Охотники и ловцы рыб [СИ]

Глава десятая

Чтобы оттянуть отъезд княгини, Любаве ничего особенного предпринимать не пришлось. Она всего лишь не стала никого ускорять. Харальд, привыкший к тому, что Любава заранее знает, кто что может забыть, и где находятся, к примеру, запасные порты Добровита, сразу же обратил внимание на тихую и отстраненную от общей суеты девушку.

— Действительно Старгард — приграничная крепость? — еле слышно спросил он. Ночью ему не удалось поговорить с Любавой. Та, опасаясь наблюдения, ушла к себе, не зайдя к друзьям.

— Всеслав до рассвета умчался за подмогой, — так же тихо ответила Любава.

После чего, мгновенно сообразив, что им спешить не стоит, и Харальд с Творимиром незаметно выключились из общей суеты по сбору отряда.

Вместе со всеми новгородцами Сольмир так же отправлялся в Старгард. Он не смог отказаться, ходил кругами, стараясь попасться на глаза княгине, выглядел жалко, сам это понимал, но ничего с собой поделать не мог. Из всего отряда, выехавшего в Польские земли из Муромля, во Вроцлаве оставалась только Ростила. Харальд нанял для охраны «своей женщины» пару воинов, и оставил ей почти все свои деньги, ту немногую часть накопленного за годы службы серебра, которое он имел с собой. И, сообразив, что отряду не желательно спешить, вместо того, чтобы подгонять нерадивых, варяг долго и ласково прощался с любимой. В результате, отряд, включающий в себя помимо тех, кто ехал с Любавой, четверых охраняющих княгиню воинов, саму Предславу и двух ее спутниц-холопок, выехал из Вроцлава очень поздно. Дневной переход по Одре они сделать не успели и остановились в промежуточном пункте, так же имеющем башню повальню, где на нескольких ярусах вповалку ночевали уставшие путники.

Не спавшая всю предыдущую ночь Любава, потому что в остаток ночи после прощания со Всеславом заснуть она так и не смогла, то неожиданно улыбаясь, вспоминая его поцелуй, то застывая от горя, что больше его не увидит, то принимаясь молиться о том, чтобы Господь его сохранил, то раскаиваясь, что не о том молится, этой ночью заснула мгновенно на жестком полу повальни. А незадолго до рассвета ее поднял Творимир, желающий поговорить с девушкой без свидетелей. Они вышли из башни под серое утреннее небо и молча прошли немного по мокрой от росы траве в сторону трех высоких раскидистых лип, росших на холме недалеко от башни.

— Рассказывай, — велел Творимир, останавливаясь под липой. Их теперь из башни не было видно, а сами они могли увидеть любого, кто будет к ним приближаться.

— Я пообещала Всеславу, что сохраню в тайне то, что он мне расскажет, — волнуясь, начала говорить Любава, — но мы так быстро расстались, что я не знаю точно, что можно рассказывать, а что нет.

— Общеизвестно, что Старгард — это крепость…

— Крепость, недавно построенная на польско-германской границе.

— Еще лучше, — мрачно сказал Творимир. — Нам с Харальдом сразу не понравилась мысль, усыплять гарнизон крепости. Еле сдержались при княгине. Как это Предслава ничего не заподозрила? Чего она так к этому Свентобору прикипела?

— Политика, наверное, — невольно подражая своему жениху, ответила Любава. — Вождь славян — лютичей… Всеслав сказал, чтобы вы допросили Свентобора так, чтобы княгиня не заподозрила.

— Если он сказал, чтобы мы допросили, ты должна рассказать все остальное. Мы должны представлять, о чем допрашивать.

— Пожалуй, верно, — согласилась Любава, провела рукой по шершавому стволу, обняла стройное дерево и прижалась к нему щекой, сосредотачиваясь. — Приграничная крепость защищает польские земли от набегов германцев, уводящих в полон жителей. А в Арконе… Это город — святилище славян-нехристиан…

— Я знаю, что такое Аркона.

— Там бросили священный жребий, куда в этот раз направятся воины Свентовита. Всеслав считает, что через Старгард в Польское королевство будет объединенный с германцами набег для захвата в плен местных жителей. А княгинин Свентобор как раз подаст сигнал к началу нападения, убедившись, что гарнизон спит.

— Где-то так мы с Харальдом и предполагали.

— Сам Всеслав умчался за подмогой, просил предупредить о набеге пана начальника гарнизона. Отдал мне королевскую грамоту, по которой пан Тшебеслав обязан отпустить новгородского посла Рагнара с предъявителем этой грамоты.

Про то, что грамота поддельная, Любава рассказывать не стала даже Творимиру.

— Хороший он парень, Всеслав, — задумчиво произнес тот.

Рассвет позолотил горизонт, в кроне дерева звонко запели птицы, в воздухе тихо повеяло медовым ароматом зацветающей липы.

— Может, это его и подводит, что он такой хороший, — неожиданно продолжил новгородец. — Сел бы пару раз в лужу, глядишь, и стал бы снисходительнее к другим. А сейчас, даже если ты ему уступишь, так он и у тебя при ближайшем рассмотрении недостатки найдет. Стоишь не так, сидишь не так, целуешься плохо.

— Нет. Как я целуюсь, его как раз устроило. При ближайшем рассмотрении, — не подумав, сказала Любава. И невольно улыбнулась.

— Что?!

Она было смутилась, но потом обстоятельства их со Всеславом прощания снова сверкнули в ее памяти, и девушка смело подняла глаза на оторопевшего спутника.

— Я ему пообещала, что ни за кого другого замуж не выйду.

— Так ты его все же полюбила, — с грустью сказал Творимир. — Ох, девонька, ох, ты и намучаешься.

— Не думаю, что буду долго мучиться после его смерти под Старгардом.

— Даже так, — Творимир помрачнел и задумался.

А птицы над их головами оглушительно и беззаботно пели свой гимн рассвету.

— Но все мы под Богом ходим. Если он останется жив, что тогда?

— Только бы он остался жив, только бы мне знать, что он где-то есть на белом свете, тогда и я могла бы жить, а не ждать смерти.

На это лучший друг ее отца только бросил на девушку пристальный взгляд и промолчал.

— Послушай, Творимир, а ты-то как, наверное, соскучился по своей семье. Марьяна же тебе не просто милая, а жена…

— Я теперь думаю, что даже на Небе не был бы счастливее, чем дома. Целый год почти деток не видел. Выросли поди. Младшенький уж и забыл, наверное, как тятя выглядит. Еще и не признает при встрече. А Марьяна… — он закрыл глаза и беззащитно улыбнулся своим воспоминаниям. — Да, оба мы с тобой хороши. Такие христиане, прости Господи. Но я так устал от этих мест, от здешних странных христиан. И от постоянной личной ненависти, которую не исправишь. От материнской ненависти. Иногда и не верится, что есть на свете женщина, которая так меня любит. Моя жена, мать моих детей. Ох, еще бы хоть разок увидеться… Не плачь, не плачь, девонька, мало ли как все сложится под Старгардом.

А птицы, как ни в чем не бывало, звонко щебетали в ветвях липы.

— Ладно, пошли обратно, я все понял. Уже народ поднимается. Не будем привлекать к себе внимание.

По Одре отряд княгини сплавлялся на двух ладьях, по семь человек в каждой ладье. В одной находились княгиня, две ее плотных, невысоких холопки и четверо княгининых воина, включая седого, осанистого, но еще крепкого Свентобора. В другой — Любава с Сольмиром, четверо новгородцев и отец Афанасий. Афонскому монаху удалось незаметно уплыть с ними из-под носа почуявшего близкую добычу пана Герхарда. Путешествие оказалось нетрудным, и очень скоро они достигли нижнего течения огромной реки, такой широкой, что сейчас, когда в горах шли дожди, с одного берега не было видно другого. Конечно же, без помощи поморян, живших на польском берегу Одры, германцы с другого берега не смогли бы легко преодолеть польскую границу. Отряд оставил лодки в укромном местечке, и путники пешими, нагрузив на себя большие вещевые мешки, направились к недалекому Старгарду. Местность кругом изобиловала болотами. По обе стороны дороги высились сосны, ельники, кривые березки, темные заросли ольхи.

В одном из таких ельников, сидя на зеленом мху с рыжими коробочками спор, с желтыми звездочками лапчатки, так красиво выглядящей среди зеленого мха, сидела Любава, пока в чаще леса ее друзья новгородцы допрашивали Свентобора. Время пришло, медлить было нельзя, и девушка старалась не думать, какими способами воины выбивают сейчас из него нужные сведения. Просто сидела и смотрела на резные листья папоротников, на лиловые метельчатые соцветия изящных ятрышников, на кусты малины на близкой опушке. Где-то совсем в другом месте Сольмир развлекал отдыхающую княгиню искуснейшей игрой на гуслях. Та, конечно же, давно заметила безнадежную влюбленность сказителя, она ей льстила, забавляла, казалась чем-то несерьезным. Судя по всему, приворот муромский волхв вначале делать не стал, видимо, рассчитывал добиться взаимности своим обаянием, ну а теперь, когда он понял, что его обаяния не хватает, ему помешал отец Афанасий, не ленившийся тихо напоминать парню в течение всего плавания, что приворот — это ни в коем случае не любовь. Скорее всего, у него не получится, но не дай Бог, что-то выйдет. Ему, отцу Афанасию, пришлось видеть, как сначала покончила с собой жертва приворота, а потом, раскаявшись в содеянном, и тот, кто этот приворот применил. «Подумаешь, молодой парень влюбился, ну потерпи, сынок, скоро пройдет». Сольмир морщился, он уже не надеялся, что пройдет скоро или не скоро, но приворот так и не применил. Предслава часто слушала, как он несравненно играет, или поет, но о более серьезных вещах беседовала не с ним, а со Свентобором. Тот изображал из себя языческого вождя, желающего креститься самому и крестить своих людей. Бедняга старательно выслушивал длинные проповеди и поучения княгини, такие нудные, что даже отец Афанасий, услышав издали несколько таковых, от души жалел несчастного вождя. А тот слушал, кивал в нужных местах и со всем соглашался ради той цели, которую сам для себя счел высокой. Княгиня Предслава, наивно считая себя просветительницей дикого народа, полностью шла на поводу у Свентобора.

Любава терпеливо ждала. Наконец, густые невысокие елки впереди раздвинулись и навстречу девушке из чащи шагнул Творимир. Она молча смотрела на него, обхватив колени руками, глядя на воина испуганными глазами.

— Да полно, девонька, — поморщился подошедший. — Мы же не палачи. Харальд его только пугнул. Ты ведь знаешь Харальда. Он бывает очень убедителен. «Жизнь — если расскажешь правду, смерть в болоте, если будешь молчать». Причем, смерть неизвестная, потому что княгине мы скажем, что неизвестно, где пропал твой Свентобор, может, и к соплеменникам убег. Не видали, мол, со вчерашнего вечера.

— И что, вождь все рассказал?

— А почему нет? Эти люди не умеют отдавать жизнь ради идеи. В горячке боя — это да. Но вот так, в неизвестности, чтобы осуществить чужой план… Да и еще после того, как он понял, что нам многое известно. Свентобор очень быстро во всем признался, и кое-что интересное рассказал. Надо будет пересказать пану Тшебеславу о точных сроках набега. Сначала на приступ пойдут поморяне, потом германцы, у тех есть «мыши». Это такие сооружения, прикрываясь которыми воины подкапывают стены. «Мыши» и тараны, на случай если гарнизон усыпить не удастся. Приятного мало.

— А что с ним теперь будет, со Свентобором?

Творимир сел рядом с ней на мох под елочкой.

— Девонька, тебе не пошло на пользу общение с местными. В чем ты нас подозреваешь?! Конечно, Харальд сдержит обещание и сохранит вождю жизнь. В его Вальгаллу, видишь ли, не пускают воинов, не умеющих держать данное слово. А Харальд поклялся Молотом Тора.

— Ну если в Вальгаллу не пустят…

— Именно. Главное сейчас, доставить Свентобора в Старгард. Если его отпустить, он сбежит. Придется проводить нашего вождя туда под ручку. С ножом в другой руке. Если, мол, только пикнешь, прикончим. Хорошо, что тут идти всего ничего осталось. А там засунем его в какой-нибудь погреб до окончания всего дела. Потом как-нибудь выберется.

— Я вам не верю, — тихо, но твердо сказала княгиня в ответ на короткое сообщение Харальда, что готовится набег на Старгард, и Свентобор должен будет подать своим сигнал к атаке, когда гарнизон заснет. — Вам кто-то оговорил неповинного человека, и вы поверили клевете.

Харальд бросил быстрый взгляд на напрягшегося Свентобора, которого «держал под ручку» Творимир, и не стал говорить, что вождь во всем сознался.

— Княгиня, сейчас не время для споров. Мы все под наблюдением. Ни один воин не пренебрежет сведениями о такой опасности, как та, что стала нам известна. Поспешим в крепость. Говорили, что она уже за поворотом. Там и разберемся.

Предслава внимательно оглядела собравшихся вокруг нее воинов. Понятно, что новгородцы полностью доверяли своему Старшому, но и ее собственные воины колебались.

— Княгиня, разве ты не слышишь, как подозрительно молчит лес вокруг? — тихо спросил обычно бесстрашный и добродушный Боривой. — Поспешим, если ты уже отдохнула. Сейчас не время для задержек и разговоров. Крепость уже за тем ельником.

Предслава вздохнула и изящно склонила красивую голову, уступая. Час-другой действительно значения не играли. А великим искусством временно отступать она прекрасно владела.

Крепость близ Старгарда выглядела неприступной. Ее окружал ров в пару десятков саженей шириной с подъемным мостом на цепях через него. Дальше высилась насыпь и первая стена крепости. Стена эта состояла из двух рядов огромных бревен, глубоко вбитых в землю, с прослойкой из битых кирпичей и камней, залитых строительным раствором, между рядами бревен. Проехав через ворота в первой стене, путник попадал во внешний двор крепости с небольшими жилыми постройками, примыкающими ко второй стене крепости, по своему строению похожей на первую стену. В центре крепости, во внутреннем дворе за второй стеной, помимо небольших жилых плоских домов высилась многоэтажная башня — вежа, вход в которую находился только на уровне второго этажа, — последняя линия обороны защитников крепости.

Подошедший по торной дороге, находившейся под наблюдением защитников крепости, отряд княгини Предславы с невольным трепетом оглядывал невиданное на восточной и северной Руси укрепление с мощными стенами с небольшими башенками для лучников. И высокую вежу над этими стенами со стягом, украшенным белым орланом Пястов. А по обеим сторонам дороги, охраняемой мощной крепостью, расстилались леса и болота, малопроходимые даже для местных жителей.

Перед отрядом княгини опустили подъемный мост. Пан Тшебеслав, худой, высокий, немного сутулый, с залысинами, с грустно обвисшими усами, встретил путников во внешнем дворе крепости и проводил княгиню со свитой и гридями во внутренний двор.

— Прости, пан Тшебек, — княгиня легко улыбнулась начальнику крепости, — по дороге в моей свите возникли разногласия, и самое время их сейчас решить, — она строго поглядела в глаза Харальду. — Почему вы решили, что Свентобор — вражеский лазутчик?

Пан Тшебек бросил на Предславу хмурый острый взгляд и навострил уши.

— Он сам признался под угрозой смерти, — бесстрастно ответил Харальд.

— Под угрозой смерти?! — с горечью переспросила Предслава. — Это несерьезно.

— Скажи, княгиня, это ведь Свентобор подал тебе идею, хитростью усыпить гарнизон крепости? Такую идею никто, кроме врага подать не мог. Защитников приграничной крепости усыплять нельзя ни при каких обстоятельствах, — мрачно продолжил варяг.

— Зачем нас нужно усыплять? — хмуро спросил пан Тшебек.

Предслава, не ответив начальнику крепости, посмотрела на Любаву, планы которой выдал, по ее мнению, варяг. В конце концов, лично ей до пропавшего посла дела никакого не было. Куда больше княгиню интересовало обращение в христианство вождя лютичей. В значительной степени ради этого она поехала с ним в Старгард. Чтобы иметь возможность по дороге объяснить ему основы христианской веры. Она думала, что близка к успеху и никак не могла признаться даже самой себе, что тот водил ее за нос. Любава все это отлично понимала. Понимала, что в этот момент разрывает навсегда хорошие отношения с княгиней. За то, что произойдет сейчас, та ее вряд ли простит.

Господи помилуй!

— Пан Тшебек, — на новгородку вслед за Предславой смотрели все окружающие и она, вздохнув, заговорила. — Княгиня прибыла в крепость, милостиво выполняя мою просьбу. Я прошу вас освободить новгородского посла, моего названного отца, Рагнара. Вот, возьмите. Королевская грамота, приказывающая вам отпустить посла вместе с предъявителем этой грамоты.

Предслава пристально, прищурившись, смотрела на нее, на спутницу, все это время молчавшую об имеющейся у нее королевской грамоте.

— Но я не могла иначе, — думала Любава, — если бы я не обратила внимания на предупреждение Всеслава и доверилась княгине раньше, никто из нас не дошел бы до крепости. Предслава нам бы не поверила, Свентобор бы сбежал, а нас убили бы его сородичи, чтобы мы никому ничего не рассказали.

В глазах пана Тшебеслава, мельком проглядевшего грамоту, вспыхнула с трудом контролируемая злость.

— Лучше бы тебе, пан Тшебек поручить освобождение посла кому-нибудь другому, — холодно вмешался Харальд, — а самому обсудить с нами предстоящий набег на твою крепость германцев с поморянами. У нас для тебя важные сведения, которые мы вытянули из вот этого вождя.

— Ты обещал мне, сохранить жизнь, — впервые заговорил Свентобор, поняв окончательно, что на защиту княгини он никак положиться не может. Воинов много, и они все как один потрясены мыслью, что их собирались усыпить.

Княгиня вздрогнула, услышав его слова, и закусила губу. Пан Тшебеслав с тоской и злостью шепотом нехорошо помянул панну Касеньку и отдал нужное распоряжение своим помощникам.

— Мои лазутчики тоже доносят об усилении активности поморян, — услышала Любава слова пана Тшебека, бегом устремляясь вслед за помощниками пана начальника.

Рагнара держали в подвале вежи. Его никто не пытал так изощренно, как пытали Моисея Угрина, отрока Предславы. Просто держали в невыносимых условиях. Когда узника подняли на веревках на второй этаж вежи, он никого не узнавал, невероятно худой, бледный, с блестящими от сильного жара глазами. Срочно растопили одну из банек крепости, Любава распаковала свои целебные настойки, не сомневаясь, что ее отца еще можно поставить на ноги. В своей радостной суете она никого вокруг не замечала, и даже удивилась, когда Творимир за руку оттянул ее от своего лучшего друга.

— Тебе Всеслав случайно не говорил, чтобы ты немедленно покинула крепость?

— Что-то такое он точно говорил. Сказал, чтобы мы с княгиней спрятались хоть в лесу, хоть в болотах, только не в крепости.

Творимир невольно задержал взгляд на изможденном лице ее названного отца.

— Досталось ему… И конца этому не видно. Знаешь, девонька, какой существует способ, победить в бою? Один из лучших? Позволить противнику увязнуть в атаке, а затем со свежими силами ударить в спину. Поняла? Видимо, нечто подобное Всеслав и предполагал. Плохо, что Тшебеслав ни дня ждать подкреплений не будет. Мог вы выслать лазутчиков навстречу подмоге и согласовать действия. Но, по-моему, он переоценивает неприступность своей крепости. Он отдал приказ, поджечь все постройки за рвом. Наблюдатели наших противников сообразят, что крепость готовится к отражению нападения, никто гарнизон усыплять не будет, никакой внезапности не получится. А тогда чего им ждать? Нападут на нас вот-вот. Беги, Любава, немедленно.

Но было поздно. Пан Тшебеслав с горькой усмешкой на губах, с болью в чуть выпуклых серых глазах заявил, что все бабы — это зло. И никого он из крепости прямо в руки своих противников не выпустит. Только игр с заложниками ему и не хватает. Если бы планировалось нападение одних германцев из-за Одры, он бы еще подумал. Но проклятые поморяне здесь все тропки знают, и он рисковать не будет. Мост поднят, крепость готова к отражению атаки. Он, пан Тшебеслав, свое дело знает, и Господь ему лучший помощник. Ясно?

Все действительно было предельно ясно. Горели времяночки возле крепости, построенные путниками, которые направлялись от Одры вглубь Польских земель, и наоборот — из Польши к транспортной артерии этих земель — реке Одре. Люди ночевали и торговали под защитой грозной крепости. Но все это было в прошлом. Сейчас времянки пожирались пламенем, сообщая всем вокруг, что крепость готовится к отражению нападения, уничтожается все, что мог бы использовать противник.

Однако пока наблюдатели с вершины вежи доносили, что вокруг тихо, вся земля объята покоем, и на дороге до самой Одры, которая видна с вершины наблюдательной башни, никакого движения нет. Гарнизон крепости принялся готовиться к предстоящему бою, чистить оружие и кольчуги, проверять боеприпасы. Всюду топились баньки. Воины собирались идти в бой вымытыми, в чистой одежде. Слышались возбужденные разговоры, шутки.

Отец Афанасий надел подрясник, к нему длинной очередью выстроились христиане, желающие исповедать свои грехи перед возможной смертью. В полночь священник начал служить литургию, последнюю литургию для многих из них. Княгиня Предслава беззвучно плакала всю службу, плакала и на исповеди, стоя перед отцом Афанасием на коленях, прижимая к лицу насквозь мокрый от слез платок, каясь в тщеславии. В том, что проповедовала христианство не ради Христа, не по Его воле, но любуясь сама собой, успешной просветительницей доселе диких народов. И самолюбование ослепило ее настолько, что она позволила завести себя в ловушку.

— Если я погибну, Любава, — торжественно сообщил в конце службы Сольмир, — поминай меня Симоном. Я крестился вчера. — Он обнял подругу за плечи и легко коснулся ее губ своими. — Теперь мы с тобой родные.

А на рассвете выяснилось, что противник уже под стенами. Со стороны Одры все шли и шли новые отряды под красными, ярко горящими в лучах восходящего солнца, стягами. Воины Свентовита были во главе атакующих.

Харальд железным тоном приказа запретил Любаве покидать вежу, хотя дружинница была, естественно, полностью вооружена. Его обычно холодные серые глаза ярко блестели, когда варяг спешно покидал башню, он ожидал начала боя с пламенной радостью, с ликованием спешил на предстоящий кровавый пир.

— Любава, — мягко сказала Предслава, — давай обнимемся и простим друг другу все прегрешения. Может, в следующий раз доведется свидеться лишь на Страшном Суде Господнем. — И они со слезами крепко обнялись.

Сзади раздался тихий стон. Рагнар таки пришел в себя. Отец Афанасий приобщил измученного отца Феофана к Тайнам в бессознательном состоянии, а после службы, его перенесли сюда же, в последнее укрытие, в вежу, уложили на широкой лавке, застеленной соломенным матрасом. Теперь он открыл глубоко запавшие от болезни глаза, и Любава бросилась к нему. Ее отец смотрел ей в глаза полностью осмысленным взглядом светлых серых глаз.

— Где я? Как ты здесь оказалась?

Рагнар выглядел еле живым. Любава приподняла больного, укладывая его поудобнее. Опустилась на колени рядом с жестким ложем.

— Мы разыскали тебя. Сейчас мы все находимся в польской пограничной крепости вблизи Старгарда. Панна Катарина в свое время убедила начальника здешнего гарнизона, что Болеслав дал негласный приказ, держать тебя здесь. Пан Тшебек так ею очаровался, что не сумел даже задуматься, как это все глупо. Мы случайно узнали, где тебя держат. Жаль только, что немного опоздали, сейчас снаружи крепость атакуют вместе германцы и поморяне. Слышишь?

Снаружи раздались торжественные звуки рогов, зовущие воинов в атаку.

Легкая, грустная улыбка осветила измученное лицо Рагнара.

— Действительно, вы немного опоздали.

Сначала поморяне преодолели ров. Их обстреливали со стены и с вежи, но нападавших оказалось так много, что они завалили ров трупами вперемежку со спиленными деревьями, и подступили к наружной стене. Наружная стена держалась даже до полудня. Таран, то есть бревно на цепях, которым нападающие долбили ворота, защитники крепости несколько раз разламывали. Один раз — метко брошенной сверху каменной плитой, другой раз бревно удачно загарпунили сверху и утянули наверх. Приходилось отбрасывать от стены лестницы, по которым осаждающие лезли наверх, обстреливать тех, кто подкапывался под стену и пытался ее поджечь снизу. Осаждающих было слишком много.

Сразу после полудня часть наружной стены рухнула. В узкий проход хлынули захватчики, а там их уже поджидали защитники крепости, чтобы сразиться лицом к лицу. Первых, кто попал во двор крепости, защитники уничтожили сразу, но вслед за ними тут же бросились новые, еще не слишком уставшие воины Свентовита, легко отдававшие жизнь в кровавой сече. А за их спинами пролом в стене расширялся бревно за бревном, и все новые сотни воинов рвались сразиться с противником, уже начавшим уставать.

Любава как-то отстраненно наблюдала за боем из одного из наблюдательных окон вежи. Харальда легко было узнать, несмотря на обезличивающий шлем. Их Старшой был на голову выше всех остальных воинов, легко шел вперед, сея вокруг смерть, люди падали, сраженные насмерть, не успевая даже ранить варяга. Его издали заметил воевода нападавших лютичей, восхитился и протолкался через своих воинов, чтобы сразиться с могучим варягом лично. Они как раз были одного роста. И погибли одновременно. Помор отсек Харальду голову в то самое время, когда получил от варяга смертельный удар в грудь.

— Прощай, Харальд, — подумала Любава, — прощай навеки. В ту Вальгаллу, где вечно сражаются в бою воины Тора, мне дороги нет.

Сердце болезненно защемило.

Заливая внешний двор крепости кровью и устилая его трупами, нападающие начали атаку на внутреннюю стену крепости. Без своего вождя, убитого Харальдом, поморяне действовали не так слаженно. Но их было так много! Немногие из лучников, защищавших внешнюю стену крепости, успели вовремя отступить. Почти все погибли, сраженные мечами поморов и германцев.

Внутренняя стена продержалась до вечера.

Уцелевшие защитники крепости забились в вежу. Стрелки — на верхние этажи. Те, кто мог сражаться на мечах, объединились для защиты башни на втором этаже, там где был вход в башню. Сразу стало тесно.

— Княгиня, поднимись, прошу тебя, на верхний этаж, — с мольбой прошептал Сольмир. — Сейчас лестницу втянут наверх, и станет поздно. Больше туда никто не поднимется.

— Я останусь здесь, — непреклонно ответила Предслава. — Я предпочитаю смерть плену. Больше я в плен не попаду.

Сказитель бросил на нее отчаянный взгляд, но понадеялся на то, что в вежу врагам проникнуть не удастся, что бой будет прекращен из-за темноты, что ночью подойдет подкрепление… Да мало ли еще что может случиться?

И он, не став спорить с княгиней, поднялся вместе с остальными лучниками на верхний этаж. Именно они сейчас становились основными защитниками башни.

Но надеждам Сольмира было не суждено сбыться. Когда в сумерках гаснущего дня под ударами боевых топоров рухнула дверь в вежу, Любава стояла рядом с трудом севшим на скамье Рагнаром у самой стены, там где был небольшой забитый сейчас лаз наружу. На верхние этажи существовала еще и внешняя лестница, помимо внутренней. Рослые германцы впрыгнули в башню. Лязг мечей, хриплая ругань, глухой стук падающих тел. Теснота, темнота, запах крови и пота.

— Любава! Сзади!

Это голос Всеслава. А значит, еще не конец. Подкрепление подошло. Нужно сражаться.

В маленький лаз совсем рядом, осветив темную вежу сумеречным светом, снаружи вдвигается силуэт воина в кольчуге. Любаве удается ранить его сразу же, пока глаза воина не привыкли к темноте. Движения воина замедляются. Удары сердца. Секунды застывшего времени. Она отражает и атакует двумя руками, мечом и кинжалом, скользит, уворачивается и прыгает.

Рагнар неожиданно отбрасывает ее в сторону и падает сам, пронзенный мечом воина и меткой, пущенной сильной рукой, сулицей, пробившей ему голову. Сулицей, от которой он защитил дочку ценой своей жизни.

Воин-германец падает убитый.

— Любава, ты здесь?! Милая, ты жива? Да что же это? Любава!

Она поднимает от тела своего убитого отца взгляд темных пустых, ничего не выражающих глаз.