Одноразовые люди

Глава третья. МАВРИТАНИЯ. Старые времена не забыты

Мавритания определенно обладает чертами «Алисы в стране чудес». В стране жесткая военная диктатура, но большинство людей дружелюбно и приветливо, даже присутствующие повсюду солдаты. В большинстве случаев от вас ждут взятку, но не слишком навязчиво, и иногда просто добрых слов оказывается достаточно. Мавритания — полицейское государство, где призыв к свободным выборам может окончиться исчезновением и смертью, но даже полицейские рассыпаются в извинениях, если они ненароком толкнули вас на улице. Среди всех стран мира Мавритания имеет самую высокую долю населения, находящегося в рабской кабале, но рабов там нет вовсе.

Расположенная в северо-западной Африке к югу от Марокко, Мавритания представляет собой как бы географический буфер: ее население и история вырастают из жестоких столкновений между черным югом и арабским севером. Мавританское общество (в настоящее время население страны составляет 2,2 миллионов человек) состоит из трех основных групп: мавры арабского происхождения, часто называемые «белыми маврами» (включая касту воинов-хасанов, касту священнослужителей-марабутов и вассалов-зенага), рабы и бывшие рабы, называемые харатинами, а также афро-мавританцы, которые составляют примерно 40 % населения и являются выходцами из южных районов страны, где заканчивается арабская Сахара и начинается черная Африка. О точном числе людей в каждой из этих групп можно только гадать. Результаты национальной переписи хранятся в секрете находящимися у власти маврами, которые прекрасно осведомлены о том, что находятся в численном меньшинстве. Максимально мавры могут составлять до 40 % населения, но, скорее всего, цифра ближе к 30 %, более того, уровень рождаемости в этой группе ниже, чем у харатинов или афро-мавританцев. Новый исламский закон, поддержанный мавританскими средствами массовой информации, побуждает мужчин иметь больше чем одну жену, в надежде, что полигамия поднимет уровень рождаемости среди мавров. Цифры вызывают настоящую панику среди воинов и священнослужителей из господствующих высших каст.

Рабство отменялось в Мавритании много раз, последний — в 1980 году. В этот раз правительство постановило, что рабство в Мавритании закончилось и больше не существует. Значительная часть населения, возможно, до одной трети, стали бывшими рабами. Эта новая стратификация стала шоком для уже существовавших «бывших рабов», харатинов. Их название буквально означает «тот, кто был освобожден», и они образуют средний класс мавританского общества. Это потомки рабов, когда-то принадлежавших белым маврам, освобождавшиеся на протяжении столетий. Многие семьи стали свободными более 200 лет назад, и теперь они занимаются бизнесом, владеют собственностью и пользуются уважением. То, что большое число безграмотных и оборванных рабов было неожиданно приравнено к ним, они расценили как оскорбление.

Для тысяч рабов, которые были официально освобождены в 1980 году, жизнь не изменилась ни на йоту. Действительно, правительство запретило рабство, но никто не озаботился сказать об этом рабам. Некоторые из них так и не узнали о своей официальной свободе, некоторые через несколько лет все-таки узнали, но для многих официальная свобода так никогда и не превратилась в настоящую свободу. Сегодня в Мавритании нет рабства, но куда бы вы ни посмотрели — на углу любой улицы, в любом магазине, на каждом поле или пастбище, — вы видите рабов. Рабы подметают и моют, готовят и ухаживают за детьми, работают в строительстве и слугами в доме, добывают воду и кирпичи — они делают всю тяжелую, неприятную и грязную работу. Мавританская экономика прочно покоится на их спинах, и приятная жизнь их хозяев, даже тех, кто не имеет рабов, поддерживается их бесконечным тяжелым трудом.

Проведение исследования, посвященного человеческим правам и рабству, в полицейском государстве требует особой изощренности. Въехать в Мавританию непросто, исследователям часто отказывают в визе. Я выдавал себя за зоолога, интересующегося поведением местных гиен и шакалов. С новой карточкой члена Королевского Зоологического общества, набором книг и статей, посвященных шакалам и гиенам, биноклем и потрепанной полевой одеждой зоолога я умудрился получить визу и, благодаря небольшой взятке, попасть из аэропорта в столицу без досмотра. Оказавшись в Мавритании, я встретил помощь очень смелых людей, которые не побоялись рискнуть своими жизнями и свободой, чтобы показать мне рабство изнутри. Я хотел бы рассказать больше об этих замечательных мавританцах и работе по освобождению рабов, которую они ведут, но для их собственной безопасности лучше, если они останутся неназванными.

В Мавритании впервые в своей жизни я работал скрытно. На улицах нельзя фотографировать, видеокамера означает немедленный арест, а полиция — повсюду. Полисмены стоят в столице буквально на каждом углу, любая поездка означает постоянные остановки у полицейских постов, где ваш паспорт и документы проверяют снова и снова. Кроме того, привилегией останавливать вас постоянно пользуются филеры. Я был готов к этому, но тяжелое чувство постоянной слежки, которым заразились мои сотрудники, оказалось неожиданным. Чтобы документировать рабство в Мавритании, я взял с собой маленькие фотоаппарат и видеокамеру. Фотоаппарат умещался у меня в ладони, и я мог делать снимки, держа его практически около кармана брюк, что обеспечило мне много забавных снимков собственного колена. Видеокамеру я носил в специально для этого предназначенной сумке на плече и снимал с бедра, не глядя в объектив, что порой давало мне не менее забавные кадры (на этот раз — моего живота).

Шаг из машины на тротуар может привлечь взгляды людей, которые прогуливаются или работают на улице. Но всегда находился один человек — иногда в униформе, иногда нет, который не спускал с нас глаз и следил за каждым нашим движением. Если мы расстегивали сумку, доставали камеру или открывали блокнот, этот человек начинал подбираться к нам поближе. И если мы быстренько не исчезали в каком-нибудь доме или не ныряли обратно в машину, то следовал вопрос: «Кто вы? Что вы здесь делаете? Где ваши документы?» Мавритания — полицейское государство, тщательно прячущее грязные секреты рабства.

То, что я обнаружил, было разновидностью рабства, существовавшего сотни лет назад и ныне не практикующегося нигде в мире. Рабство, которое было значимой частью мавританской культуры на протяжении веков, сохранилось здесь в примитивной племенной форме. Африканских рабов, продаваемых в древнем Риме, мавры ловили здесь, в районах, которые ныне стали южной Мавританией, и вывозили на север. На протяжении столетий этот регион страдал отсутствием ресурсов, пригодных к эксплуатации, потому самым долговременным и выгодным ресурсом оказались рабы.

Как видно из обзора, сделанного в главе 1, современное рабство может иметь различные формы. Существует разновидность рабства, которую большинство людей опознают как «подлинное» рабство — поставки рабов через Атлантику в 1650-1850 годах и рабовладение на американском Юге. Сегодня мы думаем о рабстве XIX века как о примере, иллюстрирующем «старое» рабство. Но для того, чтобы понять рабство в Мавритании, нам надо переместиться существенно глубже во времени, в ветхозаветные времена. Мавританское рабство относится к рабам более гуманно и одновременно оставляет их в состоянии еще пущей беспомощности, это рабство в большей степени — перманентная составляющая культуры, чем элемент политической реальности. В нем тела и жизни рабов, особенно женщин, ценятся выше, чем в остальных формах рабства. Оно настолько глубоко укоренилось в головах и рабов, и хозяев, что практически никакого насилия не требуется для поддержания его существования. Это отсутствие насилия позволяет многим внешним наблюдателям, например французскому и американскому правительствам, отрицать сам факт существования этого рабства. Но о рабстве лучше спросить самих рабов.

Одна двадцатитрехлетняя женщина рассказала представителям правозащитной организации следующее: «Мое имя Темразгин минт М’Барек, я рождена рабыней господина Абдалахи Салема ульд Ведуда, так же как моя мать и бабушка»[56]. Темразгин, жившая как член домохозяйства своего хозяина, «работала день и ночь, выполняя любую работу, которую велел хозяин». Другая освободившаяся рабыня, Фатима минт Сулейман, история которой оживляет в памяти весь ужас рабства прежних времен, рассказывала, что когда она убежала от хозяина, то «оставила трех детей, а теперь я узнала, что один из них умер». Она рассказала, что в доме своего хозяина «не имела права владеть чем бы то ни было и свободно передвигаться, я все время выполняла работу, которую мне приказывали делать. Мой хозяин разделил меня и отца моих детей и не разрешил нам пожениться, он разрушил все мои контакты с миром за пределами дома». Через шесть лет после освобождения, все еще не избавившись от страха, она решилась заявить о себе, потому что хочет соединиться со своими детьми на свободе.

Жизни Темразгин и Фатимы типичны. Белые мавры, контролирующие Мавританию, известные также как арабы-хасаны, объединены в большие многопоколенные семьи, которые в свою очередь образуют несколько племен. Практически все семьи, принадлежащие к высшим кастам хасанов, владеют рабами на протяжении десятилетий. Каждый отдельный раб — особая собственность мужчины из данной семьи; как собственность раб наследуется и очень редко продается. Семьи рабов обычно живут в доме своего хозяина. Некоторые хозяева — добрые, они относятся к доставшимся им по наследству рабам почти как к собственным детям, другие — жестокие. Харатины, бывшие рабы, освобожденные поколения назад, обычно являются потомками рабынь и белых мавров (поэтому их иногда называют черными маврами). Рабыни готовят еду, стирают, убирают для всей огромной семьи. Рабы-мужчины выполняют всю работу, которую им велят: в деревнях это обычно уход за скотом и примитивное сельское хозяйство, в городах — практически любая работа, которую только можно вообразить. Рабам за работу не платят, у них нет свободы выбора или передвижения. Но тот факт, что их родители, деды и прадеды жили в том же самом доме и работали на ту же самую семью мавров, часто создает глубокие эмоциональные связи между хозяином и рабом.

В этом заключается парадокс рабства в Мавритании. Многие из рабов думают о себе как о членах семьи хозяина. Равным образом, как правоверные мусульмане, многие из рабов верят, что если Господь поместил их в дом хозяина, то покинуть его — грех. В одном небольшом городке, где я побывал, репортер Дэвид Хечт увидел черного человека и белого мавра, одинаково одетых и идущих рука об руку[57]. Они сказали, что они — хозяин и раб, но в то же время — лучшие друзья. Многие рабы хотели бы покинуть своих хозяев, но не могут, другие могут, но не хотят уходить. В отличие от многих других рабодержателей, большинство хозяев-мавров чувствуют определенную ответственность перед своими рабами и осознают свои обязательства по отношению к ним, рассматривая и себя, и их как членов одной большой семьи и добрых мусульман. Они говорят о своих рабах, как о детях, нуждающихся в заботе и руководстве, и они ждут от них послушания. Своевольных рабов наказывают, но о старых рабах заботятся, даже после того, как они перестают приносить какую-либо пользу. Отношения между хозяином и рабом — глубокие, сложные и долгосрочные. Принимая во внимание, что значительная доля населения либо рабы, либо хозяева, отношения между ними принимают все формы, которые только можно вообразить, от дружеской близости до грубой эксплуатации. Без сомнения хозяин, который уважает своих рабов и относится к ним, как к равным, случай очень редкий, но и крайняя жестокость, хотя встречается чаще, все-таки не распространена повсеместно. Жизненная ситуация большинства рабов находится между этими двумя полюсами. Их жизнь — тяжела, дух и возможности — подавлены, их свободу у них отняли. Они — рабы, но к ним относятся не так одноразово, как к закабаленным проституткам в Таиланде.

Религия помогает одновременно защищать рабов и удерживать их в кабальной зависимости. Коран провозглашает, что только взятые в плен в священной войне могут быть рабами, но после того как они приняли ислам, их следует освободить. Возможно, что предки сегодняшних рабов были взяты в плен именно в такой войне, но сегодня все мавританцы — мусульмане уже на протяжении сотен лет, однако никакого повсеместного освобождения рабов не наблюдается. В то время как Коран ясно высказывается на эту тему, исламские правоведы (называемые улемами) гораздо сдержаннее говорят об этом. На запрет рабства в 1980 году один из улемов отреагировал провозглашением «законности рабства, как фундаментальной особенности ислама». Мнение этих исламских судей имеет вес, поскольку в 1980 году, возможно, в качестве условия финансовой помощи со стороны Саудовской Аравии Мавритания ввела шариат — религиозный закон исламских стран. Многим сегодня известны драконовские меры наказания по шариату: побивание камнями за адюльтер, ампутация рук за воровство, отсечение головы осужденным за убийство. Меньше известны законы, касающиеся рабов. Например, одно из правил гласит, что суровое наказание ожидает того мужчину, который не «ограничивает свои плотские желания», но добавляет «кроме тех, что возникают по отношению к его женам и рабыням, поскольку они подзаконны ему»[58]. Закон, касающийся освобождения рабов, предельно ясен: это целиком прерогатива самого хозяина («ты можешь предоставить рабу свободу, если видишь в нем перспективу»). Та власть, которую шариат дает мусульманам над своими женами и сестрами, распространяется и на рабынь с детьми. Хотя Коран предписывает мужчине «яви милость рабам своим», шариат с момента своего основания используется, чтобы запугивать рабов и напоминать им о своем месте. Так, несколько бывших рабов были наказаны, и один из них, чью руку отрубили за кражу, умер из-за этого. С другой стороны, мавры, обвиненные в убийстве рабов, не понесли никакого наказания. Чтобы каждый мог видеть происходящее, суд и наказание, согласно шариату, происходят публично, не оставляя никаких сомнений в тех различениях, которые делаются между рабом и хозяином.

Существует также важное различие между рабом и рабыней. В мавританском обществе богатство мужчины традиционно измеряется числом женщин-рабынь, ему принадлежащих. Хотя рабов продают редко, тем не менее цена мужчины может колебаться от $500 до $700, взрослой женщины от $700 до $10 000, а молодая здоровая девушка может стоить еще больше. Дети рабыни всегда были и до сих пор являются собственностью своего хозяина вопреки закону, запрещающему рабство. Взрослые мужчины-рабы по закону не могут силой удерживаться своим хозяином, но взрослые женщины, особенно с детьми, редко находят защиту в суде. Хозяева могут удерживать женщину в рабстве силой или они могут просто помешать ей уйти, взяв под полный контроль ее детей. Чтобы воспрепятствовать бегству рабыни, детей часто передают от матери к другим членам семьи хозяина, живущим в других частях страны. Недавно несколько бывших рабынь подали иск на установление опеки над собственными детьми, удерживаемыми их бывшими хозяевами. Рабовладельцы обычно заявляют, что дети рабов — их собственные дети, и мать по сути является их собственной женой. Можно быть уверенным, что судьи и улемы в исламских судах примут подобный аргумент — в конце концов они сами владеют рабами. В любом случае мужчине позволено иметь до четырех жен, поэтому кто может доказать, что женщина-рабыня не одна из них? Сама женщина может отрицать факт замужества, но правительственные органы регулярно присуждают опеку хозяину, а не матери, что вряд ли является неожиданным результатом для работы правовой системы, в которой свидетельские показания одного мужчины приравниваются к свидетельским показаниям двух женщин и которая обязывает платить компенсацию за жизнь женщины вдвое ниже, чем за жизнь мужчины.

Всюду проникающее рабство означает также, что у раба нет никакого выбора. Раб, покинувший своего хозяина, вряд ли найдет другую работу. Семьи белых мавров не испытывают потребности в наемной рабочей силе, поскольку у них есть собственные рабы. Более бедные белые мавры, пастухи и земледельцы из касты зенага, связанные с семьями из касты хасанов вассальными обязательствами, также не станут (да и не смогут из-за своей нищеты) нанимать сбежавшего раба. Свободные не-мавры в Мавритании не имеют рабов, но обычно у них огромное число членов собственной семьи, которых они предпочтут нанять на работу, прежде чем обратятся к чужаку. Когда рабы уходят от хозяина, они уходят ни с чем. Не имея места для проживания, без каких-либо гарантий еды или одежды, они быстро впадают в полную нищету. Некоторые освободившиеся рабыни становятся проститутками, а мужчины влачат жалкое существование в городах, но для большинства освобождение означает голод. В обществе, организованном в огромные многопоколенные семьи, освобожденный раб — пария. Немедленно опознанный по цвету кожи, одежде, речи, бывший раб первым делом услышит вопрос от своего потенциального нанимателя: «Кому ты принадлежишь?» С точки зрения тех, кто распоряжается работой и ресурсами, бывший раб уже доказал свою ненадежность, повернувшись спиной к своей собственной «семье», и эта точка зрения разделяется многими рабами. На улицах толчется достаточное количество нищих, многие из них калеки, и это не позволяет рабам забыть, что с ними будет на свободе. Таким образом, рабы испытывают искушение освободиться, только если их хозяин очень жесток, но на деле физические избиения случаются редко. Все мои информанты, даже бывшие рабы, подтверждают это. Избиения, которые они описывали, воспринимались как «наказание ради дисциплины». В основном мои собеседники, похоже, чувствовали, что рабы, как и дети, чтобы хорошо себя вести, нуждаются в несильном битье попы. Когда же встречались случаи крайнего насилия, они осуждались всеми как нарушение законов ислама.

В такой ситуации хозяевам нет нужды удерживать рабов силой. Им очень легко сказать: «Уходи, если хочешь», поскольку они знают, что рабам некуда идти и нечем заработать на жизнь. Раб может попросить своего хозяина о плате за работу, но хозяин может отказаться платить. Изменение в законодательстве 1980 года отменило официальные обязательства рабов служить своему хозяину, но не реальность их работы и эксплуатации. В то время как официальное владение рабами было отменено, не были узаконены никакие изменения в трудовых отношениях: хозяева не обязаны платить своим рабам или обеспечивать им какие-либо социальные гарантии. Это позволяет продолжаться официальному обману запрета рабства. Мавританское правительство, хотя и признает, что сотни тысяч «бывших рабов» выполняют неоплачиваемую работу в обмен на еду и одежду, но настаивает на том, что это не рабство. Насилие редко требуется, чтобы добиться покорности от раба, поскольку вся социальная система поддерживает культуру порядка и послушания. Конечно, находящиеся у власти белые мавры и их правительство сохраняют монополию на насилие, они могут использовать его (и на деле используют) против воображаемых угроз, таких, как политическая оппозиция или организованная поддержка бывших рабов.

Чтобы понять это рабство, которое не представляет собой рабства, нам надо помнить культурный контекст этой страны. Мавритания не является частью современного мира. Ее культура существует изолированно: источников информации мало, большинство из них контролируется правительством. Международные новости на телевидении и в прессе посвящены арабскому миру, фокусируются на международной борьбе за чистоту ислама и никогда не касаются прав человека. Если бы в основном неграмотное большинство рабов могло читать, оно практически ничего бы не узнало, что шло бы вразрез с существующим положением вещей[59]. Во всяком случае большинство рабов в большей степени смирилось и психологически более защищено в своем рабстве, чем их хозяева. Правящим маврам известна международная критика, звучащая в адрес существующего в стране рабства. Они чувствуют необходимость защищаться и от разоблачений, и от рабов, получающих информацию о международном давлении на правительство, которое предпринимает экстраординарные меры для того, чтобы спрятать рабство от иностранных визитеров. Один белый мавр, который работал на правительство до того, как покинул страну, рассказал следующую историю.

Представители правительства защищаются очень энергично, поскольку рабство, которое они пытаются скрыть, все равно великолепно видно, и им приходится идти больше чем на лингвистические трюки опровержения и задуривания, чтобы спрятать его. Успех этой политики в значительной мере определяется странным гримом мавританского общества: изолированная на самом верху от всей массы населения, высшая каста белых мавров отчаянно борется, чтобы удержать свои привилегии и своих рабов.

Чувствуя давление и контроль, правительство впадает в паранойю и прибегает к насилию. Превосходимые по численности афро-мавританцами, не имеющими рабов и экономически независимыми, белые мавры идут на любые шаги, чтобы удержаться у власти. Начиная с 1989 года, они обрушились на афро-мавританцев, которые выступают за более высокий социальный статус и демократическое участие в жизни страны. В 1990 году правительство натравило толпы беснующихся харатинов на афро-мавританцев и сенегальцев. По крайней мере двести черных сенегальцев были убиты только в столице. В ходе силовых акций правительства более 70 000 афро-мавританцев были высланы или бежали из страны в соседние Сенегал и Мали. В документах ООН зафиксированы более 500 случаев пыток, увечий и убийств афро-мавританцев, многие из которых занимали видные позиции в военной или публичной сферах общества. Расправившись с афро-мавританской оппозицией и уничтожив ее лидеров, правительство завершило все это мероприятие принятием в 1993 году амнистии, которая защищала участников резни от преследований и наказания.

Массовые убийства, пытки, исчезновения людей, аресты и задержания, внесудебные казни в период 1989-1991 гг. сделали абсолютно ясным, что случится с каждым, покусившимся на статус кво. Как это часто происходит с диктаторскими режимами, развязанное преследование было излишней мерой: и афро-мавританцы, и харатины — правоверные мусульмане, с почтением относящиеся к власти и бесконечно уважающие сохранение общественного порядка. В отношении групп, борющихся за освобождение рабов, подобные меры предприняты не были, может быть, потому, что небольшие по численности, они представляют значительно меньшую угрозу. Но и они не защищены от вмешательства. Когда я готовился к визиту в Мавританию в начале 1997 года, я договорился о тайной встрече с лидерами «Эль хор», организации освободившихся рабов, и «SOS рабов», другой организации, стремящейся помочь рабам. За десять дней до моего приезда руководство обеих организаций и ряд других участников правозащитного движения в Мавритании были арестованы и посажены в тюрьму. Некоторые вышли из тюрьмы еще во время моего пребывания в Мавритании, но они оставались под домашним арестом и наблюдением. Излишне говорить, что никакой возможности встретиться у нас не было.

Мавританские противоречия трудны для понимания. Существуют рабы, которые свободны, но не покидают своих хозяев; существуют хозяева, которые контролируют все, но всего боятся. Щедрое гостеприимство — лишь прикрытие вопиющей лжи: правительственные чиновники приглашали меня к себе домой, после чего продолжали отрицать, что в Мавритании существуют какие-либо формы рабства. Эта страна так жестко разделена на конкурирующие группы, что границу можно провести по линейке. Одно из руководств для туристов пишет: «строгое, почти средневековое общество под властью ислама, расколотое расовой ненавистью и истощенное засухой»[61]. Со временем я узнал, в какой огромной степени Мавритания является продуктом своего странного окружения. И если мы собираемся понять жизнь рабов, мы должны прежде всего взглянуть на суровую землю Мавритании и на ее еще более суровую историю.

Как можно предположить, взглянув на полярно различные группы, образующие мавританское общество, Мавритания — еще одна африканская страна, искусственно созданная европейскими колонистами. Страна обширна и пустынна. Она примерно того же размера, что Колумбия или Калифорния и Техас вместе взятые, но в ней проживает чуть больше двух миллионов человек, что делает Мавританию страной с самой низкой плотностью населения в мире. Практически всю Мавританию занимает пустыня: это западный край великой Сахары. Примерно треть страны, восточный регион, который граничит с Мали, известен как «пустое пространство». Здесь, на территории размером с Великобританию, нет ни городов, ни дорог и практически нет людей. Разные районы Мавритании — это вариации на тему пустыни. Когда я путешествовал по стране, я понял, что существует много разных пустынь. В центре и на севере расположены каменистые котловины и скалистые холмы, где может расти кое-какой кустарник, а значит, могут жить козы и верблюды. На востоке, протягивая сухие пальцы в остальные районы страны, находится великая пустыня живых дюн, где постоянно движущийся песок не дает расти ничему живому. Известно, что Сахара продолжает расширяться, каменистые пустыни засыпаются движущимися дюнами и становятся непригодными для пастбищ; на юге песок засыпает почву, делая ее непригодной для земледелия. К северу от столицы движущиеся пески превратили целые деревни в жалкие клочки земли. Пустыня отступает только на юго-западной границе. Здесь река Сенегал орошает поля и поддерживает плодородие земель, на которых живут афро-мавританские племена фула, сонинке, волоф, с длинной историей закабаления и борьбы за свободу.

Французские колонисты потеснили португальских торговцев из региона реки Сенегал в XVII веке и вскоре занялись очень выгодным бизнесом — работорговлей. Основав базу Сент-Луис в устье Сенегала, они отправляли европейские товары вверх по реке и в районы пустыни. Их влияние гарантировало постоянный приток рабов из враждующих и жестко стратифицированных племен внутренних районов Африки. Мавританские белые мавры обеспечивали существенную часть этих поставок, захватывая в плен и продавая неарабское население из южных районов ареала своего обитания в обмен на оружие, одежду и сахар. Проданные в низовьях реки и отправленные на кораблях из Сент-Луиса, эти чернокожие становились рабами на плантациях Гаити и других французских колоний, а также продавались по всей Америке. К началу XIX века, по мере того как арабы-хасаны приобретали все большее влияние в регионе, Мавритания разделилась на отдельные эмираты — высокоструктурированные исламские сообщества, жестоко враждующие между собой. Французы раздували гражданскую войну внутри арабских эмиратов и внешнюю вражду между ними, чтобы ослабить их и обеспечить постоянный приток рабов, захваченных в плен во время военных действий.

К концу XIX века французы, оттесненные к северу со своей базы в Сенегале и к югу из своих владений в Марокко, включили бóльшую часть Мавритании в так называемую программу защиты и поддержания мира. Случившееся в 1905 году убийство французского командующего создало предлог для полномасштабного вторжения и аннексии. К 1920 году Мавритания официально стала французской колонией, хотя сопротивление кочевых повстанцев не было «умиротворено» вплоть до 1933 года. Поскольку коммерческий экспорт рабов закончился в XIX веке, Мавритания мало что могла предложить с экономической точки зрения. Французы оказались практически с пустыми руками, используя Мавританию как место ссылки политических агитаторов из других колоний и предпочитая не замечать существующее в мавританском обществе рабство. К тому времени, когда в 1960 году была провозглашена независимая Исламская Республика Мавритания, страна все еще не могла похвастаться асфальтированными шоссе или железными дорогами.

Первым президентом страны стал молодой белый мавр, юрист, с значительной политической поддержкой и со стороны мавров, и со стороны французов (он был зятем Шарля де Голля). Нарушив новую демократическую конституцию, президент Мухтар ульд Дадда соединил все политические партии в одну, свою собственную, устранил всех политических соперников и узаконил однопартийное правление в течение всего трех лет. Для дальнейшего усиления позиций белых мавров была основана новая столица в Нуакшоте. Это была всего-навсего пыльная деревня с населением 300 человек, но расположенная в части страны, населенной маврами, что позволяло переместить центр тяжести прочь с афро-мавританского юга. В целях дальнейшего усиления контроля арабский язык стал обязательным языком обучения в школах. Когда афро-мавританцы, протестуя против их стремительного вытеснения, начали демонстрации в столице, были вызваны войска, и оппозиция была подавлена силой. Даже обсуждение расового конфликта было запрещено. Продолжая наступление на справедливость, правящая партия взяла под свой контроль профсоюзы. К началу 70-х годов репрессии правительства превратили сонную французскую колонию в однопартийное полицейское государство, покоящееся на расовой дискриминации. Диктатура ульд Дадда заставила умолкнуть критиков и ускорила программу арабизации страны, но она не смогла справиться с двумя внешними угрозами: погодой и остатками испанского колониализма в Западной Сахаре.

В 1971 году не выпало даже того небольшого количества осадков, которое обычно выпадает в Мавритании. На северные и центральные районы страны обрушилась жестокая засуха, радикально изменив жизнь многих рабов. По мере уменьшения запасов еды именно рабы первыми стали страдать от голода, а отсутствие дождей отнимало последнюю надежду вырастить больше еды. Белые мавры по традиции пастухи, а засуха убивала скот — овец, коз, верблюдов. Перед угрозой голода для своих семей и для своих рабов огромное количество белых мавров переселялось в города, особенно в столицу Нуакшот, население которой стремительно увеличивалось. Доля мавританцев, живущих в городах, выросла с 14 % в 1970 году до 50 % в 1990-м.

В то время как засуха изменила структуру мавританского общества, партизанская война положила конец правлению Мухтара ульд Дадда. У Мавритании были давние претензии на территорию, известную как Западная Сахара, испанскую колонию непосредственно к северу от страны. К несчастью, Алжир и Марокко также имели виды на эту территорию, и когда в 1975 году испанцы оставили свою колонию, все три государства начали войну друг с другом и местными жителями (создавшими фронт освобождения Полисарио в поисках независимого будущего). Право контроля над регионом — предмет спора и до сегодняшнего дня, но Мавритания, слабейший из всех претендентов во многих отношениях, была изгнана из схватки к 1978 году, несмотря на поддержку французских сухопутных и военно-воздушных сил. Правительство, воззвавшее к миру, было уже новым, составленным из полковников, которые изгнали бывшего президента в ходе бескровного военного переворота. Когда новое правительство запретило рабство в 1980 году, пытаясь отвлечь внимание от продолжающейся расовой дискриминации, результат оказался противоположным — эта проблема привлекла к себе внимание мировой общественности. К 1981 году один из полковников, Маауйя ульд Сиди Ахмад Тайя, проявил себя как решительный администратор и с тех пор управляет Мавританией.

Именно президент Маауйя ульд Сиди Ахмад Тайя направлял нападения на афро-мавританцев в 1989-1991 годах, это по его приказу в 1997 году были арестованы лидеры правоохранительных групп. Его администрация продолжает программу этнических чисток, известную как арабизация, распространяя ее в традиционные места проживания афро-мавританцев в районе реки Сенегал. С конца 1980-х годов президент начал «программу активизации», наводнившую плодородные южные долины скупающими землю белыми маврами, поддерживая схемы развития, основывающиеся на лишении афро-мавританских фермеров собственности. Разжигая ненависть против афро-мавританцев, правительство отвлекает внимание от бедственного положения рабов и в то же время побуждает бывших рабов из черных мавров дистанцироваться от «вероломных» афро-мавританцев. Эта стратегия «разделяй и властвуй» приводит к тому, что рабы идентифицируют себя скорее с интересами своих хозяев, чем со своими собственными. В настоящий момент из-за социальной изоляции и беспомощности рабов эта стратегия работает, но социальные и экономические перемены подтачивают власть мавров.

Мавритания — пример экономической немощи. На стране лежит вызывающий шок иностранный долг — более $2,5 миллиардов, что в пять раз превосходит годовые доходы страны от экспорта. Душевой доход постоянно падает и в настоящий момент составляет примерно $480 в год, делая население страны одним из самых бедных в мире[62]. Хотя это сложно представить, но экономическая ситуация только ухудшается. В Мавритании есть только два источника природных ресурсов — железная руда и рыба. Единственная железная дорога Мавритании связывает порт Нуадибу с шахтами, расположенными в 350 милях от побережья. Поезда медленно тянут свой груз руды и бута к побережью. Запасы железной руды в Мавритании все еще велики, но мировой спрос на руду и цены на нее падают на протяжении многих лет. Сама железная дорога время от времени прекращает работу, когда поезда сходят с рельсов, повреждая вагоны. Иногда громадные движущиеся песчаные дюны накрывают рельсы, и их необходимо расчищать. Сами поезда в большой степени напоминают мавританскую экономику: медленные, разбитые, тянущие малоценные продукты на рынок, где спрос на них исчезает.

В последние десять лет правительство разрешило лов рыбы вдоль побережья страны. Открыв территориальные воды иностранным компаниям, правительство умудрилось невероятно сократить запасы рыбы, не получив значимой выгоды. На севере русские, китайские и корейские плавучие фабрики разделывают огромные косяки рыбы, а ближе к столице мавританский флот деревянных лодчонок насыщает своим ежедневным уловом японский перерабатывающий завод. На Японию падает бóльшая доля экспорта страны, тогда как импорт приходит в основном из Франции и Таиланда. Поскольку образованные мавританцы говорят по-французски, они смотрят на Францию как на источник культуры, моды и промышленных товаров. Большинство машин на улицах французского производства; еда, одежда, даже игрушки и игры приходят из Франции, так же, как лекарства, химикаты и другое сырье. Таиланд поставляет единственный продукт — рис. Политика правительства, без конца подвергающего нападкам афро-мавританских фермеров плодородного юга, совместно с продолжающимся наступлением пустыни, настолько сократили производство, что страна теперь может обеспечивать только 30 % основных потребностей в продовольствии. Оставшиеся 70 % в виде риса, основного зерна, приходят из Таиланда. Поскольку любые сбои в поставках риса грозят крупномасштабным голодом, то тень катастрофы всегда нависает над страной. Чтобы обеспечить бесперебойные поставки, Мавритания должна предоставить своим кредиторам относительную свободу действий в эксплуатации природных ресурсов страны и поставке товаров на рынок, а также принимать их условия в ведении дел.

Из-за сложной экономической ситуации Мавритания практически не развивает собственную инфраструктуру. В стране ровно две дороги. Эти двухполосные шоссе были построены не правительством страны, а иностранными государствами в качестве экономической помощи. Одна, дорога к югу от Сенегала, разбита и выщерблена так, что стала практически непроезжей. Волею случая второй по величине город страны, Нуадибу, центр экспорта железной руды, не связан дорогой ни с каким другим местом в стране. Единственный способ добраться туда из столицы — это ехать вдоль побережья Атлантического океана примерно 250 миль (особый смысл в этом путешествии обретает автомобиль с полным приводом), если позволят приливы, штормы и кочующие дюны. Отсутствие современных технологий означает, что Мавритания — одно из немногих мест на земле, где вы можете почувствовать, что значит жить в доиндустриальную эпоху. Только пятая часть домов имеет электричество, в основном в столице и крупных городах. В деревне ночь означает полную темень, чуть отступающую у дверей шатра, освещенного желтым пламенем масляной лампы. Только в 3 % домов есть телефон: телефонный указатель всей страны имеет размер маленькой брошюры, номера телефонов для всей страны состоят всего из пяти цифр. Медицинскую помощь население (а не богатые) может найти только в больницах, построенных на средства зарубежных благотворительных организаций.

На индивидуальном уровне нищета превосходит все воображаемые пределы. Многие владеют лишь скудными пожитками: два или три куска материи, несколько пластиковых кувшинов, горшков и корзин, несколько железных инструментов, чайник, какое-то количество чашек, одеяло или килт, который может служить ковром, кроватью или тентом, — и это все. Жаркий и сухой климат в действительности помогает беднякам выжить: бóльшую часть года необходимо лишь минимальное укрытие, и большинство рабов спит обычно на земле рядом с домом своего хозяина или в жалкой пристройке, сделанной из хвороста или обрезков дерева. Для бедняков или рабов дневной рацион — рис или кускус (примерно фунт в день), смешанный с объедками трапезы их хозяина. Рабов легко узнать на улице по их грязным лохмотьям, хозяев — по их струящимся безупречно чистым халатам. Белые мавры почти повсеместно носят большой белый или небесно голубой складчатый халат, называемый бубу. Покрой этого халата встречается только в Мавритании, его длинные широкие рукава можно закрутить вокруг головы наподобие покрывала. Халаты мавров часто декорированы золотым шитьем, они вычищены и отглажены до совершенства. Чтобы подчеркнуть различия в статусе, рабам редко позволяют носить бубу. Обычно они одеты в обноски европейской одежды, привозимой большими тюками от тряпичников из Франции. На городских улицах рабы мужского пола живут и работают одетые в странную смесь из полиэстерных брюк, когда-то бывших частью костюма, оборванных возле колена, и заляпанной футболки, рекламирующей товары, которые никогда не были доступны в Мавритании. Несмотря на жару, раскаленный песок и камни мостовой, рабы практически никогда не бывают обутыми.

Не удивительно, что средняя продолжительность жизни мужчин в Мавритании только 41 год, среди рабов этот показатель еще ниже. Вы обнаруживаете, что высохшие старухи-рабыни на самом деле тридцатилетние женщины; а дети рабов худы и низкорослы, часто покрытые ранами и царапинами, которые медленно заживают на их истощенных телах. Дети повсюду: примерно половина населения моложе 14 лет. Это, однако, не снижает производительности, поскольку дети рабов не получают никакого образования и начинают работать с 5-6 лет. В городе Бутилими позади больших, окруженных садами домов, принадлежавших белым маврам, я обнаружил лачугу, которую вначале принял за примитивный загон для коз. Но оттуда выбрались очень грязные дети рабов в обносках. В тот же самый момент дети белых мавров в ярких бубу прошли мимо по улице, неся книги и ранцы, направляясь в школу. Дети рабов, которым запрещено посещать школу, продолжали играть на грязной улице, их игрушками были выбеленные солнцем кости животных и старые консервные банки. В Мавритании только один человек из пяти грамотен. В Нуакшоте я встретил старую рабыню, ткавшую великолепные килты, и при этом не умевшую считать до десяти. Именно этот уровень вынужденной «темноты» помогает сохранить людей закабаленными даже в атмосфере столицы, где контроль не такой жесткий.

Проще всего увидеть мавританское рабство и то, как оно меняет формы, в столице — Нуакшоте, городе, замечательном своей непривлекательностью. Только диктатор, ослепленный расовой ненавистью, мог сделать такой нелепый выбор. Исключая гавань, расположенную в нескольких милях, не было никаких разумных причин размещать здесь столицу, зато множество резонов — не размещать. На протяжении девяти месяцев в году песчаные бури атакуют столицу. Песчаные дюны заполняют улицы, превращаясь в горы около зданий. Уличное движение и ветер поднимают так много песка в воздух, что кажется нет никакой разницы между тем, что у тебя под ногами, и тем, что у тебя в легких. Небо приобретает однообразный рыже-коричневый цвет. Мелкий песок и камешки проникают везде — в одежду, еду, глаза. Через несколько дней мелкая песочная взвесь заполняет ваше горло и легкие, и вы присоединяетесь к местным жителям, которые сухо, лающе кашляют.

Нуакшот был маленькой деревней и французским форпостом на немощеной дороге, идущей вдоль океана, прежде чем был выбран в качестве столицы новой страны в 1960 году. Основная часть города была возведена в течение нескольких лет, ее образуют здания, построенные на зафиксированных дюнах, предположительно для 15 000 жителей. Когда в 1969 году началась первая великая засуха и города превратились в места, где можно было достать пищу, Нуакшот наводнили беженцы со всей страны. Сегодня в нем проживает от 500 000 до 600 000 жителей — более четверти всего населения страны. Куда ни бросишь взгляд в Нуакшоте, видишь строительство — не магазинов или офисов, но тысяч и тысяч рассыпанных на вездесущем песке маленьких домов из бетонных блоков с плоскими крышами, покрытых песочного цвета штукатуркой, обычно из одной-двух комнат. В основном строительство ведется рабами, замешивающими бетон и вручную делающими блоки грубой формы, затем они перетаскивают эти блоки после просушки и укладывают их.

Работа рабов делает возможным строительный бум за бесценок. Один из представителей американского правительства говорил мне, что посольство никак не может понять, откуда появляются деньги, чтобы оплатить все это строительство, и как подобная экономическая активность может поддерживать население. Если предполагать, что рабочим платят и существует некий минимальный уровень жизни, он прав — в обращении нет достаточного количества денег, чтобы дать пропитание кому бы то ни было. Система работает потому, что бóльшая часть рабочих не получает денег вообще, а еду и крышу над головой — самые убогие. Превращение рабского труда в городскую экономику — вот то, что отличает Нуакшот от остальной части Мавритании.

Когда засуха и политические волнения заставили белых мавров-хозяев переместиться в столицу, они привезли своих рабов с собой. Совместно со своими родственниками из огромных семей и семейных кланов они стали искать пути заработать деньги в новых городских условиях. Поскольку Нуакшот превращался в город практически из ничего, возможностей было много. Те, чьи рабы имели профессию кузнецов, открывали лавки для производства работ по металлу. Других рабов можно было научить делать кирпичи и бетонные блоки для строительства новых домов. Некоторые белые мавры начали розничную торговлю, и район рынка состоит из похожих на гаражи зданий, заполненных мебелью, инструментами или частями автомобилей. Владельцам магазинов нет нужды даже прикасаться к своим товарам, потому что рабы выполняют всю работу по подъему, переноске, доставке, складированию и уборке. Наиболее способных рабов обучают работе приказчиков в маленьких магазинах, так что получение, возможно, очень неплохой прибыли основано на крайне небольших предварительных затратах.

В Нуакшоте я встретил бизнесмена из белых мавров, который владел четырьмя лавками, продающими продукты и товары для дома, наподобие маленьких магазинчиков, торгующих бакалеей в Европе или Америке. Поскольку в городе нет супермаркетов или больших универсальных магазинов, еду можно купить либо на открытом рынке, либо в подобных лавках. Владелец приехал в столицу во время засухи и с помощью семьи открыл свой первый магазин. Из своей деревни он привез четырех рабов, которых обучил работе в магазине, а остальные рабы, оставшиеся в деревне, занимаются выращиванием продуктов, которые можно в этом магазине продавать. Кроме того, доверенные рабы были посланы к югу от Сенегала, чтобы купить оптом бобы и овощи. Выручка оказалась хорошей с самого начала, она позволила построить и открыть со временем еще три магазина. Сегодня в каждом магазине работает по четыре раба, что позволяет магазинам работать с раннего утра до полуночи, даже когда один или два раба отлучаются для доставки или получения товаров для розничной продажи. Мясо и овощи продолжают поступать в магазины из закабаленных семей, все еще живущих в деревне, всем «работникам» платят едой. Рабы, работающие в городе, спят на полу магазина. Когда я спросил бизнесмена о его реальных затратах и прибыли, он стал рассеянным и внезапно потерял интерес к беседе, но поскольку стоимость еды известна, мы можем сделать некоторые оценки. Шестнадцать человек потребляют примерно 5 килограмм риса в день, к которым, возможно, следует добавить 2 килограмма мясных обрезков. Эта еда стоит примерно от 5 до 8 долларов, то есть на содержание 16 рабочих уходит $240 в месяц — не больше $15 на человека, что является одним из самых низких расходов на «зарплату» в мире.

Урбанизация открыла очень выгодные сферы деятельности для белых мавров, которые теперь занимаются всем, от строительства до ремонта машин. Рабовладельцы используют преимущества применения рабского труда в современной экономике. Это правда, что импортные товары, которые они покупают, дороги в контексте мавританской экономики, но и прибыли, базирующиеся на рабском труде, тоже высоки. Прибыли распределяются по всей экономической цепочке. Большинство потребительских товаров в Мавританию поставляют французские экспортеры. Беглого взгляда на содержимое полок магазинов достаточно, чтобы понять: Мавритания превратилась в свалку европейских товаров, у которых истек срок годности (что особенно беспокоит любого, кто покупает лекарства, поскольку мало что в аптеках годно к употреблению). Чтобы сохранить этот рынок экспорта, французское правительство активно поддерживает режим президента Маауйя ульд Сиди Ахмад Тайя, называя его «самой демократической страной в Северной Африке» и финансируя проекты экономического развития. Некоторые из этих проектов выглядят абсолютно нелепыми: в стране, где очень немногие имеют водопровод, огромные суммы были потрачены на спутниковые средства связи, которые важны лишь трем процентам населения, имеющим телефоны. Конечно, такие странные приоритеты могут существовать, если большинство граждан лишены слова в решении вопросов распределения ресурсов. Для рабов новая Мавритания отличается тем, что от них ждут новой работы и обучения другим профессиям, но факт их рабства остается неизменным. Возможно, лучший способ для нас понять эту новую форму старого рабства, это посмотреть на городских рабов, работа которых обеспечивает поставку самого ценного для Мавритании — воды.

У большинства рабов только одно имя, и для большинства рабов-мужчин это имя Билал. Билал — так звали раба, которым владел пророк Магомет, позже освободивший его и сделавший первым муэдзином (тем, кто скликает мусульман на молитву с минарета мечети). Ни один белый мавр никогда не звался Билалом: это имя дается только рабам. Тот Билал, которого я встретил, один из многих рабов, работающих в столице на доставке воды. Это задача одновременно простая и чрезвычайно важная. Простая — потому что требует только ослика, маленькую тележку и одну-две бочки; важная — потому что в иссушенном городе в пустыне только 40-45 % жителей имеют водопровод. Это значит, что примерно 300 000 людей полагаются на человеческие руки и спины, которые обеспечат их водой.

Будучи деталью этой системы водоснабжения, Билал встает на рассвете. Он спит где-нибудь вблизи дома своего хозяина в растянувшемся на километры Нуакшоте, возможно на заднем крыльце или в укрытии из коробок внутри обнесенного стенами двора. Его завтрак — рис или остатки вчерашней еды, которые подают ему женщины-рабыни, поднявшиеся еще раньше, чтобы начать готовить для всех домочадцев. С рассветом он уже на улице, направляет тележку, запряженную ослом, к общему колодцу, где он вручную старательно наполняет две шестидесятилитровые бочки водой. Колодец представляет собой отверстие в земле, огороженное по краям несколькими кирпичами. Нет ни крана, ни насоса, ни журавля, ни блока, ни ручки, только большое металлическое ведро, привязанное к веревке. Работая быстро, вытаскивая ведро за ведром, Билал выливает воду в бочки через установленную воронку. Когда бочки наполнены, другой раб подходит к колодцу со своими бочками, а Билал начинает свое путешествие.

Рабы, развозящие воду, кружат по городу, останавливаясь почти у каждого дома. С помощью резинового шланга они разливают воду в бутылки, ведра, канистры, баки. Иногда их зовут на стройки, чтобы доставить воду для подготовки бетона или раствора, иногда для поливки сада. Билал привозит как минимум одну тележку воды в дом своего хозяина, еще одну-две в дома его родственников. Местная валюта называется угия (200 угий примерно равны $1), и Билал получает примерно одну угию за литр воды с тех, кто за нее платит. Когда его бочки пустеют, он возвращается к одному из общественных колодцев, чтобы наполнить их снова, иногда у него выдается минутка, чтобы отдохнуть и поболтать, стоя в очереди за водой, с другими рабами, развозящими воду. Его день — постоянное кружение с бочками воды от дома к дому. Хозяин Билала назначил ему урок — продавать как минимум 800 литров воды в день, кроме той, что он доставляет в дом хозяина, поэтому Билал отправляется к колодцу раз семь, а то и десять в день. Весь день он в движении, работая в самый зной без отдыха, продолжая свое кружение да самого заката. К закату он должен вернуться в дом своего хозяина, отдать выручку и заняться другой работой (обычно уборкой или перетаскиванием тяжестей), пока около полуночи не наступит время сна. Назавтра все повторяется сначала, и послезавтра тоже, так день за днем, семь дней в неделю. Если он возвращается в дом мастера с меньшей выручкой, чем от него ждали, его ругают или бьют и лишают еды. Если в его работе случается перерыв из-за сезона дождей, события нечастого и непродолжительного в Мавритании, тогда хозяин отсылает его в деревню помогать на поле.

Билалу около 20 лет, хозяин привез его в город примерно три года назад. В деревенском доме своего хозяина Билал занимался обычной для молодых рабов работой — мытьем, уборкой, выпасом коз и верблюдов, работой в саду, доставкой воды, переноской тяжестей. Для высших каст хасанов любая работа, связанная с сельским хозяйством, рассматривается как унизительная. Только разведение верблюдов и кочевой образ жизни достойны уважения, так что постоянная повседневная работа ложится на рабов. Отец и дед Билала также были рабами в семье того же хозяина. Больше он о своей собственной семье не знает ничего. Его мать продолжает работать в доме хозяина в деревне.

Когда я впервые разговаривал с Билалом, он признал, что не получает денег, но утверждал, что «я работаю не ради денег, а потому что хочу помочь своему хозяину». Это стандартный ответ рабов, когда они не уверены в том, с кем разговаривают, и боятся, что их слова станут известны хозяину. Со временем, когда мы объяснили Билалу свои взгляды, он рассказал, что его хозяин после переезда в город велел ему никогда не признаваться в том, что он раб. «Но, конечно, — сказал он, — я раб». С момента переезда в столицу Билал многому научился. У него есть некоторое представление о «Эль хор», организации убежавших и освободившихся рабов. Он не знает, как связаться с ее членами, но он знает, что она существует. Он также узнал, что в жизни есть другие возможности, кроме возможности быть рабом или хозяином. «Чего я действительно хочу, — сказал он — это зарплаты, фиксированную оплату за работу, которую я делаю». Теперь Билал знает, что некоторые люди получают зарплату, у них есть работа, и они вечером приходят к себе домой. «Но когда я спросил своего хозяина про зарплату, он сказал, что так как есть — лучше, что он дает мне еду, иногда карманные деньги, и что я должен оставаться в его доме — что же я могу сделать?» Билал действительно мало что может сделать: он в ловушке. У него нет денег и нет способа заработать деньги. Он умеет продавать воду, но ослик, тележка, бочки принадлежат хозяину. Кроме дома хозяина, у него нет жилья и нет денег, чтобы снять комнату. «Если я стану жаловаться, мой хозяин отошлет меня обратно в деревню, где у него еще больше власти надо мной», — сказал он мне. Кроме того, все знают, что может произойти с убежавшим рабом. Все слышали истории о рабах, выслеженных и убитых своими хозяевами, и все знают, что суды редко предпринимают какие-либо меры против убийц.

Не удивительно, что хозяин Билала не хочет платить ему зарплату: в качестве раба Билал обеспечивает ему прекрасный доход. Хотя он продает воду по смешной цене в одну угию за литр, работа Билала приносит большую прибыль. В самом деле, Билал лишь один из четырех рабов, которых хозяин послал развозить воду, — небольшой бизнес, приносящий устойчивый доход наличными. Расходы, чтобы его начать, невысоки, и маловероятно, что хозяин Билала начал его на пустом месте: в хозяйстве обычно есть несколько ослов и, возможно, повозка. Даже если он начал с нуля, ему требуется небольшой капитал. Самый существенный расход (если не принимать в расчет рабов) — повозка. Сваренная из стали, со старыми машинными осями и ободьями, она стоит от 30 000 до 55 000 угий ($160-$290). Хорошего осла можно купить за 6000-10 000 угий (от $32 до $56), а старые бочки стоят примерно 600 угий за штуку ($3). Общие расходы составят в самом крайнем случае 66 000 угий ($350), а доходы, поверьте, очень хороши.

В среднем Билал приносит домой 800 угий в день ($4,25), так же как и другие 3 продавца воды. Это не очень много, но это постоянный и надежный доход. Билал собирает 24 000 угий в месяц ($130) — все четыре раба 96 000 угий — при очень низких предварительных расходах. В доме хозяина женщины-рабыни готовят на всех домочадцев, делая большое количество риса или кускуса. Рабы вроде Билала получают по порции риса каждый день и остатки еды, приготовленной для хозяина. Трапезу рабов часто составляет рис с водой, в которой варилась хозяйская еда. Если хозяину готовили овощи или картофель, Билалу могут достаться очистки. Еда Билала обходится хозяину примерно в 100 угий в день (около 50 центов). Пропитание осла — еще дешевле. Трава, листья, испорченное зерно, очистки, которыми кормят осла, стоят примерно 50 угий в день (около 25 центов). Еще одна статья расходов — «карманные деньги» Билала. Поскольку он вынужден работать весь день, не возвращаясь в дом хозяина, ему дают небольшую сумму денег, чтобы он мог купить вареный рис или кускус у уличных торговцев. Хотя было бы дешевле кормить Билала и других торговцев водой дома, дополнительные рабочие часы с лихвой окупают эти расходы. На карманные расходы Билал получает от 1000 до 2000 угий в месяц (около $8). Еще одна статья расхода — деньги, которые платятся работнику муниципалитета, надзирающему за водоснабжением и колодцами в своем районе. Хозяин должен платить «налог» в 5 угий за каждые 1000 литров воды, которые он забирает в общественных колодцах, что составляет примерно 120 угий в месяц (65 центов) на одного раба. Таблица 2 показывает, как складывается бизнес хозяина Билала.

Признаемся, прибыль $371 в месяц не кажется огромной, но процент прибыли — 265 процентов — впечатляет. Не будем также забывать, что хозяин Билала получает каждый месяц от своих четверых рабов, продающих воду, столько, сколько средний мавританец зарабатывает за год. В местных условиях этого достаточно, чтобы купить хорошую машину или приобретать по нескольку рабов ежегодно. Конечно, если хозяин должен начинать такой бизнес с нуля, цифры прибыли уменьшаются, поскольку он должен возместить первоначальные вложения: он может ожидать только 220 процентов прибыли в течение первого года, причем, первоначальные расходы окупятся в течение первых двух месяцев.

Во многих отношениях мавританский «водяной» бизнес предельно прост. Он являет всю прелесть использования рабского труда: ни пенсий, ни пособий по нетрудоспособности, ни зарплаты, ни премий; все, что требуется — поддерживать жизнь раба и осла. А в результате, как говорят экономисты, по всему Нуакшоту суммы набегают немалые. Примерно 300 000 жителей столицы не имеют водопровода. Согласно официальным данным, они используют около 25 литров воды на человека в день, то есть 7,5 миллионов литров в день. Конечно, не все покупают воду. На бедняков, которые сами приносят воду из общественных колодцев, падает примерно 40% потребления. Это означает, что примерно 4 миллиона литров воды покупаются у Билала и его товарищей по несчастью каждый день, после того как они обеспечили водой дом своего хозяина и тех, кому он покровительствует. Чтобы обеспечить такое количество воды, 5000 рабов выходят каждый день на улицы со своими тележками, и каждый год они приносят примерно $6 миллионов прибыли. Для хозяев это важный стабильный доход.

Те, кто развозит воду, лишь небольшая часть рабов в столице, численность которых, возможно, достигает 100 000. Очень сложно оценить их вклад в экономику страны или в карманы своих хозяев так, как мы сделали это в случае с продавцами воды. Но если предположить, что вклад остальных рабов Нуакшота в экономику такой же, тогда они должны создавать около $160 миллионов оборота, или примерно 12 % внутреннего валового продукта страны. Прибыль от этих огромных сумм поступает прямиком в карманы хозяев, поддерживая обеспеченный и комфортный образ жизни, который ведут составляющее меньшинство белые мавры.

Если экономические оценки делать сложно, то прогнозировать будущее Билала еще сложнее. В отличие от многих рабов в разных странах мира его работа не опасна. Он недоедает, и он должен работать в тяжелых условиях, но его работа не наносит непосредственного ущерба здоровью или существованию. Его жизнь была бы легче, если бы Билал оставлял себе часть денег, вырученных за воду, и тратил их на еду. Но Билал никогда этого не сделает, потому что он честный. Сложно вообразить, что рабы не оставляют себе деньги, когда у них есть такой шанс, но это так. Быть рабом не значит потерять представления о добре и зле, и для Билала воровство — это зло. Эта этика находит серьезную поддержку среди белых мавров. Из мечетей и от святых людей слышатся призывы к честности и послушанию. Рабов учат, что только если они подчиняются своим хозяевам, они попадут на небо. Для раба, чья жизнь так ужасающа, обещание рая в загробной жизни важно. Конечно, не все рабы чувствуют обязательство быть послушными, но культура рабства настолько сильна, что многие из них действуют скорее как доверенные наемные работники, чем как рабы в оковах.

Будущее Билала трудно прогнозировать еще и потому, что в истории не было подобных прецедентов. Перенос того, что изначально было сельскохозяйственной формой рабства, в город трансформирует и город, и рабство. Поколения предков Билала работали на белых мавров как пастухи и землепашцы; Билал — первый, кто занимается продажей воды. Это верно и для тех рабов, кто работает в Нуакшоте носильщиками, приказчиками, кузнецами или ремонтирует автомобили. В средневековой Германии люди говорили «stadtluft macht frei» (воздух города делает свободным), потому что, если сельский житель бежал от своего господина и оставался в независимом городе год и один день, он освобождался от своих феодальных обязательств. Понятно, что приезда раба в Нуакшот недостаточно, чтобы гарантировать освобождение, но в воздухе столицы можно по крайней мере уловить аромат свободы. В деревне каждый занимает определенное место — хозяин, раб, вассал, торговец. На городских улицах незнакомые люди перемешиваются. Они могут быть рабами и хозяевами, но это также могут быть и харатины, освободившиеся и бывшие рабы, афро-мавританцы, сенегальцы или другие иностранцы, а могут быть и совсем необычные звери — европейцы.

Воздействие такого разнообразия людей и обычаев открывает новые горизонты перед рабами. И дело не только в том, что многие люди на улице не относятся ни к рабам, ни к хозяевам; столица разрушает все культурные нормы. Можно увидеть женщин за рулем автомобиля, некоторые женщины — явные мавританки не носят паранджу. Жизнь бывших рабов и афро-мавританцев, которую можно наблюдать в столице, возможно, не крушение всех основ, но для раба, привыкшего к жестким установлениям рабства, она, безусловно, откровение. Собственным примером освободившиеся рабы показывают, что возможна другая жизнь, жизнь на свободе. Хотя, может быть, для многих свобода вовсе не желанна: в стране огромное количество рабов, у каждого свое отношение к возможности стать свободным.

Для многих состарившихся рабов свобода — мрачная перспектива. Глубоко убежденные, что Господь ждет от них верности своему хозяину, они отвергают свободу как неверный шаг, даже предательство. Борьба за свободу, с их точки зрения, означает нарушение естественного порядка вещей, установленного Господом, и наносит урон душе. Они настойчиво внедряют эти идеи в головы более молодых рабов, призывая их как можно лучше служить хозяину. В этом их поддерживают сами хозяева, которые награждают верных и исполнительных рабов, позволяя им вступать в брак и проявляя к ним доброе отношение. Подобное отношение к свободе питает те сильные привязанности, что возникают между рабами и хозяевами. Женщины-рабыни кормят хозяйских детей, ухаживают за ними, выращивают их. Они прислуживают женщинам в господском доме, и уважение, даже приязнь, может возникнуть с обеих сторон. Рабы-мужчины видят собственных родителей, о которых заботится их господин. Эксплуатация на протяжении поколений не обязательно перерастает в обиду, передающуюся от поколения к поколению, поскольку рабы и хозяева борются с засухами и переживают трудности вместе.

Но для многих рабов совместной истории недостаточно. Освобожденные рабы в столице служат убедительным примером, и чем явственнее свобода, тем сильнее ее зов. Многие рабы знают, что хотят свободы, но они не уверены в том, что она значит. Многие рады остановиться на полпути между рабством и свободой. Они бы хотели оставаться частью домочадцев хозяина, работая внутри огромной «семьи», но получать деньги за работу и некоторую, пусть ограниченную, свободу действий. Их пугает та ответственность за себя и свою семью, которую придется нести свободному человеку. Свобода передвижения не гарантирует пропитание и работу. Если бы у них появился выбор, большинство городских рабов предпочло бы продолжать работать на своего хозяина, но быть более независимыми. Рабы в Нуакшоте вновь и вновь повторяли, что хотели бы жить своим домом, а не в доме хозяина. И какими бы скромными эти желания ни были, независимость видится ими как ключ к лучшей жизни. Но многие рабы остаются равнодушными к возможности достижения независимости, что вовсе не удивительно, учитывая их уязвимость и бессилие. Вопреки отмене рабства в 1980 году, рабы продолжают жить в узаконенном заточении, и законность его лучше не подвергать сомнению.

Закон 1980 года о запрете рабства предусматривает выплату компенсаций рабовладельцам, чьи рабы будут освобождены. Но, как и другие необходимые законы, не был принят документ о компенсациях, и подобные компенсации никогда не выплачивались. В то время как правозащитные организации настаивают, что выплаты надлежит делать рабам, а не их хозяевам, большинство рабовладельцев заявляет, что у них нет обязательств освобождать рабов до тех пор, пока им не компенсируют их потерю. В этом вопросе официальные доводы вновь становятся парадоксальными. Рабовладельцы отказываются освобождать рабов до тех пор, пока не получать компенсацию, но в то же время они настаивают, что поскольку рабство отменено, то они больше не являются рабовладельцами. Они продолжают относиться к своим рабам как к рабам, в то же время утверждая, что они вовсе не рабы, а просто разновидность дополнительного обеспечения в залог тех компенсаций, которые им должно выплатить правительство. Они так поступают, не испытывая никакого страха, поскольку не были приняты никакие законы, предусматривающие наказание за удерживание рабов, и, следуя закону о запрете рабства, суды отказываются признавать его существование. Когда правозащитные организации, такие, как «SOS рабов», возбуждают дело против какого-нибудь рабовладельца, самое большее, на что они могут рассчитывать в суде, это постановление о насильственном удерживании — более мягкая формулировка похищения. Иногда суд может признать, что похищение имело место, но ни один из «похитителей» так и не был наказан.

Такой официальный фарс был разыгран в 1996 году, когда освободившаяся рабыня, Айчана минт Абеид Боилил, обратилась в «SOS рабов» с просьбой помочь найти ее пятерых детей[63]. Она убежала от своего хозяина, живущего в районе Трарза, из-за жестокого обращения, оставив своих детей. В письменных показаниях по этому делу Айчана назвала под присягой, кроме своих собственных детей, имена и возраст еще 24 рабов, которыми владеет ее хозяин. В сопровождении официальных представителей «SOS рабов» Айчана приходила в кабинет государственного прокурора снова и снова. Когда правозащитники пригрозили передать дело в международные организации, министр юстиции обратился в суд с просьбой принять постановление по этому делу. Чтобы избежать международного скандала, суд под давлением правительства вынес постановление о возврате детей, и со временем хозяин, Мохамад ульд Мусса, передал четверых из них. Пятый ребенок (двенадцатилетняя девочка), согласно его объяснениям, был передан хозяйской дочери по имени Бойка и не находится больше на его ответственности. Ульд Мусса заявил, что имеет право на всех детей, поскольку Айчана была его женой, и он усыновил некоторых (сколько он не сказал) детей. Айчана отрицала, что была его женой, настаивая, что у них никогда не было сексуальных отношений. Рабовладельца не подвергли никакому штрафу или наказанию, а Айчана до сих пор пытается установить судьбу своего пятого ребенка.

Частичная победа Айчаны — редкое исключение из правил. Большинство обращений рабов или бывших рабов никогда не слушаются в суде. Поскольку не существует никаких законов, защищающих права рабов или устанавливающих наказание за закабаление, хакемы (главы провинций) и вали (губернаторы регионов) просто отказываются слушать жалобы рабов или регистрировать их заявления. Они утверждают, что поскольку нет никаких законодательных актов, регулирующих эти нарушения, они не могут брать на себя такую ответственность. Суды также ссылаются на отсутствие юридических законов и либо прекращают переданные им дела, либо передают их в исламские суды, которые в своих решениях руководствуются шариатом. Как мы уже говорили, улемы постановили, что согласно их интерпретации Корана рабство является законным, так что вряд ли можно рассчитывать на получение помощи от них, на деле улемы часто являются инициаторами различных кампаний против рабов.

Например, в городе Алег в начале 1996 года исламский суд забрал двух детей у родителей и передал их бывшему хозяину[64]. Отец, С’Хаба, и мать, М’Барка, убежали вместе со своими детьми от своего хозяина, Ахмеда уд Насера, из племени аружа. Поскольку рабы укрылись в ближайшем городе, рабовладелец не смог вернуть их обратно силой, поэтому он обратился к улемам за решением вопроса. Полиция доставила семью рабов в исламский суд, после короткого разбирательства дочь Зеид эль Мар и сын Билал были переданы хозяину. Хотя их родители обратились в центральный суд в Нуакшоте, их дело все еще слушается, а дети остаются в рабстве.

Дело М’Барки и С’Хаба иллюстрирует особое бесправие женщин и детей. Их жизни контролируются настолько тотально, что рабство иногда сложно разглядеть. В доме хозяина женщины существуют либо как домашняя прислуга, либо как члены семьи. Как мы уже говорили, Коран допускает сексуальные отношения хозяина со своими рабынями. Сексуальные отношения являются ключевой частью владения рабынями, и хозяева меньше всего собираются поступаться этим своим правом. Для хозяина статус намного важнее удовольствия. Рабыни рожают рабов, а рабы имеют стоимость. Усыновлены они или нет, но дети рабыни принадлежат хозяину, и суды всячески поддерживают хозяев в этом вопросе. Хозяин решает, может ли рабыня выйти замуж и за кого, и имеет право аннулировать брак, который он не одобряет. Темразгин, освободившаяся рабыня, которую мы уже представляли в этой главе, остро чувствует несправедливость: «Самое главное, у меня нет права выйти замуж. Один человек хотел на мне жениться, но мой хозяин заявил, что тот должен согласиться на такие условия: я останусь рабыней, мои дети будут рабами хозяина, выйдя замуж, я останусь жить в доме хозяина»[65]. Независимо от того, женаты родители или нет, хозяин имеет право делать с детьми рабов что угодно. Передавая детей в другие дома, одалживая их или продавая друзьям и родственникам, рабовладельцы прочно привязывают рабынь, превращая детей в заложников.

Отцы-рабы не имеют власти над своими детьми и проживают совместно с женой столько, сколько разрешает хозяин. Они бессильны защитить свою семью или удержать ее вместе. Результатом является подчинение судьбе и покорность. Лишенным прав по отношению к своим близким, часто разделенным с ними, рабам мужского пола психологически легче убежать. Рабовладельцы не слишком стремятся найти сбежавшего мужчину-раба, поскольку он не является производителем благосостояния, как женщины. Сбежавшие мужчины могут найти кое-какую работу, но, хотя и оказавшись на свободе, большинство из них оказываются в худших условиях.

Для рабынь свобода обычно оказывается еще более тяжелой ношей. У них немного возможностей: работа проститутки или служанки, продажа кускуса на улицах или тяжелая физическая работа. Их дети превращаются в гаврошей. Не имея свидетельств о рождении, они не могут обратиться даже за той небольшой государственной помощью, которая существует; не имея дома и приличной одежды, они не могут посещать школу. Как дети освободившихся рабов, они немногого стоят, и их ждет самая опасная и грязная работа. Правительство относится к широко применяемому детскому труду как к норме, считая его важным для экономического роста. Если это все, что ждет свободных рабов в будущем, то на какие позитивные перемены можно надеяться в Мавритании?

Мавританская конституция гарантирует большинство прав человека. После очередного заговора победители провозглашают равные гражданские права всех мавританцев и обещают реформу и передачу земли бедным. Эти пустые обещания все еще существуют в виде бесконечной «работы» комиссий по данному вопросу. Рабство — особо щекотливая тема для правительства, и официальная реакция на нее неоднозначна. Подлинный запрет рабства представляет реальную угрозу правительству Мавритании как минимум по четырем причинам.

Во-первых, высшие касты белых мавров, сохраняющие контроль и над страной, и над правительством, являются рабовладельцами. Президент Маауйя ульд Сиди Ахмад Тайя и его клан правят с разрешения и при поддержке других семей и племен белых мавров. И любое предложение о запрете рабства воспринимается ими как прямо задевающее их материальное благополучие. Когда бы запрет рабства ни обсуждался, реакция следует незамедлительно: хозяева применяют более жестокие меры, перемещают рабов в изолированные провинции, разделяют родителей и детей, используя последних как заложников. Если правительство соберется издать и претворить в жизнь законы, которые бы положили конец рабству, то с очень большой вероятностью выживет рабство, а не правительство.

Во-вторых, даже успешный запрет рабства может посеять разрушительные для правительства семена. Рабы фактически не граждане, они лишены политических прав. Если рабы станут участниками политической жизни страны, властные позиции белых мавров окажутся под угрозой. Самый страшный ночной кошмар находящихся у власти белых мавров — коалиция между освобожденными рабами и афро-мавританцами. Основные оппозиционные политические партии руководятся афро-мавританцами из-за рубежа — с баз, расположенных во Франции, Марокко и Сенегале. Многие афро-мавританцы хорошо образованы и имеют опыт работы в бизнесе и администрировании. Несмотря на их способности, они обычно не занимают руководящие позиции, хотя те, кто верен правящей клике, получают кое-какие номинальные посты. Участники афро-мавританской оппозиции прекрасно осведомлены о политическом потенциале рабов и сделали освобождение рабов ключевым пунктом своей программы. Кампания арабизации была затеяна, чтобы парировать эту угрозу. Рабов учат говорить только по-арабски и практически не разрешают обучать чтению. Афро-мавританцы говорят на своих родных языках и по-французски, поэтому они вынуждены учить арабский, если они хотят установить хоть какие-то связи с рабами. В то же время правительство и белые мавры выстраивают баррикады анти-африканской пропаганды. Черных мавританцев называют «иностранцами», и мавры распускают среди рабов ужасные слухи о том, что они собираются разрушить общество и нанести удар исламу. Хотя сами рабы чаще африканцы, чем арабы, — белые мавры разыгрывают расовую карту. Они уверяют рабов в том, что те — арабы, хотя между собой всегда отрицают это; белые мавры никогда не собирались предоставлять рабам или харатинам те же права, что и арабам.

В-третьих, если рабству будет положен конец и если освобожденные рабы объединятся в своих интересах с афро-мавританцами, перед белыми маврами встанет еще одна неразрешимая проблема — земля. Когда в конце Гражданской войны в Америке рабы южных штатов были освобождены, многие считали, что необходимо сделать некоторые выплаты, чтобы помочь освобожденным рабам встать на ноги. Общим ожиданием была передача каждой семье бывших рабов сорока акров земли и мула, обеспечивавших базовые потребности самостоятельного существования в этом сельскохозяйственном регионе. Скажите, как, — задавали вопрос аболиционисты и освобожденные рабы, — 4 миллиона человек могут стать свободными, не имея ни копейки денег на собственное пропитание? Если ожидается, что они станут гражданами, то разве они не имеют права на общественную поддержку, чтобы начать новую жизнь? Американское правительство предпочло проигнорировать эти призывы, равно как и выплату компенсаций, сумма которых достигала 4 миллиардов долларов, рабовладельцам за потерю ими рабов. И бывшие рабы, и бывшие хозяева были предоставлены сами себе, результатом чего явилось последовавшее столетие издольщины, предрассудков, сегрегации и человеческих драм. Мавританское правительство точно так же стремится избежать вопроса о выплате компенсаций — как рабам, так и хозяевам. Если принять к расчету самые низкие оценки числа рабов и учесть существующую ситуацию на рынке, то правительство должно будет выплатить рабовладельцам компенсаций на сумму более чем $176 миллионов, то есть 16 % валового национального продукта, сумму, значительно превосходящую средства, имеющиеся в распоряжении правительства. Но закон об освобождении специально отмечает необходимость такой компенсации. Более того, даже если деньги для рабовладельцев все-таки можно найти, то землю для рабов — нет. Мавритания, возможно, сможет напечатать деньги, но она не сможет напечатать землю: площади пахотных земель сокращаются из-за наступления пустыни с угрожающей быстротой. Единственная возможность — забрать землю у белых мавров, ту землю, которую рабы обрабатывают сейчас. Но белые мавры никогда не допустят этой экспроприации, любая попытка может привести к гражданской войне.

Вопросы собственности на землю уже сейчас порождают напряжение между рабами и хозяевами. Согласно традиционной форме рабства, принятого у арабов, белые мавры ведут кочевую жизнь, перемещаясь со своим скотом на обширных территориях. Некоторые рабы мигрируют с ними, а некоторые остаются на земле, которой семья владеет, чтобы ухаживать за урожаем. На сегодняшний день многие семьи рабов живут как оседлые фермеры на протяжении поколений, и некоторые полагают, что имеют права на землю, за которой они ухаживают, если не права владения, то определенные гарантии долгосрочной аренды. К сожалению, ни их хозяева, ни правительство с ними не согласны. Раз за разом в делах, поступающих в гражданские или исламские суды, рабы и бывшие рабы оказывались изгнанными с земли, которую они обрабатывали. Невозделанные земли, освоенные бежавшими рабами более 50 лет назад, были также недавно «возвращены» владельцам-маврам, которые приобрели акты владения на землю буквально накануне обращения в полицию и к местным властям.

Есть несколько причин, по которым мавры присваивают землю все чаще. Некоторые опасаются, что рабство может быть запрещено или взято под контроль, и рабы могут получить права на землю, которую они обрабатывают. Изгоняя их с земли сейчас, мавры обеспечивают себе контроль в будущем. Некоторые рабы узнали об освобождении, случившемся в 1980 году, и полагают, что они — свободные люди. Они считают, что теперь не обязаны передавать более половины урожая своим хозяевам. Столкнувшись с таким отпором, рабовладельцы просто выгоняют семьи фермеров с земли. А поскольку городская экономика растет, многие хозяева находят новое применение земле, которой они владеют. Когда им требуется земля для застройки, они отбирают ее у рабов, которые эту землю обрабатывали. Каковы бы ни были мотивы белых мавров, суд регулярно поддерживает требования рабовладельцев на землю. Если нынешнее правительство попытается передать земли мавров бывшим рабам, результатом, почти без сомнения, будет новый заговор.

По сравнению с вопросами о земле, контроле белых мавров над правительством и афро-мавританской оппозицией, последняя угроза, которую рабство представляет для правительства, меньшая из всех. Только в общественном мнении зарубежных стран существование рабства является большей проблемой, чем его отмена. Позиция международной общественности имеет вес для мавританского правительства, поскольку оно зависит от иностранной помощи. Чтобы обеспечить поступление помощи, правительство выбрало самый простой путь: вместо того, чтобы решать проблему рабства, оно проводит кампанию по дезинформации. Мы уже видели, как правительство отменило рабство, не поставив рабов в известность об этом, но дымовая завеса на самом деле скрывает гораздо больше. Поскольку некоторые правозащитные организации настойчиво продолжают демонстрировать существование рабства, правительство организовало две собственные «правозащитные» организации: Национальный комитет борьбы с остатками рабства в Мавритании и Инициатива в поддержку деятельности президента. В то время как название последней не оставляет сомнений в ее роли по обеспечению президентской линии сторонниками и согласными, первая организация устроена хитрее. Перед ООН и зарубежными правительствами она предстает в роли независимой организации, платформа которой состоит в том, что в Мавритании, возможно, еще есть некоторые пережитки рабства, но только следы — печальные, но незначительные случаи неправильной трудовой практики. Членов действительно независимых организаций, обеспокоенных проблемой рабства, «SOS рабов» и «Эль хор», держат в буквальном смысле этого слова под замком. Когда «SOS рабов» в конце концов удается возбудить дело в суде или обеспечить свободу убежавшего раба, несмотря на препоны со стороны правительства, Национальный комитет восклицает: «Да-да, это замечательно, что еще один пережиток рабства искоренен». После чего этот комитет указывает на очень низкую цифру судебных дел, возбужденных по поводу рабства, забывая упомянуть о том, что судьи отказываются возбуждать такие дела под предлогом отсутствия соответствующего законодательства.

Готовность ООН и зарубежных стран доверять заявлениям этих проправительственных организаций можно объяснить всего двумя словами: исламский фундаментализм. Соединенные Штаты и Франция, два основных сторонника мавританского режима, нуждаются в стране-буфере против исламского фундаментализма Алжира и Ливии. В ходе Войны в заливе президент Маауйя ульд Сиди Ахмад Тайя поддерживал Саддама Хуссейна, позволив ему укрыть часть иракских военно-воздушных сил в мавританской пустыне. Это не пошло на благо стране в ее отношениях с кредиторами или с США и Францией, но теперь зарубежные державы стремятся оправдать Мавританию и не допустить, чтобы она стала очередной костью домино, упавшей под напором фундаменталистов. Белые мавры, управляющие страной, боятся фундаменталистов, чьи воззвания к бедным и обездоленным представляют прямую угрозу и их власти, и их роскошному образу жизни на западный манер. Афро-мавританская оппозиция также опасается подъема фундаментализма, который отвергает либеральную оппозиционную политику. Поскольку оппозиция разобщена и растеряна, эта угроза может подтолкнуть ее к союзу с правительством Маауйя ульд Сиди Ахмад Тайя. Если это произойдет, то, как сказано в одном современном руководстве, «нынешний правительственный аппарат, безбожный, антидемократический, коррумпированный, может сохраниться на долгие годы»[66].

Чтобы поддержать действующий в Мавритании режим, Соединенные Штаты и Франция обеспечивают правительство и значительной материальной помощью, и политическими оправданиями. Французы, как мы уже отмечали, восхваляют правительство, как демократическое, и финансируют большие проекты по развитию, стыдливо игнорируя вопросы рабства. Американцы отрицают любые свидетельства широко распространенного в стране рабства. В их «Отчете о соблюдении прав человека в Мавритании» от 1996 года говорится: «Рабство в форме официально санкционированного насильственного закабаления встречается крайне редко, и системы рабства, при которой правительство и общество совместно принуждают людей служить своим хозяевам, больше не существует». Отчет маскирует ужасную действительность с помощью вежливых эвфемизмов: «Встречаются отдельные случаи передачи людей — часто детей — от одного нанимателя или хозяина к другому, обычно в рамках одной семьи. Сообщения о продаже крайне редки, не подтверждаются документально и стали достоянием прошлого»[67].

Если бы это были американские дети, передаваемые от одного хозяина к другому, немедленно бы последовал взрыв возмущения, но это мавританцы. Для американцев поддержка лжи о существовании лишь следов рабства в Мавритании — политический прием. Правительство президента Маауйя ульд Сиди Ахмад Тайя — тот режим, с которым американцы и французы могут вести дела, даже если при этом приходится закрывать глаза на некоторые местные обычаи. Такая позиция — позор. Рабство в Мавритании сильно отличается от форм нового рабства, которое мы видим в мире, и оно требует большего, а не меньшего внимания и вмешательства. Оно глубже коренится в истории и обычаях, чем новое рабство, и потому неподатливее. Оно не посторонится без экономического давления. Здесь мы видим не столько бизнесменов, которые решили вкладывать деньги в рабство, а могут и передумать, сколько правящий класс страны, объединившийся, чтобы защитить свой образ жизни.

Рабство в Мавритании — старый обычай, перенесенный в наши дни. Благодаря изоляции, Западная Сахара сохранила этот реликт прошлого в прекрасном состоянии, как какую-нибудь высушенную мумию. Поскольку это старое рабство, в нем существуют проблемы, которые не встречаются в новых формах рабства. Давайте взглянем еще раз на различия между старым и новым рабством, в этот раз имея в виду Мавританию.

Близость к старому рабству делает ситуацию в Мавритании плохо поддающейся переменам. Поскольку рабство присутствовало всегда и никогда не принимало новые формы, оно имеет глубокие культурные корни. Многие люди в Мавритании воспринимают рабство как естественную и нормальную часть жизни, а не как отклонение или проблему, напротив, это истинный и древний порядок вещей. И поскольку рабы имеют большую ценность, их хозяева могут потерять много больше по сравнению с новыми рабодержателями, если рабство будет запрещено. Кто больше имеет, тот больше боится потери, и мавританские рабовладельцы ясно дали понять, что не откажутся от системы, в которую столько вложили и которая так хорошо им служит. Конечно, высокая стоимость рабов также означает, что к ним относятся и содержат их лучше, чем новых рабов. Это лучшее отношение помогает системе рабства в Мавритании оставаться незаметной или быть оправданной. Аргументация даже фокусируется на том, что рабство — благо для раба: «Если бы хозяева о них не заботились, они бы голодали», или: «В такой бедной стране это на самом деле лучший выход — у каждого есть еда и работа». Когда к рабству относятся как к части «традиционной» культуры, обеспечивающей примитивный уровень социальных гарантий, то даже такие страны, как США и Франция, могут закрывать на него глаза. Если бы их память меньше была занята собственными интересами, они возможно вспомнили бы, что те же самые аргументы выдвигались в защиту рабства на американском Юге.

Как и на американском Юге в XIX столетии, расовые проблемы в Мавритании усиливаются. Расизм — это мотор, который движет мавританское общество. Несмотря на многочисленные смешанные браки, белые мавры в основном презирают своих рабов и относятся к ним как к низшим существам. У них четкий иерархический взгляд на мир, в котором себя они ставят на высшие позиции. Это чувство превосходства также питает страх и неприязнь по отношению к афро-мавританцам, которые хотят справедливого участия в руководстве страной. Эту форму расизма немавританцу трудно увидеть, поскольку черные рабы живут в домах белых мавров, они посещают одни и те же мечети, ездят на одних и тех же автобусах. Но она настолько сильна, что никакая официальная сегрегация и не требуется: граница семьи и племени ясна и непроницаема. Белые мавры прочно держатся за свое.

Безусловно, будет труднее справиться с рабством в Мавритании, чем в странах, где существуют его новые формы. Культурные и экономические интересы находящихся у власти белых мавров, глубоко укорененные в рабстве, делают их столь же готовыми сражаться за свои привилегии, как и южные штаты Америки в свое время. Кроме того, в Мавритании нет ни Авраама Линкольна, ни юнионистской армии, только слабое и преследуемое движение за освобождение рабов. Более того, так же, как Конфедерация имела могущественного друга в лице Великобритании, нуждавшейся в южном хлопке, так и Мавритания находит поддержку в лице Франции и США, которым нужна помощь в борьбе с расползающимся исламским фундаментализмом. Судя по всему, предстоит долгая борьба. Те, кто стремится остановить рабство в Мавритании, сталкиваются с более пугающими перспективами, чем американские аболиционисты в 1850-х, когда они взглянули на Юг и увидели более четырех миллионов рабов, скованных двумя веками насилия, обычаями и законом.

Но есть надежда. Несмотря на глубокую укорененность в мавританской культуре, рабство в этой стране в конце концов прекратится. Одни обретут свободу раньше, чем другие. Если бы западные страны связали выплату Мавританией огромных иностранных долгов с правительственной программой по передаче земли рабам, еще тысячи могли бы достичь долгожданной свободы. Если бы продовольственная помощь и проекты развития были бы пересмотрены так, чтобы помочь освобожденным рабам встать на путь самостоятельного существования, то только самые крупные рабовладельцы проиграли бы в процессе общего экономического роста.

Но какие бы ресурсы западные правительства ни вкладывали в проблему, они не станут источником свободы рабов. Каждый день члены мавританских организаций «SOS рабов» и «Эль хор» работают, чтобы помочь рабам обрести свободу. История, которую они рассказывают рабам, примеры, которые приводят, — показывают путь к освобождению. Хотя их лидеры арестованы и заключены в тюрьму, хотя их митинги разгоняются, а публикации подвергаются цензуре, они не сдаются. Многие из лидеров и членов этих организаций сами — бывшие рабы, и так же, как Фредерик Дуглас или Харриет Тубман, они собираются бороться до конца. Но самое важное и значимое — рабы в Мавритании все больше узнают о своих правах: в них крепнет неотвратимая потребность в свободе, а когда она окрепнет, ничто не сможет их остановить.