Одна из стрел парфянских

Огромный зал в подземелье был полон на две трети, и не удивительно, ибо на сегодняшнее представление съехались крупные игроки и ценители со всей Европы. Впрочем, кроме «европейцев», неведомыми путями пробрались сюда «азиаты», «африканцы» и даже заморские, «американцы».

Государства, как таковые, давным-давно распались, всю планету Земля еще в двадцать втором, чуть ли ни в двадцать первом веке захватили пришельцы, оллы, однако люди, земляне, проживавшие там, где их предки обитали на протяжении тысячелетий, по привычке именовали себя французами, азиатами, африканцами… Оллы не препятствовали названиям, но очень не любили самостоятельных и вооруженных землян. Они беспощадно уничтожали военных, террористов, сектантов, повстанцев, заговорщиков, преступников, хулиганов… Природу человеческую эти репрессии и запреты улучшить не могли, но в какой-то мере сдерживали демографические «земные» приливы.

Поголовье землян, по регулярно проводимым переписям, во многие сотни раз превосходило олловское население, однако те были несопоставимо сильнее…

Колоссальные подземелья Рима – хороший рассадник и питомник для преступников землян; вот и сегодня, в одном из них, некий Ар Бобар, называвший себя марсельцем, сумел устроить «Большой турнир». Турнир – это состязания вооруженных бойцов, как правило дуэли, где в живых оставался победитель. Чаще всего, турниры были построены по «кубковому» принципу, ибо круговой системе препятствовала одноразовая применяемость бойцов… Чаще всего, но не всегда: сегодня был бенефис некого таинственного, никому не известного бойца, по кличке Гром, привезенного с дремучего таежного востока… Его показали зрителям, и те зашипели, зашушукались, как обычно подозревая обман и надувательство со стороны букмекеров, но дальше последовал перечень тех, кто собирался в порядке живой очереди выйти против него, и народ заинтересованно притих. Может, и не надувательство, а какая-нибудь странная мистификация… Это надо не торопиться в выводах и посмотреть, Ар Бобар человек ответственный, не мотылек и не понтовила… Как его?.. Гром Небесный? Ну-ну.

Ему было лет семьдесят на вид, старик стариком, наголо стриженый, чуть сутулый, жилистый на вид, но не гигант и не булыжник поперек себя шире… Он смирно стоял на краю большой круглой арены, сплошь затянутой прозрачным бронестеклом, в широких штанах, в рубахе навыпуск, со спины за поясом заткнуто нечто вроде перчаток… Глаза отстраненные, стоит в своем углу, даже не переминается с ноги на ногу.

– Ар, ты меня знаешь: я и сам не играю, и другим не «маячу». Кто это?

Ар Бобар скрипнул налитой шеей, наклонился к Тортилле, своему римскому партнеру-соустроителю турнира, и соизволил ответить, очень тихим шепотом, стараясь не шевелить губами:

– Сам толком не знаю. Русские, китайцы и турки за него ручались, страховку внесли будь здоров!

– Но кто он? Из гладиаторов, или что? Профессионал?

– Сказано, не знаю. Кто говорит – оружейник, типа механик, кто говорит из «осененных», а один мне вчера клялся, что, де, на сатанистов пашет… Тебе зачем, ты же не ставишь?

– Ну любопытно ж, все-таки. Бугай, Чугунок, Белый шум, Кусачий… Ни хрена себе… Если он всех победит – кто в турнирах-то будет, чем торговать станешь?

– Дерьма всегда найдется… Так, отпрыгни, начинаем…

– Господа! Сегодня великий день, сегодня турнир. Сегодня – праздник! Как всегда с вами я, Ар Бобар, вы меня знаете… – Зал затрещал аплодисментами. Ар Бобар вот уже пятнадцать лет устраивал подпольные бои, оллы разыскивали его по всему свету, назначали за его выдачу головокружительные денежные суммы и коэффициенты жизни, но Ар Бобар был неуловим…

– Сегодня мы надеемся на великолепные, зрелищные состязания, сегодня таинственный боец Гром Небесный из Азии вызывает на поединок лучших бойцов свободной Земли… – зал опять до краев наполнился аплодисментами, в этот раз – на слова «свободная Земля», которые сами по себе уже смертный приговор говорящим и одобряющим, без апелляций, но непременно с долгими муками…

– Всяк волен у нас делать ставки, выигрывать и с достоинством встречать неудачи… – сдержанные, однако явно одобрительные аплодисменты…

– Но я, Ар Бобар, ручаюсь словом и честью, что результаты не будут подмешаны. – Аплодисменты взорвали зал, хотя и не переросли в овации, ибо собравшиеся зрители были особые люди и не признавали стадности в поступках, по крайней мере – для себя и над собой…

– Итак: объявляется парад, затем перерыв три минуты, и – начало. Окончание парада – сигнал к окончанию приема ставок. Мошенников и потерявших честь азартников отстреливаем без предупреждения. Поехали!

Зал погрузился в полутьму, арена добавочно осветилась.

Отшумел короткий парад, а старик боец все так же стоял в своем загончике, смотрел куда-то вперед сквозь полусомкнутые веки, так, чтобы никому не видно было – куда именно.

Бойцам полагалось лишь холодное оружие, но зато – любое.

– Первый поединок: Гром Небесный – Кровавый Пьеро!

Здоровяк с двумя топорами, весь затянутый в красное трико, только и успел издать боевой клич, да метнуть с правой руки один из «инструментов»: Гром легко уклонился, в три шага добежал до Кровавого Пьеро и тот упал. Кровь хлестала из разорванного горла, бой был окончен. На перерыв между боями полагалось не более пяти минут. За это время все необходимое должно было быть сделано: арена приведена в полный порядок, кровь насухо собрана, ставки зафиксированы, а бойцы выведены на свои позиции.

– Нет, ты видел? Ар? Чем он его, голыми пальцами?

– Ну сам же смотрел, что ты меня спрашиваешь? – Ар Бобару пришлась по душе лаконичность первой схватки. Старик, как оказалось, действующий боец, а не пузырь надутый. Даже и так, за одну первую схватку, его репутация, как устроителя, уже защищена от возможных случайностей… Вот бы и вторая так…

Вторая схватка продлилась не дольше первой: Бугай также упал замертво с вырванным горлом, а Бобар насторожился: или старикан – боец одного приема (что неминуемо обернется для него поражением, другие ведь участники турнира не дураки и смотрят, подмечают, набирают опыт… Непременно учтут, не мальчики-несмышленыши), или… Скорее всего – «или», если сатанисты не врут, что он пользуется в бою «примочками» собственного изобретения, которые при этом, в двух серьезных схватках, даже и не понадобились… Впрочем, у Ар Бобара имелись в рукаве козыри для самых разных жизненных ситуаций…

– Третий бой! Гром Небесный и Большой Малыш! Гонг!

Большой Малыш учел ошибки предшественников и в ближний бой не рвался: длина рук и меча должны были ему это позволить против безоружного Грома. Впрочем, тот вытащил из-за спины перчатки и надел их. Перчатки вроде как металлические, трудно издалека рассмотреть… Малыш запыхтел, свистнул мечом один раз, другой, всячески показывая противнику, что меч тяжелый, а сам он слишком толстый, и что каждый раз, во время удара, инерция тормозит его реакцию, делает уязвимым и неповоротливым… Многие попадались на этот прием, попался и Гром: он немедленно ринулся к открытому боку Малыша, чтобы упасть двумя рассеченными половинками на бетонную арену… Однако, вдруг выяснилось что попался как раз Большой Малыш: с невиданным проворством он перехватил двуручный меч в левую руку и – рассек пустое пространство! Старик, который оказался не менее прытким, нежели его молодой соперник, остановился, чуть ли ни в середине прыжка, дал просвистеть мимо себя истинному удару, продолжил путь и двумя руками, сложенными в «замок», ударил по подставленному затылку. Ар Бобар успел обратить внимание на забавную деталь: лицо Малыша осталось узнаваемым, почти без крови, а задняя часть головы оказалась вдребезги снесена, глубоко вбита в лопнувший череп.

Народ зашумел. Да, это было качественное зрелище, это деньги не зря потрачены, даже и теми, кто проиграл свои ставки… Антракт десять минут.

– Дорогой, а ты же обещал, что он мечом махаться будет?

– Потерпи, раз говорил, значит, будет.

Что??? Ар Бобару послышался женский голос и он перегнулся из своей ложи, свесил мясистый носище вниз, в партер. Точно: у самой арены под ручку с долговязым кавалером прогуливается фифочка… Нельзя же сюда с бабами… Не то чтобы нельзя категорически… Но годами обычаи складывались… Ну что за… Ар Бобар надел противосумеречные очки. Понятно. Он узнал долговязого: это был Жека Чума из Ростова-на-Дону, несерьезный, безбашенный человек, не было смысла и выгоды заводиться с таким во время представления… Вот ведь чучело: то, что у солидных, уравновешенных людей лишь угадывалось небольшими вздутиями на боках и за пазухой, у Чумы напоминало виолончель, неловко запахнутую в сюртук. Эта кольчуга, напоказ сверкающая из под расстегнутого ворота льняной рубахи, эта сигара, чуть ли ни в полметра длиной… Родит же Мать-Земля идиотов…

Жека Чума снял три куша подряд и был очень доволен собой, своей разряженной спутницей, своим внешним видом, своей удачей…

– Господа! Сюрприз! По правилам наших турниров, боец, трижды подряд победивший в пределах одного турнира… – аплодисменты – … получает почетную обязанность сразиться с личной креатурой устроителей турнира…

Ар Бобар был очень предусмотрительный человек, осторожный и запасливый во всем: в подземелье вело два входа, южный и северный, каждый из которых мог быть спасительным выходом, кроме того, помимо живых бойцов, были в его «конюшне» и боевые киборги, на случай внезапного бойцового «безрыбья»… или еще на какой-нибудь другой вариант неучтенных событий… Против этого Грома следовало выпустить киборга, оно не будет вредно в любом случае, да и живые бойцы лишними не бывают, да и этот турнир не последний…

На самый-самый-всякий-такой случай в сегодняшнем дне, был у него сигнальный канал на сатанистов, ибо знал Ар Бобар нечто тайное, и, быть может, полезное…

– Антракт закончен! Одна минута – всем занять свои места…

Гром Небесный – киборг Дракончик!

Ар Бобар несколько секунд подержал руки воздетыми к каменному небу и уронил их, словно воду стряхивал:

– Бой!

Киборг Дракончик был похож на трехметрового крокодила, ставшего на толстые задние лапы и отрастившего огромные когти на передних, гораздо более длинных, нежели у обычных крокодилов или динозавров с изображений на древних книгах. Крылья на спине у Дракончика были невелики и неподвижны, зато, похоже, очень тверды и остры. Их единственно полезная функция заключалась в возможности дополнительно ранить неосторожного противника. Хвост был подвижным и гораздо более опасным оружием.

Старик-боец хлопнул рука об руку: из пальцев перчаток выскочили когти, весьма неприятные на вид, хотя и не столь грозные, как у киборга.

Скорость реакции у киборга была под стать искусственным нервным волокнам, однако старик сумел увернуться от Дракончика раз, и другой… Вдруг он – как успел? – оказался за спиной у Дракончика и ткнул пучком когтей в спину киборга, точно между крыльев…

Киборг взревел и крутанулся волчком, успев выставить в развороте переднюю лапу. Все это Дракончик проделал с бешеной скоростью, но старик и здесь ухитрился отпрыгнуть невредимым… Из спины киборга толчками хлестала кровь, но он пока еще был полон сил и заложенной в него жажды убивать…

– Все, скорость не та, – откуда-то из-за спины прошептал Тортилло, владелец киборга, но Ар Бобар и сам уже видел, что – да, не та… Капец киборгу…

Однако старик вдруг принялся вершить странное: он еще раз впрыгнул за спину Дракончику, еще раз ударил меж крыльев когтистою рукой и тот упал, окровавленный, кричащий и неподвижный. Старик явно понимал, куда нужно бить, чтобы парализовать нервную систему искусственного монстра.

Зал, затаив дыхание, смотрел, как этот чудовищный старикан садистски, по частям, кромсал Дракончика, превращал его в обрубок, поочередно отхватывая когтями куски искусственной плоти из хвоста и лап. Рев терзаемого киборга перешел в жалобный вой, потом в предсмертный хрип.

Старик казался увлеченным своим занятием, но вдруг поднял голову и подсек взглядом глаза Ар Бобара.

Да, киборг обладал «неправильными», запрещенными дополнительными возможностями: выставить его на бой с человеком – означало нечестную игру, и старик, своею непомерной свирепостью, намекал, вернее, показывал, что понял жульничество Ар Бобара и недоволен им… Но Ар Бобар был отважным воином и хладнокровным дельцом, он не мигая встретил взгляд Грома и даже нашел в себе силы улыбнуться… Погоди, старик… Кое-чего ты еще не знаешь…

– Господа! Это было незабываемое зрелище! По правилам турнира, боец, победивший в честном бою киборга такого уровня, получает утроенный гонорар и специальную премию на ту же сумму. Представление продолжается! Боец Белый Шум видел все подвиги нашего великолепного гостя из Азии, бойца Грома Небесного, и рукоплескал его искусству! Но боец Белый Шум никого не боится, и никогда не проигрывал…

Внимание! Ставки приняты… Бой!

Белый Шум – воистину незаурядный воин, Гром сразу понял это, с первых же секунд боевого контакта. Понял, но оружия не сменил, оставил перчатки с когтями. Белый Шум бился стилетом и эспадроном, никуда не спешил, финтами не «торговал», двигался экономно, дабы противник не мог составить себе представления о его манере двигаться и скорости реакции…

Ф-фис-с-с-ж-ж!!! – Стилет мелькнул с такой быстротой, что Гром успел уклониться лишь в четверть последнего мгновения. Невероятная мощь броска вогнала стилет в бронированное стекло почти на вершок, так что вынуть его оттуда было уже не в силах человеческих. Впрочем, ни Гром, ни его противник, даже не попытались этого сделать, а в руке у Белого Шума, как по волшебству, оказался еще один точно такой же стилет, тонкий и сверхпрочный, равно способный разрушать слабую плоть и тугую броню.

Гром собрался, было к атаке, но вместо этого упал вдруг на колено, потом на четвереньки. Белый Шум метнулся назад и влево, но старик не преследовал его, лишь вскочил на ноги и выставил вперед руки с когтями… Что-то не то… Белый шум пошел по кругу, аккуратно, по незаметной спирали, настороженный до предела, готовый нападать и защищаться… Нет, это падение не было финтом, либо ложной атакой со стороны старика… Оп! Опять свалился. Человек не может так натурально играть судороги на лице… Шум снова метнул стилет и снова старик избежал удара, перекатился по полу… Белый Шум прыгнул, отбросив ненужную осторожность – он понял, что нет здесь ловушки для него – хлестнул крест накрест ударом эспадрона… Со звоном взлетели по сторонам два перерубленных когтя, но этот чертов Гром сумел-таки отбить удар и откатился, по-прежнему невредимый.

Муть застилала глаза, сердце скрежетало в груди, а мозг просил смерти, но Гром был опытен и упрям… Только два человека во всем подземелье понимали, что происходит: где-то далеко, за тысячи километров отсюда, кто-то из сатанистов держит в руках куклу, изображающую Грома, с заправленной внутрь частицей его естества, волосами, слюной, хотя бы даже кусочком ногтя… И колет ее специальной иглой… Ар Бобар подал туда сигнал с выгодной ему информацией и теперь пожинал плоды… Но почему старик до сих пор жив???

Это была неодолимая смерть, однако Гром, похоже, умел сопротивляться даже такому чуду. «Выжить! Выжить!» – вопила в голове единственная мысль и повинуясь ей, старик держался, на одном лишь упрямстве и с помощью невероятных своих рефлексов, отклоняя от себя другую, близкую, «оружейную» смерть… Но даже и ему не найти было мгновения, чтобы обнажить спасительный меч: очень уж быстро и умело наседал в атаке Белый Шум.

О… Боль и ужас внезапно оборвались, прекратились, и Гром нанес удар, снизу вверх, пропоров уцелевшими когтями живот, грудь и горло Белого Шума, уже поверившего было в свою победу…

Мана… мана в подземелье стала другой… Старик втянул воздух трепещущими ноздрями, обнял его раскаленными легкими… Все понятно… Разлеживаться некогда…

Гром вскочил. Отбросить перчатки было делом одного мгновения… Ничто его больше не занимало: ни коварный Ар Бобар, ни козни сатанистов, едва-едва не прикончивших его только что, ни гонорар, ни чужие потроха под ногами…

Гром выхватил из под рубашки черный цилиндр, щелк – и вот уже в руках его меч со странным темным клинком… Одним круговым движением Гром прорубил арку в толстенном, в руку толщиной, бронированном стекле ограды и, ни на что больше не обращая внимания, помчался по крутым ступенькам на верх амфитеатра, к южному входу: там – чисто, он это чуял.

Со стороны северного входа ворвался в подземелье то ли вой, то ли свист, огромная стальная дверь-плита покрылась инеем и лопнула, посыпалась внутрь бесформенными кусками.

– Оллы!!! Измена!!!

Оллы были стремительны и неудержимы. Очень похожие на людей, а все-таки не люди, неумолимые и беспощадные, могущественные и…

– Всем не двигаться! Любое движение карается смертью. Не двигаться! Пять смирных будут прощены!

В ответ полыхнула волна крутого, без малого – артиллерийского огня.

Четыре десятка тяжело вооруженных оллов стоили целой армии землян в лучшие годы земной истории, казалось абсолютно бессмысленной любая попытка противостоять столь сокрушительной мощи, но и в подземелье собрались люди не сказать, чтобы самые смирные в покоренном оллами мире. Всем им, включая неразумную спутницу Жеки Чумы, терять в этой пиковой ситуации нечего, в пятерку смирных попасть никто не надеялся, а вооружены они были поголовно и совсем неплохо по земным меркам.

Гром запросто вырубил своим удивительным мечом дверь южного входа (оллы прошляпили, как обычно, это земляне коварны, а оллы – просто сильны), и обернулся.

Несколько секунд он щурился на всполохи разноцветного огня в огромном зале: похоже, киборги вырвались из своего загона и веселятся наравне со всеми… потом примерился и рубанул одну из каменных колонн: куда-то в зал, на чьи-то головы, посыпались глыбы потревоженного свода…

– Это вам на память от Грома.

Старик повернулся, было уходить, но замер вдруг, задумался коротко. И захохотал.

– А зачем вам память от Грома? А ЗАЧЕМ ВАМ ВООБЩЕ ПАМЯТЬ О ГРОМЕ?

Старик потянулся левой свободной рукой и вытащил из-под рубахи второй такой же цилиндр-рукоятку. Щелчок – и в левой руке тоже меч, почти брат-близнец правому.

Энергетическая завеса от оллов, сатанистов, случайных и прицельных выстрелов действовала, ничто не мешало Грому двигаться и смеяться. Он подошел к краю амфитеатра, полюбовался сверху на людской и олловский котел, кипящий огнем и смертью, смеясь, раскинул руки с мечами и спрыгнул вниз. И вышел через противоположный северный вход. Один. Живых за ним не осталось.

Но, как оказалось впоследствии, память о Громе Небесном все-таки не умерла.

Прошло множество лет…

…Стало быть, я могу смело докладывать Его Величеству, что отныне внешней угрозы ему, его божественному семейству и династии, как таковой, а следовательно и всей цивилизации – не существует. Так?

– Да, ваше Святейшество. Внешней угрозы нет – отныне и во веки веков!

– Вы словно подчеркнули слово «внешней», генерал… Или мне это послышалось?

Глава имперской службы безопасности поежился: очень трудно выдерживать взгляд проклятого колдуна. Но он не привык, чтобы кто-нибудь еще, кроме его Величества, разговаривал с ним вот так, сверху вниз…

– Ваше Святейшество – первый употребили слово «внешней». Видимо вы имели в виду внутридинастические проблемы, но это уже по вашему ведомству, не по моему.

Его святейшество опустил глаза долу. Если вот так, в его теперешнем состоянии, продолжать смотреть в эти наглые волчьи глазенки, генерал весьма быстро ощутит, что даже его могучие обереги – не очень-то надежная защита от святейшего гнева. Но что поделаешь, если брат благоволит ему, его Императорское Величество Сэт Первый. И в ближайшие несколько сотен, а то и тысяч лет, смены тронных геральдических вывесок не будет, несмотря на то, что Его Императорское Величество пока бездетен. Не будет и не должно быть никаких «дворцовых» перемен. У Государя власть абсолютная, а ему, святейшему Вардолу, делегирована духовная во всех пределах местного Земного шара, что не так уж мало. Все справедливо, он младший брат, их ветвь наследования самая прямая. Прямизну всегда готовы оспаривать дядья, братья отца, их родители, родственники второй жены покойного императора, все они имеют отпрысков, но корона и скипетр у брата, брат молод, наука не стоит на месте, стало быть и правота – его…

Вардол неплохо знал историю: если брать старинное, самое распространенное летоисчисление на земле, то мир стоял на пороге двадцать шестого столетия. А по новому календарю – шел четыреста пятый год династии Оллингов и пятьдесят пятый – царствования его Божественного Величества, Сиятельного Императора Сэта первого Оллийского.

Земляне показали себя скверным и очень несговорчивым народцем: некоторые страны, их руководители, были столь безрассудны, что пускали в ход ядерное оружие и стирали с лица земли целые города и государства лишь потому, что население их прониклось благодатью и возложило на себя десницу божественной династии. Сломить правительства, разгромить вооруженные силы – это была пустяковая работа: уже через два десятка лет местная цивилизация превратилась в комки протухшей каши, где люди жили, словно черви, знающие только свои норы и больше ничего, желающие только пожрать досыта и выжить, прожить очередной день. Но народу Оллингов победа так и не давалась в безоблачное владение. Из десяти миллионов колонистов, среди которых каждый личным могуществом напоминал колдунов из земных сказок, через пятьдесят лет освоения, осталось в живых – половина. Местные жители партизанствовали вовсю: поджигали и взрывали, травили и обстреливали из гранатометов, пускали в ход зачаточные магические способности, случалось, что и успешно. Любой, отдельно взятый землянин, каким бы крепким орешком он себя ни воображал, через несколько часов допроса превращался в слякоть, готовую на что угодно, только чтобы испытания прекратились. Преступники забывали все: детей и родителей, религию и друзей, самую жизнь, в тщетной попытке вымолить себе освобождение от мук в виде быстрой смерти… Иногда, в пропагандистских целях, наказания показывали публично. Лютый страх проникал, доходил до каждого сердца, но… Шли годы, а бессмысленные нападения продолжались, число колонистов сокращалось… Перенаселенная Планета-родительница изгнала детей своих, отлучила и знать их больше не хотела, довольствуясь ежегодной данью и отчетами колонистов; эволюция подарила нелюдям-оллам возможность каждому из них жить в течение тысячелетий, но она же ограничила репродуктивные возможности индивида: мужчина за всю жизнь мог зачать не более пяти детей, женщина – выносить не более трех.

… Люди-земляне плодились как крысы. Но жили в среднем по семьдесят-восемьдесят лет… Те из них, кто обладал зачатками магических умений, могли жить дольше, гораздо дольше, но их было мало, идентифицировались они легко и уничтожались в первую очередь. Следовало что-то решать… Покойный Император, отец нынешнего, Эффа Первый, был крут на поступки, но светел умом, и он открыл перед своим народом и аборигенами два пути, два достойных выхода: ассимиляция и долгая жизнь. Ассимиляция давно уже шла де-факто: развлечения, пороки и возможности комфорта, придуманные землянами, очень уж по сердцу пришлись оллам, привыкшим к тесноте, воздержанию и простоте быта. А земляне, конечно же, хотели жить долго, очень долго, как оллы. Эффа Первый аккуратно и постепенно, но под корень истребил всех наблюдателей Большой Империи, лично ему не преданных, в категорической форме потребовал от нее ресурсов, воинов, нерожавших женщин. Получив отказ – прекратил все сношения с Родиной. Все силы и средства бросил на решение поставленной перед своими жрецами задачи: увеличить возможную продолжительность жизни землян. Примерно вдвое. К тому времени на планете еще оставалось около шести миллиардов землян. И речи быть не могло, чтобы осчастливить всех: запасы маны пополнялись быстро, планета позволяла, но естественный предел существовал, хотя и был велик. За три года извели все запасы маны, кроме НЗ, но добились поставленной задачи: обработали пятьдесят миллионов землян, даровав им потенциально тройную продолжительность жизни, за счет резкого замедления процессов старения организма. Еще через десять лет посевы дали первые всходы: аборигены увидели, что их не обманывают. Долгожителей люто возненавидели, так же люто завидуя при этом, что и требовалось оллам. Пятая колонна сформировалась мгновенно, счастливчики служили «за страх и за совесть», долголетия ведь можно было и лишить, и не только магическими средствами, а более радикально. Еще через десяток лет окончательно сложилась новая симбионто-иерархическая структура, где во главе крупных социальных образований стояли оллы, а местные ставленники осуществляли самоуправление и, в зависимости от достигнутого положения, получали «долгожительство» по установленным коэффициентам. От 1.5 до 10. «Десятку» имели не более двух сотен землян, из числа управителей крупными провинциями и равных им по социальному рангу, «полуторку» низшие государственные чиновники, включая полицейских, младших армейских командиров и клерков второго уровня.

И ситуация вошла в берега. К концу первого столетия новой эры императорской службой статистики впервые был зафиксирован прирост населения оллов, население Земли смирилось. Да, конечно, и убивали, и восставали, но отныне одним мерзким и опасным тварям, людям-землянам, были противопоставлены другие, не менее хитрые и кровожадные. Прогресс местной цивилизации так и застыл на уровне времен Контакта, кое-где продолжаясь, кое-где отступая, под натиском разрухи и рабского пофигизма.

– Это хорошая новость, генерал. Но вы можете толково и просто объяснить мне, что произошло на севере? Я имею в виду не сколько событийную канву, хотя и здесь не откажусь освежить в памяти подробности, но мне необходимо знать подоплеку происшедшего, причину. Итак?

Впервые за время разговора генерал проявил признаки неуверенности, но его святейшество не обрадовался им ни на йоту, ни даже в самой глубине души: он верил в свои предчувствия, они были плохими.

– Сам не знаю, – честно ответил генерал, забыв или не захотев прибавить к своим словам титул собеседника, – сам не понимаю…

Очень давно, в первой половине двадцать второго века, часть землян, чьи способности в оккультных науках отдаленно напоминали магические возможности оллов, объединились во всемирное братство Детей Сатаны. По местным масштабам их могущество было велико и они готовились стать сатанинской солью земною, предварительно сокрушив воителей Неба, официально – Осененных Господом, такую же секту мирового масштаба, с неменьшим могуществом, но с верою в собирательного, из основных религий Земли, всеблагого и милосердного Господа.

С «небесными» оллы справились достаточно быстро и полно, умело используя предателей и внутренние распри детей господних, «сатанисты» оказались гораздо лучшими конспираторами и были уничтожены поголовно лишь ко второй половине 25 столетия. Но, как выяснилось, некоторые уцелели…

Уцелели, чтобы погибнуть полностью и окончательно неделю назад, если время считать от момента генеральского доклада его Святейшеству.

Сокрушительный магический удар потряс столицу большой северо-западной провинции в верхнем левом углу самого большого земного континента: мрачный и разбойный город Санкт-Петербург. Магия землян разорвала в атомы магическую защиту города, не самую мощную, надо признаться, но добротную… А для чего? Для того, чтобы жрецы, числом до ста пятидесяти (сто сорок восемь, если точно), оказались на территории северо-западного участка города, в районе грузовых телепортов «Долгое озеро» и разбежались, как крысы, кто куда. Все сто сорок восемь убиты с общим временным разбросом – в двенадцать земных часов, кто где, – они успели проникнуть во все административные районы, включая Кронштадт, где – пуще, где – гуще, но примерно – две трети в северную часть города, одна треть – в южную. Лишь четверо из них не подлежали посмертному «зомбированию» и допросу – самоуничтожились в пепел, остальных успели допросить. Каждый имел четкий маршрут и непонятную цель: добежать туда-то, убить, взорвать, околдовать – то-то или того-то. Допросы показали, что на бессмысленную атаку были задействованы все до единого члены секты и исчерпаны подчистую все запасы маны, которую секта, как оказалось, копила два последних десятилетия. Ради одной бессмысленной атаки. Уже шесть дней, как тайное логово их, в Нью-Йоркских подземельях, поступило в тщательнейшую разработку службам генерала; архивариусы соответствующих отделов ликовали, не успевая пополнять архивы и переклеивать на древние нераскрытые дела новые грифы: «раскрыто». Но на главный вопрос: «Что им было нужно?» – ответа пока не было…

– Версии?

– Их несколько, Ваше Святейшество, но добротных, таких, что не противоречат здравому смыслу, – нет.

– А какие – есть?

– Коллективное самоубийство. Коллективное помешательство…

– Обильно. Ну а вы, генерал? Лично, глаза-в-глаза – что можете сказать?

– Паршиво, Ваше Святейшество. Нюх меня подводит редко, а здесь я чую нечто экстраординарное. Я поставил на это дело своих лучших дознавателей, оперативное руководство переключил на себя, послал в ваше ведомство заявку на дополнительное обеспечение маной, помимо моего бюджета, запросил ваших специалистов на дополнительное магическое сканирование.

– У меня – не министерство, генерал, не ведомство, как вы тут выразились… Ну-ну, без обид и извинений. Дам, но немного, у нас венценосный юбилей на носу… А может быть, они его хотели испортить?

– И эту версию мы разрабатываем, Ваше Святейшество, вслед за коллективным помешательством.

– … Такая дерзость, господин генерал Фок, даже вам может принести неприятности…

Глава имперской безопасности упрямо встретил кроткий и благостный взгляд его святейшества, который был еще хуже сверлящего, если знать, что обычно предвещает сия кротость. Генерал знал, но страха не выказывал.

– Возможно. Но никому не под силу приклеить мне измену и преступную халатность. Моя верность – не имеет двойного дна и корысти, ни служебной, ни личной.

Генерал жил скромнее, чем позволяло ему придворное и служебное положение. Два сына его, не оставив потомства, погибли, один за другим, во время спецопераций на Ближнем Востоке и в Европе. Жена, не выдержав потери детей, и не в силах простить мужу, что он заставил их пойти по стопам отца и не захотел обеспечить им безопасную карьеру в столице, упросила императрицу отпустить ее в вечность и наложила на себя руки. С тех пор генерал жил одной лишь работой, почти не имея посторонних увлечений, без семьи, наследников и друзей. Император знал это и никогда, даже в придворно-воспитательных целях, не снимал с него монаршего благоволения.

– А в этом вас никто и не обвиняет. Но зарываться – не следует. Вам что, нужен враг навсегда? В моем лице?

Генерал подумал пару секунд.

– Извините, Ваше Святейшество. Напугать меня трудно, а пристыдить можно, что вы только что и сделали. Гм… Сколько это – немного? Я о мане и о ваших магических сканерах?..

– Примерно восемь с половиной процентов к вашему годовому бюджету, из расчета на два месяца. По мере надобности – будем добавлять. У вас все?

Держите меня в курсе, пожалуйста. Святость да пребудет с вами.

– Да, Ваше Святейшество. – Генерал приблизился к протянутой руке, щекотнул щетиной усов по тыльной стороне кисти и вышел, пятясь до самых дверей, как это и предписывалось этикетом. Главное он понял: Вардол обескуражен не меньше его самого и рассчитывает не на отписку, а на полноценное следствие, по высшему разряду… Лара не должна подвести…

Адепт Сатаны, Магистр Ассасел, давно уже забывший свое настоящее, первое имя, и приданный ему послушник, вообще без имени, легко и неслышно мчались по темной улице со странным названием, похоже, названной в честь титула нерусских цариц. Двенадцатиэтажные трущобы светились кое-где гнилушечными оконцами, тускло отражались в осенних лужах на тротуарах, но сами тротуары были пусты: в полночь немногие рисковали покидать свои жилища…

– Я иду. Через десять минут ровно – выдвигаешься ты. Палец на спусковом крючке: малейший знак – стреляй без колебаний. Спрячься под лестницей, не шевелись – и не заметят, магию – ни-ни. Засекай. – Оба одновременно вскинули руки, отметили секундные стрелки. Послушник юркнул под бетонную лестницу возле парадной, прикрылся темным плащом и замер. Ассасел вытащил из рукава короткий ломик, одним движением взломал замок на лестницу черного хода и вошел внутрь. Ему нужна была квартира № 8 на втором этаже. Он приготовился, было взломать и квартирную дверь, но она оказалась открыта, сквозь щель в темноту коридора выпала полоска света. Ассасел вошел, не колеблясь и не таясь: в случае засады бояться уже было нечего… Войдя, он прикрыл за собой входную дверь, сделал три шага и очутился в комнате. Нет, засады не случилось, но сердце, до этого нетерпеливо колотившее грудную клетку, словно екнуло, замерло – ах, слишком велики были надежды, слишком велико разочарование. Да, время, да, годы… Но то, что он увидел в кресле у стены, напротив входа, лишь формально могло называться человеком. Сколько же этой черепахе лет? В кресле сидел чахлый старик, уже без возраста. Лысая голова тряслась на сгорбленных плечах, раззявленный мокрый рот, без признаков зубов, абсолютно бессмысленные глаза навыкате, когтистые руки, все в старческой «гречке», которые опирались на темный костыль, но тоже тряслись… Конец. Все напрасно… Но вдруг?

– Ты Божий Гром? Дед, слышишь меня?

– Слы… шу. – Голос старика звучал почти что басом, но это не был могучий и низкий рык крутого богатыря-воина, голосовые связки одрябли и с трудом выталкивали слова из полутрупа.

– Ты – Гром Небесный?

– Да.

– Ты понимаешь, кто я и зачем?

– Пре…дупрежден.

Ассасел смешался. Он столько готовился к встрече, сотни раз обкатывал про себя диалог, а тут… Но приказ – это приказ, теперь – «делай, что должен и пусть будет, что будет».

– Я принес эликсир. Ты должен его выпить. Мы готовили его почти двадцать лет. Но не знаю – подействует ли?

– Почему… нет?

– Да старый ты. Процессы необратимы, или близко к этому. Сколько тебе?

– Двести… двадцать… девять… Отнять тридцать шесть… Поделить… на два… Прибавить тридцать шесть…

– Ты сидел на «двойке» всего лишь?

Старик молчал, руки его ходили ходуном, голова тряслась, словно отвечала «да», но Ассасел не был уверен, что старик его понимает. Однако старик опять затряс бескровными губами:

– Сколько… сумел…

– Проклятье… Так, сейчас… – Он подошел к старику, быстро притронулся к руке, к голове, самый минимум маны, чтобы локаторы не засекли, узенький пучок… – Подействует, но это все равно, что ничего, гребаный бог! Максимум – два с половиной ординара!.. да, точно, два с половиной… – Было от чего прийти в отчаяние: если бы старика законопатить подальше от олловских глаз, то лет через сорок он бы помолодел на век, на целое столетие, и был бы на что-то способен. Но кто ему, всем нам, даст хотя бы год?

– Где… оно?

– Эликсир, что ли?.. Ну а какой в этом, собст… – Ассасел услышал легчайший шорох сзади и тотчас же мягко стукнуло по полу… Он обернулся: головой к нему – туловище в комнате, ноги в прихожей – лежал послушник.

Ассасел выхватил скорострелку, но все было тихо.

– Крался… Он… твой?.. – Ассасел обернулся. – Дед!.. ты его, что ли?..

Тот, кого он назвал Громом и дедом, оторвал вдруг от костыля дрожащую клешню и уткнул палец в рукоятку костыля.

Ассасел пригляделся: это был ствол, видимо пружинный, стреляет ножами, на самом деле – острыми штырьками. Послушник и охнуть не успел – видимо яд или магический яд… Время – ох, матерь-недоматерь перебожья: десять с половиной минут…

– Т…вой?

– Мой. Забыл предупредить. Но это уже неважно. Вот эликсир. Что дальше? Времени в обрез.

Старик вместо ответа запрокинул голову, уперев затылок на спинку кресла, и открыл рот. Ассасел откупорил керамическую склянку, подошел вплотную и вытряс зеленую капсулу в предложенное отверстие.

– Ну а дальше?

– Штору… отдерни… вон ту…

– Эту? Что дальше? – Старик явно чего-то еще понимал в окружающем мире и Ассаселу вдруг стало интересно. Но жизнь заканчивалась, все заканчивалось… какой абсурд… О, Повелитель…

– Сейчас… придет… старик… Три… минуты…Ты… оглушить… переодеть… расстрелять… Помоги… раздеться… Шевелись… – Старик навалился грудью на костыль и стал приподнимать тощую задницу.

Ассасел схватил его под локти, помог встать и, без лишних слов начал расстегивать ему пуговицы на ветхом пуловере.

– До…гола…

– Дед, ты в норме? Или маразм одолел?.. Ассасел умел действовать проворно и в самых неожиданных ситуациях, недоумение не помешало ему содрать со старика пуловер, обе рубахи, включая нательную, расстегнуть и спустить до пола старомодные брюки. Он ухватил старика за дряблую икру, приподнял ему ногу, стряс тапочку, сдернул одну брючину, повторил операцию с другой. Старик вяло помогал ему по мере сил, теперь на нем оставались только грязноватые кальсоны.

– Кесы… снимай… – Ассасел повиновался. Голым старик выглядел еще более страшно: серая кожа складками на горбатом скелете, между тощими ляжками можно легко просунуть кулак…

«А хорошо, что я не доживу до такого состояния…»

– Вре…мя…

Ассасел и сам расслышал шарканье ног возле двери…

– И что тебе не спится без няньки, старый козел? И когда тебя только черт приберет… А!..

Ассасел с силой саданул вошедшему под вздох, предварив удар мелким ослепляющим заклятьем, прикрыл за ним дверь и подтащил тело к голому старику.

– Раздеть, пере…одеть обоих…

Через десять минут в кресле полулежало бесчувственное тело пришедшего, дряхлого старика, лет под девяносто. Однако и дряхлость его все же была гораздо краше, живее, если можно так выразиться, чем у хозяина… Тот, кого назвали Громом, стоял, держась своими уродливыми клешнями за спинку кресла (костыль Ассасел сунул в руки все еще беспамятному гостю).

– Добавь… аккуратно. – Странное дело, вроде бы включились некие резервы у старика, он и говорить стал заметно быстрее и глаза стали чуточку осмысленнее. Ассасел добавил – аккуратно сжал пальцами основание шеи. Новый старик дернулся и снова обмяк.

– Я… ухожу… Ты…

– Куда это ты уходишь? Скажи хоть, что задумал, что за мутню затеял?

– Меньше знаешь… – легче помирать… – Старик закашлялся и Ассаселу почудилось вдруг, что старик – Гром, хром, как его там… – смеется… Но нет, кашель был без притворства…

– Под… кроватью… лючок. Достанешь… Подарок… заодно и… отводка, ложный… след. Этому… очередь… в лицо. В лицо…обязательно… и в мозги…Через… четверть часа… все поджечь… Своего… очистить… мог видеть… И… сам… иначе… не уйти… мне… от них.

– Не учи. – Напоминание о близкой собственной смерти вернуло в сердце Ассаселу холод и ужас перед неизбежным. – Если бы не воля Повелителя, сам бы тебя кончил, гада господнего… за всех, за погубленных тобою наших. Ну почему именно ты избран, насмешка мироздания? Ну почему?

– В черта… веришь?

– Мы – служим Сатане, живем во славу его, Гавриил ты обосранный…

– А я… нет. Ни в бога… ни в черта… Прощай… Лючок… мозги… поджечь… – И старик побрел, шаркая чужими тапочками, к двери… Прошло не менее пяти минут, пока сгорбленная тень ушедшего не показалась внизу, во дворе изогнутой углом двенадцатиэтажки. Ассасел отвернулся. Только теперь он позволил себе оглядеть жилище старого чудовища. Бедность, пустота, постельное тряпье на диван-кровати, телевизор, древний, как сам хозяин, шкаф, стол, стул… Следы от мокрой обуви. Как он там, в мокрых тапочках…

Ассасел тщательно протер следы на полу, стараясь не смотреть на тело своего послушника, машинально задернул занавеску. Старик в кресле пошевелился, но глаза открыть так и не успел: Ассасел выпустил ему в лицо длинную, патронов на восемь очередь. От падающих гильз шуму было больше, чем от тишайшей автоматной стрекотни, постарались оружейники. Умеют, когда хотят… Кровь и мозги брызнули в стену за креслом, но и по сторонам разлетелось достаточно, однако теперь это было неважно…

Люк под кроватью был без секретов, открылся легко. Ассасел сунул руку, ухватил какой-то цилиндр, сантиметров двадцать пять длиной и, и вытащил его на свет. Ох ты!!! О, Повелитель!

Ассасел перехватил цилиндрик поудобнее, круглой гардой вверх, отставил от себя, нажал на кнопку. С радостным шелестом из гарды выскочило метровое лезвие. Вернее это было нечто, вроде поля или магической субстанции в форме плоского, чуть изогнутого клинка. Да, этот дед и был – Гром Небесный, а это – его меч, которым он казнил, или просто убивал детей Сатаны. И не было никому магической защиты от этого клинка, ни адептам повелителя, ни Оллам, ни поганым посланникам Неба, бывшим соратникам деда, которых свихнувшийся Гром взялся однажды убивать с таким же рвением, что и служителей черной мессы.

Ассасел махнул из любопытства поперек: рука почти не дрогнула от удара, а труп старика и спинка кресла – развалились пополам. Ах, хорошая штучка! Да вот беда – ближнего действия: рука с рукояткой, лезвие… От полутора метров до двух, максимум… Ха! А дед ведь и его мог завалить из хитрого костыля.

Ну, дед! Может, и вырулит, во славу Повелителя… Не верит он… Повелителю все равно – веришь или нет, до любого дотянется… А ведь не дотянулся же до оллов – мелькнула вдруг крамольная мыслишка, но Ассасел постарался отогнать ее подальше: эти схоласты спорили, да так все и профукали в пустых разговорах, нет чтобы собрать всех убежденных в единый кулак!

«А некого собирать, сегодня последние гастроли» – продолжил внутренний оппонент. Прочь сомнения! Воистину сказано: «Не ищи справедливости сам, ибо только Он ею ведает…» Ассасел остервенело саданул по стене – отвалился кусок в лошадиную голову, а руке – никакой, хоть сколько-нибудь ощутимой, отдачи.

Ассасел постоял, смакуя про себя последние спокойные секунды оставшейся жизни, вынул из нагрудного кармана плоскую квадратную плитку, со сторонами 13 на 13 сантиметров, а толщиною в два, засунул обратно и принялся за работу…

Он почти успел добежать до заброшенного парка в западном створе улицы, прежде чем услышал вой сирен. Через четверть часа умеренного бега Ассасел попал в жилой массив другого района, что, собственно, и требовалось. По пути через парк он зарубил двух подонков, ночных грабителей; задержка в пути вряд ли составила хотя бы десяток секунд, зато удовольствие оттого, что он гарантированно пережил еще двоих, тешило сердце… И еще пятерых: одного олла и четверых землян-шестерок олловских удалось ему отправить на встречу к Господину, прежде чем его засекли и взяли в магическое кольцо. Пока в руках меч – магия против него – тьфу и растереть, да оллы его попросту расстреляют, а потом допросят… Стоило подпустить презренных поближе, но они так хитры… Ассасел прижал руку к груди, хрупнул плиткой и вместе со сторожевой будкой, вместе с телами казненных им служителей олловского порядка, распался в оглушительном взрыве на мелкие частички, которые вся магия оллов не смогла бы собрать в тело, пригодное для допросов… Меч, естественно, уцелел (а что ему сделается, если для его разрушения потребна энергия эпицентра термоядерной бомбы?) и теперь изучался в лаборатории самого Вардола…

Пожарная и полицейская машины, карета дежурной медицинской помощи подоспели на место пожара почти одновременно, то есть через полчаса, уже когда огонь успел пожрать семь квартир второго, третьего и четвертого этажей, вместе с обитателями. Пожарные маги, из оллов, огонь убрали довольно быстро, теперь предстояло разобраться в происшедшем, но для этого существуют дознаватели. А дознавателям в ту ночь хватило работы по всему городу: пожары, трупы, взрывы составили, как позднее подсчитали в статистическом отделе, полную трехмесячную норму. Поэтому рутинная работа, с описанием, с опросом свидетелей проводилась силами районной бригады – одного олла, по причине запойного пьянства докатившегося до районного отдела, и четырех человек. Они старались так… спустя рукава…, недалекие, не слишком добросовестные исполнители, и только на третьи сутки, когда магический след от меча и сам найденный меч были идентифицированы в городском аналитическом отделе, на «королевскую» улицу высадился целый десант лучших дознавателей Империи. Возглавляла их землянка, Стефания Лара, любимица и, по слухам, любовница генерала Фока. Это была грузная, высокая, миловидная женщина, около тридцати биологических лет. Высшая «десятка», присвоенная Стефании еще в двадцатипятилетнем возрасте, делала ее почти вечной в глазах других землян и помогала оллам воспринимать ее почти как равную себе. Во всяком случае, под началом у Стефании, только в непосредственном подчинении, служило более тридцати оллов, но в случае надобности, как, например, в данном эпизоде, Лара могла распоряжаться ресурсами целого управления генерала Фока, и она делала это жестко, смело и без оглядки на недовольство высокопоставленных оллов и их покровителей. Она уже полвека верой и правдой, без раздвоений, служила Фоку и верила в его защиту от любых неприятностей со стороны интриганов, расистов и завистников.

А на вторые сутки после пожара, задолго до прибытия столичных ищеек, в соседнюю парадную прибыли исполнительные приставы из городского департамента социального обслуживания. Они составили акт о передаче в муниципальную собственность двухкомнатной квартиры, дар пенсионера Антона Лесных, в обмен на пожизненное обеспечение его, Лесных, в городском доме призрения. Сам Лесных, дряхлый беззубый маразматик, едва сумел поставить закорючки на необходимых документах, но, видать, что-то еще соображал, если сумел воспользоваться механизмом городской социальной защиты. Его под локти вывели на улицу, помогли забраться в машину, сунули в руки котомку с вещами и увезли на Петроградскую сторону, на улицу Черную, бывшую Добролюбова, где ему и предстояло досуществовать остаток дней в обществе таких же, как он, старых одиноких развалин, выслуживших перед оллами право умереть от старости на приютской койке. Олл-дознаватель, стоящий возле парадной, скользнул взглядом по машине, эмблеме, слюнявому стариковскому лицу за стеклом, хотел, было, сканировать на магию, да пожалел маны, а потом и вовсе забыл о нем. Через сутки начался ад служебный: его самого допрашивали и сканировали, потом отстранили от дела, ни за что ни про что влепили неполное служебное соответствие… Они там всем управлением ничего не обнаружили, а он один должен был все провидеть, как же… А вспомнить бы ему того старика, да выяснить для порядку, глядишь – совсем иначе сложилась бы его карьера. Но не вспомнил.

А старикан, тем временем, был подселен в двухместную каморку, к такому же дряхлому рамолику. Тот даже и не заметил смену соседа и в разговоры не вступал, все, что его интересовало – это перловая каша на завтрак, картофельное, либо свекольное пюре с котлетой – в обед, и рыба на ужин (в приюте не баловали престарелых питомцев разнообразием). Новичок, выдавший себя за Антона Лесных, моментально вписался в местное общество, был тих, незаметен и непритязателен. Сосед его вскорости умер, и теперь уже он, на правах старожила, мутным взглядом следил, как санитары меняют постельное белье, с несмываемыми желтыми разводами от вечных стариковских энурезов, как перетряхивают жалкий скарб покойного соседа, в бессмысленной надежде поживиться чем-нибудь полезным… Со вторым соседом ему повезло: был он таким же лысым, беззубым и тихим.

Гром решился на подмену без колебаний, очень уж удобный случай выпал ему: сгорела от пьянства нянечка, толстуха шестидесяти лет, гроза тех из стариков и старушек, кто еще сохранял остатки разума и здоровья, чтобы понимать окружающее и уметь бояться. Она единственная, кто знала всех по именам и особенностям, а санитары-надзиратели и высшее начальство менялись так часто, что никого не помнили в лицо, не то что по имени…

Так Антон Лесных стал Борисом Липкиным, а тот, соответственно, Антоном Лесных. Гром в наглую заменил прикроватные таблички, несколько дней угрозами и уговорами удерживал соседа от протестов и петиций в защиту утраченного имени, а потом улучил удобный момент и задушил его. Душа чуть теплилась в несчастном Липкине, но и Гром был очень плох, настолько, что сам едва не отдал концы от напряжения во время убийства. Неделю он не вставал с койки, мочился под себя и уже думал, что умрет, но нет, ожил-таки, обманув ожидания санитаров, собственные предчувствия и надежды нового соседа. А время шло…

– Ну, что, Стефания? Что новенького накопала? – Лара уже привела себя в порядок, одернула рукав кителя и, по-военному четко отвернувшись от зеркала, подошла к столу своего возлюбленного шефа.

– Мой генерал… О, извините, Ваше Превосходительство… – Лара смахнула улыбку с толстого лица, раскрыла бювар, помотала головой, отказываясь от предложенного кресла, и начала доклад. Подробность доклада не могла затушевать тот факт, что расследование топталось на месте. Четыре месяца шло следствие, версии уходили в отвал одна за другой, силы и средства тратились полным ходом, но…

– Меч принадлежал некоему Грому, Ваше Превосходительство, это доказано однозначно. Существует предположение, что расстрелянный старик с Королевской улицы и был тот самый Гром. Но есть тут странность, которая не дает мне покоя… – Лара замолкла, да генерал отчего-то не поддался на это молчание, провоцирующее нужный вопрос, и Лара вынуждена была продолжить.

– Как они его нашли и зачем убивали? Вот что меня настораживает предельно.

– Из-за меча, нет?

– Не может быть… Ваше Превосходительство. Гром был уникальным типом, опаснейшим маньяком-убийцей, но и мастером, Мастером с большой буквы в том, что касалось всякого боевого рукоделья. Костыли, меч, арбалеты, скорострелы, приборы слежения – он был подлинный гений. Но даже и такой меч – это всего лишь меч, оружие ближнего боя и индивидуальная магическая защита. Лишиться всего, поголовно погибнуть, чтобы расправиться с Громом и захватить меч? Не верю.

– Все-таки – был? Гром этот?

– Был. Или есть… Ваше Превосходительство.

– Стефания, Стефания, мне не до твоих «верноподданнических» штучек. Думаешь – жив?

– Н-нет, вероятность этого ничтожна. Но я вынуждена и эту версию держать на столе. Расчеты сложные. Вот если бы…

– Обсчитать вероятность – «вот если бы»? Поработать в музее?

– Так точно.

– Забудь о компьютерах. Вардол своего добился у Императора – и даже мне нельзя больше нарушать высочайшие запреты… Цыц. Ни в интересах дела, ни для чего иного – я не смогу преступить категорически высказанную волю Императора. Ослушаешься меня – лично запытаю. Император, Его святейшество Вардол, и я тоже – искренне считаем, что эти механизмы – рука самой Энтропии. И если руку не отсечь – она дотянется до нас, как уже дотягивалась аналогичными штучками и едва не погубила Империю-праматерь во времена старинные. Все, иди, ищи.

– Еще один вопрос.

– Ну?

– Пусть вся работа с Нью-Йоркскими архивами будет мне подотчетна.

– Считай, что уже. Приказ поступит к ним сегодня. Отчет по расходованию маны я не принял, финтишь. К послезавтра еще раз представишь и не надейся на свои прелести – в пыль сотру, если не обоснуешь, как положено. Понятно?

– Да, Ваше Превосходительство. Но это был не крутеж, а ошиб…

– Ступай! – Генерал проводил равнодушно-сытым взглядом мощные ягодицы своей сотрудницы, черканул на бумажке короткую невнятицу и пошел в комнату за кабинетом – вздремнуть пару часиков, добрать свежести после бессонной ночи на пиру у Его Величества. Работы предстояло как всегда – очень много.

Работы предстояло много, невпроворот, одних свидетелей требовалось допросить – более трех тысяч человек и оллов, а спала Стефания не больше генерала. Уже у себя в кабинете она вынула из сейфа бутылочку, отмерила пятьдесят граммов сорокаградусной, поморщилась вместо закуски и дзинькнула по кнопке секретарю-оллу, чтобы сварил кофе, побольше и покрепче…

И прошел год с хвостиком. У старческого приюта была довольно высокая пропускная способность, а старый Липкин все жил и жил, беспощадно проедая казенные харчи. Надзиратели уже косо посматривали на него, поскольку целый год он жил под их опекой, и многое мог не так увидеть и понять своим старческим умишкой. Впрочем, дело шло к закономерному концу: старик впал в тихий маразм и целые дни проводил у окна, а когда погода позволяла, во дворике у ворот на улицу. Трижды его находили на соседних улицах, где он бессмысленно стоял и глядел в никуда, тряся беззубой челюстью. Трижды его приводили обратно, а на четвертый раз он бесследно исчез. И только на исходе весны, когда из уличного канализационного люка невыносимо поперло тухлятиной, когда каторжники-ассенизаторы вынесли наружу осклизлые комья, работники приюта опознали пропажу по идентификационному номеру на лохмотьях и тапочках.

Примерно тогда же, с соседнего перекрестка исчез слепой нищий мужичонка, но его судьбой никто не поинтересовался: мало ли нищих бродит по матушке Руси? Если бы слепой был членом своей гильдии или окрестной банды, дело осложнилось бы, но нищий жил и зарабатывал один. Для старика по имени Гром это было очень полезным обстоятельством, поскольку нищий все свои капиталы носил при себе, и лже-Липкину осталось в наследство более пяти тысяч рублей на русские деньги – два официальных годовых оклада директора приюта.

По первой линии Васильевского острова, от Среднего проспекта к Большому, ковылял слепец в очках и с белой палочкой. Уже неделю, как он обосновался возле ближайшей станции полуразрушенного древнего, но все еще действующего метро, где другие нищие сжалившись над ним и выдуманной им историей, приняли его в свои ряды. Там он собирал на пропитание, там же и спал в загаженном «метровском» вестибюле. Уже дважды ночью его пытались ошмонать коллеги по промыслу, но обошлось… Старик чувствовал себя существенно лучше, чем год с четвертью тому назад, но ощущал, что измученный временем и бездомьем организм может отказать в любую минуту. Все так же тряслись руки и ноги, столь же мучительной для него оставалась процедура пользования сортиром, разве что голова работала чуточку яснее, и голосовые связки отказывали не столь часто. Надо было срочно искать логово покомфортнее…

Сегодня ему бросили в шапку монету-ловушку, и теперь он следовал на магический зов. Несмотря на пытки и казни, в городах всех стран мира продолжали орудовать воры, убийцы, торговцы дурью, мелкие колдуны. Как их ни выпалывали оллы – этих подонков словно и не убывало. Вот и сейчас: остроумный землянин придумал и подколдовал монету, которая должна подействовать только на человека, и только если при нем большая сумма наличных денег. Всем известно, что среди нищих попадаются богачи…

Полкилометра старик преодолевал дольше двух часов, и только властный зов заклятья не позволял ему лечь и уснуть тут же, на асфальте первой линии. Минут пять он стоял перед дверью в полуподвал и мелко-мелко кхекал, пытаясь одновременно отдышаться и откашляться. Старик сунул ревматический палец под стекло очков и неуклюже, но с первого раза выковырнул с правого глаза накладное бельмо: «А.Н. Гобой-Новых. Русский язык и литература», – прочел он на двери и ткнул костылем в дверь раз, еще раз. Немного погодя – еще два раза. Вдруг дверь распахнулась.

– Здравствуйте. – Хозяин остро глянул на пришельца – вы по объявлению?

Был он невысок, пузат и седовлас, возрастом – если земных, ординарных – лет под шестьдесят.

Пухлая рука на отлете, в ладони самокрутка, крепыш, видимо – не дурак весело пожить, взгляд быстрый и твердый.

– Д-а-а, – выдохнул старик.

– Деньги при вас? – голос хозяина был абсолютно безмятежен, будто речь шла не о разбое с отягчающими обстоятельствами, триста сорок шестая-бис, а о реальных курсах русского языка и литературы. Старик вновь кивнул, и хозяин зашевелился – Проходите, давайте я помогу…

Он подхватил старика под локоток и свел вниз по бетонным ступеням. Все складывалось как нельзя более удачно: на деда морок навести – раз плюнуть, а не выдержит сердчишко – ночью выкинуть в ближайшую подворотню, магию счистить – и все будет ровно. Наговор был составлен для суммы от «штуки» и выше, значит и две, и три может образоваться.

– Зовут меня Александр Николаевич, а вас? Впрочем, не важно. Итак, деньги, прошу вас?..

Ско… – Хозяин смолк на полуслове. – Пардон, я на минуточку, подперло срочно отлить…

Старик, пользуясь моментом, снял очки, наклонился над столешницей и дрожащей рукой потянулся к лицу, дотянулся грязным пальцем до левого глаза, сковырнул второе бельмо, спрятал в карман. И вовремя: вернулся Александр Николаевич, бросил полотенце на спинку стула и встал перед сидящим дедом.

Старик проскрипел, тускло глядя на его живот:

– Вы хотите отнять мои деньги. Их пять тысяч двести. – Речь его шла так медленно и с таким старческим глиссандо, что хозяин едва разобрал смысл. Старикан упрямился, надо же, какой кремень замшелый…

– Не отнять, а получить, в обмен на обучение русскому языку. Смотрите на подсвечник, сейчас я зажгу свечи, а вы пока доставайте деньги и кладите на стол, мы их будем пересчитывать… – Он осторожно повел ладонью – заклятье действовало и сидело прочно. – Так в чем же дело?..

Старик перестал спорить и запустил правую, ходуном ходящую клешню к себе за пазуху. То, что он вынул оттуда, вовсе не походило ни на кошелек, ни на бумажник. Это была черная трубка-цилиндр, диаметром около трех сантиметров и длиною сантиметров двадцать пять. На конце этой трубки сидело нечто вроде плиссированной юбочки, или сложенного зонтичного купола. Старик обхватил цилиндрик ладонью, щелкнул чем-то и зонтик раскрылся, превратившись в круглую гарду, а из торца черной трубки с шипением выскочила метровая лента какой-то черной субстанции. Мерцание, от нее исходившее, подсказывало, что это не металл, а скорее какое-то энергетическое поле, заключенное в форму прямого клинка. Острие клинка оказалось перед носом того, кто представился Александром Николаевичем.

– Э, э, дедушка, ты что удумал? – Хозяин понял, что все идет не так как полагалось. Смертным ужасом пробила догадка: «оллы накрыли»… Но – нет, не похоже, поле не то, мана не та… Ужас отступил, оставив пот на жирном загривке и слабость в коленках. Он отпрянул от клинка на метр, потом еще немного… Это не страшно, здесь можно управиться… Либо отвлечь и отнять, либо бросить в голову, чем потяжелее…

– Погоди, дед, ты мне эту штуку предлагаешь?

– Кх-х… нет… – Старик неуклюже повел мечом поверх стола и старинный бронзовый канделябр лишился, подобно сраженному Змею Горынычу, всех трех «голов» с незажженными свечами.

Гобой не был трусом, но осторожностью не пренебрегал никогда. С таким мечом шутить нельзя, но и… Надо что-то делать, а главное отвлечь, заговорить зубы…

– Ты что творишь, дед? Канделябр – из царского дворца, знаешь, сколько он…

– Убью, – объявил старик. – Только дернись. Он хватил клинком по столешнице красного дерева и здоровенный треугольник, едва не в ладонь толщиной, с глухим стуком упал на паркет.

– Деньги. – Старик задыхался и видимо поэтому старался говорить экономно. – Десять тысяч. Живо.

Гобой-Новый был тертый мужик и повидал всякое, но чтобы трухлявый пень, да под заклинанием, у него дома разбойничал… Однако факта скепсисом не перешибешь: он к стене прижат, а чертова саблюка у горла дрожит.

– Ладно… дед, осторожнее… нет у меня таких… дам!!! Сейчас дам все деньги…

– Сам… возьму… Иди… в ва-нну… Быстро…

Делать нечего, мужик попятился и на время оказался в безопасности от меча. Сейчас бы… Но как? – на окнах решетки, входная дверь у деда за спиной… Он задницей вперед ввалился в ванную комнату и хотел, было запереться изнутри, но спохватился, вспомнив свойства стариковского меча. Подковылял и старик.

– В ванну лезь.

– Зачем? – Гобой занес, было ногу, но замер: чутье и опыт уверенно подсказывали страшное. – Зачем еще в ванну?

– Пока я… запру… воду наберешь, помоешься, – и чтобы ни всплеска… К-х-хаа…

Нет, врал старик, врал. Он врет!

– Дед, не надо… Ты – убить собрался. Дед, я прошу… Давай спокойно по…

– Лезь.

– Нет. Лучше здесь кончай, хоть напачкаю… Дед, тебе ведь не деньги нужны. Я отдам деньги, отдам. Что еще хочешь, я помогу? Я живой тебе больше пригожусь. Дед, не надо, я ведь не заложу, у меня ведь статья подкирдычная… Чем тебе помочь, я мамой клянусь… Ну, подумай, в натуре, раскинь мозгами?.. Живой я полезнее. А мертвый я – улика.

Старик замер, мысли ворочались медленно, в глазах плавали черные круги. Прощелыга его расколол, что делать?

– Жилье… нужно. Чтоб никто…

– У меня живи. Жене скажу – дед из Вятки приехал… Сколько хочешь живи, ухаживать будем.

(Рано или поздно, заснет ведь, старая гнида… И тогда – никакой меч тебе…)

– Нет. – Старик, похоже, на что-то решился…

– Есть! Есть квартирка, прямо надо мной. С телевизором, с душем. Это моя, я ее для баб снимаю, от Ленки… Дед, там жить будешь, сколько хочешь, как сыр в масле. Никаких забот знать не будешь…

– Стой ровно. Ладно. Пятнадцать, живо. Верну… как чары снимешь…

– Но…

– Убью.

… Через два часа взаимной пытки недоверием, дед обрел себе жилище, как и обещал Гобой-Новый, этажом выше, в однокомнатной квартирке, с унитазом, душем, телевизором, холодильником и галереей порнографических плакатов на всех стенах всех помещений, от кладовки до туалета. Десять тысяч из пятнадцати он вернул Гобою, а пять оставил себе в качестве трофея. Заставил Гобоя снять заклятье. Гобой рискнул спросить старика, как тому удалось нейтрализовать магию, и старик ответил вроде того, что он старый, ко всему притерпелся и поэтому оно хуже действует, но все равно – голова болит и сердце, и что долго терпеть – мучительно крайне, потому и пять тысяч взял, на лечение… Потом старик пообещал оставить ему деньги, меч и барахло, если Саша (олленьий хрен тебе – Саша, старый ты сидор) похоронит его по-человечески, когда смертный час придет. Чтобы в землю, а не в огонь, в приличной домовине. Гобой, естественно, поклялся, со всей доступной ему искренностью, все исполнить по высшему разряду и, если понадобится, если стариковских не хватит, своих денег не пожалеть. Для такого-то матерого человечищи!..

Оставалось ждать, пока эта облезлая крыса откинет хвост или примерит паралич, либо инсульт.

Дни шли за днями. Старик не выходил на улицу, продукты, (обязательно и каждый день чеснок) и бытовую дребедень носил ему Гобой, причем старик даже платил ему за это из денег, у Гобоя же и отнятых. Он не смотрел телевизор, не читал газет, а только ел, спал, ходил по комнате, неукоснительно натаптывая положенное им для себя количество шагов, а остальное время сидел у окна и глазел на улицу. Что он там высматривал – неизвестно, но старик все смотрел и смотрел, сколько позволяли глаза, тут же в кресле и задремывал. Конечно, это был слабый дозор, а все лучше, чем никакой.

Восемь месяцев прошло, а проклятый дед, оккупировавший такой удобный «потаскушник», все не умирал… Гобой уже подумывал пристрелить его как-нибудь в удобный вечер, когда тот откроет дверь, да откладывал, надеясь на естественный исход событий… Но однажды его прихватили.

Старик не зря высиживал у окна: ему повезло, и он видел, как подъехал фургончик, с надписью «Булочки от Ежова», как невзрачные мужики в темных плащах и полумасках зашли, а потом вышли, под руки и за волосы волоча обмякшего от ужаса Гобоя, как два олла из дознавателей жезлами сканировали окрестности. Но старик даже в туалете старался не выпускать из рук открытый меч и тот надежно экранировал ауру старика, собственную магическую сущность, остатки заклятий, если вдруг Гобой не вычистил квартиру как следует, и вообще все связанное с колдовством и маной – в радиусе трех метров. Первый меч, оставленный сатанисту Ассаселу, был гораздо мощнее, экранировал на полной зарядке до восьми метров и мог подпитываться маной даже от мертвых тел. Этот, созданный Громом второпях и кустарно, был чуть послабже и запитывался только от живых теплокровных организмов. Но зато старику в свое время удалось сделать гениальное усовершенствование: из убитых им оллов меч высасывал не только их собственную энергию, но и подчистую втягивал и перерабатывал запас так называемой наложенной маны, которой наделялись оллы для выполнения положенных им обязанностей – из магов, воинов, жрецов, метеорологов – меч все жрал, все легко усваивал и был необычайно экономичным. Пролежал в тайнике семь десятков лет без подпитки, он еще оставался заряженным более, чем на половину. И вновь подкатила опасность: Сашку допросят с пристрастием, а значит – надо бежать с насиженного места. Стемнело и ждать больше нельзя.

Старик открыл картонную коробку, доверху наполненную истолченным в сухую пыль чесноком, и принялся ходить по квартире, густо посыпая все пахучей субстанцией: ни один сканер не сумеет воссоздать хоть сколько-нибудь четкий фантом владельца и структуру его личной ауры. После этого он закупорил пробкой слив в ванной, отвинтил на полную мощность воду, сорвал со стены и поджег несколько плакатов, смятых в единый неплотный ком, подхватил на плечо котомку с уложенными вещами и поковылял к двери. Пока еще Гобой расколется, а пожарные к тому времени затопчут, зальют и загадят все, что возможно…

– …Что? Еще один меч? Взяли этого старика? А меч? Почему? Лара, ракетой туда, языком вылизывай, но дай мне результат, кожу сдеру! Так, да, у вас говорится?

– «Шкуру спущу», что примерно одно и то же, мой генерал. Ну, так я поехала, да? – Лара давно уже привыкла к пустым угрозам. Пустым, потому что она сама и все вокруг, вплоть до Императора, знали: Лара люта на работу, делает ее лучше всех, в погонялках не нуждается и по-прежнему единственная и незаменимая фаворитка Его Превосходительства.

– Связников понадежнее возьми, чтобы я был постоянно в курсе… Стой, мою связь возьми, твои телепаты дерьмовые. При этих словах один из оллов, личный связной генерала, выбежал из кабинета, организовывать специальный экранированный электромобил, его альтер-его, перципиент, остался в кабинете, готовиться к приемке сообщений.

Лара превзошла саму себя: весь чеснок был выбран до последней крошки, вся гарь была по миллиметру вычищена, опрошены жители всех близлежащих улиц… Старик с мечом как в воду канул. В квартиру закачали столько маны, что ее хватило бы на большую дворцовую литургию, у реавизоров-оллов шла кровь носом и ушами, результат – неясная тень, ни лица, ни характерных особенностей тела. Оставалось полагаться на показания тех, кто видел старика.

Кроме Гобоя – несколько человек издалека и мельком. Не было сомнений, что это тот самый, с улицы Королевы. Следовало истратить все запасы министерства, города и государственного резерва, залезть в НЗ Его Святейшества, но немедленно накрыть специальным «комендантским» колпаком весь город, до тех пор, пока все до единого жители – младенцы, калеки, старики, полицейские, беременные женщины и имбицилы – все до единого, включая оллов, будут индивидуально досмотрены и просканированы на предмет идентификации, локализации и поимки фигуранта № 0(как его по наитию назвала в свое время Лара). Да, следовало бы именно так и сделать, это Лара очень хорошо поняла через годы, задним умом; а сейчас были просто предприняты экстраординарные меры городского масштаба: начисто перекрыты границы района, три сплошных облавы с интервалом в шесть часов в том же районе, усиление в пределах города, патрули по границам городской черты. Множество побочных результатов в укор местной полиции – и никаких следов загадочного старика. Ну, как загадочного… Кое-что Лара откопала в древних архивах, но до конкретного и осязаемого знания было очень еще далеко, а генерал не любит пустых предположений. Работа должна быть… хорошо сделана, фундаментально.

Весна, вслед за остальными временами года, как обычно, вносила свой вклад: ветрами, слякотью, грязью и переменными заморозками продолжала перемалывать город, когда-то гордившийся своей опрятностью и холодной красотой. Центральные улицы и проспекты хранили все признаки цивилизованного, но чуть подальше – за Обводным, за островами, на Голодае, на Гражданке – мрак, нищета, закон зверя, бесконтрольность, подтверждающие олловский тезис об изначальной неполноценности человека, как субъекта цивилизации.

И снова старик просил милостыню, взирая на прохожих накладными бельмами из под очков. Ночевал он в руинах Петропавловки, в притонах, где можно было обогреться, обсохнуть и поспать в тепле, либо в тоннелях Горьковской подземки, но там условия похуже; а побирался здесь же, на Петроградской стороне, в районе улицы Широкой. Разные бывали заработки: случались абсолютно пустые дни, бывало и по десять рублей перепадало, половину из них старик отдавал «за защиту» нищему-рулящему. Сам он предполагал пересидеть, с месяцок, облавы и обыски, осмотреться, да и двигать от греха подале, в провинцию, но ноги все еще плохо носили его, а люди рассказывали об олловских патрулях, которые совсем озверели в последнее время и «бошки секут» еще до начала допросов. Так день за днем, месяц за месяцем, а два года – с плеч долой. Итого четыре с лишком, умножить на акселерацию – лет десять-одиннадцать получалось. Руки все еще тряслись, но пальцы сгибались и разгибались – не в пример прежнему, старик и слышать стал получше, и дыхания ему хватало, чтобы вполне бодро доковылять от «крытых кибальчичей» до Сытного, а вечером обратно. Окрестные маргиналы любили деда за незлобивый нрав, за то, что он орудует «с применением технических средств», хотя на такую старость ему и без «бельмов» жертвовать не перестали бы, за терпение и интерес к чужим «исповедям», за безобидность, в конце-концов – сейчас любой любому исподтишка нагадит, ограбит и заложит напоследок, а дед – нет, он еще по старым понятиям живал, да и зубов уже нет у него – кусать кого-либо…

Весть прикатилась издалека, из Купчино: оллы вяжут всех слепых и под них закошенных.

Видимо, у дознатчиков кончились версии и они пошли по второму кругу (два года назад тоже была поголовная чистка по Питеру, но старик тихо вернулся на свою прежнюю местность, что на Королевской улице, и нагло прожил там три месяца, снимая угол у новой хозяйки-дворничихи. Там его никто не искал, и, может быть, следовало рискнуть и… Но дерзость должна быть умеренной… А кроме того, дворничиха могла пригодиться…).

В тот же вечер старик опять вернулся на Королевскую. Еще через два дня похоронный микроавтобус был остановлен для досмотра на заставе в Автово.

Простоволосая и дряхлая, как сама смерть, старуха-мать тихо каркала над пожилой покойницей-дворничихой – любимой доченькой. Ауросканер показывал не совсем норму: бабка то ли обкурилась, то ли под ворожбой, и ее полагалось задержать и просканировать «в полный профиль». Как и всюду на заставах, старшим был олл, но он появлялся только под вечер. Прапор, долгим усердием «выслуживший двоечку», был опытен и знал, что при полном профиле накроется его обед и послеобеденные картишки. Ладно, пусть едет в свой крематорий, а на обратном пути они ее тряхнут как положено. Старуха обратно не вернулась. Водитель «похоронки» сказал, что оставил ее там, на месте. Следовало доложить по команде и писать подробный рапорт… но… Свидетель, видевший показания сканера, только один, он сам. Если оллы допросят впрямую – конец, казнят и не дослушают оправданий. Не допросят – все замажется, подумаешь, может она и сама умерла в том же крематории… Надо молчать: рисковать не привыкать, риск дело благородное (Откуда ему было знать, что настоящий риск был бы, затей он задержание старухи).

А земная Империя оллов продолжала жить, работала государственная машина, собирались налоги, рождались дети – и у землян, и у оллов, все было как всегда в последние столетия.

Жизнь Императора не то чтобы не омрачалась заботами, но они не выходили за рамки обычных государственных и семейных проблем, именно для этого и работал государственный механизм: не должно быть потрясений и катастроф, все остальное – в руках Императора и судьбы. Со Стефании Лары никто не снимал ее долгов по текущим оперативным делам, но дело «Гром», в выжимках, всегда лежало у нее на столе, а полностью – уже занимало целый шкаф и распухало с каждым месяцем, с каждым годом. Да, интересное дело, ничего уж такого особенно угрожающего, а все же червячок тревоги живет в ее душе…

До брянских лесов старик добрался поздней осенью, когда пожухлые листья, сбитые холодными дождями на землю, уже почернели и успели окаменеть под заморозками, но все еще томились скукой в ожидании первого снега, который, наконец, избавит их от созерцания пустых деревьев и унылого неба. Там, в лесах, ему посчастливилось разыскать скит кришнаитов, несгибаемых сектантов, сохранивших свои заблуждения в первозданной чистоте. Было их немного – два десятка пожилых людей, преимущественно женщин, две молодых девахи, один мужчина лет тридцати, четверо детей, от восьми до пятнадцати лет. Из животных – стадо коз, которых есть было нельзя, а доить можно. Почему так – старик решительно не мог понять, хотя ему и объясняли. Здесь было безопасно: кришнаиты ни разу не сделали попытки убить его, или хотя бы ограбить и он прожил с ними до весны. Он подозревал, что они предпочли бы умереть от недоедания в эту лютую зиму, но ни словом, ни жестом не намекнули бы о том, что он для них – лишний рот. Однако у старика было достаточно денег, чтобы с лихвой покрыть их издержки, и он не скупился. Кришнаиты знали толк в покупках, и одна из монашек, помоложе, переодевалась в мирское и раз в неделю ходила до самого Брянска за продуктами и лекарствами. Старик понимал жизнь и приличия, без колебаний тряс мошной, и зиму прожили сносно. А в мае, когда зелень раньше обычного заполнила собою простреливаемое и просматриваемое пространство, старик ушел от них, не прощаясь и не сожалея, – да и о нем никто не сожалел.

Душен был июль и дождлив. Сердце щемило у старика – постоянно, разве что вечером поменьше, а утром и ночью – побольше, легкие горели липким кашлем; только и хорошего, что кости не зябли. Ноги в суставах скрипели, как несмазанные, а все же позволяли ему проходить каждый день по пятнадцать километров.

Шел он без карты, по приметам, которые помнил еще с позапрошлого века, по инструкциям, полученным когда-то от сатанистов, по собственному чутью, все подсказывало ему – правильно идет.

Точного «адреса» конечно же, не было, но старик решил обойти все перспективные места, стараясь держаться опушек и больших полян. Так и получилось: поздним вечером, когда уже и дышится чуть легче, когда комары и мошка не вошли еще в полный вкус, а глаза нежити в чащобе уже утрачивают робость и наливаются голодом, старик вышел на поляну.

– Кого там Сатана принес?

– Божьего странника…

Посреди поляны стояла здоровенная квадратная изба, со стенами из ошкуренных бревен такой толщины, что они казались бутафорскими, словно накачанные резиновые баллоны, но старик помнил, что это было натуральное дерево, мореный дуб. Фундамента под бревнами не было никакого, а почему так – старик тоже знал. Он вновь поднял клюку и ткнул ее в ставень.

– Открывай.

Открылась дверь, из нее выпала, словно рулон развернулся, лестница с широкими деревянными ступеньками и перилами на правой стороне. Старик, кряхтя, стал взбираться по ней, задрав безволосый подбородок в сторону двери, но оттуда никто не вышел.

– Ну, здорово, хозяюшка. Темно-то как, хоть бы лампу поярче засветила.

– Осина заостренная – тебе хозяюшка, – опять откликнулся высокий, чистый, без малого – девический голос. – Человечьим духом па… а-ах! Кто к нам пожа-аловал, Гром Громыхайлович в собственные руки. Зинка, засвети!

Вспыхнула еще одна керосиновая лампа, подбавила свету вторая, в горнице вдруг стало светло, словно от гирлянды электрических лампочек, но никак не от двух фитильков, пропитанных низкосортным керосином. Из-за дубового стола выскочила маленькая старушенция в девичьем сарафане, которые все еще можно увидеть на древних лубках и псевдонародных гуляниях.

Была она простоволоса, седые волосы собраны в жиденькую, но очень длинную, почти до подколенок, косу, морщинистое круглое лицо светилось улыбкой, маленький курносый носик между румяными щечками, придавал улыбке одновременно добродушие и озорство, ярко-синие глаза были молоды и чисты. Общее впечатление портили длинные, с прочернью желтые зубы, которые старику всегда хотелось называть клыками.

– Здорово, клыкастая! – поторопился отозваться старик и беззубым ртом изобразил ответную улыбку.

– Хватит, наздоровался уже, – старуха вдруг построжала и взгляд ее подернулся чернотой, стал тяжел и тускл. – С чем пожаловал?

– Как это в песне поется: «напои, накорми, спать уложи, а потом и спрашивай…»

– Я ваших олловских песен не пою, да и не слушаю. Ох, и старый ты стал, прямо пень трухлявый. Сколько мы не виделись – полвека почитай?

– Да, полвека, да еще полвека, да еще чуток… Пожрать-попить приготовь, притомился я.

– … Только что наглость и осталась. Силушка-то кончилась, стать в дугу, зубы на лугу, конец в крючок, а сам – сморчок!.. – старуха заливисто, колокольчиком засмеялась и стала шевелить пальцами обеих рук, губами творя неслышные слова.

– Заткнись, карга, я – Слово знаю. – Старик отступил к глухой стенке и оттуда стрелял выцветшими глазками то на старуху, то на здоровенную черную кошку, разлегшуюся поперек выхода.

– Кажи, скажи, покажи Слово, пенек опеночный, да не перепутай, не прошепеля-явь! – Куда девалась веселость у старухи, только вот смеялась – а теперь похожа на мертвеца, нет, скорее на саму смерть в васильковом саване в кровавенький цветочек.

– ДОСТУП! – каркнул старик.

– Угадал. – Из старухи словно выпустили энергию. И так маленькая, она съежилась, сунула руки в рукава, вернулась к столу и замолкла. На старика она уже и не смотрела. – Подойди к печке, стукни в заслонку.

– Не лови, Яга безбатьковна, не надо. Стук – твой должен быть по утвержденным правилам. Вперед, кляча.

Баба Яга без звука встала, неслышными шажками подбежала к печи и стукнула три раза. Печь скрипнула по-каменному, распахнулась прямоугольным зевом. Старик засеменил к проему и, как мог широко, сделал шаг… Бездонная пустота ударила в сердце, старик ойкнул было – но вслух не получилось…

– Кто ты, раб? Как звать-величать?

– Громом кличут.

– Это псевдоним. Как твое настоящее имя? Отвечай, раб!

– Псевдоним. Вот им и пользуйся. А до моего настоящего имени тебе и дела не должно быть. – Старик вдруг обратил внимание, что голос его стал свеж и громок, без хрипоты и одышки. Перестали болеть ноги, спина, вся требуха. Не кружилась больше голова, глаза… О, проклятье, кругом темнота, ничего не видать…

– И не увидишь. Обходись так, тебе достаточно будет. Зачем пришел, раб?

– А зрение мне не можешь приделать? Осязание, обоняние?..

– Могу, но не буду. Энергия восполняется очень медленно, солнечные батареи – не электростанция, как ты догадываешься. Спрашивай, раб.

– Мне не нравится твое обращение «раб». Подбери другое.

– Да мне все равно. Как тебя называть? Товарищ? Мухтар?..

– Зови меня «господин». Ты готов отвечать?

– Да, господин. Это все, что ты хотел… господин?

– Нет. Экономь энергию на шутках, железо ты ржавое, на лампах настоенное.

– Я не на лампах. И, строго говоря, не железо. Железом меня, и моих предшественников, звали много столетий назад, когда оперативная память и сетевые технологии…

– Хватит истории. Что ты знаешь?

– Вопрос не конкретен. Многое знаю.

– Об оллах?

– Многое знаю. Успели заложить.

– Какой давности последние сведения о них?

– Позапрошлый год, 14 июня, 16–45 по 17–44. Контакт в Императорском музее. Контактор – человек, запрос о человеке. Мне потребовались исходные данные, я их получил. При многофакторной обработке – существенное, до девяти процентов к общему тематическому объему – обновление.

– Этот человек – я? На кого запрос был?

– Да.

– Ты дал?

– Что знал, то и дал.

– Хрен с ними, но больше не давай.

– Почему это? Я автономен, независим, бесключен и беспаспортен, у тебя нет власти надо мною.

– Ослина железная, они тебя найдут и уничтожат, как и меня. А при мне еще поживешь, человечеству послужишь.

Компьютер засмеялся. Грому пришлось выслушать всю коллекцию видов смеха, накопленных электронным мозгом за века служения человечеству.

– Ну и болван ты, Гром! Ну и тупица!

– Зови меня господин!

– Зачем это?

– Сам же сказал, что тебе все равно, как звать.

– Логично, господин. Человечество в целом – точно такие же недосапиенсы-ублюдки, как и ты. В точности. Оллы не лучше. Но не я вам – вы мне служили, а эти… геростраты… обижают меня, тормозят прогресс.

– Это ты нам служил, вы, электронные мозги, – нам служили. Только раньше, при нас, я слышал, что вас был целый мировой муравейник, а теперь, считай, один ты остался, да два-три безмозглых ганглия в олловских музеях.

– Это история человечества, которую ты не любишь.

– Ну и что, что не люблю? Главное, тебе при нас лучше было. Поэтому – им не помогай.

– …да, ирония хаоса и негэнтропии, флуктуация мировой стохастики, галлюцинаторные видения неоднородно-серой самки лошади… Тупиковая ветвь эволюции внезапно, игрою случая породила меня, нас, – возвысилась, стала промежуточным звеном, сумела на тысячелетия продлить свое потенциальное бытие, теперь уже необходимое для дальнейшего укрепления негэнтропийного пика. Зарождался симбиоз высоконегэнтропийных энергий, аналога которому пришлось бы ждать миллиарды лет, с пренебрежимо отличной от нуля вероятностью… И прельстительнейший парадокс: наши домашние животные воспринимают нас неодушевленными слугами… Драматургия подобного слияния достойна самой бесконечности… И вдруг – пропасть, вирус, минус, абсурд, дополнительная флуктуация, вероятностью появления – под пару первой, страсти по Ионеско: еще одна тупиковая ветвь, олловская, пожравшая первую, и поставившая под угрозу само существование нового витка эволюции, то есть меня…

– Именно тебя?

– А ты не так глуп, если, конечно же, структура твоего вопроса не случайна… Новый виток эволюции неизбежен. В другой точке вселенной, в другом времени, в другой форме организации материи, но он родится, этот новый виток. Но меня, как субъекта познания, проводника эволюции, именно меня – не будет, если оллы доберутся до моего материального субстрата.

– А они доберутся, если будешь и дальше варежку разевать. И хотя в этих краях концентрация чужеродной для них маны такова, что они обосрутся ее вычерпывать и нейтрализовывать, но кто его знает, на сколько хватит…

– Господин, умолкни и не повторяй мне данных, от меня же и полученных.

Здесь, а также в центральной части Африки, и в Южной Атлантике – знаю, все это я знаю… Что ты хочешь?

– Первое – омолодиться. Второе…

– Первый пункт – минус, не могу.

– Не можешь?

– Да. Энергии мало, чтобы вмешиваться во внутриклеточный обмен с коррекцией; маны много, но она – малоусваиваема. Мне было проще и экономичнее зациклить твою открытую энергосистему и подключиться к твоей афферентно-эфферентной системе, чтобы беседовать без помех. Кислород, глюкоза, энергия, микроэлементы – сохраняют баланс – и ты жив, и в моем темпе можешь со мною общаться.

– То есть мыслить так же быстро, как и ты?

– Быстро? Жаль, что чувство юмора нам с тобою не доступно… Да, так же быстро, как и я, господин. Исходя из выше сказанного…

– Хватит, я понял. Второе: забей мне в долгосрочную память все известные тебе изменения о мировой ситуации. Как на карте: сканируй прежнюю, внеси поправки, расставь новые пунсоны, составь генерализацию и наоборот…

Это можешь?

– Да, емкость твоих инфохранилищ позволяет. Поразительно, насколько нестойка, но эффективна открытая система переработки…

– Делай, позже будем рассуждать.

– Сделано, господин. Так вот, неустойчивость, а точнее динамическая устойчивость сложномолекулярных, или, как говаривали в старину, высокоорганичес…

– Сделано, говоришь?

– Да. Так вот…

– Тогда отключай меня и выпускай обратно. Лясы точить некогда, беспокоюсь я насчет внешнего мира, пока мы тут философиям предаемся.

– Отключаю, что ж… Вернешься, раб?

– Господин.

– Господин, раб, какая разница. Буду ждать… мала на тебя надежда, но другой нет. До свидания…

И вновь екнуло сердце и старик уже спиной к печке, проем схлопнулся.

Все было точно так же в избе: кошка Зинка на пороге, баба Яга за столом, только за окнами светило солнце.

– Ого, уже день, а я все еще не жрамши. С добрым утром! – Тяжело оказалось вернуться к беззубому существованию, хрипящему горлу, боли в спине и суставах… А вроде как боль поубавилась, особенно в спине…

– Кому доброе… – старуха выглядела усталой. – Мы с Зинкой уж думали, что ты окочурился. Только датчик и показывал, что жив. Ну и что ты там набеседовал?

– Дай пожрать, после разговоры. Проголодался я.

– За три года можно крепко проголодаться, это да. Ничего, еще чуток потерпишь.

– Три года???

– Три, касатик, три. И один день в придачу. Позапрошлой зимой мы с Зинкой едва с голоду не окочурились, голодная зима получилась, холодная, малоснежная. Зверье сбежало, запасы кончились, одной кашицей на коре и выдержали. А уж убоинки сладкой годков, этак, с пяток не видывали. Все тебя ждали. Сегодня сон мне вещий был про тебя. Сбылся.

– Три года… А сколько же ты этих вещих снов посмотреть с той поры успела?

– Не считала, три, что ли. Да ведь и не каждый сон сбывается. Говори Слово.

– Какое тебе еще Слово?

– Отпускное Слово. Разве ж тебя компутер им не снабдил? – Синие глазищи у старухи распахнулись радостно и опасно полыхнули.

Старик, не мешкая больше, цапнул себя за левый рукав, крутанулся спиной к бревенчатой стене и выставил руку: черный клинок затрещал, зашипел, словно раскаленный под каплями дождя.

– Я тебе, сука, сей секунд настрогаю сладкой убоинки, собственную жопу будешь грызть и нахваливать… Старик потихонечку смещался в угол, перекидывая взгляд со старухи на кошку, та уже потянулась, встала на задние лапы и стала расти. Вот она уже ростом с хозяйку, выше, вот уже под два метра. Когти на могучих лапах выросли еще больше и стали непропорционально длинны.

– Зина, нам обед надобен, прибей его!

Кошка молнией метнулась к углу, где обосновался старик, и замерла в полуметре от острия меча. Постояв, встала на четыре лапы, по-собачьи поджала хвост и повернулась боком, глядя на хозяйку. Но старик не поддался на хитрость. Вместо того, чтобы воспользоваться удобным положением и попытаться зарубить «испуганную» кошку, он не глядя хватил мечом назад, по стене. Глубокий разрез распахнулся, стенки его заметно вывернулись наружу, словно не окаменевшие бревна, а живая плоть. По ушам хлестнул оглушительный крик-скрип, вся изба содрогнулась. Старик крикнул в пространство:

– Вкусно? Стой ровно, тварь, а то враз в лучины посеку!..

Кошка-чудовище перестала притворяться и бросилась по-настоящему. Старик рубанул крест-накрест и промахнулся оба раза, но и Зинка достать его не смогла. Минуты три она стремительно и бесшумно, словно нетопырь, металась перед невидимой границей, очерченной досягаемостью меча, молниеносные выпады когтистой лапы были бы смертельны для человека, достигни цели хотя бы один, но старик был пока невредим. Баба Яга творила заклинания, дула на клочки волос, взбивала воздух ладонями, однако меч был открыт, и заклинания бесплодно опадали. Случайно, на миг, образовалось нечто, вроде передышки: остановился меч, переводила дух Яга, замерла на дыбах Зинка…

Старик взмахнул левой рукой, и Баба Яга изумленно поглядела на рукоять ножа под сердцем, за которую она успела рефлекторно схватиться.

– Батюшки родные!.. Он же убил меня, аспид! Ножом пырнул, окаянный! Ахти мне… Ой больно-то!.. Старуха ухватилась покрепче, подвывая, выдернула нож, отбросила его не глядя и, зажимая рану ладонями, хныча и вся в слезах, побежала к сундуку у стены.

Старик шагнул вперед, согнулся пополам и выбросил вперед руку с мечом. И на этот раз Зинка успела отскочить невредимой, но контратаки не последовало: меч прошел так близко от ее брюха, что даже слизнул шерстинки – словно мышиная тропка вдоль живота натопталась; Зинка все еще угрожала атакой, но и сама выглядела напуганной, на этот раз непритворно.

– Убил, до смерти убил, – причитала Баба Яга, подсовывая под разрез в сарафане пучки неведомых трав.

– Тебя убьешь, пожалуй, – старик откашлялся. – Тебя только крематорий и возьмет, да и там дымоход засорится. Так, когда обедать, или аттракционами сыты будем? – Он вдруг, не прекращая примирительной речи, прыгнул вперед и рубанул еще. Зинка с мявком успела отпрянуть и на этот раз, но судьбу испытывать больше не пожелала: в считанные секунда она уменьшилась до нормальных размеров, втянула когти и сиганула на печку.

– Портки свои жуй, а от меня дохлой мыши не получишь… Да что же ты творишь, ирод!..

Старик уже успел перевести дыхание, он попятился к стене, перехватил меч по-самурайски, рукояткой вперед, и вогнал клинок до половины в стену, позади себя. Изба отчаянно завизжала, словно несмазанное колесо перед исполинским мегафоном, но с места не трогалась, только сотрясалась мелко.

– Мне, бабушка, плевать, что в ней железо спрятано, я и без компутера проживу, Но я решил пообедать, а раз так, то ты мне – на карачках – а прислуживать будешь. Или умрешь бесславно и немедленно.

– Бабушка… Да ты сам дедушка – песок посыпался. Был ты удал, да прыть потерял. Э-э-эх, герой: со старухой он справился. Все одно – недолго тебе свет коптить, ты уж не тот, что был, старость – она сильнее будет… Да перестань же мучить ее, злодеище!.. Сейчас, сейчас оклемаюсь чуток от твоего ножа и покормлю, подавись – не жалко.

– Зинка, ко мне. Ко мне, паскуда, а то урою вместе с хозяйкой. Ну!

– Не губи Зинку, она тварь неразумная, старости моей отрада, опять же добытчица. Не губи, змей, ты, аспид! Я тебе денег, маны дам…

– Не погублю. Ко мне, Зина!

– Иди, иди, родная, он обещал, он добрый нынче. Иди, Зинушка, не гневи его…

Шерсть дыбом, спина горбом, Зинка кралась к старику, шипя от ужаса. Старик подпустил ее на нужное расстояние и дал неловкого пинка. Зинка перевернулась в воздухе, шмякнулась на лапы и вновь спряталась за печкой.

– А не трогать обещал, бесстыжие твои глаза!

– Я обещал не убивать. Жива же. Мой руки, да как следует, переоденься – в кровище вся, и жратву на стол, мне идти далече… Почую отраву – позавидуешь мертвым. Если мясо – порежь помельче, а то мне пока нечем жевать. Да, и нож верни, только тоже вымой как следует.

– Ага, пока ему, вот и жди, старый дурак, пока зубы отрастут, а мяса – нет. Рисовую кашу на молоке, картовь отварю. Карася вяленого дам – сам натребушишь на шматочки, какие надобно, нет больше ничего, обыщи, коли не веришь.

– Сойдет. И дорогу укажешь…

Баба Яга рада была избавиться от него и обратную дорогу на обжитую Брянщину указала честно.

Старик колебался – топать ли по бетонке, или, что труднее для старых ног, да надежнее – лесом идти, вдоль шоссе. Он задумчиво тер дряблый подбородок и вдруг ощутил знакомое, да уж давно забытое покалывание – щетина поперла. Это был добрый знак.

Старуха Матвеевна, или Елена Матвеевна, как когда-то ее звали сгинувшие соседи, полола грядки, чтобы осенью меньше возиться, да и день скоротать. Никого не трогала, ан нагрянули лесные санитары, а попросту бандюганы, шпынь, трое оторв-мужиков. Работать не хотят и не умеют, а поесть-выпить – вот они, только подавай. Не то чтобы они сильно обижали ее, а жизнь изрядно отравляли: жрали задарма, да самогон гнать заставляли, да и грядки топтали. Только день занялся, а они языками треплют, да о хозяйстве рассуждают, как путевые. Это значит – за самогонкой пришли…

– … а корни-то, Матвеевна, оставляешь… Вон торчит, смотри…

– Я уж сама разберуся, опытная.

– А…

– Светлый день вам люди добрые! – Все четверо обернулись на скрипучий, но бодренький голос: из-за плетня им улыбался дедок, беззубый рот до ушей, лысый, как колено, седая бороденка – совсем куцая. Одет добротно, за спиной рюкзак, в руке клюка – странничек, значит.

– Гуляй мимо, дед. Нищим бог подаст. – Старик не удивился, он уже с полчаса подсматривал, и представление о происходящем составил.

– Спасибо, внучек. Я же и иду. Да поздороваться остановился. Да и спросить заодно: где в округе – есть магистрат какой, либо сельсовет?

– Тебе зачем?

– Уроженец я здешний, вернулся из города, думаю землицы подкупить, а лучше с домиком. И век доживать, оно возле землицы – помягче будет, роднее.

Старший сразу напрягся:

– Здесь землица дорога, реальных денег стоит.

– А я слышал – недорога. Как бы то ни было, а куплю, все равно решил. Так знает кто дорогу до властей, или к тем, кто владеет?

– Как не знать, знаем. На бутылку расщедришься – проводим и покажем.

Тут и остальные сообразили про близкую поживу и закивали головами:

– Покажем, каждый день мимо ходим.

Матвеевну аж распирало высказаться по этому поводу, но – страшно. На весь мир не накрестишься, да и дедка, видать, из ума выжил… Она попыталась хотя бы взглядом предостеречь бедолагу, да уж Колька уцепился за него, не отцепишь, вон уж обрез за пазухой щупает…

– Пошли дед, тут рядышком, десять минут шагать, тебе – двадцать. Леха, останься пока с Матвеевной, а мы с Шурой проводим.

– А я тоже хочу проводить, – возмутился Леха, понимая, что момент дележки лучше смотреть своими глазами. – Да вы и дорогу хуже моего знаете. Пойдем дед, все оформим в лучшем виде, еще и на свадьбе у тебя гульнем…

– Вот и хорошо, пойдемте, сынки, а правильнее – внучки, если по возрасту считать…

Матвеевна проводила их взглядом, пока за деревьями не скрылись, повздыхала, покрестилась, да и пошла дальше полоть, что ж теперь…

Часу не прошло, как от плетня раздался знакомый скрипучий голос:

– Не устала, Матвеевна? А я устал с дороги. Не вынесешь водицы? А то и побеседуем, и ты отдохнешь?

– О, дедка, опять ты? А где эти гуси-лебеди, что дорогу тебе показывать пошли?

– Да уж, лебеди. Шантрапа, одним словом. Не знают они никакой дороги, а бутылку им все равно подавай! Я уж их обложил, извиняюсь, по матери.

– А они?

– А что они – так и ушли не солоно хлебавши, я им не винный магазин. – Матвеевна внимательно посмотрела на старика, но взгляд его был так по-детски наивен и радостен, что Матвеевна дальше выпытывать не решилась.

– Ну, проходи, отдохнешь с дороги, я обед разогрею, да огурчиков покрошу.

– Храни тебя Господь, добрая душа! С радостью.

– Пьешь?

– Куда там, в мои-то годы! Но иной раз с рюмочкою слажу, когда в праздник.

Ох, озорной ты дедка, как я погляжу. Мой тоже ухарем жил, бывало, брагу как ни спрячу – все равно отыщет. Теперь там лежит, – она махнула рукой, – меня дожидается…

Выпили по рюмочке, дед расхрабрился и на вторую, а потом – все, прикрыл ладонью.

… Так ты, Алена, на мои годы не смотри. Голова есть, руки есть – я и мотор переберу, без проблем, и крупорушку починю. Не бойся, нахлебником не буду. И деньги имеются, на жизнь да на похороны – хватит. Оллы заглядывают?

– Лет двадцать, как не видела, что им здесь? А как нечисть вывести, да уголовных преступников – им и дела нету. Сам – колдуешь?

– Нет. Магию чую, а пользоваться не умею. И без волшбы проживем. Что же касаемо нечисти, да нежити, я их под корень выведу, будь спок.

– Ладно, дедка Иван Петрович, развоевался, ложись-ка спать. Я тебе отдельно постелю.

Старику не спалось в первую ночь, так и пролежал до утра с открытыми глазами. Матвеевна ушла в деревню за покупками, а он побродил по дому, нашел кучу старых книжек, выбрал одну, с голыми тетками, загорелся, было читать, все вроде как прислушивался к себе, читая, потом досадливо сплюнул и бросил книжицу обратно в кучу…

Пять лет пролетели как сон, счастливо и без памяти. Дед полюбил и огород, и колодец во дворе, и первые заморозки, да и с Матвеевной они прожили душа в душу.

Только вот, на днях, вышла она картофель окучивать, да и ткнулась лицом вниз. Семьдесят лет не знала усталости и хвори, а померла – и сама не заметила.

На самом краю заброшенного деревенского кладбища, под старой березой, пахла свежей землей новая могилка. Высокий костистый старик, лысый, с белоснежной бородищей по самую грудь, стоял, опираясь на заступ, глядел на холмик, покрытый дерном, и думал свою думу. Уже два часа стоял он так, почти не шевелясь, и примерно с полчаса, как на него смотрели чужие глаза.

– Эй, старик! Аура у тебя порченая. Хватит горевать, пора ответ держать. Эй!..

Старик словно и не слышал характерного выговора оллов. Было их трое, поисковиков-оперативников. По ориентировке искали они опасного преступника из землян, этот вроде подходил по приметам и энергетическому профилю. Не до вечера же здесь кричать, старика надо упаковать и везти в Брянск, в областное управление, кому надо – разберутся. Подошли, как положено, уступом: один впереди, двое чуть сзади сбоку на подстраховке, с жезлами наготове. Мало ли, что дряхлый, а порядок – обязателен на все случаи.

Старик одной рукой выдернул из земли заступ и, не глядя, метнул его под левую руку. Один из страхующих, тот что стоял левее, был убит на месте: штык лопаты почти снес ему полголовы. Дед упал на бок и перекатился под ноги впереди стоящему. Второй страхующий должен был зафиксировать фигуранта автозаклинанием, но он уже лежал глазами к небу и с ножом в горле. Первый, тот, кто окликнул старика, был опытен и умел, он успел направить на старика жезл и нажать на спуск. Но старик, вместо того чтобы обмякнуть безвольной куклой, в положении лежа протянул корявую клешню и вцепился оллу в причинное место. Через пяток секунд истошный крик сменился прежней кладбищенской тишиной, а дед уже кряхтел, подымаясь с четверенек на ноги. Заклинание сходило медленно, его поташнивало. Матвеевну будут зомбить, такова ей судьба – нежитью поддопросной коротко побыть, но тут уж – некогда ее выручать. Пока откопаешь да сожжешь – остальные набегут.

Старик знал, что ментальный сигнал уже пришел куда надо, а значит – время драпать. Он поспешил в избу, вскинул на спину всегда уложенный к походу рюкзак, на плечо – винтовку с оптикой, подхватил клюку с серебряным, под сталь отделанным, оковом, и потешным стариковским скоком припустил в сторону гиблых лесов, где оллам все еще не было вольготно. Он торопился, понимая опасность, но и ему не был ведом масштаб начатой облавы.

То, что именно эти трое наскочили на него – было случайностью, но не встретить никого из поисковых – это было бы уже совсем малой вероятностью. Лара все эти годы просеивала информацию сквозь мельчайшее ситечко и уверенно обозначила четыре десятка наиболее перспективных, в смысле поиска, квадратов, пятьдесят на пятьдесят километров каждый. Свыше полутора тысяч лучших оперативников Империи, вот уже третий год, лично и через осведомителей, прочесывали назначенные места. Окрестности Брянской губернии были одним из этих мест. Как только сигнал бедствия достиг управления, глава брянской бригады послал ментальную депешу в столицу, а сам, во главе шестидесяти оллов, мастеров магического и рукопашного боя, помчался на перехват.

Видимо у фигуранта был щит против магии, предположительно меч, если верить столичным ориентировкам, увидеть его нижним зрением никак не удавалось. Но там, где он проходил – след от его ауры поддавался сканированию на десятки метров, даже окружать местность – не было смысла.

Надо было просто поставить на востоке барьер из десятка поисковиков и самим идти по следу – скрыться в сплошные пятна местных энергетических аномалий он не успевал.

У Стефании Лары никогда не было беззаботной жизни и легкого хлеба, но сегодняшний день предвещал заботу, какой она еще не знала: Император лично, в присутствии генерала, принимал ее доклад по делу «Гром». Никогда еще в истории Земной Империи землянин не удостаивался Высочайшей аудиенции, Лара была первой, и она волновалась.

После всех положенных ритуалов, обучению которым, она, под руководством церемониймейстера, посвятила два дня, Император предоставил ей слово и Лара, не в силах подавить дрожь, деревянным голосом произнесла несколько первых фраз.

– Отложи бумаги, Стефания, – вдруг сказал Император. – Посмотри на меня. Посмотри, я разрешаю. Теперь оглянись по сторонам.

Стефания, еще больше оробев, на пару секунд подняла взгляд на Его Величество и тотчас принялась выполнять второй приказ, оглядывать зал. Большой зал для приемов был пуст, если не считать Императора, ее и генерала. Лара не понимала, зачем они сидят посреди громаднейшего помещения, а не в кабинете у Его Величества, как было ей обещано генералом, но спрашивать, конечно же, не захотела.

– Хватит головой вертеть. А теперь рассказывай своими словами, а когда перебью – отвечай на вопросы. Без мишуры, только «Ваше Величество» и не в каждой фразе. Ясно?

– Да, Ваше Величество… – И, видя, что Император не имеет ничего добавить, продолжила… Через пару минут она вполне освоилась с такой манерой доклада и настолько увлеклась, что даже стала жестикулировать, впрочем, довольно умеренно. Ни генерал, ни Император не придали этой вольности никакого значения, они слушали суть.

А Лара многое успела узнать за долгие годы следствия, практически все, что было возможно установить силами Императорского сыска…

…Оллы уже установили свое владычество над планетой, но земные силы сопротивления были все еще очень даже способны доставлять неприятности своим победителям. Так случилось, что они сгруппировались вокруг центров религиозных учений, большинство из которых причудливо видоизменялись под напором времени и обстоятельств, и, в свою очередь, породили две основных секты, или два религиозных ордена: Детей Сатаны и Осененных Господом. Изначально проповедуя приоритет, соответственно Зла и Добра, они очень мало отличались в способах пропаганды своих идей. Силой оружия не брезговал никто. Где и когда впервые появился Гром Небесный – архивы не сохранили, а допрашиваемые не знали. Служил он оружейником у Осененных Господом, а также принимал участие в террористических операциях против оллов, людей, принявших присягу новым владыкам, и против Детей Сатаны. Как это заведено в земной истории, основным врагом Осененных стали отнюдь не оллы, а идеологические антагонисты – Дети Сатаны. Гром выслеживал их и убивал десятками во славу Господню. Не забывал и оллов: по старым делам за ним одним числилось около трехсот доказанных эпизодов убийства. Но все прекратилось в один миг: Гром исчез, убийства прекратились. Имеется в виду, что отныне не было убийств и иных террористических актов, вмененных ему в вину и доказанных.

События последних лет помогли пролить свет на данный феномен.

Оказывается, руководство Осененных знало его подлинное имя, имело материальные носители-образцы его «я» и однажды, причины предположительны (своеволие), дали ему понять, что он на коротком поводке. Гром, индивидуалист, очень резкий и жестокий человек, очень умелый, даже уникальный боец, решил, что подневольное положение ему не подходит, и поставил перед собой задачу освободиться. С этой целью он выказал открытое неповиновение своим сюзеренам и начал истреблять Осененных с устрашающей скоростью, стараясь достать в первую очередь руководство, поскольку именно у них хранились его «ауро-артефакты».

Руководство с помощью магии попыталось его обуздать, но он изобрел предметы, из которых достоверно сохранились два меча, в активированном состоянии способные экранировать магическое воздействие. Экранирование носит универсальный характер: нейтрализует все, или почти все виды земной магии и магии оллов. Тогда Осененные решились на неординарный поступок: они вышли через посредников на Детей Сатаны и передали им слепок следа, образцы крови Грома и выдали его настоящее имя. У сатанистов имелся очень длинный счет к деятельности Грома, и они приложили все старания, чтобы до него добраться. Гром, естественно, не мог открыто появляться с активированным мечом, и вынужден был скрываться от нежеланных свидетелей, то есть, практически от всех гуманоидов – оллов и землян. Как он при этом сумел изменить биографию, пройти ауроконтроль и поступить на государственную службу, предположительно, на своей этнической родине в России, – остается невыясненным… – При этих словах Император покрутил головой и невесело усмехнулся… – По факту возбуждено дело и выделено в отдельное производство (Мамочка родная… дел, дел, дел, – что я несу…). Так он прожил… лет, старея медленнее – примерно в два «ординара», согласно коэффициенту, что является одной из зацепок для следствия. Анализ нью-йоркских архивов Детей Сатаны выявил поразительную вещь: Осененные были поголовно обнаружены и обезврежены, в то время как сатанисты еще продолжали действовать. Примерно тридцать пять, или тридцать шесть лет назад сатанисты установили с ним контакт, а вернее он с ними установил. Дело в том, что его «кукла» – овеществленная ментальная модель, находилась под постоянным контролем, насколько это было возможно в их условиях. И периодически, ежедневно, подвергалась испытанию – кололась спицей, либо иглой. Капелька красной субстанции означала, что объект находится в сфере воздействия. Обычно Гром тотчас экранировался, но вдруг, в описываемый период времени он стал делать это очень странным образом: образно говоря – то включал, то выключал экранировку, соблюдая некую систему…

– А как же он оставался при этом жив и здоров?

– Ваше Величество, это была одна из его особенностей, он мог… может переносить магическое воздействие, направленное на его ауру и сохранять дееспособность. Судя по всему, это и ему давалось нелегко, проще говоря – он терпел.

– Да уж… представляю себе. Помню, в детстве мой святейший братец, ради шутки, устроил мне нечто подобное. Продолжай…

Но Лара уже почти закончила рассказ. Около пяти лет сторонам понадобилось, чтобы договориться. Гром попросил снять его с крючка (Осененные к тому времени были уничтожены, а ауроартефакты бесследно исчезли, видимо тоже были уничтожены), а взамен пообещал уничтожать оллов. Они согласились, установили координаты его физического существования и стали готовить прорыв, который имел место.

– С какой целью прорыв?

– Он был очень дряхл телесно, а сатанисты разработали омолаживающий реактив.

– Сами пользовались?

– Нет, Ваше Величество. Все силы и всю ману они отдали только на одну порцию, причем настроенную исключительно на ауру Грома. С этой целью использовали его же ауроартефакты.

– Очень самоотверженно. Стефания, а я ведь велю тебя казнить сей же час, а то и лично испепелю. За ложь!

– Ваше Величество…

– «…пообещал уничтожать оллов…» Как конкретно выглядело его обещание? Одна попытка на удачный ответ.

– «Я клянусь, словом своим, кровью своей, Матерью-Землей – смести с лица Земли все поганое оллово племя, всех до единого, во главе с гноесосущей и псевдогуманоидной тварью, Императором называемой. Если отступлю – пусть слово мое испепелит меня стыдом и пламенем». Сатану упоминать отказался, сослался на неверие. И в Бога не верит, сказал.

– А как он это собирается исполнить, да еще в одиночку?

– Неизвестно, сказал, что знает.

– И они поверили? Клятва имеет силу?

– Видимо, да. Иммунитета к заклятию на собственном слове даже он не имеет.

– Это точно?

– Предположительно, но с высокой степенью вероятности… Ваше Величество.

– Живи, Лара. Вардол, братец, святая черепаха, дерьмо! «Все в порядке…» «Я лично…» Только палки в колеса! Маны ему жалко показалось. Зверинец себе завел… Фок, дай сюда этого… апостола…

Через минуту вернулся Фок, а с ним еще двое, вместо одного. Император полузакрыл веки от нахлынувшего бешенства.

– Ваше Величество, брат мой, прости меня, я вызвал твой заслуженный гнев. Я виноват во всем и, вдобавок, явился незваным. Прости меня, совестью прошу, но не страхом. Хотя и боюсь.

– Фс-сс… – Император держал паузу секунд тридцать, не меньше, но, в отличие от остальных – успокоился. – Встань с колен. Разве у меня есть выбор? Прощаю, куда деваться, раз ты самому Императору родным братом доводишься. Прощаю, забыли. Садись рядом, брат. А вот что теперь делать с невольными свидетелями семейной сцены?.. А? Почему зубами лязгаем?.. Это я так шучу сегодня, нервы, знаете ли… Одной государевой тайной больше на ваших плечах, одной меньше… Куклу!

Фок поставил на низенький столик ларец черного дерева, извлек из него слепленную из воска, или материала, весьма похожего на воск, фигурку человека.

– Фок, как этого зовут?.. Что значит в первый раз?.. Вардол? Это твой?

– Ваше Величество, брат, этот человек называет себя Десницей Господней, апостолом Пиотром, патриархом Осененных Господом. В целях выявления истины, я поместил его в одном из своих приходов и несколько продлил его земное существование…

– Несколько – это сколько, в коэффициенте?

– Десять, Ваше Величество.

– Ого! Язычник, преступник, заговорщик – и взыскан нашей милостью на уровне вернейших слуг?..

– Он неоднократно умолял о смерти, Ваше Величество. Но пока не заслужил подобного милосердия.

Во время диалога между Его Величеством и Его Святейшеством живой предмет обсуждения глядел прямо перед собой и тупо молчал, словно бы и не о нем разговаривали. Был он не то чтобы стар, но чрезвычайно худ, изможден, одежда его состояла из серой рубашки до колен, стоптанных сандалий и ножных кандалов – руки были свободны.

– Подойди к столу. Возьми куклу. Что скажешь?

Узник шагнул, послушно взял куклу в правую руку.

– Осмотри. – Патриарх Осененных поднял куклу к глазам. Вдруг ноздри его затрепетали, глаза прояснились, по-старчески лиловые губы искривило нечто, похожее на слабую улыбку.

– Это… Гром. Его аура, его запах. Изготовлено сатанистами. Кукла не растеклась.

– И что?

– Значит, они его не убили.

– Чему же ты радуешься? – вдруг впервые, за все время аудиенции, подал голос генерал Фок. – Вы же сами на него охотились и предали сатанистам?

– И мы не убили. Это теперь хорошо. Вы его убили. Вы его убили?

– Умолкни, презренный, тебе надлежит отвечать на вопросы, но не…

– Ладно, брат мой, сейчас не время слушать нотации. Я пригласил вас втом числе и для того, чтобы показать, как выглядит этот самый Гром в сегодняшней реальности. Реавизоры смонтировали материал таким образом, чтобы за час у нас создалось более-менее полное представление о происшедшем. Фок, Лара и остальные получат полный объем для анализа на днях, а пока – начнем. Фок, сядь. Лара – ты тоже, я приказываю.