Огненные версты

ВСТРЕЧА С ДОБРОВОЛЬЦАМИ

С трудом добрался до окраины Москвы, вышел на автостраду. Поднял руку. У обочины водитель резко притормозил машину, высунулся из кабины:

— Слушаю вас.

— Мне до Н-ска, подвези-ка, товарищ.

Шофер что-то соображает, окидывая взглядом меня с головы до ног. Потом, как бы делая одолжение, говорит:

— По пути нам, садитесь.

Захлопываю дверцу. Видавший виды «ГАЗ-АА» сердито фыркнул, рванулся вперед. Но автострада запружена обозами, машинами, танками. Объезжаем небольшую колонну мотоциклистов. Неожиданно на пути вырос регулировщик, показывает объезд вправо. Нашу полуторку лихорадочно трясет на ухабах. По глубокой колее движемся черепашьей скоростью. Водитель мне кивает: «Доберемся, не в таких перепалках доводилось быть».

Видно, бывалый фронтовик, много суток не выходил из машины, на нем замасленный комбинезон, руки — в кровяных волдырях, под глазами отеки, лицо обросло густой щетиной.

Разговорились. Спрашиваю:

— Давно на фронте?

Водитель не спешит с ответом, думает о чем-то своем. Спустя некоторое время отвечает:

— Почти с первого дня войны. Подвожу на передовую боеприпасы, продовольствие, медикаменты. И все на ней. Правда, оба были в капремонте. Я в госпитале, она — в ПАРМе[1]. — Солдат вытер вспотевшее лицо и умолк.

В кабине душно: июльский день стоял на редкость жарким. Я вплотную придвинулся к дверце кабины, глотаю свежий воздух. По сторонам дороги часто встречались огневые позиции зенитчиков. На орудия, с поднятыми вверх стволами, накинуты маскировочные сети. Рядом — солдаты, готовые в любую секунду занять свои места у боевых систем.

Километров через пять выезжаем на шоссе. Шофер увеличивает скорость. На своей полуторке ухитряется обогнать несколько легковых машин. Мне тоже хочется скорее попасть в войска. Шесть месяцев прошло с тех пор, как я был отозван с фронта в одно из управлений Генерального штаба. Писал несколько рапортов. Но каждый раз мой начальник сухо отчитывал меня.

— За что же так? — однажды не выдержал я.

Генерал вскинул брови.

— Идите, — коротко сказал он. — Завтра утром зайдете ко мне.

На следующий день в кабинете начальника разговор был коротким:

— В районе Н-ска сосредоточился Уральский добровольческий танковый корпус. Скоро он выедет на фронт. — И официальным тоном добавил:

— Приказываю вам для офицеров добровольческого корпуса прочитать лекцию о танковых войсках гитлеровцев.

…Откидываюсь на спинку сидения. Думаю о Родине. Прошло два года тяжелой и изнурительной войны. В 1941 году у стен столицы гитлеровцам дали по заслугам. В 1942 году в Сталинграде они испытали силу русского оружия. Но враг не унимается. В районе Курской дуги немцы сосредоточили мощные ударные группы.

Шофер притормозил машину:

— Вам выходить, товарищ подполковник.

Иду напрямик по мелкому ельнику. Под ногами шелестит сухая трава, где-то стрекочет кузнечик. Небо чистое, безоблачное. Даже не верится, что недалеко идут тяжелые, жаркие бои.

Взбегаю на бугорок. Легкий ветерок колышет жухлую траву. Солдаты тащат станковый пулемет «Максим», за ним вплотную, налегая на колеса, артиллеристы перекатывают 45-миллиметровое орудие. Догадываюсь, идет учебное занятие. Подзываю стоящего невдалеке лейтенанта. Придерживая полевую сумку, он бегом направляется ко мне. Спрашиваю, как попасть в штаб добровольческого корпуса.

Молоденький лейтенант переминается с ноги на ногу:

— Кто вы будете?

Достаю удостоверение. Лейтенант объясняет долго и невнятно, сопровождая свои слова взмахами обеих рук.

— Нельзя ли короче, товарищ лейтенант?

Офицер сконфуженно смотрит на меня:

— Хотел как лучше.

В трехстах шагах виднеются пятнистые, цвета летней травы палатки.

— Там, что ли?

— Это наша бригада, за ней — штаб.

Минут через пять-шесть оказался у деревянного домика среди вековых сосен. Дежурный офицер спрашивает:

— Вам к кому?

Объясняю.

— Одну минуточку, — произнес майор. — Сейчас выясним.

Вскоре он снова появился в дверях:

— Вас просит замкомандира.

Вхожу в кабинет. Полковник устало поднялся из-за стола, протянул руку:

— Вовремя прибыли, офицерский состав собран.

Направляемся в клуб. На свежеобтесанных скамейках сидят офицеры, дымя самокрутками. Записей у меня никаких не было, и я без лишних слов начал говорить о танковых войсках гитлеровцев. Беседа затянулась надолго. Вопросов было много. И совершенно неожиданно для меня кто-то спросил:

— Открытие второго фронта можно ожидать?

Что ответить? И я, и многие другие верили в заверение премьер-министра Англии Уинстона Черчилля, что вот-вот союзники нам помогут. Я ответил просто:

— Поживем, увидим!

— Сами управимся, — заметил лейтенант, сидевший в первом ряду.

— Совершенно верно, — поддержал я. — Фашистов бить можно.

— Так вы и расскажите, товарищ подполковник, как их били, — глядя на мой орден Красной Звезды, сказал он. — Интересно ведь, в боях мы не все бывали.

Я смотрю на рослого, сухощавого лейтенанта. В глазах — необыкновенное любопытство. Офицер поднялся, поправил ремень и смущенно произнес:

— Из училища мы, большинство, поэтому и допытываемся. Акиншин моя фамилия, командир танка.

О себе говорить не так-то легко. Десятки глаз смотрят на меня. В памяти всплыли первые дни войны. Наш полк стоял невдалеке от границы. Безжалостно бомбила фашистская авиация. Немецкие танки рвались вперед. Командир дивизии приказал нашему батальону: умрите, но сдержите хотя бы на два-три часа фашистов. Рядом по пыльным дорогам Советской Украины бесконечной лентой тянулись на восток груженые обозы, пешие колонны войск, беженцы. Ходуном ходила земля: на бреющем полете гитлеровские разбойники сбрасывали одну за другой бомбы.

— Ридни мои, сынки, спасите, — обливаясь кровью, старушка прижала к груди годовалого ребенка. — Внучек мой…

Танки батальона рассредоточились на опушке леса. Подхожу к экипажу старшины Григория Можейко. Красноармейцы роют окопы. На вылинявших гимнастерках выступил пот. Люди трудятся молча.

— Видели, товарищи, что творится на шоссе? Так знайте: они на нас надеются.

После бомбежки медленно оседает пыль. Я иду по опушке рощи, подбадриваю людей.

— Товарищ старший лейтенант, танки!

Танки движутся в колонне. У перекидного моста через небольшую речушку остановились. Насчитываю пока восемь машин. Из головной машины вышел офицер, небрежно вскинул бинокль. Взмахнул рукой: вперед.

Лязгая гусеницами, фашистские танки медленно продвигаются вперед по мосту. Комбат меня торопит:

— Начнем!

— Минуточку, пусть гады ползут. Бить будем по последнему. Сделаем пробку, а потом расправимся с остальными.

Погодя минуту-другую резко ударили наши орудия. Побольше бы огонька, помощней бы пушки. Запылал замыкающий танк, за ним — второй… Немцы всполошились и открыли по нам ураганный огонь. У моста запылало четыре танка, но фашисты продолжали наседать. — В том бою погиб мой комбат, а мы еще долго удерживали рубеж.

Офицеры корпуса оживились:

— Так то было в начале войны. А теперь у нас «тридцатьчетверки». Не чета «Т-26»…

Ужинать привели в солдатскую столовую. В алюминиевой миске подали гречневую кашу. Но есть не хочется. Думаю о людях, с которыми только что беседовал. Сумел ли хоть немного передать то, что хотелось? Поняли ли добровольцы, что впереди очень тяжелые бои, дальние солдатские пути-дороги.

Меня кто-то толкает в бок:

— Есть надо, товарищ подполковник.

— Хохлов, Виктор Иванович. — Вскакиваю со скамейки. Не верится, что рядом стоит мой фронтовой товарищ, бывший заместитель командира бригады по тылу. Вместе воевали за Украину, Северный Донец, Сталинград. Неожиданная встреча. Хлопаем друг друга по плечу, крепко жмем руки. Присели, разговорились. Вспомнили дни, совместно проведенные на фронте, друзей. Виктор Иванович мне говорит:

— После госпиталя я пока не у дел. Разыскиваю нашего бывшего комбрига Василия Михайловича Баданова. Сейчас он назначен командармом 4-й танковой. Говорят, он где-то здесь, знакомится с уральцами-добровольцами, корпус которых вошел в состав армии. Буду проситься у него, должен же он уважить мою просьбу.

— Так и я с тобой пойду.

В штабе корпуса выяснили, что Баданов еще в обед уехал в Москву. Пытаемся узнать его адрес, но толком никто не может сказать. Решили ехать в Москву. Подвернулся, кстати, и грузовик. Забираемся в кузов. Пыль толстым слоем покрыла доски, и наше новенькое обмундирование враз потеряло цвет. Нас бросает из стороны в сторону, ящики, наполненные консервными банками, больно ударяют в бока, накатываются на ноги. Но мы не обращаем на это внимания. Нас волнует другое: удастся ли уговорить генерала Баданова, чтобы он о нас похлопотал в Главном управлении кадров.

Впервые с Василием Михайловичем Бадановым мне довелось встретиться в сентябре 1941 года в городе Змиеве, что под Харьковом. Он был назначен командиром нашей бригады, в которой я исполнял обязанности начальника штаба. Полковник был собранным, волевым человеком и вскоре его полюбили в бригаде. Он нередко, рискуя жизнью, смело шел в бой, умело руководил подчиненными подразделениями. И хотя враг заставлял нас отходить, наша бригада нередко наносила фашистам непоправимый урон и в живой силе, и в технике.

Как-то вечером я приехал на командный пункт бригады. Василий Михайлович кого-то отчитывал по рации, требовал ни в коем случае не оставлять занятый рубеж. Бросив трубку, полковник зло выругался, закурил. Но тут же успокоился и, обращаясь ко мне, сказал:

— Приказываю командиру второго батальона хотя бы на время удержать перекресток дорог. А он в ответ: «Не смогу». И прав. Танков в батальоне осталось лишь два, да и те потрепаны. И гитлеровцев прет тьма…

Наша бригада была вооружена танками «Т-26». В жарких осенних боях у нас их осталось совсем немного, по три-четыре танка в батальоне. К тому же, по тактико-техническим данным они значительно уступали немецким.

Ночью мы вынуждены были сменить командный пункт. Еду с комбригом в одной машине, на которой смонтирована полевая радиостанция. Натыкаемся на колонну танков. Комбриг выскочил из машины, подзывает к себе старшего. Оказалось, что эти шесть танков из соседней бригады отстали от своих.

— Танкам следовать за моей машиной, — распорядился Василий Михайлович.

На рассвете заняли оборону на западной окраине деревни Берестовенька. По дороге, прямо по степи шли беженцы, тянулись скрипучие обозы, груженные всяким домашним скарбом, табуны скота. Люди уходили на восток, и, глядя на этот нескончаемый поток, больно становилось на душе. Жаль было детей, женщин, стариков. А чем мы им могли помочь? Словно угадав мои мысли, полковник Баданов сказал:

— Умрем, но рубеж не сдадим.

Наступал удивительный день. Из-за деревьев показалось яркое солнце, на небе ни облачка. К этому времени танки бригады были тщательно замаскированы. Наши танкисты ждали предстоящего боя. А немцы почему-то не появлялись. Что же замышляют враги? Не думают ли они нам преподнести сюрприз?

Комбриг распорядился выслать разведку, но тут же свое решение отменил. В сторону деревни двигалось несколько бронетранспортеров, окрашенных в пестрый цвет. Беженцы, бросая свои вещи, рассыпались по кукурузному полю. Подпустив машины на близкое расстояние, наши танкисты быстро с ними расправились.

Спустя минут двадцать появилось более десяти фашистских танков и несколько крытых брезентами грузовиков с пехотой. Разгорелся бой. Немцы стали теснить наш правый фланг. Комбриг в своем танке помчался туда.

Появление полковника воодушевило бойцов. Но силы были неравными. К вечеру немцам удалось нас оттеснить на несколько сот метров.

Вдоль небольшой речушки мы стали зарывать в землю оставшиеся танки. Однако инженерные работы до конца не удалось произвести: среди ночи начальник связи капитан Д. Ковалев вручил комбригу телеграмму. Бригаде приказано перейти на новый рубеж. Мы вынуждены были оставить деревню Берестовенька.

Во многих еще боях мне бок о бок пришлось воевать с товарищем Бадановым. Весной 1942 года его перевели с повышением, и с тех пор мы не встречались.

В Москву приехали глухой ночью. Я жил в то время на частной квартире на Смоленской площади. С дороги помылись, выпили по кружке чая и легли спать.

Утром чуть рассвет мы с майором Хохловым были уже на ногах. Наспех побрились — и в Главное управление бронетанковых войск. Адрес Баданова дали точный: проживает в гостинице Центрального Дома Советской Армии, в комнате 234. Спешим туда.

Взбегаем на второй этаж, стучимся в дверь. Нам никто не отвечает. Без разрешения входим в комнату. Генерал В. М. Баданов сидит на кровати, просматривает свежие утренние газеты. Отложив в сторону газету, генерал приподнялся:

— А, Фомичев, проходи, проходи. Никак, и Хохлов. Вот так встреча.

Василий Михайлович подошел к нам. Мы обнялись, расцеловались. Генерал заметно постарел, но выглядел бодро. Он был чисто выбрит, в выутюженной форме. Окинув нас пристальным взглядом, командир спросил:

— Каким ветром занесло? — А потом, спохватившись, предложил: — Садитесь, товарищи.

Из-под кровати он достал тощий вещмешок. На стол вывалил несколько кусочков сахара, банку консервов, буханку черствого хлеба:

— Угощайтесь. Сейчас чаю принесут. На другое не рассчитывайте. Рад бы по рюмочке, но фляга пуста.

Мы засиделись. Рассказали генералу, по какому вопросу пришли. Василий Михайлович неожиданно оживился.

— Пойдешь комбригом Челябинской танковой? — и, не дожидаясь ответа, обратился к Хохлову:

— А ты к Фомичеву заместителем по тылу.

Потирая руки, генерал обрадованно сказал:

— На ловца и зверь бежит. Хорошо, ей-ей хорошо. А я кадры подыскивал. Завтра же будет приказ. Готовьтесь.

Но пришлось еще испытать мытарства. Поначалу меня не отпускали. Загоревал я. Девятого или десятого июля меня вызвал сначала мой непосредственный начальник, генерал Хлопов, а затем — в ЦК партии. Беседа была короткой. В руках у меня предписание: я назначен командиром 244-й Челябинской добровольческой танковой бригады.

ЧЕЛЯБИНЦЫ

За мной прислали новенький «виллис». Словоохотливый водитель красноармеец Виктор Дорошевский по секрету сообщил:

— В бригаде люди что надо. На фронт рвутся.

О чем-то он еще говорил, а я мысленно прощался с родной столицей. До свидания, увидимся ли скоро?

В эти дни уже шли кровопролитные бои на Курской земле. Из сводок Совинформбюро знал, что нашей армии приходится нелегко. Враг вновь обрушился со всей силой и пытается взять реванш за Сталинград. Впереди еще бои, бои…

Очнулся на окраине Москвы.

— Стой!

Водитель резко затормозил машину и удивленно вскинул брови.

— С ветерком хотел вас, — виновато сказал он.

— Домой мне надо, чуть ли не позабыл.

Водитель круто разворачивает машину и жмет назад. Указываю ему дорогу. Возле дома почти на ходу выскакиваю из машины и бегом в квартиру. Свой скудный паек оставляю хозяевам. Они ни в какую:

— Вам на фронт, а мы тут как-нибудь обойдемся.

Солнце было в зените, когда мы доехали до сосняка, где временно расположилась бригада. У входа в штаб меня встретил исполняющий обязанности комбрига подполковник В. И. Панфилов.

Мы прошли по территории расположения бригады. Ровные аллеи посыпаны свежим песком, аккуратно разбиты клумбы.

— Челябинцы — народ старательный, к порядку привыкли. Все это вечерами делают, — сообщил Владимир Иванович.

Зашли в одну из палаток. Из сосновых досок сбиты нары. Поверх веток из хвои — плащ-палатки, вместо подушек — вещевые мешки. Посредине — самодельный стол, скамейки.

Нас догнал начальник политотдела, представился:

— Подполковник Богомолов, Михаил Александрович.

Присели на скамейку. В тени было прохладно. Панфилов и Богомолов рассказывали мне о людях бригады, ее укомплектованности техникой и вооружением, об обученности личного состава.

Из сообщений своих заместителей я узнал о том, что в феврале 1943 года рабочие индустриального Урала выдвинули идею создания добровольческого танкового корпуса. Свердловский, Челябинский и Пермский обкомы партии обратились в Центральный Комитет партии с просьбой разрешить сформировать за счет внутренних ресурсов трех областей добровольческий танковый корпус.

ЦК КПСС и Советское правительство, Государственный комитет обороны одобрили инициативу уральцев, и весной 1943 года началось формирование Уральского добровольческого танкового корпуса.

Весть о создании добровольческого корпуса молнией облетела города и села Урала. Желающих оказалось много. В парткомы, сельские Советы, в учреждения посыпались тысячи заявлений. Отбирали лучших из лучших. Одновременно трудящиеся Урала на свои сбережения изготовляли танки, орудия, винтовки, боеприпасы, снаряжение для личного, состава. Корпусу было присвоено наименование — 30-й Уральский добровольческий танковый корпус. 1 мая добровольцы приняли военную присягу, а 9 мая им был дан народный наказ.

Начальник политотдела М. А. Богомолов показал мне листовку, отпечатанную типографским способом.

— Эта листовка-наказ вручена каждому воину-добровольцу, — сказал он.

Я прочел наказ:

Оторвался от листовки, задумался. Народ Урала доверил своим сынам, братьям, отцам грозное оружие. Он верит, что уральцы не дрогнут в боях, внесут свой весомый вклад в полное освобождение родной земли. Эта ответственность ложится и на нас, командиров. Мы поведем их в бой.

Подполковник Богомолов сказал, что добровольцы, хотя в основном уже обучены, должны еще упорно учиться военному делу.

Мы пришли к общему выводу: и впредь каждую минуту, каждый час — боевой учебе.

Уже сгустились сумерки, и мы направились в столовую. Наспех поужинали, и я, попрощавшись с Богомоловым и Панфиловым, лег спать. Но сон не шел. Я думал о новом назначении, о том, что отныне мне доверена судьба нескольких сот людей. С ними мне теперь делить радости побед и горечь неудач. Что я знаю о них? Пока ничего. Знаю одна — надо всех людей, будь ты радист, заряжающий, штабной офицер или политработник, сплотить в единую боевую семью, в крепкий дружный коллектив…

На фронт.

Проснулся рано. Вышел на улицу. Было свежо, легкий туман висел над землей. Оглядел приютившиеся одна к другой палатки. Невдалеке застыли танки. В лесу стояла необыкновенная тишина. Вставало солнце, и его лучи едва-едва пробивались сквозь ветки густых сосен. По тропинке к палатке торопливо шагал солдат с котелком в руках.

— Куда в такую рань?

— К вам приставлен, ординарцем, — выпалил красноармеец, — Собко я, Марк Наумович.

После завтрака в сопровождении своего заместителя подполковника Панфилова я направился на учебное поле. На опушке леса наткнулись на танкистов. На разостланном брезенте были разложены части клинового затвора пушки, подвижные части пулемета. Танкисты увлеклись своим делом и не заметили, как мы подошли.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал я.

Танкисты встали. Лейтенант, вытерев паклей руки, лихо отчеканил:

— Командир танка лейтенант Акиншин.

Я протянул руку:

— А я ваш комбриг. Кажется, мы с вами уже знакомы?

Лейтенант удивленно смотрит на меня:

— Изучаем вооружение танка, товарищ подполковник.

— Вот и хорошо. Садитесь, товарищи.

Попросил одного из танкистов разобрать затвор. Командир орудия сержант Мордвинцев в считанные секунды выполнил команду. Откуда такие знания, уверенные действия?

— Под Москвой я воевал, в бригаде полковника Катукова. На «Т-26». Теперь вот в добровольческом, челябинский я.

Командир танка Михаил Акиншин подробно рассказал о людях экипажа. Механик-водитель комсомолец Федор Сурков работал ранее в Челябинске — стройуправление № 22. Стрелок-радист Александр Марченко накануне войны окончил Черкасский техникум дорожного строительства, работал инженером во Львовской экспедиции «Киевгипротранса». В начале войны выехал на Урал. Марченко сухощавый, на вид еще и двадцати пяти нет, но у него за плечами большая жизнь.

— Ваш танк назван «Беспощадный», оправдайте это доверие.

— Постараемся, — заверили меня члены экипажа.

Прощаюсь с танкистами. Понравились мне эти люди.

Командир танкового батальона гвардии капитан М. Г. Акиншин (1945 г.).

Взглянул на часы, Как быстро бежит время. Надо торопиться. Хочется посмотреть, как идут занятия в других экипажах, как танкисты готовятся к предстоящим боям.

На башне танка надпись «Комсомолец». Подхожу к танкистам. Кто-то крикнул:

— Смирна-а!

Солдаты гасят самокрутки, переминаются с ноги на ногу.

— Перерыв у нас, товарищ подполковник, — докладывает лейтенант. — Не ожидали вас, — и офицер скомандовал:

— Приступить к занятиям!

Один из солдат схватил учебный снаряд, ловко забрался на броню и тут же скрылся в машине. Ствол пушки начал описывать круги.

— Тренируемся мы, учимся устранять задержки.

— Добро, — сказал я. — Кто же у вас в экипаже?

Через минуту танкисты окружили меня. Интересуюсь, как идет учеба, чем занимаются в свободное время, как питание. Рослый лейтенант выжидающе смотрит на меня. Вижу, грустит почему-то офицер.

— Невеста пишет?

— Никак нет, товарищ подполковник. Дивчина-то там, в неволе. Из Полтавской я. Фамилия моя Любивец, Иваном зовут.

Иван Любивец — сын полтавского хлебороба. В начале войны семнадцатилетним пареньком пошел добровольно в армию, а по окончании военного училища был направлен в Челябинскую бригаду.

— Кисет ее, моей коханой. Закурите.

Иван протянул мне расшитый кисет. Закурили.

— Надо быстрее вызволять Украину, — задумчиво произнес танкист.

Я продолжал разговор.

— Нам, товарищи, придется освобождать от нечисти многие города и села нашей страны. И не только Украину, но и полностью вышвырнуть непрошеных врагов с родной советской земли. Впереди бои. Так давайте серьезно готовиться к схватке с немецко-фашистскими захватчиками.

Люди, преисполненные чувством долга перед Родиной, выражали свою готовность в предстоящих боях сражаться до последней капли крови, до последнего дыхания, говорили, что уральцы не посрамят славы русского оружия.

Побывал я у стрелков, разведчиков, зенитчиков. Июльский день угасал. Солнце посылало прощальные лучи. Я присел возле своей палатки на траву, уже отдававшей прохладой. Легкий ветерок шелестел ветками сосен, беззаботно стрекотали кузнечики, где-то заливался соловей.

Лились звуки баяна. Добровольцы отдыхали. Приятный тенорок выводил:

Утром на небольшом плацу, зажатом рослыми соснами, выстроился личный состав бригады. Иду по росистой траве. Навстречу начальник штаба подполковник Кременецкий, четко рапортует:

— Товарищ подполковник, личный состав вверенной вам бригады построен.

На правом фланге ветер треплет боевое знамя — знамя 244-й Челябинской добровольческой танковой бригады. Рядом офицеры управления. Я вышел вперед.

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ подполковник!

Первый танковый батальон, второй, батальон автоматчиков, минометная рота, зенитно-пулеметная рота, 76-миллиметровая батарея, саперы, ремонтники, медики.

— Здравия желаем, здравия желаем, — несется в ответ на приветствие.

Я вглядываюсь в лица подчиненных. В основном — безусая молодежь. Есть люди и постарше. Солдаты строгие, подтянутые. В новом обмундировании. Поблескивают вороненые стволы автоматов.

Обход закончился. Теперь строевым шагом идут батальоны. С песней, как на параде. Высоко вскинув головы, четко печатают шаг добровольцы первого и второго танковых батальонов. Ровными рядами идут автоматчики, артиллеристы, минометчики. Придерживая сумки с красным крестом, прошли медики…

А затем встреча с заместителями, начальниками служб, с теми, кто отвечает за материальное обеспечение личного состава бригады.

Подполковник Кременецкий представил мне начальников служб, своих заместителей. На груди у многих офицеров боевые ордена и медали. Большинство из присутствующих почти с первых дней войны на фронте, имеют хороший боевой опыт. Коротко и я рассказал о себе.

— Воевать нам вместе, — подытожил я разговор. — Пусть каждый по своей службе сделает все, чтобы личный состав был обут, одет, хорошо накормлен, подготовлен к предстоящим боям. Люди нам верят, их доверием надо дорожить.

Направляюсь в политический отдел. Небольшой деревянный домик утопает в зелени. Подполковник М. А. Богомолов на слова скуп, в оценке людей сдержан:

— Сам толком еще с ними не знаком. И месяца нет, как они к нам прибыли. Но, кажется, люди подобрались неплохие. С утра до ночи в войсках пропадают: и в атакующей цепи наступающих бывают, и на стрельбище, и на полигоне. В солдатских палатках по вечерам беседы проводят, организуют читки сообщений Совинформбюро, проводят другие мероприятия.

Длинный стол, за которым заняли места офицеры, прикрыт обрывками газет. Время дорого, и я без всяких предисловий перешел к делу. Рассказал о задачах, стоявших перед политработниками.

Постепенно разговорились. Речь шла о формах партийно-политической работы в боевой обстановке, о том, что еще нужно сделать для воспитания у добровольцев высоких морально-боевых и политических качеств. Среди личного состава бригады — более 80 процентов коммунистов и комсомольцев. Мы тут же договорились о датах проведения партийных и комсомольских собраний. Я с охотой согласился сделать там доклады.

На следующий день приехал на учебное поле в район занятий. Командир батальона автоматчиков капитан Голубев доложил обстановку, показал, где проходит исходная позиция для наступления, проводил меня к воинам. Солдаты усердно отрывали окопы, хода сообщений, тщательно маскируя свое месторасположение. Мы подошли к пулеметчику. Он вскочил:

— Рядовой Громов.

Я спрыгнул в окоп. Впереди лежащая местность просматривалась хорошо.

— Ваша задача?

Солдат предельно четко изложил свою задачу, назвал ориентиры, сигналы атаки, номер танка, вслед за которым он должен продвигаться, а в случае надобности, сесть на его броню.

— Молодец!

Мы с командиром батальона переходили от солдата к солдату. В основном инженерные работы были выполнены неплохо. Однако на отдельных участках хода сообщений оказались неглубокими.

— Надо глубже зарываться в землю, приучить людей к этому, — посоветовал я капитану и поинтересовался, сколько дней батальон занимается в этом районе.

— Третий.

— Пора уже по-настоящему оборону оборудовать, — сказал я комбату. — Если такие темпы будут в бою, потерь не оберемся. Надо учиться и наступать, и обороняться.

Наш разговор прервал командир второго танкового батальона капитан В. А. Федоров. Он доложил, чем занимается одна из его рот, приданная батальону автоматчиков, показал, где расположились танкисты.

— Аппарели отрыли?

— Так точно, — доложил капитан.

Я взглянул на часы. Скоро атака. С наблюдательного пункта хорошо просматривалась местность. Поле, местами заросшее кустарником, было изрыто окопами, траншеями.

Раздался мощный гул танковых двигателей. По замыслу артиллерийская подготовка ужа проведена. Боевые машины вышли из леса и устремились вперед. Как только они прошли траншею, из нее проворно начали выскакивать автоматчики, пулеметчики, расчеты противотанковых ружей, или, как их называли, пэтээровцы. Прокатилось дружное «ура».

Начало хорошее. Прижимаясь к танкам, пехотинцы открыли огонь со всех видов оружия. Но постепенно расстояние между автоматчиками и танками начало увеличиваться. Через минуту-другую этот разрыв составил более двухсот метров. В бою — гиблое дело. Противник немедленно отсечет пехоту, вмиг расправится с танками. Так не пойдет.

Командир второго танкового батальона, стоявший возле меня, ликует:

— Вот так скорость, молодцы танкисты!

Я приказал приостановить атаку. Капитан В. А. Федоров недоуменно смотрит на меня, разводит руками: мол, не вижу причины. Но, видя мой суровый взгляд, бросается к радисту. Что-то кричит ему на ухо, прикрытое шлемофоном.

Танки, словно нехотя, поворачивают назад, утюжа зыбкий грунт. Вслед за ними возвращаются пехотинцы.

— Товарищ Голубев, догадываетесь, почему я приостановил атаку? — обратился я к командиру батальона автоматчиков.

— Понятно, товарищ подполковник, только тут мы ни при чем. Танкистов винить надо. Разве за ними поспеешь, рванулись, как на параде.

— Совершенно верно, атаковать врага надо на высоких скоростях, но не отрываться от пехоты. Иначе удачи не видать.

Припомнил, как во время боя в 1942 году на Северном Донце одна из наших рот вот так же, на высоких скоростях, устремилась в контратаку, пехота отстала. Немцы, конечно, этим воспользовались. Об этом я и рассказал командиру роты и предупредил, что риск в бою должен быть осмысленным, глубоко продуманным.

Повторная атака прошла более удачно. На этот раз пехотинцы вплотную бежали вслед за танками, на ходу вели прицельный огонь.

— Оборона прорвана, противник поспешно отходит, товарищ капитан, — опуская бинокль, сказал я.

Капитан Голубев подошел к радиостанции и коротко отдал распоряжение: посадить пехоту на танки и преследовать противника.

С первой встречи мне понравился этот командир. Он был подтянут, не по годам строг. И в военном деле толком разбирался. Позже я узнал подробно его биографию. Родом из Сибири, перед началом войны окончил военное училище, в первых боях показал себя храбрым и отважным.

Челябинцы оказались на редкость трудолюбивыми, смекалистыми, они настойчиво изучали оружие и технику, осваивали приемы ведения боя. На стрельбище и полигоне ни днем ни ночью не утихали выстрелы, на учебных полях круглосуточно рокотали танковые двигатели. Челябинцы готовились к боям серьезно, всесторонне.

Как-то среди ночи возвратился с полевого занятия, зашел в штабную землянку. Подполковник Кременецкий, склонившись над картой, наносил обстановку предстоящих учений. Я подсел к начальнику штаба, поинтересовался, как у нас укомплектованы отдельные роты, батареи и взводы, спросил о наличии личного состава в строю, сколько больных, прикомандированных.

Было далеко за полночь. Неожиданно в сопровождении командира корпуса генерала Г. С. Родина в землянку вошел командующий 4-й танковой армией генерал-лейтенант В. М. Баданов. Я доложил, что все подразделения возвратились в расположение и личный состав в настоящее время отдыхает. Командарм внимательно меня выслушал, затем протянул руку и весело сказал:

— Рад видеть тебя, Фомичев. Но пожаловал я не в гости, а по делу.

Мне вручили пакет. Вскрыл.

— Товарищ Кременецкий, — обратился я к начальнику штаба, — поднять бригаду по тревоге.

Через несколько минут мощный рокот танковых двигателей взорвал ночную тишину. В колонну начали вытягиваться автомашины, груженные боеприпасами, продовольствием, обмундированием, загрохотали походные кухни.

Иду вдоль колонны автоматчиков. Солдаты тихо переговариваются. Доносится густой бас:

— Ясно, что выступаем на фронт, зря бы не подняли всю бригаду.

Но прогноз автоматчика не оправдался. Командующий армией решил в последний раз проверить боевую готовность нашей бригады. На рассвете 14 июля было приказано провести учения с боевой стрельбой. На учения привлечь батальон автоматчиков, усиленный танковым батальоном, артиллерийской батареей и саперным взводом. Начало учений в 12.00.

Утро застало меня на наблюдательном пункте. В короткие сроки была расставлена мишенная обстановка, дооборудованы позиции пехотинцев, артиллеристов, минометчиков, танкистов. Люди крепко зарылись в землю.

Закончены последние приготовления, до личного состава доведена поставленная задача, предусмотрены меры безопасности, организовано взаимодействие. Все тщательно замаскировано. Даже с небольшого расстояния нельзя обнаружить расположение огневых позиций танкистов, артиллеристов, наличие другой техники, начертание нашего переднего края. Постарались и командиры, и солдаты. Здорово потрудились, молодцы! На душе у меня радостно.

Часы показывали без двадцати двенадцать. Стояла духота, нестерпимо палило июльское солнце. Было тихо-тихо. Изредка налетал легкий ветерок, шелестел листвой молодых берез, выстроившихся в ряд возле нашего наблюдательного пункта. Воздух был наполнен запахом поспевающей ржи и скошенной травы. Я прилег на бруствер. Закурил. Что-то напоминало детство, уводило в прошлое, к родным местам…

— Товарищ подполковник, машины!

На опушку леса выскочило несколько «виллисов», окутанных густой пылью. На высокой скорости они неслись в сторону наблюдательного пункта. Из первой машины вышел командарм. Я поспешил к нему навстречу. Генерал-лейтенант В. М. Баданов, как всегда, был в хорошем настроении. Он тепло поздоровался со мной.

— Докладывай, Фомичев, что тут у вас, — сказал генерал, прилаживаясь к стереотрубе.

— У меня все готово, товарищ командующий.

— Тогда начинайте.

Взвел спусковой крючок ракетницы. В воздухе повисла красная ракета. Почти в ту же секунду грянули артиллерийские выстрелы, из-за укрытий вышли танки и, выбрасывая снопы огня, помчались вперед.

Поднялись пехотинцы. Солдаты, прижимаясь к танкам, проворно побежали по полю. «Ура, ура!» — неслось отовсюду. Дружный огонь достиг наивысшей плотности.

— Приятное зрелище, — не сдержался генерал В. М. Баданов. — Молодцы, челябинцы!

Рядом со мной стоял комкор генерал Г. С. Родин. Я взглянул на него. Он почему-то был всегда суров, а тут его словно подменили. На лице — широкая улыбка. Вдруг он оборачивается ко мне:

— Цыплят по осени считают.

Намек понятен. Меня неожиданно озноб прошиб: а вдруг не все мишени будут поражены?

К вечеру учения закончились. Все обошлось благополучно. Я приглашаю генералов В. М. Баданова и Г. С. Родина отобедать.

— Спасибо за приглашение, — пожимая мне руку, сказал командующий. — До встречи на фронте…

На траве вокруг походных кухонь расселись солдаты, сержанты, офицеры. Люди обедали.

ПУТЬ ДЕРЖИМ НА ФРОНТ

Марк Наумович Собко, мой ординарец, сидит у входа в палатку и вертит в руках конверт-треугольник.

— От жены, это первое, — признался он. — Как они там, без меня?

Я только что возвратился из штаба.

— Марк Наумович, холодной водички подлей-ка в умывальник.

Ординарец поднес ведро, зачерпнул кружку.

— Ладно, я сам.

После дневной духоты было приятно помыться. Прилег на кровать, сбитую наспех из сосновых досок, потянулся к свежим газетам. При свете коптилки пробежал сообщение Совинформбюро за 15 июля. В районе Курска, Орла и Белгорода по-прежнему шли ожесточенные бои. Но уже наступил перелом: советские войска перешли в контрнаступление.

С радостью встретили это сообщение в подразделениях бригады. На эту тему во всех ротах, батареях и отдельных взводах были проведены политические информации, беседы агитаторов, активистов. Политработники, командиры разъясняли воинам значение этих побед в летней кампании 1943 года. Со стороны противника действовали отборные фашистские войска, и им ценою больших потерь удалось вклиниться в нашу оборону на Орловско-Курском направлении на 10—12 километров, а на Белгородско-Курском — от 15 до 35. Измотав врага, славная Советская Армия отбросила немецко-фашистские войска на исходные рубежи и продолжает постепенно продвигаться на запад.

Не успел посмотреть газеты, как ординарец протянул мне телефонограмму. Вызывали в штаб корпуса.

Было где-то за полночь. По дорожке, усыпанной песком, торопливо иду к штабу. «Что бы могло быть?» — думаю.

В кабинете комкора Родина уже собрались офицеры. В углу на краешек стула присел командир Свердловской добровольческой танковой бригады полковник Доценко, рядом примостился комбриг Пермской добровольческой танковой бригады подполковник Приходько. Вижу здесь и командира мотострелковой бригады полковника Смирнова, других командиров спецчастей и подразделений.

На ходу кивком головы здороваюсь с ними. В комнате дым стоит коромыслом. На длинном столе разложена большая карта, над которой склонились комкор генерал Родин и начальник штаба полковник Еремеев.

Протискиваюсь к столу, докладываю о своем прибытии.

Генерал Родин, оторвавшись от карты, молча протянул мне руку, затем сказал:

— Вот и хорошо, что прибыл. Теперь, кажется, все в сборе.

Офицеры гасят папиросы, поближе придвигаются к столу, торопливо извлекают из полевых сумок топокарты.

В притихшем штабном кабинете глухо зазвучал голос комкора. Генерал сообщил решение Ставки Верховного Главнокомандования: добровольческому корпусу приказано передислоцироваться к линии фронта.

Генерал Г. С. Родин говорит не спеша, словно взвешивая каждое слово. Он называет район сбора, и на топокарту каждый из нас наносит нужные знаки.

— Штаб корпуса уже разработал порядок передвижения, — продолжал генерал, — доводим его до вас.

Предстояло совершить комбинированный марш в 300—350 километров. Танки переправить по железной дороге, мотопехоту, тылы — своим ходом.

Были определены сроки, намечены для каждой бригады маршруты движения. Времени на сборы отводилось немного. Командир корпуса предупредил:

— Торопить людей не следует, надо тщательно подготовиться к маршу.

Рассветало. Небо затянули тучи, моросил мелкий дождь. Резко похолодало. На небольшой высоте в сторону фронта прошло несколько бомбардировщиков.

В штабе я застал подполковника Богомолова.

— Михаил Георгиевич, я уже в курсе дела, — опередил он меня. — Сообщил начальник политотдела корпуса полковник Шелунов. Сейчас придут подполковник Кременецкий и другие офицеры штаба.

Вскоре в штаб прибыли Кременецкий, его заместитель капитан Пшеничнер, начальники служб, офицеры политотдела.

На карты легли пунктиры, условные обозначения, цветным карандашом был намечен маршрут движения. Штаб бригады под руководством подполковника Кременецкого составил подробный план работ, связанных с передислокацией.

Сбор всего офицерского состава назначили на девять часов утра. Шел дождь, и комсостав собрался в летнем клубе: небольшой навес предохранял от разразившегося ливня.

Все было решено за каких-нибудь полтора-два часа. Начальником эшелона был назначен мой заместитель — подполковник В. И. Панфилов, колонну автотранспорта возглавлял я.

Неожиданно ко мне подбежала военврач из медсанвзвода Дора Ефимовна Гриценко. До недавнего времени она работала врачом в одной из больниц Челябинска. На призыв обкома партии откликнулась одной из первых. Так она оказалась в нашей бригаде.

Увидев взволнованную женщину, я встревожился:

— Что случилось?

— Больные услыхали о том, что выезжаем на фронт, и разбежались по подразделениям, — с тревогой сообщила Дора Ефимовна.

Я пытался успокоить военврача.

— Как же так? Они ведь находились на излечении, у одного даже температура…

— Возвратим всех в санчасть, — пообещал я ей.

Перед обедом весь личный состав бригады был выстроен на широком плацу. Вынесли боевое знамя. Я открыл митинг и предоставил слово начальнику политотдела М. А. Богомолову. Он обратился к солдатам с призывом не посрамить звание челябинцев-добровольцев: бить врага беспощадно, сражаться с немецко-фашистскими захватчиками до последней капли крови, до последнего дыхания.

Заметно взволнован комсорг зенитно-пулеметной роты младший сержант Валентин Чернов. Он говорит о той высокой чести, которой удостоились челябинцы, призывает товарищей по оружию в жарких схватках с врагом оправдать доверие Родины, смело сражаться с ненавистным врагом.

Вдохновляющую речь произнес парторг первой танковой роты Кружилин. Он сказал:

— Родина пылает в огне. Враг еще топчет нашу священную землю. Стоны и страдания советских людей на оккупированной земле болью отзываются в наших сердцах. Мы спешим к вам, дорогие советские братья и сестры, Мы очистим нашу землю от врагов.

Выступали солдаты, сержанты, офицеры. Они клялись быть верными военной присяге, заверяли, что наказ земляков выполнят с честью.

Казалось, что не так-то трудно совершить марш. Но уже с самого начала мы столкнулись с определенными трудностями. В назначенное время не оказалось железнодорожного состава. Люди начали нервничать, кто-то в темноте зло ругался.

К двенадцати часам ночи подали состав. Соблюдая светомаскировку, на открытые площадки начали заезжать танки. Механики-водители умело держались за рычаги управления. В этом — большая заслуга командиров экипажей.

На платформах вскоре оказались все боевые машины. Без суеты и шума танкисты укрепляли боевую технику. Загрузили продовольствие, боеприпасы. Подцепили вагоны для людей. А дождь по-прежнему не утихал. Зло сверкали молнии, на миг освещая мокрые лица солдат.

Командир танкового батальона гвардии капитан И. С. Пупков (1945 г.).

Я остановился возле экипажа лейтенанта Ивана Пупкова.

— Порядок, товарищ подполковник, — вытирая руки о мокрый комбинезон, сказал офицер. — Теперь до Берлина можно ехать. Закрепили, что надо.

— Скажем, до Берлина не будем ехать, — а воевать наверняка там придется, — на шутку ответил я. — Так что готовьтесь.

— Только бы уцелеть до тех пор. Эх, и дали бы фашистам в их логове жару.

— Дойдем, товарищи, обязательно дойдем, — убежденно сказал я.

— Что же, спасибо за теплое слово, товарищ комбриг, — задумчиво сказал Пупков. — Будем стараться.

И вот наконец подполковник Панфилов докладывает мне о готовности эшелона к отправке. Жму ему на прощание руку, желаю удачи в пути.

— Все будет хорошо, — заверяет он меня.

В темноте трудно разобрать лица танкистов, сбившихся у дверей вагонов. Они что-то мне кричат, на прощание машут пилотками, шлемофонами, фуражками. Взвизгнул паровозный гудок, и состав медленно растворился в ночной темноте. А я все еще стоял на перроне, охваченный легкой грустью. Стоял и думал, как эти люди поведут себя в бою…

Подполковник М. А. Богомолов дотронулся до плеча:

— Поехали, Михаил Георгиевич. Нас ждут.

Начальник штаба Кременецкий за наше отсутствие успел выстроить автоколонну, проинструктировать водителей, старших машин. На рассвете тронулись в путь.

Красивые русские места. Но любоваться природой было некогда. Вскоре свернули на лесную дорогу, и тут начались мытарства. Дорога раскисла, машины буксовали, застревали в грязи. Темп марша спал. Временами буквально на руках приходилось выносить машины.

Размытые ливнем дороги крепко потрепали нам нервы. И все-таки мы вовремя прибыли в указанный район. Я осмотрел место, где должны рассредоточиться подразделения бригады. Лес хранил следы недавних боев. На стволах многих деревьев остались снарядные зарубки, местами сильно иссечены ветки сосен, берез, лиственниц. Где-то клокотал бой. Это западнее нас километрах в тридцати-сорока. Отчетливо были слышны разрывы снарядов, мин, доносились звуки пулеметных очередей.

Не теряя времени мы с майором В. И. Хохловым поехали на станцию — место выгрузки танков. Было темно, сыро и зябко.

По пути раза два застревали, мы с Хохловым подталкивали «виллис». На станцию приехали часов в девять утра. Отряхнули с обмундирования грязь, на ходу привели себя в порядок. Разгружалась Свердловская танковая бригада. Попытались выяснить, где наш эшелон — не удалось. Обратились к начальнику станции. Он недоверчиво окинул нас взглядом:

— Кто вы такие?

Пришлось предъявить удостоверения. Возвращая документы, начальник станции сказал:

— Эшелон номер двадцать пять сто тринадцать прибудет через час, товарищи офицеры, — и потянулся рукой к телефонам. Мы поняли: разговор окончен.

Попытались разыскать комбрига Свердловской бригады, но сделать это было не так-то легко. Туда-сюда сновали танки, машины, в упряжке рвались лошади, понукаемые ездовыми: на фронт прибывало все новое и новое пополнение.

На противоположной стороне шла погрузка раненых. Кто-то стонал, кого-то громко отчитывали санитары. Словом, станция напоминала разбуженный рой.

Наш эшелон прибыл с опозданием на два часа. Подполковник Панфилов, заметив меня и Хохлова, бегом направился к нам.

— Как доехали? — был мой первый вопрос.

— Отстающих нет. Все хорошо, — ответил Панфилов. — Жертв нет. Все обошлось благополучно.

Началась выгрузка. Танки сразу же угоняли в лес. Дождь немного утих, ветер разогнал тучи, и небо слегка прояснилось.

— Воздух! — неожиданно крикнул кто-то из солдат.

И тут до слуха донеслись звуки «юнкерсов». Ударили зенитные орудия, и белые хлопки разрывов рассыпались по небу. Ныряя в тучах, бомбардировщики шли на небольшой высоте. Скоро они вытянулись в цепочку, заходя друг другу в хвост. Знакомое построение. Сейчас, наверняка, начнут бомбить. Я плюхнулся в окоп, залитый водой, и тотчас рядом разорвалась бомба. Фашисты с яростью бомбили станцию. В упор ударили зенитные пулеметы. Загорелся один, второй самолет и, оставляя огненно-черный след дыма, где-то упали в лесу.

Нам повезло: личный состав танковых экипажей не пострадал. Правда, два или три человека оказались легко ранены. А вот другим частям досталось крепко. Несколько бомб угодило и в эшелон раненых. Загорелись цистерны с горючим, пристанционные постройки. Добровольцы бросились тушить пожар…

24 июля танки были рассредоточены на опушке леса. Начались земляные работы: нам было приказано строить оборону. Конечно, я знал, что здесь мы долго не задержимся, и враг в эти края уже никогда не сунется. Из скупых сводок Совинформбюро было ясно, что немцы откатываются на запад. Но солдатская жизнь так устроена: где остановился — зарывайся в землю, рой себе окоп, укрывай технику.

В короткие часы передышки агитаторы проводили беседы, изучали с воинами памятки, помогали усваивать то или иное положение Боевого Устава.

Подполковник М. А. Богомолов побывал почти во всех экипажах. Он умел вызвать солдат на откровенный разговор, вселить уверенность в успех. Его примеру следовали капитан Анищук, старший лейтенант Чередниченко и другие офицеры политотдела.

По инициативе Богомолова был проведен семинар с агитаторами бригады. Я выступил с докладом, в котором рассказал о роли агитаторов в мобилизации личного состава на успешное выполнение приказа командования. Агитаторам были розданы бланки листков-«молний», вручены различные памятки.

После семинара мы с Богомоловым направились по подразделениям. В тени густых деревьев сидит группа воинов. Подходим. Идет партийное собрание первого батальона. Докладчик замполит батальона капитан Кочерга. Повестка дня — личный пример коммунистов в бою. Немногословны были танкисты. Их выступления сводились к одному: место коммуниста в бою — впереди. Тепло и просто поговорил с коммунистами Богомолов. На собрании выступил и я.

Идем дальше. В небольшом овраге огневую позицию облюбовал экипаж лейтенанта Бучковского. Танкисты выполнили большой объем работы, расчистили сектор обстрела. Я подошел к ним, когда они отдыхали. В руках у лейтенанта была «Памятка танкисту». В ней давалось краткое описание «тигров», «пантер» и «фердинандов» — этих новых немецких машин, появившихся во время боев на Курской дуге.

Лейтенант поспешил нам навстречу.

— Вольно, продолжайте, товарищи.

— Так вот я говорю, тяжелый немецкий танк «T-VI» — хорошая штучка, — продолжал командир экипажа. — Лобовая броня — 100 миллиметров, пушка — 88-миллиметрового калибра, вес 60 тонн, а мотор всего лишь 600 лошадиных сил.

— Вот так да, для такой махины это ничто, — отозвался механик-водитель Агапов, — о какой же маневренности может идти речь.

— Об этом и я толкую, — подхватил лейтенант. — Пока фриц развернется, а мы его и подобьем. — Лейтенант Бучковский уткнулся в листовку:

— Любопытно, товарищи, вот что: за минуту башня делает всего лишь один поворот. А о чем это говорит?

— Вот оно, уязвимое место! — воскликнул башенный стрелок Фролов. — Пока он повернет башню, а я его раз…

— …И мимо, — сострил радист-заряжающий Русаков. Все засмеялись.

— Не промахнусь, говорю это в присутствии комбрига, — серьезно начал утверждать башенный стрелок.

— Верим, верим, — поддержал я Фролова.

Всю ночь шел дождь. Я видел, как бойцы прикладывались к земле, озорно кричали:

— Слышно, хорошо слышно, как идут бои.

К утру дождь перестал. На востоке из-за тучи выкатывалось ослепительное солнце. Было тихо-тихо. И вдруг вздрогнула земля: начались новые бои. Настороженно вслушивались солдаты: им не терпелось идти на помощь товарищам.

И в моей груди клокотала жгучая ненависть к врагам. Хотелось мстить и мстить, скорее изгнать фашистов с советской земли, из моего родного края. Грусть по дому щемила сердце. Растроганный воспоминаниями, я не заметил, как в штабной автобус вошел комкор генерал Г. С. Родин. Он протянул мне руку.

— Здравствуй, Фомичев. — Взглянув на меня, он тут же спросил: — Не захворал ли?

— Да нет, товарищ генерал, не жалуюсь.

Комкор хитро подмигнул:

— По дому заскучал? — и тут же добавил: — Ничего, Фомичев, изгоним врага с родной земли и тогда поедем к невестам, к родным и друзьям.

— И я так думаю, товарищ генерал. Только больно смотреть, что враги натворили. Эти места мне с детства знакомы.

Комкор круто повернулся ко мне:

— Говоришь, родина это твоя?

— Так точно! Возле Белева в семи километрах деревня Слобода. Там родные мои, может быть, живы.

Генерал Г. С. Родин присел на ящик из-под снарядов и, положив руку на плечо, участливо спросил:

— Поедешь сегодня домой? Завтра будет поздно.

— Товарищ генерал, — робко начал я, — а можно?..

— Поезжай-ка, Фомичев. В двадцать ноль-ноль быть в бригаде. Добро?

Я рванулся с места:

— Дорошевский, Виктор, машину скорее!

Шофер растерянно смотрит на меня:

— Случилось что-то?

— Полный вперед! — крикнул я.

«Виллис», петляя среди сосен, бешено помчался в сторону Белева.

В РОДНЫХ КРАЯХ

Открытый «виллис» летел со всей скоростью. Мелькали деревья, кусты. Разбитая дорога была запружена войсками. В сторону фронта тянулись груженые «студебеккеры», туда-сюда сновали юркие полуторки, втаптывая в грязь колосья ржи, шла матушка-пехота.

Ярко светило солнце, и его лучи согревали напоенную дождями землю. Наш «виллис» обогнал группу раненых и проворно взбежал по косогору. Рядом колосились густые хлеба, среди которых виднелись черные полоски — следы танковых гусениц.

Спустились в лощину. Пенился грязный ручей. Мутноватая вода несла щепки каких-то разбитых ящиков.

Город Белев остался в стороне. Мне не терпелось туда завернуть, но время не позволяло. Машина рвалась вперед. Перед глазами открылось ровное приглаженное поле. Стояла сенокосная пора, и я без труда отыскал у Гурового оврага косарей.

Водитель свернул с дороги, и мы поехали напрямик. Невдалеке показались две женщины. Они побросали косы и побежали к оврагу.

Я окликнул женщин. Те неохотно остановились. Насторожились.

— Что же вы?..

— Мы думали, комендант. Прифронтовая полоса… — начали было женщины.

Я пригляделся.

— Тетя Анна?

Женщина несмело пошла мне навстречу.

— Никак, Миша, сын дяди Егора?

— Он самый.

Я хорошо знал тетю Анну Семину, ее сына Сергея — моего однокашника. Мы вместе с ним ходили в школу, дружили.

— Как Сережа?

Тетя Анна в плач. Из ее сбивчивого рассказа я узнал, что Сергей погиб в боях за Родину. Как мог, пытался я смягчить горе этой одинокой женщины, обещая, что за жизнь друга отомщу.

— А как мой дед?

Женщина вытерла глаза, успокоилась.

— Вон дядя Егор косит сено, — показала в сторону рукой.

Из-под густых бровей на меня настороженно смотрели глаза отца.

— Вот так дед. Не узнаешь, что ли?

— Нет, не признаю вас, товарищ начальник. Никак, комендант?

— Батя, что же ты сына не узнаешь?

— Миша, ты? — и отец со слезами бросился мне на шею.

На отшибе — знакомый дом. Во дворе расположились наши солдаты. Мы зашли в летнюю кухню. Отец засуетился:

— Чем же тебя угостить?

Он откуда-то извлек кучу сухарей, покрытых плесенью, принес кринку молока.

На столик я вывалил несколько консервных банок, достал флягу. Выпили за быстрейшее окончание войны. Постепенно собрались односельчане, расселись кто на полу, кто на деревянных чурках. Разговорились. Память начала воскрешать детство, юность, те далекие и счастливые годы.

Мое детство прошло в маленькой деревне Слобода. Двадцать восемь домов раскинулись на косогоре неровными рядами. Перед окнами нашего дома протекала небольшая речушка, куда я часто летом бегал ловить рыбу.

Семья наша жила впроголодь. С утра до поздней ночи сестры гнули спину на богатых людей, таких, как братья Бобринские. А в доме иногда и хлеба не было.

Мать не помню — она умерла рано. Однажды отец — Георгий Кириллович вручил мне карандаш и тетрадь.

— Пора в школу, Миша. Может, из тебя толк выйдет.

Начальная школа располагалась в соседнем селе Березово. И вот я, полуодетый, в холодные осенние дни месил грязь.

Окончил четыре класса, а дальше учиться не мог: школа-семилетка находилась в Белеве, да и надо было зарабатывать на хлеб. Старшие братья — Петр и Никифор — служили в армии. Мне, кормильцу, доставалось крепко.

После Октябрьской революции получили надел.

— Теперь будем трудиться на своей земле, — торжествовал отец.

Я косил сено и хлеб, пахал и бороновал землю, заготовлял на зиму дрова. Батя нередко говорил:

— У тебя, Миша, хозяйская жилка. Толк из тебя будет. Земля любит такие руки.

Но вскоре я покинул родную деревню и ушел в Белев. Два с половиной года проработал в совхозе «Союзплодоовощ». Таскал на себе двухпудовые ящики с картошкой, мешки с капустой, убирал горох, свеклу, морковь. Копал ямы для хранения овощей. Трудился на других подсобных работах.

Помнится, однажды в совхоз пригнали маленький «фордзон-путиловец». Видимо-невидимо собралось народу. И мне захотелось посмотреть. А потом я был приставлен помощником к трактористу — подносил воду, горючее, чистил мотор. Так определилась моя будущая специальность.

Потом — самостоятельная работа на тракторе. То были годы коллективизации. Кулаки не раз и мне угрожали. Но трактор я не бросил, честно трудился в совхозе.

В 1933 году вступил в комсомол, а осенью того же года был призван в ряды Красной Армии. Меня определили курсантом полковой школы. Тогда впервые и увидел бронированные гусеничные машины.

— Это наши советские танки, — пояснил нам командир. — Будете осваивать эту боевую технику.

Я с охотой изучал танк, учился его водить, вести огонь из пушки и пулемета, осваивал тактику боя. Вечерами мы, курсанты, до хрипоты в горле спорили по многим вопросам тактики. Вели речь и о маневре, и о ведении наступательного боя, и об искусстве побеждать.

Как-то в мае 1934 года меня вызвал начальник полковой школы. Еще с порога он крикнул:

— Повезло тебе, Фомичев. Пойдешь в училище на командира учиться.

А мне не верилось. Неужели мне, парню из бедной крестьянской семьи, предоставляется такая возможность? И правда, нас, нескольких человек, стали готовить в училище. Преподавали русский язык и математику, физику и химию в объеме неполной средней школы. Через четыре месяца я успешно сдал вступительные экзамены и был зачислен в Орловское бронетанковое училище имени М. В. Фрунзе.

В 1937 году после окончания училища я приехал в родную деревню Слобода. В глаза бросились перемены. Земляки стали лучше одеваться, питаться. Достаток пришел и в наш дом: на заработанные трудодни отец получил много хлеба, овощей, денег.

Потом учеба в Академии бронетанковых и механизированных войск. Накануне войны получил назначение в один из городов Украины, а вскоре пришлось столкнуться с врагами.

…За стаканом чаю о многом вспоминали. Земляки поведали страшную историю о том, как фашисты издевались над нашими советскими людьми, как глумились и над моим отцом.

— Отомстим врагам за все, — прощаясь с земляками, заверил я их.

Только я прибыл в бригаду, как меня вызвали в штаб корпуса. По пути попали с водителем под бомбежку и едва уцелели.

Медленно угасал день. Солнце спряталось за верхушки сосен. Со стороны запада по-прежнему доносился гул боя, яркое зарево осветило черное небо.

ПЕРВАЯ СХВАТКА С ВРАГОМ

Штаб 30-го Уральского добровольческого танкового корпуса расположился на небольшой высотке, поросшей молодым сосняком. Я вошел в землянку. И когда только саперы успели соорудить такую махину? Землянка была оборудована в несколько накатов бревен. В ней было просторно, уютно. При свете коптилки офицеры штаба отрабатывали карты.

— Присаживайся, Фомичев, — пригласил меня полковник Еремеев. — Давай-ка уточним, где твои челябинцы расположились.

Красным карандашом на карте я обвел район.

— Это нам и без тебя известно. Нам надо знать конкретно, где ты расположил танкистов, автоматчиков, свою артиллерию, тылы. Вплоть до огневой позиции каждого танка, — сказал начальник штаба.

В это время сзади раздались чьи-то шаги. Я оглянулся. В землянку в сопровождении нескольких старших офицеров вошел комкор генерал Г. С. Родин.

— Ну что, повидался с родными? — спросил он.

— Так точно.

— Вот и хорошо. Теперь будем воевать, — весело проговорил Родин.

В штабе засиделся до глубокой ночи. В район расположения бригады ехали буквально на ощупь. Нередко наш «виллис» прижимали к соснам тяжелые танки, артиллерия. Зло фыркали испуганные лошади, взад и вперед сновали машины, обозы.

До штабного автобуса осталось каких-нибудь метров триста-четыреста. И вдруг на перекрестке дорогу преградил офицер-регулировщик:

— Придется немного подождать, пока пройдет наша артбригада.

Из-за поворота показались машины, тягачи, орудия. Попытались найти объезд, не вышло. Виктор загнал «виллис» в кусты, и мы добрый час просидели. Забрезжил рассвет, когда мы доехали домой. Но не успел я вздремнуть, как меня разбудил сильный стук в дверь.

— Вас вызывают к телефону.

Трубка басовито пророкотала:

— Говорит Еремеев, сегодня в 13.00 быть у генерала Родина.

Спать не хотелось, и я решил заглянуть в политотдел. Но, кроме инструктора по партучету, все находились в подразделениях.

В эти дни во всех ротах прошли партийные и комсомольские собрания, на многих из которых докладчиками были руководящие офицеры штаба, политотдела. Подполковник Богомолов провел семинар парторгов рот и батальонов, а также секретарей комсомольских организаций.

Работники политотдела были желанными гостями в подразделениях, помогали секретарям партийных и комсомольских организаций более вдумчиво вести партийно-политическую работу.

Небезынтересно вспомнить и тематику политинформаций. Вот наименования некоторых из них: «В бою будь храбрым, смелым и находчивым», «Кто поведет тебя в бой?», «Сила воина — в оружии», «Что сообщило Совинформбюро». В бригаде ежедневно проводилась большая воспитательная работа, личному составу разъясняли справедливый характер Великой Отечественной войны, воспитывали гордость за наше оружие, за достигнутые успехи в первый период летней кампании 1943 года.

Напряженно работала и партийная комиссия. Желающих вступить в партию было много. Люди хотели идти в бой коммунистами.

…Утро выдалось прохладным, однако день обещал быть хорошим. Я медленно брел к автобусу, кутаясь в тужурку. Из раздумья меня вывели громкие голоса: у автобуса шла какая-то возня, кто-то требовал «самого начальника».

— Вот и наш командир, — сказал офицер штаба капитан И. П. Гаськов.

Мне навстречу шагнул мальчишка лет десяти-одиннадцати. Он выглядел изможденным, на худых плечах висела изорванная рубашонка, глаза настороженно бегали по сторонам.

Паренька задержали на территории расположения бригады. Он назвался местным жителем, родителей немцы расстреляли, и мальчик решил за это мстить фашистам. Его просьба сводилась к одному: зачислить в «солдаты».

Жалко было смотреть на этого паренька. Уж больно худ он был. Я пригласил его в автобус.

— Зовут-то как тебя, сынок?

— Толей, а фамилия моя Якишев.

— Откуда будешь?

— Из Литвиновки, Арсеньевского района.

— А я из Белева. Земляки, значит?

Мальчик оживился:

— Так это рядом. До Белева от нас рукой подать.

Я не знал, что же делать с парнем. Зачислить в бригаду? Впереди бои, всякое может случиться. Да и в школу парню надо.

— Покормите паренька и отправьте домой, — распорядился я.

Толя Якишев в слезы, он начал просить, чтобы его оставили в бригаде.

— Вы не думайте, что я такой маленький. Я все могу.

Пришлось просьбу хлопца удовлетворить, и он был зачислен в медсанвзвод бригады. Но до конца войны везде представлялся «адъютантом» комбрига.

Начальник политотдела гвардии подполковник М. Богомолов и парторг роты гвардии старший лейтенант А. Сидельников.

Сразу же после обеда я выехал в штаб корпуса, а оттуда на передовой наблюдательный пункт. Мы скрыто выдвинулись на небольшую высотку. У расставленных стереотруб хлопотали штабные офицеры. Лежащая впереди местность просматривалась хорошо. Я прильнул к стереотрубе. В поле зрения оказался небольшой отрезок переднего края расположения немцев. Видно было, как фашисты сновали по траншеям. Слева от нас, километрах в семи-восьми, шел сильный бой. Четко было слышно, как рвались снаряды, ухали мины, то и дело доносилась пулеметная дробь.

27 июля ровно в 16 часов 30 минут комкор генерал Родин отдал боевой приказ. Он кратко сводился к следующему.

Нашему 30-му добровольческому танковому корпусу ставилась задача: наступать по двум направлениям. 243-й Пермской танковой бригаде во взаимодействии с 30-й мотострелковой бригадой и с приданной артиллерией с рубежа Рылово — Лунево атаковать противника в направлении Войково, Сурыпово, Рожково и с ходу форсировать реку Нугрь.

Левее должны были наступать танкисты 197-й Свердловской танковой бригады в направлении Однощекино — Масальское. Перед нашей 244-й Челябинской танковой бригадой (она находилась в резерве командующего армией) поставлена задача быть готовой развить успех Пермской и Свердловской бригад.

В дальнейшем наш корпус должен был прорваться к Волхову и освободить его, затем выйти в район станции Нарышкино и перерезать железную дорогу Орел — Брянск.

Задача не из легких. Хотя фронт наступления нашего корпуса и был небольшим, прорвать оборону немцев представляло большую трудность. Район боев проходил по пересеченной местности. Здесь много речек, местами — заболоченные участки. К тому же, немцы возводили оборону в течение длительного времени. Они глубоко врылись в землю, построили немало различных дерево-земляных сооружений, обеспечили оборону многими огневыми точками. Из разведданных стало известно, что в среднем на каждый километр фронта в обороне немцев имелось 10 танков, 10—15 противотанковых орудий, 10 минометов, много станковых и ручных пулеметов.

К вечеру я возвратился в бригаду. Напряженно работал штаб. Подполковник Кременецкий, офицеры Пшеничнер, Гаськов и другие быстро нанесли обстановку, отработали карту.

Ночью мы тронулись в путь. Наша бригада продвинулась к фронту на пять-семь километров. Темная прохладная ночь окутала землю, танки скачками передвигались от рубежа к рубежу. Было очень трудно ориентироваться, и я не отрывался от карты.

Неожиданно бой утих, лишь изредка тишину нарушали короткие пулеметные очереди. Где-то слева иногда раздавались гулкие орудийные раскаты. На участке наступления 243-й Пермской бригады прекратилась перестрелка, пушечные выстрелы. Неясность обстановки вынудила меня приостановить движение бригады. И связь почему-то прервалась с Пермской бригадой.

Командир моего экипажа лейтенант Василий Лычков как ни старался установить связь, не смог, В эфире на этой волне работали несколько мощных радиостанций, стоял сплошной писк, шум, доносилась русская и немецкая речь. Кто-то спешно просил помощи артиллерией, другой голос беспрерывно передавал кодовые знаки.

По моему приказу танки рассредоточились на опушке леса, на перекрестках были установлены 76-миллиметровые орудия батареи старшего лейтенанта Шабашова. Прикрыты танкоопасные направления, предусмотрены меры на случай прорыва танков противника. Огневые позиции заняли минометчики, зенитчики.

Бригада начала зарываться в землю, производить маскировочные работы. Я чувствовал, что пермякам, видимо, не удалось с ходу прорвать первую полосу обороны и они сейчас готовятся к повторной атаке. И не ошибся. Как впоследствии выяснилось, первый успех бригады не был вовремя поддержан и закреплен главными силами корпуса из-за отсутствия четкой связи и тесного взаимодействия. С большим трудом пермяки быстро форсировали реку Орс в районе деревни Рылово. Фашисты попытались сбить смельчаков с плацдарма. Они обрушили на наступающих массированный артиллерийский огонь, подвергли бомбежке с воздуха. В тяжелом положении оказались танковые батальоны майора Чижова и капитана Андреева. Однако беспрерывные контратаки не имели успеха. Добровольцы стойко обороняли свой рубеж.

К утру мне удалось связаться с командиром 243-й Пермской танковой бригады подполковником Приходько и установить начертание нашего переднего края. К этому времени все танки Пермской бригады были переправлены в боевые порядки. За ночь разведчики прощупали оборону противника, вскрыли расположение огневых точек. Приданный бригаде самоходно-артиллерийский полк также произвел перегруппировку сил и средств.

28 июля в 10.00 мощный залп «катюш» потряс воздух. Реактивные батареи обрушили шквал огня на укрепления врага. Оборону противника начала бомбить наша авиация. Началась артиллерийская и авиационная подготовка атаки. Хорошо работали славные соколы!

Вперед стремились танки и пехота Пермской бригады. Противник, несмотря на огромные потери, оказывал сильное сопротивление. Бой длился несколько часов. Храбро дрались уральцы. Однако продвинуться вперед удалось немного.

На дороге появились раненые. Мы принялись расспрашивать о жизни на плацдарме. Пожилой солдат откровенно ответил:

— Цепляется гад за каждый кустик. Туго нашим приходится.

Да, действительно, пробить брешь в сильно эшелонированной обороне было нелегко. А тут еще прошли проливные дожди. Поймы рек превратились в сплошное месиво, земля раскисла, и для танков и артиллерии создались дополнительные трудности.

К вечеру снова разгорелся бой. После повторной артиллерийской подготовки добровольцы смело атаковали фашистов, и враг дрогнул.

«Стало быть, скоро и нам в бой», — думал я, нанося на карту поступившие данные с переднего края.

— Пленных ведут, — прервал мои размышления лейтенант Лычков.

По дороге понуро брели фашисты. На них топорщилось грязное обмундирование, густая щетина покрыла лица.

Помню, в первые дни войны в районе Львова мы взяли в плен ефрейтора. Он держался надменно, высокомерно. А эти лопочут: «Гитлер капут, Германия капут».

— Вот они, хваленые воины, — не сдержался механик-водитель сержант Мурашов. — Противно даже смотреть, — и он сплюнул на землю. — Скорее бы в бой.

Сержант Мурашов работал раньше на Челябинском тракторном заводе. Не менее десяти заявлений написал с просьбой отправить его на фронт. Стал добровольцем. Я был уверен: такой не дрогнет перед трудностями.

В тот вечер мы с начальником штаба подполковником Кременецким обошли многие экипажи, расчеты, отделения. Люди от чистого сердца говорили:

— И чего это мы застыли на месте. Землякам-пермякам и свердловчанам туго приходится, а мы ждем у моря погоды.

— После прорыва второй полосы наша бригада будет развивать успех, — говорил я добровольцам.

— Надо бы нас было в первый эшелон, — заметил боец невысокого роста.

Я подошел к солдату. Он четко отрапортовал:

— Младший сержант Бородин, командир саперного отделения.

— Товарищ Бородин, а как люди у вас настроены?

— По-боевому, товарищ подполковник. Вот они, — и младший сержант представил своих подчиненных.

Мне приятно было поговорить с саперами.

— Не дрогнем, — в один голос заверяли они.

29 июля передовые части корпуса продвинулись вперед на несколько километров и подошли к реке Нугрь. Вечером при поддержке корпусной и приданной артиллерии воины-добровольцы Пермской и Свердловской бригад начали форсировать водную преграду. А на рассвете 30 июля овладели деревней Барилово.

К обеду подразделения Челябинской бригады незаметно сосредоточились восточнее деревни Барилово. Как мы ни пытались замаскировать танки, авиация противника все же нас обнаружила. По району расположения челябинцев-добровольцев фашисты произвели кратковременный артиллерийский налет. Тяжелые снаряды особого вреда не причинили. Спустя несколько минут в воздухе появилось несколько «юнкерсов-88». Невдалеке от нас находилось две или три батареи зенитчиков из корпусного зенитного полка. Фашистских стервятников они встретили сильным заградительным огнем. «Юнкерсы» беспорядочно сбросили бомбы и поспешили удалиться.

В 15.00 на командный пункт бригады приехал командир корпуса генерал-лейтенант Г. С. Родин, он передал мне приказ командующего 4-й танковой армии — бригада из резерва командарма переходит в распоряжение комкора. Генерал информировал меня, что 197-я и 243-я танковые бригады прорвали оборону немцев южнее деревни Барилово и развивают наступление на юг.

— Ваша задача, — продолжал генерал, — войти в прорыв и развить успех передовых частей корпуса в направлении населенного пункта Злынь. Батальон автоматчиков посадить десантом на танки.

Через полчаса подразделения бригады снялись с места. По-прежнему моросил дождь. Боевые машины с трудом преодолевали небольшие овраги, лощины. Генерал Родин по рации беспрерывно торопил:

— Увеличьте скорость, быстрее выходите на исходные позиции для атаки.

Комбриг гвардии подполковник М. Г. Фомичев проверяет готовность экипажей к бою.

Деревне Барилово просто повезло. Отступая, гитлеровцы не успели сжечь дома, и большинство из них уцелело. Всюду были видны следы только что прошедшего боя. Валялись трупы немцев, дымилась подбитая вражеская техника, с поднятыми вверх стволами в огородах остались исковерканные зенитные орудия. Густая система траншей, окопов, ходов сообщений опоясывала деревню. Возле домов нередко встречались и дзоты. Фашисты рассчитывали надолго здесь задержаться. Не вышло!

На южной окраине деревни танки начали разворачиваться в боевой порядок. Противник тотчас же встретил нас сильным заградительным огнем. Огонь открыли закопанные штурмовые орудия «фердинанд». Резко ударили укрытые тяжелые танки «T-VI» — «тигры».

Ясно было, что оборона немцев не прорвана. По рации связался с командиром первого танкового батальона майором Степановым. Майор сообщил, что атаковать немцев без артиллерийского и авиационного обеспечения невозможно. Огонь со стороны противника очень высокой плотности.

— Зря погубим людей, — заключил комбат.

Танки первого батальона приняли боевой порядок на южной окраине Барилово. Гитлеровцы усилили стрельбу, каждый метр земли оказался под огнем врага.

Справа неожиданно открыли огонь минометные батареи, ударили немецкие противотанковые орудия. Рядом с моим танком непрерывно вырастали черные клубы дыма. С воем пролетали снаряды, рвались мины.

— Вперед нельзя продвигаться, есть потери, — доложил майор Степанов. — Дайте артогня.

Связываюсь с командиром 197-й Свердловской бригады. Полковник Доценко сообщил, что бригада понесла большие потери и за день почти не продвинулись вперед.

По замыслу комкора наша бригада уже должна перевалить небольшие высотки за Барилово, а мы еще топчемся на месте. Мне становится не по себе. Подчиненные просят артиллерийского огня, а у меня под рукой лишь рота 82-миллиметровых минометов и батарея 76-миллиметровых пушек.

Выскакиваю из танка, взбираюсь на чердак уцелевшего дома. Хочется получше рассмотреть оборону противника. Вскинул бинокль. Со стороны немцев огонь не утихал. На участке не более чем в 500 метров оказалось много закопанных танков, штурмовых орудий. Из-за высоты огонь вели тяжелые минометы. Подступы к переднему краю оказались плотно заминированными. Вряд ли удастся с ходу прорвать немецкую оборону.

— «Юнкерсы», товарищ подполковник, — крикнул сопровождавший меня лейтенант В. Лычков, и в ту же секунду откуда-то из-за леса ударили наши зенитки. Но «юнкерсы», кажется, не обращали внимания на огонь зенитных орудий. Они стройно летели на север.

— Глядите, товарищ комбриг, вон за ними еще одна группа! — воскликнул Вася Лычков. — Ей-ей, нас будут бомбить.

Немецкие самолеты тем временем сделали разворот и с включенными сиренами обрушились на боевые порядки бригады. Я видел, как мотострелки проворно оставили броню танков и рассыпались по ржаному полю. От взрывов содрогалась земля, загорелись некоторые постройки. Рядом дружно застрочили пулеметы, и я догадался, что это челябинцы открыли огонь по воздушным пиратам.

Вдруг на меня кто-то навалился:

— Ложитесь!

Раздался оглушительный грохот, взрывная волна отбросила нас с Лычковым в сторону и тотчас рухнул дом. Я с трудом выкарабкался из-под обломков, ко мне подбежал окровавленный Лычков.

— Что, ранен?

— Никак нет, просто поцарапало, товарищ подполковник.

— Тогда вызывай сюда машину с радиостанцией.

Крайняя тяжелая обстановка заставила меня связаться с комкором. Оглушенный взрывом, я с трудом добрался до танка, расположенного в воронке, образовавшейся от разрыва тонной бомбы. Мимо меня по огороду санитарки Маша Бахрак и Лида Петухова кого-то несли на носилках. Я остановил девушек, приподнял покрывало:

— Ранен?

— Так точно, в грудь, — с трудом проговорил боец.

Лицо раненого показалось мне знакомым. Это не тот ли лейтенант из второго батальона, чей танк на учениях первым ворвался на фланг? Кажется, он.

— Лейтенант Пеху?

— Он самый, товарищ комбриг, — тихо проговорил офицер. — Жаль, рановато. Вылечусь и снова к челябинцам.

Я крепко пожал раненому руку, тепло попрощался:

— Выздоравливай, товарищ Пеху, ждем тебя. У Днепра и даже раньше.

Впоследствии выяснилось, что танк лейтенанта одним из первых вышел на окраину деревни Барилово, занятой свердловчанами, и с ходу устремился на вражеские позиции. Горячий по натуре, лейтенант скорее рвался в бой. Немцы обнаружили танк, и открыли по нему огонь. Лейтенант приказал механику-водителю сержанту Сотникову увеличить скорость. Фашистские снаряды рвались рядом, но цели не достигли. И вдруг случилось непредвиденное: «тридцатьчетверка» подорвалась на мине.

— Не робей, ребята, — подбадривал членов экипажа лейтенант. — Сейчас залатаем гусеницу и вперед.

Танкисты живо принялись за дело и уже успели натянуть гусеницу, когда попали под сильную бомбежку. Осколки снаряда оборвали жизнь стрелка-радиста, а один из них ранил лейтенанта Пеху.

В тыл прошло еще несколько раненых солдат. «Может быть, и убитые уже есть, — подумал я, — а бригада еще не вступила в бой».

Подъехала рация. Начальник радиостанции старший сержант Виктор Колчин доложил: связь со штабом корпуса есть. Я попросил к микрофону генерала Г. С. Родина, доложил обстановку и, конечно, не сдержался и сказал, что меня неправильно ориентировали, никакого прорыва нет. Я просил комкора отменить приказ о вводе бригады в так называемый прорыв, зря не губить людей, помочь нам артиллерией и авиацией.

Генерал приказал остановиться на достигнутом рубеже.

Солнце скрылось за горизонтом, наступил вечер. Пошел проливной дождь. Противник прекратил стрельбу. Я отдал распоряжение: личному составу бригады пока зарыться в землю. Люди приступили к инженерным работам.

РЫВОК ВПЕРЕД

Командный пункт бригады обосновался в небольшом деревянном домике. В одной из комнат собрались офицеры штаба. Подполковник Кременецкий сообщил о первых потерях. В первом батальоне один танк подорвался на мине и один подбит. Мой заместитель по техчасти инженер-подполковник Ильин тут же меня успокоил:

— Ремонтники капитана Дирипенко уже эвакуировали поврежденные машины и принимают меры к их восстановлению. К рассвету они будут в строю.

Офицеры штаба принялись изучать карту. Разведчики засекли расположение некоторых целей. В обороне их было немало: несколько пулеметных точек, противотанковых орудий и закопанных танков. Подступы к переднему краю, как убедились днем, прикрыты сплошными минными полями.

Я подозвал инженера бригады капитана Полубоярова.

— Успеем за ночь сделать по одному проходу на роту в минных полях?

— Постараемся, товарищ подполковник, — заверил меня инженер. — Разрешите приступить.

Вместе с саперами ушли и разведчики. Командиру батальона автоматчиков капитану Голубеву и командиру роты 82-миллиметровых минометов старшему лейтенанту Сунцову я приказал быть наготове прикрыть саперов и разведчиков.

Не успел сосредоточиться над картой, как в комнату вошел командир корпуса. Его сопровождал командующий артиллерией корпуса полковник Соколов и еще какой-то подполковник, которого я не знал.

— Что тут у тебя, Фомичев, докладывай? Командующий армией интересуется. Уже дважды звонил.

Я коротко доложил обстановку. Генерал Г. С. Родин взглянул на испещренную топокарту, освещаемую коптилкой, спросил:

— Это столько целей на твоем участке?

— Так точно.

— А откуда данные?

— Выявлены в ходе развертывания первого батальона и разведчиками бригады.

Генерал Родин недоверчиво посмотрел на меня, потом сказал:

— Ну, добро. Молодцы твои разведчики, но учти, завтра будет нелегко. Как видишь, район укреплен основательно, немцы, видимо, до последнего будут драться за этот рубеж. К рассвету надо подготовиться к атаке. Время будет уточнено дополнительно.

— Поможем артиллерией, — пообещал полковник Соколов. В дверь с термосом в руках протиснулся повар П. Р. Кочетков. Приятный запах мяса наполнил небольшую комнату.

— Да тут у тебя жареным мясом пахнет? — неожиданно сказал генерал.

Я спохватился и стал приглашать генерала и прибывших офицеров поужинать.

— Как-нибудь в другой раз, спешим к свердловчанам. — Комкор на прощание пожал мне руку и пожелал удачи. Я проводил гостей. Ночь была темная. Перестал лить дождь. Было тихо, лишь со стороны противника изредка доносились пулеметные очереди. Где-то справа вспыхнула зеленая ракета: фашисты чувствуют себя неспокойно. И снова тишина.

Из темноты показался человек. Я узнал инженера бригады.

— Как там?

— Порядок, товарищ комбриг, — ответил капитан Полубояров. — Саперы пока что проделали несколько проходов. По-моему, к утру управятся. Здорово работают солдаты отделения сержанта Щелкунова, — и уже совсем тихим голосом добавил: — Разведчики во главе со старшим сержантом Соколовым уже там. Проводили мы их. Пока не слышно.

Я вернулся в комнату.

— Выкладывай, Прокопий Романович, что там у тебя, — обратился я к повару Кочеткову.

Он быстро разложил на столе алюминиевые миски, наполнил их гречневой кашей и кусками мяса. Офицеры штаба набросились на еду. Ели молча. Но не успели мы опорожнить миски, как на улице поднялась неимоверная стрельба. Мигом выскочили на крыльцо. Рядом разорвалась мина, и осколки резанули по деревянным стенам дома. В воздух одна за другой взлетели ракеты. Я поначалу не мог понять, что за пальба? Неужели немцы надумали контратаку?

— Связь с батальоном есть? — бросился я к радисту.

— Так точно, — ответил старший радист сержант С. В. Кестер.

Спрашиваю у комбатов, что случилось.

— Немцы почему-то всполошились и открыли беспорядочный огонь, — последовал ответ.

— Быть готовыми ко всему. В случае контратаки — отразить.

Вдруг стрельба прекратилась, погасли ракеты. Только спустя несколько минут стало известно, чем был вызван этот переполох. Разведчики со старшим сержантом Александром Соколовым по ржаному полю и перелескам благополучно добрались до переднего края противника. Им сразу же повезло. Немцы ужинали. Часовой пригнулся к траншее, чтобы прикурить сигарету от зажигалки. Этим моментом и воспользовались разведчики. Они бросились на фашиста, всунули ему в рот кляп и утащили к себе. Вскоре немцы заняли свои места в траншее. Кинулись, а где же наблюдатель? Подняли тревогу, и тотчас их орудия открыли беспорядочную стрельбу.

Пленный оказался солдатом 253-й пехотной дивизии, которая обороняла перед нами участок. От него нам удалось узнать кое-какие сведения.

Всю ночь солдаты-челябинцы готовились к атаке. Не сомкнули глаз и офицеры штаба, находившиеся на наблюдательном пункте. Дважды меня вызывал к аппарату командир корпуса. Он поблагодарил за пленного, а позже сообщил: время начала атаки 9.30 утра, боевой порядок тот же — пехота десантом на танках.

Незаметно наступил рассвет. Фашисты вели артиллерийско-минометный огонь по расположению подразделений бригады. Утром стало известно, что наши потери достигли тридцати человек. Большинство ранены, но есть и убитые. Это сообщение усилило душевную боль. Я думал о коммунисте сержанте Резнике, который одним из первых ворвался на позиции врага, рядовых Викторове и Одинцове, уничтоживших в рукопашной схватке нескольких гитлеровцев. И сейчас память цепко хранит имена тех челябинцев, кто в первом бою сложил голову ради счастья жен, матерей, дочерей и сыновей.

Ровно в 9.30 утра на окопы врага обрушилась наша артиллерия. Огневой налет длился всего несколько минут и не причинил особого вреда гитлеровцам. На это время они укрылись в траншеях, а как только танки бригады пошли в атаку, немцы тут же ответили огнем. Фашисты яростно сопротивлялись. Расположенные на возвышенности противотанковые орудия пытались в упор расстреливать наши танки.

В эфире до хрипоты слышались разрозненные голоса командиров рот и взводов. Они на ходу ставили задачи подчиненным, указывали расположение наиболее опасных целей, управляли огнем своих подразделений.

С большим упорством обрушились челябинцы на врага. С наблюдательного пункта хорошо было видно, как к обороне немцев приближались танки, стреляя с ходу и коротких остановок. Разрывы плотно ложились один возле другого.

Обогнув высотку слева, к позициям немцев приблизился танк «Пионер» лейтенанта Павла Бучковского. На левом фланге обозначился успех. Вскоре немцы на этот участок выдвинули противотанковую батарею. Экипаж лейтенанта Бучковского оказался в тяжелом положении. Нужно было срочно принимать меры. Связываюсь по радио с экипажем. П. Бучковский сообщил, что успел укрыть танк в небольшом овраге и оттуда с места ведет огонь.

Телефонистка Аня Пашенцева соединила меня с командиром роты 82-миллиметровых минометов. Старшему лейтенанту Сунцову я указал координаты и приказал подавить противотанковую батарею врага.

— Понял вас, — коротко бросил в трубку командир роты.

Через три-четыре минуты в районе расположения вражеской батареи вспыхнули белые фонтанчики: там рвались мины.

Мне стало жарко. Я снял фуражку с шоферскими очками, вытер вспотевший лоб. Снова прильнул к приборам наблюдения. Меня тревожил правый фланг. Комбат первого танкового батальона майор Степанов доложил:

— Идти в лоб бессмысленно, потеряем все танки. Дайте артогня.

Через минуту такая же просьба поступила и от капитана Федорова: в тяжелом положении оказался и второй батальон.

Помочь комбатам я не мог. В подчинении у меня не было артиллерии, а обещания командующего артиллерией корпуса остались невыполненными.

От приборов наблюдения меня оторвал лейтенант В. Лычков. Он скороговоркой выпалил:

— У Бучковского боеприпасы на исходе. Просит помощи.

— Надо подбросить туда взвод автоматчиков, — предложил начальник штаба подполковник Кременецкий.

При сложившейся обстановке это был, пожалуй, самый лучший выход. Иначе немцы обойдут левый фланг и ударят с тыла.

Капитан Голубев выслушал меня без особого удовольствия.

— У меня люди впереди, только взвод младшего лейтенанта Михейкина в резерве, — сообщил капитан.

— Вот и отлично, — сказал я, — выдвигайте этот взвод. Только побыстрее.

Бой вспыхнул с новой силой. Челябинцы в огневой схватке с немцами проявили исключительную храбрость и мужество. Танки шли напролом, однако каждый метр стоил огромных усилий. Пришлось спешить батальон автоматчиков. Роты офицеров Одинцова и Радченко рассыпались в цепь, вперед ринулся и взвод младшего лейтенанта Михейкина, смело в атаку бросились стрелки, пулеметчики, пэтээровцы. По колено в грязи солдаты с трудом преодолели овраг, проходивший вдоль фронта, и залегли. Их остановила стена заградительного огня.

У проволочного заграждения «тридцатьчетверки» наскочили на минное поле. Танки остановились, а затем медленно попятились назад.

А тем временем солдаты взвода младшего лейтенанта Михейкина вышли на левый фланг. Немцы успели сюда подбросить еще до взвода пехоты. Офицер Михейкин расположил автоматчиков впереди танка Бучковского и приказал отрыть окопы.

Противник, обнаружив наших солдат, был взбешен столь дерзкими действиями автоматчиков, занявших позиции вдоль проволочного заграждения. Поддерживаемые минометным огнем фашисты пошли в контратаку с двух сторон. Стиснутый неприятелем на флангах, личный состав взвода не дрогнул. Взаимодействуя с экипажем Бучковского, автоматчики вступили в ожесточенную схватку с врагом.

— Смотрите, взвод поднялся в атаку, — не отрываясь от стереотрубы, крикнул начальник штаба.

Нам хорошо была видна цепь атакующих солдат, шедших в полный рост по спелой ржи.

Позже стали известны подробности этой схватки. Немцы, наткнувшись на организованный огонь, на какой-то миг замешкались.

Советские солдаты оставили окопы и с криком «ура» побежали в проходы, сделанные в проволочном заграждении разрывами мин. Такая смелость ошеломила гитлеровцев, и они поспешно возвратились в свои траншеи. Младший лейтенант Михейкин приказал подчиненным закрепиться на отвоеванном пятачке. А спустя некоторое время из рук в руки переходил листок-«молния», написанный рядовым Василевским. В нем сообщалось:

К вечеру фашисты внезапно контратаковали левый фланг. Артиллерийско-минометный огонь достиг высокой плотности. Левый фланг окутало рваными клочьями дыма. Огневой налет длился минут пять-шесть. Затем, оставив свои траншеи, фашисты явно намеревались окружить взвод Михейкина. Силы были неравными, и автоматчики вынуждены были отойти к сельской кузнице. Танк лейтенанта Бучковского во время маневра неожиданно влетел в глубокую воронку и застрял. Рядом фашисты. Смельчаки не захотели оставить «тридцатьчетверку» и начали отбиваться от гитлеровцев.

Вскоре мне передали радиограмму:

Я ответил:

Приказываю капитану В. Федорову послать на выручку экипажа танковый взвод. Лейтенант Иван Тарадымов, получив задачу, направил танки вперед. Однако проскочить открытый участок машины не смогли. Немцам удалось поджечь танк из этого взвода. Две другие машины еще дважды попытались пробиться к смельчакам, но не смогли: немецкие орудия беспрерывно вели прицельный огонь.

Весь день шел ожесточенный бой. К вечеру подразделения бригады начали закрепляться вдоль оврага на достигнутом рубеже. Офицеры штаба собрались в наспех оборудованном блиндаже. В это время зазвонил телефонный аппарат. Я поднял трубку. Командир второго танкового батальона капитан Федоров доложил:

— С запада летит несколько групп немецких самолетов.

Мы услышали глухой и далекий, еле уловимый гул «юнкерсов». Гул нарастал, усиливался. В заходящих лучах солнца едва-едва можно было увидеть несколько точек.

По рации я быстро связался со всеми командирами батальонов и приказал людям укрыться в щелях, окопах, траншеях.

«Юнкерсы» летели тремя большими партиями на небольшой высоте. Их прикрывали около десяти истребителей. Откуда-то вынырнули два наших ястребка и набросились на «юнкерсов». А тем временем бомбардировщики уже входили в крутое пике. От бомбежки вздрагивала земля, и в нашем блиндаже поскрипывало бревенчатое перекрытие. Посыпалась земля, погасла коптилка. В блиндаже стало темно.

С оглушительным треском взметались взрывы бомб и вдоль оврага. Заметно было, что фашисты торопятся и бомбят наугад. Вскоре улетел последний «юнкерс». На нашу бригаду было сброшено более сорока бомб разного калибра. К нашему счастью, этот налет не причинил особого вреда. Даже уцелела телефонная связь с подразделениями. Не поврежденной оказалась и боевая техника.

К исходу дня огонь немцев начал значительно ослабевать, Захваченный нашими разведчиками пленный показал, что гитлеровцы понесли большие потери и готовятся отходить на юго-запад.

Челябинцы под огнем врага начали готовиться к бою. Танкисты быстро привели в порядок технику, произвели дозаправку машин, пополнили боеприпасы. Офицеры штаба и политработники побывали в подразделениях, рассказали о героических действиях отличившихся — о танкистах лейтенанта Бучковского, автоматчиков взвода младшего лейтенанта Михейкина.

Коммунисты проводили беседы, воодушевляли людей на ратные подвиги во имя любимой Родины. Из рук в руки переходили листки-«молнии». Их с интересом читали солдаты. Листки рассказывали о людях, показавших отвагу и мужество в жаркой схватке с врагом. Освещались и другие вопросы: дисциплина в бою, взаимная помощь и выручка, сохранение боевой техники.

В сопровождении начальника разведки бригады офицера Приходько я выехал на танке к командирам батальонов и лично поставил задачу на ночной бой. Капитан Полубояров доложил мне, что саперный взвод готовится к проделыванию проходов в минных полях и проволочных заграждениях.

Встретился я и с бойцами. Челябинцы отрывали окопы, огневые позиции, тихо переговаривались между собой, с жадностью курили: люди переживали не совсем удачный дневной бой. При моем появлении торопливо гасили самокрутки.

— Курите, товарищи, курите, — говорил я им, — и отдыхайте. Скоро пойдем в наступление.

— Успеем, товарищ комбриг, — заверяли меня воины. — Вот прогоним с Орловщины немцев, тогда и отдохнем.

Эти парни, вчерашние токари и слесари, рабочие и колхозники, чаще меня называли не по званию, а по должности. Где бы я в тот вечер ни появлялся, они меня тепло встречали, рассказывали о первом бое, с сожалением говорили, что не смогли за день «раскусить орешек».

— Крепко зацепился гад, — сказал кто-то.

— Ничего, вышибем, — уверенно говорил другой.

— Ночью всыпем ему по первое число, — поддерживали товарища остальные.

Да, бойцами владел высокий наступательный дух.

Иду дальше. Возле избы — закопанный танк, рядом на траве расселись коммунисты танковой роты, которой командовал старший лейтенант Симонов. О броню облокотился заместитель начальника политотдела капитан Анищук. Шло партийное собрание. Повестка дня: «Прием в партию лучших бойцов». Выступает механик-водитель Федор Сурков и другие коммунисты, те, кто видел, как рядовой Жилин дрался в бою. У всех одно мнение: принять товарища Жилина кандидатом в члены КПСС.

Через часа два я возвратился на наблюдательный пункт. Здесь меня поджидал начальник политотдела 197-й Свердловской бригады подполковник Скоп. С Ильей Григорьевичем мы были немного знакомы, но встретились, как старые друзья. Подполковник информировал нас об успехах Свердловской бригады, а мы ему рассказали о действиях челябинцев. Были разрешены некоторые вопросы взаимодействия. Через час мы тепло расстались с подполковником Скопом. Впоследствии наши пути-дороги нередко сходились, мне не раз доводилось встречаться с этим политработником, и я по сегодняшний день с теплотой вспоминаю о нем.

«Иду в бой. Считайте меня коммунистом».

Было уже темно, когда я вышел из блиндажа. Медленно, словно нехотя, наступала ночь. Тянуло прохладой. Стояла необычная для фронта тишина. Взглянул на часы. Пора. Тотчас заговорила приданная артиллерия. Снаряды с воем полетели на врага. Огонь открыли наши танкисты, автоматчики.

— Ура-а! Ура-аа! — понеслось на левом фланге.

В обороне врага обозначилась брешь, и туда устремились танки. Одним из первых на передний край противника ворвался экипаж лейтенанта Михаила Акиншина, который с ходу раздавил противотанковое орудие.

Дружно атаковали противника воины танковой роты старшего лейтенанта Симонова.

В атаку поднялись автоматчики. Они быстро сблизились с фашистами, и вот уже в первую траншею полетели ручные гранаты.

Правый фланг начал отставать: танки наскочили на минное поле и один из них подорвался. Я быстро вызвал командира первого батальона и приказал ему обойти левее опорный пункт, не ввязываться в бой.

Мы начали расширять прорыв и преследовать отступающего противника. Танки с ходу крушили оборону, уничтожая живую силу и огневые средства. За ночь подразделения бригады сумели значительно продвинуться вперед.

Наступил рассвет.

— Товарищ подполковник, немцы справа отходят, — доложил командир танка лейтенант В. Лычков.

Я приник к приборам наблюдения. Из опорного пункта немцы спешно отходили. Несколько танков и противотанковых орудий торопливо удалялись в сторону Злынь. Наш замысел удался.

Враг, видимо, решил, что мы его окружаем, и начал удирать, двигаясь параллельно и правее нас.

Вдруг созрело новое решение: ударить во фланг убегающим. Я быстро выдвинул на прямую наводку всю артиллерию, которая имелась в моем распоряжении, и часть танков. Артиллеристы заняли огневые позиции и открыли по подставленным бортам немецких танков огонь. Из подбитых «фердинандов» и «пантер» выскакивали гитлеровские танкисты.

— Молодцы, артиллеристы! Молодцы, танкисты! Еще дайте огонька! — крикнул я по рации.

Горели подбитые танки. Сплошной дым окутал землю. Слева от меня показалась небольшая высотка, поросшая низкорослым кустарником.

— Жми на высотку, — крикнул я по танковому переговорному устройству механику-водителю Мурашову.

В кустарнике на высоте танк остановился. Впереди простиралось ровное поле, прикрытое слева небольшой рощицей. Она привлекла мое внимание. И вдруг из-за рощи показалось несколько танков, вслед за которыми бежала пехота. Стало ясно: фашисты намереваются ударить во фланг.

Я тут же связался по рации с командиром второго батальона капитаном Федоровым.

— С тобой говорит первый, как слышишь меня, прием?

— Слышу вас пло…

— Двадцать второй, двадцать второй, говорит первый…

В ответ молчание. Оборвалась связь. Как быть? Связаться с командиром первого батальона. Но ведь его снимать нельзя с правого фланга, да и времени на переброску уйдет много.

Немецкие танки уже выходили на опушку леса. Выход был один — связаться с кем-либо из командиров рот и взводов. Радист Петров нашел нужную частоту. Мне кто-то ответил. Я открытым текстом спросил, с кем имею дело.

— Лейтенант Акиншин вас слушает, товарищ подполковник, — узнал он меня по голосу.

Я кратко изложил обстановку и приказал организовать отражение контратаки.

— Вас понял, товарищ комбриг. Рядом со мной еще два наших танка. Все будет в порядке.

Вскоре несколько наших танков развернулись влево и укрылись в густом хлебе. Немцы, не подозревая опасности, продолжали продвигаться вперед. И угодили прямо под огонь танкистов. Внезапность ошеломила фашистов, их танки быстро попятились назад, а пехота попыталась укрыться в роще. Отступающих настигли снаряды и меткие пулеметные очереди. Загорелся один фашистский танк, другие торопливо скрылись в густой ржи.

Не скрою, в эти минуты я испытывал большую радость. Солдаты немецкой дивизии в панике отступали на юго-запад. Вскоре мне все же удалось связаться по рации с капитаном Федоровым.

— Как идут дела?

— Отлично, товарищ первый. Вижу отдельные строения и ветряную мельницу. Кажется, Злынь.

— Действуй, Федоров, но смотри в оба…

— И у меня все хорошо, — доложил командир первого батальона майор Степанов. — Немцы бегут. Только что догнал тылы. Часть машин раздавил, несколько немцев сдались а плен.

— Не останавливайтесь, вперед на Злынь!

Я распорядился посадить автоматчиков на броню танков.

Челябинцы рванулись вперед. По рации уточнил задачи батальона, приказал овладеть населенным пунктом Злынь.

Сминая небольшие заслоны, танки вскоре ворвались в Злынь. На улицах дымились опрокинутые грузовики, валялись в грязи брошенные повозки. Горели дома.

— Вышел на окраину Злынь, преследую отходящего противника, — сообщил Степанов.

Такой же доклад последовал и от капитана Федорова. Он сказал, что его подчиненные подбили пять средних танков и уничтожили в Злыни несколько огневых точек.

— Молодец, Василий Александрович! После боя представьте к награде отличившихся.

А тем временем немцы, сосредоточив крупные силы на небольших высотках за Злынью, вдруг мощным заградительным огнем встретили челябинцев. Последовали тревожные доклады. Комбаты доложили обстановку. Немцам удалось подбить три наших танка и одно орудие. Пришлось приостановить наступление.

Я связался по рации с генералом Родиным.

— Целый час тебя ищу, где ты пропал? — упрекнул меня генерал. — Доложи обстановку.

— Бригада вышла на западную окраину населенного пункта Злынь, встретила упорное сопротивление и закрепляется на достигнутом рубеже.

Родин недоверчиво переспросил:

— Говоришь, на западную окраину Злыни? Хвастуны вы все там. Ты мне давай точные координаты.

Я вновь повторил то же самое. Генерал обрадовался и уже повеселевшим голосом сказал:

— Спасибо, Фомичев, передай челябинцам мою благодарность. Держитесь…

И только сейчас я понял, что бригада оказалась в нелегком положении. Правый и левый фланги наступающих соседей далеко поотстали от нас, и мы оказались в тылу у немцев. Теперь вся задача сводилась к тому, чтобы удержаться на достигнутом рубеже до подхода главных сил корпуса.

На исходе был первый августовский день. Я приказал саперам готовить новый наблюдательный пункт — старый полусгнивший сарай, из которого хорошо просматривалась неприятельская оборона. По моему приказанию комбаты расположили танки так, чтобы между ними поддерживалась тесная огневая связь. Вдоль дороги, ведущей в Злынь, огневые позиции заняла батарея 76-миллиметровых орудий старшего лейтенанта Шабашова.

К вечеру на нашем участке прекратилась стрельба. Офицеры штаба разошлись по подразделениям, чтобы на месте помочь организовать оборону. Раненых отправили в медпункт, и я тотчас по телефону разыскал командира медсанвзвода капитана Кириллова и приказал ему поскорее переправить их в медсанбат.

— Все будет сделано, товарищ подполковник, — заверил меня капитан: — Их у нас немного — семь человек, сделаем перевязки и в тыл.

Не успел положить трубку, как сержант Колчин позвал меня к рации.

— Злынь освободил? — раздался приглушенный голос. Я без труда узнал: говорил командарм.

— Так точно, товарищ командующий.

Генерал-лейтенант В. М. Баданов тепло отозвался о челябинцах, приказал закрепиться на достигнутом рубеже, пообещав оказать помощь.

Через час начальник штаба информировал меня о наших потерях. С болью я воспринял сообщение о гибели всего экипажа лейтенанта Павла Бучковского. Когда мы начали наступать, ночью к обгоревшему танку удалось прорваться роте старшего лейтенанта Симонова. Члены экипажа обгорели. Возле гусеницы нашли пистолет «ТТ». В его стволе записка. Перед смертью офицер Бучковский написал:

НИ ШАГУ НАЗАД!

Всю ночь не умолкал телефонный аппарат. Звонили командиры батальонов приданных средств, работники штаба и политотдела, находящиеся на передовой. Одни просили пополнить боеприпасы, другие — помочь артиллерией, третьи докладывали о потерях, а иные — просто советовались по тем или иным вопросам.

Среди ночи на командный пункт возвратился начальник политотдела подполковник Богомолов. Счищая щепкой грязь с сапог, он неторопливо рассказывал о настроении людей, о готовности каждого из них до конца выполнить задачу, поставленную перед бригадой.

— Политотдельцы, — сообщил Богомолов, — уже успели побывать во многих отделениях и взводах, провели с солдатами беседы, рассказали об отличившихся танковых экипажах Бучковского, Акиншина, Пупкова, Тарадымова, Коротеева, призвали равняться на героев.

Наш разговор прервал телефонный звонок. Я поднял трубку.

— Говорит Кременецкий, к нам прибыла подмога — артдивизион из двух батарей. Где прикажете их расположить?

Я поспешил к артиллеристам, за мной с автоматом в руках шагнул в темноту ординарец Марк Собко. Мы быстро договорились с майором, и вскоре его батареи уже занимали огневые позиции на флангах бригады.

На командный пункт возвратился на рассвете усталым, немного взволнованным. Чувство неудовлетворения левофланговой батареей еще не покидало меня. Когда я туда пришел с командиром дивизиона, то обнаружилось, что огневые позиции артиллеристы заняли очень неудобно, в низине, и подход к флангу остался неприкрытым. А на этом фланге мы ожидали контратаку немцев. Артиллеристам пришлось срочно менять огневые, в спешном порядке производить инженерные работы.

Часов в девять утра нам принесли завтрак. Но прикоснуться к нему никто из работников штаба не успел. С высоток ударило несколько орудий противника. Я вскинул бинокль. Из окопов выскакивали немцы и со вскинутыми наперевес автоматами бежали в нашу сторону.

— Танки! — крикнул начальник разведки офицер Приходько.

Грузно переваливаясь, около двадцати танков двигалось по полю. За ними, прижимаясь к бронированным машинам, бежала пехота. Было ясно: фашисты решили нас контратаковать.

В двухстах метрах от первой волны шла вторая — средние танки с десантами автоматчиков. Немцы намеревались мощным бронированным кулаком смять подразделения бригады, отбросить за Злынь.

Я знал и верил, что челябинцы не дрогнут перед этой лавиной. Закопанные танки открыли ответный огонь. Ударили наши пулеметы и противотанковые орудия. Постепенно редела цепь контратакующих. «Тигры» вели огонь на ходу. Некоторые из них остановились, объятые пламенем. Другие продолжали продвигаться вперед.

Правофланговые танки наскочили на минное поле. Под гусеницами вспыхивало пламя. «Тигры» остановились, попятились назад. Залегла немецкая пехота. Однако часть тяжелых танков попыталась вбить клин на стыках двух наших батальонов и вдоль дороги осторожно продвигалась по ржаному полю.

Командир танкового батальона гвардии капитан М. Ф. Коротеев (1945 г.).

На этом направлении огневые позиции заняла батарея старшего лейтенанта Шабашова, в которой осталось три орудия. Удержатся ли артиллеристы?

В это время в воздухе показалась группа «юнкерсов-88». Немецкие самолеты на бреющем полете сбросили бомбы, которые разорвались в районе батареи 76-миллиметровых пушек. Вторая группа фашистских стервятников подвергла жестокой бомбардировке правый фланг.

Танки противника быстро приближались к нашему переднему краю. Меня тревожило: почему молчат артиллеристы? Прошу Аню Пашенцеву соединить с батарейцами.

— Связь оборвалась, — ответила девушка. — Разрешите устранить?

Не успел я оглянуться, как она выбежала из блиндажа.

— Возврати ее назад! — крикнул я ординарцу.

Собко побежал за ней, но Пашенцевой уже и след простыл.

Аня Пашенцева, отважная и умная девушка, мне очень нравилась. Я даже удивлялся, когда она успевала все делать: тянула линию связи, устраняла повреждения, несла дежурство. Накануне боя как-то мы разговорились. До армии девушка работала в Челябинске. Едва упросила военкома, чтобы добровольцем зачислили в бригаду…

— Смотрите, дымит! — восторженно крикнул кто-то.

Батарея заговорила. Раздалось несколько артиллерийских выстрелов. Подбитый танк, из которого валил густой дым, описывал на месте круги, а другие продолжали ползти на батарею, отвечая своим огнем на залпы артиллеристов. Потом и они нехотя отвернули влево. Наткнувшись на сильный огонь на стыке, противник повел наступление в обход, на левый фланг второго батальона. Фашисты решили во что бы то ни стало осуществить свой замысел.

Я связался по телефону с левофланговой приданной батареей:

— В сторону фланга танки идут. Удержитесь?

— Не подкачаем, товарищ подполковник, — заверил меня старший лейтенант Вялкин.

— Желаю удачи.

На левом фланге завязалась огневая схватка. С наблюдательного пункта нам хорошо было видно, как вспыхнули два фашистских танка, а другие вынуждены были уйти за линию своих траншей, к ржаному полю. Вскоре смолкли орудийные выстрелы, на время наступила тишина.

Я понимал — радоваться еще рано: фашисты нас в покое не оставят. Пока связывался с батальонами, в небе показалась новая группа «юнкерсов». Они вытянулись в цепочку, начали сбрасывать бомбы на боевые порядки бригады. Я глядел на заходящие в пике самолеты с черными крестами и с тоской думал, как нам не хватает зенитных орудий.

Один из «юнкерсов» как-то неестественно завилял и, окутанный дымом, начал отворачивать в сторону. Самолет охватило пламенем, и он плюхнулся в рожь. Оказывается, первый самолет сбил Валентин Чернов.

Через минут десять все началось сначала. Танковая лавина, вслед за которой двигалась пехота, одновременно контратаковала бригаду с нескольких направлений. До десяти танков пытались прорваться на стыке танковых батальонов. Позже мне стало известно, что здесь особенно отличился орудийный расчет сержанта Петра Левшунова. Левшунов был, пожалуй, старше всех своих земляков. А оказался он в бригаде вот как. Когда стали подбирать добровольцев, Петр Андреевич, ветеран гражданской войны, написал на имя начальника цеха заявление: он работал слесарем-инструментальщиком на Челябинском тракторном заводе. Ему отказали. Дома он посоветовался с женой и пошел в военкомат.

— Вы здесь нужны, — уверяли его.

Но Левшунов был неумолим.

— Мой старший сын погиб под Москвой, я отправил на смену младшего и сам хочу мстить врагам, — доказывал он военкому.

И этот солдат-коммунист, парторг батареи, уже в первых боях на Орловской земле показал себя храбрым и отважным воином.

…Немцы продолжали наседать. Маскируясь в высокой ржи, они вплотную приблизились к нашему переднему краю. Челябинцы в ход пустили противотанковые гранаты.

В этот критический момент мне доложили, что тяжело ранены комбат автоматчиков капитан Голубев и адъютант старший этого батальона младший лейтенант Покрищук. Я тут же приказал командование батальоном принять старшему лейтенанту Новокрещенову.

Огневое кольцо постепенно сжималось. Гитлеровцы обрушили на нас шквал огня. Снаряды вывертывали траншеи, от разрывов содрогалась земля. Черные кипящие фонтаны клокотали на нашей передовой.

— Товарищ комбриг, только что доложили: смертельно ранен командир первого танкового батальона майор Степанов, — взволнованно сообщил радист.

Я срочно послал к танкистам капитана Гаськова, заместителя начальника оперативного отделения. Он передал мой приказ старшему лейтенанту Симонову временно принять командование батальоном на себя. В неравной схватке танкисты сумели отразить контратаку.

В том бою отличились многие. Хочется упомянуть имя автоматчика рядового Тимошенко. Его окружили до десяти немцев. И боец не растерялся. Он гранатами забросал фашистов. Подвиг во имя Родины совершил и стрелок-радист сержант Дмитрий Николаев. Когда фашисты подбили его танк, Николаев с автоматом в руках занял огневую позицию, метко бил по наступающим. Гитлеровцы засекли окоп смельчака и решили взять солдата в плен. Николаев отбивался до последнего патрона, а когда вышли боеприпасы, вместе с гитлеровцами взорвал себя.

К вечеру бой затих. А ночью на помощь подоспели другие бригады корпуса. На второй день мы с почестями похоронили наших боевых товарищей — лейтенанта Бучковского и членов его экипажа, начальника артснабжения старшего лейтенанта Георгиевского и других.

В то время шла ожесточенная борьба на близких подступах к Орлу. С севера, востока и юга наши войска все плотнее сжимали кольцо. Нависая с севера, наша бригада вместе с другими частями корпуса создавала для противника угрозу окружения. Наши добровольцы смело уничтожали фашистскую нечисть. 5 августа 1943 года Орел был взят. Эта весть быстро облетела добровольцев. Стихийно возникали митинги, воины клялись и впредь беспощадно бить врагов, изгоняя их с родной земли. Салют Москвы озарил начало нашего боевого пути, возвестил весь мир об освобождении города Орла. В тот день я был безмерно счастлив. Ведь с Орлом у меня было связано многое. Здесь я окончил военное училище в 1937 году, а затем два года в нем работал командиром взвода.

5 августа наш корпус получил новую задачу: с рубежа Ильинское — Гнездилово прорвать оборону немцев и овладеть железнодорожной станцией Шахово; перерезав железную дорогу Орел — Брянск, отсечь путь отступавшим вражеским войскам на запад.

Ночью мы совершили 70-километровый марш. К утру 6 августа наша бригада сосредоточилась в районе Коробецкой и Шестаково. После авиационной и артиллерийской подготовки добровольцы рванулись вперед. Фашисты сопротивлялись с отчаянием обреченных. Челябинская бригада наступала на левом фланге корпуса и вскоре снова вырвалась вперед. Мощным ударом челябинцы взломали фашистскую оборону и совместно с 30-й мотострелковой бригадой овладели населенными пунктами Китаево, Булгаково и Андросово.

Особенно сильные бои развернулись на подступах к Шахово. Обходным маневром Челябинская бригада к исходу дня 8 августа ворвалась на окраины Шахово. На запасных путях стояли десятки эшелонов с награбленным имуществом, боеприпасами, продовольствием. Мы сходу таранили фашистские эшелоны. Но вскоре немцы предприняли мощную контратаку. Подразделения бригады понесли большие потери. Всю ночь шел ожесточенный бой. Утром станция была в наших руках.

В оперативной сводке Совинформбюро за 9 августа 1943 года сообщалось:

Нам было приятно читать эту сводку: наша бригада уничтожила до десяти немецких танков, свыше полтысячи солдат и офицеров и многих пленила. 9 августа после двухчасовой передышки на наблюдательный пункт бригады в районе Шахово приехал генерал Г. С. Родин. Комкор, обычно скупой на похвалу, тепло отозвался о челябинцах.

— Освободим Орловщину, представь к награде наиболее отличившихся, — сказал он, вытирая платком вспотевшее лицо. — А сейчас слушай новый приказ.

Генерал кратко изложил обстановку, данные о противнике и наших войсках. В 14.00 нам предстояло выступить в направлении Челищево, Прилепы, Клинск и нанести удар по немцам с целью перерезать шоссейную дорогу Брянск — Орел, последнюю коммуникацию, связывающую Орловскую группировку врага с его тылом.

Генерал уехал. Я вызвал командиров батальонов и рот бригады и командиров приданных подразделений и довел до офицеров задачу. Времени оставалось немного. Командиры быстро разошлись по подразделениям. В указанное время бригада снялась с занимаемого рубежа, а к вечеру подошла к речушке Лубна. В заболоченной пойме реки застревали танки, автомашины. Мы переправлялись целую ночь. На рассвете 10 августа вступили в бой.

11 августа бригада освободила небольшой населенный пункт Маяки, а к вечеру вышла на шоссейную дорогу Орел — Карачев. Вдоль шоссе мы расставили танки, артиллерию. Наступила ночь. Челябинцы зарывались в землю. Командиры торопили людей. Мы понимали, что враг вскоре заявит о себе. И не ошиблись. На рассвете доложили: со стороны Орла движется танковая колонна.

Нам пришлось выдержать тяжелый бой. Немцы значительно превосходили нас в боевой технике. Их танки лезли напролом. На экипаж лейтенанта Акиншина двигалось пять средних танков. Храбрецы выстояли. Челябинцы Мордвинцев, Сурков, Марченко не отступили с занимаемого рубежа.

Немцы, видя, что в лоб идти бессмысленно, начали обтекать наши фланги. Но там мы предусмотрительно расстановили танки и артиллерию. Экипажи, которыми командовали офицеры Тарадымов, Пупков и Коротеев, сумели выдержать натиск врага.

Несколько дней мы удерживали дорогу Орел — Карачев. Наша бригада с другими частями в ожесточенных боях обескровила немцев. Было уничтожено немало вражеской техники и живой силы. Большие потери понесли и мы. Поредели ряды челябинцев-добровольцев, по пальцам можно было сосчитать оставшиеся танки и автомашины.

29 августа наш 30-й Уральский добровольческий танковый корпус, в состав которого входила бригада, был выведен в резерв для подготовки к новым боевым действиям.

Через дня два-три мне удалось съездить в Орел. Город-красавец лежал в руинах. Я с трудом отыскал Садово-Монастырскую улицу. Здесь в доме номер двадцать девять я снимал квартиру. Меня тепло встретила хозяйка — Анна Андрияновна. От нее я узнал о судьбе ее двух сыновей — Юрия и Игоря. Они служили в Красной Армии.

Вечером долго бродил по темным исковерканным улицам. От боли сжималось сердце, и я мысленно поклялся отомстить фашистам за все их злодеяния.