Одно короткое лето

Глава 1 Ярило под снегом

Спросите, сколько мне Зим. И вы узнаете насколько я силен. Пережить Зиму в моё время считается большой заслугой. Не каждому дано найти столько тепла сколько требуется. Когда вам станет ясно, что мне уже сорок две Зимы, спросите: есть ли у меня дети? И я отвечу — да. У меня есть сын и ему семнадцать Зим. Узнав об этом, вы поймёте, что я гораздо сильнее, чем вам думалось раньше. Выжить самому и вырастить ребёнка среди холодов — в разы тяжелее. Особенно, когда ты скитаешься по мёртвым деревням и обледеневшим дорогам.

В своём слове мы несём то, что узнали в пути...

Мы те, кто держится в стороне от других...

Мы одиночки.

Зовите нас скитальцами, нас теперь все так зовут.

Нас всегда было немного и мы не из тех, кто пытается выжить совместно с другими. Мы не уходим под землю в поисках Тепла, не убиваем в обледеневших городах за кусок скудной пищи. Мы выбрали свой путь, на котором увидели многое… И мы можем рассказать вам о многом, ведь больше никто не расскажет… Из людей почти никого не осталось…

Когда мне было шесть, мой отец заметил, что зима стала холоднее, весна пришла позже обычного, но никто кроме него не придал значения этому. С каждым годом зимы становились суровее, злее, а лето задерживалось. Первый снег выпадал в начале сентября, сходя лишь к июню. Славные были времена. Тогда ещё было тепло…

Мать… Да, я немного помню её. Она умерла, когда мне было девять лет. Тогда мы ещё считали года по тёплому лету. Тогда ещё могло быть Тёплое Лето. Но в свой десятый год мне пришлось сосчитать первую Зиму. Мы с отцом с трудом выжили. Однажды мы пили кровь, чтобы не умереть. Чужую, человеческую кровь...

С каждым годом мир погружался в метель, стужа и белая смерть задерживались всё на дольше.

Отец жертвовал всем ради моего выживания. Мы пытались удержаться в своём городе, но очень скоро поняли, что оставшись там – просто умрем. И не от холода, а от рук человеческих.

Нам пришлось искать Тепло в другом месте, выйти на дороги, изведать всю жестокость нового застывшего мира. Я видел, как люди убивают других за еду, отбирают Тепло, обрекая прежних хозяев на жуткую смерть. Выгнав за двери, они не считаются со слабыми и больными, оставляют на холоде, чтобы Зима прибрала обречённых. Я видел, как большие толпы отчаявшихся умерщвляют себя добровольно, находя в этом выход из замёрзшего мира...

Когда нас с отцом впервые спросили: «Что же вы видели в своём пути?», – я разрыдался. Но он смог рассказать всё в подробностях, неожиданно получив скромную долю пищи. Это потрясло меня, но позже я понял, почему всё было именно так.

Выжившие забились в щели, потеряли между собой всякую связь, не видели мира. Они не знали, что происходит на его замёрзших дорогах и в покрытых льдом городах. Люди держались только за своё Тепло, до тех пор пока чужаки или нарастающий холод Зимы не выгоняли наружу. Они не знали о новом мире практически ничего, они ни видели и ни слышали того, что видели и слышали в своём пути мы. Только мы могли рассказать им об этом, и за новости нам были готовы платить последним куском. Даже слово обрело свою цену…

Мы стали теми, кого позже назовут скитальцами — людьми без Тепла. Теми, кто в вечном пути выживает на обочине одинокой дороги.

Став сорокалетним стариком, отец однажды сказал, что не продержится в следующих холодах. Он обещал найти мне жену, чтобы я не оставался один. Она могла быть одной из тех, кто жил в Тепле и в общинах. Мы даже думали вырвать девушку из одичавших городов на востоке, но это оказалось слишком опасно. Удача не улыбнулась нам и за целое лето: никто из женщин не хотел разделить свою судьбу со скитальцем. Умыкать же насильно из родного Тепла я отказывался. Моя судьба решилась, когда на нашей дороге повстречались такие же путники, как и мы...

Семья. Их было четверо: мужчина, старая женщина, молодой парень и девушка. Настоящая редкость, ведь скитальцев так мало, повстречать одного — уже было удачей. Девять дней мы стояли в разрушенном селении ведя Мен новостями и объединяя запасы, а когда снова двинулись в путь – Светлана отправилась с нами. Со мной.

Мой отец чувствовал приближение своего последнего дня. Он умер во сне, в ночь великого мора. Костёр под ветром угас и от смерти меня спасло лишь тепло обнимавшей Светланы. Я был обязан ей жизнью, а она мне своей. То была одна из тех ужасных ночей, которые саваном смерти опускались на мир раз в несколько месяцев. Каждый живущий среди холода знает — это мор. Ночь, когда температура падает почти до минус семидесяти градусов.

Отец не продержался, а нам со Светланой судьба дала ещё один шанс. Так Зима забрала моих родителей, и я поклялся, что последний оставшийся у меня дорогой человек никогда не умрёт от морозов. И я держал свою клятву. Мы прожили вместе почти десять Зим, у нас родился сын наречённый Олегом. Но в свой девятый год ему пришлось сосчитать первую Зиму без матери…

— Что ты видишь?

— Речку, — ответил Олежка и неловко протёр слипавшиеся ото сна глаза. Ещё было рано, утро только-только заливало мир золотым светом восходящего солнца. Не смотря на вечно серое небо, мир дышал теплом последнего летнего дня. Отец улыбнулся и взлохматил тёмные волосы сына — ему скоро десять, мальчик уже давно учится делу скитальца. Они со Светланой четыре года ходили за сказами вместе с ребёнком. Олежка знает, что это не легко, что это опасно, и что он должен слушаться. Семья — это всё, что было у молодого отца...

Михаил присел рядом и обнял сына за плечи.

— Здесь не только река. Смотри: за ней есть столб дыма. Или совсем не заметил?

Олежка прищурился и наконец разглядел сизый дымок, стелившийся над кромкой деревьев.

— Вижу! А там хорошие люди живут? Ты будешь им что-то рассказывать?

— Не знаю. Может хорошие, а может и нет. Они выживают, а мы принесём для них новости. Я как всегда выйду первый, скажу правильные слова и начну вести Мен. А потом вы с мамой к нам подойдёте. До этого — прячьтесь.

— Когда Оседлые меня видят, они ведь добреют, — беспечно и по детски наивно улыбнулся Олежка. — Если они не захотят тебе ничего отдавать, можно я тогда подойду?

Лицо скитальца помрачнело и сын сразу это заметил. Он не отпускал мальчика ни на шаг, требуя абсолютного подчинения. Только так можно выжить. Только так сохранить себя…

— Нет. Если они наставят оружие, или будут гнать прочь — тогда просто уйдем. Не показывайся.

— Ладно…

Ведь так уже случалось не раз, им часто стреляли в спину. Видели, что у семьи малый ребёнок, но всё равно продолжали стрелять. Люди в Долгой Зиме изменились…

Олежка заторопился:

— Давай маму позовём и покажем ей дым?

— Она не далеко, сейчас….

Скитальца оборвал отчаянный женский крик. Сердце пропустило удар — кричала Светлана и этот вопль разнёсся в утренней тишине самым страшным из звуков. Олежка вздрогнул, схватив отца за руку, как учили. Они бросились обратно сквозь лес, спеша и петляя между влажных от тумана деревьев. Резкие крики опять повторились:

— Отпусти меня, тварь!!!

— Светлана! (Лишь бы только она слышала голос!) Я рядом, я близко, я сейчас!

— Мама! — испугался Олежка. — Не трогайте её! Пожалуйста, не трогайте!

«Кто это может быть?! Кто?! Шатуны? Дикое зверьё?! Почему она не стреляет?!» — бешено стучало в голове Михаила. Они с сыном отошли всего на сотню шагов! Светлана была вооружена, она захотела остаться на ближайшей прогалине, когда увидела последние скороцветы. Отец отвёл Олежку взглянуть на реку с высокого места. Как же могла успеть случиться беда?!

— Помогите!!! Ми… — её голос оборвался так, словно его заставили насильно умолкнуть.

«Нет! Нет! Не может быть такого! Нет!»

Скиталец выскочил на поляну: земля истоптана, на ней лежит сумка, из которой рассыпались травы. Рядом брошенная снайперская винтовка – оружие подаренное домовыми за сказанья в Поднебесье. Винтовка не могла подвести, Светлана просто не успела сделать свой выстрел!

И лишь приглядевшись ко мраку в еловых ветвях Михаил осознал почему…

— Нет! Нет! Только не это!

В зарослях был спрятан вход в глубокую нору – Светлану утащили под землю!

— Только не они, только не эти звери!

Подхватывая винтовку, мужчина опрометью ринулся к подземелью. Нельзя медлить, нельзя упустить их, он…

— Папа! — вдруг крикнул Олежка и душа леденеет под рёбрами. Если оставить здесь сына — его точно убьют. Если взять с собой в темноту — тогда они оба погибнут. Мальчику даже не спрятаться, эти твари хорошо находят людей!

— Иди сюда, Олежка, быстрее! — отдавая в маленькие руки винтовку, зашептал Михаил. — Знаешь, как нужно стрелять?

Олег закивал, мать ему показала. Отец выдохнул, стараясь не думать, что сейчас погубит обоих. Но он не мог просто так уйти от норы: нужно спускаться внутрь!

— Сядь перед входом, упрись прикладом в землю и держи оружие изо всех сил! Если из норы что-то появится, что угодно, кроме нас с мамой — сразу стреляй!

— Ты ведь спасешь её?! Спасёшь её, верно?!

— Верно! Я никогда её не оставлю, никогда не брошу одну! Ты всё понял?

Кивок головы, но скиталец больше не ждёт и забегает под покрытый корнями свод подземелья…

Темнота, запах свежей земли и потусторонний гул ветра. Тоннели прорыты здесь торопливо, но они глубоки. Так глубоки, что об этом даже не хочется думать.

— Светлана! — но ответом на крик стала лишь тишина. Сняв с плеча автомат, Михаил медленно двинулся внутрь. В норе слишком темно, шаги по мягкому дну заглушает биение сердца. Потаённый, первобытный страх заставляет руки трястись. С каждым пройденным метром он углублялся в чёрное царство чудовищ. И ведь раньше сказалец только слышал о них, но это имя, похожее на хриплый лай пса, всегда отражалось в дрожащем человеческом страхе…

Из тоннеля ударом пощёчины разнёсся новый отчаянный крик:

— Умоляю, не надо! У меня ребёнок!!!

— Светлана! — очертя голову скиталец бросается в темноту, но не пройдя и десятка шагов, сталкивается с первой из тварей…

…Я помню это, как сейчас…

Глаза — они горят в темноте и они меня видят. Удар и адская боль в правом предплечье — мою руку что-то вспарывает до самой кости. Палец невольно давит на спуск и тоннель освещается всполохами автоматных очередей. В скачущем свете огня видятся острые зубы и тут же сознание оглушает яростный рык. Нельзя было соваться под землю — это их дом, здесь они убивают!

Меня валят с ног и по бедру приходится новый удар. Рвут живьем, безжалостно кромсают тело на части! Отбиваться уже нечем — автомат выбит и болтался на ослабевшем ремне.

«Когда они добьют меня, то возьмутся за сына! Я не смог спасти никого! Я нас всех погубил!» — эти слова должны были стать последней моей осознанной мыслью, но неожиданно придают сил для борьбы. Не взирая на боль, я перекатываюсь на четвереньки, поджимаю ноги, делаю рывок и вскакиваю избежав смертельных ударов. Позади раздаются звуки погони – я бегу обратно к выходу, но твари преследуют меня в темноте, они легко настигнут, легко убьют – они просто забавляются с жертвой!

«Не убивайте, не убивайте!», — лихорадочно стучит последняя, самая острая мысль – желание выжить, победившее разум.

Словно в ответ мне закричала Светлана:

— Не трогайте меня! Кто-нибудь!!!

«Я не дойду, я должен спасти сына! Хотя бы сына!»

— Мишенька! Миша!!!

«Не кричи! Пожалуйста, не кричи! Олежка, там, наверху, он один!»

— Помогите!!! Мишень… — её крик оборвался навеки. Грубо, насильно, под десятками тонн тяжелой земли. Я бежал прочь по тоннелю, но мои ноги в тот миг подкосились. Позади не оказалось погони, вокруг уже стало светлее. Истекая кровью, я медленно пополз по тоннелю к светлому пятну выхода. Из груди рвался жалкий скулёж – я не смог… Один… Теперь я остался один в этом мире… Почти совершенно один… У меня есть только он – мой единственный сын…

Руки Олежки дрожали. Он смотрел в темноту и ему показалось, что в ней что-то шевелится. Оно выглядывало из норы, тянулась к нему холодными порывами ветра. Мальчик лишь крепче сжал винтовку матери за рукоять. Ствол был направлен прямо на выход, но отец должен вернуться. Родители придут вместе и у этой истории будет хороший конец. Так было всегда — они никогда его не бросали.

Из непроглядного сумрака появилось окровавленное существо. Олежка помнил, что нужно делать. Затаив дыхание, он нажал на спусковой крючок. Винтовка подскочила в слабых руках, словно пытаясь лягнуть ребёнка прикладом. Ствол задрался и пуля сверкнула мимо выбранной цели. Пальцы попытались сделать ещё один выстрел, но тут чудище захрипело:

— Олежка, сынок, не стреляй…

…Так мы остались одни под хмарью…

Светлану забрал не холод, от него я был готов защищать жену ценой собственной жизни. Это была Навь — омерзительное подобие живых существ, выползающее из-под земли в конце каждого лета. Навь забрала Светлану под землю, её крик до сих пор звучал в моей памяти, но я оказался в тот час непростительно далеко...

Да, теперь мы остались одни... Как и мой отец, я воспитывал сына, учил его выживать в мире смерти и холода. Но главное — я учил его уметь говорить среди людей, уподобившихся диким животным.

Ему уже семнадцать Зим, а значит мне семнадцать раз удалось обмануть его смерть. Возможно он проживет столько же, сколько было отведено мне. Я мечтаю о том, чтобы он прожил ещё немного сверх этого…

Осталось лишь рассказать вам о самом последнем, поведать о том коротком лете, когда мы повстречались со своей судьбой. Да, это будет последний мой сказ. Ведь сердце бьётся всё медленнее, оно замерзает…

Над лесом плыл густой полог дыма. На холме стоял человек с первой сединой в давно нестриженных волосах. Насторожившись как зверь, он смотрел на этот смолянисто-чёрный столб копоти и видел в нём знак для себя, предупреждение…

Это был не костёр и не случайный пожар — дым возвещал о смерти и чудовищном ужасе, который был совсем близко.

Олежка подошёл к отцу со спины – он тоже давно заметил далёкий дым, но промолчал. За холмом шумно собирались кочевники – Мен был окончен и пятнадцать человек в облаченьях из шкур и остатков старой одежды спешили прочь со всем своим скарбом. Михаил хорошо понимал этот страх, он сам бы охотно отправился следом, но между скитальцами и кочевниками не было общего. Поэтому сорокалетний старик оставался на месте, смотрел на дым и решал: не отправиться ли навстречу к нему?

— Что достал? — не оборачиваясь, спросил он у сына.

— Мясо, немного, сушёного. Бумагу кусками. Патронов почти не было, отдали только десяток.

— Что рассказал?

— О Седой скале, Повелителе Серых Городов, и… — Олежка замялся. Михаил обернулся и сразу всё понял: он рассказал что-то важное, чего просто так делать не следовало.

— О чём ещё?

— Об источнике к югу. Знаю, ты просил держать это в тайне, но… — юноша виновато бормочет, не поднимет глаза. Значит точно выменял что-то стоящее.

— Что ты хотел от них? Что они предложили?

Не говоря больше ни слова, Олежка сунул руку в карман своей истрёпанной куртки, и извлёк оттуда… Золотистый футляр — всего лишь женская помада.

— Это?.. Ты так себе жену не найдешь. Легче стать кочевником и отрастить рога, — ухмылка сама трогает губы мужчины, когда он провожает взглядом рогатые шапки. — Вещь конечно редкая, за неё какая угодно схватится, особенно из молодых… Зим так с пятнадцати. Но такое «приданое» тебе не поможет. Не забывай, кто ты есть.

— Скиталец, как и ты. Но, если я не найду её, то…

— Всего одно лето. Я говорил, что мы не найдём тебе жену за одно лето. Не спеши – мы отыщем её в следующем году. Этот нам уже ничего не принесёт.

Будто в подтверждение слов Михаила, мимо пролетели первые хлопья белого снега. Они закружились в холодном воздухе, ложась на чахлую траву сероватых оттенков. За те жалкие дни тепла, что дарила им жизнь, почти ничего не успевало вырасти в полную силу.

— Каждая Зима, как последняя, — слова Олежки показались отцу знакомыми. Верно – он сказал их ему ещё в детстве. Мальчик был прав, но скитальцам будет трудно найти женщину, пройди хоть десяток Зим. Олег не был уродлив, наоборот – высок и силён, хоть немного худ в плечах, но всё же красив. Под чёрными, вечно растрёпанными волосами сверкали серые глаза его матери. Он часто пытался бороться за то, что казалось правильным. Михаил тоже был таким в его годы. Но Олежка по-прежнему видел мир не так, как бы следовало. Думал, что среди холода и людской остервенелости осталась ещё доброта. Сколько его не учи, какие бы ужасы не показывай — всё было напрасно. Молодое сердце Олежки не остыло в груди, оно хотело жалеть, хотело страдать, хотело любить. Отец обещал найти для него невесту на семнадцатый год, хотя понимал, что скитальцу придётся провести в этих поисках гораздо больше, чем одно короткое лето.

Снег всё падал, белые хлопья путались в тёмных Олежкиных волосах и холодало так быстро, что Зима, казалось, уже наступила… Глядя на дым среди леса, Михаилу приходилось решать...

— Не стоит ходить туда, — раздался позади голос сына.

— Ты знаешь, что я пойду туда не за припасами.

— Если мы встретим Навь, если они всё ещё там — мы не выживем. Уж лучше холодная смерть от Зимы.

— Лучше? — взгляд предостерёг его от таких рассуждений. Олежка осёкся, потупился, отступил. Свои следующие слова он произнёс совсем тихо, надеялся, что его не услышат.

— Мы всё равно не найдём мать…

Стиснув зубы до скрежещущей боли, отец шагнул с холма в сторону леса.

Он шёл между хвойных деревьев, прекрасно зная, что откроется среди их густых лап. До дыма оставалось не более двух километров, нашлась и тропа, которая вела прямо к пожару. Это было совсем не хорошо – за дорогой могли следить.

Сняв винтовку, скиталец передёрнул затвор и проверил прицел. За спиной раздался щелчок досылавшего патрон автомата Олежки. Они могли встретиться с Навью уже прямо здесь, на тропе, а значит должны быть готовы выстрелить первыми. В этом случае пришлось бы бежать, а Михаилу хотелось дойти до самого дыма. Он надеялся, что они не столкнутся с чудовищами и одновременно желал такой встречи.

Всё оказалось так, как и представлялось вначале: разрушенное городище уже не горело, лишь чадило углями. Многое не сожгли, лишь разбили. Вокруг лежали сломанные деревянные балки и вырванные доски заборов.

Это селение построили когда-то Оседлые — люди, что пытались выжить все вместе, широкой общиной. Они искали Тепло в крепко сбитых домах с хорошо сложенными печами внутри. Выходили наружу лишь летом, когда солнце становилось способно растопить Зимний снег. К несчастью, лето было тем временем, когда много кто отправлялся на поиски пищи, и убивать за неё никогда не стеснялись.

То, что пепелище устроила Навь – не оставляло сомнений. Это можно было понять по растерзанным телам на земле, по обугленным мумиям сожжённых заживо жителей, по оставленным всюду следам и запаху человеческой крови.

Олег зашёл в один из домов… Увиденное внутри тесных комнат любого бы заставило бежать со всех ног, а потом ещё долго вскакивать с криками среди ночи. Но сын привык к зрелищу холодной жестокости и не отводил своих глаз. Он запоминал все детали, чтобы потом поведать у костров раздиравшие душу сказы. В этом и был хлеб скитальца, часто только такими новостями они зарабатывали пропитание...

— Твари знатно здесь поживились. Должно быть, рядом нора, — огляделся по сторонам Михаил. Воздух вокруг становился колючим, снег летел всё быстрее. — Нашёл что-нибудь?

— Всё, что осталось — это одежда. Но я не трону её…

— И не нужно…

Возле одного из домов стоял оберег — высокая жердь с привязанной на вершине крестовиной из веток. С конца каждой ветки свисали заветные вещи, что должны были защитить живших в этом месте людей: птичье крыло, ржавая подкова, сломанный от старости пистолет. Оберег не помог – у подножия сжались окоченевшие тела молодой семьи – двое взрослых и одна фигурка поменьше. Глядя на них, старик вспомнил Светлану...

Когда-то давно они тоже были семьёй, но ему даже не выпало шанса увидеть легка ли была смерть любимой. Он хотел найти её след, поверить в призрачную надежду, что каким-то чудом Светлана жива. Но чтобы доподлинно это узнать, нужно спуститься под землю и встретиться с Навью. Когда старик почувствует, что Олежка готов жить самостоятельно, когда его сын будет уже не один, он поступит именно так. Умрёт в той норе, в которой остыл крик его женщины. Единственной, что имела значение в этом мире. Но перед смертью он всё же вызнает правду, найдёт хотя бы обрывок от истинны, хотя бы могилу...

За спиной раздался хруст снега. Знакомый шаг – сзади подошёл сын.

— Здесь ничего нет, отец. Ничего, что ещё можно забрать. Только смерть и память о страшной бойне.

— Память, — повторил Михаил за Олегом. — То, что мы видели, то что запомнили – это и есть самое ценное. Это место называлось Заячья Пустошь, теперь его больше нет. Люди узнают об этом.

Олежка окинул взглядом руины и нетерпеливо спросил:

— Теперь можем идти? Нужно добраться до Тепла, пока мороз не усилился. Мы готовы к Зиме, но наш путь будет не близким.

— Подожди, есть ещё кое-что, — Михаил указал между зарослей на окраину сожжённой деревни. Чуть в стороне от селения высился столб из цельного ствола почерневшего дерева. Он был обмотан яркими кусками истлевшей ткани. На вершине оказалось прибито кольцо, пронизанное металлическими шипами. Кольцо являло собой солнечный диск, а шипы были лучами давно не гревшего землю светила. Первое дыханье Зимы трепало яркие ленты, стараясь сорвать с деревянного солнца каждый кусок.

Этой вещи не должно было быть здесь.

— Ярило, — сказал старый скиталец, направляясь к столбу.

— Ты уже видел раньше такое?

— Да, когда ты был ещё совсем маленький. Нави здесь нет. Они ставят ярило, когда возвращаются обратно под землю. Значит набег завершён. Если нам повезёт, мы найдем у подножья дары.

Олег ничего не ответил, он ещё не видел ярила, не знал насколько ужасны могут быть те дары, о которых ему говорилось. Вспомнив это, отец вдруг остановился. Он осознал, что парню не следует приближаться.

— Останься здесь.

— Почему?

— Говорю – останься здесь!

Михаил двинулся дальше и даже не обернулся. Он знал – сын будет слушаться, иначе и быть не могло. Каждое слово отца в пути имело решающее значение, только его опыт помогал семье выжить. Олег остался на месте, сверля спину непонимающим взглядом. Вот и славно, приглядит за дорогой, а он…

Уже через двадцать шагов он вышел к гудящему от ветра столбу. Нави не было – подземные звери ушли, но стоило по-прежнему держать наготове винтовку. Кольцо на вершине смотрело на лес пустым оком. В железных шипах деревянного обруча свистел стылый ветер. Зима мчалась навстречу этому миру, безжалостно выгоняла из него остатки дневного тепла. Уже к ночи будет сильный мороз.

Михаил оказался прав – у ярила были разложены жертвы: еда, ткань, украшения, оружие и патроны. Многое из этого наверняка было отнято у оседлых из Заячьей Пустоши. Вещи оставила Навь, дабы набег в конце следующего лета был успешным для них. Подземники славили солнце, ибо оно давало тепло, привлекало людей на поверхность, позволяло убивать, грабить, заключать новых пленников.

К несчастью, он оказался прав дважды – скитальцу встретился человек...

Женщина была привязана к столбу в одной лишь лёгкой рубашке из грубой материи — очередная жертва, очередное подношение Нави. Спутанные русые волосы, побелевшая кожа, рассеянный взгляд — она была почти мертва, почти что замёрзла. Губы дрожали, дыхание маленькими толчками рвалось из груди. Уже не жилец.

Не обращая никакого внимания, старик стал молча собирать подношения. Как он и думал, оружие было непригодно к использованию, кроме ножа с рукоятью красного цвета. Еда ещё годилась, но самым ценным были патроны. Без них выжить в лесах, да и среди людей, было попросту невозможно.

Михаил расправил ткань, аккуратно собрав всё до последнего и даже те боеприпасы, что не подходили к их с сыном оружию. Можно было выменять позже на что-нибудь ценное в отдалённых общинах. Украшения для этого тоже сгодятся. Складывая в рюкзак небольшую добычу, Михаил уже решал, кому до наступления сильных морозов удастся предложить Мен вещами.

Задумавшись, он сидел перебирая поклажу и готовясь уйти, как вдруг женщина у столба издала слабый стон. Она смотрела на скитальца голубыми глазами, так, словно во взгляде уже выстыл лёд близкой смерти. Для неё всё было кончено, пора заботиться о своём собственном выживании. Старик поднялся, закинул рюкзак на плечо и развернулся чтобы покинуть разграбленное капище… В нескольких шагах впереди, не двигаясь от потрясения, замер Олежка. В его взгляде отчётливо светилось непонимание.

— Отец, развяжи её…

— Нет. Она почти мертва, мы не можем позволить себе взять попутчиков. Просто замёрзнем, пытаясь дотащить до Тепла.

— Отец, прошу...

— Я сказал – нет! Для неё всё кончено, она принесена в жертву Зиме и мороз почти забрал её душу.

Он решительно прошёл мимо сына. Вся твёрдость была показной, а в голове бешеным хороводом метели кружились мысли: «Пожалуйста, иди! Просто развернись и следуй за мной. Оставим это место, пожалуйста, Олежка!»

Но он не двинулся.

— Отец! Умоляю, спаси её!

Скиталец остановился… Прикрыв глаза, он чувствовал, как к горлу подкатывает ком. Михаил обернулся, схватил сына за рукав куртки и резко подтащил прямо к женщине. Та перевела взгляд на юношу, её сердце должно было скоро остановиться.

Женщина — слишком громкое слово. Не больше девятнадцати Зим, возможно столько же, сколько и самому Олегу. Отцу было прекрасно известно, почему тот просит спасти обречённую. Сын видит в ней дар своего лета, обещание готовое сбыться. Но Олег ошибался…

Михаил откинул русые волосы и показал татуировку за правым ухом: два треугольника сошедшиеся вершинами — проклятый знак Марены. Бесцеремонно разжав треснувшие от холода губы, указал на заточенные клыки. Обойдя столб, наконец разрезал веревки, и пленница без сил упала прямо в Олежкины руки. По отчаянному взгляду сына, Михаил уже понял, что тот догадался. Но оставалось последнее. Схватив ту, кого Олег желал себе в жёны, он показал на кистях знаки солнца – круг с извилистыми лучами и точкой в центре — ярило.

— Она Навь… — Сорвалось с губ Олега.

— Верно подметил. Дикари приносят в жертву одного из своих и далеко не каждый язычник так делает, спроси в Поднебесье. Душа уходит властительнице Зимней стужи Марене, чтобы защитить себя от холодов, а набег в конце следующего лета сделать удачным.

Глаза Олежки остекленели. Он вновь взглянул на девушку в своих руках, провёл ладонью по русым, спутанным волосам и… Прижал к себе ещё крепче…

— Отец, спаси её, — тихо повторил юноша, не размыкая объятий. В тело скитальца будто пробился мороз из внешнего мира – он ведь ненавидел их всех! Ненавидел каждую Навь, она заслужила смерть и похуже!

Но вопящий внутри голос ярости удалось заткнуть жестоким расчётом. Светланы здесь не было, однако… Навь могла знать, видеть её в своих подземельях, говорить с ней, указать верный путь! Пленных дикарей не встречалось, взять живым одного – почитай за удачу...

— Хорошо, – слово согласия ударило его изнутри, но выбор был сделан…

Им нужно было скорей уходить. Хоть скитальцы не верили в то, во что верила Навь, но осквернять их капища было делом опасным. Многобожцы могли вернуться, они точно вернутся, чтобы проверить дошла ли их жертва. Олежка подхватил девушку на руки, и люди поспешили прочь, через лес, через заросли – в стороне от дороги! Скиталец думал, что Навь умрёт и не доживёт до Тепла, но она была сильной. Они все были сильными. Михаил с сыном сами погибнут из-за неё.

— Нам нужен огонь! — и ведь знал, что сын попросит об этом, но смолчал. Они не могли рисковать, не могли останавливаться и разводить костёр возле Навьей норы.

— Она погибает! Нам нужно Тепло, мы могли бы вырыть «колодец»! — процедил сквозь сжатые зубы Олежка. Он вцепился в девушку, словно в добычу вырванную у самой смерти. По сути так оно и оказалось.

Предложение вырыть «колодец» – бездымный костер, огонь в котором горит весьма скрытно, было опасным и на взгляд отца очень глупым. Он слишком хорошо знал чутьё Навьего племени – подземники найдут их, как бы не скрывали костёр. Однако, если племя уже напало на след, убежать они и так не могли. Из двух бед: замёрзнуть или погибнуть в бою, Михаил выбрал меньшую.

Зло зарычав, он скинул рюкзак и достал из него складную лопату. Четыре части свободно помещались в кармане, а чтобы собрать их нужно не больше минуты. Олег поспешил присесть рядом, положил девушку к себе на колени, уже извлекая из поклажи тёплое одеяло. Он бережно укутал старым пледом озябшие плечи, прижал её к теплу своего тела. Сердце Михаила прыгало где-то у горла, может быть лишь от быстрого бега, может от ожиданья погони, а может просто от злости…

Это придало ему сил, заставило работать быстрее. Скиталец вгрызся лопатой в замерзавшую землю и выкопал неглубокий колодец. Рядом с первой, сделал ещё одну яму с отводом, прорыл ход по земле, чтобы дыму было куда рассеиваться. Забросав дымоход хвойными ветками, он достал из рюкзака моток тряпья пропитанный старым горючим – непременный запас на случай неожиданных заморозков. Огонь разжёгся быстро, багряно засиял внутри ямы. Костёр без дыма, огонь, которого не будет видно издалека. Олежка мог думать, что это спасёт их, а отец лишь ближе придвинул винтовку. В сумерках быстро наступавшего вечера мерещились тени. Навь следовало бояться, их нужно было бояться и совершенно не стоило даже думать спасать…

Костёр горел жарко, но питать его было нечем. У Олежки имелось с собой лишь ещё одна такая сухая связка для быстрой растопки, они подбросили этот куль в огонь самым первым. Отходить и собирать сырые ветви в дали от света никто не решался, и вскоре пришло время вещей, которые они нашли в Заячьей Пустоши. Вначале в пламя полетела ткань, затем ещё немного тепла дала бумага добытая у кочевников. Скитальцы жертвовали самым ценным, чтобы спасти девушку, которая давно должна быть мертва. Положив её возле жара, они с сыном молча перебрасывались быстрыми взглядами. Михаил не мог знать выживет ли подземная гадина. Был почти уверен, что скорее всего умрёт. Очень большая часть его тогда желала, чтобы так оно и случилось, и удалось бы вздохнуть с облегчением. Олежка бы пережил. Сказалец совершил глупость, позволив себя убедить, и жалел об этом прямо сейчас. К чему рваться спасать врага, когда семья теперь может погибнуть? Она будет обузой, скитальцы не рассчитывали на её пропитание, когда собирали запасы. Она может зарезать их ночью, пока они спят. Она едва ли хоть раз говорила с людьми на поверхности. Она…

Она открыла глаза…

Как два осколка голубого льда – холодные, непонимающие, испуганные.

— Как тебя зовут? — нагнулся ближе скиталец, желая услышать ответ. Её замерзшие губы беззвучно зашевелились, между них вырывалось только дыхание.

В лесу неосторожно хрустнула ветка! Олежка вскинул автомат и вечерние сумерки расколола острая очередь. Гром оружия ударил по теням кравшимся между деревьев. В ответ послышался вой, леденящий, на два страшных голоса!

…Снег густо повалил с черневшего неба. Падая, он растворялся в ярко алой крови, пролившейся этой ночью.

Так закончились для двух скитальцев сорок дней короткого лета. Впереди было одиннадцать месяцев Долгой Зимы…