, однако, известен своей фанатичной агрессивностью. Получив мое сообщение о появлении противника, он немедленно бросил свою колонну в атаку на американские корабли. Развив полный ход, его корабли минут десять шли в полной темноте в указанном направлении, ничего не видя. Затем Мацубара увидел, что тяжелые крейсера "Миоко" и "Хагуро" начали поворот, он начал делать то же самое, совершив самую серьезную ошибку из всех, допущенных этой ночью.

Когда его крейсер "Агано" и три следующие за ним эсминца, завершив поворот, взяли курс на север, Мацубара не заметил, что его колонна под прямым углом пересекает курс тяжелых крейсеров адмирала Омори. В результате тяжелый крейсер "Миоко" врезался в эсминец "Хацукадзе", а тяжелый крейсер "Хагуро" едва избежал столкновения с "Вакацуки".

В панике Мацубара снова развернулся, чтобы вернуться к своему поврежденному эсминцу" Но поскольку в разгаре боя он ничем не мог помочь поврежденному кораблю, Мацубара снова приказал своей колонне лечь на параллельный курс с тяжелыми крейсерами.

В 01:15 американские снаряды накрыли "Миоко" и "Хагуро". Тяжелые крейсера вслепую открыли ответный огонь в вероятном направлении нахождения противника. В следующие несколько минут, продолжая вести огонь из орудий главного калибра, тяжелые крейсера выпустили также двадцать четыре торпеды, ни одна из которых в цель не попала.

Американские радиолокаторы лишили японский флот былого преимущества в ночных боях. Американские эсминцы добились великолепных результатов, хотя все десять их торпед прошли мимо. Одним ударом были выведены из строя три японских корабля!

В это время сигнальщики доложили, что с кормы "Сендая" сигнальным фонарем передают сигнал бедствия, прося "Сигуре" подойти к крейсеру. Мой эсминец находился в 500 метрах с правого борта "Сендая". Снаряды противника не долетали до нас, продолжая каскадами обрушиваться на подбитый крейсер. Мой лучший друг, адмирал Иджуин, звал меня на помощь, но "Сигуре" не имел никаких шансов уцелеть, если бы он приблизился к горящему "Сендаю". Я еще помнил, что сорок три человека на "Амацукадзе" погибли, попав из-за собственной ошибки под сосредоточенный огонь крейсера "Хелена". Ради душ этих моряков я не имел права повторять подобной ошибки.

Командир "Сигуре" с нотками нетерпения в голосе попросил разрешения подойти к "Сендаю". Я не разрешил.

- Но это приказ командующего эскадрой! - закричал Ямагами. - Он приказывает нам подойти к крейсеру и снять экипаж!

- Нет, Ямагами, - твердо ответил я. - Я решил этого не делать. Смотрите, что делается вокруг крейсера. Мы, может быть, успеем снять с него пару человек, но погибнем все и погубим эсминец.

- Но мы получили приказ! - не унимался Ямагами.

- Приказ? - переспросил я. - Да, мы имеем приказ и давайте его выполнять. Нам отдан приказ сражаться с врагом. Идет бой, а во время боя все спасательные операции являются второстепенными...

- Но там гибнут наши товарищи, капитан 1-го ранга Хара! - в истерике закричал Ямагами. - Они гибнут на ваших глазах и просят о помощи!

Это меня разозлило и я заорал в ответ:

- Молчать! Не суйтесь не в свое дело! Пока я отвечаю за все!

Ямагами в каком-то оцепенении замолчал, а я дал команду:

- Лево руля! Полный вперед! Мы атакуем! Турбины "Сигуре" взревели, доведя скорость до максимальных 30 узлов. Я хотел присоединиться к другим кораблям и вместе организовать поиск и атаку кораблей противника. Но я не видел никого, и никто не заметил меня. Следующие 10 минут я провел в отчаянном поиске целей. Я продолжал идти южным курсом до 01:34, когда был получен приказ адмирала Омори отходить с места боя и возвращаться в Рабаул.

Омори решил выйти из боя, поскольку пришел к выводу, что нам противостоят семь крейсеров и девять эсминцев противника, действующих в двух кильватерных колоннах. К этому выводу адмирал пришел на основании ошибочных докладов с самолетов-разведчиков. Благодаря этому, два наших тяжелых крейсера всю ночь сражались с миражом, существовавшим лишь в голове командующего. В действительности четыре американских крейсера в 01:01, которые шли южным курсом, повернули на север. Это и породило иллюзию у Омори, что один крейсер противника был потоплен "определенно", а два других - повреждены. Он так и не понял, что его крейсера вели себя как двое слепых, понапрасну тратя боезапас и горючее.

При возвращении на базу на мостике "Сигуре" царило тяжелое молчание. Я думал о том, что нам еще повезло. Действуй американцы активнее, они в таком хаосе могли бы перетопить все наши корабли. 2 ноября в 20:00 мы вернулись в Рабаул. Мы вставали на якорь, когда с "Миоко" семафором сообщили: "Подводная лодка "J-104" доложила, что спасла с "Сендая" адмирала Иджуина и тридцать семь человек экипажа. С эсминца "Хацукадзе" не удалось спасти никого".

На следующее утро капитан 3-го ранга Ямагами предложил отправиться на "Миоко" и представить адмиралу Омори полный рапорт о событиях минувшей ночи. Я посоветовал ему сделать это позднее, а пока подготовить корабль к отражению воздушного налета. В последнее время американцы все чаще и интенсивнее бомбили Рабаул. У меня было предчувствие, что сегодня обязательно будет налет. И не ошибся. Самолеты противника появились с севера, стелясь над водой на высоте не более 50 метров. Предыдущие бомбежки проводились с больших высот, но сегодня тактика изменилась. Начавшийся бой оставил у меня одно из самых ярких воспоминаний войны.

"Сигуре" был первым кораблем, давшим ход в момент появления американских бомбардировщиков. За ним шли "Самидаре" и "Сирацуи".

Все орудия были задраны в небо, а их расчеты работали, как разъяренные дьяволы, ведя непрерывный огонь. Казалось, что в этот огонь вложена вся злость, порожденная неудачным исходом боя в бухте Императрицы Августы. В этот день в налете на Рабаул участвовали 80 американских бомбардировщиков "Б-25" и 80 истребителей "П-38". Большая часть из них проскользнула прямо над мачтами моих эсминцев.

Бомбардиры американских самолетов, видимо, не поняли, что это за маленькие кораблики крутятся под ними и не особенно желали тратить на нас бомбы. Всего было сброшено несколько бомб, одна из которых слегка повредила "Сирацуи". Но наши орудия вели такой огонь, что строй вражеских самолетов сразу же рассеивался, пролетая над нами. В итоге американцы добились результатов, совершенно несоизмеримых с их количеством: были уничтожены восемнадцать японских самолетов, а потоплены только два торговых судна и один охотник за подводными лодками. За эти ничтожные результаты американцы заплатили восемью бомбардировщиками и девятью истребителями, которые точно были сбиты. Кроме того, много самолетов получили такие повреждения, что, кое-как доковыляв до базы, разбились на посадке.

Обычно зенитный огонь с надводных кораблей по самолетам не бывает особенно эффективным. Но в этот день все было иначе. Самолеты противника сами входили в сплошную стену нашего зенитного огня. Я сам видел по меньшей мере пять машин, сбитых орудиями "Сигуре". (Капитан 1-го ранга Хара совершенно прав, описывая эффективность зенитного огня его эсминцев. Официальная история авиации Армии США отмечает: "...два эсминца, находящиеся у устья реки Варангой, оказались прямо на пути наших самолетов и своим огнем вынудили бомбардировщики рассеяться и заходить затем на цели в одиночку или парами". ("Тихий океан" - От Гуадалканала до Сайпана, T.IV, стр. 326).)

Когда мои эсминцы вернулись на свои якорные стоянки, я с радостью заметил, что упадническое настроение, порожденное вчерашним ночным боем, исчезло. Офицеры и матросы снова шутили и смеялись.

После обеда я отправился на флагманский крейсер "Миоко" с рапортом о вчерашнем бое. После отражения воздушного налета мне было легче говорить о неприятных событиях минувшей ночи.

Адмирал Омори встретил меня, как обычно, тепло и приветливо. Выслушав мой рапорт, он, почувствовав мою нервозность, успокаивающе сказал:

- Я считаю, что вы все сделали правильно. И то, что вы держались подальше от "Сендая", когда тот находился под сосредоточенным огнем, тоже правильно. Кроме того, я особо благодарю вас за ваше сообщение в 00:45 об обнаружении противника. Больше никто не заметил американских кораблей. Если бы не это сообщение, вообще неизвестно, чем бы дело кончилось для всего нашего соединения.

Я попросил разрешения идти и уже направился к дверям, когда адмирал приказал мне вернуться. Он вытащил из кармана свой бумажник и высыпал его содержимое на стол.

- Здесь 30 иен, - ухмыльнулся он. - Это немного, но примите их как мой вклад в покупку выпивки для ваших матросов.

Видимо, я выглядел очень растерянным, потому что адмирал громко захохотал. Потом мы пожали друг другу руки и рассмеялись вместе. Видимо, до него дошел рассказ об эпизоде с возвращением меча, чтобы получить деньги на выпивку для матросов, хотя этот эпизод произошел задолго до прибытия адмирала в Рабаул.

В бою в бухте Императрицы Августы американцы одержали уверенную победу. Их эсминец "Фут", хотя и был тяжело поврежден торпедой с "Самидаре", сумел вернуться на базу. Потери в людях составили менее сорока человек убитыми и ранеными.

Японские потери были гораздо большими. На затонувшем крейсере "Сендай" погибли 335 человек. Эсминец "Хацукадзе" погиб со всем экипажем в 240 человек. Прямые попадания в тяжелые крейсера "Миоко" и "Хагуро" причинили этим кораблям некоторые повреждения, убив еще 6 человек и ранив семерых.

Омори вскоре был отстранен от командования и назначен начальником Минно-торпедной школы. От должности был отстранен и Мацубара, переведенный на береговой пост.

3 ноября в Рабаул пришла подводная лодка "J-104" со спасенными с крейсера "Сендай". Жалко было смотреть на адмирала Иджуина, когда он сходил на причал. Я подошел к нему с извинениями за то, что не мог подойти к "Сендаю" по его требованию. Он обнял меня:

- Вам не за что извиняться, Хара. Я не имел права отдавать подобный приказ. Это приказ труса.

Вскоре адмирал Иджуин был отозван в Токио. После нескольких месяцев отдыха он вернулся в южную часть Тихого океана и доблестно сражался. Иджуин погиб 24 мая 1944 года, когда во время выполнения эскортирования конвоя его флагманский фрегат "Ики" был потоплен американской подводной лодкой "Ретон".

6

Можно что угодно говорить о боевых способностях адмирала Иджуина, но в одном он оказался совершенно прав, когда заявил, что с падением Бугенвиля рухнет и Япония.

Воздушный налет на Рабаул 2 ноября не принес больших потерь, но налет, произошедший через три дня стал настоящим бедствием.

Американцы считают наш налет на Перл-Хабор катастрофой, но их налет на Рабаул был еще хуже. Целая эскадра крейсеров, которую с фанатичным упорством пытались сохранить, не выпуская в бой в течение целого года, была выведена из строя в один день.

Как такое могло произойти?

Рабаульская катастрофа 5 ноября явилась прямым следствием печального исхода боя в бухте Императрицы Августы. Уроки боев полностью игнорировались, ошибки повторялись, нарастали, превращаясь в фатальные.

Уверенность адмирала Омори в том, что он "определенно" утопил один американский крейсер и повредил два, привела не только к его производству в вице-адмиралы, но и к отправке по приказу самого адмирала Кога еще семи крейсеров в Рабаул. Адмирал Кога и все офицеры его штаба уже забыли, когда последний раз участвовали в боях с ежедневно набирающим мощь противником.

Вице-адмирал Курита, сменивший адмирала Кондо на посту командующего 2-м флотом, разделял самоуверенность и оптимизм адмирала Кога. Его самоуверенность подогревалась последним воздушным налетом на Рабаул, когда американцы не сумели добиться ни одного прямого попадания в боевые корабли. Сам Курита уже более года не участвовал в боях по-прежнему считая, что японские истребители имеют качественное преимущество над американцами и по матчасти, и по искусству летчиков, как это было в 1942 году.

На рассвете 5 ноября соединение Куриты прибыло в Рабаульскую бухту Стимпсона. Я с изумлением смотрел, как флагманский крейсер Куриты "Атаго" с величественной беспечностью прогрохотал якорь-цепью в узкой бухте, уже забитой семью крейсерами и 40 вспомогательными судами их обеспечения. От вида этой картины у меня на сердце стало как-то тревожно.

В 07:00 того же дня патрульный самолет доложил об обнаружении пяти тяжелых крейсеров, семи эсминцев и двух транспортов противника в точке на расстоянии 150 миль по пеленгу 140 от мыса Сент-Джордж. В штабе решили, что американцы снова нацелились где-то высадиться. Никому и в голову не пришло, что обнаруженные "транспорты" были на самом деле авианосцами "Саратога" и "Принстон". Вопиющая безграмотность наших пилотов разведывательных самолетов уже не раз ставила нас на грань катастрофы. Теперь она произошла.

В 09:00 в Рабауле завыли сирены воздушной тревоги. Мой "Сигуре", находясь в полной боевой готовности, сразу же дал ход, направляясь к выходу из гавани мимо стоявших на якоре тяжелых кораблей.

Крейсера тоже начали сниматься с якоря, когда в 09:15 на базу обрушились самолеты американской авианосной группы. Для 23 американских торпедоносцев "Авенджер" и 22 пикирующих бомбардировщиков "Донтлесс", прикрытых 42 истребителями "Хеллкет", 50 японских кораблей, сгрудившихся в узкой бухте, стоя на якоре, стали отличными мишенями, как сидячие утки для охотников. В воздухе находились около 70 наших истребителей "Зеро", но они не смогли остановить огненный ливень американских бомб.

Выходя из гавани, "Сигуре" открыл ураганный зенитный огонь из всех орудий. Я сам видел два самолета, сбитых огнем нашего эсминца, а сигнальщики уверяли, что мы подбили еще два. Катастрофу можно было предотвратить, если бы весь флот вышел из бухты, как это сделал "Сигуре". Я был один, поскольку накануне два других моих эсминца отправились на Трук для ремонта.

Около 10:00 мы вернулись в гавань, и я был потрясен тем, что здесь произошло менее чем за час.

Флагманский тяжелый крейсер "Атаго" пылал. Горели и однотипные с ним "Майя" и "Такао". Их трубы и надстройки были сильно повреждены. Сильные повреждения получили также тяжелые крейсеры "Могами" и "Тикума", легкие крейсеры "Агано" и "Носиро" и эскадренные миноносцы "Фудзинами" и "Амагири". Я протер свои глаза, не веря в реальность того, что я увидел.

В штабе базы обычно интеллигентный адмирал Кусака в ярости изрыгал страшные проклятия.

Между тем, все японские аэродромы в районе Рабаула гудели, как гнезда потревоженных шмелей. Все имеющиеся в наличии машины были подняты в воздух для ответного удара по американцам. Около ста бомбардировщиков и истребителей обнаружили отходящее авианосное соединение противника в 235 милях юго-восточнее Рабаула. Атаковав противника, они доложили о "потоплении одного большого авианосца и двух крейсеров и повреждении одного авианосца меньшего размера".

Этот рапорт можно было назвать тотальным преувеличением. Адмирал Кусака, которому суждено было уцелеть в войне, позднее вспоминал: "Я очень скептически отнесся к этому рапорту, как, впрочем, и ко многим другим докладам в этом же духе, которые ко мне поступали тогда. Я знал, насколько упало боевое мастерство наших летчиков за прошедший год. Но я не мог отвергать эти рапорты или требовать их проверки или перепроверки, чтобы окончательно не погубить моральный дух тех, кто шел на любые жертвы во имя победы над врагом".

На следующий день, 6 ноября, крейсера "Атаго", "Такао" и "Могами" заковыляли из Рабаула обратно на Трук под эскортом неповрежденного крейсера "Судзуя" и не очень поврежденной "Тикумы". С болью в сердце смотрел я на уход этих разбитых кораблей, вспоминая какие надежды возлагались на них в довоенные времена и насколько эти надежды оказались неоправданными.

В Рабауле остались лишь тяжелый крейсер "Майя", который получил такие тяжелые повреждения, что не мог выйти в море, и с трудом вообще державшийся на плаву легкий крейсер "Агано".

В полдень того же дня я был вызван в штаб к адмиралу Самедзима. Адмирал был мрачен.

- Я хочу, - приказал он, - поручить вам сегодня ночью одну задачу. Кроме "Сигуре" с вами пойдет "Юбари" - единственный оставшийся в строю крейсер. Обстановка очень плохая. Возможно, мы будем вынуждены сдать Бугенвиль, но нам необходимо сохранить ближайшую базу в Бука. Поэтому необходимо усилить там оборону.

Подобное решение не удивило меня. Я откозырял и повернулся, чтобы идти, но адмирал вернул меня.

- Я скажу вам честно, Хара, - вздохнул он, - что мне совсем не хотелось бы посылать именно вас в этот поход. Но это будет ваша последняя задача. Я отлично помню, сколь вашему эсминцу необходим капитальный ремонт, а вам - отдых.

Из всех Соломоновых островов Бука находился ближе всех к Рабаулу. "Сигуре" и "Юбари" подошли глубокой ночью к его побережью, высадив 700 солдат 17-й армейской дивизии и выгрузив двадцать тонн предметов снабжения.

Хотя операция была короткой, напряжение на обоих кораблях было очень высоким. Противодействия мы не встретили никакого, но вернулись в Рабаул совершенно измученными. Я явился в штаб, чтобы доложить о выполнении задания и попрощаться с адмиралом Самедзима.

- Задача оказалась на удивление очень легкой, - доложил я, - но предупреждаю - в следующий раз она уже столь легкой не будет. Поэтому не повторяйте того, что сделали мы. Это может очень плохо кончиться.

Адмирал поблагодарил меня за предупреждение, сказал, что ему будет очень меня не хватать, особенно при столь острой нехватке опытных офицеров. Он выразил надежду, что я вернусь обратно в Рабаул.

7 ноября в 05:30 "Сигуре" вышел из Рабаула. По пути домой мы должны были проэскортировать до Трука два транспорта "Токио-Мару" и "Онтакесан-Мару". За кормой в туманной дымке таяли вулканические сопки Рабаула. Сколько здесь пришлось пережить, скольких друзей потерять в беспрерывных боях за удержание Соломоновых островов.

И все тщетно! Мы теряли остров за островом, и к настоящему времени в наших руках оставался только Бука, который тоже может пасть в любой момент. А за ним наступит очередь и Рабаула.

Стоял ясный и солнечный день. Море было спокойным. Все шло гладко и приятно, как в туристском круизе. Подставив лицо под освежающий бриз, я стоял на мостике, посматривая на транспорты. Мы шли со скоростью 12 узлов.

К закату солнца мы находились у юго-западного побережья Новой Ирландии. Погода продолжала быть тихой и ясной, на небе сверкали мириады звезд. Мы прошли пролив Изабеллы и повернули на восток к Кавиенгу, когда из радиорубки доложили, что перехвачена зашифрованная радиограмма, говорящая о том, что где-то поблизости находятся самолеты противника. Приятный туристский круиз закончился!

Увеличив скорость до 18 узлов, я приказал ставить дымовую завесу. Транспорты, отчаянно дымя, развили свой максимальный ход 16 узлов. Я ходил около них, чтобы окутать их дымом завесы.

Самолеты появились внезапно, заходя с правого борта. К счастью, они выбрали эсминец, а не транспорты. Пройдя над нами, они развернулись и стали заходить на "Сигуре" с левого борта. По тому, как они стелились над водой, я понял, что это знаменитые "топмачтовики". Я часто ломал себе голову над методом уклонения от их атак, и сейчас, когда два ревущих монстра неслись прямо на меня, инстинкт подсказал мне правильное решение. Открыв ураганный огонь из всех орудий и пулеметов, я направил "Сигуре" прямым курсом прямо на противника. У скользящих по воде бомб было мало шансов попасть мне в форштевень; выскочив из воды, они взорвались метрах в 10 с правого и левого бортов. "Сигуре" тряхнуло и подбросило, но на этом дело и кончилось. Самолеты исчезли, а вскоре по радио мы перехватили переговоры американских пилотов с базой открытым текстом. Летчики сообщали, что получили сильные повреждения от зенитного огня и собираются совершить вынужденную посадку на воду, прося прислать спасательный гидросамолет...

Вскоре мы пришли в Кавиенг, разгрузились там, а на рассвете 8 ноября вышли к Труку. Снова все было спокойно и приятно, как в развлекательном круизе до 10 часов утра, когда мне доложили, что наш гидролокатор вышел из строя. Акустики возились весь день, но так толком починить его не смогли. Слишком старым и изношенным было оборудование. Это было очень неприятно. Район кишел американскими подлодками, а "оглохшему" эсминцу было трудно охранять транспорты в трехсуточном походе.

Я приказал приготовить глубинные бомбы, а двум транспортам было передано сигналом увеличить расстояние друг от друга до 1500 метров. "Сигуре" занял позицию с их правого борта. Праздничный круиз превращался в напряженно-нервный поход.

В оставшиеся часы дня и ночью ничего не произошло. На следующий день, во вторник, все также было спокойно.

В среду все утро я проводил интенсивные противолодочные учения. В 11:30 был сыгран отбой, чтобы дать немного отдохнуть экипажу. Погода к этому времени несколько испортилась: небо затянуло тучами, разволновалось море.

Именно в тот момент, когда матросы расходились по палубе после отбоя, я увидел зловещий след торпеды, идущий наперерез курса "Сигуре" со стороны правого борта. Не в силах что-либо сделать, я молча наблюдал, как торпеда шла в направлении "Токио-Мару", который находился в этот момент примерно в 700 метрах по левому борту эсминца.

Я следил за зловещим следом оцепенев. Торпеда попала прямо в середину транспорта. Силой взрыва, тряхнувшего эсминец, меня вывело из состояния оцепенения. Приказав увеличить скорость до 24 узлов и приготовиться к сбросу глубинных бомб, я повел "Сигуре" вдоль торпедного следа, пытаясь по нему примерно рассчитать местонахождение лодки. Мы сбросили шесть глубинных бомб, но никакого результата не наблюдали.

Подводная лодка ушла. И не удивительно, если иметь в виду мою замедленную реакцию на случившееся. Я стоял бледный и злой, наблюдая за "Токио-Мару". На транспорте не было заметно ни пожара, ни дыма, но оказалось, что машинное отделение у него затоплено, хода нет, но судно еще держится на плаву. "Онтакесан-Мару" взял поврежденный транспорт на буксир, и мы пошли дальше со скоростью 7 узлов.

По мере того, как мы продолжали свой путь, крен "Токио-Мару" постепенно увеличивался. Через 8 часов стало ясно, что транспорт обречен. "Сигуре" подошел к борту, сняв с транспорта семьдесят человек команды, после чего "Токио-Мару" быстро затонул. Это был первый случай, когда я терял транспорт, находящийся под моим эскортом.

"Сигуре" и транспорт "Онтакесан-Мару" прибыли на Трук около полудня 11 ноября. Я отправился на флагманский крейсер "Атаго", чтобы доложить о печальных результатах нашего похода командующему 2-м флотом адмиралу Курита. Мне удалось встретиться с начальником штаба флота контр-адмиралом Коянаги. Он обрадовался, увидев меня, но когда я пробовал ему доложить о походе, он кивал головой, но было ясно, что он меня не слушает, думая о чем-то другом. Не понимая в чем дело, я замолчал. Адмирал встрепенулся:

- Извините, Хара. Дело в том, что противник снова нанес удар по Рабаулу. Сегодня утром... Очень большие потери.

Выяснилось, что 128 американских самолетов, поднявшись с трех авианосцев: "Эссекс", "Банкер Хилл" и "Индепенденс" появились в 08:30 над Рабаулом. Кусака, узнав вовремя об их приближении, приказал поднять в воздух 68 истребителей "Зеро", которые перехватили противника над мысом Сент-Джордж. Однако бомбардировщики противника прорвались к Рабаулу и потопили эсминец "Суцунами". Эсминец "Наганами" был тяжело поврежден, а крейсер "Агано" - получил попадание торпедой. Более 100 японских самолетов ринулись в преследование и доложили о повреждении двух авианосцев и крейсера. Этот рапорт тоже оказался чистейшей иллюзией, но 41 самолет был потерян.

- Простите, Хара, - продолжал адмирал, - мне нужно вернуться на совещание. Да... адмирал Курита хочет, чтобы вы эскортировали крейсера "Миоко" и "Хагуро", которые завтра уходят в Сасебо. Удачи, Хара! И адмирал чуть ли не побежал по коридору. В унынии от услышанного я вернулся на "Сигуре" и приказал приготовиться к походу на завтра. 12 ноября в 08:00 мы оставили Трук, эскортируя два тяжелых крейсера. Наше отплытие совпало по времени с решением адмирала Кога отозвать из Рабаула самолеты с трех наших авианосцев, которые прибыли туда всего две недели назад. Кога, видимо, расстался с идеей дать американцам решительное сражение в районе Соломоновых островов.

Пять суток плавания прошли спокойно, и 17 ноября 1943 года мы встали на якорь в Сасебо. Это возвращение было, конечно, приятнее, чем в декабре 1942 года, когда я вернулся с похоронками на 42 моряка из моего экипажа. За восемь месяцев службы на Труке и в Рабауле "Сигуре" не потерял ни одного человека. Матросы кричали от радости, прыгали и обнимались, когда эсминец входил в наш родной порт. Во время страшных боев у Соломоновых островов мы, порой, и не чаяли снова увидеть родные берега.

После двух дней разных бюрократических проволочек и болтовни "Сигуре" был введен в сухой док.

На следующий день я не мог отбиться от репортеров и фотокорреспондентов различных газет, которые прорвались на судоремонтную верфь. Они щелкали затворами камер, исписывали страницы записных книжек, спрашивая экипаж о действиях эсминца в далеких южных водах.

Слава "Сигуре" как самого знаменитого эсминца Императорского флота берет начало именно с этого времени. Газеты посвящали нашему кораблю целые полосы, а кто-то написал даже "Сагу о "Сигуре". Мне было очень неудобно читать некоторые статьи, полные выдумок и сильных преувеличений тех результатов, что нам удалось добиться в боях.

В ближайшие дни мы устроили в ресторане Манкиро банкет для экипажа "Сигуре". Ресторан был очень популярным среди моряков. Управлялся он пожилой женщиной, которую все звали Осеки-сан. С каждым своим посетителем она обращалась как с ребенком, называя даже адмиралов уменьшительными именами. В обращении она была очень простой, не признавая почти никакого этикета. Входящих офицеров она хлопала по спине, громко произнося их имя перед словом "привет". Так всегда она поступала и со мной, когда я появлялся в ее заведении после долгого отсутствия. Но на этот раз я был поражен. Одетая в праздничное кимоно, Осеки-сан встретила меня церемонным поклоном и сказала тоном, которого я никогда ранее не слышал:

- Добро пожаловать домой, капитан 1-го ранга Хара. Для меня величайшая честь принимать у себя вас и ваш прославленный экипаж. Примите мою глубочайшую почтительность.

- Что с вами, Осеки-сан? - удивился я. - Что за странные вещи вы говорите? И так странно себя ведете? Здоровы ли вы? Это же я, Тамеи Хара. Вы разыгрываете меня? Вы же знали меня еще кадетом.

- Я абсолютно серьезна, господин Хара, - отвечала она. - Мы все так гордимся вами. Я никогда не думала, что вы станете таким знаменитым офицером. Мне так стыдно, что я была груба с вами в прошлом.

- Да о чем вы говорите, Осеки-сан? - засмеялся я. - Я же тот самый Тамеичи, вечно пьяный, который почти никогда не мог полностью оплатить свой счет. Наверное, я и сейчас вам что-нибудь должен?

- Теперь вы меня разыгрываете, Тамеичи-сан, - сказала хозяйка. - Все долги, как ваши, так и вашего экипажа, давно списаны. И сегодняшний банкет будет проведен за счет ресторана. Я знала много эсминцев, которые погибли в боях. А ваш "Сигуре" прошел через ад, не потеряв ни одного человека. Я обслуживаю моряков уже пятьдесят лет, и я никогда не встречала столь прославленного офицера со времен адмирала Хейхачиро Того, когда он вернулся из своего Цусимского триумфа в 1905 году.

- Теперь я вижу, - сказал я, - что вы читаете газеты, Осеки-сан. Не верьте ничему из того, что там написано обо мне и "Сигуре". То, что мы сохранили корабли и уцелели сами - считайте, что нам повезло. Возможно, потому, что вы горячо молились, чтобы мы остались живы и вернули ваши долги.

Тут мы засмеялись вместе, но хозяйка настойчиво повторяла, что весь банкет будет проходить за счет заведения. Когда мы вошли в зал, она шепнула мне:

- Все гейши в Сасебо добровольно вызвались обслуживать ваш банкет бесплатно. Они также сказали, что ни за какие деньги не будут обслуживать этих индюков с "Миоко" и "Хагуро".

Нет необходимости рассказывать, насколько весело мы провели время. На следующий день весь экипаж эсминца на ротационной основе получил отпуска домой на десять суток. Мне было очень приятно видеть, как первая партии из восьмидесяти матросов сходила с эсминца, отправляясь на вокзал Сасебо.

В Сасебо мне удалось последний раз в жизни встретиться с адмиралом Нагумо, оправившимся от болезни и ожидавшим нового назначения. Хотя адмирал и выглядел значительно лучше, в каждом его слове чувствовалась какая-то обреченность. Возможно, он предвидел и собственную гибель, и гибель Императорского флота. Нагумо погиб в июле 1944 года на острове Сайпан, будучи командующим всего региона Центральной части Тихого океана и 14-м воздушным флотом.

Вскоре и я воспользовался правом десятисуточного отпуска, отправившись домой. Такого отпуска у меня никогда не было. Ежедневно, а то и по несколько раз в день, ко мне приходили мои офицеры и матросы, каждый раз с большой бутылкой саке. Поэтому мне ничего не оставалось делать, как сидеть с ними дни и ночи и пить. Конечно, моя жена и дочери были страшно недовольны, но внешне вежливы с гостями.

6 декабря я вернулся в Сасебо. Голова у меня гудела от бесконечных пьянок. Потребовалась неделя, чтобы я окончательно пришел в себя.

20 декабря ремонт "Сигуре" был закончен. Я провел двухсуточные послеремонтные испытания и убедился, что корабль приведен в состояние полной боеготовности, о чем и доложил в штаб, сообщив о готовности вернуться в южную часть Тихого океана. Мне приказали находиться в готовности и ждать.

Прошло три дня томительного ожидания, после чего я был вызван в штаб военно-морской базы Сасебо. Там я был принят заместителем командующего военно-морским районом, который лично вручил мне приказ о назначении преподавателем в Минно-торпедную школу!

Мое недоумение быстро сменилось яростью:

- Береговая служба? Что это все значит? Адмирал Самедзима сам говорил мне, что ждет моего возвращения на театр боевых действий, что я ему нужен! Я хочу вернуться на фронт! Я настаиваю на этом!

Адмирал терпеливо выслушал мои претензии и сказал:

- Успокойтесь, Хара. Не горячитесь. Вам еще не все известно. Ваше назначение на преподавательскую работу вызвано не тем, что вы оказались неспособным к строевой службе на кораблях, как иногда случается. Вы отобраны на специальную работу по рекомендации адмиралов Нагумо, Иджуина и Омори. Задание совершенно секретно и пока я могу сказать вам, что речь идет о совершенно новой тактике применения торпедного оружия. По общему мнению, никто кроме вас не способен эту работу выполнить. В настоящее время это одна из наиболее важных задач, стоящих перед нашим флотом.

Вернувшись на "Сигуре", я собрал экипаж на полубаке и попрощался со всеми своими моряками, пожелав им успеха с новым командиром. Шокированные матросы молчали. У некоторых по щекам катились слезы.

Собрав свои вещи, я спустился в шлюпку и последний раз окинул взглядом свой гордый корабль. Экипаж, сгрудившись у лееров и облепив надстройки, взмахами рук и фуражек прощался со мной. Я пытался помахать им в ответ, но сердце у меня не выдержало. Я опустился на банку шлюпки и заплакал.

Глава 5.

Последний поход

10 января 1944 года, как раз в тот день, когда адмирал Кога приказал перенести штаб-квартиру Объединенного флота с Трука в Палау, я приступил к обязанностям старшего преподавателя Минно-торпедной школы в Сасебо. К этому времени школа главным образом занималась подготовкой экипажей торпедных катеров, которыми ранее пренебрегали, а сейчас, по чрезвычайной программе военного времени, решили построить чуть ли не 500 единиц. На командование произвела глубокое впечатление эффективность действий американских торпедных катеров в районе Соломоновых островов.

Новости с фронта приходили с большим опозданием, и я иногда ездил в штаб базы, чтобы ознакомиться с последними секретными сводками. Конечно, прежде всего меня интересовала судьба моих бывших кораблей.

Эсминец "Амацукадзе" эскортировал весь 1943 год транспорты между Японией и юго-западной частью Тихого океана. Вскоре после начала моей преподавательской деятельности я был потрясен известием, что "Амацукадзе" был торпедирован в 250 милях севернее острова Спратли. При этом около восьмидесяти его моряков были убиты. Тяжело поврежденный эсминец добрался до Сайгона, а затем перешел в Сингапур, где его ремонт продолжался до марта 1945 года.

"Сигуре" также использовался на эскортной службе после того как он покинул Сасебо с новым командиром. 17 февраля 1944 года он получил попадание авиабомбой.

Повреждения были легкими, но погиб двадцать один человек. Самым шокирующим обстоятельством был тот факт, что это случилось на Труке, который я привык считать тихой тыловой базой.

Затем тревожные новости хлынули водопадом. 30 марта американское оперативное соединение под командованием адмирала Раймонда Спрюэнса нанесло удар по Каролинским островам, смешав с землей всю оборону Палау. Адмирал Кога вылетел в тот же вечер из Бабельтхуапа, чтобы перенести свой штаб в Давао на Филиппинах, и пропал без вести. (Офицеры штаба Объединенного флота вылетели на двух летающих лодках и попали в грозу над Филиппинами. Второй самолет, на котором летел вице-адмирал Фукудоме, попал в пограничную зону тайфуна и сумел совершить вынужденную посадку у острова Себу. Этот тайфун, видимо, и погубил самолет главкома. О гибели адмирала Кога официально было объявлено лишь 5 мая, и на его место назначен адмирал Тойода).

Узнав о назначении Тойоды на должность главкома Объединенным флотом, я только пожал плечами. С моей точки зрения, он совершенно не годился на эту должность. До последнего времени он командовал военно-морской базой в Йокосуке, а до этого был членом Высшего Военного Совета. Он и сам забыл, когда последний раз выходил в море. А уж в боях, разумеется, не участвовал никогда. Я до сих пор не понимаю, чем вообще руководствовалось верховное командование, выбирая главкомов?

Мой скептицизм по поводу способностей адмирала Тойода, к сожалению, скоро подтвердился. 19-20 июня 1944 года авианосное соединение адмирала Одзава потерпело сокрушительное поражение в сражении у Марианских островов, названном американцами "Охотой на куропаток над Марианами". Адмиралы, планируя операцию, совершенно не приняли во внимание возросшее мастерство американских летчиков, новые радары противника и низкую боевую подготовку собственных пилотов. В результате Одзава потерял три авианосца и 500 самолетов. Через четыре месяца Одзава выполнял у Филиппин с тремя авианосцами задачу по "приманке" противника, потеряв все три авианосца и не достигнув ничего.

10 июля я узнал о падении острова Сайпан и гибели на нем адмирала Нагумо.

К этому времени я был назначен начальником новой Торпедной школы в Каватане, недалеко от Сасебо. Мною было получено секретное указание готовить курсантов "к боям у побережья Японии".

Я не знаю, что случилось со мной, но я неожиданно сел и начал писать послание Императору Хирохито. Это было, конечно, глупо, но, видимо, я уже не мог себя контролировать.

Я написал, что Япония уже проиграла войну, призывая Императора взглянуть на ситуацию реалистически. Я отметил, что высшие посты в Армии и Флоте занимают офицеры, не знакомые с методами ведения современной войны, и что продолжающееся соперничество между Армией и Флотом не дают возможности успешного проведения операций. Я призывал Императора закончить войну и в качестве первого шага выгнать со службы всех некомпетентных адмиралов и генералов.

От этого моего поступка веяло не просто вопиющей недисциплинированностью, но и государственной изменой. Я вполне мог угодить под военный суд в соответствии с Военно-Морским Уставом. Но я совсем об этом не думал. Я думал только о том, что вся страна катится к катастрофе.

Закончив свою петицию, я первым же поездом отправился в Токио.

12 июля я, страшно волнуясь, вошел в здание Военно-Морского Министерства. Первым, кого я там увидел, был контр-адмирал принц Такамацу младший брат Императора. Я бросился к нему:

- Ваше Высочество, могу ли я поговорить с вами наедине?

Брови принца взметнулись от подобной наглости. Вероятно он решил, что я немного свихнулся, но кивнул и повел меня к себе в кабинет. Там я передал ему свое послание, попросив представить его Императору.

- Можно мне его предварительно прочесть? - спросил принц.

- Конечно, Ваше Высочество, - поклонился я. Принц медленно развернул бумагу и пробежал текст глазами. По нервному движению его бровей я понял, насколько неприятно ему было читать мое послание. Он снова взглянул на меня, видимо, соображая: сумасшедший я или нет, а затем сложил письмо и положил к себе в карман.

- Хорошо, Хара, - сказал принц, вставая, - ни о чем не волнуйтесь.

Мне так и не удалось узнать, что сделал принц Такамацу с моим посланием на имя Его Величества. Во всяком случае, в военно-морских кругах о нем никому не стало известно. Узнай о нем морской министр или главком, мне бы не поздоровилось...

Между тем, высадка американцев 20 октября в заливе Лейте привела к серии морских сражений, в которых с нашим флотом было практически покончено. 27 октября было передано беспрецедентное коммюнике о формировании "Корпуса Камикадзе" - добровольных смертников.

А затем в школе появился мой старый друг капитан 1-го ранга Мияцаки. Он привез новые методики подготовки курсантов. В них шла речь о формировании отрядов "Шиньо" ("Океанские Акулы") и "Фукуруи" ("Подводные драконы"). Фактически это были морские аналоги корпуса камикадзе. "Океанские акулы" являлись водителями деревянных катеров, начиненных взрывчаткой, на которых они должны были врезаться в корабли противника. "Подводные драконы" были боевыми пловцами, которые в легководолазном снаряжении должны были ожидать подхода противника к местам высадки, находясь в заранее выставленных воздушных колоколах, а затем взрываться под днищем вражеских кораблей.

Во всех боях для меня самым важным было сохранить людей, а потому я категорически отказался обучать курсантов по подобным методикам.

Мияцаки не согласился со мной.

- Я долго и мучительно думал обо всем этом, Хара. И я хочу все честно объяснить курсантам. Я расскажу им, как погибли моряки на моем эсминце, несмотря на все их мастерство и долгие годы боевого опыта. Теперь мы истекаем кровью на Филиппинах. Любого вступающего в бой ждет смерть. Преимущество противника таково, что простыми методами его уже не остановить. Летчики пошли добровольцами в камикадзе, когда узнали, что 500 их товарищей с сотнями часов боевого опыта воздушных боев были перешлепаны, подобно мухам, в сражении у Марианских островов. Вы знаете, как гибнут наши корабли один за другим. Боевой "Самидаре" потоплен подводной лодкой! Вы понимаете - лодка топит эсминец! Мышь съедает кота! "Сирацуи" столкнулся с танкером и затонул со всем экипажем. Ваш старый "Сигуре", хотя и уцелел в Лейте, став единственным спасшимся кораблем из всего отряда Нисимуры, но его час скоро настанет... Разве это война? Это уже бойня. Если мы хотим остановить американцев, мы должны сознательно идти на гибель, ценой каждой своей жизни уничтожая сотни врагов.

На следующее утро я собрал всю школу и объявил курсантам о формировании отрядов морских смертников. Я напомнил им, что они поступили в школу, чтобы стать членами экипажей торпедных катеров. Никто не может принудить их стать смертниками. Они сами должны добровольно решить этот вопрос без какого-либо давления. Я предупредил их, что буду находиться у себя в кабинете всю ночь и принимать их заявления. Никто не будет задавать вопросов, почему вы сделали свой выбор так, а не иначе.

В школе обучалось 400 курсантов. Все они до четырех часов ночи прошли через мой кабинет, принося листок бумаги со своей фамилией и выбором. 200 человек решили остаться на торпедных катерах, 150 добровольно вызвались стать катерниками-смертниками, а 50 - "Подводными драконами".

Несмотря на свое грозное название, "Океанские акулы" оказались совершенно неэффективным оружием. Еще более бесполезными стали "Подводные драконы". Столь первобытными методами невозможно было бороться с противником, оснащенным по последнему слову науки и техники для ведения современной войны.

Все это просто разрывало мое сердце. Я впал в хроническую депрессию, из которой был единственный выход - запой. Я не знаю, чем бы вообще это кончилось для меня, если бы 20 декабря 1944 года не был получен приказ сдать командование школой Мияцаки, а самому вступить в командование легким крейсером "Яхаги".

Это был мой самый счастливый день в этом ужасном году.

Мне трудно передать свое ликование, когда 22 декабря 1944 года я поднялся по трапу легкого крейсера "Яхаги", стоявшего в гавани Сасебо. Я возвращался в родную стихию, имея шанс снова сражаться с врагом, забыв все разочарования и интриги береговой службы.

Старшие офицеры корабля собрались в салоне, чтобы представиться мне.

Старший помощник, капитан 2-го ранга Шиничи Учино, взволнованным голосом сказал:

- Экипаж "Яхаги" просто ликует от счастья иметь вас своим новым командиром. Даже самые молодые новобранцы и те с гордостью говорят о нашем "Чудо-командире".

Я ответил, что очень благодарен своей счастливой судьбе, вручившей мне командование над "Яхаги" и добавил:

- Я еще никогда не командовал таким большим кораблем. Мне еще от каждого из вас придется многому научиться.

Мое замечание было принято с вежливым молчанием, и я чувствовал, что все действительно взбодрены моим прибытием на борт. Если сам факт моего прибытия на корабль мог поднять настроение экипажа, это было отлично, так как команда "Яхаги" очень в этом нуждалась.

Крейсер только что вернулся из катастрофического по своим последствиям для нас боя в заливе Лейте, где был флагманским кораблем группы поддержки 2-го флота вице-адмирала Такео Курита. Подробности этого боя были пока что неизвестны даже его участникам. Но многие уже знали, что японский флот был разбит, и Соединенные Штаты снова захватили Филиппинский архипелаг.

Когда 25 октября адмирал Курита, нанеся тяжелые повреждения соединению эскортных авианосцев противника, неожиданно начал свое знаменитое отступление, не сумев сорвать высадку американцев в заливе Лейте, "Яхаги" с тремя эсминцами были примерно в 10 милях от места боя.

Контр-адмирал Сусуму Кимура, командир 10-й эскадры эсминцев, в которую входил "Яхаги" и шесть эскадренных миноносцев, после боя был смещен со своего поста.

Он был прекрасным моряком, но не бойцом. Нежелание Кимуры сражаться было ясно продемонстрировано еще в ноябре 1942 года у Гуадалканала, когда его легкий крейсер "Нагара", хитро маневрируя, никак не мог сблизиться с противником, в то время как остальные корабли сражались с американцами на дистанции прямой наводки. Использование Кимуры после этого в таком важном сражении, как Лейте, прекрасно иллюстрирует, хотя и не объясняет, таинственные процессы мышления нашего высшего командования.

Но еще более серьезной ошибкой было оставление на командных постах адмиралов Куриты и Одзавы. Оба адмирала пережили войну и живы до сих пор. Мне бы не хотелось критиковать этих безусловно честных и мужественных людей, но я убежден, что назначение на высокие командные посты этих двух пожилых и уставших адмиралов явилось главным фактором нашего катастрофического поражения в заливе Лейте.

Курита показал свою вопиющую некомпетентность еще когда повел свой 2-й флот в Рабаул, чтобы подставить его там под удар американской авиации. Но, несмотря на это, он, подобно Одзаве, удержался на своей должности. В результате оба адмирала командовали силами нашего флота в сражении у Марианских островов 19 июня 1944 года, еще раз продемонстрировав свою бездарность. Но по причинам, которые я так и не понял до сих пор, оба остались на своих должностях и после поражения у Мариан.

Огромная ответственность лежит и на главнокомандующем Объединенным флотом адмирале Соему Тойода. Прибыв 18 октября в Японию с Формозы, он управлял боем сначала из Иокосуки, а затем переехал на 30 миль от побережья в курортное местечко Хиеши, откуда продолжал выполнять свои обязанности главкома. Таким образом, эта фантастическая операция была запланирована и управлялась с суши адмиралом, который никогда в жизни не участвовал ни в одном морском бою.

С потерей острова Сайпан Япония фактически уже проиграла войну. После этого наши линкоры и тяжелые крейсеры были просто брошены на заклание в заливе Лейте.

В тот день, когда я прибыл на "Яхаги", Курита был, наконец, снят со своего поста и заменен вице-адмиралом Сейичи Ито. Подобно многим другим решениям, принимаемым в то время на высшем уровне, это также ошеломило меня. С самого начала войны Ито постоянно служил в Морском Генеральном Штабе, ни одного дня не проведя в море и не имея никакого боевого опыта.

Мне казалось, что все спятили в Управлении кадров. Курита, несмотря ни на что, был назначен начальником Военно-морской академии. А Одзава был произведен в адмиралы и в мае 1945 года занял должность Главнокомандующего Объединенным флотом. Вообще это очень показательно, что большинство старших офицеров, участвовавших в сражении у Лейте, были повышены в чине.

Занятый по горло своими новыми обязанностями на "Яхаги", я с болью в сердце наблюдал, какие из эсминцев моего старого дивизиона, уцелев в филиппинской мясорубке, прибывают на базу. "Сигуре" входил в соединение адмирала Нисимура, когда тот с двумя линкорами, крейсером и четырьмя эсминцами пробирался 25 октября к заливу Лейте через пролив Суригао. Все корабли, исключая "Сигуре" были потоплены противником. Уцелевший эсминец стал объектом суровой критики и зловещих слухов, в которые я никак не мог поверить. Мне очень хотелось лично поговорить с экипажем эсминца и выяснить правду. Я долго ждал возвращения эсминца, пока не пришло сообщение, что "Сигуре" был торпедирован и потоплен 24 января подводной лодкой противника севернее Сингапура. Просто позор, что такой прекрасный корабль мог стать жертвой подводной лодки! Немного позднее пришло сообщение, что "Амацукадзе" останется в китайских водах и также не сможет присоединиться к остаткам 2-го флота.

Но не все новости были плохими. Почти ежедневно на "Яхаги" прибывало новое вооружение и оборудование. Это были радиовзрыватели, самонаводящиеся торпеды и, что наиболее важно, эффективные радиолокационные станции. Комендоры начали обучаться вести огонь из орудий с радиолокационным наведением. Конечно, многие образцы новой техники были еще в экспериментальной стадии, но само их появление говорило о том, что японская наука и техника продвинулась далеко вперед. И хотя все понимали, что уже поздно, что в этом отношении нам еще далеко до противника, образцы нового оружия внесли огромный вклад в подъем боевого духа личного состава в эти дни бесконечных бедствий.