Охотничьи рассказы

ВОЕННАЯ СОБАКА Рисунки В. Кобелева

— Я собачник. Я очень люблю собак. Когда открывается собачья выставка, это для меня настоящий праздник. В голове тогда одни собаки — сетера, таксы, гончары, лайки, борзые. Я и работать не могу, все у меня из рук валится. И уж, конечно, я с утра до позднего вечера хожу под собачий лай по собачьей выставке с каталогом в руке, осматриваю собак. Сначала с первого номера до последнего, а потом наоборот, с последнего до первого. Всех собак по косточкам разберу!

Вот, например, смотришь: у этого пса щипец коротковат. Неправильный прикус. Ноги с коровинкой, передние в размете. Этот скамьист. Подуздоват и прилобист. А этот бочковат. А у борзой триста двадцатый номер — русачья лапа и явно отведено влево правило.

Вы думаете, у охотничьих собак хвосты? Да ничего подобного. У пойнтера не хвост, а прут. У гончих не хвост, а гон. У борзой — правило. Даже у волка вместо хвоста — полено, а у лисицы — труба. И вы думаете, что у сетера шерсть растет? — Перо. Перья. Да! Так и говорят. Мало оперен — значит: шерсть коротка. Все это я тонко знаю и глубоко переживаю. Потому что я охотник.

Каждую породу надо понимать. Скажем, что такое гончар? Гончар существо грубое и примитивное. Идет по следу и лает. А что такое фокстерьер? Это злобный и храбрый пес. Ему что крыса, что барсук, что слон, что посетитель на собачьей выставке все равно, — всех покусает.

А сетер? Это интеллигент и умница. И работа у него сложная. Надо охотника подвести к дичи и показать ее. Стойку сделать.

Пойнтер — то же самое. Только уж очень нервный, почти псих.

Я раньше было побаивался бульдогов, больно уж страшная у них физиономия, вся сплющенная, будто на бульдога в детстве трамвай наехал. А теперь узнал и не боюсь, — это добродушные псы. Их только дразнить не надо. Ну, а уж ежели раздразнишь, тогда берегись! Так схватит мертвой хваткой, что и не отодрать.

Словом, все собачьи породы знаю, все понимаю, одну только породу понять не могу, — это немецкую овчарку.

Читал я о них в газетах разные героические истории, часто видел издалека. И наш почтальон мне прекрасно овчарку описывал. Она его четыре раза кусала в одной квартире. И вот задумал я поближе с этой породой познакомиться. Что в самом деле! Надо же самому поглядеть!

Позвонил я секретарю Осоавиахима по телефону, тот дал мне адрес одной женщины. Она-де знает массу всяких интересных историй. И держит пса Аркая. Аркай никого еще не поймал, не задержал, но уже учится.

Я обрадовался. Вот, думаю, хорошо! Что услышу — запишу. Пускай потом все читают и удивляются. Взял я карандаш, взял бумагу и пошел.

И вот я звоню. Сразу за дверью басом залаял пес. Дверь мне открыла женщина, сплошь забинтованная, только один кончик носа торчит из марли. И ходит-то она ощупью.

— Аркаюшку посмотреть пришли, — сказала она глухо сквозь повязку, — проходите, проходите. Вас ждут.

Я разделся и вошел. В комнате за столиком сидела женщина. Пила чай. А рядом с ней на полу — пес. Огромный пес волчьей масти. Сидит и так неприятно на меня смотрит. Я подошел к хозяйке и вежливо поздоровался. Потом протянул руку и хотел пса погладить. Хозяйка хвать меня за руку.

— Что вы делаете! — говорит. — Вот уж сразу видно, что вы ничего не понимаете в служебных собаках. Его же нельзя гладить. Ведь у него рефлекс такой выработан. Кто его погладит, того он и схватит. Это для того, чтобы ни бандит, ни шпион его бы не приласкал. Вам ясно? Понятно?

— Ясно, ясно. Вполне, вполне, — быстро сказал я и сел на стул.

Ну, думаю, скорей запишу рассказы, да и ходу. Вытащил я карандаш, бумагу и только приготовился записывать, а хозяйка опять меня за руку цап! А сама спокойным голосом говорит:

— Знаете что. Не пишите-ка лучше при Аркае. Он не любит, когда пишут чужие люди, он может принять вас за шпиона.

Я разволновался, схватил бумагу и карандаш и стал быстро все это засовывать в карман.

— Не торопитесь, не торопитесь, — остановила хозяйка. — Смотрите, Аркай подумает, что вы что-то стащили, и непременно вас укусит. Хотя нет, пожалуй, не укусит, — подумав, прибавила она, — он просто повалит на пол, но если вы будете шевелиться, тогда, конечно, сильно покусает.

Я так и замер. Ух ты, елки-палки! Ну и собачка! Даже шевелиться нельзя.

Сижу на стуле, как истукан, а хозяйка чаем угощает:

— Чаю хотите? Да вы, пожалуйста, не стесняйтесь. Вам какого, покрепче или послабее?

— Все равно, — отвечаю.

Эх, думаю, как и пить-то буду. Но все-таки потянулся за сахаром.

— Нет, нет, — остановила хозяйка, — разрешите, я вам сама положу. И вообще, прошу вас, ничего не берите сами. Аркай решит, что вы воруете. Подумайте, какой на днях случай с нашей домработницей, Анной Лукиничной, вышел, — это та, забинтованная, которая вам дверь открывала. Она Аркаюшку с месячного возраста кормит. И вот случилось так, что я приказала Аркаю сторожить мою сумочку в комнате. А потом совсем забыла об этом и послала Анну Лукиничну за сумочкой. Аркай и бросился на нее, — искусал всю. Дружба-дружбой, а служба-службой.

Тут уж я так испугался, что задрожал. Руки у меня затряслись, как у паралитика. Проклятая чашка с горячим чаем выскочила из пальцев, и я пролил на себя весь кипяток. Ох, как я обжегся! Но вы думаете — я вскочил? Думаете — застонал, охнул? Нет, я сидел тихо-тихо, не дрогнул и не пошевельнулся. Шевельнись-ка, попробуй! Чорт бы побрал окаянную собаку, — того и гляди хватит!

Вдруг в коридоре зазвонил телефон. Хозяйка, извинилась и вышла из комнаты. И я остался с глазу на глаз с этой страшной собакой. Что мне делать? Может быть, поговорить с Аркаем ласковым голосом, сказать что-нибудь приятное?.. А вдруг он приучен бросаться на чужих, которые с ним разговаривают. Нет, думаю, уж лучше помолчу да покурю. Вытащил я осторожно из кармана папиросу, спички. Смотрю, Аркай наклонил свою волчью голову и уставился на меня. Что это он замышляет?

Я взял папиросу в рот и только, чиркнув спичкой, прикурил, как вдруг огромный пес кинулся на меня, когтистой лапой вышиб изо рта папиросу, зарычал, как тигр, залаял и затушил ее лапами на полу. А сам страшенный такой, шерсть на нем дыбом стоит, зубы оскалил. Я… я сижу ни жив ни мертв от страха.

Прибежала хозяйка.

— Что случилось, что случилось? — спрашивает.

А я не могу ответить, — язык прилип к гортани. Я только мычу. Тут она увидела папиросу на полу и все поняла.

— Ах, — говорит, — извините. Простите, пожалуйста, я совсем забыла вас предупредите Аркай не позволяет курить без хозяев, его так приучили, чтобы не было поджогов. Не налить ли вам еще чайку?

Какой там чай, думаю я, у меня все поджилки трясутся. Мне бы только ноги унести из этого дома поскорей.

И вот я встал осторожненько и ровным, спокойным голосом сказал хозяйке, что прошу извинения, что я пришел к ней только на минутку и прошу разрешения уйти. И что приду в следующий раз записывать рассказы о героических приключениях военных собак.

И я ушел, не делая лишних движений и не торопясь, как полагается при военных собаках.

Это до двери. Но только дверь за мной захлопнулась, как я и задал ходу. Через восемь ступенек разом перескакивал.

И с тех пор я так и не бывал у хозяйки Аркая. Пускай, чорт возьми, кто-нибудь другой записывает рассказы о военных собаках.