Охота на шакалов

Часть II. КРОВЬ НА ИГЛЕ

Тем временем в другом городе, за сотни километров отсюда, Семен Дмитриевич Гальянов, удобно расположившись в кресле своего уютного кабинета, ждал телефонного звонка. Час был поздний, но ему было не до сна. Бессонница за последнее время стала неотъемлемой частью его существования. Тишь кабинета, мерное постукивание старинных часов, мелкая дробь осеннего затяжного дождя в широкое окно — все это располагало к размышлению. А поразмышлять было о чем. Уже не в первый раз он анализировал свой жизненный путь. О чем думал Семен Дмитриевич? Что тяготило его и лишало нормального сна? Его, внешне добропорядочного, интеллигентного и благополучного во всех отношениях человека?

А дело было в том, что несколько последних лет Семен Дмитриевич Гальянов вел двойную жизнь.

Внешнюю — жизнь одного из заместителей главы администрации не самой провинциальной области в центре России.

И тайную — тщательно скрытую от посторонних глаз, требующую постоянного нервного напряжения, жизнь одного из руководителей преступного сообщества, промышлявшего преимущественно поставкой в регион и дальнейшим распространением наркотиков.

Семен Дмитриевич неоднократно задавал себе вопрос, особенно в такие бессонные ночи: как он, человек, в принципе неплохой, искренне не желающий никому зла, стал тем, кем стал? Как дал втянуть себя в опасный, грязный бизнес? Семену Дмитриевичу было очень жалко себя, но он как человек, способный к объективному самоанализу, прекрасно понимал, как ни горько это признать, что во всем виноват только он сам и никто другой. Виноват в том, что вступил на опасный путь, ведущий в никуда. Хотя и некоторые обстоятельства сыграли немаловажную роль, но у него всегда был выбор. Выбор жесткий, но был. И вот тогда холодный расчет и прессинг отца — одного из партийных бонз уже исчезнувшей, как Атлантида, страны — сыграл, как ни странно по отношению к собственному сыну, свою роковую роль. Если бы Гальянов не подчинился в свое время безжалостному решению отца, то все было бы совершенно по-другому.

Учился он на «отлично» и, как правило, учеником был заметным. Постоянное к нему внимание со стороны школьного руководства воспринимал как должное. Тогда он считал, что благодаря только своим способностям являлся лучшим учеником. В то время он и предположить не мог, что положение отца могло как-то влиять на его школьные успехи. По ненавязчивому совету отца Семен Дмитриевич легко поступил на юридический факультет университета и здесь увлекся комсомольской работой. Именно в это время у него проявилось желание не только быть первым среди равных, но и занять какой-нибудь руководящий пост, имея уже в своем распоряжении подчиненных. Он стал активно проявлять себя на комсомольских собраниях, болезненно завидовал членам комитета комсомола университета и особенно его секретарю. Тогда он, еще просто Сеня, поставил перед собой задачу — пробиться в комитет и возглавить его. Когда это удалось, он был на вершине счастья. И вновь никак не связывал отца со своим продвижением, ставя в заслугу только свои личные качества. Семен Дмитриевич вспоминал, какие это были годы, годы успеха, удовлетворения его заветных желаний. Он быстро научился ориентироваться в обстановке и действовал так, как было выгодно руководству университета. Активная, даже сверхактивная его деятельность не могла не отразиться на учебе, но даже когда он выходил на экзамен совершенно неподготовленным, то неизменно получал отличную оценку и воспринимал это как признание его заслуг в общественной деятельности. Семен Дмитриевич упивался своей значимостью.

Учеба подходила к концу, и Семен Дмитриевич вступает сначала в кандидаты, затем в члены КПСС. Дальнейшее его продвижение было предрешено. И по окончании университета с красным дипломом Семен Дмитриевич не идет на подготовленную должность в прокуратуре, а убеждает Дмитрия Георгиевича, своего отца, помочь ему определиться в райком комсомола. Высокий чин Дмитрия Георгиевича сыграл свою роль: тот не стал мелочиться, и на очередном пленуме райкома Гальянов-младший был представлен сразу как кандидат на должность первого секретаря. Статус человека, представившего Семена Дмитриевича, был настолько высок, что решение было изначально предопределено. Единогласно он становится важной общественно-политической фигурой — первым секретарем городского райкома ВЛКСМ и как следствие — членом бюро райкома партии. И это в двадцать два с небольшим года! Настоящий триумф.

Надо отдать должное, в работу Гальянов ушел с головой. Он видел, как с неприкрытой недоброжелательностью, замешанной на зависти, относились к нему его подчиненные и коллеги по бюро партии, и поэтому своей работой старался доказать, что он занимает свой пост не случайно и вполне соответствует ему. Отец, казалось бы, не обращал особого внимания на деятельность сына и не вмешивался в его жизнь. Семен Дмитриевич считал себя личностью самостоятельной, результатом чего явилась его свадьба с выпускницей медучилища — миловидной и скромной Татьяной. Отец попытался было им помешать, но Семен Дмитриевич сделал все по-своему, правда, тихо и быстро, поставив родителей перед свершившимся фактом. Реакции, как ни странно, не последовало никакой: мать, как говорится, права голоса в семье не имела, а отец только пожал плечами — смотри, жить тебе, не ошибись.

Даже сейчас, когда все кардинально изменилось, этим своим поступком Семен Дмитриевич гордился. Жизнь с Татьяной складывалась удачно, да иначе и быть не могло, они любили друг друга. Рождение дочери еще больше укрепило семью. Как тогда он был счастлив — прекрасная семья, любимая работа, удовлетворенное самолюбие. Это время Семен Дмитриевич вспоминал с щемящей теплой тоской. Если бы все так и осталось, но…

В стране начинались очередные перемены, и старые партийные кадры все более становились невостребованными. Зашаталось и положение самого Дмитрия Георгиевича. Человек холодно-расчетливый, он понял, что ему пора уходить, но терять то, что с таким трудом было достигнуто, ох как не хотелось. Значит, нужны новые связи и продвижение сына. Поэтому однажды из райкома Семена Дмитриевича вызвал к себе отец, но не домой, а в свой огромный кабинет.

Ничего хорошего вызов этот означать не мог. Семен Дмитриевич это понял, как только переступил порог кабинета. Он до сих пор помнит почти дословно разговор, так круто изменивший его дальнейшую жизнь.

— Проходи, садись.

— Папа, я не пойму, зачем ты вызвал меня сюда? Ведь мы могли поговорить и дома.

— Я сделал это для того, чтобы ты в полной мере осознал всю серьезность того, что тебе предстоит услышать.

И Дмитрий Георгиевич начал говорить, говорить безжалостно, в корне переворачивая мировоззрение Семена Дмитриевича.

— Семен! До сих пор ты получал все, что хотел. Университет? Пожалуйста. Райком? Без проблем. Я ничего не ставлю тебе в вину, пойми меня правильно. Ты мой сын, а не сын рядового гражданина, и поэтому ты должен жить иначе, чем все остальное общество. Семен, времена меняются, с приходом нового руководителя грядет что-то страшное. Поэтому мое время подходит к концу, я не хочу, да и не могу, что скрывать, больше участвовать в этом бессмысленном спектакле. Поэтому речь пойдет о тебе, о твоей дальнейшей судьбе. Без моей поддержки тебя быстро сметут, даже в отместку за то, что ты мой сын. Что из этого следует? То, что тебе необходима другая, более свежая и мощная поддержка. Зная твои амбиции, легко можно предположить, что станет с тобой, если лишить тебя твоего положения. В общей массе ты жить уже не сможешь, ибо успел почувствовать вкус власти. Поэтому сейчас я сделаю тебе предложение. Прошу тебя выслушать меня внимательно, не перебивая и не возмущаясь. Отнесись ко всему без ненужных эмоций.

Чтобы продолжить карьеру и выжить в новых, а в будущем, возможно, и более сложных условиях, тебе нужно — первое — порвать отношения со своей семьей и развестись с Татьяной. Не перебивай!

Второе — вступить в новый брак, после некоторого времени, конечно. В брак с дочерью одного высокопоставленного армейского чина. Учти, что годы, проведенные мною на вершине партийной власти, научили меня просчитывать свои действия на много шагов вперед, поэтому я до сих пор что-то значу. Только такой поворот поможет тебе остаться на плаву без моей помощи. Пока все. Я свое слово сказал — за тобой выбор. Поступай, как знаешь, я ни на чем не настаиваю, но подумай — в твоих руках собственное будущее. Сейчас не говори мне ни слова — подумай. Как примешь решение, независимо от того, каким оно будет, сообщи, но, пожалуйста, не затягивай. По-моему, такие решения следует принимать быстро, чтобы избежать лишних страданий. Ну все, можешь идти — жду звонка.

Семен Дмитриевич хорошо помнил, в каком состоянии он покинул кабинет отца. Он мог ожидать всего — предложение новой должности или, наоборот, серьезную взбучку, но такого, такого он даже представить себе не мог.

Возмущение таким предательством в отношении своей любимой семьи переполняло его. Да как мог отец только подумать такое о нем? Да плевать ему на все, на реформы, перестройки и переделки! Бросить Татьяну и крошку Анюту — это слишком. Да, он искренне возмущался и тут же готов был дать отцу ответ. Возмущение сменилось раздумьем, раздумье сомнениями, сомнения предопределили выбор. А будет ли такой уж счастливой их с Татьяной жизнь, когда он потеряет свою работу? Ведь тогда действительно наступит нищета, и не разумно ли оставить их, пусть временно, но при этом оказывая солидную материальную поддержку? Семен Дмитриевич пытался закамуфлировать настоящее, низкое предательство неизбежностью принимаемого им решения о разводе с целью сохранить благополучие своей бывшей семьи. Ему хотелось представить свой шаг как вынужденный благородный поступок — отречение от собственного счастья во имя сохранения благосостояния Татьяны и дальнейшее обеспечение своему ребенку достойного будущего, чего он никак не сможет сделать, оставаясь с ними и потеряв свое положение. Тогда ему почти удалось убедить себя в правильности сделанного выбора, все выглядело гнусно, мерзко и доставляло ему душевную боль. Выбор был сделан. Сначала он сообщил об этом отцу, который сказал:

— Хорошо, объяснись и уладь все с Татьяной. Передай, что материально она будет обеспечена, квартира также останется ей. И после немного развейся сам, лучше где-нибудь на природе. Потом приезжай ко мне на дачу, где решим, как поступить дальше, хотя, в принципе, у нас все готово.

Семен Дмитриевич не понял, что значит «у нас», да и не хотел понимать. Ему еще предстоял разговор с Татьяной, и все мысли были только об этом.

Выяснение отношений, вопреки ожиданию Семена Дмитриевича, прошло на редкость спокойно, что было неожиданным. Как ни старался Семен Дмитриевич представить развод и брак с другой женщиной жестокой необходимостью, вынужденным шагом, Татьяна сразу все поняла. Она даже не захотела слушать объяснения мужа, для нее и так все было ясно — Семен Дмитриевич бросал свою семью ради личных интересов, карьеры, власти. Для нее это было так низко и подло, что она не посчитала нужным выслушать какие-либо объяснения.

От материальной помощи отказалась наотрез и поставила условие развода — отказ Семена Дмитриевича от встреч с дочерью и с нею самой.

С этого дня они для него, как и он для них, больше не существовали. Только встреча в суде и в дальнейшем — никаких контактов. Условие пришлось принять.

Татьяна в тот же день перебралась с дочерью из шикарной квартиры, предназначавшейся ей, в «хрущевку» своей матери.

В этом была вся Татьяна — гордая и независимая.

В тот же вечер Семен Дмитриевич напился и последовал совету отца — провел несколько суток с проститутками, забивая совесть пьяным угаром. Наконец, немного придя в себя, он позвонил отцу и отправился к нему на дачу.

Дмитрий Георгиевич ожидал прихода сына. С минуты на минуту должен появиться и генерал Соловец с дочерью. Сегодня состоится первая встреча будущих «молодых». Между отцами все было решено, и они находили совершаемую сделку обоюдовыгодной. Для Гальянова-старшего это карьера сына. Если не будет брыкаться и правильно поймет, чего от него ждут, то Соловец позаботится о нем, хотя бы только ради своей дочери.

Соловец, со своей стороны, сплавлял свою сумасбродную доченьку замуж за вполне перспективного молодого человека. Очень уж надоели отцу ее выходки и неразборчивые любовные связи.

Первым прибыл Семен Дмитриевич. Отец встретил его радушно, что-то говорил незначительное, что в памяти не сохранилось, зато очень отчетливо сохранилось все дальнейшее. Приехали гости — Олег Дмитриевич с дочерью. Семен Дмитриевич был наслышан о нраве своей будущей супруги, но раз выбор сделан, надо идти до конца.

В конце концов он может просто жить по своим устоявшимся правилам. О его карьере пусть печется знатный тестюшка. Но Семен Дмитриевич ошибался. Нет, не в отношении карьеры — здесь все было в порядке. А в том, что сможет легко уйти из-под влияния жены. Он попал в такой капкан, что выбираться пришлось мучительно и долго. Но это было потом, а сейчас Ирина Соловец после третьей рюмки коньяка бесцеремонно повела его на второй этаж, где тут же набросилась на Семена Дмитриевича, как голодный зверь.

Но это были цветочки…

Гальянов поднялся из-за стола, подошел к бару, достал початую бутылку коньяка и немного выцветшую фотографию. На снимке была его первая семья. Он стоял, одной рукой обняв Татьяну, другой держа любимую крошку Анюту, свою дочь. Выпив почти полный бокал, еще долго рассматривал черты единственно любимых людей. Эх! Не поддайся он тогда, и все было бы иначе. Где они сейчас, как сложилась их судьба? Семен Дмитриевич знал, что они в городе, но где именно, ему было неизвестно. Интересно, вышла ли Татьяна замуж? Положив фотографию на место, он налил еще коньяка, одним глотком проглотив изрядную дозу, откинулся в кресле. Спиртное подействовало успокаивающе, и Семен Дмитриевич вновь задумался.

Втягивание его в криминальный бизнес началось незаметно. Ирина оказалась не только беспутной женщиной, но вдобавок и отчаянной авантюристкой. Когда появились первые казино, она стала постоянной их посетительницей. О том, какие она проигрывает деньги, Ирина ни на минуту не задумывалась. Просто появлялась под утро, небрежно бросая:

— Сеня, котик, я задолжала в «Золотой рулетке» пару тонн баксов. Ты уладь там все, я просто валюсь с ног.

Затем Ирина внезапно бросает игорные дела и переключается на коммерцию. Теперь она вознамерилась стать ни много ни мало — хозяйкой модного салона. Чтобы начать дело с присущим ей размахом, необходима была очень крупная сумма. Ни отец, ни муж не могли сразу выложить таких денег. Ирине не свойственно было ждать, и она, ни с кем не посоветовавшись, берет деньги в долг. А у кого тогда водились такие большие суммы, догадаться несложно. Но бизнес ее, не успев развернуться, закончился полным крахом. Деньги ушли, а долги остались, увеличившись на порядок. Вдобавок Семен Дмитриевич узнал, что у Ирины, оказывается, есть сын. Не желая обременять себя воспитанием ребенка, она просто сплавила его под опеку бабушки, бывшей учительницы начальных классов. И в один прекрасный день раздался телефонный звонок. Вопрос ставился конкретно: либо любезная Ирина Олеговна выплачивает в определенный срок все долги, либо здоровье ее мальчика может серьезно пострадать, и это будет только началом. В настоящий момент он находится под их контролем. Тогда-то Ирина и обратилась за помощью к мужу. Но где ему было взять требуемую сумму? Отец недавно скоропостижно скончался. Бравый генерал в просьбе отказал. Твоя жена — твоя проблема. Конечно, он может поднять на ноги всю милицию, но такая акция вряд ли поможет, скорее наоборот, только усугубит дело. Так что дорогому зятю придется в одиночку выбираться из долговой ямы, он ему не помощник.

Надо было что-то предпринимать, и Семен Дмитриевич идет, как говорится, ва-банк. Он решает встретиться с кредиторами Ирины. Все же его положение было достаточно весомым в области, и не считаться с этим шантажисты не могли. Он рассчитывает, что в личном контакте удастся найти компромиссное решение и забрать Сережу. Похитителям должно стать известно, что затеянная ими игра может стать обоюдоопасной. Семен Дмитриевич в силах, в свою очередь, нанести мощный ответный удар, если Сереже будет нанесен вред. И он не блефовал, хотя и серьезно рисковал. Не знал Семен Дмитриевич, да и не мог знать, что все происходящее было искусной игрой, имеющей целью только одно: заполучить в свои сети именно его. Долги и шантаж — только подготовка необходимых условий главной акции — вовлечение чиновника его ранга в криминальный бизнес. Но Семен Дмитриевич об этом не думал.

После предложения Гальянова о личной встрече похитители сразу же дали согласие. Определили место и время встречи, меры взаимной безопасности — на этом и закончили. Без сопровождения Семен Дмитриевич прибыл в условленное место, припарковал свой автомобиль у набережной, прошел внутренними дворами почти квартал и возле конечной остановки городского автобуса, в безлюдном месте, был встречен миловидной девушкой. То, что на встречу пришла девушка, очень удивило Семена Дмитриевича, ибо он рассчитывал встретить здесь скорее пару бритоголовых парней. По крайней мере, именно так он представлял в своем воображении подобные ситуации. На самом деле все вышло по-иному, в какой-то мере смутив Гальянова.

Девушка, приветливо улыбаясь, вежливо поздоровалась с Семеном Дмитриевичем, назвав его по имени-отчеству, и предложила проехать с ней, попросив не волноваться и ни о чем не тревожиться — Сережа жив, здоров и обеспечен всем, к чему привык дома. И если все пройдет как надо, то назад они вернутся вместе. На вопрос Семена Дмитриевича: что она подразумевает под словами «как надо»? — девушка только пожала плечами. Она ни во что не посвящена, и ее задача только встретить Гальянова и доставить на место, где с ним ждет встречи один человек, кстати, вполне порядочный и зло напрасно не творящий. Поняв, что говорить с девушкой по делу не имело смысла, Семен Дмитриевич закурил сигарету и всю оставшуюся дорогу молчал. Через полчаса он уже входил в двухэтажный особняк в сосновом бору, недалеко от крутого речного обрыва. Встретил Семена Дмитриевича молодой человек, строго одетый и сосредоточенный. Он сухо поздоровался и, убедившись, что прибывший безоружен, провел его в кабинет. Как только Семен Дмитриевич переступил порог, из-за стола встал человек с седеющими висками и пошел навстречу, приветливо разведя руки, как бы желая обнять дорогого гостя.

— Семен Дмитриевич, дорогой, рад, очень рад встретиться с вами.

— Извините, как вас?..

— Называйте меня Саркисом, просто Саркисом, — опередил его хозяин кабинета.

— Ну что же, здравствуйте, Саркис.

— Здравствуйте, Семен Дмитриевич, давайте пройдем к дивану, там будет удобно вести разговор. Что предпочтете выпить? Водка, коньяк, виски или, может быть, прекрасное марочное вино?

— Нет, спасибо, я вообще мало пью, тем более в таком положении.

— А чем вас не устраивает ваше положение? Вы, наверное, расстроились после телефонных звонков? Напрасно. Чтобы вы знали на будущее, если хотят нанести смертельный удар, то предупреждать, угрожать не будут, тем более брать на испуг.

— Давайте, Саркис, лучше по делу, зачем терять время?

— Очень умные слова. Вы умеете ценить время.

— И все же, Саркис, как будем решать возникшую проблему?

— Заметьте, проблему, которую создала ваша супруга, а не я и не мои люди.

— Согласен, и все же?

— Ну хорошо. Вам, дорогой Семен Дмитриевич, известно, из-за чего возникла проблема. Ваша жена взяла в долг определенную сумму денег, заметьте, сама, никто ее не принуждал, вы можете посмотреть ее расписки, почерк супруги вы знаете. Как я мог отказать жене такого уважаемого человека? Это было бы неуважительно по отношению к вам. И если бы Ирина вовремя вернула деньги, то никакой проблемы не возникло бы. Но она предпочла другое. Зачем? Ведь первоначальная сумма была не так велика. Проигнорировав свое обязательство передо мной, она тем самым поставила себя и вас в неловкое положение. По ее распискам, невозвращение денег в срок влечет за собой штрафные санкции, проще говоря, долг начинает ежедневно нарастать.

— По-вашему, это, кажется, называется «включить счетчик», да?

— Можно выразиться и так. Поймите меня правильно, я вынужден настаивать на возвращении своих денег.

— А ребенок здесь при чем?

— После нашей беседы вы будете иметь возможность поговорить с Сережей и убедиться, что ему были созданы почти домашние условия. А почему я воспользовался таким избитым приемом — иначе мы бы с вами не встретились. Разве я не прав?

— Не могу сказать, правы вы или нет, — не знаю, но все же считаю ваш поступок недостойным мужчины.

— Можете считать, как вам угодно, но вернемся к деньгам. Я вам все разложил. Теперь ваш черед, Семен Дмитриевич.

— Саркис, вы прекрасно понимаете, что такие чудовищные проценты я оплатить при всем желании не смогу. Может, стоит вернуться к первоначальной сумме и на этом закрыть дело?

— Поверьте, дорогой Семен Дмитриевич, я бы рад был поступить так, но в наших кругах свои законы, и чтобы жить, надо неукоснительно их соблюдать. Так что не все зависит лично от меня, хотя…

— Что «хотя»?

— Я хотел сказать, что на определенных условиях я смог бы погасить долг вашей супруги. Но повторяю: на определенных условиях.

— Каковы условия?

— А вы хваткий человек. Знаете что, Семен Дмитриевич, давайте-ка не будем гнать лошадей. Понимаете, я говорю не об одной какой-то услуге. У меня есть свои интересы в городе, свой бизнес — и чтобы он и дальше успешно развивался, мне необходим партнер. Заметьте — партнер, имеющий свою долю, который занимал бы в государственных органах достаточно весомое положение. Не скрою, мое дело не совсем законно, но приносит прибыль, неплохую прибыль, которой я готов поделиться с вами, как с партнером.

— Значит, вы предлагаете мне участвовать в ваших грязных делах? Обеспечивать, благодаря своим связям, безопасность вашей незаконной деятельности?

— Ну это вы зря — про грязные дела. Вы сможете мне ответить: кто сейчас достойно живет, работая честно? Живет, а не существует, сводя концы с концами? Трудновато будет, пожалуй, а? Но мысль мою вы поняли правильно и сами определили круг своих обязанностей.

— Я еще ничего не определял, только предположил.

— Дорогой Семен Дмитриевич, а есть ли у вас другой выбор? Нет, конечно, выбор есть всегда, только вот последствия могут оказаться разными.

— Если я откажусь, то, скорее всего, мы с Сережей останемся здесь навсегда?

— Вы же образованный человек, а мыслите стереотипами американских боевиков… Нет, Семен Дмитриевич, я не трону ни вас, ни вашу семью, но, естественно, буду вынужден потребовать возвращения долга. Однако как человек, мягкий по натуре, вряд ли сам смогу это сделать. Поэтому мне проще продать за полцены ваш долг кому-нибудь другому, менее щепетильному в таких вопросах. А уж как дальше все повернется, об этом, извините, я думать не хочу, слишком мрачной может быть развязка. Если каким-то чудом вам удастся выйти сухим из воды, то, попомните мое слово, ваша жена вас и погубит. Не того человека вы выбрали в спутники жизни, не того. Лучше принимайте мое предложение — и вместо долга солидное вознаграждение. Я же обеспечу вашу безопасность. Если кому-то придет в голову посягнуть на вас, то это будет не вашей, а моей проблемой. Ну и, пожалуй, главное лично для вас — ваша жена станет примерной и верной супругой. Она навсегда забудет все свои прихоти и капризы.

— Даже так? Вы считаете реальным изменить Ирину?

— Я не считаю, я уверен. И вы быстро в этом убедитесь, дав свое согласие.

Семен Дмитриевич задумался. Видя, что клиент не готов к принятию решения, опытный Саркис решил не торопить события. Поэтому он предложил:

— Семен Дмитриевич, я вижу, вам необходимо все обдумать. И это естественно. Давайте так — забирайте Сережу, и Аллочка отвезет вас в город. Через трое суток, ну, скажем, часов в одиннадцать утра я позвоню вам на службу. Вас устроит это время?

— Лучше во время обеда и на мобильный телефон.

— Ну и ладушки! Валера, — вызвал своего подчиненного Саркис, — сходи за мальчиком, он едет домой к маме. Ну, всего хорошего, Семен Дмитриевич, приятно было с вами познакомиться и поговорить.

Аллочка, как назвал девушку Саркис, все так же приветливо улыбаясь, везла Семена Дмитриевича с Сережей обратно в город.

— Я же говорила, все будет хорошо. Саркис человек слова, он еще утром распорядился приготовить Сережу к возвращению домой.

Приехав на квартиру, Гальянов супругу дома не застал. Только свежий аромат дорогих духов говорил о том, что ушла она недавно. Ушла, не дождавшись его возвращения, не узнав результатов поездки, не встретив собственного сына. Сына, которому сейчас, как никогда, нужна была ласковая, любящая мать. Какая другая мать сделала бы подобное? И вновь перед Семеном Дмитриевичем был выбор — жесткий и практически безальтернативный.

Проанализировав ситуацию и приняв окончательное решение, в назначенный день ровно в 12.00 он ответил на телефонный звонок.

— Каково ваше решение?

— Согласен.

— Я рад, Семен Дмитриевич, мои люди немедленно займутся вашими семейными проблемами. А пока давайте-ка в воскресенье в гости ко мне, шашлык сообразим, рыбалочку организуем. Заодно и обсудим кое-что, не напрягаясь. Прислать за вами машину?

— Не надо, я приеду на своей.

— Надеюсь, не на служебной?

— На своей.

— Тогда с нетерпением жду и готовлюсь. До встречи, Семен Дмитриевич.

Вот так произошло вовлечение на преступный путь Семена Дмитриевича Гальянова. Саркис, как и говорила Аллочка, умел держать слово — жену словно подменили. Она стала послушной, ласковой, и хоть все это было неестественно и давалось Ирине с видимым трудом, результат, однако, был налицо. Больше она не доставляла ему хлопот. Он никогда не узнает причину такого чудесного превращения. А секрет был прост: Ирину Олеговну встретили в подъезде ночью двое парней, больше похожих на шкафы, взяв за горло, убедительно попросили ее, овцу драную, стать примерной женой Семена Дмитриевича, и если она, сука немытая, хоть раз вильнет где-нибудь своей задницей, то ей, волчице позорной, сразу спилят башню. Предупреждение первое, оно же и последнее…

Постепенно Гальянов продвигался по служебной лестнице — стал заместителем главы областной администрации. Параллельно повышался его статус и в преступной среде. Саркис со временем возложил свои прежние обязанности на Семена Дмитриевича, сохраняя, однако, солидный процент своей доли.

И вот в дождливую ночь, сидя в удобном кресле своего домашнего кабинета, Гальянов ждал звонка из Средней Азии. Его представитель в том регионе, Керим, отвечающий за поставку героина, должен был сообщить: когда и каким образом отправлен очередной груз. Был уже второй час ночи, и затянувшееся ожидание стало понемногу раздражать Семена Дмитриевича Гальянова.

Феликс возвращался домой. Он вспомнил, что дома у него в холодильнике совершенно пусто, а Виктор, несомненно, голоден. Значит, надо зайти купить что-нибудь. Феликс огляделся по сторонам, нашел взглядом мини-маркет и направился к нему. Отоварившись на всю наличность, он короткими перебежками, огибая пузырившиеся под дождем лужи, наконец достиг подъезда, еще со двора заметив свет в своих окнах. Виктор его ждал.

— Ну ты, Феликс, и свиненок. Бросил меня тут одного и провалился! Времени, посмотри, сколько? — встретил он припозднившегося друга.

— Тебе надо было отдохнуть, да и мне немного прийти в себя. Ну, посидел в кафе, вспомнил Арталык, захватило, знаешь. Сколько времени прошло, а все так и стоит перед глазами, будто недавно произошло. Вот, перекусить захватил, дома-то шаром покати.

— Ты что же думаешь, я к тебе бедным родственником прикатил? Оценил содержимое твоего холодильника — для одинокого мужика вполне нормально. В общем, мог не суетиться, я все уже приготовил и ужин давно ждет нас. Пойдем, мой мокрый друг.

Лишь теперь Феликс почувствовал, что промок до нитки.

— Я сейчас, Витя, только переоденусь.

— Давай-давай.

После того как Феликс переоделся, они с Виктором сели за стол. Выпили за встречу, закусили.

— Как же тебе удалось выжить? — приступил к расспросам Феликс. — Это же невероятно! Каким чудом тебе удалось уцелеть?

— Поверь, ничего чудесного в моем спасении нет, и ты еще убедишься в этом. Но сначала, Феликс, все же о тебе. О том, что произошло после взрыва. Мне важно знать, как складывались события дальше? А уж потом обо мне. Договорились?

— Что с тобой поделаешь — ты гость, а просьба гостя — закон. Ну, а если серьезно, то сейчас я вряд ли смогу точно все передать, прошло столько времени, да и находился я, сам понимаешь, в каком состоянии.

Феликс немного помолчал и продолжил:

— Когда ты бросил гранату под ноги Хасану и его окружению, я тут же увлек Валентина на землю. Яркая вспышка ослепила, да и пыль поднялась изрядная, к тому же взрыв меня немного контузил, по крайней мере, на какое-то время. Когда пыль рассеялась, я подошел к тому месту, где недавно стояли твои палачи — они были мертвы. Потом голос подал Валентин. Его задело осколком, и встать он не мог. В это время со стороны аула приближалась группа охранников. Валентин приказал мне вернуть их обратно и организовать круговое наблюдение за подступами к аулу. Уж не знаю, как мне это удалось. Сейчас всех подробностей не помню, но орал я на них убедительно. Вскоре мы с Валентином остались на плато одни. Тот подозвал меня к себе. Я задал ему главный вопрос: кто он на самом деле? Он ответил просто: друг. Мы не могли долго беседовать, и он попросил меня об одной услуге, как я понял, очень важной для него. Передаю тебе почти дословно его просьбу. Так вот, он убедительно просил меня позвонить по одному телефону. Ответить должен мужской голос и непременно первой фразой: «Что дальше?», не «Алло», «Да» или «Слушаю», а обязательно «Что дальше?». — Только в том случае я должен передать привет от Вали. Дальше внимательно слушать — он скажет текст, который я тут же должен телеграфировать. И кому, как думаешь? Ни за что не догадаешься: в Барбак, Ахмеду. Вот так. Если же ответит кто-то другой — женщина или, к примеру, ребенок, или первая фраза будет иной, разговор я прекращаю и также срочно телеграфирую, но текст уже другой: «С продажей дома возникли трудности, Мурат». И все. Валентин пожелал мне удачи и предупредил, что все произошедшее ему придется списать на меня и через некоторое время он вынужден будет объявить тревогу с дальнейшим преследованием.

— Да, Валентин до конца остался фигурой загадочной. Но довольно о нем. Как ты уходил?

— Уходил почти открыто. Охрана, подчиненная Валентину, по-своему поняла приказ организовать круговое наблюдение. Я беспрепятственно прошел через аул, чего, признаться, не ожидал. К рассвету я был у тайника. Отдохнул — и дальше — по плану.

— Каким маршрутом уходил?

— Через малый перевал, в Кара-Юль. Оттуда местными авиалиниями до Ростова и в Москву.

— А почему в тайнике ты взял ровно половину из того, что мог взять? Верил в мое спасение?

— Верить не верил, но надежде умереть не давал.

— Хорошо, не будем отвлекаться. Как тебя встретила Москва?

— Наверное, так же, как и тебя.

— Ошибаешься, для спецслужб я не воскрес, и почему — объясню позже, но повод дал мне ты. Так что Москва меня не встречала, я там не был.

Феликс справился с удивлением, и продолжил свой рассказ:

— Как и было оговорено на инструктаже перед заданием, я позвонил полковнику Зотову, и тут началось нечто непонятное. Вежливый голос поинтересовался: кто его спрашивает? Но по этому телефону мог ответить только Зотов, больше никто. Я отвечаю — очень хороший знакомый, на что получаю ответ: Зотова в настоящий момент на месте нет. Ну ладно, думаю, за время моего отсутствия мало ли что могло измениться. Но и через день, на повторную просьбу соединить меня с Зотовым, после некоторого замешательства, получаю отказ — мол, он и сейчас отсутствует. Этого уж никак не могло быть. Ты прекрасно знаешь, что только в исключительных случаях Зотов мог находиться вне этого канала, и то лишь на короткое время. И наконец, кто-то еще включился в разговор, меня попросили не класть трубку и после короткого молчания меня спросили: кто именно интересуется названным лицом? По инструкции мы ни с кем, кроме Зотова, не имели права говорить о себе. Поэтому разговор я не стал продолжать и положил трубку — нужно было все обдумать. В запасе оставался последний вариант — резервный телефонный номер. Ты знаешь, о чем я.

— Да, если абонент не ответит после шестого гудка или ответит раньше или позже, считать себя временно освобожденным от исполнения обязанностей и перейти на нелегальное положение.

— Вот именно, я набрал нужный номер, но он молчал и после шестого, и после десятого; молчал бы, наверное, вечно, если б я не отключился. Итак, я на нелегальном положении. Снял подвернувшуюся комнату, откуда позвонил по номеру, который дал мне Валентин. Ответила женщина, сразу сняв все вопросы. Поздним вечером я дал телеграмму в Барбак: «С покупкой дома возникли трудности, Мурат».

— Понятно, потом посетил тайник, оставил сообщение и, как агент спецслужб, временно прекратил свое существование?

— Точно. Немного позже я предположил, что нашу службу долбанул молот реформ. Кому-то, видно, из больших верхов, не понравилось, что мы вплотную занимались распутыванием наркодел.

— Я так категорически не заявлял бы. Когда рушится вся система, то достается всем, мы не могли стать исключением.

— Но мы с тобой немного отвлеклись. Давай продолжим. Ты залег на дно и переехал сюда. Как дальше складывалась твоя жизнь? — спросил Виктор.

— По-разному. Документы у меня, сам понимаешь, любые были — паспорта, права, военные билеты. В общем, укомплектован по полной программе. Но оседать надо было надолго. Поэтому устроился на работу, квартиру снял, прописался, встал на воинский учет. Тогда с этим еще считались. В общем, проблем на начальном этапе у меня не возникло. Работал на небольшом механическом заводе, механиком. Зарплата — так себе, но, главное, успел квартиру отхватить, вот эту самую хату. Пришлось, конечно, подмазать, но жилье получил официально. Потом женился, но об этом давай не будем, хорошо? Я о женщинах говорить плохо не приучен, лучше пропустим все, что с ней было связано, к тому же мы в разводе. Иногда посещал тайник, но ничего нового не находил. Слушай! А ты туда заглядывал? — спросил Феликс.

— Конечно, это и послужило причиной того, что я не дал о себе знать. Я понял, что ты ушел на дно, значит, ничего хорошего это означать не могло.

— И не оставил для меня сообщения? Кто ты после этого?!

— Иначе ты бросился бы искать меня. Зачем было так осложнять тебе жизнь? Я же не знал, как ты живешь, и поэтому до времени не стал тебя тревожить. Но, даю слово, встретились бы мы непременно. И встретились же?

— Я бы сказал тебе несколько неформальных слов, но вижу, ты и без слов понял, что я имею в виду.

— Понял, понял, давай дальше.

— А дальше практически и все — завод работать перестал, я пытался устроиться еще куда-нибудь, все без толку. В конце концов, занялся частным извозом. Так и шли дни-денечки. Жена ушла, остался один, привык понемногу.

— И это все, что ты можешь сказать о своей жизни после задания?

— А ведь верно, годы прошли, а вспомнить нечего. Арталык в моей памяти оставил бóльший след, чем все последующие годы. А разве так должно было все сложиться? Живем под чужими именами, как призраки, ей-богу. Ты-то кто сейчас?

— Александр Викторович Воронов.

— А я Юрий Владимирович Смыслов, как шахматист, мать твою. Что же дальше, Александр Викторович? Так и будем потихоньку идти ко дну? Честно говоря, иногда хочется взять стволы и наделать шухеру, уйти красиво, громко хлопнув напоследок дверью. Тебя такие мысли не посещают?

— Нет, Феликс, другое мне покоя не дает и не даст никогда.

Феликс увидел, как вдруг помрачнело лицо друга, затем он побледнел и, наскоро вытащив какой-то флакончик, бросил в рот несколько таблеток.

— Что с тобой, Витя, сердце?

— Угу, — Виктор дал знак рукой — мол, сейчас все пройдет. Через некоторое время его отпустило.

— Вот так новость! И давно это у тебя? Может, помощь посерьезней нужна?

— Ничего не надо, уже прошло. Просто надо поторопиться.

— Куда поторопиться? — не понял Феликс.

— Это долгая история, но я должен тебе все рассказать и попросить об услуге.

— Да что ты на самом деле, как чужой? Ты что не знаешь, что тебе ни о чем меня не надо просить? Только скажи, что надо сделать, и все — никаких проблем.

— Ну ладно, тогда слушай. Извини, что буду иногда сентиментален. Это скорбная история. Будь потерпимее и ни о чем не спрашивай, лады?

— Лады, конечно, но, извини, может, отложим разговор, если мотор пошаливает?

— Не стоит, чем раньше ты все узнаешь, тем спокойнее будет мне. Слушай, ты интересовался, каким чудом я остался жив после взрыва? Отвечаю — никакого чуда не было. Просто в самый последний момент, за долю секунды до взрыва, я сам прыгнул в пропасть, как можно сильнее оттолкнувшись от края. Почему я так поступил? Не знаю и объяснить не могу. Может быть, инстинкт самосохранения сработал в подсознании или всевышний вмешался, но я прыгнул и тем самым сохранил жизнь. Когда Хасан сталкивал свои жертвы, то они катились по крутому склону, ударяясь о камни, поэтому и погибали. Я же летел, не касаясь выступов, вниз, к самому подножию водопада. Да, Феликс, по дну ущелья протекает быстрая речушка, а как раз под тем местом, где проходила казнь, находится водопад. На карте он не был отмечен. И приличный водопад, должен сказать. По крайней мере, глубины, чтобы не разбиться о дно, оказалось достаточно. Когда вынырнул, меня тут же подхватило течение и понесло по руслу. Вот здесь я вновь оказался на грани смерти. Мощный водный поток волок меня по камням, и никакой возможности, со скованными сзади руками, прибиться к берегу не было. Сколько меня несло, не могу сказать. От ударов я то терял сознание, то вновь приходил в себя. Силы мои были уже на исходе, и сопротивляться я почти перестал. Последнее, что помню: впереди показался огромный валун, деливший поток на два русла. Он неотвратимо приближался. Я почувствовал тупой удар и все — темнота. Когда очнулся, то сразу и не понял: где я, на том свете или на этом? Но по тому, что лежал перебинтованный, в палатке, пришел к выводу, что все же на этом.

Оказалось, попал я к туристам, которые черт его знает как оказались в этом месте. Уход они мне обеспечили и ни о чем не спрашивали. Поправлялся я быстро. Но идти с ними я, как понимаешь, не мог. До первого поста милиции? Ведь документов у меня с собой не было. Решил уходить. Путь был один — к тайнику. Сориентировался по ущелью, вернулся вверх по реке до водопада, нашел подъем и вышел наверх, в том самом лесном массиве, где проходили учения по моей поимке. Лагерь обошел стороной. Вскрыл тайник, нашел там твою записку и далее — по маршруту отхода. В общем, прибыл в свой родной город. Так же, как и ты, снял квартиру. Стал думать: что делать дальше? Уже собирался отправиться к связующему тайнику, но тут, совершенно случайно, встретил свою одноклассницу. На автобусной остановке. А у нас в последних классах такая любовь была! Но я уехал в военное училище, и пути наши разошлись. Правда, как оказалось, не навсегда.

Танюша, так ее звали, пригласила меня к себе. Я еще удивился: такая женщина, одна! Короче, сошлись мы вскоре. Она работала в наркологическом диспансере, и у нее была дочь от первого брака — Анюта. Отец их бросил ради своей карьеры. На момент встречи Анюте было тринадцать лет. С ней у меня сложилось все хорошо, приняла она меня и хоть папой не называла, но и не отвергла, может, видела, какие у нас отношения с ее матерью. Для меня это было очень важно. Тогда я еще рассчитывал, что продолжу служить, а значит, семью свою смогу обеспечить, но когда я вскрыл тайник, то сразу все понял. Ты лег на дно — что это могло значить? Только одно — произошло нечто неординарное. Твое возвращение каким-то образом произошло не по плану, и у тебя возникли веские причины прервать контакт со Службой. Я понял, что остался без работы. Поэтому и решил вообще себя не светить. Для всех я погиб. Конечно, передо мной неизбежно встал вопрос о трудоустройстве. А что я могу в жизни? Принимать решения и действовать в любых экстремальных условиях? Хорошо стрелять? Или завалить противника в рукопашном бою? Но ведь все эти качества ценны на войне или во время выполнения спецзадания.

— Ну, это ты зря, Витя. Во-первых, качества, которые ты перечислил, совсем неплохо иметь в нынешнем беспределе. Во-вторых, ты отлично водишь автомобиль, причем любой категории. Это тоже позволяет заработать на жизнь, возьми хоть мой пример. В-третьих, ты владеешь языками — французским и испанским, так? Разве всего перечисленного мало? Ты имел массу преимуществ перед другими, пройдя такую школу!

— Все правильно, Феликс, но привыкли мы к другой жизни, и подстраиваться к новым условиям было трудно. В семье все понятно, а вот по отношению к работе… не мог я сразу ухватить нужную жилку, подстроиться к цивильной жизни. И люди, которые меня окружали, я не имею в виду семью, ну не мой это круг. Крутиться, как модно стало выражаться, я не умел.

— Но как-то пристроился?

— Пристроился — куда деваться? Пошел в школу — преподавателем истории. Но преподавал ее так, как знал сам и как считал нужным, а не так, как от меня требовали. Естественно, с руководством школы начались конфликты, и вскоре из школы меня попросили. Устроиться тогда еще не составляло особого труда. Помню, стали создаваться совместные предприятия и разного рода фирмы. И платили там прилично. Прихожу в одну из таких контор. «Гелион» называется. Евроотделка, охрана, референт — все как положено, приемная, словно у министра, не меньше, табличка — «Генеральный директор». И люди на мягких диванах, ожидают приема. Помощник спрашивает у меня:

«Чем могу служить?»

Отвечаю:

«Мне надо с генеральным поговорить».

«По вопросу?»

Думаю, скажу — по личному, помощник на табличку укажет, где обозначены дни и часы приема по личным вопросам, поэтому иду на хитрость:

«По вопросу, представляющему для него прямой интерес».

«Даже так? Хорошо. Фамилия, имя, отчество?» — Сам все в книгу заносит. — «Ждите, я доложу о вас». Что ж, сижу — жду. Помощник в кабинет. Выходит оттуда:

«Заходите, генеральный вас примет».

Прохожу через сдвоенные дубовые двери и… остолбеваю, примерно как ты утром.

— И что же тебя так удивило?

— Не что, а кто.

— Не тяни, говори.

— В кресле сидит полковник Зотов Евгений Петрович, собственной персоной.

— Кто-о? Зотов? Наш Зотов?

— Вот-вот. Я так же был ошарашен. Он поднимает глаза поверх очков и… словно тик пробежал по лицу — узнал. Но что значит подготовка. Ничем не выдал удивления! Справился с собой мгновенно, только ладонь к губам поднес, будто лицо потирает. Я понял — говорить надо так, словно мы незнакомы.

«Здравствуйте, проходите, — это он мне. — Что привело вас сюда?»

Отвечаю:

«Я ищу работу».

«И почему выбрали нашу фирму?»

«Потому, что она пользуется авторитетом, и, если честно, заработок у вас хороший».

«А что, собственно, вы умеете?»

«По специальности я — инженер по эксплуатации автомобильной техники, мог бы работать механиком или водителем — категории в правах у меня все открыты, или телохранителем, с оружием знаком и обращаться умею».

«Это, конечно, хорошо, но, боюсь, недостаточно, чтобы пройти конкурс в «Гелион».

«Ну еще, — добавляю, — владею французским и испанским языками».

«Да? Это уже лучше».

Представляешь, Феликс, это говорит мне Зотов, который знает меня, наверное, лучше, чем я сам себя, но играет мастерски.

«И каков уровень знания языков?»

«Свободное общение как в устной, так и в письменной форме».

«Мы сделаем так: вас сейчас проводят в зал совещаний — там напишете свою биографию. И сделайте это в трех экземплярах: на русском, французском и испанском языках. Добро?»

«Без проблем».

«Отдадите написанное помощнику и дня через два, в это же время — позвоните, думаю, я сумею что-нибудь вам предложить. Вот вам моя визитка». Помощник отвел меня куда надо и оставил одного, дав бумагу. Я, конечно, смотрю визитку. На оборотной стороне надпись: — 22.00, «Снежинка».

— Назначил встречу?

— Да, но что за «Снежинка»? В общем, стал я вычислять, где назначена встреча, и остановился на одном кафе. На самом удаленном от центра, открытом со всех сторон, наружное наблюдение там установить сложно. Вечером поехал. Угадал. Встретил меня сам Зотов.

«Нашел, пропащий? Значит, умеешь еще что-то. Ладно, пойдем в помещение, поговорим».

Прошли мы через пустой зал и вошли в небольшой кабинет.

«Здесь можем говорить открыто. Ну, здравствуй, что ли?»

«Здравия желаю».

«Признаюсь, удивил ты меня немало. Я поначалу глазам своим не поверил — ты ли это? Да и немудрено, считал тебя канувшим в небытие. А ты вот он, работу ищешь?»

«Я был удивлен не меньше».

«Видел. Ну давай, рассказывай, как выжить удалось? Про акцию не говори, я все знаю. Ты о себе давай».

Рассказал я ему все, что и тебе. Зотов задумался, закурил. А у меня самого к нему вопросов немерено.

«Знаю, что о многом спросить меня хочешь, Витя. И справедливо твое желание, да и понятно. С чего же начать?»

«С начала, товарищ полковник».

И он начал говорить. Дословно я сейчас уже не передам наш долгий разговор, но смысл следующий. Мы с тобой выполняли локальную задачу с целью замены Хасана на агента стратегического внедрения, каковым являлся Валентин. Он нелегально работал давно. Внедрен был еще во время войны в Афганистане, прошел «плен», вербовку в военные советники моджахедов, то есть прошел долгий, более чем десятилетний путь, пока не попал в структуры наркомафии. Он-то и должен был после смерти Хасана стать одним из руководителей арталыкского синдиката.

— Хорошо, — сказал Феликс, — мы выполнили задание, Валентин жив, вроде все нормально, и что дальше? Почему дальше пошла сплошная «непонятка»?

— Ничего удивительного, — продолжил Виктор. — На финальной стадии нашей работы в Центре произошли изменения. Кому-то в самых высоких верхах деятельность Х-4 показалась либо лишней, либо опасной. Как бы то ни было, подразделение признали неэффективным, экономически нецелесообразным и решили прикрыть. Как, впрочем, и многие другие службы. На чем основывалось решение верхов? В их толковании наша ликвидация объяснялась просто — нет средств для финансирования в полном объеме. Зотов считал это детским лепетом. Руководство просто опасалось развертывания сил, ему, по большому счету, неподконтрольных. Ведь деятельность Х-4 и подобных ему подразделений легко можно повернуть в другое русло. Например, на свержение существующей власти. Отсюда то же решение, что и по КГБ в свое время. Или, что тоже возможно, в верхах имелись значительные силы, заинтересованные в распространении наркотиков, ведь прикрывался же Хасан? И если решение на его ликвидацию Зотов не принимал самостоятельно, то, возможно, того никогда не тронули бы. Таков расклад Зотова. В общем, деятельность Х-4 решено было свернуть, агентов всех уровней отозвать в Центр.

— Но ведь это означало «засветить» стольких нелегалов? И не просто «засветить», а обречь на гибель?

— Вот поэтому-то Зотов и предпринял меры, чтобы агенты получили сигнал отхода и консервации. Только для того, чтобы не «высветить» их. Отсюда и отсутствие связи, твоя телеграмма Валентину и все остальное. Зотов не раскрыл своих людей, уничтожил те архивы, к которым имел доступ, за что и был уволен. Ну а дальше все просто. Он уезжает из Москвы, возвращается в Город, мы с ним, оказывается, земляки, и начинает жизнь заново. Создает фирму, которая с успехом развивается.

— Почему в своем офисе Зотов не мог с тобой говорить открыто, его что, кто-то «пасет»?

— Я спрашивал его об этом. Он ответил, что опасается одного человека, которого подсадила областная администрация и который, по данным Зотова, напрямую связан с криминалом. Фамилия этого урода — Дроздов. Приходилось мне с ним сталкиваться. Он, сука, по общему мнению, и повинен в гибели Зотова.

— Что? Зотов погиб?!

— Да, Феликс, но об этом позже. Только…

— Твою мать!.. Но как же так? Скажи хоть, как он погиб?

— Его убили, заказное убийство.

— Беспредел! Такого мужика завалить! — Феликс встал, нервно заходил по комнате. Затем выругался и вернулся на место.

Выждав небольшую паузу, Виктор продолжил:

— Не могу, Феликс, дальше все держать в себе.

— Говори, Витя, я тебя слушаю.

— Зотов принял меня в «Гелион», и я начал работать при нем, как специалист по иностранным языкам, а фактически — первым помощником. Татьяна радовалась за меня, семья обеспечена, Зотов помог купить квартиру — в общем, жизнь наладилась, и все в ней меня устраивало. Какое великое дело — надежный тыл, когда ты любишь человека так, что готов всю жизнь отдать ему и уверен во взаимности этого чувства.

Виктор замолчал, нервно прикурив сигарету, делал затяжку за затяжкой, пытаясь успокоиться, чтобы продолжить свой рассказ.

— Каким-то внутренним чутьем я чувствовал, что так долго продолжаться не может. И хотя не было никаких предпосылок для пессимизма, я чувствовал, Феликс, всеми фибрами своей души, как загнанный зверь, чувствовал надвигающуюся опасность. Отгонял от себя мрачные мысли, но неотвратимость чего-то неизбежно страшного становилась все более навязчивой и реальной. И это произошло. Ты не задавал себе вопрос: откуда в стране появилось такое количество наркотиков? На любой вкус, в любом количестве, совершенно доступно и практически легально? Что произошло? Нет панацеи от этой заразы. Это страшно, Феликс. Пойми меня правильно, говоря все это, я виню прежде всего себя, ибо сам молчал, сам скрывал и жил в плену иллюзий, чего простить себе не смогу всю оставшуюся жизнь. Если бы повернуть время назад…

Виктор вновь замолчал — слова давались ему все труднее. Он молчал, глядя безмерно печальными глазами на окно, по стеклу которого стекали капли дождя.

— Все началось незаметно и развивалось постепенно. Анюте шел четырнадцатый год — ребенок еще, в сущности, но уже наступил период расцвета. Появились первые секреты, свои маленькие тайны, нравились мальчики и веселые невинные вечеринки. Все, как и должно быть. Девочка превращается в девушку, и естественно, что у нее свой круг интересов и не надо ей мешать. В то время Зотов все больше стал ездить по стране, и по роду своих обязанностей я сопровождал его.

Поэтому для семьи оставалось не так много времени, служба есть служба. Вот и получалось: Танюша работала в режиме дежурств — сутки через двое, я часто бывал в отъезде. Анюта оставалась иногда подолгу одна. И ничего не было в этом страшного, если б не расставленные кругом сети. Мы с женой вдруг стали замечать, что после дискотеки или еще какого увеселительного мероприятия дочь стала возвращаться неестественно возбужденной. Но первичные признаки заболевания Татьяна, как нарколог, знала, и поведение Анюты, по ее словам, не вписывалось в общее определение действия известных наркотиков. Тем более такие вечера были нечастыми, а в остальные дни Анюта вела себя как обычно. Деньги в семье мы хранили открыто, в секретере и никогда их не пересчитывали. Дочь получала на карманные расходы столько, сколько мы считали необходимым. Остальными финансами ведала Татьяна. Однажды водитель Зотова, Дмитрич, с которым я сразу нашел общий язык и который потом и рассказал мне подробности гибели шефа, попросил подержать дома крупную сумму — сын у него в этом смысле был ненадежен, запивал иногда и тащил из дома что ни попадя. В то время как раз был период запоя, а Дмитрич собирал деньги на покупку дачи. Я пересчитал сумму и положил ее рядом с нашими деньгами. Естественно, за сохранность даже не волновался. Татьяна с Анютой знали, что дома хранятся чужие деньги. Но как-то, открыв секретер, я увидел, что деньги Дмитрича лежат не так, как прежде. Сам знаешь, на такие мелочи глаз у меня наметан. Пересчитал — не хватало пяти тысяч рублей. Это потрясло меня. Как поступить? Татьяна не возьмет, значит, кроме Анюты, сделать это никто больше не мог, не барабашка же в самом деле? Но как спросить ее?

Больше всего я боялся, что дочь откажется. Тогда возникнет неловкое и неприятное положение. Промолчать? Значит, негласно поощрить и дать возможность безнаказанно продолжать воровать и далее. И в том и в другом случае семейная гармония нарушалась, а мне так не хотелось этого. Предчувствие, как видишь, не обманывало меня. Опасность вплотную приблизилась к семье. Я долго думал и решил поговорить с Анютой наедине, по-доброму, не задевая ее самолюбие. Мало ли, как это могло произойти: потребовались вдруг деньги, нас дома не было, ну и взяла, рассчитывая незаметно вернуть долг. Может, сама сейчас себе места не находит и боится разоблачения, мучается, не зная, как исправить положение. Была еще у меня такая надежда, но не суждено было ей сбыться. И тут оправдались мои худшие подозрения — Анюта категорически отрицала свою причастность к пропаже денег. И делала это нагло и, что самое обидное, безразлично, глядя пустыми глазами мне в глаза. В них не было и намека на какие-то переживания — сплошная, пугающая пустота. Я не знал, как вести себя дальше. На откровенный разговор теперь надежды не было.

Татьяна сразу обратила внимание на мое настроение и спросила, что случилось. Что я мог ей ответить? Что дочь потихоньку крадет деньги? Наверное, тогда и следовало бы рассказать Татьяне о поступке дочери, но… не смог, Феликс, не смог. Не хотел ее расстраивать, скандала не хотел. Вот и смолчал, сославшись на головную боль. Прав ли я был тогда, ответь мне? Или допустил непоправимую ошибку?

— Что я могу сказать? Не знаю. С одной стороны, ты должен был все рассказать жене, с другой — уберегая ее от удара, ты поступил правильно. Хотя… черт его знает, как следовало поступить в данной ситуации. Но, по большому счету, ты просто отсрочил неминуемое выяснение отношений.

— Вот именно, отсрочил. На следующий раз Анюта не стала мелочиться и забрала все. Танюша была поражена.

Мы осмотрели комнату Анюты. В дальнем углу ящика письменного стола Таня обнаружила использованный одноразовый шприц и небольшой пакетик с остатками серо-белого порошка. Она изменилась в лице. Протянув мне находку, Татьяна еле выдавила из себя: «Это героин, Витя!» — и зарыдала, содрогаясь всем телом.

Я обнял ее. Говорить что-либо не имело смысла. Никакие слова утешения не смогли бы успокоить жену. Да и не шли на ум слова. Героин — это серьезно, очень серьезно. Вот, значит, для чего Анюте нужны деньги. Проклятая наркота, с которой я боролся, не жалея жизни, сама достала меня! Пришла в мой дом, неся разрушение, боль, смерть. Сейчас мне сложно вспомнить все подробности того страшного вечера, исковеркавшего мою жизнь. Но обстановка была очень тяжелой. Вдобавок Анюта впервые не пришла домой ночевать. Заставив себя собраться, Татьяна обзвонила всех подруг дочери, но ее нигде не было. С утра я пошел в школу, надеясь застать Анюту, но, как оказалось, ее там не было ни сегодня, ни вчера. Где искать? За что зацепиться?

Какую-то нить могла дать ее подруга Ирина. Поэтому я дождался окончания уроков и встретил ее на выходе. Ира сначала пыталась играть в непонятку, но мне удалось убедить ее сказать правду. Оказывается, где-то месяц назад на одной из дискотек они с Анютой познакомились с мальчиками. Их прельстило, что те были постарше и на машине. И денег у них было много. Мальчик, с которым познакомилась сама Ирина, от нее откололся, а вот у Анюты совсем другое дело. Она влюбилась в Гарика, — так звали ее мальчика, тот тоже вроде ответил взаимностью. Они еще один раз вместе сходили на дискотеку, потом Анюта стала везде бывать только в обществе Гарика и на Ирину внимания просто не обращала. Она, Ирина, все понимает и на подругу не в обиде. Я спросил: где они могут быть? Ира ответила, что не знает точно, они больше на машине катаются, а где вечерами бывают — ей неизвестно, возможно, все на той же дискотеке. Сама Ирина туда больше не ходит, поэтому может только предполагать. Порасспросив ее о машине, я узнал, что это «девятка» черного цвета, с зеркальными стеклами и всегда с очень громкой музыкой, Гарик не выключал магнитолу практически никогда. Это была вся информация, которую я смог получить. Мне надо было все обдумать, взвесить и, посоветовавшись с Татьяной, принять план действий.

— Почему ты сразу не нашел меня? — спросил Феликс. — Тебе необходима была помощь, поддержка, и ты прекрасно знал, что по первому зову я пошел бы с тобой куда угодно и на что угодно. Почему?

— Спасибо, Феликс. Но, во-первых, чтобы найти тебя, потребовалось бы время, а я не мог медлить. Во-вторых, тогда я считал, что смогу решить свои проблемы сам. Главное было вычислить Гарика и забрать у него Анюту — это было мне под силу и одному. Черная «девятка» с зеркальными стеклами — примета, согласись, отличная. Вообще черных машин было мало, а уж с такой тонировкой наверняка единицы.

Начал я с центра, с той самой дискотеки, о которой рассказала Ира. Не буду тянуть время, Феликс, в общем, где-то около часа ночи, бесполезно обшарив центр, я постепенно удалялся от него и уже ближе к окраине, в одном из микрорайонов, увидел над старым зданием огромную светящуюся вывеску, которая гласила, что здесь находится дискотека «Карусель». И множество автомобилей на платной стоянке. Еще одно место возможного появления объекта моей охоты. На этот раз загнал я машину между домов, чтобы не бросалась в глаза, о чем потом очень пожалел, и пошел на обход. Здесь била ключом совсем другая жизнь, в которую я не вписывался. Молодежь валом валила на дискотеку. Побродив немного, я решил уже покинуть это место и продолжить поиски, но в это время к центральному входу подъехала черная машина с зеркальными стеклами, и это была «девятка», из которой тупыми ударами рвалась наружу громкая ритмичная музыка.

Все совпадало! И марка машины, и тонировка, и музыка. Из автомобиля вышел молодой человек во всем черном — от рубашки до ботинок и, несмотря на темное время суток, в узких черных очках. Сильно хлопнув дверью, не закрывая машину и не включая сигнализацию, он энергично зашагал ко входу, неся в руках обычный целлофановый пакет. Если хозяин машины оставил ее открытой, то там кто-то должен был остаться? Может, Анюта? Я подошел к машине так, чтобы рассмотреть пассажира или пассажиров черной «девятки». Но, вопреки моему предположению, в машине никого не оказалось. Принял решение быстро — нужно сесть «девятке» на «хвост», и проследить ее маршрут. Вот тут я и пожалел, что оставил свою «шестерку» среди жилых домов. Но, с другой стороны, точно узнал, что водитель этого автомобиля — тот, кто мне нужен. Только я собрался отправиться за своей машиной — из дверей вышел молодой человек в черном, но в сопровождении более взрослого мужчины. Между ними произошел диалог:

«До завтра, Гарик, удачи».

«О’кей, Алекс, не забудь, расчет близок».

Тем же энергичным шагом Гарик — без сомнения, это был он — подошел к автомобилю. Через несколько минут я проводил взглядом габаритные огни его «девятки». Никакой возможности организовать преследование, как понимаешь, не было. Но теперь я воочию увидел объект, запомнил номер машины и узнал, где и через кого его можно найти.

Вернулся домой за полночь. Татьяна, устав от переживаний и ожидания, спала на диване. Я не стал ее тревожить, прикрыл пледом и пошел в спальню, где наметил план на завтра. Утром, после короткого разговора с женой, в котором я вкратце рассказал ей о событиях минувшего вечера, я приехал на службу. Зотов был на месте. Встретив меня и поздоровавшись, он внимательно посмотрел на меня. Я сам чувствовал себя не в форме после бессонной ночи и пытался скрыть это. Но Зотов заметил, что со мной не все в порядке.

«Александр Викторович, мне кажется, у вас возникли проблемы? Какого характера?» — спросил он меня, строго поддерживая на службе официальные отношения. Может, тогда и стоило открыться ему, но я сдержался. Виной этому, наверное, было чувство ложного стыда, которое заставляет нас иногда говорить не то, что на самом деле думаем, и думать совершенно противоположное тому, что говорим. Поэтому я и ответил:

«Нет, Евгений Петрович, особых проблем нет».

«Вам видней, Александр Викторович, я не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, но должен заметить, в наше время проблемы могут возникнуть из ничего, и чаще всего человек или не придает им значения, что по меньшей мере неосмотрительно, или идет на крайности, что тоже не совсем безопасно. С вами происходит нечто подобное — что-то вас сильно выбило из колеи — я это заметил еще вчера. Поэтому поймите меня правильно, я не хочу каким-то образом повлиять на вас, но предложить помощь считаю своим долгом. Помощь, достаточно эффективную».

«Благодарю вас, Евгений Петрович, если возникнет необходимость, непременно воспользуюсь предложением. Но пока такой необходимости не вижу», — ответил я.

После такого диалога он, догадываясь, видимо, что мне необходимо время, на два дня освободил меня от работы, как бы давая отгулы за переработку в командировках…

— Ну а почему ты, Витя, не рассказал ему о своей беде? Ведь Зотов открыто протянул тебе руку помощи. А по твоим словам, он имел сильное влияние и значительный вес в Городе. Почему ты отверг его помощь?

— А ты не подумал, Феликс, что бы я ему сказал? Что дочь — четырнадцатилетний ребенок — наркоманка? И шляется неизвестно где по притонам? Помогите, Евгений Петрович, найти дочь и наказать тех, кто совратил ее? Это я должен был ему сказать? Да какой я на хрен тогда отец, если не смог уберечь ребенка?

— А почему бы и нет? Ты что, разве сказал бы неправду? Хотя, конечно, я понимаю, ты не мог такого сказать. Для тебя бы это означало расписаться в собственном бессилии.

— Вот именно. Жил в плену иллюзий, поэтому и отверг помощь. Я считал, что у меня есть шанс выиграть, и шанс неплохой. Но одно я не учитывал: что вырвать Анюту из лап нежелательного окружения еще не значит спасти ее от себя самой.

Занимаясь приготовлением чая, Феликс спросил:

— По твоему рассказу получается, что все обрушилось на вас внезапно. Неужели, кроме возбуждения после танцулек, никаких симптомов вы с женой не замечали?

— Ты знаешь, Феликс, мы сами анализировали ситуацию с Танюшей и сделали два вывода, почему упустили начало. Во-первых, это произошло действительно внезапно. Для получения зависимости не требуются месяцы или даже недели. Несколько уколов героина мгновенно сделают свое страшное дело. Так что здесь мы были бессильны — от нас ничего не зависело. Как бы мы ни старались, но уловить самое начало — первый укол — мы были просто физически не в состоянии. Наркотик не спиртное, которое постепенно превращает человека в алкоголика на виду у всех. И, во-вторых, человек, связанный с наркотой, становится очень лживым. Мы же привыкли во всем доверять Анюте, поэтому так легко и проглотили ее ложь. Ложь, очень похожую на правду. А беда была рядом, уже на самом пороге. Она опередила нас и поставила перед чудовищным фактом. Вот что я могу тебе ответить. Мы всегда сильны задним умом — если б вернуть все назад! Если б знать раньше! Но в жизни, как знаешь, всякие «если» не в счет. Ты — перед фактом, и за тобой ответный ход. Но условия несоизмеримо неравны. И потом, Феликс, как можно жить в семье, не доверяя друг другу? Я и Анюту не виню. В этой печальной истории она — главная жертва, жертва хорошо продуманной и организованной массовой акции по внедрению наркотиков именно в неподготовленную, молодежную среду. Кто хладнокровно спланировал и организовал этот бизнес? Ответ найти трудно, может, невозможно, но мы-то с тобой знаем, как происходит доставка белой смерти из-за бугра в наши регионы.

— Знаешь, Виктор, сейчас ты почти слово в слово повторил покойного Хасана. Он особое ударение делал именно на внедрение наркотиков в среду молодежи. Значит, этот подонок оказался прав? И дело их, как говорили раньше, живет и побеждает? Каков же масштаб этой организации? И неужели верхи наркомафии, как говорил Хасан, преследуют не только собственные корыстные цели, но заглядывают и намного дальше, в плане захвата государственной власти? Абсурд какой-то.

— Абсурд, говоришь? А ты загляни в историю, не такую уж и далекую.

— Ты о чем?

— Об опиумных войнах девятнадцатого века. Тогда миллионы китайцев погрузились в наркотический сон. Из-за контрабанды наркоты англичанами. Это ли не пример, как внедрение, распространение и расширение массового употребления наркотика приводило к полному подчинению одного государства другим. Это, Феликс, исторический факт. Вопрос: может ли подобное повториться в современных условиях? Ответ: скорее «нет», чем «да». Но ущерб населению страны наносится колоссальный, это ли не угроза национальной безопасности? Что, нельзя организовать эффективную службу по отслеживанию маршрутов доставки наркотиков и уничтожению смертоносных караванов? Нельзя поставить заслон наркомафии из-за бугра? Ты посмотри, по ящику показывают заставу в Таджикистане. Капитан прямо в эфир говорит, что нет такой ночи, чтобы наркокурьеры не пробивались через границу. Их уничтожают, изымают дорогостоящий товар, а они вновь и вновь прут. Что это? Бездумная живая волна, рассчитанная на авось? Если даже один из сотни прорвется — это уже удача? Если это бизнес, то какой бизнесмен пошел бы на такие потери? Ведь затрата стоит приличных денег. А сколько курьеров вылавливают по всей стране? Что же это за бизнес? Значит, это не просто дело каких-то отдельно взятых, пусть и очень крупных, богатых картелей?

Без мощной поддержки какого-либо государства или очень обеспеченной спецслужбы, но под патронажем государства, такая экспансия просто невозможна. Ибо цель иная, главное — не получение денег как таковых, а подрыв другого государства, его генетического фонда с дальнейшим безусловным подчинением и насаждением своего порядка.

— Слишком уж мрачно, Виктор.

— Мрачно? Не то слово! И пойми, я говорю об этом не потому, что беда задела меня лично. Лично я, ты прекрасно знаешь, могу пережить свою трагедию молча, скрипя зубами, но молча. Но когда мою страну пытаются поставить на колени — я молчать не буду. И наблюдать со стороны тоже. Нет, Феликс, я буду бороться, и плевать мне на законы, которые служат непонятно кому и чему. Моя совесть подсказывает мои решения.

— Я знаю тебя и не сомневаюсь, что ты способен на многое. Но даже это многое — всего лишь капля в море. Стоит ли бросать вызов всем и вся? Я согласен с тобой и говорил уже, что сам иногда испытываю почти непреодолимое желание что-нибудь предпринять, пусть бессмысленное и последнее в жизни, но что это даст? И даст ли вообще?

— Доведем историю до конца, — продолжал Виктор. — Значит, в первую нашу встречу с Гариком понаблюдать за ним мне не удалось.

Поэтому на следующий день я подъехал к «Карусели» немного пораньше. Напротив находилось открытое кафе, там и занял свой пост. Ждать пришлось долго. Все повторялось, как и прошлым вечером. Так же валила молодежь, подъезжали всевозможные тачки, постепенно заполняя стоянку. Гарик подъехал примерно в то же время, что и вчера. Я его услышал, вернее, услышал музыку, рвавшуюся из его «девятки», раньше, чем появился сам автомобиль. Пока он заходил в здание, я уже был за рулем своей «шестерки» и, как только Гарик тронулся, прочно сел ему на «хвост». Помотал он меня по городу изрядно. Хорошо, что с утра я заправил полный бак. Казалось, почти во всех увеселительных заведениях у него были неотложные дела. И что примечательно — заходил Гарик внутрь обязательно с пакетом, а выходил налегке. Сейчас ясно, что он развозил наркотики, а тогда передо мной была другая задача, и анализировать не было ни времени, ни необходимости.

В третьем часу он заехал на заправку, пополнил бак своей машины и рванул за город. Проехав 42 километра, «девятка» свернула на лесную дорогу. Понятно, что автоматически повторить его маневр я не мог, чтобы не засветиться. Поэтому остановился на обочине перед поворотом, выключил двигатель, вышел из машины и прислушался. Гарика выдавала музыка. Слышно в ночном лесу было прекрасно, и сначала громкость понемногу затихала, что означало, что «девятка» продолжает движение, потом установилась на одном тоне, послышался отдаленный лай собак. Гарик достиг своего логова. Я загнал машину в лес, как мог замаскировал ее — мало ли кто еще может проехать по этой проселочной дороге? Примерно через километр лес оборвался, и передо мной открылась довольно большая опушка, на которой стояли пять или шесть особнячков. В одном из них горел свет. Остальные дома были либо пусты, либо в них все спали. Лай собак, естественно, меня насторожил. В это время из дома вышел Гарик, забрал из багажника большой сверток, выключил наконец музыку и, закрыв собак, что меня одновременно и удивило, и обрадовало, в небольшой вольер, зашел в дом.

— А почему он загнал собак? Не логично. Казалось бы наоборот — ночь самое подходящее время выпустить их для сторожевой службы.

— Все очень просто, Феликс. Собаки охраняли дом и находящихся в нем именно в отсутствие хозяина. Чтобы никто не мог без его ведома покинуть жилище, улавливаешь? Вот так.

Ну ладно, немного подождав, я обошел дом с тыла, нашел заднюю дверь. Она была заперта, но проблемы открыть ее для меня не составило. В общем, через несколько минут я был внутри дома. Первый этаж оказался пуст, музыка и приглушенные голоса доносились сверху, и я, приготовив оружие, стал подниматься по лестнице.

Приблизившись к двери, я отчетливо услышал голос Анюты. Она что-то просила, но что именно, я не слышал. Судя по всему, в доме они были одни, Гарик и Анюта. Я резко открыл дверь и увидел, что на диване лежит бледная дочь, рукав ее халата на правой руке был закатан, резиновый жгут перетягивал руку выше локтя, а рядом, на коленях, стоял Гарик и через шприц вводил ей в вену какую-то жидкость. Он почти закончил свою процедуру, когда увидел меня. Анюта, отбросив голову, уже ничего не соображала, только стонала. Гарик же изменился в лице и испуганно, держа шприц в руке, отходил к окну. Его глаза с ужасом смотрели на пистолет, из которого в любую секунду могла вылететь его смерть. Я стал приближаться, целясь Гарику между глаз. Смог бы я тогда выстрелить? Наверное, нет. Но секунды моего замешательства дали ему возможность уйти. Гарик неожиданно нырнул в окно, ломая раму и разбивая стекла. Я отчетливо слышал, как его тело ударилось о землю, и лес вскоре наполнился хрустом ломаемых веток и кустов. В такой запарке он забыл про свою «девятку» и ломанулся куда глаза глядели. Преследовать его не имело никакого смысла, да и желания. Я нашел дочь, и это самое главное.

Она ничего не понимала, лицо ее было перекошено неестественной гримасой, глаза закатились. Бедняжка что-то шептала, я попытался разобрать ее шепот, но тщетно. Я поднял Анюту на руки и под яростный лай запертых собак понес через лес к машине, где положил ее на заднее сиденье. Потом вырулил на шоссе и вскоре доставил бесчувственное тело Анюты в ее комнату. Первые сутки она была, как сомнамбула, — наркотик крепко держал ее в своих когтях. Она мало что понимала. Все действия были автоматическими и замедленными. Ничего ее не интересовало. Мы с Татьяной посоветовались и решили попытаться сами справиться с болезнью, тем более и обратиться за помощью было некуда. Наркологический диспансер мало чем мог помочь. Я говорю об эффективной помощи. Нам в первую очередь предстояло не допустить дальнейшего употребления наркотика. Поэтому Анюта, если так можно выразиться, была заключена под домашний арест. Всякие контакты — с подругами и друзьями — категорически запрещались. Татьяна приготовила всевозможные транквилизаторы, чтобы облегчить выход из тяжелого состояния наркотической зависимости. Мне пришлось попросить Зотова предоставить неделю за свой счет. И началась схватка за здоровье дочери. День прошел относительно спокойно.

Вечером обстановка изменилась. Анюта пришла в себя. Зрачки были неестественно расширены, чувствовалось ее плохое настроение и внутреннее напряжение. Глаза слезились. Предложение немного поесть вызвало у нее приступ тошноты. Наступала ночь. Как она прошла — передать тяжело. Дочь не могла уснуть — не спали и мы. Попытки поговорить с ней наталкивались на неприступную стену. Ни о чем, кроме дозы, она не желала говорить.

— Она просила дозу?

— Да, повторяла все время — как ей плохо, что она не выдержит таких мук. Просила немного подлечить ее — достать, она скажет где, немного наркотика. Это будет в последний раз. Татьяна предлагала успокоительные уколы, которые помогут. Но Анюта наотрез отказывалась. Говорила — вам никогда не понять, что это! Не понять, как мне плохо. Ну, дорогие мои, мамочка, папочка, ну помогите мне пожалуйста, я же у вас одна, нельзя вот так резко бросать. Нужно прекращать постепенно, с каждым разом уменьшая дозу, ну пожалуйста, родные мои. Всего лишь одну небольшую дозу. Но идти на поводу ее просьб означало — самим подтолкнуть к гибели. Поэтому на все просьбы мы с Татьяной ответили отказом. Анюта преобразилась — перекошенное лицо с огромными зрачками, вся потная, руки трясутся. Ну, мол, суки, или дайте дозу, или я перережу себе вены! Дальше — больше. Где-то на второй день к потливости и бессоннице добавились еще боли в мышцах спины и ног. Ее просьбы дать наркотика, сопровождаемые угрозами и оскорблениями, выводили меня из себя. С Татьяной тоже произошли изменения — она вдруг постарела, морщинки, еще совсем недавно почти незаметные, отчетливо проступали на ее изможденном лице. Какую тяжкую муку она несла в себе, Феликс! Такого и врагу не пожелаешь. Анюта по-прежнему не могла спать, иногда, буквально на минуты, забывалась, но тут же вставала. Ей и сидеть было невмоготу — так и металась по комнате, из угла в угол, держа меня в постоянной готовности предотвратить ее возможные поступки. Металась и просила. Нашим единственным союзником в этой борьбе было время.

Прошла неделя, жуткая, почти бессонная, полная постоянного напряжения. Наконец Анюте стало немного получше, хотя и жаловалась она на общую слабость, бессонницу и боли в мышцах и суставах, но дело явно шло на поправку. Анюта стала более общительна с нами, дозу больше не просила. Так что первую битву мы выиграли. Сделали все, что было в наших силах. Теперь дальнейшая судьба Анюты зависела от нее самой. Мне казалось, что после таких страданий человек разумный и близко не прикоснется к наркотику. Но я вновь и вновь ошибался. Оказывается, уже через пару месяцев наркоман может вновь «слететь с катушек». Что и было в ближайшем будущем ярко доказано на конкретном примере.

— Анюта вновь стала употреблять наркоту?

— Да. И на этот раз все происходило намного сложнее и трагичнее. Относительно спокойный период нашей, теперь уже другой жизни, продолжался где-то месяц. Внешнее напряженное успокоение больше походило на затишье перед катастрофой. Татьяна сильно изменилась внутренне, да и внешне. Она все больше молчала, разговаривала только по необходимости. Однажды я поймал себя на мысли, что каждый из нас ушел в свой внутренний мир. Ожидание нового удара окружало нас невидимой аурой. Я знал, как бороться с наркодельцами, но был беспомощен против самого наркотика. Между тем Анюта возобновила посещения школы, но там, по словам учителей и одноклассников, той же Ирины, ее просто не узнавали. Раньше всегда обходительная, общительная, жизнерадостная, дочь стала обидчивой, замкнутой, раздражительной. Держала всех своих бывших подружек на расстоянии. Отсидит в школе и под нашим присмотром — домой, закроется у себя в комнате, врубит музыку, ляжет на софу и молча смотрит в потолок.

Так продолжалось день за днем, внешне все благопристойно, а внутренне…

— А вы не пытались куда-нибудь уехать? На время сменить обстановку? Например, в санаторий или просто так — дикарями?

— Была такая мысль, но Татьяна брала свой отпуск как раз во время кризиса, да и мне пользоваться лишний раз благосклонностью Зотова было неудобно. У нас еще есть водка?

— Есть немного.

— Налей — хочу выпить.

Феликс налил рюмку, протянул Виктору. Сам пить не стал. После выпитого спиртного Виктор молча покурил и продолжил:

— В общем, не буду останавливаться на тяжком периоде ожидания, а перейду сразу к главному. Где-то через месяц Татьяна вновь заметила у Анюты изменения в глазах. На этот раз зрачки были узкими, как игольное ушко, а настроение приподнятое. Татьяна отвела дочь в ванную комнату. Признаков уколов не было. Но колоться и не обязательно. Наркоманы очень изобретательны, они могут как колоть героин, так и нюхать его, в конце концов, просто курить анашу. Так что отсутствие следов от уколов ни о чем не говорило. Симптомы-то прежние, их не спрячешь. Что было делать? Вновь закрывать Анюту? Но так она из школы вылетит — как оправдать ее пропуски? Вновь длительные беседы, внушения, просьбы. На этот раз тактика Анюты была иной — она не огрызалась, не срывалась на истерику. Просто спокойно отказывалась, даже с обидой воспринимала наши подозрения. Дочь приводила убедительный аргумент. После того, мол, что она пережила, после такой ломки и мучений, неужели она вновь опустится до наркотиков? Узкие зрачки! Разве это говорит только о наркомании? Разве нет других причин? Честно говоря, хотелось ей верить, я уже устал от этой напряженной обстановки и подумал, что даже если дочь и принимает что-то полегче героина, то, может, и на самом деле таким путем — от тяжелого к более легкому, она избавится от зависимости. Разумом я понимал, что это иллюзия, но я устал, я искал успокоение и находил его в такой вот утопии. Ты понимаешь меня?

— Понимаю, — ответил Феликс.

— Так и пошло дальше. Неделю глаза как глаза, но настроение и поведение непредсказуемы. То вроде обычное, то вдруг резкий необъяснимый переход к агрессии, то вообще апатия ко всему. Как только настроение улучшается, то глаза неестественно блестят — значит, приняла что-то. Но долго такой период продолжаться не мог. Помня старый кайф, употребляя более слабодействующие препараты, дочь просто обречена была вновь сорваться. Я это чувствовал. Это и произошло.

Однажды она вновь пропала, ушла в школу и не вернулась. Понятно, какие у нас с женой возникли предположения. Но могло произойти что угодно. Поэтому сначала мы обзвонили больницы, отделения милиции, морги, наконец. Нигде никаких сведений. И все же предположение о том, что Анюта находится где-нибудь в притоне, преобладало. Но где теперь искать? В первый раз у меня была ниточка, кое-какие сведения и приметы. Сейчас — ничего. С чего начать? Проверить каждый подвал, подворотню или квартирный притон, на который еще предстояло выйти, — задача изначально невыполнимая. Тогда я решил обратиться за помощью к Зотову, но, как бывает по закону подлости, он находился в командировке. Никому другому, кроме, пожалуй, Дмитрича, открыться я не мог, да и какой помощник Дмитрич? Искренне посочувствовать — это да, в остальном — толку от него немного. Поэтому передал через него заявление об очередном отпуске за свой счет и приступил к оценке обстановки. Несистемные поиски путем простого прочесывания клубов, баров, дискотек ни к чему, кроме потери времени, привести не могли. Нужно что-то другое. Но что? Поэтому, проанализировав ситуацию, я решил через тех же самых распространителей выйти на более серьезную фигуру в их иерархии и прижать эту фигуру по всем правилам. Я понятно объясняю?

— Вполне.

— Я наметил план и стал действовать. За период моего наблюдения в одном только месте, у дискотеки, я подметил такую деталь. В одно и то же время, в определенное место, как бы сами по себе, собираются распространители. Затем по одному подходят к одиноко стоящей иномарке, что-то передают и сразу уходят. Нетрудно догадаться, что сдают они дневную выручку. За этой иномаркой я и проследил. Она нигде не кружилась, видимо, имела свой определенный маршрут. В машине, кроме водителя, находился пассажир. Пассажир выходил возле своего дома в центре, а водитель продолжал движение — загонял автомобиль на стоянку и тоже отправлялся домой. На кого следовало сделать ставку? На водителя или пассажира?

— Скорее на пассажира, хотя лучше разработать обоих.

— Я так подумал. Поэтому вечером следующего дня ждал пассажира в его подъезде, решив применить простейший, но эффективный прием со шприц-тюбиком. Ни один профи не клюнул бы на это, но в среде наркодельцов на этом уровне спецов не держат. Сел на подоконнике между первым и вторым этажами — жду. Разложил, для отвода глаз, четвертинку водки, пару бутылок пива и закуски кое-какой. Приоделся под «синяка». Смотрю, подъезжает знакомая тачка — выходит вчерашний пассажир и напрямую в подъезд. Лифтом не воспользовался — я вообще-то его в лифте планировал прищучить. Но раз так, то еще лучше. Поднимается он, увидел меня и обращается:

«Ты, чмо! Тебе здесь что, закусочная? Расселся, козел немытый, а ну», — хотел что-то добавить, но тут я на него — выворачиваю руку, беру на захват — горло придавил, чтоб кричать не вздумал, а сам говорю:

«Слушай меня внимательно, от твоего поведения зависит твоя жизнь. Видишь девушку на фотографии, — свободной рукой я ему фото прямо к лицу поднес. — Ты ее случайно не знаешь? Может, встречались где?»

«Нет», — еле шипит он.

«Тогда смотри и запоминай хорошенько, одновременно внимательно слушай. За трое суток, начиная с этой минуты, ты должен найти ее. Найти, где хочешь, в любом состоянии и лично привести в Центральный парк культуры и отдыха. У тебя есть телефон? Вижу, есть — сотовый, — это уже лучше. Какой номер? Так вот, в течение этих трех суток я буду тебе звонить. И не вздумай продинамить меня — себе дороже выйдет».

Достаю шприц-тюбик с глюкозой и колю ему прямо в грудь.

«А это, — говорю, — твоя смерть, — и показываю ему настоящее мое удостоверение офицера, но так, чтобы фамилию прочитать он не мог. — Я сделал тебе «Крокус» — действует он через трое суток — ни одно переливание крови тебе не поможет. До истечения трех суток я могу другим препаратом нейтрализовать введенный тебе яд и спасти твою жизнь. Но для этого ты должен найти и передать мне девушку с фотографии, так что запоминай лицо получше. Зовут ее Анюта, раньше была связана с неким Гариком, который гоняет на черной «девятке» с зеркальными стеклами, еще дружка его могу подсказать — Алекса из «Карусели». Это все. Доставишь Анюту один, за мной не гоняйся, не советую».

Он потер шею, откашлялся. Вид у него был жалкий. Такое ему ни в каком сне присниться не могло.

«Один вопрос: почему именно я?» — спросил «пассажир».

«Не повезло тебе, вот и все! Ну, иди, жди звонка и не теряй времени, парень. Смерть наступит от удушья, очень мучительная и некрасивая смерть. К врачам обращаться бесполезно, можешь попробовать — ни один анализ ничего не покажет. Это сверхсекретное оружие — орудие возмездия, если хочешь. Пошел!»

Он поднял сумку, которую уронил при захвате. Но тут же остановился и спросил:

«А купить препарат можно? Я готов заплатить, даже если это блеф».

«Во-первых, это не блеф. Во-вторых, препарат не продается, только обмен — девушка на твою жизнь».

«А если окажется, что она мертва?»

«Привези доказательства, но пока я не увижу труп — твоя жизнь будет в постоянной и реальной опасности — так что не теряй времени и займись поисками».

Теперь оставалось только ждать. Основания, что парень сделает все возможное и невозможное, чтобы найти дочь, у меня были, согласись, весомые.

— Да, напряг ты его плотно. А что это за «Крокус»? Я не припомню ничего подобного?

— А черт его знает, Феликс. Да и какая разница: «Крокус» или «Фокус» — главное результат.

— Да, иногда простейшие приемы намного эффективней сложных комбинаций. И расчет верный — хрен его знает — серьезно это с уколом или нет? Не обратить внимания? А если на самом деле введен яд? Обратиться к врачам? Но они действительно ничего не найдут, так как ничего и нет, но об этом ты его предупредил. Словом, купил ты его по всем правилам. Проигнорировать укол он ни в коем случае не мог — ведь против него действовал человек спецслужбы, удостоверение он своими глазами видел. Но рисковал ты все же прилично. После такого кренделя тебя с семьей вряд ли оставили бы в покое. Они тоже кое-что умеют и вряд ли спустили на тормозах твои действия.

— Я все прекрасно понимал. В день встречи с «пассажиром» я отправил жену на юг, к ее родственникам. Как только получил бы Анюту, то в течение дня мы скрылись бы из Города. Как это сделать, я продумал и принял некоторые меры предосторожности, о них ты узнаешь. Вот так я рассчитывал, но судьба, Феликс, готовила еще один, на этот раз последний, самый страшный удар. И не оттуда, откуда можно было ожидать. Все перевернулось в течение нескольких часов. Весь мир для меня перевернулся — я проиграл. Наркота взяла свое, уничтожив мою семью, мое счастье, превратив меня на время в жалкое подобие человека.

Виктор опустил голову, взял почти пустую бутылку водки, выплеснул остатки в рюмку, одним глотком выпив содержимое.

— На второй день я позвонил по номеру, который дал мне «пассажир». Он тут же ответил и стал торопливо объяснять ситуацию. Дочь он нашел и разговаривал с ней. Здесь и начинаются различные «но». Во-первых, она сама не желает возвращаться, а во-вторых, Анюта сильно подсела на иглу, кайф брала в долг и люди, у которых она находится, не могут ее отпустить, пока не получат расчет. Повлиять на них «пассажир» не может.

«У нас с тобой какой договор? Ты мне дочь, я тебе — жизнь, и твои «но» мне до фени, уразумел?»

«Но что я могу?»

«Кажется, в первую нашу встречу ты предлагал плату за жизнь? Так используй эту возможность — выкупи девушку и доставь в парк. На все про все у тебя осталось чуть более сорока часов. Потом страшная, мучительная смерть. Я позвоню завтра утром, думаю, ты успеешь все уладить. Все — действуй».

Не знаю, что уж там он испытывал, как договаривался с себе подобными, но утром он сообщил мне, что девушка у него и он готов немедленно передать ее мне.

На скамейке, в парке, «пассажир» сидел один, Анюты с ним не было. Обследовав прилегающую территорию, я пошел на контакт. Зашел со стороны газона, когда прибывший на встречу находился ко мне спиной.

«Привет, дружок», — говорю.

«Черт, вы меня напугали».

«Что ты говоришь? По-моему, тебе не привыкать пугаться, при твоих-то делах?»

«Мои дела — это мои дела».

«Ошибаешься, встреча со мной говорит об обратном, но хватит трепаться. Где девушка?»

«Она в машине. Не в себе. Придется вам ее переносить. Давайте укол».

«Протяни руку».

Он выполнил то, что я ему сказал. Достав шприц-тюбик все с той же безобидной глюкозой, я сделал ему укол. Но сказал ему, что это еще не все, одной дозой яд нейтрализовать нельзя. Необходимо еще дважды, через каждые двенадцать часов, проделать подобную процедуру. После третьего раза яд будет полностью лишен своих свойств и станет абсолютно безопасен.

«Но как же так? — возмутился «пассажир». — Так нечестно. Вы не говорили об этом — один укол и все!»

«Нечестно, говоришь? Тебе ли о честности рассуждать? Сам-то наверняка не употребляешь эту гадость? Сказал — еще два укола, значит, через двенадцать часов встречаемся здесь. И не глупи, парень. От яда я тебя избавлю. А теперь — пошел к своей тачке, я подъеду».

Он быстро направился к «БМВ» восьмидесятой модели. Я через некоторое время подъехал вплотную к нему. Мы переложили Анюту из машины в машину.

«Я буду вас ждать!» — бросил «пассажир».

Теперь начиналась, пожалуй, самая тяжелая работа. Уйти из города на своем автомобиле я не мог. Понятно, что «пассажир» обязательно подстрахуется и его люди будут у меня на «хвосте». Если бы я ему не сказал еще о двух уколах, то его страховка наверняка либо попыталась бы взять меня сразу, либо где-нибудь по дороге прижать. Такого «пассажир» простить мне просто не имел права. Предупреждение о необходимости повторить инъекцию немного спутало его планы. Теперь он не мог причинить мне вреда как минимум двенадцать часов. Но наблюдение организовать, чтобы я не попытался скрыться, был просто обязан. Мне же за эти двенадцать часов нужно было покинуть Город. Покинуть незаметно и так, чтобы мальчики, которые будут меня пасти, об этом даже не догадались. Поэтому я разработал следующий план ухода.

Чтобы тебе было понятно — расскажу о расположении дома, в котором мы жили. Это девятиэтажный П-образный, десятиподъездный дом; наш подъезд — второй. Восьмой, девятый и десятый подъезды находились практически на другой улице и со стороны первых трех никак не просматривались. На этом строился расчет. Я подъезжаю к своему подъезду, оставляю машину на обычном месте, выношу Анюту и как будто направляюсь домой. В подъезде дочь передаю Дмитричу, тот вытаскивает ее на чердак, на всех дверях которого я поставил хитрые замки, затем по чердаку через восьмой подъезд он выводит или выносит ее и сажает в свою машину. Я же через определенное время выхожу на улицу и копаюсь в своей «шестерке», сосредоточивая наблюдение на себе. Когда машина Дмитрича проедет рядом с домом, я прекращаю работу и возвращаюсь якобы в квартиру. Но сам тем же порядком покидаю дом, спускаюсь в метро, где смешиваюсь с толпой и уже на попутках ухожу из Города. Необходимые вещи были заранее уложены в машину Дмитрича. Встречаемся мы у брата Дмитрича на даче в шестидесяти километрах от города. Брат и вывозит нас дальше — в соседнюю область.

— Да, все ты предусмотрел, словно против тебя действуют не местные бандиты, а целая сеть агентов контрразведки. Но, согласен, лучше переиграть, чем что-то упустить. Что же так внезапно помешало твоим планам?

— Что произошло? Страшное, Феликс, нелепое, но все же, наверное, вполне закономерное. Когда я выносил Анюту из машины, никаких сомнений в том, что план удастся, у меня не было. Я внес дочь в подъезд и зашел с ней в лифт, и тут я почувствовал, что теряю сознание. Лицо Анюты показалось мне чужим, да, да, чужим, и… она не дышала, Феликс, понимаешь? На руках у меня был труп. Господи, что я почувствовал в эту минуту — никакими словами не передашь. Лифт остановился, двери распахнулись. На этаже ждал Дмитрич. Он был в полной готовности, и как только я шагнул из кабины, сразу же поторопил меня:

— Давай, Викторович! Впереди все чисто. Поторопись же ты!

— Некуда, Дмитрич, торопиться!

Я зашел домой, положил труп дочери на диван в зале. Дмитрич растерянно стоял на пороге.

— Иди, друг. Все кончено. И спасибо тебе. Зотову передай все как есть. Ну, иди.

Он молча ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

Меня охватило оцепенение. Голова не хотела думать, словно заполнилась пустотой. Помню — вызвал «Скорую», боль резко усилилась, ноги стали терять опору, все вокруг закружилось, и я скорее услышал, чем ощутил собственное падение. Дыхание перехватило, и я полетел в глубокую, черную дыру…

Виктор замолчал, левой рукой машинально массируя висок:

— Остальное я знаю со слов того же Дмитрича. Но главное он так мне и не сказал. Лучше бы я не оклемался в реанимации и не узнал бы того, что произошло дальше.

Виктор вытащил пузырек с таблетками, бросил несколько штук в рот и вышел на балкон, по которому яростно стегали мощные струи дождя. Когда он, совершенно мокрый, вернулся на кухню, Феликс предложил другу переодеться. Но тот только сбросил рубашку, обнажив свой шрам. Увидев, что Феликс смотрит на его грудь, он сухо улыбнулся и спросил:

— Помнишь? Главная примета при «липовом» опознании в Арталыке?

— Такое разве забудешь?

— Ну ладно, Феликс, ты еще в состоянии слушать?

— Я-то в состоянии, а вот тебе стоит прерваться — слишком тяжело даются воспоминания. Да и немудрено — пережить такое.

— Как бы ни было тяжело, но я должен тебе все рассказать до конца. Значит, очнулся я в больнице, в реанимации. Диагноз — инфаркт. По словам врача, я был в шаге от того света. О смерти Анюты я помнил, но как это перенесет жена? Если бы знать главное, знать, что моей Татьяны уже неделю, как нет в живых… Честное слово, перегрыз бы провода и трубки, которыми был весь опутан. Зачем мне жизнь? Одному? Без семьи и без цели? Но тогда я еще ничего не знал и жил ожиданием встречи с любимой, готовил слова утешения, планировал навсегда покинуть этот проклятый Город. В общем, жил одной любовью к Татьяне.

— Как же ты узнал о несчастье?

— Меня перевели в общую палату. Сердце не беспокоило особо, но долго находиться на ногах мне не разрешали. Только на третий день я упросил сестру позволить мне позвонить. Набрал номер Зотова. Тот ответил сразу.

«Александр Викторович? По тому, что вы смогли мне позвонить, можно предположить, что дела пошли на поправку?»

«Да, еще дней несколько, думаю, придется проваляться. Но знаете, меня очень беспокоит, что жена не знает о смерти дочери. Не могли бы вы, Евгений Петрович, потактичнее сообщить ей… Адрес и телефон я вам продиктую. Поймите, сам я не могу, а вы человек выдержанный. Да и попросить-то мне больше некого».

«Я понимаю вас, Александр Викторович, у меня сейчас небольшое совещание, после… я сам к вам заеду».

«Спасибо, Евгений Петрович, за все спасибо, буду ждать!»

Не знал я, что за новость принесет мне этот человек.

Не прошло и трех часов, как в палату вошел Зотов в сопровождении Дмитрича. Шеф умел скрывать эмоции. Другое дело Дмитрич. Что-то в его поведении вызывало тревогу. Может, это от того, что он отводил взгляд, стараясь не смотреть мне в глаза? Но я почувствовал надвигающуюся опасность, уловил приближение еще одной беды. Зотов в это время пододвинул стул и присел возле моей кровати. Дмитрич застыл за спиной шефа, держа в руках целлофановый пакет и… розы. Зотов сделал ему замечание, и он суетливо установил цветы в пустую банку.

Зотов начал разговор, и с первых его слов я понял — произошло непоправимое:

«Александр Викторович, мы с вами люди военные — вся наша жизнь была сопряжена со смертельной опасностью. Вы не раз смотрели смерти в лицо. Мне тоже приходилось испытывать нечто подобное. Мы исполняли свой долг и нередко теряли товарищей, в бою ли, волей случая или судьбы. Вот и сейчас, казалось бы в мирное время, нелепо, безвременно ушла из жизни ваша дочь. Мне Дмитрич рассказал о том, как все произошло и как вы встретили неожиданное страшное событие. Надеюсь, что и сейчас, после того, что я вам скажу, вы останетесь тем, кем были всю свою нелегкую жизнь — человеком несгибаемым, умеющим встречать удары судьбы. Я сомневался, да и врачи…»

«Да говорите же наконец, Евгений Петрович, — меня не надо готовить, Татьяны больше нет?»

«Да, Александр Викторович, я сожалею и искренне соболезную. Ваша жена умерла через день после того, как, судя по результатам экспертизы, умерла от передозировки наркотика ваша дочь».

Все оборвалось у меня внутри, Феликс, я хотел забиться в рыданиях, размеры палаты вдруг сузились и стали душить меня. Я испытывал непреодолимое желание вырваться из этой клетки на волю, как будто там, на воле, кошмар прекратится. Окончится страшный сон, все будет как прежде, и вновь я увижу своих любимых. Но клетка не выпускала, а сон не проходил.

«Как это произошло? Ведь она была у родственников? Кто мог ей сообщить?» — спросил я.

«Я узнавал. Никто ей специально не сообщал. Просто в этот день она сама позвонила домой. Ответил ей сотрудник следственной бригады и имел неосторожность сказать Татьяне, что в этой квартире уже никто не живет. Объяснять он ничего не стал и отключил телефон. Нетрудно догадаться, что подумала ваша жена, она и так была на взводе, а тут… Короче, она первым же рейсом вернулась в город. Соседи и поведали ей подробности. Естественно, Татьяна бросилась в морг. После того, как ей показали тело дочери, она вышла из морга. Никто ее не сопровождал. Понятно, как сильно ваша жена была потрясена… Она переходила улицу, по дороге шел «КамАЗ» с прицепом. Когда водитель увидел женщину, предпринять что-либо было уже поздно…»

«Она скончалась сразу?»

«Да, смерть наступила мгновенно. Она так и не поняла, что произошло».

Теперь я знал правду и больше не был обречен теряться в догадках, строя одну версию за другой. Неожиданно пришло спокойствие, вместе с пустотой и болью в сердце.

Между тем Зотов продолжил:

«Александр Викторович, может быть, и неуместно сейчас говорить об этом, но вы должны знать — похоронили мы ваших родных вместе, на Центральном кладбище. Вы сразу узнаете место, когда зайдете на главную аллею. Сделали все, как положено — и оградку, и памятник. Извините, но я считаю, что со смертью близких людей жизнь не кончается. Помните: сколько бы вам ни потребовалось времени на восстановление, вы остаетесь моим первым помощником. Фирма оплатит любые затраты на лечение и реабилитацию. И чтобы у вас появился стимул, скажу: смерть вашей дочери и жены не была естественной, кое-кто внес большой вклад, чтобы укоротить им жизнь… Поэтому считаю, что справедливость должна восторжествовать. Виновный или виновные должны быть найдены и обязательно наказаны. На войне, как на войне. На смерть своих друзей и близких мы всегда отвечали достойно. Главное, чтобы вы обрели себя вновь, набрали нужную форму, и, обещаю, Александр Викторович, мы еще повоюем, зло непременно будет наказано».

После этого они с Дмитричем ушли, а во мне безысходность сменилась чувством мести. Оно и помогло преодолеть первые самые тяжелые дни.

А на следующий вечер в палату прибежал Дмитрич, растерянный и напуганный.

«Что-то произошло?» — спросил я.

«Сейчас, Викторович, дай отдышаться».

«Да говори ты скорей!»

«Зотова утром грохнули».

«Что! Повтори, что ты сказал?!»

«А ты не перебивай. Сегодня в своем подъезде автоматной очередью убит Зотов Евгений Петрович. Убит почти у меня на глазах…»

«Ты поподробней можешь?» — обратился я к Дмитричу.

«Сейчас, подожди, дай собраться с мыслями. Сегодня утром я, как обычно, поехал за шефом на джипе. Со мной постоянно «хорек» Дроздов с охранником ездили, а сегодня отправили одного — Дроздов объяснил, что у него должен состояться срочный телефонный разговор. Зотов об этом знает, а охранник почему-то не вышел на службу. Пришлось ехать одному. Оружия мне не положено, у Зотова был пистолет, но он его с собой не носил, только в поездки дальние брал, да ты лучше меня об этом знаешь. Ну, подъезжаю я к дому в 7.20, как всегда. Осмотрелся вокруг — ничего подозрительного не обнаружил — стояли на стоянке машины, но они всегда там стояли. По сотовому телефону сообщил шефу о своем прибытии — так было принято. Обычно я подгоняю машину правой стороной вплотную к подъезду, так, чтобы расстояние от двери подъезда до машины было минимальным. Охранник проверял подъезд, и они с Зотовым выходили на улицу. На этот раз проверять было некому. Сижу, жду. Вдруг внутри дома — очередь, хлесткая такая, длинная — автоматная и одиночный выстрел. Я сначала растерялся, но уже через минуту ломлюсь в подъезд. Там — между вторым и третьим этажом — лежит Зотов. Господи, вся грудь в крови и дырка — прямо во лбу. На ступеньках второго этажа гильзы валяются. А на третьем — автомат брошенный. И никто, никто даже не выглянул из собственных квартир — повылазили, когда милиция появилась. Меня сразу взяли, и в отдел. Допрос устроили, потом объяснительную писать заставили — раз десять переписывал. Искали, наверное, несовпадения или разногласия. Потом братан младший прикатил. Меня отпустили, взяв подписку о невыезде».

«Да, делишки. Вот и отвоевались, Евгений Петрович».

«Ты о чем это?»

«О вчерашнем разговоре. Слушай, Дмитрич, а Зотову в последнее время никто не грозил?»

«А он скажет? Молчал всегда. Но нутром чую, Викторыч, «хорька» Дроздова это работа, гадом буду».

«С чего ты взял?»

«Потому что никаких переговоров у Дроздова утром не было, и охранника, которого он рьяно искал, сам же в отгул и отпустил. Понял?»

«Откуда ты это узнал?»

«От секретутки его».

«В объяснительной про свои подозрения относительно Дроздова что-нибудь указал?»

«Нет, Викторыч, каюсь — умолчал, испугался — с этим «хорьком» шутки плохи. А потом, никто меня об этом и не спрашивал. Что же теперь будет? Куда ж мы без Зотова? За что? Честнейший и порядочный человек был».

«За это и убили».

«Это точно. Что дальше-то будет?»

«Похороны будут — вот что. Поиски киллера будут, следствие, а главное — фирму делить начнут. И разделят. Ради этого и убили человека — не давал воровать. Для людей работал — вот и стал помехой. А теперь что? Нет человека — нет проблемы».

«Да кто это сделал?»

«Скоро узнаешь. Тот, кто место Зотова займет».

«Да Дроздов и займет. Ну тогда — кранты, я ухожу из фирмы. Без Зотова мне там делать нечего».

«Мне тем более, так и передай в кадры, я туда не вернусь».

«А что делать будем?»

«Хрен его знает, если честно. Мне лично ничего не надо. Пропади оно все пропадом».

«Ну ладно — пойду. Я завтра, что нового узнаю, забегу — расскажу».

«Ты, Дмитрич, мне дату похорон не забудь сообщить. Я обязательно должен с ним проститься».

Дмитрич кивнул головой и, ссутулившись, вышел из палаты. Я впал в какое-то коматозное состояние. Ничего меня не волновало, не интересовало — наступил период депрессии. Что дальше делать? Как жить? Думать об этом не хотелось. Весь мир стал мне безразличен. Я хотел умереть.

— Да, хлестнула тебя жизнь, Витя. Тут любой завоет. Или сломается.

— Сломался и я. Через три недели меня выписали. Вышел из больницы, а идти не знаю куда. Домой? Ноги не несли. Так и бродил бездумно по улицам. Постепенно стемнело — надо все же возвращаться в квартиру — не ночевать же, в конце концов, на улице. Зная, как мне будет там хреново, прихватил с собой водки. Квартира показалась мне совершенно чужой. Мертвая тишина, закрытые простынями телевизор и зеркала, стоящие рядом два стола — по центру зала — на них, наверное, стояли гробы; и запах склепа, запах смерти обволакивал со всех сторон. Более жилой мне показалась кухня, где я и провел ночь, всаживая в себя водку, в подсознательной надежде, что сердце не выдержит и, уснув, я не проснусь никогда… Но я проснулся. Начинался новый день, и жизнь продолжалась. Но не для меня, мое время остановилось навсегда, как только я вошел в эту, ставшую мне ненавистной, квартиру. Пил много. Домой без литра не возвращался. Чувствовал, что опускаюсь: рубашку не менял, обувь не чистил, на одежду не обращал никакого внимания. Утром становилось все тяжелее и мучительнее. Весь организм, каждая клеточка дрожали во мне. Чтобы выпить стакан, приходилось двумя руками подносить его ко рту, но все равно водка плескалась так, словно стакан стоял на вибрационном столе. Спиртное уже не приносило того эффекта, как раньше — лишь на короткий период приводило в чувство, отгоняя тошноту, рвоту и боль в сердце.

— И как долго эта эпопея продолжалась?

— Больше месяца — пока были деньги.

— И никто не приходил к тебе? Тот же Дмитрич?

— Приходили, звонили, иногда в дверь, но я не открывал.

— Но на похоронах Зотова ты был?

— Да, еще когда в больнице лежал, до запоя.

— Как же ты завязал?

— Я увидел сон, Феликс. Обычно такие сны верующие люди называют вещими. Во сне Татьяна на коленях умоляла меня бросить пить, приговаривая: зачем я себе и ей с дочерью жизнь отравляю? И я дал слово бросить пить. Когда проснулся и понял, что это всего лишь сон, — я готов был выть. Ведь только что мы были вместе, зачем я проснулся? И все же увиденное запало мне в душу. Утром, когда раздался очередной звонок, я кое-как добрался до двери и открыл ее. На пороге стоял Дмитрич. Я так сильно внешне изменился, что он сразу и не узнал меня, спросив:

«А Воронова я могу увидеть?»

«Можешь, сколько душе угодно».

«Викторович, ты? Ни хрена себе, дошел! В зеркало-то заглядывал? Неужто все время пил?»

«Да какая разница, Дмитрич?»

«Ты что же, решил себя в могилу свести? После инфаркта — такой запой. С ума сойти! А Зотов называл тебя настоящим мужиком — кремнем. Да какой ты на хрен, кремень?»

«Не бей, Дмитрич, ниже пояса, мне без твоих слов хреново».

«А ты думал, легче водку жрать? Ты что ж мне не открывал? Я почти каждый день наведывался. Сегодня решил — не откроешь — буду дверь ломать».

«Не берет меня смерть — не нужен я ей пока».

«Короче, с пьянкой завязываем, есть у меня один врач знакомый — по этой самой линии. Чудо, а не врач, он тебя быстро поднимет».

«А ради чего, Дмитрич? На хрена мне эта жизнь? Смысла в ней не вижу».

«Смысла не видишь? Молодец. А как же те, кто погубил твою семью, кто Зотова угробил? Пусть, значит, живут спокойно? Ты о чем с Зотовым договаривался? Помнится — что-то о мести говорили, или я ослышался?»

«Не ослышался. Ладно, давай сюда своего чудо-доктора».

«Вот так-то лучше. Я пойду. Как только его разыщу — сразу сюда. Только смотри, чтобы больше ни капли. Понял?»

«Не волнуйся, сказал — буду выходить, значит, буду».

Врача Дмитрич привез. А через некоторое время я прошел сеанс кодирования. На полгода — больший срок мне не требовался. После сеанса я почувствовал явное облегчение. Угнетающая боль потери постепенно сменялась стремлением к действию. Я решил начать войну против наркомафии. Выявить верхушку пирамиды, чтобы безжалостно обрубить ее, совершить свой собственный суд, вынести приговор и лично привести его в исполнение. Это стало смыслом моей жизни. Поэтому я нашел тебя. Я не хочу тебя принуждать, Феликс, пойти со мной, возможно, до конца, но поставить в известность о своих планах посчитал необходимым. Все же мое больное сердце может не дать завершить начатое. Поэтому я хочу просить тебя: если со мной вдруг что случится и ты, естественно, пожелаешь — доведи дело до конца. Вот, пожалуй и все, что я хотел тебе рассказать.

— Виктор, если ты решил выйти на тропу войны, — значит, и я достаю свой томагавк. Так что давай отдохнем — уже светает, а утром приступим. Ложись в спальне, я в зале, мы и так засиделись.

И друзья разошлись по комнатам. Они снова были вместе, их снова объединяла цель, и впереди была борьба — как всегда опасная, смертельная схватка. Они вновь были востребованы, только теперь не своим прямым начальством, а самой жизнью.

Утром следующего дня друзья приступили к разработке плана действий. Главное, цель уже была определена Виктором точно — выйти на верхушку преступного сообщества, конкретно на то лицо, которое держит в своих руках все нити наркоторговли. И параллельно, по возможности, вычислить организатора убийства Зотова.

Это составляло общую стратегию действий. Далее предстояло разработать тактические ходы, которые и позволили бы выполнить основную задачу и достичь цели.

— Как ты думаешь, Феликс, смогли бы мы свободно организовать торговлю наркотиками в солидных масштабах и остаться одновременно вне зоны внимания правоохранительных органов? Считаю это невозможным. Понятно, что над всей организацией стоит один человек или группа заинтересованных лиц, но руководитель должен быть один. Согласен?

— Не знаю, Витя, может, и так, но уверенности у меня нет. Если только этот руководитель и легальный государственный чиновник — не одно лицо! И сидеть такой руководитель должен очень высоко. Он должен иметь реальное влияние на правоохранительные органы — милицию, таможню, на все фискальные органы территориального подчинения. И тут идеальной фигурой выступает не кто иной, как сам губернатор.

— Нет, фигура губернатора отпадает. Но уровень «крыши» должен быть соизмерим с губернаторским. Вывод — это кто-то из непосредственного окружения главы администрации. Вполне вероятно — один из его замов. Уровень ниже не дает нужного эффекта, кроме, пожалуй, начальников Управлений МВД и ФСБ. Но и эти лица вряд ли связаны с криминалом. Значит, круг лиц, очень близкий к губернатору, только и способен эффективно прикрывать, а возможно, и руководить преступным сообществом. Из них кто-то один, скорее всего, и является нужной нам фигурой. Назовем его куратором. Его мы и будем искать.

— Значит, будем действовать, начиная с низов, постепенно прослеживая цепочку, ведущую к неизвестному. Он наша цель. Думаю, так мы получим информацию и об убийстве Зотова. Ну, а если нет, то его убийцу найдем отдельно.

— Теоретическую сторону плана мы рассмотрели — корректировать и уточнять свои действия будем по ходу. Теперь практическое и финансовое обеспечение. Что мы имеем?

— Если начинать действия, то без вскрытия резервного тайника в Подгорье нам не обойтись. Да и оружие потребуется не оборонительное — типа «ТТ» или «макаров», а наступательное — хотя бы одна винтовка с оптикой, прибор ночного видения, я уже не говорю о валюте.

— Следовательно, берем тайник.

— Когда начинаем?

— Займись продажей своей хаты — на эти «бабки» купим две тачки. Одну повышенной проходимости — «Ниву», например, другую — маневренную «восьмерку». Затем в Подгорье вскрываем тайник и двигаем на дачу брата Дмитрича. Но это еще не все. Под какой личиной мы прибудем в Город?

— Можно сделать документы сотрудников МВД. Тогда ни одному гаишнику не придет в голову идея осматривать нас. А укомплектованы мы должны быть и прослушкой, и оружием. Не исключено, что и пассажиров перевозить придется.

— Добро, предстанем обычными операми МУРа — солидно и никому никакого дела, ради чего мы в Городе.

— Согласен.

— Теперь о жилье. Действовать из дачного поселка крайне неудобно и даже опасно. Придется снять квартиру. Гостиница не подойдет — регистрация и прочее нам ни к чему. Придется обратиться к Дмитричу, чтобы он снял квартиру, а лучше всего снять жилье втемную, где-нибудь в старой части Города, где много проходных дворов и, как правило, мало света — я имею в виду наружное освещение. Как правило, жители там — народ пенсионного возраста. А вот молодняка меньше, поэтому и рейды милиции не так часты. Да и улочки там хитрые, можно обрубить любой «хвост». Согласен?

— Согласен-то согласен, но, по-моему, ты все усложняешь, Витя. Устроимся мы в твоем Городе, не переживай, и уладим все как надо.

— Феликс, мы вступаем в схватку с отлаженной системой. В схватку смертельную. Поэтому не имеем права недооценивать противника. Да, на определенном уровне он будет не так серьезно подготовлен, я имею в виду самое низшее звено — среда распространителей. Но по мере того, как мы будем продвигаться вверх, противостояние будет все более и более профессиональным. Не исключено, что в конце концов мы столкнемся со спецами.

— Этого мог и не объяснять. Ты оставайся здесь, а я поехал насчет квартиры. Если все удачно сложится — через день, думаю, тронемся.

— Бог тебе в помощь, Феликс.