Огонь души

12

У Казлаха, лейб-медика царицы Магны, было в жизни только две цели: стать любовником царицы и добиться вечной жизни.

Будучи лейб-медиком Лаши, Казлах был единственным при дворе, кому разрешалось смотреть королеве прямо в глаза. Это он и делал, говоря и обдумывая при этом, как бы попасть в королевскую постель.

— Нам нужны девственницы, — голос Лаши разрезал ночь, освещенную мерцающими свечами, — девственницы. Они излечат царя от импотенции.

Казлах сомневался в этом. Неспособность царя Заббая к соитию нельзя было устранить обычными средствами возбуждения. Девственницы, ради всех святых, для мужчины, у которого более сотни наложниц! И все же лейб-медик не осмеливался перечить царице. А точнее, это говорила не царица, а сама великая богиня.

Великая богиня была известна под именами Аллат, Аллах или Алла, а также как Утренняя звезда и Пожирающая своих любовников. Первоначально она жила в Саве, вдали от Аравии, но несколько веков назад ее привезли в Магну, на север, арабские кочевники, странствующие по огромной пустыне. В этом экзотическом городе на Евфрате богиня Аллат отдавала приказы устами Лаши, царицы Магны.

— Это желание богини, — сказала царица Казлаху, — царя нужно омолодить. Ему еще рано умирать.

Казлах погладил свою острую бородку, глядя на царицу, которая сегодня предстала в ипостаси Пожирающей и съедала на своем пути ночь и звезды. Главная задача Казлаха, как лейб-медика, состояла именно в том, чтобы сохранять жизнь царя. Хотя царь Заббай и находился в преклонном возрасте, но все же он был здоров и полон сил. И если он должен был преждевременно умереть, то уж, конечно, не естественной смертью, а по религиозным причинам: царя-импотента должно было умертвить.

Этот обычай брал свое начало еще в глубокой древности, в эпоху матриархата, когда мужчин устраняли, как только они исполнили свое предназначение. Старинное поверье, известное всем на свете, гласило, что замена старого короля молодым обеспечивает силу и бессмертие народа. В старинном городе Магне, в шестидесяти километрах от Пальмиры, царь Заббай, прожив жизнь в распутстве и роскоши, достиг той точки, когда как мужчина он стал бесполезным, и все шушукались во дворце, что недалек тот час, когда его заменят.

И все же никто во дворце, и меньше всех, конечно, сам царь Заббай, не хотел отдавать корону более молодому преемнику. Лейб-медик и другие высокопоставленные придворные были довольны тем, что этот царь не препятствовал их интригам, да и царица Лаша, неограниченная властительница, не имела желания делить трон с каким-нибудь тщеславным молодым человеком.

Поэтому все были единодушны в том, что мужскую силу царя нужно восстановить любой ценой.

Лейб-медик оставил свое наблюдение за ночным небом и снова взглянул на царицу. Будучи слепой на один глаз, она все же обладала какой-то суровой, почти вызывающей страх красотой. К тому же она была необычной женщиной. Необычной была и любовь Казлаха к ней. Человеческая теплота и симпатия были ему чужды. Им руководило стремление завоевывать, порабощать и владеть тем, что казалось недоступным. Ему хотелось обладать самой королевой, богиней во плоти.

— А говорит ли что-нибудь богиня о том, как это следует осуществить? — спросил он.

Выражение единственного глаза Лаши стало суровым и ледяным.

— Это твои проблемы, Казлах.

Казлах, высокий и стройный мужчина, с резкими чертами лица, несколько мгновений смотрел ей в глаза, потом отвернулся. Ему следовало быть осторожнее. Все, ради чего он работал, для чего плел интриги, да, и даже убивал, теперь висело на волоске. Впервые за годы его пребывания при дворе царица оказала ему высочайшее доверие и теперь связывала с ним все свои надежды. Может быть, теперь освободится путь к высшей его цели — царским спальным покоям.

Казлах ходил туда-сюда, погрузившись в раздумья. Лаша наблюдала за ним, она испытывала к нему полуненависть-полувосхищение, к этому врачу, от которого за многие годы она против своей воли стала слишком зависимой. Он был тщеславным, а тщеславным людям нельзя доверять. Лаша помнила тот день, когда Казлах, еще новичок при дворе, ползал перед ней, унижаясь и пресмыкаясь, когда он еще не смел смотреть ей в глаза. Но то, что другим сулило смерть, ему было теперь разрешено. Благодаря многолетним интригам сын бедуинов вознесся теперь на головокружительную высоту. На своем пути к власти Казлах овладел тайнами врачевания и за эти годы благодаря своей проницательности и расчетливости добился того, что царская семья и все придворные, жившие во дворце, попали к нему в зависимость. Лаша могла его ненавидеть, но она нуждалась в его помощи.

— Хорошо. Значит, девственницы, — произнес наконец Казлах и склонился перед царицей, — наверное, белые девственницы с чистой безупречной кожей. Может быть, они смогут возбудить царя.

Ледяное лицо Лаши выражало негодование. Где в этой стране палящего солнца и раскаленных ветров можно найти девушек с молочно-белой кожей?

— Пошли человека в Пальмиру, — произнесла она через несколько минут холодного молчания, — там живет один работорговец, который промышляет на караванных путях.

— Моя царица, но ведь пути охраняются римскими стражниками.

— Стража не может быть сразу везде.

— А пальмирская охрана пустыни? Эти торговцы из оазисов так ревностно охраняют караванные пути, как отец охраняет дочь, потому что если они не смогут обеспечить безопасность путей, Пальмира потеряет господствующее положение среди центров торговли. И тогда она опять достанется лишь песку и сфинксам. Скорее уж кто-нибудь осмелится перекрыть водоснабжение, чем угрожать путешественнику на пальмирских путях.

Лаша сощурила свой здоровый глаз, пристально посмотрела на немилого ее сердцу советника.

— Я слышала, что этот человек в Пальмире очень ловок. Он нападает быстро и внезапно и исчезает в пустыне как джинн. И он знает, кого следует подкупить. Это должно быть сделано, Казлах…

Тон, которым были произнесены последние слова, заставил врача промолчать. Лаша была не в том настроении, чтобы терпеть возражения, и Казлах знал почему. Царица не могла простить Казлаху, что ему до сих пор не удалось вылечить ее сына от лихорадки.

Во дворце уже строили самые смелые предположения о судьбе Казлаха. Что будет с лейб-медиком, если юный принц умрет? — спрашивали себя люди.

Несмотря на теплую августовскую ночь, Казлаха пробирал озноб. Он не хотел думать об этом. Царица вовсе не слыла жалостливой или способной к сочувствию. Она придумает для него какое-нибудь ужасное наказание, в этом он не сомневался.

— Ну хорошо, моя царица, — подчинился он наконец, — как зовут этого пальмирянина?

13

— Вот, — удовлетворенно произнес старый римлянин, — что ты думаешь об этом?

Селена взглянула на пламя, взвившееся чудесным образом ввысь из кучи поленьев. Но ничего не сказала.

Игнатий посмотрел на прозрачный камень, который держал в руке, и пожал плечами. Большинство людей очень впечатляло, когда он зажигал огонь с помощью этого чудесного камня. Но у этой девушки было мало общего с толпой зевак, которая его обычно окружала. Во-первых, причиной тому была умирающая мать, за которую она чувствовала себя ответственной, а во-вторых, она как будто была одержима мыслью о том, что кто-то едет за ней. Игнатий заметил, что всю дорогу, с тех пор как они покинули Антиохию, девушка то и дело оглядывается, будто кого-то высматривает, будто ждет кого-то. Ему стало ее жаль и захотелось сделать ей подарок.

— Возьми этот камень, дитя мое, — сказал он дружелюбно, — он твой.

Селена взяла его и подвинула поближе ящик из эбенового дерева и слоновой кости, с которым никогда не расставалась. Она подняла крышку и положила туда камень, снова закрыла и опять уставилась на огонь большими серьезными глазами.

Игнатий подружился с этой девушкой и ее больной матерью, пока караван спускался длинными витками с отвесных ливанских гор. Когда через неделю после отъезда из Антиохии закончились их скудные припасы хлеба и сыра, Игнатий, старый римский юрист, отошедший от дел и направлявшийся теперь к сыну и невестке, взял на себя заботу о женщинах. Каждый вечер, когда путешественники разбивали лагерь, Игнатий складывал костер из своих запасов древесного угля и поджигал его с помощью того прозрачного камня, который, если держать его над древесным углем таким образом, чтобы он собирал лучи заходящего солнца, чудесным образом порождал огонь.

Когда солнце медленно склонялось к западному горизонту, в огромном лагере, сопровождаемом тысячей верблюдов, повсеместно зажигались костры. Они находились в необжитой дикой местности. Оставив позади зеленые горы, караван прокладывал себе путь через степную равнину, высохшую пустыню, где росла только сухая трава и колючий одеревеневший кустарник, место жительства кочующего народа — бедуинов. Пальмира возвышалась на восточной окраине этой пустынной местности, а по ту сторону оазиса, далеко на восток и на юг, до самой Аравии, раскинулась сирийская пустыня, необитаемая и безжизненная. А по другую сторону от нее расположился старинный город Магна, где царствовала царица Лаша.

Но по дорогам пустыни двигались и другие караваны, с людьми из стран, о которых никто никогда не слышал. Они путешествовали на кораблях из Персидского залива вверх по Евфрату, затем через Магну и дальше через пустыню на запад — караваны из Китая, везущие шелк, нефрит и пряности, караваны, шедшие из средиземноморских стран с шерстью алого цвета и сирийским стеклом. И арабские караваны шли этими путями, они шли с юга, из Мекки, где богиню Аллат воплощал серп луны, где женщин от макушки до пят скрывали черные одежды с одной лишь узкой прорезью для глаз.

— Я купил для нас рыбы, — сказал Игнатий, — очень хорошей, — добавил он в надежде уговорить Селену немного поесть. — Я старый человек и не могу оставить старых привычек. — Он улыбнулся. — Сегодня день Венеры, последний день недели. Мы, римляне, почитаем эту богиню, и поэтому мы едим в этот день только рыбу. Это старый обычай, а я всегда чту старые обычаи.

Селена не ответила. У нее было тяжело на сердце. Она не понимала, почему не появляется Андреас, почему он все еще не догнал караван. Прошло уже две недели с тех пор, как они покинули Антиохию. Она беспрестанно оглядывалась и всматривалась в даль, тоскуя и беспокоясь о нем. Она чувствовала себя вялой и безучастной, словно в ее душе образовалась смертельная рана. Не существовало мазей и бальзамов, способных исцелить тоску, только Андреас мог сделать это своей улыбкой, прикосновением, своей любовью. Селена видела его лицо в пламени лагерного костра — скоро он приедет и заберет ее отсюда.

Дела у них обстояли неважно. Деньги кончились. В начале путешествия мать заплатила пошлину, обеспечивавшую им право на осла и на воду в оазисах. Но когда все их запасы были на исходе, уже через несколько дней после отъезда, Селене пришлось покупать еду у спутников, которые заламывали непомерную цену. Иногда в качестве оплаты она могла предложить медицинскую помощь, как в случае с молодой сирийкой, у которой начались преждевременные схватки. Селена прописала ей кубок вина через каждый час, чтобы предотвратить преждевременные роды, и средство, ко всеобщему изумлению, подействовало — схватки прекратились. Благодарный супруг дал Селене хлеба и рыбы на три дня. Но и от этого уже ничего не осталось.

Селена отвернулась от костра и взглянула на спящую Меру. День ото дня ее матери становилось все хуже. Уже два дня она ничего не ела. Селену охватывал ужас, когда она молча смотрела на нее. Я теряю ее, думала она. Моя мать умрет в этой ужасной пустыне.

Андреас, Андреас! Неужели и тебя я потеряла?

Селена взглянула в ту сторону, откуда они пришли. Над пустыней уже опустилась ночь. Она так напряженно вглядывалась в сумерки, будто этим могла вызвать видение одинокого всадника, галопом приближавшегося к лагерю.

К ней прикоснулась чья-то рука. Обернувшись, она увидела добрые глаза старого Игнатия. Ему казалось, будто он знает, что ее угнетает. От него не укрылось и то, что мать ее медленно угасала.

Игнатий был участливым и великодушным человеком. Он принял Селену и Меру в свое скромное общество, состоявшее из двенадцати рабов и восьми верблюдов, и взял их под свою защиту. Он немало странствовал в своей жизни и знал, какой опасности подвергаются женщины, когда осмеливаются путешествовать в одиночку.

— Я боюсь, Игнатий, — призналась Селена сдавленным голосом, — луна убывает. Наступает время, когда больные и старики чаще всего умирают. Я боюсь, моя мать не доедет до Пальмиры. Я думаю, что завтра она не сможет продолжать путешествие. Мы должны остаться и передохнуть.

Игнатий серьезно кивнул. Ему уже приходила в голову эта мысль.

— Хорошо, — сказал он и положил рыбину, — я думаю, настало время поговорить мне с караванщиком. Посмотрим, не предоставит ли он в ваше распоряжение верблюда, проводников и воду.

— Думаешь, он пойдет на это?

Игнатий, улыбаясь, встал.

— Поступки человеческие предсказуемы так же, как рост дерева.

Селена с сомнением смотрела ему вслед, когда он шел вперед между кострами и шатрами. Она всего несколько раз мельком видела караванщика, и он не показался ей великодушным человеком.

Игнатий вернулся очень быстро. Он снова уселся на свою табуретку и взял деревянный походный кубок — в дорогу никто никогда не брал дорогой утвари, все обходились самыми простыми вещами.

— Я проклинаю эти времена и людей, создавших их, — проворчал он, потом налил вина богам пустыни, а остаток выпил сам.

— Игнатий, что…

— Я только попросил его дать вам разрешение пользоваться правом на воду, когда вы будете в оазисах. В конце концов, вы заплатили за него, а договор к чему-то обязывает.

— А он не хочет его выполнять?

— Этот человек — подлый скупердяй.

— Что же мне делать? — в отчаянии спросила Селена. — Моя мать не может дальше ехать. Ей нужно передохнуть.

— Успокойся, дитя мое. — И, пожалев о том, что напугал ее, погладил Селену по руке, пытаясь успокоить. — Все не так плохо. До города нам осталось всего два дня. На пути большое движение. Вы не останетесь одни.

— И все же мне страшно.

— Тебе нечего бояться. Дороги безопасны. Конных лучников пальмирской полиции пустыни боятся все бандиты. — Игнатий откинулся назад, наблюдая за Селеной, чье бледное лицо освещалось пламенем огня. — Не волнуйся, дитя мое, — тихо сказал он и положил ей руку на запястье, — я останусь с вами. Я позабочусь о тебе и твоей матери.

14

Хотя она и была дочерью богини и, как таковая, якобы обладала неограниченной властью, в этот момент царица Лаша чувствовала себя обессиленной. Она стояла на коленях у ложи сына, мучимого лихорадкой, и ничего не могла поделать, чтобы вырвать его из смертельных объятий болезни.

Врачи и придворные толпились позади, нервничая и робея. Они испробовали все средства, чтобы подавить лихорадку принца, но ничего не действовало. Царица пылала от ярости так же, как пылало тело ее больного сына.

Она подняла голову и пристально посмотрела единственным зрячим глазом на врачей.

— Где Казлах?

Врачи переглянулись:

— Он в храме, царица.

Она вскинула брови:

— Он умоляет богиню сохранить жизнь моему сыну?

Страх, такой же ледяной, как воды Евфрата, пробежал по жилам придворных.

— Речь… э-э… идет о делах царя, царица.

— Приведите его. Если мой сын умрет, он умрет не один, — она устало поднялась, — а теперь все вон отсюда.

Она вышла на балкон, откуда виднелась река, перекатывающая свои воды в лунном свете. Царица Лаша взглянула вниз, на вавилонскую иву, и почувствовала себя несчастной и подавленной. Многие годы она распоряжалась смертью, а теперь казалось, что смерть управляет ею. Она любила сына больше всего на свете.

Она медленно подняла глаза к серебряной богине на небе и принялась молиться:

— Великая Мать, не дай умереть моему сыну…

15

Селена взглянула на серп луны на черном небе и зашептала:

— Великая Мать, сохрани жизнь моей матери.

Она сидела на земле и держала на коленях голову Меры. Несколько минут назад она влила ей в рот пару капель воды, которая успокоила ужасный приступ кашля. Селена боялась ее шевелить. Вскоре после полуночи Мера открыла глаза и взглянула на дочь.

— Пора, — тихо произнесла она, — час моей смерти близок.

— Нет, мама…

— Да, девочка моя, — возразила Мера между вдохами, дававшимися ей с трудом, — пришло время правды. Поэтому послушай меня. Послушай меня внимательно. Мне нужно сказать тебе нечто очень важное, и мне очень тяжело говорить. Мне не суждено увидеть Пальмиру, дочь моя. Я выполнила свою задачу. Моя работа завершена. Я привезла тебя назад…

— Мамочка, — бормотала Селена, гладя Меру по волосам, — я не понимаю, о чем ты говоришь. Что ты имеешь в виду, говоря, что ты привезла меня назад?

— Шестнадцать лет назад… Ты избранная…

Взгляд Селены задержался на посиневших губах матери, в то время как она силилась понять смысл, скрытый за ее словами.

Избранная? — думала Селена. — Избранная для чего?

— Твой отец… — выдохнула Мера, — он сказал, что ты происходишь от богов. Что ты принадлежишь им.

Селена непонимающе уставилась на Меру. Много лет назад Мера рассказывала ей о рыбаке, погибшем до ее рождения. После этого они больше никогда о нем не говорили. Как могло прийти в голову простому рыбаку утверждать, что его дитя происходит от богов?

Слезы брызнули у Меры из глаз, и она прокляла тело, предавшее ее, ставшее ее врагом. Я должна была сказать ей раньше, когда у меня еще были силы. Почему я так долго откладывала и не говорила правду?

Мера закрыла глаза. Она знала ответ. Потому что я боялась. Я хотела, чтобы она чуть дольше оставалась моей. Я хотела, чтобы еще пару дней она побыла моей дочерью. Я не хотела смотреть на нее и знать, что она больше не думает обо мне, а думает о другой женщине, той бедной молодой женщине, которую солдаты увели сразу после родов. Мне было бы невыносимо смотреть на дочь и знать, что я ей больше не мать.

— Селена, ты была самым прекрасным в моей жизни. Ты пришла ко мне, когда я была совсем одна. Я была эгоистичной. Я хотела, чтобы ты была только моей. Но я знала, что когда-нибудь боги предъявят мне свои права на тебя. Они отметили тебя при рождении, и сегодня на тебе есть этот знак. Каждый раз, когда ты проклинаешь свой язык, а я знаю, что ты это делаешь, думай о том, что такой тебя сотворили боги и что это знак их расположения к тебе.

Голос Меры угас. Селена ошеломленно смотрела на нее и ждала.

Игнатий лежал по другую сторону костра и наблюдал за неясными фигурами. Два дня пришло с тех пор, как караван оставил их на пути в Пальмиру, небольшую группу из пятнадцати человек, восьми верблюдов и одного усталого осла. Когда огромный караван исчез из виду и улеглась пыль из-под копыт последних верблюдов, сирийская пустыня показалась еще более ужасной и угрожающей, чем прежде. Игнатий носил теперь за ремнем кинжал и своим рабам тоже приказал вооружиться.

Хотя девушка и утверждала, что за ними следует друг и в любую минуту может появиться, но Игнатий в это не верил. Если бы друг действительно был в пути, то он их давно бы уже догнал.

— Ты избранная, Селена, — голос Меры был тихим, как дыхание, — ты особенная. Тебе уготована особая судьба, предназначение, к которому я готовила тебя шестнадцать лет и которое теперь ты должна найти сама.

Селена непонимающе покачала головой:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, мама.

— Послушай меня, дочка. Послушай меня. Ты должна сейчас узнать правду.

Пока Селена, опустив голову, смотрела на потрескавшиеся губы матери, с трудом выговаривавшие слова, грозная тишина пустыни постепенно уступила место завыванию бушующего урагана. Мера так живо изобразила события той ночи шестнадцать лет назад, что Селена будто видела все своими глазами: благородного римлянина и его молодую жену, маленький дом Меры на окраине города, рождение мальчика, получившего имя Гелиос, и рождение второго ребенка, угрожающее жизни матери, — рождение девочки по имени Селена. Она видела, как в дом ворвались римские солдаты, как Мера спряталась в кладовке, как она после ухода солдат по указу умирающего римлянина сняла с его пальца золотое кольцо.

— Он сказал… что ты происходишь от богов, Селена. Богиня дала мне тебя в моем одиночестве, а за это я исполняю теперь свою часть договора. Я привезла тебя, как наказал оракул, обратно, в Пальмиру, где начинается путь, который приведет тебя к твоему предназначению.

Селена онемела, не в состоянии воспринять невероятную историю своего рождения.

Мера подняла дрожащую руку:

— Время пришло, Селена. Дай мне розу.

— Розу?

— Цепочку. Которую я надела тебе в день облачения. Сейчас ты должна увидеть, что лежит там внутри, и я должна тебе объяснить, что означает ее содержимое.

— Но… у меня больше нет розы, мама. Я ее подарила.

Мера в ужасе открыла глаза:

— Ты… ее подарила? Селена, что ты говоришь?

Селена прижала руку к груди, сквозь ткань одежды она нащупала цепь Андреаса.

— Я подарила ее Андреасу. Мы обручились. Он дал мне свое око Гора, а я…

Изо рта Меры вырвался вопль, зловеще прозвучавший в ночи. Верблюды беспокойно фыркали. Игнатий и его рабы в ужасе подняли головы.

— Что я наделала! — застонала Мера и ударила себя в грудь обессилевшим кулаком. — Что я наделала! Из-за своего страха и глупости я оставила тебя в неведении. Я давно должна была сказать тебе правду. Что я наделала!

Мера, всхлипывая, рассказала дочери о золотом кольце, которое, по словам умирающего римлянина, должно было все рассказать девочке о ее происхождении и предназначении. На нем было тиснение — лицо и незнакомый росчерк, который Мера не могла разобрать.

— Дай это ей, когда она подрастет, — сказал римлянин, — это приведет ее к тому, что ей предназначено.

— Что же теперь укажет тебе путь, когда у тебя нет больше кольца? — в слезах спросила Мера. — В розе еще был локон твоего отца и кусочек покрывала, в которое был заверну твой брат. Это могущественные нити, Селена, единственные на всем свете, которые связывают тебя с твоей семьей. А теперь их нет. Ты отрезана от своих родных. О, что я наделала!

Селена вспомнила, как она повесила розу на грудь Андреасу. Она отдала ему больше, чем себя, она отдала в его руки свою судьбу.

— Послушай, дитя мое. Ты должна вернуться в Антиохию и забрать цепочку. Открой розу, Селена. Посмотри на кольцо…

Селена уставилась на мать. Вернуться в Антиохию, к Андреасу.

— Селена, обещай мне, — Мера вцепилась в запястье девочки с неожиданной силой, — дочка, Исида — твоя богиня. Она избрала тебя. Ты должна узнать, для чего ты избрана. Это твой долг. Ты должна узнать, кто ты. Ты должна разыскать своего брата, чтобы вы могли воссоединиться.

Мера снова замолчала, она была слишком слаба, чтобы говорить. Она закрыла глаза, и казалось, будто она спит. Селена долго сидела неподвижно, держа на коленях голову спящей матери. Чувства захлестнули ее, ее затрясло, как в лихорадке, и жгучие слезы застлали ее взор.

— Ты ненастоящая моя мать? — беззвучно спросила она спящую в ее руках. — Но кто же тогда…

Селена подняла голову и посмотрела на горизонт, уносясь взглядом через пустыню, туда, за голые холмы. За этими холмами расположился город, где она родилась, — Пальмира.

Там ли она еще, моя настоящая мать? А мой брат-близнец Гелиос?

Найдет ли меня там Андреас, в этом городе? Поедет ли он меня искать? Или мне следует сейчас же развернуться и отправиться обратно в Антиохию, не думая о матери и брате, которые, возможно, все еще живут в этом чужом городе.

Селена заплакала. Она не могла поверить, что эта добрая женщина — не ее мать. Эта женщина осушала ее детские слезы и развеивала ее детские страхи, она рассказывала ей о циклах луны и движении звезд. Эта женщина посвятила ее в тайны целительского искусства, она показала ей путь к своей сущности и научила вызывать огонь души.

И эта простая, любящая женщина ночи напролет сидела над синей столой, чтобы ее дочь в самый важный день в жизни молодой девушки могла предстать в своей истинной красоте.

Нет, подумала Селена, судьба ждет ее не в этом чужом, незнакомом городе. Она ждет ее в Антиохии, ее судьба — Андреас.

Когда Мера вновь попыталась заговорить, Селена погладила ее горячий лоб и сказала тихо:

— Не напрягайся, мама.

— Меня ожидает не что иное, как сон, дочка. Пожалуйста, обещай мне, что ты пройдешь те пути, которые я тебе показала, обещай, что будешь почитать древнее искусство исцеления и что ты никогда не забудешь о богине. Теперь ты должна взять на себя ответственность за себя и свое особое предназначение, Селена. Обещай мне это, дочка.

Селена, заливаясь слезами, взяла руку матери и пообещала.

— Хорошо, — облегченно шепнула Мера, — теперь приготовь мне могилу.

— Нет!

— Мертвые разлагаются быстрее при лунном свете, чем на солнце, я учила тебя этому. Поторопись. Осталось немного времени.

Все еще в слезах, Селена осторожно встала и мягко опустила Меру на расстеленную паллу. Она собралась было идти, но Мера остановила ее.

— Глупо бояться смерти, дочка, — сказала она нежно, — умереть — это все равно что уснуть. Когда я проснусь, то соединюсь с Великой Матерью. Ты и я, дитя мое, увидимся снова при воскресении. Это обещает нам богиня. Я буду ждать тебя…

И все же Мера чувствовала сожаление, лежа в тишине и прислушиваясь к шуршанию песка, в котором ей копали могилу. Если бы только она могла пожить подольше и узнать, кто есть на самом деле ее дочь, увидеть, что ей предназначено совершить. Впервые в жизни Мере было тяжело следовать завету богини.

В последние мгновения жизни на Меру снизошло озарение, и перед ней предстало ясное видение. Повернув голову, она бросила полный любви взгляд на плачущую Селену и подумала: когда-нибудь ты вернешься в Антиохию и будешь разыскивать своего любимого Андреаса. Но это будет совсем не так, как тебе сейчас кажется, это будет совсем иначе, нежели ты вообще можешь себе представить…

Перед самым рассветом Мера в последний раз говорила со своей дочерью.

— Храни дружбу с Исидой, — сказала она и умерла.

16

Нападение было внезапным. Они как раз нагружали последнего верблюда, когда Игнатий сказал:

— Я ничуть не сомневаюсь, что сразу по прибытии в Пальмиру ты найдешь караван, идущий в Антиохию. А я позабочусь о том, чтобы ты могла путешествовать без проблем и чтобы тебя не надули.

В сумерках наступающего дня Селена положила последний камень на могилу Меры и направилась в лагерь, откуда она собиралась доехать с Игнатием до Пальмиры, чтобы уже там найти караван в Антиохию. Она шла и представляла себе, как удивится Андреас, когда они встретятся на дороге, но именно в этот момент рядом с нею упала первая стрела.

Казалось, они возникли ниоткуда, выскочили будто из-под земли — орда всадников-великанов, грохочущим галопом напавших на маленький лагерь. Рабы Игнатия запаниковали и бросились врассыпную, первая стрела вонзилась в спину старой женщины, вторая попала в старика.

В первый момент Селена будто окаменела, а потом прошептала:

— Джинн, — и бросилась бежать.

Налетчики выстроились в круг, их огромные изогнутые сабли сверкали в лучах заходящего солнца, когда они взлетали вверх, чтобы обрушиться на кучку путешественников. На их головах были надеты черные тюрбаны, их лица были скрыты под черными платками, под густыми бровями сверкали демонические глаза, их пронзительные крики разрывали воздух.

Селена в растерянности поискала глазами Игнатия. Верблюды вырвались и вот-вот норовили ее затоптать. Рабы один за другим падали на землю под ударами ятаганов, как падают колосья пшеницы под взмахами косы. Песок и грязь взвились одним темным облаком, отовсюду неслись оглушительные крики и стоны раненых.

Вдруг Селена почувствовала, как кто-то схватил ее за руку и потянул в сторону. Это был Игнатий, тащивший ее за собой.

— Режь их лошадей, — рявкнул он и вложил ей нож в руку. Селена в ужасе уставилась на широкий клинок, а в следующий момент увидела, как Игнатий бросился перерезать сухожилия на передних ногах вставшей на дыбы лошади. Он промахнулся, и сабля разбойника оставила в его руке глубокую рану.

— Игнатий! — закричала Селена и хотела было броситься к нему, но тут примчалась следующая лошадь, она неслась прямо на Селену, сверкающие глаза всадника сверлили ее насквозь, а она стояла как вкопанная. Только когда всадник оказался совсем рядом и уже занес свою саблю для смертоносного удара, она прыгнула вперед, будто какая-то неведомая сила подтолкнула ее, и вонзила нож по самую рукоять в плоть коня. Животное пронзительно заржало и встало на дыбы.

Всадник упал, а Игнатий, взяв себя в руки, бросился на него и перерезал бандиту горло.

Все мысли и чувства словно исчезли. Тело Селены двигалось будто само по себе, а душа ее застыла от ужаса. Громко всхлипывая, она как безумная размахивала руками и все кружилась на одном месте, беспорядочно нанося удары вправо и влево, а вокруг были только кровь, крики и тучи песка.

И вдруг все кончилось. В одно мгновение стало так тихо, что тяжелое дыхание лошадей и бряцание их сбруи показались оглушающими. Она лежала, прижавшись к мертвому верблюду, радом валялся окровавленный нож. И тут она увидела Игнатия, он лежал в луже собственной крови. Он был мертв.

Чей-то грубый окрик прервал тишину. Селена ничего не поняла, так как не знала этого языка. И в следующий момент ей всунули в рот кляп и связали. Она не могла сопротивляться, когда один из разбойников поднял ее и закинул на спину лошади, будто какой-то мешок с зерном. Затем вся банда диким галопом поскакала прочь.

Кроме Селены пощадили также шестерых рабынь Игнатия, все они были молоды, мужчин и старух оставили в пустыне. Пленников повезли через скалистые горы, к северу от Пальмиры и дальше, на восток, в далекую пустыню, раскинувшуюся в стороне от всех путей и от Пальмиры.

Последней мыслью Селены перед тем, как она провалилась в благодатную темноту, была мысль об Андреасе.

17

Казлах взвесил на руке кошелек с золотом и смерил гостя расчетливым взглядом.

— Остальное получишь, когда подтвердится, что среди пленных есть девственницы.

Гость, покрытый слоем пыли от долгой скачки, жадно смотрел на кошелек.

— Четыре из них совсем юны, господин. Они, без сомнения, нетронуты. Что касается остальных… — Он пожал плечами.

— Это я выясню, когда осмотрю их. А пока возьми аванс, — Казлах бросил кошелек на пол, — после осмотра я пришлю тебе с рабом остальные деньги. Не показывайся больше во дворце.

Мужчина недоверчиво сощурил глаза. Мог ли он положиться на Казлаха, не скажет ли тот потом, что среди девушек не оказалось девственниц? Согласно его приказу, он должен был молниеносно напасть и исчезнуть с украденными девушками, прежде чем ветер нападения долетит до полиции. Но он не устоял перед искушением и прихватил, как ему казалось, совершенно необычное сокровище.

— Господин, — сказал он, поднимая с пола кошелек, — может быть, тебя заинтересует товар другого рода?

Казлах взглянул на него с презрением. Нападение на беззащитных женщин было еще не самым худшим деянием из тех, которыми славился пальмирянин. Поговаривали, будто он не гнушается и детьми, особенно мальчиками. Казлах предпочел бы вообще не иметь с ним никаких дел, но царица Лаша настояла, чтобы это малоприятное дело он взял под свою личную ответственность.

— Сделка завершена. Исчезни.

— Я хотел бы показать тебе кое-что совершенно особенное — нечто действительно очень интересное.

— Если ты сию секунду не исчезнешь, я велю тебя вышвырнуть, и тогда ты уже не увидишь остальных денег.

Пальмирянин развернулся, открыл дверь и сделал знак группе людей, ожидавших снаружи. Через минуту он снова повернулся к Казлаху, держа большой мешок из грубой кожи.

Раздражение лейб-медика достигло предела.

— Что это?

— Не хочешь взглянуть на это? — Пальмирянин вытащил мешок на середину комнаты, развязал его, осторожно сунул туда руку и вытащил ящик из эбенового дерева, инкрустированный слоновой костью.

Казлаха разобрало любопытство. Пальмирянин поставил ящик на стол, открыл крышку и изучающе взглянул в лицо врача.

— Это ящик с лекарствами, — заметил пальмирянин, — видишь? Очевидно, что он принадлежал состоятельному и знающему врачу.

Казлах осмотрел ряды маленьких баночек, чистых свитков папируса, ступку с пестиком, выдвижные ящички, тщательно исписанные египетскими иероглифами, материал для сшивания ран, иглы из косточек рыб. Обладателем этого ящика мог быть только очень образованный врач.

— Откуда это у тебя? — спросил наконец Казлах.

— Я нашел это при нападении на пути из Антиохии. Группа путешественников состояла из старого римлянина и его свиты. Несомненно, он и был врачом и, видимо, собирался остановиться в Пальмире.

Казлах кивнул. В Пальмире было больше врачей, чем где-либо в мире, даже больше, чем в Риме. Старый римлянин был бы там всего лишь одной рыбкой из многих в переполненном пруду, но уж, конечно, рыбкой не маленькой.

Казлах вытянул длинный тонкий палец и прикоснулся к каждому предмету, хранившемуся в ящике, будто зачарованный возможностями, открывающимися перед ним: прозрачный камень, кусочек серы, маленькая фигурка Исиды. Казлах хорошо понимал: в этом ящике было то, что можно было собрать за многие годы учения и практики.

Он вытащил один из маленьких флакончиков, открыл пробку и понюхал. Вещество, содержавшееся во флакончике, было ему незнакомо. Он осторожно поставил бутылочку на место и задумчиво посмотрел на ящик. Безусловно, он принадлежал врачу, получившему образование в Египте, нигде не готовили лучших врачей, чем в Египте.

В нем проснулась зависть — зависть к человеку, которому принадлежал этот ящик, к его образованию, которое он действительно мог получить в Александрии. Казлах никогда не имел счастья получить подобное образование. Все свои знания он завоевал, украл, коварно присвоил. Будучи новичком при дворе, Казлах заметил, какой властью обладал там лейб-медик, властью даже над царем и царицей, которые так же были подвержены болям и болезням, как и самые низкие из их подданных. Основы своих знаний в области медицины он получил от Малала, потом он испробовал свои знания и теории на придворных. Этот аптечный ящик поведал Казлаху о человеке, который пользовался преимуществами, от которых Казлаху пришлось отказаться. Это наполнило его завистью и злобой.

После недолгих размышлений лейб-медик подошел к ширме в дальнем конце комнаты, достал второй кошелек с золотом, чуть поменьше.

— Я покупаю этот ящик, — сказал он и бросил кошелек на стол.

18

Селена не знала, где находится. Первым ее ощущением была ужасная боль в руках, спине и ногах. Медленно приходя в себя, она почувствовала, что лежит на соломенной циновке. Хотелось пить. Она открыла глаза и увидела совсем рядом каменные стены, до них можно было дотронуться, если вытянуть руку.

Когда она попыталась сесть, из ее уст вырвался стон. Казалось, что пол поплыл у нее под ногами. Она снова опустилась на циновку и долго лежала, устремив взгляд в потолок, пытаясь привести в порядок перепутанные картины, всплывавшие у нее в памяти. Она вспомнила о смерти Меры, о вероломном нападении, скачку через пустыню, будто в кошмарном сне.

Услышав приглушенные всхлипы, она повернула голову и поразилась тому, что увидела. Она находилась в большой чистой комнате, пол которой был устлан коврами. Солнечный свет падал через окошко высоко под потолком. В центре комнаты стояли раковины с водой, чистыми салфетками и низкий стол с разными яствами.

Все это Селена заметила с первого взгляда, прежде чем взглянуть в другую сторону, на всех тех молодых женщин, которые сидели на корточках или лежали у стены, многие из них, с растерянными взглядами, тихо плакали и стонали.

Одна из женщин, в такой одежде, какой Селена никогда раньше не видела — в шароварах и широкой блузе, — встала и подошла к плачущей девушке. Она опустилась рядом с ней на колени заговорила на незнакомом языке, осторожно ощупывая ее при этом руками. Плачущая девушка вскрикнула от боли, и странно одетая молодая женщина убрала руку. Она была в крови.

Селена еще раз попыталась встать, очень медленно, что на этот раз ей удалось, и при этом у нее не закружилась голова. Прижав руку к ребру, причинявшему боль, она пересекла комнату.

Осмотрев рану на руке плачущей девушки, Селена сказала:

— Плохо дело. Нам нужно… — у нее вдруг закружилась голова, и она не смогла закончить фразу. Она прижала руку ко лбу и подождала, пока пройдет тошнота, — нам нужно остановить кровотечение, — выговорила она, — и промыть рану.

Девушка в странном одеянии непонимающе уставилась на Селену. Потом вскочила, будто внезапно поняла, о чем идет речь, и принесла раковину с водой. Вода была ароматизирована, как поняла Селена, а салфетки были сотканы из тончайшего льна. Слишком хорошо для пленных, подумала она и приготовилась обработать рану.

Когда незнакомец вошел в комнату, все девушки проснулись и попытались выяснить, что случилось и где они находятся, почему их всех держат в этом необычном помещении, Селена могла разговаривать лишь с теми женщинами, которые были рабынями Игнатия, так как языка других она не знала. И все-таки хрупкой девушке в шароварах удалось ей сообщить, что ее родина далеко на востоке, по ту сторону Инда, и что зовут ее Самия.

Когда вошел высокий худой мужчина в темных одеждах, девушки смолкли. За его спиной стояли два стражника с мечами. Мужчина остановился в дверях и обвел изучающим взглядом двадцать испуганных лиц. Он посмотрел на Селену так, будто оценивал лошадь или верблюда. Она, дрожа, закрыла глаза и беззвучно помолилась Исиде.

Коротко отдав несколько приказов, незнакомец начал осматривать девушек. Он говорил на языке, обычном на востоке, — на греческом. Когда Селена поняла, что он приказал стражникам, ею еще больше овладела тревога.

— Эти две — не девственницы, — сказал он, — отведите их в дом для рабов. Сегодня вечером придет торговец и заберет их. Эта нетронута. Отведите ее к главному евнуху королевского гарема.

Он шел пока еще вдоль противоположной стены, но Селена уже подтянула колени к подбородку и обхватила их обеими руками, будто это могло защитить ее. Она была чиста, ее уведут вместе с другими в королевский гарем.

— Что это? — спросил вдруг незнакомец и приподнял перевязанную руку все еще плачущей девушки. — Кто это сделал? — резко спросил он.

Никто не шевельнулся.

Вдруг девушка непроизвольно бросила взгляд на Селену, и этот подозрительный незнакомец повернулся к ней.

— Это ты сделала? — спросил он.

Селена открыла рот, но не смогла произнести ни звука.

Он кивнул одному из стражников, и тот подошел к Селене.

— Да, — сказала вдруг она, — это я.

— Зачем?

— Она… у нее…

— Говори же!

Селене с трудом удавалось выговаривать слова.

— У нее было кровотечение.

— На повязке мед, — установил мужчина и взглянул на раковины на столе, наполненные овсяным киселем, финиками и медом, приготовленные для девушек.

— Зачем ты смазала рану медом?

Селена сглотнула и мысленно обратилась к Исиде, чтобы та придала ей сил.

— Мед изгоняет злых духов воспаления.

Глаза, пристально смотревшие на нее, были такими холодными, что ее пробрала дрожь.

Он отпустил руку раненой и подошел к Селене. Остальные девушки наблюдали за ним, онемев от страха.

— Откуда ты это знаешь? — грубо спросил он, встав перед ней.

Селена отшатнулась.

— М-моя…

— Говори!

— Моя мать была целительницей, — ответила она, — она научила меня.

В холодных глазах появилось выражение задумчивости. Чуть более благосклонно он спросил:

— Твоя мать была знахаркой? Она путешествовала вместе с тобой?

Селена кивнула.

— Вы ехали из Антиохии в сопровождении римлянина. Он был врачом?

— Нет.

Маленький рот Казлаха перекосило. Он думал о ящике с лекарствами, который спрятал в своих покоях, и его таинственном содержимом.

— Докажи, что твоя мать обучила тебя целительскому искусству. Скажи-ка, к примеру, как можно сбить ребенку высокую температуру?

— Есть много способов. Можно искупать его в очень холодной воде или растереть его тело ячменным спиртом.

— А если это не поможет?

Селена сглотнула. Каждый вздох вызывал жгучую боль в груди. Она чувствовала себя вялой и слабой и боялась лишиться чувств.

— На этот случай есть еще напиток Гекаты, — прошептала она.

— А что это?

— Чай. Моя мама готовит этот сбор. Моя мама… — Она громко всхлипнула.

— Говори!

Селена начала плакать. Ее хрупкое тело дрожало.

— Моей матери больше нет, — тихо сказала она. Она прижала руки к лицу и зарыдала.

Казлах наблюдал за ней, слегка улыбаясь. Она сказала — напиток Гекаты.

19

Казлах поискал среди аккуратно расставленных пузырьков в ящике и нашел синюю бутылочку с изображением жабы, символа Гекаты.

Сначала он испробовал средство на человеке, приговоренном к смертной казни и ожидавшем исполнения приговора. Убедившись, что у осужденного после приема нескольких капель горькой микстуры не наступило ухудшения, Казлах дал лекарство рабу, постоянно страдавшему лихорадкой. Лишь убедившись, что его лихорадка прошла, лейб-медик решил прописать настойку принцу.

Час был уже поздний, и в спальных покоях принца толпились безмолвные зрители. Жрицы Аллат размахивали сосудами с фимиамом, окутавшим всю комнату облаком терпкого дыма, и под звуки тамбурина выкрикивали все имена богини, призывая ее на помощь. А царица Лаша сидела у ложа сына, следя единственным зрячим глазом за каждым движением Казлаха.

На плечи он накинул шкуру леопарда. Блестящие черные волосы были гладко зачесаны назад на его маленькой голове. Неподвижно, будто в трансе, он сидел, склонившись над спящим принцем, и смотрел на него, не отрываясь и почти не дыша.

Из темноты по ту сторону окна, занавешенного тонкой, словно паутина, тканью, доносились крики ночных птиц. Полированный пол был залит отражавшимся от звезд светом. Над кронами пальм виднелся лунный серп Аллат. И в колеблющемся от ветра воздухе чувствовался запах полноводного Евфрата.

Первую дозу таинственного лекарства принцу влили по капле на закате. Все собравшиеся вокруг напряженно наблюдали за происходящим и видели, как мальчик инстинктивно сделал глотательное движение.

Казлах понятия не имел, какое количество настойки следовало дать больному, но все же не осмелился далее расспрашивать пленницу, потому что боялся, что она заупрямится и вообще больше ничего не скажет. Он, конечно, мог подвергнуть ее пытке, но где гарантия, что она будет говорить правду? Этим самым она могла сделать Казлаха невольным убийцей принца. Лучше держать ее взаперти. Если действовать правильно, то со временем можно будет вытянуть из нее все знания, а когда не останется ничего, чему она могла бы его научить, он ее убьет, чтобы уничтожить все следы ее существования и обеспечить сохранность тайны ящика с лекарствами.

Лаша сидела в зале, наполненном дымом фимиама, уставившись в одну точку. Казлах знал, что если и сейчас он не справится, то еще до рассвета умрет тысячей смертей. А если произойдет чудо и мальчик поправится…

Тихий вздох пролетел по залу, такой свежий, будто вздохнула сама река. Тяжелая пелена сна, под которой принц мог вот-вот задохнуться, казалось, спала. Казлах наклонился еще ниже и положил узкую длинную ладонь на царственный лоб. Потом снова схватил синий флакончик. Никто не знал, откуда он появился, никто не знал о ящике с лекарствами. Ни о девушке, его тайной пленнице.

Казлах поставил флакончик на стол и выпрямился. Все взоры устремились на чело ребенка. Звуки тамбурина и заклинаний стихли. Сосуды с фимиамом застыли в воздухе. Придворные стояли, будто окаменев. Их глаза наполнил страх. Если принц умрет, гнев царицы никого не пощадит.

Худенькое тельце под шелковым покрывалом шевельнулось, веки задрожали. Принц открыл глаза, посмотрел на царицу, свою мать.

— Мама… — произнес он.

20

Глаза Андреаса притягивали Селену. Они обладали магической властью, противостоять которой она была не в силах, даже если бы того хотела. Они были серо-голубого цвета, цвета штормового неба, и на них падала тень темных, сердито сдвинутых бровей, и все же, как ни странно, взгляд его был исполнен доброты и участия, его глаза были зеркалом нежной и любящей души.

Андреас притянул Селену к себе. Они крепко держались за руки. Их сердца начали биться быстрее, их дыхание стало прерывистым. В страстном желании она подняла голову и потянулись к нему губами. Андреас поцеловал ее, и она зашептала:

— Возьми меня, возьми меня скорей.

Страшный грохот разбудил ее. Она в ужасе села, не зная, ни где она, ни что с ней, но уже в следующую минуту поняла, что это был лишь сон. Она взглянула на окно. Шел дождь, гром-то и разбудил ее. Ежась от холода, она закуталась в тонкое одеяло и встала.

Многие побывали тут до того, как привели сюда Селену. Кто-то сделал выемку в стене под окном, чтобы можно было опереться ногой и дотянуться до зарешеченного окна и выглянуть наружу. Селена подтянулась повыше и увидела город с домами, которые, казалось, склонились и втянули головы в плечи, пытаясь спрятаться от шумного дождя. Прижав лицо к решетке, Селена бормотала:

— Андреас, любимый. Мы целуемся только в моих снах.

Уже девяносто дней подряд Селена стояла у окошка, прижимаясь лицом к железным прутьям, не спуская глаз с городских ворот и оживленной дороги, ведущей в далекую пустыню. Она непрерывно искала глазами одинокого всадника, которого все еще ждала. Он приедет, говорила она сама себе, крепко сжимая прутья решетки, пока руки не начинали кровоточить, а плечи не начинали ныть от боли. Селена была уверена, что Андреас последовал за ней из Антиохии в Пальмиру и слышал о нападении на один из лагерей. Девушка думала, что, не найдя ее в Пальмире, Андреас обыщет всю пустыню. Прошло уже три месяца, но ведь Пальмира очень далеко отсюда. Рано или поздно — в это Селена твердо верила — он сюда придет, поэтому она должна была его высматривать и быть готовой.

И все же в этот день Селена едва ли могла что-нибудь видеть сквозь потоки дождя, на улице копошилось всего несколько расплывчатых фигур. Взгляд Селены блуждал по улицам, изгибы и пересечения которых глубоко врезались ей в память, и посылала свою фантазию по пути, который она выбрала для побега. Ее мысли спешили по узким извилистым переулкам, перепрыгивали через стены и заборы и неслись в пустыню, навстречу Андреасу.

«Где в этот момент может быть Андреас? — думала она. — Может быть, он уже сидит здесь, на улице с яркими крышами, и греет руки у костра?»

Селена чувствовала, что холодный дождь так и норовит проникнуть ей в душу и утопить ее уверенность, но не могла этого допустить. Она вызвала образ пламени души и всю свою энергию направила на то, чтобы это пламя горело как можно ярче и не затухало. Она знала, что если сейчас предаться сомнениям — все пропало. Она должна сохранить бодрость духа и энергию ради Андреаса, ради Меры, чье завещание в смертный час разбудило в ней неведомые силы.

Ты избранная…

Ее взгляд был устремлен на пальмы, сгибавшиеся под натиском бури, но она не видела. Пред ее глазами проносились другие картины: роза из слоновой кости, золотое кольцо, брат-близнец по имени Гелиос, Андреас.

Селена выпустила из рук железные прутья и скользнула на пол. Она ходила по узкой каморке взад и вперед, чтобы не замерзнуть.

Она была одна. Других девушек, одну за другой, увели, одних к рабам, других, как Самию, индианку, за недолгое время заключения ставшую ей подругой, — в царский гарем. Наконец, и саму Селену перевели из большой светлой комнаты в эту отвратительную конуру.

Уже три месяца она влачила жалкое существование в этой каменной камере, она не знала, кто те люди, что держат ее взаперти, не знала, где находится и что предуготовила ей судьба. Она знала только одно: сдаваться нельзя. Она должна выдержать, сбежать, найти дорогу к Андреасу и найти свое предназначение.

Единственным утешением в этом мраке было для нее око Гора, которое она носила под одеждой и которое так никто и не обнаружил. Ее ящик пропал, единственное осязаемое напоминание о прошлом, о матери и о том, чему она училась, о священном искусстве исцеления. У Селены было такое чувство, что у нее украли все, что составляло ее личность и смысл ее существования. Но в те минуты, когда, казалось, боль ее вот-вот одолеет, ей стоило только положить ладонь на око Гора и она тотчас чувствовала облегчение. В цепочке жила душа Андреаса.

За дверью каморки вдруг послышались шаги, прервавшие ее хождение. Дрожа от холода и скрестив руки на груди, она остановилась и прислушалась. Ей стало страшно.

Неужели это опять ее истязатель? Человек, который мучил и пытал ее. Селена никогда не знала, когда он появится, иногда он приходил утром, иногда среди ночи, и всегда задавал вопросы.

— Что это значит? — спрашивал он и совал ей под нос клочок папируса.

Или:

— Скажи-ка, что это за порошок.

Селена знала, за чем он охотится — за ее врачебными тайнами. И она также знала, что только благодаря своим знаниям она до сих пор еще жива, они защищали ее от его ужасных угроз.

— Если ты не ответишь на мои вопросы, — предупреждал он в первый день ее пребывания в камере, — тебя отведут в гарем. Царь возьмет тебя, а когда ты ему надоешь, то тобой сможет пользоваться каждый, кто захочет. Ты будешь отвечать на все мои вопросы, понятно?

Эти угрозы повергли ее в ужас. Мысль о том, что мужчины будут пользоваться ею и передавать друг другу как вещь и в конце концов вышвырнут, потрясла ее до глубины души и одновременно вызвала отвращение. Как это возможно, спрашивала себя она, сбитая с толку, что один и тот же акт — соединения мужчины с женщиной — может служить двум совершенно противоположным целям?

Она тосковала по соединению с Андреасом, она видела это во сне, она почти все время думала об этом. Принять его в себя, ощутить его силу и огонь.

Селена прижала обе руки к животу. Шаги перед дверью камеры смолкли. Ключ со скрипом повернулся в замке.

Она принадлежит Андреасу. Он единственный мужчина, которому она когда-нибудь отдастся.

Дверь распахнулась, и незнакомец вошел в комнату. В одной руке он держал теплое одеяло. В другой — кубок.

Селена отшатнулась.

— Тебе холодно? — спросил он.

Она кивнула.

— Хочешь одеяло?

Она взглянула на мягкое шерстяное одеяло красно-золотого цвета, цвета полыхающего огня. О, как чудесно было бы закутаться в мягкое одеяло, наконец-то снова согреться. Она опять кивнула.

Он протянул ей кубок:

— Скажи, что это.

Прижавшись спиной к стене, Селена наклонилась и заглянула в кубок. Там лежало несколько листочков, источавших тонкий лимонный запах. Хотелось бы ей знать, откуда он взял эти листочки и почему для него так важно узнать все о них.

— Это лимонная мелисса, — сказала она.

— Для чего ее используют?

Его вопросы всегда удивляли ее. Откуда он знал, что речь идет о целебных растениях или травах, если очевидно, что он понятия не имеет, что это такое и что с этим делать?

— Чай из лимонной мелиссы успокаивающе действует на сердце и общее состояние, — ответила она.

— Это все?

Она снова взглянула на одеяло. Ее пальцы ужасно замерзли и потеряли чувствительность, а конечности ныли от холода.

Она в его руках. Только для того, чтобы продемонстрировать ей свое могущество, он заставил ее голодать в этой каморке. А потом он пришел с едой и вопросами. Когда она не смогла сказать, что излечит царя от импотенции, он приказал унести из каморки соломенный матрац, и ей пришлось спать на холодном камне.

Селена взглянула на двух стражников, стоявших позади него и преграждавших путь в коридор, а в конце коридора — на свободу. Если бы она просто могла убежать…

— Если мелиссу втирать в больное место, — произнесла она наконец, — она смягчает суставные боли и боли при ушибах.

Лицо с заостренными чертами было таким загадочным, будто маска, вырезанная из камня. И все же в глубине холодных как лед глаз Селена увидела ужасное одиночество, но незнакомец, конечно, не догадывался, что другие могли это видеть.

Ей было его жалко, и она его боялась. Она знала, что когда-нибудь придет день, когда у него больше не останется вопросов. Ей нужно бежать, прежде чем этот день придет, она должна как-то предупредить Андреаса.

— Пожалуйста, скажите, где я? Что это за город?

Казлах отвернулся, вышел из камеры, дал знак стражникам запереть дверь. Когда в коридоре все стихло и Селена осталась одна в темноте, она увидела, что одеяло он так и унес.

21

Королева Лаша стремилась к бессмертию, точнее, она намеревалась править и на небе, как царица над всеми богами.

Вера Лаши в загробную жизнь была столь же тверда и непоколебима, как стены ее громадного дворца. Она верила в семь сфер неба, в божественный суд, в кару небесную и воздаяние, равно как и в могущество богов. Боги жили в самой верхней сфере неба, высоко над небесным куполом, и жизнь их исполнена была вечного блаженства. Лаша знала, что как королева после смерти она, разумеется, будет принята в одну из высших сфер, но этого ей было мало. Она стремилась к самой вершине величия. Сами боги примут ее как свою.

Почти все время в своей земной жизни она отдавала приготовлениям к следующей жизни. В день коронации в возрасте двенадцати лет она начала строительство своей гробницы. С тех пор не прошло ни дня, чтобы она не посетила свое последнее пристанище.

Это должна быть такая же великолепная гробница, как у Клеопатры в Александрии, которая, по слухам, была даже роскошнее, чем гробница величайших фараонов. Это должен быть не просто дом вечности, а дворец, роскошное здание со множеством комнат, с ваннами и тронным залом, с сотней рабов, которых живьем замуруют здесь в день ее захоронения, с тем чтобы они могли служить ей в следующей жизни. Но не только гробница Лаши должна быть великолепнее, чем у ее матери и всех легендарных персидских королей, когда она уйдет в вечность; ее сокровищница тоже должна быть самой роскошной.

Лаша, которая полдня провела на строительной площадке, где она следила за работой каменотесов и советовалась со строителями, сидела теперь, полная дум, в своих покоях. По возвращении во дворец она получила дурное известие из гарема. Девственницы, которых три месяца назад поймали и привезли в Магну, не смогли излечить короля от импотенции.

Она боялась, что ей придется взять себе нового супруга. Этого нельзя было допустить ни в коем случае. Ведь своей цели — царствовать на небесах вместе с богами — Лаша могла достичь, только если она будет самой богатой среди богов. А сокровища, которые она тайно собрала в одном месте, ей удастся сохранить, только если старый Заббай останется ее супругом.

Муж Лаши не заботился о жизни после смерти и божественных почестях. Он был безбожным сластолюбцем, который жил только удовлетворением своей похоти. Когда она двенадцатилетней девочкой, не знавшей любви, оказалась в объятиях мужа, оставивших ее совершенно холодной, так что ему вскоре пришлось искать удовлетворения на стороне, — с того самого времени Лаша начала, не торопясь и тщательно все обдумывая, собирать сокровища для загробной жизни. Каждый раз, выступая против других государств и возвращаясь с богатой добычей, Заббай интересовался лишь девушками и женщинами, взятыми в плен. Когда вассальные короли Магны платили дань, он не обращал внимания ни на золото, ни на драгоценные камни, а был жаден лишь до подарков из плоти и крови. Все богатства стекались к королеве, которая теперь была одной из самых богатых женщин в мире.

Но мир этого не знал. Другим властителям нравится блистать своими богатствами, а Лаша собирала сокровища лишь для следующей жизни. Во дворце было достаточно богатств и роскоши, чтобы впечатлять врага или друга и поддержать Заббая в хорошем настроении, все же богатства, которые помимо этого стекались в Магну, отправлялись непосредственно в сокровищницу гробницы, день и ночь охраняемую стражниками, лишенными языков, чтобы Лаша могла в день смерти вознестись в седьмую сферу и ослепить своими богатствами богов.

Только таким образом могла она обеспечить себе место среди богов. Они примут ее в свои ряды и возведут на трон, провозгласив владычицей небес, чье сияние ярче, чем сияние Исиды и Иштар.

Но теперь…

Заббай был импотентом. Это означало, что его придется устранить. Дело в том, что царь-импотент приносит несчастье всему городу. Плодовитость царя связана с плодовитостью его народа; если она иссякает, умирает и город. А если Заббай будет устранен, Лаше придется взять себе нового мужа, молодого принца на вершине его мужской силы, который, несомненно, из честолюбия тут же обратит свои взоры на гробницу Лаши, чтобы употребить ее сокровища, которые она так тщательно собирала на свои нужды.

Она сжала руку в кулак и яростно ударила по подлокотнику кресла. Как глупа и недальновидна была она, отказываясь из чувства противоречия исполнять свои царские обязанности. Много лет назад она могла зачать ребенка с Заббаем, наследника мужского пола, который сейчас был бы достаточно взрослым, чтобы занять место отца — под руководством матери, разумеется. Но она ждала слишком долго, свой долг она исполнила лишь тогда, когда главная жрица сказала ей, что так велела богиня. Это единственное слияние с Заббаем принесло плоды. Она зачала и родила сына, но он все же был слишком юн, чтобы заменить отца.

— Моя царица!

Лаша подняла глаза. Главная жрица Аллат вошла в комнату.

— Зачем ты беспокоишь меня сегодня?

Жрица старалась держаться сбоку, чтобы не стоять прямо перед царицей.

Всякий раз, когда та принимала ее, она садилась так, чтобы был виден только здоровый глаз. Если кто-то осмеливался смотреть ей в лицо, и особенно на большой изумруд, скрывавший слепой глаз, он приговаривался к смерти, так сильно было тщеславие царицы.

— Я пришла спросить тебя: что происходит с твоим царственным супругом? Народ Магны волнуется. Его импотенцию воспринимают как дурной знак.

Лаша не ответила. Закутавшись в шелк, украшенный драгоценными камнями, она сидела на троне, положив ноги на подушку, и неотрывно смотрела на мрачную тень, которая, казалось, подтрунивала над ней.

— Я пришла спросить: собираешься ли ты предоставить ему также и последнюю девственницу?

Царица вскочила.

— Что ты там несешь? — воскликнула она.

— Я говорю о последней девушке, — видимо, ее придерживают для особой цели.

Теперь Лаша смотрела прямо на жрицу, и та опустила глаза.

— В башне, — объяснила жрица, — держат молодую, очень красивую девушку, на долю которой, видимо, выпало особое предназначение. Никому не дозволено ее видеть.

— Откуда ты знаешь?

Жрица пожала плечами.

— У меня много друзей, моя царица. Среди тех, кто готовит пленнице еду, и тех, кто день и ночь охраняет ее камеру.

«И враги у меня есть, — думала она, — об уничтожении которых я позабочусь». Она завидовала власти Казлаха и надеялась, что эти сведения, за которые она заплатила высокую цену, — именно то оружие, которое ей нужно, чтобы устранить его.

— Кто упрятал ее туда? — спросила царица.

— Казлах, моя царица.

— Приведи ее ко мне, — тихо сказала царица Лаша.

— Ты не должна смотреть на царицу, — сказала главная жрица, подталкивая Селену вперед клюкой, — если взглянешь ей в лицо, тебя ждет смерть. Так что опусти глаза.

Селена прошла мимо придворных, толпившихся в проходе. Они с любопытством уставились на худенькую, неестественно бледную девушку, идущую рядом с главной жрицей. Она была скромно одета и совсем босая, длинные черные волосы свободно развевались по плечам и не были ничем украшены — явно заключенная, но она излучала какое-то спокойное достоинство.

Когда они вошли в королевские покои, у Селены вдруг перехватило дыхание. Она никогда не видела таких высоких потолков, таких огромных залов, таких массивных колонн. Перед троном ее толкнули на колени.

— Кто ты? — спросил ее резкий голос.

Селена уставилась в мраморный пол и хотела что-то сказать. Но язык ее не слушался.

— Говори, девочка!

— Селена, — ответила она.

Жрица слегка ударила ее.

— Говори: «моя царица».

— Селена, моя царица.

— Кто держит тебя взаперти в башне? — спросила Лаша и наклонилась вперед.

— Я н-н-н… — Селена прикусила нижнюю губу.

— Что с ней? — спросила Лаша.

Жрица снова шлепнула ее.

— Говори!

Исида, я прошу тебя, молилась Селена беззвучно. Освободи мой язык. Если это знак богов, не допусти, чтобы он принес мне неприятности.

— Ты осмеливаешься не слушаться? — Голос Лаши был ледяным.

Селена снова попыталась:

— Я…

— Ты решила со мной поиграть? Говори! Или я прикажу вырвать тебе язык.

Селена закрыла глаза и попыталась вызвать образ огня, но ее страх был слишком велик. Она видела лишь темноту. Потом она подняла руку к груди и нащупала око Гора под тканью одежды.

И вдруг она услышала добрый голос Андреаса. Не думай о том, что хочешь сказать, Селена. Сконцентрируйся на чем-нибудь другом. Тогда слова придут сами.

Все еще глядя в пол, Селена увидела лицо Андреаса. Она не отрываясь смотрела на его образ. Она вызвала его сюда, к себе, и заставила улыбнуться и почувствовала себя защищенной его любовью.

— Я н-не зн-наю, кт-то д-держ-жит м-мен-ня вз-за-перт-ти, моя царица.

— Ты одна в камере?

— Д-да, моя царица.

— К тебе кто-нибудь приходит?

— Да, м-моя царица. М-мужчина.

— И что он делает, когда приходит?

— Он з-задает вопросы, м-моя царица.

Царица замолчала, словно ответ Селены удивил ее. Селена поежилась. Холод мраморного пола пробирался вверх по ногам.

— И что это за вопросы? — спросила королева.

— Про болезни и лекарства, которыми их лечат.

— Про болезни и лекарства? А почему он спрашивает именно об этом?

Селена заколебалась. Она боялась, что может дать неверный ответ и ее накажут за это.

— Потому что я целительница, — выговорила она наконец.

Царица опять погрузилась в молчание. Страх Селены рос с каждой минутой.

— Когда тебя привезли сюда? — спросила наконец царица.

— В августе, моя царица.

— Тебя привезли одну или вместе с другими женщинами?

— Вместе с другими.

В третий раз наступило молчание. Селена начала дрожать. Почему ее привели к этой странной женщине? Ее держали взаперти тайно. Почему? Накажут ли теперь этого человека и ее, Селену, заодно? Голос женщины выдавал гнев. Неужели теперь ее отдадут солдатам?

Селена сконцентрировалась на образе Андреаса и нашла утешение в улыбке любимого.

Женщина снова заговорила:

— Ты говоришь, что приехала в августе. А не спрашивал ли когда-нибудь этот мужчина, который все время приходит к тебе и задает вопросы, о средстве от лихорадки?

— Да, моя царица.

— У ребенка?

— Да, моя царица.

— Что ты посоветовала ему?

— Я сказала, что температуру можно сбить напитком Гекаты.

— Это лекарство пьют?

— Да, моя царица.

Голос царицы стал еще резче:

— Приведите Казлаха!

Селена осталась стоять на коленях. Жрица все еще стояла у нее за спиной, а царица сидела на своем троне и молчала. Селена дрожала от слабости и пыталась мысленно перенестись в более надежное место.

Тут распахнулась дверь зала, и при звуке голоса, который услышала Селена, кровь побежала быстрее по ее жилам.

— Да, моя царица, — заговорил этот человек, мучитель Селены, — я держал эту девушку в башне взаперти. Узнав, что она немного разбирается в целительстве, я счел необходимым упрятать ее ненадолго в камеру.

— И скрыть ее от царя, которому она была предназначена.

Сердце Селены готово было выскочить из груди. Так вот в чем было дело! Она была предназначена для царя. А теперь эта женщина позаботится о том, чтобы ее незамедлительно к нему доставили.

— Мне показалось, у царя было достаточно девственниц, моя царица. Я думал о принце.

— Так, значит, лекарство было не твое?

— Иного я и не утверждал, моя царица.

— Откуда у тебя было это средство? Она сказала тебе, как его готовят?

Казлах поколебался минуту, а когда он вновь заговорил, казалось, что он нервничает.

— Настойка была в том ящике, который мне доставили вместе с девушками.

Селена вскинула голову:

— Мой ящик с лекарствами! Так он не остался в пустыне. Он у тебя!

— Тихо!

— Он мой. Ящик мой. — Селена вскочила на ноги. — Вот почему ты задавал мне все эти вопросы!

— На колени, — зашипел Казлах и хотел схватить ее за руку, но Селена ускользнула.

— Ты должен мне его вернуть! — закричала она возбужденно. — Это единственное на всем белом свете, что у меня осталось!

— Успокойте ее, — приказала царица.

Селена извивалась и отбивалась от рук, пытавшихся схватить ее.

— Моя царица! — закричала она и посмотрела царице прямо в глаза. — Ты должна меня выслушать. Этот ящик… — Широко распахнув глаза, она вдруг замолчала.

Царица сидела как богиня на золотом троне. С ее головы свисала тысяча черных косичек, украшенных золотыми бусинками. Ее руки скрывались под сверкающими браслетами и кольцами. Казалось, плечи ее согнулись под тяжестью цепей, усыпанных драгоценными камнями, и ожерелий. На голове ее красовалась диадема из розовых сапфиров. И она была одета в шелковые одежды! Селена едва могла поверить. В Антиохии фунт шелка стоил столько же, сколько фунт золота, там никто не тратил шелк на одежду.

Но больше всего Селену поразило лицо королевы.

Это не было человеческое лицо.

Оно было белым, как мел, губы же были красными, как кровь. Щеки припудрены золотой пылью, а впадины под ними зачернены. А глаза! Правый обрамляли черные стрелки, верхнее и нижнее веки были зелеными. Другого глаза не было. На его месте сверкал огромный изумруд в золотой оправе, державшийся на тонких золотых нитях. Селена уставилась на королеву.

Чья-то грубая рука снова бросила ее на колени, и кто-то зашептал:

— Ну все. Теперь ты покойница, потому что ты посмотрела царице в лицо.

— Почему ты так уставилась? — спросила царица Лаша.

— Твой глаз, моя царица, — сказала Селена.

Сдавленный крик ужаса пролетел по рядам собравшихся.

— Ради всех богов, — пробормотал кто-то, а потом над залом повисла ужасная тишина. Даже Казлах, казалось, онемел от страха.

— Что с моим глазом? — Голос царицы был ледяным, лицо ее было похоже на мраморную маску.

— Моя мать была египетской целительницей, моя царица, посвященной в древнейшие тайны этого искусства. Многие в Египте страдают от глазных болезней, это все знают. Моя мать знала много способов и возможностей лечения.

Тело царицы, прежде будто оцепеневшее, слегка шевельнулось. Она слегка наклонилась, так что огонь драгоценных камней, украшавших ее, бросал отблески на стены и потолок.

— Какое такое лечение? — спросила она.

— Лечение слепоты. В некоторых случаях слепоту можно излечить.

— И как это делается?

— С помощью иглы.

Царица Лаша все еще сидела на троне как статуя, а придворные едва осмеливались дышать от страха. За стенами дворца ноябрьская буря вздымала серую реку, бросая ее на хрупкие ветви королевской ивы на берегах.

Селена высоко держала голову и смотрела на царицу. Что она такого сделала? Она только сказала правду. Мера учила ее, что искренне сказанное правдивое слово не может причинить вреда.

Наконец царица произнесла три коротких слова, которые подействовали на придворных как гром среди ясного неба.

— Ты меня вылечишь.

Селена ужаснулась:

— Моя царица, я не уверена, что твоя слепота — из тех, что поддаются лечению. Существуют болезни, с которыми самый лучший врач ничего не может поделать.

Но царица уже приняла решение.

— Ты спасла жизнь моему сыну. Теперь ты вернешь мне зрение. Приведите звездочета, — резко крикнула она, — он должен прочесть знаки.

— Но, моя царица, — настойчиво продолжала Селена, — даже если операция поможет, полностью зрение не вернется.

— Видеть я могу, — возразила царица, — моим здоровым глазом. А второй глаз обезображен. Это ты и исправишь. Ты позаботишься о том, чтобы мне не пришлось его больше прятать. А теперь иди и подготовься.

Когда Селена выходила, Казлах шепнул ей:

— Теперь ты узнаешь. У меня ты была в безопасности, но твоя заносчивость приведет тебя к смерти.

22

— Мне нужен огонь из храма Исиды, — наказала Селена рабыне, которую дали в ее распоряжение.

Немая рабыня знаками дала ей понять, что Исиду в Магне не почитают, и показала на серп луны, символ Аллат, висевший у нее на шее.

— Тогда принеси огонь вашего бога.

Селене стоило невероятных усилий, чтобы сделать все необходимые приготовления. Она так нервничала, что у нее тряслись руки.

Это мог быть только знак богов! Знак того, что они освободят ее из этого заточения и укажут путь к свободе. Ее молитвы услышаны! Вернуть человеку зрение — значит, совершить великое чудо! Селена не сомневалась, что царица вознаградит ее за это.

«Я попрошу свободу, — думала она про себя, когда мыла руки и готовила иглы и медикаменты. — Я попрошу, чтобы меня отвезли на дорогу в Антиохию, и я смогу вернуться к Андреасу».

У Селены стало так радостно на душе оттого, что она сможет наконец покинуть это место, этого человека, который мучил ее три месяца. От возбуждения девушка с трудом могла сосредоточиться на работе. Но она знала, что должна взять себя в руки, потому что свободу ей подарят лишь в том случае, если операция пройдет успешно.

А Селена еще никогда не делала подобных операций.

С нежностью потрогала она пузырьки в ящике, каждый из них был для нее как вновь обретенный друг: бутылочка с тимьяновым маслом, маленький мешочек с корнями одуванчика, драгоценные цветки лаванды, высушенные и сложенные в деревянной коробочке.

Теперь она знала, что все травы, которые Казлах показывал во время своих визитов, были взяты из ее собственного ящика, просто она не узнала в них именно те травы, которые сама с любовью собрала и сохранила. Листья козельца везде одинаковы, и когда Казлах показал их и спросил, для чего они используются, Селена сказала:

— Его используют для компрессов при резаных ранах и ожогах. — Объясняя, она не знала, что говорит о листочках того растения, которое собирала и обрывала собственными руками.

Когда рабыня вернулась из храма со священным огнем, Селена наполнила водой кубок и нагрела его на этом огне. После того как вода закипела, она бросила туда семян фенхеля.

— Святой дух фенхеля, яви свою целебную силу в этом чае, — сказала она и отставила кубок в сторону, чтобы остудить чай. Он понадобится ей только после операции, чтобы промыть глаз и предотвратить воспаление.

Она взяла в руки иглу. Ей еще не приходилось работать с ней, хотя она не раз помогала Мере, когда та удаляла пациенту катаракту. Задумчиво смотрела она на длинную, тонкую иглу, лежавшую у нее ее ладони, легкую, как крыло мотылька, и в то же время тяжелую, как стены этого дворца. Этим тончайшим инструментом из твердой бронзы она либо вернет королеве зрение, либо убьет ее.

Селена положила иглу рядом с огнем. Если ее рука будет тверда и уверенна и операция пройдет успешно, то скоро она уже будет на пути домой. Но если она сделает ошибку, то будет обречена.

Селена подняла руку к груди и прижала к оку Гора. Если я и вправду послана богами, думала девушка, пусть они сегодня вечером ведут мою руку. Вы не могли послать меня сюда, чтобы оставить здесь умирать. У меня есть предназначение. Я должна вернуться к Андреасу. А для этого путь к свободе должен быть для меня открыт.

Селена снова взяла в руку иглу и ввела ее в пламя огня.

— Святой дух огня, — пробормотала она, — очисти эту иглу и прогони злых духов, приносящих болезнь и смерть.

Девушка закрыла глаза и собрала все свои душевные силы, чтобы направить их в руки. Ей казалось, будто она родилась во второй раз, будто все время заточения было только дурным сном, всего лишь подготовкой к тому, что ждало ее впереди.

И вдруг Селена поняла, что эти три месяца и были ее посвящением, которое она с матерью должна была пройти высоко в горах у Антиохии. Теперь она поняла, что боги привели ее в этот дворец, чтобы подготовить к последнему ритуалу: ей предстояло впервые в жизни совсем одной, без посторонней помощи, проявить свое искусство, которое она до сих пор изучала. Теперь никто не мог ее поддержать, ни Мера, ни Андреас. Это был шаг к независимости, к самостоятельной целительской деятельности.

— Это называется катаракта, — сказал Казлах гнусавым голосом, когда Селена вошла в спальные покои, — это пелена на зрачке, которая мешает глазу видеть.

Царица жестом заставила его замолчать. Зрение ее не волновало, она достаточно хорошо видела здоровым глазом. Что ее беспокоило, так это ужасная пленка, с годами становившаяся все больше и больше и закрывавшая ее прекрасные глаза уродливым бельмом. Тогда-то она и начала носить изумруд, и никто, даже царь Заббай, с тех пор не видел ее глаза. Сейчас он, оставшись неприкрытым, неподвижно смотрел в потолок.

Селена подошла к роскошной постели царицы и поставила на стол свой ящик. За ней проследовала рабыня со священным огнем в руках.

— Мне нужна вода и мыло, — произнесла Селена.

— Зачем? — грубо спросил Казлах.

— Вымыть руки.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Таков египетский обычай, — объяснила Селена.

— Принесите ей все, что она просит, — резко приказала царица.

Селена открыла ящик с лекарствами.

— Не принесет ли кто-нибудь кубок вина для царицы?

Из множества сосудов в ящике она вытащила маленький кувшинчик и поднесла к свету, чтобы прочитать надпись. На глиняной стенке был вырезан знак красавки, а под ним — символ зла — предупреждение, что содержимое кувшинчика — смертельный яд.

Когда принесли вино, Селена влила несколько капель из кувшинчика в маленькую медную воронку, заткнутую пробкой, и подняла ее над кубком с вином. Собравшиеся вокруг молча наблюдали за тем, как Селена твердой рукой держала воронку над вином, но ничего не происходило. Наконец на конце воронки образовалась капля и упала в вино. Селена стояла неподвижно и, не отрываясь, смотрела на воронку. Еще одна капля появилась и упала. И наконец, третья.

Она быстро убрала воронку и вставила ее в кувшинчик с вытяжкой из красавки, чтобы не потерять драгоценные остатки снотворного. Потом она взяла кубок и слегка взболтала его, чтобы снотворное хорошенько смешалось с вином. Еще в раннем возрасте Мера научила ее осторожному обращению с ядом красавки — если употреблять ее в небольших дозах, она приносит сон и действует как обезболивающее, но одной лишней капли достаточно, чтобы убить человека.

Селена протянула кубок одной из горничных царицы:

— Дай это выпить царице.

Но прежде, чем горничная успела взять кубок, его схватил Казлах.

— Что это? — спросил он.

Селена посмотрела на этого человека, который многие месяцы подряд приводил ее в ужас. Больше этого никогда не случится.

— Это тайна, — ответила она и заметила, что он застыл от изумления.

— Дай мне кубок, — приказала царица, с нетерпением ожидавшая операции. Эта девочка спасла жизнь ее сыну, она доверяла ей.

И все же, когда Селена увидела, как царица пьет, ее неожиданно охватил страх. Холодный, как лед, он поднимался вверх по рукам и ногам, когда вдруг с диким ужасом она осознала, что собирается сделать. Занимаясь приготовлениями, она видела перед собой лишь дорогу в Антиохию, которая приведет ее к Андреасу, но теперь, когда веки королевы уже начали тяжелеть, а голова ее опустилась на подушку, она поняла, что речь действительно идет о жизни и смерти.

Что будет со мной, если я не справлюсь? Она бросила взгляд на Казлаха, который стоял, стиснув зубы так, что его тонкие губы побелели от злости. Что, если в наказание меня опять отдадут этому человеку?

Селена закрыла глаза и сконцентрировалась на том, чтобы представить себе свою правую руку с иглой, совершающую точные и верные движения на зрачке царицы. Она пыталась представить себе, как ее мать делала подобные операции. Игла могла причинить вред, если совершить ошибку. Она могла проколоть оболочку глазного яблока, что привело бы к вытеканию глазной жидкости и совершенно погубило бы глаз, она могла задеть кровеносный сосуд, и тогда открылось бы кровотечение, которое невозможно остановить, и, что еще хуже, она могла проникнуть слишком глубоко и задеть чувствительное дно глаза, что привело бы к мгновенной смерти царицы.

Селена задрожала. Она сжала кулаки, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Если она хочет, чтобы операция прошла успешно, ее рука должна быть твердой. Но чем больше она старалась успокоиться, тем больше угасал ее огонь.

— Чего ты ждешь? — спросил Казлах, стоявший позади нее.

Селена глубоко вздохнула и взяла иглу. Она медленно подошла к спящей царице. Теперь, вблизи, она видела следы, которые годы выгравировали на этом напудренном лице, глубокие морщинки, которые тщеславная Лаша так хорошо умела скрывать. Она положила левую руку на холодный лоб царицы и очень осторожно большими пальцами открыла веки больного глаза. Он слепо уставился на нее, глаз, который когда-то был красивым, а теперь закрытый мутной пеленой.

Процедура удаления пленки была проста — нужно было нажать острием иглы на глазной хрусталик, пока он не отделится и не погрузится обратно в прозрачную жидкость. Все это не представляло особой сложности, здесь нужна была только ловкая рука, ведущая иглу. У Меры были годы тренировки и опыта. Селена же никогда и в руках не держала такой иглы.

Сначала она накалила иглу на очищающем огне Аллат, чтобы изгнать злых духов, а потом поднесла ее к глазу Лаши.

Вдруг она остановилась. Нет, это определенно не тот угол! Она слегка отклонилась, чтобы получше разглядеть выпуклость глазного яблока и определить точку введения. Здесь, решила она, совсем рядом с радужной оболочкой. Но она снова отклонилась. Это тоже неправильное место. Как следует вводить иглу, сверху или снизу? Я не помню. О мама!

— Почему ты медлишь? — наседал Казлах.

Селена решила его не замечать. Она вновь опустила иглу и коснулась ее кончиком прозрачной поверхности глаза. Здесь, сказала она себе. А теперь нажми, очень легко.

Дрожь пробежала по ее руке, и она резко отпрянула. Сорок пар глаз наблюдали за ней. На улице дождь хлестал по пальмам и ивам. «Я не могу, — думала она в панике. Я не могу!»

И вдруг она вспомнила то, чему Мера ее давно учила. Селене было тогда девять лет, когда мать сказала ей:

— Представь себе свой внутренний мир, дочка. Представь себе дорогу, которая берет начало во внешнем мире и уходит в тебя. Эта дорога неровная и извилистая, она ведет через холмы и через мрак. В конце пути, Селена, тебя что-то ждет. Там, в глубине твоей души. Ты должна попытаться найти это. Найди это…

И она увидела это. Маленькое бело-голубое пламя, едва ли больше слезинки, горящее в темноте. Селена лишилась сил, ее еще детское тельце не могло выдержать утомительного путешествия в себя. Она вызвала огонь, и теперь он горел ярко и чисто в темноте, изгоняя своим светом и теплом малодушие и страх.

Селена снова посмотрела на глаз царицы, сохраняя в воображении образ огня. И тут она услышала голос матери, донесшийся до нее из далекого прошлого.

— Иглу нужно вводить сверху, — объясняла Мера во время одной из операций, за которой наблюдала Селена, — ее нужно вводить на границе радужной оболочки и держать при этом вертикально к поверхности глаза.

Полностью сконцентрировавшись на пламени, Селена подвела острие иглы к краю радужной оболочки и слегка нажала. Медленно, почти незаметно, тень пришла в движение.

Осторожно, но непрерывно надавливая, Селена взглянула на лицо спящей царицы, которое прояснилось в золотистом отблеске пламени ее души.

В зале стояла мертвая тишина, и даже хлещущий дождь, казалось, утих. Свет от сотни ламп плясал на стенах и отбрасывал дрожащие тени. Будто замороженные, стояли они, служители царскому телу в длинных тогах, предсказатели в островерхих шапках, немые рабы и странники — все следили за неподвижной с виду рукой девушки.

Хрусталик медленно отделился от стенки глаза, и, когда игла осторожно продвинулась глубже, он оторвался совсем и почти незаметным движением скользнул назад в глазную жидкость.

Селена убрала иглу, подняла голову и сказала:

— Все.

23

Когда Лаша очнулась, все еще немного пьяная от наркоза, введенного ей, она осторожно ощупала лицо и поняла, что изумруд вновь прикреплен у нее над глазом. И тут она почувствовала, как хорошо знакомая рука сжала ее запястье. Это был Казлах.

— Что случилось? — спросила Лаша.

— Все позади.

— Все прошло успешно?

— Это ты должна сказать нам, моя царица.

Опираясь на двух придворных дам, она села в постели и потребовала зеркало.

Застыв от напряжения, Селена смотрела из своего угла, как с глаза королевы удалили изумруд. Лаша взяла в правую руку блестящее медное зеркало, левой она крепко держала масляную лампу поднеся ее поближе к лицу, и открыла глаза.

С криком она бросила зеркало и взмахнула рукой перед лицом.

Среди собравшихся придворных пробежала волна страха.

— Как больно! — закричала Лаша, прижав руку к левому глазу. — Ужасно больно! — кричала царица.

Селена пришла в ужас. У нее не должно быть боли, пронеслось в ее голове. Операция прошла без крови, глаз не задет. По крайней мере, когда она в последний раз осматривала глаз, он был невредим, но с того момента прошел час, а за этот промежуток времени, пока все ждали, когда царица очнется, Селена заметила, что Казлах неоднократно склонялся над лицом пациентки, — судя по всему, чтобы получше разглядеть глаз.

— Дайте мне зеркало, — приказала Лаша, взяв себя в руки.

— Моя царица, очевидно, операция не удалась.

Лаша требовательно протянула руки, и ей передали зеркало. На этот раз она открыла глаза в естественном освещении помещения. Она вздрогнула, но зеркало не опустила. А открыв глаза в третий раз, сказала:

— Боль прошла. Это просто свет лампы резал мне глаза. — После небольшой паузы она добавила: — Это чудо. Я вижу.

Возбужденный гул голосов последовал за ее словами, но королева тут же заставила их замолчать.

— За то, что ты сделала, — сказала она Селене, — боги благословят тебя. Подойди поближе, дитя мое, я хочу тебя вознаградить.

Сердце Селены радостно забилось. Завтра, предвкушала она. Я попрошу, чтобы мне разрешили отправиться завтра на рассвете.

— Раз Аллат так милостива, — сказала царица Лаша, — и в благодарность за то, что ты для меня сделала, ты умрешь безболезненно.

Селена уставилась на нее, ничего не понимая. Потирая лоб, Казлах дал знак стражникам у дверей, и в следующее мгновение ее схватили сильные руки. Пока один из стражников вязал Селену по рукам и ногам, другой достал короткий нож и обрезал ее длинные волосы. Все произошло так быстро, что Селена едва успела понять, что произошло.

Ее бросили на колени перед царицей и сунули в руки кубок, содержавший вино, смешанное со снотворным.

— Тебе повезло. О да, тебе повезло, — сказала царица, в то время как Селена смотрела на нее, не веря своим ушам.

Казлах, стоявший рядом с царицей, бросил на Селену взгляд, объяснявший все, — если такая, как ты, прикасается к царскому телу, она приговорена.

— Подожди, — сказала Селена, которая вдруг поняла, что случилось.

Но царица ее не слушала. Она вознесла руки и обратилась с молитвой к великой богине, в то время как два стражника заняли свои места справа и слева от Селены. Она видела, как один из них поигрывал мечом.

— Нет, — бормотала Селена, когда тяжелая рука наклоняла ее голову. Краем глаза она видела, что ее волосы, обрезанные грубой рукой, едва доставали щек, и ощутила затылком холод. Ей собирались отрубить голову.

— Пожалуйста, — прошептала она и увидела на блестящем мраморном полу огромную черную тень поднимающегося меча. Ощутив легкое, холодное прикосновение клинка, она покачнулась под тяжестью невыполненного удара.

И тогда она услышала, как царица сказала:

— Поднимись, Фортуна. — И стражники освободили ее от оков.

Сбитая с толку, она неподвижно смотрела на царицу, а стражники в это время помогали Лаше подняться на ноги и поддерживали ее, потому что ноги отказывались держать женщину.

— Селена из Антиохии мертва, — объявила царица властным голосом, — запишите это, — она кивнула писцам, — в этот день родилась Фортуна из Магны. Подойди сюда, дитя мое.

Поддерживаемая стражниками, Селена заковыляла к трону и остановилась, словно оглушенная, перед царицей, которая спустилась к ней и теперь рассматривала свою новоиспеченную подданную двумя чистыми и зоркими глазами.

— Я назвала тебя Фортуной, потому что ты принесла мне счастье. Теперь ты будешь носить это имя. Селена мертва, ты родилась заново.

Золотая цепь, на которой капельками висели рубины, сверкала в руке царицы. Она надела ее Селене на шею, символ «обезглавливания», которому Селена только что подверглась.

Потом Лаша отступила и, к ужасу Селены, объявила, громким голосом:

— Отныне ты всегда будешь при мне. Фортуна из Магны, сегодня начинается новая жизнь для тебя в моем доме.