Охота на Овечкина

Глава 3

Голова у Михаила Анатольевича Овечкина кружилась от переутомления. Он и вправду пережил и передумал за сегодняшний вечер едва ли не больше, чем за всю предыдущую жизнь. Мысли путались, и хотелось ему прилечь под какой-нибудь кустик, да и заснуть, а завтра проснуться в своей постели… и забыть все случившееся, как страшный сон. Однако он понимал, что это невозможно, что никогда уже не забудет он неприятного открытия, сделанного о самом себе.

И возроптал Михаил Анатольевич. Почему это одним людям достается бурный темперамент и яркая, живая жизнь, а ему, Овечкину, выпало на долю этакое оцепенение? Кто и зачем сотворил его таким – никаким? Неужели Господь Бог? Ну, и зачем Ему такой Овечкин? Который сам себе противен? Который сам себе не нужен?

Занятый этими почти бунтарскими и горькими мыслями, он не сразу заметил, что идет что-то уж слишком долго, а выхода из сада все не видать и не видать. Только когда сад, напротив, сделался совсем глухим и запущенным, остановился Михаил Анатольевич и огляделся. И увидел, что дорожка у него под ногами – не дорожка вовсе, а тропка, и никаких ворот поблизости в помине нет. Решив, что по рассеянности незаметно сошел с главной аллеи, Михаил Анатольевич недолго думая повернулся и зашагал обратно.

Тут в глаза ему бросилось, что небеса странно потемнели. Но он не придал этому особого значения и забеспокоился лишь тогда, когда тропинка, по которой он шел, окончательно пропала в траве, а впереди стеною поднялись непролазные заросли. При том сумерки сгущались прямо на глазах.

Михаил Анатольевич снова остановился и тревожно огляделся по сторонам. И ему сделалось очень не по себе. Никогда не подозревал он, что в Таврическом саду есть такие глухие уголки. Прямо-таки лес. И нигде ни огонька. Гроза, что ли, надвигается, что так темно?

Он поднял голову к небу и заморгал глазами. В небесах было черным-черно, и в бархатной глубине их россыпью сверкали крупные, низкие, как на юге, звезды. Что за чертовщина? Ведь белые же ночи, июнь месяц! А луна куда подевалась? Он опустил взгляд на грешную землю и остолбенел окончательно.

В темноте уже и леса… то есть сада не было видно, только ветерок слегка шелестел листвою. Овечкин, затаив дыхание, прислушался и ничего, кроме этого шелеста и стука собственного сердца, не услышал. Да что же это такое? Не так уж велик Таврический сад, чтобы не было слышно шума проезжающих мимо машин, и не так уж густ, чтобы не разглядеть хотя бы даже из самой его середины каких-нибудь городских огней!

– У-гу, – раздалось вдруг в темноте, довольно-таки близко, и Михаил Анатольевич подпрыгнул от неожиданности. Филин?!

– У-гу…

«Ну вот, – подумал он нервно, – наверное, я уже упал куда-нибудь под кустик и сплю. А каких еще снов, кроме кошмаров, можно ожидать после сегодняшнего? Если все это, конечно, не козни домового…»

Последняя мысль заставила его судорожно затоптаться на месте. Что делать? Бежать? – так ни зги не видно. Звать на помощь? Кого? И напряженно щурясь, всмотрелся Михаил Анатольевич еще раз в непроглядную тьму, окружавшую его со всех сторон.

Вдали, за деревьями, мелькнул огонек. Вроде бы. Но и этого оказалось достаточно, чтобы Овечкин испытал несказанное облегчение и ринулся на свет, не разбирая дороги.

…Не знал, не знал он, что в Таврическом саду встречаются такие заросли. Под ногами с треском ломались сухие сучья, кусты вцеплялись в одежду, в лицо то и дело лезли косматые колючие еловые лапы, осыпая его каким-то сором и залепляя глаза паутиной. Но огонек приближался. И когда Михаил Анатольевич подобрался достаточно близко, чтобы разглядеть наконец, что это за огонек, он снова ощутил головокружение и легкую дурноту и остановился.

То был костер. Довольно большой, в половину человеческого роста. Горел он весело, звонко постреливал искрами и освещал, как положено костру, вполне приличное пространство вокруг себя. Но что это было за пространство?!

Сомнений не оставалось никаких – Михаил Анатольевич находился в глухом лесу. Костер был разведен на маленькой укромной поляне, окруженной вековыми елями. И – никого рядом.

Впрочем, нет. Михаил Анатольевич крепко зажмурился, надеясь отогнать наваждение, и вновь нерешительно открыл глаза.

Возле костра сидел некто. Чем дольше Овечкин всматривался в него, тем больше различал деталей, словно бы на глазах у него проявлялась фотография, – высокие болотные сапоги, брезентовый плащ с откинутым на спину капюшоном, копна темных спутанных волос, ружье за плечами… Только лица никак не мог разглядеть Михаил Анатольевич, как будто его скрывала тень, хотя сидел человек лицом к костру.

И негромко разговаривал с кем-то. До слуха Овечкина донесся его глуховатый голос, а вслед за тем – раскатистый смех, которому вторил серебряный колокольчик. И Михаил Анатольевич на мгновение снова крепко зажмурился – из костра неожиданно высунулось нечто, похожее на огненный язык, метнувшийся в сторону, и у этого нечто были пара огненных рук и точеная, изящная ящеричья голова, украшенная глазами, горевшими, как драгоценные камни, и ярче пламени. Это-то существо и издавало звуки, напоминавшие звон колокольчика. Оно встряхнуло сложенными вместе руками и выронило два мелких камушка, покатившихся по земле огненными светляками.

Человек в брезентовом плаще нагнул кудлатую голову и негромко произнес несколько слов. После чего ящерица подхватила с земли то, что выронила, и откинулась обратно в огонь. И заплясала в нем, почти неотличимая от пламени. А человек вдруг повернул свое сокрытое вечной тенью лицо в ту сторону, где оцепенело безмолвствовал среди вековых елей Михаил Анатольевич.

– Выходи, путник, – сказал он, слегка повысив голос. – Если ты пришел с миром, то и мы не причиним тебе зла.

Овечкин не сразу понял, что обращаются к нему. А поняв, на негнущихся ногах покорно вышел на поляну и остановился в нескольких шагах от костра, обреченно глядя на того, кто его позвал.

– Не бойся, – продолжал тот, – садись. Ты голоден, устал, хочешь пить?

Он протянул к Михаилу Анатольевичу пустую ладонь, и тот уже почти без удивления увидел, как на ладони этой из ничего возникает фляга, обычная алюминиевая охотничья фляга в кожаной обмотке.

– Глотни-ка, – предложил человек без лица, и Михаил Анатольевич подчинился.

На вкус это был коньяк. Овечкин поперхнулся на первом же глотке, вернул флягу хозяину и, кашляя и вытирая рот рукою, опустился на землю возле костра.

Голова у него кружилась. Страшный сон продолжался. Но Михаил Анатольевич уже понял, что никуда ему не деться из цепких лап сумасшествия, и измученный рассудок его окончательно отринул возможность найти происходящему хоть какое-то объяснение. Оставалось принимать все как есть. Как должное.

– Спасибо, – смиренно сказал Овечкин. – Мне уже лучше.

Охотник – или кто он там был – кивнул, закрутил крышку фляги, и та растаяла у него в руках.

Из костра на Михаила Анатольевича безмолвно взирала огненная ящерица, поднимаясь и опускаясь вместе с пламенем, словно качаясь на волнах. Овечкин робко улыбнулся ей, и рот ящерицы немедленно растянулся в подобии улыбки.

– Что за беда загнала тебя, человек, в самое сердце Муромских лесов в такое глухое время? – спросил охотник. Тихий голос его звучал участливо, но Михаил Анатольевич вздрогнул. Муромских лесов?

– Не знаю, – растерянно ответил он, моргая глазами. – Я не знаю, как я сюда попал. А вы… кто такие?

– Мы? – Охотник хмыкнул. – Мы – Стража. Это Пэк, – он повел рукою в сторону костра, и ящерица комично поклонилась. – А меня зови просто Ловчим.

– Это саламандра? – с любопытством спросил Овечкин, глядя на Пэка.

– Разумеется. А я – призрак, если тебе интересно.

– А-а-а, – протянул Михаил Анатольевич с таким видом, словно уж теперь ему все стало ясно. – А я – Овечкин. Библиотекарь.

И засмеялся. Сначала тихо, а потом все громче и громче. Может, это подействовал коньяк, а может, просто начиналась истерика, но ему вдруг показалось ужасно смешным, что в самом сердце Муромских лесов сидят себе у костра саламандра, призрак и библиотекарь. Он смеялся и никак не мог остановиться. Недоумение, появившееся на лицах стражников, охранявших в этих дебрях неведомо что, лишь усугубило его неуместное веселье. Лес отвечал гулким эхом. Ловчий переглянулся с Пэком и вновь извлек из ниоткуда свою волшебную флягу.

– Спасибо, не нужно, – сквозь смех выговорил Михаил Анатольевич, кое-как успокаиваясь. И страх почему-то покинул его совершенно, осталась лишь легкая нервная дрожь где-то в глубине существа, как предчувствие и предостережение. – Вы позволите мне посидеть с вами до утра? А то, боюсь, в темноте мне не выйти из этих ваших лесов.

Он подавил грозивший снова прорваться смех и с надеждой взглянул на Ловчего.

– Позволим, – вдруг подал голос Пэк, приближая к самой границе огня свое точеное личико с горящими глазами. – Хоть всю жизнь!

Голосок у него оказался тонкий, но вполне человеческий, как у ребенка.

– Если тебе не надоест, конечно, – добавил он и ухмыльнулся. – У нас тут бывает скучновато. Такие веселые путники, как ты, забредают редко. В основном, шарахаются от нас или начинают ныть о своих несчастьях, полагая разжалобить…

– Но, но, – предостерегающе сказал человек без лица. – Не распускай язык. Наш гость забрел сюда случайно. Не хочешь ли ты, Овечкин, перекусить, к примеру?

– Нет, – ответил Михаил Анатольевич и улыбнулся. Улыбка ему удивительно шла, придавая невыразительному лицу какое-то простодушное обаяние. Только Овечкин этого не знал. – Я бы, пожалуй, все-таки выпил еще глоточек.

Есть он и вправду не хотел, хотя нынче вечером усилиями домового яичница, поджаренная им себе на ужин, так и осталась нетронутой. Вот отдохнуть, поспать действительно не помешало бы… но ему вдруг стало жаль расставаться с этим сном. Он внимательно следил за тем, как на ладони Ловчего опять возникает из ничего фляга, как движутся тонкие белые пальцы призрака, отвинчивая крышку… Жар от костра приятно согревал, и совсем не хотелось думать о том, что будет дальше. Так и сидел бы здесь, действительно, всю жизнь…

– А куда ты пойдешь утром? – спросил Пэк, раскачиваясь в огне.

– Не знаю, – неохотно ответил Овечкин, принимая у Ловчего флягу.

Второй глоток прошел значительно легче, согрел тело и душу, прояснил мысли. Спать расхотелось. Захотелось говорить.

– А можно спросить, что вы тут охраняете? – полюбопытствовал Михаил Анатольевич, оглядываясь на ели, окружавшие поляну со всех сторон.

– То, что тебе не нужно, – сурово ответил призрак. – Ты ведь пришел сюда случайно, как ты сказал? Тебя не прислала Лесная ведьма и не привел цвет папоротника. Случайно… хотя ты не выглядишь ни бродягой, ни миджнуром – обезумевшим от любви юношей из восточных сказаний. Кто же ты, Овечкин?

– Я не хочу говорить об этом, – нахмурился Михаил Анатольевич.

– Почему?

– Ну… потому что мне неприятно.

Ему и в самом деле не хотелось вспоминать о часах, проведенных на скамейке в Таврическом саду. И о бездарности собственной жизни… Но Ловчий явно остался неудовлетворен таким ответом, и Михаил Анатольевич поискал и, к своему удивлению, нашел слова, объяснившие ему самому, что он чувствовал.

– Я не хочу возвращаться к прошлому, – сказал он. – Не хочу возвращаться к себе, каким я был.

И умолк, глядя в тень, скрывавшую лицо призрака. Ловчий помедлил и кивнул.

Какое-то время они молчали. В голове у Овечкина звенела пустота, и он бездумно глядел в костер, на завораживающе плавные движения огненного Пэка.

– А мне это непонятно, – сказал вдруг Пэк. – Послушай, смертный… до утра далеко! У тебя есть тайна, и я умираю от любопытства. У нас тоже есть тайна. Давай сыграем в кости?! Твоя тайна против нашей, идет?

Михаил Анатольевич только собрался отрицательно покачать головой, как оживился и Ловчий.

– Скоротаем время, – он потер руки. – Ставки велики, но тем интересней. Соглашайся, Овечкин! Кто будет метать – ты, Пэк, или я?

– Ты, – ответствовала саламандра и легким изящным движением пятипалой ручки, так похожей на человеческую, выбросила из огня два пылавших, словно раскаленные угли, кубика. Ловчий подхватил их на лету. – А то наш гость, пожалуй, обожжется, принимая кости из моих рук!

– Итак, – объявил призрак, – если ты, Овечкин, проиграешь, ты расскажешь нам, почему так не любишь свое прошлое. А если проиграю я, ты узнаешь, что мы здесь охраняем.

Михаил Анатольевич еще колебался. Но глаза Пэка заполыхали азартом, а у Ловчего от предвкушения стали даже, кажется, прорисовываться какие-то черты лица… ему не захотелось огорчать их своим отказом.

– Ладно, – сказал он. – Только объясните мне, как это делается. Я никогда не играл в кости.

– Проще пареной репы, – весело отвечал Ловчий. – Гляди – встряхиваешь их вот так и бросаешь.

Он разжал руки. Огненные кубики покатились по земле, постепенно тускнея, и остановились у ног Овечкина.

– Тройка и четверка – итого семь, – сказал призрак. – У кого выпадет больше, тот и выиграл.

Он нагнулся и быстрым движением подобрал кости с земли.

– Странный ты человек, Овечкин. Как можно этого не знать? Ну, ладно, теперь играем…

На сей раз у Ловчего выпало одиннадцать очков. Пэк захихикал, и кости, еще теплые, шелковистые на ощупь, перешли в руки Овечкина, не понимавшего пока, что он может считать себя практически проигравшим. Однако он вдруг заволновался. Старательно проделал всю процедуру и…

– Две шестерки, – пораженно сказал Ловчий.

Пэк замер было, а потом порывисто высунулся из огня, дабы убедиться собственными глазами.

– Не может такого быть, – с негодованием сказал он. – Ты сжульничал, Овечкин!

– Я? – растерялся Михаил Анатольевич. – Как это… я никогда…

– Слышали уже!

Пэк подхватил кости с земли и скрылся в пламени.

– Не знаю как, но сжульничал, – сердито пробормотал он, придирчиво рассматривая кубики со всех сторон.

Овечкин в смятении посмотрел на Ловчего.

– Вы тоже так считаете? Вы же видели – я сделал все так, как вы показали!

– Может быть, – со странной интонацией в голосе протянул тот. – А может, и нет. Видишь ли, смертный… – он прервался, не договорив. – Давай-ка сыграем еще раз!

– Как хотите…

Пэк, надувшись, отдал Ловчему кости, снова налившиеся огнем, и с подозрением вперился в Овечкина.

Бросили еще по разу. У призрака выпало десять очков, а у Михаила Анатольевича – опять двенадцать.

– Так, – в один голос сказали саламандра и призрак, и оба уставились на Овечкина весьма недобрыми взглядами.

Михаил Анатольевич вздрогнул. Предчувствие не обмануло – и этот сон тоже не желал оставаться безобидным и грозил неприятностями.

– И ты надеялся нас перехитрить? – грозно спросил Ловчий. – Что ты скрываешь? Уж, верно, ты колдун… я сразу подумал, что одежда у тебя странновата!

Михаил Анатольевич растерянно посмотрел на свои шлепанцы, к коим за время блужданий по дебрям пристал всевозможный лесной сор, и перевел непонимающий взгляд на Ловчего.

– Я – колдун?

– Кто же еще! Никто не смог бы, кроме самого Пэка, выбросить на его костях двенадцать! Да еще два раза подряд! Признайся, что ты…

Ловчий осекся и устремил взгляд куда-то поверх плеча Овечкина. Михаил Анатольевич, пытавшийся собраться с мыслями для ответа на нелепое обвинение, этого не заметил. Зато увидел, как Пэк, возбужденно извивавшийся в огне, вдруг замер и исчез, словно растворившись.

Ничего не поняв, но тем не менее отчетливо ощутив спиной чье-то присутствие, Овечкин поспешно обернулся.

На краю поляны стоял человек. И человек этот с первого взгляда так не понравился Михаилу Анатольевичу, что он, позабыв обо всем, вскочил на ноги и попятился в сторону от костра, и пятился до тех пор, пока в спину ему не уперлись упругие колючие ветки елового молодняка.

У человека была длинная седая борода, ниспадавшая на грудь, и прямые белые волосы до плеч. Под косматыми бровями зловеще сверкали глаза. Одет он был в черную рясу до самых пят, подпоясанную грубой веревкой, и опирался на тяжелый резной посох. Волхв, да и только!

– Стража хренова, – произнес этот страшный человек глухим басом и замахнулся посохом. – Опять вы за свое?

Голос его, однако, прозвучал на удивление добродушно, и Овечкин растерянно заморгал.

– Привет, отшельник, – как ни в чем не бывало отозвался Ловчий. – Мы тебя разбудили?

– Разбудили… я же просил не вовлекать посетителей в азартные игры! Ну все, еще раз поймаю – пожалуюсь вашему начальству, ей-богу, пожалуюсь! Надеюсь, ты ничего не успел проиграть, сын мой? – неожиданно обратился старик к Овечкину, и тот, окончательно опешивши, машинально покачал головой.

Ловчий снова подал голос:

– Он не посетитель. Это случайный путник…

– Случайный?

– … и колдун! – решительно закончил призрак. – Он дважды выбросил двенадцать на костях Пэка!

– Ну и что? – сердито осведомился отшельник. – Скор ты на выводы, повелитель леса! Если б ты был моим учеником, я велел бы тебе просидеть три дня на воде и хлебе и поразмыслить, что есть случайность!

Он махнул на Ловчего рукой и снова обратился к Овечкину:

– Пойдем, сынок. Устал, небось?

Не дожидаясь ответа от онемевшего Михаила Анатольевича, старик повернулся лицом к лесу, поднял посох, и между деревьями вдруг открылась тропинка. Совсем недалеко в конце ее, затерянная во мраке чащи, стояла маленькая бревенчатая избушка, и мирным светом теплилось одинокое оконце.

Михаил Анатольевич в панике глянул на Ловчего.

– Иди, иди, – неприветливо сказал тот. – Выиграл – так чего уж теперь!