Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 3 (Главы 1-8)

Глава 1 Накануне

Есть в русских лесах места, где каждый чувствует доброе внимание и защиту. Да, именно так — внимание и защиту, как будто его окутывает невесомый купол, предохраняющий от невзгод. У попавшего в такое место возникает ощущение внутреннего покоя, гармонии, мучавшие опасения вдруг отступают, и вся эта благодать валится на каждого посетившего такое место не спрашивая: добрый ты человек, или скверный. Под такой защитой, кажется, отступает даже мороз, хотя термометр этого не отмечает. Такие места встречаются и в глухомани, и в городских парках, но вдали от людей их найти проще.

В этом мире на такое место Зверев наткнулся девять лет тому назад, когда после успешного отъема денег у сознательных и несознательных граждан, трое переселенцев попали к сказочному лесному озеру.

В тот день они сюда вышли с севера — сегодня с юга, практически из-под Москвы. Пришли встречать день Красной армии, и встреча эта была символичной. Во-первых, пошел десятый год их пребывания в этом мире, но, главное, через полгода начнется Первая мировая война. Названия войны будет меняться. Для России она станет Второй Отечественной. Потом ее нарекут Великой, но позже, видимо устыдившись, она станет просто Первой мировой. Сейчас, все трое стояли среди вековечных сосен в месте выхода силы (так это явление предпочитал называть Дмитрий Павлович).

Зверев вспомнил, как однажды проверил свою знакомую на таком же местечке под Дубной. Оно находилось рядом с тропой к реке Дубне, что слева огибала лабораторию высоких энергий института. Женщины вообще чувствительнее мужчин и опыт удался. Дмитрий зигзагами вел Марину с завязанными глазами к таинственному месту. Кружил, сворачивал влево и вправо. Чтобы не выдать себя моторными реакциями, направлял девушку похлопыванием веточкой по плечам. Оказавшись в центре крохотной площадки диаметром двенадцати-пятнадцати метров, Марина, будто споткнувшись, остановилась. Подняв руки, сомнамбулой стала ощупывать невидимый купол. Димон поразился, как с завязанными глазами она точно определила границы невидимого купола. Он на это потратил многие месяцы, да и само наличие источника заметил далеко не сразу.

Стоящий рядом Мишенин размышлял, как бы сложилась его судьба, не удержи его Зверев с Федотовым от наивных глупостей. Ничего хорошего в таком прогнозе не виделось, зато сейчас он отец двоих детей и за их будущее Ильич не опасается. За девять лет Мишенин переквалифицировался из либерала конца XX века в почти нормального человека. Причин много: возраст, российская реальность, Настасья Ниловна и женевское окружение. В революционно-политической тусовке, Ильич нашел тех самых демократов его родного мира. Таких же бескомпромиссно-крикливых, таких же бестолковых, и все же, таких родных и близких по самой своей сути. Как сказал поэт мира переселенцев:

Издевательски-едкие слова Саши Дольского относились к интеллигентствующей «прослойке», вечно чавкающей о своем особом предназначении. Что характерно, так оказалось и в этом мире.

Полгода тому назад, математик «материализовался» в Монреале. Он теперь канадский поданный Вольдемар Маршаль с франко-русско-германскими корнями, перебравшийся в Канаду из Аргентины. Это запасной вариант на случай большого драпа.

Федотов бездумно смотрел на освещенные последним закатным солнцем вершины сосен и наслаждался подаренным умиротворением.

Тихое потрескивание костра, истекающее жиром мясо и щедро разлитое по кружкам «столовое N 21». Казалось бы, все, как девять лет тому назад, но как же сегодня тяжело произнести первые слова.

Первую мировую российское общество встретит с энтузиазмом, русско-японская война его, по большому счету, ничему не научила. Люди валом пойдут на призывные пункты. Унтер офицеры согласятся идти рядовыми, лишь бы взяли. И по дури будут брать, теряя ценнейшие кадры. Связка «война-беда», войдет в народное сознание позже, и речь Молотова двадцать второго июня будет слушаться в полной тишине.

Борис взял в руки кружку. С тоской посмотрел на выступившие звезды, и, словно услышав подсказку, произнес:

— Через полгода война и мне все чаще вспоминается: «Делай, что должен — и будет, что будет».

— Это Марк Аврелий, в подлиннике немного иначе: «Делай, что должен, и свершится, чему суждено», — поправил Федотова математик.

— Хм, и откуда ты все знаешь? — в который раз удивился Зверев. — Друзья, — резко сменил тему Дмитрий, — давайте за троих нашить бойцов.

— Вместе с Поповым за четверых, — Федотов напомнил недавно ушедшего из жизни первооткрывателя радио.

Правильные слова дорогого стоят. «Эх, война, что ты сделала подлая», эти строки будут написаны много позже, но перенесенные в сознании переселенцев здесь и сейчас они порождали совсем иной масштаб и иное понимание. И как знать, сколько русских жизней спасли три павших бойца из Вагнера.

Ровно девять лет тому назад три выходца из иного времени сидели на таких же промороженных бревнах, и точно так же наслаждались теплом зимнего костра.

Звереву недавно «натикало» тридцать шесть. Уже возраст. Наивностью он и раньше не отличался, поэтому к славе «гениального киношника» относился со скепсисом, зато пользовался беззастенчиво. В иных местах этот значок творил чудеса. Как это ни странно, но драки на политическом олимпе закалили его даже больше, нежели создание собственной маленькой, но очень кусачей армии. В какой-то момент Дмитрий осознал, что в «триумвирате» переселенцев он выходит на лидерские позиции. Последнее время в политические дела Федотов почти не вникал. Зато теперь все просчеты становились только его Дмитрия Зверева. Такое положение и возвышало, и тревожило.

Очередное предложение поднять чарки за Русское оружие прозвучало вовремя. Затем вспомнили о пулеметах, о подводниках и авиаторах.

Мишенин не был бы Мишениным, если бы его не повело на философствование:

— Странное состояние, — словно к чему-то в себе прислушиваясь, задумчиво произнес Ильич, — умом понимаю: если нужен результат, делай сам, но два миллиона погибших на фронте…

Знать и не предупредить — вот то, страшное, что не давало ему покоя, поэтому хотелось спрятаться, чтобы никто ничего не знал. Одновременно, сегодняшний сорокачетырехлетний Мишенин отдавал себе отчет — от такого предупреждения ничего бы путного не вышло. В лучшем случае их могли бы признать идиотами или мошенниками, а в худшем… О худшем даже думать не хотелось. Все так, но сердцу не прикажешь, и фраза о двух миллионах потерь на фронтах первой мировой вылетела против воли хозяина.

— Эт, Ильич, расплата за наше российское соплежуйство, — не забыв плеснуть каждому, меланхолично заметил Зверев, — и ничего с этим не поделаешь. Как говорит Старый, такова реальность данная нам в ощущениях.

— Это написал Ленин и по другому поводу, — встал на защиту истины математик.

— Не суть, — отмахнулся от правдолюбца бывший морпех, — не у тебя одного кошки в душе все углы обоссали. Ты пойми, не в одной мировой войне дело, поэтому, отдавать наши знания не самым умным дядям есть, что? — склонив голову к гитарной деке, Зверев по-разбойничьи посмотрел на математика снизу вверх. — Правильно! Хрен им на всю морду!

— Угу, — поддержал товарища Федотов, — сила, брат Мишенин, в правде, а правда она такая, — Борис замысловато покрутил в воздухе эмалированной кружкой, — если даже привлечь большевиков или эсеров, ничего из этой затеи не получится. Там сложившаяся идеология и при первой же возможности нас эти упоротые сметут. Так что, только своя партия без фанатиков, а идеологию мы всегда подправим в свою пользу.

— Эт, точно! — заржал Зверев. — Старый забыл добавить: фанатиков в четвертой стадии к ногтю сразу, остальных после переворота.

— Да ну вас, — обиженно махнул на друзей Мешенин, — как дети.

Впрочем, обижался он не долго, «Маркитантка» Окуджавы всех помирила:

Стоит отойти от костра на несколько метров, как ты оказываешься в другом мире. Такова особенность зимних стоянок. Разговоры доносятся едва различимым бормотанием, мохнатые лапы елей с шапками снега кажутся опахалами, заботливо прикрывающими путников. Лунный свет, едва заметный у костра, полыхает неземным яростно-белым светом. После жара от костра, мороза не чувствуется, зато по схваченной морозом лыжне можно ходить даже в тапочках.

Отойдя на полста метров, Федотов поднял голову к небу. Луна, мириады звезд Млечного пути, звенящая тишина и мурашки по спине от осознания величия вселенной. Если не знать, что совсем рядом полыхает костер, можно подумать что ты в снежно-лесной пустыне.

Правильно ли они поступили? Может быть, действительно, имело смысл обратиться сразу после переноса к властям, к общественности?

В этом мире российское общество отнюдь не бессловесная субстанция. Тем паче, если грамотно преподнести свое нездешнее происхождение. Подтолкнуть правительство к невмешательству в европейскую бойню и убедить нажиться на обеих сторонах. А если не получится, то хотя бы подсказать о снарядном и патронном «голоде». Заодно крепенько заработать.

А может, стоило взять за жабры большевиков? Влить в них денег, заставить пересмотреть наиболее одиозные догматы и структурировать партию по вертикально-пирамидальному принципу: на верху генсек Ленин, ниже его вице-премьеры — Троцкий, Сталин, Бухарин, еще ниже… После взятия власти не допустить даже попыток немедленного строительства коммунизма, а нацелиться на серьезнейшую работу продолжительностью минимум в пару столетий, и никаких мировых революций! Это словосочетание должно стать самым тяжким грехом, прописанным в УК, как без права переписки. Конечно, присоединять дружественные режимы надо. Например, тот же Катар или Кубу, но по чисто экономическим соображениям, и не увлекаясь.

Людям, дружащим с головой, совершенно очевидно, что поменять мировоззрение всего лишь горстки революционеров есть утопия под стать поиска философского камня. В противном случае всех революционеров давно бы распропагандировали. Кстати, самым талантливым перевербовщиком оказался Сережа Зубатов. Вот, кто был настоящий виртуоз, но даже ему не удалось переубедить ни одного авторитетного противника монархии.

Интересен случай с Федором Михайловичем. Неделя, проведенная им в камере для приговоренных к «высшей мере социальной защиты», или, как тогда писалось, к смертной казни посредством расстреляния, на Достоевского подействовало отрезвляюще, и как знать, стал бы он великим писателем, если бы не тот дикий случай.

И вот, если даже с крохотной компанией заговорщиков номер с изменением мировоззрения не проходит, то с какого бодуна переселенцам окажется под силу перевернуть сознание высшей знати гигантской страны!? Каким же надо быть наивным, чтобы верить в такие чудеса.

Увы, звездам было не до метаний козявки, возомнившей себя мыслящим существом, и откровение на переселенца не снизошло.

«Не ответив мне, звезда погасла, было у нее немного сил».

Ширк-ширк, ширк-ширк — монотонно скрипят по снегу лыжи. От лесного озера до ближайшей базы стрешара полтора часа, а в рюкзаке за спиной меньше пуда. Прогулка, однако. На Дмитровской базе уже топится баня, потом обед. К вечеру автомобиль развезет путешественников по домам.

Вчера до полуночи вспоминали свой мир. Оказывается, все имели общих знакомых в Дубне, особенно Ильич с Федотовым, и непонятно, почему этот разговор произошел впервые. Гадали, что могло статься с их Российской Федерацией к началу 2013-го года, но так ничего и не надумали. Кто знает, может их мир уже исчез. На душе от этого стало пасмурно.

Зверев вспоминал песни их мира, а когда в финале мощно и торжественно, как это мог исполнить только выходец из их мира, зазвучало:

Мишенин уткнулся носом в плечо Федотова, а тот до боли вцепился в свою реликтовую кружку. Пить надо меньше, или чаще. Такой вот парадокс.

Уже лежа в спальном мешке, Федотову вспомнил строки:

Где и когда он прочитал эти строки уже и не помнилось. Но здесь и сейчас стихи были о России. Жаль, что никто его не услышал, зато утром всех поднял клич: «Эй, сонное царство, вставай, пора шнурки гладить».

Следующее утро Федотова началось с очередного обострения «военных действий» на фронте проектирования самолетов.

Второй период Военных реформ Российской империи (1909–1912 гг) предусматривал создание Русского Императорского военно-воздушного флота. В 1910-ом году журнал «Воздехоплаватель» донес до обывателя весть о закупке Россией этажерок Фарман IV и монопланов Блерио XI. В начале 1911 года появились монопланы Ньюпор N.IV, а спустя два месяца известный предприниматель, господин Меллер, передал в распоряжение Учебного воздухоплавательного парка два аэроплана Миг-1.

Двухместный биплан с тянущим винтом. Пятицилиндровый стосильный двигатель завода АРМ, тонкого профиля крыло обтянуто тканью. По традиции этого времени набор крыла и фюзеляжа выполнены из многослойной древесины. В ответственных местах сталь. Все как у людей, если не считать место для установки синхронного пулемета. Аналогичные самолеты выпускали отечественные производители, копирующие Фарманы и Блерио. Что до похожести на По-2, то кто же его видел, этот По-2.

Между тем, интерес к мигарям разгорелся неподдельный. Шутка ли сказать: первый отечественный самолет продемонстрировал прекрасные летные качества. Пусть даже построенный под влиянием французской школы, но изготовленный по чертежам российских инженеров и, главное, с российским мотором!

Нашлись и скептики, и в немалом числе, но успехи Миг-1 в последней Русско-Персидской войне заметно проредил их ряды. Еще бы, за всю компанию ни одной серьезной аварии!

Официальное признание пришло после выступления на втором конкурсе военных аэропланов 1912-го года, где Миг-1 занял второе место, уступив первенство легкому самолету Сикорского С-6Б.

Впрочем, ни кого данное обстоятельство в заблуждение не ввело — при крейсерской скорости первого Мига сто километров в час, не обогнать С-6Б, разогнавшегося до ста восемнадцати километров на форсаже и со снижением, это надо было постараться, но таков был негласный приказ и пилот его выполнил. Что касается заказов, то после военной компании 1911 года, авиазавод едва справлялся с планом выпуска. Миги закупали частники, военные ведомства России, Англии, Бельгии, Италии и даже Франции. При этом законодательница авиационных мод, приобрела аж целых три машины. Не иначе, как для «честного передёра». Флаг им в руки. Планер обычный, а все тонкости в алюминиевых сплавах, используемых в двигателе и некоторые особенности. Например, дублированные магнето и рулевых тяг. Отсюда реальный ресурс, удельная мощность, но самое главное — надежность.

Одним словом, безвозмездная передача двух Миг-1 в Учебный воздухоплавательный парк и усилия по направлению их на персидскую войну, оказались превосходным рекламным ходом.

Сам же конкурс произвел на Федотова двоякое впечатление. Порадовало требование: «Самолет должен быть построен в России, допускается использование материалов и отдельных частей иностранного производства».

По этому критерию машин, равных Миг-1 не нашлось. Приятно удивил размер премий. За первое место Сикорский получил тридцать тысяч рублей, второе место принесло авиазаводу переселенцев пятнадцать тысяч, а это, между прочим, себестоимость двух новых аппаратов. Все свидетельствовало о попытке повернуть отечественный бизнес лицом к России. Как все знакомо, но ведь действовало!

На испытаниях присутствовали тяжелый биплан Сикорского С-6Б и легкий моноплан С-7. Инженер Гаккель представил две новые машины- биплан «Гаккель-VIII» и моноплан «Гаккель-IX». Одесский грек Василий Хиони от фирмы Анатра привез моноплан. Владелец технической водопроводной конторы Санкт-Петербурга Стеглау сподобился показать свой самолет — биплан «Стеглау?2». Не отставал от него и юрист Щетинин, организовавший «Первое Российское товарищество воздухоплавания С.С.Щетинин и К». От ПРТВ на конкурсе демонстрировалась доработанная копия Фармана-VII с двигателем Гном, мощностью 70 л.с.

Были и очевидные ляпы конкурса. Во-первых, отсутствовало разбиение машин по классам, во-вторых, летных правил не существовало и в помине. Последнее обстоятельство едва не стоило Сикорскому жизни.

Когда пилотировавший свой С-6Б конструктор, пошел на посадку, в это место ломанулась группа людей. Сикорский едва успел довернуть влево и жестко приземлить самолет. В итоге: напрочь снесло шасси, сломало пропеллер, повредило другие части самолета, а сам конструктор только чудом отделался синяками. И это за неделю до окончания конкурса! Благо, что механики умудрились восстановить машину, и аэроплан выполнил последнее упражнение — взлет со вспаханного поля. Было в программе такое издевательство над аэропланами. Слава богу, никто не догадался присобачить картофелеуборочный модуль.

Выдержали конкурс не все. Для большинства участие являлось своеобразным символом и местом получения бесценного опыта. Большинству, но не всем. Одним из «пострадавших» оказался внуком пленного француза, попавшего во время войны 1812-го года в Сибирь. Гаккель-дед не стал возвращаться на родину. Сорокалетний Гаккель-внук, окончивший в свое время питерский политех, рассчитывал на выигрыш в этом конкурсе. Не срослось — по загадочным причинам моторы его самолетов отказывались заводиться, а на моноплане Гаккель-IX двигатель и вовсе заклинило. Случайно такое произойти не могло, но искать негодяя было бесполезно. Хуже другое — средств на продолжение работ не осталось, и на авиации надо было ставить крест.

Кому беда, а кому удача, вот и воспользовался ситуацией Федотов, предложив Якову Модестовичу потрудиться на благо отечественной авиации в своем КБ.

Разговор простым не оказался.

— Вы хотите довести мои аэропланы до законченного состояния? — Гаккель понимал, что Миг-1, и тем более, Миг-2, объективно совершеннее его машин, но надежда закончить свое детище конструктора не оставляла.

— Для вас есть задача много перспективнее, а ваши «гаккели» мы готовы выкупить в музей авиации.

Заманчивое предложение, и почетное. О недавно открывшемся музее авиации при товариществе «Авиазавод?1», Гаккель слышал. О нем писалось в «Вестнике воздухоплавателя» и он собирался его посетить, но предконкурсная гонка отнимала все время.

— Борис Степанович, прежде чем давать согласие, мне бы хотелось уяснить суть вашего предложения.

— Всего в этом разговоре я раскрывать не имею права, поэтому кратко. У нас есть перспективный и весьма не простой авиационный проект, и есть три группы молодых инженеров, которым категорически не хватает опытного руководителя.

— Вы меня видите в роли эдакого надсмотрщика? — тут же съязвил Яков Модестович.

— Скорее, в роли зрелого инженера-наставника, которому придется направлять творческую энергию талантливых обормотов. Поверьте, это будет не просто, на себе испытал. У них «гениальных» идей, как у паршивого кобеля блох. И еще, предупреждая вопрос о причинах моего к вам обращения, хочу пояснить — оно основано на мнении ваших бывших коллег. Даже господина Щетинина, в компании которого вы работали.

Посетив Москву, познакомившись с царящими на заводе порядками, Гаккель согласился и не прогадал. Поначалу он вникал в тематику. Удивил подход — каждая из групп по преимуществу занималась чем-то конкретным. Например, одна разрабатывала шасси и состояла из чертежника и инженера, который активно общался с коллегами из автозаводского КБ. Вторая проектировала фюзеляж и плоскости. Втянувшись, Гаккель обратил внимание, что многие задания являлись заделом на будущее. Такое расточительство могло себе позволить далеко не каждое товарищество. По-настоящему удивило и обнадежило взаимодействие с конструкторами автомобильного и моторостроительного заводов.

Первым самостоятельным проектом Гаккеля стал Миг-3. Самолет представлял собой высокоплан. Силовые элементы фюзеляжа и крыла, а так же закрылки элероны и неподвижные предкрылки выполнены из алюминиевых сплавов. Обшивка передней части фюзеляжа — пропитанная фенол-формальдегидным лаком фанера, остальные поверхности фюзеляжа и плоскостей перкаль.

Как ни настаивали самые дерзкие и нетерпеливые везде применить дюраль, от этого предложения отказались: «тряпично-деревянные» машины со скоростями до двухсот пятидесяти километров в час, выигрывали у цельнометаллических и по весу, и по стоимости. Федотов же добавил свою любимую фразу: «Восток, дело тонкое, торопиться не надо».

Кроме того, свой алюминий в достатке появится только в 1915-ом году. Турбины Яаской ГЭС на Вуоксе первый ток дадут в 1914 году, но алюминиевый завод товарищества Русал выйдет на проектную мощность только к лету 1915-го года.

Принципиальной особенностью Миг-3 явилась полностью остекленная двухместная кабина с прозрачным потолком и выступающими за край фюзеляжа боковинами. Последние позволяли смотреть вертикально вниз. Фотоаппарат конструкции Сергея Ульянина, позволял вести съемку местности даже без пассажира-фотографа. Внешне этот самолет напоминал германский Шторьх.

В этом проекте Яков по достоинству оценил наличие задела по выполненным ранее работам. Создавая новую машину, он взял из загашника шасси с глубокой амортизацией и оно подошло почти без доработки. Это не значило отсутствие творчества. Сугубо личного было привнесено более чем достаточно, и выматывающий поиск единственно правильного решения продолжался дни и ночи. Зато заделы сняли с плеч главного конструктора солидную часть рутины. В результате первая модификация Миг-3 была разработана в рекордные сроки, и в средине лета 1913-го года самолет взмыл в небо.

При этом молодые коллеги хихикали: аббревиатуру нового самолета надо было писать «МиГ», что значило бы «Меллер и Гаккель». Наиболее нахальные, как-бы случайно эту метку оставляли на чертежах.

Испытания опытного образца показали вполне приличные результаты, но самолет был еще «сырой». Для реализации лозунга: «Недоведенные аэропланы в продажу не пускать», попотеть еще придется. Потом пойдут продажи и модернизации. Сначала управление предкрылками, что по результатам продувки предвещает прирост скорости в двадцать-тридцать километров. Затем наступит очередь мощного двигателя. По окончании всех работ, Миг-1 обещал показать скорость до двухсот километров в час и умение садиться на лесной поляне.

О возможности установки стреляющего через винт авиапулемета, и ручного, прикрывающего заднюю полусферу, конструкторам настоятельно рекомендовалось не распространяться, хотя все работы были проведены и испытания показали приличные результаты.

В этом времени аэропланы ассоциировались с разведкой. О боевом применении думали, не случайно в конкурсе военных аэропланов был пункт о наличии вооружения. Вот только стратегий занимались люди умудренные опытом прошлых войн, в котором место истребителя и бомбера, было занято аэростатом-корректировщиком.

Это заблуждение развеется с первыми залпами грядущей войны, но торопить процесс не стоило, и Миг-3 позиционировался разведывательно-связной машиной. С началом войны пулеметы на штатные места установят, но даже с таким оружием серьезной боевой машиной он будет не долго. Очень скоро истребители загонят Миг-3 в его нишу — разведчик, корректировщик арт. огня и почтарь.

Вообще-то, с развитием авиации Федотов немного лопухнулся. Ориентируясь на медлительность технического прогресса в подводном флоте, он не оценил сумасшедший напор, толкающий развитие авиации в мире. Еще бы! Первые, более-менее успешные полеты этажерок, начались в 1906…1908 годах, а уже в 1909-ом пошел массовый выпуск Форманов, Ньюпоров и прочих Блерио. Аналогичная картина была и с авиамоторами — все больше и больше фирм занимались их совершенствованием. Во Франции доминировали ротативные «Гномы», в Германии «Аргусы».

Выпустив в самом начале 1911-го года этажерку Миг-1, а к средине двенадцатого года Миг-2 (по существу прототип Миг-3), Федотов почувствовал не хилый спрос на свои машины. Этот факт заставил всерьез озаботился вопросами: что же конкретно может разогнать прогресс, и какова в этом роль переселенцев. Реальная, а не надуманная.

К десятому году у всех авиаконструкторов появилось однозначное понимание зависимости: мощность мотора — эффективность винта — площадь крыла — скорость. К этому времени все основные схемы самолетов были осмыслены и опробованы. Монопланы, бипланы, трипланы. Машины с тянущим и толкающим винтами, и даже их тандемы вовсю бороздили небо. Прикинувшись Фарманом IV, летала пресловутая «утка», которая в мире переселенцев вновь возродилась к жизни только с появлением компьютерного управления. Аналогично обстояло дело со всеми «мелочами», что сумели вспомнить переселенцы.

Поэтому, когда Мишенин осторожно поинтересовался, не подтолкнет ли прогресс применение алюминия, и глубокая механизация крыла на третьем Миге, Федотов только поржал.

Потомкам только кажется, что они носители абсолютно неизвестных истин, На самом деле все «придумано до нас», но по каким-то причинами не внедрено. В одном случае просто недоработано, в другом найдено более простое применительно к этому моменту решение.

Из подобных «гениальных новшеств», прогресс мог толкнуть разве что стреляющий через винт пулемет. И то, весьма относительно, ведь устанавливать оружие, требовали военные всех стран, и конструкторы его ставили, но относились к этому столь же формально, сколь формальны были требования военных. Природа лишней суеты не терпит, а с началом войны этот недостаток будет ликвидирован в считанные месяцы. К слову сказать, патенты на синхронизатор и устройство стрельбы через втулку вала, переселенцы оформили через подставную фирму «Рога и копыта». Светиться милитаризмом они пока не спешили.

В отличии от радиотехники, авиация коньком выходцев из конца XX века не являлась и массы деталей они просто не знали. Преимуществом, было знание развития авиации, итогом которого являлась классическая компоновка. Вторым преимуществом стало знание двух основных схем двигателей.

V-образное расположение цилиндров годилось для моторов с водяным охлаждением. Победителями в этой семействе стали двенадцати цилиндровые моторы. Среди «звезд», вперед вырвались хорошо обдуваемые воздухом одно и двухрядные моторы.

V-образные обеспечивали минимальное лобовое сопротивление и эффективный отвод тепла практически из любой точки двигателя. «Звезды» давали выигрыш в весе, но удовлетворительный отвод тепла давался только путем длительной доводки.

Дальше рулило назначение машины — на легких истребителях, как правило, стояли «звезды», на штурмовиках и бомбардировщиках фронтовой авиации V-образники. Транспортники и тяжелые бомбовозы любили обзаводиться мощными «звездами».

Это знание позволяло не шарахаться, а упорно двигаться по классическому пути. Касательно двигателей это выразилось в развитии прямого впрыска. В авиамоторах к нему добавлялся наддув, и никакой экзотики в виде газовых двигателей или калильных свечей — только высокооктановый бензин и искровое зажигание, а дальше «усердие и труд все сопрут, т. е, перетрут, конечно».

Так, что же могло излишне активно подтолкнуть авиацию супостата? Поломав голову, Федотов на пару со Зверевым пришли к выводу: опасным является сам факт существенного превосходства машин Авиазавода?1.

Осознав это условие, Федотов тормознул разработку классического одноместного истребителя-моноплана, который должен был прийти на смену Миг-1.

Испытания макета провели. Недочеты выявили, а дальше конструкторы занялись пополнением задела на будущее, тем более, что необходимый «ястребку» мотор в двести пятьдесят сил пока еще доводился. Если прижмет, этот самолет взлетит спустя два-три месяца после команда «фас».

В двигателестроении усилия разработчиков с самого начала были ориентированы на увеличение ресурса и КПД. В этом деле успехи неоспоримы, но от греха декларируются данные, лишь на десяток процентов превышали таковой у французов.

Мощности же моторов оставались практически теми же, что и у конкурентов, а разработка авиамоторов в пятьсот и более лошадок, велась планомерно и огласке не подлежала даже для авиаконструкторов.

Естественно, технология была закрыта наглухо, а предложение продать лицензии натыкались на непомерный аппетит АРМ, зато сами моторы продавались весьма и весьма успешно.

Знания развития техники являлось существенным подспорьем. Благодаря ему, усилия разработчиков на тупиковые направления не распылялись, но самым значимым оказалось знание организации разработки и создание коллектива.

В этом смысле Федотову необыкновенно повезло. Будучи начинающим инженером-конструктором, он стал свидетелем, как из набранной с миру по нитке банды таких же, как он молодых инженеров, создавалась мощнейшая группа разработчиков.

Так сложилось, что во главе вновь создаваемого КБ, стояли не отягощенные жаждой властного успеха толковые инженеры возрастом от тридцати до сорока лет. В подчинение им попали совсем еще зеленые выпускники вузов. Про таких говорят: все знают, но ничего не умеют. Зато на работу эта зелень пузатая накинулась со всей страстью, свойственной двадцатипятилетним мужчинам. Таков был средний возраст непосредственно разработчиков. Задержаться на работе на пару часов, или выйти в субботу считалось нормой. При этом, никто их не подгонял, а трудовые законы… на то они и законы, чтобы их нарушать.

Многие взятого темпа не выдерживали, им на смену приходили другие и все повторялось. Спустя два года, оставшиеся «старички» подсчитали, что из первого набора осталось не более трети.

Среди разработчиков ходит байка: по окончании первой разработки, мы знаем, как нельзя было делать. После второй итерации, мы знаем, как надо было делать, поэтому только третья попытка дает изделие передового уровня. Если единичная разработка длится два года, то через шесть лет, выпускаемые изделия успешно конкурируют с себе подобными, а если такую технологию применить на старте, то отрыв от всех гарантирован.

Нечто подобное Федотов организовал и в этом мире. Разработкой тринклеров рулит Тринклер. На роль главного двигателиста-бензинщика, приглашен Борис Григорьевич Луцкий. Вокруг них пашет сопливая, но талантливая молодежь, и «пашет» это не фигура речи. Сейчас, в начале четырнадцатого года, средний возраст КБ вместе с главными конструкторами, не превышает тридцати лет.

Спустя два года после создания своего КБ Федотов таки добился ликвидации чинопочитания, столь свойственного этому времени. Вновь приходящие сотрудники с изумлением (а кто и со страхом) наблюдали, как совсем еще молодые нахалы без всякого стеснения отстаивали свои предложения. В разворачивающихся баталиях доставалось даже господину директору и все это смутьянам сходило с рук. Такого же масштаба достигла выбраковка. Итог был закономерен — спустя шесть лет, разработчики вошли в полную силу. Теперь это самые опытные в стране (а во многом и в мире) специалисты, и такими они будут оставаться еще десять лет. Потом начнется деградация, но за оставшееся десятилетие они с лихвой окупят все вложенные в них затраты. Естественно, если только в стране не грянет очередная перестройка.

И все же, имея в авиации качественное преимущество, трудно не навести потенциального противника на правильные выводы. Людей, способных заглянуть в карман сопернику, хватает по обе стороны баррикад. И дело не в утечке технологий. С этим Зверев справился. Оперативная работа налажена, а последние полиграфы позволяют почти безошибочно выявлять гнильцо.

Основная проблема в разработчиках. Как им объяснить, почему на Миг-3 пока не надо ставить двигатель в двести пятьдесят сил, который вот-вот, должен выйти из стадии разработки?

«Как же так! — завопят сопливые патриоты с первых дней войны. — Новый мотор позволит поднять скорость почти до двухсот километров в час». Ага, скорость подскочит, а мужик соскочит, в том смысле, что скоростные истребители у фрицев появятся не к семнадцатому-восемнадцатому годам, а на год-полтора раньше, и будет их до неприличия много.

Не все так печально. Пока удается отбрехиваться, ссылаясь на техническую политику фирмы: «Наши машины с небес не падают». В подтексте звучит иначе: «Руководство все понимает, но первую модель пускать в производство не будем. С существующим мотором выловим всех блох и только потом…».

С началом войны какое-то время можно взывать к здравому смыслу: «Господа разработчики, приостановка производства чревата недопоставкой на фронт отработанных и привычных моделей. Это, между прочим, обойдется в тысячи жизней наших пехотинцев. Поэтому, о такой модернизации пока и думать забудьте, других проблем выше крыши».

Год-второй эти отмазки прокатят, а там скорость в двести верст в час станет вполне заурядной, вот тогда модернизированные Миги опять окажутся лишь чуть-чуть быстрее и злее своих оппонентов. В этом заключалась стратегия.

Основное противоядие от правильных выводов авиаконструкторов, это российское правительство и традиции: «Пока в Европе не появятся скоростные истребители, наше военное министерство закупать быстрые Миги не торопится», и поди-ка ты проверь правду вещает директор или вешает лапшу на уши. Тем более, что цену Федотов загнул крутую и много покупать действительно не торопились.

С другой стороны, упускать миллионные заказы было бы еще большей глупостью. Тем более, что моторы АРМ вовсю продаются не только в России, но и в Европе. Последнее обстоятельство переселенцы уже почувствовали на своей шкуре во время проведения третьего конкурса военных аэропланов 1913-го года.

Только-только начавший взлетать Миг-3, на этот конкурс не попал. Миг-2 на фоне последних машин «Русско-Балтийского вагонного завода», товарищества «С.С.Щетинин и Ко» и предприятия Лебедева «Петербургское товарищество авиации», смотрелся вполне себе заурядно.

На конкурсе он занял почетное третье место, а Федотов получил неудовольствие от авиашефа империи.

Его Императорское Высочество, Великий Князь Александр Михайлович Романов попенял руководству Авиазавода?1 за утаивание новейших моделей. Меллер понуро помалкивал, Федотов вежливо отбрехивался. Дескать, третий Миг еще не прошел всех заводских испытаний, а авария перспективной машины на столь высоком конкурсе, чревата потерей престижа империи. К тому же, девять рожениц одного ребенка за месяц не родят.

Справедливости ради, надо заметить, что к средине 1913-го года Миг-2 действительно несколько устарел. Легкостью пилотирования и удобством эксплуатации эта машина заметно превосходила конкурентов, но условия конкурса этих параметров не выявляли. Кстати, и не выявят, хотя новые условия существенно объективнее прежних. Причина проста — в августе 1914-го года начнется совсем другой конкурс. В нем наградой сильнейшим станут их собственные жизни.

И все-таки, разработчики люди неординарные, и от вспышки протеста никто не был застрахован. Переход ведущих разработчиков к конкуренту маловероятен. Этому препятствует условие контракта, предусматривающее громаднейшую неустойку. Если же кто-то вдруг рискнет заплатить несусветно большую сумму, то это укажет на ушки товарища Кайзера и тогда решение проблемы окажется в иной плоскости. Аналогично будет воспринят внезапный заказ правительством машин с непомерно высокими ТТХ. Специально оплаченные люди этот вопрос контролируют и предупредят без промедления.

Все верно, но доводить ситуацию с разработчиками до крайности категорически не стоило.

В поисках решения проблемы Зверев предложил обратиться к памяти предков. На вопрос Федотова: «И что есть эта память?» — ответ последовал в стиле мира переселенцев:

— Дык, что тут непонятного, шарашка по типу туполевского ЦКБ-29 и все дела. Нет человеков — нет проблемов.

Впрочем, на своем предложении бывший морпех не настаивал. Видать поумнел, зато поддержал идею загрузить КБ разработкой транспортного самолета с перспективой создания пассажирского авиалайнера.

А что, вполне себе здравая идея. Если накануне войны подкинуть разработчикам задачу спроектировать что-то подобное ЛИ-2, то их за уши не оттащишь от работы. Домой будет приходить на ночевку. Если строить пассажирский аэроплан, то надежность должна зашкаливать, значит испытывать, дорабатывать и снова испытывать можно до бесконечности. Опять же, смысла гонять такой самолет на пятьсот километров резона нет. Даешь две — две с половиной тыщы верст в один конец! Вдобавок вместимостью в двадцать пузанов с грузом.

Иначе говоря, такой ероплан должен донести до Берлина одну-две тонны бомб со скоростью от двухсот до трехсот километров в час и вернуться обратно, но об этом пока молчок, как молчок и о турбонаддуве, позволяющем забраться на высоту в шесть-семь километров.

На самом деле авиалайнер переселенцам пока и даром не нужен. Вот кончится война, тогда, пожалуйста: «Летайте самолетами Аэрофлота». Сейчас нужен транспортный самолет, в процессе проектирования которого, будут отработаны основные узлы стратега.

Если разработка затянется, то дурной директор предложит срочно все бросать и делать бомбер: «Ведь война же, братцы». Если дело пойдет слишком быстро, чего нельзя исключить, то никто не помешает напрячь народ над проблемой надежности.

Ответ на вопрос: «А почему бы не пойти по пути Сикорского?» — ответ уже заготовлен: «Сикорский строит бомбер. Грохнется и хрен с ним, а нам царственных особ возить к их шлюхам. Или наоборот, что, впрочем, однохренственно».

Для начала определились с требованиями к месту будущих полетных испытаний. Они должны были отвечать двум противоречивым требованиям — отсутствием лишних глаз и доступностью.

В поисках заповедного местечка, прокатились по узкоколейке «Вологда-Архангельск» до Плесецка. Место прекрасное в том смысле, что население в Плесецке меньше сотни душ, зато болот и медведей вкруг видимо-невидимо. Косолапых много, но эти медведи настроены патриотично, они о самолетах не растреплют. По крайней мере, о таком еще никто ни разу не слышал. Одно непонятно — кто же будет строить в болотах аэродром, и в какую копеечку влетит это удовольствие?

Стали искать в нижнем течении Волги и тут же наткнулись на село с символичным названием: «Капустин яр». По воде можно транспортировать грузы, а на северо-восток безжизненное понижение к озеру Эльтон. Не случайно страна Советов построила здесь свой первый ракетный полигон. И зачем было мотаться на север.

Севернее села в солончаковой степи уже функционирует полигон. В его самой дальней оконечности время от времени бухают объемно-детонирующие заряды. Конечно, получить идеальный боеприпас не удастся. На это не хватит ни времени, ни материалов, но даже распыленная смесь бензина с алюминиевой пудрой дает не хилый термо-барический эффект.

На полигоне периодически пуляют минометы и жгут дорогие патроны крупнокалиберные пулеметы. Потом наступает пауза и спустя месяц-другой все повторяется.

Рядом строятся монтажно-сборочный корпус и взлетно-посадочная полоса. Тут будут собирать и испытывать доставленные по Волге авиалайнеры.

Грозненский нефтеперерабатывающий завод выделяет из нефти бензины и соляр. Чуть выше по Волге отравляет воздух хим. комбинат (экологов на него нет, и слава богу). Искусственный каучук комбината уже «кормит» Европу. О тринитротолуоле пока молчок, но этот продукт обещает быть крайне востребованным, поэтому можно работать на склад. Опять же приятная новость — в лаборатории при хим. комбинате почем зря вкалывает германская хим. профессура. Платят им до обидного много. Эх, а куда было деваться — иначе не соглашались, но этому безобразию скоро придет конец. В контакте четко прописан срок окончания работ, а так же форс-мажор: если в случае катаклизма любого свойства, доставка германских организмов на родину будет сопряжена с риском для их жизни, то принимающая сторона обязуется кормить эти организмы с их чадами хоть до морковкиного заговенья. Так что, никуда они до окончания войны не денутся, а предложение фрицев, мол, мы риск возьмем на себя и проедем через нейтралов, никого интересовать не будет. Промывку мозгов так же никто еще не отменял и о зверствах «немецко-фашистских захватчиков» они узнают много интересного. Одним словом, пахать они будут, как вкалывал товарищ Паулюс после Сталинграда.

Сначала немецким варягам хотели доверить получение материалов для термобарического и объемно-детонирующего оружия, но вспомнив, греющую душу мысль: «Чтобы русские ни делали, всегда получается калашников», эти прелести оставили за собой, а фрицам нашли вполне мирное занятие. Ими в частности, решается проблема авиабензинов с октановым числом до ста пятнадцати и лаков для покрытия стальных гильз.

Как бы там ни было, но идея создания транспортника с последующим преобразованием в «пассажира» вызвала среди допущенных полный аншлаг. Шутка ли сказать — им предстояло спроектировать первый в мире цельнометаллический пассажирский самолет!

От размеров гиганта захватывало дух. Строящийся сейчас четырехмоторный самолет Сикорского при том же размахе крыльев выглядел коробчатым змеем. Работ предстояло не просто много, а безумно много. Естественно, что на такой самолет законченного технического задания не существовало. Требования к такой машине уточнялись по мере поступления проблем.

Сегодняшние «военные действия» открыл ведущий конструктор по планеру, Юлий Зиновьевич Базилевский.

Юлию втемяшилась в голову двухкилевая схема. Все верно, кили, расположенные в струях воздуха за винтом, позволяли эффективно управлять машиной даже на рулежке. Но почему эта схема так и не завоевала господства? Аргументировать своими знаниями будущего нельзя, да и самим надо во всем разобраться.

— Юлий Зиновьевич, что произойдет с управляемостью машины при заходе на посадку с одним двигателем?

Мгновенно догадавшийся, куда клонит Федотов, а реакция у ведущего была отменной, Базилевский подобрался, но почти сразу нашел решение:

— Эта проблема легко решается незначительным увеличением площади килей.

— А вот с этим давайте разберемся…

Проблема оказалась сложнее, чем казалось на первый взгляд. Двухкилевая схема увеличивала сектор обстрела задней полусферы, но на больших машинах эта проблема решалась установкой застекленной огневой точки в хвостовом окончании. Кроме того, о секторах обстрела до поры надо было помалкивать.

У двухкилевки просматривались преимущества при пикировании, но о тяжелых машинах-пикировщиках Федотов ничего не слышал, зато у этой модели возникали сложности с управлением одновременно двумя рулями.

Вопрос в пользу классической схемы решился после анализа поведения самолета в случае отказа двигателя непосредственно перед касанием. В этом случае появлялся поворачивающий момент, на который летчик не всегда успевал отреагировать, что для пассажирского лайнера было критически опасно.

В следующем раунде атакующей стороной выступил главный конструктор. Футуристического вида самолет с прозрачной носовой частью, обсудили на предыдущих совещаниях. Удивлений было не меньше чем вопросов, но выслушав аргументы Федотова согласились.

Сегодня, в связи с очередными проблемами, вновь зашел разговор о месте штурмана. Яков Модестович справедливо считал, что штурману надо находиться позади командира воздушного судна, но в мире переселенцев штурман бомбардировщика сидел впереди и ниже пилота.

На тяжелых машинах он главный бомбист. У него бомбовый прицел. Он рассчитывает и передает командиру параметры боевого курса. Он же вычисляет момент сброса бомб, и нажимает кнопку бомбосбрасывателя, отправляя особо ценные подарки своим клиентам.

Пободавшись с час, Федотов так и не нашел убедительных аргументов в пользу свой версии. Конечно, директор мог приказать. Тем паче, что о его «гениальных прозрениях» по КБ ходили легенды. Мог, но было одно препятствие — последнее время Яков Модестович с недоумением посматривал на Федотова. Слишком много в предложенном директором проекте технического задания всплывало несвойственных Федотову «странностей». Ко всему Гаккель видел, с каким трудом начальник находит аргументы.

— Господа, предлагаю сделать небольшой перерыв, а пока все передохнут, я решу с господином директором один личный вопрос, — главный конструктор дал своим сотрудникам понять: «Катитесь отсюда, пока я добрый».

Федотов же радовался — судя по всему, он не ошибся, пригласив Гаккеля на должность, требующую решительности, умения работать с людьми и интуиции. Одновременно ему было по-человечески любопытно, как поведет разговор главный конструктор.

— Борис Степанович, соглашаясь на работу, я без споров подписал пункт в котором обязался соблюдать секретность, а в случае увольнения выплатить неустойку в четверть миллиона рублей золотом. Как вы смотрите на предложение увеличить размер контрибуций до миллиона? — в глазах Гаккеля отчетливо запрыгали бесенята, при этом было видно, что он всячески пытается это скрыть.

На взгляд Федотова удар был нанесен безукоризненно точно. Не сказав напрямую ни слова, Гаккель дал понять, что прекрасно понимает необходимость соблюдения тайны, похихикал над нелепо большим размером неустойки, а в конце как бы добавил: «Господин директор, может хватить крутить вола, мы же взрослые люди, пора выложить всю правду».

Аналог словесного оборота по поводу «кручения вола» во временах просвещенного будущего звучал в основном матерно, но здесь и сейчас он звучал много мягче. Не услышал Яков Модестович и ответной восхищенной реплики: «Морда, французская, я бы так не смог». Зато последовал ожидаемый по законам жанра вопрос:

— А вы уверены, что хотите знать правду?

— Семь бед — один ответ, — вынес свой вердикт русский по духу французский квартерон.

Тяжко вздохнув, Федотов встал из-за стола. Походкой приговоренного к расстрелу через повешение, подошел к дверям личной комнатенки. Взявшись за дверную ручку на секунду замер и буркнув что-то похожее на: «Сам напросился, теперь отдувайся», решительно шагнул в преисподнюю (так сотрудники за глаза называли федотовский закуток). А через минуту перед Яковом Модестовичем на подставке стояла метровая модель двухмоторного бомбардировщика, впитавшая в себя напевы от Ли-2, Б-17 и Ту-4. Того самого, что в девичестве именовался Б-29.

От Ли-2 Федотов позаимствовал два двигателя, от Б-29 форму фюзеляжа. От Б-17 макету достались прозрачные колпаки со сдвоенными пулеметами.

Детальным авиамоделированием Федотов не занимался, но как любой инженер, легендарными машинами немного интересовался. В итоге появилось что-то среднее и на первый взгляд вполне полетопригодное — пропорции Федотов чувствовал, что называется, душой. На крыльях и фюзеляже сияли привычные каждому школьнику страны Советов красные звезды.

Судя по размерам фигурок экипажа, размах крыльев мастодонта соответствовал таковому у пассажирского лайнера. Это Гаккель отметил в первую очередь. Фюзеляж заметно похудел, отчего прозрачные сегменты носового обтекателя смотрелись гигантским стрекозиным глазам, а самолет приобрел хищные черты.

Пулеметы прикрывали все направления, а подвешенный под фюзеляжем оперенный снаряд не вызывал сомнения в своем предназначении.

Взгляд непроизвольно упал на фигуру, расположенную за носовым обтекателем ниже командира и склонившуюся к окуляру неведомого прибора. В этом месте Федотов хотел посадить штурмана.

— Что это? — уже догадываясь, и потому немного осипшим голосом, спросил Яков Модестович.

— Что, что, — проворчал Федотов, — дальний бомбардировщик, «Летающая крепость», называется. Можно сказать евро-стратегический бомбер. К его проектированию вы приступите после первых же облетов транспортного варианта. Да что там после облета, — горестно махнул рукой виновник этого безобразия, — теперь это ваша вечная головная боль.

Едва прозвучало определение: «транспортный вариант», как все стало на свои места. Выходит, эта машина задумывалась таковой с самого начала, и автор проекта бился, как бы изящнее скрестить военный и гражданский варианты.

— Вот что, Яков Модестович, распускайте-ка вы свою братию, — дал команду директор, — разговор у нас будет долгий. Как бы даже не один день.

Федотов поведал о двух способах бомбометания. В данном случае предполагался сброс бомб с горизонтального полета, где пилоту так важно максимально точно держать курс, скорость и высоту, а штурману вычислить момент сброса и вовремя раскрыть захваты бомбодержателя — секундная задержка при скорости двести километров в час и снаряд перелетает цель на пятьдесят пять метров!

Вопросов было много, ведь теперь отбрехиваться придется Гаккелю, а правду его питомцы узнают только с началом проектирования бомбера. Якову же прямо сейчас придется ломать голову как качественнее спроектировать тот или иной узел, чтобы легко перейти от «пассажира» к бомбардировщику.

Ответы были под стать — скрывать Федотов ничего не собирался. Иногда произносилась фраза: «Это утверждение верно на столько-то процентов», и лишь однажды Гаккель получил предупреждение: «Считайте, мне это приснилось во сне, а я такой доверчивый». Мол, не задавай неудобных вопросов, чтобы не получить уклончивых ответов.

Следователя первым делом интересуют факты происшествия. Литератора слог автора. В этом смысле инженеру подавай технические нюансы. Но когда утолен профессиональный интерес, все любопытствуют о предметах иного характера.

Такой вопрос Якова Модестовича прозвучал далеко за полночь, когда после напряженной работы наступает то состояние расслабленности и доверия, когда в вопросах нет и быть не может даже намека на недоброжелательность.

— Борис Степанович, наверное, это не мое дело, но на всех Мигах вы упорно отказываетесь демонстрировать оружие, а здесь…, — Гаккель обескураженно развел руками, дескать, сейчас вы выглядите абсолютным милитаристом.

— Вы вновь хотите узнать правду?

— А вы ее знаете?

— Свою знаю.

— Если вам неловко, то я готов снять свой вопрос.

Неловко Федотову не было, зато требовалось глубже понять человека, которому он доверил главный секрет конторы. В нравственных основах Гаккеля сомневаться не приходилось. Об этом говорила интуиция, это показали проверки службы безопасности, но маслом кашу не испортишь, да и поднятая тема интересна до жути.

Федотов спросил, помнит ли коллега диалог из писем Достоевского Майкову, тот самый, в котором Федор Михайлович общается со своим соотечественником, эмигрировавшим в Германию:

Гаккель этот диалог помнил, но к чему он сейчас, что этим хотел сказать его новый директор?

— А к тому, уважаемый Яков Модестович, что люди есть люди. Одни из них добрые и инертные, другие яростные и безжалостные. Сегодня в Европе мир, завтра вспыхнет война. Ответ на вопрос: кто возглавит армии и страны, добрые и инертные или яростные и злые, имеет характер риторический.

Слова сыпались сами собой, спрессовываясь в предложения, а в сознании Якова Модестовича все это отражалось емкими образами. Вот и Блиох, книга которого «Будущая война» лежала на столе каждого конструктора, писал о войне моторов. О многих миллионах тонн стали и пороха, что вывалятся на головы солдат воюющих сторон. Уточнения Федотова, что жертвы так же будут исчисляться миллионами, ужасали, но не отторгались — если есть миллионы тонн смертоносной стали, то должны быть миллионы погибших. И это тем более верно, что о возможностях промышленности Англии, Германии и Франции он имел отнюдь не умозрительные представления.

Очевидной нелепицей становились стенания «человека мира» — как только в смертельной драке сцепятся две страны, так француз станет истинным французом, а немец только немцем и любой космополит будет немедленно раздавлен, как оно не раз случалось в предыдущих войнах за Эльзас и Лотарингию.

Логичным аккордом прозвучал вывод Федотова: «Если Блиох не ошибается, то победят самые решительные и упорные, а мягкотелым достанется горе побежденного».

— Ответьте, господин Гаккекель, чего будут стоить правила ведения войны, когда перед решительным правителем на кону окажется выживание его нации?

— Мне трудно ответить на ваш вопрос.

— А вы постарайтесь, возьмите, к примеру, ситуацию: перед вами командир германской субмарины, а перед ним пассажирский лайнер, перевозящий две отборные дивизии противника.

Федотов едва не предложил на роль командира самого Гаккеля, но в самый последний момент смягчил ситуацию — Яков не был военным человеком. Инженеру оставалось сделать трезвый выбор, точнее спрогнозировать реакцию германского военного моряка в ситуации: если командир отдаст приказ выпустить торпеды — он окажется военным преступником, если соблюдет правила, то пустит врага в свое отечество. И как знать, может быть, от этого погибнут его родители, его жена и его дети. Война дело непредсказуемое. И опять дилемма — своим приказом, своим единственным коротким возгласом «Feuer», он оборвет жизни десяти — пятнадцати тысяч молодых мужчин, принесет горе матерям и нищету их детям.

Выбор оказался страшным, тем более для носителя русской культуры со всеми ее прозрениями и заблуждениями. В какой-то момент Гаккелю захотелось, возмущенно воскликнуть: «Да кто вам дал право так издеваться!»

Одновременно он понимал — выбор должен быть сделан, в противном случае он окажется тем самым слюнтяем и лгуном, с образа которого Федотов начал этот разговор, но как же тяжело отправить на смерть десятки тысяч!

В этот же самое время, Федотов беззвучно орал: «Яша, черт мороженный, не подведи, сучий потрах. Будь ты мужиком. Настоящим, нашим мужиком!»

Хрустнувший в руках конструктора кохинор словно вспыхнувший свет электрической лампы прервал наваждение.

— Ну, что я вам могу ответить, Борис Степанович, озадачить вы умеете и логика в ваших словах есть, но прежде чем дать ответ, мне надо внимательно прочесть господина Блиоха, — своим ответом, Гаккель порадовал Федотова даже больше, нежели прямым согласием.

— Замечательно, а на неделе я вам подброшу подборку собранных Дмитрием Павловичем статей о зреющем в германском обществе отношения к славянам, как к недочеловеком. Укоренится ли эта идея, бабушка надвое сказала, но о тенденции знать надо. И вот еще, чем позже наши союзники прознают о пассажирском авиалайнере, тем лучше. Тем более о бомбардировщике. В идеале если эта вундервафля так и останется оружием судного дня. А о методах отвлечения внимания заклятых друзей мы поговорить успеем, и не раз.

От мысли предупредить Гаккеля, что не позже чем через год начнется проектирование штурмовика, Федотов благоразумно воздержался, зато предложил расширить штаты.

На верфь АО «Корабел» в Ревеле, который в другом мире назывался Таллинном, Зверев планировал приехать еще в марте, но дела в Думе и работа над новым фильмом о войне с турками, оттянули поездку на май.

В средине одиннадцатого года переселенцы и А.О. «Лесснер», учредили судостроительное акционерное общество «Корабел». Новое товарищество арендовало стапели и тут же приступило к их переоборудованию. По договоренности между учредителями, завод Лесснера поставлял торпеды, АРМ выпускал полуторатысячные двигатели Тринклера, а Русское Радио электрику и электронику.

В апреле 1912-го года Морское министерство одобрило проект подлодки серии «Барс», спроектированный в чертежной Балтийского завода. В августе того же года была принята программа строительства восемнадцати лодок. Из них шесть должен был построить Балтийский завод, а двенадцать отвалились Корабелу. Вот что значит грамотный пиар, «правильная смазка» и поддержка думской фракции — одним заказом с лихвой окупились все затраты на СПНР!

Тогда же генерал-майор корпуса морских офицеров, Бубнов Иван Григорьевич, уволился с Балтийского завода, и ту же был принят на Корабел консультантом, а сам Корабел без промедления заложил первую четверку кораблей Барс, Гепард, Кугуар и Леопард.

Барс уже в порту Либавы. Он вошел в состав первого дивизиона первой дивизии подводных лодок Балтийского флота. Командует дивизией контр-адмирал Левицкий Павел Павлович, которого за глаза уважительно называют «Папа».

Гепард со дня на день закончит сдаточные испытания, за ними последуют Кугуар и Леопард. Их передача флоту намечена через месяц.

При спуске первенца на воду присутствовало командование Балтфлота во главе с адмиралом Николаем Оттовичем фон Эссеном. Возглавлял блистательную «банду» Морской министр, адмирал Григорович.

Со стороны парламента и администрации Корабела, на спуске сиятельно присутствовал товарищ председателя думской комиссии по Военным и Морским делам, в миру более известный, как Зверев Дмитрий Павлович. Само мероприятие, начавшееся с торжественного молебна и битья об борт бутылок, окончилось не менее торжественным возлиянием.

Естественно, что такое событие не обошли вниманием вездесущие репортеры, и не только за пьянку. Вышедшие на следующий день газеты, пестрели снимками Григоровича, Эссена и маячившего рядом с ними господина Зверева. А что делать, если реально думская фракция СПНР к тяжеловесам не относится, вот и приходится постоянно поддерживать свое реноме.

Григорович был сторонником линейных кораблей, что, впрочем, не мешало ему вникать в проблемы подводного флота в бытность его командиром либавского порта Императора Александра III. Не почувствуй он тогда перспектив этих «малюток», не стал бы Иван Константинович настаивать на включении Зверева в думскую комиссию по Военным и Морским делам.

Руководившей думой Михаил Родзянко был против кандидатуры Зверева, но вынужден был пойти навстречу Морскому министру, поддержанному, кстати сказать, и Военным министром Сухомлиновым. Против таких супертяжей, Родзянко не устоял.

По количеству солнечных дней Балтику в мае можно сравнить с Крымом. Увы, на этом сходство заканчивалось, заставляя балтийцев кутаться в демисезонные одежды.

С продуваемой всеми ветрами эстакады судоверфи, открывался вид на строящиеся лодки и залив. Отчаянно дымя, в порту деловито пыхтел буксир, вдали мелькали паруса рыбацких лодок. На фоне бликов водной ряби они казались белыми листьями. Невольно вспомнились такие же лодчонки, снующие мимо клипера «Крейсер». Это было в первом выходе в море с радиоаппаратурой. С тех пор прошло почти девять лет, а командир клипера, Григорий Павлович Беляев, умер в ноябре 1907-го года. Дмитрий долго не мог поверить в случившееся.

К новому городу, как и к новой стране, люди привязывается множеством уз, и одни из самых крепких это могилы не чуждых тебе людей.

Первого командира Отряда подводного плавания, контр-адмирала Эдуарда Николаевича Щенсновича, не стало в десятом году. В том же году ушел в отставку генерал-майор Беклемишев. С Федотовым Михаил Николаевич давно примирился и, будучи консультантом на Балтийском заводе, всячески поддерживает начинания переселенцев.

В 19120-ом году умер душитель Московского восстания пятого года, Фёдор Васильевич Дубасов. Плохо выглядел фон Эссен, зато с отставным генерал-майором по Адмиралтейству Тверитиновым Евгением Павловичем, Зверев, что называется спелся — заезжая в Кронштадт он всегда останавливался у отставника.

Сам же Зверев в кругу флотских офицеров стал человеком влиятельным. Особенно после ряда его инициатив на поприще заместителя думской комиссии по Морским делам.

Дмитрий бросил взгляд на поднимающегося к нему Левицкого и лежащие на стапелях лодки. На субмарину пока похожа только ближайшая, одетая в легкий корпус. Три остальные из второй четверки похожи на колбасы о четырех цилиндрах. Так Бубнов решил задачу герметичности отсеков. Субмарины строятся со сдвигом во времени, что обеспечивает равномерную загрузку верфи, и к ноябрю восьмая лодка должна быть спущена на воду. Если, конечно, не помешает Кайзерлихмарине. В ином варианте истории флот немцев не мешал, но и лодки тогда не пекли словно пирожки, а ведь на воду спускается такие же корабли, построенные на Балтийском заводе.

Самым большим успехом переселенцы считали подвижки в головах дядей с эполетами. Командование понемногу стало осознавать — лодка, это охотница, наносящая удар из-под воды, надводная скорость которой, величина существенная, но не главная.

Сдвиг в умах флотского руководства произошел не вдруг, но если Первый командир подплава только добродушно посмеивался над фантазиями своих молодых офицеров, то его сменщик, контр-адмирал Левицкий, по сути, стал проводником этих идей. Не последнюю роль сыграла «секретная» информация, поступившая по линии военных атташе из Германии и Англии. Подбросившие эту информацию люди Зверева доказали, что не зря едят свой хлеб. И все же, до официального принятия тактики завес, было еще далеко.

По сравнению с проектом, попавшемся на глаза Федотову в 1909-ом году, сегодняшний Барс заметно пополнел. Мореходность и обитаемость улучшились. Подводное водоизмещение выросло до девятисот тонн, автономность до трех недель. Для Балтийского моря это очень прилично.

В носовом торпедном отсеке обосновались четыре торпедных аппарата калибра 533 мм, в кормовом два. Перед рубкой пугает ворон модернизированное под установку на лодке трехдюймовое орудие, а для борьбы с аэропланами противника установлен пулемет «Зверь-12М» калибра 12,7мм. С учетом сонаров и глубины погружения до шестидесяти метров, Барс сейчас, пожалуй, самый совершенный корабль. Об этом не кричат, но шила в мешке не утаишь и заинтересованность потенциальных противников уже отмечена.

Вчера, вместе с лейтенантом Антонием Николаевичем фон Эссеном, Дмитрий участвовал в погружении Гепарда. Жаждущих, не пустить «большого начальника» в опасное мероприятие хватало. Понять таких «заботливых» можно — неприятности ни кому не нужны, но пользоваться властными полномочиями Димон не стеснялся. К тому же, чем он хуже лейтенанта-подводника фон Эссена, которому папаня-адмирал протекций не делал по принципиальным соображениям.

После погружения Дмитрий утрясал с Левицким вопросы поступления на флот новых кораблей, благо, что проблема подготовленных экипажей была решена.

Предвидя кадровую напасть, Зверев еще в декабре тринадцатого года предложил командиру дивизии принять вольноопределяющимися двадцать своих бойцов (так в преддверии войны, Димон прятал от призыва наиболее ценные кадры).

В принципе, ничего неприемлемого в предложении не было, хотя обычно будущие вольноопределяющиеся обращались сами, но почему бы не пойти навстречу человеку, прославившему в своих фильмах российских подводников. К тому же совладельцу Корабела.

Вопреки опасениям командования, новоиспеченные вольноопределяющиеся даже от бывалых матросов из рабочих, отличались в лучшую сторону. Что уж там говорить о выходцах из деревни. Чуть позже открылось умение работать с рациями и аппаратурой подводной связи. Ко всему новички с легкостью овладели навыками работы с новомодными пеленгаторами и эхолотами, а понятие азимут им было знакомо не понаслышке. Надо ли говорить, какое это было благо!

В рамках службы, контр-адмирал Левицкий вел себя, как и подобает руководителю такого ранга, но нахрапистостью, свойственной многим представителям его профессии, он не отличался. Скорее наоборот, а поэтому до неприличия долго кряхтел, прежде чем не спросил, нет ли у Зверева на примете еще желающих устроиться на службу в подводный флот.

Отчего же не быть, как говорится: «Ich, есть у меня». И не мало, а целых две роты, а это по десятку своих людей на каждый корабль серии «Барс». Эти в спины офицерам стрелять не будут и другим не дадут. Зато в случае нужды, переселенцы получат полный контроль над подводным флотом Империи. Другое дело, а кому оно надо, но запас душу греет, главное, вопрос с дефицитом кадров в экипажах новых лодок был закрыт.

— Павел Павлович, — обратился к поднявшемуся на эстакаду Левицкому Зверев, — можете нас поздравить, прибор, рассчитывающий угол торпедной атаки, практически готов, но у нас появились опасения за сохранность этого секрета.

Электромеханический вычислитель угла атаки в «торпедном треугольнике», недавно прошел заводские испытания. Казалось бы, все замечательно, продавай и будет тебе счастье. Увы, не все так просто. Эхолот и гидролокатор были надежно закрыты патентами. Тайной по этим приборам оставалась технология изготовления.

С патентованием вычислителя решили не торопиться, но тут резко возросли требования к сохранности прибора.

Ко всему, сама система сбережения секретов оставляла желать лучшего. В полной мере эту проблему не смог решить даже всесильный НКВД, что уж тут говорить традициях «поболтать», царящих в Российском Императорском флоте.

— А что вас тревожит? — удивился Левицкий, — Мы люди военные и о хранении тайны знаем еще с училища, — в голосе адмирала прозвучало недоумение.

— А вот смотрите. Вчера во время погружения Гепарда, я обратил внимание, что у шумопеленгатора лежит инструкция, которую читал нижний чин. За любознательность его надо бы поощрить, а что делать с ответственным за сохранение тайны?

— Дмитрий Павлович, не мне вам объяснять — на корабле за все отвечает командир. В походе он первый после бога.

— Совершенно с вами согласен, и прекрасно понимаю — командиру за всем не уследить, а поэтому предлагаю, ответственными, назначить корабельных гидроакустиков. Создать условия для хранения документации и приборов рассчитывающие параметры для стрельбы, которые будут выдаваться по команде командира перед боем или при учениях. Ко всему есть личная просьба: на эти должности назначить вольноопределяющихся, — «моих людей» сказано не было, но Левицкий все понял правильно.

— Тогда уступка за уступку, — улыбнулся Левицкий, — это правда, что ваши люди служили в Вагнере?

— А что заметно? — отзеркалил вопрос Федотов.

— Еще и как! Давно я не видел такой дисциплины, даже странно, зачем они пошли на флот.

— А куда им было деваться с подводной лодки, — эта фраза давно вошла в лексикон подводников, — таковы условия контракта, зато получившим младший офицерский чин после демобилизации будут открыты все пути. Кстати, Павел Павлович, а как поживает лейтенант Гарсоев? — увел разговор сторону от вредной темы бывший морпех.

Историю, с аварией подлодки и ее командиром, не пришедшим на свидание с дочерью контр-адмирала, переселенцы знали из книги Пикуля «Моонзунд». Но поди ка вычисли, когда и с кем это случится!

Помыслив, этот эпизод Зверев вставил в фильм о подводниках, и, повторяя его при встречах с моряками, каждый раз приговорил: «Учтите, этот гениальный эпизод придумал сценарист».

Кстати сказать, описанная авария таки произошла, но практически без последствий. Как только из вентиляции подводной лодки Минога хлынула забортная вода, командир лодки, Александр Гарсоев, без промедления рявкнул: «Продуть главный балласт». Лодка всплыла, с дифферентом на корму. Никто не пострадал, но на свидание с дочерью адмирала пылкий ухажер явился только поздно вечером. С тех пор Александр Гарсоев считал Зверева своим крестным папаней.

Проблема с бойцами Вагнера решилась не просто, но решилось. Часть «законсервировали» на будущих оккупированных территориях и даже в странах Антанты. Часть народа обучили мастерски демонстрировать «непризывные» заболевания. Многих пристроили на свои заводы и предприятия компаньонов, частью фиктивно, но многие изъявил желание обзавестись полезным ремеслом.

Вагнеровцев пристраивали по принципу- опавший лист лучше всего прятать в осеннем лесу. Вот и наладился «Авиазавод?1» в придачу к Мигам поставлять стрелков-наблюдателей и двух бойцов охраны. Наблюдатели, между прочим, имели корочки заводской школы пилотов, а бойцы немного разбирались в моторах и имели налет наблюдателями. Через полгода все они будут на вес золота. Кронштадская крепость без звука проглотила почти полтысячи бойцов. По сравнению с войной в окопах, потери в этих частях ожидались минимальными. Особенно в Кронштадте. В итоге из-под призыва на фронт было выведено порядка двух стрелковых полков. Круто!

Когда-то, когда Крым уже стал украинским, Федотов прошел на байдарках от Керчи до Алушты. До Севастополя в тот год морем так и не дошли, — двигаться вдоль сплошь заселенного берега стало неприятно.

Другое дело в этом времени. В Керчи наняли три баркаса с двумя матросами на каждом, одного из них звали Ставраки. Запаслись провизией, вином, пресной водой и на манер аргонавтов тремя семействами пустились в путешествие.

Первые сто пятьдесят километров до Феодосии пролетели вдоль безжизненного берега всего за три дня — повезло с попутным ветром. В Феодосии облазили развалины Византийской крепости, посетили дом-студию Айвазовского. Прохаживаясь по набережной, узнавали знакомые по своему времени дворцы и радовались, что еще полным-полно свободной земли. Федотов даже нашел место, где будет стоять пятиэтажка, в которой поселится его друг Андрюха Коптев. Впрочем, поселится ли? И будут ли в этом мире пятиэтажки?

До Коктебеля тащились двое суток. Точнее, дойдя до мыса Киик-Атлома, против встречного ветра не выгребли и, переночевав перед мысом, к полдню следующего дня были в Коктебеле.

На вопрос где можно приобрести коньяк «Коктебель», местные только удивлялись: «Мы делаем только вина, попробуйте нашу мадеру, лучше нигде не найти». Выходит, дата — 1879 на логотипе, врала.

Так и шли. Отчаливали с первыми лучами солнца, причаливали к берегу ближе к полдню — в жару махать веслами дело дурное. Днем детвору было не выгнать из воды, не отставали от них и взрослые. Но если выходцы из XXI века щеголяли в плавках, то их женщины уходили подальше. Лишь греки неодобрительно крутили усами.

По пути любовались дикой природой и редкими рыбацкими деревушками. По вечерам, под крымское вино, звучали стихи Багрицкого и песни иного мира, среди которых было много военных.

Из Севастополя пути переселенцев разошлись. Мишенин с семейством отправился в Одессу и далее на чужбину. Зверев с Федотовым в Москву. Уезжать из России Нинель категорически отказалась, но Федотову за его молчание о предстоящей войне досталось. Катерина же так ничего и не узнала.

Спустя два месяца началась война.