Одноразовые люди

Глава пятая. ПАКИСТАН. Когда раб — не раб

В мягком утреннем свете, когда воздух еще полон утренней свежести, дети смешивают глину с водой, придавая ей форму, более всего напоминающую буханки хлеба. Они болтают и смеются за работой. Пока работать легко: солнце еще низко, и пока прохладно. Сейчас около шести утра, и семья Масих работает уже два часа, изготовляя кирпичи. Работа детей, двух мальчиков одиннадцати и девяти лет, очень важна для того, чтобы семья могла выжить. Они смешивают и подготавливают глину, из которой их родители формуют кирпичи. Используя мотыгу, чтобы вырубить куски земли со склона ямы, где они работают, дети дальше разминают глину вручную. К счастью, эта пенджабская земля не слишком твердая, и в ней мало камней. Маленькая девочка подтаскивает двухгаллонную емкость с водой от колодца, и дети выливают воду в глину, растирая ее до получения однородной массы, из которой можно делать кирпичи. Когда смесь становится достаточно однородной, они бросают куски глины, размером с буханку хлеба, матери. Она сидит на корточках рядом с длинной чередой кирпичей, которые формует ее муж. Женщина еще раз придает кускам глины более точную форму и присыпает их сухой пылью. Теперь кирпичи готовы для обработки с помощью опоки, и женщина подталкивает их своему мужу, который подбирает кирпичи и помещает их в деревянную форму. Вбитые в рамку куски глины образуют твердый блок, лишнее обрубается, и новый сырой кирпич вытряхивается на землю для просушки. Каждые 10 секунд кирпич перелетает от детей к матери, затем к отцу, потом в деревянную опоку. Линия кирпичей на земле становится все длиннее по мере того, как солнце поднимается над краем ямы. Время от времени работа замедляется, когда начинается новая линия кирпичей или дети вынуждены ждать новую порцию воды из колодца. К восьмисотому кирпичу мягкое утро превращается в угнетающе жаркий и влажный день. Температура приближается к 35 градусам, и воздух в яме накаляется. Дети перестают болтать и смеяться, их движения становятся вялыми. Они начинают задыхаться, покрываются потом и, одурманенные жарой, работают, как автоматы, копая и смешивая землю, копая и смешивая землю. Теперь они выпивают бóльшую часть воды, которую им приносят из колодца, и заматывают голову и плечи тряпками, защищаясь от солнца. К тому моменту, когда в яме лежат 1200 кирпичей, жара и влажность совсем добивают их, и они почти теряют сознание от жары и голода. Но дети продолжают работать, копая и смешивая, перекидывая куски глины отцу, который продолжает делать кирпич за кирпичом. В конце концов, сделав примерно 1400 кирпичей, между часом и двумя пополудни, семья останавливается. Теперь, в самые жаркие часы дня, когда работать просто невозможно, они тащатся обратно в свой маленький дом с земляным полом, чтобы немного перекусить и заснуть. Сон — единственный способ справиться с жарой.

Через несколько часов жара понемногу спадает. Настает время для еще двух-трех часов работы возле земляной стены в яме: надо вырубить кучи земли и смочить их водой, подготавливая к завтрашнему дню. Конечно, есть и другая работа, которую надо сделать. Мать готовит еду к ужину, который служит основной трапезой, а дети и отец, если не копают землю в яме, переносят и складывают кирпичи возле большой печи для обжига. Семья Масих — одна из пятнадцати, которая пользуется этой печью, и иногда вечером у детей из разных семей может оказаться свободное время, чтобы вместе поиграть.

Дети — важная часть работающих у печей по обжигу кирпича в Пакистане. Работая вместе с родителями, они замешивают глину для сырых кирпичей. Дети могут работать и помогая носильщикам, которые переносят кирпичи из ямы к печи для обжига, или помогая укладывать кирпичи в печь — работа, которая требует большей квалификации. Если кирпичи уложены неверно, печь может рухнуть, и последствия будут ужасны. После обжига горячие, обожженные кирпичи нужно достать из печи и сложить рядом с нею; когда их продадут, кирпичи нужно загрузить в тачки или вагонетки и перевезти. До обжига к печи надо подвезти уголь и загрузить его на верхушку печи, откуда он лопатой сбрасывается в отверстие топки. Температура здесь много выше 130 градусов по Цельсию, и рабочие, включая детей, носят сандалии на толстой подошве, предохраняющей их от жара печи. Несмотря на толстую подошву, рабочие ступают осторожно, и дети за счет своего меньшего веса имеют преимущество, потому что если пламя под ними в печи разбушуется, то может выгореть верхний слой кирпичей, и тогда можно провалиться внутрь. Если рабочий проваливается в печь полностью, то у него нет никакой надежды на спасение: температура в печи превышает 1500 градусов, и человек моментально сгорает. Если же проваливается только нога или ступня, то есть надежда, в зависимости от того, как быстро удастся несчастного вытащить. Но в любом случае ожоги будут серьезными и не позволят работать.

Несмотря на существующий риск, дети работают — семьям необходима их помощь, чтобы прожить. И многие семьи даже с помощью детей все-таки не могут свести концы с концами. Важность детского труда на тех многочисленных печах, которые я посетил в Пенджабе, означает, что лишь горстка детей посещает школу. Чаще всего дети не ходят в школу совсем. На кое-каких печах три-четыре мальчика имели такую возможность (когда детей посылают в школу, девочки обычно не входят в их число). На некоторые печи раз в неделю приходит наставник учить детей Корану, но это только для мусульманских детей и не относится к детям христианского вероисповедания, которые также во множестве работают на печах. Дети на печах работают много и тяжело, но тяжелая работа и прилежание не гарантируют успех.

Если условия работы на печах не слишком тяжелые, то система работы по обжигу кирпичей таит в себе опасности и невзгоды. Практически все семьи, производящие кирпичи, работают, выплачивая долг владельцу печи. Этот долг представляет особую опасность для детей. Иногда, когда владелец печи подозревает, что какая-то семья хочет убежать, не заплатив долг, ребенок может быть взят в заложники, чтобы вынудить семью остаться. Таких детей обманом вывозят с печи и удерживают силой, под запором либо в доме хозяина, либо в доме его родственников. Здесь ребенку придется выполнять любую работу, какую только велит хозяин, и получать столько еды, сколько хозяину не жалко.

Удерживание детей в качестве заложников само по себе плохо, но это не худшая сторона системы. Долг владельцу печи не заканчивается со смертью отца семейства. Он переходит на жену и сыновей. Мальчики 13-14 лет могут быть обременены долгом, который они будут выплачивать много лет, может быть, всю свою жизнь. Унаследованный долг привязывает их к печи, непрекращающемуся замешиванию глины и лепке кирпичей. Кроме того, стоимость похорон отца будет добавлена к долгу. Наследование долга — основной фактор в том типе рабства, который я назвал долговым закабалением, системе, удерживающей многие пакистанские семьи в ситуации выматывающего труда.

Для того чтобы запустить печь по обжигу кирпичей в Пакистане, большой капитал не требуется. Это дело, невозможное для многих мелких фермеров, доступно для людей с некоторыми накоплениями. Поэтому в стране и существует примерно 7000 печей, не считая маленьких печей во дворах. Отметим, что печи для обжига кирпича сделаны из того, что в них обжигают, — из кирпичей. Поскольку кирпичи изготавливаются из глины, то печь растет прямо посреди чистого поля, превращая землю и грязь в устрашающую структуру, увенчанную высокой кирпичной трубой. Строительство большой печи — великое искусство примитивной инженерии, поскольку в большинстве случаев все делается вручную.

Когда для печи выбрано место, туда сразу же привозят две группы рабочих: семьи мусульманских или христианских формовщиков и специалистов по строительству печи. Почти такой же важной, как семена зерновых, первой основной поставкой на место строительства являются кирпичи с других печей, которые нужны для строительства маленьких домов для рабочих. Пока строители печи с помощью плотников сооружают дома, формовщики начинают процесс замеса глины и формовки кирпичей. Они могут начать копать прямо на месте строительства самой печи, вырывая и выравнивая большую овальную площадку. В отличие от маленьких печей, использующихся для производства древесного угля в Бразилии, печи для обжига кирпичей в Пенджабе огромны, по размеру почти с футбольное поле. Печь возвышается над полем, как низкий холм с плоской вершиной, и ее трубы видны издалека. Вся структура складывается из сырых, необожженных кирпичей, и внешние стены обмазываются грязью, чтобы скрепить их. Когда разжигается огонь, кирпичи самой печи тоже будут обожжены, и после месяца или двух работы печь становится твердой и прочной.

Когда печь построена, привозятся еще рабочие. Некоторые работают с тележками, в которые запряжены ослы, чтобы перевозить сырые кирпичи с площадки формовки к печи, внутри которой специалисты по укладке начинают заполнять пространство, где кирпичи будут обожжены. Укладка кирпичей — искусная и квалифицированная работа. Сырые кирпичи надо разместить так, чтобы не помешать циркуляции тепла во время обжига. Кроме того, кирпичи должны подниматься до высоты крыши без применения какого-либо скрепляющего раствора. Результат напоминает гигантские соты, уложенные наподобие детских строительных кубиков. Ближе к вершине укладчики повторяют форму крыши, и все это засыпается песком и галькой.

Загрузив уголь и дерево через отверстия на вершине сложенных кирпичей, укладчики разводят огонь. Однажды разожженный, он будет гореть на протяжении 4-5 месяцев. Перемещаясь непрерывно внутри овальной печи, огонь постоянно требует новых сырых кирпичей. День за днем укладчики работают впереди огня, разгрузчики следом за ним, а кочегары — на крыше печи. В зависимости от размеров печи весь овал вмещает от 500 000 до 2 000 000 кирпичей. Для того чтобы обжечь такое количество кирпичей и провести пламя один раз по всему овалу печи, нужно от 4 до 6 недель.

Один круг пламени по всему овалу печи называется кхер, и в печи проходит 5-6 кхер в каждый из сезонов по производству кирпичей, которых в году два. Помня, что в Пакистане 7000 печей, это означает производство примерно 65 миллиардов кирпичей в год. Каждый из этих кирпичей сделан вручную семьями, выполняющими сдельную работу по формовке сырых кирпичей. На каждой печи работает от 15 до 35 семей, что составляет 150 000 — 200 000 семей, занятых на этой работе. Зная, что средний размер семьи 5,3 человека и дети часто работают вместе с родителями, мы можем предположить, что формовкой занимаются примерно 750 000 человек.

Рынок рабочей силы, доступной для работы на печах, растет одновременно с ростом потребностей на кирпич, возросших после второй мировой войны. До независимости Пакистана большинство из этих рабочих, занимаясь сельским хозяйством, были бы привязаны к земле или получали бы ежедневную плату. В условиях вынужденной иммиграции после раздела с Индией земельная собственность, оставленная хинди и сикхами, была поделена на маленькие наделы и распределена между мусульманскими беженцами. Эти новые фермеры были мелкими владельцами, которые сами возделывали землю и не были привычны к использованию наемных рабочих, или крестьянами старой феодальной земельной системы, прикрепленными к земле. В результате возникла массовая безработица среди сельского населения, причем в 1960-е годы ситуация ухудшилась. В это время правительство начало два больших проекта: модернизацию сельского хозяйства и земельную реформу. Угроза перераспределения земли напугала многих крупных землевладельцев, которые думали, что их собственность будет конфискована и передана живущим на земле крестьянам. Чтобы помешать такому развитию событий, многие землевладельцы просто выселяли крестьянские семьи, которые жили и работали на их земле на протяжении столетий. Чтобы возместить потерю рабочей силы, землевладельцы заказывали трактора и другую технику, таким образом реализуя другую задачу правительства — модернизацию. Когда началась земельная реформа, безземельные крестьяне в нее не включались, земля перераспределялась среди небольших землевладельцев. Имея много земли, эти землевладельцы оказались в более выгодных условиях для механизации, а безземельные крестьяне, находящиеся внизу экономической лестницы, опустились еще ниже. Недавние оценки показывают, что ¹/₃ всех возделываемых земель в Пакистане принадлежит 0,5 % землевладельцев. В то же время существует 15 миллионов безземельных крестьян.

Не имеющие никаких шансов, часто без дома, многие крестьянские семьи продали себя в долговое рабство владельцам печей, число которых увеличивалось. Кирпичи были нужны для формирования стремительно растущей инфраструктуры — дороги, здания, мосты требовали огромного количества кирпича, и число печей возрастало. Первое поколение рабочих, занятых в кирпичном производстве, было практически полностью рекрутировано из согнанных с земли крестьян. Сегодня их дети и внуки унаследовали и работу, и, очень часто, долг, который удерживает их внутри такого способа существования.

Если не рассматривать степень закабаления, то жизнь при разных печах достаточно единообразна. Неподалеку от печи возведены длинные, низкие и узкие здания. Они разделены на отдельные комнаты, каждая из которых имеет дверь на улицу. Каждая семья занимает одну комнату размером примерно восемь на восемь футов. Пол — земляной или кирпичный, на противоположной от двери стене обычно расположено маленькое не застекленное окно. В углу — небольшая земляная печь, чтобы готовить еду и обогреваться зимой. Внутри этой комнаты размещается вся семья и небогатые пожитки: кровать с голой веревочной сеткой, иногда — две, несколько горшков, сковородок, кувшинов и одежда. На некоторых печах к домам подведено электричество, тогда в домах есть свет и, возможно, некоторые «роскошества», которые семья может себе позволить, например радио или вентилятор. Нет ни водопровода, ни холодильника, хотя на одной из печей, которые я посетил, семьи вскладчину купили маленький черно-белый телевизор. Туалет — общий, домик из кирпича на дворе, а воду для мытья, приготовления пищи, питья, мытья посуды нужно приносить или из колодца с ручной подачей воды, или из источника. На многих печах роют свои собственные колодцы, поскольку вода необходима для замеса кирпичной глины. Нет никакой гарантии, что колодец чистый и вода не содержит возбудителей инфекционных заболеваний; один из исследователей утверждает, что вода половины колодцев на печах непригодна для питья. Кассандра Балчин, журналист, живущая в Пакистане, которая занималась исследованием работы печей, обнаружила, что «будучи не в состоянии выплачивать даже небольшие взносы в государственные больницы, рабочие на печах, живущие в переполненных бараках, подвержены заболеваниям туберкулезом, тифом, малярией, холерой и диареей, некоторые дети умирают просто от холода зимой»[76].

Так же как и работа семьи Масих, описанная в начале этой главы, труд всех формовщиков кирпича тяжел и монотонен. Семьи вынуждены работать от зари до зари, потому что их заработков еле хватает для того, чтобы прожить, и потеря даже одного дня означает увеличение долга или голод. Как уже отмечалось, плата за работу настолько низкая, что семьи редко когда могут выплатить свой долг. В среднем семьи получают 100 рупий ($2) за каждую произведенную тысячу кирпичей. Работая изо всех сил, семья может вылепить 1200-1500 кирпичей в день, но 10 % этой продукции может не высохнуть как надо и превратиться в брак. Если не помешает дождь, семья может заработать 700-800 рупий ($14-$16) за полную неделю. Стоимость минимального набора расходов, необходимых для поддержания жизни семьи, составляет как раз эту сумму. При заработках 700 рупий в неделю семья из 4-5 человек может позволить себе весьма скудный рацион, состоящий из пшеничных лепешек, растительного масла, чечевицы, лука, иногда других овощей. Если у семьи по счастью есть коза или куры, они могут добавить в свой рацион молоко или яйца, но мясо едят очень редко. Одна женщина рассказала, что ее семья ест мясо только два раза в год, на мусульманские праздники Ид и Шаб-и-Барат. «Даже овощи мы едим очень редко, — сказала она, — нас спасают лепешки и чечевица, иногда зеленый чили и томатный чатни». Из-за того, что расходы всегда равны или даже превосходят заработки, семья все глубже соскальзывает в пучину долга. Если работа идет хорошо, то семья может продержаться, но если происходит какой-нибудь несчастный случай, болезнь или простои из-за дождя, то почва уходит из-под ног.

Болезнь может оказаться просто катастрофой. Если семья будет голодать, чтобы заплатить за медицинские услуги, она не сможет нормально работать, и ее доходы упадут. Другие события могут оказать такое же страшное влияние: свадьба, похороны, арест родственника (когда требуется взятка), несчастный случай, проливные дожди, засуха — все, что приводит к дополнительным расходам и увеличивает долг семьи. Семьи формовщиков находятся в безвыходной ситуации. Некоторым семьям удается исхитриться и уменьшить долг. Это наиболее вероятно в те годы, когда дети уже подросли, скажем, лет до 11-12 и могут работать наравне со взрослыми; когда погода позволяет работать в полную силу, и не происходит никаких несчастий или болезней. Конечно, даже эти семьи не смогут уменьшить свой долг, если управляющий печи жульничает. Если все складывается хорошо, то некоторые семьи могут продвинуться в выплате долга, но они никогда не смогут справиться с махинациями управляющего.

На печах работает два типа управляющих. Один, осуществляющий общее управление, называется мунши, и он отчитывается непосредственно перед хозяином печи. Под его началом находятся бригадиры различных работ, которых называют ямадар. Некоторые большие семьи формовщиков имеют своего старейшего мужчину в качестве ямадара, и он ведет дела и расчеты с мунши по поводу сдельной оплаты и долгов. Но на многих печах ямадар — посторонний человек, нанятый на работу и получающий плату согласно объему произведенных кирпичей. Такие ямадары обычно работают на печах с самыми жесткими условиями работы, заманивая семьи обещаниями хорошей платы, а затем, вместе с мунши, оплетая их сетями долгового рабства. Все увеличивающийся долг и эксплуатация ведут к возрастающему напряжению на печи. Управляющий и бригадиры запугивают рабочих и мешают им уйти. На некоторых печах наняты вооруженные охранники, и «непослушные» рабочие жестоко наказываются, чтобы запугать и подчинить остальных. Правозащитная организация Human Rights Watch так описывает «случай Салмана».

По мере возрастания долга семьи теряют все больше и больше свободы. Замечательную возможность взглянуть изнутри на жизнь рабочих дает нам рассказ бывшего владельца печи по имени Зафар Икбал. Икбал получил печь по наследству, но когда обнаружил, как там обращаются с рабочими, продал ее. «Идея состоит в том, — сказал он, — чтобы у рабочих никогда не было ни одной свободной рупии, чтобы они не могли убежать»[78]. По словам Икбала, на самых плохих печах «формовщики кирпичей полностью зависят от воли владельца. Жены и дочери постоянно насилуются владельцем печи и его подручными, ни один брак не может состояться без его разрешения». Власть террора может быть институционализировна: «Чтобы запугать рабочих, владелец приходил и разбивал все только что сделанные ими кирпичи, результат целого дня работы — без всякой причины». Нет кирпичей — нет платы, и рабочие живут, опасаясь еще худшего обращения. Зафар Икбал подтвердил случаи пыток на некоторых печах: «Если молодой рабочий поднимает голову или причиняет какое-нибудь беспокойство, они опускают его ногу в печь, чтобы сжечь ее. Это обычное дело. Они заставляют остальных рабочих наблюдать за экзекуцией».

То, что брак требует специального разрешения владельца, приобретает особое значение, когда мужчина умирает или убегает, оставляя свою семью и свои долги. Жена наследует долг, но владелец знает, что она никогда не сможет его возместить, работая одна или с детьми. Когда это происходит, мунши надавливает на какого-нибудь одинокого мужчину, заставляя его жениться на вдове или брошенной женщине и таким образом принять на себя ее долг. Если мужчина соглашается, долг переписывается на его счет. Мусульмане-«шейхи»[79] идут на это, поскольку в их обычаи входит плата выкупа семье невесты до свадьбы, поэтому принятие на себя долга рассматривается как некий эквивалент. В одном из случаев, который получил огласку, владелец печи пытался силой заставить формовщика кирпичей по имени Якуб Масих выкупить жену своего двоюродного брата, когда тот убежал с печи. Никто не женится на женщине, которая слишком стара или нездорова, и владелец будет делать буквально все возможное, чтобы избежать потери долга. Некоторые вдовы были вынуждены стать проститутками владельца печи или менеджера. Зафар Икбал говорит: «Для них это может оказаться единственным способом уменьшить свой долг»[80].

Если владельцу печи кажется, что семья работает недостаточно старательно, он может продать ее, передав долг, другому владельцу печи. Это один из способов, которым владельцы печей в отдаленных районах получают новых рабочих. В Пенджабе печи, расположенные в районе Равалпинди, известны плохими условиями труда и плохим отношением к рабочим. Поэтому владельцы печей и мунши в других районах получают дополнительный контроль над работающими семьями, угрожая продать их долг на печи в Равалпинди. Когда долг продан, мунши с новой печи приезжает на грузовике вместе с вооруженным охранником и увозит семью. Этот способ продажи семей — одна из сторон их рабства. Когда люди утрачивают контроль над тем, где им жить и где работать, когда они не в состоянии защитить себя и свои семьи, они лишаются основных прав человека. Важной частью старой рабовладельческой системы на американском Юге являлось то, что рабы даже на «хороших» плантациях жили под угрозой возможности продажи их «вниз по реке», в руки жестоких хозяев. В конце 1980-х годов большая многопоколенная семья из 44 человек, в основном женщин и детей, была продана с печи, расположенной в Равалпинди, в отдаленный район Азад Кашмир. На новой печи в Кашмире их содержали под замком, а работали они от рассвета до заката. Дважды в день они получали пищу, но им не платили. Через год их просто выбросили на улицу — яркий пример нового рабства: дешевые и легко заменяемые рабы удерживаются ровно столько, сколько нужно для получения максимальной прибыли.

Долговое рабство ужасно само по себе, но есть еще одно обстоятельство, делающее картину еще ужаснее. Эта проблема касается и всей страны в целом, и отдельных печей: сексизм и уничижительное отношение к женщинам. Кажется странным на первый взгляд, что сексизм может иметь разрушительное влияние на производство кирпича, но это так. Я обнаружил это во время продолжительных бесед с рабочими в июне 1997 года. Конфликты возникали постоянно, когда какая-нибудь семья покидала печь, бросая долг и свои нехитрые пожитки. Если семья убегает, владельцы печей преследуют их, берут заложников, подкупают полицию. Когда я спрашивал рабочих, почему им приходится убегать, они ссылались на жульничество в расчетах, из-за которого им не платят. Когда мы попытались поговорить на эту тему подробнее, нам рассказали другую историю. Раз за разом рабочие говорили, что управляющий или владелец печи начал приставать к женщинам их семьи, особенно молодым. Управляющий и владелец печи злоупотребляют властью, которую они имеют над рабочими, используя замкнутое пространство печи и постоянное присутствие там женщин для того, чтобы сблизиться и даже оскорбить их. На печах с самыми плохими условиями жизни женщин даже похищают и насилуют. Практически полная сегрегация мужчин и женщин — печальная особенность пакистанского общества, в результате которой женщина попадает в одну их двух категорий. Существуют женщины, которых мужчины уважают и защищают, обычно это члены их семьи; и существуют все остальные женщины, по отношению к которым многие мужчины не прочь применить силу, если такой шанс представится. По отношению к женщинам из этнических или религиозных меньшинств, к которым принадлежит большинство семей формовщиков, оскорбительное поведение более чем вероятно.

В подобном обществе мужчины чувствует особую обязанность защитить «своих» женщин. Они готовы пойти на многое, чтобы их женщины не появлялись на людях, они стремятся помешать любому мужчине — не родственнику говорить с женщинами из их семьи, касаться их или сидеть с ними рядом. Между семьями достаточно богатыми для того, чтобы их женщины оставались дома в укромном месте, и семьями, женщины в которых вынуждены работать вне дома, лежит глубокая социальная пропасть. Семьи, занятые в производстве кирпичей, со всей очевидностью относятся ко второй группе, и потому они постоянно должны быть начеку. Их опасения часто оправдываются. В Пакистане экономическая или социальная депривация означает также уязвимость и в случае сексуальных домогательств. И такие домогательства могут иметь серьезные последствия: в этом мире мужчин, с их кодексом мужской чести, оскорбление, нанесенное сексуальными действиями, может привести к кровной мести, уничтожающей целые семьи. Достойный мужчина — это тот, кто может защитить женщину. Если к женщине из семьи пристают, позор падает на всех, особенно на мужчин. В этом свете побеги бедных семей с печей приобретают другой смысл. Эти семьи разрываются между необходимостью работать и необходимостью защитить свое достоинство. Но в Пакистане стыд горше гнева, и формовщики, не колеблясь, покидают печь, если управляющий пристает к их женщинам. Они чувствуют, что унижение их женщин делает бессмысленным все их рабочие соглашения. Но они не хотят признать причину, по которой они убежали, потому что это означает признать позор.

Когда я путешествовал по Пенджабу и Равалпинди, я встречался с рядом владельцев печей по обжигу кирпича. Я уверен, что среди моих собеседников были «приличные» владельцы, те, кто был (в разумных пределах) честен. Возле печей, где чаще применяют насилие и где, как кажется, рабочие боятся даже разговаривать, владельцы или управляющие были более склонны скрыться, отказаться от разговора или указать мне и моему пакистанскому коллеге дорогу прочь с их собственности. Нам никогда не угрожали и не грубили на печах, но мы никогда не говорили, что интересуемся долговым рабством. Рассказывая владельцам печей, что мы экономисты, которые интересуются нормами накладных расходов, ценами на топливо, расходами на транспортировку и налогообложением, мы много узнали об основах этого бизнеса. Рано или поздно поднимался вопрос о рабочих и системе предварительной оплаты (называемой peshgi), а также о долговом рабстве, поскольку стоимость рабочей силы является частью бюджета печи.

Некоторые владельцы печей были на удивление откровенны, говоря о похищении детей в залог долга их родителей, это действие они считают вынужденным, но необходимым, чтобы избежать жульничества. С их точки зрения, многие рабочие не заслуживают доверия. Один из владельцев рассказал мне следующую историю, которую он назвал «типичной».

Когда он закончил рассказывать эту историю на урду, сопровождая ее многочисленными жестами, то повернулся ко мне и сказал по-английски: «Наша политика либеральная!» А минуту спустя тот же самый владелец печи рассказал про ненадежных рабочих другую историю, которая разрешилась, когда он удержал в качестве заложников двух человек (и три коровы!) за их долг. Возможно, по сравнению с другими его политика действительно либеральная, его рабочие не выглядят запуганными и свободно говорят о своей жизни. Но трудно пылать энтузиазмом по этому поводу, когда среди 10-15 ребятишек, окруживших нас, многие были с болезнями кожи или сухим кашлем, и только один посещал школу.

Владельцы часто обвиняют рабочих в проблемах, которые возникают на печах, особенно представителей меньшинств — мусульман-«шейхов» и христиан. Президент региональной ассоциации владельцев печей сказал мне, что мусульмане-«шейхи» ловко манипулируют системой предварительной оплаты труда.

Председатель Всепакистанской ассоциации владельцев печей по обжигу кирпича также считает, что аутсайдеры не понимают сути системы предварительной оплаты.

Сколько правды во всех этих историях? Сколько владельцев печей действительно думает так? Сколько из них честно выстраивает отношения с рабочими? Сколько использует систему предварительной выплаты для долгового закабаления? Дать ответ на эти вопросы должны специалисты. Президент федеральной ассоциации владельцев печей подтвердил, что некоторые владельцы жестоко обращаются с рабочими и порой встречаются серьезные проблемы, бросающие тень на всю отрасль. Он предположил, что 2-3 % владельцев эксплуатируют и обманывают своих рабочих. Даже лидер профсоюза рабочих на печах по обжигу кирпича подтвердил, что только часть владельцев нечестна, но он думает, что жульничают и закабаляют рабочих 30-40 % владельцев. Я обнаружил печи, работа которых казалась полностью прозрачной, где нам позволяли копировать всю финансовую документацию и показывать ее рабочим для подтверждения. Анализируя заработки и долги на одной из печей, где я получил самую полную документацию, я обнаружил, что некоторые семьи увеличили свой долг, тогда как другие уменьшили или даже полностью выплатили его в течение сезона. В то время как некоторые владельцы признавали, что сдельная плата за кирпичи находится лишь на уровне прожиточного минимума, они утверждали, что если платить больше, то они утратят конкурентоспособность и погубят дело.

Результаты моего собственного исследования позволяют мне сделать вывод, что до 30 % печей жульничают в своих расчетах с рабочими, но не слишком серьезно. Исходя из других отчетов и свидетельств рабочих, я полагаю, что до 10 % печей практикуют регулярное жестокое обращение с рабочими. Это не так широко распространено, как утверждают некоторые правозащитные организации, тем не менее примерно 75 000 человек насильно удерживаются в долговом рабстве. Конечно, мы не сможем узнать полную правду до тех пор, пока не будет проведена перепись на всех печах, лучше всего силами международной организации. Как говорит Зафар Икбал, получивший печь в наследство: «Инспектора пакистанского правительства по трудовому надзору приезжают на печь раз в год, получают свою взятку и уезжают»[81].

Есть и еще одна причина для осторожных оценок долговой кабалы и грубого обращения: номенклатура печей постоянно меняется. Документация одной из региональных ассоциаций владельцев печей показывает, что половина печей, начавших работу за последние два года, принадлежит людям, которые никогда прежде не владели печами и установки которых существенно отличаются от установок долговременных владельцев. Не следует удивляться этим колебаниям, поскольку печи используются еще и для того, чтобы осушить и выровнять сельскохозяйственные угодья. Года через два-три, когда земля готова для ирригации, печь закрывают. Владелец мог бы начать подвозку земли к печи, но дополнительные транспортные расходы сделают цену кирпичей неконкурентоспособной. Для семьи, у которой есть земля и некоторый капитал (чтобы начать работу печи, нужно примерно $24 000), производство кирпичей может выглядеть достаточно привлекательным делом. Недостаток опыта не воспринимается как серьезное препятствие, поскольку можно нанять опытного мунши, чтобы организовать дело и управлять работой печи. Некоторые молодые и образованные владельцы печей, с которыми я говорил, ясно давали понять, что с их точки зрения, долговое рабство приносит больше проблем, чем выгод. Они хотят придерживаться минимальных предварительных выплат, чтобы удержаться в рамках своих финансовых возможностей, и сосредоточиться на продаже кирпича.

Ситуация на печах определенно меняется, но трудно сказать насколько и в каком направлении. Еще один новый фактор — иммиграция из Афганистана. Эти семьи отказываются от каких бы то ни было авансов, а также отказываются подряжаться на работу на целый сезон. Владельцы печей единогласны в своем описании афганских рабочих, которые, по их словам, работают много и очень быстро, иногда производя кирпича в день вдвое больше, чем мусульмане-«шейхи» или христиане. В то же время все владельцы и управляющие признают, что работа афганских иммигрантов небрежная и неряшливая, и жалуются, что им нельзя доверить производство высококачественного кирпича, который требуют многие покупатели. Не запрашивая никакого аванса, афганцы экономят деньги владельцев, но управляющие никогда не знают, будут ли эти рабочие трудиться на следующей неделе. «По крайней мере, если семья получила аванс, ты знаешь, что она будет здесь, когда тебе это нужно», — так сказал один управляющий.

Система предварительных выплат и долгового закабаления насчитывает в Пакистане сотни, если не тысячи лет. Уходя корнями в феодальные отношения между землевладельцами и крестьянами, со временем она развилась в систему, внутри которой выданные работнику авансом деньги могут превратиться в средство его закабаления. Но эта система, если использовать ее честно и без принуждения, не обязательно несет зло рабочим. Правильная схема ее функционирования выглядит так. Семья обращается к владельцу печи по обжигу кирпича в поисках работы. Возможно, они утратили право пользования землей в регионе, где традиционно были крестьянами, или были изгнаны с земли ее владельцем в ходе механизации, заменившей крестьянские мотыги тракторами. Они могут быть даже беженцами, которые из-за военных действий в Афганистане или Кашмире были вынуждены покинуть свои дома. Каковы бы ни были причины, семья оказывается в отчаянном положении и готова взяться даже за тяжелую и жаркую работу на печи по обжигу кирпича.

Если владелец печи согласен взять их на работу, он выплачивает им некоторую сумму денег в качестве аванса. Этого хватает, чтобы устроиться в одном из домов, построенных возле печи, получить необходимые инструменты и купить кое-какую еду. Возможность проживать в доме, построенном рядом с печью, будет особенно привлекательной для бездомных беженцев. Пусть это грубое и простое жилище, но это крыша над головой, где есть вода и топливо. Получив аванс, семья приступает к работе на владельца печи до тех пор, пока долг не будет выплачен. Фиксированного заработка нет, работа оплачивается сдельно. Чем больше кирпичей семья сделает, тем больше денег она получит. Чем больше дней члены семьи могут работать, тем лучше, но если идет проливной дождь, работа прекращается и семья не получает ничего. Владелец печи или управляющий записывает, какой аванс получила семья и сколько кирпичей она сделала. Некоторые семьи ведут свои собственные записи, пересчитывая сделанные кирпичи в конце каждого дня. Но многие семьи не умеют ни писать, ни считать и должны целиком полагаться на записи управляющего.

Сделанные кирпичи поступают в уплату долга, но поскольку долг обычно велик и требует для выплаты несколько недель работы, семья вскоре вынуждена вновь просить деньги у управляющего, чтобы купить еду и другие необходимые вещи. В зависимости от того, сколько кирпичей они делают и сколько они уже заняли, долг может либо медленно уменьшаться в течение нескольких месяцев, либо медленно возрастать. Если семья работает старательно и не причиняет никаких хлопот, управляющий и хозяин не волнуются по поводу невыплаченного долга, поскольку долг удерживает рабочих у печи. Владельцу нужно как-то привязать рабочих, потому что печь требует постоянных поставок сырого кирпича. Процесс разжигания печи — дорогой, если рабочие уйдут в середине сезона, печь придется останавливать, что приведет к серьезным финансовым потерям.

Год насчитывает два сезона по производству кирпича: один заканчивается в конце декабря, другой — в конце июня. В конце каждого сезона рабочие могут выбрать, перенесут ли они свой долг на следующий сезон, который начинается примерно через шесть недель после окончания предыдущего, или попытаются найти другого владельца печи, который «выкупит» их долг у теперешнего менеджера и перевезет семью на другую печь. Работа останавливается в июле и августе из-за дождей, которые делают ее невозможной, а также в январе и феврале, потому что становится слишком холодно и темно, чтобы сушить сырые кирпичи перед обжигом.

При такой простой системе рабочие получают достаточно денег, чтобы поддерживать жизнь на уровне прожиточного минимума, и определенные гарантии занятости. Владельцы также уверены, что у них будут нужные им рабочие тогда, когда это нужно. Работа тяжелая, но она постоянная, и жилище, которое она дает, может стать первым шагом вверх для семьи, которая была выселена или вынуждена была бежать. При сопутствующей удаче и упорной работе семья может выплатить долг и, возможно, продвинуться к большему благополучию. Если же в семье произошло несчастье, такое, как болезнь или смерть, долг может возрасти из-за платы за медицинские услуги или расходов на похороны, и процесс выплаты долга начнется сначала. Предварительный платеж в обмен на обещание будущей работы может быть выгоден и рабочим, и владельцу печи. Безусловно, для рабочих семей он выгоден только в условиях нищеты. Если бы в Пакистане были гарантии занятости или какое-то обеспечение прожиточного минимума, ни одна семья не стала бы работать в подобной системе предварительных выплат. Хотя эта система позволяет заработать немного больше, чем случайные заработки, она все равно означает жизнь в совершенной нищете. Привязывание семьи к печи с помощью долга — знак лишений, а не свободного выбора свободного рабочего. Даже когда она применяется честно, система предварительных выплат — тяжелый и гнетущий образ жизни.

Если система предварительных выплат применяется так, как я ее описал, она не является средством долгового закабаления. Это ужасный способ заработать на жизнь, тяжелый и для детей, и для взрослых, но он плох настолько, насколько и многие другие виды работ в развивающемся мире, — и это лучше, чем не иметь вообще никакой работы и ходить голодным. К сожалению, эта система не всегда используется честно. Она легко трансформируется из системы авансирования и сдельной оплаты в систему закабаления, превращающую формовщика в раба. Ключевыми являются два способа. Во-первых, управляющий может манипулировать долгом и сдельной оплатой, чтобы постоянно держать семью в долгах. Есть несколько способов это делать, все они возможны в основном благодаря необразованности рабочих. Наиболее часто управляющий просто записывает больший долг, чем семья в действительности имеет. Если семья просит немного денег на покупку еды, управляющий дает эти деньги, но записывает сумму долга, дважды превосходящую выданные деньги. Другие издержки также могут быть включены в сумму долга: за испорченный товар, поломку, расходы на топливо, транспортировку, налоги. На некоторых печах рабочие должны покупать всю еду у управляющего. Стоимость этой еды очень высока и добавляется, иногда еще и увеличившись, прямо к сумме долга. Когда наступает время подсчитывать кирпичи, управляющий считает не все и вычитает определенный процент как «брак». Позднее он еще раз может изменить записи, уменьшая сумму денег, которую нужно выплатить семье за произведенные ею кирпичи. Результатом является долг, который никогда невозможно выплатить, как бы упорно семья ни работала. Именно на этом делает акцент ООН, давая определение долговому закабалению в Дополнительной конвенции по запрету рабства (1956). Согласно этому документу, долговое закабаление происходит, когда кто-нибудь работает, предоставляя свои услуги в уплату долга, но «стоимость этих услуг, разумно оцененная, не используется для погашения долга или продолжительность и характер этих услуг соответственно не ограничены и не определены». Иными словами, семья попадает в ловушку из-за бесчестной бухгалтерии.

Таким образом, семьи обманывают и удерживают до тех пор, пока они не начинают осознавать, что никакое количество работы не уменьшает их долг. Семьи, которые понимают, что управляющий их обманывает, часто начинают думать о побеге. В этот момент в игру вступает второй фактор — насилие, закрепляющее зависимость. Как мы говорили, дети могут стать заложниками в качестве гарантии выплата «долга». На некоторых печах ворота вокруг домов запирают на ночь и выставляют вооруженных охранников. Содержание вооруженных стражей повышает стоимость функционирования печи, но дешевле нанять трех громил, чем платить зарплату пятнадцати семьям. Если семье или даже одному человеку удается бежать, управляющий и охранники организуют погоню. В Пакистане полицию можно нанять и послать на поиски убежавших рабочих. Записи управляющего о семейных долгах дают основание для ареста членов семьи, и полиция возвращает их на печь. Оказавшись там, рабочие могут быть избиты, чтобы «преподать им урок», и деньги, заплаченные полиции, будут добавлены к сумме долга.

Когда основные правила системы предварительных выплат нарушены, семьи работают только за еду, которую они получают, и за жилище. Они потеряли свою свободу и живут под угрозой насилия. Как и в большинстве примеров нового рабства, факт закабаления скрывается с помощью юридических уловок. В случае запроса, владельцы печей показывают записи долгов и низкой производительности, которые оправдывают их контроль над работающими семьями. И так же, как и другие жертвы нового рабства во всем мире, все члены рабочих семей заменяемы. Реальный долг, который семья, возможно, имеет, ничтожен по сравнению с теми выгодами, который владелец печи получает от их работы. Поэтому, если владелец печи решает закрыть свою печь или если основной работник семьи заболевает или получает травму, то самое простое, что можно сделать, просто выгнать семью за ворота, сделав их бездомными вновь. Конечно, если удается «продать» семью с их долгом на другую печь, это гораздо лучше. Долг наследуется, а умный управляющий может держать семью в кабале на протяжении поколений, выплачивая столько, сколько надо для поддержания относительного здоровья работающих, и сохраняя сумму долга достаточно большой, чтобы навечно привязать семью к печи. Когда это происходит, рабочие начинают психологически адаптироваться к ситуации. Долг становится постоянной принадлежностью их жизни, такой же неизменной, как солнце летом и дождь зимой. Изолированные на печи, они обладают смутными представлениями о других возможностях. А их дети мало что знают о другом образе жизни.

Есть и еще одна причина, связывающая рабочих, — честность. Так же, как и бразильские производители древесного угля, рабочие на печи чувствуют обязательства заплатить свой долг, даже когда их обманывают. Может быть, они не уверены в том, что их обманывают, но они знают, что деньги на еду им нужно получать у управляющего. Если в семье случается болезнь или смерть одного из ее членов, то это значительно увеличивает сумму их долга. Самые бедные рабочие практически не имеют никакой собственности или перспектив, но у них есть гордость и репутация — и они держатся за них. Важно помнить, что доброе имя многое значит для этих людей. Случайные рабочие, пользующиеся репутацией неумелых и бесчестных, никогда не будут приняты на работу: рабочий печи, имеющий безнадежный долг, никогда не сможет получить аванс для семьи в случае необходимости. Рабочие зажаты между Сциллой гордости и Харибдой экономической необходимости.

Для тех, кто изучает новое рабство, было бы очень удобно, если бы владельцы печей аккуратно поделились на две группы: тех, кто честно работает в рамках системы предварительных выплат, и тех, кто использует ее для долгового закабаления. К сожалению, являясь человеческими существами, они не могут этого сделать, располагаясь вместо этого вдоль непрерывной оси, на одном полюсе которой абсолютно честные предприниматели, а на другом — жестокие рабовладельцы. Это делает долговое закабаление еще более трудным для наблюдения и увеличивает сложности даже в оценке диапазона проблем. На некоторых печах небольшое жульничество и обсчет растягивает срок выплаты долга и увеличивает доходы владельца, но не угрожает жизни или элементарной свободе рабочих.

Существует еще две проблемы системы предварительных выплат и связанного с ней закабаления за долги, которые мы должны принять в расчет.

Первая связана с тем, что обычно на долг семьи не начисляются никакие проценты. Во многих странах, где с помощью долговых обязательств закабаляют людей, именно обложение долга высокими процентами является провоцирующим механизмом. Действительно, ссудный процент в сумме 50 % в месяц делает ненужным любое жульничество с бухгалтерией, поскольку долг будет расти неумолимо вне всякого контроля со стороны должника. Но Пакистан, как и Мавритания, — мусульманская республика, и, хотя исламские законы мало помогают в деле предотвращения долгового закабаления, они запрещают ростовщичество, дачу денег в долг под непомерный процент. Сбивающая с толку изощренность состоит в том, что владельцы печи могут нарушать основные права человека, но они не начисляют процент на долги своих рабочих.

Другая проблема касается перемещения рабочих в конце каждого сезона. В конце июня и в конце декабря, когда печам дают остыть и производство останавливается, открывается рынок перемещений рабочих. В это время главы большинства семей могут получить от управляющего листок бумаги, на котором записаны имена членов семьи, работа, которую они могут выполнять (производитель сырых кирпичей, присматривающий за огнем, разгрузчик печи и т. д.), а также общую сумму их долга. После этого представители семей посещают другие печи и ведут переговоры с управляющими по поводу их долга и переезда на другую печь. Разрешается уезжать только главе семьи, остальные члены семьи остаются как гарантия его возвращения. На тех печах, где система предварительных выплат превращена в систему долгового закабаления, никому из рабочих могут не позволить покинуть печь. Но в этом случае владелец печи должен кормить их до тех пор, пока не начнется следующий сезон. Для рабочих переход — рискованное предприятие. Управляющий печи, который стремится к закабалению рабочих, будет активно набирать рабочих, обещая им высокую оплату и хорошие условия. Семья может поменять небольшое жульничество, практикующееся на одной печи, на грубое притеснение в условиях долгового рабства, имеющее место на другой. Некоторые рабочие могут улучшить свою сдельную оплату или условия труда благодаря правильному выбору. Нечестный владелец печи в любом случае не проиграет: он либо удержит своих рабочих на следующий сезон, используя долг, либо получит деньги за искусственно раздутый долг. Перемещения рабочих в конце каждого сезона также позволяет владельцам печей скрывать свою реальную власть: когда семьи вместе со своими долгам переходят с одной печи на другую, хозяева всегда могут указать на «свободное перемещение» рабочей силы.

Свобода — растяжимое понятие в сегодняшнем Пакистане. В недавнем прошлом оно было совсем незначимым. В XVII и XVIII веках свободное перемещение рабочей силы было частью перехода Европы от феодализма к раннему капитализму. Еще одним важным изменением был слом старой системы жесткой иерархии, которая структурировала и направляла жизнь общества. Землевладелец и крестьянин, аристократ и ремесленник — в феодальном мире все они были связаны жесткими персональными обязанностями, пронизывающими строгую систему социальных классов. В Пакистане эта иерархия так и не исчезла. Это по-прежнему феодальная страна, слегка прикрытая мишурой капитализма XX века. Многие историки полагают, что современное общество возникает, когда формальные, но якобы рациональные бюрократические организации замещают личную власть сильных людей или кланов. Легко забывается, если живешь в Европе или Северной Америке, что не так давно, в феодальном мире, правосудие отправлялось местным феодалом, а не законом, и это «правосудие» могло быть сколь угодно произвольным, несправедливым, жестоким, служащим интересам людей у власти, а не абстрактному чувству справедливости. Этот исторический экскурс важен для понимания контекста долгового закабаления: в Пакистане феодализм здравствует и процветает.

Представьте, что какое-то фундаментальное изменение потрясло город, в котором вы живете, и власть полиции, местной администрации, органов здравоохранения и даже федерального правительства исчезла в одну ночь. Кто окажется у власти? Если у вас магазин, как вы остановите людей, желающих забрать ваши товары и уйти, не заплатив? Как вы можете помешать людям отнять у вас ваш дом? Кто даст гарантии, что основные правила торговли будут соблюдаться? Вы обнаружите, что вся ваша надежда — на власть и на ваши отношения с теми, у кого она есть. В Пакистане, если вы владелец магазина, то, скорее всего, у вас будет вооруженный охранник у дверей, и даже уличные торговцы вскладчину нанимают людей с автоматами, патрулирующих улицы, где они устанавливают свои ларьки. Но вооруженный охранник дает немного защиты. Реальная власть принадлежит тому, кто контролирует много вооруженных людей, кто может их мобилизовать, когда это необходимо. А когда вся власть в обществе поделена между такими людьми, единственный способ обрести безопасность заключается в установлении системы взаимных обязательств с одним из них.

Персональные отношения становятся решающими в таком мире. Они — ваша защита и средство существования, обеспечивающие ваше будущее и вашу безопасность. В Пакистане, особенно в сельской местности, такие отношения имеют особую значимость. Если вас обманули или обидели, обычно нет смысла обращаться в полицию. Они просто-напросто еще одна вооруженная банда, действующая в своих интересах и предлагающая свои услуги по самым высоким ценам. Если с вами обошлись неправильно, вы должны обратиться к своему патрону, человеку, который сможет использовать свою репутацию и власть, чтобы исправить несправедливость, от которой вы пострадали. Но как к нему попасть? Как стать клиентом или вассалом обладающего властью человека, который вас защитит?

Большинство уже рождается, имея патрона, присматривающего за ними. Когда власть носит персональный характер, семья приобретает особое значение. Кровные связи становятся непосредственной первой границей, разделяющей нас и их. В Пакистане вы знаете свою семью вплоть до троюродных братьев и двоюродных прадедушек. Вы знаете, кто в семье обладает властью, а кто — нет, и вы смотрите на тех, у кого она есть, в надежде получить привилегированное обращение, работу и защиту. Кастовые и религиозные отличия только усиливают эти властные семейные отношения. Позиция касты задает авторитет в обществе вне зависимости от финансового положения, и каждый пакистанец прекрасно знает положение своей касты. Саидиты, прямые наследники пророка Магомета, находятся на вершине социальной лестницы, часто имея добавку шах к своему имени. Кастовый порядок затрагивает все слои общества, включая арендаторов и земледельцев, бизнесменов и ремесленников, вплоть до самых низких каст, к которым относятся люди, выполняющие грязные работы, такие, как обряжание мертвых или уборка улиц. Эти работы часто поручаются социальным группам, недавно принявшим ислам или вообще не являющимся мусульманами.

Не удивительно, что люди внизу кастовой лестницы — самые бедные и наименее образованные. На печах по обжигу кирпича трудятся рабочие, почти полностью принадлежащие к двум самым низким кастам в Пакистане: мусульмане-«шейхи» и христиане. Мусульман-«шейхов» часто называют грязным словом musselis, имея в виду их позднее обращение в ислам. Много раз в Пакистане я спрашивал, почему к мусульманам-«шейхам» относятся с таким презрением и пренебрежением. Много раз мне говорили, что это связано с тем, что они «обращенцы». Но разве, спрашивал я, не были все мусульмане когда-то «обращенцами»? Да, отвечали мне, но эти мусульмане-«шейхи» грубы и необучены, поскольку обратились всего две-три сотни лет назад. Кастовые предрассудки, так же как и расизм, никогда не следуют логике. Но если мусульмане-«шейхи» — хотя бы бедные родственники, то христиане — просто посторонние за забором. Некоторые семьи христиане исторически, другие — принадлежат к низшим кастам, принявшим христианство во времена Британской империи. Их всех считают не заслуживающими доверия и примитивными. Описывая своих рабочих-христиан, владельцы печей в Пакистане использовали в точности те же слова, которые я слышал от расистов в Алабаме двадцать лет назад. «Вы должны понимать, — говорил мне один из них, — они не способны ни планировать, ни копить деньги, они живут сегодняшним днем — если получат немного денег, то тут же их пропьют или выбросят на ветер». Единственное, что не упоминалось, это врожденное чувство ритма (которое обычно упоминают расисты в разговорах о неграх). Меня уверяли, что система предварительных выплат работает на пользу этих примитивных христиан, избавляя их от ответственности распоряжаться собственными финансами и удерживая их дикие порывы под контролем.

Мусульмане-«шейхи» и христиане часто не имеют самого важного — связей с патроном. Поскольку у них никогда не было родственников, обладающих властью, единственный путь, позволяющий им получить защиту, это стать клиентом властной персоны. Слово клиент имеет приятное современное звучание, напоминающее об отношениях между адвокатом и его клиентами, но я имею в виду совсем другое. В феодальном обществе феодальный клиент назывался вассалом, и это гораздо ближе к реальности Пакистана. Мой словарь определяет вассала, как «скромного слугу или подчиненного, раба». Вассалов, находящихся в самом низу властной лестницы, проще всего забыть или выбросить вон. Некоторые рабочие приходят на печь, когда их землевладелец, ближайшая к ним фигура, которую они могут рассматривать как патрона, выгоняет их прочь, как помеху, мешающую модернизации его землевладения. Многие, никогда не связанные с властными семьями, заботятся о себе сами как могут и страдают от постоянной эксплуатации. Быть вассалом означает иметь обязательства по отношению к своему господину и ждать в ответ, как минимум, физической защиты. На печи по обжигу кирпичей система предварительных выплат — средство создания отношений вассал — господин в наиболее выраженной, хотя и временной, форме. Обязательства владельца печи непосредственны и имеют денежное выражение в виде аванса. Кроме того, он предлагает защиту от голода и элементарные удобства. В ответ семья отдает свою свободу и всю свою производительную способность по крайней мере на сезон. Система предварительных выплат — феодализм, переведенный в термины кратковременного капиталистического производства.

Во всем Пакистане смешение феодальных и капиталистических отношений порождает серьезное напряжение. Иностранные средства массовой информации наводнили страну, особенно в форме телевизионных программ, передающихся со спутника, порождая раздражение и фрустрацию среди консервативного мусульманского населения. В то время как некоторые политики и интеллектуалы пытаются втянуть Пакистан в современный мир, фундаменталисты возлагают вину за все проблемы страны на коррумпированное влияние материалистов, безбожные западные власти. Согласно традиционалистам, танцор на MTV несет дух мятежа и консьюмеризма, отравляющий умы пакистанской молодежи. Конфликты, порожденные этим напряжением, в истории не уникальны. Выход Европы из феодализма был отмечен сотнями лет войн, насилия, нетерпимости и террора. Вполне понятно, что напряжение между феодализмом и модернизацией в Пакистане проявляет себя в конфликтах и насилии. Действительно, трудно найти в Пакистане предмет спора, который бы не был залит кровью. Чем дальше общество втягивается в насилие на религиозной или политической почве, в котором проявляется этот базовый конфликт, тем дальше в тень отходят такие проблемы, как рабство и долговое закабаление. Проблемы рабочих, производящих кирпич, не заметны в пылу священной войны.

Конфликты в Пакистане бывают межличностные или безличностно политические. Для большинства людей насилие чаще всего связано с семейной кровной местью. Чтение пакистанских газет — процесс печальный и вызывающий недоумение. Каждый день можно прочитать репортажи об убийствах, о вооруженных бандах, взрывающих целые семьи, о похищении людей и изнасилованиях, и во всех случаях приводится один и тот же мотив — «старая вражда». Оборотная сторона персонализированной защиты, которую патрон должен обеспечить, заключается в том, что у него нет ни минуты покоя. Любое неуважение, любая обида должны быть отомщены, или общественное влияние патрона, а следовательно всего его клана, пострадает. Каждый акт мщения вызывает ответный взрыв насилия, и замкнутый круг смерти и разрушения повторяется снова и снова. Кровная месть между семьями и кланами, сопровождающаяся насилием, может тянуться на протяжении поколений. Один человек сказал мне абсолютно серьезно: «Мужчина должен иметь много сыновей, потому что они всегда погибают в ходе кровной мести». Если бы враждующие стороны рубились мечами и ножами, как в старые времена, возможно уровень смертности был бы ниже. Но война в Афганистане наводнила страну оружием, автомат Калашникова стоит около $100 в любом магазине оружия. Автоматическое оружие и пикапы Тойота способствуют быстрым схваткам со смертельным исходом. Когда я уезжал из Пакистана, парламент обсуждал закон, предписывающий всем пассажирам мотоциклов ездить боком, как в дамском седле, чтобы снизить число наемных убийств, осуществляемых мчащимися мотоциклистами. Одним из наиболее ужасных последствий этой вендетты является высокий уровень изнасилований и пыток, совершаемых над женщинами. Гарантированный способ отплатить за обиду и унизить своего обидчика — похитить и изнасиловать женщину из его семьи. Рядом с репортажами об убийствах в ежедневных газетах помещаются репортажи о девушках и женщинах, похищенных и изнасилованных группами мужчин. Хотя пресса обычно не связывает это со «старой враждой», меня уверяли, что эти нападения — следствие кровной мести.

Где же социальные институты, работающие, чтобы разорвать этот круг насилия? К сожалению, они тоже ведут свою маленькую войну. В этой исламской республике, где государственная религия обладает огромным влиянием, религиозные лидеры не проявляют особого интереса к совместной работе с целью достижения согласия. Существуя параллельно с кровной местью и тесно сплетаясь с ней, в стране постоянно происходят войны между направлениями и сектами внутри ислама. В некоторых районах мечети с различной интерпретацией Корана соревнуются при помощи громкоговорителей, укрепленных на минаретах. День и ночь работающие на полную мощность звуковые системы оглушают молящихся и проповедников, черня своих оппонентов и призывая «верных» избегать их или даже нападать на них. В 1996 году в отчете о правах человека в Пакистане сообщалось о значительном прорыве: «В 1996 году не сообщалось ни об одном случае сожжения или забивания камнями до смерти еретиков фанатичной толпой»[82]. Но подтверждалось, что, судя по другим показателям, религиозная нетерпимость и насилие остаются высокими. В схватках между суннитами и шиитами ежегодно погибают примерно 400 человек. В одной сельской местности в 1996 году ряд оскорблений, написанных на стене, привел к десятидневной битве. Связь с остальными районами страны была прервана, поскольку враждующие стороны использовали друг против друга минометы и ракетные комплексы. По сообщениям правительства, потери составили 97 убитыми и 89 раненными, правозащитные организации полагают, что погибло более 200 человек[83].

Такие крупные схватки — лишь вершина сектантского айсберга. Постоянный поток заказных убийств не прекращается, поскольку каждая группировка «целится» в лидера враждебной группировки. В 1996 году только шииты потеряли убитыми 22 лидера и официальных лица. В ответ на эти убийства вооруженная банда провела атаки, направляя огонь автоматов на молящихся или на религиозные шествия, не особо разбираясь, кто оказался под огнем. В 1997 году три подобных инцидента за два месяца оставили 53 человека убитыми и 312 раненными. В шесть-семь мечетей каждый год закладываются бомбы. Одна суннитская группа, арестованная в Лахоре, призналась в совершении 21 убийства в течение двух лет. При таком высоком уровне потерь различным исламским сектам необходимо найти способы увеличить число новых сторонников. Поскольку в Пакистане нет эффективной государственной системы образования, воинствующие группы сектантов организовали свои собственные школы. Только в одном штате Пенджаб существует более 2500 школ-медресе или религиозных семинарий. По правительственным оценкам, в этих школах обучается 219 000 детей, преимущественно мальчиков. В стране, где половина населения не достигла восемнадцатилетнего возраста, нет недостатка в молодых мальчиках, которых можно наполнить самоубийственным религиозным пылом.

Ниже уровня той полномасштабной войны, которую ведут сунниты и шииты, — акты насилия, осуществляющиеся этими основными сектами ислама по отношению к более мелким, неконформистским религиозным группам, таким, как ахмадийцы, которые воспринимаются как еретики. Вместе с христианами и индусами они терпят и насилие, и постоянную дискриминацию. Законы против богохульства и нетрадиционных религиозных практик, хотя и противоречат пакистанской Конституции, являются эффективным оружием в руках фанатиков. В 1996 году 2467 ахмадийцев и христиан были арестованы согласно этим законам и обвинены в таких преступлениях, как «проповедование» или «выдавание себя за мусульман». По всей стране ахмадийцы и христиане подвергаются постоянной дискриминации, им отказывают в работе, займе денег, проживании и даже в доставке почты. Толпы «правоверных» мусульман атакуют христианские церкви и ахмадийские мечети, избивая молящихся, разрушая здания и оскверняя кладбища. Одна из мусульманских семей отказалась принять переход их сына в Ахмадие и пошла напролом, обручив его с кузиной, мусульманской девушкой. Когда через два месяца он не изменил свои взгляды, родители невесты обвинили его в хитрости и обмане, а кроме того, в адюльтере[84] — преступлении, которое в Пакистане карается смертной казнью.

Смерть находит также правительственных чиновников и политических лидеров, часть которых противостоит религиозным сектам. Практически все политические партии имеют вооруженные подразделения и часто атакуют друг друга, так же, как и правительство. Каждый год около 300 человек погибают в нападениях на политических деятелей. В самом большом городе, Карачи, летом 1997 года волна насилия вышла из-под контроля, когда вооруженные нападения и расправы в стиле гангстеров происходили каждый день. За день до того, как я уехал из Пакистана, бомба в Карачи разрушила штаб-квартиру одной из политических партий, убив более 20 человек. Уровень насилия вынуждает правительство очень осторожно касаться спорных вопросов. Конституционные гарантии свободы веры или прав рабочих просто игнорируются чиновниками, которые боятся возмездия со стороны фундаменталистов. Убийства юристов и судей парализовали систему правосудия: когда решение по разбираемому в суде случаю может вызвать гнев фундаменталистов, судьи просто «принимают дело к рассмотрению», которое тянется на протяжении долгих лет. Юрист, специалист по правам человека, которая вела дела рабочих на печах по обжигу кирпичей, обвинена в «призыве молодых людей к бунту против веры». Религиозные деятели постановили, что она «заслуживает побивания камнями», давая фанатикам право напасть на нее. Возможно, лишь благодаря вооруженной охране в ее офисе этого пока не произошло.

Произвол внутри и вокруг системы законодательства помогает разрушать любое решение по поводу всепроникающего насилия. Как и в Мавритании, в Пакистане — шизофреническая правовая система, разделенная между государственным законодательством (трактующим гражданские и уголовные правонарушения) и исламским законом шариатских судов. Эта двойная система правосудия ведет к постоянным баталиям по поводу юрисдикции и прецедентов. Поскольку обе системы законов считаются официально имеющими силу, хотя они иногда противоречат друг другу, давление фундаменталистов или политических групп часто определяет результаты правосудия. Возьмем для примера два случая, имевших место в 1996 году и касавшихся права женщины выбирать себе мужа. Две взрослые мусульманки, которые сами выбрали себе мужей, вышли за них и заявляли о своих правах действовать как независимые личности согласно пакистанской Конституции, обвинялись в адюльтере их собственными родителями. Суд, следуя законам Корана и под сильнейшим давлением фундаменталистских групп постановил, что браки, заключенные хотя и взрослыми женщинами, но без родительского согласия, являются недействительными. Более того, они постановили, что «полиция должна расследовать эти случаи и довести их до логического конца», что означает обвинение мужей в адюльтере, который влечет за собой смертную казнь[85].

Правовая путаница и нарушение закона — важный пункт в нашем исследовании, поскольку они создают контекст, в котором рабство может процветать. Если выполняются только те законы, которые проталкиваются группами влияния, если закон работает только для тех, у кого есть власть, тогда для людей, не находящихся у власти, права не существует. Рабочие на печах или другие кабальные работники не имеют влияния, политической власти или экономической силы. В разделении, задаваемом религией и кастами, они находятся не на той стороне. Законы, регулирующие долговое закабаление, не выполняются, более того, искажаются в целях поддержания рабства. Когда вооруженные банды могут отодвинуть правовую систему в сторону, закон теряет всякий смысл. Пакистан балансирует на краю падения в бездну, где правит сила. Специальный представитель ООН Нигель Родли утверждает, что «пытки людей в застенках полиции и вооруженных формирований свойственны Пакистану, широко распространены и систематичны. Пытки применяются, чтобы получить информацию, для наказания, унижения, запугивания, в качестве мести или с целью получения денег от задержанных или их семей»[86]. Далее Родли приводит жуткий ряд специальных пыток, включающий изнасилование, электрошок гениталий, использование электродрели. Когда полиция превращается в преступников, рабство имеет шанс укорениться.

Насильственная поддержка долгового закабаления со стороны полиции — ключевой момент нового рабства. В старой рабовладельческой системе официальные законы поддерживали факт владения одного человека другим, но в новом рабстве, когда рабство существует вопреки писанному праву, силовые структуры превращаются в преступников и обеспечивают не официальное владение, а контроль. Предполагается, что правительство сохраняет монополию на использование силы и насилия в рамках правовой системы и только в качестве крайнего средства. Когда использование силы децентрализовано и принадлежит тем группам, у которых под контролем максимальная огневая мощь (обычно это полиция), то рабство процветает. Эта важнейшая тема возникает вновь и вновь с распространением нового рабства. В Таиланде, Бразилии, а теперь в Пакистане мы видим правительство, которое запрещает рабство, в то время как полиция поощряет его и наживается на нем. История, рассказанная мне рабочим по имени Атолла на печи по обжигу кирпичей, проясняет, как полиция участвует в контроле над закабаленными рабочими.

История Атоллы — длинная и сложная, но типичная. Связи, соединяющие семейные группы и сделавшие людей марионетками в манипуляциях владельца печи, соответствуют тем сплетениям обстоятельств, которые приводят к кровной мести и конфликтам. Если бы семья Атоллы не была безземельной и слабой, принадлежащей к мусульманам-«шейхам», давно оставившей всякую надежду на возмездие, то они бы обдумывали, как отомстить за себя владельцу печи. Они не пытаются отомстить еще и потому, что ответный удар нанесла бы полиция, которая рада выполнить любую грязную работу для владельца печи. Поскольку существуют другие вооруженные группировки, у полиции нет монополии на насилие, но она — единственная группа, которая может использовать насилие абсолютно безнаказанно.

Вероятно, было бы легче понять притеснение, которое испытывают рабочие, производящие кирпичи, там, где окружающая среда сурова и борьба направляется отчаянием. Но в Пенджабе, где я изучал жизнь рабочих-формовщиков, богатые природные условия, которых вполне достаточно, чтобы обеспечить всех.

Во многих отношениях Пенджаб не похож на место, где можно встретить такое принуждение и закабаление. Это земля удивительного плодородия и цветущей сочной красоты. Жаркое лето и муссонные дожди обеспечивают два урожая в год, и на протяжении долгого времени регион является житницей всего субконтинента. Основной урожай составляют рис, пшеница, соя, чечевица, кукуруза, сахарный тростник, хлопок, горчица. На полях также растут лимоны, лаймы и апельсины. На крестьянских огородах растут любые овощи, которые только можно вообразить: дыни, кабачки, гомбо, помидоры, картофель, лук, чеснок, табак. Имея люцерну для корма и пространство для выпаса скота, Пенджаб в состоянии обеспечить безбедную жизнь своим фермерам.

Именно потому, что он так плодороден и легко достижим, Пенджаб был ареной войн на протяжении тысячелетий. Сегодня бóльшая часть земли находится в частном владении, но продолжающееся деление земли между сыновьями в каждом поколении и последствия земельной реформы уменьшили размеры индивидуальных наделов. До недавнего прошлого большинство людей в Пенджабе было привязано, как феодальные вилланы, к земле. Британия в период своего долгого правления не видела никаких резонов менять этот порядок. Когда страна стала независимой в 1947 году, Пенджаб был поделен между Индией и Пакистаном, и это разделение принесло много страданий людям. Огромное число сикхов спасалось бегством на восток, в Индию, тогда как мусульмане перемещались на запад, в Пакистан. Этот двухсторонний исход был отмечен резней, насилием и экспроприацией земли и собственности.

Время, прошедшее после раздела, принесло много перемен в Пенджаб. Пятьдесят лет назад кастовая сегрегация была очень сильна. Крестьяне, принадлежавшие к мусульманам-«шейхам», жили в жестокой, непрекращающейся нужде, никогда не владея землей, на которой они работали, и часто обслуживая одних и тех же помещиков на протяжении многих поколений. Низшие касты терпели крайнюю дискриминацию. Людям, принадлежащим к этим кастам, включая крестьян, не разрешалось касаться еды и даже сидеть на тех же скамейках, что людям из высших каст (отсюда название этих каст — «неприкасаемые»). Сегодня им доступна практически любая работа. Уменьшилось также дискриминация в сфере социальных взаимодействий: мусульмане-«шейхи» теперь сидят на любых скамейках, пьют чай вместе с людьми из высших каст и обмениваются с ними рукопожатиями. Частично эти перемены связаны с крушением прежнего рынка труда. Феодальная система изменилась с механизацией сельского хозяйства, в фермерство стали вкладываться сторонние деньги. В то же время низшие касты больше узнали о своих правах. Некоторые политические группы работали над образованием низших каст и включением их в политическую систему. На кирпичных печах большинство рабочих, с которыми я разговаривал, начали голосовать в 70-е или 80-е годы, хотя многие теперь этого не делают, потому что не верят, что политики чем-нибудь им помогут.

Быстрый рост населения также имел серьезные последствия. Улучшения в системе здравоохранения и увеличение количества продукции современного земледелия привело к резкому росту населения в сельских районах. Результаты впечатляют: в Пакистане более высокий уровень рождаемости и семьи больше, чем в Индии; наиболее красноречив тот факт, что в Пакистане половина населения не достигла 17-ти лет. Как можно ожидать, дети — повсюду, и Пенджаб не исключение. Дети работают или играют везде, куда ни посмотришь, но они редко ходят в школу, система образования в Пакистане в значительной мере перестала работать в сельских районах. Это постыдный факт — в то время как население Пакистана молодеет, образование становится все менее и менее доступным. Огромное число детей в Пакистане означает, что душевой доход очень низок, примерно $400 в год. Это даже ниже, чем в Мавритании, но условия жизни бедняков в этих двух странах разительно различаются. Расползающаяся пустыня в Мавритании означает, что за каждую крошку продовольствия надо биться, уровень рождаемости снижается из-за плохого питания и истощения. В Пенджабе, если не случаются засухи или серьезные наводнения, еда присутствует в достаточном количестве, если не сказать в изобилии. Рацион питания можно разнообразить, и даже есть какое-то время для отдыха.

Несмотря на беспорядки, связанные с разделом между Индией и Пакистаном, и потрясения социальных перемен, Пенджаб остается плодородным и плодоносящим. Постройка больших каналов в конце XIX — начале XX века только увеличили плодородие земли. Это регион, который может удовлетворить практически каждую потребность человека, включая приют. Богатые почвы Пенджаба имеют еще одно свойство — большая их часть годится для производства кирпича, который получается тяжелым, плотным и долговечным. Практически каждый дом, овин или сарай в Пенджабе сделаны из кирпича, так же как и стены загонов для скота, мостовые тротуаров, полы многих домов, ограды вокруг улиц и садов. Кирпич повсюду, он используется для духовок, желобов для стока воды, платформ, выступов, скамеек и лестниц. Дерево используется очень мало: для дверей и окон, потолочных балок и перекрытий. Специальный тонкий и плоский кирпич используется для кровель на большинстве зданий. Это очень соответствует климату: толстые кирпичные стены остаются прохладными в угнетающую жару, и я слышал, как пакистанцы жалуются на жару, от которой можно поджариться, в новых бетонных зданиях с металлическими крышами. Как универсальный материал для строительства, кирпич является серьезным бизнесом, хотя он и производится традиционным способом, основанным на использовании рабочих рук тысяч мусульман — «шейхов» и христианских семей.

В конце 80-х эти семьи оказались в центре ряда событий, которые ввергли целую отрасль в беспорядки и вынудили владельцев некоторых печей полностью прекратить свое дело. Не только в Пенджабе, но и во всем Пакистане система предварительных выплат пришла в полную непригодность, и казалось, что жизнь рабочих, производящих кирпич, должна измениться к лучшему. Конец этой истории, как и многих других в Пакистане, не однозначен и полон персонажей, которые, выглядят то «хорошими парнями», то «плохими», в зависимости от того, кто эту историю рассказывает. Мы можем назвать ее историей революции производства кирпича 1988 года.

В конце 1988 года Ремат Масих столкнулся с серьезной проблемой. Ремат, рабочий по производству кирпичей, принадлежал к нуждающейся семье христианского вероисповедания, которая была освобождена от работы на печи, где они терпели грубые унижения. Трое членов этой семьи были вновь схвачены владельцем печи, и вся семья чувствовала себя в опасности, понимая, что за ними ведется охота. Они перебрались в город Лахор, но у них не было ни еды, ни крыши над головой. В конце концов найдя убежище у местных активистов и работников профсоюза, Ремат обратился к юристу правозащитной организации Асме Джанхангир и предпринял смелый шаг, послав телеграмму следующего содержания:

Председатель Верховного суда Мухаммад Афзал Зулах был тронут обращением рабочих и послал курьера к начальнику полиции в Пенджабе, приказывая ему лично расследовать случай и немедленно доложить. То, что начальник полиции проигнорировал приказ, многое говорит об отношениях между судом и полицией в Пакистане. Начальник полиции передал приказ своему заместителю, который передал его руководителю районной полиции, который спустил приказ в местный полицейский участок, где его в конце концов вручили полицейскому. Полицейский, вооруженный приказом председателя Верховного суда Пакистана, отправился прямо к владельцу печи и вручил этот приказ ему. Предупрежденные, полиция и владелец печи немедленно возбудили дело против освободившихся рабочих, обвиняя их в том, что они получили в качестве аванса 400 000 рупий ($8000), а затем сбежали с деньгами. Полиция нашла и арестовала 14 из обвиняемых рабочих.

Когда председатель Верховного суда спустя две недели начал расследование, ситуация усложнилась еще больше. Трое рабочих, которых удерживали как заложников в обеспечение долга, просто исчезли. Некоторые рабочие, которые пришли в суд, казались запуганными полицией и едва отвечали на вопросы, которые им задавал судья. Многие очень беспокоились о родственниках, которые все еще содержались полицией в заключении. Двое рабочих, которые казались наиболее испуганными, были осмотрены председателем Верховного суда, на их телах были обнаружены шрамы и кровоподтеки, полученные во время пребывания в заключении. Несмотря на это, они отказались подавать жалобу. Один из них, согласно записи судебных заседаний, был «запуган и практически ничего не сказал, когда его спрашивали об обстоятельствах, в которых он был, как утверждают, лишен свободы и получил физический ущерб»[87].

В ходе дачи показаний председателю Верховного суда полицейский, который передал приказ суда владельцу печи, сознался и подтвердил, что рабочие были заперты и избиты полицией, которая получила за это деньги от владельца печи. На следующей день в суде появилось больше заложников, которые под присягой показали, что были запуганы и прятались. В конце дня все заложники, чье насильственное задержание первоначально породило расследование, дали показания. Председатель Верховного суда, тем не менее, продолжил слушания, чтобы дать возможность рабочим, владельцам печей, местным религиозным лидерам, чиновникам, отвечающим за социальное благосостояние, вместе выработать долговременные меры, которые предотвращали бы долговое рабство на кирпичных печах. Некоторые из социальных работников и рабочих подтвердили в своих показаниях, что полиция работает на владельцев печей и практикует «противоправное задержание, пытки и возбуждение ложных расследований». После этого группы ринулись в атаку друг на друга. Рабочие жаловались на принудительный труд и унижения, в то время как владельцы упрекали их и профсоюз «в жульничестве, должностных преступлениях и угрозах».

Через неделю после всего этого председатель Верховного суда прекратил слушания и издал судебное постановление. Кроме прочего, в нем декларировалось, что:

Все стороны согласились с этим постановлением, и суд приступил к рассмотрению того, какие новые законы следует принять на эту тему. Но то, что казалось победой в зале суда, разбилось вдребезги через неделю о реалии жизни.

Через несколько дней после постановления Верховного суда рабочие по всему Пакистану стали массами покидать печи. К замешательству управляющих и владельцев печей рабочие предъявляли официальный мандат, освобождающий их от долгов по постановлению Верховного суда. Некоторые из владельцев печей реагировали яростно, пытаясь силой вернуть рабочих на печи, но пользы от этого было мало: ушли практически все рабочие, их оставалось слишком мало для того, чтобы поддерживать работу печи. Неожиданно рухнула вся отрасль по производству кирпичей. Запасы быстро исчерпались, некоторые печи обанкротились и вынуждены были закрыться. Все владельцы печей, подвергали они своих рабочих жестокому обращению или нет, потеряли деньги, которые они выплатили рабочим в качестве аванса. Нынешний руководитель профсоюза рабочих-кирпичников Инайат Масих объяснил мне, что после того как постановление Верховного суда было опубликовано в газетах, многие рабочие поверили, что правительство аннулировало их долги. Рабочие собирались вместе и окружали владельцев печей, размахивая газетами с опубликованным постановлением. Поскольку рабочие многократно превосходили по численности владельцев печей и действовали сообща, то мало что можно было сделать, чтобы остановить их. Предполагается, что примерно 500 000 семей покинуло печи в то время.

Опираясь на общественный резонанс этого дела, профсоюз рабочих-кирпичников извлек все, что мог, из постановления суда, превратив его в прямые действия. Через 4 недели после постановления председатель Верховного суда снова вызвал всех для расследования. Смущенный массовым исходом рабочих, председатель Верховного суда начал понимать происходящее, когда, как зафиксировано в записях суда, произошло следующее.

В это время, весной 1989 года, начинался новый сезон производства кирпича, и рабочие стали возвращаться на печи. Поскольку никто из них ничего не зарабатывал в течение трех зимних месяцев, то и рабочие, и владельцы печей стремились начать работу. Председатель Верховного суда издал новое постановление, поясняющее ранее сформулированные требования и добавлявшее два важных пункта:

«Денежные пожертвования» плюс долги, которые рабочие по-прежнему отказывались выплачивать, означали переход сумм в миллионы рупий от владельцев печей к рабочим, причем в большем выигрыше оказались семьи с большими долгами.

Массовый уход с печей и эффективное списывание долгов стало невероятным прорывом для рабочих. Председатель Верховного суда назвал его «революцией», заявив, что, хотя это было несправедливо по отношению к владельцам печей, не было никакого другого внятного пути разрешить проблему, не требуя невозможного: выплаты долгов сотнями тысяч бедняков-рабочих, у которых не было ни средств, ни желания это сделать. С начала сезона по производству кирпича в 1989 году отношения между владельцами и рабочими строились временно на новой основе. Владельцы, привыкшие прибегать к насилию, вынуждены были себя сдерживать, другие стали вести более точную и открытую бухгалтерию, и по всей стране сдельная оплата формовщиков почти удвоилась, потому что владельцы печей вели настоящее сражение за рабочих (многие семьи воспользовались своим нежданным освобождение от долгов, чтобы прекратить заниматься производством кирпича). Если бы профсоюз рабочих-кирпичников сосредоточился на том, чтобы постановление суда исполнялось, с долговым закабалением могло бы быть покончено. К сожалению, этого не произошло. Нынешний руководитель союза вспоминает:

Неожиданный рост запросов из других секторов экономики породил серьезное напряжение в профсоюзе кирпичников. Так как они пытались организовать другие программы для рабочих, такие, как школы для детей, они оказались в центре международной кампании. Именно тогда, когда рабочие-кирпичники больше всего нуждались в руководстве, чтобы закрепить достигнутую победу, их руководство оказалось подавлено, с одной стороны, выполняемым объемом работы, а с другой стороны, враждебностью со стороны правительства. Одним из истинных сторонников профсоюза кирпичников был президент Ассоциации здравоохранения Пакистана профессор М. Асламхан, специалист по генетике. Во время нашего разговора профессор рассказал, как он в качестве добровольца проверял печи и лечил травмированных и больных рабочих и их семьи. По его словам, после «революции 1988 года» многие бывшие соратники поссорились друг с другом. Стороны обменивались возмущенными заявлениями, обвиняя друг друга в обмане ожиданий рабочих или использовании их для удовлетворения политических амбиций. Чем больше я разговаривал с различными участниками «революции», тем больше и больше я тревожился, боясь оказаться средством отмщения за личные обиды, особенно когда записи и расчеты, которые я получал, не соответствовали друг другу.

Быстрый рост профсоюза кирпичников вызвал резкую реакцию правительства. Вражда, возникшая между некоторыми организациями, означала, что общественное внимание переместилось с проблем кабального труда и сосредоточилось на междоусобной войне. Появились другие организации, помогающие рабочим, эксплуатируемым в рамках системы предварительных выплат, а влияние профсоюза кирпичников уменьшилось. В настоящее время союз насчитывает 5000 членов, и его председатель объяснил, что после событий 1988 года они не хотят сотрудничать с «интеллектуалами» или иностранными правозащитными организациями. «Гораздо лучше, — сказал он мне, — если мы будем работать сами по себе».

Отголоски революции 1988 года, тем не менее, не затихли, и в 1992 году был издан новый закон, запрещавший кабальный труд. Закабаленная рабочая сила была определена как уступка любым работником своей свободы найма на работу, свободы передвижения, права на минимальную заработную плату в обмен на денежный аванс. Закон специально оговаривал запрет на использование насилия и на принуждение к труду. Закон также аннулировал все долги закабаленных рабочих и запрещал конфискацию любого имущества за долги. Кроме того, каждый, уличенный в использовании закабаленных рабочих спустя 90 дней после вступления закона в силу, мог быть наказан тюремным заключением сроком до 5 лет. Этот выдающийся закон стал возможен благодаря совпадению национальных и международных интересов. С середины 80-х годов правозащитные организации привлекали внимание общественности к положению закабаленных рабочих в Пакистане, особенно в сфере производства кирпичей и ковров. Пакистанское правительство чувствовало все возрастающее международное давление, подталкивающее его хоть к каким-то действиям. Хотя со стороны правительства вряд ли последовала бы какая-нибудь реакция, если бы не драматические события в стране. В 1989 году военный диктатор генерал Зия Ульхак погиб в авиационной катастрофе, и были назначены выборы. Новый премьер-министр Наваз Шариф, который вновь созвал парламент и гарантировал свободу прессы, оставался в кресле до апреля 1992 года. Как раз перед тем, как его правительство было заменено «временной администрацией», был принят Закон о запрете кабального труда. Через несколько месяцев Беназир Бхутто, юрист, получившая образование в Великобритании, стала премьер-министром. Появилась надежда, что ее правительство, более чувствительное к международному мнению, будет уделять больше внимания правам человека и претворит в жизнь принятый закон. Но до сегодняшнего дня ни один человек не был привлечен к ответственности в соответствии с этим законом.

В общем, закон был великолепен, и он должен был бы иметь прямые последствия. Но поскольку на полицию нельзя полагаться в вопросе беспристрастного выполнения законов, группам, не обладающим большими социальными ресурсами, необходимы защитники. Владельцы печей, желающие предотвратить любую потерю предварительных выплат, обрушились на рабочих, усиливая охрану печей. В 1994 году Комиссия по правам человека в Пакистане обнаружила, что «принудительный труд продолжает использоваться в широких масштабах… охватывая примерно 20 миллионов человек»[88]. Сегодня, как я уже писал, многие семьи опять попали в огромные долги и силой удерживаются в качестве их обеспечения. В 1989 году рост сдельной оплаты был съеден инфляцией. Права рабочих на свободу передвижения и честную оплату труда постоянно нарушаются. Система предварительных выплат живет и процветает, несмотря на закон о ее запрете. Снова и снова, на разных печах и владельцы, и рабочие говорили мне, что после волнений 1988 года и вопреки принятию закона все вернулось назад к старым порядкам.

Что будет дальше с семьями, занятыми производством кирпича в Пакистане? По многим причинам еще рано об этом говорить. Учитывая сползание страны в гражданские конфликты и вызывающий тревогу уровень коррупции, мало надежды на то, что правительство сможет изменить ситуацию. Хотя в одном отношении производство кирпича в Пакистане фундаментально отличается от других типов нового рабства: оно не приносит высоких прибылей. Материал для производства кирпича стоит столько, сколько грязь, потому что это и есть грязь. Но есть другие дорогостоящие затраты. В среднем кирпич в Пакистане сегодня продается по цене 1000 рупий ($20) за 1000 кирпичей. Как мы видели, семья рабочего получает примерно 100 рупий ($2) за превращение глины в 1000 сырых кирпичей. Кроме того, откатчикам, загрузчикам, рабочим на обжиге, разгрузчикам и транспортным рабочим также нужно заплатить. Это добавляет еще 200 рупий ($4) к стоимости производства 1000 кирпичей. Но самые большие затраты в производстве кирпича связаны не с рабочей силой, а с топливом. Чтобы круглосуточно поддерживать температуру печи в 1500 градусов по Цельсию нужно много угля — сотни тонн ежемесячно. Стоимость угля, древесины и нефти добавляет еще 500 рупий ($10) к стоимости 1000 кирпичей. Добавьте сюда зарплату менеджеров, расходы на ремонт, воду, налоги, обслуживание транспорта и так далее, и получится, что владелец печи затрачивает 900 рупий ($18), чтобы произвести кирпичи, которые он продаст за 1000 рупий ($20).

Таким образом, максимальная прибыль на печи составляет 10-15 % в год. Даже если рабочие закабалены и не получают ни копейки, прибыль вырастает до 25 % в лучшем случае. Некоторые владельцы печей улучшают свое положение, начиная заниматься строительными работами, используя собственную печь, чтобы избежать услуг посредников по продаже кирпича. Но для большинства владельцев такая скромная прибыль это все, на что они могут рассчитывать. Существующие по всей стране 7000 печей создают достаточную конкуренцию, чтобы цены оставались низкими, кроме того, спрос на кирпич сейчас невелик. Этот низкий уровень прибыли в сочетании с нестабильным и временным характером производства помещает пакистанских рабочих-кирпичников в особую категорию новой системы рабства. Хотя система предварительных выплат возникает из экономической реальности, в значительной степени несправедливой и неравной, это практически единственный вид кредита, доступный беднякам. Эта система сочетает в отношениях между рабочими и владельцами некоторые аспекты феодализма и переходной экономики современного капитализма, создавая тип закабаления, наполовину старый и наполовину новый. Учитывая это, трудно сказать, что будет с отраслью.

На первый взгляд, производство кирпича кажется очень уязвимым по отношению к механизации. Мы ведь говорим о кирпиче, сделанном вручную. Современные машины производят кирпич в 10 раз быстрее, чем самые старательные и быстро работающие семьи, и даже самая маленькая автоматическая печь может произвести 40 000 кирпичей в день, вдвое больше, чем ручное производство. Но современная механизация не угрожает мелким производителям. Цена нового оборудования высока, и лишь много времени спустя инвестор окажется в состоянии снизить цены до уровня цены кирпича, произведенного вручную. Следовательно, производство кирпича выстоит: произведенный вручную кирпич так дешев, что даже машина не может тут соревноваться, хотя прибыль стабильно остается низкой. Значит, семьи рабочих даже на самых лучших печах вынуждены будут продолжать вести нищенский образ жизни. И в условиях нынешнего экономического спада в Пакистане кирпичники, потерявшие свою работу, могут быстро скатиться от жизни на уровне прожиточного минимума к нищете. Здесь мы сталкиваемся с одной из фундаментальных этических проблем рабства: что предпочтительнее, свобода, сопровождающаяся голодом, или рабство, дающее еду?

Сексуальные домогательства на рабочем месте, зарплаты на уровне прожиточного минимума, растущие долги, низкая доходность печей, религиозная и этническая дискриминация, коррумпированность полиции, не работающие законы — все это вместе выстраивает западню нищеты, или еще хуже, долгового рабства. Поскольку все перечисленные негативные факторы усиливаются, прогнозы для рабочих-кирпичников не могут быть хорошими. Если бы фундаменталисты, которые так влиятельны в Пакистане, уделяли больше внимания воспитанию уважения к женщине, честности в бизнесе, защите бедных — как и требует Коран — ситуация могла бы стать другой. Если бы правительство претворяло в жизнь собственные законы, искореняло коррупцию, поставило полицию под контроль закона, существовала бы надежда. Если бы рабочие смогли черпать силы в своей численности, эффективно организоваться и оправиться от событий 88-89 годов, серьезные перемены были бы возможны. Но поскольку конфликты нарастают, не видно даже намека на перемены. Унылые перспективы становятся еще более мрачными, когда мы видим, что совсем рядом, в Индии, ситуация совсем другая. В стране, обремененной большинством тех же самых проблем, что и Пакистан, семьи сумели выбраться из долгового рабства. Ключом к решению проблемы стали, похоже, наш старый друг мул и 40 акров земли.