Огни дома

Глава 1. Воспоминания о моей матери

Моя мать, по моим ранним воспоминаниям, была очень красивой женщиной, — с высоким лбом и большими серыми, кроткими глазами, — широко расставленными, что, как я позже узнал, является френологическим признаком великодушия. Маленький прямой нос вел к подвижному рту над раздвоенным подбородком. Роста она была примерно 162−163 см. Она, по самым первым воспоминаниям, носила эвардианскую юбку, узко затянутую в талии и широкими складками свободно ниспадающую до щиколоток. Помимо доброты одним из самых замечательных ее качеств была нежность. В связи с этим мне вспоминается чарующая мягкость другой женщины — герцогини Йоркской, нынешней королевы-матери. Я был еще совсем маленьким, когда впервые увидел герцогиню, стоящую на возвышении в парке в Тасмании рядом со своим супругом, тогда еще герцогом Йоркским, а впоследствии Георгом VI. Когда я проходил мимо нее, нежность ее улыбки настолько поразила меня, что я бросился к маленькой калитке в ограде парка, чтобы снова встать в хвост очереди проходивших перед нею. Когда я проходил мимо нее, то оказался в числе отставших от толпы, и мне показалось, что она одарила меня улыбкой невыразимой нежности.

Странно, что моя мать, такая ласковая и нежная, была очень строга в воспитании. Она даже прибегала к телесным наказаниям, когда считала это необходимым. Правда, она никогда не применяла их по отношению к моей сестре, которая была на семнадцать месяцев старше меня. Она и меня не часто наказывала, но я помню несколько случаев, когда она била меня по голым ногам позади коленок или пониже спины. В эти моменты меня охватывали злость и возмущение, но огромная любовь, которая исходила от нее, даже когда она пускала в ход розги, заставляла меня быстро и легко простить ее. Когда наступал вечер, и я, стоя на коленях перед своей кроватью, читал молитвы, которым она меня научила, я полностью ее прощал. Иногда мы с сестрой Ритой, строго наказанные матерью, убегали и прятались в платяном шкафу среди развешенной одежды. «Мы все расскажем отцу, когда он придет домой!» — кричали мы оттуда. Мы и правда рассказывали ему, но он говорил только: «Вы, наверное, это заслужили». В таких случаях он, проявляя мудрость, был всегда на стороне матери.

Моя мама в моих глазах была столь прекрасна, что я не мог понять, почему ее не сделали королевой какой-нибудь страны. Но она была красива не только внешне, — она еще вся светилась духовностью! Задолго до того как мы пошли в школу, она рассказала нам много замечательных историй из Библии, которую она так хорошо знала. Позднее я узнал, что источником ее богатых познаний, ее веры и ее любви к Библии был ее отец Джон Преснелл из Росса (Тасмания), где родилась и выросла моя мать. Джон Преснелл был верным и искренним последователем Джона Уэсли, который, вместе со своим братом, способствовал духовному возрождению Англии в XIX столетии. Основанную им церковь иногда называют Уэслианской, иногда методистской. Церковь в Россе была методистской, и мой дед проводил там воскресные дни, иногда выступая как светский проповедник и всегда — как руководитель хора. Свою религию он привносил и в будни, введя за правило ежедневные семейные молитвы и прививая своим многочисленным детям строгий, в какой-то мере пуританский образ жизни во имя Бога, как учил Джон Уэсли.

Моя мать, Кэролайн Мэри, была, похоже, одной из самых способных его учениц. Религию, к которой мы приобщались еще в дошкольном возрасте, сидя у ее ног, в наши дни назвали бы фундаменталистской. Она излагала ее простым языком, и главными постулатами этого религиозного учения были следующие: на небесах обитает Бог-Отец, по образу которого был создан первый человек — Адам. (Я представлял себе Бога стариком, мудрым стариком с длинной седой бородой и, конечно же, очень древним, так как он там был уже давным-давно). Наша мать говорила нам, что хотя Бог-Отец очень далеко от нас, он видит и слышит все, что мы делаем или говорим. Мало того — он заносит все это в Книгу Жизни. Если мы делаем что-то дурное — говорим неправду или воруем, — в Книге это записывается. Но туда заносят и наши добрые дела. На Небесах обитает и сын Божий — Иисус. Много, много лет тому назад, когда мир стал очень злым и порочным, Он пришел на землю как человек. Родился Он в Палестине от Пречистой Девы Марии и в течение нескольких лет ходил по стране, исцелял больных и под открытым небом учил собравшихся людей истине о жизни и смерти, о праведном пути, по которому следует идти человеку, чтобы доставлять радость любимому Отцу и попасть на небо после смерти. Если же кто-то отказывался служить Богу и совершал много неправедных дел и грехов, признанных неискупимыми в Книге Жизни Бога-Отца, этот человек попадал после смерти в ад, где был обречен на вечные муки. Став постарше, я часто думал, что это, пожалуй, слишком жестокое наказание за всего лишь один, может быть, дурной поступок, но в целом я принимал тогда это учение.

Еще один из постулатов фундаменталистской религии моей матери, и, по-видимому, до сего дня проповедуемых в некоторых христианских общинах, заключался в том, что после смерти мы, находясь в могиле, пребываем во сне вплоть до Дня Страшного Суда. А в этот день мы восстанем из могилы в том же самом теле, что тлело долгие годы или даже века, и в толпе других предстанем перед престолом Вершителя Суда. Потом мы обнаруживаем себя или среди праведников по пути в рай, или среди нераскаявшихся грешников по пути в ад. Эта сцена была не слишком привлекательной для моего детского сознания, но еще худшей перспективой было лежать в холодной могиле, может быть, сотни лет, в ожидании Страшного Суда. Потом, получая высшее образование, я отбросил все эти идеи и пытался убедить мать в том, что они ложны. Она была неплохим экстрасенсом, и у нее был ряд необычных переживаний, связанных со смертью, — например, она видела, как сонм ангелов уносит на небеса ее мать, когда та умирала в местечке, находящемся за двадцать километров от дома матери. Иногда она также видела, что в ногах ее кровати сидит один из ее давно умерших родственников. Она часто слышала стук в окно своей спальни, когда где-то далеко умирал кто-то из ее родных или близких друзей. Подобные случаи доказывали, я думаю, что люди не спали в своих могилах, а продолжали существовать где-то, коль способны были вступать с ней в подобную связь. Ее в некоторой степени потрясла возможность отречения от методистских верований, которым учил ее отец. Но я был рад, что перед смертью она отказалась от ужасной идеи о том, как мертвые в могилах ждут Страшного Суда.

От моей матери мы узнали еще об одной характерной черте методистского учения, которого придерживался Джон Преснелл. Речь идет о подавлении сексуальных желаний, характерном для пуританского викторианского века. Секс допускался только в браке. Любое искушение отдаться сексуальному влечению до брака или вне брака в любом возрасте считалось грехом, совершаемым против воли Бога-Отца. Она внушала нам это, когда мы стали старше, но еще не знали, откуда берутся дети. Об этом деликатном предмете мы узнавали из других источников. Возможно не без влияния матери я умудрился остаться девственником до 21 года, хотя давалось мне это с большим трудом; ну, а потом я, как и многие мои сверстники, отдавался тайной сексуальной жизни, пробуждавшей комплекс вины, пока не женился первый раз в 30-летнем возрасте. В студенческие годы я встречался с молодыми людьми, которые находили разные способы для удовлетворения этого властного, почти непреодолимого влечения, включая мастурбацию и посещение публичных домов. В середине XX века молодое поколение выбросило за окошко викторианскую мораль и предалось свободной любви с помощью противозачаточных средств, но этот Богом данный мощный сексуальный инстинкт и сегодня причиняет много страданий молодежи во всем мире. Каков же выход? Джон Преснелл не знал ответа на этот вопрос: две его младшие дочки опозорили свою мать, когда после ранней смерти своего отца родили внебрачных сыновей.

Возвращаясь к моей дорогой матери, я должен упомянуть, каким образом она выполняла указание Саи о том, что мать должна быть первым гуру (учителем) для ребенка. Моя мама, хотя и была женой фермера, а значит — очень занятой домохозяйкой, находила время учить Риту и меня чтению, письму и счету до того, как мы пошли в школу. Она также дала нам в детстве невидимого друга, который ради нас умер на кресте, но всё равно помогал нам в повседневной жизни разобраться в том, что следует и чего не следует делать. Мы верили, что Он говорил с нами голосом совести. Имя Его — Иисус.

Я хочу закончить эту главу рассказом о нескольких интересных и, как мне кажется, полных значения встречах с моей матерью после ее смерти в 1957 году. Когда она умерла, я был на 99% убежден в существовании жизни после смерти. Спустя несколько месяцев после ее похорон я имел общение с ней через одну ясновидящую из Брисбейна — Анну Новак. Я был счастлив, когда понял, что та любовь, с которой я искал ее душу, очень помогла ей, и она находится в хорошем месте и в добром окружении — где-то в высоких сферах астрального мира. У меня есть надежда, что я снова увижусь с ней, когда покину эту землю.

После смерти Айрис, моей второй жены, в 1994 году, у меня возникла дальнейшая экстрасенсорная связь с моей матерью через Айрис. По счастью, в ту пору, когда я глубоко переживал потерю Айрис и был погружен в печаль, я познакомился с Джоан Мойлэн, преданной Саи и очень способной ясновидящей. Я уже и раньше рассказывал о том, как Джоан приходила во флигель в моем саду в Голубых Горах и там, через несколько минут после того, как мы садились на свои места, всегда появлялась Айрис, словно зная, что происходит по эту сторону занавеса. Она всегда оставалась с нами все утро, а иногда и целый день, пока мы предавались воспоминаниям о том времени, когда она была жива. Во время этих «сеансов», помимо других людей, иногда приходили моя сестра Рита и младшая сестра Леона, которая, как говорил Свами, была моим «духовным близнецом». Айрис сказала мне, что виделась с моей матерью и нашла ее очень счастливой в ее астральной обители. Однажды я сказал Айрис, что мои сестры и старые друзья являются мне, а мать — никогда. Она тут же спросила: «Ты хочешь, чтобы она пришла? Тогда я приведу ее». Она встала со своего стула и исчезла, и не прошло и пяти минут, как она вернулась с моей матерью.

Из своих занятий по парапсихологии, в основном когда я состоял в лондонском Обществе по изучению экстрасенсорных явлений, я знал, что на астральном уровне, где вибрации выше, а потому материя легче и ее проще преобразовать силой мысли, люди способны сглаживать любые дефекты своего тела — точной копии их последнего тела на земле — и выбирать любой возраст, какой пожелают. Некоторые, правда, например Юктешвар, гуру Шри Йогананды, предпочли остаться в том возрасте, в каком они покинули землю, но многие выбирают облик более ранней поры их жизни. Так моя мать, явившись, выглядела так же, как и Айрис, лет на двадцать с небольшим. Естественно, ясновидящая Джоан никогда не видела ни саму мою мать при жизни, ни ее фотографий. Как же она могла быть уверена, что «дух», или астральное тело той, что только что явилась, действительно принадлежит моей матери? Но она сразу же узнала ее и стала описывать. Она сказала одну интересную вещь: «Твоя мать так нежна! Она напоминает мне королеву-мать». Я, конечно же, сразу узнал ее по тем словам, с которыми она ко мне обратилась. Войдя, она, казалось, на мгновение забылась и сказала «Дитя мое», словно ее воспоминание обо мне, как о ребенке, сидящем у нее на коленях, было очень ярким. Я с удивлением заметил, что она держала в руке свою любимую книгу — святую Библию. При каждой последующей встрече она появлялась после Айрис, держа в руках Библию, и Айрис, проявляя к ней уважение, освобождала для нее свой стул. Моя мама всегда давала мне какой-нибудь текст из Библии, называя книгу, главу и стих. Она хотела, чтобы я его прочел и медитировал на него.

Зимой 1998 года в Ойстер Коуве на севере Золотого Побережья, в доме, где я жил два месяца, у меня было несколько встреч с ясновидящей Джоан, жившей в тех краях. На одной из встреч произошел странный случай. В общем-то он не должен был показаться странным, так как в хорошо известной книге «Сутры Нарады о преданности» я прочел, что достигнутый кем-либо значительный прогресс в духовном развитии становится благословением для его предков и потомков во втором и третьем поколениях. Я получил доказательство этому во время одной из встреч. Моя мать сидела на стуле, предложенном ей Айрис. Рядом со стулом, спиной к стене, стоял Свами в Своем тонком теле. В конце встречи Айрис поднялась с изножья кровати, где она сидела рядом со мной и Джоан, прошла мимо нас туда, где стоял Свами и, склонившись перед Ним, коснулась Его стоп. Еще раньше Джоан упоминала, что вдоль стены в ряд стояли люди, узнать которых она не могла, но точно знала, что это были мои предки. Джоан не удивилась, когда моя мать встала со стула и преклонила колени перед Свами, но она была очень удивлена, увидев, что предки один за другим опускались на колени у стоп Свами и делали при этом жест, известный всем преданным Саи как паданамаскар, или поклонение стопам. Нарада, великий мудрец древности, как всегда, говорил правду, и я ощутил огромную радость оттого, что смог помочь своим предкам.

Еще более счастливый случай произошел при последней встрече с женой и матерью, которая произошла при посредстве Джоан. Свидание уже подходило к концу, моя мама говорила со мной о библейском тексте, который она дала мне в прошлый раз. А потом она сказала: «Я больше не буду приносить Библию, неверно — и я теперь это чувствую — придерживаться лишь одной священной книги. Хотя я считаю Библию лучшим наставником, я думаю, что мне следует расширить свой кругозор, и теперь я начну читать книги, которые ты обсуждаешь вместе с приходящими к тебе людьми». Разумеется, она имела в виду книги, посвященные учению Саи. Когда я позже думал об этом, я ощутил глубокую радость, поняв, что моя любимая мать встала на путь духовного прогресса, который приведет ее к более высоким уровням радости и блаженства в необъятном астральном царстве, ведущим к миру богов и причинным мирам.

Следующая глава раскрывает мою духовную связь с отцом.

Глава 2. Мой отец

Когда мне было лет восемь-девять, любимым моим удовольствием было сидеть с отцом в сарае; дверь настежь открыта, мы смотрим, как идет дождик, а отец тем временем рассказывает мне разные истории. Среди них были повести о троянских героях Ахилле и Гекторе, о хитроумном Одиссее — мое очень радостное знакомство с греческой мифологией. Иногда он рассказывал мне о своем детстве, о школьных годах, о кулачных боях, которые он вел с мальчишками из других школ; получалось, что он всегда выигрывал эти бои, поэтому он стал в моих глазах героем, похожим на Гектора и Одиссея. Ахилл оценивался мною несколько ниже, так как казался мне менее благородным и великодушным. Иногда отец рассказывал мне о наших предках, но из всего этого я помню только, что его дед с несколькими сыновьями приехал из Англии в Тасманию в конце первой половины XIX века. Видимо, они приехали из графства Кембриджшир и стали фермерами, поскольку купили землю в богатых, плодородных районах Северной Тасмании. Я знаю, что одного из сыновей звали Сэмюэл, так как это имя моего собственного деда. Я, правда, никогда не видел его: он умер молодым, когда моему отцу было около пяти лет. Ферма дедушки Сэмюэла находилась в округе Кэррик, названном так, я думаю, по имени одной из шотландских деревень. Рождение моего отца было зарегистрировано в церкви Кэррика. Он родился в ноябре 1872 года и получил имя Эдвард Джозеф Мёрфет.

Старшим сыном в семье Сэмюэла был мальчик по имени Джордж, а между ним и маленьким Эдвардом было еще пять дочерей, которые, после смерти их отца, с годами разъехались кто куда, и я виделся только с двумя из них — с тетушками Лили и Адой. Когда я был мальчиком, обе жили в Мельбурне. Моя бабушка, Сьюзен, столкнулась с большими трудностями: на руках у нее оказалась большая семья, оставшаяся без отца, и ферма, на которой некому было работать. Брат Сэмюэла Дэвид, чья ферма была далеко, согласился помочь ей, взяв к себе маленького мальчика. Эдвард, которого обычно все звали Тэдди, вошел в его семью, состоявшую из двух сыновей и двух дочерей. Все они были несколькими годами старше маленького Тэда, примерно одного возраста с нашим дядей Джорджем, который тогда был подростком. Итак, мой отец стал членом семьи дяди Дэвида. Мне помнится, что я только раз видел своего двоюродного деда Дэвида, — когда мы с отцом приехали навестить его в его доме в маленьком городке Пертхе на севере Тасмании. Мне он показался очень выразительной, но и внушающей благоговейный трепет личностью. Он сидел на простом стуле, спиной к высокой ограде сада, которую украшали вьющиеся растения. У него была очень длинная борода, совершенно белая, за исключением нескольких табачных пятен, образовавшихся от трубки. Не вставая со своего стула, он очень по-доброму и даже с любовью разговаривал с моим отцом, который провел годы своего детства и юности на его большой и, очевидно, очень богатой ферме. Там, вместе со своими кузенами Горацием и Артуром, он обучился фермерскому делу. Когда я слышал, как один старый жокей говорил о дяде Дэвиде как о фермере-джентльмене, у меня создалось впечатление, что этот почтенный старец перекладывал большую часть тяжелой работы на ферме — если не всю — на своих сыновей и наемных рабочих.

Мой отец говорил мне, что его дядя предлагал ему помощь в получении образования, чтобы он, если захочет, мог работать в банке, вместо того чтобы быть фермером. Но отец считал, что его долг по отношению к доброму дядюшке, который с детства заботился о нем, — оставаться на ферме столько, сколько дядя будет нуждаться в его помощи. Итак, он стал фермером, а не банковским служащим. Надо сказать, что ни по сложению, ни по внешнему виду отец не был похож на обычного фермера. У него были нежные руки с длинными пальцами музыканта, тонкая кость и довольно красивые черты лица. В моем представлении он был красивым мужчиной — с мягкими карими глазами, черными волосами, изящно очерченным носом, породистой линией ноздрей над темными эдвардианскими усами с закрученными вверх, как у велосипедного руля, концами. У него был приятный баритон, и он любил петь гимны, стоя у рояля. Когда его дядя Дэвид оставил фермерское дело и, по-видимому, продал ферму, мой отец, расставшись с ним, присоединился к своему старшему кузену Горацию, который купил мельничную ферму близ деревни Хэгли. Мы с Ритой были еще детьми, когда впервые попали на эту ферму, которая одной стороной примыкала к железнодорожной станции, а другой упиралась в ворота, ведущие в деревню Хэгли. У дяди Горация была большая черная борода, и он гораздо больше походил на типичного фермера, чем мой отец. Рита почему-то называла его дядя Добби, под этим именем мы и знали его. Впоследствии он отошел от дел и поселился в большом доме в Хэгли, где и умер спустя несколько лет.

На мельничной ферме мой отец впервые встретился с моей матерью — Кэролайн Мэри Преснелл. Она в это время была компаньонкой и помощницей одной очень богатой старой дамы, жившей в большом доме рядом с железнодорожной станцией. Кэролайн Мэри ходила за покупками в деревню, путь от станции к деревенским воротам ей проще всего было совершать через ферму, — эта была приятная прогулка по ровным дорожкам вдоль живых изгородей, кустов боярышника и огороженных загонов для скота. Однажды, когда она шла от станции по одной из аллей мельничной фермы, она издалека увидела молодого человека, который сжигал мусор на обочине. Дым от огня ветром относило на дорогу, а когда она подошла ближе, он бросил в огонь новую большую охапку мусора, отчего дым стал еще гуще. Она подумала, что дерзкий юноша сделал это намеренно, чтобы она, спасаясь от дыма, перешла на другую сторону аллеи, где был его костер. Но девушка, избегая его, пошла сквозь густой и едкий дым. И все же ей не удалось уклониться от встречи с молодым человеком: когда она вышла из дымовой завесы, он уже стоял на ее стороне аллеи, чтобы принести ей извинения. Так их встреча, как он и задумал, состоялась, и очень скоро после этого молодой человек по имени Эдвард Джозеф Мёрфет пришел в дом у станции, чтобы увидеть ее.

Свадьбу, последовавшую через некоторое время, сыграли в Россе, родной деревне моей матери. Дед Джон Преснелл умер за несколько лет до этого события, а бабушка Кэролайн и несколько ее дочерей на свадьбе присутствовали. Мой красивый отец снискал расположение этих леди, как, впрочем, и большинства людей, его знавших.

После свадьбы молодые поселились на северо-западе Тасмании, на ферме, которую мой отец некоторое время делил со своим братом Джорджем. Я смутно помню самого дядю и его семью, поскольку он умер, когда я был еще маленьким — мне было года четыре. Однако мы с Ритой часто вспоминали его, так как он, будучи мастером на все руки, соорудил для нас высокий стул, который я унаследовал от Риты, когда достаточно вырос, чтобы сидеть за столом, а Рита могла уже управляться с обычным стулом. Эта ферма, должно быть, была продана, и мы переехали жить на свою ферму в округе Вествуд, находящуюся за семь миль от Хэгли и примерно за столько же — от Кэррика. Ферма называлась Мэдоу Линн, что значит: «луг с прудом». В этом пруду я чуть было не расстался с жизнью, о чем рассказывал в книге «Там, где кончается дорога». Там же я описал и странный случай, когда у меня было видение большого окна в небе, сквозь которое были видны небесные существа и слышна райская музыка. Тогда это казалось подтверждением учения моей матери, но возможно, явилось преддверьем моего путешествия к дому.

Мы провели много беззаботных детских лет на ферме Мэдоу Линн вместе с любимыми родителями. Отец был нам скорее товарищем, он не применял никаких воспитательных мер, разве что иногда кричал на нас, но всегда поддерживал дисциплинарные методы мамы. Мне было девять лет и девять месяцев, когда отец привел нас с Ритой в родительскую спальню, чтобы мы посмотрели там на чудо. Это была крошечная девочка с черными глазками и пушистым ореолом черных волос. Мать лежала в постели и держала ее на руках. В большом возбуждении мы стали спрашивать отца, откуда появился этот ребеночек. Мы знали, что как раз в это время в дом пришла няня, и подумали, что это она принесла девочку. «А вот и нет, — сказал отец, — я нашел ее утром под кустом сирени. Она лежала там в маленькой ямке». Мы бросились в сад, чтобы взглянуть на куст сирени, от которого исходило дивное благоухание. Была весна, и сирень стояла в полном цвету. Под ней мы увидели свежевырытую ямку, похожую на маленькую колыбельку. «Кто вырыл эту ямку?» — спросили мы у отца, который пошел с нами. «Конечно же, ангелы», — ответил он. К тому времени я уже научился пользоваться лопаткой, и у меня в голове промелькнула мысль, что ангелы очень умело потрудились.

Но самым главным было то, что наше семейство получило замечательное пополнение. Ее тоже назвали Кэролайн, второе ее имя было Леона, именно так ее все и звали. Она родилась в 1916 году, и лишь полвека спустя Сатья Саи Баба сообщил мне, что моя младшая сестра была моим духовным близнецом. Только тогда я понял, почему мы были так близки друг другу, часто даже зная о том, что каждый из нас думает, и почему она почувствовала удар в голову, едва не столкнувший ее с лестницы, когда я, будучи за двадцать миль от нее, я упал с мопеда, ударился головой и потерял сознание.

Появление на свет моей маленькой сестры прежде всего привело к тому, что я почувствовал себя взрослым и стал помогать отцу в любой работе на ферме. Моя мать восприняла это с некоторой тревогой и как-то сказала отцу: «Помни, что он еще ребенок». Но я уже считал себя взрослым, и мой отец, похоже, с этим соглашался. За пять лет он научил меня пользоваться всей фермерской техникой, за исключением жатко-сноповязалки. Вся эта работа требовала умения управлять тройкой больших фермерских лошадей. Разумеется, я научился ездить верхом на всех лошадях фермы, и даже на скаковой лошади с соседней фермы. Но моим любимцем был маленький толстый пони Тэффи. Обычно я ездил на нем без седла и часто падал. Тэффи иногда ждал, когда я встану и снова заберусь ему на спину, но бывало, что он галопом убегал домой, и тогда мне приходилось идти всю дорогу пешком. Пока я учился ездить на лошади, я при падениях ничего себе не повредил. Мне нравилось управлять лошадью, и я стал хорошим наездником. И все же, когда мне было лет одиннадцать, у меня появилось огромное желание кататься на велосипеде. Если бы он у меня был, я мог бы ездить далеко в поля или даже в деревни Хэгли и Кэррик, а может быть, и за 14 миль в город Лонкестон, где в доме моей бабушки я увидел свет божий. Мой добрый отец вполне мог позволить себе покупку велосипеда, но по какой-то причине, известной только ему, он сказал, что я сам должен заработать деньги на велосипед. «Как же я смогу заработать?» — спросил я. Он подумал с минуту и сказал: «Ты можешь ловить кроликов, которые роют ходы под изгородью между выгоном в тридцать акров и кустарником». Я ничего не ответил, но сама мысль об этом обрушилась на меня как страшный приговор. Для мальчика у меня было слишком мягкое сердце.

Раньше, когда мне было около пяти, я проливал слезы, если нечаянно наступал на маленького паучка, ползущего по полу. Тогда среди наших ручных любимцев было несколько крольчат, морских свинок, а также ягнят, мать которых или погибла, или не могла заботиться о своих детенышах. А теперь я должен был ловить и убивать крольчат, да еще и снимать с них шкуру. «Я не знаю, как ставить капканы», — сказал я отцу. «А я тебя научу», — ответил он. Он и правда научил меня, но я оказался не очень хорошим учеником и в свои капканы, расставленные вдоль изгороди, поймал совсем мало кроликов. Первого кролика, попавшего в капкан, я тут же выпустил на волю. Но увидев, что у него сломаны и сильно повреждены передние лапы, я заставил себя убить его. Это вызвало у меня ужас, особенно когда я почувствовал, как его теплое пушистое тельце бьется о мою ногу, когда я сворачивал ему шею. Отец потом научил меня, как снимать шкуру с убитого кролика и как выделывать шкурки, чтобы они высохли и годились для продажи.

Я думаю, что желанный велосипед так бы и остался мечтой, если бы не случилось нечто необычное. Однажды вечером, перед заходом солнца, когда я пытался снимать капканы, поставленные на задах фермы у границы выгона, мимо меня на лошади неторопливо проехал мужчина. Поздоровавшись со мной, он спрыгнул с лошади и подошел к тому месту, где я возился с капканами. Я знал его, для меня он был своего рода героем. Звали его Верн Джонс. Я знал, что он учился в школе английской грамматики в Лонкестоне, потом закончил университет в Тасмании, после чего пустился в странствия по Австралийской пустоши. А теперь он уже несколько месяцев жил в Вествуде со своими друзьями-фермерами, помогая им и другим фермерам, в том числе и моему отцу, особенно во время уборки урожая. Он был хорошо известной и очень популярной фигурой в Вествуде. На общих сборищах, например во время танцев на выгоне для стрижки овец на одной из ферм, его легко было уговорить спеть одну из его шуточных песен. Но однажды, когда Верн проводил в нашем округе зимние месяцы, он совершил нечто такое, что обеспечило ему неизменную популярность среди вествудских фермеров. Им очень хотелось создать свою футбольную команду, чтобы играть с командой Хэгли. Футбол, в который играли в Тасмании, был распространенной в Австралии игрой с особыми правилами. В Вествуде было нелегко отыскать 18 «настоящих» мужчин, которые хоть что-то понимали бы в футболе. А Верн устроил так, что половина состава команды пришла из его старой школы. Все они были первоклассные футболисты из Первой команды Английской школы, которая всегда выигрывала тасманские матчи между школами. Ночь перед матчем они провели в нашем округе и показались мне, в своих ярких школьных шапочках и вязаных жакетах, настолько замечательными, что я мечтал стать одним из них. Разумеется, с помощью таких мастеров Вествуд победил Хэгли с большим перевесом в счете. Парни из Английской школы, вместе с самим Верном, играли блестяще, и фермерам, включая моего отца, по существу было нечего делать на поле. Куда бы ни падал мяч, живописные ребята из школьной команды были тут как тут.

И вот эта героическая личность принялась учить меня, как ставить кроличьи капканы. Верн превратил это занятие в настоящее искусство, и я в дальнейшем тоже очень в этом преуспел. Но я всегда терпеть не мог убивать крольчат, которые теперь попадались в капканы в большом количестве.

В конце концов у меня накопилось много высушенных шкурок, готовых для продажи скупщику, регулярно приезжавшему за ними, но денег на велосипед все равно не хватало. Тогда отец решил помочь мне. В ясные лунные ночи он, захватив двустволку, отправлялся со мной в лесистые холмы на окраине Вествуда. Мне были по душе эти блуждания среди кустов при лунном свете. Похоже, мы добирались почти до самых Западных Тьер — огромной голубой стены, казавшейся мне границей западных фермерских угодий. Когда в первый раз мы вышли на охоту за опоссумами, луна в ранние ночные часы опустилась так низко, что мы решили вернуться домой. Отец отдал мне ружье, повесил себе на плечо сумку с полудюжиной связанных хвостами опоссумов и двинулся в путь, взяв, как мне казалось, совсем не то направление. «Ты уверен, что это правильная дорога к дому, папа?» — спросил я. Он остановился и показал на небо, усеянное яркими звездами. «Я выбираю путь по звездам, — сказал он, — видишь ту яркую звезду над горизонтом?» «Вижу», — ответил я. «Если мы пойдем прямо на нее, она приведет нас к тому месту в Вествуде, откуда совсем близко до нашего дома». И он снова зашагал вперед сквозь бурелом и заросли папоротников, а я шел за ним с ружьем на плече.

Мой отец был похож на старинных мореходов, водивших корабли по звездам в те времена, когда еще не изобрели компас. Это открыло мне в нем еще одну черту, о которой я раньше не подозревал. После этого мы уходили далеко в поля в течение многих ночей, и у меня, наконец, накопилось достаточно денег для покупки желанного велосипеда. После того, как я научился ездить на нем, для меня было невероятной радостью обследовать все дороги округа и совершить-таки 14-мильную поездку на север — в город Лонкестон.

Я уже писал в книге «Там, где кончается дорога» о том, как пошатнулось здоровье отца после 60-ти лет, как он оставил ферму и переехал в Сидней, где я тогда работал, и как он умер там в возрасте 65 лет. Его смерть была для меня большим горем: она отняла у меня доброго друга моего детства и пробила первую брешь в семейном кругу, так много значившем для меня. Годы шли, и мои мысли возвращались в прошлое — к нашим товарищеским отношениям, отчего моя любовь к нему становилась все сильнее. Я задумывался о том времени, когда снова увижу его — по другую сторону смерти. А потом, как я описывал в предыдущей главе, пришло время, когда через Джоан Мойлэн я стал общаться с моей покойной женой, которая рассказала мне о своей встрече с моей матерью и двумя умершими сестрами в царстве за пределами смерти. Мне хотелось узнать об отце, но она не упоминала о нем. Когда я спросил, не видела ли она его, она сказала: «Нет, я думаю, что он перевоплотился». Потом, пройдя по газону, в мой садовый павильон вошла моя умершая сестра Кэролайн Леона и встала рядом со мной. Я спросил ее: «Что же случилось с нашим отцом?» Она сказала, что он несколько лет назад воплотился в маленькой горной стране в Европе — Лихтенштейне. «Что же делает в этой крошечной горной стране австралийский фермер, никогда в жизни не покидавший Австралии?» — спросил я. «Он сказал, — ответила сестра, — что там живет семья, которая может помочь ему решить одну из его главных проблем, и что он, в свою очередь, может помочь этой семье. Вот почему он отправился в этот уголок мира». Леона назвала мне его новое имя и приблизительный возраст. Как было бы странно, подумал я, если бы я поехал туда и сказал этому молодому человеку, что он — мой отец. Но я был слишком стар для подобного приключения и должен утешать себя мыслью, что найду его вновь в каком-нибудь облике в необъятной вечности, которая лежит за пределами земного существования.

Глава 3. Школьные годы

Я пересек посыпанную красным гравием дорогу, ведущую от дальнего угла фермы Мэдоу Линн к зданию, обшитому некрашеными досками. Я слышал, что его перенесли сюда, в центральную точку округа, чтобы оно служило здесь школой. Я провел в этом маленьком коттедже, известном как вествудская начальная государственная школа, большую часть своих первых школьных лет. Только когда я учился в последнем начальном классе, появилось совершенно новое школьное здание на этой же территории.

В первый школьный день — когда наша мама решила, что мы достаточно взрослые, чтобы ходить в школу, — она вместе со мной и Ритой пересекла фермерский выгон, прошла по дороге, ведущей к школе, и передала нас в руки учительницы. Как и в большинстве маленьких сельских школ здесь был один учитель на все семь классов — от подготовительного до шестого. Нас встретила молодая энергичная учительница и поздравила с поступлением в вествудскую школу. Это была яркая, улыбающаяся женщина лет 25-ти по имени Олив Доак. Родители и дети уважительно называли ее мисс Доак. Среди 16-и или 17-и детей, сидевших за длинными партами, было несколько диковатых мальчишек — сыновей молодых фермерских рабочих. Они смотрели на мисс Доак как на врага, а мы с Ритой видели в ней доброго друга.

Пока она давала задания ученикам других классов, я оглядел классную комнату. Это была большая комната во всю ширину коттеджа, и в ней витал едва уловимый, приятный аромат, поскольку дом был срублен из сосны. За партами сидели по шесть детей, в задней стене были окна, которые выходили на дорогу, ведущую к перекрестку. Перед нами, в передней стене, была дверь, которая вела к двум боковым комнатам, используемым, как я потом узнал, в разных целях. Одна из них предназначалась для телесных наказаний, но мисс Доак была сторонницей более мягких дисциплинарных мер, поэтому телесные наказания были редки.

В тот первый день, после того как она усадила за четыре длинные парты ребят из других классов и дала им задание, она вернулась к нам, четырем детям подготовительного класса. Я помню, она взяла таблицу и начала учить нас алфавиту (которому уже выучила нас наша мать) на новый лад. Вместо того чтобы просто называть буквы — эй, би, си и т. д, она давала им новые имена, которые были, фактически, их звучанием в разных словах. Я нашел это очень интересным и легким и понял, что это хорошо помогает произношению и письму. «М», к примеру, была похожа на мычание коровы, когда она хочет что-то ласково сказать. Мы произносили этот звук с закрытым ртом. Другие школьные предметы были такими же легкими и увлекательными, особенно если учесть, что мы уже проходили их с нашей мамой-гуру. Иногда, едва ли чаще, чем раз в день, мы слышали цокот лошадиных копыт по дороге. Мисс Доак вставала со своей парты на возвышении и смотрела в окно, а дети, вскочив с мест, толпились вокруг и наблюдали за проходящей повозкой с пассажирами и кучером. Иногда это был одинокий всадник на лошади, — тогда еще не было автомобилей. Удовлетворив свое любопытство, мисс Доак строго приказывала нам: «Садитесь, дети, садитесь!»

Вместо того чтобы идти обедать домой (на это давался час), нам куда интереснее было приносить с собой бутерброды и съедать их вместе с другими ребятами, взобравшись при этом на ветви дуба или, если была плохая погода, сидя на скамеечках в одной из боковых комнат. Дуб и комнаты использовались также и для классного чтения. Мисс Доак назначала самого активного ученика старостой и отправляла весь класс под дуб — в ясные солнечные дни или, в дождливые дни, в подсобную комнату. На эту почетную роль старосты мисс Доак всегда выбирала бойкую Топси Понтиак. Топси заставляла нас прилежно читать по очереди в течение некоторого времени, но потом, когда это занятие нам надоедало, мы больше уже не читали, а занимались болтовней. Когда вдалеке появлялась мисс Доак, мы снова принимались за чтение, поэтому она и не подозревала, как мало времени мы ему уделяли. Наша маленькая белокурая «наставница» была к тому же большим сорванцом. Она часто висела над нами, перепрыгивая с ветки на ветку, как обезьяна, а если мы были в боковой комнате, раскачивалась на потолочных балках. Ее, похоже, ничуть не беспокоило, а скорее, веселило, что ее цветастые панталоны выставлялись напоказ во время этих подвигов. Удивительно, что ее никогда не «засекали» на месте преступления, она всегда успевала спуститься на землю или на пол и при появлении мисс Доак продолжать со всей серьезностью руководить нашим чтением. Пока я учился в начальной школе, эта веселая, белокурая девочка-сорвиголова была моей тайной любовью. Никому, даже моей сестре Рите, я не говорил об этом секрете и не думаю, что Топси догадывалась об этом.

Неожиданно эти беззаботные школьные дни, скорее даже похожие на праздник, подошли к концу: мисс Доак вышла замуж за фермера из нашего округа. Я надеялся, что это событие повлечет за собой перерыв в школьных занятиях и у меня будут свободные дни, которые я радостью проведу с отцом на ферме. Но очень скоро пришла новая учительница. Ее звали Флора Макартур, и она сильно отличалась от мечтательной Олив Доак — не только внешне, но и во многом другом. Ее серые глаза говорили нам, насколько она была серьезна, и мы понимали, что звук ее голоса, хотя и приятного и с оттенком нежности, — это сама твердость. В первый же день она дала понять, что в школу пришла строгая дисциплина. При мисс Доак мы, ученики, без конца перешептывались друг с другом. В первый день «правления» мисс Макартур один мальчик шепнул несколько слов достаточно громко, и она это услышала. Она тут же поставила его перед классом и ударила указкой по ладони. В классе воцарилась тишина, никто больше громко не шептал.

Прошло чуть больше года, и я сам подвергся телесному наказанию. Она подумала, что я нарушил одно из непреложных правил: не писать на парте. Я сидел, держа в руке карандаш, и со стороны могло показаться, что я собираюсь писать на парте, но на самом деле был глубоко погружен в свои мысли. Она отвела меня в боковую комнату и четыре раза сильно ударила по рукам. Было очень больно, и я в этот момент ненавидел ее, но еще до окончания уроков моя любовь к ней вернулась. Я думаю, что все дети любили ее, потому что знали, что за ее строгостью скрывается любовь, и что именно эта любовь была причиной ее желания научить нас всему, на что она была способна. Она, как до этого моя мать, демонстрировала то, что я услышал от Свами полжизни спустя: «Детям нужна строгая дисциплина, и если она сочетается с любовью, они не станут ей противиться».

Я вспоминаю один счастливый день, когда Флора Макартур помогла мне сделать первый шаг навстречу моему жизненному назначению. Я сидел за своей партой, молча трудясь над заданием, которое дала мне учительница, когда услышал ее голос. Он звучал, как музыка, и я понял, что она читает стихи одной девочке, ученице другого класса. Это оказалось стихотворение Мэтью Арнольда «Покинутый водяной». Я никогда его раньше не слышал, и в ритме произносимых ею слов я смог услышать мелодию волн и печальные вздохи моря. Я прервал свои занятия и сидел, прислушиваясь к тому, как ритм стихов приносит в мое сердце рокот моря. Я всегда любил море, а теперь во мне родилась огромная любовь к поэзии. Теперь для меня это не были просто нескладно сложенные слова, пытающиеся передать что-то, что, как мне казалось, лучше выразить прозой. С того дня любовь к хорошей английской поэзии вошла в мою кровь.

Благодаря этой женщине со строгими серыми глазами и успокаивающим голосом я полюбил всю школьную работу, она стала нравиться мне так же, как работа на ферме. Это были счастливые, спокойные, упорядоченные школьные дни, время от времени озаряемые красотой. Но внезапно этим счастливым дням был нанесен удар: Флора Макартур тяжело заболела и была отправлена в больницу. Вероятно в министерстве образования предполагали, что она скоро вернется на работу и потому не назначали другого преподавателя. Но проходили недели, а Вествудская школа все еще была закрыта. Я, конечно, обрел свободу и проводил дни на свежем воздухе с моим отцом на фермерских полях. В общем, это было как раз то, о чем я всегда мечтал, но теперь мне не хватало школы. Сделал ли я уже шаг или, может быть, только полшага в том направлении, которое мой отец и весь клан Мёрфетов считали неверным? Моя мать, конечно же, одобряла мой наполовину осознанный выбор.

Время шло, но надежда на выздоровление Флоры Макартур не оправдалась, и министерство образования направило к нам другую преподавательницу. Она была вдовой, звали ее м-с Данстен. Она обладала гораздо большим опытом, чем наши предыдущие учительницы. Она была, мне кажется, прирожденным учителем. Будучи твердой, она не требовала неукоснительного подчинения дисциплине. Достаточно было силы ее личности и уверенности в себе. Словно сама судьба привела ее в нашу школу для того, чтобы мои стопы сделали первый шаг в направлении далекой, божественной цели этой инкарнации. Как-то раз, когда все дети уже ушли, она попросила меня остаться после уроков. Я понятия не имел о том, что было у нее на уме, и потерял дар речи, когда она сказала: «Не хотел бы ты подготовиться к отборочным экзаменам в среднюю школу в этом году? Я знаю, ты пропустил много месяцев учебы, но думаю, если ты сейчас усердно поработаешь, ты их выдержишь. Что ты на это скажешь?» Мысли и чувства, как в шарманке, закружились в моей голове. Гордость и удивление от того, что она считает это возможным, страх, что разочарую ее, а в глубине — какое-то необъяснимое чувство, что здесь для меня открывается путь к чему-то необыкновенному. Но я только мог сказать: «Хорошо, но я должен спросить родителей. Если они согласятся, я сделаю все, что смогу». «Я надеюсь, что они согласятся, — сказала учительница. — Скажи им, что тебе нужно будет по утрам приходить в школу на час раньше, а я буду приходить еще раньше, чтобы написать на доске задания по тем предметам, в которых ты очень отстал из-за того, что школа несколько месяцев не работала».

Моя мать согласилась с радостью, отец не сразу и не без колебаний. Итак, начало было положено. Новость скоро распространилась по всему округу, поскольку раньше никто не предпринимал попытку держать этот экзамен, — несмотря на то, что в городе Лонкестоне государственная средняя школа существовала уже несколько лет. Но разве можно было надеяться, что деревенские дети из школы с одним-единственным преподавателем сумеют выдержать этот трудный отборочный экзамен? Для домохозяек это стало поводом для сплетен: они говорили, что у меня нет никаких шансов и что даже пытаться глупо. Их мужья, так же как и мой отец, были скорее удивлены и предпочитали помалкивать, чаще же бормотали себе под нос: «Зачем мальчишке, которому на роду написано быть фермером, тратить время на среднее образование?»

Занимаясь целых пять месяцев до уроков, во время уроков, а также по вечерам, я получал от этого удовольствие. Меня поддерживал энтузиазм м-с Данстен и ее вера в мой успех. Но когда пришло время экзаменов, я занервничал: экзамен проходил в большом здании городской школы, и я чувствовал себя каким-то деревенским простофилей среди толпы находчивых и острых на язык городских детей. Ночь перед экзаменом я провел в городе в доме моей любимой тетушки Герриэт, сестры моей матери. Мама советовала мне как следует выспаться перед экзаменом, но подруга тети, также остановившаяся у нее, повела меня в кино на фильм ужасов, который ей хотелось посмотреть. В результате я провел бессонную ночь и на трудном экзамене был не в лучшей форме. Правда, я старался изо всех сил, но по окончании экзамена склонен был думать, что я, к несчастью, его провалил.

На следующий день, когда моя добрая мама приехала за мной из Вествуда, я решил рассказать ей всю правду, даже если бы ее это очень расстроило. Когда мы сидели с ней на переднем сидении фаэтона с резиновыми покрышками на колесах, — недавнего приобретения родителей, — она держала вожжи одной из лошадей. «Как ты думаешь, ты справился?» — спросила она серьезным и мягким тоном. «По правде говоря, я сомневаюсь, что сдал, мама», — ответил я. Она молчала несколько минут, и у меня было такое чувство, что она молится. Наконец она спросила: «Когда ты узнаешь?» Я сказал, что результаты будут опубликованы в «Экзаменаторе» примерно через три недели. «Экзаменатор» — это ежедневная газета, выходящая на всем севере Тасмании. Мы получали ее регулярно, и отец читал ее при лампе по вечерам.

В знаменательный день, когда должны были быть опубликованы результаты вступительного экзамена, я был не в силах дожидаться, когда газету принесут домой. Я погнал велосипед в гору, к тому месту, куда ее доставляли в пачках, и смог взять наш экземпляр газеты, как только ее привезли. Прислонившись к велосипеду, я дрожащей рукой открыл страницу с напечатанными именами тех, кто сдал экзамен. Я едва поверил своим глазам, увидев там свое имя. В первый раз в жизни я видел его напечатанным, но оно было там, ошибки быть не могло. Я прошел!

Я быстро спустился с горы, чтобы сообщить новость матери и отцу. Лицо матери осветилось радостью. Отец тоже был доволен и как будто даже гордился мной. Он сказал только: «Поздравляю. Ты молодец, парень!»

На ферме началась уборка урожая, и я работал изо всех сил, чтобы сэкономить отцу деньги хотя бы на одного работника: ведь отец дал согласие — скорее всего, под давлением моей матери — на один год моей учебы в средней школе. Именно этого я и хотел. Потом я вернулся бы к предназначенной для меня жизни на ферме. Мне нравилась пора уборочных работ, но я был огорчен, что в тот год не появился на полях мой герой, Верн Джонс. Для меня это было загадкой, да и никто не знал, что с ним случилось. Один его друг, вествудский фермер Рой Вайз невнятно сказал, как бы и сам в это не веря: «Я думаю, он вернулся в школу». Но в этом не было смысла. Если он имел в виду университет, то он был закрыт, так как летние каникулы там продолжались дольше, чем в школах. Так что загадка оставалась.

Полагалось, что в день открытия школы кто-то из родителей сопровождал нового ученика. Моя самоотверженная мать, которая всегда терялась при встрече с новыми людьми, привела меня в приемную директора школы. Директор улыбался, был приветлив, у него были вьющиеся тронутые сединой волосы, спадающие на высокий лоб, и добрые глаза. Моя мать поэтому успокоилась. Рядом с дирекцией находилась книжная лавка, где она купила учебники, нужные мне в этом году. Их оказалось ужасно много, я с гордостью понес их под мышкой. До сих пор я помню приятный запах свежеотпечатанных книг.

Когда моя мама оставила меня в городе и уехала домой, мне показалось, что меня отделяют от вествудской фермы не 14 миль, а полмира. Была договоренность, что я поселюсь у двоюродной бабушки, сестры моей бабушки по матери. Она была простой женщиной и жила в скромном доме рядом со школой. На первый уик-энд родители сами отвезли меня из Лонкестона домой, но обратно я должен был уже сам добираться до Хэгли на велосипеде, оставлять его на мельничной ферме и на поезде ехать в город; по пятницам я сначала ехал поездом, а потом от мельничной фермы на велосипеде домой, в Вествуд.

Мне помнится, что первый год в школе был для меня радостным. Каждая минута доставляла мне удовольствие. Новые предметы, такие как геометрия, алгебра, физика, химия и даже латынь, казалось, сметали барьеры в уме и позволяли ему расширяться, способностям разума — раскрываться, и мир для меня становился богаче. Я познакомился с Шекспиром, с его драмой «Юлий Цезарь» и, выучив из нее длинные отрывки, цитировал их, как только представлялся случай. У нас был замечательный состав преподавателей. Все они поверх одежды носили черные академические мантии. Почти каждый предмет вели разные преподаватели. Я считал, что все они — блестящая команда «освободителей ума». Моим любимым учителем был Эрик Скотт, наш классный руководитель, только что вернувшийся из Оксфордского университета, где он повышал квалификацию и получил степень. Он занимался с нами английской литературой и химией. Последняя была в то время моим любимым предметом, за ней шла английская литература. Эрик Скотт был тогда издателем школьной газеты и убедил меня написать для нее статью, которая явилась чем-то вроде сатиры на нашу учительницу французского языка. Она держала класс в большом эмоциональном напряжении, заставляя нас стоя читать наизусть длиннейшие отрывки из французской прозы, которые мы обязаны были учить каждый вечер, при том что у нас была целая куча других домашних заданий. Одна девочка из нашего класса не выдержала и разрыдалась, так как не могла запоминать эти тексты, а я однажды сделался прогульщиком, поскольку не имел времени выучить длинный кусок французской прозы. После моей статьи учительница изменила свою педагогическую тактику, но я не пользовался ее расположением.

Моя первая статья, появившаяся в газете, вызвала у меня чувство гордости. К тому же она принесла мне известность среди учеников. Но теперь, оглядываясь назад, я ощущаю скорее стыд, нежели удовлетворенность.

В спорте самое большое удовольствие мне доставлял крикет, ему учил меня мой отец в нашем фруктовом саду. Сам он был очень силен в этой игре.

После успешного и счастливого года в средней школе я вернулся на рождественские каникулы домой, а потом отец, уступив, должно быть, просьбам матери, разрешил мне учиться в средней школе еще один год. Но тут, через две или три недели после начала занятий, со мной произошел несчастный случай — возможно, из-за плохой кармы, связанной с велосипедом. В понедельник утром я ехал от фермы в сторону Хэгли и, боясь опоздать на поезд, стал слишком быстро съезжать с крутой горки. Примерно в полутора милях от дома переднее колесо неожиданно попало в выемку и резко повернулось, а я перелетел через руль и упал лицом на землю. Когда я кое-как поднялся на ноги, мое лицо так сильно распухло, что я почти ничего не видел и не мог управлять велосипедом. Поэтому я поплелся домой пешком, толкая перед собой велосипед. Увидев мое заплывшее, с кровоподтеками лицо, мама очень встревожилась, уложила меня в постель и послала за доктором. В результате мне пришлось несколько недель провести в постели, и мне не разрешили возвращаться в школу почти до конца первого семестра. Я помню, что меньше чем через неделю после моего возвращения начались выпускные экзамены. А пока что я сидел дома и занимался по учебникам, особенно много внимания уделяя химии, которая оставалась моим любимым предметом. Я помню, учитель химии очень удивился, что я превзошел знаниями весь класс. Он, разумеется, был доволен, но я чувствовал, что он и немного смущен, так как со стороны могло показаться, что я не нуждаюсь, а его знаниях; разумеется, это было не так. Учеба продолжалась без каких-либо других важных событий и по-прежнему подзадоривала и расширяла наши умы. Новый предмет, математика, не вызвал у меня большого интереса. Это была тригонометрия и на мой вкус, там требовалось запоминать слишком много формул.

Снова наступила пора сбора урожая после окончания учебного года. Мой друг Верн Джонс по-прежнему не появлялся. Почему его не было здесь, среди сжатых снопов, почему не подставлял он солнцу свои голые руки и грудь? Загадка оставалась. Зато потом меня ждал приятный сюрприз. После Рождества до начала учебного года отец сказал, что на этот год он посылает меня учиться в английскую Грамматическую школу при Лонкестонской церкви. У меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди: я буду среди этих парней в цветных кепках и ярких футболках!

Моя отважная мама, как и раньше, повела меня на встречу с директором в старую Грамматическую школу на улицу Елизаветы, в здание, которое она занимала со дня своего основания в 1842 году. Директор был застенчивым человеком, почти таким же застенчивым, как моя мать. Его звали преподобный отец Бетун. Он был посвященным в духовный сан служителем англиканской церкви.

На этот год меня поселили у тетушки Герриет, жившей совсем рядом со школой. Путь туда у меня был даже короче, чем от бабушки Мэри. Мой отец платил тете Герриет за мое содержание, как раньше платил и бабушке Мэри. Теперь я понимаю, что он должен был также вносить плату за мое обучение. В первую же неделю занятий мне стало ясно, почему отец перевел меня на учебу в пятом классе из обычной средней школы в Грамматическую. В классной комнате было полно мальчишек, они поднимали страшный шум в отсутствии учителя. Кончился очередной урок, и мы ждали учителя по истории Австралии. Я слышал, как он вошел в класс и направился к своей высокой кафедре. При виде нового учителя, нового и для школы, весь класс замолк. Я видел, как он прошел к кафедре, положил на нее книгу и повернулся к нам. К моему неописуемому удивлению, это был мой друг и мой герой Верн Джонс! Увидев меня, он сошел с кафедры и подошел к моей парте. Он стоял рядом почти пять минут, говоря со мной, а остальные ученики сидели молча и смотрели на нас с удивлением. Верн высоко поднял мой престиж в глазах одноклассников. А несколько лет спустя он признался мне, как важно было для него увидеть старого друга, сидящего перед ним за партой. Только теперь я понял, почему он не появлялся на фермерских полях Вествуда — он учился в университете, чтобы получить степень, гарантирующую ему должность учителя в его старой, любимой школе.

Он оказался очень хорошим преподавателем. И я, после того как спустя несколько лет оставил школу и пустился странствовать по свету, узнал от одного из бывших учеников Грамматической школы, что Верн стал ее директором. Эта новость очень меня обрадовала. Потом, через много лет, когда он ушел в отставку, а я вернулся из своего последнего путешествия по миру, Верн, узнав мой почтовый адрес у моего кузена Горация из Хэгли, написал мне. Так завязалась наша переписка, и я даже послал ему экземпляр своей книги «Саи Баба — чудотворец», вышедшей незадолго до этого. Правда, я сделал это с некоторым сомнением, так как знал, что он, будучи директором Грамматической школы при англиканской церкви, исповедовал эту религию. Но ведь мы с ним были добрыми друзьями и так хорошо понимали друг друга, его отец родился в двухэтажном фермерском доме в Мэдоу Линн, а сам он, когда преподавал в Грамматической школе, купил ферму в Вествуде. Он написал, что мою книгу прочел с большим интересом и одобрил ее. Я почувствовал облегчение и радость, так как эта книга знаменовала начало моего труда во благо человечества и во имя Бога.

Я сдал выпускной экзамен за пятый класс и посчитал, что мое среднее образование на этом закончено. Но к моей большой радости, я остался учиться и на следующий год. Возможно, это было связано с тем, что в этом году мы переехали в новое школьное здание на берегу реки Тамар. Это была превосходно оснащенная школа: с новыми красивыми корпусами, теннисными кортами, площадкой для крикета, футбольным полем, а протекающая рядом река Тамар давала возможность устраивать соревнования по гребле.

Подготовка к выпускному экзамену на аттестат, дающий право на поступление в университет, обычно занимала у школьника два года. Но поскольку мой отец был небогат и оплата моего обучения создавала трудности в его бюджете, я решил упорно учиться, чтобы уже в конце первого года сдать выпускные экзамены. Я был в шестом классе, в окружении отличных парней и способных учеников. Один из них, право же, был гением. Я рассказал директору о своем решении, и он обещал оказывать мне всяческую поддержку.

В начале первой четверти я сказал ему, что хотел бы стать священником англиканской церкви. Я думал об этом довольно долго и решил, что, выбрав этот смиренный путь, смогу посвятить себя служению людям. Его преподобие отец Бетун, похоже, был доволен моим решением идти по его стопам и в течение года отдавал немало времени толкованию доктрин и догм церкви. Я прошел также через несколько обрядов, среди них — конфирмацию, совершенную самим епископом Тасманским. Моя мать, похоже, была очень довольна моим выбором, а мои тетушки уже видели во мне будущего епископа Тасмании.

Итак, в последний год учебы в средней школе я был очень загружен — учебные занятия, подготовка к жизни служителя церкви, а также спорт, который был чем-то вроде культа среди школьников. Я сдал выпускные экзамены, получив аттестат в конце года. Однако мое дальнейшее погружение в догмы и доктрины церкви вынудило меня принять болезненное решение. В последние месяцы года мой ум превратился в поле сражения между рационализмом ребенка — очень здорового ребенка, вобравшего в себя школьную науку и математику, и догматами церкви. Рационализм выиграл битву. Я почувствовал — и моя совесть говорила мне об этом, — что не я вправе учить людей постулатам, в которые сам не верю. Преподобный отец Бетун был немного разочарован, как и моя дорогая мама, не говоря уже о тетушках.

Так закончились мои любимые школьные дни. На ферме вновь наступила пора сбора урожая, а мне нужно было решать, чему я посвящу свою жизнь. Мой отец не сомневался, что я вернусь к земле, но я знал, что это для меня уже невозможно. Как ни любил я запах вспаханного поля и засыпанного в амбар зерна, в глубине души я чувствовал, что судьба строит для меня иные планы.

Глава 4. Студент, учитель и новые горизонты

В год окончания школы, собирая урожай на залитых солнцем полях, я долго думал о своем жизненном назначении. Хотя мне не было двадцати, мною уже владела уверенность, что я должен посвятить свое будущее труду на благо людей. Поскольку церковь не казалась мне подходящим для этого поприщем, что же выбрать? В конце концов, меня осенила идея, что обучение детей — это и есть самый полезный род деятельности. Разумеется, самое правильное — воздействовать на податливый, впечатлительный, несформировавшийся детский ум. Если это можно будет сочетать с высокими идеалами и понятиями, остальное приложится. Чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что лучшее занятие — давать знания молодежи. Какой путь нужно пройти, чтобы стать учителем?

Повсюду собирая сведения, я узнал, что раз у меня есть документ на право поступления в университет, я могу поступить и в педагогический колледж. Более того, я сделал еще одно важное открытие: если я подпишу контракт о том, что в течение нескольких лет после учебы обязуюсь работать учителем в учебных заведениях, находящихся в ведении министерства образования Тасмании, я не только смогу учиться в университете и в колледже бесплатно, но даже получать во время учебы стипендию, хотя и небольшую, но достаточную для моих жизненных потребностей. А это значило, что мой добрый отец не должен будет платить и пенни за мое дальнейшее образование. Это было для меня очень важно — ведь я чувствовал себя виноватым перед ним, разрушив его мечту о том, что его единственный сын станет его партнером на ферме. Итак, после Рождества я начал предпринимать шаги по осуществлению своего нового плана.

Мне очень нравилась перспектива стать студентом университета и проходить педагогическую практику, но такая возможность откладывалась на год. Это время мне предстояло проработать младшим преподавателем, что должно было стать подготовкой для овладения будущей профессией педагога. Поэтому я провел шесть месяцев в городской средней школе — той самой, где сдавал вступительный экзамен, и шесть месяцев — в сельской школе. В конце этого срока я получил аудиенцию в Министерстве образования и подписал нужный контракт. Так началась моя счастливая студенческая жизнь.

В те далекие годы педагогический колледж и университетские корпуса стояли бок-о-бок на холме Хобарт Домэйн. Перебегать из одного здание в другое и обратно было поэтому очень легко. Вспоминая эти года, я особо хотел бы упомянуть, что среди многих людей, оказавших на меня влияние в тот период, были два замечательных человека. Одна незабываемая личность — это директор педагогического колледжа, которого студенты с любовью прозвали Джонно. Он не только привил мне глубокий интерес к английской поэзии, но многие годы я думал и вспоминал о нем как о «ходячем стихе». К тому же он укрепил мое желание стать писателем, назначив меня редактором журнала колледжа спустя две недели после моего поступления. Моя любовь к английской литературе становилась все сильнее, когда на занятиях, которые он вел, мы изучали Шекспира, Теннисона и других великих английских писателей. Я вспоминаю о нем, как, я уверен, и большинство других студентов, с великой благодарностью и искренней любовью.

Другой джентльмен, оказавший сильное влияние на мою будущую жизнь, был профессор Тэйлор, преподаватель английского языка в университете. За маленькие сочинения, которые нам полагалось писать по курсу английского языка, он всегда ставил мне «А+», что было высшей оценкой. Я очень радовался, когда во время сессии получал высокие оценки на экзаменах, так как от этого возрастала моя уверенность в том, что в будущем моим главным занятием станет писательское дело.

Из прошлого приходит ко мне и другое воспоминание — об одном странствующем френологе из Америки. Он обращался к ученикам с кафедры актового зала средней школы. Я посещал все его лекции, так как очень заинтересовался этим предметом и даже купил несколько старых книг по этой теме. Еще до того, как он уехал, я потратил 5 шиллингов из своих карманных денег на сборник его лекций. Он сказал мне, что я буду писателем, но не романистом, не автором художественной прозы. Мои книги, говорил он, будут основаны на фактах, а это, думается мне, соответствовало моему стремлению привнести в человеческую жизнь более высокое, духовное сознание. Но как это могло согласоваться с моим желанием стать учителем? После долгих раздумий я решил, что писательство более эффективно, чем обучение детей. Но прочтя биографии многих знаменитых писателей, я убедился, что ни один из них не смог сразу же после окончания образования добиться успеха как писатель, ибо они были вынуждены зарабатывать на жизнь. Они не могли просто сказать себе: «Я буду писателем» и тут же начать писать свою первую книгу. В этом случае им нужно было иметь или богатого патрона, или богатую жену, или еще какого-то богатого покровителя. Но тем, кто не имел таких даров от Бога, приходилось приобщаться к журналистике, к рекламному бизнесу или искать какую-нибудь другую оплачиваемую работу.

Итак, я принял решение начать свою «взрослую» жизнь с профессии учителя и попытаться расширить и углубить сознание человечества в школьных классах Танзании. Во время школьных каникул я пробовал писать короткие рассказы и очерки для австралийских журналов и газет. Тем самым, занимаясь преподаванием, я в то же время готовил себя к более широкой деятельности.

Студенческая жизнь, как известно, не только время приобретения знаний, но и время развлечений. Один из моих добрых друзей, бывший, как и я, младшим преподавателем, а теперь занимающийся научной работой в университете, слишком много времени отдавал развлечениям, а потому не написал вовремя курсовую работу и провалился на университетских экзаменах. Я тоже развлекался, и мои студенческие годы были радостными, но, по счастью, наибольшее удовольствие я находил в занятиях и приобретении знаний. Поэтому я получил все необходимые свидетельства и дипломы, сдал университетские экзамены на гуманитарном факультете, и кроме того, заочно освоил еще два предмета. Одним из них, если я правильно помню, был расширенный университетский курс психологии. Я занимался логикой и психологией, находя психологию чрезвычайно увлекательным предметом, и знал, что, подготовившись дома, сдам ее без труда. Другим предметом была философия, представленная разделом этики. Эти философские штудии были необычайно интересны, и я был абсолютно уверен, что не зря выбрал этот предмет для заочного обучения.

И вот я, наконец, оказался в суровом и холодном мире школьных классов, заполненных детьми, большинство которых, по правде говоря, не хотело ничему учиться. Некоторые, конечно, хотели узнать ровно столько, сколько необходимо для сдачи экзаменов, чтобы получить хорошую работу после того, как они покинут стены школы и вырвутся на свободу. Ученики средней школы, хотя и больше заинтересованные в знаниях, чем дети начальных классов, тем не менее тоже должны были буквально заставлять себя работать без передышки, — «из-под палки», как они выражались, если собирались сдавать экзамены, что было необходимым для получения в дальнейшем той работы, которая их привлекала. Их, разумеется, было легче учить, чем детей начальных классов, но я-то чувствовал, что именно последние, будучи моложе, являются более подходящим материалом для преобразования и лепки умов, что входило в мои амбициозные планы. Но скоро я открыл для себя, что сама система образования, основанная министерством и государством, не допускает никакой личной инициативы, никаких свежих идей и идеалов. Время следует использовать лишь для вбивания в юные головы обязательных предметов, чтобы дети могли сдать предписанные экзамены. Иначе у всех сложится мнение, что учитель не справляется со своей работой. Детей следует учить, как зарабатывать на жизнь, а не как жить.

Итак, я зарабатывал на жизнь учительством, делая совсем не то, что мне хотелось. Во время каникул у учителя всегда очень много подготовительной работы, поэтому я не мог позволить себе заниматься писательской деятельностью. Но кое-что я все-таки делал. Короткие рассказы, которые я писал, были основаны на фактах, но я старался подключить и творческое воображение, чтобы достичь художественного эффекта. Статьи же я писал исключительно на основе фактов. Мне удавалось публиковать как те, так и другие — короткие рассказы и очерки — в нескольких австралийских журналах. Так мне удавалось делать самые первые, крошечные шаги на пути к писательской карьере. Так и тянулись мало-помалу годы моей вынужденной работы по контракту.

Правда, случилось и нечто приятное. Оглядываясь назад, я вижу, что это было частью моей подготовки к той работе, которую в последующие годы мне предназначено было делать во имя Бога. В большом городе, где я учительствовал, были постоянные методические курсы для взрослых под эгидой университета. Одним из предметов там была английская литература. По каким-то причинам правительство решило навести режим экономии, и курсы как раз при мне закрылись. Комитет бывших студентов попросил меня продолжить лекции по английской литературе. Это предложение меня очень обрадовало, ведь я сам любил этот предмет. И вот до конца года я раз в неделю по вечерам читал лекции для взрослых. В противоположность моему доброму отцу, который был прирожденным публичным оратором, я всегда был стеснительным и скованным, выступая перед группой взрослых, даже самой малочисленной. А это вынужденное чтение лекций на курсах для взрослых в течение нескольких месяцев помогло мне в какой-то степени преодолеть эту слабость. Однако (я расскажу об этом в одной из следующих глав) мне понадобилось более радикальное лечение от страха перед сценой и большой аудиторией.

Когда годы работы по контракту подходили к концу, я твердо решил, что это занятие не для меня. Оно оказалось не только не совместимым с моими идеалами. В стенах школьных классов я начал чувствовать себя как в капкане и понимал, что должен вырваться на более широкий путь, который даст мне возможность странствовать по миру, поможет открыть смысл жизни и принять какое-то участие в процессе совершенствования человеческого сознания и понимания.

Правильной дорогой, думал я, была журналистика. Но как в нее попасть? Я был не настолько молод, чтобы работать в солидной газете как начинающий репортер. Возможно, были какие-то другие ходы для проникновения в газетный мир. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что какая-то невидимая божественная сила сыграла тогда в мою пользу. Я описал в своей последней книге «Там, где кончается дорога», как в один из праздничных дней в Мельбурне я, сидя за ланчем в дешевом греческом ресторанчике, познакомился с услужливым англичанином, Стэном Перри. Мы разговорились, и он предложил мне принять участие вместе с ним в основании еженедельной газеты в одном из пригородов Мельбурна, который не был охвачен прессой. Мне это показалось даром божьим, как оно и было на самом деле. Я согласился и заверил его, что по окончании своих дел в Тасмании буду счастлив стать партнером в его проекте. Я упоминал также в своей книге, что когда я вернулся в Мельбурн и встретился со Стэном Перри, он уже охладел к этой затее. Поэтому я решил действовать самостоятельно. Я не буду повторять здесь всех деталей, но проект некоторое время работал успешно, что открыло мне двери в журналистику. Хотя Перри и не оказывал мне помощи, разве что распространял бесплатные газеты, именно он подал мне идею и вывел из Тасмании в широкий мир Мельбурна. В книге «Там, где кончается дорога» говорится и о том, как работа в пригородной газете помогла мне стать спортивным репортером в только что основанной столичной вечерней газете. Ее основание было дерзким шагом, так как ей предстояло выдержать конкуренцию с «Гэральд» — старой мельбурнской газетой. Сколько бы она ни прожила, я думал, что все равно приобрету ценный опыт, работая сотрудником большой столичной газеты. И как раз в это время божественная судьба (именно так я это называю) снова открыла карту в мою пользу. Казалось, по чистой случайности я прочел объявление о наборе слушателей на трехмесячные курсы по составлению и распространению рекламы. Их должен был вести один из ведущих специалистов по рекламе в Мельбурне, а именно рекламный менеджер Викторианской железной дороги. Я поступил на эти курсы и провел немало приятных вечеров, приобщаясь к новым знаниям. Я работал очень усиленно и, должно быть, имел к этому талант. Поэтому по окончании курсов я получил самые высокие оценки на экзамене по составлению рекламы и был вторым по процедуре ее распространения. Мне выдали диплом, но я не имел понятия, что мне с ним делать.

Я продолжал мою репортерскую жизнь в вечерней газете, пока она не прекратила свое существование, не выдержав конкуренции с «Гэральд». Что же дальше, спросил я себя. В Мельбурне наверняка с избытком хватало опытных газетчиков, ищущих работу. И тогда вышло наружу таившееся в глубине моего сознания искушение. Я вспомнил своего любимого героя Верна Джонса и его рассказы о жизни «на тропе», и мне страстно захотелось приобщиться к этой жизни. Она дала бы мне так много материала для свободной журналистики. Все, в чем я нуждался, это острый глаз. Я подумал, что уже достаточно развил это качество. У меня были деньги, накопленные от журналистской работы и доходов от пригородной газеты.

Единственно, что прочно укрепилось тогда, так это Великая Депрессия. Я был уверен, что очень много мужчин как молодых, так и среднего возраста, потеряли работу и «встали на след» в надежде найти где-нибудь случайный заработок. Я по почте вошел в контакт с издателями нескольких австралийских газет и заручился обещанием некоторых из них напечатать короткие газетные заметки и небольшие статьи — от внештатного корреспондента. Больше всего надежд я возлагал на еженедельник Смита в Сиднее. Случилось так, что позднее мне довелось встретиться с издателем этой газеты, известным австралийским поэтом Кеном Слессором, как с военным корреспондентом в пустыне на западе Египта. Депрессия, начавшаяся в конце 20-х годов, породила гораздо большую армию бродяг, чем я ожидал. Это представляло богатый материал для изучения человеческой натуры. Я уже много писал об этом в книге «Там, где кончается дорога», но не упомянул о том, что среди бродяг, как они сами называли себя, странствующих окольными дорогами Пустоши, я отыскал человека, которого хорошо знал в студенческие годы. Его звали Кол. Мы одно время учились с ним в педагогическом колледже в Хобарте и были добрыми друзьями. Он, как и я, устал от разочарований учительской профессии, и теперь, как и я, разведывал австралийскую Пустошь. У нас было много общих воспоминаний, и мы вместе пустились навстречу приключениям. Он был вынужден зарабатывать деньги где только мог, и я был не прочь присоединиться к нему, чтобы добавить хоть что-то к сбережениям от внештатной журналистики. Мы, например, несколько недель собирали урожай на виноградниках, тянущихся вдоль реки Муррэй, а потом соорудили плот, чтобы поплыть вниз по реке к ее устью в южной Австралии. Но плот, который мы строили из случайных материалов, попадавшихся нам под руку, оказался ненадежным; мы вскоре бросили его и зашагали вместе по безлюдной глинистой дороге в Новом Южном Уэльсе, где с наступлением темноты на нас обрушились потоки проливного дождя. Промокшие до костей, мы скользили по дороге в полной тьме, пока, наконец, не увидели во мгле одинокий огонек. Мы пошли к нему, и недалеко от дороги набрели на маленький коттедж. Хозяин, который жил там один, приветствовал нас с гостеприимством исконного жителя Пустоши и предложил переночевать в его доме, где можно было высушить нашу одежду. Наутро он повел нас к пустому дому в полумиле от его жилья и сказал, что здесь мы сможем отдохнуть и до конца просушить вещи на солнце, перед тем как снова двинуться в путь. Мы обнаружили, что пустой дом кишит змеями самых разных мастей, включая и смертоносную тигровую змею. Правда они, хотя и неохотно, стали уползать из дома, когда мы с Колом туда вошли. Это было довольно необычное приключение — провести весь тот солнечный день в окружении змей, словно в каком-то уголке царства нагов. Мы еще долго пробирались по проселочным дорогам, то пешком, то автостопом, пока не присоединились к остаткам кочующей армии бродяг.

В общем, те месяцы, что я провел «на тропе», явились для меня полезными уроками, которыми мне не следовало пренебрегать, поэтому я благодарен моему старому другу Верну Джонсу, подбросившему мне эту идею. В моей прошлой книге я рассказывал, как в конце концов добрался до Сиднея и там, по милости Божьей, нашел постоянную работу — составителя рекламы в большом агентстве. За время, что я там работал, я постиг под руководством опытного работника рекламы, приехавшего из главной конторы в Лондоне, искусство разрезать на куски мою любимую прозу и складывать их по-новому, как моей душе будет угодно, — иными словами, писать емкую прозу в стиле той, которая характерна для эссе Френсиса Бэкона. И я увидел, что составление рекламных объявлений является лучшей тренировкой для профессионального литератора, пишущего на основе фактов.

Я также рассказывал, что благодаря работе в рекламной компании я познакомился со многими англичанами, приезжавшими из Лондона из главной конторы фирмы, и как это помогло мне совершить первую заокеанскую поездку гораздо раньше, чем я мог ожидать.

В то время я думал, как ужасно мне не повезло, что II Мировая война началась через несколько месяцев после того, как я впервые ступил на английскую землю: рекламное дело сворачивалось, и я оказался прямо на войне. Но теперь я воспринимаю это как большую удачу, поскольку война вывела меня на гораздо более широкие дороги испытаний и опыта. Она привела меня в страны, которые я скорее всего никогда бы не посетил и где не провел бы много времени, если бы война не забросила меня туда. Среди них — Палестина, Египет и Тунис. А пребывание на европейском фронте позволило мне лучше узнать такие страны, как Германия, Франция и Бельгия и их народы. Это очень помогло мне в постижении человечества и в поиске конечной цели жизни. Посещение мною концентрационного лагеря в Бельсене в качестве военного корреспондента по общественным связям, мое длившееся несколько месяцев присутствие на Нюренбергском процессе как представителя Британской пресс-службы — все это дало мне возможность проникнуть в самую сердцевину темных сил, против которых мы боролись в этом колоссальном Армагеддоне.

Мне было нелегко оторваться от насыщенной событиями послевоенной жизни в Европе, но я все-таки сумел вовремя вернуться в Сидней в 50-е годы, чтобы побыть рядом с моей матерью в последние годы ее жизни и найти Айрис Годфри, которая стала моей женой и вдохновляющей участницей моей второй одиссеи, приведшей нас к стопам Аватара Шри Сатья Саи Бабы. Тогда и стала приоткрываться дверь от нереального к Реальному, что полностью изменило нашу жизнь. Было это в 1965 году.