Охота на олигархов

Глава первая. Кошачий рай

23 января 2003 года,

Сен — Тропез

Джузеппе шёл первым. Хотя был давно и безнадёжно кастрирован. Но всё–таки не зря его назвали в честь Гарибальди, героя освободительной борьбы итальянского народа.

Серый заморыш с белой отметиной на лбу, вчерашний котёнок, попытался опередить Джузеппе, но он шикнул на серого так, что тот отскочил в хвост колонны. Хвостатой колонны. Не любил Джузеппе таких вот выскочек — только из живота матери, а уже вперёд лезет, в лидеры. Сам — никто и звать его никак.

Хотя имя наглого задохлика Джузеппе знал. Того звали Васко — не иначе как в честь того безумца, что открыл не то Америку, не то что–то в этом роде. Пробовал однажды Джузеппе американскую еду из жестяной баночки — ну чистая отрава! Что ж, «малыш» тогда «мамочке» всё сказал, что думает по поводу заморской еды. Спрятался так, что та с полицией его искала, а он с дерева знай себе посмеивался. Больше «мамочка» консервами его кормить не решалась, исправно заставляла повара варить свежую, прямо с рынка, рыбу.

Ветер дул с моря, и божественный, зовущий запах становился нестерпимым. Так не пахла даже обожаемая Джузеппе треска — это был запах совсем иного свойства, иного калибра. От этого запаха с моря Джузеппе на миг забыл, что не является мужчиной в полном смысле этого слова. Он был готов на подвиги так же, как и его верная кошачья армия, нетерпеливо дышащая в спину.

Резкий порыв ветра — о боги! Джузеппе подпрыгнул и прибавил скорости. Цель была уже близко. Трёхэтажный особняк с высокой башней, обнесённый железной решёткой, благоухал, как самый настоящий рай. Серый нахал с белой отметиной, истошно воя, уже возле самой решётки одним отчаянным прыжком опередил Джузеппе и упал, сражённый ударом электричества. Запахло палёной шерстью. Серый комочек, жалобно мяуча, царапал неокрепшими коготками землю.

Мы пойдём другим путём! — решил Джузеппе, презрительно огибая бросившегося на амбразуру юного соплеменника.

Серого звали не Васко, как ошибочно полагал европеец Джузеппе, а Васька. Совсем недавно, с месяц назад его привезли из далёкой холодной России русские хозяева. Русских вообще теперь было много в этом приморском французском городке. Всё своё они везли с собой: домочадцев, включая писклявых младенцев; привычку долго и шумно жарить жирное мясо на костре; дурно пахнущие пачки денег с изображениями хмурых дядек; его вот привезли, оторвав от милых сердцу российских ленивых голубей, которых так славно ловить и терзать…

Васька вынес многое, что и не снилось другим, свободным российским собратьям. И мучительные прививки, и перелёт в самолёте в отвратительной клетке. Василий смирился даже с хитрым широким ошейником, который, как он подозревал, шпионил за ним и доносил хозяевам о малейших Васькиных телодвижениях. Теперь–то Васька понимал, что все эти мучения он принял на пушистую грудь исключительно ради того блаженства, что обещал ветер с моря. И вот теперь, когда счастье было так близко…

Васька очухался, встал и поплёлся на дрожащих лапах за удаляющейся стаей. Он отстал, безнадёжно отстал, к тому же ныл подпалённый бок. Оставалось надеяться только на то, что кайфа, настоящей кошачьей «дури» много — на всех хватит.

Один за другим, словно тени, кошаки через тайный подземный лаз пробрались в сад возле волшебного замка. Этот подкоп под бьющей током решеткой прорыли уже два дня назад кошки, что жили по соседству. Они первыми учуяли запах, который лишь сегодня к вечеру ветер разнёс по всему городку, и уже были пьяны и счастливы.

Джузеппе пометил ближний к решётке куст, укутанный грубым серым холстом, и радостно взвыл. Это была его ночь! Протяжный безумный вопль подхватили остальные, мгновенно охмелевшие кошки.

Мы сделали это!!! — орали они на весь мир. И мир отвечал им столь же громко. Или это было эхо?

Герцензон с досадой щёлкнул пультом.

Как же достали эти новости! Как будто ничего хорошего в мире не происходит. Одни лишь катастрофы, взрывы, убийства и стихийные бедствия. Да хотя бы рассказывали об этом по–человечески: с чувством, толком, расстановкой. Так нет — тараторят, как укушенные. Ничего не понять, а кадры мелькают как в калейдоскопе. Манера американских телекомпаний подавать новостные блоки в скорости, близкой к космической, ужасно раздражала Ивана Адамовича Герцензона.

Разве что выступление своего Буша америкосы показали чуть помясистее. Товарищ Джордж, выступая на каком–то форуме по правам человека, в очередной раз изрядно покусал товариШШа, президента ЛукаШШенко. Буш–младший безапелляционно поставил Беларусь в один ряд с такими странами, как Зимбабве, Иран, Куба и Северная Корея. ТовариШШ ЛукаШШенко, наверное, задохнулся в очередной раз от праведного гнева и в очередной же раз завернул гайки тоШШей белорусской демократии. И всё же — единственный светлый момент в новостях. А то помельтешили, поговорили возмущённо–трагическими голосами, показали пару кадров, похожих на постановочные — и всё. До следующих ужасов, господа! А о том беспределе, что творился в Москве вокруг Сибирской Нефтяной Компании, вообще ни слова!

Европейцы, хотя и подражали штатовским ужимкам, всё ж были поподробнее. Забастовке нефтяников в далёкой, казалось бы, Венесуэле посвятили целых несколько минут. Забастовка длилась уже десять дней, и цена барреля нефти на мировом рынке в результате выросла с двадцати шести долларов до двадцати восьми. А за ту неделю, что хорошо профинансированная арабскими шейхами из ОПЕК забастовка ещё будет длиться, цена подрастёт, возможно, и до тридцатника. Но это сегодня, как ни удивительно, не слишком волновало Герцензона.

Вот! Пошёл всё–таки краткий сюжет о выемке бумаг в головном офисе СНК. В кадре показали людей в полувоенной форме, которые выносили из родного Герцензоновского офиса коробки с документацией. Налоговая полиция, маски–шоу, твою мать! Комментатор за кадром объяснял зрителям, что руководству СНК, Сибирской Нефтяной Компании, предъявлены многочисленные обвинения. Прежде всего, в уходе от налогов. Далее картинка сменилась: показывали сюжет про каких–то бельгийских трансвеститов, которые наконец смогли пожениться… Нам бы их проблемы…

Иван Адамович поправил наушники и вновь переключил телевизор на другой канал.

Местные новости порадовали. Ночью на Лазурном берегу ожидалось четыре–пять, а днём — девять–десять градусов выше, естественно, нуля. Ветер южный. Молодцы, французы, угодили. Хотя могло бы быть и потеплее.

Хотя… Уже одно то, что Иван Адамович успел «соскочить» в самый последний момент, есть хорошо. Два его зама, Петя Иваницкий и Олег Милосердов, были арестованы прямо накануне Старого Нового года. И уже больше недели сидели в лефортовских камерах. А «Лефортово» это вам не Сен — Тропез…

За день до ареста соратников сам Герцензон вылетел в Париж. Чуяло его сердце беду, ох как чуяло! Интуиция — в который раз — не подвела. Теперь–то его не достать! Хотя и путь в Россию заказан. Пока заказан. Может, оно всё как–то разрулится?

Но сам Иван Адамович себе не верил. Если уж так накатили, то размажут по полной! В России запрягают долго, но едут быстро, слишком быстро, не разбирая дороги.

Люди из правительства дали понять, что всё очень серьёзно. Вопрос о СНК решался на заоблачном уровне премьера. И никакой Демьянов, будь он хоть трижды «вице», тут теперь не поможет.

Хотя в недавнем телефонном разговоре прикормленный Демьянов, он же «Миша пять процентов», что–то вяло обещал. Типа посодействовать. Впрочем, срочно возвращаться в Москву не звал, обойдя скользкий вопрос молчанием. И на том спасибо.

В общем, всё рушилось.

Не надо, не надо было тогда расслабляться! Не довёл дело до конца — вот тебе и результат!

Сидоров! От этой фамилии у Герцензона сводило челюсти. Похоже, Георгий Валентинович начал наступление на Ивана Адамовича, используя явно превосходящие силы и засадные полки заодно. Кто б мог подумать, что этот мальчишка окажется хитрее самого Герцензона! Эх, знал бы прикуп… Ладно, в Сочи он уже и так прожил достаточно. Детство, отрочество и даже, блин, юность.

Неслышно вошла служанка Коринна и поставила на низкий стол тарелки, налила в высокий бокал тёмное пиво. Герцензон окинул скептическим взглядом коротконогую крепкую фигуру Коринны. Нет, здешние женщины ему активно не нравились — слишком корявые.

Где же Ляля застряла? Ведь обещала приехать, как только эти долбанные съёмки закончатся. Иван Адамович потянулся было к телефону, но в последний момент звонить раздумал, решив перенести разговор с женой на самый вечер: благо, по времени у него всё равно будет на два часа меньше, чем в далёкой и ставшей недоступной Москве.

Надо было хоть немного расслабиться. Герцензон в очередной раз щёлкнул пультом.

Иван Адамович любил старые советские фильмы. Особенно — комедии. Коллекция у него была самой полной. Притом — в каждом доме, будь то во Франции, Испании или Лондоне. Старые, смешные и немного глуповатые комедии его всегда успокаивали. Терапевтический, что называется, эффект.

Сегодня на ужин в дополнение к лазанье со шпинатом и тёмному пиву он поставил себе на видео Шурика. Того, который «Операция «Ы». Раннего, совсем молодого Шурика в коротких чёрных техасах и в неуклюжих, постоянно сползающих очках.

В детстве у Герцензона были точно такие же техасы, только голубые. Он гордо называл их джинсами и пытался сделать потёртыми, тайком стирая в зверском растворе соды. В результаты штаны стали расползаться на коленях и заднице, отчего мама сердилась и сочно ругала индийскую лёгкую промышленность, хотя надо было хвалить отечественную соду.

На большом плоском экране уже начинался третий фрагмент фильма, собственно «операция». Сидя в низком мягком кресле, Иван Адамович не спеша раскурил сигару и поправил наушники. Фильм демонстрировался для него одного и это тоже было реализацией детской мечты. Только море за окном было не Чёрное, а Средиземное. И городок Сен — Тропез, хоть и поухоженней, чем родной Сочи, но гораздо, гораздо скучнее. Впрочем, скука — это, очевидно, стандартная нагрузка к взрослой жизни.

Жизнерадостная троица — Никулин, Вицын, Моргунов — готовилась к ограблению склада. Моргунов колотил боксёрскую грушу, Никулин фомкой боролся с крючками и дверными ручками. Вицын, потряхивая красным носовым платком, «тренировался на кошках». Опять кошки! Толстые гипсовые коты, уложенные в ряд, терпеливо сносили все нападки, улыбаясь грубо нарисованными ртами.

Интересно, а что там во внешнем мире?

Герцензон снял наушники и ужас последних дней ворвался в уютный просмотровый зал.

Уличные коты вопили, как спятившие младенцы. Или — дикие любовники, дорвавшиеся друг до друга через сто лет одиночества. Особенно старался, выл как упырь на луну, один, наверняка самый облезлый, хвостатый тенор. Он, выкаблучиваясь перед стадом, выводил рулады а ля Басков с особым остервенением. Нескончаемая ария облезлого цепляла обнажённые нервы и била по мозгам молотком.

Со всех сторон обложили!

Это кошачье нашествие длилось уже третий день. Вчера пришлось спать в наушниках, от воплей животных не спасали даже плотно закрытые и зашторенные окна. Злобные охранники–доберманы, позорно поджав купированные хвосты, давно и надёжно спрятались от взбесившихся кошек где–то за дальними пристройками. И ведь даже капканы нельзя было поставить — здесь, в Европе, самого нахального кошака и пнуть–то как следует не получится без риска для жизни и свободы. Защитники животных растерзают вмиг.

Что же это за напасть такая? Откуда взялась вся эта кошачья орава? Прямо Хичкок наяву.

Герцензон, морщась, допил пиво и набрал номер внутренней связи:

— Утром выезжаем в Испанию! — беспрекословно приказал он.

24 января 2003 года,

Москва

Всё–таки триммер — великое изобретение для бородатых мужчин. Стрижёт быстро, ровно, аккуратно и чаевых не ждёт.

Жемчужников включил аппарат, но тот, жалобно потрещав, работать отказался.

— Щ-щёрт побери! — пробормотал Питер и поплёлся на кухню.

Там в холодильнике всегда хранился запас новых батареек. Стратегический запас мужчины двадцать первого века: упаковка презервативов, початая бутыль «рашн водки» и батарея батареек. А что? Каламбур, однако — Питер довольно улыбнулся. Как он любил русский язык за многогранность и вечную радость всё новых и новых открытий!

И ещё Питер Жемчужников был большим поклонником Козьмы Пруткова. Встречаясь в России с людьми образованными и не обделёнными чувством юмора, он даже иногда представлялся его прямым потомком. Что было в некотором роде чистой правдой.

Корреспондент солидного американского журнала «Фэйс», Питер Жемчужников происходил из семьи русских эмигрантов первой волны. И воспитан был, что называется, в русском духе. По–русски он говорил практически без акцента. Особенно теперь, когда год прожил в Москве. Иностранца в нём выдавали иногда проскальзывающие в речи старомодные слова и сочетания, и слишком правильная артикуляция сложных русских окончаний.

Насчёт Козьмы Пруткова всё было вовсе не шуткой. Как известно, образ великого поэта, директора пробирной палатки, создали Алексей Константинович Толстой и два брата Жемчужниковых. Один из которых, Алексей Михайлович, и имел честь быть прапрадедом Питера по мужской линии.

К большому удивлению Питера знаменитые афоризмы Козьмы Пруткова были до сих пор очень популярны в России. Правда, далеко не все знали, кому именно принадлежат те или иные крылатые слова.

Любимых афоризмов у Питера было три, из самых известных: «Если хочешь быть счастливым, будь им»; «Бди!», ну и самое классическое «Никто не обнимет необъятного!». Ещё один, гораздо менее известный афоризм Питер примеривал непосредственно «на себя»: «Перо, пишущее для денег, смело уподоблю шарманке в руках скитающегося иностранца». И очень надеялся, что высказывание предков устарело. По крайней мере, по отношению к нему. Конечно, ему платили очень хорошую зарплату, но свою работу в России он любил не только за это.

Ещё с начала девяностых Питер приезжал в Москву в качестве разового корреспондента от разных газет и журналов. Но год назад ему предложили стать собкорром «Фэйса» в Москве. Как выяснилось совсем недавно, это оказалось предложение, от которого нельзя было отказываться. В феврале этого года должен был выйти первый выпуск русской версии «Фэйса», главным редактором которого и был, естественно, назначен Питер Жемчужников.

Первый русский выпуск «Фэйса» обещал стать событием. Потому как в нём впервые должен был появиться список первой сотни самых богатых людей России. Материалы готовились под покровом тайны.

Однако, как выяснилось, в России никакая редакционная тайна вовсе не тайна, когда о ней знают более двух человек. Так что по поводу намечавшейся публикации Питер уже сейчас получал массу комментариев как по телефону, так и в виде электронных писем. Ему даже пришлось прикупить в книжном на Тверской словарь ненормативной лексики, чтобы докопаться до смысла некоторых из этих посланий. Хотя словарь помог мало. Если смысл отдельных слов прояснялся, то общий смысл некоторых фраз всё равно оставался загадкой. Понятнее всего были прямые, не прикрытые даже матом, угрозы.

Но: волков бояться — в лес не ходить. Питер так и объяснил по телефону своей сестре Марии, которая пока не решилась перебраться на родину предков. Побывала лишь два раза в качестве туристки, накупила книг и матрёшек с лицами американских президентов, но приехать на более долгий срок отказалась наотрез.

Несмотря на все издержки опасной журналистской профессии выпуск был уже свёрстан и отправлен в финскую типографию. В Финляндии печатать было не в пример дешевле. И сей факт являлся одним из тех удивительных парадоксов, которые были неподвластны русско–американскому уму и сердцу Питера Жемчужникова.

Многих из «золотой сотни» Питер знал лично. У кого–то брал интервью, с кем–то познакомился на приёме в посольстве, третьим был представлен на очередной светской вечеринке.

Сегодня Питер договорился о встрече с Георгием Сидоровым, который значился в списке «Фэйса» под девятым номером. А поговорить с ним Жемчужников хотел о проблемах номера восьмого, господина Герцензона, нефтяная империя которого, кажется, трещала по всем швам. Встречу Сидоров назначил на подмосковном аэродроме «Мячиково».

Питер переключил триммер на «троечку» и начал подравнивать бороду, всматриваясь в худощавое лицо в зеркале. Пожалуй, ему нравилось это лицо. Триммер, снабжённый новыми батарейками, жужжал, как рассерженная пчела.

Сен — Тропез

— Эй, кто–нибудь есть живой? — в дверь садового домика колотили так, будто хотели её напрочь высадить.

— Иду, иду! — закричал Патрик Мерсье. Что ж за напасть такая! Кошки со всей округи с ума свернулись. Хозяин, считай, с ночи, всех гоняет. Так, в общую копилку, ещё кого–то принесло с утра пораньше! — Уже открываю!

Открыв дверь, Патрик остолбенел — перед ним стоял толстяк Жан — Марк по прозвищу «Свинья Садовая». А он–то уже успел чуть ли не всему посёлку раззвонить, что Свинья, толстый и ленивый работник фирмы «Гарден» из Ниццы, похоже, помирает.

— Ты что, уже выздоровел? — спросил Патрик.

Краснорожий Жан — Марк нагло расхохотался ему в лицо, брызгая слюной:

— А с чего ты решил, что я болен? — нагло заявил абсолютно, даже слишком здоровый Свинья, выгружая из кузова своего мини–грузовичка два мешка с удобрениями. — Не дождёшься! Принимай–ка побыстрее, что заказывал, Мерсье!

Патрик промолчал, перехватывая увесистые мешки. Он, кажется, уже начинал понимать, в чём дело. Недаром по логике у него в школе всегда был высший балл.

Несколько дней назад от фирмы «Гарден» ему привезли два точно таких же мешка с удобрениями. Он действительно их заказывал — подкормить землю ещё по зиме, задолго до настоящей весны. Так их учили на факультете.

Патрик был не просто садовником, а садовником почти дипломированным. Если бы он тогда не вынужден был уехать из Парижа, был бы дипломированным. Но дурацкая история с наркотиками, которые в неумеренных количествах потребляла его тогдашняя подружка Софи, и…

Свобода — всё же лучше, чем диплом, — решил тогда Патрик и не прогадал. В Сен — Тропезе он работал уже пятый год и работой был доволен. До сегодняшнего дня. До дня, когда появление живёхонького и непристойно здоровёхонького Свиньи подтвердило его догадки.

Недаром та женщина в тёмных очках и такой тонкой талией, что её хотелось обхватить ладонями, показалась ему подозрительной.

Во–первых, акцент. Патрик сразу удивился, что иностранка — не то англичанка, не то шведка — согласилась на такую тяжёлую работу, как развозка удобрений, саженцев и садового инвентаря по заказчикам. Хотя теперь Парик склонялся к мысли, что женщина была из России. Раз уж припёрлась именно сюда, на виллу мсье Герцензона вместо «тяжело заболевшего» по её выражению постоянного сотрудника «Гардена». «Он так плох, что, наверное, скоро умрёт», — поведала женщина, рассматривая сломанный о тяжёлый мешок ноготь.

Во–вторых, у неё были слишком холёные руки. Да и возраст слишком солидный — совсем не юный — именно поэтому Патрик всё же не обнял её за вызывающе тонкую талию.

В-третьих… это было самое паршивое. Ведь именно после того, как Патрик из нового мешка начал подкармливать сад, началось это кошачье паломничество. Сначала — вялое, а вчера, когда прошёл дождь и ветер подул с моря, кошки им устроили настоящую варфоломеевскую ночь… И вот теперь хозяин уехал, хотя планировал жить здесь по крайней мере до весны.

Наскоро распрощавшись со Свиньёй, Патрик помчался к мешкам, которые привезла та сучка. Захватив горсть гранулированного удобрения, Патрик метнул его в суповую тарелку и подставил под кран. Через минуту садовый домик наполнился удушливым запахом валерианы… Странные эти русские! И шутки у них дурацкие.

Ну что же он за человек такой! Не везёт, хоть тресни! То пакет с кокой, который Софи без тени сомнения хранила в ящике с его бельём, теперь эта дрянь!

Патрик торопливо спустил содержимое тарелки в унитаз, а «сучьи» мешки заставил новыми, которые так вовремя привёз Свинья.

Ну да ладно. Хозяин всё равно уже уехал, не выдержав кошачьего нашествия. До весны всё дождями вымоет. И он, Патрик, тут совсем не при чём. Ну, ни капельки! Ищите женщину. Если хотите, конечно.

Москва

— Надеюсь, мы не будем совершать фигуры высшего пилотажа? — с некоторой опаской поинтересовался Жемчужников.

Гоша, удостоив Питера улыбкой, уверенно взял штурвал на себя, и маленький самолётик стал набирать высоту. Под крылом замелькали верхушки деревьев и заснеженные крыши.

— Только без вас, Питер! Я слишком ценю вашу жизнь! — сообщил Гоша, мельком глянув на своего пассажира.

Жемчужников ему нравился. Гоше казалось, что главный редактор «Фэйса» будто материализовался с дореволюционной открытки. Узкое лицо с высокими скулами; крупный нос; светлые, серые грустные глаза, в которых плещется предчувствие беды; коротко стриженая бородка; узкие, скобочкой губы под усами а-ля Николай II; чересчур правильная речь. Плюс деликатность в жизни и бескомпромиссность в профессии. От всего облика Жемчужникова так и веяло Россией, которую мы потеряли…

— А свою жизнь вы разве не цените? — ухватился за нечаянно сказанные слова Жемчужников.

— Во всяком случае, не настолько, — серьёзно ответил Гоша.

Самолётик выровнялся и стал делать разворот. Из остеклённой кабины открылся широкий, до всех горизонтов обзор. Справа, чуть боком, виднелись жилые кварталы. Дома отсюда, с высоты, не казались такими однообразными как с земли. Их чёткие геометрические пропорции были даже красивы. Внизу змеилась Москва–река. Почти прямой линией стремительно уходило на юго–восток Ново — Рязанское шоссе. Словно мелкие разноцветные жучки по нему медленно двигались автомобили.

— А парашюты в таких полётах не положены? — зябко поёжившись, спросил Жемчужников.

Господин Сидоров в самом начале полёта имел неосторожность признаться, что не может признать себя профессиональным лётчиком, потому Питеру было немного не по себе. Хотя Россия с высоты птичьего полёта нравилась ему чрезвычайно. По меньшей мере, здесь, в воздухе, никто не нарушал правил движения и не бросал окурки и фантики прямо на землю.

— Парашюты на такой высоте бессмысленны, — деловито пояснил Гоша. — Мы основную часть полёта совершаем на эшелоне двухсот метров. Если что, то никакой парашют не поможет.

Это прозвучало столь оптимистично, что Жемчужников вновь поёжился.

— Да вы не беспокойтесь, Питер, — Гоша одной рукой ловко достал из–под сиденья плед и передал Жемчужникову. — Эта машина обладает замечательными планирующими свойствами. А сесть может просто на шоссе. Или даже на просёлок. Так что расслабьтесь и просто смотрите вокруг! Главное нам — не залететь сдуру в саму Москву, а то…

— А то — что? — напрягся Жемчужников.

— Собьют. Доблестные ПВО, — усмехнулся Гоша.

Жемчужников укутался в плед и моментально согрелся. И в самом деле, можно не очень–то и волноваться. Во всяком случае, так ему теперь казалось. Георгий Валентинович, пусть и не профессиональный лётчик, но за штурвалом этого маленького «Сонекса» выглядит не менее уверенно, чем за рулём обычного автомобиля. Хотя после слов о ПВО широкая полоса МКАД казалась достаточно опасной. Этакая спящая змея.

— Итак, приступим? — Жемчужников достал из кармана диктофон. Скорее всего, бесполезный. Двигатель самолёта стрекотал не оглушительно, и всё же достаточно громко. Но журналистская привычка брала своё. Память — памятью, запись в блокноте — само собой, а вот диктофон — если собеседник не был против — Питер включал всегда. Потом, если что, звук можно пропустить через компьютер и отделить, что называется, зёрна от плевел.

— Спрашивайте, — кивнул Гоша, поворачивая штурвал чуть вправо.

Оговорённый заранее маршрут пролегал вокруг Москвы, по абрису МКАДа. Справа, вдалеке, на фоне выцветшего зимнего неба хорошо прорисовывался контур московского Университета. Непременно надо будет сделать специальный выпуск про высшее образование, — подумал Жемчужников. — И про московское строительство. Второе, пожалуй, поинтереснее. Но пока главной темой оставалась нефть и околонефтяные баталии.

— Кому так сильно «наступил на ногу» господин Герцензон? — голос Жемчужников стал другим. Более жёстким, что ли. Теперь рядом с Гошей сидел не любезный заморский гость, а журналист–профи. Который может вытянуть из собеседника даже то, что тот совершенно не собирался рассказывать.

— Многим… — как можно более конкретно ответил Гоша. Он никогда не отказывал в интервью и старался быть с журналистами как можно более честным. Но ведь если журналистов не обо всём информируешь, это же не означает, что ты их обманываешь?

— И вам в том числе? — попытался уточнить Питер.

Гоша бросил быстрый взгляд на Жемчужникова. Брови его на мгновение сошлись близко–близко:

— У меня нет особых претензий ни к Герцензону лично, ни к СНК в целом. Хотя…

— Что хотя? — подхватил Жемчужников.

— Хотя мы с ним и расходимся во взглядах на философию бизнеса…

— Интересно…

— Я не хочу говорить банальностей, — продолжил Гоша, — но есть в этой жизни какие–то простые и очень значимые вещи. Ответственность, например…

— То есть, вы в данном случае — на стороне государства, а не бизнес–сообщества?

— Я на стороне здравого смысла. Ведь как говорил наш уважаемый Козьма Прутков? — Гоша прекрасно знал, что любое упоминание о «предке» вызывает у Жемчужникова приливы положительных эмоций. — Человеку даны две руки на тот конец, дабы он, принимая левою, раздавал правою.

— Ну, в общем, сей пафос мне понятен, — согласился Жемчужников. — Но…

— Жадность, — перебил его Гоша. — Вот корень всех бед господина Герцензона. Вы меня понимаете, Питер?

— Думаю, что да, — кивнул Жемчужников. — Но ведь кто–то должен был спровоцировать ситуацию, чтобы она так резво покатилась под откос? Кто это мог сделать конкретно? Вице–премьер Демьянов? Коллеги по нефтяному бизнесу. Вы, наконец?

— Питер! Я похож на провокатора? — Гоша расплылся в широчайшей улыбке.

— Да нет. Я не хотел этого сказать…

— Возьмите интервью у Демьянова…

— Брал. Он уходит от вопросов как лис. И этак поворачивается всем телом из стороны в сторону, — Питер очень похоже изобразил всем известную манеру вице–премьера. — Да и вы вот уходите!

— Ладно, Питер, не обижайтесь. Мне просто тема Герцензона неинтересна.

— А солидарность? — погладил короткую бородку Жемчужников.

— Нет уж! — жестко отреагировал Гоша. — Пусть он сам из этого дерьма выкарабкивается. Без меня!

Жемчужников понял, что больше на интересующую его тему Сидоров не скажет ни слова. Надо было менять тактику:

— Но мы могли бы ещё вернуться к этому разговору? Позже, позже. Если возникнут новые обстоятельства, — поторопился объяснить Питер.

— Если возникнут, я всегда готов вас видеть у себя в офисе, — пообещал Гоша.

— И всё же… — попытался ухватить за хвост уходящую тему Жемчужников. — Вернётся ли господин Герцензон в Россию?

— Разве что через задницу! — жестко бросил Гоша.

Жемчужников в ответ понятливо кивнул. Слово «задница» он знал. Многозначное такое слово. Ёмкое.

Справа под крылом вновь угадывался изгиб Москвы–реки. Блестели на солнце купола храма Успения в Троицо — Лыкове. А впереди маячили, загораживая часть неба, громады жилых многоэтажек Строгино.

Половина маршрута вокруг Москвы была пройдена. Можно было поговорить и о чём–нибудь приятном.

— Согласно латинской поговорке — деньги не пахнут. А нефть — пахнет? — как можно более светски поинтересовался Жемчужников.

Глава вторая. Самые зелёные лимоны в мире

25 января 2003 года

Марбелья

Жизнь снова налаживалась. Инесса Червинская чувствовала это не только душой, но и телом. Утренняя массажистка с волосатыми руками, похоже, прежде была боксёршей. Зато после сеанса жёсткого массажа Инесса помолодела лет этак на несколько и была готова к любым подвигам. Предпочтительнее — постельным.

Качалов прилетал сегодня дневным рейсом из Барселоны. И он, Слава, ведь специально оговорил, чтобы она заказала апартаменты на двоих. Значит, они снова будут не только соратниками, но и любовниками! А ведь до этого Инессе казалось, что вообще всё рухнуло. И что Качалов её бессовестно кинул. Но — нетушки! Она ещё ого–го как пригодится!

После работы у господина Сидорова в почётной должности гувернантки, точнее, после позорного изгнания с той работы, Инесса ни в какие няни, естественно, не пошла. Решила отдохнуть. Без исполнения тайной миссии, то есть без сверхзадачи, которую ей ставил Качалов, обычные и нудные обязанности няни ей были нужны, как позапрошлогодний снег. Инесса решила выждать — и не ошиблась.

Качалов позвонил ей из Парижа в день Старого Нового года. И вызвал в Париж. Немедленно. Сегодня, завтра, а ещё лучше — вчера: «Шенгенская мультивиза у тебя ведь имеется, дорогая?». За «дорогую», особенно за интимную интонацию, с которой это было произнесено, Инесса сразу простила Качалову всё. Всё плохое, кроме хорошего. И то, что он исчез из России в неизвестном направлении, и то, что отключил все известные ей телефоны на целых два с лишним месяца.

В Париже, впрочем, пообщались они исключительно по–деловому. Интим не вписался по времени — тем же вечером Инесса должна была улететь в Ниццу. С заданием. Качалову надо было «выкурить», как он выразился, опального Герцензона из Сен — Тропеза. И для начала следовало хотя бы разведать обстановку.

— Он обязательно отправится в Испанию, в Марбелью. Не в Лондон же! Он никогда не живёт в Лондоне зимой. В Москву же ему сейчас дорога и вовсе заказана. И, похоже, надолго. А в Марбелье у него ещё один дом. Подходы к которому я идеально знаю. Сам всю систему безопасности организовывал. Иначе нам к нему не подобраться. Только вот как его выкурить из Сен — Тропеза? Да чтоб он ничего не заподозрил, — говорил Качалов, держа руку Инессы в своей руке и глядя ей в глаза. Сидели они в кафе на Монмартре рядышком с Секре — Кёр.

Вид у Качалова был бодрый, но несколько растерянный. Похоже, он и вправду не знал, что предпринять. Таким, прирученным, Слава нравился Инессе даже больше, чем когда он играл роль крутого начальника.

Именно Инессе и пришла гениальная идея. Когда Качалов сказал эту фразу про кошек. А почему они вообще заговорили о кошках? Ах да, возле стола крутился уличный кот и Качалов ему бросил кусок эклера. Кот понюхал сладкий кусочек и брезгливо отвернулся. Наверное, был всё же не уличным, а здешним, прикормленным.

— А, кошек Герцензон, видно, с детства ненавидит! — глядя на зажравшегося кота, сообщил зацикленный на Герцензоне Качалов. — Он же собачник! Там, в Сен — Тропезе, у него охранные доберманы. Чудовища с отрубленными хвостами… Ничего, на каждого добермана найдётся питбуль…

Стоп! — сказала себе Инесса, стараясь не слушать антисобачьих речей Качалова. Она лихорадочно думала, поглощая одно за другим калорийные пирожные. Сладкое обычно хорошо стимулировало мыслительный процесс. Мысль, вооружённая шоколадным кремом и взбитыми сливками, крутилась вокруг кошек и детских дачных воспоминаний.

…Однажды они с соседскими ребятами на даче в Малаховке замечательно пошутили с соседом, который держал на участке трёх здоровенных кавказцев. Препротивный был дядька, отставной полковник конвойных войск. Сначала хотели дрожжей в дачный сортир подкинуть, чтобы полковничье дерьмо залило участок. Но — кавказцы, блин! Они бы их и на выстрел не подпустили бы к священной дощатой будочке в глубине владений полковника.

Кому пришла в голову эта сумасшедшая идея насчёт кошек, Инесса не помнила. Но в осуществлении мести участвовала. Они купили в аптеке десятка три пузырьков валерьянки. Перелили их содержимое в целлофановый пакет и перебросили эту «бомбу» на участок отставника.

Бомба сработала: в гости к полковнику собрались кошки со всей округи. Грозные кавказцы жалко ретировались, поджав хвосты. И потом даже носа не казали из своих фанерных будок. От кошачьего концерта пол Малаховки не могло тогда спать аж несколько ночей…

Качалов идею оценил. Так что в Сен — Тропез Инесса отправилась не просто разведать обстановку, но проводить реальную операцию. Которая удалась на все сто! Коты–то, оказывается, во всём мире одинаковы. Герцензон ещё вчера сбежал из Сен — Тропеза и благополучно объявился в Марбелье. Что и требовалось. Инесса ликовала.

Вслед за Герцензоном в Марбелью перебралась и Инесса. Она сняла просторный трёхкомнатный номер с огромной двуспальной кроватью и видом на Пуэрто Банус, порт, у причалов которого на зимнем приколе стояли роскошные яхты сильных мира сего и прочих поп и кинозвёзд. До усадьбы Герцензона отсюда езды было от силы двадцать минут.

Рейс «Барселона — Малага» прибыл ровно в тринадцать двадцать. Встречающих было немного. Да и вообще, зимой знаменитый курорт Коста дель Соль, самый Солнечный берег Испании, многолюдьем не отличался. И цены на всё по местным меркам упали до точки замерзания. Зато еда в местных ресторанах, средиземноморский воздух и ощущение свободы радовали несказанно. Инесса была почти счастлива. Если же ещё и выгорит с Герцензоном!

Тьфу–тьфу–тьфу! — с чувством поплевала Инесса через левое плечо и тут же вынуждена была извиниться: прямо за нею, оказывается, шёл пожилой испанец. Испанец что–то недовольно пробормотал, отшатнувшись. Сам виноват, нечего так вот подкрадываться!

И тут же Инесса забыла обо всех испанцах на свете: на выходе из зала прилёта показался Слава Качалов. Высокий, русоволосый, в тёмных очках, он выгодно выделялся среди толпы. Качалов приветливо помахал Инессе рукой.

Обнялись они и расцеловались прямо как настоящие, соскучившиеся безумно любовники. Инесса даже не поверила, что вечно сдержанный и суровый Качалов способен на такую страсть. Ох, то ли ещё будет!

…Стеклянные двери аэропорта раскрылись, выпустив женщину в белоснежном плаще и с осиной талией, и широкоплечего мужчину в плаще бежевом, с длинным зонтом и кейсом в левой руке. Багаж катил на тележке мальчишка–носильщик.

Несмотря на вроде бы солидный и даже счастливый вид, Качалов с Инессой напоминали парочку из всеми в детстве любимого «Золотого ключика», а именно — лису Алису и кота Базилио.

На стоянке их ждал арендованный Инессой простенький «опель–астра», а всего в нескольких километрах отсюда жил–поживал тот самый Буратино, которого предстояло хорошенько потрясти. И вытрясти из него не каких–то там жалких пять золотых, а несколько настоящих лимонов. Самых зелёных в мире.

Икотка

Василий Полубояринов стал пить меньше, гораздо меньше. Положение обязывало. Всё–таки — вице–губернатор. А в отсутствие на Икотке Котова — и вовсе полный губернатор. Если учесть, что Станислав Евгеньевич Котов появлялся в Ондыре исключительно редко, всё больше управляя регионом из Москвы, то настоящим губернатором, де–факто, стал именно Вася.

Это была головокружительная карьера. По этому поводу Василий даже попробовал отрастить бороду, но борода росла плохо, клочками. Видимо, в связи с местным климатом. У самих икотов бороды и вовсе едва пробивались — как чахлая растительность на просторах тундры. Пришлось Васе сбрить постыдную растительность и добирать солидности за счёт дорогих галстуков и рубашек с блестящими запонками.

К нынешнему визиту Станислава Евгеньевича верный Вася подготовил супер программу. В недавно открывшемся в Ондыре банно–оздоровительном комплексе были готовы к эксплуатации и даже уже единожды опробованы настоящие турецкие бани. Обслуживали восточную парную хорошо обученные специалисты из местных.

Как из икота сделать турка? Да очень просто: послать на практику в Турцию наиболее смышлёных и амбициозных парней из местного медицинского техникума. Полубояринов остался доволен — избранные оправдали высокое доверие. Новые, облицованные прохладным мрамором банные залы обслуживали настоящие, если, конечно, не всматриваться в лица, вкрадчивые, обходительные и жизнерадостные турки.

К баням добрались лишь к ночи, которая обещала быть бессонной. В первые дни после многочасового перелёта Котов обыкновенно спал днём, привыкая к разнице во времени и полярным ночам. Так и не привыкнув окончательно, губернатор столь же обыкновенно улетал назад в Москву.

— Ну что, Василий, хвастайся! — добродушно сказал Котов, пропуская Васю в холл комплекса «Афродита», празднично украшенный искусственной хвоей, специально завезённой с Большой земли.

— Нет, Станислав Евгеньевич, губернатор должен войти первым, — возразил Василий, краснея от собственной смелости.

Котов вступил в мраморное царство «Афродиты» и уткнулся прямо в трёх девушек в национальных икотских костюмах. Девушки изрядно вспотели в меховых одеяниях — ждали губернатора в натопленном помещении уже с тех самых пор, как только самолёт приземлился в Ондырском аэропорту.

— Добро пожаловать! — мелодично и громко поприветствовала Котова девушка центральная. Правая и левая девушка тянули навстречу губернатору блюда, где вместо хлеба была рыба, а вместо соли, как ни странно, — соль, только очень грубого помола. Щепоткой колючей соли губернатор присыпал рыбу, стараясь, чтобы рука не коснулась рыбы. Рыба пахла оглушительно.

— Твоя идея? — спросил Котов довольного, как слон, вице–губернатора.

Полубояринов расплылся в улыбке. Главный сюрприз ждал Станислава Евгеньевича после водных процедур, к бокалу светлого турецкого пива «Эфес», доставленного спецрейсом из Москвы.

…Распаренное и отмассажированное руководство Икотки сидело в глубоких кожаных креслах. Полубояринов сделал знак своему референту, и в момент на низком столике рядом с батареей «Эфеса» оказалась синяя папка с тиснёной золотом надписью «Совершенно секретно».

— Это — вёрстка первого выпуска русской версии «Фэйса», — сообщил Котову Полубояринов и пригладил так и не выросшую бороду.

— Ну? Молоток! — похвалил расслабившийся Котов. — В Москве мои не смогли достать, а ты — смотри–ка! Дорого обошлась?

Василий написал на листке цифру, от себя добавив всего лишь один нолик. Справа, конечно. Вёрстку ему достал однокашник по институту Игорь Белых, которому подфартило получить место штатного сотрудника в новом журнале. У Игоря было «золотое перо», но карьера его пошла в гору лишь после того, как Игорёк зашился. От старой нетрезвой жизни у Белых осталось столько долгов, что он, почти не думая, согласился «помочь» институтскому корешу. И помог оперативно, переслав по «мылу» готовую вёрстку прежде, чем её отправили в типографию.

Котов просмотрел вёрстку. В сотне самых богатых людей России ему досталось лишь пятьдесят второе место. Красавчик Сидоров смотрел исподлобья с девятой позиции. Нурмухамет Сафин оказался тоже впереди — сорок пятым. Однако старый «друг» Кобрин нашёлся лишь в конце списка под номером девяносто шесть. Настроение Котова, и так вполне приличное, стало ещё более лучезарным. Хотя он был бы более доволен, если бы акулья Лёвкина улыбка и вовсе не появилась в первой сотне «Фэйса».

— Значит так, Василий, — Котов сложил листки в «совсекретную» папку. — Я тебе выдам сумму под личную ответственность. И за этот номер, — Стас кивнул на папку, — и за следующие два вперёд. Только — чтобы без фокусов!

— Какие фокусы, Станислав Евгеньевич! — искренне возмутился Василий. Он уже жалел, что приписал всего один ноль. Судя по реакции, шеф и на два ноля расщедрился бы без проблем.

Куршевель

Соня как полководец осмотрела гору. Они с Лёвкой сегодня были на этой трассе первыми, и потому Соня в глубине души чувствовала себя хозяйкой гостеприимной горы. К полудню народу на трассе Мармот заметно прибавилось. Это означало только одно — скоро Соне с Лёвкой пора обедать. Как раз, когда остальные позавтракают. Эта «красная» трасса для лыжников среднего уровня считалась одной из самых популярных, поэтому днём здесь начинался настоящий час–пик.

С вершины Куршевель был виден как на ладони: маленькие, со спичечный коробок домики под оранжево–красными черепичными крышами; движущиеся точки — автомобили; извилистая главная улица, в магазинчиках которых цены выше, чем даже в самой Москве — в Петровском Пассаже или бутиках Третьяковского проезда. «Станция, избранная звёздами», как поэтично именовали Куршевель‑1850, не могла позволить себе разочаровать российский туристов скромными ценами и старалась в этом смысле вовсю.

— Я — первая, — решительно заявила Соня и поправила горнолыжные очки. — А ты через пару минут. Не раньше!

— Боишься, что увижу, как ты грохнешься? — Лёвка потопал лыжами, стряхивая прилипший снег.

— Не боюсь, но опасаюсь, — независимо ответила Соня и, оттолкнувшись, устремилась вниз.

Дождавшись, когда тонкая фигурка в ярко–красном комбинезоне скроется за первым поворотом достаточно пологой, но извилистой трассы, Лёвка начал спуск. Он чувствовал себя чрезвычайно ловким и мужественным — катался он и вправду на порядок лучше Софьи. Но на более серьёзные и крутые горы, исключительно из джентльменских соображений, перебирался лишь когда Соня уезжала в отель.

Он совсем не жалел, что на эти зимние каникулы взял с собой именно её, Софью Перовскую, ведущую ток–шоу на НРТ. Нормальная девчонка, без комплексов и без притязаний на его, Лёвкину, независимость.

После того, как Катя окончательно вернулась к Петухову, Лёвка не заводил постоянную возлюбленную. Все женщины, с которыми у него складывались какие–никакие отношения, не могли сравниться с его ураганной Катериной. Да он и не сравнивал — решил вопрос о женитьбе отложить на некоторое, весьма неопределённое время.

Софья Перовская работала на НРТ уже больше года, но Лёвкиного внимания удостоилась недавно. А именно — когда осенью ток–шоу «Женская империя», которую Соня вела вместе с немолодой красавицей–актрисой, вдруг стало стремительно набирать рейтинг. Тогда–то Лёвка и начал присматриваться к агрессивно–рыжей, острой на язык ведущей.

Хотя знал её, естественно, раньше. Ещё когда только задумывалась женская передача и Соня прошла кастинг, именно Лёвка предложил для неё яркий псевдоним. Звонкая Перовская вместо простенькой Пёрышкиной — это был первый шаг. Второй — когда блеклую гладковолосую блондинку по настоянию хозяина канала Кобрина перекрасили в рыжую, а прямые волосы закрутили в пружинки. Так что в каком–то смысле Софья Перовская была его личным творением.

На предложение скатать в Куршевель размяться Софья согласилась сразу. Хотя и понимала, что это будет не совсем деловая поездка.

С нею было легко и просто, но всё же Лёвка не был влюблён. Прививка «Екатерина Чайкина» ещё действовала.

…И всё–таки она шлёпнулась! Обидно–то как — в самом конце. А всё из–за толстяка, который на широко расставленных ногах пытался выписать вираж в стиле «умирающий горнолыжник».

Толстяк рухнул вместе с нею, извиняясь на дурном английском и матерясь на виртуозном русском. Соня выругалась на английском, а по–русски посоветовала:

— Вам лучше на трассу Пралонг или Белькот поехать, они более пологие, как раз для начинающих.

Поднявшийся толстяк совсем смутился и, сняв шапочку с помпоном, вытер рукавом лицо и протянул руку:

— Простите, я и не думал, что вы русская!

— А знали бы, уступили бы дорогу? — уже не сердясь, спросила Соня. Она приняла помощь, стараясь не слишком опираться о руку горе–лыжника. А то ещё шлёпнется снова и её собьёт!

И тут толстяк расплылся в улыбке, узнал, значит:

— Вы же ведущая «Женской империи», верно? — радостно воскликнул он и взмахнул палкой, едва не задев Соню по лицу.

— Верно! — подтвердила Соня. — Если вам нужен автограф, то я совершенно случайно не захватила с собой ручку.

— Нет, автограф не нужен, — расхохотался толстяк. — Надо же! Чуть саму Софью Перовскую не сбил!

Обхохотаться, право слово… Соня криво улыбнулась.

— Помощь нужна? — Лёвка щегольски объехал отряхивающихся спортсменов, с интересом посматривая на толстяка.

— Нет, всё в порядке. Бай! — Соня махнула на прощание толстяку. Тот мужественно двигался в сторону подъёмника в поисках новых приключений.

— А откуда ты Моргалова знаешь? — немного ревниво спросил Лёвка.

— Какого Моргалова? — удивилась Соня.

— С которым ты сейчас любезничала. Главный русский металлург, — объяснил Лёвка. И, поняв, что Соня не врубается, попенял: — Эх ты, журналист! Людей с таким состоянием надо знать в лицо.

— Ну, я же веду женскую передачу! — вывернулась Соня. — Я — в отель, а ты?

— Я ещё пару раз с Солира скачусь, и приду. Жди меня и я вернусь!

…Она ждала его в постели. Сполоснулась под душем, влезла под одеяло и включила телевизор.

Лёвка пришёл с горы через полтора часа:

— Сонька! — открыв дверь номера, заорал он. — Давай, собирайся скорее, а то я от голода умру!

— Сначала помойся, а я уже готова, — сообщила Соня, не выходя из спальни.

В шале «Дуглас» нового отеля «Килиманджаро» они занимали номер на втором этаже с роскошным видом на горы. Прямо рядышком с «Килиманджаро» находился кресельный подъёмник, с верхней станции которого начинались сто две трассы. Это было лишь одно из многочисленных преимуществ отеля, хотя Лёвка выбрал его исключительно из–за знойного африканского названия. Ки–ли–манд-жаро — слово пахло мандаринами и киви, смертельной опасностью и изнуряющей жарой. Это было слово из Лёвкиного детства, из старой книжки с подклеенной обложкой.

Лёвка заглянул в полутёмную спальню: Соня, в чём мать родила, лежала поперёк двуспальной кровати и смотрела телевизор. Из телевизора неслась до боли знакомая мелодия.

— Александра, Александра, этот город наш с тобою, стану я твоей судьбою, трам–пам–пам–пам–пам–па-па, — путая слова, приятным голосом подпевала ящику ведущая элитарного ток–шоу Софья Перовская. Она, похоже, и не думала спасать от голодной смерти своего непосредственного начальника.

— Софья! Признавайся: ты что это там смотришь? — Лёвка не хотел верить собственным ушам.

— «Москва слезам не верит» показывают, — доложила Соня.

— И ты смотришь ЭТО?

— Знаешь, Лев… — чуть приглушив звук, серьёзно ответила ему Соня. — Можно я хотя бы на отдыхе побуду не Софьей Перовской, а Соней Пёрышкиной, а?

— Да бога ради, без проблем, — разрешил Лёвка. — А что, Пёрышкина любит фильмы про любовь?

— Пёрышкина любит фильмы про нормальную жизнь, — отрезала Соня. — Потому что Пёрышкиной до смерти надоело видеть на всех экранах одно и то же: как стреляют, убивают, догоняют и орут друг на друга из–за денег. Понятно?

— Понятно, — миролюбиво согласился Лёвка и вкрадчиво поинтересовался. — А Пёрышкина разве не патриот своей родимой НРТ? И не фанатка суперпроекта канала «Пацаны»?

— Повторяю для даунов, — тоном ведущей отозвалась Соня. — Пёрышкина. Любит. Фильмы. Про. Нормальных. Людей. Людей — не монстров. Угу?

— Угу. Я пойду мыться, ладно?

Соня вместо ответа прибавила звука.

— Про нормальных, говоришь? — бормотал Лёвка, наслаждаясь горячей водой.

— Про нормальных… А что? Это — мысль, — сообщил он, выходя из ванной в огромном белоснежном полотенце.

Раскинувшись на шёлковых простынях, его ждала восхитительно обнажённая… Пёрышкина?

Нет, Перовская! Пирсинг — это ведь немного из другой оперы, не так ли? Из аккуратного пупка Софьи прямо на Лёвку смотрел зелёным камешком–глазом серебряный слоник.

Глава третья. Subbotnik

1 февраля 2003 года

Марбелья

Хуан — Карлос Перейрос страшно гордился своим королевским именем, хотя чуть ли не четверть мужчин Испании были тёзками действующего монарха. Но Перейрос и в самом деле был королём. Правда, с двумя «но».

Во–первых, его королевство было совсем маленьким — всего одна вилла с гордым названием «SIBIR».

Во–вторых, полноправным королём «SIBIR» и Хуан — Карлос мог считать себя лишь в отсутствие настоящего хозяина, сеньора Герцензона.

У Герцензона было достаточно простое для русского имя — Иван — Адам, но Хуан — Карлос предпочитал называть его просто сеньор. Обычно сеньор Герцензон приезжал в «SIBIR» поздней весной и ненадолго, почти сразу отправляясь в морское путешествие на своей шикарной яхте под тем же названием, что и вилла.

А теперь вдруг примчался в январе, свалился, как говорят русские, как снег на голову. Хуан — Карлос не так давно начал учить русский язык и уже знал наизусть несколько фразеологизмов и поговорок.

Хотя хозяин и повёл себя, как снег, Хуан — Карлос успел к его приезду подготовить виллу по высшему разряду.

Герцензон был страшным чистюлей, и не потерпел бы и намёка на пыль в своей трёхэтажной «SIBIR» и. Дюжина уборщиц скребла и чистила дом все те полдня, которые были отведены Хуану — Карлосу для достойной встречи хозяина. И Перейрос — как это там у русских? — в грязь лицом не ударил.

Хозяин на сей раз, похоже, собирался прожить на вилле достаточно долго. И теперь, хотя каждый день две горничные проводили на вилле полноценную влажную уборку, Хуан — Карлос должен был возродить традицию генеральных уборок по субботам. Это было настоящее мучение — по субботам испанцы работать не любили, но Герцензон настаивал именно на этом дне недели.

— Это называется «subbotnik», — объяснил он несколько лет назад Хуану — Карлосу, тогда ещё не учившему этот сложный русский язык.

Ну, subbotnik, так subbotnik. Хоть горшком назови, только в печку не ставь. Если хозяин готов платить уборщицам втридорога, как специалистам–дизайнерам, — это его неотъемлемое право.

Десант уборщиц прибыл вовремя — ровно в десять часов. Возглавляла своих работниц бригадирша Тереза — упитанная молодая женщина с арбузными грудями.

— Ну что, птички, за работу! Где инвентарь, Тереза покажет, — Хуан — Карлос осмотрел знакомых уборщиц. Пятерых он знал, а вот шестую видел впервые. Так себе птичка. Не первой свежести и слишком худая, ущипнуть не за что, косынка повязана по самые брови, халат сидит мешком…

— Кто такая? — спросил он у Терезы, большим пальцем показывая на новенькую.

— Кузина Мануэллы, — охотно объяснила бригадирша. — Мануэлла приболела, ну, по–женски, — она многозначительно покачала густыми бровями.

Хуан — Карлос поморщился. Ну и тупая эта Тереза! Могла бы и не посвящать его в столь интимные подробности физиологии Мануэллы. Кузина, так кузина, лишь бы работала не хуже остальных.

— Ты хоть перепоясалась бы, а то на чучело похожа, — сказал он новенькой. Та молча кивнула и послушно достала из кармана зелёного халата поясок.

Талия–то у новенькой — как у балерины, — про себя заметил Хуан — Карлос, и тут же забыл про Мануэллину кузину. Она была не в его вкусе. Он любил женщин пышных, чтоб было где затеряться. А на кости только собаки бросаются, да и то — голодные.

Москва

— Что это такое? А? Я вас спрашиваю: что? — грохотал голос Льва Викторовича Кобрина.

Сонные зимние мухи испуганно заметались по кабинету. Ответа на поставленный вопрос они наверняка не знали. Этих мух никак не удавалось ни выдворить, ни примитивно уничтожить. Видимо, им нравилось тёплое помещение и домашняя атмосфера отдела, где работали «серийники».

— Это сценарий. Про м–м–м… женщин, как вы просили, — осторожно и тихо, словно разговаривая с тяжело болььным, сообщил начальник отдела Куцик.

Начальнику «серийного» департамента Антону Андреевичу Куцику недавно исполнилось тридцать девять лет. Но выглядел он старше — на все сорок. Наверное из–за глубоких и неровных, будто выгрызенных мышами, залысин.

— Про женщин? — ехидно осведомился Лёвка, тыча пальцем в пухлую рукопись. — Которые прячут чемодан с баксами от бритоголовых? И дерутся как Джеки Чан? Я разве таких женщин заказывал? Это не женщины — это кони. А я заказывал женщин обыкновенных! Феминас вульгарис, если вы по–русски не понимаете. Мелодраму я заказывал, уважаемый Антон Андреевич!

Куцик потупился. У него был припасён ещё один сценарий, где главной героиней была как раз тоже женщина. Но та женщина и вовсе носилась по небольшому городку на автомобиле, в который — вот незадача — постоянно стреляли какие–то нехорошие парни. Он ещё не дочитал сценария, поэтому не смог бы объяснить шефу, почему стреляли и, главное, почему никак не могли попасть.

— Дело в том, Лев Викторович, — осторожно начал Куцик, — что все те м–м–м… любовные романы, которые я прочитал по вашей просьбе, практически бессюжетны. И на двенадцать и даже на восемь серий не тянут никак.

Куцик немного кривил душой — читать сам мелодрамы он не мог физически, засыпал на третьей странице. Книги со сладкими обложками читала его жена, которая, между прочим, закончила сценарное отделение ВГИКа.

— Ищите, — приказал Лёвка и газетой прихлопнул особо наглую муху. — И сделайте что–нибудь с этими насекомыми! Почему они только у вас в отделе?

— Наверное, любят сериалы, — предположил осмелевший Куцик. Он понял, что сегодняшняя гроза уже миновала. — Вот, Лев Викторович, посмотрите результаты кастинга…

— Для фильма, к которому ещё нет сценария? — уже беззлобно усмехнулся Лёвка. — Ну, давайте, посмотрим. Сценарий–то мы найдём, а вот что будем делать, если уж и женщин нормальных в нашей стране не осталось? Одни, понимаешь, кони…

— Остались, — успокоил его Куцик, протягивая пачку фотографий. Пока его жена исправно начитывала «любовные» километры, он провёл вполне удачные фотосессии с чрезвычайно миленькими молодыми актрисами. — Очень даже остались, — уверенно повторил он.

Лёвка быстро просмотрел десятка четыре снимков, отобрав из них три.

— Вот с этими и будем работать. В порядочной мелодраме на дюжину серий должно быть три главные героини, — заявил Кобрин, разложив перед собой снимки. — Три карты, три карты, — пропел он из арии Германа и довольно захохотал.

А что, Лев Викторович–то сечёт фишку, — одобрительно подумал Куцик. Три барышни, снимки которых отобрал начальник, были удивительно хороши. Каждая — по–своему.

Шатенка с испуганными огромными глазами уже снималась в большом кино, но в сериалах пока не засветилась. Разбитная хохотушка–блондинка мелькнула пару раз на СТС, но, в общем, была ещё не слишком замылена зрительскими симпатиями. А вот брюнетка с длинными волосами и аристократическими чертами лица была уже достаточно известна. Но не столько по сериалам, сколько по театральным постановкам и ещё по одному, весьма деликатному нюансу.

— С брюнеткой может выйти заминка, — откашлявшись, сказал Куцик.

— Это ещё почему? — нахмурился Кобрин.

— Ну, это же Ляля Гагарина, — многозначительно понизив голос, просветил шефа Куцик.

— Ну и что? — не понял Лёвка.

— Но она же жена этого… — Куцик состроил испуганную гримасу и закатил глаза.

— Господа бога, что ли? — грубовато пошутил Лёвка.

— Жена этого нефтяного, на которого сейчас прокуратура наехала…

— Герцензона? — обалдел Лёвка.

— Ну! — подтвердил Куцик.

— Будем снимать! — Лёвка припечатал ладонью к столу фотографию красавицы Гагариной. — Интересное, доложу вам, получится кино! Архиинтересное… Значит так, Антон Андреевич! Ищите под этих барышень историю. Не найдёте — сами писать будете. Ясно?

Ясен пень. Придётся засесть за телефон и не слезать с него, пока не задымится. Писать самому — это было из области фантастики. Сам Куцик мог написать разве что отчёт о проделанной непосильной работе или план перспективного развития отдела. Куцик горестно кивнул.

— Да, кстати, Антон, ты насчёт мелодрамы–то с Пёрышкиной свяжись, — посоветовал Лёвка.

— А кто это — Пёрышкина? — остолбенел вконец запутавшийся Куцик.

— Пёрышкина — это Софья Перовская. Ведущая «Женской империи», — пояснил Кобрин и поднялся.

— А она что — такое читает? — усомнился Куцик. Перовская слыла на НРТ не просто эстеткой, но эстеткой снобствующей.

— Перовская из «империи», конечно, не читает. А вот Пёрышкина — нормальная баба. И, как все они, жаждет возвышенной любви и красивых историй. Исключительно со счастливым концом. Перовская и Пёрышкина, сценический образ и реальная женщина. Чувствуешь разницу? — и, захватив с собой фотографию Гагариной, грозный директор НРТ наконец покинул мушиное логово «серийника» Куцика.

Марбелья

— Так, вот тебе тюбик и тряпки. Будешь чистить дверные ручки на первом этаже. И чтобы сияли. Шайнинг, поняла? — Тереза на всякий случай употребила английское слово.

Хрен её разберёт, эту Мануэллину кузину, что там она себе понимает. Мануэлла сказала, что та приехала из Англии. Да хоть бы из Америки, лишь бы работала хорошо. А тощая–то какая, того и гляди — переломится. Не кормят их там что ли, в этой Англии?

Кузина кивнула, поставила тазик с водой на пол, выдавила на мягкую тряпку полирующее средство и принялась за ручку.

Вроде толковая, — Тереза с минуту понаблюдала за старательной новенькой и помчалась на кухню. Там было много кафеля, а оттирать кафель она предпочитала сама. Чтобы без подтёков и разводов. Она знала, что кухню Хуан — Карлос проверит в первую очередь.

Оставшись одна, кузина наскоро вычистила затейливую ручку. Она кинула тряпки в тазик, засунула тюбик в карман халата и вышла из гостиной, словно не заметив ручки на другой стороне двери. Впрочем, на её взгляд, та была и так достаточно «шайнинг». Она быстро прошла вторую комнату, третью и оказалась в маленькой бельевой. Здесь в высоченных шкафах хранилось постельное бельё, а в центре стоял гладильный стол. Поставив таз на стол, кузина заперла бельевую изнутри.

Почти незаметная железная дверца в стене оказалась запертой. Кузина порылась в кармане брюк, и выудила оттуда связку ключей. Найдя среди ключей отмычку, она легко открыла дверь в стене и шагнула вовнутрь.

Дверь в бельевую затряслась — похоже, кто–то хотел войти. Кузина замерла, но не вышла из подсобки, пристально рассматривая в темноте переплетения проводов. Послышалось испанское ругательство и удаляющиеся шаги.

Глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду, женщина включила в подсобке свет. Теперь оставалось лишь найти нужные провода. Синий, жёлтый и коричневый.

Она сняла резиновые перчатки и щипцами, которые болтались на связке ключей, ловко «перекусила» три провода. Синий, жёлтый и, соответственно, коричневый.

Несколькими минутами позже она уже старательно чистила дверную ручку в ненадолго оставленной гостиной. Похоже, её маленькая отлучка осталась незамеченной.

Спустя два часа, когда subbotnik подходил к концу, на вилле стало значительно холоднее.

Москва

— Свечи зажечь? — спросил официант, склоняя голову. Волосы его были «загелены» до такой степени, что казались искусственной нашлёпкой.

— Обязательно, — Катя откинулась на удобном кубическом кресле, с интересом осматривая помещение клуба «Кавардак».

Клуб оформили в стилистике раннего советского авангарда. Поэтому не только кресла, но и столы, и небольшая сцена были разного цвета и размера кубами. Даже светильники здесь имитировали детские кубики, в продуманном беспорядке разбросанные по помещению.

Отдельные кабинеты, чтобы посетители могли спокойно разговаривать, были сделаны в форме равнобедренных треугольников. Основание треугольника задёргивалось шторами, сшитыми из цветных, геометрически правильных лоскутков. Правда, никто из немногочисленных посетителей шторы не сдвигал — ждали представления.

Этот клуб Кате присоветовал светски подкованный Лёвка. Он упирал на то, что коктейли здесь просто божественные. Лёвка, правда, высказался несколько более конкретно — о…тельные. Ну, в смысле — офигительные.

Концертную программу вездесущий Лёвушка не слишком элегантно обозвал «последним писком» московской моды. Весь январь и февраль в «Кавардаке» давала концерты международная труппа лилипутов «Минимум». Международными лилипуты считались достаточно условно — за счёт артистов с Украины, из Молдавии, Белоруссии и армянского трио акробатов.

— Гоша! Я здесь! — Катя помахала рукой вошедшему Гоше. Она специально назначила Гоше встречу на чуть более раннее время, чтобы сказать ему несколько «ласковых» слов наедине.

Как только был сделан заказ, который, не записывая, унёс в блестящей голове лощёный официант, Катя приступила к чистке мозгов:

— Гошка, зачем ты запустил в СМИ реальные цифры по нефти?

— А это разве я запустил? — Гоша сделал брови «домиком» и посмотрел на Катю ясными карими глазами.

— Не строй из себя девственницу, Сидоров. Лёвка без твоей отмашки и не рыпнулся бы, — Катя вовсе не собиралась шутки шутить.

— Лёвка дал только ма–алюсенькую информашку мелким кеглем в комментариях к материалам съезда промышленников…

— И из этой ма–алюсенькой, как ты выразился информашки, журналисты раздули ба–альшой костёр, — Катя скопировала умильные Гошины интонации и добавила серьёзно. — Ты даже не представляешь, Гоша, насколько большой…

— Кать, не гони волну… Спасибо, — Гоша лучезарно улыбнулся официанту, принесшему закуски и бокалы со странными напитками кислотных оттенков. — Ну что, потушим костёр, Кэт, подсобными средствами?

Гоша взял ядовито лимонный напиток и чокнулся с Катиным бокалом, где плескалось что–то синее, похожее на разбавленные чернила.

— У меня нечто ментоловое, — Катя осторожно отглотнула коктейль. — Зубной пасты добавили, что ли? Так вот, Гоша, ты как декабристы, разбудил тех, кого не следовало бы будить. Всё правительство и наша горячо любимая Госдума теперь на ушах стоят по поводу ма–аленьких цифирек.

— А что правительство так разволновалось? — удивился Гоша. — Можно подумать, их колышет, что казна недополучила налогов.

— Дело не в налогах, — поморщилась Катя. — Просто узнав реальные доходы, они поняли, насколько их, лично их надувают с откатом.

— Н-да, это уже серьёзнее…

— Ну! Наконец–то дошло! — Катя махом допила своё синее зелье. — Они начали с Герцензона, который откатывал на пару порядков меньше, чем положено, а закончат тобой, хотя ты и платишь по–честному! Во вкус они войдут, Гошенька. Аппетит–то приходит во время еды. Позавтракают любезным Герцензоном, на обед отведают Бондаренко или Магомаева, а вот на десерт попросят тебя, мой дорогой!

— Если следовать твоей логике, то ма–а–аленькая информашка может спровоцировать четвёртую нефтяную войну… — Гоша задумчиво рассматривал остатки своего коктейля. На его вкус в этом подозрительном пойле было слишком много лимона.

— Боюсь, что уже спровоцировала, — вздохнула Катя.

— Ты не бойся Катерина, я с тобой! — незаметно подошедший Лёвка обнял Катю за плечи и дружески поцеловал в висок. — Чего ты боишься–то? Его, что ли? — Лёвка звонко хлопнул рукой по подставленной ладони Гоши.

— Его инициатив, — подчёркнуто строго сказала Катя и рассмеялась. — Как же я рада вас видеть, ребята!

— Надо чаще встречаться! — заявил Лёвка и попросил подскочившего официанта. — Нам синий, зелёный и красный. Каждого — по три, — уточнил он.

— Синего — два, — попросила Катя. — Я не люблю зубную пасту.

— Ты просто не умеешь её готовить! — радостно заржал Лёвка. — Слушайте, есть идея нового проекта! — он победным взором обвёл лица друзей. — Вы чего такие серьёзные? Мало, наверное, выпили?

— Что за проект? — Гоша отогнал дурные мысли. Война так война — пожалуйста, он готов. Бронепоезд завсегда на запасном пути.

— У меня на НРТ, уже решено, делаем новое политическое ток–шоу. «Вспышка» называется. Катя — ты наш почётный гость. Прикиньте, ребята. Прямой эфир, скандальные политики, коммунисты рубятся с демократами, а потом, объединившись, грызутся с партией власти. А? Каково?

— Никаково, — отрезала Катя. — Без меня, пли–из.

— А мне кажется — интересно, — не согласился с Катей Гоша.

И тут Катя взвилась:

— Вы что, совсем обалдели? Мальчики, проснитесь! Ау–у–у! — она раскинула руки и пощёлкала пальцами перед носами друзей. — Вы в какой стране живёте, а?

— Ну, типа в банановой республике… — начал было Лёвка, но Катя его оборвала:

— Не паясничай, Лев! Сейчас не время играть в демократию. Всё, приехали. Теперь надо играть по правилам.

— Катя, мы не играем, мы — живём, — миролюбиво возразил Гоша.

— Моё дело — предупредить, — Катя обиженно замолкла и взяла принесённый бокал. На этот раз — красный.

— Ладно, проехали, — Лёвка расставил перед собой на столике цветные коктейли. — Я вам лучше про другой проект расскажу. Расслабься, Кать, и получи удовольствие. Мы будем снимать мелодраму. Двенадцать серий, любовь–морковь, все дела. Сценария пока, правда, нет. Но на главную роль уже есть актриса…

Лёвка с таинственным видом достал из портфеля фотографию и положил на стол.

— Красивая, — одобрила Катя.

— Это же… — брови Гоши удивлённо поползли вверх.

— Точно, — подтвердил Лёвка. — Ляля Гагарина. Жена Герцензона, — объяснил он Кате. — Кстати, а где же обещанные лилипуты?

Словно услышав его вопрос, на сцену высыпали маленькие артисты в средневековых костюмах. Они картинно вздымали руки, приветствуя седовласого человечка в белом одеянии, сверкающем фальшивыми бриллиантами, и в «золотой» королевской короне. Король лилипутов выехал на сцену на аккуратном задумчивом пони.

Марбелья

Пока всё складывалось как по нотам.

Мастер из фирмы «Condiciones idealis», что в буквальном переводе означало «Идеальные условия», мог прибыть только завтра. И то не раньше десяти утра. Не помог даже взрывной испанский темперамент Хуана — Карлоса, оравшего по телефону так, что его, похоже, можно было слышать по всему побережью чуть не до самой Барселоны.

Об этом приятном для себя факте Инесса успела узнать, уже покидая виллу Герцензона. Так что сегодняшнее дежурство Качалова на повороте к вилле Герцензона можно было спокойно отменить. И потратить время на что–нибудь более приятное. Что Инесса с Качаловым и сделали, отправившись в один из многочисленных ресторанчиков возле Пуэрто Банус.

Ресторанчик выбрали совсем маленький, но уютный, стилизованный под рыбацкую хижину. Простые, без скатертей, столы, массивные деревянные стулья, рыбацкие сети, развешенные по выбеленным стенам, — всё было сделано со своеобразным вкусом, рассчитанным не столько на местных жителей, сколько на туристов.

Поглощая устриц и запивая их белым вином, Инесса время от времени поднимала глаза на Качалова. И ей казалось, что теперь уж она точно влюблена в него по–настоящему. Ведь это и есть настоящая человеческая любовь: устрицы, белое вино, заходящее солнце и глаза шефа, довольного выполненной работой.

— Слава! А куда мы поедем… Ну, если всё выгорит? — допытывалась она.

— Сплюнь через левое плечо! — шутливо погрозил пальцем Качалов. — Посмотрим…

— Ну всё–таки… — хитрая устрица хотела улизнуть от Инессы, но она поймала её на лету, над самой поверхностью выскобленного деревянного стола.

— Куда хочешь, — предоставил ей свободу выбора Качалов, специальной двузубой вилочкой выковыривая печёные улитки из раковины.

— Я хочу… — Инесса бросила взгляд на лес мачт за окном. — Для яхты пока не время… Я хочу… — повторила она. — Сначала, пожалуй, в Париж, а потом в Марокко, в Маракеш…

— В Маракеш? — поднял брови Качалов. — А что ты забыла в Маракеше?

— Там… Там происходит действие моего любимого романа. «Под покровом небес». Ну, и в самом Маракеше, и в пустыне…

— Будет тебе, Инна, пустыня. И поля Елисейские… Налить ещё вина?

Инесса кивнула. Качалов разлил по высоким бокалам остатки белого вина и, подняв свой, посмотрел на Инессу через тонкое стекло:

— А пока давай ещё раз повторим все детали…

Операция была назначена на завтрашнее утро.

Глава четвёртая. Как волк овечке помог

2 февраля 2003 года

Марбелья

На охоту вышли с девяти утра. На всякий случай. Испанская пунктуальность не внушала им ни малейшего доверия.

Место для засады выбрали самое удобное. Именно здесь, в сторону от основной магистрали, соединявшей Малагу с Альмерией, шла дорога, завершавшаяся тремя тупиками. Точнее, тремя солидными автоматическими воротами, преграждавшими вход и въезд на территорию трёх солидных вилл, одной из которых, собственно, и была «Сибирь» господина Герцензона. Справа и слева от дороги рос довольно густой кустарник, а несколько дальше за ним, в глубине, начинались ограды частных владений.

Инесса остановила свой «опель» так, что с основной магистрали его заметить было невозможно. Зато, двигаясь по дороге к виллам, миновать Инессину машину было сложно — «опель» с открытым капотом перегораживал ровно половину проезжей части.

В мире и природе было прохладно, тихо и умиротворённо. Лишь какие–то птички покрикивали в кронах деревьев.

Наконец, послышалось шуршание шин. «Фордовский» фургончик с хорошо читающейся поперёк «лба» надписью «Condiciones idealis» свернул с магистрали и… тут же вынужден был притормозить возле Инессионого «опеля». Да и как ему было не остановиться, если ему семафорила такая классная дама — в белом коротком плаще, с тончайшей талией и роскошными ногами. Грех не помочь таким ножкам!

Усатый и вполне добродушный представитель фирмы «Condiciones idealis» выбрался из кабины, улыбаясь во все свои усы, поприветствовал даму и поспешил предложить ей свою помощь. Дама, похоже, только этого и ждала. Прощебетав что–то по поводу свечей, карбюратора и прочих малодоступных её понимаю вещей, она с удовольствием отстранилась от раскрытого двигателя. Усатый склонился над забарахлившим механизмом. Но толком осмотреть ничего не успел.

Что–то неожиданно его отвлекло. Усатый обернулся, но вместо миловидной дамочки увидел позади себя совершенно мужское лицо с тяжелым подбородком и в маске–респираторе.

Оценить ситуацию усатый не успел — ибо в то же мгновение мужчина прыснул ему в лицо из баллончика чем–то лимонно–едко–сладким. Перед глазами всё окружающее сразу поплыло. Как в детстве — если перекатаешься на карусели. Он потерял сознание и стал оседать на землю. Впрочем, его вмиг расслабившееся тело было вовремя подхвачено чьими–то заботливыми руками, которые не дали ему грохнуться с размаху наземь и повредить какие–либо свои члены.

Через тридцать семь секунд усатый уже лежал в тени кустов и спокойно дремал. И должен был оставаться в таковом состоянии примерно три часа. Лишился он лишь своей синей куртки и фирменной бейсболки. Ну, и фургончика «Condiciones idealis», соответственно.

Уфа

— Мам, а может всё–таки поедешь? — Нур уже побрился и уселся за стол.

Ну, мама в своём репертуаре! Сколько раз говорил ей, что утром ему нужен только чёрный кофе и бутерброд с сыром — и вот вам результат. На столе теснились и блинчики, и беляши, и свежайший творог, и густая сметана, и мёд. На плите что–то булькало, распространяя аппетитный мясной запах.

— Нет, Нурмухамет, езжай один, мне что–то нездоровится, — Ильмира Сафина зябко повела плечами. — Нет, нет, ерунда, просто полежать надо, — ответила она на беспокойный взгляд сына. — Ты мне всё расскажи, что увидишь, ладно?

— Обязательно, — Нур допил кофе и отставил тарелку с нетронутым творогом.

Жаль, что мама приболела именно сегодня, когда в Уфу привезли выставку яиц Фаберже. Тех самых, что нефтяной магнат Бондаренко выкупил на Сотбисе и вернул в Россию. Великий подвиг, что и говорить. Пётр Григорьевич не спрятал свои драгоценные яйца в закрома, а решил показать всей стране. Похоже, сильно испугался Бондаренко, что крушение империи Герцензона отрикошетит и в его сторону, раз решился на такой публичный акт доброй воли. Рассчитывает, поди, заручиться поддержкой широкой общественности.

Нура яйца Бондаренко — Фаберже интересовали не слишком. Именно мама настаивала, что они непременно должны пойти на этот уфимский показ. А показ обещал быть знатным, ведь приглашения на сегодня были разосланы только VIP-персонам. Яйца Фаберже — прекрасный повод для местного бомонда продемонстрировать новые наряды и украшения своих жён и подруг.

Когда Нур бывал в Уфе, он старался побольше времени проводить с матерью.

Старший брат Нура был давно женат и жил с семьёй в Казани. Младший братишка учился в бизнес–школе в Англии. Сам Нур постоянно мотался между Уфой, Москвой и севером, стараясь в каждый перелёт навестить стареющих родителей.

Отец работал в «Башконефти», а мама всё чаще болела. Правда, моментально выздоравливала, когда из Казани ей подбрасывали внучку. Она давно оставила свои попытки женить Нура на «хорошей девушке из татарской семьи». Видимо, поняла, что её «средненький», свободолюбивый Нурмухамет, если и женится, то без подсказки старших товарищей.

…Охрану Нур оставил возле машин. В здании оперного театра, где демонстрировались яйца Бондаренко, и своих охранников, республиканского значения, было на порядок больше, чем посетителей. Ждали президента республики.

Зал, где проходила выставка, был небольшим. Да и сами яйца занимали совсем немного места — три стеклянные витрины, в глубине которых на вращающихся подиумах блистали знаменитые яйца.

Яйцо «Московский Кремль», покрытое белой опаловой эмалью, было увенчано куполом Успенского собора. Подставка, выполненная из цветного золота и серебра, имела вид стилизованных кремлёвских стен и башен. На повторенной дважды — на собственно яйце — Спасской башне были изображены эмалью гербы Российской империи. А над воротами в киотах — миниатюрные иконы.

Яйцо с моделью яхты «Штандарт» можно было рассматривать бесконечно. Сделанное из горного хрусталя, оно состояло из двух частей, соединённых шарниром. Внутри яйца была модель яхты, укреплённая на имитирующей воду пластине из горного хрусталя. На мачте развевался императорский штандарт, были здесь и крошечные шлюпки, и золотой руль. Это была любимая яхта Николая II, на которой семья царя любила путешествовать по настоящему, а не по хрустальному Финскому заливу, пока яхта не потерпела крушение в прибрежных шхерах.

Но больше всего Нуру понравилось яйцо с действующей моделью сибирского поезда, состоящая из паровоза и пяти вагонов. Вагоны «Для дам», «Для курящих», «Для некурящих», «На 24 места». Не было только вагона «Для Бондаренко». Нур счёл это упущением. Пётр Григорьевич вполне мог подправить великих мастеров прошлого с учётом новейшего времени. Если бы Нуру пришла в голову столь дикая идея — не вкладывать деньги в производство, а скупать якобы для страны художественные ценности, — он бы непременно внёс коррективы. Кутить так кутить, чего уж там стесняться–то!

Осмотр занял минут двадцать пять, учитывая то, что приходилось всё время отвлекаться — слишком много было знакомых лиц. Из незнакомых Нур заметил только нескольких, в том числе и высокую худенькую девушку с асимметричной стрижкой. Девушка была в коротком чёрном платье и с ниткой серого жемчуга на шее. Около яйца–паровоза Нур практически столкнулся с нею, пробормотав:

— Извините!

Девушка подняла на него глаза и улыбнулась

— Ничего страшного, я сама виновата, — тихо сказала она и отошла к яхте. Нур проводил её взглядом — кого–то эта девушка ему напомнила… Лишь через несколько минут он понял, кого. Девушка, точнее, её весёлые светло–карие глаза были похожи на Нюшины. Но Нюши не сегодняшней, дружелюбной и равнодушной, а Нюши той давней поры, когда она была влюблена в него…

Нур машинально разглядывал надпись на поезде «Великий железный путь к 1900 году», боясь обернуться. Почему–то ему казалось, что девушка с Нюшиными глазами смотрит на него.

— Нурмухамет, это вы? — услышал он незнакомый женский голос и отвёл глаза от паровоза.

Рядом стояла и, щурясь, разглядывала его немолодая женщина с гладко зачёсанными волосами. В тёмных, с сединой волосах был заколот черепаховый гребень с вкраплёнными бриллиантами. — Нурмухамет Сафин, не так ли? — дама светски улыбнулась.

— Именно так, — согласился Нур и поискал глазами девушку в чёрном платье. Оказалась, та была в другой стороне зала, возле фуршетных столов. Девушка сдержанно улыбалась республиканскому министру по транспорту и кивала, соглашаясь. Министр распинался что было сил — не иначе, как крупный специалист, объяснял принцип действия парового двигателя в одном, отдельно взятом яйце.

— А вы меня не узнаёте? — спросила дама с гребнем и рассмеялась: — Ах, конечно, нет! А я вас помню вот таким…

Дама опустила руку где–то на уровень табуретки и объяснила:

— Мы с вашей мамой, Ильмирой, вместе учились в институте и работали. А потом моего мужа перевели в Москву… Ну что ж, давайте знакомиться заново: Латыпова Гюзелла Альбертовна. В девичестве — Рамазанова. Неужели не слышали — Гуля Рамазанова?

Последнее имя Нуру было хорошо знакомо: про мамину институтскую подругу Гулю он слышал множество весёлых историй.

Как Гуля назначила свидание трём поклонникам, а сама пошла в кино с подругой Ильмирой.

Как Гуля с Ильмирой катались на лыжах и чуть не угодили в лапы медведю, а потом кормили его конфетами. Медведь был вовсе не диким, а ручным мишкой, сбежавшим из уфимского цирка.

Как Гуля с Ильмирой списывали на госэкзамене, а шпоры оказались совсем по другому предмету…

— Конечно, слышал! — обрадовался Нур и, склонившись, с чувством поцеловал душистую руку маминой подруги. — Вот мама расстроится, что не смогла пойти сегодня! Вы давно приехали?

— Позавчера, у моих родителей золотая свадьба, — объяснила Гюзелла Альбертовна. — А что с мамой?

— Кажется, простудилась немного.

— Передавай привет, мы постараемся заглянуть, ну, или, если не успеем, я позвоню обязательно, — пообещала Гюзелла Альбертовна. — Мы с дочерью завтра собирались обратно в Москву, но билетов нет, обещали из брони…

— Я как раз завтра вечером лечу в Москву на самолёте «Севернефти», — Нур почему–то постеснялся сказать, что у него личный самолёт. — Хотите, возьму вас пассажиркой?

— Да что вы говорите! — обрадовалась Гюзелла Альбертовна. — Только я не одна, а с дочерью…

— Хоть с тремя, — рассмеялся Нур. — Самолёт большой. Так я передам маме, что вы к ней заедете?

Он написал на листке домашний номер и протянул Гюзелле Альбертовне.

— Лучше я сама ей позвоню, — она аккуратно сложила листок вчетверо и спрятала в маленькую сумочку. — А вот, кстати, и моя дочь. Познакомьтесь, Нурмухамет — это Мадина.

Гюзелла Альбертовна глазами показала Нуру, что неплохо бы и обернуться.

Он послушно повернул голову на запах нежных, пахнущих свежескошенным сеном духов и обомлел: перед ним стояла девушка с Нюшиными глазами.

— Мадина, — согласилась девушка, теребя жемчужное ожерелье.

Марбелья

В отличие от остального дома в кабинете было тепло. С самого утра Иван Адамович топил камин. Без этого прямо–таки пальцы замерзали, не желая бегать по клавишам компьютера. А чем ещё другим мог здесь и сейчас заняться Иван Адамович, если не работой? С Россией он был связан исключительно виртуально — при помощи телефона да ещё оптико–волоконных сетей и Инетернета. Зато связь эта была практически беспрерывной.

Герцензон получал всю оперативную информацию по поводу ситуации, складывавшейся вокруг СНК. И ситуация эта Герцензону не нравилась. Как не нравилось ему и то, что жена его, Ляля, всё никак не могла собраться и приехать к нему. Вбила себе в голову, что хочет сниматься. И ладно бы ещё в большом кино, это Иван Адамович постарался бы понять. Но Ляля собиралась играть в очередном идиотском сериале.

Настроение было пресобачье. Словно подыгрывая холоду и Лялиному упрямству, разболелась левая нога, которую он вчера подвернул, спускаясь с лестницы.

Это была старая, ещё студенческая травма. Первый раз Герцензон повредил «крайнюю, мать её, левую» во время студенческого чемпионата по волейболу. Это их институтский тренер, крикливый Сан Саныч так выразился — «крайняя левая» с матерью по центру. Сан Саныч вообще любил сказать красиво, и по большей части нецензурно.

Студенческая травма давала о себе знать в «теннисные» времена. Когда ни один нормальный вопрос по бизнесу нельзя было решить без партии–другой. Те теннисные времена уже канули в Лету, а нога осталась и напомнила о своём существовании так вот подло, совсем не вовремя. Это же — курам на смех! Сидит один–одинёшенек в непротопленной вилле один из самых богатых людей России, и его нога считает себя хозяйкой ситуации!

Герцензон поморщился, оторвался от компьютера, плеснул в стакан виски и чуть, лишь на треть, разбавил его содовой.

Немного согревшись хорошим глотком, Герцензон вновь углубился в изучение последних компьютерных сводок со всех фронтов — как экономических, так и политических.

Кажется, проблемы у него грозили появиться не только в России, но и в Швейцарии. Российская прокуратура обратилась к своим швейцарским коллегам с просьбой заблокировать все счета Герцензона и СНК в швейцарских банках.

Швейцарцы пока сопротивлялись, старательно охраняя реноме своей традиционно надёжной банковской системы. Доводы и инсинуации российской прокуратуры на них не действовали. На них действовали лишь точные доказательства того, что через их банки отмываются неправедно заработанные деньги.

Деньги же Герцензона, если отчасти и были заработаны не самым праведном образом, легализованы были грамотно. Не зря же Герцензон кормил целую армию юристов и прочих аналитиков, плюс банковских специалистов!

Неясная тень на мгновение скользнула по экрану.

— Что т-такое?! — дёрнулся Герцензон, резко подняв голову от компьютера.

Прямо перед ним, а вовсе не в виртуальном пространстве стоял человек в затемнённых очках, синей куртке и бейсболке с логотипом «Condiciones idealis».

— Что… вам… тут… — судорожно вспоминал Иван Адамович испанские слова. Появление призрака из обслуги Герцензону не понравилось. Совсем, понимаешь, распустились! Да и вообще, что тут, в кабинете, делает этот грёбаный «Condiciones idealis»? Все коммуникации — на первом этаже. Какого же дьявола?..

— Здравствуйте, Иван Адамович! Давненько не виделись, — на чистом русском сказал очкастый, уставившись тёмными стёклами прямо в глаза Герцензону. Тот посмотрел через плечо незваного гостя: дверь в кабинет была закрыта. Герцензон потянулся к «тревожной» кнопке, установленной с изнанки столешницы.

— Не беспокойтесь, Иван Адамович. Сигнализацию я временно отключил, — улыбнулся очкастый и снял столь неуместные в помещении солнцезащитные очки.

И тут наконец–то Герцензон узнал человека — перед ним стоял Вячеслав Борисович Качалов. Собственной персоной. В карнавальном наряде мастера–теплохолодотехника.

Герцензон откинулся в кресле и попытался успокоиться — Качалов признаков явной агрессии не проявлял. Да и на кой ляд ему, собственно, эти признаки было проявлять? Не убивать же сюда пришёл его бывший сотрудник, специалист по особым поручениям, в самом–то деле! Повода он вроде бы не подавал…

— Правильно мыслите, — будто услышав его мысли согласился Качалов. — Вооружён, но не опасен. Что же вы не предложите мне присесть? В прошлой жизни вы были более вежливы с подчинёнными… бывшими.

— Да, присаживайтесь, Вячеслав Борисович. Извините, — Герцензон уже почти пришёл в себя. — А ведь и вправду давненько не виделись. С тех пор, как вы исчезли, как сон, как утренний туман… — окончательно взял себя в руки Иван Адамович. Быстро щёлкая «мышкой» он свернул все «окна», оставив на компьютерном мониторе классическую заставку. Успокаивающе забулькала вода и поплыли по тёмному экрану экзотические рыбы, мерно шевеля плавниками.

— Производственная необходимость, сами понимаете, — ответил Качалов, усаживаясь в кресло напротив стола. — Обстановка к тому располагала. А главное для людей нашей профессии…

— Вовремя смыться, — иронично подхватил Герцензон. — Уж простите за непарламентские выражения… Между прочим, вы бросили меня в самый сложный момент….

— Но вы ведь живы, как я погляжу? — Качалов забарабанил пальцами по подлокотнику кресла, противно постукивая ногтями. — Насколько я понимаю, господин Сидоров не прислал вам ответку… уж тоже простите меня, грешного, за несколько специфическую лексику.

— Да, — задумался Герцензон. — Это ведь как сказать. Прислал — не прислал… Вы что, не понимаете, что всё это началось с его подачи? Всё, что творится сейчас вокруг меня и СНК? Вы ведь в курсе?

— Естественно. Я только что из России. И вот что скажу: на месте Сидорова так поступил бы каждый, — с издевательским пафосом заявил Качалов. И достаточно резко сменил тон. — Ну да я сюда пришёл не моральные качества господина Сидорова обсуждать. Я пришёл вам помочь. Для этого–то нам и надо было встретиться глаза в глаза. Не так ли, Иван Адамович?

— Помочь? — скривил губы Герцензон. Свежо предание — помог однажды волк овечке.

— Ну да, — согласился Качалов. — Помочь. Иначе зачем я здесь? Просто засвидетельствовать вам почтение?

— Излагайте, — кивнул Герцензон.

— Насколько я понимаю, у вас могут возникнуть проблемы с вашими швейцарскими счетами. И вы можете потерять много денег.

— Надеюсь, этого не произойдёт. Я работаю сейчас в этом направлении, — Герцензон сцепил пальцы.

— Обязательно произойдёт… — «успокоил» Качалов и предупредительно поднял указательный палец, — если вы не захотите тотчас же расстаться с их малой толикой. Мне нужно всего пять миллионов. Вам же их не жалко? Особенно, если учитывать, что вы всё можете потерять?

— То есть, вы хотите сказать, что я должен заплатить вам пять миллионов долларов? И за что, спрашивается, я должен платить? За красивые глаза? — искренне изумился Герцензон.

— За то, что я не передам швейцарской прокуратуре документы, имеющиеся у меня в наличии. Взгляните, — Качалов достал из кармана дискету и протянул её Герцензону. — Здесь схема, по которой вы и ваши структуры отмывали деньги из очередного транша МВФ. Я думаю, что уж эти–то факты будут достаточным основанием для ареста ваших счетов скрупулёзными швейцарцами.

Герцензон, прогнав рыбок, вставил дискету и быстро просмотрел файлы. Это было серьёзно. Даже более того. Все схемы увода денег МВФ прослеживались идеально. Похоже, Качалов хорошо поработал. Жаль, очень жаль, что не на него, а против. «Обшибочка вышла, кругом сплошной песец» — так, кажется, говаривал в таких случаях Сан Саныч. Может, надо было Качалова в экономических экспертах держать, а не по силовому ведомству?

— Так, стало быть, Вячеслав Борисович, — оторвал Герцензон взгляд от экрана, — вы собирали на меня компромат с самого начала?

Нога ныла нестерпимо, а от выпитого виски во рту было сухо и противно. Больше всего сейчас Герцензону хотелось проснуться и увидеть рядом с собой не наглую рожу в бейсболке, а, допустим… Да что угодно, лишь бы не Качалова! Но это был Качалов.

— Такова специфика нашей работы, — поправил бейсболку Качалов. — Учитывая суммы на ваших счетах, мне представляется, что пяти миллионов эта информация стоит. И, заметьте, я мог бы взять у вас гораздо больше…

— Да, кстати, а почему вы запросили именно пять? Почему не семь? — съехидничал Герцензон.

— Просчитал пределы вашей жадности, — в тон ему ответил Качалов.

— А где гарантия, что, получив деньги, вы меня всё равно не подставите? И будете продолжать шантажировать дальше?

— У вас в сухом остатке — лишь моё офицерское слово. Что правда, то правда. Ну, и ещё один добрый совет…

— Какой ещё совет? — вскинулся Герцензон.

— Сначала — деньги, потом — стулья. Согласны? Согласны, — махнул рукой Качалов и разгладил свои наверняка фальшивые усы. — Вот номера счетов. Вы переводите по миллиону на каждый из них. А вот на этот, в «АБН-банк», на имя госпожи Червинской, всего сто тысяч…

— Подождите, об этих ста тысячах мы не договаривались! — возмутился Герцензон. С потерей пяти миллионов он уже вроде как смирился, а тут — ещё? С какой–такой стати!

— Ну не мелочитесь, Иван Адамович! — Качалов по–мальчишески сдвинул бейсболку так, что козырёк теперь скрывал не половину наглого лица, а целиком правое ухо. — Давайте делать дело.

Герцензон, вздохнув, на несколько минут углубился в компьютер.

Наконец, ткнув в последний раз в клавишу, словно поставив жирную точку, он вновь поднял глаза на Качалова:

— Я всё сделал. Так что за совет, Вячеслав Борисович?

— Позвольте я сначала всё–таки проверю…

Герцензон не стал уступать Качалову своё место, а просто развернул ноутбук экраном в его сторону. Теперь уже Качалов защёлкал клавишами. Спустя несколько минут, он улыбнулся:

— Спасибо. Всё в порядке. Я рад, что мы друг друга так хорошо поняли, — он поднялся из кресла. — Дискету можете оставить себе. На память. Если вдруг вам понадобится со мной связаться, то пишите на этот электронный адрес…

Качалов взял со стола Герцензона ручку и написал адрес на листке для заметок, выуженном из лотка красного дерева.

— Да, и насчёт совета… — вспомнил он, вновь надевая тёмные очки. — Берегите себя! И не делайте глупостей! Вы и так их уже порядочно наделали. И не грешите на меня, если сведения об этих траншах всё же всплывут. Не я один такой умный. А лучше — купите себе какой–нибудь остров. Да побыстрее! Недвижимость — это ведь наверняка. Ну, да не мне вам объяснять!

Качалов резко повернулся и направился к двери кабинета.

— За совет — спасибо, уроженец страны советов, — пробормотал ему вслед Герцензон. — Нет, постойте! — Качалов обернулся. — А как же с отоплением и кондишином? Куда вы дели мастера из фирмы?

— Всё в порядке, Иван Адамович! Всё в порядке. Я выполнил его работу. Так что скоро уже согреетесь. И сигнализацию потом включите. А то мало ли что? — Качалов насмешливо сверкнул стёклами очков.

— Да идите вы! — неожиданно для себя улыбнулся Герцензон.

Всё–таки чувство юмора ему не окончательно изменило! Как там якобы сказано в уставе вооруженных сил Великобритании? По поводу насилия над женщинами–военнослужащими: «Если вам не удалось противостоять насильнику, то постарайтесь расслабиться и получить удовольствие». Вот именно!

Ведь по всему выходило, как на белом глазу, что за починку отопительной системы он заплатил пять миллионов сто тысяч долларов! Да, что и говорить, размах не миллионера — миллиардера.

Герцензон плеснул в стакан виски и выпил одним глотком. В кабинете было уже почти жарко.

Уфа

Ильмира Сафина волновалась. Она так долго ждала звонка, что, конечно, заснула прямо возле телефона. Но это был сон охотника, терпеливо выжидающего дичь подле капкана — едва телефон звякнул, Ильмира моментально проснулась.

— Всё идёт по плану! — услышала она торжествующий голос подруги.

— Гулечка, ты — просто чудо! — на глазах Ильмиры проступили слёзы. — Ну, рассказывай!

— Краткий отчёт: сегодня мы вместе ужинаем во французском ресторане. Я, к сожалению, не смогу составить им компанию на весь вечер — в последний момент позвонят мои престарелые родители.

— Во сколько звонить? — моментально поняла Ильмира.

— Без пяти девять. Без горячего я обойдусь, но хочу жульен здешний попробовать. Мне говорили — хорошо наши башкирские французы готовят… А вот завтра вечером… Завтра, значит…

— Гуля, не тяни, — взмолилась Ильмира.

— Завтра мы с Мадиной летим на самолёте твоего Нурмухамета в Москву!

— Получилось?! — ахнула Ильмира.

— Ну, обижаешь, Иля. Когда у меня что не получалось? — Гюзелла весело, совсем по–молодому расхохоталась. — Но я, конечно, полететь не смогу. В последний момент обнаружатся срочные дела… — она притворно вздохнула. — Так что примчусь к тебе, как только ребят провожу и помашу им платочком на прощанье!

Ильмира положила трубку и потёрла рукой грудь. Ну, наконец–то! Молодец Гулька! Ильмира–то хотела устроить большой банкет, посадить подружкину дочку рядом с Нурмухаметом. Правда, прежде эта тактика не приносила успеха. Сын вежливо ухаживал за подсаженной девушкой, подливал–подкладывал, а после извинялся и, сославшись на дела, покидал банкетный стол.

И всё–таки она рассчитывала, что Мадина должна понравиться сыну. Ильмира видела фотографию его бывшей подруги, Анны, сестры зятя Ирека Сафина. А Мадина, мало того, что умница и прехорошенькая, немного похожа на эту его бывшую.

Но мудрая Гуля решила иначе.

— Надо, чтобы они познакомились случайно, — сказала Гюзелла, когда они разрабатывали план по междугороднему телефону.

Ильмира ничуть не жалела, что пожертвовала своим пригласительным на выставку ради такого важного дела. Подумаешь, Фаберже! Что она, яиц не видела что ли? Наверняка по телевизору их уже в тысячу первый раз в сегодняшних «Новостях республики» покажут…

Марбелья

Качалов объяснил, что это чуть ли не единственный банк в ближайших окрестностях, который работает по–человечески, а не только в первой половине дня, до сиесты. И то только потому, что это не испанский банк, а голландский «ABN». Перерыв тут, впрочем, тоже был солидный — с часа до четырёх. Зато после четырёх он работал аж до шести вечера!

У Инессы было в запасе предостаточно времени. Приехав в Малагу, она первым делом разыскала улочку Сан Микель и убедилась, что Качаловская информация была абсолютно верна. Теперь оставалось только ждать.

Инесса прогулялась по набережной, пообедала в ресторанчике. В местном магазинчике купила кожаную сумку. Миленькую и подозрительно дешёвую — наверное, не слишком кожаную.

Ровно в пять минут пятого она вошла в отделение «ABN-банка».

Формальности уладились быстро. Хотя на протяжение всей процедуры с заполнением необходимых бумаг и компьютерных сверок Инесса порядком понервничала. Первый вопрос: «пришли деньги или не пришли» сменился другим: «дадут или не дадут?» Или арестуют, что называется, не отходя от кассы?

Деньги пришли. Музыка, туш! Это означало, что визит к Герцензону оказался успешным. Контрольная сумма была переведена оперативно. Стало быть, и остальное уже на их швейцарских счетах.

Арестовывать Инессу вроде бы тоже никто не собирался. Клерк в белой рубашке лишь дежурно улыбался ей, выслушивая пожелания клиентки. Пожелания были просты. Выдать всю сумму в сто тысяч долларов в наличной американской валюте.

И — удивительно — никто не напомнил ей о том, что с такой суммой лучше бы нанять охрану. В Москве бы точно с этим предложением достали. А здесь просто выложили на стойку десять пачек по десять тысяч, прямо в банковской упаковке. Аппетитные и одинаковые, как инкубаторские цыплята. Только не жёлтые, а серо–зелёные.

Качалов сказал, что эти деньги им понадобятся на самые ближайшие текущие расходы, связанные с намеченным планом отправиться сразу в Маракеш. Завтра же. Из аэропорта Малаги, правда, прямого рейса не было. Надо было ехать в Севилью. Ну, да это тоже не так уж далеко. Когда в загашнике куча денег — расстояния исчезают. Завтра вечером они уже будут по другую сторону Средиземного моря! Вместе, вместе, вместе! — стучало сердце, пока руки собирали «цыплят» в клетку.

Сто тысяч, как оказалось, это не так уж и много. Всё поместилось в новую сумку, даром что не кожаная.

Получив деньги, Инесса отправилась в Марбелью, в свой отель. Качалов, судя по тому, что деньги пришли и она их без особых хлопот получила, уже давно завершил свой «золотой» визит на виллу «Сибирь». И должен был ждать Инессу в номере. Билеты на завтрашний рейс можно будет заказать по телефону. А потом — отпраздновать победу. По полной программе!

— Слава! — негромко крикнула Инесса, войдя в номер.

К её удивлению, никто не отозвался. Тем не менее, она обошла гостиную, спальню и даже выглянула на балкон. Качалова нигде не было. Что его могло задержать? Или что–то случилось? Какие–то неприятности? Этого только не хватало. Ведь вроде бы всё складывалось исключительно гладко…

И только открыв платяной шкаф в спальне, Инесса поняла, что Качалов здесь уже побывал. И благополучно отбыл в неизвестном направлении. Прихватив свой ноутбук, дорожный саквояж и прочую одёжку, которая ещё утром аккуратно висела на плечиках.

Ситуация эта Инессе совсем не нравилась. Хотя, чего уж скрывать, такого варианта она с самого начала опасалась. Но ведь вроде бы…

Глядя сквозь окна на мачты яхт в Пуэрто Банус, Инесса достала мобильник и набрала номер Качалова, забитый в память под цифрой «один».

Через несколько секунд телефон зазвонил. Прямо у неё в номере. Инесса даже заглянула в ванную — уже не там ли спрятался её почти пропавший возлюбленный?

Нет, и в ванной Качалова не было. Его телефон надрывался классической мелодией «Широка страна моя родная!» откуда–то из прихожей.

На тумбочке лежала местная газетка. Под нею и обнаружился искомый аппарат, радостно разливавшийся бравурной песенкой и одновременно зудящий так, что аж шевелился из стороны в сторону, будто жук, перевёрнутый кверху лапками.

Инесса выключила Качаловский телефон. И только после этого снова обратила внимание на газету. Раскрыта она была на странице объявлений. Одно из объявлений в разделе «Услуги» было обведено красным фломастером.

Смысл подчёркнутого был прост и доходчив. Русская семья, постоянно проживающая в Марбелье, ищет няню для трёхлетнего ребёнка. Мальчика. Знание русского, английского и испанского обязательно. Рекомендации желательны. Шестидневная рабочая неделя. Помощь с видом на жительство…

Ну, спасибо, Вячеслав Борисович, удружил! Век не забуду! — Инесса, не выпуская газеты из рук, медленно сползла по стене. И, сидя на корточках, разревелась словно ребёнок. Так она не плакала, наверное, с самого детства. С того дня, когда её не взяли в поход с ночёвкой. На озеро Чёрное. Ту обиду она запомнила на всю жизнь.

Швейцарский счёт можно было не проверять — теперь Инесса знала наверняка, что его попросту не существует.

Плакала она недолго — та девочка, которую не взяли на озеро Чёрное, осталась далеко в прошлом…

Инесса позвонила на ресепшен и попросила заказать для неё билет в Москву на ближайший рейс.

Глава пятая. Фонтан «Россия»

10 марта 2003 года

— «Три птички»… А что? Название дурацкое, но мне почему–то нравится, — заявил Лёвка и похлопал по титульному листу толстенной рукописи.

Традиционное понедельничное совещание НРТ уже подходило к концу. Это было видно невооружённым глазом. Большая часть присутствующих сидела с пунцовыми лицами, что означало одно: отмучались. Лёвка любил «вставить пистон» сотрудникам и делал это со сладострастием. Сегодня особенно досталось утренним программам за переизбыток попсы и викторине «Угадай–ка» за компанию.

Спокоен был лишь руководитель проектов о живой природе, вальяжный профессор Ребров. У его программ всегда был хороший рейтинг, а Лев Викторович передачи о животных любил даже больше, чем мультфильмы, и почти столь же искренне, как рекламу.

Обсуждение нового сериала Кобрин оставил на закусочку. Но, в отличие от прошлых понедельников, вместо ожидаемого разноса наметился конструктивный разговор.

Антон Андреевич Куцик, в недавнем прошлом руководитель «серийного» отдела, а ныне, по совместительству, ещё и главный редактор НРТ, облегчённо вздохнул. Наконец–то Лев Викторович соизволил одобрить сценарий. А то Куцик уже начал подозревать что не существует на всём белом свете мелодрамы, которая могла бы покорить въедливое сердце хозяина НРТ. И он не ошибся. Ибо в следующее мгновение Лев Викторович всё же произнёс сакраментальное:

— Но… — и обвёл суровым взглядом присутствующих на совещании. Все привычно напряглись, а Ребров нарисовал в блокноте новые заячьи уши. Обычно к конце совещания он успевал создать целую роту зайцев.

— У нас всё–таки федеральный канал, — Кобрин поправил строгий тёмно–синий галстук, на изнанке которого была изображена голая девушка с развесистой грудью. — И посему — мы обязаны предъявлять особо строгие требования к материалу, — так и неясно было куда он, собственно, клонит. Лёвка, между тем продолжал:

— Особенно строгие требования у нас должны быть к сериалу. Который пойдёт в самый прайм–тайм. И что это значит? — он вновь поправил галстук.

Галстук этот Лёвке на двадцать третье февраля подарил Нур, причём прежде долго извинялся, что девушка — всего одна.

— Рекламы будет много, — предположил Куцик, поглаживая правую залысину. И похоже, не слишком попал в масть.

Да, иногда с хозяином НРТ было сложно. Кобрин, как правило, определял лишь стратегические приоритеты и направления телекомпании. И редко влезал в текущий процесс, передоверяя его своим сотрудникам. Но уж зато если западал на какую–то конкретную новую программу или проект, то спасения от Льва Викторовича не было. Он влезал в каждую мелочь, цеплялся к деталям и вынуждал всех работать едва ли не в круглосуточном режиме.

Впрочем, надо отдать должное чутью Кобрина. Те проекты, к которым он приложил свою хозяйскую руку, становились самыми рейтинговыми.

— До рекламы ещё дожить надо. Я о другом. Почему у вас они так много курят? Ваши, Антон Андреевич, героини. И пьют на каждой, — Лёвка полистал рукопись, — пятой странице. Ведь героиням в начале сериала ещё восемнадцати нет! А они у вас трахаются направо–налево! И беременные все. Ну, не все, но через одну, — в Лёвкином голосе прозвучал справедливый пафос осуждения. В белой рубашке со строгим галстуком он казался прямо–таки олицетворением морали и нравственности.

— Но ведь в жизни так! — расплылась в несколько двусмысленной улыбке Соня Пёрышкина. Вспомнила, поди, как они с Лёвкой кувыркались на огромной кровати в Куршевеле. Их служебный роман так и ограничился той зимней поездкой, о чём оба ничуть не сожалели.

— Федеральный канал — это не просто жизнь! — Лёвка поднял вверх указательный палец и погрозил им строго Соне. — Всё, что мы демонстрируем в эфире — есть пример для подражания. Мы в некотором смысле — эталон. И должны не развращать, а воспитывать наших сограждан! Верно, Антон Андреевич? — Лёвка обратил свой строгий взор на несколько опешившего Куцика.

Куцик и в самом деле обалдел. Не от строгого вида начальства, а от тех чудовищно правильных слов, которых прежде от Льва Викторовича не слыхивал.

— По сути — верно! — кивнул Куцик. — Но ведь зритель и клубничку любит, и мордобои, и прочие остренькие приправы к обыденности…

— Не в прайм–тайм, Антон Андреевич. Итак. Проредить курение, выпивку. Остальное… ладно, остальное можно оставить. Чтоб завтра у меня был режиссёр и актрисы, которых вы… мы отобрали на главные роли. И передайте, пожалуйста, госпоже Гагариной, чтобы не опаздывала. А то я её вычеркну. Из всех списков, — по довольной ухмылке Лёвки, впрочем, было совершенно ясно, что Ляля Гагарина будет последней, кого он вычеркнет хоть откуда–нибудь. — Теперь по поводу новой общественно–политической программы. Запускаемся на следующей неделе? Я правильно понимаю ситуацию?

— Точно, — подтвердила Соня Пёрышкина, буквально на глазах превращаясь в строгую телеведущую Софью Перовскую. — «Вспышка» будет выходить четыре раза в неделю, с понедельника по четверг. Традиционный формат ток–шоу с аудиторией и специально приглашёнными. Ставим только самые острые вопросы. Благодаря этому перетянем рейтинг у государственных каналов. А то как–то все в последнее время заскучали. Одни и те же лица, заученные речи… Мы будем ставить на импровизацию. В пределах, конечно, разумного.

— Жириновского почаще приглашайте, — кивнул Лёвка. — Он хоть и делает вид, что клоун, но говорит чрезвычайно здравые вещи. Особенно в последнее время. И поменьше болтунов. Типа этого моложаво–кудрявого демократа. Я уже видеть эту рожу не могу. Тема пилотной программы?

— Ситуация вокруг Сибирской Нефтяной Компании. Я надеюсь получить согласие на участие от господ Бондаренко и Магомаева…

— Согласен. Я переговорю и с господином Сидоровым. Он нам, — Лёвка подчеркнул это многозначительное «нам», думаю, не откажет. А кто будет дежурным провокатором? В хорошем смысле слова?

— Мы уже связались с главным редактором «Фейса» Питером Жемчужниковым. Он дал своё предварительное согласие. И даже готов дать отдельные комментарии по поводу знаменитого «Золотого списка», — выложила свои козыри Софья.

— А с Сосновским и Герцензоном прямой телемост можем устроить? Опальные олигархи сейчас — самая горячая и… презабавная тема!

— Позвольте, Лев Викторович, — встрял Куцик, — вот за это нас точно по головке не погладят. До сведения всех каналов было доведено пожелание из Администрации Президента. Не давать этим лицам эфира. Их приравняли к чеченским и прочим террористам.

— Да пошли они со своими пожеланиями, — взорвался Лёвка. — По советской власти соскучились?! С другой стороны… — Лёвка несколько секунд внимательно изучал потолок кабинета. — Нет, всё же попробуйте, Софья. Если добудете Герцензона, утрём нос ОРТ и Российскому каналу. А? Телемост с экономическим террористом номер один? Антон Андреевич, неужто вы откажете себе в таком удовольствии?

— Не откажу, — не очень–то весело согласился мудрый Куцик.

— Так я выхожу на Герцензона? — смело встряла Софья Перовская.

— Всенепременно, — ответствовал Лёвка.

Профессор Ребров поднялся первым. Что ж, совещание закончено. Оно длилось ровно шестьдесят три зайца.

Быть богатым — хорошо. Быть очень богатым — очень хорошо. Быть очень богатым и знаменитым — тяжкое бремя… Примерно так, только гораздо более лениво рассуждал Станислав Евгеньевич Котов, губернатор Икотки, проснувшись один на широкой кровати в своей московской квартире.

Проснулся–то он один, но в квартире — и это Стас знал наверняка — кроме него находилось огромное количество людей. Всё больше бездельников. И это тоже было обязательным приложением, типа нагрузки, к богатству и знаменитости.

В комнате охраны постоянно находилось по четыре здоровенных лба, которых Стас называл без разбора Вовами. Накачанные Вовы послушно откликались. Ещё бы не откликнуться — за такую–то зарплату! И за что платить–то, а? За круглосуточный просмотр дурацких ток–шоу с подставными героями? Надо быть Вовой, чтобы ту пургу, которую в телевизоре выдают за реальные истории, принимать всерьёз.

Прислуги по хозяйству тоже развелось многовато. И всё оттого, что вдобавок ко статусу Стас вынужден был обзавестись и женой. Потому как без жены и статус мог не вытанцеваться.

— Холостяк в тридцать три года — это слишком подозрительно для электората. Люди могут решить, и будьте уверены, что им помогут так решить ваши оппоненты, что вы либо голубой, либо импотент. А для политика это не есть хорошо, — так, несколько витиевато, объяснил Котову за год до икотских выборов нанятый московский политтехнолог.

Прослыть импотентом, пусть даже и среди икотов, Котов не желал, и решился на женитьбу. Это было непростое решение. И потому, что Стас привык к вольнице, и потому, что достойной кандидатуры в жёны на примете не было. Тогда, теперь уже больше года назад, Стас сделал в сто семьдесят восьмой раз предложение Нюше, и она в сто семьдесят восьмой раз ему отказала. И Стас оказался на распутье.

У него было два варианта.

Первый — жениться нас женщине–девушке своего круга, породниться с солидным денежным мешком. Но это означало полую и безоговорочную потерю свободы. Никаких «левых ходок» такая жена терпеть не стала бы. А Стасу совсем не улыбалось лишиться миленьких невинных шалостей.

Второй вариант был из сказки про Золушку. В ненаписанном, но предполагаемом финале сказки обнаруживалась послушная, во всём от мужа зависимая жена, выпрашивающая у мужа каждый миллион на булавки…

Стас выбрал вариант номер два.

С Наташей он познакомился в самолёте, когда возвращался из Мюнхена в Москву. Стюардесса на международных линиях — в самой её профессии был определённый шик. Что–то из подростковых мечтаний, наложенное на кадры из старого фильма «Ещё раз про любовь» про погибшую стюардессу, похожую на Мерелин Монро.

Наташа выйти замуж за Котова согласилась сразу, ещё во время того исторического перелёта. Правда, как выяснилось позже, сначала приняла предложение за неуклюжую шутку богатенького подвыпившего пассажира. Затянувшаяся шутка завершилась скоропалительным браком.

Сразу после свадьбы Котов запретил жене работать. Та в отместку быстренько забеременела. Ответным ходом Котова стало перемещение в отдельную спальню. Наташа заявила, что их будущий сын станет не просто лётчиком, но лётчиком–космонавтом… Кстати, на Икотке Наташа так ни разу и не побывала.

…Завтрак был накрыт на двоих, но жена, похоже, ещё не проснулась. Вот и славненько, — подумал Стас. — Посмотрю утренние новости без сторонних комментариев.

Он уже допивал вторую чашку кофе, когда на пороге столовой появилась заспанная Наташа. Её живот был похож на волейбольный шар, спрятанный под широкий розовый пеньюар. Несмотря на беременность, она была почти такой же хорошенькой, как тогда, в самолёте.

— Доброе утро, как спала? — спросил Стас, закуривая сигарету.

Наташа поморщилась:

— Мы всю ночь ворочались, практически не спали, — объявила она, присаживаясь к столу.

Стаса жутко раздражало, что Наташа с самого начала беременности стала говорить о себе во множественном числе, что означало «я и живот». Но все его ироничные высказывания по этому поводу «они» пропускали мимо ушей. Словно забыли, что «их» из Золушек в дом взяли.

— Ты мог бы не курить? — Наташа демонстративно помахала рукой, разгоняя дым, — Нам это не нравится.

Блин! Да что же это такое? Хозяин он в своём доме или приживалка? Стас затушил сигарету и резко поднялся:

— Я — в кабинете. Приятного аппетита.

— Спасибо, — пробормотала Наташа и, не уделяя более внимания мужу–кормильцу, нежно обратилась к собственному животу. — Смотри–ка, йогурт с черносливом! Ведь мы это любим? Любим!

В кабинете Стас первым делом закурил, а потом уже включил компьютер. Войдя в интернет, Котов, как и обычно, набрал в окошке поиска собственную фамилию. Он внимательно отслеживал, чтобы информация о Станиславе Евгеньевиче Котове исправно обновлялась. Так, три новых ссылки. Маловато будет! Надо Полубояринову сделать втык. Повторял же тысячу раз: минимум пять новых ссылок каждый день. Пусть даже одна новость, но поданная под разными соусами!

Однако недовольство Полубояриновым моментально прошло, когда Стас влез в почтовый ящик. Молоток, Полубояринов! Вот ведь выверты фортуны: из Москвы вёрстка второго и материалы третьего «Фейса» сначала шли на Икотку, чтобы затем вернуться обратно в Москву…

— Ты не хочешь с нами прогуляться? — заглянула Наташа со своим животом.

— Я занят! — злобно рявкнул Котов. Он только что увидел, чему посвящён третий номер «Фейса». И это был удар ниже пояса…

Сначала Гоша согласился на участие в пилотном эфире «Вспышки» на НРТ. Но когда узнал, что вроде бы и Герцензон не отказал в своём виртуальном присутствии, заартачился:

— Да не могу я эту рожу видеть! Не могу!

— Ты только прикинь, как мы его уроем! — орал в трубку Лёвка.

— Побольше пинайте его по поводу швейцарских счетов, — посоветовал Гоша, — для него эта тема сейчас самая приятная! Но уж извольте без меня!

— Ладно, не напрягайся, — как–то подозрительно быстро успокоился Лёвка. — Но ты хоть посмотри программу, не поленись. Софья Перовская, надеюсь, будет в ударе. Мы для неё придумали образ умного и якобы простодушного ангелочка. А этот ангелочек очень даже неплохо научился кусаться!

— А кто такая Софья Перовская?

— Ясно. Телевизор давно не смотришь. Темнота ты, хоть и в олигархи выбился. Она ж у нас самая заметная звезда на энэртэшном небосклоне. Заодно и красавица. Хочешь, посмотри на нашем сайте. Там немало её фоток. Но это так, между прочим, — нарочито небрежно бросил Лёвка.

— Ладно, уговорил. Посмотрю на твою звезду. Пока, доктор.

Гоша отключился от Лёвки ровно в тот момент, когда секретарша по громкой связи доложила о прибытии начальника службы безопасности Соловьёва.

— Присаживайтесь, Олег Юрьевич, — кивнул Гоша вошедшему. — Что нового?

Пока Соловьёв доставал из своей классической кожаной папки с логотипом «Севернефти» бумаги, Гоша вышел на сайт НРТ и набрал в местном поисковике «Софья Перовская».

Экран мигнул и выдал на гора смеющееся личико огненно–рыжей девушки с широко распахнутыми зелёными глазами. Эту девушку хотелось угостить молочным коктейлем и за этим коктейлем раскрыть все тайны успешного бизнеса.

— По моим сведениям в налоговой намечен ряд проверок в нефтяной отрасли. В плане у них и УНК, и «Магойл», и мы. Но прежде всего они займутся УКОСом, — сообщил Соловьёв тоном Джеймса Бонда, которого вызвал на ковёр всемогущий шеф британской разведки «М».

— Пусть проверяют. У нас всё в порядке. Разве что мелочи какие… — Гоша, впрочем, задумался. — Но вообще, я на днях встречаюсь в Белом доме с Демьяновым, так что провентилирую этот вопрос. Что там с Украиной?

Речь шла о серьёзных хищениях, выявленных службой безопасности на Харьковском НПЗ, принадлежащем «Севернефти».

— Мы решили разобраться собственными силами. Похоже, это всё же не происки на уровне украинского Минтопэнерго, а самодеятельность наших коллег по бизнесу. Я думаю, что стоит послать нашу собственную комиссию и разобраться на месте. В связи с тем, что у нас намечается большой контракт на уровне тамошнего Совмина, я бы предложил не поднимать большого шума. В Верховной Раде у нас и так достаточно противников, так что лучше не подливать масло в огонь…

— Согласен, — кивнул Гоша. — Лев Викторович больше не возмущается? Нашли ему наконец охранников, которые бы устроили его телевизионное величество?

Соловьёв улыбнулся:

— Надеюсь, у него больше нет повода для возмущений. Мы подключили к нему специфических сотрудников. Женского пола. И, кажется, с нашими дамами он нашёл общий язык…

— Симпатичные хоть девушки–то?

— Смотря на чей вкус, — пожал плечами Соловьёв. — Есть и просто красавицы. Только когда знаешь, что эта милая девушка может одним движением свернуть тебе шею, ежели что не так, то… Сами понимаете… Но, во всяком случае, Лев Викторович мне больше не названивает. Кажется, такой вариант охраны его, наконец, устроил… И вот ещё что… — Соловьёв как–то замялся, что было для него вовсе не характерно.

— Я слушаю вас, Олег Юрьевич.

— Взгляните, — Соловьёв протянул Георгию Валентиновичу листок с распечаткой. — Это схемы отмывания средств из транша МВФ. Которые применял Герцензон.

Гоша проглядел листок и бросил его стол:

— Но это же просто классическая схема. Прямо из учебника. Без реальных фирм и номеров счетов это ничего не стоит… Хотя… Да нет, для прокуратуры этого будет маловато. А для швейцарцев и вовсе пустой звук.

— В том–то и дело. На меня вышли и передали пока лишь эту схему. И вот эти материалы, — Соловьёв протянул ещё один листок. — Здесь все реквизиты и прочие данные по двум фирмам, участвовавшим в цепочке. «ЭйБиСи–трейдинг» и «Риола–траст». Мы проверили информацию. Она абсолютно точна…

— Значит? — Георгий Валентинович свёл брови к переносице.

— Источник готов передать нам все материалы. Но…

— Сколько хочет этот «источник» за информацию? — поторопил Соловьёва Гоша.

— Пять миллионов.

Гоша сцепил пальцы и посмотрел в окно.

— Если остальная информация столь же подробна и точна, то мы заплатим. Источник–то надёжный? — он вновь перевёл взгляд на Соловьёва.

— Проверяем. Но это точно не подстава. Просто кто–то решил заработать. И этот «кто–то», видимо, очень близко стоял к Герцензону, — кивнул Соловьёв. — Возможно, это человек из его бывшей команды.

— Тогда — действуйте. Все полученные материалы мне сразу на стол. Утечку организуем через…

— Извините, Георгий Валентинович, — перебил его Соловьёв. — На сей раз я предлагаю это сделать не через СМИ, а непосредственно через Генпрокуратуру. А они всё передадут по своим каналам швейцарцам. Так будет оперативнее. Я организую им передачу материалов.

— Согласен.

Едва за Соловьёвым закрылась дверь, Гоша набрал Лёвкин номер:

— Слушай, Лёвушка, я согласен на твою «Вспышку»!

— Всё–таки решил встретиться с сеньором Герцензоном лицом к лицу? — в голосе Лёвки звучали прямо–таки восторженные нотки.

— Да шёл бы он в задницу, — охладил его пыл Гоша. — Просто хочу познакомиться с твоей Софьей Перовской. Непосредственно на месте.

Икотка

Весь день Василий Полубояринов не отходил от прямого телефона, по которому мог звонить только губернатор. Он ждал звонка с той самой минуты, как только отправил Котову материалы третьего выпуска журнала «Фейс».

Едва получив тексты по электронной почте от своего друга Белых, Василий сразу понял, что Станислав Евгеньевич сделает охотничью стойку. Ведь весь третий «Фейс» отводился теме московского строительства, скандалам со строительными подрядами и, на закуску, планам реконструкции столицы. Готовились статьи о сносе гостиниц «Интурист» и «Москва», а также о грандиозном проекте создания нового гостинично–торгового комплекса на месте гостиницы «Россия».

Это пахло очень большими неприятностями. Ведь строительный подряд на «золотом» месте, где пока ещё стояла «Россия», надеялся получить не кто иной, как губернатор Икотки. Но об этом в статье уже говорилось как о решенном факте! И это была утечка информации, которая могла очень дорого Котову обойтись. Потому что речь шла в первую очередь о колоссальных взятках, выплаченных им высокопоставленным московским чиновникам. Причём имена назывались самые конкретные.

Большие московские парни, конечно, отмажутся. А вот Станиславу Евгеньевичу не видать больше серьёзных подрядов как своих ушей. Его быстренько отлучат от «кормушки». Этак образцово–показательно. Да и вообще, волна пойти может, что совсем не на пользу и икотскому бизнесу.

Хотя Котов на Икотке так и не прижился по–настоящему, Полубояринов голову бы на отсечение дал, что в знаменитый список «Фейса» Станислав Евгеньевич угодил исключительно благодаря этому благословенному краю. По прикидкам Василия, Котов к концу своего губернаторского срока намеревался, как минимум, ещё удвоить своё состояние. Так что слишком уж многое было поставлено на карту.

Самое плохое в этой истории было то, что материал о гостиницах и строительных подрядах писал лично Питер Жемчужников. А Питер славился своей неподкупностью, въедливостью и хрен знает откуда бравшейся информированностью.

Уже в областной администрации закончился рабочий день, но Полубояринов решил ждать хоть целую ночь. Ради любимого начальника он и не на такие подвиги был готов. К тому же початая бутылка «Смирновской», греющаяся в сейфе, обещала скрасить ожидание.

Лишь на несколько минут отлучился Василий от заветного телефона. По очень, очень важному и, главное, неотложному делу… И — на тебе! — по закону подлости Станислав Евгеньевич начал звонить именно в этот момент!

Прямо от двери Василий одним прыжком оказался у телефона, вот так, мимоходом установив новый рекорд Икотки по прыжкам в длину для закрытых помещений.

— Полубояринов слушает, — задыхаясь, доложил он трубке, раскалившейся, казалось до предела.

— Ты где шляешься? — вместо приветствия вежливо поинтересовался губернатор.

— Э–э–э, — промямлил Василий, уходя от прямого ответа. — Вы получили «Фейс», Станислав Евгеньевич?

— Потому и звоню, — мрачно ответил Котов. — Значит так, Василий. Статья о «России» не должна выйти! Понятно?

— А как?.. — заикнулся Полубояринов, тоскливо оглядываясь на сейф.

— Как угодно, — отрезал Котов. — Но этот фонтан необходимо заткнуть. Можешь располагать любыми средствами. Понятно? — повторил губернатор.

Василий не успел ответить — в трубке злобно запищали короткие гудки.

— Без комментариев, — сообщил Василий сам себе, прямо в сейфе наливая водку в гранёный стакан.

— Нет, Иван, я не смогу приехать в ближайшее время, у меня завтра первые пробы, — терпеливо, как ребёнку, объясняла Ляля мужу уже в который раз.

…Ольга Гагарина никогда в жизни не была влюблена. Хотя была замужем уже второй раз. Первый раз она выскочила за однокурсника Глеба Роговского, когда была ещё на втором курсе Щукинского.

Светловолосый, «золотой мальчик» Глеб Роговской был самым красивым и, пожалуй, самым талантливым актёром на их курсе. Только поэтому Ляля — именно так называли её и дома, и в школе — решила приобрести Глеба в собственность. Это было сомнительное приобретение. Даже влюбившись в неё по уши, Глеб интересовался только собственной персоной. Актёр — что уж тут поделать! Это ведь не профессия, а судьба. Зато кратким замужеством она доказала не только сокурсникам, но и самой себе, что для неё не существует невыполнимых задач.

На последнем курсе они с Глебом мирно развелись, оставшись добрыми друзьями. Сразу по окончании института Глеба пригласили сниматься в сериал про милицию, и он стал самым известным «ментом» России. Сериал затянулся на несколько лет, съёмки отнимали у «золотого мальчика» столько времени, что ни на что другое у него просто не оставалось сил. Да его уже и не приглашали ни на какие роли — слишком примелькалась его светлая грива на милицейской благородной стезе.

Лёля тысячу раз перекрестилась, что успела вовремя разойтись с Роговским. Не то быть и ей вечной милиционершей, которой светит в лучшем случае повышение по службе в убойном отделе…

Если для «женитьбы» на Глебе Ляля прикладывала хоть минимальные, но усилия, то брак с миллионером Герцензоном был совсем из другой оперы. Под названием «Легче уступить, чем объяснить, почему тебе этого не хочется». Иван «запал» на неё на киношном мероприятии в Сочи. Тогда на торжественное закрытие Сочинского фестиваля Ляля явилась в облике женщины–вамп. Чем, очевидно и поразила чёрствое сердце Герцензона, успевшего к тому времени разойтись не то с третьей, не то с четвёртой женой.

После настойчивых полугодовых ухаживаний она согласилась выйти за него, устав от бесконечных корзин с белыми лилиями. От удушливого запаха лилий у неё началась аллергия, а ненавязчивая слежка влюблённого и его качков–секьюрити грозила манией преследования.

В общем–то, Герцензон ей нравился: спортивный, подтянутый, уверенный в себе. Да и обаяние больших, очень больших денег действовало. Хотя Ляля была умеренно равнодушна к деньгам. Наверное потому, что родители, уже более десяти лет жившие в Америке, всегда зарабатывали достаточно много. И единственной дочери ни в чём не отказывали.

Гораздо больше, чем деньги, Лялю волновала её профессия. Здесь она хотела достичь всего. Именно — всего. Не для того, конечно, чтобы узнавали на улицах. И не для того, чтобы восхищались её красотой и молодостью. Нет, она готова была играть даже роли безобразных старух. Потому что она была Актриса. И за хорошую роль готова была пожертвовать многим. Именно этого Герцензон никак не мог понять, и всё пытался запереть её в одном из своих особняков. Для личного и безраздельного пользования.

Ляля прекрасно была осведомлена, что у Ивана сейчас не самый лучший период жизни. Похоже, его бизнесу в России пришёл конец. Но даже этот факт не мог заставить её бросить театр и мчаться к мужу в Испанию. К тому же на НРТ предложили очень интересную роль в сериале «Три птички»… От сценария Ляля пришла в полный восторг. Что ж, придётся Ивану подождать.

Завтра должно было состояться непосредственное знакомство с хозяином канала. Ляля подошла к вопросу серьёзно. Она уже несколько раз инкогнито, загримировавшись под немолодую даму, якобы приглашённую в качестве зрителя на ток–шоу, побывала на НРТ. Сумела заглянуть и в некоторые кабинеты. В одном из длинных коридоров, наконец, чуть ни нос к носу столкнулась и с самим хозяином, окружённым почтительной свитой.

Хозяин канала, Кобрин, ей неожиданно понравился. Даже очень. В нём было то, чего так не хватало Ивану. Энергия из Кобрина била прямо–таки ключом. И это была хорошая, какая–то весёлая энергия.

Через знакомых Ляля раздобыла и фотографии бывшей жены Кобрина. Деловитая блондинка с несколько тяжеловатой челюстью. Этот тип бизнес–вуменши Ляля, конечно, могла сымитировать. Но она решила действовать на контрасте. Утончённость, аристократизм, ранимость — эти качества наверняка смогут укротить энергию господина Кобрина…

— Хорошо Иван, если пробы будут неудачные, вылетаю в тот же день… Нет, самолёт высылать не надо, сама доберусь… Я ещё не разучилась летать в обычном бизнес–классе. Целую, — Ляля чмокнула трубку и отключила телефон. Пошли на фиг все–все–все.

Ей ещё предстояло выбрать платье для завтрашнего просмотра. Или лучше надеть джинсы со скромным белым свитерком, который так выгодно оттеняет золотистый зимний загар и подчёркивает высокую грудь?

Домой Жемчужников вернулся уже заполночь. «Маленький фуршетик» по обыкновению обернулся грандиозным банкетом с многократной переменой блюд. Но приглашающая сторона, шоколадная фирма «Алёнка» была рекламодателем «Фейса», потому пришлось выдержать испытание до конца. Питер сложил пакеты с дарами «Алёнки» на стол в гостиной и включил автоответчик телефона.

Сообщений было несколько.

Сестра из Америки, у них все ОК, перезвонит завтра.

Директор «Алёнки» напоминал о фуршете — похоже, эта информация слегка протухла.

Так… Просят снять материал об усыновлении детей за границу — с чего вообще этот милый женский голосок решил, что «Фейс» собирается заниматься этой темой. С какого перепугу — как говорит в таких случаях его русский сотрудник Белых. Хотя, в принципе, это идея…

Убедительно просят проверить факты по приватизации завода резиновых изделий номер два в Одинцово. Голос бархатный, интеллигентный. Либо маньяк, либо бывший хозяин завода.

А вот этот сиплый голос его сегодня уже порядком извёл ещё по мобильному. Откуда эти русские всё узнают? Сиплый просил, точнее, требовал снять материал по сносу гостиницы «Россия». Лучший, между прочим, материал третьего выпуска. Конечно, сейчас Жемчужников всё бросит и помчится менять практически свёрстанный номер! И Питер уже в шестой раз ответил сиплому «нет». Правда, это последнее «нет», в отличие от предыдущих пяти, услышал только автоответчик.

Сколько таких угроз и просьб ему приходилось выслушивать каждый день? Не счесть! Письменно и устно, и по телефону, и по факсу, и по э-мэйлу. Обычно всё шло по стандартной схеме: сначала предлагали деньги, а потом начинали пугать и материться. Странные эти русские… Питер никак не мог понять логики своих соотечественников. Они бы ещё подмётные письма писали, в самом деле!

Чтобы высококвалифицированный журналист двадцать первого века добровольно отказался от «убойного», как здесь говорят, материала? Да никогда в жизни!

Глава шестая. Есть контакт!

13 марта 2003 года

Уже с утра по всем информационным каналам передавали материалы о «наезде» налоговиков на нефтяную компанию УКОС. В стеклянной высотке УКОСа возле Белорусского вокзала происходила выемка документов. Похоже, по уже отработанному сценарию.

Глава совета директоров Алексей Ходырев УКОСа срочно прибыл в Москву из Баку, где вёл переговоры о прокладке нового трубопровода. И, похоже, зря это сделал. Его прямо от самолёта вызвали в Генпрокуратуру, где с него была взята подписка о невыезде.

У Гоши на одиннадцать тридцать была назначена встреча с вице–премьером Демьяновым. По пути в Белый дом Гоша позвонил Ходыреву, но все известные ему телефоны Ходырева или были заблокированы или попросту не отвечали. В офисе компании сообщали только то, что Ходырева пока нет на рабочем месте.

Встречая Гошу в кабинете, Демьянов вышел из за стола и долго жал Гошину руку, приговаривая:

— Об УКОСе потом, потом. Сначала — о более важных делах.

Хотя Гоша в данный момент ситуацию с УКОСом и считал едва ли не самой важной темой, ему пришлось уступить вице–премьеру. Тем более, что это касалось его непосредственных интересов. Точнее, интересов «Севернефти».

Передав вице–премьеру документы, Гоша вкратце рассказал о развитии Немало — Корякской ситуации. И о планах на ближайшее будущее.

Уже весной должна была начаться разработка двух новых месторождений — «Медвежьего» и «Южного». Так что всё шло в полном соответствии с подписанным в прошлом году с правительством соглашением. Даже с некоторым опережением. Гоша планировал, что налоговые поступления в казну к концу года увеличатся минимум на сорок процентов.

— И я считаю, — уверенно вёл свою линию Гошу, — что правительство могло бы пойти на некоторое перераспределение налогов в пользу Белоярского края. Это позволит быстрее и чётче соединить усилия «Севернефти» и местной власти.

— Я уже имел на эту тему разговор с губернатором Петуховым, — кивнул Демьянов. — Готовьте документы, Георгий Валентинович. Я думаю, правительство поддержит.

— Всё готово, — Гоша протянул Демьянову проект. — Если будем работать по плану, то уже через год Белоярский край получит два новых аэропорта и полторы тысячи километров железнодорожных путей. В проект готовы инвестировать серьёзные средства наши китайские коллеги. Соответствующие договорённости с нашим МПС тоже есть. Объёмы перевозок по Транссибу в ближайшие четыре года можно будет увеличить практически втрое.

— Вот это — хорошо, — Демьянов. отложил в сторону Гошины бумаги. — Надо, надо развивать экономические отношения с Китаем, который является в этом регионе нашим приоритетным стратегическим партнёром. Эту тему мы обсуждали и на недавней встрече… — вице сделал многозначительную паузу, — встрече с Президентом. Его визит в КНР намечен на лето. Я думаю, вас мы тоже включим в правительственную делегацию. Обсудим вопросы взаимного сотрудничества прямо на месте. Китай очень нуждается в нашей нефти. В настоящий момент поставки осуществляются, как вы знаете, прежде всего УКОСом. Но, я думаю, — Демьянов беззвучно побарабанил пальцами по столу, — вам тоже придётся подключиться к этому процессу в более солидных объёмах…

— А что, всё так серьёзно? — напрямую поинтересовался Гоша.

Демьянов сделал паузу, вздохнул негромко и, наконец, кивнул:

— Думаю, что да. УКОСу пока предъявлены претензии по налогам за двухтысячный год. Порядка восьмидесяти миллиардов рублей. А я не думаю, что по итогам две тысячи первого сумма недоимок окажется меньше. И так далее, сами понимаете…

Гоша понимал, естественно. Наехали по полной и эту киску выжмут до капли…

— Так что УКОС, возможно, ждут не лучшие времена, — Демьянов по–верблюжьи пожевал губами, словно извиняясь за то, что крылось за столь дипломатическим выражением «не лучшие времена». — Да и вот ещё что. Это я пока сообщаю вам исключительно конфиденциально. Наша Генпрокуратура, наконец, получила документальное подтверждение того, каким именно образом ваш коллега Герцензон… скажем так, нецелевым образом использовал траншы Международного валютного фонда. Эти документы, как мне доложили, окажутся для швейцарских властей достаточным основанием для блокирования счетов СНК, личных счетов топ–менеджеров и самого господина Герцензона. А потом начнём процесс возвращения похищенных средств в Россию. Ну, согласитесь, Георгий Валентинович, нельзя же воровать с такой наглостью! — физиономия Демьянова прямо–таки светилась от благородного негодования.

— Не буду с вами спорить, — согласился Гоша. Однако он не собирался рассказывать вице–премьеру Правительства России, что материалы, якобы добытые нашей доблестной прокуратурой, стоили лично ему пять миллионов долларов. Да и беспокоило его сейчас совсем другое, на что он и постарался переключить внимание Демьянова, дабы тема совсем уж не ушла в песок: — Хотя и есть у меня некоторые опасения…

— Да? И какие именно? — Демьянов заметно помрачнел, словно очень обеспокоился Гошинами проблемами.

— Одно дело — Герцензон, совсем другое — Ходырев. Все мы не без греха, — усмехнулся Гоша, — однако, как мне представляется, УКОС очень неплохо поработал и на благо России. Да и у нас с ними есть совместные планы по Сахалинскому шельфу. Зачем душить курицу, которая несёт золотые яйца?… Если, конечно, речь просто не идёт об очередном переделе собственности, — этих последних слов Гоше, похоже, не стоило говорить.

Демьянов напрягся и принялся вертеть в пальцах синюю ручку, то снимая, то вновь надевая на неё колпачок. На ручке была выгравирована серебром краткая дарственная надпись. Гоша только никак не мог рассмотреть имени дарителя, что его немного раздражало.

— Хотите, Георгий Валентинович, добрый совет? — спросил Демьянов и снял колпачок.

Гоша одновременно как бы и кивнул, и пожал плечами.

— Не лезьте в политику, — вице вновь надел колпачок. — Сегодня это — главное условие успешного бизнеса. Господин Ходырев заигрался в политические игры. Ну, нельзя же финансировать сразу все оппозиционные партии! От коммунистов до самых правых! Он что, не понимает, чем это пахнет? — по выражению лица Демьянова можно было понять, что пахнет всё это ох как нехорошо. Синяя ручка как бы случайно выскользнула из рук премьера и аккуратно легла на покрытый зелёным сукном стол. Гоша смог, наконец, разглядеть подпись. Как он и предполагал, Демьянов подвергал пытке колпачком дар Президента…

Уже прощаясь, Гоша всё–таки не удержался и, глядя в глаза Демьянову, спросил напрямую:

— Так кто же следующий, Михаил Михайлович?

Демьянов, всей своей значительно фигурой повернувшись к Гоше, всё же отвёл взгляд в сторону, словно сам застеснялся того, что сейчас скажет:

— Надеюсь, это будете не вы…

Нур встречал Мадину у «Вышки». Так студенты называли Высшую школу экономики на Мясницкой. В «Вышке» Мадина Латыпова числилась аспиранткой и появлялась там примерно раз в неделю, всё остальное время посвящая диссертации. Название у диссертации на взгляд Нура было слишком крутым для такой симпатичной девушки — «Имитационное моделирование экономических процессов». Правда, у него хватило такта сразу не сообщать об этом Мадине.

После совместного перелёта Уфа — Москва в белоснежном салоне Нурова самолёта они подружились. И теперь, когда Нур бывал в Москве, он старался встречаться с Мадиной как можно чаще. И, надо сказать, в последние недели всё больше и больше дел оказывалось у него в столице. Похоже, имитационное моделирование увлекло Нурмухамета Сафина всерьёз и надолго.

Мадина опаздывала уже на контрольные пятнадцать минут. Нур вышел из «хаммера» и достал мобильный. Но позвонить не успел. Две ладони, пахнущие свежескошенным сеном, закрыли его глаза.

— Билл Клинтон? — предположил Нур.

«Клинтон» тихо затрясся, но ладоней не отнял.

— Неужели… Бен Ладен? — пафосным шёпотом воскликнул Нур и накрыл душистые ладошки своими руками. Тоже, между прочим, не солярой пахнущие, а «Хьюго Боссом» с нефтяной отдушкой.

«Бен Ладен» на провокацию не поддался.

— Тогда — аспирантка Латыпова! — торжественно провозгласил Нур и, повернувшись, дотронулся губами до щеки Мадины. Щека была похожа на яблоко из новогоднего подарка — гладкое и прохладное.

— Голодная аспирантка Латыпова, — поправила Мадина.

— Тогда — прошу! — Нур распахнул перед голодной аспиранткой дверцу «хаммера». — Японская кухня сойдёт?

— Ещё как сойдёт, — согласилась Мадина. — Только я кроме суши ни в чём не разбираюсь.

В ресторане «Шогун» в «Балчуг — Кемпински» Нур чувствовал себя японским просветителем.

— Дорада с водорослями комбо, маяши маринованные, кани–харцумаки ассорти, — не глядя в меню, небрежно говорил он официанту. Трудно было поверить, что весь вчерашний перелёт из Нефтесеверска в Москву Нур учил мудрёные наименования из заказанного по интернету меню японского ресторана.

— И что–нибудь попить, — попросила Мадина, теребя нитку серого жемчуга. Эта нитка была на ней всегда, какой бы она не являлась на свидание.

Интересно, а спит она тоже в этих бусах? — подумал Нур и чуть не покраснел.

— И что–нибудь попить, ну, сами понимаете, — тоном знатока подтвердил он официанту. Если честно, то названия напитков он в самолёте выучить не успел — заснул.

— «Сантори Хибики»? «Озеки»? «Нама Чазоушу»? — спросил официант.

— Последнее, — отмахнулся Нур, делая вид, что страшно занят.

…Кажется, еда была очень себе ничего — правда, Нур ел, не замечая вкуса. Он лихорадочно прокручивал в уме варианты того разговора, который должен был состояться сегодня. Тихо играла, позванивая бубенчиками и посвистывая птичками, восточная музыка, неслышно двигались официанты. Мадина деликатно восхищалась каждым новым блюдом. Правда, ела немного.

— Хочу всего попробовать, — объяснила она, отодвигая чуть тронутое блюдо с улитками. Она была такая хорошенькая на фоне пейзажа с Фудзиямой, что Нур забыл о стратегии:

— А я хочу сделать тебе предложение, — серьёзно сказал он и уставился на блестящих от масла улиток.

— От которого я не смогу отказаться? — смеясь, процитировала Мадина крылатую фразу из «Крёстного отца».

Но Нуру было не до шуток:

— Отказаться, наверное, можешь, но я надеюсь, что не откажешь. Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, — он мужественно оторвал глаза от улиток и посмотрел на Мадину.

— Я согласна, — улыбнулась Мадина. И в её светло–карих глазах отразился Нур, так и не выучивший простого названия саке «Нама Чозоушу».

Неужели всё так просто? — подумал он и поцеловал тонкую руку Мадины, вдыхая запах сена, улиток и саке с непроизносимым названием. Пора было заказывать шампанское.

— Будьте добры, — обернулся Нур к официанту, — бутылку «Cristal». — Французское название Нур произнёс с хорошим французским прононсом. Всё–таки это был любимый Лёвкин напиток и его название Лёвка произносил столь часто, что и попугай обучился бы правильному произношению.

— Мы не держим, — склонился официант, и тут же поспешил добавить: — Но я могу через «Балчуг» заказать. У нас ведь японская кухня и гости редко выбирают такое шампанское.

— Хорошо, давайте из «Балчуга», — не стал спорить Нур.

Мадина, краем уха прислушиваясь к этому диалогу, всё же не могла оценить подлинной красоты жеста своего жениха: бутылка «Cristal», по крайней мере в Куршевеле, стоила не меньше двадцати пяти тысяч долларов. Впрочем, при Нуровых доходах, о настоящих размерах которых Мадина имела самое смутное представление, ему это было всё равно, что слону дробинка.

Икотка

Собственные усилия Василия Полубояринова по окучиванию Жемчужникова успехом не увенчались. Он только осип от бесконечных разговоров, стараясь говорить как можно более мужественно, басом. Жемчужников баса не боялся и ни на какие переговоры не шёл. И от встречи наотрез отказался. Так что смысла самому Полубояринову лететь в Москву не было. Губернатор продолжать обсуждение темы «Фэйса» вообще отказался наотрез. Надо было выкручиваться самому.

Он позвонил начальнику Икотского ФСБ Лапину:

— Степан Львович, надо срочно встретиться. Есть разговор. Только… — Василий чуть замялся, — в таком месте, где нас уж точно никто не услышит…

— Ну, тогда лучше в тундре, — в трубке раздался хриплый смешок. — В моей машине…

— Нет уж, лучше в моей, — предложил Полубояринов. — Я сейчас за вами заеду.

Полковник Лапин в своё время был сослан на Икотку из самой Москвы за какие–то таинственные служебные провинности. Оказался, видать, в ненужном месте в неподходящее время. Однако определённые связи у Лапина, естественно, остались. Да и Станиславу Евгеньевичу он был порядком обязан. Котов, не желая наживать внутренних врагов и заодно прекрасно понимая, что специфические услуги Лапина могут рано или поздно понадобиться, закрывал глаза на «золотые» дела ловкого эфэсбэшника. Ведь именно Лапин контролировал практически всю золотодобычу на Икотке. А долг, он, как издревле повелось, платежом красен.

Василий сам был за рулём. Подхватив на крыльце ФСБ Лапина, он выехал на шоссе, ведущее на восток. Лишь отъехав километров пять от Ондыря, в чистом поле Василий притормозил.

— Это материалы из третьего номера журнала «Фейс», — передал он папку с бумагами Лапину. — Один из них не в лучшем свете показывает нашего шефа.

Лапин зашуршал бумагами. Василий ждал. Лапин славился умением почти мгновенно проглатывать практически любые объёмы информации. Статьи и газеты он не читал, а лишь просматривал. И при этом тут же мог прокомментировать со знанием дела любой печатный материал. О его способности за вечер одолеть толстенную книгу и вовсе ходили на Икотке легенды.

— Ясно, — лаконично подвёл итог Лапин, возвращая Полубояринову папку с бумагами. — И какая поставлена перед нами задача?

— Воспрепятствовать выходу материала про «Россию» любыми средствами. Денег Жемчужников не берёт, хотя шеф был готов на любые затраты. На угрозы американец вроде как не очень реагирует, судя по сведениям из моих источников да и… из личного опыта исходя, — махнул рукой Василий.

— Ясно, — повторил Лапин и почесал плохо выбритую щёку. Похоже, Василий вырвал Лапина из объятий Морфея. — Значит, Василь Василич, говорите — любыми средствами?

— Именно так он и выразился, — подтвердил Полубояринов.

— Ну, в общем, не велика фигура этот ваш Жемчужников. И не таких обламывали, — Лапин достал пачку лёгкого «Кэмела» и закурил. Полубояринов от предложенной сигареты отказался. Он предпочитал исключительно свой «Ротманс–интернешнл» в плоских синих пачках. Его доставляли для вице–губернатора целыми коробками с Большой земли.

— Это будет стоить, — Лапин затянулся и выпустил дым на лобовое стекло урчавшего мотором джипа, — сто пятьдесят тысяч. Деньги завтра же должны быть в Москве. Наличными, естественно…

— Без проблем, — откликнулся Полубояринов. — Организую…

— Ну, тогда разворачивайтесь, Василь Василич, — Лапин загасил в пепельнице сигарету и достал из внутреннего кармана тулупа плоскую фляжку. — За это можно и выпить. За удачу и, так сказать, процветание. И вечерней лошадью — в Москву. Пока погода лётная.

— Но только никакого разговора между нами не было, — бросив быстрый взгляд на Лапина, проговорил Василий.

— Само собой, — с готовностью подтвердил Лапин, делая хороший глоток из фляжки.

Майями

К полудню Зера уже успела искупаться в бассейне, а Нюша — написать полторы страницы. Русифицированная пьеса по «Парфюмеру» получалась неожиданно смешной. Почему–то изысканные, ароматные убийства, столь вкусно выписанные Зюскиндом, при переносе места действия в Россию–матушку становились потешными, бутафорскими.

Они с Зерой уже третий месяц жили здесь, на берегу океана в новом доме, специально для них купленном Гошей. Зимовали в комфортных условиях. А Нюша заодно и делала работу, до которой в Москве ну никак не доходили руки. Здесь же работалось легко, только вот результат получался какой–то… Легкомысленный, что ли?

Нюша потянулась к пульту и включила телевизор. По НТР передавали рекламу — причём рекламировали предстоящие премьеры своего же канала. Это означало, что передача, где будут показывать Гошку, вот–вот начнётся.

Зера с темнокожей молоденькой няней Джессикой появились вовремя — на экране одна за другой из искры разгорались буквы: В–С–П-Ы–Ш–К-А.

— Нюша, Нюша! — стуча деревянными подошвами сабо, Зера бросилась к Нюше. — Я нурять научилась!

— Что ты говоришь!? — восхитилась Нюша, прижимая к себе девочку.

— Только вынуривать пока не получается, — пожаловалась Зера, оглядываясь на Джессику.

— Она делает успехи, — по–английски подтвердила Джессика.

— Ну всё, зайка, давай папу смотреть, — Нюша налила в высокий стакан с Микки Маусом молока для Зеры. Сама она пила свежевыжатый апельсиновый сок. — Значит так, смотри внимательно. Когда папа дотронется до брови, это он передаёт нам привет.

Теперь можно было не сомневаться: Зера будет следить за происходящим на экране самым внимательным образом. Нюша надеялась, что Гоша передаст им условный привет не более десяти раз, иначе начнутся проблемы. И, вместо того, чтобы смотреть долгожданную «Вспышку», ей придётся давать незапланированный урок арифметики — Зера пока умела считать только до десяти, по количеству пальцев на руках.

Передача получилась. Софье Перовской даже не надо было смотреть на данные социологов, чтобы понять: это успех. Телевизионные ведущие такое чувствуют шкурой. Есть контакт с аудиторией, горят глаза выступающих, дымятся телефоны интерактивного опроса — это действительно успех. Однозначно. Неизвестно ещё, долгая ли жизнь предстоит «Вспышке», но старт оказался просто супер–пупер.

Даже то, что телемост с Герцензоном прервался на самом провокационном моменте, сыграло ей на руку.

Когда она спросила с самым невинным видом уважаемого Ивана Адамовича, пользовался ли тот инсайтинговой информацией от правительства, опальный олигарх ответил вполне недвусмысленно. Он попросту прервал связь. Что, согласно русской поговорке «молчание — знак согласия» означало ответ «да».

Больше всех участников передачи Соне понравился глава «Севернефти» Георгий Сидоров. Георгий Валентинович вёл себя достойно и на все вопросы отвечал чётко и без экивоков. Что на фоне блудливых на слово приглашённых публичных политиков выглядело чрезвычайно эффектно.

К тому же Сидоров оказался весьма фотогеничным — прямо голливудский вариант молодого миллионера, мечта искательниц приключений и домохозяек со стажем.

Поблагодарив съемочную группу и проводив гостей, Софья на минутку заскочила в гримёрку и поднялась в кабинет Кобрина. Лев Викторович строго–настрого приказал ей сразу после передачи зайти к нему «на ковёр».

Приоткрыв дверь, она услышала весёлый Лёвкин голос:

— Хью Грант отдыхает. У него только внешность, а у тебя ещё и нефть. Только ты объясни, Гош, зачем ты всё время бровь почёсывал? Это что, нервное? Для звёздной болезни вроде бы рановато…

— Это я так Зере привет передавал, — рассмеялся Гоша и объяснил возникшей в кабинете Софье: — Зера — это дочь. Они сейчас с моей сестрой в Америке передачу по спутнику должны были смотреть.

— Понятно, — любезно кивнула Софья, усаживаясь в кресло, чуть в стороне от стола начальника. Рыжие волосы–пружинки весело подпрыгнули.

Какая солнечная девушка, — подумал Гоша, с удовольствием разглядывая ведущую.

— Постойте, Софья, — удивлённо сказал он и даже приподнялся на стуле, — а почему у вас глаза — голубые? На передаче были — зелёные, и на сайте — зелёные?

— Линзы, — рассмеялась Софья. — Я их только на эфир надеваю, иначе глаза устают.

— Имидж зеленоглазой умной стервы, — пояснил довольный Лёвка. — Молодец, Софья! Мне уже отзвонили, рейтинг — зашкаливает. Для политической передачи, естественно.

Софья покраснела от удовольствия. Похвала Кобрина дорогого стоила. От Лёвки же фиг–два дождёшься комплимента. Его политика — три кнута на полпряника.

— Поздравляю, — присоединился к Лёвке Гоша. — Предлагаю незамедлительно отметить рождение «Вспышки». Как вы относитесь к французской кухне, Софья?

— Положительно, — Софья вопросительно взглянула на Кобрина. Как–никак — начальник.

— Соглашайся, Софья, — Лёвка склонил голову. — За репутацию господина Сидорова я могу поручиться.

— Я и тебя, между прочим, приглашаю, — вмешался Гоша.

— Вынужден отказаться, — вздохнул Лёвка. — У меня важная встреча.

— Ля–ля–ля? — словами детской песенки поинтересовался Гоша.

— Жу–жу–жу! — в тон ему ответил грозный телевизионный босс.

Глава седьмая. Тигриная шкура на выброс

25 марта 2003 года

Всё пространство вокруг метро «Сухаревской» захватили животные. Преимущественно дикие. Но при том — исключительно мирные.

На углу Сретенки и Садового буквально на днях открылся новый торговый центр: с бутиками, кафе–ресторанами–закусочными и огромным книжным супермаркетом в подвале.

Животные все эти дни с самого утра выходили на охоту. И охотились они исключительно на людей, а вовсе не друг на друга. Хотя в естественных природных условиях и были чаще всего врагами, если встречались.

Мировая фауна была представлена медведями, зайцами, лисицами, одним волком, одним кенгуру и почему–то двумя полосатыми тиграми. Зверьё было всё поголовно выше человеческого роста, с огромными головами и ходило на задних лапах. Передние лапы были короткие и из–под них торчали человеческие руки в перчатках. Эти руки раздавали рекламные листовки.

Если приглядеться, то сквозь пластмассовую решёточку где–то на уровне звериной груди можно было разглядеть и усталые глаза прятавшегося внутри звериного существа человека. И ещё можно было слышать утробные, совсем не звериные голоса.

— Лучшие цены на лучшую косметику в магазинах фирмы «Солнышко»! Бесплатная презентация новых поступлений! — надрывалась лисица возле выхода из метро.

— Эксклюзивные букеты на заказ! — подхватывал волк, раздавая прохожим, преимущественно женщинам, в качестве аванса веточки мимозы.

Один из тигров бродил по противоположной стороне Сретенки и зазывал прохожих в книжный:

— Кому бестселлеры! По лучшим ценам. От Гарри Поттера до Генералова! От Достоевского до Абрамовича! — При чём тут Абрамович, никто не знал. Зато все знали, кто такой Абрамович.

Народ в ответ улыбался и с готовностью брал рекламные листочки. Многие и впрямь вскоре оказывались внутри многоэтажного, с зеркальными окнами торгового центра. Так что звери–животные, похоже, хлеб свой ели не зря и отрабатывали его по полной программе.

— Что такое откат? — Гоша с искренним недоумением смотрел на Жемчужникова, повторив вслух только что заданный вопрос. Это ж надо! Столько уж живёт человек в России, а не знает. Или просто разыгрывает? — Откат, Питер, это главная движущая сила российского бизнеса, — объяснил, наконец, он.

— Да нет, — Жемчужников хитро глянул на Гошу, — в общих чертах я понимаю. Как это в русской пословице — «Не подмажешь, не поедешь». Но как он… откатывается? Буквально?

Гоша довольно долго смотрел в стол и что–то даже черкал на листочке. Наконец, поднял глаза на Жемчужникова:

— Нет, схему я рисовать вам не буду. Тут на пальцах всё можно объяснить. Хотя это и целая наука. Ну, что такое российский чиновник? Это некий винтик в системе перераспределения средств и возможностей. Есть откат в чистом виде. Допустим, государство готово выделить из бюджета миллион долларов на какой–то проект. Проект этот готов реализовать некий бизнесмен. Но он знает, что получив эти деньги, он, допустим, десять процентов, то есть сто тысяч должен вернуть, уже наличными, тому чиновнику, через которого получил выделенные средства…

— Извините, Георгий, — перебил Гошу Жемчужников, — но ведь средства, необходимые на реализацию проекта, заранее просчитывают специалисты. И девятисот тысяч может не хватить. Наш «некий бизнесмен», что, будет их добавлять из своего кармана?

— Всё проще, Питер, — объяснил Гоша. — Сумма отката закладывается в сумму проекта ещё на стадии утверждения сметы. Неужели это не понятно?

— Понятно, но удивительно, — кивнул Жемчужников. — У нас в Америке, думаю, тоже случается нечто подобное, но как–то более сложно, что ли…

— Другой тип отката, — продолжил Гоша, — выглядит именно что не столь откровенно. По–вашему это просто взятка. К чиновнику приходят два бизнесмена. Каждый предлагает свой проект возведения нового здания. Где–нибудь в центре Москвы, где земля — золотая. Оба проекта хороши. И государство денег ни копейки вкладывать не должно. Всё — исключительно за счёт предпринимателя делается. Но чиновник должен решить, кому всё–таки отдать предпочтение. И тут уже вопрос решается в пользу того соискателя, кто большую сумму переведёт на номерной швейцарский счёт в пользу чиновника–благодетеля. В этом случае государство вроде бы никаких убытков не несёт. И все довольны…

— А что, по–другому никак нельзя? — улыбнулся Жемчужников, понимая бессмысленность своего вопроса.

— Это в том смысле, что есть ли в природе чиновники кристально честные? Наверное, есть. Но на сей счёт я вам лучше одну байку расскажу. Свою любимую. Про Сергея Юльевича Витте. Он был министром финансов и премьер–министром России в начале прошлого века. Ну, конечно, знаете…

— Одна из моих бабок, говорят, чуть было за него замуж не вышла, — с некоторой даже гордостью пояснил Жемчужников.

— Ну, так вот. Однажды к Сергею Юльевичу пришёл на приём некий, допустим, банкир. В собольей шубе, с орденом на шее. А тогда в приёмных госучреждений сидели не секретарши, а секретари — молодые люди, мечтающие со временем сделать серьёзную карьеру. И вот секретарь препровождает нашего банкира в кабинет премьера. И через какое–то время слышит в кабинете шум и громкие возгласы. А ещё через несколько мгновений наблюдает уж совсем странную сцену. Витте, схватив за грудки банкира, буквально выталкивает того из своего кабинета. Секретарь вскакивает и даже помогает начальнику изгнать не пришедшегося ко двору гостя. «Что случилось, Сергей Юрьевич?» — спрашивает он у Витте с интересом и некоторым испугом. «Он предлагал мне взятку!» — округлив глаза и воздев вверх гневный перст, отвечает Витте. «Так разве в первый раз такое, Сергей Юльевич?» — с ещё большим удивлением спрашивает секретарь. «Он слишком близко подошёл к моей цене!» — отвечает ему Витте. Понимаете, Питер?

— Кажется, да, — очень серьёзно ответил Жемчужников и закрыл блокнот. — Моё время истекло?

Соглашаясь на интервью в офисе «Севернефти», господин Сидоров чётко оговорил параметры встречи: ровно сорок минут. А чужое время Питер ценил не меньше своего.

Гоша глянул на часы:

— А хотите, Питер, ещё как–нибудь полетаем? Я теперь «Гольфстрим» осваиваю. Можем куда–нибудь в теплые места слетать. На Коморские острова, к примеру. Вы — вторым пилотом. Идёт?

— Это было бы очень интересно, — поднимаясь из–за стола, согласился Жемчужников.

— Ну, тогда в ближайшие выходные и полетим. Считайте, договорились. Может, вас всё–таки мой водитель отвезёт?

— Нет, спасибо. Люблю, знаете ли, Георгий Валентинович, метро.

Ляля Гагарина открыла глаза и ахнула. Тихо, про себя, чтобы не разбудить мирно спящего рядом мужчину. Неужели проспала?

Она осторожно высвободила руку из–под простыни и взглянула на часы. Часов на руке не оказалось. Ну да, конечно, она их сняла перед тем, как пойти в душ. Значит, часы в ванной.

Как–то она вчера погорячилась. А ведь давала себе слово, что все романы — только по окончании съёмок. И вот на тебе! Рядом спит, по–хозяйски положив ногу на её бедро, генеральный продюсер, он же — руководитель проекта, он же — хозяин федерального канала, он же — офигительный любовник Лев Викторович Кобрин.

Ещё при первой встрече с Кобриным Ляля поняла, что «отношений» не избежать. Она такое чувствовала интуитивно. «Контакт на уровне шкуры», так называла это предчувствие любви её однокурсница, травести Мила Ковальджи. Правда, подобный контакт у Милы возникал практически со всеми представителями мужеского пола старше семнадцати и моложе семидесяти. Зато уж те мужики, что попадали в цепкие Милкины объятья, естественным образом подтверждали теоретические изыскания любвеобильной травести. А избежавшие этой участи безоговорочно отметались в категорию исключений.

Но у Ляли всё было иначе. В отличие от энергичной, похожей на мальчишку, Милы, Ляля пользовалась успехом у мужчин. Сама при том оставаясь достаточно равнодушной. Смешно сказать, но Лев Кобрин оказался едва ли не единственным, кто ей понравился с первого взгляда — в буквальном, а не фигуральном смысле. Если, конечно, не считать того мальчика из старшей группы детского сада с выгоревшим чубчиком и в футболке с портретом храброго утёнка Дональда. Странно, а ведь она забыла, как звали того белобрысого, а вот что на утёнке была малиновая шляпа с зелёным пером, помнит до сих пор…

— Московское время девять часов восемнадцать минут, — словно услышав Лялины мысли, произнёс диктор.

Ляля испуганно вскочила и только тут поняла, что это сказал Лёвка, старательно имитирующий глубокий утренний сон.

— Подожди, — рука «диктора» вцепилась в Лялино запястье и потянула Лялю обратно, под шёлковые чёрные простыни. «Из спецкомплекта», — как цинично пояснил ей Лёвушка накануне.

— Лев, мне пора! Съёмки же, — взмолилась Ляля.

— А мы — репетируем. У тебя же сегодня любовная сцена? — Лёвка открыл глаза и хитренько подмигнул.

Ляля, сдаваясь, потянулась к нему. Но в последний момент всё же выскользнула — как безумный заверещал её мобильник.

Лёвка, разлегшись на кровати по диагонали, с интересом наблюдал за Лялей. Она в красном кружевном лифчике и таких же трусиках расхаживала по тёплой спальне и беседовала с Герцензоном. Свои длинные тёмные волосы она заплела в косу и была в таком виде похожа на преждевременно развившуюся школьницу. Идеальная героиня для мелодрамы «Три птички»!

— Нет, Иван, я не приеду и через месяц, — говорила Ляля, стараясь не смотреть на Лёвку. — Я вообще не приеду… Это значит?..

Она всё–таки посмотрела на любовника. Лёвка скорчил такую смешную рожу, что она едва удержалась, чтобы не рассмеяться.

— Это значит, что я подаю на развод. А ещё лучше, если это сделают твои адвокаты, у них больше опыта… Ах, ты знаешь, где я и с кем? Значит, за мной следили?… Ну что ж, тем лучше…

— Неужели ты не понимаешь, что он тебя просто использует! — надрывался на другом конце трубки Герцензон.

— Использует? — удивилась Ляля, а Лёвка с кровати закивал, как сумасшедший: использую, конечно, использую! Ляля всё–таки рассмеялась.

— Ты нужна ему только потому, что ты — моя, понимаешь, моя жена! — в голосе Герцензона проскользнула истеричная нотка.

— Иван, мне всё равно, — равнодушно ответила она. — Я уже не твоя жена.

Ляля нажала на отбой и села на кровать.

— Иван говорил правду? Я нужна тебе только потому, что я — его жена? — спросила она, исподлобья глядя на Лёвку.

— Конечно, — легко согласился он и притянул её к себе. — И я тебя использую, причём использую немедленно, — бормотал он между поцелуями, стаскивая с неё абсолютно лишние, прямо–таки неуместные кружевные тряпочки.

Выйдя из офиса «Севернефти», Питер Жемчужников свернул на Сретенку и, не торопясь, направился в сторону «Сухаревской». Он заметно выделялся из московской толпы. Не только потому, что был высоким и носил мешковатое чёрное пальто. Иноземца в нём выдавала манера небрежно повязывать длинный малиновый шарф поверх воротника.

Питер вовсе не кокетничал, отказавшись от услуг водителя «Севернефти». Он действительно всякому прочему московскому транспорту предпочитал метро. Во всяком случае, в пределах города. И уж точно в часы пик. И поэтому никогда не опаздывал, чем порой очень удивлял своих российских знакомых.

Уже смеркалось. И на улице было много народу. На другой стороне Сретенки словно изнутри светилась недавно отстроенная колокольня Троицкой церкви. Чуть дальше празднично переливались огни новенького торгового центра.

В Москве стали заметно быстрее и лучше строить. В смысле архитектуры. И даже несмотря на откаты. Нет, всё–таки странные эти мои соотечественники, — в который раз подумал Питер. Хотя и сам понимал, что уже давно смирился с абсурдом этой российской жизни.

Питер даже всерьёз подумывал о том, чтобы окончательно перевезти в Москву жену и детей. Жену готовы были взять в Московское представительство «N. Y. City Bank» начальницей — «начальником», поправил себя политкорректный Жемчужников — отдела инвестиций. И это был бы серьёзный карьерный рост.

Дочери могли бы учиться в школе при американском посольстве. Или даже лучше — просто в хорошей московской школе. Большую квартиру с огромными окнами поблизости от столь любимого Тверского бульвара Питер уже присмотрел. Арендная плата, конечно, зашкаливала даже по нью–йоркским меркам, но в головном офисе «Фейса», тем не менее, уже дали финансовое «добро»…

А насчёт слетать на Коморские острова — и впрямь хорошая мысль. Тем более в приятном обществе. К Сидорову и людям, его окружавшим, Питер Жемчужников испытывал особую приязнь. Нормальные ребята, совсем молодые и такие… Как бы это сказать? Солидные? Крутые? Не то и не другое, а что–то как раз посередине.

Уже на подходе к метро, услышав возгласы зазывалы из книжного супермаркета, Жемчужников подумал, что у него ещё осталось время заглянуть туда минут на пятнадцать. Посмотреть, что новенького вышло на темы российского бизнеса.

Словно по мановению волшебной палочки перед ним как раз и возник обладатель громкого голоса, облачённый в костюм полосатого тигра:

— Лучшие книжки! За лучшие цены!

Из руки–лапы тигра Жемчужников автоматически взял протянутый рекламный листок. И, уже толкнув стеклянную дверь в подземный переход, почувствовал лёгкий, но неприятный укол чем–то острым. Куда–то в область почек.

Питер резко обернулся. И встретился с внимательным взглядом сквозь решёточку на тигриной груди. Тигр, понемногу пятясь, приплясывал и поигрывал зажатым в левой руке хвостом.

Жемчужников недовольно покачал головой и стал спускаться вниз. Выйдя из перехода на другой стороне Сретенки, он направился прямо к главному входу торгового центра. Плохо ему стало на ступенях, когда до дверей оставался один шаг. Уже и автоматические стеклянные двери послушно и бесшумно распахнулись перед ним, когда Питер стал заваливаться набок.

— Вызовите скорую! Мужчине плохо! — словно сквозь вату услышал Питер женский голос.

Скорая прибыла буквально через три минуты — благо, всё происходило прямо наискосок от Склифа.

Но, тем не менее, Питер Жемчужников, главный редактор русской версии журнала «Фейс», спустя девять минут, в приёмном покое института им. Склифософского, умер, не приходя в сознание. А уже через полчаса радиостанция «Эхо Москвы» сообщила в эфире об этой трагедии. В Склиф начали прибывать журналисты, представители американского посольства, милиция и мрачные эфэсбэшники.

Чуть позже в одной из сретенских подворотен нашли пустую тигриную «шкуру» с огромной поролоновой головой. Но этому факту никто не придал значения.

Коморские острова

Один, совсем один!

То, что Ляля бросила его, бросила жестоко, неожиданно, в тот момент, когда он больше всего нуждался в поддержке, оказалось последней каплей. Иван Адамович Герцензон чувствовал себя уничтоженным, размазанным по стенке. Что Лялин поступок — ещё одно звено мести Сидорова, он не сомневался ни на секунду.

Одинокий, обобранный до нитки бывший нефтяной магнат Герцензон мерил шагами гостиную в своём новом доме на острове Бара и мысленно подсчитывал убытки.

Сначала рухнула хорошо отлаженная, как швейцарские часы, структура СНК. Понятное дело — пляски святого Витта вокруг его компании устроили не из–за недоплаченных налогов. Никто не платит налоги в полном объёме, НИКТО! Все выкручиваются по–разному. Вон, новый икотский губернатор придумал миленькую лазейку: оформлять на работу инвалидов, за которых не надо платить в казну ни копейки. Казалось бы, мелочь? Ан нет — оказывается, в нашей стране инвалидов столько — что не только на Икотку, на всю Сибирь хватит и средней полосе останется.

Нет, «маски–шоу» нагрянули на СНК потому, что заинтересованные лица в правительстве поняли, что получают «откат» не в полном объёме. Точнее, им помогли это понять.

Затем Сидоров натравил Генпрокуратуру, а потом и Интерпол на его швейцарские счета. Что нарушивший честное слово офицера Качалов продал информацию именно Сидорову, Герцензон знал наверняка. Чего далеко–то ходить? На месте Качалова так поступил бы каждый. Каждый говнюк.

Хорошо, что до ареста счетов он успел–таки купить этот остров… Спасибо, опять же, Качалову. Советчик, мать твою!

Герцензон отмахнулся от устрашающих размеров комара, который неведомым образом проник в защищённый от насекомых дом. Ещё лихорадки ему как раз и недоставало!

Итак, нищий миллионер — это, пожалуй, оксюморон о нём самом…

В активе: счета в Кипрском и Боливийском банках, о которых не знает ни одна живая душа. Это, конечно, не исчезнувшие миллиарды, но на старость хватит.

Недвижимость в Испании, Франции и Лондоне. Это тоже не отнимут. По капиталистическим законам не положено.

Московская усадьба записана на прошлую жену, ту, что была ещё до Ляли, пусть ей и достанется.

Так, яхта «Сибирь». Авиа–блин–лайнер. Всякая мелочёвка: коллекция старинных автомобилей; несколько редких русских авангардистов начала двадцатого века; два Рубенса; один Тициан…

Ах, да, чуть не забыл! Остров Бара — новая, пока не опостылевшая собственность. Три на четыре километра островок в Коморском архипелаге. Между Мадагаскаром и Африкой. Приют нового Робинзона.

А в пассиве?

Да, потери были столь весомы, что всякий раз при мысли о них волосы на голове Герцензона вставали дыбом. А где–то внутри образовывалась зияющая пустота. Нефтяная империя, швейцарские счета, реальная власть! И в Россию, на Родину, теперь ни ногой! По крайней мере, в ближайшие годы.

Но главное — Ляля. Ляля — это было непоправимо.

Когда–то, ещё в отрочестве Герцензон был потрясён, вычитав в энциклопедии Брэма про то, как можно убить барсука. Это занятное животное из группы куниц Брэм называл неуклюжим и угрюмым животным. Хотя на рисунке зверёк выглядел вполне симпатичным. Толстая шея, рылообразно заострённая морда, маленькие уши — этакая помесь медвежонка и свинки. Не доведи, впрочем, господь встретиться! Когти на рисунке и не прорисованные, но подразумевающиеся зубы доверия не внушали.

У хитрого осторожного барсука, писал Брэм, такая плотная шкура и густая шерсть, что самые жестокие удары зверю нипочём, он к ним просто нечувствителен. А вот чтобы убить барсука, достаточно просто ударить его по носу… Во всяком случае, так утверждал авторитетный Альфред Брэм.

И сейчас Герцензон понял, что все прежние удары по нему, точнее, по СНК были лишь прицельными. Ощутимыми, но не смертельными — поправимыми.

Ударом по носу оказался разрыв с Лялей, крушение поздней и настоящей любви…

Герцензон застонал от бессильной злобы и что было сил хлопнул себя по щеке — комар всё–таки ухитрился добраться до тела нищего миллионера.

— Будь всё проклято! — злобно выругался Герцензон, рассматривая руку.

На ладони, в пятне крови угадывалось жалкое тельце с тощими лапками, субтильными крылышками и неправдоподобно длинным, кусачим «хоботом». Какая–то неведомая, местного разлива летучая мразь…

Кровь была неприятно, неестественно алой.