Действие первое

Сцена первая

Рыночная площадь. Барабан выбивает «Марш гренадеров». Входит сержант Кайт, за ним толпа.

Кайт (громко, на всю площадь). Если кто из вас, джентльмены, пусть он даже не ополченец, желает пойти на службу ее величества и посбить спеси с французского короля[8], если у кого из вас, подмастерья, строгий хозяин, а у тебя, сынок, непочтительные родители; если какому слуге жрать нечего, а муж женою по горло сыт, – приходите все к честному сержанту Кайту в таверну «Ворон» в нашем славном городе Шрусбери, вас там угостят на славу и мигом избавят от всех забот... Мы не за тем, джентльмены, тут в барабан бьем, чтобы кого-нибудь замаять и заарканить. Да будет вам известно, джентльмены, я человек благородный и вербую я не простых солдат, а особенных – гренадеров. Слышите, джентльмены, гренадеров! Взгляните на эту шапку, джентльмены! Это не простая шапка, а почти что волшебная! Наденешь ее, и не успеют спустить курок, как ты уже джентльмен. Счастливчики, кто шести футов ростом! Этим на роду написано быть большими людьми. (Первому из толпы.) Позвольте, сударь, примерить вам эту шапку.

Первый из толпы. Да что-то боязно! Еще в солдаты за это угодишь!

Кайт. Не волнуйся! В солдаты попадешь, если запишешься. А ну-ка посмотрим, идет тебе эта шапка?

Первый из толпы. А вдруг она заколдованная? Вдруг возьмут и устроят против меня Пороховой заговор?[9]

Кайт. Нашел чего бояться, дружище!

Первый из толпы. Ой, чует мое сердце недоброе! А ну, покажите... (Хочет надеть шапку.) Смердит потом и серой. Что это на ней спереди намалевано, сержант?

Кайт. Королевский герб. Иначе – «Ложе чести».

Первый из толпы. А что это за «Ложе чести»?

Кайт. Великое ложе! Раза в полтора больше знаменитой кровати в Уэре[10]. Десять тысяч человек улягутся и друг друга не почувствуют.

Первый из толпы. Нам бы с женой такую! Лежали бы себе, друг друга не трогали. А крепко спится на этом «Ложе чести»?

Кайт. Так крепко, что ни один еще не проснулся.

Первый из толпы. Ишь ты! Мою бы жену туда!

Кайт. Да ну?.. Так что же, братец, давай...

Первый из толпы. Уже и братец! Что-то я не припомню, приятель, чтобы мы с тобой в родстве состояли. Ты меня, сержант, не уговаривай, не заманивай. Захочу – запишусь, не захочу – не запишусь. Так что забирай назад шапку и не лезь ко мне в родню. Я и в другой раз успею записаться. Еще уговаривает, в братья лезет!

Кайт. Это я-то тебя уговариваю? Я тебя заманиваю? Да я выше этого, сударь! Я в двадцати кампаниях участвовал!.. А вы, сударь, остры на язык, и во всем остальном вы мужчина хоть куда: молодой да веселый! Люблю людей с характером. А чтобы кого заманивать – боже избави! Это же низость! И все же, право, в жизни не встречал такого ладного молодца! Ведь как шагает – твердо да четко, ну точно башня на тебя движется! А чтобы кого улещивать – ни-ни!.. Пойдем, приятель, пропустим по стаканчику!

Первый из толпы. Что ж, охотно! С таким умным человеком и пенни не жалко потратить. Считайте это за извинение, сударь.

Кайт. Руку, приятель! А теперь, джентльмены, довольно слов – вот мой кошелек, а на квартире у меня сыщется бочонок эля, да такого, что с ног валит. Деньги королевские – питье тоже. Королева у нас щедрая и любит своих подданных. Надеюсь, джентльмены, вы не откажетесь выпить за здоровье королевы?

Все. Нет, выпить не откажемся!

Кайт. Крикнем же ура королеве и славному Шропширу!

Все. Ура!

Кайт. Бей в барабан!

Все уходят с криками; барабан выбивает «Марш гренадеров».

Сцена вторая

Там же. Входит Плюм в дорожном платье.

Плюм. А, «Марш гренадеров»! Это мой барабан бьет. И толпа кричит «ура» – значит, мы победили. Интересно, который час? (Смотрит на часы.) Четыре. А из Лондона я выехал вчера в десять утра. Сто двадцать миль за тридцать часов! Впрочем, это что! Вот начну вербовку, тогда намаюсь!

(Входит Кайт.)

Кайт. Добро пожаловать в Шрусбери, ваше благородие! «От вод Дуная к берегам Северна...»[11]. Добро пожаловать, капитан!

Плюм. Вы стали так обходительны, мистер Кайт! Я вижу, вы совсем вошли в роль вербовщика. Как успехи?

Кайт. За какую-нибудь неделю пятерых завербовал.

Плюм. Неужто пятерых! Кого же?

Кайт. Силача из Кента[12], цыганского короля, шотландского коробейника, прохвоста стряпчего и валлийского пастора

Плюм. Стряпчего? Ты что, рехнулся? Мало нам мороки! Сейчас же отпусти его!

Кайт. Почему, сударь?

Плюм. Мне грамотеи не нужны. Еще, чего доброго, жалобы начнет строчить! Отпусти его сию же минуту, слышишь!

Кайт. А с пастором как быть?

Плюм. Грамотный?

Кайт. Не скажу!.. Вот на скрипке здорово играет!..

Плюм. Этого не отпускай! А каково настроение в городе? Обрадовались, когда узнали, что я еду?

Кайт. Вы, сударь, так нравитесь простолюдинам, а я судьям и разным другим властям, что мы свое дело живо обстряпаем. Кстати, сударь, вы здесь нежданно-негаданно завербовали еще одного рекрута.

Плюм. Это кого же?

Кайт. Помните свою старую приятельницу Молли из Касла? Ну, что завербовали в прошлый приезд.

Плюм. Надеюсь, она не беременна?

Кайт. Что вы, сударь, вчера родила.

Плюм. Кайт, ты должен усыновить ребенка!

Кайт. Чтобы потом ее друзья заставили меня жениться на ней?

Плюм. Что же, тогда прихватим ее с собой. Она, знаешь, и постирать может, а когда и постель постелит...

Кайт. А мне не надобно. Я ведь женат, ваше благородие.

Плюм. На скольких?

Кайт. Враз не припомнишь!.. (Достает бумагу.) Вот список личного состава: я всех их на обороте записал. Сейчас посмотрю... Первой по списку значится миссис Шили Хихикинс, которая торгует картошкой на Ормонд-Ки в Дублине. Вторая Пегги Галлон – та, что держит питейное заведение в Уайтхолле[13] у Главного штаба[14]. Долли Фургон – дочь возчика из Гулля. Мадемуазель ван Плоскопопинс из Басса. Еще тут записана Дженни Балкинс, вдова корабельного плотника из Портсмута, только она не в счет: у ней в мужьях еще два флотских лейтенанта и боцман с военного корабля.

Плюм. Да их у тебя целая рота наберется! Впрочем, где пятеро – там и полдюжины. А скажи, пожалуйста, мальчик родился или девочка?

Кайт. Мальчишка, крепыш.

Плюм. Тогда запиши мать в свой список, а мальчишку в мой. Поставишь его в списке гренадеров под именем Фрэнсиса Кайта, отпущенного на побывку к матери. Деньги, положенные ему на содержание, можешь забирать себе. А теперь иди утешать соломенную вдову.

Кайт. Слушаюсь, сэр.

Плюм. Стой! А в прорицатели ты здесь уж наряжался?

Кайт. Разумеется, сэр. Обо мне уже идет слава по всей округе как о самом надежном из всех лгунов-предсказателей. Пришлось, правда, для пользы дела посвятить в тайну моего домохозяина. Но он малый честный: мошенника не выдаст. Вам будут солдаты, мне – деньги, что нам еще нужно? Вот идет ваш приятель, мистер Уорти. Есть еще какие-нибудь распоряжения, ваше благородие?

Плюм. Пока все.

(Кайт уходит.)

Да разве это Уорти, это его тень!

(Входит Уорти.)

Что ты стоишь, скрестив руки на груди, Уорти? Открой свои объятия, ведь перед тобой друг... Видно, у него сплин перекинулся на уши. Я вышибу из него эту черную меланхолию!

Тебя, хандра, бесовку злую,

Волшебным прикасаньем прочь гоню я.

(Ударяет Уорти по плечу.)

Уорти. Плюм! Дружище! Цел и невредим?

Плюм. Как видишь. Я уцелел в Германии и не пострадал в Лондоне. Руки, ноги, нос – все при мне. И внутри ничего не застряло – ни любви в сердце, ни злобы, а желудок справится с любым количеством ростбифа.

Уорти. Счастливчик! Когда-то и я был таким.

Плюм. Что с тобой творится старина? Не случилось ли у тебя в Уэльсе наводнения или землетрясения? Или, может, твой отец восстал из мертвых и отобрал у тебя поместье?

Уорти. Нет.

Плюм. Тогда, значит, ты женился.

Уорти. Нет.

Плюм. В таком случае ты сошел с ума или стал квакером[15].

Уорти. Сейчас я тебе все выложу начистоту. Узнай же, до чего опустился твой друг! Веселый гуляка превратился в жалкого мечтателя, вздыхающего все об одной.

Плюм. Чего это ради?

Уорти. Ради женщины.

Плюм. Руку, товарищ! Перед тобой другой жалкий мечтатель, вздыхающий все об одном.

Уорти. А ты о чем вздыхаешь?

Плюм. О полке. Не о женщине же. Я, черт возьми, бывал верен зараз пятнадцати, но ни об одной не вздыхал. А ты влюбился в одну и уже раскис! Кто же твоя прекрасная Елена?

Уорти. Поистине Елена! Такая же прекрасная и такая же бездушная. Хоть десять лет веди осаду, не овладеешь!

Плюм. Бездушная, говоришь? Она что, шлюха?

Уорти. Да нет.

Плюм. Тем хуже. Но кто она? Я ее знаю?

Уорти. Прекрасно!

Плюм. Быть того не может. Я не знаю женщины, которая выдержала бы десятилетнюю осаду.

Уорти. А что, если это Мелинда?

Плюм. Мелинда?! Но год назад она уже почти капитулировала и готова была сдаться на приличных условиях. Помнится, я еще советовал тебе, отправляясь в поход, предложить ей содержание в пятьсот фунтов годовых.

Уорти. Я так и сделал. Она выслушала меня и сказала, что должна с недельку подумать. Но тут неожиданно для нее самой прибыло подкрепление, и мне пришлось отказаться от надежды на победу и опять возобновить осаду.

Плюм. Я что-то не пойму, объясни-ка.

Уорти. В решительный момент во Флинтшире скончалась ее тетка, леди Капитал, и оставила ей в наследство двадцать тысяч фунтов.

Плюм. Ну, теперь прелестная Мелинда для нас потеряна! Согласно правилам тактики, твоя осада, Уорти, больше не имеет смысла. Раз у осажденных теперь вдоволь провианта, измором их не возьмешь. Придется удвоить натиск и взять город штурмом – или погибнуть.

Уорти. Я уже пробовал атаковать ее – все пустил в ход, – но был столь решительно отброшен, что расстался с мыслью сделать ее своей любовницей. Я изменил тактику, стал сдержанным и покорным и теперь добиваюсь ее руки.

Плюм. Ну, чем покорней будешь ты, тем надменней она. Начни только молиться ей, как богине, и она станет обращаться с тобой, как с собакой.

Уорти. Так и вышло.

Плюм. Все они таковы. Поверь, Уорти, сдержанностью и покорностью ты ничего не добьешься. Своим унижением ты не победишь ее гордости. Если ты хочешь, чтоб она больше ценила тебя, заставь ее поменьше ценить собственную особу. Постой, на твоем месте я бы прежде всего переспал с ее горничной и нанял двух-трех девчонок, чтобы те повсюду рассказывали, будто они от меня понесли. А что, если нам подшутить над всеми местными красотками, кроме нее? Устроить бал и не позвать ее и еще нескольких уродин.

Уорти. Подобного унижения она бы не вынесла! Но мы живем в такой дыре – у нас не дают балов, не пишут памфлетов и...

Плюм. Скажешь, не брюхатят баб?! Это когда в городе столько вербовщиков! По-моему, у них правило: оставить после себя столько же будущих солдат, сколько они увезут с собой.

Уорти. Никто не сомневается, что ты не щадишь себя для отчизны, храбрый капитан. Взять к примеру Молли из Касла. Знаешь, сколько шума было в городе?

Плюм. Надеюсь, до Сильвии ничего не дошло?

Уорти. А ты еще ее помнишь? Я думал, что ты совсем позабыл о ней, бедняжке.

Плюм. Из-за твоих дел у меня выскочили из головы мои собственные. Конечно, Сильвия пустила бы меня к себе в постель, если б только мы уладили все предварительные вопросы. Но она полагала, что сперва надо обвенчаться, а потом уже сблизиться, я же считал, что наоборот. Вот мы всё и спорили. И если она такая упрямая дурочка, что никак не может расстаться со своей девственностью, то пусть и хранит ее всю жизнь.

Уорти. А иначе ты никак не хотел на ней жениться?

Плюм. Я вообще не хотел жениться, сэр. Но если уж приходится, то как можно связать себя на всю жизнь с женщиной, коли не знаешь, приятно ли тебе провести с ней вдвоем хоть полчаса. А вдруг женишься на безногой? Значит, во избежание этого надо получше разобраться, что за товар берешь. Если бы люди получше узнавали друг друга до брака, было бы куда меньше разводов, измен и прочей чертовщины.

Уорти. А в городе уже болтали...

Плюм. Вот потому я и ненавижу ваши провинциальные города. Город, в котором могут подумать дурное о такой женщине, как Сильвия, надо бы спалить дотла. Я люблю Сильвию, я восхищаюсь ее открытым, благородным характером. Эта девушка как-то не похожа на других представительниц своего пола. У нее только прелести женские. Зато нет в ней притворства, неблагодарности, зависти, корыстолюбия, спеси и тщеславия, которые столь свойственны ее сестрам. Будь я генералом, я бы на ней женился.

Уорти. И правильно бы сделал: ведь она вышла бы за тебя, будь ты даже капралом. А вот моя Мелинда кокетничает с кем попало. Ставлю пятьдесят фунтов, она еще и за тебя примется!

Плюм. А я ставлю пятьдесят, что не упущу случая. Послушай, Уорти, а что, если я ее осилю, а потом отдам ее тебе?

Уорти. Коли ты ее осилишь, можешь мне не отдавать. На кой шут мне победа, одержанная другим.

(Возвращается Кайт.)

Кайт. Можно вас на два слова, капитан?

Плюм. Говори: здесь все свои.

Кайт. Вы послали меня утешить эту соломенную вдову, милую миссис Молли, сэр... Это моя жена, мистер Уорти.

Уорти. Ого, вот как?! Желаю вам счастья, мистер Кайт.

Кайт. Большое вам спасибо, ваша милость, я ведь за полчаса приобрел сразу и жену и ребенка. Так вот, значит, послали вы меня утешить миссис Молли, мою жену, я хочу сказать. И что же вы думаете, сэр, – ее уже успели утешить!

Плюм. Каким образом?

Кайт. А вот каким, сэр: пришел лакей в голубой ливрее и принес ей десять гиней на пеленки.

Плюм. Что за чудо! Кто его прислал?

Кайт. А уж это, сударь, я скажу вам на ухо. (Шепчет.) Мисс Сильвия.

Плюм. Сильвия?! Какое благородство!

Уорти. Сильвия?! Возможно ли?!

Кайт. Вот они, эти гинеи, сэр. Я взял их в счет приданого. Мало того, сэр, Сильвия просила сказать ей, что будет крестной матерью и возьмет на себя заботы о ребенке. Только я собрался к вам с этой новостью, окликает меня лакей и говорит, что его хозяйка, мол, желает побеседовать со мной. Я пошел Узнав от меня, что вы в городе, она дала мне полгинеи за приятное известие и велела передать вам, что ее отец, судья Бэланс, вернулся из деревни и будет рад вас видеть,

Плюм. Видишь, какая девушка, Уорти! Разве она похожа на других женщин? Нет, она способна на благородную, великодушную, мужскую дружбу. Покажи мне другую женщину, которая не разразилась бы слезами и упреками из-за этого маленького покушения на ее собственность. Сильвии ненавистна обычная бабья ревность – ведь это лишь жадность, не больше. Она скорее откажется от любовника, чем предаст друга... Кстати, у кого тут самое лучшее вино, Уорти? Там я и поселюсь.

Уорти. Хортон недавно получил бочку старого барселонского. Мне хотелось получше тебя встретить, и вот, чтобы ты первым его отведал, я не велел старику открывать ее до твоего приезда.

Плюм. Так пойдем к нему! А ты, Кайт, ступай к этой даме, передай ей мой низкий поклон и скажи, что я только подкреплюсь немножко и пожалую к ней с визитом.

Уорти. Постой, Кайт! Ты уже видел того, другого вербовщика?

Кайт. Нет, сэр.

Плюм. Это кто же такой?

Уорти. Мой соперник, редкостный дурак! Остальное я тебе расскажу по дороге. (Уходит вместе с Плюмом.)

Сцена третья

Комната. Мелинда и Сильвия идут навстречу друг другу.

Мелинда. С приездом, кузина Сильвия. (Целуются.) Ах, как бы мне тоже хотелось пожить в деревне! Жить в каком-нибудь провинциальном городе, вроде нашего Шрусбери, по-моему, просто невыносимо. Вечно дым, сутолока, сплетни, притворство – ни слова в простоте. И при этом никаких развлечений – прямо с тоски умрешь! А воздух здесь какой – дышать нечем!

Сильвия. А я слышала, кузина, что Шрусбери славится своим воздухом.

Мелинда. Ты забываешь, Сильвия, что я здесь уже целую вечность. Поверь, для женщины деликатного сложения любой воздух становится вреден, через полгода. По-моему, всего полезнее для организма – менять атмосферу.

Сильвия. Это как же ее менять – как платья, что ли? Впрочем, ты, наверно, права: разная бывает атмосфера – когда приятная, а когда нет. Бывает такая, что хоть беги. Такого дыму, такого туману напустят, страх!

Мелинда. Ну что за вздор! Я говорю о воздухе, которым мы дышим, или, вернее, вкушаем. Неужели ты не заметила, Сильвия, что в разных местах воздух даже на вкус различен?

Сильвия. А туман, кузина, это тоже род воздуха? И как это тебе удается вкушать воздух? Уж не хочешь ли ты сказать, что питаешься воздухом? Вот что, дорогая Мелинда, перестань напускать туман!

Воспитание мы с тобой получили одинаковое. Было время, когда мы с тобой и думать не думали о воздухе, разве что он был слишком студеный. Помнишь, в пансионе, по утрам, когда ветер дул с Уэльских гор, как у нас начинало течь из носу?

Мелинда. Воспитывали нас одинаково, кузина, но по природе своей мы разные. Ты, например, здорова, как лошадь.

Сильвия. Уж, по крайней мере, не страдаю ни от скуки, ни от колик, ни от разных капризов. Моя голова не нуждается в нюхательной соли, желудок– в порошках, а лицо – в притираниях. Я могу все утро носиться под звуки охотничьего рога, а весь вечер – под звуки скрипки. Словом, я ни в чем не уступаю отцу – только разве что стрелять влёт и пить не умею. А придет время, не хуже матушки моей справлюсь с чем надо.

Мелинда. Кажется, это не за горами. Я слышала, твой капитан вернулся.

Сильвия. Да, Мелинда, он приехал, и я постараюсь, чтоб он уехал не один.

Мелинда. Да ты с ума сошла, кузина!

Сильвия. «Радость безумья, ты мне поверь, дано познать лишь безумцам»[16].

Мелинда. Право же, это донкихотство! И у тебя хватает смелости воображать, будто молодой и беспечный офицер, который знай себе шляется по свету – за полгода чуть не полземли объездит, – свяжет свою жизнь с барышней из медвежьего угла, дочкой какого- нибудь судьи!

Сильвия. А я не рассчитываю на его постоянство. Я бы не могла полюбить мужчину, для которого существует лишь одна женщина на свете. Это доказывало бы только его душевную ограниченность. Постоянство – это в лучшем случае лень. Ей не место среди мужских добродетелей. И я тоже не поставлю ее в ряд с мужеством, ловкостью, опытом, справедливостью и иными достоинствами сильного пола. Поверь, Мелинда, я порядком устала быть женщиной и не вижу большой радости в том, чтобы носить юбку.

Мелинда. Значит, тебе надоело ходить в юбке и ты бы почувствовала себя свободнее, будь на тебе штаны. Право, Сильвия, родись ты мужчиной, ты была бы распутником!

Сильвия. Уж я бы постаралась узнать жизнь! И мне бы не понадобилась для этого толпа наперсников и наперсниц, как то бывает с иными мужчинами. Да, кстати, как твои дела с мистером Уорти?

Мелинда. Он предмет моего отвращения.

Сильвия. Ох, всё капризы!

Мелинда. Что вы хотите этим сказать, сударыня?

Сильвия. А то, что тебе не следует так жестоко обращаться с этим честным малым. Он человек способный и состоятельный и к тому же друг моего Плюма. Клянусь всем святым, если вы не измените своего обхождения с ним, я потребую сатисфакции.

Мелинда. Что за речи! Ты, я вижу, и впрямь вообразила себя мужчиной. Признаться, я еще хуже отношусь к Уорти из-за его дружбы с Плюмом. По-моему, твой капитан обыкновенный распутник, бездельник и развязный хлыщ.

Сильвия. Но ты же в послдний раз видела его, когда у тебя еще не было двадцати тысяч фунтов и ты собиралась пойти к Уорти на содержание. Где ж тебе было ждать от него почтительности!

Мелинда. Что вы хотите этим сказать, сударыня?

Сильвия. То, что вы слышите, сударыня. Я все попросту выложила.

Мелинда. Тем хуже для вас – вы и так достаточно простоваты.

Сильвия. Ну, в этом ваша милость мне не уступит!

Мелинда. Будь я вроде вас, я, конечно, тоже обрадовалась бы какому-нибудь распутному офицеришке.

Сильвия. Не забывайте, сударыня, что я у вас в гостях.

Мелинда. Могли не приходить, я б не обиделась.

Сильвия. Ах вот как! Так не трудитесь возвращать мне визит, сударыня.

Мелинда. Жду не дождусь, чтоб этот кончился.

Сильвия. Я тоже. Можете меня не уговаривать. Ваша покорная слуга, сударыня. (Уходит.)

Мелинда. Нахалка!

(Входит Люси.)

Люси. Что случилось, сударыня?

Мелинда. Видала ты когда-нибудь такое зазнавшееся ничтожество! Стоило появиться ее молодчику, как она сразу обнаглела.

Люси. По-моему, дело не в этом, сударыня. Он ведь только что приехал, и они, кажется, еще не виделись.

Мелинда. И не увидятся, уж я о том постараюсь. Постой! Дай подумать... Подай мне перо и чернила. Погоди, я пойду в спальню и там напишу письмо.

Люси. В ответ на это, сударыня? (Протягивает письмо.)

Мелинда. От кого оно?

Люси. От вашего капитана, сударыня.

Мелинда. Этот дурак мне надоел. Верни письмо нераспечатанным.

Люси. Посыльный ушел, сударыня.

Мелинда. Значит, я все равно не могу ему ответить. Сбегай, верни его, а я пока пойду писать.

Уходят в разные стороны.

Загрузка...