Огненный лис

Глава 1

На западе Амурской области, примерно в восьмидесяти километрах от границы с Китаем, на территории исправительно-трудовой колонии усиленного режима УВ 14/5, в воскресенье, в шесть пятнадцать утра по местному времени произошло черезвычайное происшествие: осужденный Бабарчак произвел захват заложников.

— Во, бля, номер! Не было печали — шнурок развязался… констатировал дежурный офицер, капитан Быченко после того, как сбежавшиеся на внутреннюю вахту контролеры-сверхсрочники, перебивая друг друга, доложили ему скверно складывающуюся оперативную обстановку.

Помимо вопроса «что делать?» в глазах каждого из них явно читался и второй, не менее важный: «что и кому теперь за это будет?»

Вся надежда была на Быченко — все-таки, семь лет в капитанах, бунт восемьдесят пятого пережил, трех начальников… Звали дежурного офицера Андрей Федорович, и слыл он человеком решительным, а в силу своей могучей «два на два» — комплекции, способным решать любые служебные задачи.

Как и все по-настоящему сильные люди, капитан редко пускал в ход свои огромные кулачищи — в сущности, это был довольно веселый мужик, умеренный дебошир и вполне безобидный пьяница.

Известно, какие здесь, на краю света развлечения для полного сил и здоровья тридцатидевятилетнего мужчины? Кругом тайга, а посреди неё — зона, распластанная на берегу когда-то золотоносной речки Альдой, да крошечный поселок Тахтамыгда с одноименной железнодорожной станцией.

В свободное от службы время, любил Быченко, выпив пару поллитровых бутылей местного дрянного самогона, ходить на окраину поселка — бить стекла в пустующей заброшенной общаге расформированного авиаотряда. Чем, собственно, пьянка и ограничивалась, не вызывая ни у кого ни малейших нареканий: сами не без греха!

По сути, битье по пьянке стекол, да и не только стекол в злополучном бараке давно уже стало для местных жителей и начальства колонии даже не шалостью или проступком, а чем-то вроде невинной народной традиции.

— Нет, ну надо же такое, а? Конец дежурства… У Любки выходной сегодня после смены, — капитан таращился по сторонам липкими от бессонной ночи глазами. Войлочный воротник шинели до красноты и зуда натер шею, волосы на лбу слиплись от пота, чесалось тело, а во рту от чрезмерного курения дешевых папирос было очень погано.

Андрей Федорович обернулся:

— Баньку под вечер протопить, что ли?

— Баньку? Да, что же… Пар костей не ломит, — дипломатично кивнул стоящий ближе всех вольнонаемный начальник цеха, ранее отсидевший на этой же «зоне» шесть с половиной лет за взятки.

В помещении становилось дышать все труднее. Народу и так набилось сверх меры — офицеры-отрядники, контролеры, да ещё только что прибежал молодой «кум»-оперативник Плющев со своим готовящимся на пенсию шефом, майором Гелязитиновым.

А дежурный все бормотал под нос себе какие-то лишние, не имеющие отношения к делу фразы:

— В обед собирались огородом заняться, теплицуп поправить, дыры на пленке залатать… Кабаны-паскуды проломали! Повадились, суки, картошку рыть, понимаешь?

— Товарищ капитан…

— Ох, Бабарчак, Бабарчак… Говнюк! Не мог пару часиков подождать, пока я сменюсь, а? Не терпелось же тебе с самого сранья-то?

Тохтамыгденская колония существовала уже почти полвека и за эти годы прошли через неё сотни тысяч людей. Видели здесь и политзэков тридцать седьмого, и врачей-вредителей, и настоящих «коронованных» воров в законе, и детоубийц, и даже людоедов — но вот от террористов пока Бог миловал.

— Что вот теперь делать-то?

Что делать — никто не знал. Все имеющиеся в наличии инструкции касались, как правило, штатных ситуаций, или же описывали действия личного состава при массовых беспорядках, побегах и прочей, редко случающейся ерунде. Нашлись даже увестистые тома наставлений по организации коммунистических субботников, но что касается захвата заложников…

— Может, пожарную машину подогнать к дверям? И стрельнуть? — Робко подал голос старший лейтенант Плющев. В органы внутренних дел он пришел года два назад из уже упомянутого авиаотряда, где служил беспереспективным электриком.

— Ты чего — совсем сдурел? — Отмахнулся Быченко. — Шесть утра! Отряды спят, начнешь стрелять — поднимешь «зону».

— Правильно, правильно, Андрей Федорович, — поддержал его Гелязитинов. — Шуметь не надо. Нежелательно! Зэки, когда пронюхают, в чем дело — на работы точно не выйдут, им только повод дай! Так и ищут, сукины коты, где бы мне, понимаешь ты, нагадить.

Плющев смутился и закурил «Приму». Вслед за ним «Приму» опера закурили остальные.

В дежурке сразу же повисло плотное облако табачного дыма, и некурящему прапорщику Иванычу сделалось дурно. Тяжело закашлявшись, он вышел наружу, но прежде чем притворить за собой дверь бросил через плечо:

— «Пожарку» нельзя.

— Чего? — не понял Быченко. — Чего?

Иваныч вернулся и пояснил:

— «Пожарку», говорю, подогнать нельзя. У неё вчера коробка передач гавкнулась.

Дослушав, пока Быченко выматерится, прапорщик продолжил:

— «Ассенизатор» можно. Там рядом с санчастью, у входа, есть выгребная яма. И если «говновоз» подьедет и начнет сосать, подозрений это у Бабарчака не вызовет.

— Верно! — кивнул начальник цеха.

— Вонища вокруг будет, конечно, жуткая… Так что, не мешало бы противогазы получить.

— А я уже получил, — радостно ощерился беззубым ртом рыжий сержант-сверхсрочник Еремеев. — Могу хоть сейчас.

— Да заткнись ты, герой! — осадил его кто-то из офицеров. — Моя бы воля, я тебе этот презерватив вообще запретил бы снимать. Воняет изо рта, как, прямо… будто ты дерьма обожрался!

Вольнонаемный начальник цеха поморщился:

— Ну как вам не стыдно? Некрасиво товарищу по оружию такие замечания делать, особенно перед решение ответственной задачи. Ему, может быть, сейчас придется под бандитские пули голову свою подставлять, а вы…

— Тебя не спросили, пердуна старого, — сразу же вмешался майор Гелязитинов.

— А что такое, собственно?

— Помолчал бы! Не твоего ума дело… Иди вон лучше, зэкам жопы вылизывай, чтобы они в срок план производственный выполняли.

— Послушайте, но при чем тут…

— Все при том же! — Взревел Гелязитинов. — Надоел ты мне, на хер, своими показателями!

В следующее мгновение в тесной дежурки вспыхнул генеральный скандал, участники которого сцепились языками не на жизнь, а на смерть.

— Да ты вообще полупидором был, козья рожа!

— Я вам не позволю! Все свидетели… За такие слова можно ведь и в морду!

— Ребята! Ну, может, не надо, а? Может, не стоит? — засуетился между застарелыми врагами Плющев.

— Падла! Вот же падла, а?

— Ну, бля, мудак… Мало я тебе бока намял, когда ты под Новый Год возле Надькиной калитки в сугробе валялся! — Брызгал желтой слюной начальник цеха. — Погоди, татарва, через месяц-другой дадут тебе пня под зад…

— Пустите, щас он у меня…

— Тих-ха! Тихо, мать вашу в бубен, — распорядился Быченко так, что его сразу же услышали. И дождавшись, когда все замолчали, продолжил:

— Вот что… Валите отсюда. Быстро.

Через несколько секунд помещение опустело, и капитан остался наедине с телефоном:

— Алле! Люба? Алле!

На другом конце линии послышались какие-то хрипы, щелчки и только потом — заспанный голос телефонистки:

— Коммутатор слушает.

— Люба, соедини меня с квартирой начальника колонии. Только давай пошустрее!

— Сейчас.

— Времени в обрез… Ну, чего копаешься?

— Соединяю, — недовольно ответила Люба, клацнув тумблером.

Вздохнула по-женски: «Хоть бы „доброе утро“ жене сказал, кобель. Чурбан деревенский… Ой, нет! Уйду к Сашке. Вот как только разведется так сразу же и уйду».

Впрочем, супруг будто прочитал её мысли:

— Ой, Любанька! Прости меня, курочка моя. Нервы с утра — ни к черту… Доброго утра тебе! Как отдежурила? А?

Капитан прислушался, но вместо голоса жены в мембране вновь захрипело статическое электричество.

— Любаша? Ты чего заткнулась-то? Сдурела, что ли? На мужа обижаться по пустякам — это, понимаешь, последнее дело…

В трубке что-то всхлипнуло, и Быченко насторожился:

— Ну ты, слышишь? Дурака-то не валяй… Чего сопли пускать? Прекрати, слышь? Приду домой — в глаз дам!

— Это ещё за что? — ответила трубка голосом начальника колонии. — Я сегодня дома ночевал. И жена может подтвердить…

— Товарищ подполковник!

— А Любка твоя на дежурстве. Так что, повода для утренних криков не вижу.

— Есть повод, Александр Иванович… В общем, я вам докладываю: ЧП у нас!

— Конкретно.

— Да такая штука… Осужденный Бабарчак — это самое… Ну, в общем он в заложники санчасть взял.

— Послушайте, Быченко, — вздохнул на другом конце линии уже почти проснувшийся начальник колонии. — Санчасть в заложники взять нельзя. Она деревянная! Докладывайте по существу. И не бурчите. Сказано же — я дома ночевал.

Дежурный офицер собрался с мыслями, подтянулся и отчеканил:

— Осужденный Бабарчак перекрыл входную дверь в здание санчасти. Сам сидит в коридоре с топором в руках. Кроме него в здании находятся ещё пятеро больных зэков и дежурный врач — старший лейтенант медицинской службы Ламакин. Из телефонного звонка Ламакина известно, что Бабарчак обьявил его и всех остальных заложниками.

— Бабарчак этот — он один? Сам парадом командует, или…

— Сообщников, вроде, нет.

— Бабарчак… Который? Из третьего отряда? Туберкулезник?

— Так точно. Доходяга, безнадежный. Ему жить-то осталось два понедельника, а он…

— Ну? И что дальше? — Зевнув, перебил капитана начальник.

— Не знаю, — признался дежурный. Но тут же добавил:

— Мы тут, в общем, с оперативниками посоветовались. И решили, что, может, надо снайперов подключать?

— Кого? — Телефон чуть не раскололся надвое. — Вы что там — обалдели совсем? Каких ещё снайперов?

— Но, товарищ подполковник… Вот я и говорю!

— Хоть выяснили, чего этот придурок хочет?

— Выяснили, — кивнул Быченко. — Ничего не хочет!

— Как это?

— А вот так… Он чем-то перед своим отрядным провинился, ну а тот сгоряча его очередного свидания лишил. Вот Бабарчак и обиделся!

— Ох, мать… твою! — С облегчением выругался начальник колонии. — Ну так, дайте ему свидание! И не морочьте мне голову… Хоть в воскресенье можно спокойно поспать?

— Так точно. Извините, товарищ подполковник.

— Седьмой час все-таки… Да, и вот ещё что! Обьявите по отрядам, чтобы все до одного осужденные слышали: если ещё что-то подобное произойдет, я телевизоры поотбираю к ядрене фене! Насмотрелись, понимаешь ли…

Повесив трубку, Быченко отер со лба пот. Прикурил очередную папиросу и не торопясь вышел на улицу.

«А хорошо, все-таки, что этот козел дома ночевал, — подумалось ему. Любаня на дежурстве, скоро сменится. Вечером баньку протоплю… А погода-то какая! Погода-то!»

В то августовское раннее утро погода действительно удалась. Восходящее солце ярко светило с лазоревого неба, и его огромный золотой диск не торопясь поднимался все выше и выше.

В воздухе не чувствовалось ни дуновения, было на удивление тихо и даже чуть душновато.

Колония ещё спала. До общего подьема оставались считанные минуты, и никакого движения на «жилой зоне» не наблюдалось.

Впрочем, как раз в этот момент со стороны завода, дребезжа ржавым бампером, выкатился готовый к бою «ассенизатор».

— Во, болваны, — усмехнулся Андрей Федорович и устало присел на выщербленные ступеньки бетонного крыльца вахты.

— Ну, что? — Подбежал к нему разрумянившийся опер Плющев. — «Хозяину» звонил?

— Звонил.

— И чего теперь?

— Все в поряке. Он дома ночевал.

— Да я не об этом, — поморщился старший лейтенант. — Я тебя о снайперах спрашиваю! Стрелять будем? Нет?

— Не-а… — помотал головой Быченко. — Стрелять не будем. И снайперов никаких не надо. И противогазов. И этого вон тоже…

Он показал глазами на рычащий, вонючий автомобиль.

— А как же?

— Обошлось. «Хозяин» разрешил Бабарчаку свидание. Позвоните! А лучше, пусть кто-нибудь сбегает… Обьявите этому придурку, пусть успокоится.

— Понял. — Вид у готового на подвиги оперуполномоченного был не слишком довольный. — Ну, начальству, конечно, виднее!

— Да, заодно и заложников успокойте. Натерпелись там наверное, бедолаги…

Впоследствии выяснилось, что капитан ошибался.

В общем-то, обьявленные заложниками обитатели санчасти и не подозревали о грозившей им опасности и воцарившейся вокруг кутерьме — они досматривли последние, предутренние сны.

Сны были разные.

Кто-то постанывал, кто-то храпел, как буйвол…

Осужденного Виктора Рогова, чья узкая металлическая койка стояла второй от стены, вот уже который час донимала тягучая, давящая на психику дрема, из которой он долго и мучительно пытался выкарабкаться.

Ничего не получалось. Веки налились свинцом, раскаленные стальные прутья пронизали мозг, алые сполохи встали перед глазами, дыхание в очередной раз перехватило…

Тело Виктора дрогнуло, вытянулось и обмякло.

— Вот и все. Пора… — послышалось издалека. Голос звучал как-то по-особому глухо и мерзко — будто некто орет, зажав нос, в пустую металлическую бочку.

Виктор попробовал оглядеться, но кроме густой и абсолютно однородной дымчатой пелены ничего увидеть не смог.

«Но ведь кто-то же говорил сейчас здесь? — подумал он. — Кто-то есть рядом… и не один!»

Вокруг необьяснимо почувствовалось присутствие многих — и это абсолютно беззвучное, бесцветное и безвкусное состояние жизни показалось Рогову странным, но не опасным.

— Кто это? Кто здесь? — спросил, или подумал, что спросил Виктор.

Дымчатая завеса чуть колыхнулась, но ответа не последовало. Рогову показалось, что кто-то со стороны наблюдает за происходящим, раздумывая, стоит ли вступить в диалог.

Немного помешкав, Виктор протянул вперед руку. Судя по всему, прикосновение получилось, но именно в этот момент его охватил панический страх. Рогов каким-то образом понял и поверил, что обволакивающее его кисейное покрывало есть ни что иное, как обьем времени, разделенный им самим на «до» и «после».

— Как же это? А? Хоть бы кто отозвался… Обьяснил!

— Не терзай себя, человек. Больше ничего и никогда не будет, потому что ты — мертв.

— Мертв… — почти не удивился Рогов. — Где вы? Покажитесь.

— А ты позови… Позови — и я приду. Ну же, смелее!

— Зову, — прошептал человек.

— Зову… зову… зову! — ответило эхо.

… Перед взором Виктора появился искрящийся белым свечением огромный, медленно вращающийся шар.

Внутри шара явился образ — тело его по форме было неопределенным и постоянно меняющимся, напоминая то гонимые ветром тучи, то неистово клокочущий водный поток, то пламень факела. В этой яростной пляске с трудом угадывался лик некоего существа, подобно телу находящийся в неиссякаемом обновлении.

Сначала это была змеиная голова, потом свирепый оскал рогатого льва, и наконец — омерзительный образ седобородого старца.

— Кто ты? — выдохнул Виктор.

— Разве это важно? У меня много имен.

— Но все же…

— Я тот, кто повелевает пределом земных мучений. Самим Всевышним отданы вы мне, и только я решаю, кого бичевать лишь телесно, а кого истязать ещё и душевным непокоем… Зови меня — Боль! Так будет правильно, ведь именно Боль многолика и бесконечна.

Некоторое время Рогов провел в тишине. Затем тот же голос продолжил:

— Человек обречен на страдания, но кому и сколько мук нести, определяю я.

— За что? Неужели, ещё до своего появления на свет я уже был осужден на страдания в человеческом теле?

— Да. Суд Божий справедлив. Лишь избранные, искупая вину свою в кровавых слезах, наполнятся верой и благочестием! И будут достойны вернуться в обитель Всевышнего… Остальные же, пройдя положенный путь, окажутся преданы геене огненной или ввергнуты в земное зло — и их души, разорванные на тысячи не помнящих родства частей ещё долго будут блуждать во тьме.

— А я? Что будет со мной?

— Жди. Твое тело мертво — но участь не решена…

Видение исчезло. Вместе с ним пропало и время — казалось, там, где сейчас находился Рогов, секунды и столетия уже не существуют.

«Странно, — подумал он. — Наверное, это неощущение времени и есть та самая грань, от которой начинается вечность?»

Пелена вокруг колыхнулась — и вдруг исчезла. Виктору показалось, что он вздрогнул от неожиданности, но это было, видимо, лишь мимолетное воспоминание о похожем земном ощущении: собственного тела Рогов сейчас не чувствовал.

Стремительный полет вынес его сквозь тяжелые, грозовые тучи навстречу солнцу. Непостижимо обострился слух, зрение стало таким, что ни одна мельчайшая деталь земной поверхности не смогла бы остаться незамеченной: обледенелые скалы, кроны деревьев до горизонта, блеклые пятна равнин… Вдали засверкала широкая голубая лента, петляющая змеей среди сопок, поросших колючим кустарником.

— Это Зея. Приток Амура, — услышал Виктор голос, на этот раз показавшийся ему женским. — Ты ведь уже бывал здесь! Именно в этих краях, тысячелетия назад зарождался твой мир — мир людей, мир Боли…

Далеко внизу амурская тайга сменилась дивными, поросшими сочной травой лугами и серебристой гладью озер.

— Что это? Забайкалье?

— Нет. Ты перенесся сейчас не только в пространстве, но и во времени… Под тобою древний мир Приднепровья. Видишь людей на реке?

— Да. Я их вижу.

— Это киевский князь Святослав с остатками оголодавшего войска возвращается из Доростола. В обмен на покой изнеженной Византии и её ближних данников увозит князь богатую добычу. Дорогой ценой откупился от него император Цимисхий! Одного серебра и золота везут русичи без малого на тридцати лодьях…

— А там кто? Вдали?

— Это послы-болгары. Видишь? Скачут они на отборных конях, во весь опор — к печенегам, с посланием от затаившего злобу Цимисхия. Несут весть степным разбойникам, что уже поднимаются вверх по реке киевляне, числом малым, но с богатством несчитанным…

Глава 2

Жаркий день угасал в черкасской земле.

Юго-восточный ветер доносил в степь с далеких холмов пряные запахи травы и отцветающих акаций, чувствовалось порою и гнилостное, тяжелое дыхание пойменных плавней.

Река, слившаяся некогда в живительный, мощный, ревущий на бесчисленных скалистых перекатах поток, докатилась сюда сотни столетий назад — и, разрезая степь блестящим, причудливо изогнутым лезвием, понеслось дальше к югу, в сторону Черного моря.

Велик и грозен печенежский стан…

Тысячи шатров раскинулось вдоль речного берега, а между ними бесчисленные вежи, плетеные из ивовых прутьев и обтянутые нечинеными, с червоточиной, кусками бычьих шкур. Шкуры источают привычный кочевнику смрад, и огромные трупные мухи тьмами клубятся вокруг — впрочем, так же, как и над раскиданными повсюду обглоданными костями и кучами конского навоза.

Все вокруг движется, живет, шумит… Стайки приблудных собак воровато шныряют повсюду в поисках обьедков, скулят и мимоходом мочатся на прохудившиеся котлы и осколки разбитой посуды.

Печенежские женщины криками отгоняют их прочь, порой сгоряча протянув какую-нибудь нерасторопную суку тяжелой ургой поперек спины. Тогда завизжит бедолага от боли, да и падет на землю с перебитым хребтом — но нет до неё больше никому никакого дела. Женщины заняты — окруженные со всех сторон голозадыми детьми, они торопятся до темна подоить встревоженных далеким волчьим воем кобылиц.

Велико имение печенегов… Протяжно ревут на всю степь гонимые от водопоя стада, блеют в загонах овечьи отары, топочут копытами знаменитые по всему свету конские табуны.

Печенеги готовятся встретить ночь. Сцепленные повозки окружили лагерь сплошным кольцом. Одетые в грязные козьи и лисьи меха воины привычно подгоняют сыромятные пояса и разжигают вокруг сторожевые костры…

…Хан Куря сидел посреди своего просторного шатра и с видимым удовольствием внимал словам расположившегося напротив гостя.

— Да продлятся вечно дни твоего могущества! Император Иоанн Цимисхий велел также передать тебе в знак вечной дружбы и союза подарки: саблю с каменьями, украшенную золотом конскую сбрую, а для жен твоих — шелка аравийские, благовония из Египта и украшения…

Куря кивнул, продолжая из-под полуприкрытых век внимательно разглядывать посланника Византии.

Выдержал паузу, потом произнес:

— Передай мой ответ: да будет мир меж нами! Земля печенегов богата травами и водой, леса полны дичи… Чего же еще? Ни мне, ни воинам моим нечего искать в далеком Константинополе.

— О, могущественный хан, — собеседник прижал ладонь к сердцу и подбородком коснулся груди:

— Миролюбие твое под стать только мудрости и отваге!

Император Византии знал, кого послать в стан кочевников. Болгарский князь Петр был молод, храбр, знаком с обычаями степняков и к тому же вполне свободно говорил на их языке. Цимисхию болгарин служил недавно, однако уже не раз успел доказать ему свою преданность…

Печенег отхлебнул немного пахучего пойла, довольно срыгнул и передал окованную серебром чашу гостю. Тот в свою очередь пригубил кумыс и продолжил:

— Богам нет большей услады от царей земных, чем покой и благополучие народов… Вот и повелитель Византии, император Иоанн Цимисхий, почитая волю Господа нашего, смирил гордыню. Он легко мог разбить князя русов, но великодушно отпустил его…

Посол посмотрел прямо в глаза кочевнику:

— С богатой данью отпустил! И с договором о вечном мире.

Куря легко выдержал взгляд собеседника — только чуть побелели щеки, покрытые загаром и грязью, да пальцы сильнее обычного стиснули рукоять притаившейся под халатом сабли.

Хан не любил греков. Он с огромной радостью вырезал бы, хоть завтра, парочку приграничных греческих городов и в придачу зажарил на медленном огне кого-нибудь из константинопольских протоиереев, но…

Дело в том, что дикое войско печенегов, совершая частые и кровавые набеги на соседей, ослабло и крайне нуждалось в отдыхе. Мир с Византией был бы теперь как нельзя кстати! Однако, заключая его, хан рассчитывал сохранить это в тайне от соседей-русичей и пуще всего — от князя киевского Святослава.

Киевляне, черниговцы и даже далекие новгородцы то и дело, отвлекаясь от внутренних междоусобиц, вторгались в пределы Византийской империи, опустошая её окресности и уводя в рабство тысячи пленников. При этом обратный путь их дружин после набегов лежал через печенежскую землю и хитрый Куря, как союзник русичей, исправно получал свою долю добычи.

Таким образом, печенеги рассчитывали, не проливая ни капли своей крови, ещё какое-то время наживаться на военном противоборстве Цимисхия и Святослава. Теперь же князь киевский заключил с императором договор, что означало для Кури прямые убытки!

Но не только. В свободное, так сказать, от грабительских набегов на Византию время, соседи-русичи имели обыкновение опробывать свое воинское искусство на печенегах. То есть, внезапная дружба Киева и Константинополя для степняков была чревата большими бедами.

… И сейчас, когда Куря слушал воцарившуюся в ханском шатре напряженную тишину, душа его наполнялась ненавистью. Изуродованный шрамами кулак вновь до хруста в суставах сжал потную рукоять кривой сабли:

— Святослав…

Даже при тусклом свечении наполненных бараньим жиром плошек, посол приметил недобрый отблеск в глазах кочевника, но все же отважился переспросить:

— О чем печалится могущественный повелитель печенегов?

— Предатель…

Оба понимали, что хан имеет в виду вовсе не сидящего сейчас перед ним человека, но князь Петр все же зябко передернул плечами:

— Мы, болгары, языком и верой отличны от вас… Но мудрецы говорят, что древние корни народов наших — едины! А как не помочь попавшему в беду брату?

Что-то не в словах даже, а в голосе князя заставило Курю позволить ему продолжать.

— Всегда следует открывать перед взорами своих друзей не только освещенные врата событий, но и их темные лазы…

— О чем ты?

— Могущественный хан! Прежде — прими от меня в знак доверия и тайны этот перстень.

Печенег взял из руки гостя причудливое украшение. Тяжелый яхонт в форме пирамиды оплетали две кованые из русского серебра кобры с крошечными изумрудными глазами.

Камни вспыхивали на свету, как живые. Куря кивнул:

— Говори!

За пологом шатра уже безраздельно властвовала душная степная ночь, когда хан задал гостю последний вопрос:

— Как скоро Святослав подойдет к порогам?

— Дней через шесть, не раньше. Я обогнал их берегом, а войско русичей поднимается по реке, в лодьях. Лодьи тяжелые, гружены данью: золото, серебро…

— Это ты уже говорил. Зачем повторять?

Петр потупился:

— Извини, хан!

Помолчали. Но уже совсем по-другому — не так, как прежде.

— Себе чего из добычи просишь?

Гость ответил, не задумываясь:

— Хан, ты ведь молишься своим богам? И чужие тебе не нужны?

Хозяин кивнул, ожидая продолжения, и оно последовало:

— Я — христианин, и не могу видеть лики святых своих в поругании. Святослав везет на Русь икону — лик Девы Марии, дабы освятить ею храм в Киеве. Икона же эта издавна была святыней болгарской, и народ наш скорбит об утрате… Она — моя! Остальное же — что пожалуешь.

— Быть по сему! — Осклабился печенег. — Богов твоих не трону. А захочешь сам порубиться против Святослава… Десятая часть от всего, что отнимем — твоя.

Хан посмотрел на огонь:

— Утром пойдем к порогам. Там и встретим русичей…

С первыми лучами солнца печенеги двинулись в путь.

В единый, протяжный рокот смешались конское ржание, визгливые кличи наездников, скрип воловьих упряжек, рев скота, плачь детей и бряцание стали.

Тысячи людей и животных, подняв над собой огромное облако пыли, двинулись в нелегкий, но привычный путь — вверх по течению Днепра.

Новый лагерь разбили вдали от реки, за холмами — на месте сразу же и дотла разоренной деревни берендеев. Жителей, мирных рыболовов и охотников, вырезали поголовно, а потом ещё долго обшаривали окрестности — Куря опасался, что если хоть кто-то сумеет скрыться и убежать, известие о набеге непременно достигнет ушей Святослава.

Место же для засады было выбрано не случайно. Река, стиснутая здесь по обоим берегам скалой, изгибалась в форме узкой, цвета расплавленного олова подковы. Могучий водяной поток клокотал на гранитных перекатах, неистово перекрывая все остальные звуки, а густые заросли на окрестных холмах не позволяли разглядеть или угадать за ними с воды никаких признаков кочевого лагеря. К тому же, разбивающийся о крутые склоны степной ветер старательно относил далеко в сторону неистребимые людские и скотские запахи.

Оказавшимся на порогах путникам неминуемо приходилось вытаскивать свои лодьи на сушу и проносить их на руках или тащить волоком дальше вниз либо вверх по течению.

… Воинам хана Кури оставалось только истекая слюной дожидаться поживы. Тугие луки и колчаны с ядовитыми стрелами, остро заточенные сабли, короткие копья… Плетеные из прутьев щиты перевешаны за спину, сбились в тесных каменистых балках табуны боевых коней. Предчувствуя близкую сечу, скакуны тревожно, глухо всхрапывали, и изредка били копытами в землю, чтобы отогнать выползающих из-под камней гадов.

Природа замерла. Как-то разом умолкли птицы, напуганный зверь бежал прочь и затаился в чащобе — даже облака замерли над горизонтом, не решаясь заполнить собою прозрачное небо.

Близилось, близилось неотвратимое время крови и боли, близилось время степных стервятников, шакалов, да одичавших собак-трупоедов…

На третий день ожидания снизу подошли суда русичей. Как ни широк был Днепр перед порогами, но лодок и плотов оказалось столько, что перекрывали они реку от берега до берега, подобно огромному плавучему мосту. Несколько сот оборванных и голодных рабов брели вдоль кромки воды, волоча за собой суда на пеньковых и кожаных канатах. За рабами присматривали вооруженные всадники, то и дело подбадривая самых нерасторопных окриками и ударами бичей.

Во главе речного каравана шла лодья Святослава, и проснувшийся ветер ласкал над ней княжескую хоругвь с изображением Иисуса. Чуть сзади, в трех ударах веслами о воду следовали за ней суда с остатками дружин воеводы Свенельда и болгарина Левши.

И тот, и другой были, в сущности княжескими наемниками, профессиональными «рыцарями удачи». Свенельд — старый, седой варяг, мечом своим послуживший до Святослава не одному господину. Левша напротив, молод, но тоже знаменит: некогда для новгородцев усмирил он племена ятвягов и венедов, потом воевал за Псков с литвинами, бежал от предательства, да в конце концов и пристал к великому походу князя киевского…

Как только передовые лодьи подошли к порогам, русичи дружно и шумно высыпали на берег — одним невольникам было явно не справиться со стремниной, поэтому многие воины без различия возраста и заслуг привычно ухватились за натянувшиеся канаты.

И тут же в воздухе засвистели первые печенежские стрелы. Охватив орущим, визжащим кольцом не успевшее сплотить ратных рядов войско, степняки в первые же минуты сечи перебили большую часть людей Святослава. Многие из русичей даже не успели схватиться за оружие — а тела их, пробитые копьями и стрелами, изрубленные саблями и затоптанные копытами коней уже окрасили кровью днепровскую воду и прибрежный песок.

Некоторым, все же, удалось отступить на ещё не вытянутые из реки лодьи. Обрубая якорные канаты, они надеялись, что течение вынесет их из боя, но… вскоре стало ясно, что спасения в бегстве от печенегов все равно никому не найти.

Пришлось принять бой.

Святослав все же сумел организовать запоздалую оборону. Его дружинники сомкнулись плечом к плечу, спина к спине — и там, где падал, истекая кровью, один из русичей, уже корчились в предсмертных судорогах пять-шесть изрубленных степняков. Лязг мечей, крики боли и ненависти, стоны, проклятия густо смешались над местом битвы со ржанием печенежских коней и треском ломаемых копий.

Кровь, пот и слезы… В яростном ближнем бою остервеневшие воины крошили вражеские черепа тяжелыми булавами, ножами распарывали животы, рвали глаза и зубами вгрызались в горло.

… Печенеги потеряли несколько тысяч убитыми, люди же Святослава полегли почти все. Только небольшое число отборных дружинников во главе со Свенельдом вырвалось из кольца и на двух лодьях ушло обратно, вниз по течению.

Остальные воины погибли — так же, как сотни их безоружных и беззащитных рабов, просто-напросто раздавленных в общем неописуемом хаосе.

Пал в бою и сам Святослав. На глазах у торжествующих победу печенегов, хан Куря склонился над ним, уже мертвым, и кривою своею саблей, легко и сноровисто отделил голову князя от тела. Поднял её за мокрый от крови клок волос и окликнул замершего неподалеку Петра:

— Гляди, как чествую я тех, кто изменит дружбе моей! Знатная голова была у князя… — Куря даже причмокнул от удовольствия. — Велю изготовить себе из черепа Святослава чашу парадную — для пиров. Серебром оковать, золотом, рубинами украсить! Как думаешь?

— Воля твоя, — приглушенно ответил болгарин.

Судя по всему, битва закончилась. Некоторые печенеги, правда, ещё выискивали и добивали случайно уцелевших израненых русичей, но большинство победителей уже предалась куда более приятному занятию — грабежу.

Между победителями кое-где уже вспыхивали злобные стычки из-за добычи…

— Жалеешь, значит, Святослава? — Хан Куря искоса посмотрел на болгарского князя. Взгляд его был холоден и зол, Петру показалось даже, что повелитель печенегов скрипнул зубами.

Однако, и князь был не робкого десятка:

— Не гоже черепу христианина в украшениях быть. Нет покоя душе, пока не захоронено тело!

Куря оскалился и ещё выше поднял отрезанную голову:

— Горе побежденным!

— Не гневайся, хан, но не любо нам это видеть. Русичи — враги, и мои воины храбро бились против дружины Святослава… а все же одной мы с ними веры.

— Так и что с того?

Почувствовав в голосе Кури угрозу, посланник императора постарался точнее выбрать слова для ответа:

— У вас, печенегов, свои боги, свои обычаи. Тела мертвых оставляете вы в степи, среди высоких трав и вольного ветра — и чем быстрее растреплют их птицы и дикие звери, тем почетнее… Нам же, христианам, надлежит класть покойников в землю.

Хан молчал, и Петр вынужден был продолжить:

— Выполни просьбу… Похорони русичей, как по нашей вере подобает!

Куря презрительно искривил уголки губ:

— Печенегам не пристало копаться в песке в угоду чужим богам.

— Мои люди сделают это! Только позволь.

Кочевник окинул взглядом место недавней сечи. Воины-победители торопливо грузили на лошадей и воловьи повозки добычу, не брезгуя даже одеждой, стянутой с мертвецов. К небу потянулись первые клубы черного дыма — некоторые, уже разграбленные суда облизывали яростные язычки пламени.

— Позволяю. Но если кого не успеете до свету схоронить — спустим тела в Днепр. И еще… Всех, взятых в полон живыми, дарю тебе!

Хан печенегов сбросил в подставленный кем-то из воинов мешок отрубленную голову, вытер о гриву коня окровавленную ладонь и не слушая слов благодарности, вскочил в седло.

Вскоре, впрочем, выяснилось, что щедрость Кури вовсе не стоило считать черезмерной. Пленных оказалось всего пятеро: русичи и богато одетый болгарин со множеством свежих ран.

— Кто таков? — Тронул плетью Петр соотечественника.

— Христианской веры я, служил воеводой у князя Левши, — разлепил окровавленные губы болгарин. — Имя мое — Дмитрий.

— Что же, хвала князю твоему! Храбрым был воином, и погиб с честью… А ты-то, воевода, почто уцелел?

— Моей вины в том нет! — Вскинулся пленник. — Кабы не привалил меня конь вражеский, не стоял бы я перед тобой в бесчестии.

Петр обернулся к своим ратникам:

— Как взяли воеводу?

Ответил тот, что стоял ближе:

— Правду молвит. Бился достойно, и неверных положил вокруг себя множество. Сотника Петка разрубил мечом, да нечаянно задел и коня его. Тот и упал замертво, придавив воеводу брюхом!

Петр кивнул:

— Отведите его в мой шатер, да омойте раны. Русичей — накормить, и держать под стражей при обозе! И не к тому, что сбежать могут, а дабы печенеги не порезали… После решу, как с ними быть.

Но вышло так, что принять решение о дальнейшей судьбе пленников ему не довелось. Выразив сострадание к павшим воинам Святослава, Петр навлек на себя подозрения хитрого, жадного и осторожного печенежского хана.

Дождавшись ночи Куря поднял и бросил на разбитый чуть поодаль лагерь недавних союзников лучшую часть своего степного войска.

— Убейте всех! Всех перережьте, до единого! — Командовал он хмельным от кумыса и крови всадникам, наблюдая, как один за другим загораются болгарские шатры.

Сонные дружинники Петра были заколоты и перерублены в первые же минуты вероломного нападения. Сам посланник императора Цимисхия, бодрствовавший во всенощной молитве о душах убиенных христиан, чудом сумел отступить к центру лагеря.

Откинув полог своего шатра, он успел только крикнуть знатному пленнику:

— Вставай Дмитрий, воевода Левшов! Решилась судьба твоя…

И тут же болгарину пришлось с маху рубануть набежавшего из темноты низкорослого печенежского воина.

— Видать, и мой час близок…

Следующего печенега свалил уже сам воевода — вооружившись подобраной с земли саблей, он сначала отбил предназначенный Петру удар копья, а затем полоснул врага клинком по горлу.

— Беги, князь!

— Нет, мне уже поздно. И незачем… А ты сможешь! Там, сзади, в шатре — икона, добытая у Святослава. Лик Пресвятой Девы Марии… Уноси её, слышишь? Спасай…

Судя по лязгу металла и яростным крикам, разрозненные кучки болгар ещё продолжали сопротивляться. Наспех выпущенная кем-то стрела просвистела так близко от головы Дмитрия, что тот даже присел против воли.

А Петр в ту же секунду ударом меча срубил чуть-чуть опоздавшего прикрыться щитом всадника в лисьей мохнатой шапке. Тело печенега ещё не успело упасть, а князь ухватил под уздцы коня и осадив его крикнул Дмитрию:

— Не медли! Бери икону и скачи вверх по Днепру, к табурищу черкасскому!

Помешкав, воевода решил не перечить: забежал в шатер за обернутым в белую тряпицу ликом, вернулся, оперся о притороченные по бокам коня туго набитые чем-то мешки и вскочил верхом…

Это было последнее, что увидел князь Петр в своей жизни. В освещенное пламенем полыхающих шатров пространство вбежал во главе своих воинов сам печенежский хан.

Вид его был ужасен: осатанелое, перекошенное нечеловеческой злобой лицо, черные от запекшейся крови руки, след от чьего-то удара поперек панциря. Сходу поднял он меч над головой болгарина — и тут же опустил его, рассекая сирийским клинком тело недавнего гостя от шеи до пояса.

— А-ар-ра!

Вопль звериного торжества сменился криком боли: Куря обеими руками ухватился за лицо и осел на сырую от крови землю. Это Дмитрий, проносясь мимо опешивших печенегов, успел-таки на скаку зацепить хана саблей…

Тех немногих, кому посчастливилось уйти тогда от печенегов, спасла лишь кромешная тьма без луны и звезд. Успевшие выскочить за пределы очерченного полыхающими шатрами круга остались живы — их укрыла от вражьей погони ночная степь.

Сначала каждый поднимался вдоль берега, вверх по Днепру в одиночку. Постепенно все же — собрались вместе, на скалистом крутом утесе…

— Что теперь делать, воевода? Куда идти? — Закончив перевязывать окровавленное плечо спросил тот самый болгарин, который совсем недавно вступился за Дмитрия перед князем.

— Сколько нас?

— Немного, — вздохнул кто-то.

— Но ведь у каждого есть оружие? — Так уж вышло, что беглецы сразу же и безоговорочно признали в недавнем пленнике нового предводителя.

— Почти у всех.

— Днем, по степи, они нас все равно догонят…

— Мы не боимся смерти, воевода.

Дмитрий задумался. Замолчали, тревожно прислушиваясь к утренним шорохам, обступившие его дружинники.

Солнце ещё только готовилось встать, и холодный туман с реки укрывал беглецов. Но ясно было — в любой момент тишину может нарушить стремительный топот погони или посвист выпущенной степняком стрелы.

— Зачем?

Воевода медленно обвел взглядом соотечественников. Оказалось их общим числом без трех человек тридцать — самых отчаянных, умелых и удачливых дружинников убитого печенегами князя Петра.

— Зачем умирать без чести и пользы?

Видно было, что Дмитрий принял решение, от которого теперь зависит судьба доверившихся ему людей.

— Приказывай, воевода!

Дмитрий шагнул к своему коню, вскинул саблю и с маху рубанул по свисающей с правого бока торбе. Животное дернулось от испуга, громко вхрапнуло — но в тот же миг из распоротой переметной сумы со звоном высыпались золотые и серебряные монеты. Тяжелый поток их упал на земь и матовой чешуей лег под конские копыта.

— Любо ли?

Ответом ему был возбужденный и одобрительный ропот трех десятков вооруженных мужчин.

Подождав, когда страсти немного поутихли, он продолжил:

— Это золото полито нашей кровью… Всем ли ведомо, что византийский император Цимисхий ценой несметных сокровищ купил мир у киевского князя?

— Ведомо! — Подтвердили дружинники.

— А вчера в страшной битве лишился князь Святослав и сокровищ, и самой жизни… — Дмитрий, бывший воевода Левшов, ещё раз оглядел своих недавних врагов-победителей.

Усмехнулся:

— Видно, мало добычи показалось степнякам. Захотели они и вашей долей завладеть!

Он все рассчитал верно — последние слова перекрыл рев ярости и возмущения. Пришлось даже сделать паузу, прежде чем продолжить:

— Петра, князя вашего, при мне зарубили. Все, что вы в честном бою с русичами добыли, теперь между собой делят… Неужели стерпите?

В небо, разгоняя остатки тумана, взметнулись копья и клинки:

— Приказывай, воевода!

— Веди нас!

— Что делать, Дмитрий? Укажи!

Человек, ставший волей судьбы и недавних врагов их предводителем тронул саблей рассыпанные под конскими копытами монеты.

Затем негромко, но так, чтобы все слышали, распорядился:

— Пойдем назад… К печенегам в гости!

… В одну из ближайших ночей, обманув погоню, болгары вернулись к пустеющему лагерю степняков. От захваченного сонным и пьяным табунщика они узнали, что большинство воинов хана с семьями, скотом и добычей уже снялась в обратный путь, к местам постоянных кочевий. Да и сам Куря тоже успел покинуть лагерь — рана его оказалась кровавой и тяжкой, но не смертельной.

Прежде чем умереть, пленник сообщил также, что ранним утром вслед за ханом отправится в путь оставшаяся часть его личной добычи…

Теперь Дмитрию было ясно, что делать дальше — ведь несмотря на численное превосходство сопровождавших сокровища печенегов жестоким искусством нападения из засад владели не только они.

Словом, на двенадцатый день после гибели Святослава перехваченный и отбитый у степняков караван достиг черкасского табурища — хорошо укрепленного поселения на границе Великой степи.

Жители табурища приняли усталых, израненых людей воеводы Дмитрия достойно: дали ночлег и пищу… Гости тоже в долгу не остались — даже малой толики отбитого у печенегов золота, серебра, шелка и драгоценных камней с лихвой хватило на то, чтобы расплатиться с хозяевами за кров и защиту.

Впрочем, отдых оказался недолгим — Дмитрию сообщили, что отряды хана Кури рыщут по всей степи в поисках беглецов. И что будто бы уже видели печенегов в одном дневном переходе от табурища…

Разумеется, воевода не посчитал себя вправе злоупотреблять гостеприимством хозяев. К тому же, следовало поскорее донести до всех весть о коварстве недавних союзников…

Пришлось опять уходить от погони — причем, уходить налегке, захватив только свежих коней и самое необходимое. Поэтому, прежде чем покинуть черкассов, схоронил Дмитрий несметные сокровища в тайном месте. А лик Пересвятой Девы, оставил при себе, сотворив особый знак и письмена на оборотной стороне иконы:

«Сделалась же тогда буря великая, ударили громы раскатистые, и пали с неба на землю ледяные камни».

… Видение исчезло. Умолк и женский голос — при этом Виктор скорее почувствовал, чем понял, что обладательница его не только молода, но ослепительно красива.

— Господи, почему? Почему сейчас только? — застонал Рогов. — Отец… Зачем знать все это мне, мертвому?

— Глупый, — с ласковой укоризной ответила женщина. — Ты же сам стремился сюда. Верно? Сам и пришел… А теперь прощай! Час ещё не настал, и Господь не приемлет тебя.

— Постой!

— Возвращайся домой. Домой… Возвращайся в свой ад, бедняга.

— Но что же…

— Разорви круг! Тогда — спасешься…

Небытие вокруг вспыхнуло огненным вихрем, скрутилось в воронку, стремительно завертело Виктора. Страшная боль, разрывая на части расплавленный мозг, сразу же стала единственным и последним его ощущением.

— Нет! Не надо… Нет…

— Не надо… Нет!

— Что? Чего это ты? — Склонившийся над Виктором давнишний лагерный приятель, Васька Росляков, в недоумении пожал плечами. — Чего, Витян?

Красавцем его назвать было трудно: рост, как говорится, метр с кепкой, обрит наголо, от татуировок синий, как кислородный баллон, да к тому же ещё — полная «хлеборезка» вставных зубов. Получил Васька восемь лет за нанесение тяжких телесных и срок ему предстояло мотать на всю катушку.

— Не помню… — Рогов открыл глаза и увидел высокий, облезлый потолок больничной палаты. Потом перевел взгляд на широкую, до ушей, «металлическую» улыбку приятеля.

Обалдело попросил:

— Слышь? Не кусай меня, а? Не надо.

— Во, бляха-муха! Да ты, братан, никак того… чокнулся. — Росляков в замешательстве почесал затылок, но уже через несколько секунд рассудител по-свойски:

— Да и хрен с ней, с башкой! Мозги выправить можно, главное — жив остался. А то ведь, трое суток в бреду…

— Где я? — Виктор попробовал приподняться на локтях.

— В зоне, — не понял вопроса Росляков. — Где же еще?

— В какой зоне?

— В зоне особого внимания! — хмыкнул приятель и от души сплюнул на крашеный пол палаты:

— Все в порядке, Витек. Ты с нами, здесь. В санчасти… Понял, нет? Вот, ребята вчера подогнали сигарет, крапуху, балабасов немного. А лично от Дяди тебе — носки новые. И полотенце!

Росляков с видом доброго фокусника расстелил на прикраватной тумбочке «дядин» подарок и выложил курево, чай, банку сгущенки и горсть конфет.

— Ну, как?

Заметив, что Виктор разглядывает все это изобилие без особого интереса, приятель его покачал головой:

— Чего-то ты, братан, не того… Не оклемался еще, что ли? Давай-давай! Побалдел — и хватит. Слышишь?

Рогов постепенно приходил в себя. Память его словно складывалась заново из кубиков рассыпавшейся мозаики — но судя по всему она уже не могла стать прежней, той, что была раньше.

Что-то в сознании Виктора непоправимо изменилось. Малейшее усилие мысли сразу же вызывало боль в висках и стремительное видение бьющего раскаленным хвостом Огненного лиса…

Что же с ним было?

Неожиданно даже для самого себя, Рогов зевнул и ответил:

— Знаешь, Васька… Мне, наверное, срок скинули.

— Угу, — кивнул Росляков. — И завтра за тобой сам товарищ Горбачев на самолете прилетит. Бананов тебе привезет, киви, пол-дыни и омаров в сметане.

Получив удовольствие от собственной шутки, он все же посчитал необходимым предупредить:

— Ты смотри, только начальнику в санчасти такого не ляпни. А то тут за одним год назад президент Миттеран из Франции прилетал. Так его как на правительственный аэродром увезли, так до сих пор никто и не видел. Наверное, сейчас где-нибудь на «дурочке» в Чите майонез кушает.

— Зря смеешься, Васька. Вот увидишь… — Виктор устало потянулся, опустил голову на подушку и снова закрыл глаза.

… Минула почти неделя. Часы на стене в кабинете врача в очередной раз пробили полдень.

Входная дверь приоткрылась и в палату заглянул контролер:

— Осужденный Рогов здесь?

Виктор дернулся на койке, как от электрического тока:

— Здесь я… Чего?

— Собирайся, счастливчик.

— Куда это?

— В спецчасть. Срочно! — Прапорщик подмигнул и добавил, совсем уже другим тоном:

— Вроде как, ты уже и не наш… В общем, с тебя причитается!

Еще не дослушав, Рогов сбросил с себя застиранное одеяло и начал торопливо одеваться. Руки дрожали, в глазах потемнело, колени подкашивались, но внутренне напряжение стремительно нарастало, и в ушах Виктора стоял свист полудюжины реактивных двигателей.

Казалось, из глаз вот-вот брызнут слезы.

— Неужели… неужели? — шевелил Рогов потрескавшимися губами.

Помещение спецчасти находилось в административном корпусе, в трех минутах ходьбы от «больнички». Виктор взбежал по ступенькам парадной лестницы, миновал показавшийся бесконечным коридор первого этажа с его тошнотворно-голубыми стенами и не дав себе времени отдышаться постучал в обитую рейками дверь:

— Разрешите?

— Да, пожалуйста.

Начальник спецчасти встретил его непривычно вежливо и даже предложил присесть.

— Итак, Рогов…

Дальнейшее с трудом воспринималось притупившимся сознанием. Виктор вообще мало что расслышал из того, что говорил хозяин кабинета:

— Верховный Суд Российской Федерации… по ходатайству…

Затем Рогов что-то подписывал, что-то невразумительно бормотал в ответ на поздравления и вопросы начальника спецчасти — но окружающее и тогда, и ещё много позже воспринималось им в некоем мутном, сероватом тумане.

Глава 3

На следующий день, 22 августа 1990 года, скрипя и повизгивая, как обычно, несмазанными роликами, откатились в сторону тяжелые металлические ворота «учреждения» УВ 14/5. Впрочем, к гражданину Рогову это уже не имело никакого отношения — как все нормальные, не киношные, люди, покинул он зону через двери контрольно-пропускного пункта.

Отбыв три года из назначенного судом «пятерика», двадцатисемилетний Виктор Дмитриевич Рогов очутился на воле, и не отходя далеко от КПП принялся осматривать и ощупывать самого себя с головы до пят.

— Эй! Чего потерял-то? — Окликнул его торопящийся на службу контролер. Это был тот самый некурящий прапорщик, который придумал использовать «ассенизатор» при недавнем инциденте с заложниками.

— Да так, Иваныч. Мелочь… — ответил Рогов. — Совесть ищу.

— Совесть?

— Вон, видишь — на стене плакат: «На свободу с чистой совестью»? Ну, я и хотел глянуть, очистилась она у меня, или нет. Да вот, чего-то никак найти не могу!

— Ш-шутник ты, Рогов.

— Когда три года назад к вам заходил — точно помню, что была… Ах, да! Вот, немного осталось.

Виктор в буквальном смысле повернулся к «зоне» передом, к лесу задом и демонстративно похлопал ладонью по выпершему из штанов собственному мужскому достоинству.

Контролер даже не посчитал нужным обидеться. Сейчас этот оскорбительный жест бывшего зэка относился не к кому-то персонально, а ко всей многочисленной лагерной администрации и охране, а значит лично на долю прапорщика выпадало не так уж и много.

Можно было не обращать внимания.

Иваныч так и поступил. Однако, сделав всего пару шагов в направлении вахты, обернулся и вновь окликнул Виктора.

— Ну?

— Ох, Рогов, Рогов… Мало ты крови у нас за три года выпил? Прапорщик укоризненно покачал головой:

— Уйти по-человечески — и то не можешь!

— А в чем дело-то? — Обиделся Виктор.

В ответ контролер молча ткнул указательным пальцем в то место, где висел уже обсуждавшийся плакат насчет свободы и чистой совести. Теперь там же, над вахтой, привязанный к крыше капроновыми веревками, болтался на ветру кусок фанеры с похабным изображением подмигивающей голой бабы. Корявая надпись гласила:

«С откидоном Вас, Виктор Дмитриевич!»

— Да уж, Рогов…

— Интересно, — Виктор почесал за ухом, раздумывая, сколько же пришлось заплатить корешам-«семейникам» за то, чтобы кто-то из солдат охраны привязал куда следует это художество.

Переведя взгляд на прапорщика, он пошарил рукой в кармане и вытащил оттуда несколько купюр — всю зарплату за отбытый срок:

— Слышь, Иваныч? Будь человеком, передай Ваське Рослякову четвертак.

Контролер помялся, переступил с ноги на ногу, стрельнул по сторонам опасливым взглядом и процедил:

— Ладно, давай.

Рогов сунул ему на пятерку больше и ещё раз взглянул на фанерное голое чудище над вахтой.

— Сам-то куда сейчас? — Поинтересовался для приличия контролер.

— Как это — куда? Домой, конечно! Это тебе, браток, в зону… А я, слава Богу, свое уже отсидел.

Не прощаясь, Виктор обернулся и зашагал в сторону поселка, на железнодорожную станцию, чтобы сразу же сесть на поезд до Ленинграда.

… От ворот колонии к станции вела широкая, ухабистая дорога, отсыпанная невесть когда из смеси мелкого гравия, песка и шлака. В начале своем она проходила по самому краю глубокого оврага, заглянуть в холодную бездну которого было жутковато даже самым отчаянным из местных смельчаков. На самом дне этой пропасти, сквозь пожухлую от постоянного недостатка солнечного света листву кустарника, просматривался узкий, извилистый ручей.

Поговаривали, что впадает он где-то недалеко в полноводную реку Альдой и называется Черным. Никто не знал, где именно берет ручей начало, но считалось, что за десятки, а то и сотни километров от этого места.

Разумеется, были у Черного ручья и свои жутковатые тайны, и свои легенды. Старожили уверяли, что является он единственной путеводной ниточкой, по которой чистый сердцем и помыслами путник может добраться до затерянной в глубокой таежной глуши староверской деревни. Якобы, живут в той деревне одни столетние старухи, занимаются ворожбой и никого постороннего к себе не пускают.

А уж слишком настырного искателя могут и погубить в пути до смерти!

Виктор остановился у самого края оврага и попробовал заглянуть в его холодную глубину. Ему захотелось воочию, самому увидеть ту таинственную водяную тропинку, о которой он так много слышал в последние годы от «вольняшек» и бывалых зэков.

Тропинку в неведомое…

Впрочем, овраг оказался глубже, чем можно было ожидать. Видимо, от непривычной высоты у Рогова закружилась голова, в глазах потемнело — и чувствуя, что теряет сознание, он вынужден был присесть на корточки. Упершись руками в землю, Виктор попытался справиться с приступом внезапно накатившей боли.

— У-у, злочинец! Душегуб, кровопийца! — Раскаленный воздух вокруг будто треснул пополам, наполнившись криками и поросячим визгом.

Виктор упал навзничь и сжал ладонями уши. Корчась в судорогах, не в силах произнести ни звука из-за подступивших к горлу потоков желчи, он уже готов был отдаться на милость удушливой фиолетовой бездны… И в этот момент чьи-то руки оттащили его в сторону от края оврага.

Через мгновение Рогов уже начал приходить в себя и даже узнал своего спасителя:

— Коваленко?

— Что с тобой, парень? — Это был тот самый контролер, который принес в санчасть известие о досрочном освобождении Виктора. — Уже успел нажраться? Во, народ!

«Сильно же я Господа прогневил, — подумал Рогов, пытаясь встать. — На ручей мне даже взглянуть не позволено…»

Но вслух ответил:

— Все в порядке. Спасибо! Все в порядке…

— Приступ? — Понимающе кивнул вчерашний добрый вестник. — Может, врача надо?

— Нет, Коваленко. Нет! Обошлось… Просто — жара, да? До Питера доеду — все пройдет.

— Тоже верно, — согласился контролер. Он отряхнул колени, заправился и готов уже был идти дальше:

— Дома, как говорится, и стены помогают. Легкого тебе пути, Рогов!

— Счастливо оставаться…

Вскоре Виктор добрался до станции. На примитивном перроне из битого кирпича, закатанного поверху тонким слоем асфальта, не было ни души. Впрочем, как и в зале ожидания крохотного одноэтажного вокзала.

«Обед». Изготовленная из подручного материала табличка почти полностью загораживала окошко билетной кассы.

— Серьезное дело, — хмыкнул Виктор, и собравшись с духом решительно постучал костяшками пальцев о картон.

— Ну, чаво? Чаво надо? — Проскрипел откуда-то из-за стены довольно противный старушечий голосок.

Рогов чуть наклонился, сдвинул в сторону табличку и пытаясь хоть что-то разглядеть внутри поскреб ногтем по мутному стеклу. С противоположной стороны на него возмущенно уставился чей-то глаз:

— Чаво безобразишь?

— Билет давай! — Рявкнул Виктор, что было сил.

Получилось довольно грозно, однако должного впечатления на обладательницу глаза и голоса не произвело.

— Не дам. Нюра в Сковородино уехавши, а я без ней на ентой аппарате, какие куды кнопки давить не знаю.

— Что же делать? — Растерялся Рогов.

— Завтра приходи.

Наконец, Виктор сообразил, с кем имеет дело. Бабка Агриппина являлась чуть ли не единственной достопримечательностью захолустной Тахтамыгды когда она родилась, не ведомо, но говорят, что свое столетие бабка справляла ещё перед полетом Гагарина.

Разумеется, в поселке её знали все. В соседней зоне — тоже.

На железнодорожной станции старуха числилась уборщицей, но на общественных началах вырастала иногда даже до поста начальника диспетчерской службы.

— Не могу я завтра, — пояснил Виктор.

— Чаво это? — полюбопытствовали из окошка.

— У меня поезд сегодня.

За стенкой послышалась какая-то возня, лязгнул дверной замок и из крохотного помещения кассы вышаркала бабка Агриппина.

— Эво-на! — с непонятным удивлением воскликнула она. — Никак, «откинулся», сердешный?

— Точно, — кивнул Рогов.

— Поди, намаялся за проволокой… — бабка вздохнула и подошла ближе.

— Да уж, насиделся.

— Ох, ироды, — покачала головой собеседница. — Не живется же вам по-людски-то! Давеча, вот, к арестантику одному мамаша евоная приезжала. Так вот, когда взад собиралась — и говорит мне: «Повидала я сыночка в последний раз. Ему ещё восемь годков отсиживать — поди, не дождусь…» И как в воду глядела, сердешная: часа не прошло, она прямо тута, на ентом вокзале и померла. Может, слыхал?

— Слышал, — кивнул Рогов и полез в кароман за «Примой». — Арефьева её была фамилия. Сам-то Серега Арефьев, когда о смерти матери узнал, в щитовой на триста восемьдесят вольт бросился… Убило его током! Так их вместе и схоронили, на кладбище тохтамыгденском.

Рогов закурил, и твердо решив во что бы то ни стало уехать отсюда ближайшим поездом, шагнул из зала ожидания на «перрон».

— Ты уж гляди, сердешный — боле не воруй! — Крикнула ему вслед бабка Агриппина.

— А я и не воровал, — отозвался Виктор…

Ближе к вечеру, когда солнце уже окончательно спряталось за поросшие чахлым орешником сопки, на станцию прибыл долгожданный пассажирский состав. Притормозив на минуту, будто специально для того, чтобы забрать с собой Рогова, поезд Хабаровск-Москва отправился по стальной магистрали дальше, на запад.

…Тяжелые колесные пары монотонно постукивали на стыках рельсов, время от времени неистовым грохотом заходились на стрелочных переводах площадки тамбуров — и чуть повизгивали перед семафорами тормоза.

Поезд стремился в Европу, а за окном в густых сумерках все ещё проплывали утесы и косогоры, заболоченные равнины, речушки и тихие лесные озера Приамурья.

Очень удачно получилось… Слегка нетрезвый, а потому добродушно настроенный бригадир за пятерку «сверху» оформил Рогову какую-то квитанцию — и Виктор сразу же стал полноправным пассажиром.

Теперь он сидел в одиночестве на нижней полке третьего купе полупустого вагона. Чуть влажное постельное белье, принесенное улыбчивой проводницей, лежало рядом нетронутым. На столе остывал стакан чая солоноватого, с характерным привкусом соды, а в алюминиевой кастрюльке дожидалась своей очереди парочка ресторанных бифштексов.

Попутчиков Рогову не досталось, да это и к лучшему — он хотел побыть в одиночестве, многое обдумать, что-то решить…

Как назло, мысли в голове не вязались:

— Наверное, устал.

Виктор выключил свет в изголовьи и не раздеваясь улегся прямо на полосатый, серый от времени матрац.

В полночь поезд притормозил у какой-то станции, постоял немного, но уже через пару минут снова тронулся в путь. В коридоре, сквозь шум и скрежет начавшегося движения, послышались чьи-то шаги — судя по цокоту металлических набоек на каблуках, по вагону шла женщина.

И тут же в дверь занятого Роговым купе довольно настойчиво постучали. Виктор встрепенулся, встал и потянул за ручку:

— Простите?

Прямо перед ним, в желтом сумраке дежурного освещения стояла аппетитная блондинка лет двадцати пяти. Удивленные, широко раскрытые глаза, густые ресницы, сочные губы… Водопад густых, мягких, немного вьющихся волос касается обнаженных плеч, а вязаная блузка готова, казалось, лопнуть на упругой груди. Между широким, вышитым поясом на талии и загорелыми ногами скорее угадывалась, чем виднелась черная юбочка.

Состав качнуло на повороте, и чтобы удержать равновесие девушка чуть расставила ноги — не выпуская при этом два тяжеленных, судя по всему, дорожных чемодана.

— Здравствуйте… ой!

У Рогова пересохло в горле. За этот непостижимо короткий промежуток времени он успел представить себя и свою неожиданную попутчицу в таких изощренных сексуальных позах, которые может подсказать только буйная фантазия недавнего зэка.

— Извините… Это третий вагон?

— Д-да, третий… Третий! — Засуетился Виктор с придурковатой улыбкой. — Пожалуйста, проходите. Располагайтесь…

Не дожидаясь ответа, он подхватил один из чемоданов и освободил проход в купе.

— Как хорошо, что вы здесь едете, — девушка прошла совсем близко, и Рогов почувствовал, что от неё почти неуловимо пахнет спиртным.

Для начала это было совсем не плохо…

— Уже так поздно, — продолжила девушка, присаживаясь на краешек нижней полки. — Все спят — и проводники, и пассажиры. А иногда так необходим кто-то сильный, надежный…

При этом попутчица не закинула ногу на ногу, как это делают все женщины, когда носят короткое, а небрежно расставила в стороны коленки и потянувшись всем телом откинулась назад.

Разумеется, Рогов почти против воли опустил глаза, и от увиденного в очередной раз лишился дыхания — окончательно, до звона в ушах и полной остановки сердца.

Наваждение…

— Если бы вы знали, как грустно, — блондинка махнула густо накрашенными ресницами. — Я студентка, учусь в Читинском педагогическом. На каникулы ездила в Урушу, к родителям…

— Я в Ленинграде вырос, — чтобы что-то сказать, пояснил Виктор. — А родился…

— Уруша — городок небольшой, — не обратив на его реплику никакого внимания продолжила девушка, — но там у меня много родных, друзей. А какой у нас там воздух чистый! Тишина какая!

— Да, это самое… тишина, — кивнул Рогов, чувствуя себя полным идиотом.

Собеседница аккуратно сдвинула опавшую на глаза прядь волос и кокетливо расстегнула верхнюю пуговицу блузки:

— Душно… Теперь вот — каникулы закончились, надо в институт возвращаться. Друзья все в Уруше остались, а я совсем одна в этом грохочущем, грязном составе!

— Ох, как я вас понимаю! Как понимаю! — Заголосил Виктор. И чуть было не забив по-жеребячьи копытом, решился:

— Но, надеюсь, я смогу помочь вам хотя бы чуть-чуть скрасить это скучное железнодорожное путешествие?

— Правда? — Обрадовалась девица. — О, вы такой… отзывчивый!

— Ну, конечно, — почти взвизгнул от возбуждения Рогов. — Я все, что могу…

— Вот и чудесно, — поджала губки та, что расположилась напротив. — У меня вообще-то билет в двенадцатый вагон. Но вы ведь знаете этих проводников… Ночью, особенно на маленьких полустанках, они не всегда открывают двери тамбуров. Вот мне и пришлось сесть сюда! Понимаете? И теперь придется идти на место через весь состав, тащить по вагонам эти чертовы тяжеленные чемоданы…

Еще не закончив произносить последние слова, девушка ослепила Виктора улыбкой, встала и налегке направилась вдоль коридора. Таким образом, судьба её неподьемной ручной клади была вверена попечениям услужливого идиота.

Минут через двадцать, взмыленный, как ломовая лошадь, Виктор вернулся в свой, показщавшийся ещё более пустым и скучным вагон. Прихватив из купе полотенце, он направился в туалет.

«Вот ведь гадина… Еще и денег пыталась сунуть за услуги. Вы, говорит, такой отзывчивый!» — Вспоминал Рогов, остервенело надраивая щеткой зубы. Вновь оказавшись в купе, он наспех проглотил один из бифштексов и с чувством глубокого омерзения допил остатки холодного чая. Расстелив постель, улегся на неё вниз животом и сунул руки пол подушку…

Все так же постукивали колеса, а за окном стояла почти непроглядная темень. Незаметно Виктор погрузился в вязкую дорожную дрему. Черные сны наползали — один тревожнее другого, пока наконец все разом не перемешались в непрерывном и тяжком ночном кошмаре.

Рогатые черепахи, огненный лис, затаившийся под кустом можжевельника, бегство, падение прямо на острые колья «волчьей ямы»…

Потом Рогов неожиданно взмыл под облака, и оттуда, с высоты орлиного полета, увидел самого себя. Увидел не теперешним, а совсем ещё карапузом, бегущим по мягкому, свежевспаханному полю. Поле тоже было знакомым — оно начиналось сразу же за домами того самого военного городка, в котором Виктор прожил до семилетнего возраста с родителями и старшей сестрой.

По-весеннему ласково светит солнце, с юга дует плотный, теплый апрельский ветерок — и кое-где на краю поля, в оставшихся после войны поросших вербой глубоких воронках с хрустом оседает последний, пористый снег. Заливается жаворонок, мимо проносится стайка стрижей…

Неподалеку Виктор увидел своего отца — веселый и сильный, он легко управлял норовящим выскользнуть в поднебесье самодельным воздушным змеем, не замечая, притаившегося за спиной огненного страшного зверя.

Чудовище, оскалив пасть, приготовилось к прыжку…

Рогов застонал и очнулся.

В купе по-прежнему было невыносимо душно и темно. Лишь изредка, когда поезд проходил мимо какого-нибудь спящего полустанка или железнодорожного перезда, сквозь грязное оконное стекло внутрь попадали неровные желтоватые отблески: в такие мгновения на стены и потолок выползали длинные, зловещие тени.

— Тс-с… Не тревожься, — прошептал девичий голос. Виктор почувствовал, как чьи-то нежные руки легли на его спину, аккуратно разглаживая кожу поползли вверх, нежно коснулись шеи и замерли на затылке.

Рогов попытался оторвать голову от подушки, но руки властно остановили его:

— Пожалуйста. Лежи спокойно… Я знаю, чего ты хочешь, но поверь ничего не получится. Твои душа и тело устали, ты слишком долго прожил в страхе и сомнении, прожил, не зная женского тела.

— Но…

— Избегни разочарований! И не волнуйся, это скоро пройдет.

— Откуда ты знаешь? И почему вернулась? Пожалела?

— Нет… Просто, сейчас я нужна тебе.

Виктор почувствовал, как невидимая собеседница села ему на ноги и её длинные, чувственные пальцы, разминая круговыми движениями мышцы по обе стороны позвоночника, опустились до поясницы.

Девушка томно вздохнула:

— Недавно из колонии?

— Да. Вчера утром освободился… А как ты догадалась?

— Уруша — это ведь совсем рядом. Ох, как много за свою жизнь навидалась я таких вот, возвращающихся домой! А отличить бывшего зэка несложно: цвет кожи, блеск в глазах, даже запах особый… И все поначалу стараетесь быть предельно вежливыми, предупредительными.

Девушка наклонилась и поцеловала Виктора в шею. При этом он спиной ощутил прикосновение обнаженной прохладной груди:

— Это тебе за то, что не бросил меня одну среди ночи, с этими проклятыми чемоданами.

Рогов опять попробовал перевернуться, но собеседница не позволила:

— Лежи! Просто — постарайся заснуть, хорошо? Считай, что ты мой маленький бедный братик. Завтра, когда поезд придет в Читу, я сойду с него, а ты будешь сладко спать…

— И что же? Мы больше никогда не увидимся?

— Почему же…

— Кто ты? Откуда? — Только сейчас Виктор с изумлением понял, что уже слышал обращенный к нему женский голос. Гораздо раньше, задолго до этой полуночной встречи в поезде!

Сначала сквозь мерный перестук колес ушей его достигло конское ржание, далекий звон тетивы сменился ударами сабель, а затем все вокруг заполнил запах степного костра. Возникло радостное ощущение полета, Рогову показалось, что ещё чуть-чуть — и он вспомнит, когда и где это было, но…

Девушка наклонилась над уже спящим Виктором и поцеловала его в полуоткрытые губы:

— Пройди свой путь до конца. И… возвращайся.

Глава 1

— Вот так, Мария Николаевна… Правильно! Сейчас лучку добавим, тертой морковки — и немножечко мелко нарезанной черемши.

— Черемши?

— Это мой секрет! Черемша придает блюду такой, знаете, пикантный аромат. Рыба получается сочной и очень-очень вкусной.

— Удивительно. Никогда бы не подумала… Надо же, черемша! Я-то обычно к рыбе чеснок добавляю.

— Ну, что вы, Мария Николаевна! Чеснок не надо ни в коем случае — он для рыбы слишком резок, агрессивен, я бы сказала. А вот черемша… Ой, извините. Кто-то в дверь звонит.

Хозяйка, мать Виктора Рогова, оставила кухню на попечение подруги и выглянула в коридор:

— Витю-юша! Витюньчи-ик! Голубочек мой… Кто-то ещё пришел, открой пожалуйста.

Сын еле-еле расслышал просьбу сквозь веселый гомон гостей, уже собравшихся к праздничному столу по случаю его возвращения:

— Хорошо, мамуля. Иду!

Пройдя через прихожую, Рогов поинтересовался:

— Кого надо?

За дверью молчали, и пришлось повторить:

— Ну, кто там еще?

— Шеварднадзе.

— Какой Шеварднадзе? — Не понял Виктор.

— Эдуард Амбросьевич! Какой же еще…

Рогов отворил. На пороге стоял и довольно скалился высокий, светловолосый парень в форме прапорщика погранвойск.

Звали гостя Павел Симонович Ройтман, и Виктору он доводился двоюродным братом.

— Здорово!

— Приветик.

Родился Паша в один год с Роговым, но в Ленинграде. И не на окраине, а в самом центре — в одной из комнат огромной коммунальной квартиры. Дом был ещё дореволюционной постройки, аварийный, и сколько себя Павлик помнил, витал над ним дух скорого, но так и не состоявшегося капитального ремонта.

С детства Паша был робок и деликатен. Отчаянные, звучные мальчишеские поступки, вроде вытаптывания цветов на клумбах или спускания соседской кошки по водосточной трубе, всегда давались ему с неимоверным трудом.

Разумеется, это не способствовало его авторитету в глазах сверстников. Поэтому, Павел прямо из кожи вон лез, чтобы изжить в себе издержки хорошего семейного воспитания и заработать репутацию дворового хулигана — но дальше того, чтобы исподтишка наступить случайному прохожему на пятку и не извиниться, дело так и не продвинулось…

Таким образом, во взрослую жизнь Паша Ройтман всупил с аттестатом о среднем образовании, незаконченной музыкальной школой по классу трубы и твердой уверенностью, что все законы писаны для дураков и трусов.

Это его убеждение полностью разделяли и двое ближайших друзей, одним из которых считался двоюродный брат Виктор, а другим — некто Ян Карлович по прозвищу Папа Карла, сосед по дачному участку.

Этот самый Карла был всего на несколько лет старше Ройтмана, но к началу восьмидесятых уже заработал в определенных кругах репутацию восходящей звезды экономического криминала.

Рогов же наоборот — поражал неустанно воображение Павла дерзостью планов и рассказами о мнимых победах на любовном фронте.

— Деньги — это не проблема! — Отмахивался Виктор от досужих вопросов. — Хочешь, грабанем сберкассу?

Ройтман кивал: он готов был на все, лишь бы вместе. Но в последний момент запланированный налет всегда почему-то срывался, и до следующей роговской затеи приятелям предстояло довольствоваться тихими, почти безобидными жульничествами по сценариям Папы Карло.

С Карлой было спокойнее и сытнее, с Виктором же — опасно, но интересно…

Впрочем, с самого начала не обходилось и без неприятностей. Ройтман и теперь, как кошмарный сон вспоминал забаву школьных лет — продажу единых проездных билетов, которые Ян Карлович рисовал о ночам шариковой ручкой. Труд был титанический, но под утро старший товарищ, с гордостью в подслеповатых от бессонной ночи глазах заявлял, что легких денег в природе не существует совсем.

Сама же реализация «липы» выпадала, разумеется, на долю Павлика. Шныряя в людском потоке, каждый раз на новой станции метро, он предлагал дешевые «проездные» ротозеям и жадинам — пока, в конце концов, не нарвался на уже разок осчастливленного им дядечку. Тогда удалось отделаться легким испугом, парочкой подзатыльников и изжогой от сьеденных «для науки» билетов.

От следующей затеи пострадал Виктор.

Карла удумал организовать сбор народных денег на памятник Владимиру Высоцкому. Приятели расположились прямо на ступеньках у входа в гостиницу «Пулковская», включили магнитофон с записями покойного… Дело пошло, но через пару дней весь этот цирк надоел кому-то из администрации и «благотворительный фонд» выпроводили вон. А Рогову, как самому активному, при этом ещё здорово подбили глаз и намяли бока.

А потом была великолепная авантюра со сдачей внаем совершенно чужой пустующей квартиры в новостройках… Куш оказался неплох, но вырученные деньги, как все хорошее в этой жизни, закончились очень скоро.

… Помнится, Рогов тогда позвонил Павлу домой:

— Пункт приема стеклотары, — ответил Ройтман нахальным басом.

— Алле, Паша?

— Нет-нет, какой Паша? Это не он… А чего нужно-то?

— Слышь, перестань дурачиться! Это я, Виктор.

— А, Витек… Здорово! Не признал, богатым будешь. Ты где?

— Здесь, неподалеку. Сейчас зайду, дело есть.

На улицы медленно наползало серое ленинградское утро. Ничего особенного, так — утро, и все.

Рогов бросил трубку на рычаг таксофона и зашагал к метро. Привычно проехав Московско-Петроградской линией, он поднялся наверх и вскоре был уже во дворе у Павла.

Надо отметить, что незадолго перед этим любящие родители подарили Павлику подержанную чехословацкую «Яву» — на радость сыну и на беду окрестным пенсионерам. Гаража, естественно, у Ройтманов не было, поэтому держать мотоцикл приходилось прямо в полутемном коридоре коммуналки. Впрочем, жалея соседей по квартире, на дому Павел производил только мелкий ремонт своего «стального коня», а серьезные технические проблемы решал во дворе-колодце.

Сегодня он занимался зажиганием. Что-то, видимо, не получалось, и Павел с яростной матерщиной то глушил двигатель, то снова запускал его на полную мощность.

Рогов подошел к мотоциклу и дождавшись относительной тишины положил руку на кожаное сиденье:

— Шикарная у вас тут акустика… Как народ — не жалуется?

— Да пошли бы они… Прибегали уже, собираются в ЖЭК заявление писать. И в милицию!

— А ты что?

— А ничего! — Павел разогнулся, вытирая о тряпку испачканные смазкой руки. — Я всех выслушал, пообещал, что больше не буду.

— А если опять прибегут?

Виктор увидел, как его двоюродный брат залезает в седло.

— Если прибегут… — Ройтман азартно дернул за рычаг — и его собеседник еле успел зажать руками уши. Когда рев затих, последовало продолжение:

— Если прибегут, я их опять выслушаю. И опять пообещаю, что больше не буду. Понял? Главное — пар спустить, мне ведь с мотоциклом все равно никуда не деться.

— Да уж! Ты как насчет переговорить?

— Ну, давай. Выкладывай! — Предложил Ройтман. — Что там у тебя созрело, насчет сладкой жизни?

И Виктор выложил:

— Вот. Смотри…

На сидении «Явы» появился кустарного производства малокалиберный пистолет, приспособленный под патрон кругового воспламенения и внешне похожий на ТТ.

— Ты чего? Совсем обалдел? — Зашипел Павел на брата, моментально прикрыв оружие грязной тряпкой.

— А, он все равно не стреляет, — отмахнулся Рогов. — Боек сбит…

Ройтман молча и вопросительно смотрел на Виктора.

— Знаете ли вы, молодой человек, что в нашем славном портовом городе-герое существует один чудесный магазин с поэтичным, я бы даже сказал — горьковским названием «Альбатрос»?

— Почему это — с горьковским?

— Ну, — смутился Виктор, — хрен его знает… Это так, к слову. Буревестник, альбатрос — какая разница? Дело в другом.

— В чем же?

— Видите ли, кузен…

По сути, предложение Виктора сводилось к тому, чтобы припугнуть и ограбить кого-либо из «насосаных» сверх меры спекулянтов-фарцовщиков которых, по наблюдениям Рогова, было всегда полно именно у «Альбатроса».

В те времена магазин торговал фирменным дефицитом на пресловутые морские «боны» и, естественно, на асфальтовом пятачке перед его входом с утра до вечера копошились любители криминальных и нетрудовых доходов.

Нельзя сказать, что Павел встретил идею Рогова с энтузиазмом. Однако по мере того, как первоначальный замысел обрастал подробностями и конкретными «техническими» деталями, неуверенность его сменилась азартом и радостным возбуждением.

Тем более, что главная роль в намеченном вооруженном грабеже должна была достаться Виктору, а на долю его двоюродного брата-мотоциклиста выпадало только транспортное обеспечение операции.

Рассчет Рогова строился на том, что спекуляция — бизнес деликатный и сугубо индивидуальный. Предполагалось, что Павел привозит Виктора к магазину и по возможности не выпускает из поля зрения. Виктор же выберет фарцовщика побезобиднее, чтобы легко было справиться и под предлогом покупки товара удалится с ним в укромное местечко. Там, вместо примерки и рассчета, спекулянту предьявляется пистолет и предоставляется право выбора: кошелек или жизнь… После этого останется только забрать шмотки и и деньги, сесть на Пашкину «Яву» и побыстрее смотаться как можно дальше.

— Усек?

— Да, в общем-то… — Ройтману было все ещё страшновато, но ему в голову не могло прийти, что и самого Виктора от его собственной идеи вооруженного грабежа то и дело прошибает холодный пот.

— Ну, что? Подписываешься?

— Если прижмут — хана, — для очистки совести напомнил Павел. — Это ведь не билетики липовые в метро продавать!

Впрочем, видно было, что он уже согласился.

— Брось! Да кто прижмет-то?

— Менты.

— Да местная фарца их всегда за квартал чует! Разбегаются сразу же… А если все на месте — значит, тихо.

— Логично, — кивнул Паша. — Я вот ещё что хотел спросить… Деньги-то у нас есть? Спекулянт — не дурак, он сначала убедиться захочет, что покупатель не пустой.

— Мне нравится ход ваших мыслей, коллега, — усмехнулся довольный Рогов. — Порядок!

Завхлопывая последнюю лазейку для отступления, расстегнул куртку:

— Глянь-ка… Впечатляет? — Из нагрудного кармана торчала толстая, перехваченная банковской бандеролью пачка «пятерок».

— Откуда? — Открыл рот Павел. Похоже, наличие у брата солидной суммы денег удивило его куда больше, чем незаконный «ствол».

— Фуфло, — отмахнулся Виктор. — «Кукла», сам понимаешь. Сверху и снизу, конечно, купюры настоящие, внутри бумага… А ленту я возле сберкассы подобрал.

Вот теперь в Пашкиных глазах авторитет брата вырос до небывалых высот. Этим, последним, штрихом Рогов лишил его остатков сомнения и страха перед предстоящим делом.

— Номер надо будет грязью заляпать, — оглядывая мотоцикл, констатировал Ройтман. — И вообще — лучше все же подольше потом в тех краях не появляться… Когда поедем?

— А сейчас.

— Прямо сейчас? — Коленки Павла противно задрожали, и он зачем-то нервно оглянулся по-сторонам.

— Эй, ты чего? Куда смотришь-то? — Виктор тряхнул брата за ухо.

— Да так… померещилось.

— Может, боишься? А, Пашка?

— Поехали!

Отступать было поздно и незачем.

… Путь до Главных ворот морского торгового порта много времени не занял. Неподалеку от «Альбатроса» Виктор слез с мотоцикла и дальше пошел пешком, велев Ройтману держаться поблизости и двигателя не глушить.

На асфальтовом «пятачке» перед магазином, в самом конце Двинской улицы привычно суетился деловой народец. Человек сорок — даже больше, чем ожидали братья-разбойники.

Все было тихо, мирно, благородно… Неискушенному прохожему даже могло показаться, что это отработавшие смену рабочие-портовики устраивают локальные междусобойчики, чтобы скинуться на бутылку и потом разойтись по пивбарам и винным магазинам.

Однако, обычные забулдыги, соберись они тут в таком же количестве, обложили бы окрестности столь отборным и красочным матом, что не только людские уши — даже у трамваев повяли бы токоприемники.

А эти — нет! Культурная публика…

Подойдя ближе, Виктор сначала прошелся туда-сюда, а потом с чуть растерянным видом провинциала уселся на металлическое ограждение блеклого газона. При этом куртка его распахнулась, представив заинтересованным взорам «кукольную» приманку.

Долго ждать не пришлось.

От толпы спекулянтов отделился коренастый парняга лет двадцати пяти:

— Чем-то интересуемся? Может, помочь? Спросите, не стесняйтесь.

Виктор оценивающе оглядел потенциального «терпилу»: килограммов под восемьдесят, ростом повыше, да и морда какая-то не слишком мирная.

Отрицательно помотав головой, он дождался, пока спекулянт отойдет и пересел подальше от входа.

Грабить, почему-то, расхотелось. Но возвращаться ни с чем на глазах у маячащего неподалеку Ройтмана тоже было неловко.

Думы Виктора прервал дежурным вопросом следующий спекулянт. Этот оказался росточком пониже первого, но тоже особого доверия не вызвал.

Пришлось отказаться и от его услуг, после чего минуты потянулись старой пеньковой веревкой — долго и бестолково. Сырой ветер с залива окатывал и без того застуженную поясницу, постепенно унося вместе с теплом и готовность к подвигам.

— Джинсами не интересуетесь? — Перед Роговым нарисовался худой очкарик со всклокоченной шевелюрой и тяжелым портфелем в руке.

— А что у тебя за штаны-то? — Душа Виктора запела в предчувствии долгожданной удачи. — Какая фирма?

— Есть «Вранглер», есть «Монтана», есть «Ли», очень хорошие… заголосил спекулянт.

— Почем?

— Цена нормальная, по сто пятьдесят любые!

— Самопал? — Изображая знатока, сдвинул брови Рогов.

— Обижа-аете… Привозной товар, прямо с судна, из рейса.

— И все лэйблы есть?

— А как же! — Не унимался фарцовщик, мысленно благодаря Господа, что послал ему такого идиота. — И лэйблы, и зипера, и все сайзы. Двойной шов… Не хотите примерить?

У Виктора екнуло сердце — ну, прямо, как по заказу!

Стараясь унять дрожь нижней губы, он набрал в грудь побольше воздуха:

— Что же. Можно, конечно, померить… Где тут у вас?

— Да где угодно! Где угодно… Лишь бы народу поменьше. А то ведь, сами знаете — не дай Боже, менты.

— Так куда идти-то?

— Вон, хоть бы туда, в тот подьезд.

Рогов против «того подьезда» ничего не имел. Еще неделю назад, проводя разведку предстоящего поля боя, он убедился, что сделки местными спекулянтами чаще всего совершаются именно в этом «парадняке».

Идеальное место — к тому же, со вторым, запасным, выходом на противоположную сторону.

— Ладно, пошли.

Краем глаза Виктор заметил, что его действия не ускользнули от внимания Ройтмана. Паша медленно тронул мотоцикл с места, и ясно стало, что события теперь будут развиваться по своей собственной, неумолимой логике.

Изменить что-то было уже не во власти Рогова. В каком-то душном оцепенении преодолел он вслед за фарцовщиком расстояние, отделявшее их от «примерочной».

— Прошу, — очкарик придержал дверь и пропуская спутника вперед.

— Ага, — выдавил из себя Виктор, толком даже не представляя, что сделает в следующее мгновение.

Однако, оказавшись внутри полутемного помещения, он как можно ловчее рванул из-за пояса «ствол» и развернулся к жертве:

— А ну, гони бабки, козел!

— … гони бабки, козел!

Сначала Виктор подумал, что ответило эхо. Однако, в следующий миг увидел нацеленный прямо в лоб ствол огромного револьвера.

«Вот и все, — подумал он. — Допрыгался на хер…»

Осталось только зажмуриться и ждать выстрела.

Впрочем, ожидание затянулось. Рогов приоткрыл глаза, и испытал новое потрясение: фарцовщик, забившись в угол, нервно трясся всем телом и что-то бормотал себе под нос.

Глаза его были закрыты, очки запотели, а револьвер валялся рядом, на заплеванной плитке пола.

Еще несколько драгоценных мгновений Виктор потратил на то, чтобы найти хоть какое-то обьяснение произошедшему. Может, спекулянта ударил кто-то третий? Ну, скажем, по башке, из-за угла… Неужели Пашка подоспел?

Виктор огляделся, но в подьезде больше никого не было. Тогда он ткнул очкарика носком ботинка:

— Ты чего? Слышь?

— Не надо! Не надо… — затрясся бедолага. — Не стреляйте, я не хотел! Я нечаянно… Это они сказали, чтобы я деньги отнял, а мне и не надо совсем!

— Чего тебе не надо? — Все ещё не понимал Рогов.

— Ничего не надо! — Человек на полу открыл глаза и умоляюще посмотрел на Виктора. — Я же честный спекулянт, не грабитель… А они заставили, сказали, мол, раз проиграл — давай!

— Как проиграл? Кого?

— Ну, в карты, в «деберц». Понимаете? Мы от скуки по сотенной, вот я и проигрался, а Лысый… Это он, гад! Говорит — давай…

— Ах ты, падла! Геморрой вонючий, — теперь в голосе Виктора зазвучала радость полного понимания, и его сразу же понесло:

— На мента кинулся?

— На кого? — Поперхнулся очкарик.

— Ты дурочку-то не валяй! Нападение на сотрудника органов, при исполнении…

— Я не знал, честно! Клянусь! — Рогову показалось, что спекулянт сейчас потеряет сознание. — Я не знал, что вы опер…

Увидев, что Виктор поднял с полу револьвер, он засуетился:

— Это не настоящий! Зажигалка, понимаете?

В этот момент дверь подьезда со скрипом приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась чья-то незнакомая Рогову морда.

— Ну, чего там у тебя? Все пучком? — Спросила морда неизвестно кого.

— Стоять! — Перепуганный Рогов направил на дверь сразу оба ствола своего пистолета и «трофейного» револьвера.

Морда исчезла, однако в углу зашевелился фарцовщик.

— Стоя-ять! — Заорал ещё громче Виктор и, не зная, что делать дальше, начал угрожающе щелкать курками над его головой.

Тот, окончательно ошалев от ужаса, понял команду буквально, вскочил и ввытянулся по стойке смирно.

— Лицом к стене, руки на затылок, ноги на ширину плеч… — Рогов не был уверен, что говорит все, как положено, однако времени вспоминать фильмы про милицию уже не осталось. — Н-на! Н-на, мудило!

Влепив под зад «арестованному» пару безобидных пинков, он бросился к выходу из парадной.

— Витя, давай! — Рядом, буквально в двух шагах поддавал газку своей «Яве» преданный Ройтман. — Побыстрее, пожалуйста, а то нам сейчас…

Со стороны «Альбатроса» к братьям-разбойникам уже приближалось человек десять мужчин серьезного вида. Во главе, почему-то, с сержантом милиции видимо, спекулянты вытащили его по такому случаю из местного пикета.

— Поехали, Паша… Гони, блин!

Ройтман вылетел на оперативный простор, и не делая различия между проезжей частью и тротуаром понесся вдоль по Двинской улице. Лихо перемахнув через Обводный канал, он воткнул мотоцикл между двумя встречными трамваями и на красный свет оказался за перекрестком.

— Ты чего? — Завопил Виктор. — Сбавь скорость, убемся ведь!

— Не убьемся! — Ответил Павел, но дальше они поехали все же чуть помедленнее. А когда впереди показалась арка родного двора-колодца, он вообще остановился:

— На фиг… Хватит! Какие тут, блин, грабежи, а? Да я пока тебя сегодня ждал — чуть не обосрался.

— Обошлось же…

— Хватит. Не могу я! Понял? Все. Лучше уж Карлины билетики лохам продавать.

… А сейчас Паша Ройтман стоял в дверях — заматеревший, конечно, но все такой же застенчивый и безобидный с виду. Только темные мешки под глазами: то ли от бессонницы, то ли по причине злоупотребления спиртным.

— Здорово, братан. Здравствуй! — Радостно обнял его Виктор. — Хорошо, что пришел… Все уже в сборе, даже сам Ян Карлович не забыл — изволил пожаловать собственной персоной. Видал? Вон, у окна салаты втихаря пробует.

Запоздавший гость разулся, прошел в комнату и сразу же уселся за стол:

— Ну, будем здоровы! С возвращением, Витян.

Веселье началось. Народ звякнул рюмками, выпил и потянулся за закусками. Потом повторили, потом выпили по третьей, по четвертой…

— Ты как сам-то, Витек? — Вяло ковырнул тарелку с горячим Ройтман. Гадко там было, да?

— По-всякому, Паша… Конечно, место суровое. Не каждый выживет, понял? Ты бы, со своим характером… — тут Рогов красочно и не особо стесняясь в выражениях обрисовал собеседнику переспективу его социально-полового статуса «на зоне».

Да так, что Ройтман поперхнулся и замахал руками, словно отгоняя мух. Виктору даже стало жаль родственника:

— Ладно, не обижайся… Это у меня теперь шуточки такие. Расскажи, лучше, что у тебя-то новенького? Семья, дети? Гляжу, при погонах!

— Расскажи, расскажи, Пашенька, — встрял в разговор Ян Карлович по прозвищу Папа Карла. — Поведай миру!

Ройтман пожал плечами, и Виктор вопросительно посмотрел на третьего их собеседника, ожидая продолжения.

— Он у нас теперь большо-ой человек, — пояснил тот, подкладывая себе в тарелку салат из дефицитных кальмаров. — Шишка, одним словом! Сидит на Шпалерной, в ихнем управлении. Музеем заведует. Хи-хи… Почти, можно сказать, директор Эрмитажа.

— Да ну! — Удивился Рогов и обернулся к брату:

— Ты же, вроде, в порту, на таможне ошивался? Выперли, что ли?

— Да так, — поморщился от неприятной темы Ройтман. — Ерунда, в общем… А музея-то — всего две сабли, да один орден. Остальное — декреты всякие, бумажки… Даже спереть нечего. Сижу там, как дурак — штаны казенные протираю. Скукота! Зарплату — и то во-время не платят. Так что, приходится по вечерам халтурить, пассажиров на «запорожце» возить.

— Значит, так теперь живешь…

— Живу. Как все… Чего рассказывать-то?

— Пьешь?

— В каком смысле?

— Водочку… Сильно пьешь? — Уточнил Рогов, которого жизнь научила почти безошибочно распознавать людские пороки.

— Ну что вы, Виктор! Скажете тоже… — слишком уж явно обиделся Ройтман.

— Попивает, попивает, — подтвердил зловредный Папа Карла. — И не просто попивает, а жрет её, родимую, что ваша хавронья!

— Ян Карлович! Я бы попросил тебя…

— Ладно, все свои. Слышишь, Виктор? Ему нет бы накушаться тихо, да спать уйти. Обязательно ведь на подвиги тянет, за руль! Тут на днях, говорят, гаишники его тормознули на Краснопутиловской.

— Пьяного?

— Естественно! Улица глухая, вот он и решил по ней вечерком к отчему дому пробираться. Даже фары, мудак, загасил — чтобы машину не видно было. Ну, менты его за отсутствие освещения в темное время суток и остановили. Открывают дверцу — а там Павлик, в дрыбадан. Начали вытаскивать — ни в какую! Плюется, толкается, ногами машет…

— Не было этого!

Ройтман сидел красный и злой, но Ян Карлович только отмахнулся:

— Чего он им только не орал… И «где мой именной маузер?», и «на мое место встанут тысячи»! В общем, влипнуть должен был капитально, однако… До сих пор понять не могу, как это тебе, Пашенька, права водительские вернули?

— Да что же это такое? — Застонал Ройтман. Дождавшись, когда все отсмеются, он перешел в наступление:

— Сами вы, голубчик, лошадка темная! Лучше, про себя расскажите.

— А что? — Заинтересовался Виктор.

— Годы не стоят на месте, любезный братец. Идут, родимые! Идут… Ян Карлович буржуем заделался, гидрографию свою забросил к чертовой матери, и теперь богат до неприличности. Деньги лопатой гребет, а как был жидом, так и остался!

— Это кто из нас ещё жид! — Возмутился Папа Карла. — Сам ты…

— Шапку его итальянскую помнишь? Такую кургузую, на рыбьем меху?

— Ну, — кивнул Виктор.

— Он же её ещё до того, как тебя посадили, купил. Который уже год носит… Я его недавно, ради хохмы, попросил эту шапку по-дружески продать. Так он такую цену заломил! В комиссионке — и то раза в два дешевле.

Теперь обьектом для насмешек стал Папа Карла, и мстительный Павел решил взять реванш:

— Про машину не слышал? Хотя, конечно… Привез он с последнего своего рейса, из Голландии, «форд-сиерру». Поставил под окном — любуется! По вечерам сидит в нем, дорогие сигареты курит, музыку слушает, а на работу в общественном транспорте добирается. Чтобы, значит, ходовую часть не повредить. Или кузов не поцарапать… Кстати, ещё как он в транспорте ездит — это особая история! Купил один-единственный талон, прокомпостировал и таскает повсюду в кармане. Зайдет в троллейбус или в трамвай, встанет возле компостера и ждет, пока кто-нибудь не попросит пробить. Чужой, свеженький, прокомпостирует — и себе, а свой задроченный, с несхожими дырками, возвращает: «Будьте любезны!» Все: «Ой, спасибо, спасибо!» — кто же будет рассматривать? Так и ездил почти год, пока контролеры из трамвая не выкинули.

— А чего же выкинули-то? — Давясь от хохота спросил Виктор.

— А, махнул рукой Папа Карла. — От компостера отойти не успел. Там и накрыли, волки позорные!

… В этот счастливый для недавнего зэка Рогова день пили и гуляли ещё много и долго. И разошлись далеко за полночь.

Проводив последних гостей, Виктор небрежно завалился на старенький свой диван:

— Ну, здорово дружище… Давно не виделись.

Усталость и хмель застолья ломили тело, но сон отгоняла череда мыслей о прошлом и будущем. Очень хотелось Рогову в ту ночь, чтобы будущее его оказалось светлым и ласковым.

Незаметно, Виктор все же задремал.

Глава 2

В следующий понедельник, ближе к обеду, на квартиру Роговых заявился участковый.

Позвонил в дверь, представился по всем правилам и без приглашения проследовал на кухню. Разложив бумаги, он с плохо скрываемым интересом уставился на Виктора.

— Что? — В свою очередь спросил тот, усаживаясь напротив.

Неприятный холодок пробежал по телу и замер под сердцем. Конечно, следовало ожидать, так уж заведено, хотя…

— Формальность.

— Неужели без этого нельзя?

— К сожалению, — развел руками участковый. — Не обессудте! По закону положено.

— Ну, раз положено… Меня что — под надзор?

— Нет-нет! — Поспешил успокоить незваный гость. — Ни о каком надзоре речи не идет. Это раньше было, а сейчас… В общем, никому ничего не надо. Хотя, условно-досрочное освобождение…

— Извините! — Поднял палец вверх Рогов. — Не совсем так. Я освобожден не досрочно, а по решению Верховного Суда.

— Как это?

— Срок мне «срезали», в чистую!

В недоуменном молчании участковый вновь перелистал свои бумажки:

— Да. Так точно! Ну, тем более — вам беспокоиться не о чем. А с меня уж не взыщите — работа такая.

— Чего уж… — немного отмяк душой Рогов. — Слушайте, а может — пивка?

Гость неожиданно легко согласился:

— А что? Можно. Время к обеду, почему бы и нет?

Виктор сноровисто чмокнул дверцей холодильника, и место казенных бланков на столе заняли две бутылки «жигулевского». Появился и огромный вяленый лещ.

Слетели пробки:

— Ну-с, начнем!

— Да вы подлещика, подлещика оцените, — порекомендовал хозяин, опустошая вслед за участковым стакан золотисто — пенной жидкости.

— Чудно… Знатная рыба! Высушена авторитетно.

— Еще бы! Украинский подлещик-то, не просто так. Там солнце палит будь здоров!

— Прислали?

— Вчера. Посылку поездом получил от родственников. По отцу…

Полтора часа застолья промчались легко и быстро.

Первую пару бутылок сменила вторая, а уже потом, как-то вполне естественно и незаметно, вслед за пивом в ход пошел выставленный Роговым самогон.

— Ты знаешь, Серега, как хохлы его называют?

— Не-а, — участковый давно уже снял и туфли, и китель, и галстук, но вел себя вполне прилично.

— Чамар!

— А, гы-ы! Круто. Главное — соответствует…

— Считаешь?

— Конечно. Его же иначе и не назвать. Нет, Витя, ты только вслушайся: ч-чамар-р!

— Сильно, — кивнул Рогов. — Иначе и верно — никак… Восемьдесят «оборотов», это же уважать надо!

— Да-а, — протянул участковый и вслед за хозяином опрокинул в рот очередную стопку. — Бр-р-р! Умеют делать, собаки.

— Обязаны уметь, — строго подтвердил Виктор. — Национальное ремесло. Это тебе не поляки какие-нибудь, или немцы — хохлы! Звучит гордо.

— Слушай, — спохватился гость, — так, все-таки, на хрена ты из армии ушел? Чего не хватало?

— Бляха-муха… Обьясняю же тебе, обьясняю, а все как об стенку горох. Меня же прямо из армии — фьюить! — и посадили.

— Да ты что?!

— Ну, точно.

— Дела-а… Ни с кем не считаются! Эдак, скоро дело и до министров дойдет. Как думаешь?

— Вряд ли, — поморщился Рогов. — Ворон, Серега, ворону в зад не заглядывает.

Участковый прыснул, но тут же осекся:

— Ты поосторожнее на такие темы… Слушай, а если бы не посадили остался служить?

— Нет. Вряд ли… Не остался бы!

— Почему?

— А ты почему не остался? Говоришь ведь, тоже военное училище закончил? Танковое?

— Ну, я… — развел руками гость. — У меня совсем другое дело, сугубо частный случай, можно сказать. Посмотрел бы я на тебя, где бы ты оказался, если бы дочку командующего округом трахнул! А после ещё и жениться отказался.

— О, — уважительно наполнил стопки Рогов. — Серьезное дело… За такие шалости папашка её мог тебя и к стенке поставить. Говорят, и такое случалось!

— Случалось, — приосанился бывший танкист, а теперь участковый инспектор:

— Считаю, ещё повезло, что меня только из доблестных вооруженных сил поперли.

— Может, стоило все-таки жениться? Служил бы сейчас у тестя-генерала под крылышком…

— Ни за что! Свобода дороже. Я бы скорее сам с себя погоны лейтенантские сорвал, чем силком в ЗАГС, понял? Лучше бы под собственный танк лег, чем ещё раз с этой… Квазимордой.

— А чего же ты её тогда трахнул?

— Пьяный был, — вздохнул гость. — В говнище.

— Ну, тогда ясно, — Виктор кивнул. — Тогда уж лучше танк.

Посмеялись, и под тост за содружество родов войск выпили ещё по стопке. А к пяти часам вечера последняя бутылка печально звякнула в ведре для мусора.

— Слушай, Витек…

— Ну?

— Мне все-таки что-то написать надо.

— Пиши, — согласился Рогов.

— А что писать-то?

— Хер его маму знает… Кто из нас мент — ты или я?

— Не-е… Не я — это точно! — Заверил гость. — Путаешь ты все… Я офицер бронетанковых войск, понял?

— Был. Был офицером… А теперь ты, Серега, обыкновенный участковый милиционер.

— Да? — Расстроился собеседник.

— Абсолютная правда, — вздохнул Виктор.

— Печально, печально. А ты тогда кто?

— Я? Я — офицер железнодорожных войск. Был… А теперь — зэк! Но вообще-то, тоже бывший. — Теперь настала очередь Рогова прослезиться:

— Из «бывших» я, Серега!

— Не, Витек, перестань… Какой же ты зэк? Ты не зэк! Ты — Витек. Мужик, настоящий вояка!

— Был. Да весь вышел… Поэтому — пиши!

— Не буду. Не буду ничего писать, и не уговаривай! Не желаю… Что я тебе, писарь, что ли?

— Пиши, дурак. Пиши, а то уволят тебя из этих… внутренних органов.

— Не уволят. Хош на спор? Не уволят! В ментовке сейчас и так работать некому.

— Пиши, говорю.

— Ладно, уломал, — согласился Серега. — Чего писать-то?

— Ну, как там у вас положено: фамилия, адрес, размер ботинок…

— Хорошо. Фамилия?

— Чья? — Вытаращился Виктор.

— Ох, извини… Я уже её, вроде, где-то записывал? А, вот! Длинная какая-то. Двойная… Так ты Левшов или Рогов?

— Левшов по отцу, а Рогов — это по материнской линии. Она вчера уехала.

— Кто уехала? Линия, что ли?

— Балда, — обиделся Виктор. — Мать уехала! К родным, на Украину. Там и домик небольшой в наследство остался… Хата.

— А-а, — понимающе тряхнул головой участковый и захлопнул папку с документами:

— Все! Больше ничего писать не буду. Надоело, бл-ля… Ты лучше, Витек, расскажи, как умудрился-то?

— Чего умудрился?

— Сухим из воды выйти, вот чего.

— Не понимаю.

— Хорошо, сфыр… сфру… сформулирую. Статья у тебя тяжелая, «мокрая» — умышленное убийство. Два трупа, из штатного оружия! Шутка ли? А тебе дают всего треху.

— Пять.

— Чего — пять?

— Сначала пять лет дали. А потом, уже на зоне, скинули до трех.

— Ну, конечно, — сыронизировал участковый, — теперь все ясно! Ты, наверное, племянник Ельцына?

— С чего это? — Опять обиделся Рогов. — Я что, похож на него?

— С чего? Да все с того же.

Гость понимающе подмигнул и продолжил, загибая пальцы:

— С поста дежурного по части сбежал с пистолетом — раз! Пару мужиков пристрелил навылет, так что они прямо на месте копыта откинули — два! Тебе «вышка» корячилась, а дали трешник. Много заплатил?

— Ни копейки, — покачал головой хозяин. — Откуда? Хочешь, верь, хочешь — нет… Сам не понимаю. Повезло, наверное. Просто повезло!

— Бывает, — не стал спорить участковый.

Собеседники закурили. На улице, за окном, потемнело, и двор уже начал постепенно затихать в ожидании ночи.

— Чем теперь заниматься-то станешь?

— Не знаю пока, — ответил Виктор. — Времена у вас тут какие-то непонятные. С работой неважно, предприятия останавливаются и вообще…

— Может, помочь? С трудоустройством?

— Нет, спасибо. Попробую сам.

— Только не сорвись, гляди! Хватит уже.

— Нет, Серега. Не сорвусь. Настрелялся уже, насиделся — по самое не хочу! Зарекся… Я сейчас чуть «феню» блатную услышу — тошнит, честное слово! Надоели они мне все там за три года, как за сотню. Просто пожить хочется, понимаешь? Просто — пожить.

— Сейчас многие так хотели бы… Да не у всех получается.

— Попытаемся.

— Дай-то Бог… Трудно будет. — Участковый с усилием поднялся из-за стола и опираясь руками о стены направился к выходу:

— Все! Пока. Пора мне уже… и честь знать.

— Посидел бы еще? Сбегали бы, добавили?

— Нет. Надо идти.

Серега привел сначала себя, а потом милицейскую форму в относительно приличный вид.

— Ты как, в порядке?

— Нор-рмально!

Задержавшись в дверях, он обернулся к хозяину и тихим, но неожиданно трезвым голосом произнес:

— Вот что… Предупредить хочу. Как солдат — солдата. Не все у тебя чисто.

— В каком смысле?

Но участковый сделал вид, что не слышит:

— В общем-то, раньше мы действительно квартиры обходили, а сейчас… Какая там, к ядреной матери, профилактика подучетного элемента! Бардак в ментовке — полный. Но сюда меня шеф специально направил. На-стой-чи-во, понял? Сердитый такой был весь из себя, обиженный… По-моему, кто-то его напряг насчет тебя, персонально. Пометочку сделал. Так что, мотай на ус! До встречи.

— Счастливо. Спасибо тебе!

«Хороший парень, — умилялся Виктор, провожая гостя взглядом из-за окна. — И не мент никакой… Танкист он! По походке видно».

Рогов вспомнил про предостережение и пожал плечами: ерунда какая! бред! Пометки, крестики-кружочки. Плевать.

Не до них. Жизнь только начинается, и прожить её надо так, чтобы…

Буквально через несколько дней Виктор устроился на работу.

Относительно недалеко, на Васильевском острове — снабженцем в кооператив с поэтическим названием «Лана». Проработав там всего пару недель, он поймал… превосходный триппер.

— Ух ты, мать твою! — Перепугался Виктор и со всех ног бросился к доктору соответствующего профиля.

— Жениться бы вам, молодой человек, — с укоризной покачал головой врач-венеролог.

Рогов не возражал, но дальше благих пожеланий дело так и не продвинулось. Да и когда было думать о создании семьи, если днями, ночами, а то и сутками напролет был он занят поиском и закупкой всего, что необходимо для нормального функционирования кооператива.

«Лана» специализировалась на предоставлении богатым клиентам спиртного и дефицитных продуктов. В основном — для вошедших в моду увеселительных выездов в разные частные пансионаты, «оздоровительные комплексы» и бани.

Тогда, в начале девяностых, заведения подобного рода плодились прямо на глазах. Но, несмотря на суровую конкуренцию, процветали — ведь основную массу их посетителей составляла первая волна «новых руских»: бандиты, кооператоры, частные предприниматели средней руки и чиновники из бывших комсомольцев.

Гуляли широко, с размахом людей, ещё не привыкших к шальным деньгам.

Начиналось, обычно, с пышного застолья. Затем новоиспеченные дамы и господа устраивали всеобщее скотство, которое почему-то принимали за обязательный атрибут «сладкой жизни» высшего света. Завершала мероприятие пьяная потасовка, слезы, сопли и дружное тыканье мордой в остатки салата «оливье».

Работа в «Лане», конечно, выматывала, отнимая и силы, и время — но Рогову нравилась. Коммерческих подвигов на пользу родного кооператива он так и не совершил, однако обладал в глазах начальства другим, не менее важным качеством — надежностью.

Пил мало, поэтому всегда умудрялся дождаться кульминации в здравом уме и при памяти. Выждав момент, предшествующий затуханию веселья и мордобою, Виктор без разговоров сгребал шефа и его любовницу-секретаршу в охапку, загружал их в машину и вез по домам.

Разумеется, эта услуга дорогого стоила: все понимали, что преданный человек под рукой в эпоху разгула преступности куда нужнее даже самого расторопного снабженца. А то в одиночку, да «под балдой» можно было проснуться в темной подворотне не только без денег и шмоток, но и без остатков здоровья.

И все же, настал тот час, когда Виктору пришлось распрощаться с банно-увеселительным поприщем. Сначала на кооператив навалились нескончаемой чередой представители государственных инстанций — от могучего ОБХСС, до инспекции по труду и заработной плате. Затем их сменили «контролеры»-неформалы со стрижеными затылками и лепешками вместо носа, а в довершение всего кто-то обворовал офис «Ланы», вынеся оттуда все, вплоть до круглой печати.

Шеф Рогова, следуя русской традиции сначала запил по-черному, а потом и вовсе исчез из города с любовницей и остатками кооперативных денег. Виктор же, вместе с другими покинутыми сотрудниками, повздыхал немного, забрал трудовую книжку и отправился восвояси.

Работы в городе хватало, но все это было не то… Кем только он не побывал за месяцы, прошедшие после увольнения из «Ланы»! Сначала часами храпел в кабине давным-давно разобранного бензовоза, числясь автослесарем Севзапстроя.

Гордо именуясь коммерческим директором, мотался по лесхозам в поисках выгодных поставщиков хвойного пиловочника для фирмы «Дары природы».

В качестве инженера по технике безопасности шаркал подошвами по выцветшему линолеуму корпусов Электромеханического завода.

Развозил по магазинам и ларькам минеральную воду, протухший кетчуп, резиновые детские игрушки…

Потом был Рогов абсолютно независимым продавцом нутриевых шапок, копченой рыбы, подержанных автозапчастей — и даже судился на административной комиссии за продажу у метро бесплатных рекламных газет.

Но ни одно из этих трудовых начинаний не приносило ему ежемесячной суммы, хотя бы сопоставимой с размерами прожиточного минимума. Дни протекали один за другим — достаточно вяло и гадко, а светлое завтра все не наступало.

Зато вернулись ночные кошмары…

Наконец, устав от насмешек и сочувствия окружающих, Виктор решил примкнуть к славной когорте частных извозчиков. Для этого он пригнал из-за города и привел в божеский вид старый, изьеденный ржавчиной «Москвич». Машина досталась Рогову от отца, по наследству — в свое время мать пожалела её продавать, а потом уже просто никто не предлагал за эту развалину мало-мальски приличной цены.

Работал Виктор по свободному графику. А именно: когда хотел — выезжал, когда не хотел — тоже выезжал. А вот когда не хотел этого «Москвич» — тогда не выезжал. Ругаясь грязно, крутился он волчком вокруг вредной машины, пинал её по колесам и в конце концов лез с инструментами в двигатель или волок на подзарядку аккумулятор.

В итоге, на ремонт уходили последние силы и деньги. Но за неимением горничной, как говорится… Скоро Виктор окончательно втянулся в нарастающий ритм дорожного движения, и даже ощутил некую прелесть одинокого рысканья по разбитому асфальту ночного города.

Глава 3

Отмеченная в памяти Рогова лишь износом покрышек и литрами сгоревшего в двигателе бензина, прошла зима девяносто второго года. За ней, как и положено, вернулась в Питер робкая, гриппозная весна.

Работал Виктор, в основном, вечерами и ночью, а сейчас время близилось к обеду. Поэтому, он спокойно, не торопясь катил на своей развалюхе в гости к брату, на Шпалерную улицу.

Пашка, все-таки, сломался — пригласил посмотреть музей. Чувствовал он себя на теплой должности заведующего вполне уверенно: судя по тому, хотя бы, что и сабли, и орден из экспозиции уже украли, а Ройтману за это так ничего и не было.

По существу, музеем гордо именовалась довольно просторная, типовая «ленинская комната», по традиции украшенная лозунгами времен революции семнадцатого года и гипсовым бюстом Вождя. Помимо лозунгов, на стенах красовались широкие остекленные стенды с рядами исторических фотографий и выцветшими текстами пояснений. Для усиления идеологической нагрузки чья-то рука, руководствуясь принципом «кашу маслом не испортишь», поналяпала где ни попадя цветные репродукции с картин типа «Ленин в Разливе».

По-видимому, весь этот полиграфический натюрморт и считался музеем пограничного округа, так как других экспонатов в помещении не было. Впрочем, имелся ещё вытертый полумягкий стул и шифоньер без одной дверцы.

В нем, кстати, обнаружилась старая, замызганная шинель.

— Не иначе — Чапаева, Василь Иваныча? — Сделал большие глаза посетитель.

Нет, оказалось — шинель Ройтмана, с погонами и петлицами советского прапорщика, которые герои гражданской войны ещё не носили.

— Да-а, — покачал головой Виктор, окидывая взглядом окружающее убожество. — Это, значит, и есть музей?

— А ты чего хотел увидеть? — Обиделся Павел. — Может, метр колючей проволоки из Дахау? Или бороду Карла Маркса? Говорил же я — ничего здесь нет, полное запустение. Вон — скоро даже штукатурка со стен валиться начнет!

От нахлынувшего возбуждения хозяин начал неистово дергать и без того последнюю дверцу шифоньера:

— Кому это сейчас надо? Летописи боевой славы, отцовское наследие, дедовские заветы… С коро тут вообще ничего не останется, и меня в том числе, кстати. И так держат только, чтобы в наряды ходил.

Стоны заведующего жалобным скрипом подтвердила входная дверь, и в помещении появился плешивый, низкорослый дядечка лет пятидесяти с лишком. Одет он был несколько не по сезону — в дешевую корейскую куртку, отечественные полушерстяные брюки и полусапоги на молнии. В руке вошедший комкал шапку-ушанку из кролика, заношенную до состояния «воронье гнездо».

— Чем занимаемся? — С отзвуками тяжелого металла в голосе спросил мужчина.

— Да вот, товарищ подполковник, — ответил Ройтман, — брат навестил. Очень хочет на музей взглянуть, приобщиться.

— Ну, что же. Отлично, отлично… — кивнул вошедший, но Виктору почему-то показалось, что реплика эта не имеет к осмотру экспозиции ни малейшего отношения.

— Ройтман, ты завтра в наряд заступаешь. Остапчук в командировке, в Выборге — больше некому.

— А Шулепко? Он уже второй месяц не ходит, и ничего…

— Ты же знаешь. Шулепко по устному распоряжению допуска к оружию не имеет! Потому как, не сегодня-завтра будет комиссован. По здоровью…

Подполковник недвусмысленно покрутил пальцем у виска. Потом повернулся к выходу, но что-то удержало его на самом пороге.

— Постой-ка… Ты, случаем, не Левшова сын?

— Да, — смутился Виктор. — Его. А вы откуда знаете?

— Знаю, — довольно хмыкнул мужчина. — У нас, стариков, глаз наметанный. На отца ты похож — прямо копия… Нет, ну надо же! Стою, как осел — думаю: какой-такой брат к Ройтману приехал?

Подполковник прищурился:

— Да, помнится, мы с отцом твоим ещё в Риге, на срочной службе… У-ух!

Далее последовал неопределенный, но энергичный жест, который можно было расценить как угодно: от «водку жрали и латышек трахали» до «громили врага из тяжелых орудий».

В музее воцарилась тишина. Виктор не знал, что следует говорить в подобных случаях, поэтому тупо молчал и улыбался.

Но подполковнику, видимо, уже стало не до воспоминаний о минувшей молодости:

— Ну, что же… Смотрите, любуйтесь! — Распорядился он и не попрощавшись прикрыл за собой скрипучую дверь.

— Это ещё кто? — Виктор повернулся к двоюродному брату.

— Начальник мой — прямой и непосредственный. Подполковник Спиригайло.

— Скользкий какой-то. И давно он у тебя… прямой?

— С самого начала. Сколько помню — он все мной командует. В общем-то, неплохой мужик, но — чмошник. И жадный к тому же!

… А в это время тот, о ком шла речь, преодолев запутанные лабиринты этажей и коридоров управления, уже стучался в другую, обитую черной кожей дверь:

— Разрешите?

— Заходи, Семен Игнатьевич. Чем порадуешь?

Подполковник Спиригайло прошмыгнул через огромный кабинет и уселся уже без приглашения.

Напротив, за массивным полированным столом с полумраке задернутых штор притаился «сам» — Валерий Михайлович Заболотный.

Личность это была незаурядная и в определенных кругах хорошо известная. Достаточно сказать, что на нынешнюю скромную должность слетел он из кресла начальника отдела в политуправлении войск ПВО.

Жаль, конечно — должность генеральская, но… так уж вышло.

До определенного момента в карьере Валерия Михайловича Заболтного все было гладко. Неизменная способность находить общий язык с начальством и тихое покровительство Особого отдела являлись теми предпосылками, которые позволили довольно посредственному выпускнику военно-политического училища обойти на служебной лестнице своих куда более ярких однокашников.

Но вот на самом разгоне, когда позади была уже оконченная заочно Академия общественных наук, а в ближайшей переспективе, чем черт не шутит, перевод аж в аппарат ЦК КПСС… дорогу Заболотному даже не перешел, а перелетел какой-то немецкий сопляк.

Тогда, после наглого и демонстративного приземления Руста под самыми стенами Кремля, начальственные головы в системе противовоздушной обороны страны полетели с плеч, как в утро стрелецкой казни… Досталось всем — как поется в знаменитой песне «от Москвы, до самых до окраин, с Южных гор, до Северных морей».

Разумеется, не обошли вниманием многочисленные кровожадные комиссии и Заболотного. Собственно, от позорного увольнения его спасло только умение вовремя притвориться идиотом, да все та же негласная дружба с «компетентными органами».

Словом, для Валерия Михайловича наглая выходка немца обернулась всего-навсего понижением в должности и «ссылкой» в Ленинград.

А он и не огорчился:

— Лучше снова стать «рядовым» полковником при деле, чем знаменитым генералом на пенсии, — пробурчал себе под нос Заболотный, меняя погоны, род войск и то, что некогда называлось «нравственными ориентирами».

Произошедшее заставило его ощутить реальную близость неминуемого выхода «на заслуженный отдых» — неважно, произойдет это годом раньше или годом позже. Еще недавно, занятый непрестанным карабканьем вверх по служебной лестнице, он почти не задумывался о будущем. Но теперь, в преддверии гражданской жизни, остро ощутил личную бытовую неустроенность.

Да, конечно — имелись уже четырехкомнатная квартира, дача, машина. Взрослые дети тоже обеспечены, но… По сравнению со многими, более предусмотрительными коллегами из штабов и политорганов чувствовал себя Заболотный просто нищим.

Кое-что было, но хотелось — большего… Много и сразу!

… Картинно, не отрывая взгляда от серого монитора заморской диковины — компьютера Ай-Би-Эм, хозяин кабинета протянул Спиригайло руку. Тот правильно сообразил, что ладонь шефа предназначена не для рукопожатия, и поспешил вложить в неё потертую, набухшую документами папку:

— Здесь все.

— Ладно… А сам что думаешь? — Заболотный придвинул к себе документы, выключил «персоналку» и близоруко уставился в потолок. — Давай-ка что-нибудь новенькое, толковое. Пора уже!

— Мыслей разных много, Валерий Максимович, — невозмутимо ответил Свидригайло. — А вот решение пока просматривается только одно.

— Выражайся яснее.

Заболотный с достоинством оставил кресло и начал медленно прохаживаться по кабинету:

— Маленькое непонимание, Семен, всегда пораждает большое нелдоверие. Учти!

— Учту, Валерий Максимович, — кивнул Свидригайло, с трудом сдерживаясь. Дешевые киношные манеры, подражание расхожим персонажам и непробиваемое самомнение шефа действовали ему на нервы, но до поры, до времени приходилось терпеть.

— Ну, так что?

— Товарищ полковник! Необходимо создать условия, которые подтолкнут Рогова к действиям. Из дерьма мы его вытащили, дали оглядеться по сторонам, обнюхаться… Теперь нужно, чтобы парень отсюда уехал. И не куда-то — а в нужном, так сказать, направлении.

— В Светловодск?

— Да, прямо на место.

— Верно, Семен. Верно! — Похвалил Заболотный. — Ждать, пока он сам… Кому думаешь поручить?

Спиригайло сделал вид, что размышляет, разок даже хрустнул пальцами, и лишь потом ответил:

— Может, Курьева?

— Давай. Толковый парень, проверенный.

— Одним Курьевым не обойтись, — напомнил собеседник. — Нужно обеспечение, транспорт, «наружка»… чтобы все путем.

— Хорошо, решим. А пока действуй. Но только — ни гу-гу!

— Конечно, Валерий Максимович, — заверил Спиригайло. — Все люди работают «втемную».

— Отлично, — потер в возбуждении ладошки хозяин кабинета. — Значит, говоришь, оперативно ты Рогова обложил?

— Да. Брат его двоюродный, Ройтман, который музеем заведует, прямо сегодня с ним встречался. И второй дружок… Так что, есть кому «подсветить» в нужный момент.

— Понятно… Если что — звони прямо мне! Только осторожненько. Либо Антону, я с ним свяжусь сегодня: парню тоже не помешает ускорение придать. — Заболотный протянул руку:

— Все, Семен! Будь здоров. Докладывай…

Покинув управление около семи, Спиригайло направился домой пешком. Можно было, конечно, задействовать служебную «Волгу» и не подставлять седины под омерзительную смесь дождя со снегом, но на ходу лучше думалось.

А подумать Семену Игнатьевичу было о чем. Да и вспомнить тоже…

Окидывая старческим, выцветшим взглядом сбившихся на пешеходных переходах людей, он попробовал разобраться, когда же все это началось.

Может быть, в шестьдесят восьмом? Прекрасное было времечко.

Золотистый песок Рижского взморья. Готика, запах прожаренного с луком мяса, аромат роз на привокзальной площади… Спокойная, размеренная жизнь латышей — и он сам, молодой еще, статный связист-сверхсрочник.

— Слышь, дед? Сигареточки не найдется?

Семен Игнатьевич оторвался от воспоминаний и вытер ладонью намокшее от дождя лицо.

Несколько юнцов, презрительно усмехаясь, разглядывали его с высокой крыши металлического гаража.

— Я не курю.

Подростки шумно посыпались на тротуар:

— Ну, тогда одолжи хоть копеечек на папироски, а? Не жадничай!

Спиригайло попятился под свет уличного фонаря:

— Да не боись, старый! Не тронем… Можем даже пивком тебя опохмелить. Хочешь пивка-то?

Кто-то из толпы протянул Семену Игнатьевичу полупустую бутылку.

— И не пью я, — все ещё настороженно пробурчал тот.

Юнцы расхохотались:

— Странный ты какой-то, дед… Не куришь, не пьешь! Зачем тогда жить-то вообще? Здоровеньким помереть хочешь, что ли?

Через несколько мгновений они уже растворились во мраке проходного двора.

— Сволочи, — сплюнул Спиригайло. — Шпана! Совсем оборзели, проходу не стало.

Оказавшись на противоположной стороне улицы, он отдышался, сунул под язык валидол и продолжил прерванные размышления.

Да, шестьдесят восьмой год… Братская помощь советского народа и стран социалистического лагеря трудящимся Чехословакии.

Вслед за доблестными воздушно-десантными войсками и «нашими» немцами, на Прагу двинулись танковые колонны Прибалтийского военного округа. Завязались уличные бои, прошел слух о первых убитых и раненых.

Старшина Спиригайло был в отчаянии. Одно дело — браво докладывать на политзанятиях о «пролетарском интернационализме» и «западном реваншизме», а совсем другое — оказаться под пулями неожиданно свободолюбивых словаков и чехов.

А одним из первых в списке спешно формируемой для направления в Прагу команды связистов значился отличник боевой и политической подготовки Семен Свиригайло.

— Да чтоб вы все сдохли! — Определил он свое отношение к происходящему.

Ехать нельзя было ни в коем случае.

Во-первых — просто страшно.

Во-вторых — буквально за день до ввода войск получил старшина-сверхсрочник долгожданное направление на офицерские курсы. Что же теперь — и техникум псу под хвост, и дружба со штабными писарями, и мелкие услуги, оказанные им ради этого?

Нет, ехать под пули было никак нельзя…

— Выручай, — обратился Семен к приятелю и сослуживцу Дмитрию Левшову.

По общему мнению был Левшов замечательным парнем — отзывчивым, добрым, веселым. Дежурили они с Семеном в одну смену, а поднявшись из подземного бункера центра связи, также вместе дисциплинированно шли заниматься в клубные кружки художественной самодеятельности: пели, плясали, читали стихи о Родине…

Ездили по разным смотрам и концертам, ели чуть ли не из одной миски, иногда выпивали. Случалось даже — дело молодое! — навещали на пару не слишком стойких морально гарнизонных девиц.

К тому же, был Левшов не просто членом партии — а настоящим, идейным коммунистом. А потому никогда и не скрывал своего сотрудничества с офицерами Особого отдела, прозванными за глаза «молчи-молчи». Скорее, гордился…

Какие уж такие «особые» поручения КГБ доводилось ему выполнять Семену Спиригайло было неизвестно, однако стукачом Левшова почему-то никто из товарищей не считал. Даже наоборот. Поговаривали, что пару раз Дмитрий использовал свои «знакомства» в органах, чтобы помочь попавшим в беду или затруднительное положение сослуживцам.

И на этот раз приятель не подвел. Выслушал Семена, покачал осуждающе головой — но все же пошел куда следует. Замолвил кому-то словечко, и ни в какую Чехословакию Спиригайло не поехал: вместо него в списке сводной команды связистов оказался… сам Дмитрий Левшов.

И выполнял он там «братский интернациональный долг», пока Семен постигал военные науки на курсах младших лейтенантов.

Удивительнее же всего в этой истории то, что вернувшийся в часть при офицерских погонах Спиригайло, даже выбившись «в люди», не забывал, кому обязан своим благополучием. А может быть — и жизнью!

Тогда же, в конце шестидесятых, судьба свела его с молодым капитаном из политорганов по фамилии Заболотный. Валерий Максимович, имевший помимо образцово-показательной выправки ещё и тестя — генерала армии, надолго в заштатном гарнизоне не засиделся.

Он рвался в Москву, как немец зимой сорок первого.

И вскоре, уже майором, двинулся на повышение — правда, поначалу в Ленинградский округ, зато с переспективой. К новому месту службы Заболотный перетащил из части и кое-кого из «своих» людей: услужливого молодого офицера Спиригайло и сверхсрочника Дмитрия Левшова, который считался в области секретной спецсвязи незаменимым специалистом.

… Много лет прошло, прежде чем Семену Игнатьевичу представилась возможность хотя бы частично вернуть долг приятелю. В восемьдесят втором году сын Левшова, Виктор, вместе со своим родственничком Павлом Ройтманом устроил на родительской даче что-то вроде веселого загородного пикничка разумеется, с музыкой, выпивкой, девочками. На огонек заглянули местные подростки, что-то парни между собой не поладили, слово за слово…

Подавляющее численное превосходство в драке имели незваные гости. В конце концов, Ройтман предпочел убежать, а Виктор схватился за нож… Кто там и как разбирался — теперь не узнать, но на обоих братьев завели уголовное дело.

Узнав об этом, Спиригайло подсуетился — позвонил уже почти недосягаемому в армейской иерархии Валерию Максимовичу. Заболотный не отказал, и инцидент был исчерпан довольно распространенным в то время способом: сопляков распихали от следствия куда подальше. Виктор Левшов, по матери Рогов, поступил в училище железнодорожных войск, а бестолковый Пашка «загремел» на срочную службу в оркестр пограничного округа.

В знак благодарности Левшов-старший тогда пригласил Заболотного и Спиригайло в ресторан «Нарва». Осторожный Валерий Максимович, правда, отказался, сославшись на нездоровье, зато Семен прибыл вовремя и с удовольствием.

На угощение ушел весь месячый оклад Дмитрия Левшова — сидели приятели долго и капитально, по-офицерски. Выпито было столько, что уже «под занавес», что называется — лыка не вязав, подарил отец Виктора столь же пьяному Семену Игнатьевичу три увесистые серебряные монеты.

Спиригайло, как водится, пробовал отказаться, но приятель настаивал… При этом, Левшов уверял, что монеты — семейная реликвия, необыкновенной ценности исторической и достались ему от прадеда-священнослужителя.

Что-то такое Дмитрий говорил ещё про старинную икону с какими-то тайными знаками… Дескать, знаки указывают посвященным место захоронения огромных сокровищ — но вот где теперь эта самая икона, неизвестно.

Спиригайло особого внимания на пьяную болтовню приятеля не обратил. Он вообще мало что запомнил из того давнего вечера в ресторане «Нарва» — разве что, дрянной молдавский коньяк, да рожу метрдотеля, грозящего вызвать милицию.

Но потом…

Скатывался под уклон год восемьдесят седьмой — год пустеющих магазинов и растущих повсюду, как грибы, кооперативных ларьков. Оседлав унитаз в туалете своей малогабаритной квартиры, Семен Игнатьевич лениво перелистывал старенький номер журнала «Вокруг света».

Неожиданно, взгляд Спиригайло наткнулся на мутную, черно-белую фотографию, и довольное кряхтение сразу же оборвалось.

Подпись под снимком, небольшая статья… Всего-то одна страничка — но как круто перевернула она все его последующее существование!

Научно-популярный журнал информировал читателей о любопытнейших находках археологов на территории условного треугольника Черкассы-Чигирин-Табурище. В чиле прочего учеными и исследователями были обнаружены изображенные на фотографии серебряные византийские монеты. Автор делал несколько оригинальных и остроумных предположений о том, как бесценная находка могла оказаться в глубинных культурных слоях приднепровской степи…

— Мать их… в душу! — Выдавил из себя Семен Игнатьевич. Монеты на снимке как две капли воды походили на те, что когда-то по-пьяной лавочке подарил ему Левшов.

«Табурище — старинное поселение, на месте которого в наши дни раскинулся город Светловодск… — перечитывал статью абзац за абзацем Спиригайло. — Индустриальный центр, возникший при строительстве Кременчугской ГЭС, ныне популярное место туризма и отдыха… Пятьдесят тысяч жителей…»

— Точно. Левшов ведь родом оттуда, — вспомнил Семн Игнатьевич, и вновь уперся взглядом в журнальный текст.

«Неужели же многовековая тайна легендарной „Казачьей сокровищницы“ так и не будет раскрыта?» — интересовался автор статьи.

— Нет уж, дудки! Теперь — будет… — вслух и достаточно убежденно ответил Спиригайло. Но тут же застонал, как от боли:

— Ах ты ж, мать твою!

Он дернул себя зачем-то за галстук, вскочил, натянул штаны и не выпуская журнала из рук выбежал из туалета.

Потом, все же, вернулся и слил воду…

Жены дома не было. Она уехала на неделю по горящей путевке — в окружной санаторий.

Наверное, ей повезло, потому что даже фотография супруги на серванте сейчас вызывала у Семена чувство острой неприязни:

— У-у, старая дура! — Огрызнулся он на безответное изображение. Чушка некультурная…

Тогда, в восемьдесят втором, увидев высыпавшиеся из кармана пиджака монеты, благоверная выклянчила их у мучимого похмельным синдромом мужа и отнесла в «ювелирку»: все-таки, серебро!

Там семейную реликвию Левшовых переплавили, изготовив по требованию заказчицы массивный перстень — безвкусицу совершенную.

И теперь это «рыболовное грузило», так и не востребованное модой, валялось где-то на дне её ридикюля.

— Клизма драная, — все не мог успокоиться Спиригайло. — Деревенщина! Ни копейки в жизни своей не заработала, сидит целыми днями перед зеркалом, чешет свои… три волосинки взад-вперед.

Но пуще всего Семена угнетало не это:

— Ох, Дмитрий, Дмитрий! Господи, да как же это могло случиться-то? Горе какое… Ушел поезд! Уше-ел.

Буквально полгода назад старинный приятель, который единственный мог бы пролить свет на тайну клада, погиб — глупо и трагически.

Случилось это в Амурской области, куда Левшов-старший отправился повидать сына.

Виктор к тому времени уже закончил военное училище и направлен был для прохождения дальнейшей службы на самую окраину нашей все ещё необьятной Родины. Приезд отца обрадовал его до такой степени, что молодой лейтенант, по-мальчишески наплевав на устав, сбежал с поста дежурного по части. Сбежал, просто сунув в карман шинели повязку и табельный пистолет.

Встречу решили отпраздновать не в ресторане или какой-нибудь местной забегаловке, а «по-домашнему» — прямо в гостиничном номере. И, разумеется, прежде всего направились в магазин.

На автобусной остановке, неподалеку от КПП, оказались отец и сын в кампании парочки подвыпивших ублюдков, оравших на всю округу матерные полублатные песни и бивших об асфальт пустую стеклотару.

Старший Левшов не сдержался первым — сделал замечание, пригрозил вызвать милицию… А в ответ получил удар длинным, проржавевшим тесаком в горло. От полученной раны он скончался почти мгновенно, на руках сына.

Впрочем, пьяные ублюдки пережили старика не надолго: там же, на остановке, Виктор в беспамятстве выхватил из кармана пистолет и расстрелял в упор обоих. А после того, как в магазине закончились патроны — с воем бросился на мертвые вражьи тела и стал рвать их зубами.

Приехавшие на место происшествия милиционеры даже не решились его задержать. Только вежливо попросили отдать оружие.

А потом Виктора все-таки посадили…

Семен Игнатьевич Спиригайло, седой мужчина предпенсионного возраста, сообразил, что уже несколько минут стоит с ключом у порога собственной квартиры. Путь домой закончился — пришла пора подводить итоги воспоминаниям о событиях давнего и недавнего прошлого.

И прежде чем отпереть дверь, Спиригайло пробормотал под нос:

— Виктор… Последний в роду Левшовых. Значит, должен знать!

Глава 1

Последние несколько дней погода явно не способствовала частному извозу.

Оттепель… Не меньше, чем плюс четыре по Цельсию.

— Угадал, — усмехнулся Виктор Рогов, бросая взгляд на мелькнувшее за окном «Москвича» электоронное табло.

У Техноложки было как всегда многолюдно, но изголодавшиеся по плюсовой температуре горожане предпочитали пройтись пешком, подышать свежим воздухом.

Свернув с Московского проспекта, Виктор «пришпорил» свой автомобиль и пустил его рысью по набережной. Потеряв пару болтов из передней подвести, долго трясся по колдобинам магистралей, ведущих в сторону Автово, и, наконец, припарковался у одноименной станции метро.

Здесь он позволил себе выйти из машины и немного размяться.

Легкий, теплый ветерок с залива нежно обволакивал спальные кварталы Юго-Запада, чтобы затем брезгливо рассеяться перед закопченой вереницей «сталинских» домов Кировского района.

— Да, при такой погоде собаку в дом не загонишь, не то, что трудящегося в такси, — взгрустнул Виктор.

Уже несколько часов подряд он почти без толку палил драгоценный бензин, прочесывая в поисках случайных клиентов проспекты, улицы, переулки и даже сквозные дворы. И мгновенно устремлял своего четырехколесного кормильца туда, где просматривался хоть малейший шанс на удачу.

Опыт подсказывал: много пассажиров там, где мало машин. Значит, следовало ориентироваться на любой спад интенсивности автомобильного движения.

Сегодня просто катастрофически не везло — выехал Рогов в полдень, а сейчас уже… Конечно, ещё хоть чуть-чуть заработать хотелось, но и усталость брала свое.

Вечерние сумерки сменились люминисцентным свечением уличных фонарей, и городские автомобили, подразнивая пешеходов редкими переливами клаксонов, один за другим стали переключаться с «габаритов» на ближний свет. Еще немного — и в бетонно-кирпичные пределы Санкт-Петербурга, распихивая по подвалам бездомных дворняг и бомжей, вступила ночь.

Рогов снова уселся за руль.

Денег к этому моменту в его кармане было уже чуть больше суммы, необходимой на следующую заправку бензином. Значит, выезд вполне мог считаться не напрасным. К тому же, шнырять по перекресткам в поисках желающих прокатиться надоело, и Виктор, по пути домой решил сделать последнюю попытку — припарковался возле станции метро «Проспект Ветеранов».

Прикурив последнюю в пачке сигарету, он без суеты пересчитал заработанные за «смену» деньги и снова вылез из машины. Скрупулезно запер дверцу и на полусогнутых, затекших от длительного сидения ногах отправился в сторону кооперативных ларьков — за куревом.

Несмотря на поздний час, между подземным переходом и остановками общественного транспорта царило оживление. Неутомимые петербуржцы и гости города на Неве расторопно сновали между торговыми точками. Внюхивались в салями, щедро платили за пиво, жвачку и сигареты, выбирали цветы, но самое печальное — вовсе не торопились воспользоваться услугами частного извоза.

Наконец, метро выдавило из себя целую толпу горожан, прибывших на станцию с одной из последних электричек. Как обычно, автобусов и троллейбусов на всех не хватило — и к моменту, когда людской поток поравнялся с «Москвичем», Виктор уже был готов: мотор рычит, руки на руле, в зубах — сигарета…

Однако, впереди, отгораживая его от потенциальных клиентов, вдруг нагло пристроился темно-синий «жигуленок». Рогов ещё не успел возмутиться, как вслед за первым откуда ни возьмись пристроилось с полдюжины таких же, чистеньких и опрятных автомобилей.

— Да-а… Кажется, шансов заработать на шоколадку больше нет. — Уныло отметил Виктор. Конечно, сначала наймут этих красавцев, а уж его драндулет — разве уж, на полном безрыбье.

Печально вздохнув напоследок, Рогов собрался уехать, но вдруг заметил буквально в паре шагов от себя приближающуюся девицу. Не слишком стройная, даже совсем не привлекательная — но все же молодая и вполне способная составить мимолетное счастье частного извозчика.

Разумеется, в качестве пассажирки… А то, что девице явно надо куда-то ехать, не вызывало у Рогова никаких сомнений.

Стук накрашенного ноготочка заставил его опустить стекло:

— Вы до улицы Корзуна не подвезете? Я заплачу десять долларов.

Глядя на мелькнувшую перед носом купюру, Виктор с трудом удержался от того, чтобы заорать:

— Да! Конечно! Садитесь!

Что-то ему не понравилось в поведении потенциальной пассажирки. Что-то настрожило… Наверное, главным было то, что появилась она вроде бы ниоткуда, во всяком случае — не со стороны станции. Вот так — вдруг! Взяла, и выбрала его неопрятную развалюху из длинной череды разнообразных «отстойщиков».

К тому же, эта нарочитая демонстрация денег… Конечно, богатых людей в стране много, но за десятку баксов от метро до улицы Солдата Корзуна девица могла доехать в сопровождении целого почетного экскорта. Да ещё нанять специальный автомобиль, чтобы доставил на место её турецкую пятнадцатидолларовую куртку.

Скорее всего, красавица была «подставной». Удочку закинула правильно, но с перебором. Перестаралась, в расчете на лоха…

В общем, Рогов загнал бесенка жадности куда-то поглубже внутрь себя и через силу ответил:

— Нет, извините… Приятеля жду!

Получив отрицательный ответ, девица смешалась. Потом изобразила некое подобие безразличной гримасы и после некоторого раздумья исчезла за распахнувшейся ей навстречу дверцей стоящих впереди «жигулей».

— Ну, вот, — похвалил себя Рогов. — Что и требовалось доказать!

Заметив, что сигарета погасла, он щелкнул зажигалкой и выпустил в лобовое стекло струю горького табачного дыма.

— Смотри-ка ты, вон и хозяева, — продолжал «заводиться» Виктор, даже не замечая, что слово за словом бормочет себе под нос. — Территорию охраняют… И не подступись!

Неожиданно для самого себя, он заглушил двигатель:

— А теперь что?

Машина впереди ничем особым не выделялась. Правил стоянки не нарушала, прохожих не шокировала. И действительно — в чем дело? Сидят себе люди, между собой общаются… а заодно и на булку с маслом зарабатывают. Выстроили частников в очередь и взирают по сторонам этаким взглядом надменно-удивленным: следят, чтобы не дай Бог, кто-то на их угодьях самодеятельности не устроил.

Видимо, Рогова они приметили давно, оглядели хорошенько и вынесли приговор — в общее стойло! Или дождутся, когда пассажира возьмет, «доведут» аккуратно, а потом выпотрошат до нитки, да ещё и «на счетчик» поставят.

Судя по тому, что просто уехать подобру-поздорову никто не предложил, что-то подобное «хозяева отстоя» и собирались проделать.

— С-суки… — неприятный холодок полез под кожу, выдавливая наружу мелкие бусинки пота. Настроение падало со скоростью авиабомбы.

Неожиданно Рогову показалось, что припаркованную впереди машину он видит уже не впервые. Виктор даже сам себе не смог бы обьяснить, откуда взялось это ощущение — очевидно, из тех самых глубин, куда человеческая память отбрасывает все случайное и ненужное.

Кажется, этот «жигуленок» недавно мелькнул пару раз где-то рядом, в потоке других машин — то ли на Лиговке, то ли в Купчино… Впрочем, мало ли у нас похожих автомобилей? Сейчас, наверное, не в этом дело…

Конечно, имелся выбор.

Можно было просто уехать — сбежать без оглядки, без денег и пассажира. Зато, без проблем и с нетронутой рожей.

В общем-то, его уже отпустили — великодушно так дали понять: катись! Но именно это и было для Рогова самым оскорбительным…

Виктор представил, как сейчас «они» сидят там, в салоне автомобиля, отпуская на его счет дешевые, полные презрения шуточки.

— Суки! — Брызнул слюной Виктор. — Погань… Кто бы вас трогал-то, зверье шелудивое!

Ненависть к издевательствам… К унижениям, через которые пришлось пройти когда-то.

Ненависть к насилию.

Нервы Рогова захлестнулись в тугой, обжигающий узел, отозвавшись в руках мелкой дрожью. Адреналин выплеснулся в кровь, как из «пистолета» на бензоколонке — и страх обреченности, страх неминуемой стычки уступил место всепоглощающему огненному туману…

По существу, драка уже началась.

— Ну, что же… Попробуйте! — Кусая фильтр догоревшей сигареты, Виктор сверлил взглядом стекло «жигулей». Точно, он уже видел эту машину раньше именно её, а не какую-нибудь похожую.

— Сколько вас там? Трое? Четверо?

Один за рулем… Двое, видимо, на заднем сидении — с «деловой» своей подружкой.

— Не все ещё у неё пощупали, а? — Все больше заводил себя Рогов. Давайте, ребята. Давайте… Вам же все равно не успокоиться, верно? Я же лох для вас, водила — а значит обязан «отстегивать» долю.

В «жигулях» будто услышали. Дверцы с обеих сторон распахнулись, и на мостовую одновременно ступили двое. Слегка сутуля по-боксерски плечи и оглядываясь по сторонам, они направились в сторону Виктора.

— Ага, — отметил тот. — Башкой вертите? Нервишки, значит, шалят. Не привыкли еще… Новички!

Расстояние сокращалось.

Еще можно было повернуть ключ, врубить передачу… Но Рогов только крепче сжал кожаную оплетку руля.

Ростом парни казались чуть выше среднего — крепенькие такие, спортивные. Одеты неброско, но почти одинаково — вся разница в том, что один натянул на макушку черную спортивную шапку-«презерватив» с аппликацией в виде рогатой морды, а у второго точно такой же головной убор торчал из кармана куртки.

— Вот, значит, оно как, — усмехнулся Рогов. — Нравятся вам эти шапочки с «быками»… Может, вас из-за них и прозвали так?

— Ну что, дядя? — В свою очередь усмехнулся один из подошедших. Может, подвезешь? Не зря же прикатил?

Не дожидаясь ответа, парни полезли в «Москвич» — тот, что в шапочке, уселся рядом, а его приятель сзади. Это сразу же дало им перед Виктором массу тактических преимуществ.

Хотя, вряд ли «быки» решат пустить в ход кулачищи сразу же, прямо здесь — место уж больно людное… В данный момент Рогова беспокоило другое. Парни были нервные, молодые — явно из начинающих. А такая шпана имеет обыкновение таскать в карманах всевозможную огнестрельную или холодную гадость.

— Извините, ребята, — заискивающе пожал Виктор плечами. — Я, вроде как… занят.

— И чем же? Чего торчишь-то здесь, глаза людям мозолишь?

— Да вот, жду приятеля…

— Слышь, козел? За дураков нас держишь? — возмутился тот, что в шапочке. — Ну, бля, наглый фрукт!

— Че скалишься? Зубы лишние? — поддержал его напарник.

— Да нет, ребята, что вы! Я никого обидеть не хотел, просто…

— Ну-ка, быстро — отьедь во-он туда… в «карманчик». Я, бля, что сказал?

Рогов дрожащей рукой тронул рычаг и молча перегнал машину метров за двести, в темное, безлюдное место за сквером.

— Ну, так что, пупсик? Извозом подрабатываешь? — С каждой минутой, не почувствовав даже намека на отпор, парни становились все наглее.

— Оборзел, что ли?

— Отвечай, придурок!

Но Виктор молчал, тупо уставившись взглядом в мутное лобовое стекло и теперь они уже совсем почувствовали себя хозяевами положения.

— Молчишь, баран? С тобой тут люди разговаривают, время теряют… сосед надоело, и он тряханул Рогова за воротник, как щенка за шкирку.

— Чего вы хотите, ребята? Что вам надо?

— Не понимаешь, пупсик? Ай-яй-яй… Куря, обьясни!

Короткий удар по печени заставил Виктора сложиться почти пополам:

— Еще надо?

— Сколько? — Отдышавшись, выдавил из себя Рогов.

Он очень не хотел бы сейчас, раньше времени, встретиться глазами с этим «бычьем» — ведь во взгляде Виктора больше не было ни страха, ни жалости, ни сомнений.

— Люблю понятливых, — похвалил тот, кого напарник назвал Курей.

— С каждой ходки будешь отстегивать половину.

— Но… это же! Везде все по десять процентов платят, ну пятнадцать…

— Слышь? Не мычи! — Обиделся Куря и посмотрел на приятеля:

— Поддай-ка ему еще, а то опять непонятливый стал.

И Рогов тут же получил плотный подзатыльник. Реакция, конечно, сработала, удар прошел вскользь и оскорбил куда больше, чем причинил физическую боль, но Виктор захныкал:

— Не надо! Я согласен.

Однако, вошедшим в раж «быкам» этого оказалось недостаточно. Куря бесцеремонно ощупал сидящую рядом жертву:

— Еще деньги есть? — Рявкнул он, не удовлетворившись содержимым тощего Роговского кошелька.

— Ребята…

— Молчи, козел! — Куря не спеша переложил последние, кровные рубли Виктора к себе в карман. — Будет тебе, бля, наука.

Скрипнули ржавые петли «Москвича» и бандиты полезли наружу. Они уже успели отдалиться на пару шагов, когда Рогов завел двигатель:

— Эй, может, вас ещё подвезти?

Куря и его приятель обернулись:

— Чего?

Они не видели и не могли видеть, что ладонь Виктора уже нащупала под сидением привычные очертания сабельной рукояти.

Клинок был обломан почти на половину, но и в таком виде сабля представляла собой очень эффективное средство самозащиты.

Нашел её с год назад на рыбалке, на Чудском озере однокашник Рогова и долгое время вообще не знал, куда девать. В кармане носить неудобно: большая, все-таки! На стенку не повесишь, жена против: вид уж больно жутковатый, и в интерьер не вписывается…

В конце концов, находка была подарена Виктору. И очень кстати, потому что по городу ходили жуткие слухи о грабежах и убийствах частных «извозчиков».

Рогов привел то, что осталось от сабли, в порядок: снял ржавчину кое-где, прошелся точильным бруском… и сунул под сидение.

Так, на всякий случай.

До сегодняшней ночи, слава Богу, пользоваться подарком приятеля Виктору не приходилось. Но много раз, в томительно-однообразные часы «простоя» он нащупывал под сидением неизменно холодную сталь клинка и ласкал сабельную рукоять.

Отчего-то, при этом Рогову становилось значительно легче переносить суетливую мерзость окружающего мира…

— Чего ты сказал? — Повторил Куря.

— Ребята, не много вам? Жопа не треснет?

Вокруг было по-прежнему пусто и темно.

Немытые за зиму окна ближайших домов подслеповато улыбались ночному городу — и обитателям их было вовсе не до того, что происходит на улице.

Идеальная декорация… Что же, пора на выход!

На мгновение в лицо Рогову пахнуло пряной, нездешней прохладой. Электрическая мозаика многоэтажек превратилась в колеблющиеся на ветру огни степных костров — и тут же возникла уверенность, что именно так уже было когда-то.

— Не мною начато…

Виктор уже стоял рядом с машиной, когда парни заметили блеснувший в его руке клинок:

— Эй, ты чего, мужик?

— Брось, мать твою! Брось эту дуру!

Пока на лицах у них читалось больше удивления, чем страха.

— Пас-скуды! — Резкий, полосующий удар отозвался в ночной тишине воплем Кури. Упав на колени, бандит ухватился за щеку, но Рогов тут же «футбольным» ударом ноги опрокинул его на спину.

Второй парень дико взвизгнул и не раздумывая бросился в сторону ближайшего дома.

— Куд-да?

Он ещё не успел толком набрать скорость, как Виктор догнал противника ударом сабельной рукоятки в затылок, а затем до кости разрубил плечо.

Убедившись, что и этот «бычок» уже не опасен, Рогов вернулся туда, где в болевом шоке корчился на спине и скулил человек по прозвищу Куря.

Левой рукой раненый судорожно пытался стянуть расползающиеся ткани лица, а правую выставил чуть вперед — в ожидании следующего удара. Кровь его чернела повсюду: на пальцах, одежде, асфальте…

— Ну? Чего вылупился, пидор? — Заорал, подступая, Рогов. — Бабки назад гони! Не буду же я по твоим сраным карманам шарить.

Куря притих на мгновение, но затем удивительно быстро, скрючеными липкими пальцами вытащил деньги. Забрав их, Виктор ухватил врага за шиворот и попытался поднять:

— Вставай, падаль… — задуманное удалось только с третьей попытки. Теперь вали отсюда, быстро!

Бандит не заставил себя долго упрашивать. Покачиваясь и не отнимая теперь уже обеих рук от лица, он засеменил за угол.

Но не успел ещё Куря скрыться из виду, как Рогов услышал позади себя сбивчивое чавканье мотора и скрежет тормозов:

— Стоять! Руки за голову!

Виктор обернулся. В трех шагах от его «Москвича», с распахнутыми настежь дверцами замерла патрульная милицейская машина. И из неё уже высыпались, дружно гремя подковами: рядовой, два сержанта и старшина.

— Во, влип! — Сглотнул слюну Рогов. Значит, без зрителей не обошлось… Кто-то все же стукнул. Прикатили аккуратно, к самой раздаче.

Расклад был явно не в пользу Виктора. Весь в чужой крови, с тяжеленной «приблудой» в руках — чем не кандидат на нары? Лет этак от шести и выше… За нанесение тяжких телесных повреждений. Тем более, что сами они, эти телесные повреждения, не так уж далеко и убежали!

Может, случайность все-таки? Может, никто ничего не видел, и менты эти просто мимо проезжали? А, была не была!

Виктор жалобно завопил и прямо как был, с саблей, бросился на милиционеров:

— А-а-а, помогите!

Те даже не успели отреагировать, а Рогов уже сунул окровавленное оружие в руку старшине:

— Милиция! Помоги-ите…

— Ух, ты! — Вылупился на саблю старшина.

— Ограбили, гады! Деньги забрали и цепь золотую, с распятием…

— Когда?

— Только что! Двое… Вон, в те дворы побежали, — Виктор махнул рукой куда-то в темноту. — Сволочи, поранили — видите?

Пока он совал людям в форме под нос свои перепачканные чужой кровью ладони, старшина попытался все же перехватить инициативу.

— А это что? Как же? — Показал он на саблю.

— Так они же выбросили, когда увидели, что вы подьезжаете! Я и подобрал, чтобы вещественное доказательство не пропало…

Старшина хотел ещё что-то спросить, но Рогов уже не слушал:

— Ой, мужики! Больно-то как… У вас бинта нет?

Задавая последний вопрос, он решительно сунулся в «уазик».

— Да подожди ты, — поморщился один из сержантов, который, видимо, был водителем. — Не лезь, перепачкаешь все.

Он порылся где-то под сидением и протянул Рогову бинт:

— На, перетяни потуже.

— Сколько их, говоришь? — Оторвался от рации старшина.

— Двое.

— Приметы запомнил?

— Да, вроде…

По мере того, как Виктор сбивчиво, но подробно описывал напавших на него парней, старшина почти слово в слово передал его рассказ кому-то в дежурной части милиции. Выслушал невидимого собеседника, и только потом вновь обернулся к «потерпевшему»:

— А денег сколько взяли?

— Сто долларов… — Виктор виновато пожал плечами:

— Я только что в ларьке, у метро обменял.

— Это они тебя по наводке, — изрек тот, что был с погонами рядового, прислушиваясь к переговорам с «базой».

— Точно по наводке! Следили, — кивнул милиционер-водитель.

— Товарищи, — вновь заканючил Рогов. — Они ведь уйдут… Убегут ведь, гады, с моими деньгами!

— Спокойно, — распорядился, отключая рацию, старшина. — Сами знаем, что делать. Стой пока здесь! Жди…

По его команде наряд разделился. Двое, размахивая пистолетами, бросились в темень кустов, напрямик. А патрульная машина с водителем и старшиной на борту, сдала назад и сразу исчезла за поворотом.

Виктор несколько долгих секунд простоял без движения, прислушиваясь к удалившемуся за угол реву милицейского двигателя — и не веря в удачу:

— Ой, бляха-а… Валить ведь отсюда надо!

И он тут же оказался у «Москвича», который все это время послушно и тихо урчал двигателем чуть поодаль. В общем, не так уж и удивительно, что милиционеры не обратили на машину внимания: шум, суета, кровь, азарт погони…

Во всяком случае, это давало Виктору лишний шанс — и он буквально влетел за руль. Хлопнул дверцей, накинул ремешок и теперь уже медленно, чтобы не вызвать ни у кого ни малейшего подозрения, тронулся с места.

В конце квартала он вывел машину на залитый светом и довольно ещё оживленный проспект — а тогда уже изо всех сил вдавил педаль газа в пол. Хищно взревев, дрожа всем своим проржевевшим корпусом, «Москвич» начал стремительно набирать обороты…

— Давай, милый… Давай, выноси! — Пришпоривал Рогов четырехколесного друга. — Ты же умница…

Машина была чуть ли не старше хозяина, но старалась из последних сил. А Виктор все уговаривал:

— Давай, родной, а? Завтра куплю тебе «дворники» новые… и, может, ещё свечу какую-нибудь, честное слово!

Рогов отер взмокший от напряжения лоб:

— «Дворники» точно куплю… А то сквозь стекло не видать уже — ну ни хрена!

Стрелка спидометра мелко тряслась, завалившись до упора вправо, и Виктор уже хотел было сбавить скорость, чтобы сдуру не напороться на «засаду» ГАИ. Но тут взгляд его соскользнул на индикатор топлива:

— Ох, дьявол… Не дотяну.

Пока он самоутверждался, бензин в баке старенького «Москвича» выгорел напрочь.

Впереди показался перекресток. Когда до него сотавались считанные метры, светофор издевательски подмигнул желтым глазом, после чего высунул свой ярко-красный язык.

— Падла такая! — Возмутился Рогов.

Густым плевком в пол машины он сбросил излишек эмоций и приготовился тормозить. Однако, сообразив, что именно его автомобилю в такой ситуации делать это не только бессмысленно, но и поздно — вновь «подкинул гари» в атмосферу.

В общем, решение оказалось правильным. На дикой скорости Виктор пролетел перекресток прямо перед носом идущей слева «волги» — ещё чуть-чуть, и светлое завтра для него просто бы не наступило.

Самое трудное было — заставить себя не обернуться на визг чужих тормозов… В очередной раз облившись холодным потом, Рогов убрал ногу с педали газа и позволил стрелке спидометра опуститься до отметки в сорок километров в час.

А у следующего перекрестка, дисциплинированно остановившись на красный сигнал светофора, Виктор внезапно почувствовал себя очень плохо. Заломило суставы, свинцовая тяжесть стекла с плеч по телу, откуда-то на глаза накатила неудержимая влага.

Наступила запоздалая, но вполне естественная реакция на пережитое… От дикого, свирепого хищника, каким был всего полчаса назад Виктор Рогов, не осталось даже вставшей дыбом шерсти.

Хотелось домой. Домой… домой.

Борясь с усталостью, Виктор не обратил внимания на догнавшую его «волгу». Водитель же её притормозил перед перекрестком, медленно, накатом обогнул «Москвич» и остановился, перекрыв почти всю проезжую часть.

— Интересно, — подумал все ещё не пришедший в себя Рогов.

Из машины выскочил коренастый, прилично одетый мужчина лет сорока. Подбежав к «Москвичу», он нетерпеливо похлопал ладонью по крыше:

— Ну-ка, вылазь из машины!

— А? — Растерялся Виктор.

— Вылазь, вылазь, — подбодрил его мужчина, покусывая в нетерпении губы.

— А что случилось-то?

— Ты что же это, сука, на дороге рысачишь? Гонщик… Я из-за тебя чуть башку себе не свернул!

Рогов открыл было рот, чтобы прояснить ситуацию, но сильный удар кулаком в ухо едва не свалил его с ног.

— Ох ты! — Вскрикнул Виктор скорее от удивления, чем от боли, и попробовал укрыться от побоев в салоне машины. Но прежде ещё получил вдогонку звучный пинок под зад:

— Ой, йоб-тыть…

Знакомство с водителем «волги» закончилось так же внезапно, как и началось. Агрессор даже не стал преследовать исчезнувшего в салоне с проворностью обезьяны Рогова — сочно выругавшись, он уселся в свой автомобиль и укатил.

Оставленный в покое, но с выпученными от нового душевного потрясения глазами, Виктор попробовал подергать ключ зажигания.

«Москвич» не заводился…

— Ну, вот и все, — окончательно сник Виктор. — Приехали.

Это было уже слишком для одного вечера. Теперь придется брать канистру и чесать, куда глаза глядят.

Найдешь бензин — повезло! Не найдешь — кукуй здесь до утра.

Рогов с тоской посмотрел на опустевшую улицу. В обе стороны, насколько хватало взгляда, не наблюдалось никакого движения. Если, конечно, не считать…

Сдавая задним ходом, на перекресток возвращалась уже знакомая «волга».

— Вот только этого ещё не хватало, — поморщился Виктор. — Не до конца, что ли, душу отвел?

Собрав воедино остатки самообладания, он возобновил судорожные попытки завести двигатель при полном отсутствии топлива.

К сожалению, ничего не получалось.

«Слышь, чувак, — мысленно обратился Рогов к драчливому мужичку из „волги“. — Схилял бы ты отсюда, что ли? Без тебя тошно, честное слово! Езжай домой. Там тебя, наверное, жена-плавчиха ждет… Такая же, как и ты дура буйволообразная. Давай, чувак! Вали, а?»

Но «волга» уже заняла прежнее место.

Коренастый водитель её не спеша вылез на свежий воздух и подошел к насторожившемуся Виктору. Почесал затылок:

— Ну, что? Не заводится?

— Не-а, — выдохнул нахохлившийся, как воробей, Рогов через приоткрытое стекло.

— А что случилось-то?

— Бензин кончился. Наверное… А может — просто не заводится.

Мужчина обошел «Москвич»:

— Может, свеча? Или карбюратор?

— Хрен знает.

— Неплохо бы глянуть.

— Да уж, неплохо бы, — согласился Виктор, но из машины на всякий случай не вышел.

— Та-ак… — отчего-то печально протянул навязчивый незнакомец. Вновь почесал затылок и вынес решение:

— Дело дрянь! Значит, ни свечи, ни карбюратор смотреть не будем?

— Нет. Не буду, — уперся Рогов, одновременно прикидывая, чем-бы таким тяжелым в крайнем случае звездануть собеседнику по башке.

— Ладно, не обижайся, — неожиданно хмыкнул тот и подмигнул:

— Сам ведь понимаешь… Погорячился. Бывает!

Мужик отошел к своей «волге» и отпер багажник:

— Бензин у меня не слить, там сеточка специальная в баке… Далеко тебе ехать-то?

— А в чем дело? — Вытянул шею из окна Виктор.

Но прежде чем ответить ему, крепыш бросил на асфальт буксировочный трос:

— На, привязывай. Оттащу твою колымагу к дому.

— У меня денег нет, — с непонятной обидой сообщил Рогов.

Мужчина прошелся взглядом по старенькому «Москвичу», потом глянул на Виктора:

— Догадываюсь… Ну, поехали? Или как?

Глава 2

В следующую среду, с утра пораньше, на своем «запорожце» примчался Ройтман.

— Ну, что, охламон? — Заорал он прямо с порога в заспанную физиономию брата. — Петухи давно пропели, а ты, блин, ещё в постели? Стыдно, батенька, стыдно…

В последнее время у Павлика, помимо выпивки, появилось ещё одно увлечение — он начал собирать всяческие пошлые народные пословицы и поговорки, вставляя их в свою речь к месту, а чаще не к месту.

— Тихо, прыщ! — Цыкнул на гостя Виктор. — Всех соседей по этажу переполошишь.

Потирая ладонью левую щеку и позевывая, он поплелся на кухню. Мойка, до отказа заваленная грязной посудой, напомнила о том, что горячей воды нет уже вторую неделю.

— Ерунда какая-то…

— Ты о чем?

— Да так! — Рогов точно помнил, что от мужика из «волги» он получил именно по уху. А болит, почему-то, щека… Вторую ночь не заснуть — прямо, огнем горит.

Он обернулся к Павлу:

— Кроме водки пьешь что-нибудь?

— Смотря что, — ухмыльнулся Ройтман, усаживаясь на табурет.

— Кофе, например?

— Наливай. Сойдет и кофе!

Виктор запалил конфорку газовой плиты, поставил воду и после этого принялся готовить что-то наподобие бутербродов.

— Ого! Что это с тобой? — Поинтересовался брат.

— В каком смысле?

— Да вот, будто шрам…

— Где? — Уставился Рогов на собственное изображение в зеркале. — Вот это — да…

Через всю левую часть лица его протянулась тонкая бледно-розовая полоска.

— Наверное, об ветку вчера зацепился, когда машину под оконо ставил, дотронулся до щеки Рогов.

— Что — опять «бомбил» на своей колымаге?

— А-а, — Виктор досадливо отмахнулся. — Который день впустую! И «Москвич», блин, чего-то барахлит…

Кофе наконец «дошел». Разлив по чашкам бурую пахучую жидкость, хозяин продолжил:

— Знаешь, Паша… Частный извоз, конечно — дело хорошее, но вовсе не «золотое дно». Сдается мне, он себя уже изжил.

— Это почему?

— Да потому что сейчас каждый второй частник — тот же таксист! Желающих возить больше стало, чем желающих ехать.

Ройтман хмыкнул:

— Ну, на кусок хлеба должно ведь хватать?

— Бензин дорожает, запчасти, — Виктор снова потер беспокоящий след на лице.

— Ерунда! Если все разумно организовать…

— А на днях, — перебил его брат, — везу одного барыгу поддатого. Тот всю дорогу над тачкой моей хихикал, а под конец бейсболка ему моя понравилась. Ну, та — канадская, которую Папа Карла на день рождения подарил.

— Помню, помню!

— «Продай,» — говорит. Я, конечно, отказался, а он, сука, деньги сует и приговаривает: «Хоть мыла себе купишь, руки вымоешь!» Собрался было я ему врезать…

— Э, брата-ан, — протянул Ройтман. — Не бери в голову! Клиент всегда прав. Даст по щеке — подставь другую.

— Пошел ты! — Не принял шутку Виктор. — Свинство. А завезти бы такого козла темной ночкой, да на Южное кладбище… Да поприжать, чтобы от страха в собственных руках обосрался!

— Вот-вот, — Павел помрщился, как от зубной боли:

— С этого все и начинается. Сперва мысли, потом поступки… Проходили уже по молодости, не припоминешь?

— Все! — Хозяин стряхнул очередную порцию грязной посуды в раковину. Завязываю с извозом. Буду что-нибудь другое подыскивать, поприличнее.

— Что же, попробуй. Вольному — воля: кто, как говорится, ищет, тот всегда найдет. Но учти — город сейчас переполнен такими вот… ищущими. Да ещё и похлеще!

— Куда уж похлеще-то? — невесело усмехнулся в свой адрес Рогов.

— Думаешь — некуда? Ошибаешься. У тебя, вон — хоть и старенькая, но машина есть. И заработок какой-никакой… А у многих в кармане — блоха на аркане, да и в доме хоть шаром покати. Они на любую работу согласны, лишь бы с голоду не подохнуть.

— Паша, но…

— Радуйся, что холостой! А у кого семья, да семеро по лавкам?

Братья замолчали, и на этот раз первым нарушил тишину Виктор:

— Что же творится-то? Довели страну, совсем житья нет!

— Да его и не было никогда, — успокоил Ройтман. — Кризис… Кризис вокруг, батенька! Экономический.

Гость широко развел руки в стороны, словно пытаясь продемонстрировать размеры и глубину образовавшейся под обществом финансовой бездны.

— Плевать мне на твой кризис! — Возразил Рогов. — Я Союза не разваливал, президентов этих сраных не выбирал… Меня вообще здесь тогда не было, понял? Я сидел, между прочим. Почему же теперь-то страдать должен?

— А нечего было сидеть! — Завелся Павел. — Вот так вы и все: отсиделись, отмолчались… А теперь — с претензиями.

— Чего?

Но гость уже и сам понял, что сказал какую-то глупость:

— Извини. У тебя, конечно, другое дело. Особый случай… Но вообще-то, если вдуматься, все осталось по-прежнему. Все на своих местах, только названия изменились.

— Здорово! Красиво места поделили. Кто-то залез за мой счет в кормушку по самую задницу, как племенная хрюша: пьет, жрет, шлюх по полдюжины в день трахает! А я насшибал развозом этих же самых шлюх несколько «рваных» на бутылку — и должен быть рад до усрачки?

— А что? Раньше по другому было?

— Раньше хоть работу найти — раз плюнуть! Куда ни глянь — везде: требуются, требуются…

— Что-то не сильно народ на эти обьявления бежал! — Оборвал хозяина Павел. — И не ной, пожалуйста. Выбор у тебя и сейчас есть, просто искать не хочешь. Не по тебе все…

— Ну, и какой же это у меня лично выбор? — поинтересовался Рогов.

Ройтман принялся загибать пальцы:

— Образование высшее — раз! Помню, ты ведь курсы какие-то финансово-экономические заканчивал? Два! Права водительские, профессиональные, на несколько категорий… Да в конце концов, голова на плечах есть, захотел бы — на средний заработок всяко устроился.

— На средний? Ну, допустим.

— То-то и оно! Не надо тебе среднего, верно? Мало?

— Другим, значит, особняки на Канарах, а мне — в этой «хрущобе» век коротать? — Пожал плечами Виктор. — Весело!

— Вот, в этом ты весь, максималист хренов. Подавай тебе прямо на блюдечке — все и сразу! Из таких вот, как ты, обычно бандиты получаются…

— Ну, ты загнул, — обиделся хозяин. — Я грабить никого не собираюсь! Пусть живут, как умеют — хоть в Париже, хоть на Северном полюсе. Просто… Просто, в Питере мне последнее время слегка не того. Не фартит!

— Не фартит? — Задумался Ройтман. — Возможно… А что, чеши тогда на Украину! В Светловодск. Мать сейчас там?

— Да, опять поехала. Хатой нашей занимается, огородом.

— Так в чем дело? Поезжай, не думай даже! Женишься, корову купишь, лошадь…

— А чего это ты меня гонишь-то? — Хмыкнул Рогов. — Мешаю?

Павел отчего-то смутился:

— Да не гоню я тебя. Очень надо, ещё чего! Сам ведь разнылся: жизни нет, денег нет…

— А вот представь себе, что нет, — Виктор неожиданно потерял интерес к теме разговора. Он встал, подошел к окну:

— Весна…

Во двор, напротив, привезли бочку с разливным молоком. Поодаль дворник со злостью сметал с тротуара собачий помет, а перед крыльцом магазина-«стекляшки» уже скидывались на опохмелку местные алкаши.

— Погода шепчет: займи, но выпей! Верно, Пашка?

— Ну, в какой-то степени…

Рогов допил до самой гущи свой кофе и спохватился:

— А ты чего приперся-то, спозаранку?

— Дельце одно есть, — подмигнул гость. — Папа Карла подкинул.

Усевшись поудобнее, он продолжил:

— Позвонил вчера, поздно вечером. Прямо в музей. Мы, значит, только со Спиригайлой по стаканчику пропустили…

— О-о, — с шутливой укоризной покачал головой Виктор. — Уже и шефа своего спаиваешь?

— Ага, его споишь! — Осклабился Павел. — Как же… Медаль ему прицепили — «Ветеран Вооруженных Сил», так вот дорогого Семена Игнатьевича к молодежи и потянуло.

— Опытом делиться?

— Обмыть-то надо? А в управлении кроме меня и дежурного — ни души. Дежурному, сам понимаешь, ни грамма нельзя, вот мы с дедом на двоих литрушечку и… того! Приговорили.

— Весело там у вас!

— Не перебивай, Витян… Cлушай.

— Ну? — согласился Рогов. — Слушаю.

— Карла, значит, сказал: у них на складе валяется много автопокрышек, «бэушных». Неделю назад контейнер из Германии пришел, часть продали, а остальное… Остальное можно забрать на реализацию.

— Слушай, я Папу Карлу знаю… Там, наверное, одно дерьмо осталось? — засомневался Виктор.

— Пороемся, — Ройтман пожал плечами. — Терять-то чего? А мне Спиригайло по такому случаю даже выходной дал.

— Надо же, какой добрый дядя…

— Нормальный мужик! Между прочим, как раз перед Карлиным звонком мы с ним о тебе разговаривали. Под водочку… Так вот, Игнатьич сам и посоветовал, чтобы я этой темой, насчет колес, на пару с тобой занялся.

— При чем тут я? Вам что, трендеть больше не о чем? — Виктор знал неуемную пьяную болтливость брата. И то, что Ройтман перемывал ему косточки с каким-то малознакомым собутыльником, нисколько не удивляло — но и не радовало.

— Ну, Игнатьич, как-никак, с отцом твоим покойным дружил! Представляешь? Оказывается — это он тогда, после той дачной истории, нас от следствия вытащил. Через «лапу» свою в штабе округа…

— Серьезно? — Поднял брови Виктор, припоминая.

Действительно, что-то такое Левшов-старший рассказывал, но всколзь и мельком: считал он, что гордиться в той истории некому и нечем, поэтому подробностей избегал даже в разговорах с сыном.

— А чего ему врать-то? Само собой, Спиригайло и насчет тебя интересовался — что мол, да как… Я и рассказал.

— Ладно. Прикинуть надо…

— А чего прикидывать-то? По крайнем мере, для своих драндулетов что-нибудь по дешевке выберем!

— По дешевке? У Папы Карлы? — Хмыкнул Рогов, но больше себя уговаривать не заставлял.

В первой половине девяностых цены на новые колеса в магазинах стремительно поскакали вверх, добравшись уже до заоблачных, недоступных простому автолюбителю высот. Соответственно, вырос спрос на привезенные из-за границы покрышки, которые хоть и побывали в употреблении на европейских дорогах, но при относительной дешевизне практически не уступали качеством «резине» отечественного производства.

В общем, грешно было бы не попытаться ухватить птицу коммерческой удачи хотя бы за самый кончик хвоста…

Наспех приведя себя в порядок, Виктор набросил на плечи куртку и выскочил на улицу вслед за братом.

Начавшаяся несколько дней назад оттепель позиций своих сдавать не собиралась. Вслед за ней, первыми весенними ласточками, замелькали на улицах города женские коленки — а в ассортименте уличных торговцев-челноков появились купальники жуткой боевой раскраски.

Чему-то шумно радовалась повсюду нугомонная детвора, а старичок, завсегдатай сквера, втолковывал расположившейся рядом парочке:

— Для меня это не просто весна. А уже — восьмидесятая! Погоды чудесные… Вы только обратите внимание, молодые люди, не правда ли?

Парень с девушкой вежливо кивали — и мечтали остаться одни на скамейке.

Даже откормленные городские чайки старались реять у самого поднебесья, не забывая, впрочем, высматривать внизу мусорные бачки «побогаче».

Соль и солнце окончательно истребили остатки снежного покрова. Городские пруды заполнились пестрыми стаями уток… Казалось, ещё немного и появится первая зелень.

«Запорожец», ведомый на удивление трезвой рукой прапорщика погранвойск Ройтмана, был как раз выкрашен именно в веселенький зеленый цвет, что придавало ему особую уместность на улицах и проспектах весеннего Питера.

Под нервные сигналы иномарок, Павел выкатил автомобиль на набережную и, заняв привычно крайний правый ряд, начал разгон… Впрочем, дальше отметки в пятьдесят километров в час стрелка спидометра не сдвинулась.

— Ничего, успеем, — утешил себя, пассажира и «запорожец» Павел.

— Успеем, — согласился вместо автомашины Рогов. — Карла в десять ждать будет? Еще полчаса в запасе.

Виктор ехал и улыбался. Дорога, светофоры, троллейбусы… Пешеходы, норовящие кинуться под колеса, жадные постовые-гаишники — ему так приятно было наблюдать все это не из-за руля, а с пассажирского сиденья!

Забытое ощущение…

— Успеем. Должны успеть!

Так и вышло. К назначенному месту встречи братья прибыли вовремя, даже с запасом.

Припарковывая машину, Ройтман первым заметил выкатившегося из метро приятеля, и не преминул обратить на это внимание Виктора:

— Во, морда жидовская! Экономит, на своем «форде» не ездит.

Карла тоже заметил встречающих, и теперь неторопливой, «боцманской» походкой направился в их сторону.

Вид у него был напыщенный, гордый, самодовольный… и потому невыносимо дурацкий. Судя по всему, Ян Карлович считал себя одиноким героем среди толпы, среди всех этих жалких и мелких людишек, норовивших толкнуть его, отпихнуть, задеть сумкой или авоськой.

Впрочем, коммерческие дела его действительно обстояли не так уж плохо. По сравнению с большинством соотечественников Папа Карло вполне мог считаться состоятельным человеком: квартира, машина, дача… Денег хватало вполне — на пристойное существование, на мелкие радости втайне от жены и даже для того, чтобы откладывать на так называемый «черный день».

Но потребности, как известно, всегда опережают возможности.

Весь многосторонний бизнес Папы Карло вот уже который год никак не мог вывести его из сытой, но презираемой всеми категории мелких барыг и лавочников-спекулянтов.

Неуемное честолюбие требовало большего. Нужен был качественный скачек, прорыв… словом, то, что в деловых кругах называется «своя тема». А вот ее-то как раз пока и не наблюдалось.

Корень всех бед Ян Карлович видел в обилии голодных и расторопных умников, норовящих вырвать у старой коммерческой гвардии кусок прямо из горла.

— Прошу, — подал руку через опущенное стекло Павел.

Вслед за ним рукопожатием с подошедшим обменялся и Рогов: он уже заранее перебрался на заднее сидение «запорожца», чтобы приятель мог сесть и показывать дорогу.

— Привет, — бизнесмен приготовился было занять любезно освобожденное для него почетное место, но… о ужас!

В последнее время, то ли от недостатка физических упражнений, то ли по причине возраста и природной предрасположенности, Ян Карлович начал слегка тучнеть. Не то, чтобы это было уже неприличное ожирение, но в собственные брюки он, в прямом смысле слова, влезал с трудом.

Купить себе новые штаны, когда старые ещё не заношены до дыр? Ну уж нет! Против такой постановки вопроса протестовало все коммерческое естество Яна Карловича.

Можно потратить любую сумму «на шпильки» очередной любовнице или даже дать денег в долг друзьям под разумный процент, но расходовать сбережения на пополнение собственного гардероба? Никогда!

Проблему тесноты брюк Ян Карлович решил быстро, оригинально и дешево. Дабы не испытывать дискомфорта, он просто перестал застегивать верхние пуговицы ширинки и пояс — и вздох облегчения был ему наградой за смекалку.

Однако, такой способ экипировки полностью исключал любые резкие движения, вроде прыжков и лазанья на карачках.

… Согнувшись почти вдвое, Папа Карло полез в «запорожец»:

— Ох, бля… — брюки тут же предательски соскользнули с его торса к ботинкам.

— Какая прелесть! — Воскликнула дама, выбиравшая неподалеку цветы у цыганки. — Вы только взгляните, взгляните… Это же полный конфуз!

— Ишь, чего вытворяют, шпана голоштанная! — Подслеповатая бабка с тележкой перекрестилась и сплюнула.

— Дожили… Довели Россию! — Тряхнул бородой продавец газет патриотического толка.

Действительно, если учесть пропорции крохотного «запорожца» и габариты дородного Яна Карловича, со стороны вполне могло показаться, что у метро припаркована не машина, а просто — какая-то голая задница на колесах.

— Залезай! Скорее.

— Давай-ка, вот так…

Братья засуетились, помогая приятелю словом и делом — и одновременно еле удерживаясь от того, чтобы не заржать на всю округу.

Яну Карловичу же было не до смеха. С трудом рухнув на сидение, он заорал на Ройтмана:

— Ну, чего вылупился? Гони!

Павел с испугу бросил сцепление, мотор заглох, потом снова нехотя завелся… Наконец, «запорожец» все же преодолел трамвайные пути и выбрался на оперативный простор — оставив после себя у метро шлейф вонючего дыма и очередную питерскую легенду.

— Теперь куда? — Только через какое-то время решился спросить Ройтман.

— Прямо. Я там покажу… — Ян Карлович уже привел в порядок и собственный туалет, и смятенные чувства.

Он больше не выглядел обескураженным, и теперь только хмурился, глядя вперед, на дорогу:

— Вывеска будет справа: «Торговое предприятие „МАРК“».

— И что нас там ждет? — Поинтересовался Рогов.

— Не что, а кто, — деловито поправил Карла. Уселся поудобнее, насколько это вообще возможно в «запорожце», и приступил к пояснениям:

— Значит, так… Приезжаем. В контору заходите без меня, сами. Спускаетесь вниз, в подвал, и спрашиваете у кого-нибудь, где найти Пиккельмана.

— Кого?

— Пиккельмана, Михаила Исааковича. Запомнили?

— Знатное имечко, — хмыкнул прапорщик Ройтман.

— У тебя тоже, кстати… не Иванов, — напомнил ему Виктор.

— Короче! — Папа Карло оборвал дискуссию по национальному вопросу и продолжил:

— Находите Пиккельмана, и тихо, без посторонних, говорите ему, что приехали от меня.

— И тогда нас примут в вашу масонскую ложу? — Хихикнул неугомонный Павел.

— Е-ди-от, — по буквам отчеканил собеседник. — Не масонская, но люди серьезные. Поэтому, прошу обращаться к Михаилу Исааковичу строго по имени-отчеству, а не что-нибудь вроде: «Эй, ты, мужик!»

— Понятно, — кивнул Рогов.

— А тебе?

— Как прикажете, — пожал плечами водитель. — Могу хоть «вашим превосходительством» называть, хоть «товарищем Пиккельманом»… Лишь бы не без толку!

— Значит, договорились. Михаил Исаакович покажет вам, откуда забрать колеса. Потом находите грузовик, подгоняете и грузите весь хлам…

— Что-что? — Не расслышал из-за шума двигателя Павел.

— Резину, что же еще, — поправился Ян Карлович.

— А ты где будешь?

— Попозже подойду… Там, в конторе у Пиккельмана, мне по ряду причин, отсвечиваться не стоит.

Он на секунду замолк, потом спохватился:

— Вот, спецодежда! — Из «дипломата» появились две оранжевые и не очень чистые куртки, которые обычно носят рабочие-дорожники.

— Это ещё на кой?

Папа Карла отмахнулся: без вопросов!

— Понятно, шеф… — хотя было это вовсе не так, Виктор вздохнул и дисциплинированно взял спецодежду. А через минуту он уже весело комментировал брату дорожную обстановку:

— Эй, осторожнее! Справа по курсу гражданочка в рейтузах… Куда? Куда ты? Там же троллейбус, а он железный и толкается.

Глава 3

Виртуозно уступив дорогу всем желающим оказаться впереди и поперек, Ройтман оставил в конце концов оживленную магистраль. Некоторе время ушло на петляние по лабиринтам промышленной зоны — и «запорожец» замер напротив стеклобетонной пятиэтажки.

Над входом висела бронзовая табличка с загадочной аббревиатурой. Первые её буквы, должно быть, обозначали Научно-исследовательский центр, а вот остальные… Остальные каждый мог расшифровывать в меру своей эрудиции и фантазии.

Чуть ниже, прямо на двери, кто-то прилепил бумажку с информацией о том, что здесь же имеет честь находиться и российско-германское совместное предприятие «МАРК».

— Вот она, земля обетованная! — Воскликнул Павел и поспешил вслед за вышедшим из машины братом.

— Спецовки наденьте! — Громким шепотом напомнил из «запорожца» Ян Карлович.

— Ладно…

Миновав пустую, заваленную строительным мусором проходную, Ройтман и Виктор спустились вниз по узкой лестнице без перил.

Павел первым толкнул дверь:

— Ого!

— Да, круто… — почти в унисон присвистнули братья.

Весь подвал здания был переоборудован в огромный, бескрайний и бесконечный склад разнообразного «ходового» товара. Цепь электрических лампочек освещала штабеля коробок с сигаретами, ящики импортной водки, дешевое газированное вино…

Тюки поношенных тряпок чередовались с мукой и геркулесом, а сразу за ними можно было разглядеть пирамиды консервов, какие-то синтетические веники и средство от тараканов.

Даже воздух — плотный и влажный — казалось, имеет здесь свою цену в свободно конвертируемой валюте.

В отличие от запустения верхних этажей, подвал поражал посетителя кипением жизни и деловой суетой. Этакий человеческий муравейник после дождя: все шныряют туда-сюда с озабоченным видом, записывают, вычеркивают, трясут накладными и бланками…

На общий вопрос, где бы найти Пиккельмана, большинство отвечало короткой отмашкой руки куда-то в сторону. Наконец, поиски привели братьев к полуприкрытой двери с табличкой «Зав. производством».

— Здесь?

— Наверное, — Павел успел по пути стрельнуть у кого-то из складских работников сигарету, и теперь аппетитно выпускал дым в потолок. — Тебе оставить?

— Нет, потом.

Протиснувшись между коробами с немецкой гуманитарной помощью, Виктор постучал ладонью в дверной косяк:

— Не побеспокоим?

— Входите, — не отрывая взгляд от каких-то бланков прогундосил сидящий за ветхим письменным столом человечек.

Вид у него был — ещё тот! Помятый, замусоленный пиджак покроя славных семидесятых, краешек нижнего белья под манжетами, разбитые тупоносые полуботинки…

Но больше всего впечатлили Рогова шнурки хозяина кабинета: один был когда-то коричневым, другой тоже… короткий.

В самом углу, на столике, примостилась двухконфорочная электроплита. Судя по запаху, источаемому эмалированной кастрюлькой, заведующий производством варил себе супчик из куриных бульонных кубиков.

«Все ясно, — подумал Виктор. — Клинический случай. Надо бы с ним повежливее, а не то…»

Но в кабинет уже ввалился Ройтман с окурком в зубах:

— Глубоко извиняюсь, — поприветствовал он хозяина кабинета, помятуя о строжайшем инструктаже, — Нам бы Михаила Исааковича?

— Зачем? — Ответили вопросом на вопрос из-за стола.

При этом засаленный мужичок даже не оторвался от изучения товарно-транспортных накладных. Более того! Видимо, для усиления коммерческой смекалки он отогнул волосатый мизинец и принялся неистово ковырять им у себя в правой ноздре.

— Глубоко извиняюсь, — начал повторяться обескураженный Павел. — Но нам бы Пиккельмана…

— Да я, я Пиккельман! И что теперь? — возмутился хозяин.

— Вы? Это вы — тот самый Пиккельман?

— Допустим… Что надо, молодые люди?

Смутившись окончательно, Павел ринулся напролом:

— Да нам бы, бля, товар глянуть! Понял, мать твою?

Выпученные глаза Пиккельмана нехорошо сверкнули сквозь толстые линзы очков:

— Простите? — И спертый воздух подвала наполнился ожиданием большого взрыва, который непременно вышибет братьев вон.

Но тут спохватился Виктор:

— Михал Сакич! Мы к вам от Яна Карловича…

Мгновенно, словно по взмаху волшебной палочки, лицо Пиккельмана превратилось из грозовой тучи в сияющую электролампочку:

— Ах, от Яна Карловича! — Хозяин кабинета выскочил навстречу гостям так стремительно, будто под задницей у него разорвалась противотанковая мина:

— Понимаю… Отлично понимаю…

Он даже протянул руку вытянувшемуся по стойке «смирно» Виктору:

— Чудненько! Очень рад.

Рогов почтительно поздоровался:

— Здрас-сте.

Ройтман же не ответил принципиально и демонстративно. Насупившись, он отвернулся и стал изучать схему пожарной эвакуации верхних этажей здания, зачем-то вывешенную на стене подвала.

— Чудненько… — если поведение Павла и смутило господина Пиккельмана, то очень мало и не надолго. Заботливо сняв с плиты кастрюльку, он жестом пригласил присутствующих следовать за собой:

— Пойдемте!

Уже в дверях Михаил Исаакович уточнил:

— Вы ведь за колесами?

— Так точно! — Отрапортовал Виктор.

— Чудненько… Я сейчас вам все покажу.

Тщательно заперев дверь кабинета, «заведующий производством» с грохотом высморкался куда-то в рукав и засеменил впереди спутников по коридору.

— Сыровато у нас тут, знаете ли! — На ходу пожаловался он Рогову. — К тому же, сквозняки все время…

— Ужас, — посочувствовал тот. — Очень вредно. Небось, и хвораете часто?

— Ох, и не спрашивайте! — Отмахнулся Пиккельман. — Головные боли жуткие, насморк… А гайморой — так тот вовсе замучил, можно сказать профессиональная болезнь.

— Да уж, — ограничился сочувственным вздохом Виктор, потому что не очень понял, какое заболевание имеет в виду собеседник. Впрочем, в этом подземелье что угодно подхватить можно — и гайморит, и геморрой… Тяжеловато вам здесь!

— А иногда прямо в почке стреляет, — поделился Михаил Исаакович.

И тут же получил сочувственный совет:

— Вы бы поберегли себя… Телогреечку какую-нибудь под пиджак наденьте! Или ещё хорошо — горчичный порошок в обувь сыпать.

— Зачем?

— Профилактика, от ревматизма. Ноги согревает.

— Не может быть! Удивительно…

— Да. В Якутии так корейцы делают, когда зимой лес валят.

Лавируя среди штабелей пивных ящиков, троица деловых партнеров вскоре достигла цели.

Конечной точкой маршрута оказалось не слишком просторное, граничащее с институтским двором помещение. Наружные двери его были не заперты и даже открыты почти нараспашку — что наводило посетителей на мысль о том, что либо здесь вообще не воруют, либо украсть просто нечего.

Однако, первый же взгляд по сторонам отметал версию о заброшенности склада. Все пространство вокруг было от пола до потолка завалено всевозможными, любого профиля и размера, автомобильными покрышками.

Ощутив ноздрями терпкий запах резины, Ройтман присвистнул:

— Да… Сильно.

— Пару «зилов» надо, чтобы все это вывезти, — прикинул Виктор. — Не меньше.

— Ну, вот вам и обьем работ, — принялся стряхивать несуществующую пыль с лацканов пиджака Михаил Исаакович. — Можете хоть сейчас приступить!

— Так, а куда же мы все это… — начал было скрести в затылке озадаченный Ройтман. Но тут же почувствовал, как брат наступил ему тяжелым ботинком на ногу:

— Чего?

— Никаких проблем! — Виктор отвернулся и еле слышно процедил сквозь зубы:

— Не суетись… А то, не дай Бог, спугнешь. Если он начнет сомневаться в сохранности товара — ни колеса не даст.

— Понял.

— Ну так как, молодые люди? — Поинтересовался Пиккельман. — Будем брать?

— Обязательно. Сколько с нас за все это? — Виктор обвел руками заполненное автомобильной резиной пространство.

— За все? — Михаил Исаакович пошевелил губами и назвал сумму, почти вдвое меньшую, чем та, на которую рассчитывали братья.

Об этом они даже не могли мечтать, и у Виктора тут же сладко засосало под ложечкой.

— А почему так дешево? — Не удержался Павел.

— Вы-таки хотите дороже?

— Нет, что вы! — Занервничал Рогов. — А скажите, нельзя ли, их прямо тут пока у вас…

— Что — у нас? — Переспросил Михаил Исаакович.

— Ну, оставить на хранение. Мы бы их вывозили по мере продажи?

Видимо, теперь пришел черед господина Пиккельмана удивиться по-настоящему:

— Простите, а разве Ян Карлович ничего не обьяснил?

— Да, конечно, но… только в общих чертах, — смутился Виктор.

— Странно, — пожал плечами Пиккельман. — Видите ли, молодые люди… Суть в том, что завтра мы планируем завоз очень крупной партии нового товара. Его уже растаможили, а складировать некуда. Понимаете? Так что, к вечеру помещение надо освободить.

— Понятно, — кивнул с облегчением Виктор. — Теперь понятно! Поэтому и цена такая?

— А вы-таки хотите дороже? — Повторил вопрос Михаил Исаакович.

— Нет, — вмешался Ройтман, к которому после прояснения ситуации вернулось природное нахальство. — Наоборот! Слушайте, а может, ещё подешевле договоримся?

Однако, тягаться в коммерции с господином Пиккельманом прапорщику погранвойск было ещё рановато.

— Дешевле? — Хозяин «резинового» богатства покачал головой с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах. И в дальнейшем стал обращаться исключительно к Виктору:

— Дешевле только даром… Знаете, я сейчас не говорю «До свидания!» только из-за того, что вы пришли от Яна Карловича.

— Нет, послушайте!

Господин Пиккельман даже не повернулся в сторону Павла:

— Но в конце концов мне достаточно снять телефонную трубку, позвонить туда-сюда, или просто выйти на улицу — и колес не будет на складе уже к обеду. Желающие просто устроят давку, вы понимаете?

— Извините, — развел руками Рогов. — Все ясно! Михал Сакич, каковы теперь наши действия?

Собеседник довольно легко сменил гнев на милость:

— Ладно… Решайте пока вопрос с транспортом. Минут через тридцать зайдете ко мне в кабинет, оформим передачу товара на реализацию. Паспорта, надеюсь, с собой?

— Да, конечно.

— У меня нет, — сообщил Ройтман. — Я пограничник.

— Одного паспорта достаточно, — отмахнулся господин Пиккельман и исчез за дверью, ведущей в глубину коридора.

— Мнда-а… — пробормотал Виктор, провожая уходящего Михаила Исааковича глазами новорожденного младенца. — Что-то я ни хрена не пойму за кого нас тут приняли?

Тем временем, Ройтман уже успел с головой зарыться в ближайшую кучу покрышек. Казалось, он изучает по фирменным маркировкам географию:

— Ага… Япония! Так. А тут что? «Мишелин», «нокия» финская… Это, кажется, Штаты…

До Рогова долетали только обрывки фраз, пыхтение и радостный мат двоюродного брата.

— Паша, ты где там? Вылезай!

Но Ройтман на оклик не отреагировал.

— Теперь бы вывезти только, только бы вывезти… — словно молитву бубнил он себе под нос.

— Ты чего, Пашка? Ошалел, что ли, в таком дерьме копаться?

— А что? — Ничуть не смутился брат и деловой партнер Виктора. Выбравшись наружу, он даже не стал отряхиваться и приводить себя в порядок. — Знаешь, ничего зазорного!

— Это же помойка.

— Давай, Виктор, давай… Не валяй дурака! — Ройтман зацепил каждой рукой по три колеса и поволок их к выходу.

— Да подожди ты!

— Чего ждать? Чего ждать-то? Эка невидаль — помойку разгребать! Да на нашем с тобой безрыбье сам раком встанешь… К тому же, колеса отличные, я почти все проверил. Уйдут прямо влет!

— Постой, не суетись. Ты чего, все их отсюда на себе перетаскать собрался? Далеко ли?

Павел задумался:

— Тоже верно.

И тут же мысли его снова вернулись в приятное русло:

— Оптом, конечно, подешевле продадим. Но тогда навар сразу! А если попробовать в розницу…

— У тебя деньги есть? Сейчас, с собой?

Занятый подсчетем грядущей прибыли, Ройтман даже не сразу сообразил, о чем речь:

— А зачем? Нам же их на реализацию…

— Грузовик надо нанять? Надо. Мужикам заплатить за погрузку — тоже, вдвоем мы с тобой тут до конца недели не управимся…

— Куда же товар повезем-то? — Спохватился Павел, выгребая из кошелька и карманов наличность.

— Посмотрим… Кажется, у меня в доме подвал пустой. В крайнем случае, придется поискать!

Денег у обоих братьев оказалось значительно меньше, чем надо — даже на один рейс «зила» не хватило бы.

Виктор вздохнул:

— Ладно, иди — лови машину. Попробуй договориться с водилой: может, колесами возьмет? Спроси еще, где тут ларек пивной поблизости. Или разливнуха.

— Зачем?

— Надо с ханыгами местными договориться, они за поллитру на нос все тут перекидают.

— Слушай, а если у Папы Карлы одолжить? Он же все равно сидит там, ждет, — вспомнил Ройтман.

— Достойная мысль, — похвалил Виктор.

Павел замялся:

— Только… Слушай, сходи ты, а? Мне он точно ни копейки не даст.

— Ладно. Схожу.

— Если что — где встречаемся? Здесь?

— Наверное… Или же я у нашего болезненного друга Михаила Исааковича буду в кабинете, документы на колеса оформлять.

— Желаю удачи, — хмыкнул Павел, исчезая за дверью, ведущей во внутренний двор.

Рогов без особого энтузиазама пожал плечами и ещё раз окинул взглядом нежданно-негаданно свалившееся богатство.

Глава 1

На следующий день после вывоза автопокрышек, телевидение обьявило россиянам об очередном постановлении Правительства.

Виктор как раз ужинал и поначалу даже не очень вслушивался в слова диктора:

«В целях защиты отечественных производителей… обеспечение безопасности дорожного движения… извлечение преступных доходов от контрабанды и сбыта…»

— Что там опять?

Он все же отставил тарелку и посмотрел на экран. Впрочем, документ оказался не очень длинным:

— Мать их в душу!

Насколько уловил Рогов, с момента опубликования постановления запрещался ввоз в страну бывших в употреблении импортных автопокрышек и запасных частей, а также их реализация населению. Внешнеторговые операции в этой сфере разрешалось производить только юридическим лицам и строго на основании государственных лицензий.

Разумеется, для нарушителей предусматривались административные санкции — от штрафа, налагаемого на граждан, до закрытия предприятий розничной и мелкооптовой торговли.

— Как же это?

Комментарием к официальной информации послужил явно «заказной» сюжет, снятый журналистами в Центральной лаборатории ГАИ.

Прежде всего народу продемонстрировали леденящие душу видеокадры нескольких дорожных аварий и автокатастроф. Затем очкастый полковник в милицейской форме непонятно, но убедительно обвинил во всех этих бедах никуда не годные импортные колеса: дескать, они вовсе не приспособлены к нашему климату, плохо переносят «некоторые особенности» отечественного дорожного покрытия и вообще — противоречат принятым в стране ГОСТам.

В заключение, для особо непонятливых автолюбителей, дали короткое интервью по поводу соответствующих изменений в правила ежегодного техосмотра.

Когда на экране телевизора замелькали кадры из следующего, политического репортажа, Виктор непроизвольно опустил глаза в пол:

— Так… И что теперь делать?

Внизу, прямо под квартирой Рогова, матово-черными штабелями и шеренгами выстроилось в ожидании покупателей больше полутора сотен побывавших в употреблении заграничных покрышек.

Виктор вспомнил вчерашнюю веселую суету Ройтмана, погрузку-выгрузку дотемна, собственную радость от того, что удалось почти задаром выпросить у тетки из жилконторы ключ от подвала…

Он заскрипел зубами:

— У-у, суки!

И потянулся за телефонной трубкой:

— Алле, Пашка? Извините… А когда вернется? Передайте ему, чтоб сразу мне перезвонил. Это Рогов, Виктор… Рогов! Только обязательно.

… Впрочем, выяснилось, что Павел уже в курсе — первым делом, войдя в квартиру брата, он бросил на стол свежую газету с текстом на первой полосе:

— Ну, что скажешь?

При этом тон у Ройтмана был такой, будто именно Виктор подписывал вчера за премьер-министра злополучное постановление.

— Хреново.

— Это я и так уже понял. Меня сейчас другое интересует…

Вытащив из хозяйской пачки сигарету, Павел прикурил и выпустил дым под потолок:

— Меня сейчас интересует, — ладонь гостя легла на газету, — знал ли про это Папа Карла!

Первой реакцией Рогова было удивление:

— Да ну, ты что?

— Ладно, разберемся… Дай-ка телефон!

Однако, поговорить с приятелем братьям не удалось. В офисе сообщили, что Ян Карлович в командировке и будет только в конце месяца, а дома все время срабатывал автоответчик.

— Может, к Пиккельману на склад заехать?

— Придется… Вот ведь гад, подставил! Он-то уж точно знал про то, что будет запрет на импортную «резину».

— Ты думаешь? Откуда?

— Не знаю! Но такие, как он всегда в курсе.

По дороге к хозяйству Михаила Исааковича, братья вырабатывали тактику и распределение ролей при беседе с бывшим владельцем покрышек. Договорились сначала вежливо побеседовать, а потом уже действовать по обстановке.

— Паша, ты только не горячись. Сразу в морду — не надо!

— А как надо?

— Посмотрим…

Впрочем, вскоре выяснилось, что они прокатились впустую. В кабинете господина Пиккельмана сидел очень похожий на него, но абсолютно другой еврей.

— А где Михал Исакич?

— Заболел. Слег с температурой.

— Надолго? — Задал глупый вопрос Виктор.

— А я знаю?

Насчет вчерашних автомобильных покрышек собеседник тоже ничего вразумительного не сказал — все договора у Пиккельмана, а ему даже не оставили ключей от сейфа, просто попросили посидеть здесь, пока хозяин кабинета поправится. Мало ли что…

— Мало ли — что?

— Ну, на всякий случай.

Павел шагнул к столу, ухватил человечка за лацканы пиджака и зарычал ему прямо в физиономию:

— Так вот он, этот случай! Пиккельман где? Где старая сволочь? Куда спрятался?

Несмотря на тщедушный вид, «заместитель» Михаила Исааковича деньги свои получал не зря и молчал, как белорусский партизан.

После четверти часа криков, угроз и ругани, братьям удалось добиться от него только клятвенного заверения, что господин Пиккельман в самое ближайшее время созвонится с Виктором.

— Может, стоило врезать придурку пару раз? Чтоб заговорил? — Поделился сомнениями Павел, когда они вновь оказались в «запорожце».

— Нет. Пока не стоит… Дело подсудное, такой запросто в ментовку побежит.

— Чувствую, все равно ведь придется!

— Может быть. Может быть…

… Весь последующий месяц братья самоотверженно и обреченно пытались реализовать покрышки.

Результаты оказались удручающими. В автомагазинах от них шарахались, как от зачумленных, принимая за милицейскую «подставу» или в лучшем случае считая идиотами. Рыночные торговцы запасными частями при словах «импорт» и «бывшие в употреблении» только нервно посмеивались и исчезали в толпе.

Ничего не удалось продать даже в шиномонтажные мастерские. К тому же, добрая половина колес предназначалась для какой-то загадочной марки автомобиля, которую в Россию, видимо, ещё просто не завезли. Во всяком случае, они не подходили ни к «жигулям», ни к «волге», ни к трактору «беларусь».

Виктор расклеивал обьявления, Павел обзванивал потенциальных покупателей и рекламные отделы газет — все напрасно!

Желающих приобрести или взять обьявленный «вне закона» товар на реализацию не было. Знакомых автолюбителей «запрещенная» резина тоже прельщала.

Зато она очень понравилась крысам.

Невостребованные покрышки, огромной кучей сваленные в подземелье, привели жирных серых тварей в неописуемый восторг.

Бесчисленными косяками двинулись со всего микрорайона хвостатые твари на освоение новых гнездовий. В несколько дней подвал под квартирой Рогова превратился в передовую крысиную ферму.

Причем, отличалась она такими высокими показателями воспроизводства, что добраться до колес без риска быть укушенным за задницу скоро оказалось почти невозможно.

Вытащить же нужную покрышку из общей кучи стало просто опасно для жизни.

— Ну и хрен с ними, — равнодушно сплюнул Рогов.

И запер подвал на тяжелый, висячий замок.

Наверное, этот день навеки останется в крысином календаре, как общенародный праздник. Разжиревшие в неприкосновенной тиши и скуке подвального склепа, подлые твари принялись размножаться с удвоенной силой.

А вскоре обнаглели настолько, что полезли наружу. Многочисленными стаями гуляли они вверх-вниз по лестницам, опустошая бачки с пищевыми отходами и разнося по дому заразу. Антисанитария грозила смениться экологической катастрофой в масштабах отдельно взятой «девятиэтажки».

Жильцы, разумеется, пробили в набат, и как-то под вечер в подьезде появилась строгая женщина с удостоверением СЭС.

— Здравствуйте. Вы — тот самый Рогов?

— Здравствуйте. Очевидно, я…

Виктор в домашних тапочках как раз стоял возле мусоропровода и уже добрых полтора часа пытался шваброй извлечь наружу чудом уцелевшую кошку. Бедолага Мурка от крысиного беспредела повредилась умом и теперь ночи напролет подвывала из своего укрытия.

На первый раз до составления протокола и штрафов дело не дошло, инспектор санэпидстанции ограничилась официальным предупреждением. Но главное, что уяснил Рогов из проведенной беседы — это необходимость подвал от колес немедленно освободить.

Виктор, разумеется, пообещал все, что требовалось. И только после ухода незваной гостьи осознал, о чем идет речь.

Схватился за голову… Голова, кстати, попалась под руку очень вовремя: одна, говорят, хорошо, а две все же лучше! Следовало позвонить Павлу.

Тот заявился, хотя не сразу — и братья уселись на бетонных ступеньках холодной лестницы, зарабатывая простатит и обмениваясь идеями по поводу возникшей проблемы.

Планов было много, но все какие-то несерьезные.

— Слушай, а давай просто выкинем колеса на свалку? Ну их на…

Предложение было оригинальное, но энтузиазма у Виктора не вызывало:

— У меня машина опять барахлит.

— На моей!

— Давай, — согласился Рогов. — Только как?

— Обыкновенно… Погрузим в «запор» сколько влезет и за несколько раз вывезем.

— Ну, попробуй. Погрузи.

— И чего такого? Погружу! — Не понял Павел.

— Давай, давай…

— Ну и даю! — Ройтман поднялся с решимостью человека, готового к труду и обороне.

— А крыски? — Поинтересовался Виктор.

— Крысы… Во, бля! — Замер на месте Павел и непроизвольно огляделся. Дело в том, что этих серых хвостатых тварей он боялся с раннего детства, ещё с питерской коммуналки, в которой провел первые годы жизни. — Что же делать-то?

— Что-что! — Передразнил брата Рогов. — Сначала их надо будет выгнать. Или отравить… Или перебить?

— А как? — Павла передернуло от омерзения.

Виктор тоже пока не знал — как.

Поднявшись со ступенек, он принялся искать пути решения проблемы. Одна мысль сменяла другую, напряженный процесс раздумия отражался на лице и в позе — так, что в конечном счете Рогов стал похож на скульптурное изображение римского гладиатора, нервно курящего папиросу.

Павел с интересом следил за братом:

— Ну?

— В рукопашную не выйдет… Перестрелка тоже пока отпадает — у нас ружья нет. Может, газом?

Озарение пришло, как всегда, внезапно.

— Значит, так.

— Придумал?

— Да. — В глазах Виктора светилась законная гордость собой. — Бежим к ларьку, к пивному, пока не закрылся!

— Нашел о чем думать, — разочаровался Ройтман. — Я бы, конечно, тоже насчет пивка… не против. Но только делом надо заниматься, делом!

— Правильно, — невозмутимо ответил брат. — Кстати, деньги у тебя есть?

— Допустим, есть. А зачем тебе?

— Надо бы пару пузырей водяры взять.

Минут через двадцать перед входом в злополучный подвал выстроились в боевой порядок силы вторжения.

Состояли они из трех самых авторитетных представителей местной дворовой гопоты, настоящие имена которых звучали, наверное, только в милицейских протоколах.

Впрочем, по кличкам троица была хорошо известна далеко за пределами микрорайона: карлики-уроды Туранчокс и Пушкин, а также длинный, высохший от пьянства и голодухи, косматый Полено.

Были они неразлучными собутыльниками, компаньонами — и каждый вечер били друг другу морды. Причем, выяснить, из-за чего, никогда не удавалось, по причине похмельных провалов в памяти у всех троих сразу.

Задачу гопники уяснили сразу: вышибить крыс из подвала!

Гонорар устраивал: две бутылки водки. И получив по пол-стакана авансом, команда истребителей рвалась в бой.

— Трубу возьми, — подсуетился Рогов, протягивая одному из карликов ржавую железяку.

— А на х. хрена? — Ощерился тот единственным передним зубом. — Я их, бля, и зубами разорву!

Изогнув пальцы веером, он ринулся в подвал вслед за Туранчоксом. Замыкающим был Полено.

— Думаешь, управятся? — Покачал головой Павел.

— Эти? Эти управятся, — Успокоил его брат. — Они за стакан бормотухи не то, что крыс — слона завалят.

— Да ну! Скажешь тоже…

Виктор уже стоял в дверях парадной, но обернулся:

— Точно говорю, гражданин Ройтман. На таких, как они — вся Россия держалась… И держится, между прочим!

Павел хмыкнул, не зная как реагировать — он не всегда понимал, шутит брат, или говорит серьезно.

Что в этот момент происходило в подвале, можно было только догадываться. С улицы, куда поспешили ретироваться Виктор и Паша, о масштабах кровавой битвы свидетельствовал доносившийся откуда-то из земных недр гул.

В какой-то момент даже показалось, что весь девятиэтажный панельный дом вздыбился и отполз в сторону. Из-под стены его разом выплеснуло широкий серый поток — и недобитые твари хлынули через дорогу.

Враг спасался бегством.

Быстро преодолев открытое пространство детского садика, крысы в панике ныряли в подвал жилого здания напротив.

Зрелище это впечатляло.

Случайные прохожие замерли, молодые мамаши похватали на руки детей, собачники — своих псов, а старушки-пенсионерки — чужих кошек и все, что попалось под руку.

А братья в это время уже чествовали героев.

— Пей! — Восторженно подал стакан Ройтман.

— Извини, начальник. Некоторых упустили… — Полено стрельнул по сторонам настороженным взглядом и опрокинул водку в рот.

— Закуривай, — подключился Виктор, протягивая пачку папирос.

Герой закурил.

— А теперь — вали отсюда, — Павел вновь откупорил бутылку и пригласил:

— Следующий!

Окружающая среда, экологическое равновесие и покой соседей Рогова были спасены. Теперь оставалось только убрать колеса.

Братья заглянули в подвал — и ахнули.

Бетонный пол сплошь был усеян расплющенными, растерзанными трупами четвероногих тварей. От некоторых вообще валялись только задние части…

— Ух ты… Наверное, Пушкин и вправду зубами рвал, — попробовал усмехнуться Виктор.

Но не сделав и пары шагов, пошатнулся от опалившей мозг дикой боли. В глазах поплыли фиолетовые круги, потом полыхнуло…

Рогов застонал и присел на корточки, не в силах справиться с накатившим видением.

— А-а-а!

Лошадиное ржание, лязг стали о сталь, крики, пламя горящих судов… И вот его уже тянут на петле, охватившей шею, по распластанным, скользким от крови трупам варягов, печенегов, русичей, болгар… И вот совсем рядом довольное, смеющееся лицо варвара.

Его лицо… Разрубленное почти пополам.

— Кровь.

— Что, Витюша? Что случилось? Плохо, да? — Подхватил брата Павел.

— Всюду кровь…

— Это от духоты, понимаешь? Плохо тебе стало от духоты. Конечно!

Ройтман почти понес Виктора к выходу:

— Давай-ка, наверх… Подышим. Все и пройдет!

На улице Виктор отдышался. Плеснул на себя воды из мутной лужи — и, кажется, отпустило.

— Спасибо, Пашка…

— Не надо, — попросил брат увидев, что Рогов тянется за сигаретой. Не кури!

Последнее слово Ройтмана отозвались в голове в воспаленном мозгу Виктора тысячеголосым громовым раскатом. Его сначало бросило в холодный пот, потом окатило жаром… В колеблющейся перед глазами пелене возник и растаял княжеский стяг.

— Господи Иисусе!

Полотнище сменилось ликом Пресвятой Девы.

Но что это? Щека её рассечена! Кровь на иконе заливает одежду…

Руки… Бесценный перстень с мизинца Богоматери сверкает яхонтом — и оттого живыми кажутся две змеи, обвившие камень.

— Господи! — Виктор упал на четвереньки и завыл от накатившей вновь нестерпимой боли. — За что? Я же не Куря… Не Куря!

Сказать, что присутствовавший при этом Павел растерялся — все равно, что не сказать ничего. Ройтману стало так жутко, что только этот самый страх и помешал ему смыться куда подальше.

И пока брат корчился в судорогах, Павел бегал вокруг, нелепо размахивая руками и пытаясь разобрать хотя бы отдельные слова:

— Витян, что ты сказал? Курить? Курить хочешь?

— Эпилепсия у него, как пить дать! Приступ… — высунулась из окна пожилая соседка. — Смотри, чтобы язык в горло не запал, а то задохнется насмерть…

Но все уже кончилось — так же внезапно, как началось.

На глазах у опешившего Ройтмана, Виктор встал, отряхнулся и повернувшись к непрошеной советчице произнес:

— Дура. Сама ты — дура!

Затем, предвидя реакцию, вскинул вверх руки и принялся ими по-дирижерски размахивать.

Получилось бесподобно. Дама в окне закатилась сначала изысканной бранной трелью — персонально по адресу Виктора. Потом закудахтала, а под конец отлаяла породистой овчаркой всех соседей скопом.

— Ну, вот, — повернулся Рогов к брату. — Так и живем…

Павел нервно хихикнул.

Виктор потрепал его по плечу, и решительно направился обратно, в сторону подвала:

— Все в порядке. Пошли!

— Куда?

— Колеса-то думаешь выносить? Скоро совсем стемнеет.

… В напряженной работе пролетали час за часом.

Закинув очередную партию покрышек на верхний багажник «запорожца», братья решили перекурить. Поднявшись на лестничную площадку между вторым и третьим этажом, они расположились поудобнее и достали помятые пачки.

— Да-а…

— А что делать?

За раз в машину умещалось не больше десяти-двенадцати колес — и это при том, что на двух из них во время движения Виктору приходилось сидеть.

Вывезти же ещё оставалось штук сто.

Даже последнему из последних идиотов стало бы очевидно — ни надвигающейся ночи, ни бензина в баке на эту затею не хватит.

Братья приуныли.

Тем временем, на пустынном дворе и окрестных улицах зажглись фонари. Кто-то где-то завыл на луну…

— Ну, Карла — гад! — Павел, выпустил в потолок очередное кольцо сигаретного дыма. В данный момент он тоже не прочь был бы взвыть.

— Это точно, — устало согласился Виктор. Сидя на мусоропроводе, Рогов без особого интереса пялился через окно на одинокий «запорожец».

Вдруг внимание его привлекла некая подозрительная личность, приблизившаяся к машине.

Мужчина средних лет…

Видимо, он привычным маршрутом возвращался домой с работы или ещё откуда-то. И судя по широким, торопливым шагам, до определенного момента нигде задерживаться не собирался.

Но… Поравнявшись с «запорожцем», мужчина на полном ходу запнулся, описал замысловатую восьмерку и повернул обратно.

При этом он начал настороженно оглядываться, отчего стал похож то ли на школьника, поджидающего опаздывающую подругу, то ли на хозяина сорвавшейся с поводка собаки.

Несколько раз продефилировав мимо машины, прохожий попробовал украдкой заглянуть внутрь. Постоял в сторонке, потом присел, раскорячась — и сделал вид, что завязывает шнурок…

Наконец, мужчина решительно двинулся вперед, к багажнику.

— Вот же говнюк! Боится, а все равно лезет.

— Ты о чем?

— Слышь, Пашка… Ты колеса хорошо привязал?

Ройтман от возмущения чуть было не свалился на ступеньки:

— Да ты что, Витян? Я их совсем не привязывал. Еще чего!

— А если упрут?

— Кто упрет? Кому они нужны-то?

— Да вон, глянь… Нашелся клоун, прямо землю копытами рвет!

Павел успел увидеть только кульминацию сюжета: совершив кражу века, обалдевший от собственной отваги мужичек улепетывал в темноту проходного двора.

Причем, бежать ему было очень непросто: по три колеса оттягивало каждую руку, а седьмое хомутом свисало с шеи. Еще одна покрышка валялась поодаль от машины — очевидно, надеть её больше было не на что, вот и пришлось бросить.

— Во дает! — Виктор пребывал в неописуемом восторге. Такой потрясающей грузоподьемности мог бы позавидовать даже жадный от природы Ройтман.

Впрочем, Павел не разделял чувств брата:

— Ну, ва-аще! — От чужой неслыханной наглости глаза его вылезли на лоб, нижняя челюсть отвисла… Ройтман взорвался:

— Й-ошь… бля…мать… Удушу гада! А ты чего стоишь? Упрет же!

— Нет, не упрет, — спокойно покачал головой Виктор. — Уже упер.

Почесав за ухом, он продолжил:

— Вот что, Паша. Давай-ка мы с тобой все эти колеса прямо на улицу вынесем. Но только туда, где свету побольше.

— Зачем?

— Руку дам на отсечение — к утру ни одной покрышки не останется.

— Хм… Уверен? А если останется? — Засомневался Ройтман, но видно было, что идея брата пришлась ему по душе.

— Все, что останется, отвезем к Папе Карле. И наденем их ему на голову!

Братья захохотали, но Павел спохватился первым:

— За это дерьмо ведь ещё что-то заплатить нужно.

— Да, — погрустнел вслед за ним Виктор. — Влипли…

Собственно, влип он один, потому что фамилия Ройтмана в договоре на реализацию автопокрышек не значилась, но заострять на этом внимание не имело смысла.

Во всяком случае, не сейчас.

— Ты, кстати, нашел его?

— Нашел. Сегодня поймал по телефону.

— И что?

— Уважаемый Ян Карлович изволили очень удивляться… Говорит, сволочь, что ни сном, ни духом!

— Ладно. Разберемся.

— Может, поехали прямо к нему?

— Закончить надо. С колесами… — тяжело вздохнул Виктор и посмотрел на часы:

— К тому же, он, наверное, спит уже.

— Разбудим! — Завелся Ройтман. — Разбудим гада!

Но брат его отрицательно помотал головой:

— Завтра. Пораньше… Утро вечера мудренее.

Виктор ошибался, полагая, что в этот поздний час толстяк по прозвищу Папа Карло нежится в своей постели.

Как раз наоборот.

Когда братья-коммерсанты поминали приятеля недобрым словом, он торопливой, нервной походкой семенил по пустынному коридору знаменитого здания на Литейном проспекте.

Яна Карловича пригласили на очередную беседу.

Все было очень просто, без всяких паролей и шпионских штучек: мелодичная трель японского телефонного аппарата, знакомый голос и больше похожая на приказ просьба:

— Придите!

Встреча была назначена намного позже обычного времени, к тому же — не на конспиративной квартире, а прямо в Большом Доме.

Как все непонятное, это Яна Карловича беспокоило и даже пугало.

— Сюда?

— Да, пожалуйста.

Сопровождающий остановился перед одним из кабинетов и подождал, пока посетитель негромко постучит в дверь.

— Можно?

— Да, прошу вас!

Дверь была темная, тяжелая, с матовым бронзовым номером.

— Проходите пожалуйста.

Хозяину кабинета на вид было чуть больше сорока пяти лет. Окажись здесь сейчас Виктор Рогов, он с удивлением узнал бы в плечистом крепыше того самого водителя «волги», который взял его драндулет на буксир в ночь после схватки с бандитами.

— Присаживайтесь.

Ян Карлович подал паспорт с вложенным в него разовым пропуском и опустился на один из стульев:

— Добрый вечер, Антон Эдуардович.

— Кому добрый… А для кого-то, может, совсем наоборот!

Толстяк обмер:

— Антон Эдуардович, что-нибудь не так?

От внимания крепыша его состояние не ускользнуло:

— Ну зачем же столько обреченности в голосе? — Покровительственно улыбнулся хозяин кабинета. — Мы же с вами старые приятели, верно?

— Конечно…

Ян Карлович попался на крючок ещё в восемьдесят пятом, когда ходил в моря на гидрографе «Маршал Неделин».

Кто-то из экипажа стуканул, и «черная» таможня извлекла на свет Божий запаянную в его «Панасоник» тысячу долларов.

— Ваше?

— Нет. Откуда? Знать не знаю!

— Ну, пойдем…

Сначала была кают-компания, потом какие-то кабинеты на берегу, потом камера… В какой-то момент к оказавшемуся в одиночестве Яну Карловичу забежали двое:

— Вас не били еще?

— Нет, — смутился задержанный.

Ошибку эту быстро исправили, и вскоре он уже дрожащей рукой выводил торопливые строчки явки с повинной.

Если бы не появившийся невесть откуда Антон Эдуардович…

Потом толстяк много раз переходил по связи от одного оперативника к другому — но того, первого, который завербовал, забыть было невозможно.

И вот теперь они опять сидели лицом к лицу.

— Ну-с? Так от чего волнения? Не понимаю.

— Знаете ли… Как-то отвык я от ваших шуток!

Крепыш рассмеялся, довольный собой:

— А вы, голубчик, расслабьтесь. Повода для особых переживаний нет. Мы вами, в общем-то, довольны. Пока — довольны. А все эти присказки…

Он махнул рукой:

— Пустое! Чувствуйте себя, как дома.

— Да, конечно, — выдавил улыбку Ян Карлович. — Я постараюсь.

— Вот и прекрасно, — хозяин кабинета достал из сейфа очень красивую бутылку и пару рюмок. — Что-то вы сегодня выглядите не ахти? Мне кажется, коньячек как нельзя кстати придется?

— А-а, — потер глаза посетитель. — Это я после вчерашнего… Посидели с нужным человеком.

— Похвально. Метод эффективный, потому что верный. Пьянка — она и есть пьянка: сближает… расхолаживает… Развязывает язык. Ваше здоровье!

— Спасибо! Знаете, что-то тяжеловато я теперь разные посиделки переношу. Возраст сказывается, а пить надо наравне со всеми, чтобы не заподозрили.

— Таблеточки принимайте. Помните, я вам рекомендовал?

— Помню, — вздохнул Ян Карлович, уже окончательно освоившись. Спасибо, конечно, но… Вчера вообще не подействовало, чуть не свалился под конец.

— Перенервничали, наверное?

— Не без этого.

Антон Эдуардович снова наполнил рюмки:

— Как вам мой коньяк?

— Изумительно, — не покривил душой собеседник.

— «Наполеон»!

— Да что вы? Не может быть! Я столько раз пробовал, но такого…

— Вы, голубчик, наверняка дерьмо пили. Польскую какую-нибудь подделку, или вообще… Даже там, за границей, настоящий «Наполеон» редко встретишь. А у нас? То-то!

Некоторое время Антон Эдуардович держал паузу. Потом все же поинтересовался:

— Что новенького на коммерческом поприще?

Собеседник насторожился:

— Да так, ничего серьезного… Спрос падает, предложение растет.

— Я не об этом. Ваши лично финансовые успехи меня, откровенно говоря, волнуют мало.

— Извините, — сглотнул слюну Ян Карлович. — Я просто сразу не сообразил.

— Ну что вы, голубчик, опять? Зачем? Я же сказал — расслабьтесь. Расслабьтесь! Мы же друзья.

— Да, друзья. — Толстяк собрался с мыслями:

— Значит, так… Прошло все удачно. Договор у Пиккельмана, а тот своего не упустит.

— Рогов сможет рассчитаться за товар?

— Вряд ли. Откуда у него деньги возьмутся? Покрышки эти сраные после постановления об автоимпорте и милицейских рейдов вообще никто не берет, даже даром.

— Вот и отлично. Отлично…

Антон Эдуардович запустил руку в ящик письменного стола и положил перед собеседником лист бумаги:

— Читайте!

По мере изучения машинописного текста лицо толстяка покрывалось мелкими бисеринками пота.

— Антон Эдуардович…

— Что скажете?

Посетитель помешкал, собрался с силами и робко залепетал:

— Но Антон Эдуардович… Мне кажется, по отношению к Виктору это не совсем… Это преступно, в конце концов! И подло… Он ведь…

— Демагогия, — пожал плечами хозяин кабинета. — Вот, выпейте еще. Полегчает! И учтите — это не повод для обсуждения.

Он ткнул пальцем в лист:

— Это инструкция, и её выполнять надо. Понятно?

Толстяк молчал, поэтому крепышу пришлось повторить:

— Понятно?

— Понятно…

«Послать бы гада куда подальше, — думалось тем временем Яну Карловичу. — Плевать, что там на таможне было! Лет-то сколько уже… Все! В архив списано. Время сейчас, слава Богу, не то».

— Время то же, — словно читая мысли человека напротив жестко произнес Антон Эдуардович. — Никто не забыт, ничто не забыто! Надеюсь, слышал такой девиз? И потом… Раньше надо было думать насчет дружеских чувств. Что, к примеру, скажет Рогов, если все узнает?

— Хорошо. Я понял.

«Знать бы, кто меня тогда, на парходе, продал… Удавил бы гада! За все бы отыгрался».

— Ну-ну, зачем же так? Успокойтесь, — нежно похлопал Яна Карловича по спинке собеседник.

— Воды, если можно…

— Конечно. — Хозяин кабинета наполнил и подал стакан:

— Не стоит воспринимать все так остро! Кстати, чуть не забыл… Это вам. На оперативные расходы.

Перед носом у посетителя возникло несколько купюр среднего достоинства. Сумма по Карлиным меркам смешная, но отказываться было не в его правилах:

— Расписку писать?

— Как обычно.

Когда с формальностями покончили, толстяк решился:

— Простите, а просьбочку личную можно?

— Разумеется!

Ян Карлович собрался с мыслями:

— Я хотел бы в конце месяца опять в Голландию… на пару дней.

— Хорошо, нет проблем.

— Помогите сделать разрешение на ввоз оружия?

Хозяин нахмурился и убрал руку с телефонной трубки:

— Какое? В каком количестве?

— Да ни в каком, собственно… Так, для себя — газовый пистолет и, может быть, ружьишко помповое.

Крепыш поморщился, хотя и с некоторым облегчением:

— Послушай, Ян Карлович! Не морочь голову. Я думал, что-то серьезное, а с такой ерундой… Ладно, вот телефон человека из милицейского отдела по лицензиям. Скажешь, что от меня — он все оформит. Да ещё и посоветует, что где выбрать подешевле!

Распрощавшись с хозяином и сдав куда положено отмеченный пропуск, Карла вышел из Большого Дома.

— Посоветует… посоветует… — бормотал он себе под нос, переходя Литейный. — Точно! Вот, значит, как…

Догадка кипящим молоком ошпарила мозг.

Ну как же он сразу-то не понял, ещё тогда? Конечно! Кто посоветовал тот и сдал.

Ян Карлович вспомнил тот злополучный выход на «Неделине», туманный причал Морского вокзала и пограничника Пашку Ройтмана. Приятель украдкой, за трапом разливает в пластмассовые стаканчики ром «Негро»… Со скорого Пашкиного дембеля разговор переходит на предстоящий рейс, на то, какие сейчас олухи на таможне — ни видео, ни радиоаппаратуру не досматривают. Вези чего хочешь! Лучшего тайника не придумать.

Он тогда, помнится, пообещал: если что — так и поступит!

— Значит, Пашка…

Как ни странно, злости на Ройтмана не было. Ни обиды, ни тем более ненависти… Только усталость и безразличие.

Потому что — слаб человек! Слаб и немощен.

Глава 2

Виктор Рогов стоял в прихожей и корчил гримасы собственному отражению в зеркале.

— Эй, ты чего там?

— Да ничего… Прыщи выдавливаю.

Получалось не то, чтобы совсем плохо, но уже через минуту нос Виктора приобрел лиловатый оттенок и кровоточил свежими царапинами.

— Какая рожа! — Восхитился Павел, когда брат появился на кухне. — Будь я мэром, людей с такими физиономиями даже в троллейбусы запретил бы пускать.

— Не беспокойся, мэром ты вряд ли когда-нибудь станешь.

— Это точно, — вынужден был согласится Ройтман. — С моей-то фамилией…

— Ну, не только в ней дело!

— Конечно… Кто я такой? Обычный прапорщик, несчастный сын рядового питерского рабочего!

Ройтман снова вздохнул, отставил поллитровую фарфоровую кружку и потянулся за бутербродом. Бутерброд был единственный — с маслом и колбасой «любительская».

— Ты мне налил?

— Да… Словом, в мэры мне дорога заказана.

— Ну и что? Нашел, из-за чего расстраиваться, — Виктор присоединился к чаепитию. По причине продовольственного кризиса в квартире и привычного эгоизма брата, ему пришлось довольствоватся только обломками сухарей. Суета… Если хочешь знать, я бы лично в мэры ни за что не пошел!

— Ой ли? — Поднял брови Павел.

— Точно. Посуди сам — чего хорошего? Забот по горло: тому угоди, с этим не поругайся… И все равно все на каждом углу костерят, белье грязное перетряхивают. Да ещё и живешь в страхе — не то снимут, не то посадят, не то вообще подстрелят чем-нибудь крупнокалиберным.

— Тоже верно… Лучше не высовываться. Клоп, говорят, миллион лет уже существует. А почему? Потому что маленький.

В общем-то, Ройтман смирился со своей участью. Но все же иногда хотелось чего-то большего, чем незаметное прозябание на оклад пограничного прапорщика.

Вокруг бурлила новая жизнь. Как на дрожжах поднимались сомнительные состояния «новых русских», вчерашних бандитов, ларечников и «пивников» — а во дворе, рядом с потрепанным «запорожцем» Ройтмана все теснее становилось от расфуфыренных иномарок.

Временами Павел чувствовал себя отставшим от поезда пассажиром.

Что же поделаешь? Не дано ему ни наследства богатого, ни семи пядей во лбу… Впрочем, надежда умирает последней.

— Кстати, действительно последний, — отметил Виктор.

— Что? — встрепенулся брат.

— Бутерброд был, я говорю, последний. Больше нет.

— Да ты что! Серьезно?

— Деньги закончились. Завтра и не представляю, что жрать буду.

— Я бы одолжил, — виновато пожал плечами Павел. — Но ты же знаешь… Сам на мели.

— Ладно, — отмахнулся Виктор. — Чего уж тут.

Он аккуратно вымыл обе чашки, а хлебные крошки стряхнул прямо на кухонный пол:

— Все! Завтрак окончен.

— Наверное, и обед тоже, — Павел ткнул пальцем в циферблат часов:

— А дальше что?

— Ужин? — смутился Виктор.

— Я о жизни говорю, братан! Как дальше жить будем?

Ройтман приспособил пустой коробок под пепельницу и закурил:

— Может, опять в извоз?

— Нет, не получится.

— Почему же так? Надоело?

— Нет. Машина моя совсем сдохла… Того и гляди — на месте развалится! Продавать надо, в общем.

— Ну, продашь… И что потом?

— Не знаю, — вздохнул Рогов. — Если даже на какую-то работу и устроюсь, все равно деньги только через месяц выплатят.

Он присел напротиив брата и тоже закурил:

— А у меня их сейчас нет, понимаешь? Сейчас.

— Как не понять! — Посочувствовал Павел. — Вот если бы коммерцию какую-нибудь организовать… Ларечек поставить, или ещё чего-нибудь?

Но сам же первый и рассмеялся:

— Хотя, один раз уже попробовали! Организовали… Денег хапнули подставляй лопату.

— Ты насчет колес?

— Ну, конечно. — Павел хотел сказать на эту тему ещё что-то очень смешное, но заметил, как изменилось выражение лица брата:

— Звонили?

— Да. — коротко ответил Рогов и загасил окурок.

— Пиккельман?

— Да. Дважды. Интересовался, когда я собираюсь деньги отдавать.

— Вот, сволочь… Да он ещё спасибо нам должен сказать за то, что склад ему от мусора освободили!

— Я пытался обьяснить насчет этого долбаного постановления и вообще, но… Пиккельман говорит: есть официальный контракт передачи товара на реализацию, а остальное его не касается.

— Во, мор-рда!

— Ну, первый-то раз вроде мирно все обсудили. Но потом он опять позвонил, и начал базары гнилые разводить: мол, по условиям договора товар выдавался под залог моей квартиры, да плюс проценты пойдут за каждый день просрочки…

— Да ты что? — Обмер Павел.

— Ничего! Действительно, есть в договоре такой пунктик.

— Мать его в душу… Зачем?

— А я что, читал, когда подписывал? Там ведь было: давай, давай, быстрее! — Сорвался Рогов, но почти сразу же справился с собой:

— И потом, мы же тогда и не думали… Все так начиналось красиво! Перевез, продал покрышки быстренько, «поднялся».

Виктор устало потер виски, и брат впервые заметил, что выглядит он значительно старше своих лет.

— Договор у тебя?

— Второй экземпляр. Вон, на холодильнике.

Павел быстро пробежал глазами текст:

— Да, бля… Что ты ответил Пиккельману?

Виктор пожал плечами:

— Послал я нашего дорогого Михаила Исаааковича. Очень далеко! И надолго.

Насчет последнего Ройтман засомневался:

— Когда срок оплаты?

Хозяин повернулся к висящему на стене календарю:

— В пятницу закончился.

— Да-а… — Павел спрятал взгляд. — Знаешь, ты поосторожнее. Теперь, наверное, гостей придется ждать.

— Соседка сказала, что вчера уже приезжали какие-то… бритые. Интересовались.

Ройтман заерзал на стуле и явно почувствовал себя в квартире брата не слишком уютно:

— А ты?

— Меня дома не было.

— Слава Богу!

— Наверное, — согласился Виктор.

Даже ему было трудно представить, чем мог бы закончиться «наезд» бандитов.

— А кстати… Что там насчет Карлы?

— Не знаю. Опять пропал куда-то.

— Да, я тоже пробовал дозвониться. Никак!

Ройтман задумался. К сожалению, прямо так вот встать и уйти было бы неудобно. К тому же, «неформальные» сборщики долгов обычно ездят по адресам ближе к вечеру, так что время ещё оставалось.

Поэтому, Павел решил пока просто перевести беседу в несколько иное русло:

— Ладно, Витян. Выкрутимся! Считай, с резиной нам просто не повезло. Но это, как говорится, дело прошлое… А дальше?

— Я же сказал — не знаю! Понятия не имею. — Видимо, Рогов и сам был не против того, чтобы сменить тему:

— Если у тебя есть план какой-нибудь — давай, выкладывай.

— Планов конкретных нет, — задумчиво произнес Павел, — но… Я тут на днях с ребятами знакомыми побеседовал. Они говорят, что сейчас на рынках антиквариат неплохо идет.

— Что идет? Антиквариат?

— Ну там — люстры всякие старинные, картины, иконы, мебель…

— Скажешь тоже! — Неожиданно развеселился Рогов и даже всплеснул руками. — Как в лужу пернешь… Где же их взять-то? Картины, иконы? Не иначе, как в Исаакиевском соборе! Или, может, Эрмитаж обчистим?

— Ну, зачем, — невозмутимо отреагировал Павел. — Зачем такие страсти? Вовсе не оязательно на криминал идти.

— Да? А как же?

— По деревням необходимо поездить. По глубинке! Какой-нибудь старушке мыла кусочек, другой — платочек, третьей — иголки для примуса… Знакомый мой из Псковской области недавно прялку привез. И за две тысячи баксов продал. Чем плохо?

— Круто, конечно, — с завистью признал Рогов. — Но мы с тобой вряд ли потянем.

— Почему же это? — Вздернул брови Павел.

— Да потому что в старинных вещах, особенно в живописи — понимать надо! — Виктор встал, подошел к окну и взглянул на термометр за стеклом:

— Шестнадцать градусов выше нуля… Неплохо май месяц начинается. Верно?

Но Ройтман не дал увести себя в сторону:

— Насчет сбыта не переживай. У меня есть кое-кто на примете. Главное вещь привезти, а оценить её сумеем!

— Хорошо. А где гарантии, что эти твои знакомые не обманут?

— О чем ты, Витян?

— О том, — пояснил Рогов, — что, к примеру, нашел ты вещь, которой, может, и цены нет. Но ты-то этого знать не знаешь! И дадут тебе за неё долларов сто — вот и радуйся…

Виктор снова уселся напротив брата:

— Я вот давным-давно у бабки своей икону видел. Даже в руках держал, а какого она столетия — понятия не имею!

— Так спросил бы. Неужели не интересно было узнать?

— Да я спрашивал… Только она говорила, что сама не знает. Говорила, что очень старая икона, ещё от прапрадеда осталась.

— А сейчас она где?

— Бабка-то? Померла… Еще в восемьдесят пятом.

— Да я не о ней! — Нетерпеливо перебил Ройтман. — Икона где?

— Хрен знает, — пожал плечами Виктор. — Наверное, лежит у кого-нибудь из родни.

— Может, отец припрятал?

— Не, вряд ли… Отец не больно-то верующий был, он бы лучше что-нибудь другое в наследство взял.

— А кто тогда?

— Не знаю, Паша. Родни-то у нас по отцовской линии в Светловодске много!

— А все-таки? Подумай!

Виктор призадумался:

— Может, у дяди Никона?

— Дяди Никона? Что-то я от тебя раньше про такого не слышал… удивился Ройтман.

— Как же! Отца моего двоюродный брат.

— Ну, седьмая вода на киселе…

Однако Виктор иронии не заметил. Усмехнувшись каким-то личным, давним воспоминаниям, он продолжил:

— Отец его в шутку «ходячей домовой книгой» называл.

— За что же это?

— Дядя Никон все про каждого в нашей родне знал. Когда кто родился, когда крестился, на ком женился… Так сказать, хранитель семейных традиций. Запросто мог и икону себе забрать!

— Он-то жив еще, надеюсь?

— А как же! Давно, правда, не виделись, но мать пишет — здоров, как бык. Хоть и седьмой десяток разменял. — Виктор снова призадумался:

— И ты знаешь, Пашка… Помнишь, мне в подвале дурно стало?

— Еще бы!

— Так вот, мне она тогда привиделась, икона эта. Только какая-то странная…

Разговор братьев был на полуслове оборван дребезжанием телефонного аппарата.

Оба вздрогнули о неожиданности, но после третьего звонка Рогов все-таки снял трубку:

— Слушаю.

— Витек, ты?

— А-а, здорово, Карлыч!

— И тебя тем же концом, по тому же месту, — ответил приятель, но шутка явно не получилась.

— Как у тебя дела? Все в порядке?

— Плохо. Очень плохо… Ты не знаешь, где Павлик?

— У меня, где ж ему ещё быть! А что случилось-то?

— Колеса… — Рогову показалось, что собеседник всхлипнул. — Из-за колес этих… «Наехали» на меня, Витя!

— Что?!

— Деньги требовали, но я не дал… Сам знаешь, нет ведь у меня денег-то!

— Какие деньги? — Все ещё не понимал Рогов.

— За колеса. Говорят: ты их прислал, ты и ответишь!

— Кого прислал?

— Да вас же, елки зеленые! Вас прислал… Вы ведь с Пашкой Пиккельману от меня представились? Во-от… А теперь они говорят: друзья твои Михаила Исааковича «кинули», получить с них, голодранцев, нечего — ты и ответишь. В смысле, то есть, я отвечу…

— Ну?

— Сегодня приперлись трое. Суки, мразь!

Виктору показалось, что ещё секунда, и Карлыч сорвется в истерику. Но толстяк уже справился с собой:

— В общем, машину у меня отобрали.

— Как это? Твой «форд» забрали?

— Ага… — Ян Карлович тяжело засопел в трубку. — Пришли и вот так прямо, нагло!

— Да ты чего? — Заорал на всю квартиру Виктор так, что брат его, и без того слышавший весь разговор, чуть не подскочил на стуле. — Ты чего? Зачем же ты отдал-то? Ведь машина твоя раз в пятьдесят дороже стоит, чем все то дерьмо резиновое, которое мы взяли!

— А что делать?

— Послал бы их на х. й!

— Конечно… Легко вам там сидеть и советовать! — Карла все же сорвался на крик. — А мне «пушку» в лоб наставили, да как начали яйца в тиски столярные зажимать… Запросто могли и паяльник в задницу вставить!

Рогов поморщился:

— Подожди, Ян. Подожди… Дай сообразить.

— А что соображать-то?

— Может, в ментовку заявить?

— Сла-авно! Я заявлю, а завтра меня где-нибудь в лесочке живьем закопают. Да? Так, что ли?

— Ладно, погоди блажить. Кто приходил? От кого? Знаешь?

— Конечно! Пиккельман ведь прислал, с-сука… Они так и представились, что от него.

— Ай-да Михаил Исаакович! Падла геморройная.

— Не то слово, — горячо отозвался толстяк. — Слушай, Витенька… Надо нам самим их прижать, а?

— Подожди, не вешай трубку. Мы сейчас с Павликом все обсудим.

— Выручайте, ребята!

— Не ссы, поможем.

— Как? — Простонал Ян Карлович.

— Огнем и маневром, — хмыкнул Рогов.

Затем повернулся к брату:

— Ну? Что скажешь?

Ройтман сидел на стуле неподвижно — будто окаменел.

Ему все уже было понятно. Надо вписываться, ехать на «разборку», встречаться глаза в глаза с бандитами…

Всякое может случиться.

— Ты же знаешь, Витек… Я пас, я для этого не гожусь.

Рогов действительно не заблуждался на счет брата — Пашка трус. И его побелевшее, словно испачканное мелом лицо, трясущиеся губы, капельки пота на лбу были тому подтверждением.

Вспомнилось: далекая юность, берег Мги, компания пьяных местных парней… То, что началось после бегства Ройтмана, дракой назвать было нельзя — просто-напросто, оставшегося в одиночестве Виктора избивали березовыми дубинами.

Какое-то время удавалось уворачиваться, но в конечном счете, одурев от боли и страха, Рогов достал из кармана нож…

Пострадавших оказалось тогда двое.

— Ладно, Паша. Ладно. Я все понял.

Виктор с сожалением окинул брата взглядом:

— Ты прав. Мы с Карлой сами управимся, без тебя.

— Спасибо, Витек. Спасибо!

— Да о чем ты… Только вот что. Довези меня, а то, боюсь, моя колымага не заведется.

— Конечно, конечно, — засуетился Павел. — Я в момент доставлю!

Но Рогов уже не слушал. Он снова поднял телефонную трубку:

— Карлыч?

— Да, Витек? — отозвался приятель.

— Где мы с тобой встретимся?

— Да где скажешь!

— Думаю, надо ехать прямо к Пиккельману. Пусть старый козел расскажет, куда твой «форд» подевал. И вообще…

— Хорошо! — Обрадовался Папа Карло. — Тогда, может, и встретимся возле склада?

— Нет. Нужно будет оглядеться… Слушай, помнишь там рядом торговый центр? Зеленый такой, двухэтажный?

— Д-да, — прикинул собеседник. — Найду.

— Вот у главного входа нас и жди.

— Когда? Во сколько?

— Паша, нам полчаса на дорогу хватит? — оторвался от телефонной трубки Рогов.

— Хватит!

— Слышал? Минут через сорок будем.

Ройтман на удивление быстро домчал свой «запорожец» до места встречи. И так же стремительно смылся — не успел Виктор подняться по бетонным ступенькам, как машина брата уже исчезла за поворотом.

Ян Карлович уже изнывал в ожидании.

— Слава Богу! Наконец-то…

— Привет. Что это у тебя?

Толстяк поправил на плече ремень вместительной спортивной сумки:

— Дубину ментовскую прихватил. Может, пригодится?

— Посмотрим… Пошли! Только не суетись.

Вскоре они уже наблюдали за подвалом, арендованный фирмой «Марк».

Было на удивление пустынно и тихо.

— Слышь, Карла… Воскресенье ведь! Ты уверен, что старик сегодня там?

— Да, — сглотнул слюну толстяк. — Он всегда по выходным работает. До обеда, а то и позже.

Рогов ещё раз ощупал взглядом тяжелую металлическую дверь:

— Интересно, сколько их там?

— В день обычно заступает один охранник, — снова проявил осведомленность Ян Карлович. — Без оружия — так, для порядка…

— А гости?

— Вроде, никого.

Видимо, посторонних у Пиккельмана действительно не было — ни во дворике, куда сначала заглянул Виктор, ни у главного входа на склад машин не замечалось.

Пыльный асфальт хранил на себе отпечатки сотен колес, но сейчас, по случаю выходного, весь складской автотранспорт находился где-то в другом месте.

— Пойдем, Витя? А?

— Пойдем. — Рогов придержал приятеля за рукав:

— Только вот что. Никакой самодеятельности, ладно? Мордобой — дело такое… Начать легко — потом не остановишься!

— Ага, — кивнул Ян Карлович. — Пойдем, а?

Через несколько минут они уже были внутри, на складе.

Раззява-охранник, даже не успел сообразить, что к чему — коротким ударом в подбородок Виктор отправил его на пол.

— Быстро, прикрой! — Скомандовал Рогов, и облегченно вздохнул когда Карла спиной навалился на дверь и щелкнул засовом.

Вряд ли случайный прохожий с улицы успел бы что-то заметить…

— Эй, ты живой?

От удара охранник «поплыл» и только молча хлопал на Виктора снизу вверх выпученными глазами.

Видимо, пока он был больше удивлен, чем напуган.

— Пиккельман здесь? Отвечай, быстро!

Человек на полу нашел в себе силы кивнуть.

— Один?

Охранник опять кивнул — изображать героя ему явно не хотелось.

В общем, это было разумно. Люди в наше время за Родину-то не очень хотят умирать, а уж за чужие, хозяйские деньги — тем более.

Виктор прислушался: вроде, тихо…

— Кто ещё на складе?

Охранник помотал головой — дескать, кроме него и Михаила Исааковича никого нет.

— Точно? Смотри, падла, если врешь… Пристрелю.

В подтверждение своих слов Рогов сунул руку в карман, но это оказалось лишним — поверженный противник затрясся в таком ужасе, что не поверить ему было грешно.

— Ладно. Живи! — Разрешил Виктор, доставая из-за пояса охранника никелированные «браслеты».

Передал их приятелю:

— Ну-ка, распорядись, чтоб не мешал…

Пыхтя и сопя, Карла пристегнул бедолагу к трубе парового отопления. Протом ощупал его форменную амуницию:

— Смотри, Витя!

Рогов поморщился: договорились же друг друга по именам не называть.

— Что это?

— «Электрошок». Классная штука…

— Дай-ка сюда. — Виктор сжал в ладони пластиковое устройство с парой коротких металлических «рожек». Потом повернулся к прикованному в углу охраннику:

— Только кричать не надо, понял? С улицы все равно не услышат, а мы расстроимся. Договорились?

Охранник кивнул и на всякий случай даже прикрыл глаза.

— Вот и молодец! Пошли.

Миновав уже знакомую Рогову проходную и лестницу, они оказались в подвале. Лампы не горели, но сквозь полуоткрытую дверь в конце коридора струилась узкая полоска электрического света.

Отличный ориентир…

Карла первым вбежал в кабинет и прямо с порога накинулся на старика:

— Ну, бля, гадина плешивая, здравствуй! Не ждал?

Он спихнул со стола разложенные Пиккельманом бумаги:

— Куда машину мою дел, сволочь? Ур-рою, христопродавец!

Однако, ответа не последовало — опешивший Михаил Исаакович только ловил ртом воздух.

— Ах ты ж, падла! Больным прикидываешься?

Хозяин кабинета, тем временем, действительно закатил глаза и начал медленно сползать со стула.

— Жалобишь, да? Сейчас, сейчас! Я тебя разом вылечу…

Карла замахнулся резиновой милицейской дубинкой и не очень ловко, но со всей силы ударил старика:

— Получай!

— Подожди, — Виктор еле успел подхватить Михаила Исааковича под руки. — Он, кажется, не притворяется… Не дай Бог, коньки отбросит!

— Да те чего, Витек! Кому веришь? Знаю я эти жидовские штучки…

Толстяк ещё раз, наотмашь, ударил Пиккельмана.

— Стой, я сказал! — Рогов схватил со стола стакан с водой и выплеснул содержимое в лицо старику:

— Стой, идиот! Хватит.

Михаил Исаакович начал медленно приходить в сознание:

— Пожалуйста, прошу вас…

Он прислонился к стене и закинул вверх голову. Поморщился, потом потер ладонью область сердца.

— Ну? — Обрадовался Карла. — Что я говорил? Живой барбос… Хитер, но меня не проведешь. Говори, не то башку расколочу!

— Молодые люди…

— Чего? Что, не слышу?

— Молодые люди… Там, в столе, валидол…

Рогов без разговоров рванул и вытряхнул на пол ящики стола, нашел упаковку и сунул лекарство в рот заведующему складом.

Пару раз причмокнув, Михаил Исаакович застонал:

— Не губите… О-о-о…

Но кабинет уже наполнился яростным ревом Карлы:

— Па-адла! Глянь, Витек — вот же они, ключики мои.

Действительно, в куче разннообразного хлама и никому не нужных мелочей, высыпанных Роговым на пол в поисках валидола, поблескивал никелем и фирменным брелком комплект ключей от «форда».

— Где машина, старая сволочь? Ну?

Пиккельман попытался было опять упасть в обморок, но на этот раз Виктор не дал себя провести:

— Отвечай!

— У Саньки Булыжника.

— У кого? — Не расслышал Рогов.

— Санька Булыжник. «Крыша»… «Крыша» моя. — Михаил Исаакович еле шевелил разбитыми в кровь губами. — Видит Бог! Не хотел я ничего такого, просто по-стариковски пожаловался…

Вздрагивая при каждом резком движении Карлы, старик забормотал о том, что «форда» он лично и в глаза не видел, только ключи получил. А саму машину, дескать, бандиты поставили пока на хранение в какое-то тайное место…

— Адрес?

— Не знаю, — всхлипнул Пиккельман. — Булыжник…

Толстяк отодвинул Виктора в сторону:

— Не знаешь?

Он изловчился и дважды ударил старика ногой в грудь. Что-то хрустнуло — звук был такой, как при разделке порционного цыпленка-табака:

— Еще? Еще добавить? Адрес говори!

Михаил Исаакович пытался ответить, но вместо слов из горла у него потекла темно-красная струйка.

— Подожди… Постой, убьешь ведь!

Но Карла уже почти ничего не соображал:

— Дай сюда!

Выхватив у Рогова «шокер», он приставил обнаженные электроды к стариковской шее:

— Где стоит моя машина? Где? Отвечай!

Видимо, Пиккельману удалось что-то сказать — Виктор не разобрал слов, но склонившийся над Михаилом Исааковичем толстяк удовлетворенно кивнул:

— Другое дело. Похоже, не врешь… Но это тебе на будущее, чтобы побыстрее думал!

Карла нажал на кнопку, и между электродами с сухим треском прошел голубоватый разряд.

Тело на полу дернулось и обмякло.

— Пошли отсюда, Витек. Я знаю, где это.

— А старик? — Не то, чтобы Рогову было жаль Михаила Исааковича, но в данный момент хозяин кабинета выглядел черезчур жутковато.

— Ничего, евреи — они живучие… Оклемается!

Виктор с сомнением посмотрел на неподвижного Пиккельмана.

— Держи, может ещё пригодится, — Карла сунул обратно приятелю «электрошок». — Только поосторожнее… Жаль, наручников больше нет!

Вошедший во вкус толстяк несколько раз дернул за телефонный провод, с трудом оборвал его, перевернул Михаила Исааковича лицом вниз и связал старику запястья:

— Все! Пошли отсюда.

Однако, прежде чем покинуть кабинет, Карла замешкался, чтобы сунуть в сумку пластиковую упаковку пива «Хольстен» и пару блоков дорогих сигарет:

— Это вместо штрафа, за моральный ущерб. Взбодримся, Витек? Не все же этому маромою… Пусть теперь таблетки шамает.

У Виктора тоже взыграла кровь. Оказавшись в коридоре, он подхватил с пола увесистый кусок красного кирпича и наугад запустил его куда-то в угол.

Подвальная темень отозвалась жалобным звоном бьющегося стекла.

— Ого! — Восхитился толстяк. — С первого залпа — и зеркало вдребезги.

— Что ещё за зеркало?

— Да к ним вчера, ближе к обеду, партию итальянских зеркал для ванных завезли. Судя по звону, именно туда и сгрузили…

Рогов даже не успел в очередной раз подивиться осведомленности приятеля — Карла заржал, как жеребец. Наощуп определив содержимое ближайшего ящика, он начал одну за другой извлекать бутылки с водкой и с азартом лупить их об стену:

— Во, кайф!

Когда наконец вошедшие в раж приятели остановились и глянули на плоды трудов своих, склад напоминал городище после набега татарской конницы.

— Да, классно… Словно Мамай прошел!

— Ничего, теперь запомнят!

… На улице Виктор спохватился:

— Куда нам ехать? Где машина?

— У Американского моста.

— Рядом с автовокзалом?

— Ага, — Карла перебежал улицу и попытался остановить частника.

— Там ещё рядом депо? — Прикинул Виктор.

— Есть такое безобразие, — подтвердил приятель, занятый «отловом» проносящегося мимо транспорта. — Резерв проводников! Все вагоны, вагоны…

— Я там не был никогда.

— Вот и полюбуешься, — хмыкнул Карла. — Места чудные… глухие!

Он продолжал «голосовать», но автомобили проносились мимо.

Большинство водителей даже не смотрело в сторону парочки небогато одетых и возбужденный парней, желающих куда-то ехать.

Себе дороже… Впрочем, минут через пять кто-то все же соблазнился: «волга» с госномерами, мигнув подфарником, вильнула чуть вправо и замерла у обочины:

— Куда вам, ребята?

— К автовокзалу. На Обводный! — Ответил Ян Карлович, смело плюхаясь на заднее сидение. И лишь после этого поинтересовался:

— Сколько?

Виктор тем временем все ещё оставался на улице, придерживая дверцу. А чего, собственно, ради лезть в машину раньше времени? Может, водитель ещё и откажется…

Но тот даже не стал торговаться:

— Сколько не жалко. Садитесь! Договоримся.

Рогов забрался в салон, сел поудобнее — и ахнул:

— Мир тесен!

За рулем «волги» сидел коренастый мужик, который не так давно залепил Виктору кулаком в ухо. Надо сказать, от души врезал… Впрочем, он же потом и отбуксировал Роговскую колымагу до автозаправки.

Водитель, глянув в зеркало заднего вида, тоже признал пассажира:

— Смотри-ка… Чудеса!

— Наверное, — отозвался Виктор. — Городок у нас маленький, тесный…

— Ну и что, не ожила твоя машина?

— Нет. За здорово живешь — не хочет, денег требует.

— Да, парень, — улыбнулся водитель. — Авто у тебя было редкое… Я, когда тащил, все боялся, что оно на ходу развалится.

— Вы что — знакомы? — Включился в беседу Ян Карлович.

— Встречались, — кивнул Рогов.

Это прозвучало так, что крепыш поморщился:

— Ну, вот! Обижульки начались… Сам же был виноват! На «красный» пролетел, нет?

— Да ладно, все правильно. Кто старое помянет…

Виктор действительно не таил зла на водителя «волги»: что было, то было. И быльем поросло! Любой бы на месте мужика рассвирепел.

А этот ведь тогда в конце концов вернулся, выручил…

Однако, что-то все же мешало Рогову испытывать к этому крепышу чувство благодарности. Какой-то неприятный холодок пощипывал изнутри, какая-то тяжесть возникла под сердцем…

— Вот он, мостик ваш. — Водитель сбавил скорость и перестроился поближе к обочине. — Куда теперь?

— Да здесь прямо, — распорядился Ян Карлович. — Ну, шеф, сколько насчитал за проезд?

— А вот и нисколько. Со старого приятеля…

— Нет, так нельзя, — смутился Рогов. — Все-таки…

— Мне, считай, по пути было.

— Хватит? — Положил конец дискуссии Ян Карлович, сунув скомканную бумажку в ладонь крепыша.

Тот, даже не взглянув на деньги, убрал их в карман и кивнул:

— Нет вопросов… Счастливо, ребята!

— Вам тоже. До свидания.

— До встречи!

«Волга», выпустив в окружающую среду порцию едкого, ядовитого дыма, влилась в поток других машин и вскоре скрылась из виду.

— Интересный тип, — хмыкнул Ян Карлович. — Приятель?

— Да как сказать, — рассеянно пожал плечами Виктор. Крепыша рядом уже не было, но принесенное им чувство опасности осталось.

— Ладно, не зацикливайся, — толстяк заметил состояние Рогова и решил не продолжать расспросы. Он расстегнул сумку и выдернул из пластиковой упаковки пару банок «трофейного» пива:

— Ну, что? Добавим для бодрости!

Приятели миновали заброшеный, пыльный сквер, на редких лавочках которого уже расположились гомонящие стайки подростков с магнитофонами, гитарами, сигаретами и дешевым вином.

Немного поплутав проходными дворами, среди мусорных куч и канав, они добрались до нужного адреса.

— Кажется, здесь, — сверился Карла со ржавой табличкой над воротами.

— Осторожнее! Не суетись.

Однако, толстяк уже заглянул под арку:

— Здесь! Вот он, красавец мой… Стоит.

— Где? — Рогов сунулся было вслед за Карлой, но ему тут же пришлось отпрянуть обратно:

— Тихо…

Темно-серый «форд» действительно стоял в каменном закутке, почти напротив выхода из парадной.

До этого Рогов видел машину приятеля всего пару раз. Но теперь даже беглого взгляда на неё было достаточно, чтобы догадаться: над автомобилем успели поработать специалисты. Изменения касались мелочей: другого цвета чехлы на сидениях, новая антенна, несколько ярких наклеек-«клякс»… Но именно из-за этого иномарка казалась всего лишь близкой родственницей той, которую отняли у Яна Карловича.

— И номера уже сняли, гады! — Простонал в ухо Рогову толстяк.

Номерных знаков действительно не было. Однако, отсутствие их с лихвой компенсировалось расположившимся в салоне автомобиля мордоворотом откровенно бандитского вида.

Приятели встали так, чтобы их не смогли увидеть из двора.

— Это кто?

— Бандюга, бля, мать его!

— Это он к тебе приходил за машиной?

— Да, он… сволочь! — Чувствовалось, что к Яну Карловичу вместе с воспоминаниями возвращается былой страх.

— Серьезный дядя, — кивнул Рогов. — Ничего, справимся.

Судя по всему, бандит кого-то ждал. Очевидно, в салоне «форда» играл приемник, потому что он в такт мелодии то и дело качал башкой и прижмуриваясь шевелил челюстью.

— Жевачку любит… Ладно!

Весу в противнике было пудов десять, поэтому рассчитывать придется только на внезапность.

— Что теперь делать, Витек? Пойдем, а?

— Подожди.

— Не могу…

— Чего это? — Удивился Рогов. Он только сейчас заметил, что Карла с виноватым видом топчется на месте и вздыхает.

— Приспичило… Как из брандсбойта. Пивка-то попили!

— Тьфу ты, блин! Вовремя… Раньше не мог?

— Раньше не хотел.

— Ладно, дуй! Только быстро.

В следующее мгновение толстяк уже мчался вдоль улицы, к ближайшей стройплощадке.

Рогов сплюнул и возобновил наблюдение за автомобилем.

Двор будто вымер: ни звука, ни малейшего движения за пыльными окнами. Лишь откуда-то из-за мусорного бачка выбежала на середину кошка трехцветной окраски.

Присела, умылась и ловко запрыгнула на капот «форда».

Красивое животное… К удаче!

Неожиданно со стороны парадной послышался торопливый цокот каблучков. Дверь скрипнула, и из дома выпорхнула девица весьма характерного вида либо валютная проститутка, либо то, что с некоторых пор называется «подруга бандита».

Одарив кавалера улыбкой, она привычным жестом потянула на себя никелированную ручку автомобильной двери.

«Где же Карла? — Занервничал Рогов. — Зассанец… Ноги себе ошпарил, что ли? Уедут ведь сейчас!»

Бандит, видимо, повернул ключ в замке зажигания: двигатель завелся, заурчал, завибрировал — и трехцветная кошка испуганно спрыгнула на асфальт.

Ждать больше было нельзя.

Виктор выхватил из кармана полупустую пачку сигарет, выставил её перед собой и как бы стараясь что-то прочесть, засеменил в сторону «форда».

Подойдя почти вплотную, он оторвал взгляд от «записки» с несуществующим адресом, рассеянно огляделся и вежливо постучал в стекло:

— Извините пожалуйста… Вы не подскажете?

Водитель придавил пальцем кнопку, и стекло медленно сползло вниз:

— Чего тебе?

— Здесь записано, но так неразборчиво… Я студент книготоргового техникума, из Казани приехал…

— Чего надо-то?

Морда водителя высунулась из окна, но вместо ответа последовал короткий, прямой удар в переносицу. Не останавливаясь, Рогов принялся молотить Булыжника по голове, потом добавил тычок в горло, распахнул дверь и выволок обмякшего противника наружу:

— Н-на!

Окровавленный бандит не шевелился, когда уши Виктору резанул истерический женский визг. Наверное, подруга его кричала уже давно, но только сейчас Рогов начал что-то воспринимать в окружающем мире.

— Тихо ты! Убью, сучка крашеная…

Девица всхлипнула, но замолчала. Очевидно, она была приучена относиться к подобным обещаниям вполне серьезно.

— Где же, блин, Карла?

Приятель отсутствовал, но честно говоря судьба его в данный момент Виктора почти не занимала.

— Ладно, догонит…

Оставив красотку рыдать над поверженным телом, Виктор нырнул на водительское сидение. Нащупал в кармане брелок от ключей, которые они с Карлой отняли на складе у Пиккельмана.

Что за черт? Неужели бандиты успели и замок зажигания поменять?

Один ключ уже торчал там, где положено, заставляя двигатель «форда» ритмично и тихо работать.

Карла ничего не говорил про второй комплект…

Впрочем, для долгих размышлений было не время и не место. Рогов выжал сцепление, «воткнул» передачу, прибавил газа — и под свист покрышек вылетел со двора.

— Мать твою!

Единственный выезд из улочки перекрывала бело-голубая машина с опознавательными знаками спецбатальона ГАИ. Рядом с ней расположился рослый сержант — почему-то в каске и с автоматом на плече. Еще один милиционер, постарше, сидел за рулем.

— Во, попал…

Автоматчик с интересом уставился на несущуюся в его сторону «навороченную» иномарку без номеров. Потом поднял полосатый жезл, приказывая остановиться.

Делать нечего. Виктор убрал ногу с педали газа и начал дисциплинированно притормаживать, но…

Совсем рядом, в нескольких метрах он разглядел возникшую откуда-то из подворотни процессию — двое милиционеров почти тащили к машине возмущенного, упирающегося толстяка.

— Карла?

Это действительно оказался приятель Рогова — без сумки, но с закованными в наручники запястьями.

О том, чтобы сдаться, имея за спиной покалеченного гражданина и его верную подругу-свидетельницу не могло быть и речи.

Протаранить стоящую поперек улицы машину ГАИ тоже вряд ли бы получилось.

— Эх, Карла… Держись!

Глава 1

Рогов бежал по четной стороне Лиговского проспекта, с трудом рассекая встречный, нескончаемый людской поток.

Со стороны его путь напоминал трассу гигантского лыжного слалома, только вместо вешек с флажками служили граждане различной упитанности и темперамента.

— Простите… Извините… Пошел ты!

Позади уже была разбитая машина, густая сеть железнодорожных путей, перроны Московского вокзала и ремонтные мастерские, покрытые гарью и копотью лабиринты электровозного депо… Однако, за спиной все ещё слышался топот нескладной, но настойчивой милицейской погони.

Кто-то с кем-то столкнулся, окрики, ругань, свист…

— Стой! Стой, стреляю!

Но Виктор даже не обернулся — ясно было, что уж здесь-то, посреди переполненного проспекта, стрелять не будут.

Там, во дворе — ещё куда ни шло, пальнули. И даже не раз!

Первая пуля, как и положено, ушла в воздух.

А вторая? Помнится, Рогову тогда показалось даже, что он её ясно видит: просвистев над ухом, свинцовая смерть выбила град осколков из старой кирпичной кладки.

Был, впрочем, на беду Виктора ещё и третий выстрел, грохот которого растворился в мощном гудке тепловоза. Беглец как раз метнулся через рельсы — кувырком, под самым носом у выкатившегося из парка пассажирского состава.

Пуля, ударив по тормозным колодкам, причудливым рикошетом вернулась обратно и сбила со стрелявшего милиционера фуражку.

— М-мать его!

Случившееся ошеломило стража порядка. Вместо дальнейшей погони он плюхнулся прямо на насыпь и начал неистово махать пистолетом с воплями, что беглец вооружен и отстреливается.

Это дало Рогову некоторый выигрыш во времени. К тому же, преследователи поубавили прыти и стали теперь действовать намного осмотрительнее.

Оказавшись в толпе, Виктор попробовал заставить себя не спешить. Следовало за первым же поворотом смешаться с прохожими, зайти в любой из многочисленных магазинчиков, полистать какие-нибудь книжки на лотках…

Рассудок предписывал не суетиться, но тело… тело не слушалось, поэтому Виктор продолжал бежать, привлекая к себе внимание окружающих и выбиваясь из сил.

Пресловутое «второе дыхание» не приходило. Каждый новый шаг становился втрое тяжелее предыдущего, ноги налились свинцом, в боку закололо — а перед глазами давно уже копошились огненные круги.

К тому же, предательская одышка стиснула горло хрипом заядлого курильщика. Мысли смешались, переплелись, и теперь уже Рогов почти не соображал и не помнил, куда он бежит и зачем.

Выскочив на очередной перекресток, Виктор метнулся влево и чуть не угодил под колеса мусоровоза.

Огромный грузовик с трудом затормозил, и из кабины его высунулся водитель:

— Ты чего, мудак, делаешь?

Этим вопросом шофер, конечно, не ограничился, но Рогов не стал выслушивать, как именно его ещё обласкают. Споткнувшись, он не удержал равновесия, упал, перекатился через спину и замер неподалеку от задних колес.

Осатанело повел глазами вокруг — в поисках укрытия.

К тому моменту, когда взгляд Виктора уперся в вонючий контейнер мусоровоза, машина ещё не тронулась с места. Рогов вскочил на ноги и бросился к ней, чтобы вцепиться в грязный, покрытый мерзкой слизью борт, но…

Ему оставалось дотянуться всего несколько сантиметров, когда светофор на перекрестке подмигнул водителю зеленым разрешительным сигналом. Мусоровоз взревел, дернулся, набрал скорость — и все вокруг окутало черное облако выхлопных газов.

— Ох, твою мать! — От обиды и бессилия из глаз Виктора брызнули слезы. Он готов был уже завыть в голос или просто-напросто усесться на дороге в ожидании своей участи.

— Вы меня?

Голос принадлежал высокой, стройной девушке в потертых джинсах. Одной рукой она придерживала тяжелую, с кодовым замком, металлическую дверь ближайшей парадной. Другая рука в нерешительности теребила ремень дорожной сумки.

— Помогите. Пожалуйста…

— Идите сюда. Не бойтесь, — вид у девушки был очень усталый. Длинные русые волосы не расчесаны, ногти без маникюра… — Ну же, скорее!

Рогов последним усилием воли заставил себя преодолеть расстояние до парадной и метнулся в спасительный полумрак:

— Спасибо!

Буквально в ту же секунду на перекресток выскочило двое запыхавшихся милиционеров:

— Не видели? Не пробегал тут?

— Кто? — Удивилась девушка.

— Парень. Черный такой…

— На кавказца похож! Не пробегал?

— Ой, да, конечно!

— Сука, — не веря собственным ушам выдохнул Рогов и на карачках пополз вверх по лестнице. — Вот ведь гадина…

— Где? Куда побежал?

— Куда? — Один из преследователей, судя по звуку, забил в «макаров» новую обойму.

— Здесь он, — скрипнула дверью парадной девушка. — Я вам тут его уже арестовала.

Милиционер разочарованно выругался, потом добавил:

— Слушай, милая… Нам ведь не до блядских твоих шуточек!

— Да нет, я правду говорю, — обиделась девушка. — Здесь он!

— Дура. Дать бы тебе в дыню…

— Жаль, времени нет, — поддержал напарника тот, что постарше. Затем распорядился:

— Давай-ка быстро, на рацию! Доложись.

— Понял, командир. Есть!

Когда тротуар опять опустел, доносчица вздохнула и пожала плечиками:

— У-у, сам дурак тупой…

Рогова она обнаружила не сразу.

Видать, нервы у беглеца здорово сдали: прикрыв глаза, Виктор сидел на пыльном, загаженном кошками и жильцами бетонном полу и никак не отреагировал на приближение девушки.

Полы его куртки разошлись в стороны. Слева, на боку, сквозь разорванную рубашку сочилась кровь.

— Ой, Господи, что же это! — Девушка попыталась подхватить Рогова, прислонившегося спиной к бачку для пищевых отходов. — Тяжелый какой…

Хорошо, что Виктору самому удалось подняться аж на третий этаж — снизу девушка вряд ли дотащила бы его до своей квартиры.

… Первое, что увидел Рогов, придя в себя — это обои на высоченных, три с лишним метра, стенах. Рисунок на обоях выцвел, поблек, но все равно создавал атмосферу домашнего уюта и благополучия.

— Раньше здесь коммуналка была, семикомнатная… Но недавно соседи напротив большую часть откупили, перегородились стеной. Так что, мне повезло.

— А почему тебе только? Живешь одна, что ли? — Поинтересовался Виктор, вслушиваясь в мирное гудение газовых горелок на кухне.

— Теперь — да, — ответила хозяйка и переменила тему:

— На работе устала ужасно… Сейчас кофе сварю тебе — и спать завалюсь. Не против?

Гость помотал головой. Потом, чуть помешкав, спросил:

— А почему ты меня сдала?

Вопрос был задан в упор, как выстрел. Девушка смутилась, но все же ответила:

— Знаешь… Я подумала, что ты чечен какой-нибудь. Или армянин.

— Ну и что?

— Гады они. Поезда взрывают, и вообще…

— О, — хмыкнул Рогов, — какой похвальный патриотизм!

— Да при чем тут… Слышал, в семьдесят седьмом году взрыв на Московском метрополитене устроили? Помнишь?

— Нет, — честно признался Виктор.

— У меня тогда братишка погиб. Десять лет ему было… У бабушки гостил.

— Извини. Извини, пожалуйста.

— За что? — Собеседница дернула плечиком. — Не ты же взрывал.

— Нет, — Виктор смущенно огляделся:

— Не удобно… Может, я пойду?

— Перестань. Ночь уже, ментов полно кругом. Здесь такой район…

— Да уж, точно.

Ко всему прочему, было ясно, что и пойти-то гостю сейчас некуда.

— Болит?

Рогов торопливо убрал руку от наложенной на рану повязки:

— Нормально. Даже не помню, когда… Наверное, об проволоку какую-нибудь задел.

— Врешь. Врешь ты все про проволоку. — Хозяйка протянула Виктору чашку кофе. — Это, наверное, они тебя?

— Нет, что ты… От пули след совсем не такой. Слава Богу, до того, чтоб попасть дело не дошло! А то бы…

Он запнулся на полуслове, пытаясь закончить мысль.

— А то бы ты здесь не сидел, верно? — Почувствовала затруднение собеседника хозяйка.

— Скорее всего, — печально согласился тот.

Попробовав и похвалив обжигающе-черную, ароматную жидкость, он продолжил:

— Знаешь, до сих пор трясет, не могу в себя прийти. По мне стреляли сегодня, запросто убить могли… Страшно было — до усрачки!

— Только не рассказывай, чем это ты так провинился, — попросила девушка. — Знать ничего не хочу.

— Хорошо. Не буду.

Как-то незаметно перевалило заполночь. Чистое, без единого облачка иссиня-черное небо заглянуло в комнату узорами созвездий через незанавешенное окно.

Город нехотя засыпал…

— Извини, — развела руками хозяйка. — Кровать у меня одна.

Потом, смешавшись, добавила:

— И комната тоже.

Виктор почему-то побоялся встретиться с девушкой взглядом.

— Вторая заперта… Она принадлежит моему бывшему мужу.

— А… где же?

— Он здесь не живет. И, надеюсь, больше вообще не появится.

— Неловко… В общем, я могу и на кухне.

— Как хочешь. Но можешь и вместе со мной лечь. Если, конечно, не брезгуешь.

— Ой, ну что ты!

— Только пожалуйста… Не надо, хорошо?

— Чего не надо? — Окончательно запутался Виктор.

… Щелкнув выключателем он сладко, до хруста в суставах, потянулся и нырнул под одеяло рядом с хозяйкой:

— Спокойной ночи!

— Не обижайся, ладно?

— Пустое.

— Нет, правда. Я же не знаю… Может, ты маньяк какой?

— Может, — вздохнул Рогов, прикрыл глаза и задумался.

Не спалось… Тревога минувшего дня и сейчас порождала под сердцем гнетущую, холодную пустоту.

Как же его опять угораздило? Как же вляпался-то?

Сколько лет избегал, сторонился неладов с законом… Из кожи вон лез, унижался, гордыню смирял — только чтобы вновь не оказаться на скамье подсудимых!

Ведь одного следствия… одного срока хватило с лихвой!

— Спишь?

— Угу, — голос у девушки был действительно сонный.

— Слушай! Все это стремно как-то. Валяемся вместе под одним одеялом…

— Ну и что? — Насторожилась хозяйка.

Рогов не знал, что сказать дальше, но все же нашелся:

— Просто поблагодарить тебя хочу. За кров, за заботу…

— Ладно, — пробурчала в подушку собеседница. — Не бери в голову.

— Нет, правда! Чувствую себя идиотом… Даже не спросил, как звать тебя.

— А ты спроси.

— Верно, — кивнул он и придвинулся ближе к хозяйке. — Начнем с начала… Здравствуйте, девушка! Позвольте представиться: меня зовут Виктор Рогов. А вас?

— Дарья.

— Очень приятно, — Виктор нашел в темноте теплую девичью ладошку, пожал:

— Чудное имя! У меня ещё не было ни одной Дарьи.

— Угу… И не будет.

— Ну, нет, — взмолился гость. — Я же не об этом… Я вообще — о знакомствах…

— Поняла. Но все равно — помни, что обещал! А то ведь не пожалею, что раненый, выгоню вон на все четыре стороны.

— Хорошо, хорошо, — отодвинулся Виктор на прежнее место.

Сейчас он готов был не только язык себе откусить.

— Кстати… Где ты работаешь?

— Проводником. Московское направление.

— А-а… — выразил сочувствие Рогов. — Это такие грязные, сидячие вагоны? Которые давно уже списывать пора? У нас, в Забайкалье, такие «бичевозами» называют.

— Сам ты… — обиделась неожиданно девушка. — Я на фирменном, на «Красной стреле» работаю! Там у нас все в порядке: никель, ковры, зеркала, комфорт…

— Круто, — признал Виктор. — И давно ты на «Стреле»?

— Пятый год. Знаешь, просто чудом на этот поезд попала! Там ведь все места — блатные.

— Так уж и чудом? — Не удержался Рогов. — Небось, обольстила начальничка-то?

— Дурак! — хмыкнула Дарья. — Все вовсе не так, как ты себе воображаешь.

— Да я, это…

— Раньше я на Кисловодск ездила, в Адлер… Но самый мрак — это угреться на какой-нибудь «трамвай» типа Ленинград-Бабаево!

— Как ты сказала? Трамвай?

— Ну, да. Трамвай и есть, потому что в пути у каждого столба останавливается. И вагончики, действительно — как ты описал. Бичевоз… Тоска, а не поезд!

— А на «Стрелу»-то все же как попала?

— Ну, стою один раз на платформе… — голос хозяйки звучал уже вовсе не сонно. Видимо, тема была ей приятна и интересна настолько, что отогнала усталость. — Стою, произвожу посадку. А мимо бригадир с «Красной стрелы» идет. Солидный такой, с бородкой! Глянул он на мои туфли драные, вздохнул… Зашел в вагон, а я там только-только все намыла, вылизала.

— Ну и что?

— Ничего. Ушел.

— Слезошибящая история, — пожал плечами Виктор.

— А через несколько дней меня в кадры вызвали. И отправили на «Стрелу». Вот так!

— Бывает. Мир — он ведь не без добрых людей. Вот ты, например.

— А что я?

— Как это — что? Ты ж меня, можно сказать, спасла!

— Слушай, перестань, а? — Хозяйка нежно ущипнула Рогова за ухо. — Все не знаешь, как меня отблагодарить, что ли?

— Угадала, — серьезно ответил тот. — Чувствую, что должник твой, но…

Дарья зажала рот гостя ладошкой:

— Хочешь, подскажу?

— Ага, — обрадовался Виктор.

— Пожалуйста, заткнись до утра. Я спать хочу — ужас! Четверо суток в дороге.

Не дожидаясь ответа, она повернулась на другой бок и почти мгновенно заснула.

А Рогов снова остался наедине со своей тревогой.

Тяжелые, бередящие душу воспоминания, казалось, рождались не в его измученном сознании — они втекали в комнату сквозь окно, проползали под дверью, сочились из толстых щелей паркета.

— Огненный Лис, — обреченно шепнул Виктор во тьму. — Опять ты… За что? Почему? Зачем ты меня преследуешь?

Накатило: выстрелы, следствие, суд…

Вернее — не суд, а заседание военного трибунала далекого Белогорского гарнизона.

… Это было жалкое и убогое, ни на что не похожее сборище, неуклюже пытавшееся соблюсти видимость общепринятых процессуальных норм.

На скамье подсудимых Виктор не сидел.

Он находился в зале — прямо перед председательствующим, в окружении нескольких свидетелей, военного дознавателя и старших офицеров своей войсковой части.

Слева, как и положено, затаился в бумагах обвинитель — зам гарнизонного прокурора.

Справа — адвокат с пикантной фамилией Буравчик. Из всех проживавших в Белогорске коллег по ремеслу он единственный мог по праву называться настоящим мужчиной: потому что остальные трое были по-просту женщинами.

Очевидно, именно это условие обеспечивало Буравчику неимоверный успех и популярность среди нуждающихся в защите — откровенно говоря, других достоинств у него не наблюдалось.

Адвокат Буравчик работал не за страх и не за совесть. Он работал за деньги… У его нынешнего подзащитного Виктора Рогова денег не было, поэтому предугадать исход дела не составляло труда.

— Прошу всех встать!

Виктор не пошевелился.

И дело вовсе оказалось не в неуважении к суду, нет. Просто ежедневное, многочасовое и по сути бессмысленное разбирательство вымотало его настолько, что у Рогова не осталось уже ни моральных, ни физических сил.

— Подсудимый, встаньте!

Вчера заместитель прокурора запросил для него шесть лет лишения свободы. Защитник промямлил что-то невразумительное… Но это было вчера.

А сегодня?

Сегодня уже звучали казенные, равнодушные слова приговора:

— …К пяти годам… в колонии усиленного режима… может быть обжалован…

Первым желанием, появившимся тогда у Виктора, было: просто подняться и уйти.

Его ведь, по существу, никто не держал — конвоя в зале не было, не удосужились вызвать заранее. Поэтому пришлось ещё минут сорок в одиночестве, сидя на лавочке во дворе, дожидаться наряда и спецмашины.

Наконец, теперь уже осужденного Рогова отвезли в местное отделение милиции, в КПЗ.

Следственный изолятор находился в четырехстах километрах, в славном городе Благовещенске — столице Приамурской Ратании.

Ратания… Так когда-то, давным-давно прозвали эту область переселенцы: строители БАМа, геологи, лесорубы, золотодобытчики.

Наверное, в честь средних размеров рыбки ратан, исконной обитательницы здешних озер и речек. Удивительная, надо сказать, тварь! Огромная голова с широченной пастью — а дальше сразу хвост. И живучестью обладала феноменальной. Зимой, в холода сорокоградусные вмерзала в лед, но летом вновь оживала.

И если уж заглотит крючок — то навсегда…

— За что тебя, парень? — С нескрываемым сочувствием спросил милицейский старшина, глядя на Рогова. К сопроводительным документам, лежащим на столе, он даже не притронулся.

Виктор назвал статью и срок.

— Авторитетно, — констатировал старшина, и тут же заспорил с подошедшим сержантом, «прокатит» ли названная статья под обещанную Горбачевым амнистию.

Получалось, что нет.

Старшина опять обернулся к Рогову:

— Ты бы это… Из карманов все выложи. И регалии свои сними, не положено в камеру.

— Да и не к чему, — поддержал его напарник.

— Как это снять? — Не понял Виктор.

— Ну, погоны, петлицы… Рви!

Рогов как пришел на суд прямо со службы, так и не переоделся: рубашка, галстук, китель.

— Жалко форму-то. В ателье перед выпуском на заказ шили.

— Она уж тебе вряд ли опять понадобится, — успокоил сержант. — И вообще… Переодеться бы ему во что-нибудь попроще, верно, Петрович? Не на парад ведь, к зэкам идет.

— Да, пожалуй. Родственники знают?

— Нет, — покачал головой Виктор. — Далеко они. В Ленинграде.

Милиционеры разом присвистнули.

Наступила неловкая пауза, потом старшина сдвинул на затылок фуражку и почесал лоб:

— Деньги твои возьму. Тут у тебя немного, но…

— Да, конечно! Возьмите! — Скороговоркой произнес Рогов. — Мне они уже ни к чему, а вам пригодятся.

— Но, но! — Встрепенулся милиционер. — Смотри мне…

— А что?

— Я робу тебе какую-нибудь куплю. Пожрать, покурить… Завтра получишь.

— Спасибо, — сглотнул слюну Виктор.

— Куда же его теперь-то, Петрович? — Сержант взял в руки «сопроводиловку». — В таком прикиде к жуликам не пихнешь…

— Сажай в седьмую, к полковнику.

Сержант кивнул и легонько подтолкнул Рогова в направлении больших, окованных металлом дверей, уводящих куда-то внутрь этой маленькой местной тюрьмы:

— Пошли.

Обреченно щелкнули электрические замки, заскрипели петли…

Тесная, вонючая камера. Всего освещения — тусклая лампочка над входом. Ни единого, пусть даже наглухо задраенного окошка, лишь мертвый, сводящий с ума искусственный свет не гаснет ни днем, ни ночью.

Шершавые стены. Почти все пространство пола занимает деревянный, местами уже подгнивший настил — нары. Тут же в углу металлическая раковина умывальника и «параша».

— Сколь надо мало человеку места, чтобы жить… — нараспев, словно монолог из Шекспира продекламировал расположившийся на нарах мужчина лет пятидесяти. По всему чувствовалось, что сидеть в одиночестве ему поднадоело. — Прошу! Все же, это самая лучшая камера из здешних.

— А сколько всего? — безразлично спросил Рогов.

— Восемь… Здравствуйте, молодой человек!

— Добрый вечер, — спохватился вновь прибывший.

Мужчина усмехнулся и достал откуда-то из сапога наручные часы:

— Действительно — вечер… — подтвердил он. — Проходи, не стесняйся!

Виктор снял форменные ботинки и тоже залез на нары.

В камере было настолько сыро и душно, что буквально через пару минут он по совету старожила скинул с себя и все остальное, оказавшись только в трусах и майке.

— Ну-с, давайте знакомиться. Или как?

— Конечно, — кивнул новичок.

— Валерий Николаевич Болотов. И попрошу при произнесении моей фамилии делать ударение правильно — на первом слоге.

— Договорились! — От чепорности сокамерника Рогов даже немного повеселел, и представился в свою очередь.

— Виктор, судя по обмундированию вы ведь — офицер? — блеснул смекалкой Болотов.

— Да. Лейтенант… Командир отдельного ремонтного взвода.

— Ну, что же, отлично. Нашего полку прибыло.

— Как, и вы тоже?

— Разумеется. Военный врач, полковник медицинской службы. Между прочим, начальник Белгородского госпиталя!

— Вот это да! — Изумился Рогов. — Дела-а… А извините, товарищ полковник, вас-то за что?

— О-о! — Поднял вверх палец Болотов. — Это такой сюжет… Прямо, детективный роман. А если проще — обвинили в получении взятки. Кстати… Оставьте, ради Бога, всякие официальные обращения. Мы здесь, милейший, вроде как в подполье находимся, ясно? Зовите меня просто, по имени-отчеству.

— Понятно, — кивнул Рогов. — Простите… Простите, а вы действительно взятки брали?

— Ну, вы наглец, милейший! — Рассмеялся Валерий Николаевич. — Такие вопросы задавать не принято.

— Извините.

— Ерунда… Ну скажите, кто в наши дни не берет? А?

Рогов смущенно пожал плечами и полковник посмотрел на него с нескрываемой завистью:

— Да, понимаю… Вы ещё так молоды, откуда вам знать!

Помолчали. Потом Болотов вздохнул:

— Мне прокурор, паскуда, восемь лет с конфискацией запросил. Имущество все описали… Жена в чем была, в том и ушла жить к соседям.

— Вас уже осудили?

— Нет. Конечно же, нет! Вернули дело на доследование. Шестой месяц по этапам мотаюсь — то в Благовещенск, в СИЗО, то опять сюда. Возят, возят — а посадить не могут. Обвинение-то голословное, доказательств нет. Но бороться с ними я устал — ужасно! Наверное, старость. Порою так хочется опустить руки, согласиться на все…

— Понимаю, — кивнул Виктор. — Мне вот тоже так.

— Ну-ка! Расскажи, за что и сколько тебе обломилось от нашего народного? Самого гуманного в мире?

Примерно в течение часа Рогов во всех подробностях излагал свою историю. При этом в ходе повествования виноватыми оказывались буквально все, кроме него самого.

— Ясно, — вздохнул полковник, когда рассказчик умолк. — Кругом сплошное свинство. Судьи — упыри, прокуроры — гниды, а уж следаки… Кстати, кто твое дело вел?

— Майор Бичкаускас. Я же назвал, вроде?

— Ах, да. Припоминаю… Редкостная скотина!

— Знаете его?

— Кто же не знает… Прибыл из Вильнюса год назад, и уже семь офицеров посадил. Впрочем, если с тобою — уже восемь получается.

У Виктора защемило сердце:

— Видели из них кого-нибудь?

— Да почти всех, милок. Почти всех. Кто ещё в СИЗО пока, кого уже на зону этапировали…

Резанув по нервам противным визгом, сдвинулся покрытый множеством слоев краски засов. Чуть пониже середины двери, под смотровым глазком открылось окошко-«раздача».

Заглянувший внутрь милиционер произнес:

— Ужин. Болотов, получите.

— Я не один, — напомнил полковник.

— Ну что вы, Валерий Николаевич, — замахал руками Виктор. — Не надо, мне есть совершенно не хочется.

— Не выдумывай! Это тебе не воля. Когда жрать потянет — в магазин не сбегаешь.

Он вновь обернулся к «раздаче»:

— Пожалуйста, разберитесь. Нужна ещё одна порция. Для новичка.

За дверью послышалась какая-то возня, звон посуды. И вскоре Рогов тоже получил еду: картофельное пюре и кусок жареной рыбы в алюминиевой миске. Хлеб, чай…

Прежде чем приняться за ужин, полковник внимательно осмотрел посуду. Пояснил:

— Здесь хоть и не зона, но все же… Поглядывай, чтобы ни на ложке, ни на шлемке дырки просверленной не оказалось.

— Почему?

— Просверленная посуда для «обиженных».

— Для кого? — Поднял брови Рогов.

— Ну, для пидоров, — пояснил бывший полковник медицинской службы. Возьмешь её, и по воровским понятиям сам заменехаешься.

— Ничего не понимаю.

Болотов поморщился:

— Ладно, потом… В общем, нельзя из посуды, предназначенной для педерастов кушать. Если, не дай Бог, такое случится и другие зэки об этом узнают — хорошо, если просто отвернутся от тебя, как от прокаженного.

Посуда оказалась «нормальной».

Пока Рогов устраивал на нарах импровизированный стол, для чего оказалось вполне достаточно расстелить газету, Валерий Николаевич взял от изголовья свою холщовую торбу. Порывшись, он извлек наружу кое-что из сьестных припасов: сырокопченую колбасу, домашние блинчики, огурцы в целофановой упаковке.

— Передача, — пояснил Болотов. — Жена через день носит, когда я здесь… Некоторые из местных деятелей деньжат подкинули — грехи замаливают. Боятся, как бы я лишнего говорить не начал.

Он сделал многозначительную паузу, но заметив в глазах собеседника только недоумение, вздохнул:

— Эх, молодой человек! Поживешь с мое — поймешь, на чем мир стоит. Но это потом будет, там, на воле… А пока, — Болотов подхватил двумя пальцами влажный, крепенький огурчик. — Пока, Виктор, давайте будем кушать, и меня слушать. А то вижу, в арестантских законах ты совсем зеленый. Всего, правда, и сам не знаю, но…

Беседа затянулась — впрочем, о том, что во дворе уже воцарилась сплошная темень, сокамерники могли узнать лишь по предусмотрительно спрятанным часам полковника.

Многое узнал в ту ночь Виктор о неведомой ему дотоле «тюремной» жизни. Что-то пугало, настораживало…

Но вместе с тем что-то непостижимым образом манило Рогова навстречу судьбе.

Глава 2

Сердобольный старшина, принимавший его накануне, обещание сдержал после завтрака в камеру Рогову передали совершенно новую, не ношеную робу.

Она была не совсем по размеру, великовата — но это казалось сущим пустяком по сравнению со всем тем, что свалилось на Виктора со дня гибели отца, и с тем, что ему ещё предстояло пережить.

Валерия Николаевича вызвали в тот же день, с вещами — и больше он в камеру уже не вернулся. Других «подселенцев» тоже никто не приводил. Очевидно, таким образом здешние милиционеры проявляли сочувствие, оттягивая сколько возможно встречу бывшего лейтенанта с остальными осужденными.

Болотов успел образно, в красках описать ему собственный опыт пребывания в заключении, увиденные за полгода сцены жестокости и насилия, которые разыгрывались порою из-за одного-единственного неудачно произнесенного слова.

Это было ужасно, но одиночество угнетало Виктора ещё больше.

Сутки тянулись за сутками, одинаковые и неразличимые в полуподвале, куда не далетал теперь даже отзвук оставшейся где-то там, далеко в прошлом свободной и обыкновенной жизни.

Там, в том мире остались вещи, привычные в обиходе и разбросанные по холостяцкой привычке на снятой молодым офицером квартире. Не выключен из сети магнитофон. На кухонном столе прокисает… нет, уже, наверное, прокисло и покрылось плесенью молоко в трехлитровой банке.

А как же Кобзон? Маленькая дворняжка приблудилась к Виктору совсем недавно. Добрая такая, ласковая… За каждый кусочек хлеба становится на задние лапки — ещё просит.

Мать… Мать в Ленинграде, и даже не знает о том, что он арестован. Что его больше нет для людей. Нет для нее. Нет — и не будет ещё долгие, долгие годы. Дождется ли мама?

Нет, Рогов не сетовал на судьбу. И жалости о том, что сделано, не было. Даже если бы сволочь Буравчик обьяснил подзащитному его права, никаких прошений о помиловании и кассаций Виктор все равно писать бы не стал.

И дело тут вовсе не в гордости…

Виктор скорбел об отце. Скорбел о себе, об утраченной свободе — и теперь, оставшись в одиночестве мог позволить себе ни перед кем не притворяться. Лежа на дощатых нарах, он по-детски закрывал лицо руками и горько плакал.

Один… Если, конечно, не считать милиционера, который каждый час шаркает туда-сюда за дверью, проверяя через глазок, не повесился ли сдуру этот пускающий слюни лейтенантик.

А впереди ещё пять лет! Пять непостижимо долгих, мучительных лет. В какой-то момент Виктор потерял счет времени, потом начал беседовать сам с собой. Казалось, ещё немного — и навалится окончательное безумие…

— На этап!

Команда прозвучала неожиданно, ранним утром.

Заухали о бетонный пол несколько десятков по-разному обутых человеческих ног, загремели засовы…

— Выходить! «Майданы» на пол, лицом к стене. Руки за спину!

Рогов, заняв указанное в шеренге место, искоса огляделся по сторонам. И какого же было его удивление и облегчение, когда вместо нарисованных воображением монстров увидел он вокруг себя обыкновенных, исхудавших, несчастных мужчин с тревожными глазами.

Молодежь, люди в возрасте, старики…

Следующая команда прозвучала после скорого, поверхностного обыска:

— По одному на выход. Шагом марш!

Люди мгновенно подхватили свои пожитки и друг за другом бросились по коридору в указанном направлении.

Возле металлических дверей группу принял незнакомый Рогову милицейский сержант с дубинкой:

— Вправо! Быстрее… Быстрее!

Команды следовали торопливой чередой:

— На выходе стоять! По одному… Первый пошел!

Перед Виктором возник грязный, глухой двор КПЗ.

Напротив ворот, уткнувшись одна в другую, замерли две спецмашины. Зарешеченные дверцы распахнуты, на поводках у конвоиров надсаживаются лаем собаки.

Настала очередь Рогова.

— Мне теперь идти?

Он ожидал услышать что-то вроде пресловутых фраз «шаг влево, шаг вправо — побег, стреляем без предупреждения…» Однако, его просто грубо пихнули в спину:

— Пошел! Чего меньжуешься? В левую машину… бегом!

Виктор подчинился, но ноги слушались плохо.

Куда подевались былые здоровье и сила? В военном училище курсант Рогов считался неплохим спортсменом, да и потом, на офицерской должности…

Первая же неделя в камере поставила его на грань нервного истощения и физической немощи.

Виктор попытался с ходу запрыгнуть на ступеньку, но тело не послушалось. Оступившись, он с выпученными глазами распластался на земле, перегородив собой проход.

Сразу подняться не получилось — мешали буханка хлеба и банка рыбных консервов в руках, выданные вместо сухого пайка на дорогу.

— Ну что же ты, земляк? Кувыркаешься… — Раздался дружный хохот сверху. Потом кто-то добавил:

— Прямо, циркач! Давай, шевели поршнями. А то схлопочешь от этих… прикладом промеж лопаток.

Виктор снова попробовал встать, но чья-то сильная рука уже подхватила его за шиворот и втянула внутрь фургона:

— Давай, циркач!

Окон не было, свет проникал только через открытую дверь, поэтому в спецмашине царил холодный полумрак.

Втиснувшись на свободное место, Рогов попытался разглядеть попутчиков. Но удалось ему это лишь после того, как зэки дружно закурили — и огоньки спичек и сигарет начали выхватывать из темноты одно за другим суровые, угловатые лица.

Шум и суета на улице довольно скоро прекратились.

Лязгнула внутренняя решетка, за ней дверь фургона…

— Все. Тронулись. — Расположившийся напротив Виктора зэк загасил окурок о подошву и обратился к находящемуся тут же, внутри, но по другую сторону решетки конвоиру:

— Слышь, деревяшка? Открой вентиляцию.

— Нэт, — ответил солдат, уроженец солнечной Средней Азии.

— Ну, дышать же невмочь!

— Нэт. Тэбе гаворю…

— Открой! — Рявкнули из темноты. — А не то автозак раскачаем.

— Нэт, — вновь отказал конвоир и добавил ещё что-то на родном своем языке.

— Чего он там?

— А пес его знает, — откликнулся зэк, пообещавший раскачать машину. Разве разберешь? Не калды-балды, говорит… бешбармак.

Снова грянул дружный хохот. Кто-то, поддавшись общему настроению, крикнул:

— А ну, давай, братва! Навались!

Зэки равномерно распределились вдоль бортов машины и начали попеременно приседать, словно качаясь на детских качелях. Потребовалось совсем немного времени, чтобы спецавтомобиль стал похож на попавший в бурю крейсер.

— Перекрити, слишь! — Завопил конвоир. Выпустив из рук автомат, сын Востока судорожно вцепился в решетку. — Перекрити!

Поведение солдата вызвало новый всплеск агрессивности и восторга, несмотря на то, что автозак шел на приличной скорости и в любую секунду мог перевернуться.

— Н-на! — Кто-то из заключенных изо всей силы саданул конвоиру каблуком по пальцам.

Тот взвыл от боли и потянулся за оружием:

— Перекрити! Стырылять мене станет!

— Валяй, козел вонючий! — Крикнул один из зэков, припав лицом к решетке. — Лупи! Век воли не видать… У меня восьмая ходка, вся жопа в шрамах.

Новая волна истерического хохота чуть не развалила фургон на части. Люди, загнанные в душное, тесное чрево обезумели — самовозбуждаясь, они строили конвоиру нечеловеческие гримасы, топали изо всех сил, подвывали, улюлюкали…

И Рогов, поначалу ужаснувшийся происходящему, вскоре вместе со всеми рычал, корчил рожи и бесновался.

В конце концов, под лавку полетела буханка хлеба и консервы. Виктор уперся в обитый железом пол и изо всей силы ударил локтями в борт фургона:

— Навались, ребята! Ломай её, паскуду — на волю пора.

Гомон разом стих.

Люди, словно окаменев, замерли на своих местах. Насторожился и конвоир, направив ствол автомата прямо в грудь Виктору.

— Это ты брось, земляк, — приглушенно сказал кто-то из темноты. — Так недолго и полосу схлопотать. Или — пулю от этой чурки…

— А что за полоса-то? — Смутился притихший вместе со всеми Рогов.

— Схлопочешь — узнаешь…

— В зоне, говорят, на всех карточки такие заводят, — пояснил один из тех, что оказались поближе. — Если на ней менты тебе полоску нарисуют значит, склонен к побегу. Каждые два часа отмечаться и прочие неудобства…

Весь оставшийся до вокзала путь ехали в полной тишине. Даже курить никто не рещался — все ждали развязки.

— Точно говорю, отметелят нас всех при посадке в «столыпин», — нарушил молчание пожилой зэк и стал укутываться, несмотря на духоту, в большую ватную телогрейку.

Видать, бывалый человек — не ошибся.

Прежде чем очутиться в вагоне, каждый «этапник» пробегал сквозь плотно сомкнутый строй солдат внутренних войск.

Били сильно и больно — прикладами автоматов.

Самые хитрые из осужденных успели надеть зимние шапки, но выяснилось, что те, у кого их не оказалось, пострадали даже меньше: по голове им, во всяком случае, старались не попадать.

Рогову же, как ни странно, вообще повезло. Видимо, конвоиры, сплошь кавказцы и азиаты, приняли черноволосого, смуглого Виктора за своего и лишь имитировали удары.

В вагоне зэков распихали в зарешеченные купе — по восемь человек.

— Ах ты, блядь! — Выругался Рогов, карабкаясь на верхнюю полку.

— Чего бесишься, Циркач? — спросил у него тот самый парень, что помог забраться в автозак.

— Да понимаешь, — машинально ответил Рогов. — Хлеб и рыбу в машине забыл.

Только потом он спохватился и узнал собеседника:

— О, это ты? Ты меня за шкирку тянул?

— Ну, вроде я.

— Спасибо. Давай, залазь сюда.

Новый знакомый бесцеремонно отпихнул кого-то и уселся рядом с Виктором:

— Душновато здесь будет, когда чифир варить начнут.

— Как это — варить? — Удивился Рогов. — Здесь же нечем.

Сосед усмехнулся:

— Первоходчик?

— Да.

— Понятно… — Он подпер голову рукой и пояснил:

— Разожгут прямо на полу костерчик небольшой. Насыпят в банку жестяную чай — и сварят.

— А дрова?

— Ну, ты вообще! Тряпье-то на что? Бумага?

— А вагон не может загореться?

— Да и х… с ним! — Отмахнулся зэк. — Не вагон-то и был.

«Столыпин» вздрогнул. Послышался характерный лязг.

— Прицепили, — сказал кто-то внизу.

— Слышь, Славка? — Окликнул сосед Виктора.

— Чего? — отозвался тот же голос.

— Вали ко мне. Места много, и пассажимр прикольный… А главное — у него жрать ни хрена нету. Не дадим пропасть человеку?

Через мгновение между полками просунулась рябая морда, о таких говорят в народе: шилом бритый.

— Знакомьтесь, — предложил сосед. — Это Славка Шипов, кореш мой. И, как говорят обычно в детективах, он же — Дядя.

— Очень приятно, — протянул Виктор руку.

— Ну, а я — Васька Росляков.

— Будем знакомы… Рогов Виктор.

— Циркач! — Напомнил о недавнем происшествии сосед.

Локомотив загудел — протяжно и тоскливо.

— Ну, вот… — прокомментировал Дядя. — Сейчас — ту-ту, и через пару дней: здравствуй, тюрьма!

— Скорее бы, — Росляков откинулся на спину и сверля взглядом грязный потолок крикнул, обращаясь ко всем сразу обитателям вагона:

— А что, братва? Слабо «столыпин» раскачать?

… Благовещенский следственный изолятор построили то ли в конце прошлого столетия, то ли в начале нынешнего. Говорят, принимали в его строительстве участие китайцы — а эта нация, как известно, возводить капитальные строения умеет. Вспомнить хотя бы Великую Стену…

Здание в Благовещенске, разумеется, Великой Китайской Стене по грандиозности замысла и исполнения несколько уступало, но вот с пресловутыми Питерскими «Крестами» могло поспорить легко.

Мрачные сырые подвалы… Несколько этажей вглубь земли, сложенных из грубоотесанного природного камня. Сквозь шероховатые, местами покрытые зеленовато-бурой плесенью стены непрестанно сочится грунтовая вода. Ее то и дело откачивают заключенные из обслуги, но пол в камерах все равно никогда не бывает сухим.

Впрочем, справедливости ради стоит отметить — зэков здесь давно уже не содержат. Подвалы в основном используются в качестве неких «отстойников», куда ненадолго размещаются вновь прибывшие, прежде чем их рассортируют и расселят по камерам верхних этажей.

Тут же проводится тщательный шмон…

Номер «четыре-четыре». Все очень просто, как в гостинице: первая цифра обозначает этаж, вторая — порядковый номер камеры на этаже.

Внутри два ряда двухярусных металлических коек-«шконок», длинный деревянный стол, такие же лавки. В углу — «параша» и черный от ржавчины умывальник.

Тюрьма — она тюрьма и есть.

Кстати, почти в каждой камере имеется окно. Оно, правда, наглухо закрыто решеткой, и редкий лучик попадает внутрь сквозь хитрое переплетение зазубренного металла, но с мая по октябрь заключенных это даже радует.

В этот период сильна солнечная активность в Амурской области, небо ясное — ни облачка. Налетит порой ураган, раздует, развеет… и вновь затишье.

Жарко, душно. Стены перегреваются, кровля раскалена чуть ли не до бела. А в камерах народу, что сельдей в бочке — не продохнешь. Если ещё и солнышко внутрь, сварились бы заживо.

Теперь, слава Богу, осень. Ночи прохладнее, полегчало немного.

Рогов сидел в «четыре-четыре» уже полтора месяца. Ждал отправки на зону…

По случайности, вместе с ним мариновались новые кореша — Васька Росляков и Шипов по прозвищу Дядя.

— Ну? Что у нас на обед сегодня?

В окошке «раздачи» возникла привычная и даже успевшая надоесть рожа заключенного-«баландера». Хмуро глянув на Рослякова, он плеснул в миску горячего варева:

— Плов. Из семи х. в!

Приятель Рогова хотел было что-то ответить, но сдержался. Принюхавшись, он довольно мирно посоветовал:

— Ты не остри… Глянь лучше! Вроде, кольцо в миску попалось. Никак, серебряное?

«Баландер» подвоха не уловил:

— Где? Что ещё за кольцо такое? — Заглянул он сквозь окошко внутрь камеры.

И в тот же момент Росляков с видимым удовольствием выплеснул горячую баланду ему в физиономию.

Оглушительный вопль, раздавшийся из коридора, по силе и громкости не уступал реву сверхзвукового истребителя.

Внутри камеры тоже возникло некоторое оживление. Кто-то хвалил и подбадривал дерзкого зэка, кто-то, напротив, роптал, что теперь из-за Васькиной выходки стоит ждать в гости «дубаков», которые отметелят тут всех без разбору.

Однако, это был именно тот исключительно редкий случай, когда мрачные прогнозы не оправдались. Скорой расправы не последовало.

Администрация приняла другое решение.

… Ранним утром дверь с номером «четыре-четыре» со скрежетом распахнулась и внутрь ступил худощавый, жилистый зэк лет тридцати.

Глянув на вновь прибывшего, обитатели камеры разом стихли: чем-то опасным и не знакомым пока повеяло от него, некое предупреждение и даже угроза угадывались в каждом движении, жесте.

Казалось, вместе с этим человеком в камеру вторгся неписаный, но прочный уклад лагерной жизни.

— Здорово были! — Зэк изобразил улыбку краями губ, но взгляд его при этом остался колючим и холодным:

— Ну, кто у вас здесь «смотрящий»?

— Да, в общем… Нету! — Послышалось со шконок.

— А что ж так?

— Не обьявляли еще, — ответил за всех вышедший вперед Росляков. «Малявы» засылали по хатам, но тюрьма молчит. Везде первоходчики, сами ни хрена не знают. А авторитетов нет.

— Да-а, — нарочито вздохнул зэк. — Это верно…

Он прошел по камере и уселся за стол:

— Времечко тяжелое сейчас. Ментовской беспредел!

Обитатели «четыре-четыре» сгрудились вокруг. Убедившись, что его внимательно слушают, незнакомец продолжил:

— Тахтамыгденской зоне менты хребет взломали… Слышали, нет?

— Нет, — опять за всех ответил Васька.

— Бунт был. Мужики «опущеных» били. Те оборзели совсем, за общие столы жрать полезли. Братва возмутилась… Хозяин в зону войска загнал, всех поломали. Теперь «красная» зона в Тахтамыгде.

— Вот это новости! — Не удержался Дядя. — Что же там теперь?

— Теперь козлы всякие в почете. «Эспэпешники» и прочая мразевка. Пацаны, кто с понятиями, в БУРе закрылись. Говорят — лучше в камере срок добить, чем в козлятнике этом.

— Как же жить, братан? Обьясни. — Попросил Васька. — Отказ от зоны писать, что ли?

— Не стоит, земляк. Это проще простого…

Зэк встал и прошелся по камере:

— Зону возрождать надо. Наши там уже стараются, и мужики их поддерживают… Правильно жить надо, понятно?

— Конечно, — кивнул Росляков и хотел ещё о чем-то спросить незнакомца, но в этот момент с улицы, из-за решетки послышался приглушенный крик.

Похоже, кто-то из другой камеры хотел докричаться до обитателей «четыре-четыре».

Росляков кивком указал на дверь. Дядя встал, подошел и заслонил спиной смотровой глазок.

— У-у-у… «Четыре-четыре»! — Послышалось вновь.

Васька подтянулся к решетке:

— Говори, братан!

— Это «четыре-два»! — Отозвался тот же голос. — «Коня» ловите!

«Конем» в тюрьме называли длинную, свитую из всевозможных ниток веревку с привязанной на конце спичкой.

Веревку эту опускали в канализационную трубу.

Из соседней камеры, или из «хаты» выше либо ниже этажом запускали такую же, после чего обязательно сливали воду. Поток подхватывал конструкцию, увлекал за собой, вертел, крутил… Если «кони» встречались в трубе, концы их обязательно спутывались.

Затем осужденные вытаскивали своего «коня» и вместе с ним соседского. Таким образом, получалось нечто вроде веревочной почты.

Привязав к веревке полиэтиленовый пакет, можно было упаковать в него любую записку и протянуть по трубе в другую камеру. Иногда таким же образом передавались и продукты: чай, конфеты, курево… Диаметр канализационных труб позволял отправлять даже одежду.

Разумеется, во время работы такой почты осужденным соседних камер оправляться было строго запрещено.

— Примите «маляву»! — Вновь послышалось из «четыре-два», когда связь была установлена.

В конце концов, Васька развернул смятый клочек бумаги и пробежал взглядом по строчкам:

— Тебе, — смутился он, передавая записку сидящему напротив человеку.

— Нет, — опять усмехнулся тот. — Для вас это…

Росляков снова принялся читать.

Послание уведомляло, что новичок является «смотрящим от братвы», то есть авторитетом для всех, без исключения, обитателей камеры.

— Понятно, — кивнул Росляков. — С прибытием!

— Толик, — коротко представился зэк. — А ты, земляк?

Васька назвался и рассказал, за что и сколько сидит. Затем подозвал приятелей:

— Это Дядя… А это — Циркач.

Получив приглашение, Рогов уселся напротив.

— Сдается мне, ты из кадетов? — Прищурился Толик.

— Из кого? — Не понял Виктор.

— Ну, из офицерни?

— Угу.

Смущение Рогова не ускользнуло от проницательного взгляда Толика. Он с ухмылкой, но доброжелательно потрепал собеседника по плечу:

— Не гони, земляк! На зоне за волю не предьявляют. Но…

«Смотрящий» выдержал паузу и самодовольно крякнул:

— Это на зоне. А в тюрьме можно!

Виктор выжидающе молчал.

— Служил где?

— В Свободном. Недолго.

— А сам откуда?

— Из Питера.

Толик поднял брови:

— Питерских уважаю. Отличные ребята… в основном. Гордые, и в душу не трахаются.

Почувствовав непонимание собеседников, пояснил:

— Стукачей обычно среди них не бывает. И тихушников тоже… Их сразу видно: кто пацан, кто из мужиков, кто козел, а кто и «обиженный». Понимаешь?

— Понятно, — кивнул Рогов.

— Ни хрена тебе не понятно! — Рассмеялся Толик. — По тебе-то как раз и не видно ни черта…

В камере грянул дружный хохот — оказалось, народ внимательно прислушивается к разговору. Кто-то из обитателей камеры даже пошутил, но осторожно, без обидных и оскорбительных слов.

Громче и дольше всех смеялся сам Толик — так, что слезы на глазах выступили. Он не спеша достал из «майдана» аккуратно сложенный носовой платочек, смачно высморкался, откашлялся… Затем скомкал его и бросил через всю камеру в сторону «параши».

Платок не долетел — упал на пол.

Толик поморщился, сплюнул зло и произнес, глядя Рогову прямо в глаза:

— А что это у нас так в хате грязно? Слышь, земляк? Прибери-ка!

Виктор не пошевелился.

В кармане у него был спрятан обломок лезвия «Нева» от безопасной бритвы — ещё Болотов посоветовал ему всегда иметь при себе такое оружие. Один ловко нанесенный удар ладонью с зажатым между пальцев острием — и противник долго будет корчиться от боли, зажимая руками рассеченное лицо.

Сейчас, видимо, пришло время вспомнить «советы врача».

— Ну, я кому говорю-то? — Процедил Толик, и Рогов неожиданно понял, что обращаются уже не к нему.

За спиной Виктора общее настороженное затишье нарушил печальный вздох. Затем послышалось шуршание — видимо, кто-то встал с соседней шконки.

Еще не веря до конца, что на этот раз для него все обошлось, Рогов обернулся.

Немолодой уже зэк, которого все называли Месик, нехотя взял в руки швабру и начал подметать камеру.

— И шмотки свои перекинь, — распорядился «смотрящий».

— А куда? — Сьежился Месик.

— На атасе будешь теперь жить. У «параши»!

Пока заключенный переносил вещи на указанное место, Толик достал из вещевого мешка несколько пачек сигарет. Закурил сам, угостил Виктора, Ваську и Дядю.

Остальные бросил на стол:

— Это на всех. Грев с общака. — Он повернулся и окликнул Месика:

— Держи, тебе тоже… В тюрьме никто не должен быть забыт!

— А за что ты его так? — Не выдержав, поинтересовался Васька.

— Он ещё в Шимановске, в КПЗ, с «обиженкой» жил. Понимаешь?

— Да ну?

— Ел с ними чуть ли не из одной шлемки. Чифирил… Может, и ещё чего делал! — Толик вновь окликнул Месика:

— Что, верно? Или нет?

— Верно, — отозвался бедолага и ещё больше вжал голову в плечи.

— Знал, что с «дырявыми» живешь?

— Да.

— Ну и Бог тебе навстречу… С ними и живи теперь дальше. Сам путь свой выбрал, нехер жаловаться.

По камере прокатился возмущенный ропот. Кто-то крикнул:

— Завалить гниду мало!

— Всех мог под черту подвести. Всех заминехать…

— За стол общий садился, гад! Место правильного мужика занял.

— Через него, падлу, всю хату могли «обиженкой» обьявить!

— Успокойтесь, — Поднял вверх руку Толик. — Успокойтесь…

— Да как же теперь?

— С вас спроса нет, — обьявил «смотрящий». — Вы ведь не знали? Верно?

— Конечно не знали, — послышались со всех сторон обрадованные голоса обитателей камеры.

— Не знали, — подтвердил Росляков.

— Ну и все! Шабаш на этом. — Толик припечатал ладонью доски стола — Но на будущее учтите: хочешь жить мужиком — живи. Никто не тронет. Работай честно, вовремя долю в общак вноси… А если с «опущенными» якшаешься становись и сам пидором.

Глава 3

— Васька! Дрыхнешь, как сурок… Проснись.

Рогов склонился в проход между койками и тряханул приятеля за плечо:

— Проснись, говорю. Хорош харей в подушку упираться.

— Ну чего тебе? — Сердито буркнул Росляков. — Ходишь тут, бродишь… Ни днем, ни ночью покоя нет.

Все же он поднялся, босыми ногами нащупал под койкой тапочки, пару раз шкрябнул ногтями мошонку и лишь после этого приоткрыл глаза:

— Душно как-то, бляха… Опять шныри форточки позакрывали, падлы. Кто сегодня на котельной, не знаешь?

— Китаец.

— Тогда ясно.

Васька с трудом координируя движения потянулся к прикроватной тумбочке, мизинцем зацепил фарфоровую чашку с росписью «под Гжель» и чуть не пролив её содержимое, жадно сделал глоток:

— Чаек будешь? — Протянул он чашку Рогову.

Тот молча отодвинул её обратно, под нос приятелю:

— Хлебни еще. Может, очнешься наконец.

— Да ты вообще сдурел, Циркач! — Возмутился Росляков. — Сейчас, наверное, часа три ночи. Я спать хочу, как покойник!

— Васька… — с нажимом произнес Рогов.

— Ну, что?

— Вставай, говорю. Дело есть.

— Чего случилось-то? Быченко, что ли, хозяина завалил из-за бабы своей?

— Остряк!

То, что начальник Тахтамыгденской колонии частенько спит с женой своего «вечно дежурного» капитана, в зоне знала даже самая последняя, прожженая до дыр кастрюля. И тема эта казалась настолько избитой и обмусоленной, что помянуть её для красного словца можно было разве что спросоня.

— Ну, чего там? — Ваське очень не хотелось выбираться из постели. За окном крепчал морозец, убаюкивающе мела поземка…

— С Дядей нелады.

— Плачет?

Проницательность Рослякова смутила приятеля:

— Ага. Плачет.

— Опять, наверное, где-то втихаря обкурился?

— Не похоже. — Виктор вздохнул. — Сидит в туалете, на подоконнике. Ногтем штукатурку царапает.

— Нашел занятие в три часа ночи… И, главное — место! — Васька выругался, потянулся и вновь с размаху влип физиономией в подушку.

— Ты чего? Эй?

Виктор прислушался к звукам, доносящимся из уст приятеля: нечто среднее между колесным скрипом и сопением тринадцатилетнего пса-пекинеса.

— Вот мудак! Опять спит…

Виктор решительно потянул на себя одеяло:

— Вставай!

В ответ Росляков только вяло отмахнулся, причмокнул губами и произнес:

— Сходи сам к нему, Витек. Пусть он тебе расскажет. А я это… Я то, что он тебе расскажет уже раз девять слышал.

… На территории исправительно-трудовой колонии УВ 14/5, где уже больше полутора лет просидел осужденный Рогов безраздельно властвовала длинная, зимняя приамурская ночь.

Помещение шестого отряда мало чем отличалось от обычной солдатской казармы. Довольно вместительное помещение — человек на сто.

Ряды металлических двухярусных коек вдоль стен, возле каждой прикроватная тумбочка, кое-где даже коврики. На стенах — декоративные цветы в горшочках, чеканка местного изготовления…

Администрация не против — пусть висят, глаз радуют.

Пробираясь впотьмах, Виктор изо всех сил старался не задеть о какой-нибудь стул или табуретку.

Сразу за кладовой и туалетом находилась отдельная комната, предназначенная для воспитательной работы с контингентом.

Здесь имелось все необходимое для скорого и надежного перевоплощения осужденных в людей если и не совсем новой формации, то хотя бы просто не опасных для общества. Деревянная трибуна, покрытая бесцветным лаком, герб, кумачевый стенд с портретами Политбюро в полном составе и отдельная экспозиция, посвященная Железному Феликсу.

Но главное — в комнате находился телевизор, единственная постоянная связь зэков с внешним миром.

Вообще же, колония по своему жизненному укладу являла собой некий нонсенс.

Не имелось в ней ничего общего со сложившимися стереотипами. Полтора года — немалый срок, но даже за это время Рогов так и не разобрался до конца, прав ли был авторитетный сосед по камере Толик, назвав её когда-то «красной».

В учреждении УВ 14/5 режимные установки и воровские законы переплелись между собой столь тесно, что казалось — зоной попеременно правят то «хозяин» в погонах, то «смотрящий» вор по кличке Булыжник.

Булыжник был мужчина холеный, возраста преклонного. Он обладал вполне сносными манерами, говорил культурно, а склад ума имел вполне практический и в то же время философский.

На авторитет начальника колонии Булыжник не посягал, но ни один принципиальный вопрос без него на зоне не решался.

Завод не выполняет план? Горят нормативы? Директор жалуется?

Нет проблем! И зэки дружной, организованной толпой валят в цеха, на сверхурочные работы.

Глядишь — подтянулись по производственным показателям, даже перевыполнили. Платить никому ничего не надо, но денежки-то все равно начисляются, оседая в нужных карманах…

«Хозяин» доволен — в долгу не остается. Харч в столовой для осужденных отличный, наваристый: действительно, кто же станет морить голодом дойную корову?

Хлебореза заменить? Пайку чуть ли не вдвое меньше выдает?

Да утопите вы его в «параше»! Чего смотреть-то…

Досуг — тоже не последнее дело. Кино в клубе три раза в неделю, телевизор после отбоя смотреть можно — но тихо, в ползвука… Гитары, магнитофоны — пусть будут! Эка невидаль.

Лишь бы не бузили, не безобразничали. А то вон, как недавно дедушка Вахтанг другому дедушке, Альберту, по черепушке топориком — хлоп! А после и сам повесился. Разве это куда годится?

Режим, конечно, жестковат. Но ведь не администрация же его установила! Он же законом определен — усиленный. Ну, да ладно… Можно чуток припустить. Лето придет — разрешается загорать на крышах. А зимой, так зэки пусть хоть на лыжах вдоль запретки катаются, лишь бы все тихо. Лишь бы пристойно все, без происшествий!

Главное — работать. Продукцию стране давать: больше, лучшего качества и с меньшими затратами.

Колония официально специализировалась на строительстве жилых «модулей»-вагончиков и производстве каких-то спецклапанов для компрессоров, экспортируемых в страны Ближнего Востока. Поэтому завод имел хоть и устаревшее слегка, но вполне приличное оборудование, способное выдержать нагрузку не только легальной, но и теневой экономики.

Потому что не менее половины осужденных в действительности занималось не выполнением народно-хозяйственных планов, а изготовлением так называемой «чернухи».

Чего только не мастерили умелые руки зэков! Перечень неучтенной продукции насчитывал более ста наименований: от шикарных кухонных наборов до… малокалиберных пистолетов.

Для производства оружия на территории завода одно время даже оборудовали специальный мини-цех с пристрелочным стендом, для чего задействованы были обширные подвалы под «литейкой».

По идее, посвещенных в тайну этого цеха было немного, но, как говорится, то, что знают двое — знает и свинья. Конечно же, информация вскоре утекла «наверх».

Там, естественно, обиделись: что же вы, суки? производите, торгуете, деньги гребете лопатой, а делиться не желаете! Накажем.

Однако, перед самым приездом высокой комиссии умельцы инсценировали обвал кровли в «литейке», якобы по причине аварийного состояния. Правда, переборщили слегка — взрывом снесло и стены здания, но во всяком случае до подвала никто уже добраться не мог.

Так что, оружейный цех стал недоступен, как катакомбы Кенигсберга — и суровые члены комиссии, обремененные дарами лагерной администрации, убрались восвояси.

Так вот и жила Тахтамыгденская колония, по примеру всей нашей великой и необьятной советской Родины конца восьмидесятых.

Вскоре после прибытия Виктор встретился с доктором Болотовым. Валерий Николаевич, кажется, искренне обрадовался, долго тормошил Рогова за плечи, расспрашивал как, что… А после устроил протекцию — направили Виктора в конструкторское бюро завода, на теплую должность инженера-конструктора.

Судя по вс ему, бывший начальник Белогорского военного госпиталя занимал в административно-воровской иерархии колонии далеко тне последнее место. Числившись в нарядной, он свободно разгуливал по территории лагеря, а также регулярно навещал санчасть.

Болотов охотно давал консультации по изготовлению зубных протезов и время от времени делал аборты местным бабам из поселка, которых абсолютно спокойно проводили в зону контролеры-сверхсрочники.

Но чаще всего он подолгу засиживался в кабинете у какого-нибудь опера — за чашкой ароматного кофе и неторопливой беседой.

Дружил Валерий Николаевич и с Булыжником. Встречались они, как правило, в клубной библиотеке, где для «смотрящего» был оборудован некий уютный уголок.

Любил старый вор на досуге классиков почитать. Особое внимание уделяя литературной критике, цитировал он иногда Белинского:

— Сколь много может сказать образованный человек о том, что в сущности своей не стоит даже выеденного яйца!

Как-то, отправляясь на встречу к негласному повелителю зоны, Валерий Николаевич пригласил с собой Рогова. Было это накануне какого-то праздника — то ли государственного, то ли религиозного… В общем, Булыжник организовал для узкого круга братвы застолье.

По воровскому обычаю сначала чифирнули, запустив по кругу большую алюминиевую кружку и закусывая селедкой горечь во рту после каждого «хапка». Затем принялись за еду: поджарка с картофелем, колбаса, шпроты.

На столе появилась водка.

Рогов перебрал — отвык от спиртного, давно не употреблял. Придя в себя, он с трудом поднял отяжелевшие веки и увидел прямо перед собой прапорщика Коваленко. Тот, развалившись в кресле, прихлебывал из стакана водку.

Рогов встрепенулся, пытаясь поднять голову, но старший контролер остановил его небрежным жестом:

— Сиди, сиди…

— А поверка? Как же?

— Ничего. Я тебя отмечу.

И Рогов сразу же успокоился, обмяк, прислушиваясь к застольному разговору.

Булыжник и Болотов спорили о политике. Потом перешли на современную литературу, с неё — на живопись и иконы…

С того вечера Виктор, помимо своих официальных производственных обязанностей, стал выполнять в своем конструкторском бюро и некоторые заказы «от братвы». Чаще всего речь шла о замерах и вычерчивании деталей для новых моделей пистолетов — хотя цех под «литейкой» закрылся, штучное производство оружия не прекращалось.

Кстати, некоторое время заказы ему передавал тот самый Толик, с которым Рогов познакомился ещё в камере Благовещенского следственного изолятора. Фамилия этого довольно известного вора была Бабарчак, они почти подружились, но вскоре Толика из-за болезни легких перевели в лагерную санчасть.

И Виктор стал встречаться непосредственно с Булыжником…

Придерживая рукой «семейные» трусы — резинка ослабла — Виктор заглянул в уборную. Чистота, порядок… Привычный, вьедливый запах хлорки вперемешку с табачным дымом.

На подоконнике, уткнувшись лбом в покрытое инеем, треснутое стекло сидел Славка по прозвищу Дядя. Со стороны могло показаться, что выбрав с усталости неудобное место он просто спит, но первое впечатление было обманчивым.

Славка не спал — по щекам его неторопливо струились слезы.

— Дядя, ты чего тут?

— Оставь, Витек. Отвяжись.

Рогов почувствовал некоторую неловкость. Ну, действительно, в самом деле? Мало ли что у человека случилось! Зачем в душу-то лезть…

Однако, оставить приятеля в таком состоянии он не мог. Подошел, участливо обнял Дядю за плечи:

— Ну, старик, перестань. Случилось чего?

— Да, Циркач. Случилось.

Шипов отер ладонью слезы и вздохнул:

— Сигарету дашь?

— Конечно, конечно… Сейчас!

Неловко переставляя обутые в большие шлепанцы ноги, Виктор вернулся в спальное помещение. Но когда он принес пачку «Родопи», которую выменял недавно у педерастов на пачку чая, Дядя был не один.

Приятель Рогова уже не сидел на подоконнике, а подбоченясь возвышался над крайним «толчком».

— Ты-то чего здесь шаркаешь? — Сверлил он взглядом ночного уборщика, Серегу Арефьева.

— Завхоз прислал, — начал оправдываться тот. — Наутро проверка из режимной части ожидается… И медик тоже.

Но Арефьев попался Дяде под горячую руку:

— Закинь эту швабру на хер! И чтобы я её больше под своим носом не видел, понятно?

Вид у него был грозен, поза тоже не предвещала ничего хорошего.

— Хорошо, хорошо, Слава.

— Что сказано? Я, может, срать сейчас сяду, — не мог угомониться Шипов. — а ты будешь здесь взад и вперед: шарк-шарк… шарк-шарк…

— Не-не, Слава! Вот, видишь? Уже и нету… — с перепугу уборщик выбросил швабру вместе с тряпкой в открытую форточку.

— Эх ты, ни хера себе! — Послышалось в тот же миг за окном. — Ну, падлы… Уложу навзничь!

И вскоре в отрядный сортир вломился взмыленный, с перекошенным от злобы лицом сержант Еремеев. Он по долгу службы производил ночной обход, и очутился не в нужном месте и не в нужный час — угодил под летящую швабру.

— Кто? Кто меня этой… Почему не спите? Куда старший дневальный смотрит?

— А какого… ты под окнами шляешься? — Гаркнул в ответ Дядя. — Не видишь, что ли? Уборкой человек занят, влажной.

Арефьев виновато пожал плечами:

— Извините. Из рук случайно выскочила… Скользкая, зараза! Вся в дерьме.

— Я тебе покажу — в дерьме! Я тебе, бля, покажу — скользкая! Угрожающе потряс в воздухе доставленной с улицы шваброй Еремеев. — Да я тебя в бараний рог… Гляди, чего с шапкой моей сделал!

— Ну чего ты рычишь, в натуре? — Подключился к разговору Виктор. Сказал же тебе человек, что нечаянно…

— Что? Еще пререкаться?

Окончательно взбеленившийся контролер размахнулся и с силой запустил пострадавший головной убор в мусорный бак:

— Ну, все… Допрыгались. Иду на вахту и пишу на всех рапорт!

— За что же, козья твоя морда? — Поинтересовался Дядя.

— А за то! — Еремеев прищурился и начал перечислять:

— Бродите после отбоя — это уже нарушение режима… Материальный ущерб казенному имуществу причинили — два! Мне оскорбление нанесли опять же. Да я вас… Сейчас как прысну газом в харю!

— Ладно, Славка, — Рогов легонько подтолкнул приятеля к выходу. Пойдем. А то действительно рапорт напишет, оправдывайся потом.

— Валите, валите! — Вытянул шею контролер. — И чтобы через пять минут явились на вахту, доложить… что спите.

— Вот, — Дядя недвусмысленно покрутил пальцем у виска. — Ку-ку!

Потом кивнул на Арефьева:

— Он явится. И доложит.

— И чтоб шапку мне… или это, — сержант задумался.

— Ну, говори, — подбодрил Рогов.

— Не знаю… — замешкался тот. — Чего бы такого…

— «Выкидуху» хочешь?

— Годится. Но чтобы через пять минут спали!

— Договорились. — Виктор подмигнул и в свою очередь кивнул на Арефьева:

— Вот он тебе «выкидуху» и занесет.

— Завтра, — уточнил Дядя.

— А где же я её возьму-то? — Взмолился уборщик.

— Не гони. Одолжу, потом вернешь… — Дядя что-то прикинул в уме и добавил со вздохом. — … Когда-нибудь.

Удовлетворенный контролер отправился на вахту.

Рогов высунулся в форточку и проводил взглядом его сьежившуюся от холода фигуру:

— Смотри, как припустил…

— Ну, без шапки в такой мороз не очень-то вразвалочку погуляешь.

— Да ему сейчас что! Рад, небось, по уши, что завтра ножик с выкидным лезвием на халяву получит.

Славка сплюнул в сторону «толчка» и вновь взгромоздил свою мощную задницу на подоконник.

Рогов пристроился рядом.

К тому времени уборщик уже вынес мусор, и спрятав нехитрый свой инвентарь в специально отведенную камору отправился вон.

Приятели остались одни.

— Чего хныкал-то? — деликатно спросил Виктор.

— Да так… Нервишки.

— Ну, давай! Колись уже.

— Дочь вспомнил, понимаешь?

— А у тебя что — дочь есть? — Удивился Рогов.

— Конечно есть! — Возмутился Шипов. — Странный вопрос.

— Большая?

— Нет, маленькая совсем. Четыре годика еще.

— А жена?

— Сука!

— Ну, ясно, что не кобель, — Рогов бесцельно, одну за другой, жег спички и бросал их на пол.

— Не сори, — сделал ему замечание приятель. — Убирал же человек!

— Да, конечно… Извини. Задумался. — Виктор сунул кробок под резинку трусов и попытался тапочком запихнуть огарки под отопительный радиатор.

Но лишь притронулся, угольки тут же рассыпались в прах.

— Вот так и жизнь человеческая, — вздохнул Шипов. — Горит, горит… А хлоп тапочком — и нет ее!

— Брось, — Виктор легонько пихнул приятеля кулаком в плечо. — Нам с тобой ещё долго гореть, братан!

— В аду? — Хмыкнул Дядя.

— Н-да, — не зная, что ответить, вновь потянулся за спичками Рогов. Так что у тебя там с женой вышло?

— Гадина. Из-за неё я второй раз и сел!

— Как же так?

— Сблядовалась.

— Круто, — смутился Рогов. — Извини, я не хотел.

— Ты-то, может, её и не хотел, — пожал могучими плечами Дядя. — Но вот нашелся козел…

Он прикурил очередную сигарету:

— Когда я в вечернюю смену вагоны разгружал, он к ней в окно шастал. А один раз я его застал, так сказать, на месте… Здоровый был, стервец!

— Да уж вряд ли здоровее тебя, — усомнился Рогов.

Но приятель не обратил внимания:

— Я ж его предупредил тогда по-человечески. Хоть и кипело внутри все… Говорю: забудь дорогу, мил человек! Не то — убью.

— А он что же?

— Видать, не понял. Через неделю, может и раньше, это паскудство опять началось. Мне бы ещё тогда свою шельму бросить, но не смог. Понимаешь?

Виктор молча кивнул.

— Дочка маленькая совсем… — продолжал оправдываться перед самим собой Дядя. — Раскинет рученки в стороны и меня за шею обнимает. Ну как уйдешь?

— Забрал бы с собой. В суд подал! Родительские права… — не очень уверенно вспомнил Рогов.

— Тебе легко говорить, — с укоризной прищурился собеседник. — Ты с семейной жизнью не знаком еще… А она, как говорится, не поле перейти! Так?

— Вроде, так, — Виктор соскочил с подоконника и размял поясницу:

— А дальше чего было?

— Дальше-то? Да завалил я этого, незадачливого. Пистолетом.

— Застрелил? — Удивился Рогов.

— Нет. Пистолет старый был, немецкий, с войны ещё — пацанами в лесу откопали. Конечно, дал осечку… Так я его по башке!

— Правильно.

— Чего уж тут правильного… Восемь лет с одного удара! Не рассчитал я, понимаешь, малость. Какая-то косточка у него в черепушке отвалилась, теперь — дурак.

Дядя размел руками:

— Вот так меня и засудили.

— А жена? — Опять спросил Рогов.

— Падла. На следствии все показания против меня дала. И на суде тоже… Я ещё до Благовещенска не доехал, а она бегом в ЗАГС — развелась.

— А дочь-то что? Видишься с ней сейчас?

— Вижусь. На КПЗ когда сидел, следак сжалился — разрешил свиданку. Мать моя дочь с собой и привезла…

Шипов опять всхлипнул, отер накатившую слезу:

— Она меня как прежде за шею обняла, говорит: «Дядя, я тебя очень люблю!» Во как…

— Это жена его, мразевка! Научила так дочку говорить.

Виктор поднял глаза.

В дверях уборной, оперевшись плечом о косяк, стоял полусонный Росляков:

— Вот с тех-то пор мы его Дядей и прозвали.

Славка подошел к умывальнику, открыл кран и плеснул себе водой в лицо:

— Понимаешь, Витек… На прошлой неделе на свиданку я ходил. Помнишь, небось?

— Ну, конечно.

— Так вот, мать моя приезжала, а дочку с собой не привезла. Говорит жена не пустила. Вроде бы, какого-то другого папу ей нашла, с-сука.

— Удавил бы! Ей-Богу удавил… — Рогов выругался самой грязной бранью и начал бегать по туалету из угла в угол.

— Пошли спать, братва, — предложил Васька. — Все равно, ори не ори сидеть нам здесь ещё долго. Берегите нервы.

— Ну уж на хрен, — вскинулся Шипов. — Вы как хотите, а я сидеть больше не могу. Сваливаю я!

— Во, отмочил! — Рогов даже присел от удивления на корточки.

— Вот поглядишь…

— И когда же вы изволите отчалить? — Хмыкнул Росляков.

— А хоть завтра! К примеру, заберусь под вагон, когда состав из зоны выгонять начнут.

— Не годится, — Рогов помотал головой. — Под вагоном найдут, там спрятаться негде.

— А если в бочку залезть? С пищевыми отходами? И трубку наверх вытянуть, чтобы дышать?

— Нет. Не выйдет.

— Почему это?

— Бочку блевотиной этой почти неделю заполняют. А сейчас зима, морозы… Сверху набрасывают, а внизу уже затвердело. Ты в неё просто не влезешь!

Росляков, часто моргая, глядел на приятелей в изумлении:

— Вы чего, серьезно?

Потом покрутил пальцем у виска и направился к выходу.

— Лечиться вам надо, хлопцы… — посоветовал он уже из коридора. Прямиком в санчасть! А я спать пошел, до подьема-то часа два осталось, не больше.

Глава 1

— Отличные брючки! Ей-Богу, отличные… Почти новые, вот здесь только подлатать и под коленкой чуть-чуть… Нет, что ни говорите, а брючки достались прямо-таки кайфовые.

Контролер Еремеев чмокнул от удовольствия губами и вытянул их в трубочку, который уже раз встряхтивая перед собой чьи-то поношенные джинсы. Прищурился, прикинул на свет протертость материала:

— Все в порядке! Не прогадал.

В дежурку заглянул прапорщик Коваленко. Рассеянно прошелся туда-сюда, сплюнул пару раз в корзину для бумаг и раскорячась опустил задницу на старый, скрипучий табурет.

Он ещё не проронил ни слова, но по вопросительному движению брови прапорщика Еремеев уже догадался, о чем пойдет речь.

И не преминул похвастаться:

— Этап пришел сегодня. Аж — из улан-удинского талды-балды-калды автономного…

Коваленко кивнул: дескать, вопрос исчерпан. Но контролера понесло:

— Человек под тридцать зэков прикатило. И почти все в вольных шмотках! Как положено, всем по новой робе выдали, а это, — Еремеев любовно погладил джинсы маленькой рыжеватой ладошкой, — это все в общую кучу, для последующего оприходования. Народу сбежалось уйма! Мы с Гелязитиновым даже сцепились. Ему пиджачок вельветовый достался, такой… коричнево-ржавый. Так он, старый гомосек, хотел его мне всучить, а себе, значит, джинсы представляете?

— Ну, и как же ты устоял? Штанов не лишился? — Без особого интереса хмыкнул Коваленко.

Видно было, что мысли его заняты чем-то другим. Растаскивание же личных «неположенных» вещей вновь прибывших на зону зэков считалось делом обыденным и, несмотря на явную прибыльность, прапорщика оно уже давно не прельщало.

— Рогом уперся — ни в какую! — Гордо подбоченился Еремеев. Потом, подмигнув, добавил:

— И не прогадал… Татарин-то после получше свой трофей ощупал, а он сплошь кишит вшами. Не то, что брючата мои — вот они, целехонькие. Почти и не ношены, глянь!

Коваленко раздраженно отмахнулся и даже передвинул табурет чуть подальше. Но увлекшийся контролер все продолжал совать штаны ему прямо в нос:

— Да ты глянь, глянь! Почти не протертые, вот тут только, а так… Фирменная вещь. Похоже, английская.

— С чего это?

— Вот тут — на пуговицах и на жопе написано… Буквы не наши, и слово, — Еремеев сощурился и прочел:

— Т-з-а-р… Тзар!

— Барахло кооперативное, — разочаровал его прапорщик. — Такого говна сейчас везде полным-полно.

— Это почему же говно? Почему же кооперативное? — Еремеев насупился и спрятал джинсы за спину. Затем, окинув подозрительным взглядом коллег-контролеров, до того молча наблюдавших за беседой из дальнего угла дежурки, вновь выставил трофей на обсуждение:

— Ну, нет! Глядите. Ясно же написано: «Тзар». Слово, факт, английское, и буквы…

— Тзар! — Передразнил Коваленко. — «Царь», дурья твоя башка… Название русское, но написано по-ихнему. Мода сейчас такая пошла — язык коверкать на их манер, понимаешь? По-русски напиши — никто не купит, а раз из-за бугра, то с руками оторвут.

Еремеев смутился, его даже передернуло, будто на язык попало что-то кислое. Он даже чуть присел и сьежился, как от удара ниже пояса, но буквально через мгновение совладал с душевным конфузом, приосанился, подтянулся…

Сунув джинсы в ящик письменного стола, контролер показал сослуживцам кукиш:

— Плевать! «Тзар», так «тзар»… Все равно брючата отличные, ещё пару лет носить, не переносить. Я под них себе ещё и кроссовочки притарил — вот тут только подклеить…

Коваленко брезгливо поморщился от появившейся на свет вонючей пары обуви и потянулся к «общему» чайнику, закипавшему на самодельной электроплитке:

— Давайте-ка лучше попьем горяченького. Так сказать, чифирнем… Я пачку индийского принес.

— И правильно! — Поддержал его вошедший в помещение Плющев. Вслед за собой опер затянул внутрь волну уличного холода:

— Наливай.

Подхватив с подоконника пыльный стакан, он подал его Коваленко.

Сослуживцы расселись кружком, поуютнее. Подождали, пока покрепче заварится, чифирнули как положено, расслабились…

На улице — мороз, выходить не хочется. И, конечно же, первым напустил на себя деловитость Плющев:

— Послушай, Леха. Понимаешь…

Прапорщик молча изобразил лицом почтительный интерес.

— Да нет, ты пойми правильно! Есть у меня некоторые сомнения. Или, точнее сказать, подозрения… Сам не знаю, как обьяснить, но жопой чую что-то неладное творится.

Коваленко по-прежнему молча глянул в окно и предложил оперу сделать то же самое.

Картина их взору представилась следующая. Прямо напротив столовой, как развороченный снарядом фашистский танк, мозолила глаза ржавая металлическая бочка ведер на двести, установленная на одноосный тракторный прицеп.

Бочку использовали для вывоза пищевых отходов, а заполнением и опорожнением её занимались исключительно зэки из «обиженки», то есть педерасты. Как раз в данный момент вокруг бочки суетилось несколько таковых, пытаясь отдолбить лед от колес.

— Вон, видишь хлопцев? — Спросил Коваленко.

— Тех, что ли? — Усмехнулся Плющев. — Так это не хлопцы!

— Вот они-то жопой и чувствуют, — хихикнул Еремеев. — Если и ты так же, то нечего здесь с нами чифирить…

— Прекратите, — возмутился Плющев. — Серьезно говорю! Подозрения у меня имеются. Некоторые.

— Валяй уже, показывай свои… подозрения. — давясь от хохота, Коваленко похлопал оперативника пониже спины. — Чувствительный ты наш!

— Да вы что? Сдурели все! — Подскочил Плющев. — Ну как дети малые, в самом деле…

— Ну, хорошо, хорошо. Давай уже, не тяни резину.

Плющев заговорщицки оглянулся по сторонам, глуповато хмыкнул и произнес:

— Собственно, что сказать? Крутятся тут двое возле литейки…

— Подожоительный ты наш, — растянулся в улыбке контролер. Он хотел и дальше продолжить «прихваты», но его неожиданно грубо одернул прапорщик Коваленко:

— Заткнись! И успокойся.

— Всю неделю слежу, — приободрился, почувствовав поддержку, Плющев. В одно и то же время к литейке подходят. Шасть — и нет их! Я и вокруг развалин облазил все, и наверх забирался… Черт знает, куда деваются?

Коваленко задумался — даже подпер подбородок рукой и прикрыл веки. Затем отмахнулся, как от назойливых слепней:

— Ерунда. Нечего им там делать, завалено и затоплено все. Наверное, просто по нужде бегают… Туалеты в цехах позагадили, ещё с осени говном заросли, вот народ и потянулся на улицу.

Плющев пожал плечами: и здесь не поняли, не оценили… Опер встал и уже направился к выходу, убежденный в тупости и безответственности личного состава колонии, но Коваленко придержал его за край шинели:

— А кто именно шастает не разглядел? Одни и те же, или разные?

— Да близко-то никак не удавалось… Не успевал. Но ходят, по-моему, постоянно двое. Вроде как, Рогов из конструкторского, и с ним маленький такой, шибздик.

— Росляков, что ли? — Удивился прапорщик…

… А в это время те, о ком шла речь, были совсем недалеко.

Виктор Рогов, стоя чуть ли не по пояс в ледяной воде, неуклюже обернулся и скользнул подошвами по камням. Он чуть не выронил из рук зажженую свечу, но удержал её и даже смог устоять на ногах:

— Васька! Слышишь? Как тебе стихи мои, впечатляют?

— Светил бы ровнее, поэт хренов, — отозвался Росляков. — Не вижу, где и чего копать-то!

Действительно, в заброшенном, позабытом всеми подвале литейного цеха царила кромешная темень. Суровое подземелье было наполовину затоплено холодной, отяжелевшей водой, и солнечный свет в него не попадал совершенно. Сверху же громоздилась многометровая, ощетинившаяся гнутой и рваной арматурой гора битого кирпича и обломки кровли — все, что осталось от рухнувшего капитального здания.

В свое время несколько дней подряд Виктор скрупулезно изучал эти руины, облазил на карачках чуть ли не каждый метр — и, наконец, нашел лаз. Узкая щель между завалившимися крест-накрест бетонными плитами, через которую протиснуться можно, только сняв верхнюю одежду… Но сразу за ней образовалась довольно вместительная ниша, имевшая сообщение с тамбуром перед входом в подвал.

Бредовая идея вырыть тоннель — подземный ход, через который Шипову предстояло бежать, могла прийти в голову только людям с уже поврежденной психикой, истосковавшимся, изголодавшимся по воле и равнодушным к себе.

Копать зимой, в лютый холод, рискуя получить новый срок — и дать возможность другу бежать потом неизвестно зачем и куда. То ли, чтобы Дядя смог начать новую жизнь, спрятаться, изменить фамилию. То ли, чтобы он в конце концов убил свою бывшую, искалечившую жизнь ему и дочери жену…

Рогов и Росляков решили копать из подвала литейки. На улице, в мороз это утопия, зато оттуда… В том, что подвал остался почти невредим, Виктор не сомневался, к тому же цех находился ближе к запретной зоне и её ограждению, чем все остальные здания.

Рогов тайком произвел замеры. Получилось всего метров пятнадцать, плюс восемь метров сама «запретка» — не так уж много!

К тому же совсем рядом, под землей была проложена теплотрасса, по которой из котельной в поселок подавалась горячая вода. Ход должен был пройти под ней, ведь даже в самые лютые морозы грунт под трубами не промерзает и легко поддается не только кирке, но и штыковой лопате.

Единственным серьезным препятствием оказалась вода, накопившаяся в подвале — студеная, сковывающая движения и выворачивающая болью суставы. Находиться в ней продолжительное время было выше человеческих сил, поэтому друзья работали не более получаса в день, после чего со всех онемевших ног бежали в заводскую душевую отогреваться под струями кипятка.

Однако, подвальная вода оказалась одновременно союзником. Проникая в уже прорытый тоннель, она размывала за сутки ещё сантиметров пятьдесят — и это было явно на руку.

… Клацая зубами от холода, Виктор освещал тусклым огоньком свечи свод подземелья. При этом он подслеповато щурилсчя и рассуждал:

— Наверное, Васька, надо нам с тобой подпорки какие-нибудь ставить. Под потолок… А то, как бы не обвалился на фиг!

— Чепуха, — отфыркался Росляков, отер со лба холодные брызги и передал Рогову лопату:

— Метра ещё на четыре углубимся, тогда и подопрем. Пока ещё рановато вроде.

— Как сказать… Может статься, Васек, что потом поздно будет.

Перехватив черенок поудобнее, он начал яростно ковырять раскисшую, вязкую землю:

— Глина здесь, что ли?

— Похоже на то.

— Глина если поплывет — и отбежать не успеем. Обвалится на башку, и будет нам с тобой мавзолей, не хуже, чем у Мао Цзэдуна.

— Да типун тебе на язык, — сплюнул через левое плечо Росляков. — Не накаркай!

— Дяде, все-таки, надо рассказать про нашу затею… Неудобно как-то! Стараемся ведь для него, а держим в полном неведении.

— Вот выроем, тогда и расскажем. А пока пусть помучается. Болтливый он стал в последнее время… Не дай Бог, растреплет!

— Тоже верно, — согласился Рогов.

Единственным источником света для них был сейчас огарок церковной парафиновой свечи, шатко укрепленный на дне алюминиевой кружки. Росляков прижал эту конструкцию плечом к стене и поднес к огоньку скрюченные, онемевшие пальцы.

— Да-а… Так и в ящик сыграть можно, — грустно произнес он.

— Водица студеная, — не стал спорить Виктор. — Я уже ног не чувствую, окоченели совсем.

— Вот увидишь, Витек, — ещё обреченнее продолжил Росляков, — подхватим мы здесь хворобу какую-нибудь в тяжелой форме. Подхватим — и привет в район…

Он убрал пальцы от огня и раздраженно хлюпнул ботинком:

— Вот ведь, гадость какая! Прямо можно сказать, не подземный ход роем, а Беломоро-Балтийский канал. Воды-то сколько…

— Ну и что?

— Кажись, прибывает? А?

— Хватит тебе ныть, — рявкнул Рогов и отставив в сторону лопату произвел контрольный замер прорытого участка:

— Два тридцать с гаком! Сегодня надо бы поднапрячься, догнать хотя бы до трех с половиной.

— Мне уже все равно, — отрешенно вздохнул Росляков. — Но обидно все-таки! Этот плаксивый хрыч, Дядя, сейчас где-нибудь в заводской раздевалке, в тепле дрыхнет, а мы тут… поднапрягаемся. И главное — ради чего? Для того, чтобы Монте-Кристо этот херов на волю драпанул, да за все обиды бабу свою бывшую шнурком удавил от ботинка?

Васька помолчал в полумраке, потом добавил:

— Но самое страшное, что после этого он как обычно пустит сопли и сдастся первому встречному менту! А потом чистосердечно признается не только в убиении гражданки Шиповой, но и в побеге из зоны. И главное расскажет насчет тех, кто побег этот задумал, организовал, выстрадал…

Росляков зло как-то, отчаянно харкнул:

— Да пошел он! Ты, Витек, как хочешь, а я имел это все.

— В каком смысле? — Рогов даже отставил лопату.

— Я тоже сматываюсь!

— Совсем сдурел, что ли?

— А чего? Дяде, значит, можно, а мне нельзя?

— У Дяди причина уважительная. У него мозги набекрень в связи со сложным семейным положением. А у тебя они набекрень просто так, без всякой причины. Поэтому ты сиди, а он пусть валит на хер. Ведь если Дядя в побег не уйдет, так в петлю залезет и удавится. Тебе его не жалко, что ли?

— Жалко, конечно… — Васька переступил с ноги на ногу. — Но нам-то как? Окочуриться здесь прикажешь, да ещё без всякого романтизма? Так, за здорово живешь?

— А кореша выручить — это что тебе, не романтизм? То-то же! — Виктор понял, что разговор исчерпан, и с силой вогнав штык лопаты в землю отковырнул ещё один массивный пласт.

Отбрасывать грунт в сторону необходимости не было — он плавно оседал в воду и расползался под ногами. Это облегчало труд, но через некоторое время внизу образовывалась вязкая хлябь и сапоги начинало понемногу засасывать.

— Симпатичное у нас тут болодце организовывается, — произнес окончательно успокоившийся Васька. Нащупав в стене торчащую арматурину, он повесил на неё кружку со свечой и подхватил кирку:

— Ты меня знаешь, Витек. Я другу подсобить всегда готов. Но и беды, и радости Господь велел делить. Поэтому как хочешь, а я свалю вместе с Дядей. Вот только дороем…

— Дело твое, — пожал плечами Виктор. — Заманчиво, чего уж тут! Выкопать ход, хапнуть вольного воздуха — и вновь вернуться в зону? Такого, наверное, даже в кино не было. Но я лично остаюсь… Не хочу потом всю жизнь от каждого свистка милицейского прятаться. Не хочу, понятно?

— Ну и дурак, — Васька изловчился и вогнал кирку по самую рукоять в землю.

Под ноги Рогову выкатился огромный камень.

— Ой, бля-а! — Взвыл тот и корчась от боли стал тереть ушибленное колено. — Острожнее, черт лысый…

— Что ты, Витек? Что ты? — Засуетился виновато Росляков. — Здорово попало, да?

— В самый раз, чтобы бюллютень дали, — огрызнулся Рогов и прихрамывая побрел в сторону.

— Витек! А, Витек?

Рогов не отвечал.

— Ну я же нечаянно, чего ты злишься-то?

Васька с трудом разглядел при слабом отблеске свечного пламени силует приятеля, застывшего в нелепой позе:

— Чего там? — Росляков двинулся к Виктору, но на половине пути замер А дымок-то откуда?

— Это, брат, не дымок… Пар это, — отозвался наконец Рогов.

— Какой пар? Погоди!

— Бес его знает. Сам не пойму… Кажется, вода теплее стала. Точно, намного теплее!

— С чего бы это ей теплеть? — Не поверил Росляков. Но подняв свечу выше, тревожно завертел головой:

— Да, пар. Чертовщина какая-то!

— Водоснабжение цеха, — догадался Виктор. — Здание завалить завалили, а больше ни хрена! Трубы никто не демонтировал, только вентили, наверное, перекрыты.

— И что это значит?

— Какой-то вентиль, наверное, прорвало — там же сплошь ржавчина и старье. А горячая вода пошла внутрь.

— Так не годится, Витек! Совсем не годится, — взволнованно зашептал Росляков. — Надо бы сваливать нам отсюда, неровен час затопит к этой матери…

— Глупости, — отмахнулся Рогов. — Прикинь: чтобы такое пространство заполнить, сюда половину воды из Альдоя перекачать надо.

— Наверное, — не стал спорить Васька. — Я не мелиоратор, блин… Но что-то в этом бассейне крытом мне сидеть расхотелось. Плевать на Дядю! Побег не состоялся, пусть лезет в петлю, если приспичило.

Виктор молча кивнул, и друзья не сговариваясь, как по команде, похватали инструменты и побрели к выходу.

— Давай, поднажми!

— Да я и так…

Позади была уже почти половина запутанного, парного лабиринта.

Двигаться приходилось почти наощупь, так как дрожащий огонек свечи, который Васька продолжал бережно нести над головой, освещал путь еле-еле.

— Еще немного. Рукой подать…

Вдруг откуда-то сверху донесся резкий, раскатистый гул и грохот, а потом что-то ухнуло, сотрясая землю.

С перепугу друзья метнулись к ближайшей стене и даже присели на корточки, погрузившись в воду почти по пояс.

— Чего это, как думаешь? — Дрожащим голосов спросил Росляков и настороженно уставился в потолок.

— Не знаю, — отозвался из полного мрака Виктор. Он был испуган не меньше. — Наверное, херня какая-нибудь завалилась, или ещё чего…

— Как это завалилась? До сих пор никакого движения, лежало все спокойно, а тут на тебе — завалилось? — Росляков ткнул пальцем вверх:

— Да там же бульдозером ничего сдвинуть нельзя было!

— Что ты приколупался? — Огрызнулся Виктор. — Я почем знаю, что произошло? Просто предположение высказал.

— Ну уж нет, — замотал головой Васька. — Точно завалилось… Но по какой причине? И почему сейчас?

Рогов пожал плечами:

— Могло землетрясение где-нибудь в Якутии произойти, а сюда аукнулось, толкнуло… Или вот! — Виктора осенила догадка. — Вода горячая, пар… Грунт подмыло, наверху развалины чуть местами оттаяли — и все, баланс нарушен.

— Пошли, — Васька решительно взял друга за рукав робы. — Пошли выбираться, пока не поздно!

Но тяжелая дверь на выходе оказалась плотно стиснутой с боков. Листы железа на ней покорежились и местами даже прогнулись внутрь.

Друзья поднажали плечами, толкнули задницами, даже врезали пару раз киркой… Бесполезно. Лишь глухой гул от ударов разнесся вокруг и затих где-то в глубине подземелья.

Дверь не поддалась ни на сантиметр.

— Все, пи-сец! — Плюхнулся в воду Росляков. — Теперь точно вижу оттаяло…

… А наверху закипали страсти.

— Ну, и что я по-вашему должен докладывать начальству? — Орал на контролеров капитан Быченко. — Что на вечерней проверке обнаружилось… то есть, не обнаружилось двух придурков? Может, вы считаете, что они сбежали?

— Федорыч, не кипятись. Сбежать-то, может, и не сбежали, но только нету их нигде.

— Да бросьте вы мне эти сказки рассказывать! — Не успокаивался капитан. — Искать просто не хотите, лазать по всему заводу. А они наверняка водки обожрались или обкурились до одури и спят беспрпобудным сном где-нибудь… Кого нету?

— Рогова и Рослякова из шестого отряда.

— Все облазали, Федорыч, — исступленно округлил глаза Еремеев. — Даже на крышах цехов… Нигде нет!

— А у зэков спрашивали? У «кумовских»? Может, видел кто? Или знает что-нибудь.

— Спрашивали, конечно. Ничего!

— Тогда и я знать ничего не хочу, — отмахнулся Быченко. — Ищите… Где угодно ищите, но чтоб нашли! Начальнику я ничего докладывать не стану. Надоело мне вместо вас зад свой подставлять.

Контролеры повздыхали для порядка, но отправились на дальнейшие поиски осужденных.

Короткий зимний день как-то внезапно, не обременяясь сумерками, перешел в безветренную звездную ночь. Мороз, как обычно, окреп и ближе к полуночи укутал все вокруг синеватым туманом. В отрядах гасили электричество, и хотя кое-кто ещё шаркал по коридорам в домашних шлепанцах, большинство зэков, зевая, успокоилось до утра по кроватям. Из воспитательных комнат потянуло специфическим запахом «травки»…

— Черти бы их разодрали, — ворчал себе под нос пожилой контролер Иваныч, перелезая через заснеженный, заиндевелый штабель досок. — Куда могли запропасть эти ублюдки?

Дверь строительного модуля-вагончика приоткрылась, выпустив на улицу густые, подсвеченные фонарем клубы тепла. Затем появилась заспанная физиономия рабочего ночной смены:

— Кто тута? Кто?

— Хрен в драповом пальто! — Сьязвил Иваныч. — Закройся там и дрыхни… Хотя нет, погоди! Погоди-ка. Ты Рогова и Рослякова из шестого отряда не видел?

— Не-а, — зевнул во всю рожу зэк. Поежился с морозца, притопнул валенком и добавил:

— Плющева я видал.

— Да на хрена мне твой Плющев-то?

— Не знаю, — рабочий пожал плечами.

— А зачем ты мне про него талдычишь?

— Так. Может, на что сгодится.

— Пьяный, небось?

— Кто, я? — Встрепенулся зэк. — Ни в одном глазе, ты чего!

— Я о Плющеве спрашиваю, — вздохнул Иваныч. Потом протянул собеседнику пачку сигарет:

— Закуривай!

— Кажись, трезвый… Спасибо.

— А чего он тут делал?

— Крутился, — зэк выпустил в небо струйку дыма.

— Понятно, что не сидел! Куда пошел, спрашиваю?

— Так это… прямиком к литейке и пошел! Точно, прямиком. Я ему: здрас-сте, гражданин начальник! А он — ни гу-гу… Прямиком к литейке.

Иваныч отер ладонями намерзший на ресницах иней и нехотя выволокся на бетонную, сплошь покрытую льдом дорожку.

— Чего он туда поперся? — Размышлял контролер, бредя в направлении развалин. — Время позднее, мороз… Сидел бы себе на печи, кашу гречневую уплетал за обе щеки. С молоком… Или с подливой? С печенкой жареной, говяжьей? Красота… Нет. Все-таки, с молоком лучше. А он шныряет тут, как дурень, шатается туда-сюда, как псина бродячая. Все высматривает, вынюхивает, выслужиться хочет! Можно подумать, если он показательно бдит, то повышение получит, с последующим переводом куда-нибудь в более цивильное место…

Иваныч на удивление бодренько прыгнул и замер в позе начинающего каратиста. Он шумно, резко выдохнул, выбрасывая перед собой, в темноту увесистый кукиш:

— Н-на тебе! Не дождешься… Где, милок, родился — там и пригодился. Здесь тебе век коротать, здесь на пенсию — и окочуришься тоже здесь. А мы, соратники и коллеги, тебя в сыру землю с почестями прикопаем.

Так, порой громко вскрикивая, а порой бормоча под нос себе всякую ерунду, контролер добрался до развалин литейного цеха.

— Во, дела! — Выразил он удивление струями пара, исходящими из-под земли к небу. — Как на Камчатке, ей-Богу… Кругом снега, а посередине гейзер.

Иваныч даже чуть-чуть прищурил глаз и отшатнулся в ожидании взрыва и устремленного ввысь фонтана кипятка.

Но — нет, обошлось…

Совершенно случайно, блуждая рассеянным взглядом по сторонам, контролер вдруг заметил ползущего на карачках среди развалин Плющева.

— Эй, паря! Вчерашний день потерял? Или нализался?

— Здесь они, — приглушенно ответил оперативник. — Точно здесь!

— Да ты что? — Удивился иваныч. — Где ж им тут быть?

— Под плитами, — почему-то ещё тише пояснил Плющев. — Я ж говорил, что усек, как они сюда шастали. Думал, ссать бегают, но нет — мочи нигде не видно. Что-то удумали стервецы, затеяли, но… Похоже, завалило их.

— Да иди ты! — Всплеснул руками Иваныч.

— Грунт, видать, оттаял. И осел.

— А как теперь этих придурков доставать?

— Автокран надо, плиту поднять. Там, вроде, вход был раньше.

— Какой же сейчас автокран? На дворе ночь глухая.

— Кто сказал, что сейчас? — Плющев встал и отряхнулся с недоброй ухмылкой. — Завтра! Рассветет, и начнем. Если живы — потерпят, а нет, то тем более нечего торопиться…

… Огарок церковной свечи давно кончился, оставив после себя лишь лужицу теплого, расплавленного парафина.

Васька безразлично, за ненадобностью, отбросил кружку в сторону. Плюхнувшись в воду, она моментально утонула.

Несколько часов назад друзья наощупь, по памяти нашли в стене, под самым потолком нишу — выступ бетонного блока. И теперь они сидели в ней смирно, в ожидании то ли своей участи, то ли просто так.

В общем, ничего не поделаешь… Оставалось только прижиматься покрепче друг к другу в тщетной надежде сберечь тепло. Холод в подвале был жуткий очевидно, подачу воды по трубопроводу прекратили.

К тому же и воздух оказался с какими-то примесями, отчего у Виктора начались галолюцинации. Он вдруг почувствовал себя уютно расположившимся в кресле сверхзвукового пассажирского самолета, а далеко внизу, озаренные солнечными лучами, проплывали хребты Урала, узкие ленточки рек, озера…

Рогов, тряхнув головой, очнулся:

— Эй, Васька! Ты живой?

— Живой, — без особой уверенности отозвался Росляков.

— Как думаешь, откопают нас?

— Не-а. Не откопают.

— Отчего такая меланхолия?

— А никто не в курсе, что мы здесь. Надо было все-таки Дяде рассказать. Глядишь, он бы ещё кому-нибудь трепанул…

— Чего ж делать-то? Замерзнем ведь.

— Не знаю, — признался Васька. — Может, грязью обмажемся?

— Зачем? Думаешь, теплее станет?

— Теплее, может, и не станет. Но хоть к земле начнем привыкать. Могила-то у нас здесь капитальная…

— Не паникуй, — отреагировал Виктор на черный юмор Рослякова.

И вновь утонул в забытьи…

В его глазах вспыхнул огненный круг, медленно сузился, превратился в крошечную точку — и вновь, словно взорвавшись, расплылся, растекаясь багряным закатом. Затем запульсировал, проблеснул маячком милицейсколй машины, и сразу исчез, растворенный во тьме, задернулся тяжелым, черного бархата театральным занавесом.

Но вот край материи отодвинулся, и из-за него украдкой заглянули прямо в обнаженную душу Рогова ледяные сполохи лисьих глаз. Потихоньку наползали они, увеличивались, приближаясь, пока не заполнили все пространство вокруг, всю сцену, весь мир… Угадывалось в этих глазах безразличие ко всему, безразличие к судьбе Рогова — но все же стало почему-то просторнее, дыхание облегчилось, возникли звуки.

Откуда-то сверху пробилась полоска солнечного, не страшного света, посыпалась пыль и слышны стали шорох, гул, скрежет и рокот двигателей.

Рогов приоткрыл глаза и увидел прямо над собой зияющую в потолке дыру с клочком голубого неба. Кто-то заглянул сверху вниз, отвернулся и крикнул:

— Здесь! Здесь они!

Виктор окончательно разлепил веки, старясь разглядеть спасителя, но тут же зажмурился — глаза слезились, не выдерживая перехода от кромешной темноты.

«Ну надо же, — мысленно усмехнулся Рогов. — Привидения. Зачем теперь-то? Я, вроде, помер уже… И чтоб именно Быченкина морда привиделась! Или не привиделась? Может, все взаправду? Нашли нас на самом деле… И ход подземный нашли! Тогда все. Полный гитлер капут… Тогда уж на фиг! Лучше глаза и не открывать вовсе — как говорится: померла, так померла. Пусть что хотят делают, а я буду лежать тут молодой-красивый, будто не при чем. Так спокойнее… Видеть ничего не вижу, и спроса никакого с меня нет».

Сознание вновь уплывало. Что-то из происходящего ещё воспринималось урывками, но…

Пришел в себя Рогов уже в санчасти. Вокруг суетились, сновали взад-вперед какие-то люди, а на соседней койке лежал друг Васька.

«Вроде, не дышит? Умер. А, нет — мизинцем пошевелил!»

Над Виктором склонился старший лейтенант медицинской службы Ламакин.

«Вроде, укол делает? В вену… Иглу-то протер спиртом, нет?»

Рядом с начальником санчасти, за внушительным, заставленным какими-то склянками столом возвышался сам Болотов и диктовал что-то, нацепив на нос очки:

— Двустронняя пневмония… Записал? Теперь срочно откачивай гной из легких, не то задохнется.

«Это он о ком? Обо мне?» — Успел удивиться Рогов, и сразу заснул, отвернувшись к стене.

Глава 2

— Витя! Что с тобой, милый? Очнись… Очнись, прошу тебя!

Рогов открыл глаза — будто и не спал вовсе.

Чужой потолок, незнакомые шторы, край одной из них закинут на подоконник. Старомодная двуспальная кровать, каких больше не выпускают, а жаль…

Хорошая вещь. Удобная. Но все же не своя, чужая, и от этого как-то неуютно, как-то не по себе.

— Что с тобой, Витя? — Совсем рядом, подперев голову ладошкой, лежала на боку полуобнаженная Даша, и взгляд у неё был испуганный.

— Со мной? — Виктор настороженно огляделся и не слишком внятно пробурчал:

— Надеюсь, я хоть в постель не обмочился?

— Нет, — хихикнула сразу повеселевшая хозяйка. — Но ты так жутко кричал во сне, так метался…

— Странно. Ничего такого вроде раньше за мной не замечалось. Хотя, если честно, просто замечать было некому… А что я кричал, не помнишь?

— Ругался. Как последний гопник! Какого-то Болотова вспоминал, а ещё требовал, чтобы Васька не кусался…

— Вот ведь чушь, — Рогов присел на край кровати и неуклюже начал натягивать трусы.

— А ещё ты обещания не сдержал. И приставал!

— И что? Было, да? — Сконфузился Виктор. — Ты извини, я не нарочно. Я бы не… м-м-да.

— Да ладно, чего уж оправдываться! — Хмыкнула Даша, встала и, накинув на плечи цветастый халатик, подошла к зеркалу:

— Если бы сама не захотела — ничего бы не было. Думаешь, я такое бревно бесчувственное, что меня можно так… во сне?

— Нет-нет! Почему же? Ты очень чувственная!

— Прекрати, — оборвала его девушка. — Несешь пошлятину какую-то.

Виктор как-то сразу весь обмяк и поплелся в ванную. Плеснул в лицо холодной водой, пофыркал и наскоро, небрежно одевшись застыл в прихожей, словно статуя.

— Может, позавтракаешь, прежде чем уйти? — Даша приблизилась к Рогову и с улыбкой обняла за шею.

Только теперь Виктор заметил, что хозяйка почти на голову выше его. Он смутился, попробовал отстраниться, но она уже навалилась на мужские плечи.

Рогов чуть потрепыхался — и кивнул:

— Конечно… я бы, конечно, сьел… Только чай!

— Что с тобой? — Откинулась Даша. — Вчера ты был смелее.

Вместо ответа гость приподнялся на цыпочки и сочно поцеловал её в мягкие, влажные губы. Тело девушки отозвалось дрожью, веки прикрылись в истоме… Даша застонала.

Рогов обхватил её за талию, крепко прижал к себе, приподнял и поволок обратно в спальню.

— Ага… ага! — Хозяйка то шептала, то покусывала его ухо. — Узнаю… Узнаю бандюгу вчерашнего…

Ноги их путались, переплетались неуклюже — а Виктор все пыхтел и тащил на себе сладкую ношу. Добравшись, наконец, до кровати, он повалил Дашу и начал стаскивать с неё халатик.

— Ну зачем? Зачем он тебе?

— Ладно, ладно, подожди… Я сама!

Вслед за халатиком слетели на пол его джинсы, свитер… Остались лишь рубашка и носки.

«Плевать. Не мешают… Хорошо хоть, куртку не успел надеть,» — подумал мимолетно Рогов и забыв обо всем жадно приник к жаркому, покрывшемуся испариной женскому телу.

… Когда все было кончено, Виктор сполз в сторону и затих.

— Опять в меня, — сладко поморщилась Даша. — Ну, уж теперь я тебе точно рожу…

— Пожрать бы чего, — отозвался не сразу Рогов и бесцеремонно отер себя пододеяльником. — Я уже сутки с пустым брюхом.

— Сейчас, милый, — хозяйка нежно чмокнула его в небритый подбородок и заторопилась на кухню. Оттуда сразу донесся треск расколотой яичной скорлупы, зашипела, захлюпала сковорода, хлопнула дверца холодильника.

— Ну, идешь? — Послышалось вскоре.

— Да. Не иду, крошка — лечу! — Отозвался Виктор, продолжая лежать на кровати с раскинутыми в стороны руками.

Подумалось, что ведь по сути — славная девушка, добрая… Жить бы с ней вместе, взять, и не уходить отсюда никогда! Так вот… Пусть бы и родила. Это даже хорошо, если бы родила…

Но почему-то вновь стало тревожно, под сердцем зашевелился и начал расти холодок.

— Кто они? — Уже за завтраком поинтересовалась Даша.

— То о ком?

— Ну, эти все… кого ты во сне вспоминал.

— Да так, — вздохнул Виктор, ломая вилкой глазунью. — Просто вспомнилось давно минувшее. Нечаянно… Понимаешь? В общем, не обращай внимания, не надо это тебе.

— Ты хочешь прямо сейчас уйти?

— Да, — ответил гость, но тут же смутился и начал оправдываться:

— Я быстренько, только проведаю, как там дома…

— Вернешься?

Соврать Рогов не посмел:

— Не знаю. Поверь… Я очень хочу прийти снова, но ты ведь вчера сама видела… Неизвестно, что поджидает меня там, на улице.

— А ты не ходи никуда. Совсем.

Девушка вышла из-за стола и снова прильнула к Виктору, прижалась всем телом:

— Живи здесь. У меня. Я тебя кормить буду…

Рогов почувствовал себя неловко. Зачем нужно что-то такое изображать, выпячивать грудь, корчить одинокого супермена? Уж Даша-то видела вчера его до безумия перепуганные глаза, его пальцы, вцепившиеся в грязный борт мусоровоза…

Виктор поцеловал девушку в лоб, потом в шею, в губы… Нет! Не был он для неё героем, а казался просто мужчиной, которого хочется по-женски пожалеть.

— Знаешь, я честное слово приду к тебе, — неожиданно твердо пообещал Рогов. — Сбегаю быстренько, и приду!

… «Сбегаю и приду, — шептал про себя Виктор, выбираясь из подьезда и быстро топая вдоль улочки, к ближайшей остановке трамвая. — Сбегаю и приду…»

Однако, преодолев всего метров десять, он уловил за спиной ещё чьи-то торопливые шаги, а затем послышался смутно знакомый голос:

— Эй, Рогов!

От неожиданности Виктор сьежился. Втянув голову в плечи, он по-шпионски дернул вверх воротник куртки.

— Эй, ты Рогов? Или нет?

Виктор с удивлением понял, что хорошо знает говорящего — и все-таки обернулся:

— Коваленко?

— Ну точно, Рогов! — Перевел дыхание запыхавшийся прапорщик. — А то я кричу, кричу…

— Откуда ты здесь? Какими судьбами?

С последней их встречи прошло немало лет. За это время контролер учреждения УВ 14/5 несколько потучнел, обзавелся сединой и морщинами, но не узнать его было трудно.

— Вот, приезжал на Питер поглазеть, да прикупить гостинцев домашним, Прапорщик качнул пару раз из стороны в сторону обшарпанным фибровым чемоданом, верной приметой провинциала:

— Ты-то как? Женился, нет? Работаешь?

— Я? Работаю. Живу, в общем. Пока не женился, но думаю… думаю!

— Ясно-ясно, — подмигнул Коваленко. — Скромничаешь? Небось, давно уже в бизнесмены выбился?

— Да что ты, — отмахнулся Рогов. — Какое там… Расскажи лучше, что там у вас-то новенького?

— Соскучился?

— Если честно, то иногда… — без улыбки ответил Виктор. — Понимаешь, там по крайней мере все ясно было.

— А ты давай опять к нам? Отрядником? — Коваленко почти не шутил. Насколько помню, звания офицерского тебя не лишили?

— Не лишили, — усмехнулся давней промашке правосудия Рогов. Зачислили в запас…

— Ну, так в чем дело? Валяй! Новый «хозяин» примет.

— Новый?

— Много воды утекло, Виктор. Много… — Прапорщик перехватил поудобнее чемодан:

— Даже не знаю, с чего начать. «Хозяин» теперь, конечно, другой — из управления прислали. Провинившегося.

— А где же… небось, на повышение пошел?

— Да уж, возвысился! Дальше некуда.

— Неужто в Благовещенск?

— Бери выше, — Коваленко уткнул прокуренный палец в небо:

— Прошлой зимой замерз вместе с Быченко. Помнишь ведь капитана Быченко? На охоту они под Сковородино ездили… Любка про то как узнала враз сединой покрылась! Вот так… Одним дуновением Господь распорядился: ни того ей, ни другого.

— Жаль бабу, — посочувствовал Рогов.

— А чего жалеть? — Прапорщик ожал плечами. — У неё сейчас Корзюк прижился. Свою клячу бросил — и к ней, под крылышко. Любка-то помоложе будет, да позажиточнее.

— А не знаешь, как там Васька?

— Какой Васька? — Наморщил лоб Коваленко.

— Ну, с которым меня в подвале откопали. Росляков!

— Ах, этот! Шибздик неугомонный… Так его на поселение выпустили, лес пилить. Вместе с ещё одним, который Шипов.

— Дядя? Ну, и что они?

— Росляков, вроде, пилит. А Шипов… Шипов, так тот драпанул, до сих пор ищут.

— Вот ведь молодец! — Не удержался Виктор.

— Ничего и не молодец, — рассудительно возразил Коваленко. — Дурак! Ему сидеть оставалось всего-ничего. А так рано или поздно все равно отыщут и треху лишнюю за побег припаяют.

— Тоже верно, — вынужден был согласиться Рогов. — А ты куда сейчас? Может, заскочим куда-нибудь? Бахнем по соточке за встречу?

— Да я бы с удовольствием, — смутился прапорщик. — Ты не думай… Но, понимаешь, спешу уже — на вокзал. Поезд у меня, домашние заждались.

— Ну, что же. Тогда — счастливо! Бог даст, свидимся.

Тот, кто «отбывал» и страж его крепко, по-дружески обменялись рукопожатиями. И не оглядываясь разошлись каждый своей дорогой, сразу потерявшись в многоликой толпе горожан и приезжих.

«Эх, жаль, про Болотова не узнал. И про Булыжника,» — подумал Виктор, залезая в переполненный трамвай под номером двадцать пять. Мелькнула мысль: выскочить, догнать, спросить… Недалеко ведь ушел, и главное — ясно куда, к вокзалу.

Впрочем, Рогов вряд ли отыскал бы старого знакомца.

Потому, что прапорщик направился в совершенно противоположную сторону: поезд его, «Красная стрела», уходил на Москву только завтра.

А сегодня… Сегодня у Коваленко были ещё кое-какие дела в славном городе на Неве.

Во-первых, по назначению требовалось передать фибровый чемодан.

Во-вторых, нужно повидать начальство, доложиться и получить деньги за проделанную работу.

Ну, а потом уже личное: вещевые рынки, магазинчики, ресторан… Да и просто хотелось побородить по Питеру, полюбоваться!

Коваленко очень любил приезжать сюда, любовь эта была искренней и почти бескорыстной. Все вокруг — и Зимний дворец, и Русский музей, и тенистые аллеи Павловска, и сказочную геометрию Петергофа — он с тайной робостью провинциала считал созданным для него одного. Именно он, прапорщик из захолустья, был уверен, что как никто другой понимает и чувствовует замыслы зодчих, художественные изыски, стиль и промышленный размах этого неповторимого города.

Москва ему нравилась куда меньше. Слишком уж велика, шумна, громоздка. Все — слишком! Разумеется, если сначала пожить здесь, в северной столице… За последние годы Коваленко все чаще задумывался о переселении в Питер. А что? Почему бы и нет?

Работает он честно, как говорилось в мультике «отличается умом и сообразительностью». Глядишь, найдется теплое местечко! Надо только поделикатнее, не спешить. Доказать сначала свою полезность здесь и потом испросить ненавязчиво разрешения. Надо бы…

Коваленко подмигнул сам себе, клацнул языком и через Банковский мостик перебежал на противоположный берег канала Грибоедова.

Здесь он сбавил шаг и степенно миновал ажурные кованые ворота ставшего недавно университетом Фмнансово-экономического института. Поднялся по мраморному крыльцу, кивнул, как старой знакомой, бабушке на входе и через пару минут был уже на четвертом этаже.

Мужской туалет… В соседней кабинке кто-то невидимый кряхтя справлял нужду. Закончив, пошуршал бумагой, застегнулся, и прежде чем слить воду поставил на пол, под перегородку, точно такой же, как у Коваленко обшарпанный чемодан. Прапорщик привычно поменял его на свой и дав незнакомцу время уйти тоже занялся приведением себя в порядок.

Половина дела сделана, можно сматываться вниз.

Бессменная институтская вахтерша улыбнулась ему на прощание, как старому знакомому: вот ведь какой мужчина положительный, скрупулезный. Раз в полгода приезжает, всегда в одно и то же время… Заочник, наверное, с производства.

Или, может, лекторат контролирует.

На набережной, у тротуара, уже поджидало прапорщика такси. Водители менялись, но машина всегда была одна и та же: в первый раз, в пятый… Ничего против Коваленко не имел: конспирация!

Такси оторвалось от поребрика и по асфальту зашуршали шины. Проплыл слева Казанский собор, стайка туристов метнулась из-под капота при выезде на Невский, потом замелькали окна, пестрые вывески магазинов, рекламные щиты, троллейбусы, автомобили…

Коваленко везли к начальству. Он представил, как отчитается, получит новую порцию указаний и много денег — а потом вынужден будет, как всегда, возвращаться из всей этой красоты и строгого великолепия в забытую людьми и Богом глухую свою Тахтамыгду.

Кошмар. Не хочется даже думать об этом!

Водитель припарковал такси у гостиницы.

Швейцар, расшитый золотом, будто он и не швейцар вовсе, а гоф-маршал, учтиво распахнул дверь, вытянулся — но разглядев костюмчик и багаж прибывшего, сделал лицо попроще. И оказался прав: чаевых не предвиделось. Каваленко давно решил, что всем раздавать — никаких денег не напасешься…

Выйдя их лифта, он оказался посреди бесконечного коридора.

Мимо прошмыгнула смазливая горничная с подносом в руках.

«А размалевана-то как… шлюха!» — Осуждающе покачал головой прапорщик, но внизу живота его что-то отозвалось.

— Вам в какой номер? К кому? — Невесть откуда появился высокий скуластый охранник.

— Мне бы… это самое…

— Пропусти! Это ко мне.

В конце коридора, среди широких, мясистых листьев декоративного фикуса возникла хитрая, прищуренная физиономия.

Годы нещадно берут свое, но и Виктор Рогов сейчас без труда узнал бы этого человека: это был отставной полковник медицинской службы, авторитетный зэк со стажем Болотов.

Очень дорогой костюм скрадывал все недостатки его обрюзгшей фигуры, а мягкие туфли были из тех, что не набивают мозолей и даже не скрипнут, как их не изламывай старческая нога. Словом, респектабельная ухоженность «папы» Болотова сразу бросалась в глаза.

Коваленко поприветствовал начальство взмахом руки и, получив приглашение, шагнул в номер. Рассевшись в кресле, мягком и облегающем тело, словно руки искусной любовницы, он мельком глянул на инкрустированный столик.

Полный джентльменский набор, мечта советского пижона: импортная выпивка в красивых бутылках, закуска, деликатесы, шкатулка из черного дерева — с сигарами. Настоящими, гаванскими…

— Ну-с? Как доехали? Спалось ли в дороге, кушалось ли? — Ласково, по-докторски, начал расспросы Болотов.

— Все в порядке, Валерий Николаевич, — доложил Коваленко, понимая, что речь идет вовсе не о его самочувствии. — Доставил в целости и сохранности. До последнего грамма.

— Отлично, — потер ладони собеседник. — Грандиозную работу вы там провели. Молодцы, одним словом… И выдержки хватило.

— Как вы указывали.

— Да, вовремя… Лето на носу. У наших клиентов голодуха начинается, так что «трава» теперь на вес золота. Вдридорога купят!

— У меня, в основном, «пластилин», и…

— Знаю, — Перебил Болотов. — Вот, получи.

Он потряс перед собой туго стянутой пачкой стодолларовых купюр:

— Это вам, голубчики мои.

Коваленко взял деньги, взвесил их на ладони, прикинул и разочарованно шмыгнул носом.

— Что, милок? Что не так? — Заморгал Болотов. — Что беспокоит?

— Дык… не малолвато ли? — Прапорщик засмущался. — Наши там и без того артачатся. «Амурчанка»-то выводится, посевных площадей все меньше стало… Сложно стало качественную «дурь» собирать, да ещё сколько вы требуете.

— Это аванс, — успокоил его собеседник. — Как только реализуем, получишь ещё вдвое больше. Так что, вернешься — вразуми всех, мы же свои люди, не обидим.

— Понял, — кивнул Коваленко. — Обьясню.

— Вот и отлично… Да ты угощайся, будь как дома! Надо же твой удачный приезд отметить.

Прапорщик послушно потянулся к бутылкам, но тут только заметил, что столик накрыт на троих:

— Кого-то ждем?

Болотов отмахнулся:

— Наливай пока. Это для Булыжника, сейчас подойти должен.

— Обещал?

— Да, он тут, в соседнем номере. Прихватил мальчишечку «голубого» из бара и развлекается. Молодость решил вспомнить… — Валерий Николаевич покачал головой:

— Совсем уж старикан рехнулся! Книжонку недавно нацапрапал.

— Да вы что?

— Жиденькая такая, в мягкой обложке. Что-то насчет законности… Да ты разливай пока!

В этот момент послышался щелчок дверного замка и в номер вошел голый по пояс Булыжник. Изтатуированный торс его мог поведать искушенному человеку многое о бурном прошлом этого коренного обитателя тюрем, пересылок и лагерей.

Сейчас он жил тихо, почти пристойно. Молодость и здоровье потеряны, а сил осталось только на редкие развлечения с педиками. Впрочем, любил Булыжник и женщин, но общение с ними не давало ему всей той красочной гаммы ощущений, которые хоть на время возвращали старика в прошлое.

— Надо прожить жизнь так, чтобы жаль стало ушедшие годы, — любил он повторять, перекраивая на свой манер слова классика советской литературы…

Коваленко привстал и почтительно поздоровался.

Булыжник в ответ кивнул, выпил рюмку коньяка и загрыз яблочком:

— Ну, как тебе Питер?

— Ох, не давите на больную мозоль, — ответил курьер. — Питер — мечта моя с детства… Прямо балдею от него.

— Ничего, ничего, — покровительственно похлопал его по плечу Болотов. — Еще чуток послужишь — и к нам!

— Хорошо бы. Мне иногда по ночам даже снится… Красиво здесь. Людей вокруг тьма-тьмущая, а ни одной знакомой рожи.

Коваленко осекся и припомнил:

— Кстати… Представляете? Я же сегодня Рогова встретил.

— Кого? — Чуть не выронил рюмку Болотов.

— Помните, был такой? Циркачем его все называли.

— Где? — В один голос рявкнули Болтов и Булыжник. Да так, что прапорщик чуть не зажмурился.

— Где ж ты видел его, милок? Говори, — первым совладал с собой бывший военный врач.

Коваленко описал, на какой улице, когда и при каких обстоятельствах встретился с бывшим осужденным.

Собеседники переглянулись.

— Значит, никуда он в мусоровозе не уехал. — Потер подбородок Болотов. — Там и остался.

— У бабы той самой, — подтвердил Булыжник. — Про которую менты говорили…

— Больше негде. — Булыжник с размаху припечатал ладонью столик:

— Бля, ведь думал же! Парадная там одна, остальные квартиры или вообще нежилые, или дома никого тогда не было.

— Участковый мог и наврать.

— Кому? Нам? За такие деньги? Это он начальству своему может мозги пудрить…

— Значит, гражданочка его спрятала.

— Давай-ка, поднимай людей! — Распорядился Булыжник и с надеждой в голосе повернулся к Коваленко:

— А куда он пошел? Не сказал? Ничего не говорил?

— Нет, — смутился прапорщик. — Мы ведь с ним как-то мельком…

— Домой он дернется, отвечаю! — Болотов уже накинул плащ и замер в дверях номера. — Слушай, Курьев твой где?

— На связи, — ответил Булыжник.

— Пусть Заболотного берет в работу, порасспросит толком! Хватит, нечего больше тянуть. Надо срочно выяснить, на кой хрен он-то со своей шоблой столько лет за Циркачом гоняется.

— Мочить придется.

— Если не расколется. А в общем… В общем, все равно живым оставлять нельзя, Курьев сам понимает. Не мальчик!

— А ты куда? — Булыжник уже взял в руки телефонную трубку.

— Я по своим каналам… Циркача надо по-любому к бабе этой его, спасительнице вернуть. Оттуда уже не соскочит.

Глава 3

Первый раз Павлик Ройтман открыл глаза, когда ночь за окном лишь немного рассеялась, разбавилась фиолетовым цветом. На город готовилось снизойти очередное хмурое утро…

Пьяный ещё со вчерашнего, он лежал на длинном студенческом столе посередине своего музея — в позе покойника и в качестве дежурного по зданию. Стол был заранее притащен из аудитории. В общем-то, именно его Ройтману всегда недоставало для полноценного отдыха — на стульях особо не выспишься, а так очень даже недурно.

Прикинув, что на часах, наверное, не больше пяти, Павел нашарил рукой початую бутылку «Столичной», откупорил, сплюнул пробку и приложился. Сделал большой глоток, потом попытался повторить, но…

Глаза Ройтмана вылезли из орбит, он весь надулся, закашлялся — и выплеснул половину обратно на пол.

— Не пошла, падла… Не пошла.

Павел отерся рукавом и чуть не заплакал.

Пил он с прошлого обеда, много и остервенело. Часам к девяти, когда в управлении кроме Ройтмана и сержанта-«срочника» никого не осталось, он уже блевал на крыльце. Лаял, ругал на чем свет стоит редких прохожих, совал кукиш в окна проезжающих мимо автомобилей, расстегивал ширинку, плясал гопака — словом, вытворял такое, на что способен только в дупель пьяный российский мужик.

В конечном итоге он все-таки отключился, унося с собой в забытье страх, больную совесть и смутное чувство, что не все вокруг чисто.

… На этот раз сон нарушил солнечный свет за окном и чьи-то приближающиеся шаги.

— А ведь подставил я Витьку! Подставил брата… — захныкал Ройтман, приподнимаясь на локтях. — И Карла тоже… хорош фрукт. Все замазаны! Все.

Мутным взглядом Павел уперся в музейную дверь — будто почувствовал, что сейчас в неё кто-то заглянет. И точно, дубовая створка со скрипом отьехала в сторону.

— Ах, это ты, старый… — хотел выговорить Ройтман, но вместо слов с губ его слетело какое-то неразборчивое мычание.

Спиригайло просунул голову внутрь:

— Ройтман, ты как, в норме? — Семен Игнатьевич осекся, приметив остекленевшие глаза подчиненного. Хмыкнул и пробурчал:

— Мн-да… Ясно.

И потопал дальше по коридору, в свой кабинет.

«Что, сволочь? Н-не нравится? — Подумал Паша. — Подожди, сейчас я тебе, старый коз-зел… Это все ты, сучье рыло!»

Ройтман попробовал встать, но потерял равновесие. Только с третьей попытки он принял вертикальное положение, отдышался и пригрозил вслух:

— Щас-с! Щас я с тобой по-нашему, по чекистски… От имени братского, бля… угнетенного чехословацкого нар-рода! Расстреляю на хер козла…

Вывалившись в коридор, Паша качнулся в заранее выбранном направлении и опираясь о стены взял курс на кабинет своего непосредственного начальника. Рука сама потянулась к кобуре, но пальцы не слушались и справиться с застежкой не было никакой возможности.

По мере движения к цели, Ройтман все замедлял и замедлял шаг, а у приоткрытой двери и вовсе остановился.

Спиригайло с кем-то на повышенных тонах беседовал по телефону.

— Перестарались, дорогой мой! Перестарались. Заставь, говорят, дурака Богу молиться…

Ройтман замер, прислушиваясь:

«Неудобно как-то сразу… Нехорошо мешать! Некорректно. — Он отер лицо ладонью и сполз по стене на корточки. Стало намного легче. — Пусть уж договорит. Пусть… А уж потом я его, гада!»

Постепенно до Павла начал доходить смысл произносимых человеком за дверью фраз и возгласов.

— А как же мне ещё реагировать? Пиккельман мертв, склад и офис разгромлены… — орал Спиригайло. — Кто? Рогов, конечно! Кто же еще… Ну при чем тут Ройтман? Он пьяный в стельку валяется, здесь, в музее. Да… Дерьмо. А Курьева с его волчатами не найти никак…

Павел взмок, пытаясь сосредоточиться, а начальник его продолжал, но уже спокойнее:

— Нет, Курьев знает только то, что ему положено.

Что-то, видимо, в тоне Спиригайло собеседнику не понравилось, поэтому Семену Игнатьевичу пришлось повторить:

— Нет, Курьев не в курсе… Исключено.

Павлу стало не по себе, но уже не от выпитой водки:

«Виктор убил Пиккельмана? Господи… А я-то? А я тогда кто получаюсь? Соучастник?»

Ужас полоснул по мозгу, словно остро отточенная бритва:

«Бежать. Срочно бежать! Но куда?»

Впрочем, ноги уже сами несли его обратно, в музей:

— Куда угодно! Закрыться, спрятаться…

Окончания телефонного разговора Павел не услышал, да ничего интересного и не прозвучало.

Положив трубку, Спиригайло ещё некоторое время простоял у стола. Потом громко, матерно выругался:

— Так твою м-мать перемать! Трепло старое.

Припомнилось — пансионат, Новый год, сугробы… Куря тогда организовал все тридцать три удовольствия: баня, водка, шашлык, девочки! Особенно та, молоденькая, с ресничками и ногами от коренного зуба. Кажется, Галя? Неважно.

Пил тогда Спирагайло наравне с молодежью, да и насчет остального всего тоже — в общем, не осрамил пограничные войска. А Куря, сволочь… Тот больше подливал, улыбался, заискивал.

Потом уже, когда размякший Семен Игнатьевич с девкой своей из парилки вернулся, разговоры начались банные, задушевные. Понесло его, распустил слюни, расхвастался: вот-вот, мол, разбогатеет, только не время еще, не срок… Мол, сперва икону надо найти, и знак на ней секретный. А уж тогда богатства будет — куда там Мавроди, куда Черномырдину! Тьфу! Икона где? Да у приятеля одного припрятана.

Спиригайло опять выругался:

— Идиот! Седина в бороду, бес в ребро. — Девке той, помнится, обещал квартиру купить, на содержание взять. Много чего обещал!

… А перепуганный Ройтман тем временем на дрожащих ногах досеменил по коридору управления до заветной музейной двери. Заскочил внутрь и заперся на защелку:

— Все! Нет меня. Нету… Уснул, сменился, умер. Понятно?

Но всего через несколько минут кто-то настойчиво дернул за ручку. Постучались, окликнули по званию, приставив губы к замочной скважине.

Паша замер, затих, как мышка, но все равно не мог узнать голос:

— Господи, пронеси… — Мысленно помолился Ройтман. — Господи, ну кто там еще?

Конечно, мог проявить заботу обеспокоенный сержант-дежурный, но… Если это Спиригайло? Если это он стоит за дверью, ищет, хочет вцепиться своими мужицкими пальцами в Пашино горло?

По коридору, в сторону выхода, удалились шаги. Видимо, непрошенный гость ушел, так и не дождавшись ответа.

«Как пить дать — Спиригайло… А может, там Виктор? — Ройтмана зазнобило. — Ох, мамочка! Теперь-то что? Что делать, а? Я ж ведь причастен, я ж ведь их с Карлой туда отвозил…»

— Нет. Нет! Я ничего не знал, даже предположить не мог.

«За такое ведь не наказывают? Это не преступление, верно? Нельзя меня наказывать. Никак нельзя!»

Павел опять покосился на дверь:

— Коз-зел старый…

«Это все он. Морда литовская, Спиригайло! Он все затеял — выведывал, вынюхивал… Подставил Виктора, меня подставил, верно? А я не причем… Я вообще сейчас сам… Меня поймут, выслушают — я ведь наш, свой, не какой-нибудь там!»

Решение пришло. Неотвратимое, не терпящее отлагательств — Павел Ройтман решил сдаться властям. Не дожидаться, пока вызовут, пока приедут, возьмут, наденут наручники. Добровольная явка с повинной! Немедленно, все равно кому. Лишь бы защитили.

В правильности своего решения он не сомневался. Не хватало только духу, сил не хватало совсем немного, чтобы подняться с корточек, встать…

Паша подкатил к себе бутылку с остатками водки. Было в ней немного совсем, граммов сто-сто пятьдесят в лучшем случае.

— Вмажу. Вмажу для храбрости. — Дрожащей рукой Ройтман поднес стеклянное горлышко к губам и не отрываясь влил в себя содержимое:

— Хорошо. Теперь…

Но ни договорить, ни додумать он уже не успел. Алкоголь усиленной дозой ударил по нервам, повел бедолагу из стороны в сторону, опустил на ближайший стул… Подтянув по-детски коленки к животу, Павел сполз набок, подложил под ухо ладошку и засопел.

— Сейчас… сейчас…

Вот теперь сон Ройтмана был крепок и светел.

Рабочий день хоть и был ещё в самом разгаре, но для Валерия Максимовича Заболотного он уже кончился. И ведь столько неприятностей принес ему этот день…

Считай, все пошло наперекосяк с самого утра. Сначала перегорел персональный электрокипятильник — любимый, на один стакан. Надо же! А так хотелось заварить в тиши кабинета чайку — свежего, душистого, не какой-нибудь индийско-грузинской гадости с привкусом, а настоящего, с острова Цейлон.

Затем куда-то запропастился ключ от сейфа. Искал его полковник по всем закоулкам, ящики сверху донизу обшарил, в карманах порылся, даже под батарею глянул — нет!

А тут как раз этот паникер и тупица Спиригайло по телефону: ах, господин Пиккельман мертв! ах, это его Рогов замочил!

«Ну и что? — Размышлял Заболотный, глядя, как солнце встает над городскими крышами. Вид у него из окна был шикарный, на зависть сослуживцам. — Замочил, так замочил. Эка невидаль! Сейчас каждый день кого-нибудь мочат, да не по одному, пачками… А он — разорался! Собственно, чего плохого? Не этого ли мы добивались? Чего уж тут. Выжидали, провоцировали раз за разом. А этот инфарктник вопит, как недорезаный, глаза на лоб…»

— Ну и что? — Повторил вслух полковник.

«Что с того, если и отправил он на тот свет старикашку? В конце концов, должен же он был кого-нибудь замочить. Не все же ему наши выходки терпеть. Сколько можно? Зато теперь, наверняка, в побег кинется. Побежит… А бежать ему, кроме как в Светловодск, некуда».

— Пусть бежит!

От ментов приберечь не проблема. И уж там молодой человек начнет суетиться, искать — без гроша-то в кармане. А Антон наш, Эдуардович, как раз и проследит. Слава Богу, связи остались… Кругом, блин, наследники Дзержинского, им граница не помеха.

Скорее всего, ключ от сейфа остался дома. В костюме.

Заболотный тщательно, на два оборота, запер дверь и величественно двинулся по ковровой дорожке. С деловым и несколько высокомерным видом спустился по мраморной лестнице, обтер носовым платком стекло своей «вольво».

Встряхнул платок, забрызгав при этом брюки, вздохнул печально и устало, распахнул дверцу, уселся за руль.

Заболотный вставил ключ в замок зажигания, и… Нет. Никакого взрыва не последовало. Вообще ничего не произошло — ни потужного визга стартера, ни щелчка окислившихся клемм, ни мигания лампочки индикатора на приборной панели.

Ничего. Машина вообще никак не хотела реагировать.

— Что за чертовщина сегодня, — выругался Валерий Максимович.

С неохотой вынырнув на улицу, он полез под капот. Для чего-то подергал первые попавшиеся провода:

— Хрен его знает!

Вот тут-то все и случилось. То ли сам капот сорвался со стопора, то ли порывом ветра его качнуло, то ли помог кто — но только так бабахнуло Заболотного железякой по затылку, что в глазах у него потемнело сразу и тело обмякло.

Охнул тяжко Валерий Максимович, повалился вперед лицом, и сразу похож стал на попавшего в пасть крокодила охотника.

Очнулся он нескоро. От качки и тряски слегка подташнивало, голова гудела, а вокруг темень — хоть глаз выколи. Сверху навалилось что-то жесткое, к тому же…

— Е-мое мать, что же это? — Заболотный ужаснулся и задергал конечностями, как в припадке. — «Ласточка»!

Запястья его были скованы наручниками, а ноги связаны грубой пеньковой веревкой и подтянуты к рукам.

«Кто посмел? Меня… Меня! Кто, мать вашу?»

Но ни слова, ни единого звука не слетело с его накрепко стянутых клейкой лентой губ.

Чуть успокоившись, Заболотный попробовал логически осмыслить ситуацию. Лежал он на каком-то холодном металлическом днище, безобразно уткнувшись в него лицом. По днищу постоянно проходили какие-то судороги, чувствовались качка и движение. Для машины слишком уж монотонно и плавно… Значит, это не багажник автомобиля, хотя откуда-то сзади доносится рокот мотора.

— С-суки! — Валерий Максимович вспомнил школьные годы и догадался, что втиснут он в узкое трюмное пространсво какого-то катера или подобного суденышка-маломера.

И, судя по всему, катер этот на всех парах удаляется от берега, с трудом преодолевая невысокую, но злую волну.

Наверное, Финский залив… Если исходить из его нынешнего положения и обстоятельств, при которых он сюда попал, ничего хорошего полковника в обозримом будущем ждать не могло.

— Утопят? А за что? — Полковник даже заерзал от досады:

— Как же они? Сволочи… Чего им надо? От пожилого, больного, почти пенсионера… Как не стыдно в конце концов!

Между тем, катерок сбавил ход и пробежав по волнам ещё несколько метров тупо ткнулся носом в берег. Послышался топот ног, какие-то возгласы, команды… Над Валерием Максимовичем с неприятным скрежетом разверзлась палуба и чей-то ехидный голос поинтересовался:

— Живой? Все, плотва! Слезай, приехали…

Заболотный почувствовал, как чужие руки грубо и непочтительно встряхивают его, поднимают и выволакивают наружу:

— Алле-гоп!

Полковника сбросили вниз, на усеянный мусором песок. При падении Валерий Максимович крякнул, что-то треснуло, потянулось в спине, но он даже не обратил внимания на боль.

Пропахшая табаком рука сорвала со рта липкую ленту:

— Ну, как дела?

— Ах ты, мразь! — Самым старшим из шести обступивших пленника парней был не кто иной, как Курьев.

— Зачем же ругаться? — Укоризненно покачал головой человек, которого Заболотный со Спиригайло считали своим лучшим «кадром». И тут же Валерий Максимович получил удар ногой:

— Получил? Еще хочешь? Я подкину, по старой-то памяти. Попроси, не стесняйся.

Молодежь захохотала и дружно, как общий мешок с овсом, поволокла полковника от воды к виднеющимся неподалеку постройкам.

Это был остров. Один из тех, что неровной цепочкой вытянулись по обе стороны от Кронштадта.

Большую часть окруженной волнами суши занимал полуразрушенный форт. Некогда грозное укрепление превратилось в руины, поросшие мхом. Сыро, угрюмо теперь вокруг.

Лишь изредка пришвартуется к остаткам пирса, а то и прямо под стены форта какое-нибудь суденышко с разудалой публикой. Повизжат, поулюлюкают туристы, побьют пустую тару, сфотографируются…

И не такое видели на своем веку старинные, заплеванные, загаженные использованными презервативами бастионы. Потому терпят они без злобы и тех, кто зачастил сюда последние годы.

Посетители эти, нынешние, отнеслись к крепости уважительно, по-хозяйски. Подлатали кое-где кровлю, укрепили пару подвальчиков — и вот вновь ожили старые стены, задышали, заговорили, закричали даже.

Да так закричали! Так, что…

Сильные, беспощадные руки швырнули Заболотного в покрытое плесенью и мглой каменное чрево. Валерий Максимович успел ещё вскрикнуть в ужасе, перекатился кубарем по сырому земляному откосу, уткнулся лицом во что-то полужидкое, вонючее… Приглядевшись, полковник завопил нечеловеческим голосом, пытаясь отползти, откатить себя в сторону.

Сверху загоготали, захлопали в ладоши. Кто-то крикнул, давясь от смеха:

— Чего ты, зашебуршился-то? Не боись! Он уже не кусается.

— Ты лучше познакомься с ним. Поздоровайся! — Посоветовал Курьев. Это у нас тут Яша «живет», месяца два как поселился. Он раньше-то по Мариинскому дворцу вытанцовывал, в буфете тамошнем коньячок икоркой закусывал, а теперь вот… Уж больно жадный был.

Заболотного стошнило. Потом ещё раз.

Он отплевался, прокашлялся, изо всех сил старясь не смотреть в сторону полуразложившегося мужского трупа, и завопил:

— Что тебе надо от меня, Курьев? Что?

— Что надо… Что надо? — Передразнил голос сверху. — Сам знаешь, хомяк недоделанный.

— Не знаю! — Взмолился Валерий Максимович. — Ей-Богу… Неужели вам за работу платили мало? Обиделся? Ты скажи, я еще… У меня есть!

— Пла-ти-ли? — Проговорил по слогам Куря и обернулся к своим парням:

— Слышь, братва? Нам, значит, платили… Это те гроши, которые он нам кидал по-барски, платой называются?

Кампания оживилась, зафыркала зло, разом сплюнула в подвал:

— Ты, падла пестрая, фильтруй базар!

— Не то вот щас Яшу заставим без соли жрать…

— Да ты, нам по жизни без всякой работы должен, понял, мразь?

Куря тоже сорвался на крик:

— А за это кто мне заплатит? Ты? — Указал он пальцем на страшный, через всю щеку шрам. — Вы, бля, со Спиригайлой своим замусоленным… Вы в какой блудняк нас с Колей Майданчиком втравили? Под кого бросили, падлы?

— Под кого, Курьев, милый? Ни под кого! Я не понимаю…

— Все ты, мать твою, понимаешь. Обрисовал тогда тему: мол, надо лоха-таксиста придушить маленько, чтоб без работы остался. А лошок тот таким «художником» оказался… Расписал мне рожу под Пикассо — и уехал! Так кто мне теперь платить будет, а?

— Он заплатит, он! — Запричитал Заболотный. — Забирай его, делай, что хочешь! Он и не нужен мне вовсе…

— Ошибаешься, начальник. Сильно ошибаешься! — Оскалил зубы человек по прозвищу Куря. — Я бы его и без твоего разрешения загрыз. Да вот беда какая — не лохом он оказался, а Циркачом. За парня люди серьезные вступились… Интересуются.

— Кто вступился? Что за люди? Не знаю… Не было, клянусь!

— Не твоего собачьего ума дело. Твой номер теперь не шестой даже, понял? Нуль твой номер, падла… Велено тебя червям скормить. Потому что не нужен стал, мешаешься.

— Хорош с ним базарить, Куря! — Вмешался кто-то из парней. — Закрывай решетку. Пусть он пока здесь вместе с Яшей погниет, повоняет за кампанию.

— Как же это, а? — Завился ужом полковник. — Дорогие вы мои… Милые! Не убивайте! Я вам чего угодно… Чего угодно могу!

— Что, жить хочешь?

— Хочу, Куря, милый! Очень хочу!

— Ну, тогда мурчи. Мурлыкай…

— Что? Что говорить?

— Не перебивай, — поморщился Курьев. Он подал знак стоящему ближе всех «бычку», тот кивнул и молча направился в сторону катера. — Не перебивай… Расскажи-ка нам лучше, за каким таким интересом тебе Циркач понадобился? Только подробно, в деталях. Общий-то план мне и так известен.

— Какой Циркач? — Не сразу сообразил Валерий Максимович. — Ах, да! Это Рогов, значит?

— Он самый. Зачем ты на него охоту организовал? Чего тебе от человека надо?

— Ничего не надо. Ничего… Притравить просто немного щенка хотелось. Борзой уж больно, ох и борзой!

— Э-э, — скривился Курьев разочарованно. — Не хочешь, видимо, жить. Не хочешь.

Отвернувшись, он махнул рукой: дескать, кончайте! Молодежь скопом двинулась ко входу в подвал, доставая ножи и какие-то прутья.

Заболотный сьежился, замотал головой и крикнул что было сил:

— Не надо! Не-ет! Я расскажу. Расскажу!

Сбивчиво, путаясь и теряя мысли заговорил полковник сразу обо всем: об иконе, стерегущей сокровище русского князя, о тайных знаках, о том, как вызволяли из тюрьмы последнего в роду Роговых…

С каждым словом Валерия Максимовича глаза Кури все больше вылезали из орбит. Щеки подернул румянец, отчего сабельный шрам стал ещё заметнее и страшнее. В какое-то мгновение Куре даже почудилось нечто давнее, далекое: пламя степных костров, звуки бубна в ночи, конское ржание. И болгары-предатели… Взмах, удар клинка, боль!

Курьев мотнул головой, приходя в себя:

— Бред какой-то…

— Нет, клянусь тебе! — Чудом расслышал его Заболотный. — Чистая правда все, мы проверяли. Раскопки, факты… Пощади меня, а? Я ведь пригожусь еще, верно говорю — пригожусь!

Курьев пожал плечами, потом повернулся к своим людям, окончательно стряхивая наваждение:

— Несет старик невесть что. Лишь бы не подохнуть.

— А может, правда? — Спросил кто-то. — Может, и взаправду икона?

— Да брось ты, Кабан! — Отмахнулся его сосед. — Уши развесил… Сказок в детстве не начитался, что ли?

— Ладно. Заканчивайте. — Куря холодно и без жалости глянул на копошащегося в грязи полковника. Сплюнул и побрел к берегу, потом все же обернулся:

— Только поаккуратнее!

Оставшиеся весело и возбужденно зашевелились.

Как раз вернулся и тот, которого посылали на катер — в руках он тащил пластиковую канистру:

— Извини, мужик… Ты пока тут с Яшей в подвале валялся, провонял весь. Надо бы умыться. А то как тебя везти-то обратно, вонючего? Это, понимаешь ли, дискомфорт получается!

Парни заржали от незнакомого иностранного слова, а на голову лежащему полилась бесцветная, пахучая жидкость.

— Ребята, милые, не надо!

— Да не юли ты, падла… — Тот, что с канистрой, хотел, чтобы ни одна капля бензина не пролилась мимо. — Не крутись, сказано!

— Не надо! За что? Куря же обещал!

Щелкнула, затворяясь, решетка.

Кто-то чиркнул спичкой, и через несколько секунд все в жизни полковника Валерия Максимовича Заболотного было кончено…

Вернувшись в город, Курьев распустил свою команду по домам.

Потом из ближайшего телефона-автомата набрал номер Булыжника и вкратце обрисовал ситуацию.

— Ты где? — Помолчав, спросили на другом конце линии.

— У метро.

— Срочно приезжай! Жду…

— Понял. Сейчас буду, — Курьев положил трубку.

Однако, прежде чем выйти из будки, он набрал ещё несколько цифр. И несмотря на то, что ответил серьезный мужской голос, спросил:

— Антонина? Это я. Надо бы встретиться.

Глава 1

Еще до обеда Спиригайло уехал из управления по служебным делам и в свой кабинет вернулся только под вечер. Музейная дверь была заперта изнутри на защелку, но дежурный сержант срочной службы сказал, что товарищ директор совсем недавно выходил поблевать в коридор.

— И как он?

— Намного лучше, — вздохнул сержант. — Пива требует.

— Передайте, чтоб завтра ровно в девять тридцать был у меня. Побеседуем… Поняли?

— Есть! Обязательно передам, как проснется.

Спиригайло покачал головой и направился к себе.

Сейчас эту пьяную скотину Ройтмана вызывать на ковер не имело смысла все равно ничего не соображает. Но когда он придет в себя… Хватит! Хватит либеральничать. Должна же быть какая-то грань, какие-то представления о чести мундира, об элементарной дисциплине в конце концов.

— Вплоть до увольнения из рядов… — зло пробормотал Спиригайло, накручивая диск аппарата внутренней связи.

У Заболотного никто не отвечал.

— Странно!

Как правило, полковник уходил домой одним из последних — таков был издавна принятый в управлении стиль руководящей работы. Но откуда Семену Игнатьевичу знать, что шеф его и покровитель никак не может снять трубку, ибо вот уже несколько часов, как превратился в комок обгоревшей, обугленной, мертвой плоти?

Не знал этого Спиригайло. Даже не догадывался.

А потому, выждав несколько длинных, протяжных гудков, надавил на рычаг и вышел из кабинета:

— Черт его знает…

Миновав опустевший к вечеру ковровый лабиринт коридоров, он остановился напротив двери Валерия Максимовича:

— Разрешите?

Постучал, подергал ручку — никого. Спустился вниз:

— Полковник Заболотный уходил?

— Да, ещё днем, — доложил старший лейтенант с повязкой дежурного. Больше не возвращался.

— Звонил?

— Нет. При мне не было.

— Ладно. Я тоже пойду. Если что — звоните домой!

— Есть, — пообещал офицер.

Спиригайло вернулся к себе, опечатал сейф и вскоре покинул здание управления.

На Литейном еле втиснулся в троллейбус. Час пик, по идее, миновал, но общественный транспорт ходил так медленно, плохо и редко, что народу в салон набивалось — не продохнуть.

— Разрешите… Простите!

В такой давке трудно остаться вежливым. Тем не менее, на одной из остановок Семен Игнатьевич попытался помочь навьюченной туристским рюкзаком бабуле втащить в дверь тяжеленную коробку из-под бананов:

— Подсоби, милок!

— Конечно, секундочку…

Куда там! Дернул разок, другой — ни в какую. Только кольнуло что-то в заднице, засвербило, напомнил о себе застарелый геморрой.

— Ох, милок, я сама лучше!

Ухватила бабка, потянула, двери закрылись — и коробка аж на середине троллейбуса.

В метро оказалось свободнее, но тоже… Зажали товарища Спиригайло, притиснули между арбузоподобными сиськами ароматной дамочки и тощими лопатками вцепившегося в поручни бомжа — так и ехал до Веселого поселка.

Поднявшись по эскалатору, Семен Игнатьевич по многолетней традиции выпил пива — в ларьке за углом торговали финским, баночным, но он купил «Балтику», третий номер, потому что был патриотом. К тому же, так получалось дешевле и больше.

Настроение выправилось, но ненадолго. У самого входа в парадную, поперек дороги распластался здоровенный кобель без признаков породы и намордника.

Что такое? Откуда? Псина была точно не местная, Спиригайло видел её впервые в жизни.

Будто почувствовав замешательство человека, кобель рыкнул лениво, поднялся и подковылял к ботинкам Семена Игнатьевича. Обнюхал их, пару раз вильнул хвостом и неожиданно поднял лапу.

Спиригайло даже не успел отскочить:

— Пошел вон! Пошел!

Псина затрусила, не оборачиваясь, к проходному двору, а он зачем-то перекрестился и глянул по сторонам. Вроде, никто не видел…

Неожиданно пришла уверенность: домой идти нельзя. Семен Игнатьевич даже не стал утруждать себя поиском причин — помешкал немного и зашагал обратно, к метро.

На ходу Спиригайло вытащил из кармана помеченных собачьей струйкой брюк деньги. Пересчитал. Он и без того прекрасно знал содержимое своего кошелька, но все же проверил купюры в смутной надежде, что там их вдруг оказалось гораздо больше, чем было с утра.

Но — нет. Сумма наличности даже уменьшилась на стоимость одной-единственной бутылки пива.

— Ничего. Ничего…

В квартире у Семена Игнатьевича деньги имелись, и немалые. Лежали они, припрятанные в тайничок под шифоньером, в ожидании хозяина, но идти за ними не позволял обострившийся инстинкт самосохранения. Отчего-то боязно становилось от одной мысли о своих «аппартаментах», хоть и было там все привычно, уютно, обустроено собственными руками и заботами супруги.

Спиригайло нутром почувствовал тоску непонятную и неуверенность в старой английской поговорке о том, что «мой дом — моя крепость».

Тем более, что как назло не было сегодня в квартире жены! Укатила. Укатила в очередной профсоюзный круиз: массовики-затейники, пляски под оркестр, соревнования по перетягиванию каната и прочие идиотские развлечения для отгоняющих старость дам.

— Чертовщина какая-то. Нелепица! Шарахаться от собственного жилья — ну надо же, а? Нервы… Нервишки.

Тем не менее, Спиригайло решительно вскинул голову и ускорил шаг. Что же, в конце концов, пойти некуда?

Плевать на квартиру! Миллионы мужиков готовы полжизни отдать, чтобы оказаться в его положении. Когда есть деньги и нет под боком жены — это ли не свобода? Можно не торопясь бутылку-другую с друзьями выпить, можно в ресторане поужинать или пулечку расписать — словом, вольная птица. Гуляй не хочу…

Но вот беда, не то было у Спиригайло сейчас настроение, чтобы предаваться тихим радостям пожилого холостяка. Ох, не то!

К тому же, перебрав по памяти всех своих друзей-приятелей, понял Семен Игнатьевич неожиданно: нет среди них ни одного такого, к которому мог бы он так вот, запросто, завалиться под вечер.

Конечно, прогнать не прогонят. Но не поймут, потому как — уж больно степеннный народ с годами остался в окружении супругов Спиригайло. Большей частью, ровесники, обремененные мелкими заботами и хворями: на подьем тяжелы, в разговорах скучны и неинтересны.

А ведь когда-то, помнится, с Димкой Левшовым…

Семен Игнатьевич замер перед стеклянной дверью станции метрополитена, и тут же получил ощутимый толчок в спину:

— Чего зеваешь? Встал в проходе, старый хрыч!

— Извините.

Людской поток внес Спиригайло внутрь и пропихнул к эскалатору. Уже спускаясь, он ухватился за спасительное, показавшееся единственно верным решение: дача! родные шесть соток…

Садоводство, в котором Семену Игнатьевичу когда-то выделили участок, принадлежало управлению. А потому располагалось от города совсем недалеко, на месте расформированного в самом начале перестройки секретного полигона. Нужно было только добраться до вокзала, потом около часа на электричке, и всего километра полтора пешком…

Там — все свои, знакомые. Пенсионеры, кто раньше Спиригайло погоны снял, и вообще до холодов по своим избушкам копошатся. А чего уезжать? Электричество есть, воды полно.

Дачные нравы попроще, тут можно и без предварительных звонков к любому соседу на огонек заглянуть. Раскатать поллитру водочки под разговор, да под нехитрую мужскую закуску…

Семен Игнатьевич даже зажмурился от предвкушения: хорошо!

Кстати, и супруга обрадуется. Давно просила картошки домой перевезти, да ещё кое-что по мелочи на «фазенде» прибрать.

…Спиригайло привычно покинул метро через несколько остановок.

Поднялся наверх, прошел к перронам. Сверившись с расписанием, купил в ларьке приличную на вид бутылку «Русской», затем у киоска Роспечати долго выбирал пищу духовную. Выбор свой он остановил на какой-то полупорнографической-полурекламной газетенке с портретом известной кинозвезды. Нашел нужный поезд, занял место в вагоне и зашуршал, перелистывая страницы.

Но что-то мешало вчитываться в типографский текст.

— Электропоезд до станции…

Так. Была же и выскочила из головы какая-то важная мысль! Семен Игнатьевич покопался в памяти: преферанс, ровесники, Левшов…

Точно. Димка Левшов, старый приятель, и сын его — Виктор, тот самый, из-за которого все завертелось.

События последних дней Спиригайло воспринимал с недоумением и досадой, почти как личное оскорбление. Что-то не срасталось, что-то рушило стройную схему, перечеркивая результат их с Заболотным кропотливого труда.

Годами вынашивал, лелеял свой план Семен Игнатьевич. Словно рысь, притаившаяся в густой кроне векового дуба, ждал он подходящего момента, но… Когда уже казалось — вот-вот, когда казалось, что от заветной цели их отделяет только один точный бросок, все начало ломаться и давать сбои.

Неуловимое упущение, мелочный просчет — но плавится, не выдерживает нагрузки уже обросший деталями и запущенный в оборот стальной стержень.

А тут ещё утренний разговор с полковником… Спиригайло сам не понимал, что с ним такое творится: старый служака, штабник, он впервые в жизни позволил себе не только спорить с начальством, но и не дожидаясь распоряжений бросил на рычаг телефонную трубку.

Бросил с каким-то даже отвращением… А потом долго стоял, оцепенело уставившись в одну точку и пробуя осмыслить логику, причинно-следственные связи происходящего.

— Старею? — Умные мысли в голову не приходили — упрямились. Конечно, так иногда бывало и раньше, но в конце концов всегда удавалось удерживать ситуацию под контролем. А теперь…

Поезд тронулся, набирая ход.

— Кто-то к нам влез, — сообщил собственному отражению в пыльном вагонном окне Спиригайло:

— Кто-то мешает.

В игре появился новый участник. Хладнокровный, беспощадный, знающий ставки и правила, но соблюдающий их только тогда, когда ему это выгодно.

То есть — свой.

Семен Игнатьевич почуял пристутствие неопознанных сил в раскладе ещё несколько дней назад. Сначала — странные взгляды Курьева и его непривычная почтительность при встречах. Потом куда-то пропал Антон…

Секретарша отвечала всем, что шеф её выехал под Выборг, в срочную командировку на пару дней. По идее, ничего необычного в этом не было «смежники» из Большого Дома часто выезжали к финской границе по разным оперативным надобностям, а иногда и просто так, оторваться на природе.

Но раньше Антон всегда отзванивался, предупреждал, что на какое-то время покидает город. Странно… Спиригайло даже на всякий случай звякнул его жене, не случилось ли чего, но та ответила словами секретарши: убыл, вернется на будущей неделе, что передать?

Сотовый телефон Антона Эдуардовича тоже сначала гудел и пиликал, потом сообщил безукоризненно вежливым голосом автоответчика, что «абонент выключен или временно находится вне пределов досягаемости».

— А Заболотный? — Припомнил Спиригайло. — Тоже ведь…

Конечно, старая лиса способна на любую подлость, но что-то подсказывало: нет, не его рук дело. Полковник сам заметался, занервничал, пытаясь унюхать, откуда несет паленым. И тон у него стал не тот, и уверенности во взгляде поубавилось за последние дни.

Значит, все-таки Антон? Выкормыш, бля, демократ… чекист новой формации! Никаких идеалов, сплошной цинизм и желание стать побогаче и при том поглавнее.

Еще недавно учился дела оперучета подшивать, а теперь — Антон Эдуардович, начальник отдела, большие звезды на погонах.

Этот, конечно, запросто. Что — запросто?

— Да все! Все сделает, — ответил сам себе вслух Спиригайло. — Ради власти, ради денег…

Курьев? Он на самостоятельную игру не способен, хотя по глупости и жадности пару раз пытался. Исполнитель неплохой, но груб, неотесан и напрочь лишен воображения. Такой не сможет даже элементарную ситуацию просчитать, потому что, наверное, ещё в начальных классах извел свой учебник арифметики на самокрутки.

Спиригайло не сдержался и хихикнул над собственным остроумием. Сконфузился, прикрыл лицо газеткой и зыркнул по сторонам: слава Богу, никто не слышал.

Никто действительно не обратил внимания на эмоциональный всплеск Семена Игнатьевича. Пассажиры рассеянно пялились в окна, читали, дремали, облизывали мороженое и чавкали купленной на вокзале выпечкой.

Да, Курьев. Куря… Бандюга, наемник, расходный материал. Ладно, вернется Антон — посмотрим. Неплохо бы ещё с Заболотным пообщаться с утра пораньше.

… Электричка бежала по рельсам все дальше, и Семен Игнатьевич неожиданно для самого себя тихо закемарил, прислушиваясь в полудреме к завываниям двигателя, перестуку колес и нестройному гомону пассажиров.

Вокруг царило относительное спокойствие и своеобразный уют железнодорожной поездки. Но вдруг, сразу после того, как электропоезд покинул очередную пригородную станцию, двери тамбура запрыгали из стороны в сторону.

Внутрь шумно, с матом и толкотней, ввалилась кампания подгулявших подростков — человек шесть-семь. Источая запах дешевого алкоголя и не без труда удерживая равновесие, молодые люди пошли вдоль рядов.

Они уже почти миновали вагон и не найдя для себя ничего интересного собрались скрыться в противоположном тамбуре, но внезапно один из подростков замер, привлекая внимание остальных:

— Глядите-ка! Это же старый…

Спиригайло притворился, что речь идет не о нем.

— Мужики, помните? Который не курит?

Парни уже собрались в стаю — кто-то уселся рядом, кто-то за спиной, кто-то напротив… Надеясь на чудо, Семен Игнатьевич продолжал делать вид, что читает газету.

— Эй, старый! Ау-у… Не узнаешь?

Но профессиональная память Спиригайло уже подсказала: дождливый конец того дня, когда началась активная «реализация» по Рогову, дорога пешком до метро, неказистые гаражи в проходном дворе и фигуры, также обступившие его со всех сторон.

Ребятишки почти не изменились, только прыщей прибавилось, да нахальства:

— Как здоровьишко-то? Все так и бережешь? Не пьешь, не куришь?

Семен Игнатьевич встрепенулся и посмотрел поверх газетного листа, вытаясь придать необходимую суровость взгляду.

— Чего молчишь-то, как пень? Не здороваешься…

Спиригайло отвел взгляд и не говоря ни слова уставился в окно, за которым ничего уже не было видно — стемнело.

— Ну, вот, — обиделся парень. — Теперь он мало того, что некурящий, да непьющий, так ещё и глухонемой… Или, может, просто разговаривать с нами не хочешь? А, старый? В падлу тебе, да?

Парень придвинулся угрожающе, но кто-то из приятелей придержал его за локоть:

— Брось. На хрена он тебе сдался? Все равно не сегодня, так завтра подохнет.

— Нет, погоди!

На окружающих граждан надежды не было, и Спиригайло приготовился к худшему. Но кампания уже потеряла к нему интерес и затопала, зашаркала в направлении выхода из вагона.

— Это мы ещё посмотрим, кто раньше, — прошептал вслед подросткам Семен Игнатьевич. — Посмотрим…

Вокруг облегченно зашевелились пассажиры. Кто-то даже что-то сказал про милицию, кто-то нервно засмеялся, а тетка с тележкой принялась монотонно ругать нынешнюю молодежь.

Но Спиригайло было не до того — он рылся в карманах, нащупывая валидол:

— Ч-черт их всех раздери!

Сердце билось, трепыхалось пойманной в сети птицей.

Семен Игнатьевич не любил подобных случайностей. Слишком уж подозрительная встреча, совсем некстати… Или, может, как раз слишком кстати? Случайности возможны в принципе. Только не сейчас, когда все одно к одному!

Постепенно Спиригайло от нервного потрясения оправился, заерзал ляжками на неудобном деревянном сидении, зашуршал газетой. Страх ушел вместе с пьяными подростками, оставив после себя только чувство навязчивой, зыбкой тревоги…

Тем временем поезд плавно подкатил к нужной Семену Игнатьевичу станции, чуть запнулся и замер возле платформы. Спиригайло вышел на перрон, зябко поежился, вдохнул полную грудь свежего лесного воздуха.

Опасной кампании рядом не наблюдалось, поэтому лучше всего было считать дорожный инцидент исчерпанным.

Поравнявшись с толпой у автобусной остановки, Семен Игнатьевич решил не тратить зря время, здоровье и нервы — опыт подсказывал, что дойти до садоводства пешком получается проще и быстрее.

Тем более, почти налегке и без дождя.

Спиригайло двинулся вдоль обочины. Поначалу он оборачивался на свет фар и шум проезжающих по трассе автомобилей, но очень скоро ритм ходьбы затянул его, кровь разогналась, дышать стало легко и весело.

Так напевал Семен Игнатьевич, снова чувствуя себя молодым сверхсрочником в новенькой гимнастерке, пока не поравнялся за очередным изгибом дороги с симпатичной девушкой лет девятнадцати.

— Ой, — обернулась незнакомка, испуганно хлопнув ресницами.

— Не бойтесь, красавица. Я не маньяк и не грабитель!

— Ну, что вы…

Сразу выяснилось, что им по пути, во всяком случае — до садоводства Спиригайло. Семен Игнатьевич представился по имени, что же касается рода занятий, скромно сообщил:

— Офицер… А вы, наверное, студентка? Учитесь?

— Нет, работаю. Операционной сестрой, в больнице.

— За поселком? Где такие высотные корпуса? Далеко.

— Я там комнату с подругой снимаю. Только иногда, конечно, приходится в город выбираться…

— Такая красавица! Будь я вашим пациентом — ни за что бы не выписывался, так бы и пролежал остаток жизни в палате.

Девушка действительно оказалась мила: губы бантиком, стрижка под Мирей Матье, а из-под плаща сквозь шелковую блузку нахально проглядывает сосок.

«Экстравагантная мамзель,» — мысленно облизнулся Спиригайло.

Какие там Пиккельманы? Какие могут быть Роговы с Заболтными, когда тут такие телки ходят!

— Как, говорите, вас зовут?

— Наташа.

— Разрешите ручку?

— Ой, ну что вы, право… Неловко!

Спиригайло чуть не споткнулся:

— Да нет, вы не так поняли… Ручки шариковой не найдется? Я хотел вам телефончики свои чиркнуть — мало ли, проблемы какие-нибудь в Питере возникнут. Звоните, не стесняйтесь, я всем, чем могу!

Мимо, по трассе, пронесся огромный джип с тонированными стеклами.

— Не страшно вам, Наташа? А то вон какие бандюки ездят! — Глянул Семен Игнатьевич вслед машине. — Схватят, затащат…

— Страшно, — призналась девушка. — А что делать? Мне в ночь на дежурство. Хорошо, что вас встретила.

Спиригайло с достоинством кивнул, расправил плечи и почувствовал себя выше ростом…

Местные сыщики мертвецов навидались.

Даже здесь, в области, далеко от кровавых питерских разборок, этого добра хватало: утопленники, висельники, летуны… В основном, конечно, расставались люди с жизнью самостоятельно, однако приходилось оперативникам уголовного розыска выезжать и на «криминальные» трупы.

Район считался в этом отношении тихим — местные граждане убивали друг друга нечасто, в основном невзначай и по пьяному делу. Совершенные на бытовой почве «мокрухи» успешно раскрывались, что способствовало достижению высоких оперативно-служебных показателей по отделу и управлению в целом.

Но то, что представилось взорам розыскников сегодня, повергло в неодолимую тошноту даже видавшего виды зама:

— Не, мужики… Пусть эксперт ковыряется.

Обезображенный, изьеденный труп лежал среди зарослей бузины, недалеко от просеки с высоковольтной линией и всего в пятнадцати километрах от ближайшего телефона.

Лесник, производивший плановый обьезд угодий, наткнулся на него невзначай — и до сих пор пребывал в состоянии, близком к истерике. Он даже мотоцикл свой потерял, так что впоследствии всем, от самого лесника до начальника РУВД пришлось исписывать гору ненужных и глупых бумажек.

Оперативно-следственная группа выехала на место как только смогла раздобыть транспорт:

— Мужик, вроде?

— Вроде, мужик…

То, что осталось от тела, лежало на спине, абсолютно голым. Голова и кисти рук отсутствовали, но первичные половые признаки были в целости и сохранности.

— Красота. Как опознавать будем? Ни одежды, ни документов, ни пальчиков…

— Круто его, — вытер губы носовым платком оперативник помоложе. Потом припомнил старую милицейскую байку и чиркнул себя ладонью по горлу:

— Как говорится, причина смерти ясна. Смерть вызвана полным отделением головы от туловища.

— Уверен? — Зам пересилил брезгливость и сел на корточки рядом с трупом. — Глянь… Вот сюда!

В левом боку, из-под ребер едва заметно торчал блестящий никелированный стержень.

— Что за фигня такая?

— Скальпель. Хирургический. В селезенку, понял? — Старый сыщик уважительно поднял вверх палец:

— Профессионально… С одного удара.

Глава 2

— Слушай, тут гаишник один «ауди» предлагает. Машины самой нет пока, из Германии гонят, но документы уже здесь.

— Ну и что?

— Червонец баксов хочет.

— Какого года тачка?

— Девяносто четвертого.

— Лажа! — Пузатенький дядя в кепке отмахнулся и по-хозяйски сел на капот темно-вишневой «девятки». — Моя, сам знаешь, на сколько лет старше, без наворотов — и то шесть дают легко.

— Я поэтому и засомневался, — его собеседник крутанул на пальце брелок сигнализации.

— Даже в Литве, недавно вот мужики оттуда приезжали, такая «ауди» штук шестнадцать тянет. Никак не меньше.

— Ну, он все-таки отвечает…

— Кто отвечает — мент? Гаишник? Чем? Не смеши.

Деляги привычно трепались о своем, наболевшем, а потому на проходящего мимо Рогова внимания обратили мало.

Но Виктор и сам не знал, зачем заглянул по пути домой на этот полудикий авторынок — делать ему здесь было совершенно нечего. Денег в кармане не хватит даже на фирменные свечи, так что на роль солидного покупателя Рогов претендовать не мог.

Продавец из него тоже получился бы никудышный — старенький «москвич» стоит не дороже металлолома, а за покрышки из подвала теперь можно получить разве что в морду.

Впрочем, было на что и просто поглазеть. Вроде обыкновенный будний день, двенадцать часов, рабочее время — но на рынке все равно суета, гомон, толкучка.

Сменяют друг друга на вьезде и выезде иномарки, занимают места получше, вытеснив в кучу подержанные «жигули» и один-единственный затесавшийся к ним «москвич» сорок первой модели. Впрочем, есть ещё одно чудо техники — ушастый «запорожец», тоже в какой-то степени иностранный автомобиль. Справедливости ради стоит отметить, что все машины, без различия цвета, возраста и национальной принадлежности чисто вымыты и готовы к продаже.

Виктор приценился к нескольким авто, глянул на выписанные фломастером цифры и с грустью подумал, что в ближайшее десятилетие ему придется ходить пешком.

Протиснувшись сквозь толпу мужиков, он наискось пересек сквер с танком-памятником на пьедестале и прибавив шагу запрыгнул в трамвай.

До дома оставалась несколько остановок, и Рогов сел на свободное место — благо, других пассажиров почти не было.

Виктор просто ехал и ехал, стараясь ни о чем не думать. Настоящее казалось странным и страшноватым, будущего вообще могло не быть, поэтому Рогов воспринимал мир таким, каким он сейчас виделся из катящегося по рельсам трамвая. Усталый мозг отказывался, не хотел анализировать, делать выводы и прогнозы — он просто фиксировал картинки за окном и тут же сбрасывал их в отвал подсознания.

Случайные мысли цеплялись одна за другую, не оставляя следа и практической пользы. Почему-то вспомнилось: «Кесарю кесарево, а слесарю слесарево!»

Вагон подождал светофора на следующей остановке, хлопнул погнутыми дверями и покатился дальше, тренькая и переваливаясь с боку на бок. Поплыли мимо стеклянные, бесконечные ленты окон жилых кварталов, типовые универсамы, школы, кинотеатр.

Рогов помнил — когда-то он назывался «Веснушка». Виктор в детстве и ранней юности множество раз сидел в его темном, уютном зале. Что же тогда шло? «Зорро»… «Сломаная подкова»… Много было хороших фильмов.

Говорят, сейчас больше кино не крутят. Кончились утренники, затих ребячий шум и ворчание старой уборщицы в синем, выцветшем сатиновом халате… Только раз в неделю какая-то секта арендует зал для своих молебнов и проповедей.

— Жаль. Жаль, конечно, если правда.

Выплыл навстречу обшарпанный лайнер из стекла и бетона — здание Корабелки. Трамвай прошмыгнул мимо, как чумазый буксир под бортом океанского теплохода, робко тренькнул звонком, поприветствовал.

Виктор вышел на следующей остановке. Вдоль недавно прорытого, но так и не доведенного «до ума» канала углубился в парк, поднялся по тенистой аллее и очутился в квартале от своего дома.

«Вот сейчас приду, — подумал он, — и просто завалюсь спать. Выключу телефон, завалюсь на диванчик…»

— Привет, Рогов. А я тебя заждался. Ох, заждался! И не я один.

Виктор опешил. По телу его пробежала судорожная, холодная волна, отразившаяся в глазах непониманием и тревогой.

Прямо в лоб Рогову, снизу вверх, от бедра глядел вороненый ствол «макарова». Это, разумеется, исключало всякие возражения.

— В чем, собственно, дело? Что нужно-то от меня?

— Обьясню, — лицо участкового не выражало ничего, кроме серьезного и вдумчивого отношения к работе. — Обьясню! Только не здесь. Давай-ка отойдем…

В голосе и словах стоящего напротив человека Виктор не почувствовал ни злобы, ни даже законной радости удачливого ловца, на которого выбежал зверь.

— Куда отойдем?

— А куда хочешь, — продолжал удивлять участковый. — Хочешь, в кафе… Я бы, честно сказать, сьел чего-нибудь. А то ведь сутки тут из-за тебя толкусь, не жравши толком.

— В кафе? С этим? — Рогов кивнул на пистолет.

— Зачем граждан пугать? — Собеседник оглянулся и сунул оружие под мышку, в кобуру. — Мы же интеллигентные люди.

— А может, опять ко мне домой? — Бросил пробный шар Виктор.

— Нет, вот туда как раз нельзя! — Улыбнулся, будто остроумной шутке участковый. — Ни в коем случае нельзя.

Он ощутимо и настойчиво подтолкнул Рогова в плечо:

— Давай без глупостей? Пойдем. Нечего тут светиться. Сожрем чего-нибудь, посидим, покалякаем. Ты мне что-нибудь веселенькое раскажешь, потом я тебе…

— О чем рассказывать-то?

— Разберемся, Витя. Сам знаешь, есть о чем…

— Подожди, может быть…

— Не надо! Не надо кочевряжиться. А то ведь, ей-Богу пальну.

— Что же, — поверил Рогов. — Кочевряжиться не буду.

— И правильно. Сам же понимаешь, зла я тебе не желаю. Хотел бы повязать — повязал бы, «браслеты» в кармане.

— Нет проблем, Серега. Пока, правда, ни хрена не понятно, но пусть будет по-твоему.

И мужчины пошли, теперь уже рядом, в противоположном от дома Рогова направлении…

Зальчик на втором этаже торгового центра был размалеван «под кирпич»: над каждым столиком свое бра, стойка темного дерева, скатерти… Раньше здесь по выходным шумел довольно дорогой гриль-бар. Теперь шумит каждый день, но уже неизвестно что — какое-то не то питейное заведение средней руки, не то притончик сомнительный.

Едальня, одним словом… Главное, располагалась она совсем на другом конце района, у самого залива, и вероятность встретить здесь общих знакомых была тем самым сведена к минимуму.

Но все равно сели в самом темном уголке, за перегородкой. Участковый заказал «на двоих»:

— Не возражаешь, если угощу?

— Серега, вот теперь мне уже страшно, — хмыкнул Рогов.

— Почему?

— Такое начало… Не каждый ведь день старший лейтенант милиции обедом кормит.

— Капитан, — поправил участковый.

— Извини… Поздравляю!

— Спасибо, — рассеянно кивнул собеседник. Виктор подумал, что в штатском он выглядит таким же уверенным в себе, как и при милицейских погонах. — Что тебе взять?

Рогову было не до меню, он ожидал обьяснений, а потому только пожал плечами:

— Выбирай сам.

Для начала выпили по сто граммов водочки, закусили салатом из свежих помидоров, расслабились.

Потом участковый небрежно выкинул на стол несколько снимков:

— Глянь!

Виктор взял в руки фотографии, отшатнулся и выдавил из себя:

— Это не я сделал. Серега, это не я.

На верхнем снимке крупным планом было зафиксировано опрокинутое, в кровоподтеках и ссадинах лицо мертвого Пиккельмана.

— Верю, что не ты, — усмехнулся капитан милиции. — Даже не сомневаюсь! Но им-то не дакажешь…

Участковый неопределенно повел подбородком куда-то в сторону:

— Разве обьяснишь? Кстати, там, на складе, договорчик какой-то остался. На твое имя, свеженький.

— Ну и что?

— В момент убийства ты там был, доказано. Ты и еще… кто-то.

Помолчали.

— Я друга не могу сдать, Серега. Извини. — Рогов ещё чуть-чуть призадумался, и добавил:

— Пока не могу.

— А и не надо, — заверил его участковый. — Мне, собственно, дела нет, что там произошло и как… Плевать, понял?

— Не понял.

— В квартире у тебя опера сидят, из Главка. А мне приказано на всякий случай у дома караулить. И задержать, если что…

— Почему же не задерживаешь?

— Не верю. Не верю, что ты обратно на зону захотел.

— Я Пиккельмана не убивал, Серега, — повторился Рогов. — Клянусь, не я! Пальцем не тронул, он же старик все-таки.

Участковый нюхнул остатки водки в графинчике:

— А на Лиговском чего натворил? Морда разбита, машина тоже…

Виктор покраснел, вспыхнул, не зная, что отвечать.

— То-то, — капитан разлил ещё по пятьдесят граммов и приятельски хлопнул Рогова по плечу:

— Такие, брат, дела… Прямо, Голливуд!

— Что посоветуешь? С повинной идти?

— Не поможет. Судимый ты, упекут за милую душу. Без разговоров.

— Тогда что? В петлю?

Участковый, не чокаясь и не дожидаясь собеседника, осушил свой стакан:

— Бежать тебе надо. Исчезнуть, хотя бы на время.

— Куда?

— Куда глаза глядят, — мухнул рукой капитан, но тут же поправился. Но так, чтобы ни одна душа живая… Паспорт есть заграничный?

— Нету, — вздохнул Виктор.

— Плохо. Очень жаль.

— Да кому я там нужен-то, за этой самой границей? Денег нет, языков не знаю…

— Зато, здесь ты много кому понадобился! Даже слишком… Постой. А мать твоя где сейчас?

— На Украине, в Светловодске, — не раздумывая ответил Рогов, но тут же осекся и недоверчиво посмотрел в глаза собеседнику.

— Ты говорил, домик у вас там. Родня всякая, да? — Невозмутимо продолжил участковый.

— Ну, допустим. Так и есть. Но, Серега…

— Домик — это всегда хорошо. Домик, понимаешь… А на Украине вдвойне! Просто изумительно.

— Почему? — Хмыкнул Рогов, уже догадываясь, куда клонит капитан.

— Климат очень полезный. Для здоровья. Садик, огородик, сало с горилкой… Курочки кудахчут.

— Да я, если честно, не любитель.

— Придется полюбить, — назидательно поднял палец участковый. — Сейчас ведь Украина — что? Правильно, независимое государство. Самостийное! Хохлы от Москвы нос воротят, как черт от ладана. Все поделили: флот, деньги, кастрюли… Как говорится: сам не гам — и другим не дам.

— Ага, — припомнил старый анекдот про вагон яблок Рогов. — «Що нэ з'им — покусаю!»

— Вот именно. Решить вопрос, чтоб из «ближнего зарубежья», из СНГ преступника выдали — это проще с Израилем договориться, или даже с прибалтийскими странами.

— Да ты что? А по телевизору…

— Сказки. Для таких дураков, как ты.

Виктор не обиделся:

— Может, тогда действительно? Махнуть к матери?

— Пользуйся моментом, а то завязнешь по самые гланды. Пока суть да дело, пока ещё официально во всероссийский розыск не обьявили — чеши до этого самого Светловодска.

— Серега, слушай… А в поезде не нахватят? Не нарвусь на паспортный контроль?

Участковый помотал головой:

— В ближайшие дня три — нет. Пока подпишут, согласуют по инстанциям, ориентировки разошлют… Так что, как говаривал один мой знакомый старшина-гаишник, «ехай спокойно».

— Может, тогда на машине?

— На какой? — Удивился участковый.

— Ну, на «Москвиче» моем?

Собеседник опять развеселился, будто Рогов сказал что-то необычно смешное:

— Вот человек, а! Да как ты её забирать думаешь? Тачка же под окнами, а там тебя ждут-не дождутся… Враз завернут ласты, и мордой в пол. Желаешь?

Участковый согнал с лица улыбку и неожиданно твердо произнес:

— Чего, так и не понял, браток? Это же счастье твое, что на меня нарвался, а не на них!

— Нет, я понимаю… А квартира как же? Вещи?

— Опечатают. Не волнуйся, целее будет. Через какое-то время мать вернется, что надо вывезет. — Отодвинув в сторону блюдо с салатом, капитан принялся аппетитно обгладывать куриный окорочек, только что поданный официанткой. — Ешь, закусывай.

— Что-то уже и не хочется.

— Ешь! — Распорядился собеседник. И подмигнул:

— Тебе сила сейчас нужна, а то ведь не добежишь до границы-то! Свалишься от истощения где-нибудь в Белоруссии — под Гомелем, к примеру.

— Слушай, Серега… Сегодня какое число? Четное?

— Нечетное.

— Блин-н! А у меня поезд только по четным ходит.

— Днепропетровский? Через Кременчуг? — Прикинул капитан. — Да!

— Что же мне, на вокзале сутки ошиваться?

— Почему? Неужели пойти некуда?

— Некуда.

— И знакомых никого? — Недоверчиво поднял бровь собеседник.

Виктор припомнил Карлу, Ройтмана и ещё пару-тройку человек, но все это было не то:

— Знакомых полно. Но к ним лучше не надо. Опасно.

— А бабы нет? Такой, чтобы приютила, обогрела…

Перед глазами Рогова в полумраке мелькнуло лицо Дарьи:

— Знаешь… Есть такая!

— Хорошая? — Подмигнул приятельски участковый.

— Очень. Но как-то к ней…

Собеседник посмотрел на Виктора так, что тот ещё больше смутился и начал оправдываться:

— Нет, Серега, ты не думай! Она не по этой части.

— Да? — Хмыкнул капитан. — А по какой?

— Она проводница, на «Стреле» ездит, — сухо ответил Рогов.

— Ладно, не обижайся. А то сразу в амбиции… Я же ничего, просто так. Симпатичная?

— Во-о! — Однозначно выпятил большой палец Виктор. — Класс!

Мужчины заржали и потянулись за сигаретами. Рогов щелкнул разовой зажигалкой:

— Слушай, Серега. А ты действительно меня целые сутки прождал?

— Конечно. Наша служба и опасна, и трудна…

— И на первый взгляд, как будто, не видна… — подпел Виктор. — А если бы я не пришел сегодня?

— Значит, повстречался бы с другими ментами. Которые уж тебя точно бы в кафе не повели!

— Вот, — назидательно проговорил Рогов. — А некоторые ещё в судьбу не верят.

— И правильно делают.

— Почему? — Снова не понял собеседника Виктор.

— Чушь все это. Галиматья! Человек сам свою жизнь делает.

— А это все? — Рогов обвел рукой полутемный зальчик и остатки обеда на тарелках. — Это как обьяснишь?

— Чего пристал? — Возмутился участковый. — Никак!

— Нет, ты подожди… Согласись, что я мог бы и не прийти?

— Вряд ли. Рано или поздно поперся бы домой.

— Почему?

— Потому что — не убивал. И потому, что валенок… по жизни.

— Но ведь я появился как раз вовремя? И вышел прямо на тебя? Значит, судба!

Глаза человека напротив заметались в сомнении, он даже крякнул и недовольно поморщился:

— Судьба, судьба! Успокойся! Чеши лучше к бабе своей и сиди у нее, не высовывайся до самого поезда. А то неровен час… И помни, что я сказал.

Участковый встал, по-офицерски одернул пиджак и не прощаясь направился к выходу. Но не сделав и пары шагов обернулся:

— Уматывай отсюда, понял? А иначе, извини, заберу. Сам понимаешь, работа такая.

Он убедился, что сидящий за столиком Рогов все правильно понял и напоследок предупредил:

— Мы не виделись. Ты вообще сегодня в нашем микрорайоне не был!

Виктор покинул кафе через несколько минут: докурил, допил кофе, дождался сдачи с оставленных участковым денег и без стеснения ссыпал мелочь в карман.

Выпитая водка согревала душу, сытый желудок напоминал о себе приятной тяжестью и урчанием. Рогов мысленно, без сожаления попрощался с родимым домом. Потом представил себе старушку-машину — попрощался и с ней. Жаль было «Москвича», разворуют его без присмотра автомобильные воры, но своя шкура ближе к телу.

Виктора холодной волной окатило воспоминание о беде, которая прошла совсем рядом. А сколько ещё опасностей впереди?

Тревожные картинки вновь навязчиво закопошились в мозгу, словно муравьи перед закатом солнца. Куда сейчас? К Дарье?

А если дома нет? А если не примет? Примет… А от нее?

Рогов все ещё не до конца убедил себя, что вот-вот придется уехать, скрыться, исчезнуть из родного города — если и не навсегда, то на долгие годы.

Почему? Зачем? Хорошо, хоть документы при себе — паспорт, водительское удостоверение. Новую жизнь, конечно, с таким багажом не начнешь, но в Светловодске все же мать, родня…

Как им все обьяснить? Что сказать матери? Она вот-вот собиралась возвращаться, а тут на тебе — сын приехал, собственной персоной.

Сказать, что соскучился? Не поверит, пожалуй. Ну и что? Может, и придумывать ничего не надо? Мать на то и есть — поймет.

Туманно, муторно внутри, словно некий поганый гнус разьедает душу. Спрятаться, скрыться за бархатными шторами в доме у Дарьи, залезть под одеяло, укрыться с головой, а завтра… Завтра останется только сесть в поезд — и все, конец этой жуткой неправде и небыли.

Испуганная автомобильным гудком, поднялась с дерева, полетела, шумя крыльями и пронзительно голося, стая черных городских ворон:

— Кар-р… кар-р… кар-р-р!

Карла… Где же сейчас толстяк? В камере? Скорее всего… Ведь взяли же его менты! Взяли прямо там, во дворе. Конечно, старый друг уже раскололся и сдал Рогова с потрохами, но Виктор обиды на него не держал трудно по первому разу, уголовка и не таких ломала.

…Чем дальше распутывал Рогов клубок недавних воспоминаний, тем страшнее ему становилось и неуютнее.

Выбравшись из метро, он оказался на площади Восстания. Грандиозное здание Московского вокзала флагштоком упиралось в небо, часы на башне отмеряли уходящее время.

«Странная штука, — подумал Виктор. — Такой огромный город, а я последние дни только и делаю, что верчусь здесь поблизости».

Рогов замер перед светофором. На противоположном тротуаре тоже столпился народ — и сейчас люди с обеих сторон проспекта напоминали две рати, два воинства, разделенных между собой бурным потоком.

Вот сейчас автомобили схлынут, проспект обмелеет — и пешеходы бросятся навстречу друг другу, размахивая саблями, булавами и сумками «адидас»…

— Дарья? — Вдалеке, у аптечной витрины мелькнула знакомая копна волос и спина в полосатой кофточке.

Едва дождавшись зеленого сигнала, Рогов метнулся через дорогу. Постепенно прибавляя шаг, он вскоре просто побежал, расталкивая встречных и еле успевая извиняться:

— Даша!

Но расстояние между ними было ещё слишком велико, и за уличным шумом девушка просто не услышала оклика.

У Виктора закололо в боку, пересохли губы.

«Может, это бред? — Подумал он мимолетно. — Может, обознался? Просто похожая, мало ли таких ходит… Нет, не может быть».

В какой-то момент Рогов чуть не потерял недавнюю знакомую, но потом вновь увидел её, уже в нескольких метрах перед собой:

— Даша?

— Ты? Виктор…

— Слава Богу… — с трудом отдышался Рогов. — Как хорошо, что я тебя догнал! Как хорошо…

Девушка молча улыбалась, разглядывая его раскрасневшееся лицо.

— Торопишься?

Вместо ответа Дарья покачала головой и с чисто женской интуицией определила:

— Значит, не слишком удачно ты домой сьездил.

Рогов кивнул и потрогал намокший от пота ворот рубашки:

— Можно к тебе?

— Можно, — просто согласилась девушка. — На!

Она извлекла из сумочки связку ключей:

— Этот от входной двери.

— А ты? — Опешил Виктор.

— Мне в магазин надо. И ещё в пару мест, но тут близко.

— Может, лучше мне с тобой?

— Нет, — рассмеялась девушка. — Я, пожалуй, сама.

Ключи незаметно для Рогова перекочевали к нему на ладонь, но Виктор ещё пытался спорить:

— Слушай, но… Не боишься? А если я квартиру обнесу?

Дарья пожала плечиками:

— Значит, поделом мне, дуре… Адрес помнишь?

— Найду.

— Тогда иди, располагайся. Еда в холодильнике, посмотри там чего-нибудь, что найдешь.

— Да я, вообще-то, не очень…

— Как хочешь. Вернусь через час примерно, если не быстрее.

Через несколько минут Рогов был уже у знакомой парадной. Поднялся, мимоходом сунул руку в чей-то незапертый почтовый ящик и к собственному искреннему удивлению вытащил из него тоненький журнал в голубоватой глянцевой обложке.

Чужая почта Виктора не интересовала, но не пихать же её обратно? Отперев дверь квартиры, он бросил журнальчик на полку, разулся, снял куртку и босиком прошел к дивану…

Хозяйка вернулась почти через полтора часа.

— Долго ты.

— Заждался? — Дарья протянула Рогову сразу несколько полиэтиленовых пакетов, ручки которых уже вытянулись и грозили порваться под весом содержимого:

— Помоги! Отнеси на кухню, пожалуйста.

— Ох, ну и тяжесть… Как вы такое носите? А ещё говорят, что женщины — слабый пол.

С появлением Даши настроение у Виктора неожиданно поднялось. Он с интересом принялся наблюдать за тем, как хозяйка достает и выкладывает на клеенку овощи, мясо, консервы, бутылку водки, вино…

— Куда столько?

— Ну, как же! Теперь, как-никак, мужик в доме, — откинула челку со лба Дарья. — Верно?

Рогов кивнул и неожиданно для самого себя поцеловал девушку в тонкую, беззащитную шею:

— Верно.

— Подожди, дай, я хоть туфли сниму…

О серьезном Даша заговорила только под вечер:

— Что, плохи дела? Да, милый?

— Сваливать мне отсюда надо, — поделился Виктор. — Насовсем.

— Понимаю. Когда?

— Завтра.

Рогов помедлил, чуть склонил голову набок и спросил:

— Я переночую у тебя?

— Ради Бога! О чем ты? Конечно.

— Спасибо. Ты не думай…

— Я и не думаю, — погладила гостя по волосам Дарья.

— Никаких неприятностей! Искать меня здесь не будут, и вообще…

— Не распыляйся. Не надо. Куда поедешь?

Виктор на всякий случай пожал плечами:

— Пока не ясно. Видишь ли, я ведь не ехать собираюсь, а уезжать. А это, как говорится, две большие разницы.

— Не хочешь — не говори. Только выпендриваться не надо! — Отвернулась девушка.

— Ну зачем ты так? — Рогов ласково тронул её запястье. — Никаких секретов… Просто, ещё не решил окончательно. Скорее всего, рвану в Светловодск, к матери.

— А где это?

— Украина. Городок такой на Днепре. Пляж песчаный…

— Не слышала. Из больших городов есть там что-то рядом?

— Из больших? — Почему-то обиделся Виктор. — Есть, конечно. Кременчуг. Тоже не слышала?

— Кременчуг знаю, — успокоила девушка. — Поезд ещё такой есть, из Москвы. Мы в парке отстоя обычно встречаемся, он часа через полтора после прибытия нашей «Стрелы» отходит.

— Вот, в Кременчуг я и поеду, — определился Виктор. — А потом в Светловодск, там автобусом минут двадцать.

— Понятно, — вздохнула Дарья.

— Что тебе понятно?

— Понятно. Уедешь и забудешь.

— Нет, что ты, — засуетился Рогов. — Я позвоню! Как приеду, так и позвоню, обязательно… Кстати. Можно мне парочку звонков сделать?

— Ты сегодня меня достал своей скромностью, — фыркнула хозяйка и встала. Уже из коридора она крикнула:

— Можешь трепаться, сколько угодно!

Виктор замер над телефонным аппаратом. Завороженно глянул на поцарапанный диск, потом с осторожностью, словно опасаясь ожега прикоснулся к нему пальцами.

«Куда сначала? — Не мог решиться он. — Ройтману, денег на билет занять? Или Карле домой?»

Виктор с дрожью представил себе, как всего через несколько мгновений придется успокаивать мать приятеля, его жену… Как придется врать в оправдание, уверять, что ошибка очень скоро выяснится и Янчика отпустят…

— Стоп! — Споткнулся на неожиданной мысли Рогов. — Стоять!

Он вспомнил сегодняшний разговор с участковым. Тот заикнулся про то, что милиция знает: был ещё кто-то в момент убийства на складе с Роговым… Но кто именно — неизвестно! Значит, про арест Карлы не сообщалось? Как же так? Откуда тогда капитан знает о происшествии на Лиговском? Откуда?

«Разбитая морда, разбитая машина…» Виктор остолбенел, пытаясь собрать воедино кусочки мозаики:

— Да что за ерунда!

Он решительно, будто бросаясь головой в омут, набрал по памяти телефонный номер.

— Алле-у? Я вас слушаю, — после нескольких длинных гудков отозвался знакомый с детства голос Карлиной мамы.

— Это Виктор. Рогов…

Он был готов к самому худшему, но последовавшей на представление реакции не ожидал.

— А, Витенька, здравствуй. Давненько, давненько не слышала… обрадовалась собеседница. — Тебе Янчика позвать?

— Да, — сглотнул слюну Рогов.

— Сейчас, он в ванной. Подожди минуточку, уже идет…

Виктор не верил своим ушам, просто стоял и ждал, тупо глядя перед собой. Наконец, в квартире приятеля вновь отозвались:

— Виктор, это ты?

— Да, я.

— Как дела, старик? Ты откуда звонишь?

— Скажи сначала, что у тебя. Выпустили?

Карла замялся:

— Такая чертовщина приключилась… Понимаешь, побежал я тогда на стройку, отлить. Помнишь? Только пристроился возле кучи кирпичей, а тут менты. Как снег на голову! Наверное, тоже насчет того, чтобы поссать зашли… Короче, обступили, суки, со всех сторон: нарушаете, пройдемте! Я сначала по хорошему хотел — они ни в какую. Сволочи… А я помню ведь, что ты ждешь. Попробовал скандалить, а они мне руки завернули — и в машину.

— Прямо, кино, — отозвался без особого доверия Рогов.

— Ну так! — Возбужденно заголосил толстяк. — До сих пор не верится: менты, наручники… И кого — меня! Представляешь?

— Ты в курсе, что Пиккельман мертв?

Несколько секунд в трубке царило гробовое молчание, только потрескивало и пощелкивало что-то в мембране. Затем Карла принялся тараторить:

— Господи, какая неприятность! Кто же его так, а? Как же? Почему? За что?

Рогов слушал, но все ещё не понимал.

— Ты ведь помнишь, Витек! Мы с ним аккуратно, вежливо… Я его и не трогал совсем, только припугнул, да ладошкой, легонько… Помнишь?

— Помню, — отозвался Рогов. — Все помню!

Озарение накатило внезапно, вдруг:

— Все помню, сука! И как ты у Пиккельмана на столе, случайно вроде, договор с моей подписью оставил, и как ключики от машины нашел, которые старик и в глаза не видел… И как я машину неизвестно чью отбирал — тоже помню!

— Да ты что, Витек? Ты чего? — Верещал на другом конце линии перепуганный Карла. — Ты думаешь — это я? Что я мог такое?

— Ну, падла! Я только не пойму, Ян — зачем? За что?

— Подожди, не кипятись! Я приеду сейчас и все обьясню. Ты где? Адрес назови, я приеду… Так же нельзя! Я приеду…

— Не надо, — ответил Рогов и положил на рычаг трубку.

Обернулся:

— Вот, такие дела.

За его спиной тихо плакала Даша…

Глава 3

«Вот такие дела».

Лента магнитофона продолжила свой бесконечный бег, равнодушно фиксируя каждый звук, доносящийся из квартиры.

«Ну, что ты? Ну? Что?»

«Ой, Витя! Витенька…»

Аппаратура была очень качественная, поэтому голоса практически не искажались.

Снова заговорил мужчина:

«Не плачь, не надо… Ну что ты?»

«Мне страшно, Витенька,» — всхлипнула женщина.

«Не бойся. Все в порядке… У него нет АОНа, Карла не знает, откуда я звонил».

«Какой Карла?»

«Не важно… Хочешь, я сейчас уйду?»

«Нет!» — Женщина почти выкрикнула это слово.

«Они тебя не тронут… Они даже не найдут тебя, Даша. Ты только не рассказывай никому, и все будет в порядке, ладно?»

«Не уходи. Не уходи сейчас, пожалуйста!»

«Даша… Даша, милая! Даша…»

Курьев хмыкнул и поправил наушники:

— Ну-ну! Говори, родимый.

Но в следующие несколько минут установленные в квартире наверху радиомикрофоны доносили только стоны, пыхтение, скрип пружин и ещё какие-то не слишком приличные звуки.

— Во, дают, а? — Сам у себя поинтересовался Курьев и привычно поторогал шрам на щеке:

— Кролики…

Он даже почувствовал что-то вроде нормального мужского возбуждения, но без труда подавил в себе этот ненужный эмоциональный порыв. Ничего, придет его время!

Парню наверху завидовать нечего, тут ведь, как такси: счетчик щелкает, а в конце пути все равно придется рассчитаться. И чем дальше, тем дороже получается.

Сицилийцы говорят, что месть — это такое блюдо, которое следует подавать холодным.

Кстати… Под вечер действительно похолодало. Погода испортилась, начал накрапывать дождь, но это и к лучшему — меньше народу без дела шастает по улицам.

Курьев поежился, включил обогреватель:

— Так и простудиться недолго.

Машина, в которой он коротал уже не первый час, ничем не выделялась из доброго десятка ей подобных, припаркованных вдоль тротуара. Иномарка, конечно, но далеко не первой молодости… Темная, под цвет асфальта и привычной питерской погоды, с заляпанными номерами и антенной на заднем крыле.

Большое дело — мода. Несколько лет назад человек в наушниках посреди оживленной улицы вызвал бы законное недоумение прохожих и милиции. А сейчас, когда чуть ли не каждый второй горожанин не расстается с кассетным плэйером-«дебильником» ни днем, ни ночью — почему бы водителю средних лет не скоротать время ожидания под какой-нибудь «Сплин» или песенки Шуфутинского?

Для полной натуральности требовалось только время от времени потряхивать головой в такт несуществующей музыке и делать лицо попроще.

Курьев терпеливо вслушивался в стоны и поцелуи, доносящиеся из динамика. Квартиру обложили ещё до его возвращения с водной прогулки на форты — у Болотова вполне хватило людей и средств для того, чтобы плотно перекрыть наблюдением парадную с проходным двором.

На ближних и дальних подступах к «адресу» расположились мобильные группы резерва. Курьев знал расстановку сил и при желании мог связаться с любой из них, но пока необходимости не возникало.

Непосредственно в поле зрения находились только двое из задействованных в операции: коротко стриженый парень быковатого вида и девушка в кожаной куртке. Они сидели почти без движения, трогательно обнявшись под зонтиком, в окружении мокрых скамеек и луж уже часа полтора кроме них в скверике был только бронзовый грустный Пушкин.

Разглядывая парочку, Курьев с сожалением отметил, что молодежь в криминальных структурах подрастает хорошая, дисциплинированная, но без стиля и воображения. До настоящих профессионалов хотя бы ментовского «наружного наблюдения» ей ещё расти и расти.

Человек по прозвищу Куря припомнил сегодняшнюю встречу в офисе напротив Смольного. Ему даже толком не удалось доложить о том, что рассказал перед смертью полковник.

— Ясно, сынок… Потом! Это все потом.

— Когда?

— Сначала надо дельце одно до ума довести. Срочно!

Булыжник пребывал в каком-то необычном, несвойственном для него возбуждении, и Курьев даже подумал, что старый вор «под кайфом»:

— А где Валерий Николаевич?

Офис принадлежал одной из многочисленных то ли медицинских, то ли фармацевтических фирм Болотова, но самого хозяина на месте не было.

— Работает… Трудится!

— Он же сам меня вызвал сюда.

— Правильно сделал, — Булыжник вовсе не укололся и даже не обкурился анаши:

— Рогова повидать хочешь?

— Взяли? — Дернулся Куря.

— Нет. Но бабу, у которой он на хате переночевал, знаем.

Курьев побагровел:

— Говорит?

— Пока не спрашивали.

— Дайте мне её, с-суку!

Булыжник покачал головой — даже ему иногда становилось не по себе при взгляде в темные, чуть раскосые глаза собеседника:

— Рано. Вдруг вернется наш дружок?

Курьев потрогал шрам на щеке:

— Понятно… Где это? Куда ехать?

… Самое сложное было — дождаться, пока хозяйка выйдет из дому. Замок открыли почти мгновенно, ещё несколько минут потребовалось на то, чтобы «зарядить» квартиру техникой.

— Порядочек там? — Делая последнюю радиозакладку вполголоса спросил очкарик лет тридцати. — Раз, два, три…

— Нормально, — отозвался снизу, из машины Курьев.

Специалист захлопнул чемоданчик и вышел на лестничную площадку. Вместе с ним парадную тут же покинула группа прикрытия, состоявшая из вооруженных людей с подлинными удостоверениями федеральной спецслужбы.

С этого момента оставалось только ждать сообщений от тех, кто «вел» Дарью.

— Диспетчер! Это грузчики… — ожил вскоре динамик.

— Слушаю.

— У нас контакт. Мужчина.

— Приметы? — Курьев инстинктом охотника почувствовал близость удачи. Проверьте!

Но наблюдатели и сами уже сравнили оригинал с фотоснимком:

— Диспетчер, это он.

— Отлично. Держите плотно!

Вскоре последовало сообщение:

— Она что-то передала… Разделяются… Наши действия?

Можно было, конечно, продолжить работу одновременно по двум «обьектам», но Курьев не захотел рисковать:

— Переключайтесь.

— Понятно, диспетчер.

Рогова незаметно сопроводили до парадной:

— Дальше грузим?

— Нет, оставьте.

Когда Виктор сунул ключ в замочную скважину, на панели приборчика перед Курьевым вспыхнул рубиновый огонек. Завертелась лента магнитофона — в режиме записи и воспроизведения.

Впрочем, первая информация поступила не из квартиры, а с «точки» в соседней парадной. Наблюдатель сообщил:

— Хозяйка возвращается. Одна.

И лишь потом в наушниках раздались слова Виктора:

«Долго ты».

«Заждался? Помоги! Отнеси на кухню, пожалуйста».

… Силуэт у правого переднего окошка автомобиля Курьев увидел чуть позже, чем надо. Уверенная рука потянула дверцу к себе, и на сидение рядом с водительским опустился прилично одетый мужчина:

— Убери. Все равно бы не успел.

Курьев поморщился и снял палец со спускового крючка пистолета:

— Рискуете, Антон Эдуардович!

— Говорю: не успел бы…

— Я не об этом. — Курьев сдвинул наушники так, чтобы слышать собеседника, но при этом не пропустить что-нибудь важное из разговоров в квартире:

— Вдруг увидят нас вместе?

— Не увидят, — собеседник был спокоен:

— Болотов «трет» с азербайджанцами по поводу наркоты, Булыжник товарища Спиригайло поджидает…

— Зачем?

— Конкуренция, — пожал плечами Антон Эдуардович.

Они все понимали с полуслова — усевшийся рядом человек был такой же, как Курьев, только знал больше красивых, умных слов и носил рубашку с галстуком.

— Туда ему и дорога, старикашке…

— Ладно. Что там? — Антон Эдуардович показал на наушники:

— Только коротко. Самое главное.

Курьев доложил насчет Кременчуга, Светловодска и «Красной стрелы». Потом передал содержание разговора Виктора с Карлой.

— Все?

— Да. Если не считать, что он её уже второй раз по койке туда-сюда кувыркает. — Куря прислушался к ровному шороху в динамиках:

— Вот, закончили, вроде. Угомонились.

Антон Эдуардович понимающе осклабился:

— Тяжелое у тебя задание… Вредное для здоровья.

— Ничего. Пусть порезвится, недолго осталось!

Но собеседник опять заговорил серьезно:

— Потом перепишешь мне копию?

— Если получится. Сейчас все нервные стали, подозрительные — и сам Булыжник, и Валерий Николаевич. А я зазря рисковать не хочу, — честно признался Курьев.

— Тоже, в общем, верно. Значит, нервничают, говоришь?

— Да. И очень заметно.

— Чувствуют золотишко… Подожди еще, скоро этот «авторитет» расписной с господином Болотовым друг дружке в горло вцепятся!

— Послушайте… — Куря с холодной ненавистью посмотрел на окно Дашиной квартиры. — А почему нельзя просто взять эту парочку? Прямо сейчас? Жилы по одной вытянуть, пока не заговорят!

— Рано. Толку никакого не будет, я же обьяснял.

— Думаете, не расколется? — Упрямствовал Куря. — Да вы мне только его отдайте…

— Рано, — жестко повторил Антон Эдуардович. — Рано!

Потом улыбнулся одними губами:

— Подожди. Ты свое с него получишь. Сполна!

Хлопнула дверца, и Курьев снова остался один в машине.

«Даша?» — Ожили наушники.

«Что, милый?»

Голос Рогова звучал тихо, на самой грани чувствительности радиомикрофонов:

«Даша, я люблю тебя… Честное слово…»

Глава 1

— Тимурчик, ты уезжаешь куда-то?

— Да, мама…

В просторной, обставленной новой финской мебелью комнате сына царил беспорядок. Несколько костюмов были за ненадобностью разбросаны по креслам и дивану, на полу громоздилась какая-то обувь.

Вперемешку с видеокассетами лежало белье — свежее, заботлитво отутюженное материнской рукой, и грязное, требующее стирки.

Экран японского телевизора мерцая выплевывал из себя очередную порцию идиотской рекламы.

— «Орбит» с крылышками в одном флаконе!

— Что, сынок? Что?

— Нет, это я про себя, мама.

Пожилая, седая женщина замерла в дверях комнаты:

— Ты надолго, сынок?

— Не знаю! Нет… Дня на два, наверное.

Курьев в сердцах отшвырнул на кровать полураскрытую дорожную сумку и заметался:

— Ну, где же он? Ч-черт!

— Кто? — Засуетилась мать.

— Да радиотелефон этот чертов!

— Сынок, я его в секретер убрала… А то ведь, вещь дорогая, а валяется где попало.

— Мама! — Раздраженно произнес Курьев. — Сколько раз я тебя просил: не трогай… Не трогай ничего из моих вещей!

— Не буду, сынок, не буду…

Но Тимур уже не слышал её. Пробежавшись пальцами по кнопкам, он нетерпеливо дожидался длинных гудков.

— Мн-да? — Отозвался телефон голосом уверенного в себе мужчины.

— Валерий Николаевич? Это я.

— Слушаю.

— Вы меня узнали? Можете отвечать?

— Разумеется. Говори.

— Я хочу уточнить… — Курьев прошел мимо матери в коридор и даже прикрыл ладонью трубку:

— Налегке поедем? Или как?

— Никаких «или как»! — Отчеканил Болотов. — Понял?

Оба понимали, что имеется в виду: последнее время Курьев почти не расставался с пистолетом, привык к нему, и теперь без оружия чувствовал себя полуголым. Но на этот раз, видимо, придется оставить «ствол» дома тон шефа служил лишним тому подтверждением.

— Понял, Валерий Николаевич! Извините.

— Запомни, мы — друзья, свои в доску. Никакого рыка, никаких предьяв и наездов, все чтобы чинно-благородно, с улыбочкой…

— Постараюсь.

— Надеюсь, собрался уже?

— Сейчас выхожу. Минут через пять.

— И ещё одно… — сделал паузу Болотов. — Без глупостей!

— Хорошо. Конечно.

— Не опаздывай. Ладно, увидимся.

— Да, до встречи… козел старый!

Последние слова Тимур Курьев добавил, разумеется, уже отключив радиотелефон. Он повертел трубку в руках, потом отложил в сторону:

— Мама?

— Что, сынок?

— Если кто по этой штуке звонить будет — ты не отвечай. И двери никому открывать не надо, ладно? Сейчас время такое пошло, неспокойное. Да и вообще…

— Хорошо, сынок. Хорошо.

Женщина с боязливым уважением дотронулась до «нокии»:

— Может, выключишь его пока?

— Нет, нельзя. Не стоит. У меня тут определитель номеров с памятью, вернусь — узнаю, кто звонил.

Только сейчас он заметил, что мать потихоньку всхлипывает:

— Ну зачем ты? Зачем? Я же не надолго, не на край света… Так, по работе! В командировку.

— Будь поосторожнее, сынок.

— Ой, о чем ты! — Спрятал глаза Курьев. — Я туда и обратно, только бумажки всякие в Москву отвезу — и все…

— Тимурчик, ты только из поезда на станциях не выходи, а то отстанешь еще! И воду в вагоне не пей, в ней одни микробы.

— Мам-ма! — Застонал Курьев.

— Деньги припрячь хорошенько. Если спать ляжешь, сунь их под подушку, так надежнее. Из-под подушки не упрут!

— Не беспокойся, мама. Я уже давно не маленький.

— Для матери ты всегда маленький… На, вот!

— Что это? — Курьев взвесил на руке плотно упакованный в целлофан сверток.

— Тут тебе покушать, в дорогу.

— Ну, зачем… — смутился сын.

— Денежек-то хватит, Тимурчик?

— Хватит! Я командировочные получил, да ещё кое-что директор выписал. Под отчет, на непредвиденные расходы.

— Видать, хороший человек? Заботливый.

— Нормальный, — поморщился сын. — Обыкновенный мужик… Просто так положено.

Курьев сделал вид, что целиком занят дорожной сумкой.

Мать была единственным по-настоящему близким и дорогим Тимуру человеком. Необходимость лгать ей сильно угнетала, но что поделаешь? Больное сердце, неврозы… Да и вообще!

Ну как обьяснишь матери, что сын её вовсе не работник отдела сбыта фабрики, к примеру, «Красный лапоть» — а совсем наоборот? Что Тимур, вобще-то, людей убивает? Грабит их, калечит?

Что он — обыкновенный бандит средней руки, а уродливый шрам заработал не в стенах инструментального цеха, в вечернюю смену, а на улице, в темной подворотне. И что в «производственной травме» повинна вовсе не вылетевшая из патрона токарного станка заготовка, а стальной клинок ограбленной жертвы…

— Осторожнее, сынок, ладно?

— Хорошо, мама. Постараюсь!

Тимур торопливо, на ходу чмокнул мать в подставленную щеку и выбежал из квартиры…

Если, скажем, себя не жалеть, и обвеситься с ног до головы тяжеленными, набитыми до отказа хозяйственными сумками — а затем хорошенько оттолкнуться задницей от захлопнувшихся дверей трамвая номер двадцать пять, следующего не туда, а обратно… Если проделать над собой такое, то сразу же, как на крыльях, перелетаешь Лиговку и вливаешься в пеструю вереницу бредущих вдоль набережной Обводного канала граждан.

Некоторые из прохожих курят сигареты и папиросы. Но окурков в воду не бросают. Впрочем, даже если и захотелось бы им проделать подобное безобразие — никак! Отгорожен канал от людей широкой, выщербленной полосой асфальта, по которой нескончаемым и неустанным потоком течет в одном направлении с пешеходами городской транспорт.

Омерзительное зрелище…

Часть путников непременно сходит с дистанции у автобусного вокзала. Они торопливым ручейком вливаются в серое и невыразительное здание, а оставшимся приходится одолевать Новокаменный мост.

Впрочем, большинство пешеходов этого моста просто не замечает, с ходу ныряя под путепровод и поднимаясь чуть вправо, наискосок — в своеобразный, регламентированный, замкнутый мир вагонной части, обслуживающей Московское направление железной дороги.

Огромная территория, расчерченная паутиной стальных путей, вереницы пассажирских составов, административные здания в два ряда и скамеечки между ними…

Cкамеечки белые, пластиковые, удобные — демонтированные со старых электричек. Но примечательны они вовсе не внешним видом, а тем, что в хорошую погоду на них и возле них собирается служивый железнодорожный люд.

В основном, это проводники пассажирских вагонов. Изредка мелькнет бригадир поезда, ещё реже — начальник рангом повыше. Неподалеку покуривают обычно грузчики, кладовщики, уборщики, слесаря, электрики. Отдельной стайкой жмется персонал бухгалтерии…

А вокруг, на почтительном расстоянии обитают бомжи. Клянчат что-то, копошаться в мусорных баках, метр за метром, как минное поле, обследуют железнодорожное полотно. Надеются: авось, на глаза попадется что-нибудь ценное — монетка там, к примеру, или сережка золотая. Чаще, конечно, ни того, ни другого, одно дерьмо…

Вагонная часть депо.

В отделе кадров, ровными строчками на казенных бланках — тысяча человек, во всех подробностях.

Система. Государство в государстве, ячейка общества. Почти семья… Тысяча человек: кто-то уживается в ней и остается до конца, кто-то вылетает, не успев прочувствовать, понять дух и букву её писаных и неписаных законов.

Тысяча человек, столько же судеб. И в то же время — одна судьба, общая. Как общий вагон — кому-то досталось место получше, кому-то похуже, но глядишь, по дороге разговорились между собой, обустроились, пообтерлись…

— Рая, Раечка!

— Чего?

— Ты «девятку» мою не видела?

— Кажется, на мойку потащили, в РЭД.

— Ах, мать её, перемать ее! Замоталась со сменой белья. Теперь вот ждать придется.

— А ты не жди, Валюш! Пошли ко мне на вагон, чайку попьем. Я тебе чего расскажу-то… Кузмич наш вчера, слышала?

— Нет. А ты теперь на каком?

— На «тридцать пятом» сегодня поеду. Видишь? Вон, на третьем пути стоит.

— Ох, и сраный же поезд, — сочувствует Валя. — Вагоны дрянь, развалюхи…

— А что поделаешь? Послали.

— Ну, и ты бы послала! Тех, которые тебя на него послали.

— Ага, скажешь тоже! Я их, а потом они меня — насовсем?

— Ох, давно я тебя не видела, Раечка! — Валентина обняла подругу за плечи. — Все такая же…

И обе немолодые уже, но бойкие и веселые толстушки в синих форменных юбках и рубахах побрели, спотыкаясь о шпалы, «на вагон». А чуть погодя задымится в служебном купе невесть какого сорта чаек, зашушукаются они, захохочут, обсуждая, что же там такое опять отчебучил вчера «их» Кузмич.

… Дарья остановилась возле выкрашенного в фирменный красный цвет вагона и подняв с земли камешек постучала условным кодом в металлическую дверь.

— Твой? — Поинтересовался Виктор.

— Нет. Мой — следующий.

Рогов вопросительно вскинул брови:

— А чего мы сюда?

— Мой же заперт изнутри, — без раздражения, как несмышленому ребенку пояснила девушка. — Как же мы в него с улицы попадем? Придется через этот идти, если, конечно, пустят.

Она прислушалась, но беспокойство было напрасным. Внутри вагона раздались приближающиеся шаги, затем щелкнул замок:

— Привет, Даша! — В проеме стоял заспанный и помятый парняга лет двадцати семи:

— Умаялся за день. Сплю… Так что, давайте быстрее.

В полутьме переходной площадки Дарья трехгранным ключом отворила дверь и пропустила Рогова вперед:

— Милости прошу!

— Да-а, — присвистнул Виктор, ощупывая глазами внутреннюю отделку вагона «СВ». — Ни фига себе! Прямо, «Астория» на колесах.

— А ты в «Астории»-то был хоть раз? — Снисходительно улыбнулась проводница.

— Нет, — признался честно Рогов. — Только в кино видел.

Взгляд его заскользил вдоль сверкающего никелем и полировкой, устланного коврами коридора, цепляясь за все неожиданное и необычное. На стенах, покрытых бежевым пластиком, развешаны в горшочках декоративные цветы, специальные полочки заполнены свежей прессой. В купе «на двоих» вместо привычных полок — мягкие диваны, заранее застеленные новым, накрахмаленным бельем. По-домашнему сбиты подушки, на столиках — чистые кофейные чашки и минералка.

Откуда-то сверху послышался легкий щелчок автоматики, а затем ровное, ненавязчивое гудение.

— Вентиляция? — Понимающе кивнул Виктор.

— Нет, — ответила Даша все с той же снисходительной улыбкой. — Это холодильник.

— Да ты что! — Удивился Рогов. — Вот так сервис…

— А как же иначе? У нас же пассажиры — все сплошь иностранцы, знаменитости, депутаты.

— Ясно, — вздохнул Виктор. — Простому смертному сюда не попасть. Если он, конечно, не уборщик.

— Ну, почему же…

— Ага. Станут у нас для обычных токарей и доярок холодильники в купе пихать!

— Глупости. Ехать в «СВ» может кто угодно, билеты в кассе продаются без проблем. Если, конечно, они по карману.

Виктор хмыкнул:

— И сколько же вся эта красота стоит?

— В одном направлении? Ну, наверное… — прищурилась Даша. — Наверное, на Украину туда и обратно простым вагоном сьездить дешевле обойдется.

— Круто, — вынужден был признать Рогов. И внезапно призадумался, усевшись на край одного из застеленных диванов.

Даша опустилась на корточки, прямо напротив. Посмотрела в глаза:

— Ну, что? О чем печалишься?

— Ты же знаешь.

— Не надо, Витя. Не думай пока про это! С бригадиром договорюсь, он разрешит — сьездим в Москву, вернемся… У меня как раз получка будет, я тебе одолжу на билет до Кременчуга, и вообще… Как бы ты без денег на Украину покатил?

— Не знаю, — пожал плечами Виктор.

— Вот видишь, — Даша прильнула грудью к его коленям.

— Все правильно. Хотя… Спасибо тебе за заботу, но понимаешь — как-то неловко. Неудобно мне!

— Перестань. Я же тебе не милостыню подаю! Приедешь, устроишься тогда и отдашь долг. Вышлешь по почте, ладно? А может, я и сама приеду, у меня отпуск скоро.

— Ну, если приедешь… Тогда я согласен: давай!

Виктор прикоснулся к коленям девушки и тут же полез выше.

— Ты чего? Сдурел, что ли? — Отшатнулась Даша.

— А что такое?

— Да в любой момент зайдет кто угодно! — Она поднялась и окатила Рогова нарочито суровым взглядом:

— Ты мне это брось… В дороге — чтоб ни-ни! У нас такое не практикуется, понял?

— Понял, — с сожалением убрал руки Виктор. — Печально… Такие диваны шикарные и — не практикуется?

— Делом лучше займись, — подбоченилась девушка. — Дармоедов я возить не намерена, так что впрягайся-ка в работу!

— А чего делать-то? — Немного растерялся Рогов. — Я завсегда пожалуйста, но, извиняюсь, кроме как по селектору выступить с руководящими указаниями ничего в вашем хозяйстве не понимаю.

— Тоже мне, диспетчер нашелся! — Фыркнула Даша. — Пылесос видишь? Вон, за щитом… Пропылесось ковры в купе и в коридоре, потом титан затопишь.

— А ты?

— А мне, извини за откровенность, себя надо в порядок привести. В уборную сходить, подкраситься… Проводники — они ведь тоже люди!

… В двадцать три часа с минутами фирменный поезд «Красная стрела» подкатился к перрону Московского вокзала. Репродукторы наполнили воздух звуками душещипательной мелодии, и состав замер.

Как по команде, одновременно распахнулись двери, из которых в вечерние сумерки высыпали проводники. Отерли поручни и застыли в ожидании пассажиров — вышколенные, чистенькие, с приветливыми плакатными улыбками на лицах.

А народ уже повалил к вагонам.

Привычная публика — в основном, дородные, холеные мужчины и женщины, не обремененные поклажей. Некоторые немного навеселе: оживленно прощаются, шумят, целуют друг друга и жмут руки остающимся.

Иные, наоборот — суровые, деловитые, преисполненные чувства собственной значимости. Такие широкой, уверенной походкой минуют перрон и тут же исчезают от людских глаз за распахнутой дверью.

Редкой экзотикой тут и там мелькают эстрадные знаменитости и звезды киноэкрана. Странно, они вовсе не смотрятся чужаками среди респектабельных деловых господ, придавая образу «Красной стрелы» некий шарм и дополнительную престижность.

— А это кто? В черном?

— Костя Кинчев, — подтвердила догадку Даша.

— Ни фига себе…

Виктор смиренно стоял за её спиной и таращил ошалелые глаза на шествующих мимо знаменитостей.

Знаменитости вели себя, как простые смертные, и даже время от времени кучковались на посадке, образуя перед вагонами целые созвездия. Виктор и раньше видел их, почти всех — но это происходило либо дома, у телевизора, либо в зрительном зале. А чтобы вот так, запросто…

— Добрый вечер!

— Здравствуйте.

Из-за спины здоровенного темно-лилового негритоса вынырнул Шевчук. Протер платком линзы массивных очков, достал билет и протянул Дарье. Та кивнула, мельком взглянув на пропечатанные компьютером строчки:

— Проходите пожалуйста. Пятое место…

Еле заметно поддернув джинсы, Шевчук занес ногу, чтобы исчезнуть в тамбуре — но замешкался, встретившись взглядом с Виктором. Впрочем, спустя мгновение знаменитый рок-музыкант уже был внутри.

— Что это он? — Даша обернулась к Рогову.

— Не знаю, — покачал головой Виктор.

— А вы похожи. Очень… Нет, правда!

Но Рогов предпочел отшутиться:

— Ага. Мне бы ещё очки, как у него.

Следующим к вагону приближается некто — помощник депутата. Он так и представляется, слащаво улыбаясь: помощник депутата Государственной Думы такой-то…

И зачем-то сует сначала Дарье, а потом Виктору свои визитные карточки:

— Прошу!

Виктор как-то так сразу решает набить ему морду, но подходящего случая по пути не представляется. И в конце концов, уже утром, в столице, слуга народа вместе с нею, заспанной и нетронутой, выскакивает из вагона, на ходу одергивая пиджачек…

В целом, ночное путешествие из Петербурга в Москву прошло спокойно если не считать пары разбитых по неосторожности чашек, да украденной кем-то из пассажиров льняной простыни.

А вот в соседнем вагоне, у того рослого проводника, который перед поездкой пропустил Дарью с Виктором, без приключений не обошлось, даже милицейский наряд вызывали.

Некто, перевозил в столицу деньги. И не то, чтобы сумма оказалась так уж велика, но меры предосторожности были им приняты все, что называется, «как в книжке пишут». Имелся добротный металлический кейс с кодовым замком, огромный газовый «ствол», наручники. Но вот горе — бедняга так испереживался в дороге, таких страстей напредставлял, что под утро, нажравшись для храбрости водочки до невменяемого состояния не чемоданчик пристегнул к себе, а себя самого надежно присобачил наручниками к столу.

А ключ, естественно, куда-то делся… В общем, пришлось обыкновенной ножовкой по металлу выпиливать из купе здоровенную стойку-железяку, с которой господин и удалился — впрочем, возместив ущерб и сполна оплатив причиненные хлопоты.

… По прибытии в парк отстоя, поездная бригада дружно отхохотала над инцидентом на утренней «пятиминутке» и разбрелась по своим вагонам заниматься уборкой.

Полетел в баки всяческий хлам и мусор: забытые кем-то носки, бумажки, пустая и не подлежащая сдаче стеклотара… Надсадно загудели пылесосы, загремели ведра.

— Под диваном покачественнее, — распоряжалась Дарья. — Если проверяющие припрутся, обязательно туда морду сунут.

— Понял, шеф! — Отозвался Виктор, отжимая старую половую тряпку.

Впервые за последние дни он чувствовал себя в полной безопасности. Настроение поднималось, как на дрожжах. Все вокруг радовало, доставляло удовольствие: и вид раскрасневшейся, румяной Даши с закатанными по локоть рукавами, и не похожий ни на что силует высотного здания за окном, и даже плещущаяся в ведре теплая вода.

— Слушай, может, прошвырнемся по Москве? — Спросил Рогов, когда уборка закончилась и вагон принял подобающий вид. — Любопытно, все-таки! Кремль посмотреть, Красную площадь, Мавзолей…

— А ты не был ни разу?

— Только проездом.

Даша наморщила лоб:

— В Мавзолей ты сегодня не попадешь. Суббота, народу пропасть.

— Неужели? До сих пор?

— Еще больше, чем раньше, — отмахнулась девушка. — Писали ведь, что скоро Ильича закопают, вот все и торопятся поглазеть.

— Ладно, — решил не настаивать Рогов. — К вождю мирового пролетариата ломиться не будем.

Однако, переспектива провести целый день на железнодорожных путях не прельщала:

— А как насчет того, чтобы просто прогуляться? Какую-нибудь сокровищницу культуры посетить…

— Витюша, милый! — Взмолилась Дарья. — Сходил бы ты сам, а? Я целую ночь не спала, веришь — глаза слипаются.

— Ну, во-от, — шутливо протянул Рогов. — Начинается.

— Что такое? — В голосе девушки послышалась тревога.

— Полы мыть — сам, в Мавзолей — сам, на выставку — сам… «В вагоне не практикуется» — тоже, так сказать, сам?

— Виктор! Ты меня пугаешь.

— Шучу, шучу, — Виктор выставил вперед ладони:

— Видишь? Волосы не растут.

— Ну и что?

— А то, что у тех, кто «сам», у них ладони шерстью покрываются!

— Да ну тебя! — Покраснела Дарья. — Несешь всякую чушь… Не понять, когда серьезно, а когда треплешься. Вали, давай! К Ленину. Я спать ложусь.

— Ну, Да-аша… — состроил жалкую физиономию Рогов. — Ну прогуляй меня по Москве, а? А то вдруг заблужусь?

— Не заплутаешь, — отрезала девушка.

— А вдруг?

— В крайнем случае, к любому дяденьке-милиционеру подойдешь, он обьяснит. Все, хватит! Я ложусь, а ты чеши, покоряй столицу.

И Дарья, опережая все возражения, задвинула перед самым носом Виктора дверь служебного купе.

Глава 2

— Арбат… Арбат! — Зло бубнил под нос Рогов, петляя по бесконечным московским закоулкам и бульварам. Надписи на табличках Виктор, конечно, читал, но всуе — в памяти они не оставались и вылетали из головы за ближайшим углом.

— Где же, блин, Арбат этот?

Неизвестно почему бытует в провинции мнение, что все московские дороги ведут либо на Красную площадь, либо на Арбат — но ни того, ни другого Виктор пока на своем пути так и не встретил.

Пару часов назад, когда Дарья наотрез отказалась сопровождать его по столице, Рогов решил проявить характер:

— Ну и пожалуйста… Счастливо оставаться.

Девушка демонстративно засопела, отвернувшись к стенке.

— Спи спокойно, дорогой товарищ!

Заперев вагон Дашиным трехгранным ключом-«специалкой», Виктор кряхтя перелез через невысокий заборчик, отделявший парк отстоя от всего остального, не имеющего отношения к железной дороге, человечества. И сразу же очутился лицом к лицу с шумным, бестолковым и суетливым городом.

Куда ни глянь — везде была Москва.

Красивая… Многоязыкая, высокомерная и недоверчивая, ветхая и юная, грязная по-азиатски — и в то же время вычищенная до показного, парадного блеска.

Мос-ква. И все тут! Центр вселенной, свет клином…

Кружок на карте мира.

И кружок этот где-то мягким, тончайшим волоском прорезает улица по имени Арбат.

— Да где же, в конце концов? — Рассердился Виктор. — Где он?

От посещения всевозможных оружейных палат, кладовых, картинных галерей, выставочных залов и тому подобного Рогов отказался сразу.

Во-первых, потому что любой музей теперь намертво ассоциировался у него с Пашкой Ройтманом и славными пограничными войсками.

Во-вторых, входной билет куда бы то ни было стоил денег. Не слишком много, но и такая сумма превышала скромные финансовые возможности Виктора.

А в-третьих… Впрочем, хватало и указанных выше причин.

Для выполнения культурной программы-минимум Рогов посчитал достаточным посещение Арбата. Захотелось окунуться, пусть и не с головой, но хотя бы по пояс, в мир художников, поэтов, театральной богемы и воров-карманников.

Вот только даже до этой цели добраться все никак не удавалось. Зато, как незыблимый ориентир, постоянно маячила перед глазами далекая Останкинская телебашня. То справа, то слева, то вообще где-то впереди…

Отчаявшись, Виктор метнулся навстречу какому-то прохожему:

— Вы не подскажете… Извините!

Мужчина, видимо, не расслышал.

— Эй, пузатенький! — Уже раздраженнее окликнул Рогов.

— Да-да? — Встрепенулся тот и забуксовал на полушаге.

— Простите, как бы мне на Арбат? Пол дня плутаю, а…

Незнакомец выслушал, кивнул и оживленно размахивая ручками затараторил:

— О це, слухай сюды! Пидышь видыль, в утой закуточек…

Виктор мало что понял из сочного украинского говора, но все равно обрадовался: хорошо хоть, что прохожий оказался не каким-нибудь японцем или немцем.

— Спасибо, батя. Пока!

Свернув в указанном направлении, он попал в неприметную, извилистую улочку, каких никогда не встретишь на Неве. Приземистые домики дореволюционной постройки, скудная городская зелень, дворы, скверы и детские площадки с качелями.

«Проход закрыт!» «Не курить!». Внезапно Рогов уперся прямо в неказистый дощатый забор, увешанный множеством предупредительных табличек и знаков:

— «Земляные работы»… Ну, мать его так!

Возвращаться не хотелось.

Виктор выругался, сплюнул под ноги и приступил к поискам прохода. Не обнаружив ничего похожего на калитку или ворота, он решительно дернул криво прибитую доску и полез в образовавшуюся щель.

За забором никаких признаков ведения земляных работ заметно не было. Напротив, посреди небольшого уютного тупичка красовалась укутанная в строительные леса церквушка.

Вся она, от невысокой оградки до куполов, была настолько неожиданна и в то же время уместна здесь, среди зеленеющих тополей, что Рогов даже присвистнул:

— Красота…

Не сразу, чуть погодя, он заметил сидящего на деревянном порожке церкви мужчину в выцветшей, но все ещё похожей на воронье крыло рясе. Человек благодарно щурился на ласковое полуденное солнышко и при этом вздыхал то и дело — молясь, очевидно, святым небожителям.

Однако, судя по всему, святые не откликались.

Что-то их смущало. Может быть, длинные, спадающие до плеч сальные волосы? Или грязные кеды, торчащие из-под краев черной материи? Вообще, вид у мужчины был неопрятный и неприятный, духовному пастырю явно не подобающий.

Заметив в свою очередь Рогова, он недовольно крякнул. Потом приосанился и посмотрел на незваного гостя с каким-то торжественным и, даже, пожалуй, злобным выражением:

— Изыди!

— Да я, батюшка…

— Изыди, говорю. Храм здеся! Строительство.

— Какой храм-то? — Попытался проявить интерес Виктор.

— Спаса-на-Крови! — Рявкнул Собеседник.

— А Арбат где? — Не нашел вопроса лучше растерявшийся Рогов.

— Арбат… Арба-ат? — Нахмурился человек в рясе. — Ристалище сатанинское? Предано анафеме, понял? И все, кто тама, и все, кто встречи с ним ищет… Анафема!

Пахнуло водочным перегаром, и Виктор даже отшатнулся — но в этот момент откуда-то сверху позвали:

— Митька? Ты где?

Рогов поднял глаза.

Над перилами колоколенки нависала чья-то голова, покрытая сложенной из газеты треуголкой:

— Митька! Куда пропал-то? Кончай обедать!

Собеседник Рогова покосился наверх, но не ответил.

— Тащи давай белила, кисти… Работать будем, нет?

— Изыди, понял?

— О-о, — укоризненно произнесла голова. — Да ты, вижу, набодался уже? Рясу хоть сними! Не ровен час, отец Игорь явится… Вот, уж он тебе задаст!

Упоминание неизвестного Виктору батюшки возымело эффект. Самозванец нехотя, бормочя под нос что-то злое, стянул с себя священническое облачение и оказался одетым в измазанный краской малярный комбинезон:

— Поду-ум-маешь…

Не обращая больше внимания на Рогова, он качнулся разок и полез по стеночке внутрь.

— Тьфу ты! — Сплюнул под ноги Виктор. Потом сообразил, что делает что-то не то и виновато перекрестился:

— Прости, Господи…

— А вам чего надо-то? — Поинтересовались сверху.

— Арбат ищу, — без особой уверенности ответил Рогов.

Он выслушал обьяснения человека в газетной треуголке, взглянул на часы и со странным облегчением понял, что времени на дорогу туда и обратно уже не остается:

— Спасибо. Я, наверное, в другой раз…

Протиснувшись через щель между досками, Виктор поплелся в парк отстоя вагонов.

Настроение опустилось в нейтраль и грозило упасть ещё ниже:

— Храм — на крови? Нелепо. Не может такого быть.

А тут ещё этот липовый «батюшка» с пьяной рожей… Рогов туманно припоминал сбивчивые, случайные рассказы отца о прадеде-священнослужителе. Вот это, говорят, действительно был подвижник!

Где-то дома, в старых альбомах, завалялась давно пожелтевшая фотография: Крестный ход, ещё задолго до революции. Во главе — сам прадед в праздничном облачении. Икона…

Кажется Матерь Божия? Разглядеть толком трудно — фотографическое изображение выцвело, бумага покрыта паутинкой мелких трещин и кое-где даже облупилась.

… Прежде чем пересечь бульвар и оказаться на территории резерва, Виктор купил пучек редиски и пачку сигарет. Денег хватило в обрез — больше они ни карман его, ни душу не обременяли.

«Стрелу» за время отсутствия Рогова отогнали на другой путь, так что состав пришлось подождать минут сорок.

Солнце уже сползало к горизонту, подкрашивая розовыми тонами металлические крыши соседних со станцией домов. Одинокая, молоденькая березка, вцепившаяся корнями в шлак железнодорожной насыпи, покачивала ветками на ветру — словно прощалась с Роговым.

Вокруг суетились и громко чирикали столичные воробьи.

Сидя на теплой бетонной плите, Виктор услышал справа от себя характерный скрежет:

— Ну, вот и все.

Подавали «Красную стрелу». Рогов поднялся:

— Встреча была коротка… Счастливо тебе оставаться, Москва!

… Поезд мчался в сторону северной столицы, с бешеной скоростью нагоняя время. Пенять на железнодорожников не стоило — из расписания «Стрела» выбились по вине одного-единственного забывчивого пассажира.

Конечно, со всяким может случиться.

Ну, оставил человек на рабочем столе какие-то жизненно важные документы! И теряет без этих бумажек всякий смысл его командировка — так что? Извинись. Сдай билет и кати себе следующим ночным поездом, пусть не таким престижным и скорым.

Так, собственно, и поступио бы подавляющее большинство граждан.

На беду, однако, забывчивый пассажир оказался какой-то кремлевской шишкой — а потому, пришлось просто-напросто задерживать состав.

Правда, не надолго, всего на четверть часа — пока не вернулся потный от усердия министерский холуй с драгоценной папкой под мышкой. И только тогда высокопоставленная особа, запивая валокордин боржомом, соизволила одобрить отправление…

За окном мелькали ночные огни полустанков, поселков и городов. Можно было подумать: поезд просто несется в черном тоннеле метро, оставляя за собой лампочки дежурного освещения.

Лишь изредка, у-у-кнув, проносились мимо встречные локомотивы.

Хвостовые вагоны «Стрелы» швыряло из стороны в сторону так, что, казалось, они оторвутся вот-вот и вылетят под откос кучей искореженного, дымящегося металла.

Слава Богу, Рогов оказался примерно в середине состава. Ему лишь разок пришлось сбегать в хвост, передать от Дарьи записку проводнице — и Виктор тут же сиганул обратно, мотаясь от стенки к стенке с неимоверной руганью. Сдерживаться нужды не было — грохот во время движения стоял такой, что Рогов не слышал даже самого себя.

Стараясь по возможности никого не задеть, Виктор протиснулся между бодрствующими в коридоре его вагона пассажирами и вошел в служебное купе:

— А вот и я. Не ждали?

— Передал? — Оторвалась Даша от приготовления кофе.

— Так точно!

— Спасибо, Витюша… Понимаешь, ерунда какая — не могу по внутренней связи дозвониться. Наверное, опять переговорник полетел.

— Ну, так вызови электрика.

— Учи ещё меня! — Хмыкнула Дарья. — Два дня на вагоне, а туда же… грамотный. Помоги лучше кофе разнести, а то я забегалась совсем.

— Будет исполнено-с… — Виктор принял подобострастную позу:

— В лучшем виде-с! Еще что прикажете, Дарья… э-э-э… извините, не осведомился, как по отчеству?

— А не мешало бы, молодой человек, — шутливо сдвинула брови девушка. Отчество, как у тебя — Дмитриевна.

— Какое совпадение… Что ж, Митревна, приказывай. Распоряжайся!

— Надо кофе разнести. С пятого купе — и до конца. Справишься?

— Лег-ко!

— Вот сахар, вот печенье, если кто захочет. Кофе растворимый в чашках. — Дарья показала пальцем через плечо:

— Титан — сам знаешь, где…

— Не извольте-с беспокоиться, мадам!

Облачившись в белую курточку, он подхватил разнос и направился вдоль вагона:

— Кофий, господа… Кофий!

«Вот же болван, — усмехнулась, глядя ему вслед Дарья. — Шут гороховый! Цирк уехал — клоуны остались… Точно, мне кто-нибудь из пассажиров накатает жалобу».

А Виктор тем временем уже дернул на себя ручку пятого купе:

— Разрешите?

Дверь откатилась в сторону, и он бочком, стараясь ничего не опрокинуть, протиснулся внутрь:

— Кофе бразильский, свежезаваренный! Пьешь чашку — платишь за две!

Обитавшие в купе не слишком трезвые мужчины дружно захохотали в ответ и потянулись за чашками.

— Коньячку примешь? — Предложил один из них.

Виктор не отказался, после чего к тому же закусил протянутым бутербродом с красной икрой.

— Будьте здоровы! — Он подумал, что так вот, на холуйской вагонной должности вполне мог бы и прокормиться.

Правда, в шестом купе оптимизма у Рогова поубавилось. Реплики он повторил, но коньяка не налили, а бутерброд оказался всего лишь с колбаской.

— Тоже сойдет, — не стал привередничать Виктор.

Но в седьмом купе от кофе отказались совсем. К тому же, смерили его таким презрительно-хмурым взглядом, что Рогов предпочел побыстрее смыться:

— Извините… Пардон.

Он подошел к следующей двери:

— Прошу, кофе! Ароматный, бодрящий…

Не закончив фразу, Виктор замер в проеме с полуоткрытым ртом:

— Валерий Николаевич?

— Здравствуй, Витюша.

Отозвался не Болотов, а сидящий напротив него респектабельный господин, в котором Виктор с трудом, не сразу, но угадал авторитетного вора по кличке Булыжник.

— Неужели не узнаешь?

— Простите… — сглотнул слюну Рогов. — Богатым будете!

Булыжник усмехнулся:

— Да я и так не жалуюсь.

Виктор продолжал стоять на пороге купе — с идиотским видом, не зная, следует радоваться встрече или бежать сломя голову. В мозгу копошились обрывки мыслей:

«Как же я их на посадке не заметил? Как проскользнули-то мимо?»

— Проходи, Витюша. Садись, — распорядился Болотов.

— Да я вот, сейчас…

Рогов замешкался — и тут же почувствовал чье-то неслучайное присутствие за спиной. Скосил глаза, но различить смог только мощное плечо расположившегося сзади мужчины.

— Садись, — несколько тверже повторил Валерий Николаевич, не убирая, однако, с лица улыбку.

Виктор опустился на край одеяла:

— Спасибо.

Дверь в восьмое купе моментально захлопнулась, оставив его лицом к лицу с давними знакомыми.

— Сколько лет, сколько зим… — покачал головой Болотов.

— Значит, вот где пристроился? — Подал реплику Булыжник.

Но Валерий Николаевич уже продолжил:

— Молодец! Отличное место. Можно сказать, блатное.

В голосе его прозвучала нескрываемая ирония. Виктор хотел было что-то ответить, но не успел даже рта раскрыть — инициативу снова перехватил Булыжник:

— Что же ты, касатик? Откинулся — и думать забыл про друзей?

— С глаз долой — из сердца вон! — Вздохнул Валерий Николаевич.

— Хоть бы строчку черкнул, письмецо какое… Так, мол, и так: жив, здоров, пристроился богато, кусок хлеба имею с маслом. Готов поделиться от щедрот своих, «подогреть» братву на зоне.

Несмотря на ласковый тон Булыжника, это по воровским понятиям уже походило на «предьяву». Поэтому Виктор встрепенулся:

— Да я ведь, честно говоря…

— Конечно, честно! А как же иначе?

— Иначе нельзя, — подтвердил слова старого вора Болотов. — И брось ты чашки, в конце концов! А то в этом своем белом лапсердаке на шныря похож, даже смотреть противно.

Виктор послушно поставил поднос на столик.

«Надо же, — успел подумать он. — Земля-то тесная какая!»

— Ладно. Расслабься! Все в порядке.

— Налей ему, Булыжник. А то видишь — парень совсем закис от твоих шуточек…

Вскоре Рогов уже сидел в обнимку с Валерием Николаевичем, весело хохотал, вспоминая лагерное житье и пил дорогую водку.

Впрочем, минут через двадцать в купе постучали.

— Да, войдите!

— Прошу прощения… — На пороге стояла обеспокоенная Даша:

— Виктор? В чем дело?

— Вот, знакомых встретил… Случайно. Столько лет не виделись!

— Заходите, девушка, — предложил Булыжник. — Присоединяйтесь!

— Нет, спасибо, — Дарья, судя во всему, несколько успокоилась:

— Виктор, там комиссия по поезду идет, ревизоры. Так что…

— А он у нас посидит, — с ходу просчитал ситуацию Болотов. — Как думаете? И никаких проблем!

Такой вариант пришелся всем как нельзя кстати.

— Твоя? — Подмигнул Булыжник, когда дверь за Дашей закрылась.

— Моя, — похвастался Виктор.

— Серьезная девушка, — Болотов по-стариковски кашлянул и взял новую бутылку:

— За дам-с!

От выпитого Рогов стремительно охмелел, но чувствовал себя великолепно:

— Авторитетные вы люди. Умеете жить… Всегда умели!

— О чем ты, Витек? — Отмахнулся Валерий Николаевич. — Я человек старый, скромный, незаметный. Это вот Булыжник у нас — да!

— Смотрел по телевизору, — уважительно закивал Рогов. — И потом в газетах было…

— Бросьте, — Булыжник расплылся от удовольствия. — Не так уж много у меня заслуг! Иногда, правда, малость людям помогал — разьяснял, как надо жить правильно. А уж дальше их дело!

— Витек, да ведь и тебе грех жаловаться, — вспомнил Болотов. Фирменный поезд, солидная публика… Небось, навариваешь кое-чего поверх зарплаты?

Виктор поставил на стол недопитую стопку:

— Честно говоря, я здесь на птичьих правах. Почти случайно.

— Это как понимать? — Поднял брови Булыжник.

— Дарья, проводница… Вы видели! Вот, она просто меня с собой в поездку взяла.

— Зачем?

— Прокатиться. — Рогов сморщился, как от зубной боли:

— Вообще же, я в полной заднице. Даже говорить неохота.

— Ну, брат, — развел руками Болотов. — А мы-то уже порадоваться за тебя собрались! Мол, все в порядке у Витька — живет, жирует…

— Что стряслось? — Нахмурился Булыжник.

— Чего молчишь? Чужие мы, или кто?

— Неудобно как-то, — помялся Виктор. — Только увиделись…

— Ваньку не валяй. Выкладывай! А то, вишь чего удумал — старым корешам не доверять.

— Я? Вам? Не доверяю? — Возмутился Виктор. — Я вам доверяю!

И он вкратце, не очень связно поведал собеседникам о своих злоключениях последних дней. Булыжник слушал на удивление молча, Валерий Николаевич лишь иногда задавал уточняющие вопросы, поэтому много времени рассказ не занял.

— Вот, такие дела…

— Нехорошие, — подвел итог старый вор.

— Хуже некуда, — согласился с ним Болотов. — Валить тебе надо из Питера. Иначе менты достанут. Мокруха — она и есть мокруха. Не шутка.

— Я ж не убивал!

— Вот и обьяснишь это, — хохотнул Булыжник. — На зоне. Времени мно-ого будет! Лет десять.

— Валить тебе надо, Витек, — повторил Болотов.

— Да я уж думал…

— Есть куда?

— Ну, не то, чтобы… — пожал плечами Рогов. — Наверное, на Украину придется. В Светловодск.

— Кажется, родные у тебя там? — Булыжник качнул головой:

— Помню…

Потом повернулся к Болотову и спросил так, будто они с ним были в купе одни:

— Ну, что скажешь?

— Надо парню помочь. Еще разок.

— А надо ли?

— Наш парень! — Болотов горячо вступился за Виктора. — Наш, проверенный. Не подведет.

— Это раньше не подводил, — буркнул под нос Булыжник. — С тех пор много воды утекло… Хрен знает, с кем он теперь якшается?

— Да вы что! — Возмутился Рогов. — Валерий Николаевич!

— Помалкивай, — осадил его Болотов. — Сиди себе тихо! Булыжник, я за него ручаюсь. Помнишь, какие он дела в лагере делал?

— Угу. И неизвестно, за какие заслуги раньше срока свалил. Скоренько так, невзначай…

— Не надо! Нам от того беды не было.

— И пользы тоже.

Булыжник помешкал немного, но потом смягчился:

— Смотри сам. Я, в общем-то не против помочь, но… Согласись, не мешало бы парня проверить.

— А кто спорит? Пока до места добираться будет, справочки наведем. Если что не так — накажем! — Болотов обернулся:

— Понял?

— Понял, — хмель почти улетучился из головы Виктора.

Валерий Николаевич взял в руку ломоть ветчины:

— Решай, сынок. Один раз ты уже из семьи нашей сдриснул. И что? Горюшка хапнул! Но мы, старики — народ сентиментальный, душевный. Обид не помним. К тому же, скоро на покой пора… А дело наше опасное и хлопотное, его требуется в надежные руки передать.

Рогов пока ещё ничего не понимал, и Болтов перешел к сути:

— Можем темку тебе одну подкинуть на Украине. Пристроить, в общем. Подтянуть повыше… Получишь долю — человеком опять станешь, люди уважать будут.

— А уважение, — подтвердил Булыжник, — уважение дорогого стоит!

— Что за дело? — Решил поинтересоваться Виктор. — Хотелось бы…

— Он ещё спрашивает! Выбирает… — Вновь хохотнул авторитетный вор. По нему цугундер плачет, а он спрашивает!

Болотов ответил конкретнее:

— Считай, тебе повезло. Светловодск — это ведь, вроде, на берегу водохранилища?

— Да. Под Кременчугом.

— У нас там интерес имеется. Вот и займешься… Для начала обратись к братве местной, они помогут.

Слово опять взял Булыжник:

— В общем, Витек, там одни серьезные люди хотят вместе с нами бизнес организовать. Травку разную выращивать на продажу. Понял? Климат в тех краях, говорят, отличный. Конопля сама по себе растет, а мак и того лучше… А вот со сбытом — проблемы.

— Кризис, так сказать, перепроизводства! — Подхватил Валерий Николаевич. — Зато у нас сколько не вези — все сметут. Так что, наладим дорогу, возьмем процесс под контроль… Сам-то на водохранилище бывал?

— Конечно, — кивнул Рогов, — как все, в детстве.

— Говорят, там разных островов много?

— Да. Много.

— А на Украине с топливом плохо… Суда с катерами почти не ходят, вертолеты пожарные и ментовские не летают вообще. Местные партнеры уверяют, что доступа к островам практически нет, выращивай, что угодно. Как? Нравится?

— Сильно, — оценил размах собеседников и саму идею Виктор. — Только я, вообще-то, в наркоте хреново понимаю.

— Тебе и не надо! Там своих специалистов хватает, есть кому разбираться, что когда сеять, когда убирать.

— Ну, к тому же не один поедешь… Человека серьезного направляем. Местной братве «маляву» пошлем, что ты тоже с ним — и порядок! Включайся в работу.

— Что скажешь, сынок?

Виктор поднял вверх руки:

— Можно подумать, вы не знаете — что!

— Вот и прекрасно, — похлопал его по плечу Болотов. — Вернемся в Питер, денек на сборы — и в путь! А с напарником могу прямо сейчас познакомить.

Булыжник уже отодвигал в сторону дверь:

— Заходи.

Будто ожидавший этой команды, из коридора в купе шагнул невысокий, но крепко сбитый молодой человек.

— Тимур, — представили его.

— Виктор, — пожал протянутую руку Рогов. И тут же, узнавая, вцепился взглядом в уродливый шрам на лице вошедшего. — Ты?

Курьев молча оскалился, но между мужчинами уже встал Булыжник:

— Все! Забыли. Закончено.

— Кто старое помянет… — протянул со своего места Валерий Николаевич. — Кто старое помянет, тому не только глаз вон. Тому я вообще не завидую!

— Ясно, щенки? — Рявкнул «авторитет». — Не слышу!

Курьев наклонил голову:

— Понял.

Вслед за ним вынужден был кивнуть и Рогов:

— Понятно.

— Вот и ладушки… Валерий Николаевич, осталось у нас хоть по стопочке? Отлично! Разливай. Выпьем за встречу.

— За мирное сосуществоание, так сказать, и взаимовыгодное сотрудничество, — поддержал тост Болотов…

Глава 3

Жирная, сытая муха, обалдевшая от тепла и обилия пищи, долго описывала в воздухе замысловатые крендели, но в конце концов с омерзительным жужжанием брякнулась на стол.

Заелозила, закувыркалась…

Виктор подождал немного — и прихлопнул насекомое свернутым в трубочку журналом:

— Достала, тварь!

Он сунул орудие убийства обратно в сумку и вздохнул.

Витебский вокзал, сумрачный и неопрятный, Рогову никогда особо не нравился. Стоя в буфете над чашкой общедосупного кофе, он с сомнением посмотрел на иссохшийся в углу тарелки пирожок: зря, наверное, взял. Потом перевел взгляд на электронное табло…

Поезд отходит почти через два часа. Билеты должен заранее принести Курьев, но даже до их встречи времени оставалось ещё более чем достаточно.

— Извините…

— Да, пожалуйста.

Мимо Виктора к свободному месту за столиком протиснулся ефрейтор-пограничник, и в памяти сразу же всплыла похмельная рожа Ройтмана. Эх, Пашка…

Дома, в квартире на Московском сегодня утром его не оказалось, поэтому Рогов для очистки совести отправился прямиком к брату на службу.

Дежурный Виктора узнал по прежним визитам и пропустил на удивление легко:

— За Ройтманом? — Понимающе кивнул он куда-то в сторону музея.

— Ага. За ним.

— Давно пора! У нас тут такой кипешь идет… Забирай братана скорее, а то в конце концов нарвется.

— Случилось что-то?

Дежурный отмахнулся:

— Да, бля, хрен их разберет, начальников! Пропадают куда-то один за другим, а нам отдуваться.

— Как пропадают?

Но собеседник уже торопил, оглядываясь в торону лестницы:

— Не отсвечивай, давай быстро!

Рогов без разговоров шмыгнул мимо него, миновал коридоры и оказался в музее. Павла он застал в положении не только непотребном, но и не удобном: Ройтман сидел посреди комнаты, на самом верху высокой, шаткой стремянки и больше всего походил на ощипанного петуха. Из одежды на прапорщике имелись только трусы казенного образца, а щетина, блуждающий взгляд красных глаз и опухшие веки свидетельствовали о многодневном запое.

— Пашка?

— А-а, привет! — Узнал Виктора брат. — Йоб-теть… На похоронах, что ли, был?

— На каких? — Не понял Рогов.

— У Карлы! — Захохотал директор музея и наконец-то свалился со стремянки на пол.

Виктор с трудом прислонил его к стенке:

— Ты чего, Паша? Упился вконец? И Карла, что ли?

Но Ройтман уже не обращал на него внимания и озабоченно тер ушибленное при падении колено:

— Бейте, фашисты проклятые! Все равно ничего не скажу…

— Тьфу, перепугал! Пьяница.

— Да пошел ты, — отмахнулся Павел. Но тут же потерял равновесие и встав на четвереньки залаял на пыльный стенд с фотографиями членов политбюро.

Потом он заплакал:

— Ну на хрена, Витек? На хрена вы старика грохнули?

— Паша, успокойся… Уймись!

Глаза Ройтмана округлились:

— Ну? Кто теперь следующий? Я?

Директор музея взвизгнул и с неожиданным проворством подскочил с грязного пола:

— Давай, братан! Чего тянешь? Мочи, вам же свидетели не нужны!

— Да ты чего? — Разволновался Виктор. — Ты чего? Совсем уже сбрендил… На вот, водички выпей.

Но Павел уже разошелся:

— Ну, что? Как кончать меня будешь? Может, веревочкой удавишь? Сейчас… Сейчас, я тебе подсоблю!

Ройтман забегал из угла в угол, по пути обрывая со стен плакаты, фотографии и лозунги. Натолкнувшись на шифоньер, опрокинул его, с мясом вырвал последнюю дверцу и замер, ехидно поглядывая на брата:

— Нету веревочки!

— Слушай, успокойся.

— Не-ет… — Павел подскочил к столу:

— А что, если этим? Прямо так, в брюхо?

Виктор взглянул на предмет, подхваченный братом из нагромождения бутылок, обьедков и мятых номеров газеты «На страже Родины»:

— Это что? Стой!

В дрожащей, вялой руке красовался клинок — тот самый, его клинок, обломок сабли, который Виктор возил с собой в машине до кровавой схватки с Курьевым.

— Откуда? Это… это же мое! Откуда?

Павел обмяк, устало присел на край опрокинутого шифоньера и ответил без интереса:

— Хрен знает. Нечем было банку открывать, вот я у шефа в кабинете по ящикам и пошарился.

— У какого шефа?

— У Спиригайло. У Семена Игнатьевича, мать его в душу…

К сожалению, толку от их дальнейшей беседы было немного.

В происходящем Ройтман разбирался ещё хуже брата. Он просто-напросто был напуган до полусмерти и не знал даже того, что уже оказалось известно Виктору.

— Может, Спиригайло квартиру у тебя оттяпать хочет? — Осенило Павла. На него, гада похоже!

— При чем тут квартира? — Поморщился Рогов. — Вряд ли…

Напоследок, перед самым уходом из музея, брат припомнил, что на их частых, особенно в последнее время, совместных пьянках Семен Игнатьевич то и дело интересовался иконой.

— Какой иконой?

— Не знаю, — честно пожал плечами Ройтман…

Виктор опустил взгляд на столик, и увидел труп мухи в кофейной лужице. Потом отвел глаза и посмотрел на пристроившегося напротив человека.

Зрелище оказалось не намного приятнее. На вид соседу было лет семьдесят: сальные редкие волосы, желтые зубы, одет в грязные лохмотья… К тому же, от старика нестерпимо воняло.

— Чего тебе?

— Согреешь, нет? — Прохрипел нищий.

Только теперь Рогов заметил, что он почти неотрывно вцепился взглядом в нетронутый пирожок на тарелке:

— Бери. — Не дожидаясь, пока старик вцепится в пищу, Виктор подхватил сумку и направился к выходу из вокзального буфета.

В зале ожидания нашлось несколько свободных мест.

Рогов втиснулся на одно из них, между пухлыми сумками и чемоданами какого-то утомленного дорогой дядечки. Порылся, достал добытый в чужом почтовом ящике журнал:

— Бред какой-то, — пожал плечами Виктор. Но делать было все равно нечего, и он продолжил чтение:

Пролистнув ещё страницу, Рогов с облегчением понял, что пока ещё пребывает в здравом уме. Просто, автор очерка о путешествиях описывал распространенные в свое время географические стереотипы.

Виктору очень понравились рассуждения насчет экватора. Дескать, принято считать, что он разделяет земной шар пополам… Но так ли это? Люди вообще все любят делить пополам, в том числе и собственную судьбу: вот, мол, и первая половина жизни прошла. А сами понятия не имеют, откуда следует начинать отсчет, и где именно поставить точку. Легко разделить пополам деньги, сложнее — яблоко. Но можно ли поделить любовь, страдания, больную совесть или утраченную веру?

Рогов посмотрел на часы и стал читать дальше:

Виктор поморщился и неожиданно для самого себя потерял интерес к чтению. Закрыл журнал, сунул его обратно в сумку и повернулся к высокому, в половину стены, окну.

Вечерело.

Скупое, односложное предложение. Вечерело — и все тут! Не за что зацепиться, некуда пойти, некому жаловаться… Рогов почувствовал себя маленьким, беззащитным и одиноким настолько, что ему захотелось тут же исчезнуть из этого города, этого мира, из этой жизни.

Взлететь — и растаять навечно в густеющих сумерках.

— Все заодно…

— Что? — Встрепенулся дремлющий рядом дядечка.

— Нет, ничего. Извините.

Неприятным женским голосом ожила трансляция:

— Гражданин Циркачев! Вас ожидают у кассы номер три. Гражданин Циркачев…

Обьявление прозвучало для него — значит, Курьев уже на месте. Поднявшись, Виктор поправил ремень и плечом ощутил приятную тяжесть сумки: помимо документов, белья и некоторых необходимых на железной дороге мелочей, в ней покоился обернутый полотенцем обломок сабли.

— Привет, — у кассы, в конце короткой очереди, стоял знакомый уже человек со шрамом.

— Привет, — Рогов ответил на рукопожатие и пристроился сзади.

Курьев обернулся, и недавние враги схлестнулись взглядами. Недавние? Враги? Пожалуй… Но теперь между ними не могло быть ничего личного, только дело и общая цель впереди.

«Пусть пока так,» — прищурился Куря.

«Пусть пока так,» — стиснул зубы Виктор.

Потом изобразил улыбку:

— Чего припозднился-то?

— Билеты брал в Центральной. Вот: двадцать второй вагон, места пять и семь, оба нижние.

— Когда отправляемся?

— Через час.

— Это хорошо… — Рогов шагнул к освободившемуся окошечку:

— Девушка, будьте любезны на Минск, два билета в купе.

— Минский через двадцать минут отходит, — пояснила кассирша.

— Ничего, мы успеваем, — заверил её Виктор. Потом обернулся к спутнику:

— Паспорт давай!

— Зачем это? Ты чего чудишь? — Сдвинул брови Курьев, однако спорить не стал.

— Обьясню… — Рогов сунул в окошко деньги и документы. Получив билеты, он вместе с Курей отошел от кассы:

— Понимаешь, береженого Бог бережет. А небереженого — конвой стережет! Менты не идиоты, но и мы тоже умные. Поедем в Минск, оттуда в Чернигов. А уже из Чернигова автобусом медугородным прямо до Светловодска.

Виктор подхватил сумку и не дожидаясь ответа пошел к выходу на перрон:

— Покатаемся заодно. Мир поглядим…

— Чудишь, Циркач… Погоди-ка, я Болотову позвоню!

— Некогда, — обернулся Рогов. — Поезд уйдет. Поехали!

— Дай я хоть билеты свои сдам!

— Плевать. Оставь себе, не жадничай. — И не давая Куре отстать ни на шаг пояснил:

— Если на вокзал ориентировка пришла, то прежде всего менты куда кинутся? В компьютер, билеты проданные проверять! Ты билеты на чьи фамилии брал?

— На наши, — пожал плечами Куря. — Как велели…

— То-то! Ты билетик заранее купил, я — только что. Если и будут нас менты ждать, то на твоем Днепропетровском поезде. И пускай! Мы-то уже уедем.

— Толково, — усмехнулся Курьев.

… Вагоны Минского поезда отличались от «Красной Стрелы» — и вовсе не в лучшую сторону. Были они какими-то зеленовато-серыми и пыльными, с потрескавшимися кое-где стеклами и застарелым перекосом оконных рам.

Впрочем, внутри было относительно чисто и уютно. Занавесочки, коврики, теплый титан и даже пустая баночка для окурков.

Проводником у Рогова и Курьева оказался мужчина средних лет в заломленной на затылок фуражке и синем кителе. Мельком взглянув на билеты, он молча кивнул и вздохнул о чем-то своем.

До отправления оставались считанные минуты. Новых пассажиров на опустевшем перроне видно не было, поэтому проводник зашел в служебное купе.

— Простите, — обратился к нему Виктор.

— Я вас внимательно?

— Можно нам с приятелем сразу, прямо сейчас выдать белье? Очень хочется спать, день был сумасшедший.

— Нет проблем.

Рогов расплатился рублями — белорусских «зайчиков» у него, разумеется, не было. Затем порылся в кармане, вытащил сто долларов и сунул купюру проводнику:

— Пожалуйста… Если можно… Народу, вроде, немного, так что вы не подсаживайте к нам никого, ладно? Придумайте что-нибудь, если претенденты появятся.

— Нет проблем! — Значительно живее, чем в первый раз отреагировал мужчина.

— И постарайтесь нас до утра не будить.

— Спите спокойно. Вагон — могила! Не беспокойтесь, шуметь никому не позволим.

Виктор уже стоял в коридоре, когда проводник проявил инициативу:

— Может, чайку? Или ещё чего… для лучшего сна?

— Нет, спасибо, — начал было Рогов, но тут же передумал. — Послушайте, а водка есть?

— «Столичная», — кивнул собеседник. — Высший сорт!

— Давай бутылку.

Когда Виктор наконец вошел в купе, Курьев уже раскатывал матрас:

— Решил не скучать по дороге? — Поинтересовался он, указывая на принесенную спутником водку.

— Думаю, надо бы вспрыснуть, — кивнул Рогов. — С градусом в башке жить веселее!

— Ох, Циркач, — покачал головой Куря. — Мутный ты какой-то. Строишь из себя фраера, а на деле…

— Ладно, — огрызнулся Виктор. — Обломись, оценщик! Сам-то?

— Чего это? — Нехорошо прищурился спутник.

— И нашим стелишь, и вашим…

— Ты чего гонишь, Циркач? Каким ещё вашим?

Теперь мужчины стояли лицом к лицу.

— Спиригайло, например, Семен Игнатьевич… Скажешь, незнаком?

Куря с облегчением усмехнулся и присел на край полки:

— Дурак… Спиригайло — мелкая сошка!

Потом с мстительным удовлетворением добавил:

— Но насрал он тебе, конечно, капитально.

«Вот те на! — Мысленно констатировал Рогов. — Связи со Спиригайло ты не боишься, значит Болотов с Булыжником были в курсе… А чего же тогда вскинулся так? На какого же дядю ты ещё пашешь?»

— Слушай, давай не будем! Дорога дальняя, успеем ещё погрызться. Выпьешь для кампании?

— Не буду, — сухо ответил Куря.

— Ну и как хочешь! — Обиженно махнул рукой Виктор. — А я, пожалуй, приму стопочку. Подай мне… Вон там, в сумке, внизу, закуска.

— Где еще?

— Да вон, у тебя под ногами.

— Где? — Возмутился Курьев и пробубнил, наклоняясь:

— Вообще оборзел…

Больше он ничего не успел сказать. Резко, почти без замаха Рогов ударил его бутылкой по темени.

— Вот так, земеля!

Тело Кури сползло под стол. Виктор пощупал пульс:

— Живой. Это хорошо… Поедешь ты теперь в Минск…

Приговаривая, Рогов закинул на матрас бездыханное тело:

— Покатайся немного, с тебя не убудет… А мне соглядатаи не нужны, я в другую сторону должен ехать.

Удивительно — бутылка осталась цела, лишь крутился в ней поднятый со дна сотрясением мутноватый, белесый осадок.

— Дрянь водка, — обиделся на проводника Виктор. — Самопал!

Он туго стянул спутника по рукам и ногам простынями, привязал его к полке и забил в рот импровизированный кляп:

— Спи спокойно, постарайся не храпеть… — Оставшегося времени едва хватило на то, чтобы прошариться по карманам Курьева, забрать «маляву», деньги и билеты.

Поезд уже клацнул суставами и плавно тронулся. Высунувшись из купе, Виктор убедился в отсутствии проводника, запер дверь трехгранным ключем-«специалкой» и стремглав побежал по коридору в дальний, нерабочий тамбур. Проскочив площадку, он отпихнул замершую с флажком проводницу соседнего вагона и выскочил наружу.

Скорость уже была приличная, и на ногах Рогов не удержался.

— Эй ты чего? — Скорее с удивлением, чем злобно высунулась из дверного проема чья-то физиономия. — Совсем, что ли?

— Все в порядке, — Ответил Виктор, поднимаясь с заплеванного асфальта. — Я просто не на тот поезд сел…

Ноздри Виктора вдыхали тяжелый, полузабытый запах лагерной котельной. Он поневоле щурился от гудящего пламени в топке, с трудом привыкая опять к завывающим трубам и угрожающему гудению паровых котлов.

Старик отошел от испорченного манометра:

— Если сомневаешься — убей.

Рогов кивнул. Он понимал, о чем идет речь: если сомневаешься в мысли убей саму мысль, если сомневаешься в желании — убей желание! В общем, если не уверен, что лед достаточно крепок, даже не пытайся перейти реку.

Старик был сухонький, невысокого росточка, в просаленной телогрейке. Лицо его казалось состоящим из тысяч и тысяч морщин, но глаза смотрели по-юношески открыто и живо. Вот только руки еще, узловатые, с потрескавшимися от труда и времени черными ногтями, выдают возраст…

— Пойдем!

Виктор вслед за хозяином прошел в закуток, где с трудом помещались продавленная кушетка и стол:

— Садись. Сейчас чифирнем…

На гвозде висела пахнущая неистребимой сыростью рванина.

— За что ты сидишь, дед?

— За то, что не убил.

Рогов пожал плечами:

— Не хочешь, не рассказывай.

Старик снял телогрейку и уселся на край стола:

— Я раньше жил в Советском. Есть такой поселок в Хабаровском крае, на берегу Маймакана. Глухомань, если судить по-вашему. Десяток домиков, контора леспромзага, а вокруг — тайга и болота. Вот, при конторе-то я и числился: смолу собирал, на охоту ходил… Километров за сто в сезон забирался, один. Траву сушил, ягоды, капканы ставил.

— Охотился?

— Да. Там зимовье было, добротное. Геологи ещё до войны из елей вековых срубили, в нем я и жил месяцами.

Старик поднялся, прошел к топке и кинул в огнедышащее чрево несколько лопат угля:

— Ты знаешь, почему медведь весной человеку опасен?

— Нет, — честно признался Виктор, и голова его в нынешней, купейной реальности даже чуть качнулась по подушке.

— Медведь ревет страшно, очнувшись от зимней спячки, потому что мучают его жестокие запоры. Ох, и маются бедолаги! Тужатся изо всех сил, рвут с корнями деревья, камни с обрыва швыряют… К тому же, весной в тайге голодно, растительность слабая, вот и выходит медведь на охоту — кровь ищет. Опасен в это время медведь для человека. Упаси Бог на пути ему попасться!

— А если с ружьем?

— Ни ружье, ни карабин… Заломает! Сидит в засаде тихо, не рыкнет, а выскочит — не убежишь.

Старик отер полотенцем запаренную шею:

— Я раз даже с рысью встречался, но та кошка — тварь хитрая, сама стороной обошла. А с волками зимой худо… Трутся поблизости, напасть не нападут, но напакостят. Собаки у меня тогда были две — Алдан и Ойра. Невесть что, помесь какая-то, но злые. А проку в них? От зимовья, конечно, волков отпугивали, не любит волк собачьего лая. Понимает, что хозяин близко. Но в тайге… Творили, что хотели! Даже капканы чистили.

Старик порылся под ветошью и вынул откуда-то пачку чая:

— Как-то примечаю — ушли волки, нет их. А чуть позже и собаки мои пропали. Поскулили, потерлись у порога — да сиганули в тайгу посреди белого дня: нос в одну сторону, сами в другую. Что за чертовщина? Потом выяснилось… Примерно через неделю вышел я с утра на лыжах. Да припозднился, решил путь сократить.

Голос старика утих, но потом зазвучал с новой силой:

— Там такое место есть, Тигровая падь называется. На картах не обозначено, однако таежники знают. А посредине — скала, Ерофеев Зуб.

— Какая? — Удивился Рогов.

— Ерофеев Зуб… Но не в этом дело. Я уже почти скалу обогнул, и вдруг смотрю — глазам не верю: он! Совсем рядом, руку протяни.

— Кто — он?

Старик молчал, замерев и словно не слыша.

— Кто? — Переспросил осторожно Виктор.

— Тигр.

— Да ты что! Тигр?

— Веришь, нет — я даже не испугался. Лишь стою вот так, и думаю: значит, это ты моих собачек сожрал… Гляжу на него, а он на меня. В упор, глаза в глаза! А они у него холодные, мудрые… царские глаза, понимаешь?

— Ну, и что? — Заторопил Виктор. — Убил ты его?

— Нет. Зачем? Да у меня и ружья в тот раз с собой не было… Одна палка еловая.

Рогов хмыкнул:

— И как же?

— Никак, — покачал головой старик. — Не тронул меня тигр. Он вообще сделал вид, что меня не заметил! Отвернулся и замер, пока я не ушел подальше…

Виктор принял из рук собеседника кружку с чифирем:

— Значит, разошлись, как в море корабли?

— Но не насовсем. Время от времени я чувствовал, что он рядом: следы видел, остатки добычи… Тигр никогда не убивал просто так! Он охотился, только когда был голоден. Охотился, чтобы выжить.

— А ты, старик?

— Не всегда. Но я старался… Вообще, однажды мне показалось, что этот зверь живет и думает так же, как я. Что мы с ним одной крови, братья по духу — понимаешь? Возвращаясь из редких отлучек в поселок, я знал, чувствовал — мой тигр не покинул меня, он здесь, ждет.

Старый зэк прервался и в свою очередь сделал глоток:

— На вторую зиму нашего знакомства я увидел, что зверь стоит у порога.

— Ну, теперь-то ты с ружьем был?

— Какая разница? Я впустил его в дом… Так и зажили — странно и нелепо существуя вместе.

— Тигр с человеком? Вдвоем? — В общем-то, Рогов не верил ни единому слову старика.

— Вместе, но в то же время врозь, каждый сам по себе, — продолжил рассказчик. — Я больше никогда не запирал дверь, а он приходил и уходил, когда вздумается. Как и я… А однажды стало ясно: не было его до меня, а меня до него! Но мы вдвоем были всегда, понимаешь?

Виктор вздохнул и честно признался:

— Нет. Не очень.

— Значит, пока не время.

— А когда?

— Не знаю. Никто не знает…

Старик продолжил:

— Ко мне беда пришла внезапно — на берегах Маймакана обьявились корейцы. Ну, ты представляешь — из тех, которые раньше лес по контракту валили, а потом убежали в тайгу, чтобы на родину не возвращаться. Корейцы стали мыть золото.

— Золото?

— Сначала их нашел я. Потом мой зверь… Для тигра кореец, как и собака — самый лакомый кусочек.

— Ну, ты скажешь! — Хохотнул Рогов.

Однако, старик не шутил:

— Правда. Корейцы едят собачатину, чтобы не было туберкулеза легких. Поэтому и воняют псиной… — глаза старика полыхнули отблесками холодного пламени. — Тигры от этого запаха с ума сходят, как мы от жареной с чесночком отбивной. Пусть хоть сто человек по тайге пройдет — зверь выберет и утащит именно корейца, как бы тот ни прятался.

Виктор слушал рассказчика в полной уверенности, что тот несет какую-то чушь. Но все равно получалось очень интересно:

— Ну? И что дальше?

— Мой тигр нашел корейцев. Но они перехитрили тигра… Они убили его, а я убил их. Подстерег во время работы. Двоих на реке подстрелил, а третьего засыпал живьем в шурфе, выбранной породой.

Чувствовалось, что старик подошел к главному:

— Мне золото было не нужно. Оно стало моим, но я сомневался, раздумывал… Не стало тигра, и жизнь в тайге для меня потеряла смысл.

Опять прозвучало:

— Я сомневался… и не убил. Но все же взял часть золотого песка немного, унций десять. И пошел к людям, в проклятый городской муравейник.

Старик отвлекся:

— Знаешь, а ведь золотой песок совсем не блестит.

Он немного помолчал и махнул рукой:

— Короче, в Благовещенске меня сдал ментам один дантист-«чернушник».

— Туго пришлось? — Понимающе кивнул Рогов.

— Досталось… Менты все хотели дознаться, где остальное золото.

— Не сказал?

— Нет. Чего уж они только не перепробовали! До сих пор не успокоились, и здесь постоянно своих людей подсылают. Все ждут, что проговорюсь…

Старик поставил опустевшую кружку на стол:

— Нет, я знаю — мне отсюда живым не выйти, на зоне и помру. Но это вовсе не страшно, Виктор. Потому что там…

Он махнул рукой куда-то на восток:

— Там у меня есть мое золото, а тут… — рассказчик торжествующе постучал себя пальцем в лоб, — тут мой тигр! Он ночь за ночью приходит ко мне. Ждет.

— Надо же, — поднял глаза Рогов. — А мне все время лис является! Огненный такой…

— И пламенем дышит? Словно топка котла?

— Да. — Виктору стало не по себе, будто вывернули наизнанку, выставили напоказ душу.

И чтобы отогнать это ощущение он фыркнул зло:

— А ты не боишься, старик?

— Чего мне бояться?

— Не боишься, что донесу? Может, я тоже… из этих? Много, много интересного ты сегодня мне здесь нажурчал.

— Нет. Не боюсь.

— Почему?

— Незачем тебе. — Старик поднялся и будто враз утратил интерес к собеседнику:

— У тебя свое золото есть.

… Рогов очнулся, закашлявшись тяжело и надрывно. Поправил сползшее на пол застиранное одеяло, и чтобы прогнать ночной кошмар выглянул в окно вагона.

Назад, вдаль убегали искрящиеся ранней росой равнины, и за рощей у горизонта рождался первый солнечный луч.

А Виктор долго ещё не мог сообразить спросоня, возвращается ли он домой из далекого, тяжкого заключения — или поезд стремительно уносит его на юг, к могилам предков и новым смертельным опасностям…