Одна медицина. Как понимание жизни животных помогает лечить человеческие заболевания

Глава 1 Как зачать ребенка (в стиле кенгуру)

Кладбище было странным местом, чтобы думать о влагалищах, особенно сразу о трех. Находясь среди бетонных останков жизни, мы все же собирались навестить живых, а не мертвых. Почти синее австралийское солнце безжалостно палило свежеполитую траву. Легкий ветерок ласково трепал мятные листья эвкалипта. Вдали, на надгробном камне, виднелась пара чьих‑то крепких ног. Руки существа были согнуты, как у боксера средней весовой категории. Его плотные округлые бедра напоминали колесные арки дорогого автомобиля. И вдруг – раз! – оно взмыло вверх, так легко, словно его подняли на сценическом тросе. Прыжок влево, прыжок вправо. Животное замерло у озера, возле нежных цветов, возложенных на могилы некогда любимых. Все еще любимых. Скорбящая подняла глаза, блестящие от слез. Слез потери.

Чтобы вживую увидеть этих сумчатых прыгунов, мы прибыли в Западную Австралию – в Мемориальный парк Пиннару Вэлли[3], расположенный в пригороде Перта. Мое внимание привлекла не столько самка кенгуру, сколько едва заметная, крошечная головка кенгуренка. Детеныш, робко высовывающийся из сумки, напоминал взволнованного актера, испуганно подсматривающего из‑за кулис. Этот кенгуренок появился на свет, пройдя через влагалище матери – одно из трех. Но почему именно три? Зачем столько? И может ли представление об особенностях деторождения у кенгуру чем‑то помочь людям, которые мечтают стать родителями? Таким людям, какими когда‑то были Лесли и Джон Брауны. Давайте познакомимся с их дочерью, Луизой Браун, вторым человеком в мире, рождению которого не предшествовал половой акт. Правда, сомневаюсь, стоит ли ставить в этот ряд Иисуса, так что, по сути, ее можно назвать первой. Она стала первым ребенком, зачатым в пробирке.

Вы знаете, когда именно и где вас зачали? Хотя истории рождения обычно пересказываются всякий раз, как над именинным тортом взвивается дым задутых свечей, зачатие остается скрытым под покровом тайны. Вас может передергивать от мысли о собственном эякулирующем отце, но то, что за этим последовало, стало важнейшим моментом вашей еще не существующей жизни. Вы стали собой.

Луизе Браун не нужно было беспокоиться о подобных вещах. Она была зачата 10 ноября 1977 года в 11:00 в Олдеме, в то время как родители находились за 250 километров от нее, в Бристоле. Свидетельницей этого знаменательного события стала медсестра Джин Перди. Не было ни романтического ужина, ни расслабляющей музыки, ни даже оргазма. Хотя СМИ окрестили Луизу первым «ребенком из пробирки», в действительности зачатие произошло в чашке Петри. Через 257 дней, 25 июля 1978 года, Луиза Джой Браун появилась на свет в результате кесарева сечения в Олдемской больнице общего профиля. Она весила 2,6 килограмма. Культовая фотография новорожденной Луизы, завернутой в пушистое белое полотенце, украсила передовицы газет всего мира.

Первая страница ее автобиографии «Моя жизнь в качестве первого в мире ребенка из пробирки» трогает до глубины души, поскольку Луиза посвящает книгу своим четырем родителям. Ее мама, Лесли, была очень скрытной женщиной, «которая оказалась в центре внимания всего мира из‑за своего желания иметь ребенка». После девяти лет попыток зачать ребенка естественным путем, которые оказались тщетными из‑за непроходимых маточных труб, Лесли и ее муж Джон решились на лечение бесплодия у других «родителей» Луизы, профессора Роберта Эдвардса и акушера Патрика Стептоу. Хотя женщинам имплантировали оплодотворенные яйцеклетки и до 1978 года, Луиза стала первым ребенком, рожденным в результате экстракорпорального оплодотворения. В 2010 году Эдвардсу была присуждена Нобелевская премия по физиологии и медицине.

На семейном снимке Браунов запечатлена Луиза в пудрово‑розовой коляске и ее родители, стоящие перед знаменитым Клифтонским подвесным мостом в Бристоле. Три человека расположились на краю Эйвонского ущелья с одним из главных инженерных достижений XIX века на заднем плане. Клифтонский мост, открытый в 1864 году, и другие аналогичные сооружения были символом викторианского господства над миром природы. В 1978 году инженеры человеческого тела превзошли саму жизнь. Они сделали это с помощью таких животных, как кенгуру, которых я кормил с рук в Перте, в 15 000 километрах от Бристоля.

Кенгуру относятся к группе сумчатых млекопитающих. Это название объясняется наличием у них выводковой сумки – кожного кармана, в котором они вынашивают и кормят своих детенышей. Сумчатые появились в Южной Америке 100 миллионов лет назад, когда континент был соединен с Австралией и Антарктидой. Сегодня в Австралии насчитывается самое большое количество сумчатых – около 120 видов. В Южной и Центральной Америке обитает 90 видов, включая изящного мышиного опоссума.

Первые млекопитающие откладывали яйца, и им не нужно было беспокоиться об имплантации эмбрионов. Переход от яйцекладки к живорождению у общего предка человека и сумчатых произошел примерно 160 миллионов лет назад. Кенгуру и опоссумы были первопроходцами, совершившими опасное путешествие из темных глубин матки во внешний мир, и стали первыми в истории живородящими млекопитающими. Беременность сумчатых, которые находятся на пересечении яйцекладущих и плацентарных животных, является ключом к пониманию того, как были усовершенствованы методы искусственного оплодотворения, использованные для зачатия Луизы Браун. Для того чтобы новый организм сформировался внутри материнской утробы, а не в яичной скорлупе, потребовались невероятные биологические адаптации. Сегодня мы можем наблюдать за этим поразительным процессом благодаря крошечным камерам, внедренным в развивающиеся эмбрионы, и ультразвуковым исследованиям, документирующим жизнь до рождения.

Для некоторых животных оплодотворение вне тела есть абсолютно естественный процесс. У глубоководной рыбы‑удильщика прелюдия состоит в том, что самец кусает за бок самку, превышающую его по размеру более чем в десять раз. Когда романтике приходит конец, самец начинает буквально аннигилировать, растворяться в самке до тех пор, пока от его тела не останется ничего, кроме семенников[4]. Во время нереста яйцеклетки самки высвобождаются и присоединяются к сперматозоидам из бестелесных яичек. Оплодотворение происходит прямо в воде – повсюду. Без рук. Синий кит выбрасывает во время эякуляции более 1500 литров спермы. Возможно, это одна из причин, почему морская вода соленая. Лишь 10 % от общего количества попадает в самку, то есть примерно 1300 литров остаются в океане. Это еще один повод не пить морскую воду.

Разумеется, ученые не могли пройти мимо возможности экстракорпорального оплодотворения и принялись экспериментировать с наземными млекопитающими. Любопытно, что первым испытуемым был выбран кролик, хорошо известный своим неутолимым половым голодом. Венгерский ученый Самуэль Леопольд Шенк еще в 1878 году доказал, что искусственно зачать кролика вполне реально, однако до создания в лаборатории человеческого эмбриона было еще далеко.

Представьте, что чувствовал первый человек, наблюдавший за сотворением новой жизни. Американская исследовательница латвийского происхождения Мириам Менкин была высокообразованным лаборантом и работала в Бесплатной женской больнице в Бостоне, штат Массачусетс. Ей первой в мире удалось осеменить человеческую яйцеклетку вне тела и стать своего рода «матерью‑создательницей». С 1938 года, на протяжении шести лет, Менкин неустанно трудилась в лаборатории. Каждый вторник исследовательница тщательно отбирала яйцеклетки размером с песчинку из яичников, удаленных во время плановых операций. По средам к яйцеклеткам в чашках Петри она добавляла сперматозоиды. Четверг проходил в надеждах и молитвах, а по пятницам Менкин с замиранием сердца склонялась над микроскопом, чтобы проверить, образовалась ли там, на стекле, долгожданная зигота. Шесть лет подряд, неделя за неделей ее ожидал один результат: оплодотворения не происходило.

Но однажды все изменилось. Нарушив привычное расписание, Менкин извлекла яйцеклетки из яичников 38‑летней женщины, матери четверых детей, страдавшей опущением матки, не во вторник, а в четверг. У Менкин выдалась тяжелая неделя с бессонными ночами, потому что у ее восьмимесячной дочери начали резаться зубы. Из‑за липкого тумана усталости Менкин допустила ошибку. Как правило, исследовательница смешивала сперматозоиды и яйцеклетки в течение получаса, однако в тот раз она была «настолько измученной и сонной», что, «наблюдая в микроскоп за сперматозоидами, резвящимися вокруг яйцеклетки… забыла посмотреть на часы и не заметила, как прошел целый час».

Вернувшись в лабораторию тихим воскресным утром 6 февраля 1944 года, она увидела то, чего никому раньше видеть не доводилось: раннюю стадию человеческой жизни, мерцающую на дне стеклянной чашки. Два в одном. Здо́рово, что благодаря трудностям ухода за маленьким ребенком миллионы людей теперь могут стать родителями и сами столкнуться с теми же заботами.

Почему же прошло еще 34 года, прежде чем на свет появился первый ребенок, зачатый посредством ЭКО? Искра новой жизни быстро гаснет, если эмбриону негде поселиться. Оплодотворенную яйцеклетку нужно было поместить внутрь женского тела, однако процесс имплантации оставался крайне сложным. До тех пор, пока мы повнимательнее не присмотрелись к кенгуру.

Мне никогда не нравился Новый год. Начать хотя бы с того, что празднование приходится на то время, когда мне давно уже пора быть в постели. Во‑вторых, сама идея о начале очередного года с боем курантов кажется мне весьма искусственной конструкцией, ведь время – это вечно волнующееся море перемен, омывающее берега нашей жизни. Напитки слишком дорогие, музыка слишком громкая, а такси слишком недоступное. Правда, если бы меня пригласили на вечеринку в Хрустальный дворец в канун 1853 года, мое мнение наверняка бы изменилось[5].

Войдя в огромное викторианское каркасное здание из стекла и металла в ту новогоднюю ночь, вы бы оказались возле другого поразительного сооружения, в котором ужинали самые известные ученые своего времени. То была скульптура гигантского игуанодона, первого динозавра, воссозданного в натуральную величину. Наслаждаясь имитацией черепашьего супа, они пели песню, эхом разлетавшуюся по бетонной утробе:

Веселый старый зверь,

Не мертвый,

А живой.

ВЗРЕВИ!

Во главе стола – в черепе игуанодона – сидел сам Ричард Оуэн, человек, который, собственно, и дал динозаврам их имя: слово Dinosauria переводится с латинского как «ужасная рептилия». Существо, внутри которого проходил ужин, легко можно было принять за гигантского кенгуру. Дело в том, что Оуэн, поначалу использовавший лягушек, страусов и других крупных птиц как эталон, в итоге остановился на кенгуру в качестве модели для реконструкции динозавров. Артур Конан Дойл, известный своими произведениями о Шерлоке Холмсе, в 1912 году опубликовал роман «Затерянный мир», где динозавры прыгали на мощных задних конечностях, согнув передние у груди. Что‑то вроде кенгуру с большими зубами и чешуей.

Оуэн долгое время увлекался тем, что сегодня называется сравнительной анатомией. Он исследовал тела животных, чтобы лучше понять организм человека. Ученый часто препарировал зверей, умерших в Лондонском зоопарке. Однажды его жена, вернувшись домой, увидела в коридоре тело носорога. Во время плавания на «Бигле» Дарвин собрал большую коллекцию останков, включая окаменелости из Южной Америки, и Оуэн согласился с ними поработать. Позднее он обнаружил, что эти вымершие гиганты были грызунами и ленивцами, родственные местным видам и не имевшие отношения к африканской фауне, как изначально полагал Дарвин. Это была одна из многих идей, которые впоследствии помогли Дарвину сформировать концепцию естественного отбора.

Оуэн увлекся кенгуру, после того как увидел в сумке крошечного кенгуренка (прямо как я в Австралии). В 1834 году в журнале «Философские труды Королевского общества»[6] даже появилась его статья, посвященная тому, как именно кенгуренок там оказался. Сам Оуэн считал, что подобное исследование «вполне заслуживает внимания». Пролистывая пожелтевшие страницы оригинальной рукописи, можно увидеть его карандашные наброски, иллюстрирующие механику жизни внутри этого прыгающего создания.

Благодаря работе Оуэна мы знаем, что три влагалища самки кенгуру используют в разных целях: два для секса и одно для родов. То же самое можно наблюдать и у других сумчатых животных, включая коал, вомбатов и тасманских дьяволов. По двум боковым влагалищам сперма поступает в одну из двух маток, а из среднего кенгурята выходят во внешний мир. Этому странному строению соответствует двудольный половой член у самцов сумчатых.

Эта особенность, как и все остальные причуды природы, имеет эволюционные преимущества. Если взрослые кенгуру могут быть выше и тяжелее, чем боксер‑тяжеловес Мухаммед Али, новорожденные кенгурята не превышают размера мармеладного медвежонка, что позволяет им умещаться в тесных внутренностях. Кенгурята рождаются крайне незрелыми. С точки зрения эгоистичного гена[7] это позволяет самке оставаться вечно беременной. Один крошечный кенгуренок сидит в сумке, второй развивается в матке, а третий подрастает во внешнем мире – три по цене одного.

Однако не строение репродуктивной системы кенгуру позволило добиться успехов в области ЭКО, а ее неочевидные особенности. После того как тайны искусственного оплодотворения были раскрыты с помощью кроликов, следующей задачей стала имплантация эмбриона в матку. Именно здесь нам и помогли сумчатые.

Кенгуру и кролики были не единственными животными, кто помог людям стать родителями. На протяжении десятилетий самый точный тест на беременность напоминал сцену из «Гарри Поттера». В 1930‑х годах, возвращаясь на родину из Южной Африки, британский биолог Ланселот Томас Хогбен прихватил с собой целую колонию гладких шпорцевых лягушек. Тест Хогбена, проводившийся в Эдинбурге на пике своей популярности десятки тысяч раз, заключался в следующем: нужно было набрать в шприц мочу женщины и впрыснуть ее под кожу самке лягушки. Если лягушка на следующий день принималась метать икру, женщина считалась беременной[8]. Современные тесты на беременность, механизм действия которых основан на гормонах, а не лягушках, были созданы только в 1960‑х годах. Появление второй полоски всегда волнительный момент, однако сегодня женщина видит на цифровом дисплее слово «БЕРЕМЕННА». Согласитесь, в лягушке, сообщающей, что ваша жизнь больше не будет прежней, гораздо больше поэтичности. Через восемь месяцев после того, как Лесли и Джон Браун увидели на тесте вторую полоску, мир изменился: искусственно созданная человеческая жизнь сделала первый вдох.

Огромным шагом вперед стала возможность безопасно имплантировать эмбрион в матку Лесли и убедить ее тело принять чужеземца. Если высадка на Луну – это величайшее событие, открывшее перед человеком бескрайние просторы космоса, то ребенок, рожденный в результате ЭКО, ознаменовал собой подобное открытие в масштабах человеческого тела.

Хотя формирование новой жизни в утробе матери, безусловно, завораживающий процесс, теперь нам достоверно известно, что в первую очередь у эмбриона развивается задний проход. Да‑да, когда‑то вы были просто задницей. Некоторые люди, правда, так ей и остались. Следом у эмбриона формируются мышцы рук, как у ящерицы. Это отголоски нашего эволюционного прошлого, напоминающие нам о том, что более 250 миллионов лет назад мы превратились из рептилий в млекопитающих. Хотя рептильные конечности сегодня вряд ли бы нам пригодились, те ранние трансформации одарили человека ловкими противостоящими большими пальцами. И все благодаря специальной мышце, которая так и называется – мышца, противопоставляющая большой палец кисти. Но, прежде чем дойти до этого этапа, эмбриону сначала нужно имплантироваться в слизистую оболочку матки, где ему предстоит расти на протяжении девяти месяцев. Каким образом?

Эмбрион начинает развиваться только после того, как внедрился в эндометрий. Зародить жизнь легче, чем ее сохранить. Потеря ребенка, даже пока он всего лишь эмбрион, – большое горе. Тысячелетия утрат не притупили материнскую боль. Для родителей, потерявших ребенка на раннем сроке, такая смерть особенно жестока, поскольку ее сложно измерить. Беременность – это радость ожидания, радость неисчерапемых возможностей. Каким бы был малыш? Кем бы он стал? Они так и не узнают.

Мы потеряли нашего ребенка на сроке 11 недель. Всего несколькими днями ранее монитор белоснежного аппарата УЗИ был заполнен серыми пикселями жизни. Крошечное сердечко размером с горошину при каждом сокращении выталкивало количество крови, равное двум слезинкам. Из маленького динамика раздавался звук бьющегося сердца – точно так по ночам стучит порой у вас в ушах собственное сердце.

Всего несколькими днями позже у моей жены произошло небольшое кровотечение, и мы снова оказались рядом с тем же аппаратом УЗИ. Пиксели не двигались. Тишина говорила сама за себя. Сердечко размером с горошину больше не перекачивало две слезинки крови при каждом ударе. Одну для меня, другую для жены. Будущее померкло, мир потускнел. Надежда стала воспоминанием. Казалось, не видать нам больше светлой полосы в жизни. Но мы ошибались.

В отделение неотложной помощи часто поступают пациенты за сорок с жалобами на боль в колене после незапланированной игры в футбол. Воображая себя все еще подтянутыми и спортивными подростками, они вдруг с удивлением обнаруживают, что тело успело постареть, а суставы хрустят при любом резком движении. Одна неловкая подача – и здравствуй, распухшее, красное и пульсирующее колено. Все признаки воспаления налицо. Воспаление – это еще и ключ к успешной беременности: в начале, во время имплантации, и в самом конце, в момент рождения ребенка.

Давно известно, что после имплантации слизистая оболочка матки переходит в противовоспалительное состояние, чтобы предотвратить отторжение эмбриона. В конце концов, эмбрион, не совпадающий с генетическим кодом матери, такой же чужеродный объект для ее организма, как инфекция. Чрезмерное воспаление в начале беременности может привести к выкидышу, поскольку тело пытается исторгнуть эмбрион, как оно избавляется от любых патогенных агентов. В связи с этим исследователи решили поэкспериментировать с препаратами и процедурами, ослабляющими иммунную систему, чтобы решить проблему с имплантацией и невынашиванием беременности. Они и не подозревали, что до определенного момента борьба полезна для сохранения жизни. Чем сильнее ты научишься сжимать пальцы, тем крепче будет твоя хватка.

Именно изучение беременности у сумчатых животных, таких как кенгуру и опоссумы, помогло нам понять, почему противовоспалительные препараты вроде ибупрофена не только не повышают, но, напротив, снижают вероятность положительного результата ЭКО.

Парадоксальным образом повреждение матки, провоцирующее развитие воспаления, может способствовать удачной имплантации эмбриона и подарить жизнь таким детям, как Луиза Браун.

До начала исследования сумчатых врачи рассматривали имплантацию как односторонний механизм: сам эмбрион считался ответственным за прикрепление к стенке матки и внедрение в эндометрий. Подразумевалось, что лишь улучшение качества эмбрионов позволит успешно проводить ЭКО. Но сейчас мы знаем: любые здоровые отношения подразумевают работу обеих сторон. Имплантация – это сложный процесс, который зависит как от плода, так и от матери.

С помощью пищеварительных ферментов, растворяющих карбонат кальция (из него же состоят, кстати, школьные мелки), организм матери понемногу «съедает» скорлупу. Ее усвоение запускает воспалительную реакцию, в которую вовлекается слизистая оболочка матки. Все это в сочетании с гормональными изменениями приводит к утренней тошноте. Незначительное повреждение эндометрия способствует имплантации эмбриона и образованию плаценты – наиболее трудным этапам ЭКО, приводившим к выкидышам на раннем сроке, как это случилось и у нас. Точно так же, как воспалительная реакция в больном колене есть необходимое условие его восстановления, преодоление первых невзгод – важная ступень в развитии новой жизни.

Благодаря этим открытиям теперь в арсенале репродуктологов есть несколько молекулярных маркеров имплантационной восприимчивости эндометрия. С их помощью можно определить идеальное время для переноса эмбриона – так называемое имплантационное окно. Идея рассматривать воспаление в качестве особой формы коммуникации между матерью и ребенком просто потрясающая и, кроме прочего, отражает наше «сумчатое» прошлое. Сегодня нам известно, когда можно безопасно применять такие препараты, как аспирин и ибупрофен, чтобы не навредить эмбриону.

Все родители понимают, что беременность – это лишь начало совместного пути. Луиза Браун появилась на свет удивительно легко. Кесарево сечение прошло быстро и гладко, ребенок родился здоровым. Сейчас Луиза уже сама мать двоих детей. К сожалению, для миллионов младенцев по всему миру появление на свет – непосильная задача. Им нужна помощь извне в тот момент, когда они начинают покидать свое внутреннее убежище. Настало время познакомить вас с моей подругой Люси, ее мужем Оуэном и их детьми. Тройняшками. Хотя при рождении они были гораздо крупнее кенгурят, для выживания им потребовалась не только сумка. Нужны были удача, лекарства и прикосновения. Правильные прикосновения. Как обезьянкам. Что ж, для начала перенесемся в джунгли.

Глава 2 Баю‑бай, детки

С осиным жужжанием к берегу стремительно подлетело моторное судно. Рулевой поприветствовал нас кривой желтозубой улыбкой, блеснувшей, как редкий луч солнца в осенний день. Нам, будто конфеты из кулька, раздали спасательные жилеты, моя маленькая дочь в своем попросту утонула. Катер подбрасывало, вода плескалась, внутри зрело предвкушение. Разрезая волны и влажный, липкий воздух, мы обогнули плавучую деревню Кота-Кинабалу и взяли курс на Сепилок, чтобы воссоединиться со своей потерянной семьей. Давно потерянной. Все еще потерянной.

Добро пожаловать на Борнео[9], где на ветвях раскачиваются орангутаны, чистят друг другу шерсть и учат нас лучшей жизни. Мы надеялись, что в хитросплетении корней нам удастся понаблюдать за старожилами этих джунглей – семьей орангутанов, недавно удочерившей малышку‑сироту по имени Чикита («крошечная»). Чикита стала одним из самых маленьких детенышей, когда‑либо спасенных Сепилокским реабилитационным центром для орангутанов и переданных под опеку приемной семье. Рыжие представители человекообразных могут научить нас спасению недоношенных детей. Чикита показала мне, насколько важную роль играют прикосновения. В отделении реанимации для новорожденных лишь недавно усвоили уроки, давным‑давно известные этим животным. Приемная мать Чикиты напомнила мне об одной женщине, которая, несмотря на тысячелетия, отделявшие ее от предков‑приматов, заботилась о своих малышах не менее грациозно.

Молодожены, фермерское хозяйство, попытки забеременеть. Точнее, попытка. В тот же месяц у женщины случилась задержка, она сделала тест. Две полоски. Беременна.

Вскоре после того, как мы с женой потеряли ребенка, мои друзья Люси и Оуэн отправились на первое УЗИ. Врач нанес холодный гель на нежную кожу и приложил датчик. Поиск новой жизни начался: уверенное сердцебиение, живой ребенок. Но через некоторое время врач Люси – как и наш однажды – неожиданно замолчал. Правда, эта пауза была окрашена не горечью потери, а радостью приобретения. Не одно сердцебиение, а два. И не два – три!

– Мне нужно позвать старшего врача, – сказал он. – Не волнуйтесь, я просто хочу кое‑что уточнить.

Обратный путь по извилистым улочкам Уэльса занял целую вечность. Люси вслух проговаривала то, что скажет семье:

– УЗИ прошло хорошо. Все в порядке.

Все действительно было в порядке во многих отношениях. Все было в порядке не с одним или двумя, а сразу с тремя детьми. Тройняшки. С первого месяца! Попытки забеременеть прекратились, не успев толком начаться.

Беременность протекала тяжело. Постоянная изжога, плохой сон, тревога о будущем. Внутри Люси развивались две девочки и мальчик. Так сложилось, что у нее созрели сразу две яйцеклетки. Первая раздвоилась и дала жизнь девочкам‑близняшкам. Вторая стала мальчиком. Два плюс один равно три. Всем троим нужно успешно выбраться из материнской утробы и выжить. Около половины близнецов и практически все тройняшки рождаются до 37‑й недели, то есть преждевременно. Кенгурята размером с мармеладного медвежонка появляются на свет всего через 34 дня, но людям, к сожалению, не повезло обзавестись выводковой сумкой, в которую можно было бы спрятать недоношенное потомство. Люси беспокоилась о том, удастся ли ее тройняшкам благополучно появиться на свет. Хватит ли у нее рук, чтобы как следует о них позаботиться? Останутся ли они целыми и невредимыми, пройдя через все это?

Преждевременные роды все еще уносят жизни многих детей и затрагивают каждую десятую беременность. Несмотря на достижения в области неонатального ухода, шансы выжить у ребенка, родившегося раньше 28‑й недели с массой тела меньше ананаса, – пятьдесят на пятьдесят. Таким новорожденным часто требуется помощь, чтобы дышать, есть, защищаться от инфекций и поддерживать температуру тела. Чтобы просто жить и расти.

В отделениях реанимации для новорожденных применяются специальные технологии, позволяющие поддерживать эти хрупкие жизни. В 1970‑х годах были усовершенствованы дыхательные аппараты, в 1990‑х – разработаны лекарства, повышающие эластичность крошечных легких, а в 2000‑х – эффективные стероидные препараты. И лишь около десяти лет назад мы узнали о силе того, что каждый родитель в состоянии дать своему ребенку, – о силе прикосновений.

Так называемый метод Кенгуру, который применяется наряду с традиционными терапевтическими подходами, позволяет родителям держать и гладить даже тех детей, кто находится в критическом состоянии и подключен к аппаратам жизнеобеспечения. Близкий телесный контакт ребенка и взрослого. Кожа к коже. Такие прикосновения в три раза повышают шансы малыша на выживание. Младенцы реже болеют, лучше контролируют температуру тела и имеют более здоровые легкие. Когда родители нянчат и держат на руках новорожденных, они охотнее набирают вес и быстрее растут (в том числе и в обхвате головы). Хоть эта медицинская инновация и называется методом кенгуру, она скорее напоминает стиль родительства, характерный для наших далеких предков‑приматов. Возможно, ее стоило бы переименовать в «метод обезьяны». То, как именно человекообразные обезьяны используют тактильную коммуникацию, объясняет, почему руки Люси помогли выжить ее детям. К слову, здесь же кроется подсказка, почему люди смеются над шутками, ходят на вечеринки или принимают наркотики. Мать‑орангутан и ее детеныш, c которыми я собирался встретиться на Борнео, разумеется, не отпускали каламбуров и не рассказывали анекдотов, но зато успешно практиковали нечто подобное на протяжении миллионов лет.

Мы шли по лесной подстилке, плотному растительному ковру, выросшему на остатках органики. Моя хлопковая рубашка промокла насквозь. Я чувствовал, как по спине, набирая скорость, сбегают капли пота прямиком за пояс. Наш гид легко и уверенно вел нас вперед. Длинные стройные ноги, бронзовый загар. На его лице было столько же морщин, сколько раз он пробирался сквозь эти джунгли, которые называл домом. Вдруг раздался треск. Щелчок. Закачались ветви, хотя ветра не было и в помине. Они наклонялись, будто в молитве, и тут же взлетали обратно. Вверху над нами скользил янтарный силуэт. Мать‑орангутан появилась среди ветвей, неся на спине драгоценный груз – Чикиту, свою приемную дочь всего нескольких недель от роду.

«Орангутан» – одно из слов с прозрачной внутренней формой, у которых облик точно соответствует лексическому значению. В моем родном валлийском языке много таких слов. Так, mamgu – это бабушка, «дорогая мама». Ceidwad y cysg – анестезиолог, «защитник спящих». Персик, eirin gwlanog eirinя – «пушистая слива». «Орангутан» же переводится с малайского как «лесной человек».

Обвив ногами тело матери, Чикита прочно ухватилась цепкими пальцами за жесткую шерсть у нее на спине. Вы тоже можете сделать такой захват. Раскройте ладони вверх, к потолку. Сожмите кулаки и согните руки в локтях. Посмотрите на линии сухожилий, идущих от основания ладони к середине предплечья. У одних людей два сухожилия, а у некоторых три – дополнительное сухожилие прикреплено к длинной ладонной мышце[10], древней мышце, которая и помогала Чиките крепко держаться за спину матери.

Я наблюдал за ними почти целый час. Не в одиночестве – наедине. Семейство удобно расположилось на земле, и самка заботливо перебирала шерстку детеныша в поисках букашек. Одновременно другой орангутан точно так же ухаживал за матерью Чикиты, бережно поглаживая и разделяя на проборы волосы у нее на спине. Так, встроившись в шеренгу, обезьяны выискивали друг у дружки невидимых паразитов. Прикосновение, забота, установление связи. В тысячах километров оттуда Люси держала на руках самого крошечного из тройняшек, рожденных на 30‑й неделе беременности, – мальчика по имени Джо. Щекой Джо прижимался к теплой материнской груди. Едва касаясь, Люси гладила тонкую полупрозрачную кожу на спине младенца. Кончиком пальца она медленно провела от его плеча до запястья, смахнув капельки крови, оставшиеся от медицинских игл. Она укачивала мальчика, напевая колыбельную, которую когда‑то пела ей собственная мама.

Сама того не подозревая, Люси имитировала поведение наших предков‑приматов. Она ухаживала за Джо так же, как это делала мать Чикиты. Она гладила его и укрепляла с ним связь. Но почему? Почему материнская забота у человека и обезьяны столь схожи? И как это помогает малышам выжить?

Чтобы протянуть ниточку от прародителей‑приматов к современным человеческим младенцам, нам нужно задуматься о сплетнях, светских беседах и груминге. Британец Робин Данбар, в трехлетнем возрасте впервые увидевший обезьяну на веранде своего дома в Восточной Африке, принял твердое решение посвятить жизнь антропологии и изучению поведения приматов. Можно сказать, Данбар вырос на перекрестке разных языков и культур, поскольку там, где он родился, африканские племена жили с арабскими и индийскими сообществами как единое целое. Данбар еще ребенком освоил суахили, писал стихи на санскрите, а на первую настоящую работу устроился только в сорок лет. Жизнь в пестром, гетерогенном мире колониальной империи пробудила в нем безграничный интерес к коммуникации между людьми.

Несмотря на то знаковое свидание на веранде, Данбар мало интересовался дикой природой. Его родственники и друзья предпочитали наблюдать за животными исключительно через прицел охотничьей винтовки. Путь к изучению животных начался у него с любви к людям и их поведенческим моделям, что отличает его от других приматологов, например Джейн Гудолл. После того как Данбару отказали в должности клинического психолога в Лондоне, из‑за того что он обошел своего начальника по числу публикаций, случайная встреча с бабуинами во время университетской экспедиции в Эфиопию вновь зажгла в нем любопытство к приматам. Наблюдая за тем, как обезьяны ловко перекладывают жесткие седые пряди с одной стороны на другую, словно стилисты‑парикмахеры, Данбар задался вопросом о значении груминга в их жизни. Зачем приматы тратят на это занятие столько времени? Груминг отвлекает от поиска пищи, делает их уязвимыми для хищников и требует много энергии. Ученый предположил, что такая форма заботы друг о друге напрямую коррелирует с размерами стаи, и на протяжении всей своей карьеры пытался выяснить, так ли это.

Усилия Данбара оправдались. Он оказался прав. Размер социальных групп, которые могут организовывать бабуины, повторяется и в человеческих сообществах, начиная с российской армии или итальянских горных деревень и заканчивая регбийными командами Уэльса. Это волшебное число – число Данбара[11] – даже может помочь медработникам построить слаженную командную работу. Но как груминг, который столь важен для обезьян, способен сохранить жизнь недоношенным детям вроде тройняшек Люси?

Прикосновения снижают уровень стресса как у взрослых, так и у младенцев. В эксперименте, проведенном в Университете Северной Каролины, участники сначала посмотрели романтическое видео со своим супругом, а затем на протяжении 20 секунд держали друг друга в объятьях. После этого испытуемым дали две минуты на подготовку к короткому публичному выступлению. Волновались все, однако у тех, кто обнимался с партнером, артериальное давление и частота сердечных сокращений были гораздо ниже.

Буквально за углом от того места, где проводился эксперимент, простое объятие разрешило смертельно опасную ситуацию во время протестов Black Lives Matter в 2020 году.

«Военная техника, вооруженные отряды в защитном снаряжении, встревоженная толпа. Неудивительно, что раздаются крики и вопли», – сказал один из офицеров во время противостояния между полицией и возбужденной толпой протестующих в Северной Каролине. Затем произошло нечто невероятное: 60 вооруженных полицейских встали на колени в знак солидарности с протестующими. Через несколько мгновений лидер протестующих в ярко‑красной бандане вышел вперед и обнял старшего офицера. На следующий день первую полосу газет заняла фотография: слезы, стекающие по щекам мужины, падают на бронежилет полицейского. Противостояние закончилось. Пролитые слезы были слезами любви, скрепленной объятиями.

Прикосновение может даже наделить нас телепатическими способностями.

Участники другого эксперимента, в ходе которого им поглаживали, сдавливали или сжимали руки, в 80 % случаев смогли правильно определить невербально выраженные эмоции, будь то гнев, страх, отвращение, любовь, благодарность или сочувствие.

Стоит ли удивляться, что прикосновения играют огромную роль в развитии человека? Зернистая пленка, запечатлевшая убогие сиротские приюты в Румынии, где дети контактировали лишь с металлическими перекладинами кроваток, безжалостно документирует нарушения развития, вызванные тактильной депривацией. На протяжении пандемии COVID-19 многие были лишены привычных прикосновений – казалось, словно с нашего сэндвича жизни срезали хрустящую корочку. То же и у приматов: если вы их изолируете, они быстро погрустнеют, утратят ко всему интерес и начнут болеть. Отсутствие физического контакта может привести к серьезным проблемам и у людей, каким – мы сейчас увидим на примере Джонни Кэша.

Жизнь крутится, как большая виниловая пластинка. Дни длинны, а годы коротки. Сейчас вы чей‑то сын или дочь, а через минуту – уже отец или мать. Я все еще помню запах сырости в родительском гараже, где папа ставил мне свои любимые пластинки. После Beatles, Who и Дилана мы всегда слушали Джонни Кэша, а потом мама звала нас ужинать. Когда сквозь треск старого винилового проигрывателя прорывались трубы, возвещавшие о начале Ring of Fire, я неизменно улыбался. Тридцать лет спустя, сидя в комфортабельном автомобиле с кондиционером и хорошей аудиосистемой, я точно так же включаю двум своим дочерям хиты Джонни Кэша. И они по‑прежнему прекрасны.

Невыносимо стареть, не обретя ничего в этой жизни, но у Джонни Кэша были жена и его музыка. В 2002 году, в возрасте семидесяти одного года, сильно больной Кэш исполняет великолепную кавер‑версию песни Hurt. Голос его дрожит. На сопроводительном видео, записанном в доме, где Кэш прожил около трех десятков лет, роскошь обстановки контрастирует с угасающим здоровьем исполнителя. Квадратные руки Кэша, старые и искореженные, с трудом играют на гитаре. Слова песни семью годами ранее написала молодежная американская рок‑группа Nine Inch Nails, но они, как ничто другое, передают глубину страданий Кэша. В песне говорится об иглах, пронзающих плоть, о боли и утрате себя самого́.

Длительный сахарный диабет разрушил нервные окончания на его стопах, руках и даже в спинном мозге. Трижды в день Кэшу приходилось делать инъекции инсулина в бедро. Высокий уровень сахара в крови уничтожил тактильные механорецепторы, благодаря которым наша кожа воспринимает легкие прикосновения, наподобие поглаживания недоношенных младенцев и груминга у приматов. Потеря чувствительности стоп означает, что даже рисовое зернышко, случайно попавшее в ботинок, может привести к серьезным повреждениям. В результате трения, абсолютно не ощущаемого человеком, появляется небольшая ранка. Она, в свою очередь, способна разрастись до большой язвы и стать очагом инфекции. Из‑за повреждения нервов спинного мозга у Кэша развилась вегетативная нейропатия[12]. Его нервная система впадала в ярость от малейшего раздражителя, из‑за чего подскакивало артериальное давление, усиливалось потоотделение и учащалось сердцебиение. Мощь песни Hurt заключалась в том, что Кэш пел о собственной боли.

Несмотря на триумфальное возвращение Кэша в мир музыки, диабет лишил его возможности выступать на сцене. Через некоторое время умерла его жена Джун Картер Кэш. Финальные кадры, на которых музыкант больными, деформированными пальцами опускает крышку фортепиано, стали прелюдией к его смерти семь месяцев спустя. Ходят слухи, что напоследок он произнес: «Я слышу приближение поезда».

После долгих лет исследований Данбар наконец смог доказать, что груминг у приматов – это не просто вычесывание паразитов из шерсти, а способ социального взаимодействия. Новые связи формируются не только на основании психологической близости от совместного времяпровождения, но и благодаря нейрохимии мозга. Считается, что первым у плода развивается осязание и лишь затем слух, обоняние и вкус. По мере увеличения срока беременности близнецы даже начинают протягивать ручки, чтобы дотронуться друг до друга. А что могут рассказать нам о прикосновениях сами приматы?

Специальные кожные рецепторы активируются у обезьян только при легких касаниях, осуществляемых с такой же скоростью, как при груминге. Надави слишком сильно, и ничего не произойдет. Слишком быстро или медленно – тоже. Однако прикосновения со скоростью ровно три метра в секунду посылают нервные импульсы от рецепторов в спинной мозг, а оттуда – в первобытную часть головного мозга. Там нейроны вырабатывают особые химические вещества, нейромедиаторы вроде эндорфина, серотонина, дофамина и других соединений, обезболивающий эффект которых сопоставим с героином. Между грумингом, прикосновениями и нейромедиаторами, вызывающими чувство счастья, удовлетворения и любви, существует прямая связь. Алхимия для души, творимая руками других. Мать Чикиты с помощью пальцев активировала эмоциональную систему своего детеныша и в то же время поддерживала контакт с группой в целом.

Теперь мы знаем, что те же рецепторы есть и у взрослых людей, и у крошечных младенцев, например тройняшек Люси. Повинуясь материнскому инстинкту, Люси нянчила и поглаживала своих малышей, что способствовало всплеску нейромедиаторов в их мозге. Исследования, проведенные в отделениях неонатальной интенсивной терапии, показали, что детям, к которым чаще прикасаются родители, требуется меньше обезболивающих, чтобы оставаться подключенными к аппаратам жизнеобеспечения. Руки Люси дарили ее детям счастье и любовь. Материнские прикосновения были целебными.

А что можно сказать об укачивании и колыбельных? Данбар понял, что с увеличением численности семей и сообществ возникает дефицит свободных рук. Тем не менее поддержание социальных связей остается важнейшей задачей. Одиночество убивает не меньше людей, чем курение и ожирение. Как быть в тех случаях, когда прикосновения невозможны или недостаточны? Какие еще важные уроки мы вынесли из наблюдений за крупными сообществами приматов (вроде того, в котором росла Чикита)? И чем они помогут человечеству?

Качественный груминг требует времени, а количество часов в сутках ограничено. Значит, в ходе эволюции появились либо группы меньшего размера, либо более эффективные техники, чем груминг один на один. Глаза Робина Данбара оживленно сверкали, когда он излагал мне теорию о поддержании связей внутри больших групп: «Ответ – язык, – сказал он. – Вербальный груминг вместо тактильного. Слова вместо пальцев».

Эволюция языка, утверждает Данбар, позволила людям значительно расширить число социальных связей, сохранив при этом и преимущества груминга. Светские беседы, сплетни, застолья, ритуалы и шутки постепенно переняли те функции, которые когда‑то выполняли руки. Со временем мы научились синтезировать сильнодействующие вещества, такие как психоделики и алкоголь, способные оказывать на мозг воздействие, сходное с тактильным контактом.

Они реагируют на низкочастотные шумы того же ритма и скорости, с которыми матери укачивают младенцев. Плавные движения Люси, воспринимаемые внутренним ухом ее ребенка, активизировали те же рецепторы, что и прикосновения. Ритм колыбельных, укачивание, поглаживания – все это отголоски груминга, практикуемого нашими предками‑приматами. Если спин, которые нужно почесать, слишком много, а рук не хватает, можно использовать музыку и танцы.

Возможно, это объясняет, почему мы киваем под хорошую музыку и почему напевание вибрирующих мантр так укоренилось в человеческой культуре. Вот зачем у нас за ушами есть участок разросшейся кости, называемый сосцевидным отростком. Несмотря на то что он часто воспаляется и становится причиной лор‑заболеваний, это идеальное «устройство» для восприятия низкочастотных шумов. В день своей свадьбы я плакал, растроганный не трогательными тостами и не красотой жены, а обертонами валлийского мужского хора, исполнявшего песню What Would I Do Without My Music густыми, низкими, чарующими голосами.

Глава 3 Почему вам следует есть фекалии

О самом важном дне в своей жизни я не помню ничего. Как и вы. Кто‑то сказал, что в жизни любого человека таких дней всего два: день, когда ты родился, и день, когда понял зачем. Хотя мы появляемся на свет одним и тем же путем, далеко не всем дано осознать, с какой целью они пришли в этот мир. В день своего рождения никому из нас не досталось ни кусочка торта, зато многие поели чего‑то гораздо более полезного – фекалий. Мои вам поздравления.

Во время потуг – а по уровню боли это примерно так же, как если бы вам отдавил ногу слон, – у роженицы может произойти акт дефекации, что вполне естественно, ведь прямая кишка располагается сразу за маткой. Вот и получается, что ребенок рождается с какашками во рту. Здравствуй, мир!

Да, читать о таком неприятно, но это дар – дар жизни. Ваше первое угощение просто кишело микроорганизмами: одних только видов грибов там было больше, чем звезд на ночном небе. И вот что любопытно. Дети, рожденные лицом к анусу матери, реже болеют сахарным диабетом, астмой и экземой, чем дети, появившиеся на свет лицом кпереди (переднеголовное предлежание) или в результате кесарева сечения. Чтобы понять, почему так происходит, нам необходимо сначала вернуться в Австралию, а следом – отправиться в Германию, на крупнейший в мире пивной фестиваль. Но сперва давайте‑ка проверим, как дела у тройняшек, которые родились на несколько месяцев раньше срока и теперь борются за жизнь.

Тройняшкам не посчастливилось отведать материнского кала, поскольку на свет они появились с помощью кесарева сечения. Малышей щелкнули на фоне мамы и папы и тут же увезли в сияющую стерильной белизной палату неонатального отделения. Поскольку они родились на 30-й неделе, их крошечные недоразвитые легкие еще не могли дышать самостоятельно, а слишком тонкая кожа – сохранять тепло. Жизнь этих младенцев зависела от пластиковых «выводковых сумок»: инкубатора и аппарата искусственной вентиляции легких (ИВЛ).

Иммунная система тройняшек изо всех сил пыталась справиться с миллионами бактерий, которые в изобилии присутствуют на руках даже самой чистоплотной медсестры. Джо, самому маленькому из троих, пришлось особенно трудно. Он весил не больше карманного словарика, только вот слов надежды внутри него было гораздо меньше. Одной ночью уровень кислорода в крови малыша упал до критических показателей. Врачам пришлось проткнуть его прозрачную кожу пластиковой трубкой толщиной со спагетти, чтобы откачать воздух, скопившийся в грудной клетке[13]. Через несколько дней кожа стала мокнуть и краснеть. Началось воспаление. Джо напоминал беспомощно распластанного на спине подбитого птенца, полностью зависящего от аппаратов.

С током крови инфекция распространялась по организму – Джо дрожал от озноба. Люси и Оуэн же вздрагивали всякий раз, как у них звонил телефон. Они боялись новостей из больницы. Боялись худшего. Боялись погрузиться в темноту. К счастью, благодаря сильным антибиотикам Джо выкарабкался. Оказалось, внутри него все же теплилась искорка надежды. Правда, стоило кожной инфекции отступить, возникла новая проблема: у Джо начался кровавый понос.

Анализы показали, что организм младенца инфицировал другой патоген, вызывающий воспаление слизистой оболочки кишечника и боли. В Джо проникла бактерия Clostridium difficile (C. diff)[14], а причиной болезни явились те самые мощные антибиотики, что спасли его от смерти. Чтобы понять, как современная медицина может лечить C. diff, мы должны сначала погрузиться в нашу внутреннюю экосистему – кишечную микробиоту. Мы увидим, какие формы жизни заселяют наш пищеварительный тракт, встретимся со старейшей в мире гусеницей и в итоге поедим дерьма.

Как только на мониторе появилось изображение, мне бросился в глаза восхитительный образец первобытной живописи, висящий за спиной профессора Барри Маршалла, врача‑микробиолога и лауреата Нобелевской премии. Он разговаривал со мной по видеосвязи, находясь в Западной Австралии, на своей ферме площадью более 80 гектаров. Маршаллу было просто суждено заняться гастроэнтерологией: его мать работала медсестрой, а отец – инженером на птицефабрике, расположенной на окраине золотодобывающего городка. На производстве периодически возникали вспышки кровавой диареи сначала среди кур, а затем и среди людей.

Маршалл рассказал мне, как однажды лечил пожилого русского мужчину, страдающего неизлечимым заболеванием желудка. В отчаянии он решил попробовать антибиотики. Через несколько недель пациент полностью выздоровел.

– Он чуть ли не плясал от радости! – вспоминал Маршалл. – Антибиотики не должны были помочь, но они помогли.

В 1990‑х годах к Маршаллу обращалось огромное количество пациентов, страдающих язвой желудка. Антацидные препараты[15] принимало столько людей, что даже в пробах воды из Темзы в далеком Лондоне выявили повышенное содержание этих веществ. Несмотря на лечение, у многих медленно, но верно язвы продолжали разрушать слизистую оболочку желудка. В таких случаях единственно возможным решением оставалось хирургическое удаление пораженных участков.

Проверяя биологический материал на злокачественные изменения, Маршалл и его коллега‑патолог Робин Уоррен все время наблюдали одни и те же черные изогнутые формы в глубинах желудочного эпителия. Было странно видеть биологическую жизнь, способную существовать в соляной кислоте. Размышляя о своем русском пациенте, вылеченном антибиотиками, Маршал предположил, что язву желудка, вероятно, вызывает инфекция. Может, эти спиралевидные микроорганизмы были причиной, а не следствием болезни?

Маршалл встречал старые статьи о подобных находках в слизистой оболочке желудка кошек, коров и собак. Врачи, лечившие людей, не обращали особого внимания на такие сообщения. Маршалл попытался рассказать коллегам о своих догадках, но его лишь подняли на смех. Слишком уж странную гипотезу он выдвинул. И она действительно была странной. Маршалл покушался на общепринятую теорию, что язвы желудка вызываются неправильным питанием и стрессом. Он не был уверен в своей правоте, однако его сомнения усиливались. Истина мерцала где‑то рядом, словно фантом. Но, как известно, неопределенность – это лучший стимул прогресса в медицине и науке. Любой ответ начинается с вопроса. Любой вопрос начинается с признания, что мы чего‑то не знаем. Итак, Маршалл прислушался к своей интуиции и решил превратить «ученым пока неизвестно» в «ученые выяснили».

Он разработал хитрый план. Проводя зондирование очередному пациенту с язвой, Маршалл собрал в отдельную емкость содержимое его желудка (рвотные массы). В лаборатории исследователь культивировал те микроорганизмы, что присутствовали в полученной жидкости, а затем провел эксперимент с антибиотиками, чтобы убедиться, какие именно препараты работают. После этого он перешел к практике. Ученым‑первопроходцам часто приходится воплощать в реальность всякие ужасы, чтобы окончательно разрушить застарелые мифы. Взболтав в чашке рвоту пациента, Маршалл вылил мутный бульон себе в рот, закрыл глаза и проглотил.

– У меня заурчало в животе, а через пять дней я стал просыпаться от плохого самочувствия. Меня начало рвать по утрам, – сказал он мне, как‑то странно хихикнув.

Маршалл опустил зонд себе в желудок и улицезрел красную, воспаленную и поврежденную слизистую желудка во всей красе – такую же, как у его пациентов. Воспаление было вызвано возбудителями, содержавшимися в рвоте больного. Маршалл принял антибиотики, которые должны были помочь. Могли помочь. Или нет. Если бы они оказались неэффективными, в будущем ему тоже, скорее всего, грозила операция.

Через несколько недель язва, которую он сам у себя вызвал, прошла.

Сегодня коллеги продолжают над ним смеяться, но не из‑за того, что он ошибся, а из‑за того, что оказался прав. Настолько прав, что в 2005 году Каролинский институт в Стокгольме присудил Нобелевскую премию по медицине Барри Маршаллу и Робину Уоррену «За работу по изучению влияния бактерии Helicobacter pylori на возникновение гастрита и язвы желудка и двенадцатиперстной кишки». Это был тот же тип бактерий, который обнаружили у кошек, собак и коров еще несколько десятилетий назад.

Завершая свою историю, Маршалл произнес:

– Очевидно, что, если вы мыслите слишком нестандартно, вас будут считать странным. На мой взгляд, единственная разница между гением, чудаком и сумасшедшим заключается в том, что у чудака, как правило, есть деньги.

Напоследок я спросил ученого об образце пещерной живописи, висевшем у него за спиной.

– О, это не картина, – последовал ответ, – а слизистая моего желудка, инфицированная Helicobacter pylori, которая вызвала у меня язву!

Открытие H. pylori совершило революцию в лечении язвенной болезни. Антибиотики в сочетании с современными антацидными препаратами теперь являются первой линией терапии. Сегодня пациентам редко удаляют пораженные участки желудка, хотя всего 20 лет назад это было обычным делом. Если туберкулез был самым распространенным заболеванием девятнадцатого века, то в двадцатом его место заняла инфекция, вызываемая H. pylori.

H. pylori вездесуща – ее можно назвать самой успешной бактерией в мире. H. pylori удалось обнаружить даже в мумифицированных останках южноафриканской женщины, прижавшей к себе двух маленьких детей. Находка датируется приблизительно 1000 годом нашей эры. Пять тысяч лет назад мужчину ранили стрелой и размозжили дубинкой череп в тирольских Альпах[16]. В содержимом желудка «Ледяного человека» (его тело вмерзло в ледник) тоже была выявлена H. pylori. Опираясь на данные о генетическом разнообразии H. pylori, исследователи смогли выяснить, что эта бактерия распространилась из Восточной Африки приблизительно 58 тысяч лет назад. Маршалл даже полагает, что именно H. pylori вызывала у Чарльза Дарвина многочисленные приступы рвоты, когда он находился на борту «Бигля», задолго до того как пристать к Галапагосским островам.

Парадоксальным образом успех данной бактерии может объясняться ее тайными преимуществами. Люди, колонизированные H. pylori, в два раза реже страдают астмой или аллергией. Бактерия производит фолиевую кислоту – важнейший витамин для наших предков, питавшихся во временя неолитической революции крайне однообразно.

Эти преимущества, должно быть, распространяются не только на людей. Еще за несколько десятилетий до получения Маршаллом Нобелевской премии было известно, что H. pylori может обитать и в желудках животных. Практически все домашние кошки инфицированы этой бактерией, и именно она, скорее всего, заставляет их исторгать из себя комки шерсти. Львы на протяжении десятков тысяч лет являются носителями того же штамма H. pylori, что и люди, вследствие чего возникает резонный вопрос: это мы заразили их или они нас? Кто кого съел?

Тот факт, что ученые не смогли установить связь между заболеваниями животных и человеческими болезнями, на десятилетия замедлил разработку эффективного лечения язвенной болезни. Открытие H. pylori перевернуло представление ученых о том, как микроорганизмы, живущие внутри нас, влияют на наше здоровье. Однако, прежде чем вы решитесь вдруг выпить чью‑нибудь рвоту, давайте лучше отправимся в Германию и опрокинем по кружке пива. А затем встретимся со старейшей гусеницей в мире, внутри которой, как ни странно, вообще нет микроорганизмов.

В моем костном мозге вибрирует раскатистый гул духового оркестра. Музыкальные инструменты ослепительно сверкают в лучах яркого немецкого солнца. В воздухе стоит звон бокалов; пенится и плещет на землю янтарное пиво. Но никому нет до этого дела. Жидкость так и льет через край, а люди стоят, простерев руки к небу, в знак поклонения песне. Этим вечером человеческими душами правит музыка. А пиво всего лишь топливо, крадущее счастье у завтрашнего дня. По нежно‑голубому потолку палатки плывут нарисованные пушистые облака, вниз на леске с него свисают звезды. День и ночь вместе. Сквозь полупрозрачную ткань вижу, как пышногрудая женщина, замахнувшись в воздухе длинной кувалдой, обрушивает ее на старый ярмарочный силомер. Звон колокольчика, приз, широкая улыбка.

Я побывал в «деревне с населением 6 миллионов человек» и столице Баварии – Мюнхене. Хотя Октоберфест, крупнейший в мире пивной фестиваль, впервые проведенный здесь в 1811 году, стал одной из очевидных причин поездки, на самом деле я приехал увидеть кое‑что другое. Кое‑что постарше. Примерно на 44 миллиона лет.

Утром следующего дня, благоухая перегаром, я изо всех сил старался взбодриться. Мне предстояло встретиться со старейшей в мире гусеницей, законсервированной в балтийском янтаре того же цвета, что и пиво. Она, спящая и нетронутая, находилась в Баварской государственной зоологической коллекции. Эта гусеница, длиной с рисовое зернышко, 44 миллиона лет назад ползла по коре дерева – тогда же примерно в Австралии эволюционировали сумчатые. По воле случая угодив в каплю древесной смолы, гусеница застыла во времени, а миллионы лет спустя ученые обнаружили ее целой и невредимой.

Я приехал в Мюнхен, чтобы подивиться не возрасту этой гусеницы, а скорее тому, что отсутствовало в ее организме. В отличие от других животных, пищеварительный тракт гусениц – в том числе и тех, кому 44 миллиона лет, – не содержит других бактерий, кроме тех, что были ей только что съедены. Пожалуй, тут потребуются разъяснения.

Профессор Барри Маршалл, выпив рвоту своего пациента, вполне наглядно продемонстрировал всему миру, что жизнь, бурлящая внутри нас, непосредственно влияет на наше здоровье. Хотя некоторые бактерии, например H. pylori, могут вызывать заболевания, миллионы других бактерий этого не делают. Наоборот, они человеку жизненно необходимы. Внутренних микроскопических пассажиров в науке называют микробиомом. Микробиом представляет собой сообщество или совокупность генов бактерий, грибов, простейших и вирусов, населяющих нас как изнутри, так и снаружи.

Несмотря на рекламу агрессивных чистящих средств, якобы «убивающих 99 % микробов», микроорганизмы были и всегда будут нашими ближайшими соседями. Они покрывают нашу кожу, живут у нас во рту, из них частично состоит даже наша одежда. Они наши самые маленькие враги и самые могущественные союзники. Микробы на коже помогают расщеплять содержащийся в поту аммиак и вырабатывают химические вещества, снижающие артериальное давление. Микрофлора ротовой полости производит нитраты, предотвращающие развитие рака. Фермеры реже болеют ревматоидным артритом из‑за постоянного присутствия в их жизни огромного количества микробов: на руках, в пище – повсюду. Благодаря этому их иммунная система постоянно занята. Мы пока не имеем ни малейшего представления о том, какие функции выполняют 140 тысяч вирусов, живущих у нас в кишечнике.

Более половины вашего тела по факту вам не принадлежит: 57 % клеток представлены микробами, образующими структуры мудренее астрономических созвездий.

Ваши фекалии не просто бесформенная смесь каловых масс – они имеют слои. Если бы вы положили свое «творение» на тарелку и разрезали пополам, то улицезрели бы нечто, похожее на самый изысканный слоеный торт в мире, приготовленный в модной французской кондитерской. Внешние слои, наиболее близкие к стенкам кишечника, содержат микробы, толерантные к кислороду. Но если копнуть поглубже, тут мы уже встретим анаэробные микроорганизмы, для которых кислород токсичен. Кал – это динамичная и сложная форма жизни внутри человеческого организма, которая меняется в зависимости от времени, условий окружающей среды и состояния его здоровья. Тем не менее ученые только недавно задались вопросом: а что произойдет, если мы изменим собственный микробиом?

Хотя в кишечнике обитает около 90 % микробиома, жизнь существует везде, где есть воздух: в глазах, в ушах, в носу, в ротовой полости, во влагалище, в прямой кишке, в мочевыводящих путях, в подмышках, в паху, между пальцами и даже в пупке. Геном микробов в 200 раз превосходит по численности человеческий геном. Если удалить микробиом из организма, его вес будет сопоставим с двадцатью черничными маффинами. Сочетание этих микроорганизмов у каждого человека так же уникально, как отпечатки пальцев.

Кажется, что микробы вездесущи. Люди и большинство других видов благодаря миллиардам этих крошечных организмов могут переваривать пищу, извлекать из нее нутриенты и даже производить витамины. Некоторым из них находится еще более интересное применение. У кальмара‑бобтейла, к примеру, между глаз обитают светящиеся бактерии, излучающие жутковатое зеленое свечение, словно налобный фонарик. Они помогают кальмару в поисках пищи. Свечение бактерий также работает как внутренние часы, определяющие циклы сна и бодрствования моллюска. Эдакий будильник, встроенный в его голову.

Однако внутренняя жизнь гусеницы течет иначе. По сравнению с другими животными в их организмах в 50 тысяч раз меньше микробов.

«Если человеческий кишечник по обилию микробов схож с тропическим лесом, то кишечник гусениц сопоставим с пустыней», – утверждает мировой эксперт по фекалиям гусениц (весьма нишевая специальность).

Почему так вышло? Если микробиом столь важен для здоровья, почему гусеницы обходятся без друзей, живущих внутри?

Гусеницам, судя по всему, дорого обходится постоянный микробиом. Бактерии конкурируют с хозяином за питательные вещества и могут ослабить иммунную систему, как это происходит при язвенной болезни. Гусеница – травоядное насекомое, потребляющее большое количество растений и практически не нуждающееся в помощи. Кроме того, их короткий и простой кишечник – неподходящее место для проживания миллионов различных микроорганизмов. В его незамысловатой структуре микробам не хватает ниш и щелей.

Применяя уроки, усвоенные от старейшей в мире гусеницы к людям, мы понимаем, что за любое медицинское вмешательство микробиом платит свою цену. Антибиотики, назначенные крошечному Джо для борьбы с инфекцией, сработали, но их применение имело негативные последствия. Да, препараты уничтожили бактерии, из‑за которых покраснела кожа малыша, однако при этом нарушили хрупкий баланс его микробиома. Некоторые бактерии, включая Clostridium difficile, стали доминантными и вызвали вторую в его жизни смертельно опасную инфекцию в слизистой оболочке кишечника.

Можно ли возместить причиненный ущерб? Гусеница обновляет сочетание микробов всякий раз, когда ест, но ведь в случае Джо все сложнее, правда? Есть ли другие животные, способные восстанавливать поврежденный микробиом? Могут ли они подсказать нам новые методы лечения в случае таких пациентов, как Джо? Чтобы разгадать эту загадку, нам потребуется еще одно животное. Давайте вернемся в Западную Австралию и выясним, почему очаровательным коалам приходится есть дерьмо.

Всего в получасе езды от австралийской фермы Барри Маршалла находится национальный парк‑заповедник Янчеп. Первоначально это были охотничьи угодья аборигенов нунгар, но теперь там охотятся лишь на мороженое для маленьких посетителей и флэт уайт для их усталых родителей. Моя семья проделала большой путь по занесенным песком белесым дорогам, чтобы посмотреть на любимое животное австралийцев – коалу. Несмотря на их широкую распространенность по всему континенту, в Западной Австралии коал не было до 1938 года, когда их колонию завезли в Янчеп. После нескольких тяжелых лет борьбы со вспышками хламидиоза колонию из восьми коал стали регулярно посещать туристы, прогуливающиеся по парку. Одними из таких туристов были мы.

Старые потрескавшиеся доски протяжно скрипели у нас под ногами, пока мы пробирались к кучке людей, указывающих в одном направлении. Мы, насквозь мокрые от пота, приехали туда с маленькой дочерью, у которой в то время резались зубы, чтобы показать ей кое‑что интересное. И наконец, там, куда были направлены взгляды и пальцы всех присутствующих, я увидел мохнатую мультяшную мордочку с характерным блаженно‑обкуренным выражением.

– Смотри, Эви! – воскликнул я. – Коала!

Ноль реакции.

Кишечник коалы – это что‑то среднее между стерильным кишечником гусениц и перенаселенным человеческим чревом. Пятикилограммовая взрослая коала съедает более 500 граммов одного из 800 видов эвкалипта каждый день. Виды токсинов в этом растении, содержащем много клетчатки и мало белка, варьируются в зависимости от региона Австралии. В микробиоме коалы присутствуют специфические бактерии, способные нейтрализовать местные токсины, – благодаря им животное не погибает.

Пока мы петляли по бесчисленным тропинкам заповедника, наша маленькая дочь явно заскучала. Долго ждать слез и криков не пришлось, раскрасневшееся лицо Эви говорило об одном: пришло время подкупить ее едой. В тот момент мы переводили ее с грудного молока на твердую пищу. Мы часами месили ей фруктовые и овощные пюре, которые в итоге оказывались на полу. Через несколько лет на смену этим стараниям придут обеды «Хэппи Мил» и картофельные вафли. Коала, за которым мы наблюдали, тоже переходил на органическую пищу, но, надо сказать, немного иную.

В шесть месяцев детеныша отлучают от груди, правда, никто не предлагает ему пюре из органических фруктов. Вместо этого он, уткнувшись мордочкой в задний проход матери, стимулирует выработку жидкого кала. Эта кашица содержит уникальные бактерии, расщепляющие токсины, которые присутствуют только в местных видах эвкалипта. По сути, коалы проводят своим детенышам трансплантацию фекальных масс, снабжая их готовым, идеально сбалансированным микробиомом, необходимым для выживания.

Когда животных только привезли в Янчеп, их кишечная микрофлора не была приспособлена к местным видам эвкалипта. Смотрители, понимая, как происходит прикорм у коал, придумали гениальный план, позволивший новоприбывшим адаптироваться к западноавстралийским растениям. Они собрали фекалии коал, живущих рядом с теми же видами эвкалиптов в других частях Австралии, поместили их в кислотоустойчивые контейнеры и скормили особям в Янчепе. Естественно, микробиом коал изменился, и они смогли без проблем переваривать листья местных эвкалиптов. Можно сказать, смотрители зоопарка стали пионерами в области пересадки кала – в медицине ее начнут применять лишь десятилетия спустя.

В начале этой главы я описал ваш первый в жизни прием пищи как прекрасный подарок, который приготовила вам мама при рождении. Клинические исследования показали, что сочетание микробов в кишечнике оказывает колоссальное влияние на здоровье человека. Хотя это относительно новая концепция для медицины, коалы применяют ее на практике на протяжении 40 миллионов лет.

Кесарево сечение, спасшее жизнь тройняшкам Люси, также сопровождалось рисками. Поскольку Люси не преподнесла детям подарок в виде собственного микробиома, Джо, самый маленький из них, столкнулся с тяжелой кишечной инфекцией. Бактерия под названием C. diff взяла правление в свои руки и вызвала псевдомембранозный колит, сопровождавшийся кровавым поносом. Еще несколько лет назад существовал только один метод лечения этого заболевания – больше антибиотиков.

Однако гусеницы, а затем и коалы показали людям, как восстановить баланс бактерий в кишечнике. На примере первых мы видим, что микробиом меняется и адаптируется в зависимости от условий окружающей среды. Гусеницы просто «усваивают» микробов из пищи. Коалы же открыли нам другую истину: микробиом даже более крупных животных может меняться, и эти изменения идут на пользу здоровью. Теперь мы знаем, что микробиом – это динамическая внутренняя форма жизни. Лауреат Нобелевской премии Барри Маршалл доказал, что воздействие на микробиом открывает перед нами новые горизонты в терапии. Австралийские коалы, живущие с ним по соседству и кормящие детенышей собственными фекалиями, фактически сказали нам то же самое.

Врачи беспокоились об ухудшении состояния Джо. Они не догадывались о том, что им нужна была помощь нашего животного прошлого. Как они могли изменить микробиом Джо? Возможно ли такое? Ответ на этот вопрос мы получим во время финальной поездки, теперь уже в Бостон.

Если вы когда‑нибудь окажетесь с пустыми карманами на симпатичных, комфортабельных улицах Сомервилла, штат Массачусетс, у вас будет несколько вариантов решения проблемы. Этот пригород Бостона во всех смыслах отличается дальновидностью. В 2020 году он стал первым американским городом, юридически признавшим полиаморные отношения. Отчасти для того, чтобы обеспечить посещение пациентов во время пандемии COVID-19: семьи более чем с двумя партнерами получили те же права, что и обычные супружеские пары. Но, кроме прочего, Сомервилл также может похвастаться большим краснокирпичным зданием, где хранятся 25 тысяч замороженных фекалий (оно находится прямо напротив ресторана со шведским столом).

Отведав знаменитой бостонской печеной фасоли, вы можете передать конечный продукт, вышедший из вашей прямой кишки, некоммерческой организации OpenBiome. За пластиковый контейнер с фекалиями они заплатят вам целых $60. Затем экскременты измельчат в блендере, а непереваренные остатки (без сомнения, сладкую кукурузу) удалят с помощью металлического сита. Добавив глицериновый антифриз, кашицу поместят в центрифугу. Быстрое погружение в жидкий азот приводит к образованию замороженной фекальной суспензии, которая так же эффективна для лечения инфекции C. diff, как свежий кал, и может храниться в течение двух лет.

Эксперименты, проведенные в банке фекалий в Бирмингеме, Великобритания, показали, что пересадка кала более эффективна, чем антибиотики. Около 80 % пациентов излечивались уже после двух впрыскиваний замороженных фекалий с помощью пластиковой трубки, протянутой в желудок через носовую полость.

Жаркое июльское солнце радостно приветствовало приезд тройняшек домой. Дорога к ферме была усыпана щебнем, лимонно‑желтый рапс развевался, словно ковер из бразильских флагов. После месяца, проведенного в больничных стенах, Элси, Грейс и их братика Джо, завернутых в одеяльца, родители наконец‑то занесли в дом. Антибиотики все же вылечили инфекцию, вызванную C. diff, пока врачи ожидали партию замороженного донорского кала.

Через несколько лет Джо перерос Элси и Грейс.

Одержимый Гарри Поттером, он однажды преподнес «сюрприз» родителям, основательно обкорнав сестер без их ведома. Он носился по «Икее» вместе с моими детьми и пускал стрелы из лука над головами покупателей.

Поначалу Люси сильно тревожилась, что ей не хватит рук позаботиться о каждом. Она боялась, что ей не удастся уберечь их от опасностей. Адреналин, любовь и надежда были топливом для Люси и Оуэна. И еще двойные эспрессо. Первое время было трудно, потом – еще труднее. Были и слезы, и громкий смех. Прошли ли они через все это совершенно невредимыми? Нет, но большинство ран зажили, а шрамы служат напоминанием о том, что они смогли преодолеть. Жизнь изменилась окончательно и бесповоротно. В чем‑то она стала хуже, но по большей части – гораздо, гораздо лучше. Лучше во многом благодаря пониманию микробиома, жизни внутри жизни, и тем урокам, что преподали нам коалы.

Глава 4 Голова в облаках

Сегодняшний день начался в пять утра. Сквозь угольно‑черный бархат широкого африканского неба робко просачивался голубой утренний свет. На завтрак у меня был совершенно особый кофе. Богатый, горький, сладкий. Бобы, которые перемололи, чтобы меня взбодрить, доставили не по воде и не по воздуху. Их привез грузовик по дорогам Центрального нагорья Кении, покрытым красной пылью и коркой соли. А вода, которой рабочие мыли руки, поступала из реки Риары, питаемой горными ручьями.

Я побывал в Эмпуселе («соленое, пыльное место»), в самом сердце Кении, больше известном как Национальный парк Амбосели. Эта сухая колыбель человеческой истории до сих пор полна диких животных, племен масаи и автомобилей для сафари. Я провел там свой медовый месяц, и мой разум был занят любовью, а не смертью. Десять лет спустя, увидев Ифана в своем отделении, я мысленно перенесся в те пыльные дали. Дело в том, что именно в Кении я обрел знания, способные спасти моего пациента.

Для этого не нужны были ни аппараты, ни медикаменты, ни даже человек.

Подпрыгивая, наш белый фургон закладывает стремительные виражи, с трудом входя в повороты, словно пьяный матрос, цепляющийся за борта во время качки. В воздухе раскаленным маревом висит пыль. За поцарапанным стеклом проносятся приплюснутые кроны и извилистые стволы деревьев. Небо, во всю ширь распластавшееся над африканскими равнинами, кажется абсолютно бескрайним. Водитель резко дает по тормозам, подняв целое облако были.

– Ш-ш‑ш! Смотрите! Вон он!

Он действительно стоит там. Точеные ноги переходят в крепкие округлые бедра. На конце тонкого пятнистого хвоста видна черная кисточка. Кожа – калейдоскоп желтых песчаных дорог, испещренных шоколадно‑коричневыми бабочками. Внутри этого мускулистого тела находится одиннадцатикилограммовое сердце, которое перекачивает 60 литров крови в минуту. Сжимая, сдавливая, стискивая. Невидимая кровь под нарастающим давлением поднимается на высоту двух метров – к мозгу. Масайский жираф поворачивается и опускает голову. Я наблюдаю за ним, затаив дыхание.

Семь миллионов лет назад в евразийских лесах жили самотерии, предки жирафов. Эти похожие на быков животные использовали свою метровую шею, чтобы поедать траву и листья деревьев. В ходе естественного отбора шея продолжала расти – у современных жирафов длина ее может достигать двух метров, – что сопровождалось другими анатомическими и физиологическими адаптациями.

Число шейных позвонков у птиц, рептилий и амфибий значительно разнится. Если бы вы оказались у озера Накуру, в Великой рифтовой долине[17] в Кении, вашим глазам предстало бы зефирно‑розовое облако из двух миллионов фламинго, у каждого из которых по 19 шейных позвонков. Утки, коричневые перья которых несколько разбавляют этот приторно‑сладкий ковер, имеют 16 позвонков, гуси – от 16 до 23, а лебеди – 24 и более. У всех млекопитающих, кроме ленивцев и ламантинов, шея, независимо от размера, состоит из семи позвонков. В том числе и у жирафов. Хотя длинная шея позволяет съесть больше листьев, столь чрезвычайная адаптация дает сильную нагрузку на мозг, легкие и соединительные ткани.

Вариации различных природных механизмов крайне любопытны. Если рассматривать их в контексте медицины, они могут подсказать людям новые методы лечения. Современные представления о том, как наш мозг реагирует на травмы, или о способах спасения людей, страдающих астмой, обусловлены пониманием устройства тела жирафа. Эти животные также показывают нам, что разумный замысел[18] не так уж разумен.

Мы приближаемся к потрескавшимся глинобитным стенам деревенских хижин. Мальчишка лет трех несет на руках грязную козу. В густом жарком воздухе раздаются странные звуки.

Красивые, мощные, тревожащие душу.

На фоне играет что‑то вроде волынки, звучат мелодичные голоса, им вторит толпа. Где‑то неподалеку поднимается дым от костра. У меня возникает ощущение, что я нахожусь на огромном футбольном стадионе посреди скандирующей вспотевшей толпы, музыки и барабанов. Здесь в едином экстазе сливаются сотни лет музыкальной истории. Песней масаи приветствуют меня, пришедшего в их деревню, в их жизнь.

Впереди всех стоит вождь. Худощавый торс обернут в ярко‑красные одежды. С его ушей и губ свисают унизанные разноцветным бисером нити. Время избороздило старческое лицо бесчисленными морщинами, напоминающими дорожки на виниловой пластинке.

А дальше начинаются прыжки.

Деревенские воины образуют тесный круг. В центр выходит молодой человек со стройными и прямыми, как у жирафа, ногами. Согнув колени, он подпрыгивает на поразительную высоту, снова и снова. Он взмывает вверх, едва касаясь пальцами сухой растрескавшейся земли. Как только мужчина достигает максимальной точки, его громкое пение взлетает вместе с ним:

В десяти тысячах километров оттуда, спустя десять лет после свадебного путешествия в Кению, я встретил Ифана, девятнадцатилетнего студента. Западное общество, в котором он вырос, гораздо более современное и цивилизованное, чем пыльные масайские поселения. Тем не менее межплеменное насилие процветает и здесь. Возвращаясь с друзьями домой одной холодной январской ночью, Ифан застал‑таки те самые темные часы, которые бывают перед рассветом.

Пять молодых людей окружили парня. По их венам текли алкоголь и желание выместить на ком‑то свою агрессию. Короткая перепалка. Сжатые кулаки. Бить? Или бежать?

«Я не хочу драться», – то были единственные и последние слова Ифана на последующие несколько недель. Мужчины напали на него, сильно ударив по голове дорожным конусом. Избивали руками и ногами. Шла кровь. Ифан размозжил череп о край бетонного бордюра. Проломленный череп, кровоизлияние в мозг, повышение внутричерепного давления. Позднее полиция обнаружила кровь Ифана на дороге, окне дома и припаркованном рядом автомобиле. Кровавый след насилия длиной около 50 метров. Полгода спустя в зал суда внесли улику – окровавленные кроссовки жертвы, плохо спрятанные под кроватью. Правосудие наконец свершилось.

Я впервые увидел Ифана, лежавшим в бессознательном состоянии на больничной койке. На пациента обрушили всю мощь медицинских теорий и методов лечения, накопленных за несколько столетий. Врачи надеялись, медсестры ухаживали, родственники молились. Медицинские работники делали все возможное, чтобы повысить артериальное давление Ифана и снабдить его мозг достаточным количеством крови. Нужно было следить за внутричерепным давлением. Обеспечивать свободный венозный отток. Поддерживать в крови уровень кислорода. Все эти знания передавались врачами и учеными из поколения в поколение. А между тем жираф, которого я видел сквозь поцарапанное стекло фургона, уже семь миллионов лет как знал, что нужно делать. Да, его мозг здоров, однако этому животному все равно требуется хорошее кровоснабжение и оптимальное внутричерепное давление. Мог ли жираф подсказать нам, как правильно лечить Ифана?

Хотя длинная шея – это самая яркая характеристика жирафа, происходящее внутри его тела еще более примечательно. Жирафий мозг, отдаленный от сердца на высоту двух метров, нуждается в том же количестве крови на грамм мозговой ткани, что и мозг человека, который расположен всего в 45 сантиметрах[19]. Положите пальцы на шею, прижав их к твердой гофрированной трахее. Вы сразу ощутите равномерную пульсацию сонной артерии. Это кровь, только что вышедшая из сердца. Плотная сердечная мышца сокращается, сжимается и выталкивает ее в каждый уголок вашего тела.

Если бы я выхватил из кожаных ножен охотничий меч масаи и ударил вам по шее, ваша голова слетела бы с плеч. Прежде чем она успела бы коснуться земли, из вашего тела забил бы фонтан крови примерно метр высотой. В здоровом состоянии такого напора достаточно, но отек мозга и скопившася в результате травмы кровь вызвали у Ифана повышение внутричерепного давления. Шотландские ученые XIX века вполне справедливо сравнивали череп с жесткой коробкой. Из‑за нарастающего внутричерепного давления в мозг не поступает необходимое количество крови. Чтобы устранить проблему, мы можем провести трепанацию черепа или протолкнуть кровь с еще большей силой, чем это происходит у жирафа. Давления 100 мм рт. ст. в здоровых артериях Ифана уже не хватало, чтобы снабжать кровью поврежденные клетки мозга. У жирафов артериальное давление тоже слишком мало́ для нормального мозгового кровоснабжения. Как же им это удается?

Сквозь низкорослые кустарники масайский жираф медленно пробирается к сочной зелени. Копыто, затем нога, за ней следует все тело, словно у модели на подиуме. Вспугнутые птицы вихрем взмывают в воздух. Я начинаю представлять, что происходит в организме жирафа.

Тук‑тук‑тук.

Перед моим мысленным взором бьется его огромное сердце. Толстая красная мышца, вдвое-втрое больше сердца Ифана. Человеческое сердце такого размера попросту отказало бы и привело к смерти. Кислород не смог бы проникнуть внутрь сквозь плотные мышечные стенки, и у человека случился бы сердечный приступ. Меж тем сердце жирафа остается здоровым. Эти животные реже других млекопитающих страдают сердечно‑сосудистыми заболеваниями. Почему? Как? Мы не знаем. Более того, до недавнего времени мы даже не задавались этим вопросом.

Стенки сердечной мышцы должны быть толщиной с филейный стейк, чтобы проталкивать темно‑красную кровь столь высоко. Вверх, вверх, вверх. Артериальное давление жирафа в два раза выше человеческого и составляет 200 мм рт. ст. У жирафов самое высокое кровяное давление среди животных. Такого напора достаточно, чтобы протолкнуть кровь к мозгу, и именно в этом нуждался Ифан. Специалисты заметили, что желудочки жирафа очень толстые и не имеют рубцов или фиброзированных участков[20], которые характерны для пожилых людей. Сейчас мы знаем, что все дело в мутациях пяти генов, связанных с фиброзом, и эти сведения могут сильно помочь нам в лечении кардиологических заболеваний. Кроме того, камеры жирафьего сердца дольше заполняются кровью, в результате чего выброс крови увеличивается.

Пожевав листьев с дерева, жираф отправляется дальше. Вдали слюдяным серебряным блеском сверкает водная гладь. Жираф уверенно, но неторопливо подбирается к воде. Высовывает шестидесятисантиметровый язык. Медленно‑медленно пригибает к земле идеально прямую шею. Как вы понимаете, в таком положении кровь под действием гравитации приливает к голове животного. Если мозг оказывается ниже уровня сердца, непременно растет внутричерепное давление, как это случилось и у Ифана. Но организм жирафа знает, что большое скопление венозной крови – это плохо. Его кровеносные сосуды оснащены мощными односторонними клапанами, препятствующими току крови вниз, к мозгу. Вода прохладная, как осенний дождь.

Теперь, принимая пациента в критическом состоянии после черепно‑мозговой травмы, я знаю, как могу ему помочь, благодаря особенностям анатомического строения жирафов. Пока Ифан лежал без сознания, в его шейные вены установили пластиковые трубки. Через них в организм поступали сильнодействующие препараты, которые заставляли его сердце биться сильнее и чаще. При каждом ударе оно выталкивало количество крови, равное уже не двум, а сразу трем стопкам водки. С помощью лекарств артериальное давление парня поднялось со 100 до 180 мм рт. ст. и стало практически таким же высоким, как у жирафа. Так мы могли обеспечить ему нормальное мозговое кровоснабжение. Мы также внимательно следили за венозным оттоком. Вздутые вены на шее – как у певца, взявшего высокую ноту, – может сдавливать одежда или, в нашем случае, медицинское оборудование. Поскольку сосуды в теле человека не имеют тех клапанов, что есть у жирафа, блокирование этих мягких и гибких трубок не даст венозной крови вернуться в сердце, в результате чего вырастет внутричерепное давление. Чтобы избежать этого, мы разрезали одежду Ифана. Его мозг откликнулся и стал постепенно возвращаться к жизни. Однако опасность еще не миновала – ни для Ифана, ни для жирафа.

Жирафу не удается вдоволь напиться в саванне. Шорох в кустах, облако пыли. Начинается погоня – одно животное преследует другое. Долговязый и, казалось бы, неуклюжий жираф убегает с поразительной скоростью. Адаптации, необходимые для этого, кроются в коже. Те же приспособления позволяют летчику‑истребителю преодолеть звуковой барьер и не потерять сознание. В чем секрет?

В далекие достопамятные времена, в период учебы на врача, я вступил в Королевские военно‑воздушные силы Великобритании. Думалось мне, что я стану военным врачом, доблестно стоящим на страже Родины. Когда я, девятнадцатилетний, подписывал чернилами документы на военной базе, предвкушение будущих приключений затмило горечь добровольно утраченной свободы, которую мне предстояло испытать пятью годами позже.

Ощущение, что я угодил в ловушку, пришло ко мне, когда я, сидя в блестящем синем спортивном автомобиле, купленном на кадетскую стипендию, направлялся на военную базу, чтобы начать офицерскую подготовку. Моя жизнь больше мне не принадлежала. Я не мог вернуть все вспять, даже если бы очень захотел. А я очень хотел.

Я сильно изменился с тех пор, как девятнадцатилетним юнцом подписывал контракт. Я только что женился. Моя супруга, учительница по профессии, задавалась вопросами о том, где буду я, где будет она и как в целом изменится наша жизнь. Единственный честный ответ, который могли мне дать старшие офицеры, звучал так: «Мы еще не знаем». Некоторых будоражит неопределенность. Поначалу я чувствовал то же самое, но неизвестность меня страшила. Всю дорогу я мучил себя размышлениями о том, что не могу развернуться. Если, конечно, хочу остаться в армии.

А потом я просто взял и повернул назад.

Припарковавшись на обочине, позвонил на военную базу и сказал: «Мне очень жаль, но я не приеду ни сегодня, ни когда‑либо. Извините».

Моя военная карьера завершилась, не успев начаться. Некоторые думают, что я просто струсил и сбежал. Но я считаю это самым смелым поступком в своей жизни.

Хотя я так и не познал прелестей настоящей военной службы, время, проведенное в армии, преподало мне несколько запоминающихся уроков. Высшим пилотажем, в буквальном смысле, для меня было умение управлять самолетом. К несчастью, последний мой вылет оставил весьма неприятное послевкусие – меня вырвало. Разжевав основы взлета и посадки, мой летный инструктор, назовем его Рэтти (надеюсь, это не его настоящее имя), пришел к мысли, что пора отложить учебники в сторону и перейти к практике. Он хотел вживую продемонстрировать мне свой фирменный вираж под названием «поворот Рэтти». Он состоял из серии резких угловых поворотов, от которых все мои внутренности скрутило в тугой узел. Во время последнего поворота гравитация отогнала оставшуюся кровь от моего мозга к вспотевшим стопам. И тут лишенный нормального кровоснабжения мозг отключил мне периферический обзор – я на себе испытал туннельное зрение.

Безуспешно прикрывая рот ладонью, я облевал всю кабину. Надо сказать, идея удержать руками рвоту была так себе.

Когда через несколько минут я чуть живой наконец приземлился, мне протянули ведро воды и зубную щетку. Нет, не для моего рта, а для того, чтобы я отдраил в кабине все крошечные кнопки и переключатели.

Жираф переходит в галоп, и стая гиен не поспевает за своей жертвой. Высунутые языки, выгнутые спины. Им никак не догнать пятиметрового гиганта, развившего скорость 60 км/ч. Нагрузка на длинные ноги жирафа огромна, но не менее значительны биологические адаптации, позволяющие крови течь к мозгу быстрее, чем бегает Усэйн Болт[21]. Если кровь, согласно действию гравитации, снабжала бы в основном конечности животного, камеры сердца оставались бы пустыми. Оно бы не прогоняло кровь через легкие, чтобы насытить ее кислородом. Мозг бы испытывал кислородное голодание. У жирафа, как у меня в том самолете, развилось бы туннельное зрение, следом открылась бы рвота, и животное потеряло бы сознание. Все это могло закончиться для него летальным исходом. В таком случае у гиен на следующий день был бы и завтрак, и обед, и ужин. Однако набить животы им не удастся. Жираф вырывается вперед, убегает и остается в живых. Но как?

В 2017 году Алан Хардженс, профессор ортопедической хирургии, удостоился высшей награды НАСА – медали «За выдающуюся общественную службу». Все началось во время поездки в Африку в 1985 году, когда Хардженс заметил, что детеныши жирафа всего через час после рождения уже начинают ходить. Дальнейшие исследования показали, что это обусловлено быстро утолщающимися кровеносными сосудами в их конечностях. Они не только способствовали устойчивости, но и не давали высокому артериальному давлению вызвать обильное кровотечение при незначительных травмах ног. Глубоко под кожей у жирафов расположены волокна плотной соединительной ткани, сжимающие кровеносные сосуды, словно тугая компрессионная повязка. Сегодня благодаря этой идее мы можем обезопасить здоровье космонавтов во время полетов.

Изменения, произошедшие в глубоких слоях кожи жирафов, также объясняют, почему они не теряют сознание во время бега. У многих животных толщина кожи на разных частях тела отличается. Исполнительный директор вашей компании с легкостью ходит по горячим углям во время тимбилдинга не в силу своей осознанности, а из‑за толстой двухсантиметровой кожи на стопах. Если бы угли положили на его веки, толщина которых не превышает 0,05 мм, одобрительных улюлюканий, адресованных ему в баре, было бы гораздо меньше.

Жирафы имеют поразительно толстую кожу на ногах и шее, что к тому же сочетается с эластичными коллагеновыми волокнами. Их кожа прочная и упругая, как гидрокостюм, облегающий каждую складочку вашего тела после зимы. Во время погони кожа жирафа толкает кровь вверх, к сердцу, с каждым новым движением. Это удивительно эффективный механизм обратной связи: чем быстрее бежит жираф, тем сильнее сжимается соединительнотканная манжета.

Алан Хардженс и его коллеги из НАСА пришли к мысли, что потенциал такой сверхэластичной кожи можно использовать для создания гравитационных костюмов, которые позволили бы летчикам‑истребителям и астронавтам поддерживать кровообращение в экстремальных условиях. Если бы мне разрешили снова подняться в воздух с Рэтти – на этот раз на его F-35, – мы бы летели со скоростью 2000 км/ч, что в 1,6 раза быстрее скорости звука. На мое тело давила бы сила притяжения, в семь раз превышающая земную. Примерно то же испытывал «Аполлон-16», возвратившийся в родную атмосферу после высадки на Луне. Без уроков, усвоенных у масайского жирафа, меня бы не просто вырвало – я бы умер. Из‑за гипоксии мозга я бы потерял сознание или, выражаясь точнее, упал бы в обморок при перегрузках[22].

Дабы избежать такого сценария, современные пилоты надевают высотно‑компенсирующие костюмы, которые плотно облегают ноги, препятствуя току крови к стопам. Мозг продолжает снабжаться кислородом, и человек не погибает. Даже без своры голодных гиен пилоты‑истребители и астронавты могут беспрепятственно парить над африканскими равнинами благодаря технологиям космической медицины, обретенным людьми в вековечной пыли саванн.

Прервавшие погоню гиены расхаживают вокруг сломанного дерева, как хулиганы вокруг скамейки в парке. Они с жадностью всматриваются в горизонт, обшаривая глазами пустую землю. Жираф уже далеко. Он в безопасности. Но только пока. Гиенам не повезло. Но только пока. Жираф замедлил бег не потому, что у него устали ноги или истощилась энергия, а из‑за воздушного вихря. То была не пыльная буря, то был вихрь внутри трахеи жирафа.

Точно так же с собственной дыхательной системой боролся Ифан. Теперь, когда он неподвижно лежал на реанимационной койке, его легкие вызывали не меньше беспокойства, чем черепно‑мозговая травма. Врачи изо всех сил пытались вдохнуть в его тело достаточно воздуха, чтобы поддерживать оптимальный уровень кислорода.

Дабы понять, каким образом мы помогли Ифану, необходимо присмотреться к тому, как жираф дышит через столь длинную и тонкую шею. Для этого нам нужно перенестись в 1940‑е годы на британский крейсер времен Второй мировой войны. Там мы встретимся с выдающимся человеком, доктором Филипом Хью-Джонсом. Он был ведущим пульмонологом и одним из величайших ученых‑клиницистов послевоенной Британии. А еще он был просто одержим животными.

– Отец любил водить студентов в Лондонский зоопарк, – рассказывал его сын, антрополог Стивен Хью-Джонс, за чашкой утреннего чая, когда мы сидели в его коттедже в Уэльсе.

Позже мне на глаза попалось интервью самого Филипа Хью-Джонса:

«Студенты многое извлекли для себя из этих экскурсий. Разумеется, я имею в виду умных студентов. Глупые думали, что их просто сводили погулять в зоопарк. Но видите ли, немногим в жизни доводится исследовать глазное дно слона или тигра».

Отец Стивена изначально хотел стать зоологом, однако во время Второй мировой войны, по окончании медицинского факультета Кембриджа, его направили изучать воздействие танковых выхлопов на солдат. Это пробудило в Хью-Джонсе ранний интерес к пульмонологии и стало причиной переезда в мой родной город и столицу Уэльса, Кардифф. Некоторые беспокоились, что черное золото, или уголь уэльских долин, сильно вредило легким шахтеров. В конечном счете доктор Хью-Джонс доказал это, описав группу заболеваний под названием пневмокониоз, в которую входит антракоз (от вдыхания угольной пыли) или болезнь черных легких[23].

Свободное время ученый проводил в доме, полном произведений искусства и музыки, в окружении причудливых древностей из далеких мест. Хью-Джонс ставил любопытные эксперименты по скрещиванию редких бабочек. Его домашними питомцами были не кошки или золотые рыбки, а самка ленивца по имени Софи и малютка галаго Тапенс, особым удовольствием для которой было мочиться на пол в ванной.

После чая Стивен предложил мне вина. Он рассказал о своем детстве на Ямайке, где его отец впервые выделил сахарный диабет первого и второго типов. Несмотря на потрясающие медицинские достижения отца, образование Стивена было более приземленным.

– Школа на Ямайке научила меня сексу, нецензурной брани и швырянию камней через широкие реки, – вспоминал он с ностальгической улыбкой.

Тем не менее эти уроки пригодились Стивену в метании копья, которым он занялся по возвращении в английскую школу‑интернат, а также зародили в нем страсть к антропологии.

– Теперь, будучи антропологом, я могу изучать секс и ругательства как профессионал, а не как любитель! – посмеялся он.

Во время очередной зарубежной поездки доктор Филип Хью-Джонс совершил открытие, позволившее нам сегодня управлять хрипящими легкими Ифана. Находясь в отдаленном племени маку на берегу Верхней Амазонки, исследователь видел, как охотники убивают добычу отравленными дротиками, которые выдувают из трубки, изготовленной из выдолбленных прямых стеблей пальмового дерева. Чем выше был мужчина, тем длиннее была его духовая трубка. Чем длиннее была трубка, тем дальше летел смертоносный дротик. И все же существовал предел: окажись длина слишком большой, дротик просто вывалился бы из противоположного конца трубки, как последние капли вина из бутылки Стивена. Старейшины объяснили, что если внутри трубки воздуха больше, чем у охотника «во рту», это значит, что трубка слишком длинная. Чем выше мужчина, тем сильнее его дыхание.

То, о чем говорили представители древнего племени, точно соответствовало результатам исследования, впоследствии опубликованным доктором Хью-Джонсом: объем легких человека напрямую связан с его ростом. Но чтобы подтвердить это, ученому пришлось повстречаться с жирафом.

Однажды во время очередной экскурсии по зоопарку Хью-Джонс и его студенты стали свидетелями смерти жирафа, скончавшегося после экстренной операции на травмированной ноге. Доктор принял участие во вскрытии и измерил трахею животного, длина которой составляла 1,7 м. Вспоминая духовые трубки, он размышлял о том, как жирафам удается существовать с настолько длинной трахеей. Можно ли было применить к живым организмам принцип, услышанный от старейшин племени? После дополнительных измерений Хью-Джонс наконец нашел ответ на свой вопрос. За миллионы лет естественного отбора трахея жирафа стала гораздо у́же, чем у любых других близких видов, что уменьшило объем мертвого пространства[24]. Это позволило трахее жирафа превысить длину, предписываемую законами физики.

Завершив измерения, доктор Хью-Джонс обнаружил четырехметровую струнообразную структуру. Одним концом она крепилась к мозгу жирафа, затем спускалась на два метра по длинной шее, огибала крупный кровеносный сосуд и поднималась на два метра вверх, к гортани. Эта ткань, показанная Ричардом Докинзом в одном из выпусков документальной передачи «Анатомия крупнейших животных» в 2009 году, была возвратным гортанным нервом, координирующим движение голосовых связок у млекопитающих. Благодаря случайной причуде эмбрионального развития возвратный нерв у формирующегося плода подходит к гортани, огибая небольшую тканевую дугу. Крошечная дуга вскоре превращается в крупнейший кровеносный сосуд организма – дугу аорты. У людей это едва заметно, огибание дуги добавляет всего лишь сантиметр к общей протяженности возвратного нерва. Но у жирафа нерв тянется вверх, через всю двухметровую шею, а затем в обратном направлении. Признайтесь, вряд ли можно назвать это разумным замыслом. Как если бы я дважды обернул провод от удлинителя вокруг своего дома, просто чтобы подстричь газон.

Однако на этом работа доктора Хью-Джонса не закончилась. Закрепив мягкие трубки в ноздрях жирафов и верблюдов и поочередно зажимая их пальцами, исследователь описал, как по ним проходит воздух.

Жирафы делают очень глубокие и медленные вдохи, чтобы преодолеть мертвое пространство в чрезвычайно длинной и узкой трахее. В состоянии покоя ток воздуха в трубках плавный и ровный, словно струйка, вытекающая из наполовину открытого крана. При учащенном дыхании из‑за малого внутреннего диаметра трахеи воздушный поток становится грубым и турбулентным, как хлещущая под напором вода. Вот почему жирафу пришлось замедлиться: воздушный поток в его дыхательных путях стал турбулентным.

Спустя сорок лет после того, как доктор Хью-Джонс измерил трахею жирафа, полученные им знания помогли облегчить дыхательную недостаточность Ифана. Сначала мы удалили все пластиковые детали, соединяющие легкие Ифана с аппаратом ИВЛ. Это кусочки мертвого пространства, которые не участвуют в газообмене и снижают эффективность каждого вдоха. Таким образом удалось увеличить объем и сократить число вдохов в минуту. Теперь Ифан дышал медленно и глубоко, как жираф, и мог дальше убегать от погони. Нападение, совершенное несколько дней назад, продолжало убивать его мозг.

Глава 5 Ответы у нас под носом

Я ненавижу летать, но люблю путешествовать. Не колеблясь я пошел на эту жертву, лишь бы сменить унылое октябрьское небо Англии на медовый балийский закат. Меня попросили рассказать об этой книге на крупнейшем фестивале слов и идей в Юго-Восточной Азии – Фестивале писателей и читателей в Убуде. Темой того года была карма. Мне потребовалось около шести секунд, чтобы набрать на клавиатуре одиннадцать символов: «Я выступлю!» Некоторые решения даются нам легко. Но во время 16‑часового перелета я столкнулся с гораздо более сложной дилеммой, повлиявшей на всю мою оставшуюся жизнь.

– Курица или вегетарианское блюдо, сэр? – уточнила бортпроводница.

Последовала неловкая пауза. Кажется, я обдумывал ответ целую вечность. Мне нужно было что‑то выбрать.

Полет через экватор переворачивает ваш мир с ног на голову. Глядя в иллюминатор, я зачарованно наблюдал за отражением лунного света на земле. То же свечение я видел и дома, но совершенно иное. Полумесяц в небе был нарисован слева направо, словно широкая улыбка, а не сверху вниз, как я привык. Персидский залив усеивали ряды нефтяных вышек – морских церквей, воспевавших черную маслянистую магию.

Время. Шло. Медленно. Все вокруг отсчитывало минуты: скучный фильм, плачущий ребенок, набухающие мешки у меня под глазами.

– Простите, сэр, курица или вегетарианское блюдо?

Мой разум беспомощно переметнулся к эссе, написанному еще в медицинской школе двадцать лет назад: «Вегетарианец‑вивисектор: могут ли вегетарианцы проводить эксперименты на животных?» Вернувшись домой, я откопал свою пожелтевшую диссертацию, ее последний абзац гласил: «Я убежден, что вегетарианство является моральным обязательством большинства людей. Такая точка зрения дискутабельна в случаях, когда речь идет о спасении человеческой жизни и использование животных не имеет альтернативы. Таким образом, я либо должен принять вегетарианский образ жизни, либо смириться с нравственным лицемерием. Боюсь, мне все же предстоит стать вегетарианцем, вопреки моим гастрономическим предпочтениям».

На протяжении двух десятков лет я оставался нравственным лицемером. Стюардесса все еще ждала моего ответа. Ее это явно не радовало.

– Курица? – спросила она твердо.

Мне казалось странным лететь на другой конец света, чтобы вещать о великолепии животных, плотно ими же пообедав.

– Вегетарианское блюдо, пожалуйста.

Подумаешь, какие‑то двадцать лет.

А потом наступило утро. Бледное, полупрозрачное. Я покосился на иллюминатор. Мы спускались к беспокойным морским волнам. Наушники убраны, паспорт наготове, зубы почищены, но во рту все еще неприятный привкус. И дело было не в курице, застрявшей в зубах.

Вскоре я растянулся на гостиничной кровати. Я чувствовал себя раненой птицей. Тогда я еще не знал, что завтрашний день будет куда хуже. Завтра я подвергнусь жестокому нападению животного. Вряд ли в том стечении обстоятельств была виновата карма. Но это крошечное животное научит меня, как ухаживать за такими пациентами, как Ифан, который все еще находился в больнице в критическом состоянии.

В прошлой главе мы оставили молодого Ифана бороться с последствиями тяжелой черепно‑мозговой травмы, которую он получил в результате нападения. Нам сильно помог жираф, показав, как справляться с дыхательной недостаточностью с помощью длинных, медленных и глубоких вдохов посредством аппарата ИВЛ. Много дней спустя в дверь постучалась другая проблема: на этот раз у Ифана развилась тяжелая инфекция.

Лечение тяжелобольных пациентов часто требует введения в кровеносные сосуды пластиковых трубок. Порой я чувствую себя сантехником, правда, любые протечки связаны с густой красной эссенцией жизни. К сожалению, кровь – это идеальная среда для размножения микроорганизмов.

Хотя Ифан в целом был здоровым парнем, его нестабильное состояние ослабило иммунную систему. Возбудители могли проникнуть в его тело через легкие, установленные нами трубки или открытую рану, оставшуюся после операции на мозге. Поглощая питательные вещества, содержащиеся в крови, микроорганизмы размножались, размножались и размножались. Они реплицировались в геометрической прогрессии, и каждое новое поколение было в два раза многочисленнее предыдущего. Одна бактерия способна произвести 1,5 миллиона новых особей всего за восемь часов. При условии неограниченных ресурсов уже через неделю в организме будет больше бактерий, чем звезд во вселенной.

Неудивительно, почему обессиленному телу Ифана так трудно было побороть инфекцию. Кожа его пылала, сердце бешено колотилось, органы начали отказывать. Несмотря на сильнейшие антибиотики, состояние пациента ухудшалось. Теперь нас беспокоил не его мозг, а все остальное. В одну из особенно плохих ночей, примчавшись в отделение при свете луны, мы были вынуждены сообщить родителям Ифана, что жизнь их сына висит на волоске. Мы не знали, что еще предпринять. Зато знал крошечный муравей.

Мой первый день на Бали прошел в мутном тумане джетлага и попытках приспособиться к новому часовому поясу. Из‑за жары хлопковая рубашка нещадно липла к спине. Я выпил стаканчик апельсинового сока размером с наперсток и направился в гостиничный буфет еще за одним.

Убуд – культурный центр Бали, гостеприимный, яркий, живой и цветущий город с населением 100 тысяч человек. Пока я шел по пыльным мощеным улицам к гостинице, мимо меня, словно осы, проносились мопеды. Жужжание двигателей вторило многоголосому сонму птиц, кур и людей, чьи голоса сливались в беспорядочный хор обыденной жизни.

После долгого перелета мои стареющие кости ныли, а спина не хотела разгибаться. Так что неоновая вывеска массажного салона показалась мне знаком судьбы. Вскоре я уже лежал в одних трусах на шаткой приподнятой кушетке, уткнувшись лицом в крошечное полотенце. Краем глаза я наблюдал за приготовлениями улыбающегося коренастого массажиста, натиравшим маслом свои крепкие руки.

– Какое нажим предпочитаете, мистер Мэтт? – спросил он. – Мягкий или посильнее?

– Посильнее, – уверенно отозвался я. Другого ответа и быть не могло.

Возможно, дело было в моем валлийском акценте, но массажист, видимо, услышал что‑то вроде: «Пройдитесь по моей спине, будто слон на каблуках», потому что следующие двадцать минут своей жизни я думал лишь о том, как не заорать от боли.

Это был не первый раз, когда мне делал массаж мужчина. Много лет назад в Индии я проходил сеанс аюрведического массажа у парня с огромными усами. По большей части массажист просто лил мне масло между ягодиц, и я бы предпочел не повторять тот странный опыт.

Хотя меня нисколько не смущал пол моего массажиста, в самолете я прочитал в журнале, что гомосексуализм на Бали вне закона и карается лишением свободы. Такое же наказание предусматривалось за просмотр порнографии и провокационное поведение на публике. В такие моменты мой иррациональный разум играет со мной злую шутку.

Пока мои кости с каждым новым нажатием пронзала невыносимая боль, я начал беспокоиться о том, как я перевернусь. Чем больше я пытался сосредоточиться на том, чтобы не допустить эрекции, тем больше боялся, что она таки произойдет. Я уже представлял, как позвоню жене из балийской тюрьмы: «Дорогая, я этого не хотел, но, когда я перевернулся, у меня встал. Потом приехала полиция».

К счастью, спустя двадцать минут лежания лицом вниз нежный звон колокольчика оповестил об окончании процедуры. Мне удалось избежать тюрьмы! Поднимаясь с кушетки, я так сильно закусил губу, чтобы не закричать от боли, что на полотенце остались следы крови. Переодеваясь, я быстро засунул испачканное полотенце в сумку. Честно говоря, после массажа я чувствовал себя гораздо хуже, чем до.

– Как все прошло, мистер Мэтт?

– О, великолепно, спасибо!

Все действительно прошло великолепно, если не считать боли, кражи полотенца и навязчивых мыслей о тюрьме.

В тот вечер я предпринял еще одну попытку расслабиться. Гуляя по террасным рисовым полям вокруг Убуда, я наткнулся на студию йоги. Ее в День счастья[25] в 2014 году открыла американка Шейла Берч, впервые посетившая Убуд в 1985 году в рамках своего кругосветного путешествия. В итоге она переехала в Убуд насовсем, очарованная местными жителями и балийской безмятежностью.

Поднявшись по роскошной деревянной лестнице, я оказался на террасе для занятий йогой, с которой открывался потрясающий вид. Бесконечные ярусы рисовых полей напоминали слои зеленого свадебного торта. В тот вечер ко мне присоединилась горстка туристов, источавших вокруг себя аромат пота и молодости. Женщина‑инструктор напоминала местную кошку: подтянутая, с широкой улыбой и с еще более широким поперечным шпагатом.

– Намасте, добро пожаловать, – поприветствовала она нас проницательным тихим голосом.

Туристы со знанием дела тут же сложили в ответ руки перед грудью. Я в это время попытался открыть бутылку с водой, в итоге пролив часть ее содержимого на пол.

– Давайте для начала немного познакомимся, – предложила инструктор. – Я хочу, чтобы вы назвали свое имя и описали, как вы себя чувствуете этим вечером. Я первая. Меня зовут Нина. Сегодня я чувствую себя «изменчивой», потому что у меня месячные.

– Я Ной, – подхватил симпатичный молодой человек с длинными волосами. – Я чувствую себя приземленным.

– Табата, – продолжила женщина, поедавшая гранаты, когда я пришел. – Я чувствую себя уязвимой.

Я оказался последним.

– Я Мэтт. Я чувствую себя старым и одеревенелым.

То, что происходило дальше, не поддается внятному описанию. Это было похоже на соревнование по гибкости среди кошек, где я был старым морским волком. Я радовался, когда мне удавались отдельные асаны. Но затем я бросал взгляд на огромное зеркало напротив, откуда на меня взирал потный мистер Бин, играющий в твистер[26]. Конечности совершенно не гнулись, а «собака мордой вниз» в моем исполнении скорее напоминала «позу пьяного осла». И тут у меня началась икота.

В тот самый момент, когда я почувствовал себя самозванцем в собственном теле, я поднял взгляд на занимавшийся закат. Солнце клонилось за горизонт, и трава перед студией йоги вспыхнула тысячами светлячков. Внезапно я почувствовал, как начинаю влюбляться в Убуд. Год спустя химическое вещество, отвечающее за биолюминесценцию светлячков, начнут использовать для исследования COVID-19, о котором на момент занятия никто из присутствующих и слыхом не слыхивал[27].

Вместе со светлячками, как по команде, появились другие насекомые. На деревянный пол подо мной накапала целая лужица пота, словно над моей головой все занятие висела дождевая туча. И к этому соленому озерцу целенаправленно маршировала колонна гигантских лесных муравьев. Когда Нина приняла финальную позу, поставив, словно цапля, стопу одной ноги на внутреннюю поверхность бедра другой, я ощутил, что по моей собственной ноге ползет муравей. Привлеченный, вероятно, запахом массажного масла, негодяй нырнул прямиком под шорты. Пока остальная группа завершала занятие, сложив руки в прощальный жест «намасте», я в остервенении шарил у себя в штанах.

Несмотря на это маленькое досадное недоразумение, муравьи помогают нам лечить тяжелые инфекции вроде той, что была у Ифана. Они упрощают поиск новых антибиотиков и учат нас эффективнее использовать уже существующие препараты. Более того, муравьи даже подсказали нам, как защититься от пандемий опасных заболеваний наподобие COVID-19.

Забудьте о ядерных войнах, падениях метеоритов и пандемиях. Антибиотикорезистентность – вот глобальная угроза нашего времени. Она уже обосновалась в моей больнице, и в вашей, и во всех остальных. Неистребимая микроскопическая живность есть на дверях стерильных операционных, на сиденьях унитазов, восседая на которых хирурги проверяют электронную почту, и даже на коже медсестер, дезинфицирующих скальпели.

Скорость, с которой инфекции приобретают устойчивость к антибиотикам, превышает сроки разработки новых препаратов. И это не умозрительное заключение. Хотя Ифан получал лучшие лекарства из тех, что мы имели, болезнь прогрессировала, и у нас не оставалось альтернативных вариантов терапии. Однако решение проблемы было у нас прямо под носом. Если бы мы, конечно, держали свои носы поближе к земле.

За то время, что вы читаете это предложение, рождается около 700 миллионов муравьев. Эти насекомые появились на Земле за сотню миллионов лет до человека. Их цивилизации не менее сложные, чем были ранние цивилизации у людей: с разделением труда, иерархиями и даже системой общественного здравоохранения. Африканские муравьи матабеле после сражений переносят раненых товарищей в муравейник. У них есть подобие медицинской сортировки, или триажа: лечат только тех, кому оторвало одну или две лапки, а вот умирающим собратьям не помогают. Насколько нам известно, это единственные живые существа, кроме людей, которые способные на такое.

Если бы я последовал за муравьем, в конце концов вылезшим из моих шорт, я бы отправился вглубь рисовых полей, к его дому.

Эти муравьи могут пережидать морозы даже в таких холодных регионах, как швейцарский горный массив Юра. Температура в их подземных гнездах не опускается слишком низко благодаря теплу, которое выделяет гниющая растительность. Что‑то вроде современного центрального отопления, работающего на биомассе.

Но жизнь в стесненных условиях и непосредственной близости к гнили сопряжена с высоким риском развития инфекции, способной убить муравьев так же легко, как она убивала организм Ифана. Тогда каким образом муравьи процветают в настолько неблагоприятных условиях? Давайте заглянем в крошечные дверцы большого муравейника, где мы откроем новые препараты, новые методы снижения антибиотикорезистентности и даже способы предотвращения пандемий. Готовы пожить, как муравей?

Первое правило муравьиной жизни: держи свой дом в чистоте. Муравьи – прекрасные уборщики. Они следят за тем, чтобы потенциальные источники инфекций, например мертвые особи, были либо вынесены из муравейника, либо помещены в отдельные герметичные камеры. Подобно римлянам с их банями, муравьи проводят групповые ритуалы уборки, чтобы предотвратить распространение заболеваний. Они обеззараживают себя и товарищей, даже брызжут своей кислотой на людей, если обнаруживают у них на теле признаки инфекции. В отличие от моих детей, муравьи моют руки перед едой. Если бы люди додумались до такого раньше, возможно, мы бы спасли бесчисленное количество молодых матерей.

Лишь в 1846 году венгерский врач Игнац Земмельвейс задался вопросом, почему в больничных палатах, где работают врачи, от родильной горячки умирает в пять раз больше пациенток, чем в палатах с акушерками.

Приблизительно в то же время коллега Земмельвейса, врач‑патологоанатом, уколол палец во время вскрытия одной из рожениц, скончавшейся от послеродового сепсиса. Вскоре после этого он тоже заболел и умер. Земмельвейс понял, что причина летального исхода в обоих случаях была одинаковой. Поскольку вскрытия проводили исключительно врачи, Земмельвейс предположил, что трупные яды могли попадать в кровь пациенток в процессе принятия родов.

Он заставил персонал обрабатывать руки и инструменты специальным раствором, чтобы избавиться от въедавшегося в кожу трупного запаха. Это был раствор хлорной извести, который до сих пор считается одним из самых эффективных антибактериальных средств. Хлор не только устранил неприятных запах, но и значительно сократил число могил, выкопанных для жертв родильной горячки. Смертность в палатах, где работали врачи, резко снизилась, а Земмельвейс доказал важность мытья рук, что и по сей день остается одним из постулатов медицины. Муравьи, правда, в отличие от человека, мыли руки на протяжении миллионов лет.

Сегодня в больницах на каждом углу висят контейнеры с антибактериальным гелем для рук. Мне доводилось лечить пациентов в тяжелом состоянии, в отчаянии выпивших спиртовой антисептик. В некоторых клиниках есть специальные роботы, дезинфицирующие палаты ультрафиолетовым излучением. Тем не менее даже эти посткоронавирусные нормы уходят корнями в муравьиные ритуалы.

Муравьи давно обошли людей в использовании ультрафиолета. Через несколько часов после выхода из спячки они начинают роиться на поверхности гнезд, греясь на солнце. Муравьи используют мощное ультрафиолетовое излучение, чтобы уничтожать на своем теле бактерии, которые накопились за долгую зиму, проведенную в тесноте среди гниющей растительности.

Лесные муравьи также собирают смолу хвойных деревьев и размещают ее в стратегически важных местах вокруг подземных гнезд. Смола выполняет роль антисептика. Было доказано, что она убивает патогенные микроорганизмы, включая даже устойчивый к антибиотикам метициллин‑резистентный золотистый стафилококк (МРЗС). Люди только начинают осваивать эти техники. Коренные народы Южной Америки издавна использовали зубы муравьев‑солдат для зашивания ран, поскольку их обеззараживающие свойства позволяли предотвратить развитие инфекций.

Сведениями о лечебных свойствах смолы хвойных деревьев обладали еще древние египтяне, которые применяли сваренное из смолы мыло для лечения ожогов. Недавно финские врачи протестировали древесную смолу на ранах пациентов и пришли к выводу, что она обладает антимикробным, ранозаживляющим и даже регенерирующим свойствами.

Муравьи распыляют на смолу муравьиную кислоту, предназначенную главным образом для защиты от хищников, в результате чего облако антибактериальных частиц равномерно распределяется по всему муравейнику. Дезинфекция с помощью разного типа дисперсных систем и аэрозолей сегодня применяется в самолетах и операционных.

Часть антибактериального облака оседает на тела муравьев, находящихся в гнезде. Сходным образом мы обрабатываем кожу пациентов перед операциями, чтобы снизить риск инфицирования.

К сожалению, иногда ультрафиолетового излучения и антисептика недостаточно. Как мы ни старались поддерживать чистоту медицинских трубок и дезинфицировать кожу Ифана, в его организм все равно проникли патогенные микробы. У муравьев, несмотря на хитроумные меры профилактики, тоже могут развиться инфекции. Но наибольшую опасность для муравьиной колонии представляют ситуации, когда источником заражения становится пища. Все дело в том, что есть отдельные виды муравьев, которые выживают благодаря своей любви к грибам.

Муравьи‑листорезы обладают великолепными навыками садоводства или, точнее говоря, грибоводства. Возможно, вы видели, как эти работяги тащат в гнездо кусочки листьев, которые весят в сотни раз больше их самих. Травяной субстрат необходим им для выращивания грибов того же семейства, что и шампиньон обыкновенный. Муравьи питаются именно грибами, а не листвой. И на муравьиных подземных фермах бушует война грибов с грибами. Гриб Leucoagaricus gongylophorus, выращиваемый листорезами, регулярно подвергается атакам коварного грибка‑паразита рода Escovopsis, и это бой не на жизнь, а на смерть. К счастью, у муравьев есть могущественный союзник, особенный друг, живущий у них на груди.

Актинобактерии Pseudonocardia, находясь под защитой муравьев, получают возможность перемещаться на довольно большие расстояния. Рабочие муравьи даже покрывают ими яйца, чтобы прямо с момента рождения сформировать симбиотические отношения длиною в жизнь. Бактерии питаются особым веществом, которое выделяют железистые клетки, расположенные в криптах – крошечных полостях на груди муравьев[28]. В свою очередь они отвечают на добро добром: вырабатывают мощный антибиотик, губительный для грибка‑паразита, угрожающего муравьиным плантациям.

Благодаря актинобактериям исследователи находят множество новых противомикробных соединений, активных в отношении даже крайне устойчивых микроорганизмов, включая МРЗС и грибки. Хотя у людей грибковые инфекции встречаются реже бактериальных, они являются основной причиной смерти пациентов, проходящих иммунносупрессивную терапию или перенесших трансплантацию органов. Одним из наиболее распространенных заболеваний, грозящих летальным исходом таким людям, является аспергиллез[29]. В 90 % случаях тяжелое течение болезни заканчивается смертью. Актинобактерии продуцируют ряд веществ, которые, вероятно, помогут нам в борьбе с аспергиллезом. Препарат под названием амикомицин является многообещающим специфическим антибиотиком. Изучение этих соединений важно не только для борьбы с инфекциями, но и для разработки противоопухолевых и иммунных лекарств. Вообще, некоторые химиотерапевтические препараты изначально разрабатывались как противогрибковые, в том числе и сиролимус, обнаруженный в почвенных актинобактериях на острове Пасхи. Сегодня иммунодепрессант сиролимус является краеугольным камнем послеоперационной терапии при трансплантации почки.

То, что бактерии производят антибиотики, давно не новость. Многие лекарства, которые я назначаю, были продуцированы микробами и обнаружены в почве. Удивительно скорее то, что антибиотики остаются эффективными даже спустя сотню миллионов лет их применения. У грибка, поедающего урожаи листорезов, должны были развиться защитные механизмы, тем не менее муравьям до сих пор удается держать его под контролем. А вот в медицине, стоит ввести в практику новый антибиотик, тут же обнаруживаются устойчивые к нему бактерии. Как же муравьям по сей день удается эффективно сражаться с грибком? Чему современная медицина может у них поучиться? И поможет ли нам все это вылечить Ифана?

Важнейший принцип борьбы актинобактерий против грибка‑паразита заключается в комбинировании нескольких типов антибиотиков. Бактерии создают уникальную смесь противомикробных веществ, которую используют в течение короткого времени, а затем меняют рецепт. Это похоже на лимитированную коллекцию духов известного бренда, каждый год выпускаемую перед Рождеством и лишь немного отличающуюся от прошлогодней версии. В соединениях, вырабатываемых бактериями, происходят модификации, вызванные естественной генетической перетасовкой с соседними бактериями. Подобно смертоносному кубику Рубика, они обмениваются между собой только новыми штаммами, что позволяет им всегда оставаться на шаг впереди врага.

Старое доброе правило непременно доводить курс противомикробной терапии до конца по иронии судьбы способствует появлению антибиотикорезистентности. Короткие курсы с применением сильных лекарств, а также чередование и сочетание разных противомикробных средств помогут нам не допустить того, чтобы будущее поколение жило в мире, где антибиотики больше не действуют.

Пока у Ифана держалась высокая температура, мы заменили стандартные антибиотики на те, что производят почвенные бактерии. Мы смешали несколько препаратов в единое средство, эффект от которого в целом должен был превосходить эффект отдельных его составляющих. Подобно муравьям, обеззараживавшим смолой свои подземные гнезда, мы обрабатывали антисептиками ротовую полость и раны Ифана. Как только состояние пациента улучшилось, курс антибиотиков был прекращен, дабы предотвратить развитие резистентности. Мы подражали крошечным созданиям у нас под ногами в надежде, что Ифану хватит сил восстановиться после тяжелой травмы и снова увидеть солнечный свет.

Я собирался связаться с родителями Ифана, чтобы назначить подходящее время для нашей встречи, как вдруг все изменилось.

Все.

Для меня. Для вас. Для каждого.

Во вторник, 10 марта 2020 года, я положил в машину спальный мешок, резиновый коврик, еду, зубную пасту и одежду. И отправился в больницу, в ОРИТ. Я не знал, когда вернусь домой. Я переключил новостное радио на станцию с расслабляющей классикой.

Накануне я расстроил жену, прислав ей электронное письмо под заголовком «Что тебе нужно знать на случай, если я умру». Сообщив ей компьютерные пароли и места хранения важных документов, я написал:

«У меня чертовски замечательная жизнь. Я путешествовал, веселился, стал отцом двух замечательных детей, проводил время с семьей и друзьями и делал такие вещи, о которых и мечтать не мог. Я люблю свою работу, хотя она бывает тяжелой и опасной. Соприкосновение с жизнями других людей – это лучшее чувство в мире».

Заступив на стандартную тринадцатичасовую смену, я совершенно растерялся. Казалось, все в больнице перевернулось вверх дном. По коридорам были разбросаны реанимационные койки.

В тот день я лечил первого в нашей больнице тяжелобольного пациента с коронавирусом. Мы наспех подключили его к аппарату ИВЛ, прежде чем уровень кислорода в его крови упал до критического. Через неделю у нас было уже 30 таких пациентов, затем – 40, а затем – 50. Они поступали к нам непрерывно на протяжении года. На момент написания этой главы мы все еще лечим пациентов с COVID-19 в нашем отделении.

Несколькими днями ранее друг из Канады прислал мне фотографию больничной стены, откуда был сорван дозатор с антисептиком. В тот день я пообедал печеньем. На протяжении нескольких месяцев, как говорит моя жена, я был просто телом с прикрепленным к нему телефоном. Я старался купать и укладывать спать дочерей, но мыслями находился в другом месте. Много недель я ночевал в гостевой спальне, потому что постоянно контактировал с вирусом.

Лучший совет, что я услышал в самом начале пандемии, звучал так: как бы занят ты ни был, обязательно ешь свой обед за столом – с ножом и вилкой. Как человек. Никаких перекусов на бегу. Отличный совет, которым я так и не воспользовался. Нам пришлось тяжко, очень тяжко. Неимоверно тяжко.

Каково это – работать в реанимации во время пандемии смертельно опасного вирусного заболевания? Думаю, вы догадываетесь, что подходящих аналогий очень мало. В первые дни я чувствовал себя новоиспеченным отцом недоношенных новорожденных тройняшек, ютящихся в однокомнатной квартире. Представьте себе те бессонные ночи, что измотали вас еще до того, как вы стали родителем. Ваши благие намерения выкрасить детскую и подготовить все необходимое так и остались намерениями. Вы беспокоитесь о том, сможете ли позаботиться о них. Переживаете, что не оградите детей от возможных опасностей и угроз. Даже если у вас хватает детских кроваток и подгузников, тесная однушка – малоподходящее место для воспитания тройняшек.

И все же мы это пережили. Адреналин, любовь, командная работа и надежда были нашим топливом. Первое время было трудно, потом – еще труднее. Были и слезы, и громкий смех. Прошел ли я через все это совершенно невредимым? Нет, но большинство ран зажили, а шрамы служат напоминанием о том, что мы смогли преодолеть. Жизнь изменилась – окончательно и бесповоротно. В чем‑то она стала хуже, но по большей части – гораздо, гораздо лучше.

В то время мне пришлось забросить работу над книгой. Я ухаживал за пациентами, наблюдал, как они выздоравливают и умирают, выступал по телевидению и радио. Я пытался дарить людям надежду, давая достоверные ответы и честно признаваясь в том, чего не знал.

Я перестал читать о животных и муравьях. Глава оставалась недописанной, а жизнь Ифана висела на волоске. Через год, когда буря немного улеглась, а пабы все еще были закрыты, я вернулся к своей книге. Как я жалел, что не продолжил читать о муравьях годом ранее! Дело в том, что муравьи могли хотя бы немножко избавить мир от боли. Они знали, как лечить COVID-19. Им это было известно на протяжении ста миллионов лет. Доктор Натали Строймейт пыталась рассказать нам об этом намного раньше, но мы прислушались к ней только теперь.

Детство Натали не было необычным. Ее мать работала учителем, а отец занимал должность в банке. Когда Натали было десять, ее семья, прихватив с собой кошку, переехала из Бельгии на север Франции, в деревушку неподалеку от Лилля. А еще через десять лет Натали потратила целый месяц на то, чтобы приклеить крошечные QR-коды на спины более пяти тысяч муравьев. Этим она, сама того не подозревая, возможно, помогла спасти мир от еще одной вирусной пандемии.

Для нашей видеоконференции весной 2021 года она выбрала в качестве фона белоснежные, словно присыпанные сахарной пудрой, вершины Швейцарских гор. Благодаря карим глазам, нежному румянцу на щеках и каштановым волосам, забранным в аккуратный хвост, моя собеседница казалась хрупкой, задумчивой и даже несколько застенчивой. Но стоило нам начать разговор о муравьях, как Натали изменилась до неузнаваемости: активно жестикулируя, она говорила уверенно, вдохновенно и страстно.

– Муравьи уже многому нас научили, – слегка улыбаясь, рассказывала она, – от теорий самоорганизации, роевого интеллекта[30] и робототехники до методов борьбы с автомобильными пробками. Сейчас, вероятно, они подскажут нам, как справляться с пандемиями.

Оказалось, что интерес к этим насекомым пробудил в юной Натали французский роман о полувыдуманной муравьиной империи[31]. В университете она изучала, как муравьи улаживают конфликты, а после выпуска отправилась в исследовательский тур по Европе, охватывавший многие города, начиная от Парижа и Копенгагена и заканчивая Лозанной. В итоге научный грант размером в 1,5 миллиона долларов позволил Натали основать в Бристоле собственную лабораторию по изучению поведения муравьев.

Ее статья «Социальная пластичность снижает распространение заболеваний среди эусоциальных[32] насекомых», опубликованная в журнале Science в 2018 году, была признана одним из лучших исследований года. Строймейт описала, как изменилось поведение тех пяти тысяч меченых муравьев, когда в колонии начала распространяться инфекция. Если бы советники по научным вопросам в английском правительстве ознакомились с работой Натали до начала пандемии COVID-19, мне бы гораздо реже пришлось сообщать печальные новости. Сочувственно пожимать гораздо меньше рук.

Натали подчеркивает, что люди не могут (и не должны) слепо копировать поведенческие паттерны муравьев. На протяжении миллионов лет эти насекомые выстраивали оптимальные для себя стратегии защиты. Экстремальный опыт социальной изоляции, через который нам пришлось пройти, не имея времени на подготовку, показал: не все те меры, что работают для муравьев, работают и для людей, даже если они позволяют снизить заболеваемость. И все-таки поведение муравьев может многое нам подсказать.

Муравьи примечательны не индивидуальными особенностями. Им не сравниться с необычайной высотой кенийского жирафа или очарованием западноавстралийской коалы. Красота муравьев заключается в их социальности, в том, что они собой представляют как группа, сообщество, отдельный мир.

Хотя частично это объясняется их устойчивостью к инфекциям благодаря противомикробным веществам и антибиотикам, Натали предположила, что поведение муравьев играет здесь не менее важную роль. И она была права.

Сейчас мы знаем, что у муравьев строго распределены не только рабочие обязанности, но и социальные роли. Лишь немногие из них взаимодействуют с такими высокопоставленными особями, как муравьиная королева, и это объясняется стремлением снизить риск передачи инфекции. Муравьи защищают уязвимых.

Груминг, позволяющий предотвратить распространение заболевания, имеет и другие преимущества. При груминге неинфицированные особи сталкиваются с небольшим количеством бактерий, что способствует формированию иммунного ответа. Получается, у муравьев есть аналог вакцинации.

Муравьи даже могут намеренно контактировать с товарищами, чтобы укрепить их иммунитет. Это похоже на то, как привитые люди целуют кого‑то, чтобы косвенно передать полезные свойства вакцины.

Если, несмотря на предпринятые меры, случается вспышка заболевания, жизнь муравейника быстро меняется. Передвижения по колонии жестко ограничиваются, а социальное взаимодействие сводится к минимуму. Да, муравьи соблюдают социальную дистанцию.

Особенно строго соблюдается запрет на контакт с наиболее уязвимыми или ценными особями, например муравьиной маткой, которая оказывается в практически полной физической и социальной изоляции.

Если болезнь расползается, молодняк, обычно являющийся главным источником инфекции, извлекают из благоприятной среды, в которой он обычно развивается, или даже убивают. Дело не в том, что у них выше риск заболеть, а в том, что они не способны передвигаться и становятся очагом инфекции для всего муравейника. Разумеется, в современном мире люди не убивают детей, чтобы сократить рост заболеваемости, но зато мы выводим своих отпрысков из школ и детских садов – идеальной среды для передачи вирусов и бактерий. Пусть прямая угроза здоровью детей невелика, мы идем на этот шаг, чтобы обезопасить более широкие слои населения. Муравьи, по‑видимому, тоже закрывают школы на карантин.

Таким образом, во время пандемий муравьи соблюдают дистанцию. Моют лапки. Защищают группы риска и даже формируют социальные пузыри, ограничивая взаимодействие. Они закрывают школы и применяют формы активной иммунизации. А еще у муравьев давным‑давно существует система общественного здравоохранения, появившаяся у людей совсем недавно.

К сожалению, муравьи умирают так же, как были вынуждены умереть многие пациенты с COVID-19. Эти насекомые не только живут, но и умирают альтруистично. Умирающие муравьи покидают гнездо, чтобы уйти из жизни в одиночестве и снизить риск заражения близких родственников.

За последний год мне пришлось держать за руку многих пациентов, скончавшихся вдали от своих близких. Изоляция была необходима для безопасности, но она причиняла людям боль. Я никогда не забуду песни, которые матери, отцы, сыновья и дочери просили меня напоследок включить своим родным, умиравшим в равнодушных больничных стенах. Плейлист пандемии, который я никогда не захочу переслушать. Возможно – только возможно, – если бы мы раньше присмотрелись к тому, как муравьи борются с инфекциями, этот плейлист был бы значительно короче.

Мы начали исследование наземных животных еще до начала, до рождения. Мы видели, как кенгуру помогали людям взращивать жизнь сначала внутри тела, а затем снаружи, и сделали возможным появление на свет Луизы Браун, первого ребенка из пробирки. Наши предки‑орангутаны научили нас заботиться о недоношенных тройняшках Люси, лежавших в стеклянных инкубаторах. Коала многое рассказал нам о микробиоме. Теперь мы знаем: то, что выходит из нашего тела, не менее важно, чем то, что в него попадает. Мы также встретились с Ифаном, истекавшим кровью на тротуаре, но получившим возможность встать на ноги благодаря мозгу и дыханию могучего африканского жирафа. Что ж, начав с самого начала, мы должны закончить в конце.

После долгих недель в реанимации и бесконечных тревожных разговоров с его родителями Ифан наконец пошел на поправку. Его мозг успокаивался. Инфекция отступила. Солнечным февральским утром Ифан открыл глаза, и в этот момент началась его новая жизнь. Путь выздоровления был тернист и долог, полон взлетов и падений. Все изменилось. После COVID-19 произошло то же самое: отчасти жизнь изменилась к худшему, но во многом – к лучшему.

Я наблюдаю за Ифаном, сидящим рядом с матерью на краю регбийного поля и наслаждающимся летним днем. Мы снова смогли встретиться. Бритая голова, большой шрам, шорты и футболка с изображением его любимой валлийской группы. Его рукопожатие было крепким. Я рассказал ему о жирафах и муравьях. Ифан улыбался, смеялся, предавался воспоминаниям и благодарил незнакомца, оказавшему ему первую помощь на окровавленном тротуаре сразу после нападения. Он показал мне джемпер, произведенный только что основанной им компанией. Спереди было вышито слово Wyddfa («могила, курган»), кельтское название самой высокой горы Уэльса – Сноудон. Легенда гласит, что там захоронен великан Рита Гавр, поверженный королем Артуром.

А вот Ифану могила уже не грозила. Он признался, что стал смотреть на жизнь более ясным взглядом. Он словно впервые увидел по‑настоящему мир вокруг. Все выглядело живым и прекрасным, даже простые побеги зелени. Думаю, близость смерти заставляет человека многое переосмыслить.

Я сказал Ифану, что и сотни жизней мало, чтобы познать всю красоту одного акра земли. Он улыбнулся и кивнул, отмахнувшись от летающего муравья.